Тайна жёлтых нарциссов

Глава первая, в которой доктор Ц. решил попариться

В этот день доктор Ц., проживающий в Амстердаме по улице Хееренграхт, 124, решил сходить в баню.

Вот уж неделя, как над Голландией висел туман. Белой ватой он окутал красные и зеленые кровли домов, повис на деревьях и накрыл пологом дремлющие тюльпановые поля.

Вся Голландия казалась игрушечной страной, изготовленной в Нюрнберге и закутанной в вату для отсылки вдаль в качестве рождественского подарка.

Но Рождество давно миновало, и если календарь не обманывал, то этот туман предвещал весну, однако от него веяло ледяным холодом, и люди, жившие у канала, опасались, что весна в этой неравной борьбе потерпит поражение, страшились ревматизма и пытались подбодрить себя на голландский манер, цедя из пивных кружек пиво или попивая из тонких рюмочек зеленый ликер.

А что касается доктора Ц., то он решил попариться.

Ни один из 689 000 обитателей Амстердама не почувствовал в этот день потребности проанализировать свой внутренний мир. Весьма возможно, что хмурая погода вообще заставила их усомниться в том, что у них существует духовная жизнь, а может, они решили, что смогут проанализировать себя за кружкой пива и без помощи доктора.

Доктор запер дверь и направился, как задумал, в баню.

Погода была так отвратительна! Туман укрыл дома, как саваном, он заглушал все звуки и огни.

«Боже мой, что за страна, что за страна! — думал доктор. — Право, лучше бы находиться в стране теней древних греков, там хоть собирались духи знаменитых людей, а здесь, на каналах, не было никаких духов, по ним перевозили лишь красные головы сыра. Если бы здесь появилась прекрасная женщина, то она засияла бы огненным столпом, а весь народ, возглавляемый мною, следовал бы за нею. Но разве здесь можно встретить прекрасную женщину? В последний раз я видел ее, кажется, когда видел и солнце».

Доктор растер свои небольшие руки, чтобы привести кровь в движение. Топчась на месте, он попытался согреться. Солнце — это миф, и неправда, что на свете существуют красивые женщины.

Но опровержение не заставило себя ждать. Доктор увидел, что был неправ.

Он непроизвольно остановился перед витриной антиквара. Там, внутри магазина, он увидел ослепительную женщину, стройную, как березка. Под обтягивающей голову фетровой шапочкой виднелся ясный профиль с серыми или, вернее, серовато-синими глазами и тонким, правильно очерченным ртом.

В руках — он успел разглядеть ее тонкие руки — она держала маленький ящичек китайской работы, который и разглядывала при скудном дневном свете.

Ее шея молочно белела. Рядом с нею стоял владелец магазина Хевелинк, толстый человек с большим животом, краснолицый, со встрепанными волосами. Нахмурив брови, он внимательно следил за всеми движениями женщины. Каждый раз, когда доктор видел брови антиквара, он вспоминал о тех временах, когда играл в жмурки. Брови походили на своего рода повязку, сдвинутую на лоб.

Это сравнение было не лишено оснований, потому что всем известно, что Хевелинк любил играть в жмурки со своими детьми и при этом не прочь был сплутовать..

Из-под маленькой шапочки выбивалась прядь волос. Доктор вздрогнул. Он вообще-то предпочитал блондинок, а волосы незнакомки были пепельно-золотистого цвета. Он пожал плечами. Ведь этот цвет волос диктовала мода. Но, однако, ее бледных губ не тронула помада.

Что следовало предпринять?

Хевелинк так был захвачен наблюдением за незнакомкой, что даже не заметил присутствия доктора. А ведь доктор и антиквар были старыми знакомыми, причем последний был убежден, что доктор состоял в заговоре с двумя преступниками, ранее обманувшими его, Хевелинка.

Люди обычно больше всего опасаются того, на что они сами способны, и поэтому антиквар более всего боялся быть обманутым.

Доктор вздрогнул. Лишь теперь ему в глаза бросилось нечто. Он заметил, что он не единственный, чье внимание привлечено магазином антиквара. За его спиной стоял человек в дорожной одежде, и глаза его были прикованы к витрине. Стройный, смуглый, чисто выбритый, с крупным чувственным ртом и блестящими, влажными глазами, человек этот походил на поэта или музыканта, на одну из тех личностей, которых можно дюжинами встретить на Монпарнасе. Ему было уже за сорок, но выглядел он гораздо моложе.

Заметив, что его увидели, незнакомец надвинул на лоб шляпу и уткнул лицо в воротник. Доктор, исподтишка наблюдавший за ним, отвернулся к витрине и заметил, что ситуация в магазине приобрела несколько иной характер.

Хевелинк заметил доктора, и этого оказалось достаточно, чтобы в мгновение ока все изменилось и он забыл о своей прелестной клиентке. Щеки его побагровели еще сильнее, глаза разгорелись, и он погрозил своему врагу, стоявшему на улице перед витриной, кулаком. Доктор ответил на угрозу вежливым поклоном и сладчайшей улыбкой.

Разъяренный антиквар обрушил на доктора поток слов, но все они не достигли назначения — стекло заглушило их. Доктор видел лишь яростное движение губ антиквара. Теперь и прекрасная незнакомка повернулась к окну и удивленно смотрела на происходящее. По ее лукавому взгляду было видно, что некоторые выражения, адресованные доктору, она уловила и поняла. Внезапно она расхохоталась, и доктор почувствовал, как кровь прилила к лицу. Он догадался, что роль, которую ему в этой сцене навязали, неблагодарна и непривлекательна.

Человек в дорожном плаще перешел на другую сторону улицы и оттуда наблюдал за происходящим. Доктор, благословляя окутывавший его туман, поспешил удалиться.

«Оставим до другого раза, мой славный Хевелинк, до другого раза...» — бормотал он.

Прежде чем он дошел до бани, он не раз успел подумать о многочисленных карах, которым хотел бы подвергнуть антиквара. Войдя в баню, он занял кабинку и приказал банщику:

— Виллем, дайте-ка побольше света. Вот уж несколько недель не видел я дневного света.

Банщик включил все лампы.

— Больше света! — продолжал восклицать доктор Ц. — Больше света, Виллем! Окружите меня светочами, чтобы я походил на Диану, изображенную художником Тинторетто среди звезд. Картина эта, Виллем, висит в Венеции!

Так говорил доктор, высунув голову из парного короба. И в ответ ему другая, темная голова, тоже высившаяся над таким же коробом и, казалось, лишенная туловища, медленно повернувшись к доктору, низким голосом спросила:

-— Тинторетто? Я что-то не припомню этой картины. Где именно в Венеции она хранится?

При звуке этого голоса доктор Ц. повернул голову и взглянул на неожиданного собеседника.

— Вы спрашиваете, в какой галерее висит эта картина? Не во Дворце ли дожей? Или, может быть, в Палаццо Моцениго? Что-то не припомню... Впрочем, возможно, это и не был портрет Дианы, а была Мадонна. И совсем не кисти Тинторетто.

Собеседник взглянул на него свысока.

— А вы вообще-то знаете Венецию?

Доктор радостно улыбнулся.

— Разумеется! Во-первых, я там бывал, а во-вторых, там моя родина.

— Вот как? — иронически переспросил сосед. — А я полагал, что ваша родина расположена восточнее.

— Совершенно верно! — согласился доктор. — Вы угадали. Родина моих праотцов расположена восточнее, на берегу Персидского залива, они именовали ее раем. После неудачного путешествия в Египет, они поселились в Палестине. Но мы давно покинули ее, сменив на двухтысячелетнее бродяжничество. Вы правы! Но как и все потомки старинных семейств, я несколько стыдлив, в обыденной жизни я не хвастаюсь своими предками. И поэтому, когда меня спрашивают, откуда я родом, я умалчиваю о пяти тысячелетиях жизни своих предков и говорю, что я родом из Венеции.

Сосед доктора серьезно оглядел его.

— Ваше происхождение не так-то легко скрыть!

— Венеция! — продолжал восклицать доктор. — Царица Средиземного моря, преемница Рима, единственная частица Римской империи, куда не ступала нога варвара.

— Когда ваш род покинул Венецию? — перебил доктора его сосед. — Как давно живет он в Голландии?

— Более ста лет. Он покинул Венецию вместе с единственными лошадьми этого города. Вы ведь знаете, в каком году это было.

Его собеседник кивнул.

— Да, ведь я венецианец. В 1796 году похоронным звоном прозвенели колокола Венеции. Проклятый корсиканец отнял у нас все: мощь, силу, свободу, сокровища, даже четырех бронзовых коней с площади святого Марка! Да, да, так и было предначертано звездами.

Доктор Ц., в свою очередь, внимательно оглядел собеседника. Его спокойная голова походила на скульптуру Вероккио или Донателло: худощавая голова кондотьера — ястребиные глаза и тонкие сжатые губы, свидетельствующие о воле.

Но в то же время это не было лицо кондотьера-победителя, то было лицо борющегося за свою жизнь наемника. Гладко зачесанные назад волосы подернуты сединою, а около носа пролегали морщины, хотя человек вряд ли перешагнул за тридцать.

— Вы говорите, что разрушение Венеции Наполеоном было предначертано в звездах? Вы фаталист? Судя по вашему облику, это возможно.

Незнакомец иронично улыбнулся.

— Вы спрашиваете, фаталист ли я? Да, я занимаюсь астрологией.

Сидящие в парном коробе весьма ограничены в движении, но мимика венецианца была тем не менее достаточно яркой и определенной, чтобы доктор ее понимал.

Венецианец разразился резким саркастическим смехом.

— Я читаю ваши мысли, — сказал он, — это нетрудно. Но даже если бы мы не обменялись и словом, то и тогда я бы знал, что вы думаете о роде моей деятельности. Ваш характер целиком выражен во внешности: вы рождены под знаком Меркурия, ваша раса целиком отмечена этой планетой. Вы умеете посмеиваться, издеваться, пожимать плечами и все это делаете с блеском, граничащим с гениальностью, но в одном вам отказано: вы не можете создать что-то новое, вы не можете поверить. Да, я астролог, убежденный в правоте своего искусства астролог. Меня зовут Донати. А кто вы?

Доктор Ц. являлся врачом-психоаналитиком, практикующим в Амстердаме.

Его призвание заключалось в том, чтобы разгадывать сны и помыслы других людей и определять, чем они вызваны. Эта работа давала возможность встречаться с самыми разными людьми, в том числе и с людьми преступного мира. Некоторая наблюдательность, а равно научные знания способствовали тому, что доктору удалось раскрыть ряд преступлений и загадочных историй.

Доктор был брюнетом небольшого роста с живыми темными глазами и круглым, как луна, лицом.

По натуре очень добродушный и любопытный, любопытство свое доктор порой выражал в очень настойчивых формах, но, однако, никогда не переходящих в бестактность.

У него была лишь одна страсть: решать загадки. И в этом стремлении он забывал обо всем, не обращая внимания даже на то, что порой ему приходилось подвергаться большим опасностям. Вот и сейчас, в эту минуту, совершенно не подозревая о том, он оказался лицом к лицу с событиями, которые должны были развернуться в самое большое для него приключение.

— Кто я такой? — переспросил он венецианца. — Разрешите представиться и простите, что не смогу в данную минуту протянуть вам руку.

И доктор назвал свое имя и свою профессию. Синьор Донати вновь разразился резким смехом.

— Психоаналитик?! И мы морщитесь при упоминании астрологии? Это великолепно! Будто между моей наукой и вашей существует какое-то различие! Правда, люди некоторое различие находят: мою науку они называют старой чепухой, а вашу — модной чепухой. Вот и вся разница!

— Я не обращаю внимания на суждение людей, — возразил доктор, постепенно заинтересовываясь словами соседа. — Я вполне отдаю себе отчет в ценности своей науки. Но мне. непонятно, как вы можете называть наукой астрологию после того, как Коперник и Галилей разрушили все представления, на которых она основывалась. В частности, они разрушили представление о том, что Земля центр все-

ленной и что планеты и звезды движутся вокруг нее. Как вы объясните мне это?

— Ничего не может быть проще, — ответил, мрачно улыбаясь, астролог. — Для нашей науки и для человечества выражения «восход» и «заход» солнца сохранили свой прежний смысл. Разве изменилось количество света и тепла, излучаемое на нашу планету, от того, что Коперник открыл свои законы?

— Но скажите мне, ради Бога, — воскликнул взволнованный доктор, — какая взаимосвязь существует между звездами небесными и судьбами новорожденных младенцев? Какая мыслима связь между этими двумя явлениями?

Астролог улыбнулся усталой улыбкой няньки, снисходительно удовлетворяющей любопытство своего упрямого питомца.

— Какая связь? Вечно задается один и тот же вопрос. Тысячи астрологов до меня отвечали на этот вопрос и столько же астрологов ответят на него после меня. Наш скептический человеческий род одновременно и рад поверить астрологии, и боится поверить в нее. Ваш вопрос нс делает чести ни вам, ни науке, которой вы себя посвятили. Ибо ваш вопрос, прежде всего, не научен. Не дело науки решать вопрос, мыслимо ли то или иное явление. Дело науки установить существование определенного явления, чтобы потом определить условия, при которых это явление происходит. Разве оптика задается вопросом, мыслимо ли, что тс или иные колебания в эфире вызывают на сетчатой оболочке глаза определенные отображения? Нет, оптика устанавливает этот факт и пытается обосновать законы явлений, сопутствующих этому факту. Почему мы умираем? На свете не найдется ни одного биолога, сумевшего бы на этот вопрос дать исчерпывающий ответ, но тем не менее смерть продолжает существовать в мире, и наука изучает явления, при которых она наступает. Если бы вы, как и я, изучили десятки тысяч гороскопов и пришли к установлению их соответствия тем людям, которым они предназначены, то ваши сомнения развеялись бы, и вам стало бы стыдно ваших вопросов. Возьмите любого человека, время рождения которого вам известно, и попросите любого астролога составить его гороскоп. И потом займитесь проверкой, посмотрите, насколько этот гороскоп будет соответствовать всем деталям жизни этого человека. Сделайте несколько таких опытов, и у вас отпадет охота сомневаться в том, о чем вы не имеете сведений и что лишь находится в противоречии с вашими установившимися воззрениями.

.... И незнакомец умолк.

— Да, но... — попытался возразить доктор.

Синьор Донати вновь перебил его:

— Позвольте мне сформулировать все это попроще. Вы верите в удачливость и невезение?

— В удачливость и невезение?... Гм...

— Вы верите в то, что есть люди, которых всю жизнь преследует невезение, и что наряду с этим существуют люди, которым все в жизни удается?

И прежде чем доктор успел ответить на заданный вопрос, итальянец продолжал:

— Если вы нс верите в существование счастливчиков и неудачников, то вы еще скептичнее, чем страховые общества. Американские и германские страховые общества ведут статистику именно под этим углом зрения. Страховые общества прекрасно отдают себе отчет в том, что существуют люди, которым суждено попасть под автомобиль и которые попадают под него, как только представится хоть малейшая возможность. И прежде чем эти люди успевают застраховаться, страховым обществам уже известно, рождены ли они под счастливой или несчастливой звездой, и в зависимости от этого этим людям приходится платить различные взносы. Если вы не верите мне, то справьтесь у любого страхового агента, и он вам подтвердит, что это действительно так.

Наконец и доктору удалось вставить слово:

— И все это находится в зависимости от положения звезд к моменту нашего рождения? Простите, но мне кажется...

Худощавое лицо астролога приобрело оттенок бронзы. По-видимому, это было равносильно тому, как если бы он покраснел.

— Я этого не утверждаю. Я вовсе не пытаюсь разгадать тайны мироздания. Единственное, что я утверждаю, сводится к тому, что по расположению звезд к моменту нашего рождения можно установить, какой характер будет носить жизнь новорожденного в дальнейшем. Вам понятно различие?

— Кажется, — медленно ответил доктор, и лицо его внезапно просияло. — Послушайте! — воскликнул он. — Но это же великолепно. К вам приходит какой-нибудь бродяга и просит вас составить ему гороскоп. Звезды говорят вам, что полоса неудач в жизни этого человека временная и что он рожден для славы, могущества, силы, богатства. Вы обещаете помочь ему и способствовать развитию событий, а он обещает вам поделиться теми сокровищами, которые выпадут на его долю. Вы финансируете его до той поры, пока, наконец, он перестанет нуждаться, и тогда вас ожидает щедрая награда. Жизнь — своего рода скачки, и никто из обыкновенных людей не может предугадать, кто на этих скачках победит. Но вы... Вам достаточно бросить взгляд на звезды, и вы уже осведомлены о судьбах людей. Вы можете ставить на «фуксов», не играть на фаворитов и спокойно выжидать победы и выигрыша. Это великолепно. Это чудесно.

— Ваше происхождение сказалось даже в этом, — поспешил заметить, кисло улыбаясь, астролог. — Вы тут же рассматриваете этот вопрос под экономическим углом зрения. Разрешите сообщить вам, что я нс располагаю средствами, чтобы финансировать своих клиентов. Наука приносит весьма скудные доходы, особенно моя наука.

И он многозначительно взглянул на своего круглолицего собеседника.

— Моя наука тоже оплачивается очень скудно, — сказал доктор, как бы оправдываясь. — Но разве я был неправ в своем предположении? Разве подобная постановка вопроса немыслима?

— Разумеется, мыслима, — заметил синьор Донати, — но до сих пор это нс приходило мне в голову.

— В один прекрасный день вы все равно натолкнулись бы на это, — утешил его доктор. — В тот день вы угадали бы «фукса», «темную лошадку», как говорят англичане. Вы поставили бы на него, и ваша наука принесла бы вам огромный выигрыш! Какая великолепная идея!

— Сударь, позвольте вам заявить, что моя наука для меня не средство обогащения и нс способ на бирже жизни заполучить какого-нибудь субъекта, на которого я мог бы поставить, зная заранее, что ему уготовано судьбой. Моя наука для меня прежде всего путь к познанию себя и людей. И это самое ценное, что мне могут даровать звезды.

— Познать себя и других людей, — повторил доктор. — В свое время об этом мечтал Сократ. Впрочем, ведь я при помощи своей науки пытаюсь достичь того же, — прибавил он после некоторого молчания.

Синьор Донати улыбнулся своей хищной улыбкой.

— Так, значит, мы с вами коллеги, — снисходительно заметил он.

— Коллеги и конкуренты, — поправил его доктор, по-прежнему приветливо улыбаясь.

Некоторое время собеседники молча глядели друг на друга. Затем доктор внезапно заговорил. То, что его осенило, явилось столь неожиданно, что он чуть не выпрыгнул из парного шкафа.

— Синьор Донати, у меня есть предложение!

Донати холодно выжидал.

— Первою же клиента, который завтра обратится ко мне, я пошлю к вам, — продолжал доктор, — а вы пошлете ко мне своею первого клиента. Тогда мы и посмотрим, кто из нас может глубже проникнуть в человеческую душу и познать ее тайны. Вы поняли меня? Что вы скажете на мое предложение?

Астролог серьезно кивнул.

— Я принимаю ваше предложение,—сказал он.—И надеюсь, что моя наука поможет мне так полно осветить стоящую передо мною задачу, что у вас навсегда пропадет охота иронизировать над моим призванием и сомневаться в нем.

— Я ничего другого и не желаю,—сердечно ответил доктор. — Виллем, довольно. Можете выключить свет. Я кончил париться.

Появился банщик и выпустил обоих собеседников из их заточения. Вскоре оба они встретились в вестибюле. На улице по-прежнему туман окутывал крыши домов.

Доктор взял астролога под руку своей короткой рукой и -сказал:

— Разрешите предложить вам выпить рюмку вермута. После нашего словесного состязания нам следует подкрепиться. К тому же, когда спорят или бьются об заклад, всегда пьют.

Астролог ответил согласием, и соперники направились к ближайшему питейному заведению.

Глава вторая, в которой читатель найдет подтверждение тому, что доктор является еще и исповедником

— Вы? — воскликнул доктор и непроизвольно отступил назад.

— Совершенно верно, это я, — ответила она и, засмеявшись, вошла.

Ученый с трудом пришел в себя после охватившего его изумления. Если эта встреча и произошла случайно, все же в ней было что-то очень странное. С момента заключения банного пари с синьором Донати не прошло и суток, только вчера они разошлись, сговорившись направить друг к другу первого же клиента, который явится к ним, с тем чтобы испробовать на нем свои силы и возможности своей науки. Эта дама оказалась первой пациенткой доктора. Именно эта дама.

— Вы... — пролепетал он, все еще не веря своим глазам. — Ведь вы были... я видел вас вчера... при необычных обстоятельствах.

— Вы не забыли об этом? — заметила она, явно удовлетворенная таким поворотом дела. — Да, вы видели меня, и я была свидетельницей того, как один из почтенных местных торговцев пытался, несмотря на отделяющее его от вас витринное стекло, сказать вам правду и выразить свое суждение о вас. Он кричал так громко, что, полагаю, некоторые слова донеслись и до вашего слуха.

— Правду?.. — повторил доктор. — Если вы действительно думаете, что слова Хевелинка правдивы, то мне совершенно непонятно, зачем вы...

— Так вы все же слышали, что он кричал? — спросила она. — Во всяком случае, вы слышали не все. После вашего ухода он продолжал говорить и наговорил еще примерно столько же.

— Я наизусть знаю все, что он может сказать, хоть и не слышал ни одного слова. У Хевелинка несколько навязчивых идей: одна из них связана с моей персоной. Сегодня утром он побывал у меня.

Женщина села в кресло, хотя доктор совершенно упустил из виду предложить ей присесть.

— Я рада слышать, что подозрения господина Хевелинка необоснованы. Со вчерашнего дня у него, наверное, стало одной навязчивой идеей больше.

— Навязчивая идея, связанная с вами? Что за идея?

— Он полагает, что я сошла с ума, — серьезно ответила незнакомка. — Он явился сегодня утром ко мне, чтобы сообщить об этом лично. Более того, он не удовольствовался одним сообщением и счел нужным повторить это трижды. Уходя, он мне крикнул: «Если вы мне не верите, ступайте и разыщите доктора, которого видели вчера перед моей витриной. Он специалист и сможет вам дать совершенно определенное заключение! Если вы оба, разумеется, не состоите в заговоре».

Доктор яростно потер лоб в том месте, где некогда начиналась его шевелюра.

— Как! Что! Уж не сошел ли он сам с ума?

— Он утверждает, что с ума сошла я. Вот для того, чтобы выяснить, так ли это, я и пришла к вам. Жду вашего суждения.

— Самое лучшее было бы несколько прояснить тему нашей беседы. Господин Хевелинк как-то пришел ко мне и попросил, чтобы я истолковал один его сон. Я выполнил эту просьбу, основываясь, насколько возможно, на научных данных. Ну а потом он стал жертвой мошеннической проделки двух плутов. И вот он думает, что этот сон был предупреждением и что мне об этом было известно, но я о том умолчал. Вот он и решил, что я состою в заговоре с теми плутами, хоть до сих пор он и не решился высказать мне это свое предположение в глаза. Но почему он думает, что я непременно в заговоре с мошенниками, что вы сошли с ума и что именно я подтвержу это обстоятельство, мне совершенно непонятно. Эти три загадки превосходят мое разумение. Быть может, вы согласитесь более определенно изложить свое отношение к этому?

Она серьезно взглянула на него.

— Все очень просто. Вчера, когда вы увидели меня в магазине, я покупала у господина Хевелинка китайский лакированный ящичек. Он отослал шкатулку ко мне в отель, и посыльный, отдав вещицу, забыл получить за нее деньги. Сегодня, в половине девятого утра господин Хевелинк лично явился получить по счету. По-видимому, он не особенно охотно отпускает товар в кредит. Сведения, полученные им обо мне у швейцара, заставили его немедленно же подняться ко мне. Швейцар сообщил ему, — по крайней мерс, я так предполагаю, — что не позже чем послезавтра мне придется выехать из отеля, оставив, там свои вещи. Дело в том, что я задолжала в отеле за шесть недель и не в состоянии уплатить по счету. Господину Хевелинку, разумеется, показалось весьма подозрительным, что при подобных стесненных обстоятельствах я покупаю шкатулку за триста гульденов, и он решил, что меня следовало бы снабдить документом о моей невменяемости. А так как он заметил вас у витрины своей лавки, то у него зародилось предположение, что мы с вами сообщники. Надеюсь, теперь вам все понятно?

Доктор серьезно кивнул, и глаза его заблестели.

— Кажется, все. Больше вы ничего не хотите добавить к вашему сообщению о неоплаченном счете отеля и о вашей неудавшейся попытке обмануть антиквара Хевелинка?

— Попытке обмануть?..

Она умолкла и, взглянув на доктора, продолжала:

— Совершенно верно. К тому я имею добавить следующее: в магазине мехов «Де Винд» я обманным путем получила демисезонное пальто.

— Меховое?

— Да. Теперь слишком холодно, чтобы обойтись без такого пальто, и слишком тепло, чтобы ходить в зимнем.

— Согласен. Но это все? Может быть, вы еще что-нибудь можете мне сообщить? Вспомните, что доктор это исповедник.

Она задумалась.

— Верно. Я забыла о швейцаре, которого я попросила выкупить две почтовые посылки, прибывшие на мое имя из Парижа.

— Почтовые посылки? Ценные?

— Туалеты от Жермен Лекомпт. Вам ведь должно быть известно, что во всем Амстердаме не найти ни одного приличного модного ателье.

Доктор одобрительно кивнул.

— Мне не было об этом известно, но, глядя на вас, я готов согласиться с вами. И это все?

— Нет, не все. Вы про себя забыли.

И снова доктор потер лысину.

— Неужели вы не понимаете? Ваш гонорар равен тридцати гульденам? Ведь так? Я так и предполагала. Надеюсь, теперь вам ясно?

Доктор поклонился.

— Да, ясно. Но теперь-то, наконец, все?

Она снова задумалась и на этот раз утвердительно кивнула. Доктор внимательно разглядывал ее лицо. Оно напоминало ему лицо с какой-то картины или статуи, некогда где-то им виденных. Тщетно пытался он вспомнить, где видел такое лицо, пока внезапно его не осенило. Да, некогда, в роскошном издании шекспировского «Венецианского купца», которое ему попалось у какого-то книготорговца, он нашел портрет Порции, вот кого напомнила ему незнакомка. Книги он тогда так и не купил, но то действительно была она, Порция! Обворожительная, прелестная Порция! Самое милое из всех созданий Шекспира, самая непосредственная, радостная и веселая из всех его героинь. Доктор решил сходить в магазин и заказать то издание. Должно быть, у Порции были такие же голубовато-серые глаза, как у незнакомки, глаза цвета Адриатического моря. Порция, наверное, была так же стройна, как его пациентка, с таким же цветом волос. Не темноокая Венера, а задорная и яркая венецианка с пляжа Риальто, накинувшая на бронзу волос черную кружевную шаль.

— Скажите мне лишь одно, — взмолился доктор, — что вас толкнуло на стезю преступления?

Она улыбнулась.

— Отчасти наследственность, а отчасти и моя манера распоряжаться этой наследственностью, — с готовностью ответила она.

— И ваши провинности не лишают вас сна?

Внезапно ее лицо изменилось.

— Нет. Меня лишает сна нечто иное, — кратко добавила она. — Поэтому я и пришла к вам. Но мысль о том, что я не смогу заплатить за визит, вот единственное из всех моих преступлений...

Доктор поспешил прервать ее.

— Что вы, сударыня, что вы! Я ваш покорный слуга! И очень рад, что вы обратились ко мне. Так в чем ваше дело?

— Мне приснился один сон...

Она умолкла и погрузилась в раздумье. Доктор выжидал, не нарушая молчания. Внезапно лицо ее исказилось.

— Странно говорить об этом, — сказала она с коротким смешком, — днем говорить об этом странно. И все же...

— И все же вы хотите сказать, что вам не спится... Успокойтесь, сударыня, что бы вы ни рассказали, мне это не покажется ни странным, ни смешным. Если бы вы услышали хоть десятую часть из того, что говорилось в этой комнате! Сны всегда странны и нелепы, но в мою задачу входит лишить их всех покровов и показать то, что скрывается за ними на самом деле. Рассказывайте, рассказывайте. Доктор — это исповедник!

Она прикрыла глаза и заговорила, чуть отвернувшись в сторону. Она начала рассказывать сон, ей снилось, что она лежит в постели и спит. Кровать слишком велика для нее. У ее ног — окно. Внезапно окно само по себе распахивается. За окном виднеются два дерева, сплетенные друг с другом ветвями. Потом деревья эти охватывает огонь. Она слышит шипение пламени, языки пламени лижут ее лицо, и тогда она просыпается с воплем.

— Эго все! — сказала она и подняла голову. — Не правда ли, сон совершенно бессмысленный?.. И все же этот сон возбуждает во мне страх, мне чудилось, что я что-то должна сделать и что я бессильна. — После короткого молчания она добавила:— Быть может, вы объясните мне, что это значит?

Доктор Ц. покачал головой.

— Если вы полагаете, что вот так, между прочим, можно объяснить значение сна, то вы ошибаетесь. Для того чтобы истолковать сон, мне следует узнать множество различных вещей. Да и то не будет уверенности, что сон поддастся толкованию.

— Почему?

— Да потому, что вы единственное лицо, которое может снабдить меня всеми необходимыми сведениями. А я не уверен, что вы захотите сообщить мне все, что мне надлежит знать.

— Вы полагаете, что во мне на самом деле столько таинственного? — спросила она, усмехаясь. — Мне казалось, я должна бы произвести на вас совсем иное впечатление. Задавайте свои вопросы, я отвечу вам. Но неужели для того, чтобы истолковать краткий сон, надо знать множество самых разных вещей?

Доктор взял с письменного стола брошюру и сказал:

— Это труд одного из моих немецких коллег, его зовут Ранк. Он излагает здесь содержание двух снов. Оба они умещаются на одной страничке. Но зато объяснение их заняло семьдесят пять страниц.

Глаза пациентки расширились от удивления.

— Так, значит, все это не так просто, как в соннике?

— Нет, далеко не так просто. Но в некотором отношении наши старые сонники были правы. Они знали, что сны должны быть истолкованы, как всякий символ. А теперь расскажите-ка мне о своих детских годах. Попытайтесь углубиться в ваши воспоминания и рассказывайте все, что придет в голову.

Незнакомка все еще не приходила в себя от удивления.

— Но какое отношение все это имеет к моему сну?

— Наши сны бывают трех видов. Во-первых, они могут быть физического свойства, навеянные ощущением голода или жажды, во-вторых, снами, вызванными каким-либо неудовлетворенным желанием, и, в-третьих, снами, всплывшими из глубин нашего подсознательного бытия. Несомненно, что большинство снов третьего вида основываются на различных впечатлениях нашего раннего детства, и нет никакого сомнения, что ваш сон именно и является сном этого рода. А теперь рассказывайте, попытайтесь мысленно возвратиться к тому времени, когда вам было три, четыре года, пять лет. Разумеется, если это для вас возможно.

Она улыбнулась.

— Дорогой доктор, мне кажется, что у меня нет никаких воспоминаний, сохранившихся со столь раннего возраста. Я помню себя только с шести, семи лет.

— Так обстоит дело у большинства людей, — согласился доктор. — Период до шестилетнего возраста почти не фигурирует в их воспоминаниях. Вы никогда нс задумывались над тем, как это странно и нелогично? Как раз тот период, когда наша память еще не перегружена и наиболее восприимчива, не запоминается нами и остается как бы рядом неисписанных страниц. Разве это нс удивительно?

Голубовато-серые глаза незнакомки нс отрывались от губ говорившего доктора.

— Вы правы! — воскликнула она. — Я не задумывалась над этим, но это действительно странно!

— Это странно, — повторил он. — Но за последнее время нам удалось немного приподнять завесу над этой тайной. Быть может, теперь вы согласитесь приступить к своему рассказу?

Она последовала его приглашению и начала рассказывать. Родилась она за границей. Ее отец — итальянец, родом из Венеции, а мать была венгеркой. Доктор окинул взглядом ее стройную фигурку и удовлетворенно кивнул. С самого раннего детства си пришлось разъезжать вместе с родителями по разным странам. Это дало ей возможность уже в детстве изучить несколько языков. Всего она владела пятью языками, в том числе и голландским, скорее громоздким, чем звучным.

Из родителей в ее памяти продолжал жить один отец, о матери она знала лишь по рассказам. Воспоминания детства? О, они весьма неопределенны и разрозненны, в них нет ничего цельного, о чем бы она могла связно рассказать. Да и какое все это могло иметь отношение к ее снам?

— Во всяком случае, расскажите все, что вы помните, попытайтесь ухватиться за ниточку, как бы тонка она ни была! Вспомните какой-нибудь факт, пусть хоть незначительный и мелкий!

Она повиновалась. Закрыв глаза, она напрягала память и потом, пожав плечами, снова взглянула на доктора.

— Нет, мне не удастся. Единственное, что я могу, это восстановить в памяти совершенно разрозненные впечатления.

— Вы разъезжали со своим отцом одна?

— Нет, разумеется. С нами путешествовала и гувернантка. У меня их переменилось несколько. Мой отец был слишком молод и жизнерадостен, чтобы весь день уделять внимание только мне.

— Расскажите о ваших гувернантках. Они были молоды или стары? Были ли они хороши собою? Внимательны к вам?

— Первая моя гувернантка была итальянкой, воспитательница старого закала, но ей в конце концов надоели эти бесконечные скитания по чужим странам, и она возвратилась в Италию. Потом, кажется, ее сменила француженка, после нее — швейцарка и, наконец, англичанка. Имя швейцарки я помню, также помню, как звали англичанку. Но имени француженки не запомнила.

Доктор насторожился.

— Попытайтесь что-нибудь вспомнить о француженке.

Казалось, она не слышала его просьбы. Широко раскрыв глаза, она продолжала:

— Доктор, теперь я припоминаю. Представьте, я совершенно упустила из виду... Как странно!

— Что именно?

— Да мой сон! Сон, о котором я вам рассказывала. Ведь он уже преследовал меня тогда, в пору моего детства!

Доктор опустил глаза и продолжал слушать. Теперь и в нем заметно было какое-то волнение.

— Рассказывайте, — сказал он приглушенным голосом. — Что это был за сон? В самом ли деле вы видели тот же сон, что привиделся вам теперь?

Она безмолвствовала. Не было никакого сомнения, что она пыталась сосредоточиться и уйти в себя, познавая то, что лежало на грани сознания.

Вдруг, совершенно непроизвольно, брови ее нахмурились.

— Нет, я ничего не могу вспомнить.

Доктор улыбнулся.

— Знаете ли вы, какое ощущение вы только что испытали? Словно вы нырнули под воду и внезапно почувствовали, как вашего лица коснулось какое-то скользкое земноводное. Не так ли?

Она взглянула на него с удивлением и ужасом в глазах.

И снова он почувствовал легкий трепет.

— Сударыня, моя специальность заключается в том, чтобы из глубин морских извлекать на поверхность подобные существа. Так, значит, впервые вам приснился этот сон во времена гувернантки-француженки?

— Я не знаю, — нерешительно ответила она. — Очень может быть, что это так. Мы жили в каком-то иностранном городе, кажется в немецком, или нет, во французском... Нет, нет, немецкий!.. В один прекрасный день мы стремительно покинули этот город, и меня отдали в монастырь. Прошло немало лет, прежде чем я снова увидела отца. Вот в эти-то годы мне и приснился тот сон.

— А когда он приснился вторично?

— Недавно.

Ответы ее были кратки. Доктор поспешил задать еще несколько вопросов, относящихся к поре ее детства. Некоторые из вопросов были весьма инквизиторского толка, и пациентка внезапно прекратила отвечать. Вместо этого она неожиданно указала на одну из лежащих на столе книг и заметила:

— Марко Поло. Вот книга, по поводу которой мой отец вечно фантазировал.

Доктор понял, больше незнакомка не желала отвечать, ему следовало удовлетвориться полученными ответами.

Таковы эти избалованные дамы, являющиеся в качестве пациенток и выражающие желание проанализировать свою духовную жизнь!.. Но стоит лишь прикоснуться к чувствительному месту, и они начинают вести себя, как на приеме у зубного врача, прикоснувшегося инструментом к обнаженному нерву. А потом, уходя, они чувствуют себя обиженными, что врач не восполнил пробелов их памяти какими-нибудь вымышленными картинами.

В самом деле, работая с подобными пациентками, приходится подчас быть шарлатаном. А ведь доктору казалось, что эта посетительница окажется значительно умнее всех прочих.

— Да, Марко Поло, — повторила она, улыбаясь. — Знаете ли вы, как звали Марко Поло в его родном городе? Мессере Милльоне — господин Миллион. И это прозвище дали ему за его расточительность и богатство.

И она расхохоталась своим звонким беззаботным смехом.

— И все же, несмотря ни на что, — продолжала она, — есть на свете некто, кто считает меня достаточно богатой, чтобы вломиться ко мне в комнату. Как раз вчера, возвратившись к себе, я обнаружила, что кто-то успел во время моего отсутствия перерыть все мои бумаги. Некоторые' из них исчезли. Я пыталась уверить администрацию отеля, что исчезли ценные бумаги и что им придется возместить мне их стоимость, но они не вняли моим требованиям. Так ничего у меня и не вышло!

— Но, сударыня, — заметил доктор, — что же вы собираетесь предпринять? Нельзя ведь допустить, чтобы вас выбросили на улицу, предварительно отобрав у вас ваши вещи. Быть может, вы позволите мне...

Доктор смущенно умолк и заморгал глазами. Незнакомка оборвала его речь коротким смешком.

— Вы в самом деле очень милы, — сказала она. — Но не трудитесь понапрасну! Если дело сводится к деньгам, то все образуется. Так всегда говорил мой отец, и я согласна с ним. Не следует понапрасну огорчаться, а не то все начнет идти из рук вон плохо.

— Но... но вы ведь сказали, что не сегодня завтра...

— Самый крайний срок послезавтра, совершенно верно! Послезавтра меня выселят. Но прежде, чем истечет этот срок, что-нибудь да произойдет, вот увидите!

Она улыбнулась. Доктор скептически покачал головой. Внезапно он вспомнил, что совершенно забыл о соглашении с астрологом. Поэтому он поспешил сообщить своей посетительнице о нем, назвал его имя и адрес.

Она удивилась.

— Астролог?! Но у меня нет денег, чтобы оплатить его труды!

— Это ничего. Я это улажу.

— Астролог! Как интересно! — повторила она, и доктор почувствовал в груди легкую боль. До этой минуты он пребывал в состоянии полной гармонии. Посетительница поднялась. — Во всяком случае, — сказала она, — я не вправе так долго злоупотреблять вашим вниманием, тем более что и заплатить за визит мне нечем. Благодарю вас, доктор, и если вам впоследствии удастся разгадать мой сон, то...

Он перебил ее:

— Прежде чем вы уйдете, я должен задать вам еще один вопрос, — сказал он. И, уловив ее движение, — незнакомка явно боялась, что ей придется подвергнуться новому допросу, — он поспешил добавить: — Мой вопрос совершенно безобидного свойства. Нет ли у вас какой-нибудь идиосинкразии, то есть не испытываете ли вы к чему-нибудь полнейшего отвращения, хоть вам совершенно и непонятно, чем это отвращение вызвано?

Она задумалась, а потом расхохоталась.

— Да, вы правы.

— И что же?

— Хорошо, я раскрою вам свою тайну. Я ни за что на свете не могу заставить себя съесть паштет из Страс... из Эльзаса.

Доктор внимательно взглянул на нее. Да, на этот раз она не шутила, а говорила совершенно серьезно.

— Благодарю вас за вашу откровенность, — сказал он и проводил ее до дверей. — Так, значит, вы не можете есть... Так?!.

Глава третья. Несколько наблюдений: и три отъезда

Сон — это ночной сторож, охраняющий наш покой.

Сон, словно по мановению волшебной палочки, одновременно устраняет и голод, и жажду, и все желания. Тягостные воспоминания, преображаясь, принимают совсем иной вид, становятся нарядными и привлекательными. Сон — это великий визирь, охраняющий покой султана после того, как тот выполнил все, что надлежало выполнить в течение дня.

Но как происходит, что нам снится вдруг ужасный сон, что мы летим в пропасть? Почему мы просыпаемся с возгласом испуга и в поту?

Наука и на это дает ответ.

Сон, как бы ужасен он ни был, все же не ужаснее глубин нашей души.

Сон охраняет наш покой, оберегает его от всего, что таится в глубинах нашего существа, пытается всплыть в наших видениях. Словно возмущенные рыбы, теснятся помыслы, стремясь проникнуть в наше сознание, но в решительную минуту мы просыпаемся, ища спасения в действительности. Мы спешим возвратиться туда, где мы чувствуем себя сильными, чувствуем себя в безопасности. И мы возвращаемся к нашему сознательному «я».

А проснувшись с испуганным криком, мы тотчас восклицаем: «Слава Богу, то был лишь сон!»

И все мы и наяву продолжаем чувствовать, что в нас таится нечто, о чем мы можем только догадываться и что мы пытаемся подавить в себе. Мы стараемся уйти от этих ощущений, а между тем ничего не могло бы оказаться полезнее, чем если бы мы взглянули прямо в глаза правде. Все таинственное тотчас развеялось бы — так при свете исчезают призраки, мерещившиеся ребенку в темноте.

Что означает сон незнакомки?

Доктор Ц. счел самым целесообразным погрузиться в размышления об этом, сидя в ресторанчике Бельдемекара за бутылкой вина. Сведения, полученные от незнакомки настолько разрозненны и скупы, что вряд ли помогут подойти к разгадке сна. На какие-либо дополнительные сведения приходилось рассчитывать в столь же малой степени, как и на получение-гонорара. И потому доктору не оставалось ничего другого, как попытаться разрешить эту проблему на основании имевшихся у него данных.

Его интересовали два пункта. Во-первых, почему этот сон после стольких лет снова вынырнул на поверхность ее сознания? И во-вторых, существует ли связь между этим сном и ее отвращением к паштету?

Будучи ученым, искушенным в тонкостях своей науки, он мог подыскать на первый вопрос ряд ответов, но второй вопрос повергал его в полное недоумение. И, занявшись этим вопросом, он внезапно задал себе третий вопрос: а как, собственно, звали незнакомку и кто она была?

Это было забавно, но так уж получилось. Он забыл спросить ее имя. А она по странной случайности забыла назвать себя.

Это обстоятельство легко, конечно, выяснить. Ведь она жила в отеле «Европа», и можно справиться о ней у швейцара, который за гульден будет рад сообщить все, что ему о ней известно.

Но доктору не хотелось идти в отель и наводить справки у швейцара. Нет, ему этого не хотелось. Почему?

Да потому, что он был любопытен, как женщина, и отдавал себе в этом отчет. Вот уже сорок лет он вел героическую борьбу с обуревавшим его любопытством.

Допив вино, он покинул ресторан. Погода внезапно переменилась, туман рассеялся, словно его поглотил пылесос, на небе засияло солнце, и ветер подернул рябью канал.

Доктор полной грудью вдохнул свежий воздух — так дышит лишь тот, кто привык жить в туманной местности. И, не размышляя, куда идет, он отправился бродить по улицам, пока в изумлении не остановился перед витриной магазина мехов.

Над входом красовалась выведенная миниатюрным золотым шрифтом надпись: «Де Винд».

Поняв, куда его завела рассеянность, он расхохотался.

«Все-таки любопытство у меня в крови, — подумал он. — Не захотел пойти к швейцару, так вместо этого направился к магазину мехов. Вот неопровержимое доказательство того, что именно владеет в настоящее время мною. Но в конце концов, еще холодно, и мне тоже может пригодиться шуба.

Через четверть часа он покинул магазин, правда, без шубы, но унося с собою имя: графиня Сандра ди Пассано.

Необходимые сведения он без особого труда выудил у продавца и теперь, обладая ими, направился к телеграфу.

В Венеции со студенческих лет имелся у него приятель, некий доктор Триульци. Ему-то и послал телеграмму с оплаченным ответом и таким содержанием:

«Пришлите все имеющиеся у вас сведения о графском роде Пассано и обо всех отпрысках этого рода, покинувших Италию примерно двадцать пять лет тому назад».

Возвращаясь с телеграфа, доктор шел мимо бюро путешествий, в витринах которого красовалось множество заманчивых плакатов — радужные закаты и ослепительная синева Ривьеры. Он внимательно оглядел их и внезапно вздрогнул, словно заметив нечто знакомое. В бюро, перед стойкой, стоял тот самый молодой человек, которого он видел в свое время перед витриной антиквара. Кто был этот юноша? Откуда он родом? Доктор размышлял над этим до тех пор, пока незнакомец не повернулся к окну и не заметил присутствия доктора. Почувствовал ли он на себе чужой взгляд? Можно предположить, что это было именно так. Незнакомец, во всяком случае, выдержал взгляд доктора и, более того, дал доктору понять, что он узнал его. Ведь этот юноша был свидетелем припадка бешенства, охватившего антиквара, и доктор поспешил перевести взгляд на одну из афиш. Перед ним оказалась афиша, изображающая Страсбург. Он почувствовал, как лицо ею залила краска.

Страсбург! Прославленная родина гусиных паштетов, вызывающих такое отвращение у графини Пассано.

«Пассано! — подумал он. — Пассано! Нелепо было запрашивать по телеграфу об этом семействе. Нет же уверенности, что это ее девичья фамилия!»

Ведь при недолговечности современных браков это могла быть фамилия ее первого или даже второго мужа. Тем более что некоторые особенности поведения графини давали возможность предполагать, что она сторонница именно недолговечных браков.

Внезапно ему пришло в голову, что, вместо того чтобы запрашивать сведения из Венеции, можно было бы обратиться за ними совсем по другому адресу, а именно — к астрологу, с которым он накануне заключил необычное пари. Ах, как хотел доктор выиграть это пари, сводившееся к тому, кто из них лучше и полнее выяснит и определит духовный мир первого же клиента, особенно теперь, когда клиентом оказалась прекрасная женщина. Решив, что нет ничего предосудительного в обращении к конкуренту с целью узнать ее имя, он раскрыл телефонную книгу и разыскал номер телефона астролога.

Но на телефонный звонок никто не откликнулся. Или синьора Донати не было дома, или же он счел, исходя из каких-нибудь астрологических соображений, эту минуту неподходящей для телефонного разговора.

В тот же вечер доктор узнал, что Пассано действительно девичья фамилия его незнакомки. Из Венеции прибыл телеграфный ответ следующего содержания:

«Граф Карло Феличе ди Пассано покинул Венецию в шестидесятых годах при таинственных обстоятельствах. С тех пор семья живет за границей. Подробности письмом» .

В шестидесятых годах! Так, значит, Пассано уехал из Италии во времена борьбы Италии с Австрией, во времена воссоединения Венеции с Италией. Но что за таинственные обстоятельства сопровождали его отъезд? Доктор целый вечер размышлял об этом, не подозревая, какие сюрпризы готовит ему утро следующего дня.

Первая неожиданность явилась утром, когда доктор отправился к астрологу. Он так и не смог до него дозвониться и, предположив, что последний, быть может, заболел, отправился к нему на квартиру.

Но астролог не был болен. Он уехал из города на неопределенный срок, так, во всяком случае, сказал ему привратник. Накануне астролог весь день усердно работал, не покидая дома, а сегодня уехал. Куда? Этого привратник не знал. Но зато он случайно слышал распоряжение, данное астрологом шоферу, и мог сообщить, что ученый намеревался выехать с Центрального вокзала и что поезд его отправлялся в одиннадцать часов двадцать три минуты.

Доктор обдумал это сообщение, а потом внезапно догадался спросить у привратника, не приходила ли к астрологу вчера молодая красивая дама в фетровой шапочке.

— Да, она была дважды и оба раза оставалась у него подолгу.

Доктор сел в такси и доехал до отеля «Европа», где его ожидала еще одна удивительная новость. Графиня Сандра ди Пассано более не проживала в отеле. Она уехала накануне.

Куда? Об этом никто ничего не знал. Но зато известно было, что она покинула город на поезде, отходившем с Центрального вокзала в одиннадцать часов двадцать три минуты. А как обстояло дело с оплатой счета? Швейцар высокомерно глянул на доктора — мол, было ли когда такое, чтобы гость нашего отеля не уплатил за постой, — но далее швейцар все же счел возможным сообщить доктору, что графиня перед отъездом оплатила не только счет отеля, но и все остальные счетами счет фирмы «Де Винд», и две посылки из Парижа... Быть может, у доктора тоже есть претензии к графине?

Доктор поспешил опровергнуть это предположение и направился вниз по лестнице.

Итак, она уехала! Уехала тем же поездом, что и астролог!

И, урегулировав перед отъездом все свои финансовые дела в Амстердаме, покинула этот город с гордым видом женщины, оплачивающей свои счета. Скорее всего, она получила деньги, о которых упоминала и получения которых ожидала со дня на день.

Хотя, возможно, доктор, хорошо знавший свет, сомневался и в этом.

Нет, ее отъезд в том же самом поезде, на котором уехал синьор Донати, не мог не иметь определенного смысла. Синьор Донати не был ни кутилой, ни жуиром. Да и графиня, несмотря на легкомыслие, проявляемое ею в денежных делах, все же была светской дамой до кончиков ногтей. Оставалось лишь предположить, что синьор Донати обрел тот самый счастливый случай, о котором двумя днями раньше фантазировал доктор.

Очевидно, он, следуя правилам своей старой науки, составил гороскоп графини и пришел к выводу, что ему выпал тот самый счастливый шанс, который так заманчиво вообразил себе доктор.

Да, да, то был неповторимый гороскоп счастливицы! Не удивительно, что астролог рискнул поставить все свои скудные сбережения на эту предоставленную ему лотереей жизни возможность. Теперь он следует указаниям звезд, стремясь туда, где его ожидает удача.

Доктор улыбнулся. Мысленно он пожелал астрологу успеха, но тотчас лицо его омрачилось: он вспомнил, что незнакомка, поспешившая рассчитаться со всеми своими кредиторами, осталась должна ему.

Однако, сразу укорив себя за то, что поддался чувству ревности, он успокоился и пошел домой.

В тот же вечер, размышляя за бутылкою вина о всех этих событиях, он набрел на идею.

К тому же ум его внезапно объяснил ему кое-что, и он сумел связать сон незнакомки с ее отвращением к гусиному паштету.

На следующий день доктор покинул Амстердам, уехав на поезде, отошедшем в одиннадцать часов двадцать три минуты.

Глава четвертая. Иголка в стоге сена

То был Страсбург!

Доктор стоял у вокзального подъезда и смотрел на полукруглую площадь, вокруг которой располагались отели и магазины. Как раз напротив него к каналу стрелой уходила узкая улица — вдали он видел набережную и ряд старомодных домов с башенками и покатыми кровлями.

Да, то был старый Страсбург со своим знаменитым собором, а ряд улиц, находящихся слева, вел в новую часть города. От того, как пойдут дела в этом городе, зависит исход пари. Доктор уверил себя в правильности своих предположений. Но одно дело построить теорию, посиживая в кабинете с бутылкой вина, и совсем другое дело испытать эту теорию на практике. Для подтверждения своей теории доктор должен еще отыскать ряд лиц и войти с ними в контакт, тогда как все говорило за то, что лиц этих больше не существует. И, размышляя о своем намерении дать объявление в страсбургские газеты, он горько усмехнулся.

Разыскивается место действия семейной драмы, разыгравшейся лет примерно двадцать тому назад. Разыскиваются свидетели этой драмы. Разыскивается иголка в стоге сена, причем, вполне вероятно, что и от самого стога ничего не осталось.

Рядом с доктором остановился носильщик и спросил, в каком отеле угодно ему поселиться.

В самом деле, где следовало поселиться доктору? Не попытаться ли. разыскать тот самый отель, в котором незнакомка жила два десятка лет тому назад? Но какие отели существовали в тс времена? Вряд ли, конечно, можно было предположить, что семье графини по карману был какой-нибудь роскошный отель. А с другой стороны, следовало думать, что эта семья всегда старалась устраиваться соответственно своему положению. Перед доктором выстроилась шеренга отдельных зазывал, но красовавшиеся на их фуражках золотые названия не говорили ему ничего: «Пейнский отель», «Вогезский отель»...

— Послушай-ка, приятель, — сказал доктор носильщику-эльзасцу. — Помоги мне найти то, что я ищу, и я щедро вознагражу тебя.

Носильщик с выражением полной готовности на лице сказал:

— А что вы ищете, сударь?

Доктор объяснил, что его интересовало. Но по мере объяснений лицо носильщика вытягивалось все более, и он даже почесал за ухом.

— Двадцать лет тому... — пробормотал он.—Здесь за двадцать лет столько было всякой всячины... Надо бы спросить старого Анатоля!

И они направились к румяному старику с белой, окладистой, как у рождественского деда, бородою. Выслушав повторные объяснения доктора, старина Анатоль тоже принялся чесать за ухом.

— Хорошая и скромная гостиница... двадцать лет назад? Была здесь одна... называлась «Золотая корона», и потом еще...

— Я имею в виду семейный и вполне приличный отель, — внушительно заметил доктор.

— Был такой отель Гампеле, еще отель Шмидта, — вспоминал Анатоль. — Но оба эти отеля закрылись, Да, двадцать лет — срок немалый...

— Очень большой срок, — согласился доктор, чувствуя, как его уверенность исчезает. — А ведь последние двадцать лет и вообще можно засчитать за сорок. Но есть же отели, сохранившиеся с тех времен?

И, сунув руку в жилетный карман, он вынул кредитный билет. Бумажка произвела на Анатоля волшебное действие, сразу освежив его память. Обратившись к своему молодому коллеге, он решительно заявил:

— В ту пору был такой отель «Турин», он ведь стоит и поныне. Это как раз то, что вам нужно, сударь.

Носильщик недоверчиво покачал головой, но вторая бумажка, извлеченная из того же кармана, развеяла его сомнения.

— Ну как же, отель «Турин», конечно,— согласился он. — Господину обязательно следует остановиться там, в этом отеле. Никакого сомнения!

Доктор Ц., отнюдь не разделяя уверенности носильщика, все же поспешил отогнать прочь все сомнения. «В самом деле, — подумал он, — чем отель „Турин" хуже других отелей? Если же окажется, что „Турин" совсем не то, можно будет продолжать поиски, сверяясь со списком отелей».

Доктор сел в такси и, не обращая внимания на улицы, по которым проезжал, углубился в изучение перечня гостиниц. Наконец автомобиль подкатил к подъезду отеля «Турин».

Как и следовало ожидать, отель оказался весьма старомодным. Он был выстроен таким образом, что с четырех сторон обрамлял внутренний дворик, перекрытый стеклянным куполом, где размещался зимний сад.

Вестибюль и гостиную украшала старинная мебель в стиле ампир, старые фарфоровые часы с маятником отбивали счет времени, а рядом на стенах висели выцветшие литографии. По-видимому, этот отель был основан лет пятьдесят — шестьдесят тому назад.

Доктора встретила бледная молодая дама, оказавшаяся хозяйкой отеля. Она показала ему комнату, и доктор тотчас приступил к расспросам.

— Ах, если б вы приехали на полгода раньше! — воскликнула хозяйка. — Тогда была еще й живых моя мать, сорок лет управлявшая нашим отелем. Ну а мы с мужем, к сожалению, не знаем ничего, что было у нас тут двадцать лет назад и кто жил.

— А ваша прислуга?

— У нас никого с той поры не осталось.

Доктор мрачно кивнул. Этого и следовало ожидать. Что ж оставалось теперь предпринять? Покинуть «Турин» и попытать счастья в другом отеле? Разумеется, это было бы самым разумным, коли здесь он ничего не смог выведать. Но все же какой-то внутренний голос подсказывал ему, что следует остаться, что именно в этом отеле жил некогда граф со своей маленькой дочкой.

— Ах да! Я и забыла про Иосифа! — внезапно воскликнула хозяйка. — Ну конечно, Иосиф уже и тогда работал у нас. Если кто и может быть вам полезен, так это Иосиф!

— Кто этот Иосиф? — спросил доктор, чувствуя, как забилось его сердце.

— Он заведует нашими винными погребами. И так же стар, как и наши вина, с которыми он в самых лучших, хотя и платонических, отношениях. Иосиф не пьет!

— Заведует винным погребом — и трезвенник? — удивился доктор. — Быть может, вы будете столь любезны и пригласите его ко мне. Попросите его захватить с собою и карту вин. Очень возможно, что название какого-нибудь двадцатилетнего вина напомнит ему о госте того времени.

Хозяйка удалилась, и вскоре появился Иосиф, небольшой невзрачный человек лет примерно пятидесяти пяти от роду, с жиденькими бакенбардами. Он носил пенсне в золотой оправе и вообще производил гораздо более солидное впечатление, чем можно было предположить по занимаемой им должности. Почтительно поклонившись, он протянул доктору карту вин. Доктор открыл страницу с названиями эльзасских вин.

— Какого вы мнения об этом вине? — спросил доктор, указывая на название одной из марок.

— Очень молодое, незрелое вино, но в тем таятся большие возможности, — ответил Иосиф тоном начальника, снисходительно характеризующего одного из своих подчиненных.

— Ага! А какого вы мнения о траминском вине?

— Тоже молодое и очень своеобразное вино.

— Гм... А «Рикьевир»?

Иосиф без запинки ответил:

— Выдержанное, крепкое и ароматное, во всех отношениях достойное вино.

Доктор захлопнул карту вин.

— Вот и дайте мне бутылочку этого вина. Вы ведь выпьете со мной стаканчик?

— Я? Нет, я никогда не пью вина, разве что отхлебну глоток, и тут же выплевываю. Разве подлинный знаток вин станет их пить?!

В то время как Иосиф откупоривал бутылку, доктор перевел беседу на минувшие времена, или, точнее говоря,' на пору, отделенную от нашего времени двумя десятками лет.

Заставить Иосифа говорить было делом нетрудным. Не успевал доктор задать вопрос, как тут же следовал ответ — краткий, определенный и ясный. Но постепенно ответы становились все пространнее, не утрачивая, однако, ясности. Доктор потер руки от удовольствия. То был подлинный подарок судьбы. Лучшего свидетеля трудно и представить. Наконец-то доктор вознагражден за все свои злоключения. В конце концов доктор задал решительный вопрос:

— Послушайте, Иосиф, у вас такая чудесная память. Не помните ли вы графа ди Пассано, проживавшего в этом городе лет двадцать назад? Собственно, о том, что он проживал здесь, мне точно ничего не известно, но путем умозаключений я пришел к...

Иосиф перебил его и засмеялся:

— Но вы угадали, он действительно жил здесь!

— Правда? Правда? — пролепетал доктор, чувствуя, что бледнеет. — Вы уверены в этом? Он жил здесь?

Пальцы доктора полезли в жилетный карман.

— Расскажите, Иосиф, расскажите все, что вам известно о графе! Вы не представляете, какое это имеет для меня значение! Я даже не надеялся, что мне удастся найти кого-нибудь, кто помнит о тех временах. Но судьбе было угодно послать мне вас...

Иосиф опустил полученные им деньги в карман. При этом он сохранял достоинство, свойственное должностным лицам в ту минуту, когда они берут взятку. Доктору более не приходилось подхлестывать Иосифа вопросами, теперь его речь полилась бурным потоком.

— Пассано! — сказал он.— Я припоминаю это имя и этого человека, словно вчера видел его в последний раз. То был маленький плотный итальянец...

— Маленький и плотный? — перебил его доктор. — Я представлял его себе высоким и стройным, похожим на военного.

— Нет, он был мал ростом и толст, — решительно повторил Иосиф. — Он называл себя графом, но был ли им в действительности...

— Да, он действительно был графом, — поспешил заверить доктор. — Мне это известно. Но был ли он, несмотря на свою полноту, человеком достаточно утонченным?

— Он походил на оперного певца, да и был им, я знаю. Во время своего пребывания здесь он добивался ангажемента в оперу. Но ему не удалось сговориться с дирекцией, поэтому он обратился к хозяевам с просьбой разрешить ему петь в отеле. Но хозяева и слышать об этом не хотели. Он и без того очень шумел здесь. Его приятельница...

— Иосиф, — взмолился доктор, — вы уверены, что нс путаете его ни с кем другим?

Иосиф обиделся.

— Сударь, если вы не верите мне, то нет никакого смысла продолжать вам рассказывать. Впрочем, вся гостиница может подтвердить, что моя память...

— Простите мне мои сомнения, — поспешил заявить доктор, — но то, что вы сообщаете, в такой слабой степени соответствует моим теоретическим выкладкам... Впрочем, тем хуже для моей теории. Продолжайте, Иосиф, прошу вас, я больше не стану перебивать.

— Так вот, его приятельница, — продолжал Иосиф, демонстрируя свою небывалую память, — была танцовщицей или чем-то в этом роде. По крайней мере, она походила на танцовщицу. И они вечно ссорились. Вам, сударь, быть может, неизвестно, как ссорятся итальянцы? Это похоже на светопреставление. Разумеется, хозяева не могли примириться с такими шумными постояльцами. Насколько мне помнится, они прожили у нас неделю, затем не оплатили к сроку счета, и хозяин воспользовался этой заминкой для отказа им. С тех пор я больше не встречал их. Но я не забуду их, хоть еще сто лет пройдет.

Он умолк.

— А дочь?

— Какая дочь?

— У графа была маленькая дочурка, лет четырех-пяти необыкновенно красивое дитя, обещавшее стать прекраснейшей женщиной. Но это, впрочем, не имеет прямого отношения... Вы ничего не припоминаете из того, что имеет какое-либо отношение к этому ребенку?

— У Пассано не было никакой дочери, — заявил Иосиф. — Люди, подобные графу, не пускаются в путешествия с семьей.

— Как, у него не было дочери! — вскричал доктор, схватившись за голову. — Это невозможно! У него была дочь, слышите!

— В таком случае он поселил ее где-нибудь в другом месте, — сухо ответил Иосиф. — Здесь она не жила. Я твердо помню.

— Но...

— Весьма сожалею, но это действительно так... Я сказал вам все, что мне было известно. Быть может, вам еще что-нибудь угодно?

— Нет, спасибо, — ответил обескураженный доктор. — Благодарю вас за сведения. Если они и не вполне соответствуют...

Он не договорил начатой фразы. Иосиф удалился, предоставив доктору поразмышлять над всем услышанным. Теория его, воздвигнутая не без труда, рухнула и обратилась в развалины. Чудесная память Иосифа разрушила ее — так некогда от звуков трубы рухнули стены Иерихона.

Доктор строил свою версию на недомолвках, на словах, случайно оброненных незнакомкой, и слова же разрушили эту версию. Вся его работа оказалась напрасной, и ему горько было сознавать это. Ко всему примешивалась горечь сознания, что он проиграет свое пари, замечательное пари с астрологом. Астролог находился в гораздо более выгодном положении, ведь ему не надо было основываться на словах женщины — недаром некоторые утверждают, что женщины лгут даже под гипнозом. Астролог же делал свои выводы, основываясь на иных данных, он мог апеллировать к звездам. Не было никаких сомнений, что пари выиграет он, астролог.

Доктору предстояло потерпеть поражение. И от кого?! От астролога, то есть от одного из тех людей, которых свет считает шарлатанами. Но чем был он сам, если ему суждено проиграть шарлатану?

Стук в дверь нарушил шествие его печальных мыслей.

— Войдите.

В дверях показался посыльный с письмом на подносе. Доктор весьма удивился. Письмо? Адресованное ему в Страсбург? Но потом он вспомнил, что оставил распоряжение направлять его корреспонденцию из Амстердама в Страсбург. Надо сказать, что почта этого города довольно быстро разыскала его в одном из отелей.

Доктор наконец распечатал письмо, прочитал его и в изумлении замер. Письмо было из Венеции, ответ на его телеграмму. Бой уже выходил, когда доктор окликнул его:

— Слушай, мальчуган, хочешь оказать мне услугу?., оказать услугу... подожди минутку, я должен подумать...

И доктор вторично перечитал письмо своего друга Триульци. Как всегда, когда доктор размышлял, он утрачивал контроль над своими лицевыми мускулами, лицо его искажалось гримасами, приводящими посыльного в немалое изумление.

Внезапно доктор перестал гримасничать и взглянул на мальчика.

— Вот что, дружок, закажи-ка мне кофе, да покрепче, и попроси Иосифа принести пару бутылочек вина.

Бой без удивления выслушал заказ. Видно, он решил, что ничего другого от корчащего такие рожи господина и ждать не приходится.

— Кофе и вина, — медленно повторил он. — Вы желаете кофе и вина?

— Да, да! — вскричал доктор. — Но сперва закажи кофе, чтобы, когда Иосиф принесет мне вино, кофе был уже здесь. Ты понял? И не забудь сказать, чтоб кофе сварили покрепче. Слышишь?

— Слышу, —ответил посыльный, — вино и кофе!

Тут же доктору сервировали стол под кофе, подали его, а затем явился и сам Иосиф с двумя бутылками вина.

Иосиф нес вино с таким достоинством, словно он нес ключи от городских ворот Страсбурга. Пока Иосиф откупоривал бутылку, доктор запер дверь и, спрятав ключ в карман, направился к старику.

— Иосиф, — сказал он, — что вы предпочитаете: выпить кофе или чтобы я опрокинул вам на голову ведерко со льдом?

Иосиф медленно перевел взгляд с пробочника на глаза говорившего. Потом посмотрел на ведерко, потом — на кофейник. В конце концов он снова внимательно взглянул на доктора.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил он, не утрачивая своего министерского достоинства.

— Что я хочу сказать? Я хочу сказать, что вы, Иосиф, старый плут. Я хочу сказать, что вы сделали все, что в ваших силах, чтобы ввести меня в заблуждение. Я решил рассчитаться с вами, и теперь вам предстоит сделать выбор между этим кофейником и этим ведром. Вы что предпочитаете?

Иосиф отставил бутылку и медленно направился к дверям.

— Напрасно, Иосиф, — спокойно продолжал доктор. — Дверь заперта. Я выпущу вас не раньше, чем вы ответите на мой вопрос. Из уважения к вашим сединам я предпочел бы, чтобы ваш выбор остановился на кофе. Но если вы все еще будете медлить с ответом, то я решу за вас.

Лицо Иосифа не выражало ни гнева, ни возмущения. Сохраняя на лице маску достоинства, он сказал:

— Я весьма сожалею, что принужден заявить вам об этом, но за двадцать пять лет работы в этом отеле никто из гостей никогда не разговаривал со мною подобным образом. Мне жаль, но я принужден буду поставить в известность о происшедшем хозяйку...

— Полагаю, у вас будет еще больше оснований для сожаления, если об этом в известность поставлю ее я. Перестаньте вилять, старина. В ту минуту, как я заявлю ей, что винным складом у нее заведует неисправимый, вечно находящийся под хмельком алкоголик, никогда не бывающий- трезвым...

Иосиф переменился в лице.

— Что вы говорите, сударь! — воскликнул он. — Как можете вы хотя бы в шутку...

Но доктор не дал ему опомниться, он продолжал:

— Думаю, что после того, как я заявлю об этом хозяйке, ваши дни здесь будут сочтены. И вам это ясно. Я сразу разгадал вас, но ваш респектабельный облик, ваши манеры ввели меня в заблуждение. Все ваши воспоминания — результат действия винных паров. Все, что вы мне рассказывали тут,— сплошной вымысел. Вы, Иосиф, поэт-романтик, и ваши истории не выдерживают никакой критики. В этом; вы схожи со всеми поэтами, творящими под влиянием винных паров. Но теперь я хочу, чтобы ваши воспоминания были 'пробуждены не действием вина, а действием кофе, я хочу, чтобы ваша память работала безупречно. Вы должны хоть на время стать реалистом. А теперь выкладывайте все, что вам действительно известно о графе ди Пассано.

Иосиф погрузился в кресло, он жмурился под докторским взглядом, как человек, на которого направлен слепящий луч прожектора.

— Это... Это неправда, — пытался он отпираться. — Я не пью, и я не обманывал вас.

— Вы лжете, — продолжал доктор. — Вы наплели мне целый короб небылиц, а я поверил вам и продолжал верить, пока не прибыло это письмо. И если кофе не поможет вам протрезветь, то я окачу вас холодной водой. Вы должны протрезветь, чтобы рассказать мне всю правду.

— Что за письмо? — пробормотал Иосиф. — Разве в нем написано обо мне?

Доктор не ответил на этот вопрос, а налил старику кофе.

Иосифу пришлось выпить не одну чашку. В то мгновение, когда он пытался прекратить пить кофе, доктор хватался за ведерко со льдом и грозил опрокинуть его на голову трезвевшего пьяницы. В результате Иосиф выказывал доктору полное послушание.

Наконец весь кофе был выпит, Иосиф несколько раз зевнул, как человек, пробудившийся от долгого сна и намеревающийся опять заснуть.

— А для большей уверенности, — сказал доктор, применим еще одно средство.

И, завернув лед в полотенце, положил его на лоб пьяницы. Постепенно глаза Иосифа приобрели ясность и утратили свой металлический блеск.

— Вот что, Иосиф, — подбодрил его доктор, — выкладывайте-ка начистоту все, что вам известно. Что вы помните о графе Пассано, проживавшем здесь двадцать лет тому назад?

Иосиф покачал головой, у него возникла масса вопросов.

— Пассано? Пассано... Кто такой этот Пассано? Уж не был ли он аферистом? Или фальшивомонетчиком?..

— Ничего подобного, — ответил доктор. — Он не был ни аферистом, ни оперным певцом, как вы вздумали утверждать сегодня, после обеда. И никакой танцовщицы тоже не было. Он жил здесь с маленькой дочерью и с гувернанткой. Теперь припоминаете?

— Ну, раз вы и сами знаете обо всем, — проворчал Иосиф, — незачем и расспрашивать... Я ничего не помню.,

— Послушайте, дружище, — настаивал доктор, — заговорите ли вы наконец? Или и дальше будете артачиться? Если вы хотите помочь мне, то выкладывайте все, что знаете. А нет, так не забудьте, что я врач. Достаточно одного моего слова, чтобы мои коллеги перевели вас в некое лечебное заведение, где вы себя почувствуете гораздо хуже, чем здесь.

Иосиф отпрянул назад, словно в него ударил разряд электричества. Глаза его выражали ужас, свойственный обывателю, столкнувшемуся с властью науки.

— Разумеется, господин доктор, — пролепетал он, — я согласен помочь вам. Так вы спрашиваете о графе Пасса-но? Но я правда не помню его. Если бы вы, господин доктор, помогли мне, навели на след, то, быть может, я и вспомнил бы...

— Граф Пассано, — медленно заговорил доктор, — проживал здесь двадцать лет тому назад. Красивый, стройный человек с орлиным носом и карими глазами. Итальянец по происхождению, но путешествовал по австрийскому паспорту. Об этом я узнал из письма. Я хочу знать, какой образ жизни вел он здесь, чем занимался в Страсбурге. Что, наконец, произошло в Страсбурге во время его пребывания? А я убежден, что здесь наверняка случилось что-то необычное и неожиданное, и я хочу получить подтверждение своей догадке...

Иосиф внимательно слушал доктора и, внезапно оживившись, торжественно поднял руку и воскликнул:

— Доктор, я вспомнил! Теперь я знаю. Я вспомнил, доктор!

— Так рассказывайте.

Иосиф заговорил, но уже не с той бойкостью, с какой импровизировал ранее. Теперь в его словах звучала истинность. И то, что он рассказывал, было столь значительно, что глаза доктора расширились и засверкали от едва сдерживаемого восторга. Доктор стенографировал показания Иосифа, в, то время как последний то и дело бросал взгляд на бутылку. Но доктор будто не замечал этих выразительных взоров и нс дал Иосифу пить, пока тот нс завершил свое повествование, после чего позволил ему выпить два бокала и отпер дверь. Иосиф поднялся с кресла и, шатаясь, направился к двери.

А доктор, распахнув окно, замер перед ним в глубоком раздумье. Погода переменилась. Теперь над городом раскинулось тсмно-синее небо: на город спускался весенний вечер.

«Так, значит, я все-таки был прав, — пробормотал доктор. — Теперь передо мной прояснился весь трагический эпизод, ее сон разгадан, и при желании я мог бы объяснить ей его. Но что-то подсказывает мне, что за всем этим таится нечто еще более загадочное. Граф... Меня интересуют его привычки! Иосиф говорил, что он целыми днями просиживал в библиотеке. Иосиф клялся всеми святыми, что это правда. Но что мог изучать так настойчиво человек, подобный графу, в местной библиотеке? Завтра я попробую выяснить это».

После принятого решения, доктор опустошил бутылку вина, принесенную Иосифом, ибо он полагал, что имеет на это полное право, — не каждый день удается отыскать иголку в стоге сена.

После этого он спустился вниз пообедать. И там его ожидали сразу две новости.

Во-первых, хозяйка отеля сообщила доктору, что Иосиф внезапно, не доложившись ей, исчез. Трудно было понять, что произошло с этим старым верным слугою, никогда не бравшим в рот ни капли спиртного. И если уж верный Иосиф позволил себе такую выходку, чего же ожидать от остальных слуг?

— Успокойтесь, сударыня, — сказал доктор, — он завтра же отыщется: люди не так-то быстро отказываются от привычного образа жизни, тем более — тридцатилетней давности.

Сев за столик, он столкнулся еще с одной неожиданностью. Через три стола от него сидел смуглый человек, тот самый, который наблюдал за графиней в Амстердаме, в лавочке антиквара.

Глава пятая. Библиотечные изыскания

Проснувшись на следующее утро, доктор Ц. и думать забыл про человека, встретившегося ему накануне.

После завтрака доктор поспешил на площадь Республики, где помещалось здание библиотеки.

Библиотека занимала массивное здание напротив бывшего королевского дворца, выстроенное в те времена, когда Страсбург был немецким городом. В инвентарном каталоге библиотеки доктор узнал, что в книгохранилище находится почти миллион книжных томов.

Но более всего доктора интересовала возможность найти в библиотеке кого-нибудь из служащих с двадцатилетним стажем работы. Вряд ли можно предположить, что в библиотеке сохранилась со столь давнего времени книга регистрации выдач. Об этом доктор навел справки у первого попавшегося ему служителя, и то, что он услышал, целиком подтвердило его опасения. Запись выдачи книг хранилась лишь в течение пяти лет.

— Нет ли у вас кого-нибудь, кто работал бы в библиотеке двадцать лет назад?

— Вряд ли... — ответил служащий. — Прошедшая война отразилась и на Страсбурге, и на библиотеке. Многие из наших сотрудников погибли на фронте, остальные предпочли сменить место жительства и распростились с родным городом.

Внезапно служащий вспомнил, что все же в библиотеке имеется некто, являющийся своего рода реликвией минувших времен. Это был мсье Галберлэ. Вот только повидать его совершенно невозможно. Мсье слишком загружен своей работой, чтобы согласиться принять кого бы то ни было.

— Неужели этот мсье Галберлэ не может хотя бы на минуту прервать свои занятия?

Прервать работу?.. Прервать работу, над которой мсье сидит вот уже тридцать лет, денно и нощно? Нет, это совершенно невозможно. Достаточно неприятно войти в кабинет мсье Галберлэ, даже не беспокоя его. Нет, нет, посетитель требует слишком многого. Быть может, есть способ как-нибудь иначе удовлетворить любопытство посетителя, не беспокоя раздражительного мсье Галберлэ?

Доктор Ц. задумался. Вот он снова перед вратами в прошлое: накануне этими вратами являлся Иосиф, сегодня — некто Галберлэ. Иосиф ввел его в заблуждение, но доктору удалось все же набрести на правильный путь и вытянуть из старого пьяницы несколько правдивых слов. А теперь ему надлежало подобрать ключик к этому таинственному Галберлэ.

— Разрешите осведомиться, а в чем заключается работа мсье Галберлэ? — спросил доктор у молодого библиотекаря.

К удивлению доктора, тот с трудом подавил улыбку.

— Разумеется... Никакой тайны тут нет. Мсье Галберлэ вот уже тридцать лет работает над ученым трудом, каталогизируя все фрагменты мировой литературы, в которых упоминается об эльзасских винах. Он собирает эти цитаты и снабжает их комментариями. Это и есть труд всей его жизни.

Доктор тоже улыбнулся.

— Неужели?

— Да, это так. Мсье Галберлэ — пламенный эльзасский патриот.

— И в самом деле, — горячо воскликнул доктор, — можно ли представить более почетную и патриотическую задачу? Так, значит, он пламенный поклонник Вакха?

— О нет, нет. Уже много лет он ничего не пьет, врач запретил ему пить вино. Но, подобно Данте, никогда не забывавшему о Беатриче, мсье Галберлэ верен эльзасскому вину, которому он воздал должное в молодости.

— Это прекрасно... — пробормотал доктор, — прекрасно. Только вот я не уверен, следует ли ему отказываться от вина, которое он восхваляет в своем труде. Как раз вчера я встретил одного большого знатока вин, так он...

Но библиотекарь начал проявлять признаки нетерпения, он даже прервал доктора:

— Быть может, я чем-то еще смогу помочь вам?

Доктор старался придумать, как ему проникнуть к загадочному поклоннику эльзасских вин, и не знал, что предпринять. Было совершенно ясно, что уговоры здесь бесполезны. Может, ему следовало бы явиться сюда с рекомендательным письмом? Но он не знал здесь никого, кто мог бы его рекомендовать. Да и повлияло ли бы такое письмо на замкнутого, погруженного в свои занятия Галберлэ?

По-видимому, этот человек был из тех чудаков-мономанов, для которых не существует ничего, кроме их увлечения...

Вдруг доктора осенило, он понял, что ему следует предпринять: надо апеллировать непосредственно к сфере деятельности этого чудака.

— Одну минуту, — сказал он библиотекарю и что-то написал на своей визитной карточке. — Быть может, вы согласитесь передать это мсье Галберлэ? Как бы он ни был раздражен, уж это-то он воспримет как любезность. Да вот, прочтите.

Служащий взял карточку и прочел:

«Доктор Иосиф Ц. из Амстердама просит разрешения сообщить вам очень любопытное упоминание о „Рикьеви-ре“ на голландском языке».

Служащий, колеблясь, удалился к нелюдимому сослуживцу, и через некоторое время вышел и кивнул доктору утвердительно. Доктор вздрогнул от радости и решил, со-0 хранив хладнокровие, использовать все свои козыри.

Вскоре показался маленький старичок, до странности похожий на Сократа. Взъерошив волосы, он заморгал — по-видимому, сидя у себя в кабинете за письменным столам, от отвык от дневного света. Молодой человек, вызвавший мсье, пробормотал несколько слов и, уходя, указал старику на доктора. Последний отвесил низкий поклон.

— Вы пожелали говорить со мною?

— Да, я осмелился...

— Как я понял, вы хотите сообщить мне о голландской цитате, где упоминается «Рикьевир»?

— Да.

— Прошу вас скорее сообщить мне ее. Я не располагаю лишним временем.

И, наклонив голову, он приготовился выслушать доктора и занести сказанное в записную книжку. Мсье в этот момент походил как нельзя более на сову.

Доктор на ходу придумывал, что сказать.

— Это, видите ли, упоминание... Из второго тома моих мемуаров.

— Ваших мемуаров? Когда и где они изданы?

— Они еще не вышли из печати.

— Как? Еще не опубликованы?

— Нет!

— Я не ослышался? Не опубликованы? Так, может быть, они еще и не написаны?

— Я как раз в данное время и пишу их. В очередной главе речь пойдет об Эльзасе. В этой главе немаловажную роль будут играть две бутылки «Рикьевира», которые я выпил вчера...

Мсье Галберлэ опустил записную книжку, что держал наготове. Выпучив глаза, он уставился на доктора.

— Сударь, вы мистифицируете меня! Издеваетесь надо мною!

— Да нет же, я не издеваюсь...

— Нет, издеваетесь!

— Быть может, вы будете утверждать, что мои мемуары лишены всякого интереса? Или вы сомневаетесь в том, что рано или поздно они опубликуются? Разве вам не хотелось бы включить в ваш труд отрывок из книги прежде, чем она выйдет из печати?

Вопрошаемый серьезно взглянул на круглое лицо доктора, открыл рот, словно собираясь сказать что-то, и снова закрыл его, не проронив ни звука. Задумавшись, он некоторое время молчал, а потом лицо его озарилось улыбкой хитрого фавна, и он сказал:

— Вы скрываете от меня что-то... Вы хотите говорить со мной о чем-то совсем другом. Признайтесь, это именно так?

Доктор сердечно протянул старику руку.

— Я осмелился пуститься на военную хитрость, потому что меня уверили в вашей полной недоступности. И я рад, что это нс совсем верно. Да, мсье Галберлэ, мне нужно поговорить с вами кое о чем ином. Я обращаюсь к вашей памяти, мсье. В сокровищнице вашей памяти, должно быть, сохранилось нечто, что представляет для меня значительный интерес, не менее, уверяю вас, значительный, чем для вас литературная цитата. Если вы не сможете вспомнить то, о чем я спрошу вас, то мне никто уже не сможет помочь.

Мсье явно начинал испытывать нетерпение.

— О чем же вы хотите меня спросить?

— О том, что произошло здесь двадцать лет тому назад.

— Двадцать лет тому назад, — повторил историограф эльзасских вин. — Двадцать лет тому назад здесь было у нас чудесное траминское вино. Оно неоднократно упоминается в литературе.

— Это меня радует, — приветливо согласился доктор. — И я весьма сожалею, что мы лишены возможности выпить его во время нашей беседы.

После некоторой паузы доктор добавил:

— Двадцать лет назад в этой библиотеке бывал некий итальянский граф, Карло ди Пассано.

Доктор умолк, глядя на седовласого поклонника вин своего края. Не пробудило ли имя графа каких-нибудь воспоминаний в нем? Нет, это имя будто бы ничего не говорило мсье, который стоял, поглаживая бороду.

— Кстати, — сказал он, — я кое о чем вспомнил... О вине того года, который вас интересует, имеется прекрасное упоминание в книге Мориса Робюссона!. Я обязательно должен включить его в свой труд...

— Мсье Галберлэ, — заметил доктор. — Право, мне не следовало бы утруждать вас своими расспросами. То, чем вы занимаетесь, достойно вашего времени и внимания в гораздо большей степени. Прошу вас, простите, что помешал вашим занятиям, и прощайте.

Старик удивленно взглянул на доктора, потом взъерошил свои волосы и проговорил:

— Уж не ослышался ли я? Что вы сказали?

— Мсье Галберлэ, — серьезно сказал доктор. — У вас мало свободного времени...

— Сударь, — внушительно перебил его старик, — я располагаю свободным временем. К тому же я перед вами в долгу. Разве не благодаря вашему появлению у меня в памяти всплыла одна весьма важная цитата?

Доктор отвесил почтительный поклон.

— Все, что меня интересует, сводится к следующему: не помните ли вы итальянца, графа Пассано, который двадцать лет тому назад ежедневно бывал в библиотеке?

Галберлэ покачал головой.

— Стройный молодой человек с орлиным носом, — продолжал доктор. — Он жил в отеле «Турин». Вы его не помните?

Снова равнодушное покачивание головы.

— Его пребывание здесь было отмечено необычным происшествием. Ему пришлось внезапно бежать из Страсбурга вместе с маленькой дочерью и ее гувернанткой. Возможно, его бегство и не было вызвано опасением за жизнь, но свободой своей он вполне рисковал. Накануне вечером он был вызван на дуэль одним из своих соотечественников, нанес ему тяжелую рану. Ну а дуэли, как вы, вероятно, помните, были запрещены.

Увы, все старания доктора напомнить старику о графе были тщетны — мсье ничего не мог вспомнить. Доктор напряженно думал, что бы ему еще предпринять.

Было ясно, все помыслы Галберлэ обращены к винам и к рассуждениям о них. Поэтому доктор решил попробовать связать в какой-либо мере личность графа и воспоминание о нем с единственной интересовавшей старого чудака темой.

— Сударь, последний вопрос: если бы я назвал вам любимое вино графа, не помогло ли бы это вам его вспомнить? При условии, разумеется, что вы вообще когда-либо его видели.

— Весьма возможно, — медленно ответил мсье и несколько оживился. — Но как вам пришло это в голову?.. И какое вино, собственно, он пил, этот ваш граф?

— Мне случайно известно об этом, — ответил доктор, чувствуя, как сильно забилось сердце, — мне об этом рассказал вчера заведующий винным погребом в гостинице «Турин». Мы говорили с ним о графе. Граф каждый вечер сидел в саду отеля...

— О да, двадцать лет назад я и сам ежевечерне сидел, там, — ответил мсье, — это было еще в те времена, когда я мог попивать божественный напиток моей родины. В том отеле действительно был чудесный винный погреб... Но ближе к делу... Так какое же вино пил граф?

— Он предпочитал «Гохсвиллер», — ответил доктор. — Каждый вечер ему подавали две бутылки. Так мне сказал Иосиф...

— «Гохсвиллер», — повторил старик, — моя любимая марка, эликсир моей молодости! Простите, я забылся... Забыл о том, что прежде всего интересует вас. Да, да, я припоминаю графа. Он пил «Гохсвиллер». Почему вы сразу мне об этом не сказали?

— Я и сам не пойму, как это я оплошал... — сознался доктор. — Но вы действительно вспомнили его? Вы вспомнили?

— Еще бы я его нс вспомнил, — сухо ответил Галберлэ. — Разве я могу забыть человека, выпившего чуть ли не все запасы моего любимого вина урожая 1893 года! Я помню его, словно видел вчера. Но что вам угодно знать о нем? Вам известно, как он выглядел, что он здесь делал, вам известно о нем гораздо больше, чем мне. Что же я могу сообщить вам о нем?

— Мсье, мне хотелось бы выяснить, что он читал во время пребывания здесь, когда он попивал ваш любимый «Гохсвиллер». Иосиф сказал мне, что он ежедневно бывал в библиотеке.

Галберлэ нахмурил седые брови. Он старательно думал и, по мере того как память его прояснялась, бормотал отрывистые фразы:

— Он приехал сюда... верно... Бывал здесь каждый день, это так... Я как-то взглянул на книгу, которую он читал... Да, да... Ведь я его знал по саду, в котором мы виделись по воскресеньям... Но, Боже, какую книгу читал он? Какую книгу?..

Внезапно его бормотание оборвалось. Молча продолжал он вспоминать. Взволнованный доктор затаил дыхание. Порвется ли эта нить Ариадны или выдержит и приведет его к желанной цели? Не уткнется ли память старого чудака в какую-нибудь новую цитату с упоминанием об эльзасском вине? Или он ответил на вопрос доктора?

Вдруг раздался короткий сухой смешок. Лицо старика засветилось торжеством, в котором одновременно проскальзывало и насмешливое сознание своего превосходства. Несомненно, торжество его объяснялось тем, что ему, несмотря на ряд отделявших его от той встречи лет, удалось вспомнить о графе. А насмешка была вызвана, скорее все-го, родом деятельности графа и его интересами.

— Вы хотите знать, чего ради граф торчал здесь, в библиотеке. Хорошо, я отвечу, хотя мне трудно понять, почему вы так интересуетесь этим.

— Судя по вашему тону, догадываюсь, что граф изучал здесь не историю эльзасских вин, а что-то другое. Так что же?

— Вы не поверите, он приходил сюда читать о путешествиях Марко Поло, — ответил чудак, смеясь дребезжащим смехом. — Вот и все. И он зачитывался им с утра до вечера. Теперь вы знаете то, что хотели узнать. Разрешите откланяться. Честь имею!..

— Но... — попытался заговорить доктор.

Галберлэ, однако, уже не слушал его. С развевающимися волосами и фалдами бросился он назад, в кабинет, где изливал в честь эльзасских вин свой эльзасский пыл.

Доктор направился вниз, но на середине лестницы изумленно остановился и потер нос. Последнее случалось с ним только при полном недоумении.

И действительно, доктору было отчего прийти в изумление. По лестнице поднимался тот самый человек, которого он видел в своем отеле, тот самый незнакомец, что проявлял сильный интерес к графине Сандре ди Пассано.

Глава шестая, в которой библиотечные изыскания продолжаются

Следствием этой встречи явилось то, что доктор Ц. прямо направился к администрации отеля и осведомился о том, кто был этот человек.

Выяснение этого не было сопряжено с какими бы то ни было трудностями. Незнакомца звали У го делла Кроче. Последним местом его жительства был Париж. Возраст не указан. Национальность: итальянец.

Вот и все, что значилось на листке, заполненном путешественником, этим и ограничивались сведения, которые администрация отеля о нем имела.

Доктор Ц. хотел бы получить о путешественнике какие-нибудь дополнительные сведения, но ему пришлось ограничиться тем, что есть. Впрочем, когда после ужина доктор возвратился в библиотеку, он совершенно уже забыл о синьоре делла Кроче, словно им никогда не приходилось встречаться.

Теперь все его помыслы устремились к книге, столь почитаемой отцом прекрасной графини, — о путешествиях Марко Поло.

Некогда он читал ее, но с той поры прошло немало времени, и, перечитывая эту книгу, он чувствовал, как его охватывает жар. Он раскрыл книгу, и ему показалось, что вместе с зеленым переплетом распахнулись ставни окна, открывая взору новый солнечный мир Азии. Он видел перед собою пеструю смесь народов, минареты и пагоды, верблюдов, колышущейся поступью шествующих через пустыню, клубы дыма, поднимающиеся над сожженными городами и, наконец, несущихся на приземистых косматых лошадках кочевников.

Доктор видел перед собой Азию средних веков, Азию тринадцатого столетия,, кипящее бурление желтых орд, незадолго до этого пронесшихся по Европе. Теперь этот желтый поток отхлынул назад, но мощь хана все еще простиралась от берегов Тихого океана до границ Германии.

И словно тайфун, летела его воля над многими преклонившими колена народами, покорными его власти. В пустыне вырастали сказочные в своем великолепии дворцы и чудовищные пирамиды черепов. Одного мгновения хватало, чтобы вознести любого человека из праха на высшие ступени власти и богатства. И столь же мало времени требовалось для того, чтобы любой человек был ослеплен и выброшен на съедение псам.

Но в Древнем Китае все еще существовала тысячелетняя цивилизация, противостоявшая нашествию бородатых варваров, постепенно поддающихся ее влиянию. То была цивилизация, еще не знакомая Европе. Между городами там проходили прямые, как стрела, мощеные дороги, по обе стороны которых тянулись аллеи деревьев. На равных расстояниях располагались вдоль дорог постоялые дворы для путешественников, оборудованные с такой тщательностью, что даже странствующие короли могли найти там достойный прием. На каждом постоялом дворе в полной готовности всегда содержалось около четырехсот лошадей, что давало возможность сменить усталых лошадей на свежих. В Камбалу или Пекине находился монетный правительственный двор, откуда по всей стране растекались деньги, отпечатанные на бумаге, изготовленной из древесной коры. Эти деньги имели хождение по всей стране, и на них красовалась печать должностного лица, а подделка их лишала виновного жизни.

В каждой провинций имелись хлебные амбары, куда ссыпался хлеб урожайных лет, с тем чтобы в годы неурожая распределять его среди населения.

В годы неурожая и падежа скота особые чиновники решали, кого освободить от налогов, и выясняли обстоятельства, вызвавшие народное бедствие.

Обо всем этом Европа не ведала. Но зато она знала о пряностях и шелках, продающихся на Востоке и ценившихся в Европе на вес золота.

И вот, для того чтобы раздобыть эти товары — шелка и пряности, — в 1271 году три венецианца — мессер Марко Поло, его отец Николло и дядя Маффио, покинули Венецию.

Пройдя Малую Азию, Армению и Среднюю Азию, они устремились к желанной цели, свершая путешествие, которое в ту пору выпадало на долю немногих из смертных.

Марко Поло, преодолев все опасности, прошел ряд сказочных стран, пока не добрался до ставки Кублай-хана в Ксанду. Там его, изощренного в торговых делах, ожидали несметные сокровища, ибо Ксанду и Камбалу были центрами всего торгового Востока, и сюда стекались все купцы Азии.

Но еще большее значение имело для Марко Поло дружеское расположение к нему хана. Семнадцать лет кряду он был доверенным лицом хана, и хан давал ему весьма ответственные поручения. С золотой табличкой на груди, украшенной печатью властелина, путешествовал этот пришелец из Венеции по всей стране — из Камбалу в Пекин, Бирму или в Ханькоу, расположенный на берегу океана, или в Цинь-Ду-Фу, на тибетскую границу.

Ему довелось увидеть то, чего не видел ни один европеец, суждено было стяжать несметные богатства, пополнить свои знания в областях, остававшихся для всех остальных запретными.

Но и покинуть владения хана удалось ему с большим трудом — слишком велико было благоволение, питаемое к венецианцу восточным властелином.

И все же Марко Поло в 1295 году снова бросил якорь в гавани Венеции. Он ожидал, что его встретят восторженно и бурно, но с изумлением увидел, что земляки ему просто-напросто не верят.

Когда он рассказывал о пустыне Лоп, в воздухе которой звучат голоса незримых существ, ему верили; когда он говорил о диких зверях Индии или об острове Мадагаскар, на котором живет птица Рок, поднимающая в клюве слона, ему верили.

Но когда он начинал рассказывать о городе Квин-Сае, раскинувшемся на сотню миль, в котором двенадцать тысяч мостов и десяток огромных базаров, и каждый базар вмещает пятьдесят тысяч человек, ему не верили, слушатели только смеялись над ним.

Когда, желая выразить величину этого города, он принимался перечислять количества припасов, поглощаемых горожанами, и говорил, что дневная потребность этого города в перце умещается в сорока трех повозках, венецианцы, полагая, что предел вранья достигнут, разражались бурными возгласами восторга. Они смеялись до слез; зная, что каждая перчинка ценится на вес серебра, они вопили:

— Славно выдумано! Здорово соврали! Честное слово, мессер Милльоне, лучше никто и не придумает!

Мессер Милльоне, такое прозвище дали земляки Марко Поло, потому что цифры, упоминавшиеся в его повествованиях, казались им преувеличенными до абсурда.

Венецианцы охотно слушали его россказни, они были интересны, но можно ли придавать им значение? Это всего лишь сказки!

Таков был прием, оказанный родным городом славному путешественнику. Он стал мессером Милльоне, а дом его назвали Корте-дель-Милльоне — двором миллионов.

Тридцать лет прожил Марко Поло среди своих земляков, так и не переубедив их, не заставив их поверить ему. Даже после смерти он остался в их представлении все тем же шутом и лгуном, и потребовалось, чтобы прошли столетия, прежде чем ему воздали должное и признали в его рассказах все, что было в них ценного. Лишь столетиями позже его рассказы перестали считаться вымыслами, а превратились в описания смелого путешественника, которому довелось увидеть много любопытного. Путешественник этот к тому же обладал даром зоркой наблюдательности.

Доктор Ц. оторвался от чтения книги о путешествиях венецианца. Глаза его горели под воспаленными веками, будто он смотрел не на страницы, а на яркое солнце. Миллионы желтолицых людей, пагоды и храмы, джонки и каналы, караваны в пустыне — все это проходило перед его взором. Для человека со столь живой фантазией, какой обладал доктор, эта книга была упоительным дурманом. Но чем являлась эта книга для других? Для графа Пассано, например? Чего он искал к этой книге, читая ее ежедневно? Что заставляло графа постоянно возвращаться к этой книге? Неужели он читал ее только ради того, чтобы вновь и вновь созерцать сказочные видения этих путешествий? Последнее маловероятно.

Томик Марко Поло невелик, трудно предположить, что человек, достигший зрелости, целый месяц уделял внимание этой книжице только ради удовольствия.

Должно быть, за всем этим крылась иная побудительная причина. Возможно, научного свойства.

А может быть, библиотека располагала особенно редким изданием книги Марко Поло и именно это заставило графа Пассано продолжать свои библиотечные изыскания в Страсбурге? Но одного взгляда, брошенного доктором в каталог библиотеки, оказалось достаточно, чтобы опровергнуть эту гипотезу. Библиотека Страсбурга располагала самым обыкновенным изданием этой книги.

Все имевшиеся в библиотеке книги по этому вопросу были самыми распространенными изданиями, снабженными комментариями различных исследователей. При желании эти издания можно было найти в любой сколько-нибудь значительной библиотеке. В них не содержалось ничего, что объясняло бы странное пристрастие графа.

Но если верить мсье Галберлэ — разве у доктора Ц. имелась иная информация? — то граф действительно просиживал над этой книгой целыми днями. Чего ради? Чтобы ответить на этот вопрос, доктору следовало по примеру графа засесть за ту же самую книгу. Следовало пойти по тому же пути.

Возможно, и сейчас, двадцать лет спустя, в книге можно найти то, что нашел в ней граф. Граф, вероятно, сделал на полях книги какие-нибудь отметки, оставил какой-нибудь знак, который позволит проникнуть в его тайну. Так подсказывал доктору Ц. его внутренний голос.

Доктор решил засесть за работу. Он потребовал, чтобы ему принесли несколько изданий книги о путешествиях Марко Поло, но внезапно ему почудилось, что кто-то наблюдает за ним. Он поднял голову. Совершенно верно, в нескольких шагах от него стоял синьор делла Кроче. Он беседовал с одним из библиотекарей, но взгляд его из-под полуопущенных век устремлялся к доктору.

В тот миг, когда доктор взглянул на него, он поспешно отвел глаза, но слишком поздно, доктор успел заметить, кто именно за ним наблюдает. Синьор делла Кроче как ни в чем не бывало продолжал беседу. Доктор же, после минуты раздумья, вручил требование на необходимые ему книги. Встреча их в Амстердаме, разумеется, была случайной, как случайно и то, что они оба занимались библиотечными изысканиями. Но вот наблюдение итальянца за доктором случайностью назвать было трудно.

Требование, предъявляемое этим человеком библиотекарю, скорее всего, нелегко было выполнить. Это выражалось жестикуляцией, тем, как библиотекарь досадливо разводил руками и пожимал плечами, мол: «Сударь, я всего лишь служащий, я не могу исполнить вашей просьбы. Вы требуете невозможного». Жесты синьора делла Кроче, его мимика тоже достаточно красноречиво говорили: «Да, я признаю, что это трудно, но ведь трудности затем и существуют, чтобы их преодолевать». Он сделал несколько легких движений руками, словно разглаживая некую волнистую поверхность. Но библиотекарь был неумолим: «Ваши доводы убедительны, но вы требуете невозможного. Я... я отнюдь не отказываю вам, но...»

Доктор, сдав требование на книги, поспешил возвратиться за свой стол. Украдкой он продолжал наблюдать за синьором делла Кроче. Синьор в этот момент направился к выходу, и весь вид его показывал, как он возмущен отказом, на который он здесь натолкнулся.

Проходя мимо стола доктора, он бросил мимолетный взгляд своих бархатных глаз на книги, и доктор отметил, что этого взгляда оказалось итальянцу достаточно, чтобы прочесть заглавие: «Книга Марко Поло, гражданина Венеции».

Затем итальянец скрылся за дверью, а доктор, получив затребованные книги, углубился в работу. Он изучал различные разложенные перед ним издания страницу за страницей.

«Вы, монархи, короли, герцоги, маркизы, графы и рыцари, и вы все, желающие познать самое мужественное, что есть в человеке, прочтите эту книгу и познайте, что со времени Адама до наших дней не было человека — будь он язычником, сарацином или христианином, — которому суждено было увидеть столько чудесного и великолепного, сколько увидел Марко Поло, родом из Венеции. Желая, чтобы виденное им обрело всеобщую известность, он поручил записать свои впечатления пизанцу Рустичиано, с которым вместе сидел в 1295 году в генуэзском плену...»

И с этих строк вступления доктор последовал за путешественником-венецианцем по всем двумстам пятидесяти главам его повествования:

«Теперь вы знаете все, что мы хотели поведать вам о татарах, сарацинах и других народах мира. Мы рассказали вам все, что нам ведомо... О народах и странах, расположенных ближе, мы не рассказывали потому,что на свете есть множество мореплавателей, венецианцев и сынов других городов, которые плавают в этих водах...»

Доктор захлопнул книгу и перевел взгляд на листок, где во время чтения делал он отметки. Увы, записи эти были скудны. Они сводились к пяти-шести пунктам, и все пункты казались весьма сомнительными.

На трех страницах он обнаружил карандашные пометки, нанесенные на поля. Первая пометка обнаружилась в шестидесятой главе второй части, в издании Рамузио. Глава повествовала о Янг-Джуе, городе, в котором венецианцу Поло в течение трех лет пришлось быть наместником хана.

В этой краткой главе сообщалось лишь, что городу Янг-Джую подчинялись еще двадцать семь городов и что значение этого центра было весьма велико.

Далее следовало примечание:

«В этом городе, по особому повелению хана, Марко Поло пробыл в течение трех лет наместником».

И словно подчеркивая краткость этой главы, чья-то неизвестная рука написала на полях: «Очень лаконично — скромность, мессер Милльоне?»

Далее доктор обнаружил пометку в эпилоге издания Рамузио. Она красовалась рядом с фразой: «Теперь вы узнали все, что нам ведомо об этих народах». Здесь были подчеркнуты слова «все, что нам ведомо», а на полях стоял большой восклицательный знак.

Несколько ниже подчеркнуты слова: «Ибо множество есть мореплавателей, венецианцев и сынов других городов, которые плавают в этих водах, и каждому известны эти берега!»

Эти слова подчеркнуты были дважды, и на полях написано по-французски: «Недурно сказано — сколько в этом иронии!»

Помимо этих двух приписок в издании Рамузио значились многочисленные отметки, большинство которых приходилось на первую главу первой части, в которой описывался путь Марко Поло в Китай и его возвращение на родину. Здесь подробно рассказывалось о странствиях Марко Поло, потом следовало несколько строк о том, как ему удалось снискать благоволение хана, и, наконец, глава заканчивалась повествованием о сложностях, с которыми был сопряжен отъезд Марко Поло из Китая.

Хан и слышать не хотел об отъезде Марко Поло. Но все же тому удалось выпросить у хана согласие на отъезд, правда, с условием, что он возвратится в Китай. И действительно, в 1295 году великий путешественник и оба его сородича, после ряда необыкновенных путешествий, живыми и невредимыми прибыли к берегам Венеции, где и бросили якорь.

Вся последняя часть этой главы тоже пестрела отметками. Там были подчеркнуты слова: «Наши венецианцы провели ряд лет при дворе хана и за это время успели стяжать несметные сокровища». Далее: «Его высочество в гневе спросил, что побуждает Марко Поло стремиться на родину. Если его к тому побуждают корыстные причины, то пусть скажет слово, и хан удвоит его доходы». Эта фраза была подчеркнута, так же как и абзац, следующий ниже, в котором сообщалось о том, что Поло поддался на уговоры хана и согласился остаться при его дворе еще на какое-то время.

Далее подчеркнута третья фраза: «Никколо, Маффио и Марко Поло попрощались с ханом, который, подарил им на прощание множество драгоценных камней неизмеримой ценности».

И наконец, последняя отметка, украшенная большим восклицательным знаком, стояла рядом с сообщением о том, что Марко Поло и оба его родственника возвратились в Венецию живы и невредимы, «привезя с собою несметные сокровища».

Все эти отметки находились в итальянском издании Рамузио. В другом, немецком издании Бюрка, доктор Ц. набрел еще на один след, оставленный усердным читателем.

Несмотря на почтенный возраст этого издания, оно казалось, за исключением того места, где была пометка, нечитанным. На первой странице, там, где в прологе идет перечисление: «Монархи, короли, герцоги, маркизы» и так далее, значились три огромных восклицательных знака.

Последние строки пролога, сообщающие о том, что эта книга писана Рустичиано, с которым великий путешественник делил тяготы генуэзского пленения, были подчеркнуты несколько раз, и рядом с ними находилась неразборчивая надпись на итальянском языке, которую явно сделал человек, находящийся в большом волнении: «Несомненно, это здесь! Терпение! Я...»

И это все. Никаких восклицательных знаков, никаких пометок, ничего! Казалось, что незнакомцу, читавшему эту книгу, в голову внезапно пришла какая-то мысль, идея, не терпевшая в своем осуществлении отлагательств. «Терпение! Я...», но у написавшего это не хватило терпения даже на то, чтобы закончить фразу.

Итак, все, что удалось обнаружить доктору, сводилось к дюжине отметок на полях и четырем восклицательным знакам к тексту. Вот каков результат обыска, которому доктор подверг книги, изучавшиеся отцом графини в течение, ряда недель.

. Прежде всего следовало установить, точно ли эти пометки сделаны графом или кем-то другим. Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо раздобыть образцы почерка графа. Пока же достоверно лишь одно — все эти пометки сделаны одной рукой, и, несомненно, рука эта принадлежала итальянцу. Об этом свидетельствовали некоторые особенности начертания букв. Так, буквы «а» и «к» написаны с той характерной угловатостью, какая присуща письму итальянцев. Два примечания, написанные по-французски, не противоречили предположениям доктора, ведь то, что графиня свободно владела пятью языками, могло быть следствием того, что лингвистические способности унаследованы ею от отца. Решающее значение имела третья пометка, написанная в возбужденном состоянии на итальянском языке, — волнуясь, люди часто переходят на родной язык.

Но даже если принять за основу то, что эти пометки действительно сделаны графом, все же к каким выводам на основании этого можно прийти? Что именно волновало графа в пору его увлечения книгой о путешествиях Марко Поло?

Это была нелегкая задача. Кое-что о покойном графе доктору уже известно — это те сведения, что исходили от Иосифа и из письма, полученного из Венеции. Но сведения эти ни в коей мере не проливали света на загадку графа, не давали объяснения его библиотечным занятиям и их нежданному завершению. Да и занимался ли граф какими-нибудь изысканиями? Быть может, все это чтение сводилось лишь к занимательному времяпрепровождению? Решить это, дать исчерпывающий ответ на этот вопрос непросто, скорее, даже невозможно. Интересовало ли графа сличение разных изданий? Если да, то зачем? Чтобы найти наиболее удобочитаемое? Но этому выводу противоречило то, что лишь два издания из всех имеющихся в библиотеке книг Марко Поло носили на себе следы графской руки. Возможно, его интересовал какой-нибудь исторический вопрос? Но тогда в книгах значились бы ссылки на другие источники, замечаний наверняка было бы больше, и они по своему характеру были бы значительно объективнее.

А эти заметки ни в какой степени объективными не были и мало отличались от тех, что делаются на полях книг в школьные годы, когда юные читатели испытывают желание запечатлеть свое мнение о героях авантюрных романов. Судя по этим пометкам, можно предположить, что для графа книга Марко Поло являлась своего рода занимательным чтением. Но, впрочем, и с этим трудно согласиться, разве что допустить, будто взрослый человек мог несколько недель подряд заниматься столь абсурдным делом, как чтение одной книги без какой-либо побудительной причины.

Доктор Ц. попал в тупик и не видел выхода, положение казалось безнадежным, и в этом он открыто признавался себе. Тщетно пытался он отыскать какое-нибудь объяснение, вновь и вновь раскрывая книгу в надежде набрести хоть на какое-нибудь указание.

Увы, все его попытки оказывались тщетными, он продолжал блуждать во мраке, и в этом мраке его преследовали огненные слова, в смысл которых он тщетно пытался проникнуть. Доктор пытался понять, что могли значить слова, написанные в конце пролога в издании Бюрка. Что это значит: «Несомненно, это здесь! Терпение! Я...»?

Доктор смутно чувствовал, что именно в этой записи кроется разгадка того, что его мучает. Но...

После того как наступил час закрытия библиотеки, он отправился в отель, по-прежнему не находя разгадки мучившей его тайны.

Вернувшись в отель, он нашел у себя письмо, которое заставило его на некоторое время забыть о том, что томило его разум.

Письмо, посланное ему вдогонку из Амстердама, гласило:

«Милостивый государь! Я честный противник и борюсь только в открытую, хоть в любви, на войне и в пари дозволены все средства. На основании данных, предоставленных мне вами, я составил ваш гороскоп и имею сообщить, что вы в ближайшие дни подвергнетесь опасности. Сатурн, владычествующий над тюрьмами и местами заключения, затмил вашу звезду Меркурий, вошедшую в знак Рыб. Предупреждаю вас. А. Д.».

А. Д. — инициалы Антонино Донати, астролога. На письме стоял почтовый штемпель Венеции.

Накануне доктор Ц. прочел в книге Марко Поло:

«В Квин-Сае у населения есть обыкновение при рождении ребенка тут же отмечать день, час и минуты его появления на свет. Когда ребенок подрастает и хочет предпринять путешествие или совершить что-нибудь значительное, он обращается к астрологу. Астролог взвешивает все данные рождения и затем изрекает несколько слов, которые побуждают вопрошающего принять то или иное решение. Эти астрологи в большом количестве толпятся на площадях...»

Так было во времена Марко Поло. А ныне один из астрологов прибыл в Венецию, на площадь святого Марка... Право, мир со времен Марко Поло изменился мало.

Но все это отнюдь не облегчало доктору Ц. его основной задачи. Что же все-таки означают слова, оставленные на полях немецкого издания?

Глава седьмая. Сатурн входит в созвездие Рыб

Ранним утром, как только открылась библиотека, доктор снова принялся за изыскания. Явившись в библиотеку, он потребовал книги, которые читал накануне, но, когда они оказались в его руках, он даже не потрудился раскрыть их. Вместо того чтобы заглянуть в них, он держал их в руках, словно взвешивая. Так игрок держит кости, прежде чем бросить их, не веря ни в удачу, ни в счастливый жребий. Разве суждено было ему найти в этих изданиях что-нибудь, что ускользнуло вчера от его внимания? Он работал слишком методично, чтобы что-нибудь могло ускользнуть от его внимания при первом осмотре. Что даст ему повторное ознакомление с этими книгами? Никаких новых пометок он там не найдет...

Подняв голову, он увидел Галберлэ, направлявшегося в свой кабинет. Доктор усмехнулся — старику следовало бы работать не в библиотеке, а в винном погребе. И подумал, не обратиться ли ему к Галберлэ вторично? Быть может, за истекшую ночь тому вспомнилась какая-нибудь существенная деталь, какое-нибудь важное обстоятельство.

Но рассчитывать на это особенно не приходилось, все помыслы Галберлэ сосредоточены на эльзасских винах, он рассказал о графе Пассано все, что ему было известно. Граф целыми днями просиживал над книгой Марко Поло. Быть может, графа влекло сюда наличие в библиотеке какого-нибудь редкого комментария? «Черт! Я, как курица, загипнотизированная меловой чертой, проведенной перед ее клювом!» — подумал доктор и, оставив книги, направился к каталогу.

Здесь его подстерегала неожиданность — он снова увидел в библиотеке синьора делла Кроче. На этот раз итальянец о чем-то толковал со старшим библиотекарем. Эту беседу вполне можно было назвать рукопашной, так неистово размахивали собеседники руками, не находя слов для убеждения. Доктор, глядя на эту сцену, разразился громким хохотом. Но, расхохотавшись, опомнился и поспешил укрыться за большим каталогом, следуя примеру страуса, зарывающего голову в песок. Выглянув немного погодя из-за каталога, он поймал на себе взгляд итальянца. Видно, смех доктора подействовал на того, как холодный душ, и он поспешил исчезнуть из зала.

Но вскоре и доктору суждено было испытать то же, что испытал итальянец...

Перечень литературы о Марко Поло простирался на пять страниц и включал в себя и те книги, которые затрагивали тему косвенно. Так, здесь была «История Венеции» графа Дарю, «Венецианское общество» Молменти, «Венеция одиннадцатого века» Чеккети, «Благородный город Венеция» Сансовино. Далее следовали: «Дожи» Росси, «Врачебное искусство в Венеции» Санудо и так далее, так далее, вплоть до книги Нери «История знаменитых куртизанок Венеции».

Доктор взъерошил остатки своих волос. Оставалось только пожертвовать целым годом и засесть за изыскания или же выбрать несколько книг наугад.

, Доктор предпочел последнее и до обеда успел просмотреть три книги, но ничего существенного для себя в них не нашел. Только слова, слова, слова. Ничего нового. Масса давно известных фактов, которые преподнесены, правда, в несколько обновленном виде. И что всего досаднее, доктор не обнаружил в этих книгах ни одного примечания, ни одной пометки, на основании которой можно было бы предположить, что кто-то читал эти книги до доктора.

Что оставалось предпринять? Отказаться от своей затеи? Доктор, пообедав, закончил трапезу бутылочкой любимого вина графа Пассано и погрузился в размышления. И на этот раз доктору суждено было одержать победу, вызванную вдохновением, а возможно, волшебным действием вина.

Сдавая книги и снова просматривая перечень книг по интересовавшему его вопросу, он задержался на имени Рустичиано. Где ему раньше попадалось это имя?

Внезапно он вспомнил: ведь это имя он прочел в прологе к книге Марко Поло. Рустичиано был сотоварищем Поло по генуэзскому плену. Тот самый пизанец, которому суждено было записать мемуары путешественника. То был первый в мире секретарь, названный по имени и ставший известным потомкам. Но в каталоге он был представлен иным трудом, а именно «Жизнеописанием пизанского дворянина мессера Рустичиано». Рядом имелась ссылка: .«Смотри каталог манускриптов, пергаментов и палимсестов. М 33 в 9 б 28». Запись, означающая, что труд Рустичиано имелся в библиотеке не в форме книга, а в форме рукописи. Какой вывод можно было из этого сделать?

Внезапно сознание доктора прорезал луч света, вернее, догадка озарила его.

Ведь в немецком издании, в прологе, было отчеркнуто именно то место, в котором упоминалось о старом пизанце.

И именно под его именем рука графа дважды провела две черты, а на полях лихорадочно набросала: «Несомненно, это здесь!..»

Помимо этой пометки в немецком издании Бюрка не было никаких других. Казалось, граф, сделав эту запись, поспешно захлопнул книгу, перенеся внимание на нечто другое.

Что же привлекло графа в момент, когда он сделал эту запись? О чем он догадался и что заметил? Речь в книге шла о Рустичиано, вот и имя его подчеркнуто. Должно быть, он и раньше заметил в каталоге указание на рукопись Рустичиано, но не обратил на это внимания. А тут его осенило. Возможно, манускрипт этот является единственным в мире?

Доктор поспешил в секретариат и обратился к дежурному библиотекарю. Однако его просьба о выдаче манускрипта 33 в 9 б 28 не была удовлетворена. Библиотекарь сообщил, что выдача манускриптов не в его компетенции, и посоветовал обратиться к помощнику директора. Доктор последовал этому совету. Помощник директора внимательно выслушал доктора, но, узнав,о чем идет речь, ответил отказом: о выдаче манускрипта не могло быть и речи.

— Почему?

— Этот манускрипт причислен к той категории рукописей, которые выдаются лишь на определенных условиях.

Доктор почувствовал, как кровь прилила к его вискам.

— Но разве этот манускрипт — такая уж большая ценность?

Помощник директора кивнул.

— Насколько нам известно, это уникум.

— И что? Это интересная рукопись? .

В голосе доктора послышалась легкая дрожь. Но помощник директора улыбнулся с хладнокровием хранителя, в. чьем ведении находится множество различных сокровищ.

— Она интересна лишь тому, кто интересуется семейными сплетнями четырнадцатого века...

— Все, относящееся к той эпохе, интересует меня, — поспешил сообщить доктор, с трудом вынудив себя сохранять спокойствие. — Но как, скажите, могу я ознакомиться с ней, если вы ее не выдаете?

Помощник директора сослался на директора, но прием, который оказал директор доктору, не предвещал ничего доброго.

— Манускрипт 33 в 9 б 28! — воскликнул директор. — Да это какая-то мания!

— Почему? — удивился доктор.

— Мания требовать эту рукопись.

— Я не совсем понимаю вас, — признался доктор.

— Вы меня не понимаете? А ведь я, кажется, достаточно ясно выразил свою мысль. Третьего дня, вчера и сегодня меня беспокоят просьбами о выдаче этого манускрипта. Это, наконец, может и надоесть! Я скажу вам то же, что сказал и другому желающему: этот манускрипт является документом исторического значения и поэтому может быть выдан лишь при условии предъявления гарантий одного или двух известных ученых.

— Вы говорите, сказали и другому? — гримасничая, переспросил доктор. — А позвольте узнать, кто был тот другой?

— Некий итальянец, — ответил директор, сердито хмуря седые брови, — вздумавший утверждать, что ему позарез нужен этот манускрипт в связи с семейными изысканиями. Он заявил мне, что не успокоится, пока не получит возможности ознакомиться с рукописью. Вздумал даже посвящать меня в подробности своих семейных дел, словно мне это интересно и я из одолжения согласился бы нарушить правила и выдать рукопись, которую вот уже двадцать лет никому не выдавали.

Веки доктора трепетали, будто крылья испуганной птицы. Директор, несомненно, имел в виду синьора делла Кроче. Итальянец и доктор Ц. охотились за одним и тем же манускриптом. Но ведь итальянец не изучал каталога, ему и без того было известно, что и где искать. Откуда у него сведения? Что кроется за всем этим? Будущее, он уверен, наверняка все разъяснит, но пока следовало постараться любыми способами опередить итальянца.

— Вы говорите, манускрипт в последний раз выдавался двадцать лет назад? А нельзя ли мне выяснить, кто именно читал его тогда?

Директор, все еще сердясь на итальянца, вступившего с ним в долгие пререкания, вздрогнул. Он уже сыт по горло толками об этой злосчастной рукописи.

— Неужели вы в самом деле полагаете, что я стану тратить свое время и внимание на подобного рода пустые занятия, — воскликнул он, и его глаза засверкали. — Сударь, разрешите откланяться...

Но доктор Ц. прервал его движением руки.

— Вы, кажется, сообщили о представлении гарантий двух известных ученых? — спросил он.

— Да. Но я понимаю, что вам, иностранцу, это будет затруднительно, и все же я не вправе нарушать установленный порядок...

— Скажите, вы удовлетворитесь поручительством профессора Бонвало из Парижа?

— Бонвало? Габриэля Бонвало?

— Да. И еще за меня может поручиться профессор Бошамп...

— Ипполит Бошамп? Я не ослышался?

— Совершенно верно, Бошамп. Этого достаточно?

Директор потер переносицу, поправил очки и сказал:

— Да, разумеется, этого достаточно. Но кто вы, сударь? Простите, я не расслышал...

— Доктор Ц... Я доктор Ц. из Амстердама... Всего лишь незначительный коллега больших ученых, которые, смею надеяться, не совсем забыли меня. Вы разрешите мне снестись с ними по телеграфу? Или же...

Директор овладел собою, но глаза его все еще подозрительно осматривали доктора.

— Я сам протелеграфирую им, — решительно заявил он. — Я имею честь быть лично знаком с ними, и я...

Он не договорил фразы до конца, но лицо его выражало больше слов, на нем было написано, что он предпочитает лично удостовериться в том, что телеграммы правильно адресованы и ответ на них придет именно от ученых, а не от кого-либо другого.

Доктору оставалось лишь почтительно поклониться директору.

— Прошу вас не забыть моего имени и фамилии: доктор Иосиф Ц.

— Нет, нет, я не забуду, — пробормотал директор. — Но это какая-то мания...

Доктор решил дожидаться ответа коллег, не покидая библиотеки. До закрытия оставалось еще несколько часов, и ответ мог поспеть и сегодня.

Внезапно, как и накануне, доктор ощутил на себе пристальный взгляд. Он обернулся. Так и есть! Недалеко от него сидел синьор делла Кроче, углубившись в чтение энциклопедического словаря. Но глаза его не были устремлены в книгу, а спокойно разглядывали доктора. Доктор,,, гримасничая, отпрянул назад, а итальянец поспешил перевести свой взор в словарь. Чего добивается этот человек? Какого черта следит он за ним? Но через минуту доктор уже забыл об итальянце. Его осенила новая идея.

Все время он тщетно вопрошал себя, какой смысл таился в библиотечных изысканиях графа. Тщетно пытался он усмотреть в его пометках на полях книг какой-то научный интерес. Но разве интерес графа не мог быть иным, не научным. И тогда — каким? Если собрать воедино все пометки и свести их к одному смыслу, то можно прийти к определенному выводу... Доктор даже удивился, что нс догадался до сих пор о простом, — интерес графа можно выразить одним словом: богатство.

Марко Поло, немало лет прожив при дворе хана, скопил огромные, неисчислимые сокровища.

«Кублай-хан не отпустил его и предложил вдвое больше того, что было у Поло...»

«Марко Поло уехал, увозя с собою груду рубинов и других драгоценных камней... В Венецию он прибыл жив и невредим, привезя с собою все свои сокровища...»

Вот какие места подчеркнул граф в книге. Но чего ради человек двадцатого столетия воспылал таким интересом к сокровищам Марко Поло, наверняка уже давно растраченным? Вот над чем ломал теперь голову доктор Ц.

Размышления доктора, однако, внезапно нарушил директор библиотеки, лицо которого теперь расплывалось в медоточивой улыбке.

— Получены ответы на наш запрос, — сказал он. — Профессор Бонвало, так же как и мой высокочтимый друг, профессор Бошамп, оба рекомендовали мне вас самым теплым образом и просили передать вам искренний привет. Простите, доктор, что я не сразу пошел навстречу вашим желаниям, но я ведь только скромный служащий, вы должны это понимать... Еще раз прошу извинить меня...

— Но, господин директор, вам не в чем извиняться, — запротестовал доктор. — Вы, разумеется, обязаны придерживаться предначертанных правил. Разве допустимо выдавать столь драгоценный манускрипт по первому требованию?.. — И доктор оглянулся, но синьора делла Кроче уже не было. — Разрешите осведомиться, сколько я вам должен за телеграммы?

— О, пустяки! Сущую безделицу! Я отнесу это за счет служебных расходов. Вот, прошу вас, я позволил себе сразу же захватить в зал этот манускрипт.

Доктор вздрогнул. Лишь теперь заметил он в руках у директора небольшой, переплетенный в кожу томик. Он взял его в руки, и пальцы его задрожали.

— Разрешите задать вам один вопрос, — улыбаясь, обратился директор к доктору, — хотя, быть может, он покажется вам нескромным и излишним. Оба профессора, на которых вы ссылались, специалисты по душевным болезням. Я заключил, что вы их коллега, но в таком случае, какой интерес может представлять для вас, психиатра, эта рукопись четырнадцатого столетия? Это же обыкновенная скандальная хроника, и только.

Доктор пробормотал в ответ несколько фраз, из которых следовало, что он интересуется также и историей нравов. Директор, удовлетворившись его объяснением, раскланялся и удалился. Но вскоре он снова подошел к доктору.

— Вы спрашивали меня, кому выдавался этот манускрипт в последний раз, я справился об этом. По всем редким экземплярам мы ведем особый учет, поэтому могу сообщить: в последний раз эта книга выдавалась два десятка лет назад, итальянцу, графу Карло Феличе ди Пассано.

— Вот как, — пробормотал доктор, бледнея от волнения. — Я мог бы и сам догадаться... Благодарю вас...

— Не стоит благодарности. Впрочем, книга эта выдавалась графу на весьма короткий срок. Он получил ее двадцать третьего октября после обеда и в тот же день возвратил. С тех пор книгу никто не получал.

— Так! — произнес доктор. Ему было известно, что именно помешало графу явиться в библиотеку на следующий день и продолжить свои исследования. Как раз двадцать третьего октября он был вызван на дуэль. Поединок произошел на следующий день, после чего графу пришлось бежать...

— Надеюсь, вам эта книга покажется более интересной, чем вашему предшественнику, — сказал директор и удалился.

Доктор сел за стол, положив перед собою манускрипт.

Внутренне он не мог, не покривив душой, согласиться с директором библиотеки. Как бы ни было велико его волнение, он отлично сознавал, что оно не идет ни в какое сравнение с чувствами, которые наверняка испытывал граф, взяв двадцать лет назад эту книгу в руки. Интерес доктора сводился к тому, чтобы, проследив ход мышления другого человека, выиграть пари, заключенное с астрологом. Но граф... У него наверняка был самый прямой интерес в этом деле. Какая-то идея владела им, какая-то безумная теория, подтверждения которой искал он повсюду, в том числе на страницах этой книги. Граф, правда, мало уделил времени манускрипту, но, как было известно доктору, обстоятельства вынудили его срочно покинуть этот город и даже страну, ибо ему грозил арест за участие в дуэли...

Но довольно об этом! Время ли теперь размышлять над злосчастной судьбой графа — помыслы доктора были направлены на другое, он должен был выяснить, в чем заключалась его мания, эта одержимость, которой подчинил он свою жизнь.

Доктор бережно раскрыл маленький томик.

Первое, что он установил, что это действительно рукопись, написанная на тонком пергаменте, имевшем распространение в средние века, шрифтом Каролингов. Этот шрифт удивительно красив, а главное — разборчив и удобочитаем, так что чтение рукописи не представляло для доктора особой трудности. Записи делались на итальянском языке, некоторые места — на латыни.

Доктор наконец приступил к чтению. Вскоре после того, как он пробежал первые страницы, он спросил себя, не выдан ли ему по ошибке другой манускрипт?

Творение мессера Рустичиано действительно являлось типичной семейной хроникой четырнадцатого столетия. Автор повествовал о путешествиях, о своем пребывании во Франции, о встречах с известными людьми. Попутно ронял он замечания, носившие весьма забавный характер. Так, говоря о французах, он сообщал: «Этот народ отличается большими военными способностями, но в очень малой степени способен завоевать сердце дамы. В этом им не сравниться с нами, итальянцами». Но за исключением подобных немногочисленных замечаний стиль его письма был сдержан и сух. В общем, в этих мемуарах доктор пока не видел ничего, что могло бы объяснить горячий к ним интерес графа.

Почему, в самом деле, двадцать лет назад граф обратился к этой книге? Почему?

О своей встрече с Марко Поло в генуэзской тюрьме пизанец упоминал вскользь. Марко Поло командовал одним из военных кораблей Венеции во время битвы при Курцола у Далматинского побережья. В этой битве, произошедшей 7 сентября 1298 года, померялись силами флоты двух торговых республик.

Марко Поло затребовал в тюрьму материалы о своих путешествиях. Как видно из этого, порядки в тюрьмах в те времена были значительно мягче теперешних. Тогда же, встретив Рустичиано, Марко Поло продиктовал ему свою книгу. 25 мая 1299 года между Венецией и Генуей был подписан мир, и вскоре пленников выпустили на свободу.

Все это было известно из других источников. Доктор обо всем этом знал так же хорошо, надо полагать, как и сам граф, искавший явно чего-то совсем другого, склоняясь над древними страницами рукописи.

Доктор продолжал внимательно читать страницу за страницей, то был утомительный! и скучный труд. Тщетно искал он хоть какую-нибудь деталь, которая могла бы заинтересовать его предшественника. Анекдоты и замечания, придворные сплетни и семейная хроника — вот и все. Определение библиотекаря вполне соответствовало подлинному характеру книги...

Внезапно доктор набрел на то, чего так жадно искал. Прежде чем что-нибудь конкретное прочитать, он вдруг ощутил уверенность, что приближается к цели. Он склонился над книгою Рустичиано и стал читать еще внимательнее.

Вот что он прочитал:

«В 1324 году после Рождества Христова я приехал в Венецию. По правде говоря, этот город действительно является столицей торговых городов мира, ибо по сравнению с Венецией все остальные города малы и невзрачны. Я присутствовал при выгрузке драгоценнейших товаров с острова Кипр и из Александрии, но, само собой разумеется, прежде всего я направился к дому мессера Марко Поло.

Я с трудом узнал его.

— Да, мессер Марко, не легко было генуэзское заключение, но то, что вам пришлось пережить здесь, видно, не легче.

— Вы правы, мессер Рустичиано, мне тут пришлось похуже, чем в генуэзской тюрьме.

— Отчего так? — спросил я.

— Если жизнь в этом городе походит на темницу, то этот дом является местом пожизненного заключения.

Я удивился, потому что все в доме свидетельствовало о зажиточности. Неужели Венеция не воздала должное человеку, которого так ценил хан, что сделал его на целых три года губернатором большой области?

Мессер Марко сказал:

— В этом городе четыреста мостов, и горожане очень гордятся ими. Поэтому, когда рассказываешь им о городе, где двенадцать тысяч мостов, они только смеются и не верят. Когда они слышат, что доходы хана только по одной из его провинций достигают двухсот миллионов дукатов, то их собственное богатство утрачивает смысл, они кажутся себе бедняками. О, Рустичиано, этот город, говорю тебе, хуже тюрьмы!

Мессер Марко умолк и потом добавил:

— Нс раз я думал снова уехать на Восток, но великий Кублай-хан мертв, и кто Знает, как отнесется ко мне его преемник хан Тимур. Впрочем, будь он даже моим злейшим врагом, вряд ли он мог бы обречь меня на такие мучения, каким подвергаюсь я в этом городе.

После некоторого молчания, мессер заговорил вновь:

— В бытность мою на Востоке я научился письменности китайцев. Знай, Рустичиано, что у них для слова „женщина“ имеется особый иероглиф. Дважды написанный, этот иероглиф означает ссору и сплетни. В 1300 году я женился, и теперь у меня в доме четыре женщины — моя жена и три дочери. Если бы я жил у желтых, мне пришлось бы этот иероглиф написать над входом в свой дом четырежды.

Сетуя о том, что родной город стал ему хуже темницы, Марко расспрашивал, какова жизнь в странах, расположенных на запад от его родины. Тогда я рассказал ему о франках и германах. Потом он заговорил снова:

— Приближается моя старость, и я умру в темнице. Я оставлю завещание. И пусть тот, кто будет достаточно умен и смел, чтобы поверить в новое и не насмехаться над ним, пожнет плоды моей жизни и овладеет всем.

Здесь Марко Поло разразился смехом и, забавляясь, добавил:

— Этот город — город голубей, и голуби охраняют то, что является высшей славой и ценностью города. Голубь пуглив. Пусть тот, кто не так пуглив, как голуби, перехитрит их, разорит их гнезда, и похитит их яйца. Для этого, быть может, понадобится, чтобы он обладал хитростью, о какой упоминает святой Марк. Быть может, для этого ему понадобится мужество льва, охраняющего святого Марка и Венецию.

И вновь Марко расхохотался. Слова его напоминали бред больного человека или умирающего, чувствующего приближение конца, и поэтому я попытался сердечными словами успокоить его и попрощаться с ним. Потом он проводил меня до двери, возле которой сидели его жена Монна Доната и дочери, и на прощанье сказал мне:

— Счастливого пути, Рустичиано. Когда услышишь о моей смерти, вспомни о том, что я сказал тебе сегодня.

Вскоре, в Вероне, меня настигла весть о его кончине. Было это в 1325 году».

И это все.

Остальная часть книги заполнялась различными рассуждениями о дальнейших путешествиях Рустичиано.

Доктор Ц. поднял голову и выпрямился. Он зачитался книгой, распростершись над ней, как мальчуган, увлекшийся романом об индейцах. Утомленные глаза его закрылись, он задумался. Что значил прочитанный только что отрывок? Не за этим ли отрывком о встрече Рустичиано со старым Марко Поло так настойчиво охотился тот, другой итальянец? Не к этому ли отрывку, не к мессеру ли Рустичиано, запечатлевшему странные слова Марко Поло незадолго до его смерти, относились слова графа: «Несомненно, это здесь! Терпение! Я...»?

Но если в словах старого путешественника, сказанных им Рустичиано, действительно таился какой-то сокровенный смысл, за которым в свое время охотился отец графини, то доктору в настоящее время он еще нс был ясен. О несчастливо сложившейся семейной жизни Марко Поло известно из многих источников. О том, что он собирался покинуть Венецию и отправиться в новое путешествие, тоже хорошо известно. Не приходится сомневаться, что его отношение к семье и к родному городу было именно таким, как об этом повествовал Рустичиано в своей рукописи. Но многое из того, что говорил Марко, произвело на доктора такое же впечатление, как и на автора манускрипта. Он тоже решил, что старик говорил в состоянии бреда или в предчувствии скорой смерти. Совершенно загадочным казалось то, что эти речи могли иметь хоть какое-то значение для человека двадцатого столетия. Что сказали эти слов., графу? Или, так же как и доктору, не сказали ничего?

Доктор убрал руку от лица и взглянул на люстру, излучающую свет. Потом он перевел взгляд на стол. В следующий миг он вскочил со стула. Затем... Затем снова опустился на стул и огляделся по сторонам. Взгляд его был дик.

Манускрипт исчез!.. Мемуары мессера Рустичиано исчезли со стола.

Это невозможно. Ведь не прошло и минуты, как он оторвался от чтения. Как могла книга исчезнуть? Как могло случиться это?

Но совершенно бессмысленно искать объяснение случившемуся. Манускрипта на столе не было, ни отдельно, ни среди груды остальных книг, — манускрипт попросту исчез. Его не было, не было!

Доктор почувствовал прилив злости. Как?.. Ведь всего лишь на миг прикрыл он глаза рукою. И в это краткое мгновение кто-то успел овладеть рукописью. Кто-то... Кто? Кто мог решиться на этот шаг, как не итальянец, который накануне безуспешно добивался его выдачи и которому было отказано в этом... А теперь нет ни рукописи, ни итальянца!

Да, итальянец тоже исчез! Доктор яростно озирался вокруг. Увы, синьора делла Кроче не было, успел улетучиться. Что же делать? Доложить об исчезновении рукописи директору библиотеки? Директор был воплощением внимания и любезности, но только после успокоительных ответов от известных ученых. А до того он выказал доктору всю свою недоверчивость и нелюбезность. Поверит ли он доктору? Не усомнится ли в правдивости его слов. Не усмотрит ли он во всем этом ловкой аферы? Он ведь может решить, что доктор в сговоре с итальянцем. Это казалось вполне вероятным, и если у директора действительно возникнет такое предположение, то доктору придется отправиться в тюрьму. Разумеется, профессора Бошамп и Бонвало вновь поручатся за него, сообщат о его безупречной репутации. Но прежде, чем недоразумение выяснится, прежде, чем профессора пришлют свои поручительства или прежде, чем манускрипт будет найден, пройдет немало времени, и время это доктор вынужден будет провести в заключении.

Но более всего доктор был уверен в том, что полиция не найдет рукописи. У итальянца было слишком много времени, и Страсбург расположен к тому же совсем рядом с границей...

Оставалось одно — самому пуститься в погоню за дерзким вором. С момента совершения кражи прошло еще не очень много времени, можно пуститься по свежему следу и попытаться уладить все дело без огласки. До закрытия библиотеки еще час времени. В течение этого часа отсутствие доктора останется незамеченным.

Больше доктор не колебался. Быстро, бесшумными шагами прошмыгнул он по залу, вышел в гардеробную, накинул пальто и подверг швейцара основательному допросу. Швейцар подтвердил, что человек, о котором осведомлялся доктор, покинул библиотеку несколько минут назад. Было ли у него что-нибудь в руках? На этот вопрос швейцар ответить не мог, не заметил. Он спросил, не пропало ли что-нибудь у доктора. Доктор ответил отрицательно и поспешил прочь.

Быстрыми шагами спускаясь с лестницы, доктор чуть ли не пожалел о своем опрометчивом шаге. Теперь, когда он приступил к выполнению своего плана, он понял, как это неразумно. Из государственной библиотеки пропал ценный документ, а доктор не заявил о пропаже, вместо того, на свой страх и риск, бросился в погоню. Отлично! Но до той минуты, как ему удастся положить рукопись на место, отведенное ей в библиотеке, он остается в глазах закона и общества соучастником итальянца.

Доктору уже чудились за спиною шаги преследователей. Не стоило ли ему, пока не поздно, вернуться в библиотеку? Может, лучше будет, если он доложит о происшествии и объяснит свое внезапное бегство желанием догнать похитителя? Но тогда он навлечет на себя все последствия определенного свойства. Ведь он будет задержан, а этого в настоящее время допустить никак нельзя. В его намерения входило остаться на свободе, а за решетку поместить итальянца, совершившего такую дерзкую кражу. И поэтому, стиснув зубы, он открыл входную дверь.

Внезапно в его памяти всплыло письмо астролога, полученное накануне.

«Так вот что оно предвещало», — пробормотал он и с треском захлопнул за собой дверь.

Час спустя директор библиотеки, встревоженный известием об исчезновении рукописи и доктора Ц., дал две телеграммы, адресованные профессорам Бонвало и Бошампу, где сообщал о случившемся и о том, как порой бывают опасны вскормленные на груди змеи. Отныне дело доктора Ц., которого они так легкомысленно рекомендовали, вела страсбургская полиция. Доктор обвинялся в похищении государственной собственности.

Глава восьмая. Меркурий против Сатурна — первый раунд

Доктор оглядывал площадь, ранее именовавшуюся Кайзерплацем. Разумеется, итальянца поблизости он не увидел, да и не приходилось ожидать, что итальянец все еще будет находиться здесь. Но в нескольких шагах отсюда, на углу улицы Свободы, ранее бывшей улицей Кайзера Вильгельма, стоял автомобиль. Доктор бросился к нему.

То был маленький открытый «фиат», рядом с которым прохаживался шофер.

— Вы не видели смуглого человека, вышедшего только что из библиотеки? — спросил доктор.

Шофер кивнул.

— А вы не заметили, в какую сторону пошел он?

— Он взял автомобиль и поехал в этом направлении.

— Что, эта улица ведет к вокзалу?

— Да.

— Поедемте туда! И как можно скорее!

Доктор вскочил в автомобиль, и они помчались по улице. Не прошло пяти минут, как они достигли вокзала. Когда они остановились, шофер сказал:

— Вот этот автомобиль! Я знаю шофера!

Но доктор расплатился и опрометью бросился на вокзал. Дико озираясь по сторонам, он искал делла Кроче. В ту минуту, когда он подошел к окошку кассы, чтобы навести справки, за спиной его послышался знакомый голос. Обернувшись, он увидел доставившего его сюда шофера.

— Что случилось?

— Его здесь нет. И он не уезжал на поезде.

— Откуда вам это известно?

Шофер ухмыльнулся.

— Мне это известно потому, что мой товарищ, доставивший его сюда, видел, как он прошел в отделение телеграфа, а потом снова вышел на площадь, сел в другой автомобиль и уехал. Он поднял воротник и надвинул на лоб шляпу, но мой приятель все же узнал его.

У доктора вырвался болезненный вопль:

— Мне следовало бы самому догадаться... Не мог же он, в самом деле, успеть на поезд, который уже ушел. Скорей! Попытайтесь выяснить, куда он поехал. Если вам...

Шофер, не дослушав доктора, бросился к дверям. Доктор, задыхаясь, поспешил за ним следом. Выбежав на площадь, он увидел, что его шофер совещается о чем-то с двумя другими водителями. Они покачивали головами и показывали в сторону старого города.

— Он поехал к мосту святого Петра, — сказал шофер, подходя к доктору. — Адреса не назвал, но он сел в спортивный автомобиль. Похоже, он собирается пересечь границу...

— Пересечь границу? — повторил доктор. — Как называется ближайший пограничный пункт?

— Кель! — ответил шофер. — Не следует ли нам?..

— Поедем в Кель, — вскричал доктор. — Если мы настигнем его, вы получите сто франков.

В следующее мгновение доктор уже находился в автомобиле. Шофер обернулся к нему и, объезжая площадь, осведомился:

— Должно быть, он что-то натворил?

— Совершенно верно, — вскричал доктор, подкрепляя свой возглас проклятьем. — Поезжайте скорее, если вы догоните его, получите не сто, а двести франков.

Теперь они мчались по живописному старому городу, мимо собора святого Петра, мимо винных погребков. У собора водитель заколебался и на мгновение притормозил.

— Отсюда ведут две дороги, — сказал он. — Одна идет мимо биржи, вторая — мимо университета. Потом обе дорога снова сходятся вместе....

— Езжайте мимо университета, — воскликнул доктор, а про себя добавил: — Ведь погоня происходит во имя Минервы.

Шофер повиновался. Перед ним была дорога в Кель. Но через, какое-то время им пришлось остановиться, шлагбаум перекрыл им путь.

— Не проезжал ли здесь большой зеленый спортивный автомобиль? — спросил доктор у чиновника.

— Нет, за последние полчаса здесь не прошло ни одной машины

Шофер вопросительно взглянул на пассажира. Доктор ответил вопросом:

— Неужели мы обогнали его?

Шофер покачал головой.

— Они пошли самым быстрым ходом, — сказал он. — Так сообщили мне мои товарищи у вокзала. Ему давно следовало уже быть здесь. Давайте немного подождем...

— Хорошо.

Они расположились у шлагбаума, но время шло, а никаких машин не было. Водитель стал проявлять нетерпение. Не приходилось сомневаться в том, что перспектива получения стофранковых билетов весьма прельщала его.

— Вы уверены, что он поехал в направлении на Кель? — спросил он наконец.

— Уверен ли я!.. — воскликнул доктор. — Да я понятия не имею, куда он решил поехать. Знаю лишь, что, по всей вероятности, он попытается ускользнуть из страны незаметно и что я должен во что бы то ни стало задержать его.

Шофер поднял указательный палец.

— В таком случае я знаю, что он предпринял. Он просто уехал в другую сторону, в противоположном от границы направлении. Ведь на границе множество полицейских и таможенных чиновников, а он что-то натворил и хочет скрыться, не так разве?

Доктор подтвердил это предположение и подкрепил его проклятьем. Потом спросил:

— Но куда же он мог поехать?

— Скорее всего, на Васслон. Или на Неф-Бриш. Через

Васслон можно попасть в Нанси или Мец, а через Неф-Бриш — на юг.

— Бьюсь об заклад, он рвется на юг, через Неф-Бриш, — сказал доктор. — Чего ради ему бежать в глубь Франции? Он будет пробираться к границе, скорее всего, по направлению к Швейцарии. Вперед! Нельзя терять ни минуты!

И они сразу поспешили назад, в город. На площади Биржи шофер свернул, и вскоре машина оказалась на окраине города, где доктор задал вопрос дежурному у шлагбаума, не ожидая услышать чего-нибудь определенного. Однако дежурный сказал:

— Зеленый спортивный автомобиль? Да, он проехал здесь четверть часа тому назад. Видно, у него немалый пробег, он взял здесь запас бензина.

Доктор со вздохом облегчения откинулся на подушки, и машина снова помчалась в путь.

— Вот как! Он запасся бензином?! Ему предстоит большой пробег?! А как у нас с бензином? Его достаточно?

Шофер уверенно кивнул. Доктор впервые присмотрелся к нему. Высокий веснушчатый блондин, юноша с приветливой улыбкой уличного мальчишки. Доктор испытывал доверие к нему с первой же поездки, настолько уверенно и смело вел он машину.

Они мчались на юго-запад. Но автомобиля делла Кроче все еще не было видно. Доктор взглянул на часы и понял, что даже в случае благоприятного исхода погони нет никакой надежды вернуть манускрипт в библиотеку сегодня же. Как раз в тот момент, когда он смотрел на часы, библиотека закрывалась. Доктор зажмурился, пытаясь спастись от видения, которое его преследовало, от того, что могло происходить сейчас в библиотеке. Он чувствовал, как краска стыда залила его щеки. Что скажут о нем почтенные хранители библиотечных сокровищ? Какими эпитетами уснастят его имя? Какие пожелания выскажут в его адрес?

Хорошо еще, что сумерки, спустившиеся на землю, скрывали его смущение. И все это случилось из-за какого-то жалкого итальянца! Из-за рукописи, за которую иной человек не даст и двадцати франков. Доктор выругался про себя, но шофер вздрогнул, будто ему передалось дикое состояние пассажира, его отчаяние. Он повернулся к доктору и с внезапно возникшей в голосе симпатией спросил:

— Может, нам протелеграфировать в Базель?

Доктор восторженно свистнул и полез в карман за бумажником, в котором беспорядочно теснились банкноты.

— Ваша идея оценивается еще в сто франков! Откуда только нам побыстрее дать телеграмму?

Водитель радостно усмехнулся и козырнул доктору.

— Остановимся у первой же телеграфной станции.

Вскоре они оказались в маленьком городке, и доктор отбил телеграмму в Базель, дав полное описание синьора делла Кроче и его автомобиля. Содержание телеграммы он сообщил и шоферу, умолчав, однако, о том, что подписал ее не своим, а вымышленным именем детектива Дюпона из Страсбурга. Доктор Ц. решил, что собственная его фамилия не произведет в связи с последними событиями такого хорошего впечатления, как этот банальный псевдоним.

Но и у шофера нашлась для доктора новость, и эффект, произведенный ею, был ошеломительный. За минуту до того, как доктор показался в дверях телеграфа, мимо их автомобиля пронеслась зеленая спортивная машина. Чуть дальше она притормозила, и сидевший в ней смуглый человек собрался уже выйти, но, увидев выходящего из телеграфа доктора, отпрянул назад, на сиденье, и что-то сказал своему водителю. В следующее мгновение автомобиль рванулся с места и помчался во весь опор.

— Вы уверены?.. Это действительно та машина? — спросил доктор. — Ведь это невозможно! Неужели мы обогнали их, не заметив?

Шофер энергично покачал головой.

— Да нет же! Мы просто нагнали их. Они задержались здесь, в какой-нибудь деревушке, из-за покупок. Я видел у него в машине корзину с провизией и вином. Видно, и правда готовятся в дальний путь. Разве что...

— Скорее, скорее! — сказал доктор. — Если уж мы нагнали его один раз, то и во второй раз ему от нас не уйти. Как вас зовут, друг мой? Я вижу, вы внимательны и следите за всем происходящим.

— Шмидт, Этьен Шмидт, — ответил шофер.

Теперь, миновав деревушку, они выезжали на дорогу к Базелю. Машина неслась со скоростью семидесяти, затем восьмидесяти и, наконец, девяноста километров в час. Но, по-видимому, пассажир зеленого авто увидел и оценил погоню, и преследователи, несмотря на возраставшую скорость, все еще не могли настичь его.

— Если мы и дальше будем гнать с такой скоростью, — крикнул шофер, — то через час будем в Базеле.

Это предположение оправдалось. К семи часам вечера они миновали Неф-Бриш, через полчаса пролетели по Банценхейму, а в восемь вечера оказались в Сен-Луи, последнем пункте Франции на пути в Базель. И все еще зеленый автомобиль не был обнаружен. Шмидт сбавил ход и почесал за ухом.

— Тут что-то не так, — сказал он. — Если мы их не нагнали, то хотя бы след-то их должны были обнаружить. Дорога прямая, как линейка, большую скорость, чем наша, и выжать нельзя. А их нет. Вы уверены, что они действительно прорываются к границе?

— А вы думаете, что это не так? — сухо осведомился доктор.

В это время они поравнялись с заставой Сен-Луи, и машине пришлось остановиться.

— Не проезжал ли здесь зеленый автомобиль?

— За последний час здесь вообще никто не проезжал, — раздалось в ответ.

— А другой дороги на Базель нет? — спросил доктор.

— Нет. Эта — единственная.

Доктор призадумался. Противник явно был не так-то прост. Что же делать?.. Внезапно его осенило.

— Я понял, в чем дело! Он заметил меня у телеграфа и сразу смекнул, что я затеваю. Он понял, что я разгадал его план перебраться в Швейцарию. Вот он и изменил маршрут, чтобы не попасть в западню. Но куда же он делся? Не сквозь землю же провалился? Плачу еще двести франков, если вы, Шмидт, догадаетесь, как он мог поехать.

— Около Банценхейма, — подумав, ответил водитель, — дорога разветвляется и отходит на Мюльгаузен. Оттуда можно проехать на восемьдесят третье национальное шоссе, ведущее на Бельфор, Безансон и Лион.

:— Вот этот путь он и избрал, — воскликнул доктор. — Теперь это ясно. Скажите, Шмидт, мы успеем перерезать ему путь? Или лучше вернуться назад и догонять его?

Вместо ответа, шофер свернул с дороги.

— Через Альткирх, — лаконично заметил он.

От Сан-Луи до Альткирха двадцать семь километров. Оттуда До Бельфора еще тридцать три. Чтобы покрыть это расстояние, им потребовалось несколько больше часа, и в Бельфор они прибыли после девяти часов вечера.

— Дорогой Шмидт, — сказал доктор, — конечно, мы должны продолжать преследование, да и хорошо бы взглянуть по пути на знаменитого бельфорского льва, но в данную минуту для меня существенно совсем другое. Надо нам раздобыть съестного и бутылочку красного вина. А если удастся, и перекусить где-нибудь. Вы согласны со мной?

Шофер, конечно, был согласен, но все же спросил:

— Не лучше ли сперва узнать у заставы про автомобиль?

— Вы правы. Но прошу вас поторопиться. Не теряйте времени.

Машина объехала крепостные укрепления и въехала в одну их узких улочек старого города. Шмидт остановился перед рестораном.

— Если вам угодно перекусить, то вылезайте. А я тем временем проеду дальше и наведу справки.

Доктор одобрительно похлопал шофера по плечу и вылез из машины. Через несколько минут он уже откинулся со вздохом облегчения на спинку кресла и заказал внушительный обед на двоих.

Охота на похитителя рукописи не могла не казаться странной. В ней преследовались и дичь, и охотник. Ведь в то время, как доктор гонялся за итальянцем, его имя уже замелькало в служебных телеграммах, рассылаемых полицией Страсбурга, и для стражей законности похитителем ценного манускрипта являлся не кто иной, как доктор. Правда, есть один пункт, в котором известно, кто на самом деле похитил рукопись. Это Базель, оповещенный телеграммой детектива Дюпона. Но вздумай кто в Базеле запросить Страсбург о личности детектива, возникли бы новые осложнения.

В ресторанчик заглянул Шмидт.

— Они проехали здесь, — доложил он. — Примчались по дороге на Мюльгаузен и опередили нас на три четверти часа...

Доктор кивнул.

— Проехали через город, — продолжал шофер, — и выехали через ворота, ведущие на Безансон. Ваши предположения оправдались.

Доктор снова кивнул и пригласил шофера к столу.

— Садитесь, Шмидт, закусите.

Шофер нерешительно оглянулся на официанта, но доктор настаивал:

— Я уже заказал на двоих, и не затевайте историй. Садитесь. Какое вино вы предпочитаете, белое или красное?

— Да, собственно...

— Вы правы, правы! Отправляясь в далекий путь, следует сохранять ясную голову. Ну так выпейте рюмочку вишневки, это не повредит. Вы тогда хоть мерзнуть не будете.

Шмидт опрокинул рюмку вишневки и сразу почувствовал себя гораздо лучше. Его действительно сильно-таки продуло в открытой машине.

— Давайте-ка решим, что нам делать дальше, — сказал доктор.

— Вам надо телеграфировать...

— Телеграфировать? Куда? Кому?

— Всем полицейским постам, расположенным по дороге. Ведь вы детектив, разве нет? А теперь, когда мы знаем, куда прорывается этот молодчик...

Доктор Ц. снова начал краснеть. Детектив?! Если бы бравый Шмидт знал, что его пассажир злоупотребил этим званием без всякого на то права!..

— Я не детектив, — буркнул доктор Ц. И, заметив удивление Шмидта, добавил: — Я доктор... в некотором роде частный детектив. Я преследую человека, который... который украл у меня весьма ценную рукопись. Разумеется, я мог бы обратиться за помощью в полицию, но... — Внезапно его осенило: — Видите ли, Шмидт, я не хочу лишить себя удовольствия лично поймать его. Надеюсь, вам понятны мои чувства?

Шмидту эти чувства были понятны. Тем более что он ел котлеты, и ел их с таким аппетитом, что весь персонал ресторанчика невольно обратил на него внимание.

— Что же дальше? Вы будете вести машину всю ночь? Или предпочтете ночью отдохнуть? — спросил доктор.

— Немного вздремнуть не мешает, а потом снова сяду за руль, — ответил шофер, наливая себе еще вишневки.

— Вот и я стою на том, — согласился доктор. — Отсюда до Безансона девяносто километров. Полагаю, что этот городок на сегодня является и его конечной целью. Последуем его примеру.

Шофер одобрительно кивнул. Скоро они уже промчались через городские ворота, мимо одного из фортов — теперь перед ними бежало широкое, прямое как стрела шоссе. Луна всплывала над горизонтом, а машина летела так скоро, что казалось, будто не по дороге они едут, а их несет стремительный поток.

Примерно в двадцати километрах от Бельфора они въехали в тенистую аллею и заметили стоящую у края дороги машину. Цвета ее в потемках было не различить. По-видимому, это авто потерпело аварию. Шмидт машинально сбавил скорость и, не останавливаясь, спросил:

— Может, вам нужна помощь?

В ответ раздалось неразборчивое бормотание. Оба пассажира, вернее, пассажир и водитель, стояли, уткнувшись в автомобиль и не поворачиваясь к дороге. Шмидт собрался было заметить, что люди в подобном положении могли бы вести себя и полюбезнее, но, прежде чем он успел это сказать, доктор воскликнул:

— Шмидт, это были они!

Шофер невольно затормозил и силой инерции оба седока подались вперед. Широко раскрыв рот, шофер уставился на доктора.

— Не может этого быть, — пробормотал он и поспешил ускорить ход. Но доктор велел ему остановиться.

— Я уверен, это они, — вскричал он. — Автомобиля и шофера я прежде не видел ни разу, но итальянца-то я хорошо помню — и его плечи богатыря, и талию танцора. Он, говорю вам, это он был!.. Видно, у них поломка... Шмидт, скажите, есть ли здесь возможность перебраться в Швейцарию?

Шофер внимательно всмотрелся в карту.

— От Бом-ле-Дам уходит на Невшатель проселочная дорога, — пояснил он. — По ней, правда, не так-то легко проехать.

— Он во что бы то ни стало попытается пробраться в Швейцарию, — сказал доктор. — Нам надо ехать проселочной дорогой и подкарауливать его там. Тогда, по крайней мере, мы хоть выясним, что он собирается предпринять.

— Одно мне неясно. Если это действительно был он, почему же мы проехали дальше? Почему вы не попытались задержать его?

Доктор ждал этого вопроса.

— Дорогой Шмидт, чтобы арестовать его, мне потребовалось бы присутствие должностного лица... А я лицо частное и не вправе никого арестовывать и задерживать.

— Вот как? — разочарованно протянул шофер. Не было сомнений, что он, начитавшись криминальных романов, был уверен в обратном.

— Нет, я не вправе его арестовать. Да и не хочу, чтобы он был арестован. Он похитил у меня нечто ценное, и с меня будет довольно, если я заставлю его вернуть похищенное... Вот что, Шмидт, скажите-ка мне, вы сильный человек? Я имею в виду физически...

Шмидт поднял руку, и доктор при лунном свете увидел кулак, красноречиво ответивший на вопрос.

— Я чемпион легкого веса Страсбургского атлетического клуба, — пояснил он не без гордости, — и я уложил чемпиона тяжелого ве...

Но договорить атлету не удалось.

По бельфорской дороге несся бешено гудевший автомобиль. Машина неслась полным ходом и на перекрестке с визгом тормозов остановилась. Видимо, синьор похититель раздумывал над выбором маршрута. В том, что в машине находится именно делла Кроче, не было теперь никаких сомнений, доктор отчетливо видел его. Да и Шмидт подтвердил, что это и есть зеленая машина, которую он видел раньше. Завидев авто, шофер тяжело задышал, совсем как бульдог при виде лакомой добычи.

Не теряя времени, Шмидт приступил к действиям. Стремительным поворотом руля развернул он машину, намереваясь преградить зеленому авто путь. Затем выпрыгнул из машины, намереваясь вступить в рукопашную с похитителем, дабы отобрать похищенное и ринуться в обратный путь.

Но планам Шмидта не суждено было сбыться. Сидевший в спортивном автомобиле человек приподнялся с сиденья, взглянул на залитого лунным светом доктора и, узнав последнего, шепнул что-то шоферу.

В следующее мгновение машина рванулась с места, словно снаряд, выпущенный из пушки. Итальянец выпрямился во весь рост и повернулся к преследователям.

На его красивое лицо лег насмешливый и одновременно грозный оттенок. Серый «фиат» Шмидта понесся за зеленой машиной, находясь от нее всего лишь на расстоянии двух корпусов. Синьор делла Кроче иронично улыбался, потешаясь над тщетными попытками доктора его поймать. Затем он поднес руку ко рту, словно пытаясь скрыть зевок, и небрежно опустился на сиденье. И тут же... — это грозило переполнить чашу терпения! — над бортом зеленой машины показался газетный лист. Вы подумайте, синьор делла Кроче, не обращая внимания на своих преследователей, изволит читать газету!

— Проклятый итальянец, — прошептал доктор. — И все они, итальянцы, таковы! Даже на эшафоте найдут время для пары красивых жестов и поз. Он даже сейчас ведет себя, как артист на сцене. Он считает нас слишком незначительными и неопасными противниками и выражает свое пренебрежение в той форме, какая принята в итальянских комедиях, когда на сцене кривляются скверные актеры. Он читает газету!

Шмидт от досады покраснел настолько, что его веснушчатое лицо в сумерках казалось совершенно темным. Спина его выгнулась над рулем, как у галерного раба.

— Тысячу франков, мой друг, если нагоните его, и две тысячи франков, если вам удастся заставить его бросить газету!

Шмидт ничего не ответил. Глаза его видели впереди лишь газетный лист, бьющийся и шелестящий на ветру. Потихоньку расстояние между машинами все же сокращалось. Дорога теперь извивалась как змея, что менее всего годилось для такой безумной гонки. Очевидно, шофер зеленого авто отдавал себе в этом отчет, он несколько умерил ход и соблюдал некоторую осторожность. Но Шмидт — нет, он не внимал голосу осторожности, для него не существовало ничего, кроме развевающегося впереди газетного лоскута.

«Фиат» брал повороты, вздымаясь на два колеса, и на каждом препятствии машина резко дергалась, заставляя доктора подскакивать на своем сиденье.

Расстояние между машинами все уменьшалось, и Шмидт уже несколько раз нажимал на сирену, иронически приглашая преследуемого противника посторониться и пропустить его. Внезапно газета исчезла. Вместо нее над спинкой заднего сиденья показалось бледное лицо с черными, внимательно разглядывающими преследователей глазами. Губы дрогнули и бросили погоне несколько фраз. Несмотря на гул моторов, доктору почудилось, что он расслышал слово: «Берегитесь!» Затем зеленый автомобиль вновь рванулся вперед, итальянец выпрямился во весь рост, в руке его показалось что-то темное, он размахнулся и метнул в сторону «фиата» тяжелую бутылку бургундского. Шмидт непроизвольно наклонился и затормозил. Бутылка угодила в покрышку радиатора и разлетелась вдребезги. На дорогу посыпались осколки. Шмидт выругался, будто он сожалел, что бутылка попала в радиатор, а не в него самого.

В следующий миг доктор понял, что шофер опасался за целость шин. В это время вновь показалось лицо делла Кроче. По-видимому, результат действия метательного снаряда не успокоил его, и он поспешил прибегнуть к помощи оружия. В руках у него блеснул револьвер.

Сначала дуло револьвера устремилось на доктора, потом оно перешло на Шмидта... Но это было лишь угрозой. Оружие опустилось, и раздалась целая серия выстрелов и взрывов, заглушивших мотор. Завладевший рукописью незнакомец всадил все шесть пуль в шины серого «фиата».

Проклятья Шмидта перешли в отчаянный хохот.

— Зря стараетесь! — закричал он. — Шина и так уж пробита! Поберегли бы пули!

И он затормозил так сильно, что доктор стукнулся о переднее сиденье.

— Нет, — сказал доктор, — он знает, что делает. Одну шину можно сменить по-быстрому, а вот когда все прострелены...

«Фиат» остановился на обочине, и тишина после грохота и гвалта последних минут показалась сказочно неправдоподобной. Красный глазок зеленого авто маячил на расстоянии сотни метров, и расстояние это, разделявшее преследуемых и погоню, все увеличивалось и увеличивалось. Но все еще можно было видеть, что итальянец продолжает читать газету.

— Ну нет, игра еще не сыграна, — прошипел Шмидт. — Хорошо смеется тот, кто смеется последним. До скорого, приятель! — И, взглянув на простреленные шины, добавил: — Да, нелегко нам придется теперь! Сегодня продолжить путь нам не удастся, это ясно... А все же с револьвером-то он обращаться умеет. Вот, полюбуйтесь.

И он обратил внимание доктора на серию дыр в обеих шинах передних колес.

— Надо признать, что он и вообще ловкач, — заметил доктор. — Так что же делать? Сегодня нам уж точно его не настичь. Но раз мы знаем, куда он держит путь, надежду терять нельзя...

— Мы знаем, куда он держит путь? — переспросил шофер с ноткой сомнения в голосе. — Разве с этим человеком можно что-нибудь знать наверняка?..

— Да... Я тоже об этом думал сейчас. Он не свернул на проселочную дорогу, ведущую к швейцарской границе от Бом-ле-Дам, и это означает только одно: он полагает, что все пограничные пункты предупреждены мною. Поэтому избрал другой маршрут, он мчится к итальянской границе — своей родине!

Шмидт восторженно присвистнул:

— Вот это да! Он рванул в Италию! Ну, ничего, дружок, мы с тобой еще встретимся!

И он сжал кулаки, грозя вслед исчезнувшему автомобилю.

— Ну, ладно... Ничего другого не остается, как поискать пристанища и расположиться на ночлег. Поспим пару часиков — это нам обоим пойдет на пользу.

И они покинули автомобиль и направились в соседнее селение, расположенное в нескольких сотнях метров от места происшествия. После недолгих поисков они набрели на небольшую гостиницу, в которой и заночевали.

На следующее утро Шмидт постучал в комнату доктора и сообщил, что машина в исправности и можно отправляться в путь. Стрелки часов показывали шесть.

Водитель успел разыскать мастерскую и купил две новые шины. Доктор, не сказав ни слова, оплатил счет и спустился вниз.

Но когда доктор собирался сесть в автомобиль, его охватили сомнения, столь часто настигающие людей по утрам. Он вдруг ужаснулся своим поступкам последних часов. «Какое безумие!—думал он. — Я, всеми уважаемый член врачебной корпорации в Амстердаме, ношусь по дорогам в погоне за каким-то итальянским плутом, похитившим рукопись и вооруженным до зубов бутылками и револьверами. А французская полиция вот-вот схватит меня самого, ведь все считают похитителем меня. Нет, нет, это безумие! Будь во мне хоть капля здравого смысла, я бы сейчас же повернул обратно и поехал бы в Бом-ле-Дам, а оттуда — в Невшатель».

Но постепенно быстрая езда и дуновение утреннего ветерка рассеяли эти мысли.

«Эта погоня, — сказал себе доктор, — начинает даже забавлять меня. Мне кажется, что в конце концов я решу задачу, ради которой приехал в Страсбург. Ничего, что ради этого мне пришлось ринуться в приключения... И вообще, разве я не сын народа, вот уже столько столетий обреченного на странствия?»

В Безансон преследователи прибыли незадолго до семи часов утра, и Шмидт привычно осведомился около заставы, не проезжал ли здесь большой зеленый спортивный автомобиль.

Недалеко от шлагбаума доктор заметил газетный киоск. Он решил воспользоваться несколькими минутами остановки и запастись газетами, в конце концов, даже в его положении следовало знать, что происходит на свете.

Первый же столбец газеты поведал доктору, что он стал знаменитостью, имя его стало известно всей Франции. Печатный орган Безансона называет его «ученым вором», добавляя к этому определению еще несколько нелестных эпитетов. Газета, правда, отдавала должное его смелости и ловкости, но заключала статью грозным требованием пересмотреть законы, столь снисходительные ко всякого рода иностранным плутам и аферистам. Рукопись, пропавшая из страсбургской библиотеки, именовалась предметом «неисчислимой ценности», поэтому подчеркивалось, что похититель ее нанес государству «непоправимый ущерб».

Итак, доктор оказался теперь в категории иностранцев, «прибывающих в прекрасную Францию с единственной целью: обобрать страну, оказавшую им свое гостеприимство и доверившую им свои национальные ценности».

Знакомясь с красочным описанием своего злодеяния, доктор чувствовал, что щеки его пылают. Одновременно он ощутил, что читает газету не один, кто-то еще стоит за его спиной, заглядывая в газетные страницы. Обернувшись, доктор увидел Шмидта.

— Что нового, Шмидт? — осведомился доктор, пряча газету в карман. — Вам удалось что-нибудь выяснить?

Попытка доктора скрыть смущение вместе с газетой и притвориться, что ничего не произошло, явно не удалась. Шмидт, очевидно, успел прочитать достаточно. Вглядевшись в шофера, доктор заметил, что лицо его приобрело новое, обычно не свойственное ему выражение.

— Они прибыли сегодня и проехали через городские ворота, — сказал Шмидт. — Полагаю, они уже двинулись дальше. Шестьдесят седьмое шоссе ведет в Швейцарию, а восемьдесят третье — на Полиньи, к итальянской границе. По какой дороге желаете вы поехать?

— По восемьдесят третьему шоссе, — не колеблясь, ответил доктор. — Конечно же, направляется в Италию. Нет никакого сомнения!

Шофер кивнул и, помолчав, все же спросил:

— Что это за статья о краже рукописи из страсбургской библиотеки?

— Вот за укравшим ее вором мы как раз и гонимся, достопочтенный Шмидт.

— Мне показалось, в газете написано, будто рукопись украл какой-то ученый...— настойчиво продолжал расспросы шофер. — Будто бы он — доктор. А разве стрелявший в нас похож на доктора?

— Ну, если и не доктор, то в своей области, во всяком случае, не уступит и профессору, — ответил доктор, садясь в автомобиль. — Вы согласны со мной, Шмидт?.. Ну, едемте скорее, не будем понапрасну терять время!

Шмидт медленно направился к мотору, явно что-то подозревая.

Доктор, несколько оправившись от смущения, при первом удобном случае попытался «потерять» газету. Но это ему не удалось, Шмидт весьма внимательно наблюдал за ним.

При выезде из Безансона предположения доктора подтвердились. Примерно в половине седьмого утра зеленый автомобиль, как сказали у заставы, выехал за черту города и скрылся в направлении Савойи.

Если безансонские часы верны, синьор делла Кроче опередил доктора на целый час, а Безансон славился своими часами, так что в точности их сомневаться не приходилось.

В ближайшее же время доктор убедился, что итальянец — опасный противник и что способы его борьбы с погоней исчерпаны далеко не все. С некоторыми из методов, применяемых итальянцем, доктору суждено было познакомиться в тот же день.

Первые сто пятьдесят километров они промчались, не встретив никаких препятствий. Но затем, свернув на проселок, ведший к жемчужине Савойи, Экс-ле-Бену, они убедились, что итальянец своевременно позаботился о достойной встрече для своих преследователей.

Проделав примерно три четверти пути, они увидели, что их присутствие в этих краях нежелательно.

«Фиат» Шмидта притормозил возле небольшой гостиницы столь же небольшого городка Вейль. Сгустились сумерки, дорогу можно было разглядеть с трудом, так что возник вопрос, не заночевать ли здесь. Итальянец опередил их на полтора часа, но до итальянской границы все еще было далеко, более двухсот километров.

Покуда они раздумывали, вокруг их автомобиля собралась кучка дорожных строителей. Они нагло разглядывали доктора и его шофера, причем их внимание помаленьку становилось все более и более назойливым. Разглядывая путешественников, они перебрасывались фразами на своем наречии. По мере того как круг смыкался, их реплики становились все громче и раздраженнее.

— Послушайте-ка, Шмидт, — сказал доктор. — Что-то мне все это не по нутру. Похоже, они говорят на одном из итальянских наречий. Весьма вероятно, что наш приятель...

Не успел доктор договорить фразы, как в автомобиль полетел первый камень, вдребезги разнеся фонарь. Словно по сигналу, в воздухе замелькала дюжина кулаков и полетели камни.

— Скорей, Шмидт, скорей! — вскричал доктор.

Шофер завел мотор, взревела сирена. Но никто из обступивших машину не думал податься назад. К счастью, дорога вела под гору, Шмидт дал полный ход, и машина понеслась вперед, от чего толпа поддалась и расступилась. Но все же некоторые дорожники успели вскочить на подножки. Кто-то ухватился за Шмидта, доктор тоже почувствовал сильный удар по спине и, обороняясь, впервые пожалел, что у него такие короткие руки. Но вот наконец машина вынырнула из преграждавшей ей путь толпы и полным ходом полетела вниз с горы. Круто завернув на повороте, Шмидт стряхнул с подножек повисших на машине людей. Последние, потеряв равновесие, скатились вниз по склону, распугав игравших на траве детей. Еще несколько мгновений, и машина была за городом. Путь лежал теперь на Шамбери.

— Дело чуть-чуть не кончилось скверно, — сказал доктор. — Ах, этот итальянский жулик! Наверняка это он подговорил своих земляков задержать нас... Но вы, Шмидт, не подкачали! Ваш текущий счет возрос.

— Очень может быть, что возрос... Да и здесь кое-чьи счета поубавятся, — мрачно проговорил Шмидт. — Мне кажется, левая рука того чернявого нуждается в серьезной починке. Разумеется, они еще и в полицию пожалуются, будто мы заварили эту кашу. А полиция, конечно, поверит не нам, а им, мы-то ведь укатили. — Потом добавил: — Да уж, нечего сомневаться, за нами теперь вышлют погоню.

Доктор снова покраснел, но и теперь, на егй счастье, спустившаяся тьма помогла ему скрыть свое смущение и щеки цвета спелой клубники. Разбитый фонарь тускло освещал путь, и машина медленно ползла вверх по дороге. И здесь им пришлось познакомиться со следующим сюрпризом итальянца.

Примерно на уровне головы путешественников была натянута проволока — доктор ее заметил в последнее мгновение. План итальянца, несомненно, увенчался бы успехом, если бы не свойство глаз доктора, днем видевших весьма посредственно, но зато ночью обретающих зоркость кошки.

Доктор успел заметить проволоку в последнюю минуту. Крикнув Шмидту, чтобы тот нагнулся, доктор ухватился за тормоз. Машина остановилась, и протянутая через дорогу проволока задрожала прямо перед Шмидтом, над радиатором.

Эту ночь они провели в Шамбери, рассчитывая встретить делла Кроче в одной из гостиниц. Но надежда эта не оправдалась, итальянец, очевидно, предпочел расположиться на ночлег где-нибудь поближе к Италии.

Пока они спали, машина была приведена в порядок, и часов в пять утра они снова пустились в путь. Первые лучи восходящего солнца, словно жертвенный огонь, зарделись на вершинах гор, и туман, окутывавший долину, уже почти рассеялся. Разыгравшаяся между людьми борьба казалась сном, канувшим в прошлое и забытым. Но обстоятельства вскоре напомнили доктору, что это не сон.

Примерно в семь утра машина доктора въехала в небольшой городок Сен-Жан-де-Морьенн, и здесь делла Кроче в третий раз напомнил о себе.

Едва успели они подъехать к заставе и задать свой обычный вопрос, как чиновник кликнул жандармов и те приблизились к серому «фиату». Один из них подошел к доктору, положил руку на его плечо и вполне официально спросил:

Вы доктор Ц. из Амстердама. Вы признаете это?

И прежде чем доктор успел вымолвить хоть слово, он строго сказал:

— Не вздумайте запираться, это бесполезно. У нас есть точное описание вашей внешности. Вы обвиняетесь в присвоении государственного достояния.

И, повернувшись к Шмидту, он добавил:

— А вы обвиняетесь в соучастии.

Доктор опустил голову, боясь встретиться взглядом со своим «соучастником». Затем негромко осведомился:

— Разрешите узнать, вас предупредили, что я здесь проеду?

— Да, — ответил один из стражей законности и порядка. — Господин, проехавший здесь час назад в зеленом автомобиле, сказал нам, что вы, должно быть, изберете этот маршрут. Он прочел в газете сообщение о краже манускрипта и опознал вас. Он думает, что вы направляетесь в Италию.

— Но ведь этот человек и является вором, — вскричал доктор. — Я преследую его от самого Страсбурга. Я невиновен, клянусь вам, невиновен!

Жандармы расхохотались. Доктор, глядя на них, понял, что объяснять им что-либо и уговаривать их совершенно бессмысленно.

Шмидт укоризненно смотрел на доктора.

— Хотя бы со мной вы могли быть откровенным, — сказал он. И больше ничего не добавил.

— Шмидт, дорогой мой друг, я не обманывал вас, поверьте хоть вы! Это он — вор, иначе зачем ему убегать? Нас задержали, да, но все разъяснится. Вот ведь какие шутки играет с нами судьба...

Грозный окрик жандарма принудил доктора умолкнуть. Вслед за этим доктора и Шмидта доставили в городок и посадили под арест. А их автомобиль отогнали в соседний гараж.

Предсказание астролога сбывалось.

Глава девятая. Меркурий против Сатурна — второй раунд

Под аркадами струился непрерывный людской поток. Едва ли не половину площади занимали столики.

В воздухе шумели голубиные крылья. Наступил «голубой» час, час сумерек, и Венеция погрузилась в сладостную дремоту.

Венеция покоилась, мирно сложив свои белые, холеные, как на портретах Тициана, руки. Лишь однажды в истории республика стряхнула с себя эту сладкую негу и потянулась к мировому могуществу. В течение ряда лет собирала она сокровища, как собирают спелые плоды, чтобы потом снова расстаться с ними.

В один прекрасный день королева Адриатики пробудилась ото сна и увидела, что она бедна. Но и это не спугнуло с ее лица улыбки, она лишь плотнее закуталась в свою кружевную даль. С отрогов Альп повеяло холодом. В одно обыкновенное утро в город въехал небольшого роста человечек с грозным профилем. Гордая Венеция удивленно продирала глаза после сладкого сна.

Бесцеремонный человечек проник в самое сердце города, туда, куда не проникали, благодарение Господу, ни гунны, ни вандалы, ни готы. Человечек отобрал у сонной красавицы остатки ее былых богатств, не удостоив ее даже взглядом. И затем он выдал ее, беспомощную и безоружную, врагу, подстерегавшему на другом берегу Адриатического моря.

Прошли годы.

Давние враги Венеции давно изгнаны, и адриатическая красавица вновь обрела свободу. Но человечек с профилем античной камеи сделал свое дело основательно. Венеции не суждено было восстановить свое пышное могущество.

За одним из столиков, стоявших перед кафе «Квадри», сидел одинокий господин с темным, резко очерченным лицом, большими ясными ястребиными глазами и тонко прорисованным ртом. Гладко зачесанные назад волосы подчеркивали классическую форму головы. Его взгляд задержался на стрелках старинных башенных часов, продолжавших свой медленный обход циферблата несмотря на то, что время в этом городе, казалось, давно уже замерло.

Господин медленно перевел взгляд на стрелки своих карманных часов, брови его насупились. Внезапно он вздрогнул.

Кто-то опустился в кресло рядом с ним. Повернувшись, он узнал человека, которого с нетерпением ожидал.

— Где вы были? — бросил господин.

Так вот как вы здороваетесь? — ответило вновь появившееся лицо и поморщилось. — Я была в «Мерсерии» и хочу пить. Кельнер!..

— Что, позвольте спросить, вы там делали?

— Покупала носовой платок.

— Ну, хорошо, допустим... Но неужели вы испытываете такую нужду в носовых платках? Мне кажется, у вас их с собою не одна дюжина.

— Да, но нет ни одного, обшитого венецианским кружевом, — ответила она. — Позовите же кельнера! Право, как вы нелюбезны!

— Быть любезным, сударыня, не входит в мои обязанности, — прозвучал мрачный ответ. — Но если вы хотите пить, я, разумеется... Кельнер!.. Что вам заказать?

— Коктейль! Сладкий мартини! — приказала особа, купившая себе платок с венецианским кружевом.

— Разве коктейль может утолить жажду? Вот бы никогда не подумал!

— Это следствие пробелов в вашем воспитании.

Господин, демонстративно вздохнув, отдал распоряжение официанту. Его спутница сняла фетровую шапочку, и теперь солнце золотило ее медовые волосы, достойные кисти Тициана.

— Сегодня, после обеда, — продолжал господин по-прежнему мрачно, — я сделал удивительное открытие...

— Вот как? И что, это открытие астрологического свойства? Не сулит ли оно мне лучезарного будущего?

— Нет, астрология здесь ни при чем. А что до вашего будущего то я впервые, пожалуй, засомневался в правильности звездных предначертаний...

— Не может быть! Да ведь это целый переворот в вашем бытии!

— Вы правы, сударыня! Но не будем отклоняться от темы. Итак, сегодня, после обеда, когда вы так внезапно исчезли, я сделал неожиданное открытие.

— Так, значит, это я виновата в случившемся с вами перевороте? — спросила женщина, и в голосе ее послышалась легкая ирония. — Право, это первый комплимент, который я слышу от вас с момента нашего отъезда из Амстердама!

— Да что же вы все меня перебиваете? — воскликнул господин. — Послушайте наконец! Мое открытие заключается в следующем: я обнаружил исчезновение из моего бумажника банкноты в тысячу лир, но не заявил о пропаже администрации отеля, потому что мне не хотелось, чтобы в ходе расследования было установлено, что деньги похищены у меня моей спутницей, которая, возможно, имеет что-нибудь возразить на все вышесказанное.

— Как это вы, сударь, ухитряетесь соорудить фразу с таким количеством придаточных предложений? — удивленно спросила она.

— Так вы имеете что-нибудь возразить? Признайтесь, ведь это вы взяли деньги?

— Да, я, — спокойно отвечала спутница господина, потягивая через соломинку напиток.

Наступило молчание, прерываемое лишь всплеском крыльев голубей, летавших над площадью святого Марка.

Наконец господин с ястребиными глазами снова заговорил:

— Могу сказать вам только одно — вы переходите все границы.

— Границы чего? Приличий?

— Нет, границы моего представления о вас, подсказанного мне вашим гороскопом. Во мне зарождаются сомнения... Надеюсь, вы верно указали день и час вашего рождения?

В глазах женщины засветилось неподдельное изумление.

— Сударь, вы большой оригинал! Право, это так! Большинство мужчин готово заподозрить нас в том, что мы изменяем год своего рождения. Но вы!.. Вы сомневаетесь даже в часе!

— Оставьте это... Отвечайте: вы действительно верно назвали мне час своего рождения?

Молодая женщина в фетровой шапочке звонко расхохоталась:

— Конечно! И вот теперь, что бы я ни сделала, вы твердите, что я перехожу границы, начертанные гороскопом! Вы, сударь, право, шутник.

— Спрашиваю еще раз, правильно ли назван вами час вашего рождения?

— Да! Да!

Господин облегченно вздохнул, но тотчас, снова нахмурясь, продолжал:

— Куда вы дели эти деньги? Это очень мило, что вы готовите мне сюрприз за сюрпризом, но... всему есть границы! Куда вы дели эти деньги, которые вы... вы у меня одолжили таким странным образом?

— Да я же сказала, купила носовой платок.

— Ну, хорошо. А остальные деньги?

— Остальные?! Да никакого остатка и не было!

Господин выпрямился на стуле.

— Как! Вы хотите уверить меня, что платок стоит тысячу лир? Носовой платок?

— Нет, он стоит двести пятьдесят лир.

— Двести пятьдесят лир?!

— Да это еще дешево! В Амстердаме за такой платок мне пришлось бы заплатить вдвое дороже. Потому-то я и купила сразу три платочка. А остальные деньги ушли на флакончик духов... Вот видите, какая же может быть речь об оставшихся деньгах?

Господин, подавленный такими резонами, ничего не ответил, лишь достал записную книжку и приготовился занести в нее еще одну сумму в графу «расход».

— Сколько же теперь за мной значится? — спросила женщина весьма заинтересованно.

Он все не отвечал.

— Это несносно, когда вы сердитесь, — продолжала она. —Уж не усомнились ли вы в моем гороскопе, составленном вами? Это было бы печально, ведь он столько сулит мне! И все то, что вы теперь на меня тратите, это — аванс!

— Я сомневаюсь совсем не в указаниях гороскопа, а в ином. Я сомневаюсь в том, насколько звезды могут действительно определить ваш характер.

— Проще говоря, вы думаете, что у меня дурной характер?

— Да, я так думаю! — решительно вырвалось у господина.

Женщина улыбнулась.

— Взять тайком тысячу лир и потратить на такие пустяки! Вы совершенно лишены чувства ответственности за поступки, которые совершаете. Это доказывает... Это доказывает...

— Что характер у меня скверный, — подсказала она. — И в то же время я вижу, что вы влюблены в меня! Послушайте, это же нелогично!

Его лицо медленно окрасилось в бронзовый цвет, и теперь он стал еще более походить на медальный профиль.

— Во-первых, — сказал он, — ваше утверждение не соответствует истине. Вы хотите заставить меня утратить свое самообладание... Во-вторых, если б это и было так, удивляться тут нечему. Чувства никогда не бывают логичны. А в-третьих, напоминаю, что весь мой интерес к вам, заставивший меня поставить на вас свои сбережения, в том числе и ту тысячу лир, которую вы изволили пустить на платочки, чисто научного свойства. Хоть вы и обязались вознаградить меня, если предсказания гороскопа сбудутся.

— Это великолепная речь! — воскликнула обладательница венецианских кружевных платков. — Синьор Донати, дайте мне вашу руку и простите мне мое легкомысленное поведение.

И господин Донати (которого читатель уже узнал) умиротворенно протянул руку своей собеседнице.

— Я прощаю вас. Если б не эти печальные отклонения, то ваш гороскоп, равно как и характер, не оставляли бы желать ничего лучшего. В Амстердаме я заключил пари, вернее, соглашение с доктором Ц., выразившем сомнения в значительности моей науки. Соглашение состоит в том, что каждый из нас попытается с помощью своей науки проникнуть в тайники души одного и того же пациента и затем сообщить об этом своему сопернику. Я не сомневаюсь, что победа достанется мне.

Некоторое время графиня Сандра ди Пассано (а это была она) хранила молчание. Потом, покачав головою, проговорила:

— А я в этом не уверена.

Астролог вскочил.

— Как! Вы неуверены? Но ведь до сих пор...

— До сих пор вы тратите на меня деньги, истратили уже уйму, а я с удовольствием продолжаю находиться в вашем обществе, но ведь больше ничего не происходит... Еще не случилось ничего, что говорило бы о правоте гороскопа, составленного вами. Ну, что вы скажете мне на это?

— Со времени вашего первого визита прошло не более недели. Я не понимаю вашего нетерпения.

— А разве ваш гороскоп не предсказывал перемену в ближайшем будущем?

— Да. Но ближайшее будущее не обязательно наступает через неделю... Сударыня, о чем вы задумались?

— Я думаю о нем, о докторе Ц., — ответила графиня. — Интересно, что он поделывает в настоящее время?

— Этого я не знаю, — астролог пожал плечами. — Скорее всего, возится со своими сонниками. Вы не просили его истолковать парочку ваших снов?

— Да я затем к нему и пошла... Но он пытался выяснить ряд обстоятельств, которые, как он полагает, находятся в тесной связи с моими снами, ну а мне было очень трудно отвечать на его вопросы. Я сказала ему не много. Если б знать, что я окажусь объектом научного пари...

— Не пари, а соглашения, — поправил Донати. — Но пусть это вас не тревожит. Ведь сколько ему ни скажи, результат будет один и тот же. Знаю я этих современных толкователей снов. У них на все случаи жизни в запасе всего лишь одна теория. Они возятся с предложенными их вниманию случаями так долго, что им наконец удается подогнать их под свою теорию, и тогда они гордо заявляют, что проблема решена. Но это еще не все! Они гипнотизируют свою жертву, пытаясь внушить ей, что предложенное ими решение и есть самое правильное. Весь этот психоанализ не что иное, как массовое внушение, проводимое под вывеской, на которой написано «наука».

Ястребиные глаза синьора Донати загорелись настоящим огнем. Графиня украдкой наблюдала за ним. Выслушав его монолог, она сказала:

— Не в этом дело. У вас пари, а я не дала ему всех необходимых сведений... Ведь вам достаточно даты моего рождения, остальное вам скажут звезды. А ему, бедному, приходится рассматривать гораздо больше разных сведений, и у него ничего нет, кроме его теории, объявленной вами к тому же ошибочной.

Синьор Донати вспыхнул.

— Вы что-то очень уж заботитесь о нем! Ваш интерес к нему весьма трогателен, но скажите, что он, собственно, сделал для вас? Если бы вы проявляли столько же интереса к лицам, которые., которые...

— Вы просто эгоист! — оборвала его графиня. — Вы целиком поглощены собою.

— Тем не менее, хоть вы и называете меня эгоистом, но я буквально на днях позаботился о докторе, предупредив о грозящей ему со стороны Сатурна опасности. Сатурн предвещает ему сейчас заточение, тюрьму.

— Уж не значит ли это, что бедный доктор попадет в темницу? — вскричала она.

— Вполне вероятно, что это так и есть.

— Сесть в тюрьму! Вы подумайте! И быть может, из-за меня. Из-за какого-нибудь поступка, совершенного в стремлении выиграть у вас пари!

— Сударыня, — заговорил астролог, и теперь в его голосе зазвучала ледяная холодность, — вы правы, сидеть в тюрьме — дело неприятное. Но позвольте напомнить вам, что если вы в корне нс измените своего поведения и своих взглядов на собственность, то и вам...

— Что, придется сесть в тюрьму? Вы это хотели сказать? Да, вы правы, это так. Но я знаю, почему вы говорите мне это. Вовсе не из-за заботы обо мне, просто вы ревнуете меня к этому маленькому доктору....

Астролог сделал резкое протестующее „движение. Графиня не стала продолжать, она засмеялась и неожиданно вывалила на стол содержимое своей сумочки. При виде трех носовых платков тонкой работы с венецианскими кружевами доктор невольно улыбнулся. За платочками последовал флакончик духов, еще какие-то мелочи и, наконец, кошелек. Графиня раскрыла его и вынула оттуда две банкноты по пятьсот лир.

— Вот, возьмите эти деньги, которые я сегодня сп... бесцеремонно выудила у вас из бумажника.

Обычно плотно поджатая губа Донати теперь удивленно отвисла.

— Что это? — пробормотал он. — Откуда это у вас?

— Вы о чем?

— О платках и духах. Как вы смогли купить все это, раз деньги не истрачены?

Графиня улыбнулась.

— Это моя тайна.

Астролог посерьезнел. Помолчав и собравшись с мыслями, он сказал:

— Неужели вы...

— Что?

— Вы... Купили и не заплатили?.'.

— Вы имеете в виду кредит?

— Нет, я хотел сказать, что вы купили так... то есть никто не заметил, как вы «купили»?

Графиня звонко рассмеялась.

— Как вы деликатны!

Астролог нервно огляделся по сторонам.

— Вы опасаетесь, что за мной вот-вот придут?

Донати буквально взмолился:

— Синьора, скажите, что мне нечего в этом смысле опасаться!

— Вы боитесь, что вас задержат как сообщника?

— Нет, нет... Я просто не хочу быть свидетелем крушения моего идеала!

— О! Значит, я причислена к вашим идеалам?

Астролог сердито насупился.

— Я имел в виду свои научные идеалы.

Ну, конечно! Ведь кто я для вас? Всего лишь астрологический эксперимент, и больше ничего. Но успокойтесь, я вовсе не «купила» эти вещицы незаметно... Я была в банке.

Удивление Донати все возрастало.

— В банке? Но....

— Да не волнуйтесь так! Никаких банковских афер. Я попросту пошла в банк и получила деньги, прибывшие вчера, после обеда. У моего покойного отца была хорошая присказка: если речь только о деньгах, то это образуется. Исходя из этого, он направо и налево давал взаймы, когда, разумеется, у него водились деньги. Случается, что порой их возвращают. Даже и теперь, после его смерти. Они возвращаются ко мне, его наследнице. Вот и сегодня поступили такие деньги, так что ваша тысяча мне не пригодилась. Возьмите ее.

Удовлетворенный объяснением, астролог кивнул и сунул деньги в карман.

Скажите, сударыня, а если бы вам удалось взыскать все, что вам причитается с должников вашего отца, неужели вы не смогли бы...

— Вы хотите сказать — утихомириться и вести размеренный образ жизни? Нс знаю, я просто об этом не думала. И потом, ведь мне пришлось бы требовать денег с людей, которые, возможно, нуждаются больше, чем я. Впрочем...

— Что?

— Думаю, что и надобности такой нет, взыскивать с кого-то деньги. Разве вы забыли, что мне сулит ваш гороскоп?

— Да, но....

— В чем дело? Вы опять сомневаетесь в своей науке?

— Нет, но дело в том, что все указания астрологии обычно весьма расплывчаты и туманны, и очень возможно... Во всяком случае, этого не приходится отрицать, что в том-то и состоит.,,

Но графиня не дала ему договорить. Двумя минутами раньше она, будто заметив что-то, внезапно надела шапочку и, распахнув веер, укрылась за ним. Наклонившись к астрологу, она дала понять ему, чтобы он замолчал.

— Вы видите того человека, там, напротив? — прошептала она. — Того, высокого, с ярким ртом и темными глазами? Вот теперь он садится за столик... В руках у него газета. Видите?

Астролог взглянул в направлении, указанном его спутницей, и увидел того, о ком она говорила. Он заметил также, что графиня проявляла слишком большой интерес к появившемуся незнакомцу.

— Не понимаю, что интересного нашли вы в этом человеке, — недовольно сказал он. — Итальянец как итальянец. Вы что, его знаете?

Она утвердительно кивнула.

— Только не пойму, чего ради он объявился в Венеции? — прошептала она. — В последний раз я видела его в Амстердаме, хотя я не уверена, точно ли это был он, но мне кажется, что действительно я его видела там. А теперь он здесь. Может быть, он...

Она не договорила начатой фразы. Астролог снова глянул на итальянца.

— Мне кажется, — машинально заговорила графиня, — кажется, что это один из должников отца, один из тех, о ком мы только что говорили. Но менее всего можно рассчитывать на возвращение им долга. Мне кажется, это и есть тот самый синьор делла Кроче, что в Амстердаме тайком пробрался в мою комнату, после чего я обнаружила исчезновение, в числе прочего, списка должников. Но посмотрите на него, посмотрите!..

— Что? Что такое? — спросил смущенный астролог.

— Вы видите, что он делает?

— Насколько я могу разглядеть, ничего особенного он не делает.

Графиня иронично посмотрела на астролога.

— Я вижу, — сказала она, — что вы гораздо лучше разбираетесь в звездах, чем в происходящем на земле. Разве вы не видите, ведь он прячется, прячется!

— От кого? По-моему, он просто читает газету.

— Ну да, он читает газету. Так же, как я обмахиваюсь веером... По той же самой причине, — нетерпеливо шептала она. — Он прячется, но от кого, хотела бы я знать. Во всяком случае не от меня, ведь меня он не видел. Ах вот он, тот, от кого он прячется... Но как странно... Почему он вздумал прятаться от шофера?...

Астролог тщетно пытался уловить смысл ее монолога и всего того, что перед ним разыгрывалось. Посмотрев в ту сторону, от которой закрывался итальянец своей газетой, он наконец отыскал человека, замеченного графиней. То был стройный блондин в кожаной шоферской тужурке, в бриджах, медленно прогуливающийся между столиками. Его глаза выискивали кого-то среди посетителей кафе. Юноша остановился перед столиком делла Кроче, поспешившего с ушами углубиться в газетные листы. По мере того как юноша все дальше отходил от столика, газета опускалась все ниже и ниже.

— Шофер, — повторила графиня. — Чего ради прятаться от шофера? Не мог же он сбежать от него здесь, в Венеции, где и автомобилей-то нет. Поторопитесь, сударь, представление еще не окончено, и я хочу разузнать, в чем тут дело.

— Да что такое? Я ничего не понимаю, — пролепетал сбитый с толку астролог.

— Расплачивайтесь же скорее и пойдем, — нетерпеливо шептала она. — Я не хочу упустить из виду моего приятеля делла Кроче. Скорей!

Астролог подозвал официанта и расплатился. Тем временем положение вещей существенно изменилось. Молодой человек в кожаной тужурке направился к Большому каналу. За ним, на расстоянии двух десятков шагов, следовал синьор делла Кроче, а графиня Сандра ди Пассано стояла на площади святого Марка и движением руки усердно торопила астролога Донати следовать за ней.

— Да что случилось? И что вы хотите делать? — спросил он.

Увлекая его за собою, она торопливо говорила:

— Я видела, когда шофер отошел, делла Кроче сразу подозвал одного из бездельников, что по целым дням шатаются на площади и предлагают чужестранцам свои услуги в качестве гидов. И кстати, делла Кроче выбрал удивительно противного типа и послал его вслед за шофером. Потом расплатился и сам пошел за ними, а мы идем следом за всеми. Теперь вам понятно?

— Но...

— Никаких но! — обрезала его графиня. — Мне представился случай выследить его, и я не откажусь от этой возможности. — И она’ радостно засмеялась.

Астролог по-прежнему был мрачен.

То, что синьор делла Кроче отличался высоким ростом, в значительной степени облегчало его преследование. По-видимому, у него были серьезные опасения, что за ним следят, он несколько раз оборачивался довольно нервно. Но графиня избрала прекрасный способ маскировки своего любопытства — она взяла астролога под руку, нежно прильнула к нему, отчего тот волновался и вздрагивал, словно от укуса тарантула или скорпиона. Глядя со стороны, всякий предположил бы, что это любовная парочка, с удовольствием прогуливающаяся в час венецианских сумерек. Хитрость графини удалась. Синьор делла Кроче несколько раз скользил взглядом по нежной парочке, но внимания на нее не обратил. Шофер, его преследователи и преследователи его преследователей миновали мост Вздохов. Внезапно человек, за которым тянулось столько преследователей, остановился и обратился к тому, кто шел следом за ним. Завязалась оживленная беседа, и оба исчезли в кафе «Ориенталь».

Через некоторое время они снова появились, выйдя из кафе. Теперь их голоса звонко доносились издали. Посланец синьора делла Кроче взял шофера под руку и вел его теперь к набережной.

— Зачем же понадобился ему этот шофер? — удивленно бормотала графиня, созерцая вечернюю лагуну. — Неужели он пал так низко, чтобы обобрать какого-то шофера?

— Шофер, заметьте, говорит со своим спутником по-французски, но какой, однако, это ужасный французский, — заметил астролог.

Молодой человек в кожаной куртке и его собеседник приняли, по-видимому, какое-то решение. Они собрались покататься при лунном свете по каналу. Спутник шофера трижды свистнул, из вечернего сумрака вынырнула гондола, похожая на черного лебедя. Гондольер приветливо улыбнулся, обнажив ряд белых зубов.

Новые знакомцы спустились в гондолу, и она заскользила по водной глади. Через секунду вдогонку первой гондоле тотчас пронеслась как тень другая, в которой сидел синьор делла Кроче. А еще спустя миг на воде показалась третья гондола, с графиней и астрологом на борту.

— Куда желает синьора? — спросил ослепительно улыбающийся гондольер.

— За ним, — хрипло вырвалось у графини. — Следуйте за той лодкой, это мой муж.

Гондольер недоуменно посмотрел на графиню, продолжающую виснуть на руке астролога.

— Вы пойте, пойте, —сказала она, — пусть он думает, что мы — пара влюбленных туристов. Получите сто лир и щедрые чаевые! Поняли меня? Пойте же!

Гондольер одобрительно закивал, хотя ничего, конечно, не понял. Гондола скользила по Большому каналу мимо освещенных отелей и дворцов, неверным светом отражающихся в воде. Луна струила жидкое серебро, а впереди, выгибаясь лебедиными шеями, виднелись носы гондол — последние нотные знаки в песне венецианской славы и могущества.

Внезапно гондола, за которой они плыли, свернула в один из боковых каналов. Гондола с графиней последовала за нею, и теперь путешественников окутывал влажный мрак неосвещенного канала. По обе стороны высились темные, словно вымершие несколько веков назад, дворцы.

По-видимому, итальянец почуял неладное, оглядываясь на их лодку. Но, на счастье преследователей, в канал завернула еще одна гондола, другая шла навстречу. Теперь до слуха молодого человека доносился мерный всплеск весел с разных сторон, и он успокоился. Графиня шепнула гондольеру, чтобы он слегка замедлил ход, и они, казалось, потеряли делла Кроче из виду, слишком отстав.

Но вдруг тишина канала разорвалась от дикого рева. Казалось, впереди ревел буйвол, на которого набросили лассо и свалили на землю. Слышались рев, проклятья, стоны и шум ударов.

Лодка делла Кроче поспешила на шум. Несколько взмахов весла, и лодка набрала скорость. Графиня поторопила гондольера, и он тоже прибавил скорость. Вдруг, столь же внезапно, как и начались, шум и крики оборвались. Все стихло.

Что это было? Нападение на француза? И что означала резко наступившая тишина? Кто был побежден? Кого-то убили?

Не проронив ни слова, гондольер запел. Казалось, в ночном мраке распустился и заблагоухал прекрасный цветок. Лодка быстро, летучей мышью скользила по водной глади. Сзади доносились удары весел следующей гондолы, теперь они едва были слышны. Потом проклятья и гул голосов раздались снова, с удвоенной силой.

Теперь графине и ее спутнику удалось разглядеть происходящее. Их предположения оказались верны. Шофер яростно боролся с двумя противниками, с человеком, преследовавшим его от площади святого Марка, и с гондольером. Исход борьбы был предрешен, и ничто уже не могло измениться. Человека в кожаной куртке подхватили на руки и, пристав около небольшой лестницы, спускавшейся к воде, внесли в какой-то темный, казалось, необитаемый дом, над входом в который красовалась цифра 27.

Все это длилось не более минуты. Лодка преследователей не вызвала в синьоре делла Кроче никакого подозрения. Гондольер графини нежно пел серенаду, а она продолжала пребывать на груди астролога. Проплывая мимо первой гондолы, гондольер графини обменялся с другим гондольером несколькими словами, затем их гондола повернула в другой канал. Графиня еле успела рассмотреть его название — канал святого Иеронима.

Вскоре они причалили к набережной Орсколо. Графиня покинула гондолу, и в то мгновение, когда нога ее ступила на камень набережной, она услышала за спиной всплески весел и слова, сказанные будто бы знакомым голосом:

— Синьора, простите, что вмешиваюсь... Но знайте, делла Кроче не так-то легко обмануть. Думаю, что он только сделал вид, будто принял вас за туристов. Полагаю, он узнал вас.

Графиня дослушала и обернулась. То был не кто иной, как доктор Ц. И прежде чем она пришла в себя от изумления, он добавил:

— И этот раунд, как видно, окончился в пользу Сатурна. Но, я надеюсь, в третьем раунде исход борьбы будет иной.

Глава десятая. Голуби святого Марка

Доктор Ц. склонился низком поклоне перед удивленной графиней.

Справившись с охватившим всех волнением, маленькая группа решила укрыться в скромном кафе на площади святого Марка. Они поднялись на второй этаж и заняли столик возле окна, откуда открывался великолепный вид на залитую электричеством площадь.

— Доктор! Откуда вы?.. Как вы нашли нас?

— Я давно, друзья мои, следую за вами. Я видел вас на площади святого Марка. Вы не заметили меня, а я ведь все время шел за вами вслед.

— Но как вы попали в Венецию? И откуда вы знаете синьора делла Кроче?

— А вы тоже знаете его?

— Разумеется! Это один из должников моего отца, доставшийся мне по наследству. Одна из статей моего, так сказать, актива. Синьору Донати уже известно об этом. Но о нем мы поговорим потом. Теперь же рассказывайте oj:e6e.

Доктор взглянул на площадь и, сконфуженно улыбнувшись, заговорил:

— Я хотел лишь взглянуть, не показался ли он снова на площади... Ведь в Венеции вся жизнь на этой площади протекает... Хотя вряд ли он так скоро освободится, наверняка он занят допросом Этьена, пытаясь выудить из него какие-нибудь сведения обо мне.

— Вы говорите о делла Кроче? — осведомился астролог.

— А кто такой Этьен? — в свой черед спросила графиня.

— Этьен Шмидт... Видите ли, это тот, кто в настоящее время находится в доме номер 27 на канале святого Иеронима.

— A-а! Это тот юноша в кожаной куртке?.. Но чей это дом?

— Его владелец — Уго делла Кроче. Но вы видели, как ужасно они обошлись с Этьеном? Тащили его в дом, словно он рояль или ящик с углем. Это вторая победа вашего Сатурна, уважаемый господин астролог! Первую победу он одержал над нами в Сен-Жан-де-Морьенне, в городке близ итальянской границы. Но тогда Этьен выручил меня. А теперь и сам он попал в беду. Что скажете, синьор Донати?

Астролог собрался заговорить, объясняя тонкости своей науки, но графиня Сандра ди Пассано жестом предложила ему молчать.

— Разрешите просить вас, доктор, — сказала она, — изложить нам ясно и подробно все, что с вами произошло, не ограничивайтесь туманными намеками. Вы поняли мою просьбу?

Доктор взглянул на астролога и заметил:

— Слово — серебро, а молчание — после того, как вы умудрились заставить молчать самого синьора Донати, — золото.

Графиня смущенно улыбнулась.

— Да говорите же, говорите наконец! Откуда вы так внезапно появились?

Доктор взглянул на нее по-собачьи преданными глазами.

— Я прибыл из Страсбурга1, из города, чей кулинарный шедевр внушает вам такое отвращение.

Она подняла брови.

— Что вы делали там, в Страсбурге?

— Я пытался найти ключ к разгадке вашего сна и понять причину вашего отвращения к паштету.

Графиня вспыхнула.

— Неужели? В таком случае вам наверняка удалось достичь большего, чем синьору астро...

Но доктор перебил ее:

— Будущее покажет, кто из нас больше преуспел!

— Но скажите, доктор, вы разгадали мой сон?

И снова взгляд доктора скользнул по площади святого Марка. Медленно оглядел он потоки фланирующих людей и затем сказал:

— Надеюсь, синьора, вы разрешите мне повременить с ответом на ваш вопрос?

— Но почему? Зачем это умолчание, раз вам удалось разгадать его?

— И все же... все же я повременю с объяснением.

Графиня не скрывала разочарования, а астролог не счел нужным скрыть свое недоверие. Доктор внимательно смотрел на своих собеседников, и у него вырвался легкий вздох. Что бы это значило?

Графиня наконец смирилась.

— Ну, хорошо, как вам угодно... Можете не говорить. Но скажите, ведь правда Страсбург на редкость интересный город, ведь так?

И хоть графиня перевела разговор на другую тему, в голосе ее отчетливо слышалось огорчение. Синьор Донати торжествующе улыбнулся, и смысл этой улыбки тоже был не очень понятен.

Доктор сказал:

— О, синьора, я все время проторчал в библиотеке, когда мне было знакомиться с городом? Я погрузился в библиотечные изыскания с головой...

— Вот как? И вы нашли там что-нибудь достойное вашего внимания?

— Да. В том числе и книгу о путешествиях Марко Поло.

Она удивленно взглянула на него.

— Путешествия Марко Поло? Это забавно. Не помню, говорила ли я вам, что это любимая книга моего покойного отца!

— Да, некогда ваш отец зачитывался ею, по целым дням не выходя из страсбургской библиотеки. Это было двадцать лет назад.

— Откуда вам это известно?

— Мне удалось установить это, разыскав единственного оставшегося в живых свидетеля, некоего Галберлэ.

— Он что, знавал моего отца?

— Он вспомнил о нем, когда я рассказал ему что ваш отец двадцать лет назад пил его любимое вино.

— Боже! А об этом-то вы как разузнали? — улыбаясь, спросила графиня.

— Об этом мне поведал один интересный тип, заведующий винным погребом отеля «Турин», где жил в свое время ваш батюшка.

— Отель «Турин»? Так, значит, и я там жила?

— Думаю, да. И возможно, он уцелел в ваших воспоминаниях?

В голосе доктора звучали выжидательные нотки. Но мысли графини отвлеклись в сторону.

— Знаете ли вы, уважаемый доктор, что утверждал мой отец? Он говорил, что мы потомки Марко Поло по прямой линии.

Доктор загорелся.

— Господи, как я не подумал... Разумеется, по женской линии? Ведь у Марко Поло было три дочери. Тогда многое проясняется, очень многое...

Она удивленно смотрела на него.

— Что проясняется?.. Кстати, утверждение моего отца находит подтверждение в архивных документах. Но я не совсем понимаю, при чем здесь...

— Это объясняет многое, многое. В том числе и то, почему я оказался в Венеции. Ну а вы-то с синьором Донати попали сюда, разумеется, по иным, астрологическим причинам?

Графиня слегка покраснела и заметила:

— Вы снова изъясняетесь загадками. Я запрещаю вам говорить подобным образом. Какое отношение мое пребывание здесь имеет к происхождению моего рода от Марко Поло? И потом, какая связь его мемуаров с тем, что синьор Кроче перехитрил и захватил в плен какого-то вашего знакомого по имени Этьен Шмидт?

Доктор удовлетворенно потер руки.

— Нет, он не перехитрил Этьена. Мы просто договорились, что Этьен даст себя перехитрить! Ловко придумано?

— Послушайте, если вы сейчас же не объясните мне, какое отношение ко всему этому имеет Марко Поло, то я просто закричу и вцеплюсь в вашу бороду! Так и знайте!

Доктор наконец поддался на уговоры и угрозы графини и приступил к повествованию.

Он рассказал обо всем, что произошло с того мгновения, когда синьор делла Кроче начал следить за доктором в Амстердаме, упомянул о похищении итальянцем ценной рукописи со стола доктора, сидевшего в страсбургской библиотеке и, наконец, поведал о том, как он и его шофер, верный Шмидт, были арестованы в Сен-Жан-де-Морьенне, на франко-итальянской границе, по обвинению в краже...

— Синьор Донати благородно предупредил меня о нависшей надо мною опасности, но, откровенно говоря, я его предостережение не принял всерьез. Кстати, жандармы в этой чертовой дыре оказались просто неумолимыми, и если бы не Этьен, то не знаю, чем бы все это кончилось. Но Этьен не сплоховал: когда сторож заглянул к нему в камеру, он обезоружил его, заткнул рот и, отобрав ключи, освободил меня из заключения. И пяти минут не прошло, как мы уже были на свободе. Возможно, правда, что сторож, бывший товарищем Этьена по фронтовой жизни, принял участие в нашем спасении, ибо никогда еще не приходилось мне видеть, чтобы кто-нибудь при подобных обстоятельствах оказывал бы столь слабое сопротивление. Машину нам пришлось, правда, бросить на произвол судьбы, но через два часа мы оказались по другую сторону границы, на пути в Венецию. Синьор делла Кроче оставил свою машину в Модане и дальше поехал поездом. А мы прикатили сюда шестью часами позже него, и в этом, повторяю, заслуга моего доброго Этьена.

— А синьор Донати? — сказала графиня, бросив нежный взгляд на астролога. — Вы забыли, что это он предупредил вас об опасности, грозящей со стороны Сатурна?

— Нет, я этого не забуду.

Синьор Донати задумчиво нахмурился, потом сказал:

— Уж не родился ли ваш шофер под знаком Венеры? Когда я составлял ваш гороскоп, доктор, я заметил некоторое влияние этой планеты, противодействующей Сатурну. Разумеется, ваш Этьен рожден под этой планетой. Уверен!

— Единственное лицо, которое, на мой взгляд, достойно рождения под знаком Венеры, — заметил доктор, — находится среди нас.

И он почтительно поклонился графине ди Пассано.

— Вы угадали, — кивнул синьор астролог, — графиня Сандра ди Пассано действительно родилась под этой звездой.

— Но для того чтобы утверждать это, не надо быть астрологом, — съехидничал доктор.

Графиня улыбнулась.

— Ну хорошо, доктор, кое-что вы рассказали, но не все объяснили. Скажите, неужели вы намеренно устроили так, чтобы делла Кроче', перехитрив вашего шофера, захватил его в плен?

Доктор кивнул.

— Чего ради вы сделали так?

— Надо же как-то перехитрить хитреца. Мы сговорились, что Этьен, попав в его лапы, понарасскажет обо мне множество всяких небылиц. Я уверен, Этьен с этим справится! Он будет утверждать, что ему одному удалось бежать из тюрьмы Сен-Жан-де-Морьенна, а я остался сидеть там и сижу до сих пор. В результате делла Кроче решит, что, раз меня нет, у него появилась возможность действовать свободно, без помех, а также что ему надо поторапливаться, поскольку меня могут вот-вот выпустить на свободу.

Графиня спросила:

— Скажите, доктор, а почему вы сразу, как только вас освободил из тюрьмы счастливый случай, поехали в Венецию?

Доктор улыбнулся.

— Разгадка проще, чем вы думаете. Мне интересно узнать, что здесь поделывает синьор делла Кроче.

— Вы были уверены, что он приедет именно сюда?

— Конечно.

— Но почему?

— Да потому, что я решил одну загадку и уверен, что то же самое удалось и ему...

И, став серьезнее, доктор многозначительно добавил:

— Загадку миллионов Марко Поло!

— Миллионы Марко Поло! Дорогой доктор, вы, право, неподражаемы! Бедный мессер Милльоне! Наконец-то он реабилитирован! Пока он жил, ему никто не верил, его разговоры о сокровищах казались всем сказками. Но вот теперь, шесть столетий спустя, является доктор Ц. из Амстердама и переполнен верой в утверждения венецианца! Вы еще хуже, чем синьор Донати. Надо быть большим чудаком, чтобы без конца копаться в звездах и планетах, но еще большим чудаком надо быть для того, чтобы всерьез интересоваться миллионными числами Марко Поло.

Доктор спокойно выслушал графиню, потом заметил:

— Вы меня не поняли, я имел в виду не миллионные числа Марко Поло, кстати сказать, достаточно исследованные наукой, а совсем другое. Я говорил о настоящих миллионах Марко Поло, о его богатстве.

Графиня удивленно смотрела на доктора.

— О настоящих миллионах Марко Поло? В золоте или?..

— В золоте или в драгоценных камнях; думаю, что, скорее всего, в камнях...

— Итак, они действительно существовали?

— Существовали и продолжают существовать сейчас.

— Вы шутите!

— Нисколько.

Ни графиня, ни астролог не сочли нужным скрывать свои чувства — слова доктора не вызвали в них доверия. А доктор не стал их убеждать, предоставив им потешаться над его словами сколько им будет угодно.

— Все, что вы говорите, весьма остроумно. Вы оба не менее остроумны, чем требуется для современных людей. Но если я и рассказал вам об этом, то вовсе не для того, чтобы повеселить вас. Мне нужна ваша помощь.

— Мы можем вам чем-нибудь помочь?

Графиня посерьезнела.

— Если вы действительно нуждаетесь в моей помощи, я охотно помогу вам.

Доктор поклонился ей.

— В вашей помощи и в помощи синьора Донати. Разумеется, если синьор Донати не сочтет это противоречащим условиям нашего пари.

Астролог сделал величественное движение рукой.

— Друг мой, ведь я уже доказал вам своим предупреждением о грозящей вам опасности, свою привычку бороться в открытую, несмотря на то что в пари, в любви и на войне, как известно, дозволены все средства.

Доктор поблагодарил его наклоном головы.

— Доктор, вы обратили внимание на обилие придаточных предложений в речи синьора Донати? — шутливо осведомилась графиня.

— Конечно, я обратил на это внимание, равно как и на то, что синьор астролог не забыл перечислить нам поприща, на которых все средства хороши для победы: пари, война и ...

Но графиня перебила его:

— Быть может, вы объясните, чем может помочь вам слабая женщина?

— Да, да... Я попрошу вас завтра утром разыскать одного из священнослужителей собора святого Марка.

Графиня удивленно подняла брови.

— Вы снова шутите?

— Нет, это серьезно. Моя просьба вызвана одним щекотливым обстоятельством. Отыщите одного из исповедников собора, по возможности постарше, помудрее и потерпеливее. И Скажите ему так: «Отец мой, я хочу вам задать вопрос этического порядка...»

Доктор задумался.

— Продолжайте, — сказала графиня, — что мне следует сказать духовнику? О чем спросить?

Доктор рассеянно кивнул и продолжил:

— Вы скажете ему следующее. Случилось так, что нечто, принадлежащее одному человеку, вот уже долгое время находится в доме другого человека, который и не подозревает об этом. Ценности спрятаны в тайнике, о существовании которого никто не догадывается. Никогда не догадалось бы об этом и то лицо, которое имеет на них право, если бы не вычитало об этом кладе в старинной книге. Что следует предпринять этому человеку в подобных обстоятельствах? Что делать ему в том случае, если человек, в доме которого в настоящее время находится клад, сочтет, что эти ценности принадлежат ему, и посчитает претензии со стороны подлинного владельца посягательством на его собственность? Что делать, если этот человек не захочет передать законному владельцу даже части этих ценностей? Кто тут будет прав? И как рассудить это дело? Смеет ли тот, кому принадлежит клад, тайным образом завладеть им? Попросите священника дать вам совет, который будет владельцем ценностей выполнен в точности. Он готов подарить домовладельцу, в доме которого находятся теперь ценности, некоторую их часть. Следует ли ему это делать? И если да, то какую долю выделить? Просите его дать вам ответы да все эти вопросы, с тем чтобы снять с этого человека, с его души множество забот и сомнений. И еще, делла Кроче не должен знать, что вы находитесь в Венеции.

Доктор умолк.

Графиня не сводила с него разгоревшихся глаз, все в ней свидетельствовало о пробудившемся любопытстве и внимании.

— Вы... Кажется, вы действительно не шутите.

Он кивнул.

— Я говорю все это совершенно серьезно. И я знаю, что говорю.

— Скажите, доктор, а почему вы сами не можете пойти к исповеднику?

— Заранее можно предположить, что результат вашего посещения будет более благоприятным, чем нежели к духовнику явится бородатый еврей, доктор из Амстердама.

Графиня расхохоталась.

— Так, значит, вы опасаетесь, что вам ответят отрицательно? Или что вам велят отдать сорок процентов? — Помолчав, графиня добавила: — Только не думайте, что я вам поверила'. Просто я люблю красивые сказки, это у меня в крови.

Доктор улыбнулся:

— Посмотрим, что вы скажете, когда эта сказка станет былью!

И он обратился к астрологу. Во время всего этого разговора по лицу синьора Донати скользила ироничная улыбка.

— А вас, уважаемый синьор соперник, я попрошу вот о чем. Вам придется заняться тем, чем я заняться не могу, потому что в таком деле меня наверняка постигнет неудача. А так как это в интересах графини...

Астролог величественно возвел руку.

— Никаких объяснений, уважаемый доктор, никаких объяснений. Я ведь уже сказал вам, что охотно помогу.

— В таком случае я попрошу вас завтра отыскать дом номер 27 по каналу святого Иеронима. Мне нельзя там показаться.

— Рио-Сен-Иеронимо, 27? — переспросил Донати. — Это так называемый дом делла Кроче? — удивился астролог.

— Да, верно. Мне кажется, что синьор делла Кроче стеснен в средствах и не в состоянии оплатить услуги своих помощников. Так ли это на самом деле, вот что хотел бы я выяснить завтра.

Астролог попросил уточнений, в чем именно заключается данное ему поручение.

— Разыщите этот дом и, когда слуга синьора впустит вас, затейте с ним разговор. В качестве предлога можете сказать, что собираетесь снять в Венеции дом и что слышали, будто этот дом сдается. Попытайтесь ознакомиться с внутренним расположением помещений и установите, сколько у синьора делла Кроче слуг, один или несколько. Если заметите, что слуга не особенно доволен своим господином, попытайтесь подкупить его.

— Подкупить? — В голосе Донати прозвучал ужас.

— Совершенно верно, подкупить, — сказал доктор. — Вы поступите так же, как в свое время поступал ваш родной город Венеция, подкупавший вассалов своих противников. Поручаю вам сделать примерно то же самое, что в свое время делалось дожами Дондоло и Моцениго. И помните, вы действуете в интересах графини Сандры, а в чем заключается ее благо, вы знаете от своих звезд.

Синьор Донати, убедившись в серьезности возлагаемого на негр поручения, склонил голову.

— Ну, хорошо, я, допустим, подкуплю его. А что мне делать дальше?

— Добиться от него послушания, — сказал доктор. — Я оплачу его услуги, сколько бы это ни стоило. А вы добейтесь того, чтобы на него в дальнейшем можно было положиться. — И, обратившись к графине, он добавил: — Я ухожу. Но прежде, сударыня, примите от меня маленький подарок. И в знак приязни ко мне не откажитесь носить его.

— Подарок? — удивилась графиня.

Доктор достал из кармана маленький сверточек и вручил ей. Там оказалась вуаль, причем довольно густая.

— Вы хотите, чтобы я носила это? Вы не желаете более лицезреть меня? Право, эта вуаль так густа, что под нею совсем не будет видно моего лица.

— Из-за делла Кроче.... Он не должен знать, что вы находитесь в Венеции.

— Делла Кроче! Но ведь завтра я должна отправиться в собор. Там-то, думаю, у меня мало шансов с ним встретиться!

— Не уверен! — смеясь, ответил доктор. — Именно там вы можете встретить его скорее, чем в любом другом месте.

Графиня удивленно уставилась на доктора, но последний, не вдаваясь в дальнейшие объяснения, поднялся с места и поспешил распрощаться.

— Я исчезаю на сутки, — сказал он. — Мы встретимся здесь, завтра вечером, в десять часов. Синьор Донати, я надеюсь, вы принесете мне известие об удачно выполненном поручении. А вы, графиня, прошу вас, не забудьте, что я жду ответов священника. А теперь, друзья мои, до свидания. Сударыня, не забудьте надеть вуаль!

И доктор, спустившись вниз, растворился в толпе. Астролог и графиня молча переглянулись. Донати, наконец, первым нарушил молчание. Пожав плечами, он сказал:

— Наш доктор сошел с ума! Но меня это не касается, я выполню свое обещание.

Графиня в это время медленно прикрепляла вуаль к своей шапочке.

— Не думаю, чтоб она была мне к лицу, — сказала она, — но зато она из венецианских кружев, как и платочки, вызвавшие сегодня ваш гнев.

На следующий день, ровно в десять часов вечера графиня и астролог снова явились в маленькое кафе на площади. Доктор Ц. был уже там и ожидал их появления.

Он казался рассеянным и молча выслушал сообщения своих сообщников.

Первой заговорила графиня.

— Духовник разрешил тому человеку тайком завладеть кладом и присудил в пользу лица, под кровом которого находились ценности, одну треть.

— И у него не было никаких сомнений в законности тайного овладения кладом?

— Он сказал, что это очень запутанный казуистический случай. Но все же он разрешил его так, как вам это было желательно.

Доктор облегченно вздохнул.

— А вы, синьор Донати? Вы преуспели в своем деле?

На лице астролога изобразилось торжество.

— Мне открыл дверь человек, который, как выяснилось, единственный слуга в доме. И мне удалось его подкупить.

Доктор удовлетворенно потер руки.

— Нет опасности, что он продастся вторично? Вы понимаете, кого я имею в виду?

— Совершенно исключено. За пятьсот лир Он целиком в вашем распоряжении.

— Это недорого! Разрешите тут же возместить вам расходы.

И доктор протянул астрологу деньги.

— Позвольте мне обоих вас поблагодарить за оказанные услуги. Все их значение выяснится обязательно, но несколько позже.

И доктор взглянул на часы.

— Теперь мне не остается ничего другого, как выжидать! Надеюсь, вы не откажете мне в любезности разделить со мною это ожидание?

Графиня поспешила заметить:

— Сударь, я не только разделю с вами ваш досуг, но собираюсь не покидать вас в течение всего вечера, пока вы, наконец, не объясните нам, что все это значит. Подозреваю, сегодняшний вечер преподнесет нам что-нибудь еще.

— Совершенно так! Но только вы напрасно думаете, что я позволю хрупкой женщине принять участие в экспедиции, которая может оказаться очень опасной.

— А вы напрасно думаете, что я не смогу настоять на том, чтобы непременно принять участие в этой экспедиции.

И она вызывающе взглянула на доктора, отчего тот рассмеялся.

— Ну а вы, синьор Донати? Что намереваетесь предпринять вы?

— Разумеется, последую за графиней, даже если она отправится в огонь или воду.

— Я понимаю, эта жертвенность вызвана вашей любовью к астрологии. Я не ошибся?

Донати промолчал.

— Собственно, чего мы ждем, доктор?

— Нам следовало бы дождаться, пока совсем стемнеет и маленькие улочки близ собора святого Марка погрузятся во мрак. Но если вам угодно, мы можем пуститься в путь немедленно.

И они поспешили покинуть кафе.

Доктор повел своих спутников через площадь, к северному фасаду собора святого Марка. Перейдя мост, переброшенный через канал, они укрылись в тени старого портала. При свете газового фонаря графиня успела прочесть наименование канала, то был Рио-ди-Палаццо. Немного дальше мерцала тыльная сторона Дворца дожей.

— Зачем вы привели нас сюда? Уж не затем ли, чтобы мы взглянули на оборотную сторону медали, служащей предметом восторгов туристов?

Доктор хихикнул.

— Вы правы, пожалуй! Если бы я склонен был к мелодекламации, то сказал бы, что привел вас сюда для ознакомления с теневыми сторонами жизни.

— Вы говорите, по своему обыкновению, загадками. Ведь я вам запретила это!

— Я видел, как он прошел туда в пять часов, — как ни в чем не бывало продолжал доктор. — Раньше восьми-девяти часов он не мог приступить к своей работе. Пожалуй, он уже заканчивает ее.

— Вы снова говорите загадками! — укорила его графиня.

— Запаситесь терпением, любезнейшая синьора, и тогда вам суждено будет увидеть нечто поразительное.

Графиня решила повиноваться. Почти час они провели в безмолвном ожидании. По небу проплывали облака, подсвеченные луною. В лунном свете они походили на скульптуры, то мерещилась средь них Даная, то Европа на спине быка, то венецианский лебедь с белою Ледою.

— Лунная ночь! — заметил доктор. — Она будет для него помехой. Но эта улочка погружена во мрак и безлюдна. Скорее всего, он полезет в окно!

— Вы говорите о делла Кроче? — взволнованно шепнула графиня.

— Тише! — прошептал доктор. — Часы пробили полночь! Наступил час влюбленных и воров! Светит луна... Но что там?..

От густой сплошной тени, отбрасываемой домами, отделилась узкая тень и заскользила вдоль канала. На миг она замерла в подворотне и осторожно огляделась по сторонам. Трое ожидавших по другую сторону канала почти одновременно узнали эту тень.

— Но ведь он вышел из собора, — шепнула графиня. — Из собора святого Марка!

— Тише! — шепнул доктор.

Тень более не колебалась. Она стремительно бросилась в узкую улочку. Доктор выждал немного и вместе со своими спутниками двинулся вслед за синьором Кроче.

— Осторожнее! — предостерег доктор. — Он не должен нас видеть... Смотрите, пересекает площадь! Да он еще отважнее, чем я полагал! По-видимому, собирается сесть в гондолу! Было бы совершенно излишне снова затевать гонки по каналу. Пройдем здесь, по набережной.

И доктор повел графиню и астролога по запутанной сети улочек. Наконец они очутились перед воротами запущенного и, казалось бы, безлюдного дома.

Доктор постучал в дверь и подтолкнул астролога вперед.

— Теперь очередь за вами! —сказал он.—Посмотрим, хорошо ли вы решили задачу со слугой. Если окажется, что он обманул вас и остался верен своему господину, нам придется прибегнуть к иным средствам.

Но опасения были напрасны. Дверь отворил смуглый, сорока примерно лет, слуга, подозрительно оглядевший пришельцев. Но, завидев астролога, он просветлел и поспешил впустить пришельцев в дом.

— Как вас зовут, уважаемый?

— Джакомо.

— Хорошо, Джакомо, сегодня вы свободны. Нам необходимо уладить с вашим хозяином кое-какие дела, желательно, чтобы никто не помешал нам.

Слуга ухмыльнулся. Доктор опустил руку в карман и вытащил банкноту.

— Вот вам, Джакомо! Этого хватит на добрый ужин с бутылочкой хорошего вина и в придачу на поездку... ну, хотя бы в Рим.

— Спасибо, синьор!

Подкупленный Джакомо спешно схватил деньги и бросился наверх, за своими пожитками. Через две минуты его уже не было в доме.

— Теперь путь свободен, — заметил доктор, — и мы займемся освобождением Этьена.

Шмидта они обнаружили очень скоро, в подвале, связанным по всем правилам тюремного искусства. Когда Этьена развязали, он удивленно воззрился на графиню и на астролога.

— Вот и я, мой друг, — сказал доктор. — Если бы мне не удалось проникнуть сюда сегодня, я обязательно явился бы завтра в сопровождении полиции. В Италии, согласитесь, мы вправе обратиться за содействием к полиции, ибо здесь мы весьма почтенные, ничем не запятнавшие себя граждане, тогда как во Франции... Страшно вспомнить! А теперь пойдемте и приготовимся к встрече с хозяином дома. Он должен появиться с минуты на минуту.

И в самом деле, ждать пришлось недолго. Не успел еще Этьен расправить затекшие члены, как с канала послышались удары весел, к подъезду причалила лодка. Мужской голос окликнул Джакомо, но тот не появлялся. Синьор делла Кроче покинул гондолу и поднялся по ступенькам к дому. Доктор и его спутники из тактических соображений разделились на две группы, решив представиться хозяину, когда он включит свет.

— Джакомо! Куда этот негодяй запропастился? Джакомо! — звучал совсем близко голос делла Кроче.

И тотчас он увидел перед собою вместо Джакомо—доктора Ц. Первым поползновением Кроче было опустить руку в карман, но, прежде чем успел он это сделать, сзади его охватили железные объятья верного Шмидта.

Борьба завязалась короткая, но решительная. Несмотря на мощные клещи шоферских рук, итальянцу удалось вытащить руку из кармана. Прогремело два выстрела. Одна пуля пробила венецианское зеркало — славное произведение этого города. А вторая, пролетев мимо носа доктора Ц., влепилась в стену.

Нападавшим с трудом удалось обезоружить итальянца, и доктор поспешил за веревками, связывавшими незадолго до того Этьена. Наконец делла Кроче был обезврежен и усажен в кресло.

— А теперь посмотрим-ка, что находится здесь, — сказал доктор, берясь за портфель, принесенный делла Кроче.

И доктор бережно понес портфель к столу. Расчистив стол, он встряхнул тяжелую, гладкую скатерть, расстелил ее и только после этого отпер портфель.

Заглянув в его нутро, он сказал:

— Ну вот, конечно же, как я и говорил... Но сначала, графиня, разрешите мне объяснить вам все, что требует объяснения.

И доктор снова запер портфель.

Синьор У го делла Кроче разразился потоком проклятий. Доктор не стал прислушиваться к его словам и подал знак Этьену. Тот вытащил из кармана большой черный платок, одного взгляда на который итальянцу хватило, чтоб умолкнуть. Тем не менее Этьен, рискуя целостью своих пальцев, засунул платок в рот связанного, дабы тот не мог прервать объяснений доктора.

Теперь все присутствующие, словно завороженные, смотрели на доктора. Доктор заговорил...

— Шестьсот тридцать шесть лет тому назад, — начал доктор, обращаясь, главным образом, к графине, — в Венеции высадился человек, совершивший множество чудесных деяний. Он прошел всю Азию, бывшую в те времена для европейцев сказочным краем, перевидел сотни различных народностей, научился чужим обычаям, завоевал доверие восточного деспота и в течение семнадцати лет пробыл его советником и наместником в одной из провинций Востока. Потом он возвратился на родину с огромным запасом знаний и рассказов и с несметными сокровищами. Путешественник ожидал, что его встретят с почестями, но, увы, его постигло глубокое разочарование.

Земляки не только не сочли нужным воздать должное знаниям и заслугам, но даже не поверили его интереснейшим рассказам; над ним потешались, его высмеивали, объявляли во всеуслышание лжецом и фантазером. Потом наградили кличкой, оставшейся за ним на всю жизнь: мессер Милльоне! Вот как Венеция отблагодарила одного из своих сыновей, столько сделавшего для ее славы! Легко представить, как это повлияло на Марко!

Он отправился на войну и сражался за Венецию, попал в плен и там написал свои мемуары — их он продиктовал сотоварищу по плену. Но ничто не могло изменить отношения к нему венецианцев. Они приняли его повествование как занимательный вымысел, и только.

Он женился, но и семья не дала ему счастья и покоя. Ни жена, ни остальные члены семьи не хотели или не могли понять эту пылкую натуру. Я говорю это, отнюдь не желая задеть присутствующих здесь потомков этого рода, — добавил доктор с легким поклоном.

Графиня задумчиво улыбнулась.

— Дальше, дальше, доктор! Не отвлекайтесь!

— Шестьсот лет спустя, — продолжил доктор, — примерно тридцать лет назад, случилось так, что один из потомков стал задумываться над судьбой своего славного предка.

Он начал изучать мемуары Марко Поло, и, по мере того как углублялся в изучение этих трудов, у него сложилась целая теория, основывавшаяся на том, что человек, столько выстрадавший от своих земляков и близких, нс мог не ожесточиться. И эта обида на всех была, очевидно, настолько сильной, что не могла не претвориться в действие.

Возможно, этот человек, на долю которого выпали презрение и насмешки близких, не захотел, чтобы эти близкие унаследовали его сокровища, собранные за долгие годы пребывания на Востоке. Подобное не представляется невероятным и не противоречит свойствам человеческой натуры. Но что в таком случае сделал он со своими сокровищами, о которых не раз упоминал в мемуарах, описывающих семнадцатилетнее пребывание на Востоке? Сохранилось завещание Марко Поло, но там ни о каких сокровищах не упоминалось. Также нет сведений о том, что он завещал большие суммы церкви, что в ту пору было весьма распространено. Потомок Марко Поло выстроил ряд предположений, но проверить их, за полным отсутствием каких-либо документов, не было возможности. С другой стороны, эти предположения, не оставлявшие его в покое, ни с чьей стороны не вызывали протеста, так что ему предоставлялась полная свобода теоретизировать. В течение ряда лет этот человек, покинув родину, скитался по Европе.

Графиня Сандра побледнела.

— Дальше, доктор, дальше!

— В один прекрасный день, — продолжал доктор, — нашему теоретику пришел на помощь случай. Он оказался в Страсбурге — этот город был тогда немецким — и занялся в библиотеке изучением различных изданий мемуаров своего предка. Он отмечал в них все то, что служило подтверждением его теории. Многие места, упоминающие о сокровищах, привезенных Марко Поло, отметила на полях его рука. Кстати, надо заметить, что все эти сокровища, которыми обладал Марко Поло, не отразились на образе его жизни в Венеции. И потомок путешественника не мог не думать о том, что сокровища были просто-напросто спрятаны.

Но все эти догадки и находки нисколько не приблизили любознательного потомка Марко к разрешению задачи. Нового материала он не находил, а старый уже был им изучен. Тщетно перерыл он все библиотеки Европы, тщетно перебирал груды томов, перелистывал мемуары современников предка. И вот однажды, в Страсбурге, ему посчастливилось наткнуться на то, что он так долго искал. Он нашел вот это.

И с этими словами доктор взял со столика маленькую, переплетенную в пергамент книгу — подняв ее над головой, доктор показал ее всем присутствующим.

Графиня и астролог удивленно смотрели на старинную рукопись, Шмидт многозначительно ухмылялся, а синьор делла Кроче метал на доктора взгляды, исполненные ненависти. Тщетно пытался он освободиться, узы, наложенные на него Этьеном, были весьма прочны. Видя тщету усилий, итальянец успокоился, и доктор продолжал:

— Ныне, для того чтобы ознакомиться с этой рукописью, библиотека Страсбурга требует поручительства двух известных ученых. Я с этим столкнулся лично и, назвав двух поручителей, дождался выполнения формальностей для получения манускрипта на руки. Но там же я узнал, что рукописью можно завладеть и без подобных сложностей, просто обладая достаточно проворными пальцами и быстрыми ногами... — Доктор глянул на Кроче, потом продолжал: — Не знаю, на каких условиях эта рукопись выдавалась двадцать лет назад, но потомок Марко Поло выполнил необходимые условности, и 23 октября книга была ему выдана. До закрытия библиотеки он успел просмотреть лишь половину рукописи. На следующий день граф предполагал вернуться в библиотеку и продолжить изыскания, но судьба распорядилась иначе. В тот вечер он встретил одного из своих земляков, и тот нанес ему смертельное оскорбление, которое могло быть смыто лишь кровью. По-видимому, оскорбитель рассчитывал, что граф ди Пассано не осмелится вызвать его на дуэль в стране, где дуэли запрещены и допускаются лишь в офицерской и корпорантской среде. Но граф, несмотря ни на что, вызвал своего обидчика, дуэль произошла на следующее утро, и граф смертельно ранил противника. Графу грозило тюремное заключение, и ему не оставалось ничего другого, как спасаться бегством. Он покинул страну.

Доктор замолчал и нерешительно взглянул на графиню, грудь которой взволнованно вздымалась.

Кивком головы она предложила ему продолжать повествование, и он повиновался.

— Дальнейшая судьба графа никак не связана с моей историей. Я ограничусь лишь указанием на то, что его интерес к Марко Поло, с тех пор как он убедился в существовании книги, в которой, быть может, скрывалось подтверждение его теории, возрос еще больше. Но дуэль, а затем и война лишили его возможности вернуться в Страсбург. У него был единственный ребенок — дочь. Возможно, что, взяв за образец поведение и поступки своего предка, он, боясь быть непонятым, не упоминал о своей теории и не рассказывал о том дочери.

Графиня Сандра качнула головой и молвила:

— Да, он никогда и словом не обмолвился обо всем этом. К тому же я и видела его очень редко. Так что, доктор, ваши рассказы кажутся мне сказкой, но сказка эта звучит весьма правдоподобно.

Доктор в знак расположения поклонился графине. Потом повернулся к связанному хозяину дома.

— Но существовал некто, кому граф в минуту слабости доверился. Это был один из земляков, с которым граф . познакомился во время своих бесчисленных странствий.

И вот он решил использовать благоволение доверившегося ему человека в своих интересах. Не раз он одалживал у него деньги, притворяясь, что питает к нему дружеские чувства. Человека этого зовут Уго делла Кроче, но он не брезгует и другими именами. Поначалу, узнав о теории графа, этот человек не придал ей значения. В ту пору к тому же у него было много других, более актуальных начинаний, которым он уделял внимание. Но в один прекрасный день он встретился в Амстердаме с дочерью своего покойного благодетеля, и ему пришло в голову, что, может быть, она располагает документами семейного архива, в которых можно было бы найти дополнительные сведения о теории графа. Он пробрался в ее комнату в отеле и основательно перерыл ее вещи. При этом он не погнушался даже списком должников графа, в котором значилось и его имя. Захватил ли он при этом еще какие-нибудь документы, проливавшие свет на теорию покойного графа, мне неизвестно.

Возможно, что это так и было, потому что, когда через два дня я оказался в Страсбурге, он был уже там. После ряда попыток мне наконец удалось получить доступ к старинной рукописи, над которой двадцать лет назад корпел граф. При этом я обнаружил, что в моих изысканиях мне приходится считаться с наличием соперника, которым был не кто иной, как синьор делла Кроче. Мне удалось опередить его в ознакомлении с манускриптом, но в решающую минуту синьор делла Кроче похитил у меня плоды моих поисков. Тогда я и мой верный спутник Этьен погнались за дерзким вором, пересекли половину Франции, добрались до итальянской границы, где, однако, синьор Кроче приветствовал нас весьма своеобразно, он добился нашего ареста по обвинению в похищении манускрипта!

При воспоминании об этой ловкой проделке итальянца доктор хихикнул, но виновник этой остроумной выходки почему-то не склонен был разделить веселье доктора.

— Теперь мне следует упомянуть о самой рукописи, доверенной мне под поручительство двух моих ученых друзей. То были мемуары мессера Рустичиано из Пизы. Что в них содержалось? Да много всякой всячины, и лишь в одном месте приводилось интересное сообщение о судьбе Марко Поло. Там описывалось, как Рустичиано посетил старого путешественника незадолго перед его смертью. Там же было сказано, что Марко решил завещать жене и дочерям лишь столько, сколько он должен оставить им по закону. Таково было наказание за их неверие! Должен заметить, — добавил доктор, обращаясь к графине, — что эти свойства отнюдь не были унаследованы его потомками. В столь же малой степени собирался Марко Поло облагодетельствовать родной город, встретивший его насмешками. Дальше, однако, мы не находим никаких упоминаний о судьбе сокровищ Марко Поло. Внезапно его фантазия начинает витать вокруг голубей. «Голуби пугливы, и их нелегко поймать, — говорил он своему другу. — Венеция — город голубей, и они являются лучшим украшением города. Будь кроток, как голубь, и мудр, как змея, и тогда ты достигнешь своей цели, — так говорил святой Марк, покровитель этого города. Вспомни, Рустичиано, о моих словах и о словах святого Марка, когда услышишь о моей смерти!»

Вот так примерно звучали слова Марко Поло, обращенные к другу. Рустичиано не придал этим словам никакого значения, сочтя за бред старого, истерзанного жизнью человека. Откровенно говоря, когда я прочитал эти слова в рукописи, и мне они показались лишенными смысла.

На протяжении всей дороги, гоняясь за синьором делла Кроче, похитившим старинную книжонку, полную каких-то бессмысленных изречений, я и позабыл обо всех этих речах Марко Поло, сказанных им в преддверии смерти. И лишь оказавшись в заточении, в тюрьме городка Сен-

Жан-де-Морьенн, я начал догадываться, что в словах этих наверняка кроется какой-то глубокий смысл.

И доктор снова усмехнулся. Синьор делла Кроче, рот которого был заткнул платком, испустил глухой стон, похожий на проклятье.

— О чем думаешь прежде всею, когда слышишь слово «Венеция»? — спросил доктор. —- Прежде всего вспоминаешь о соборе святого Марка и о голубях. «Что, как не собор святого Марка, величайшая драгоценность Венеции? Голуби пугливы, и их нелегко поймать! Пусть тот, кто менее пуглив, чем голуби, и хитрее змеи, перехитрит их!.. Вспомни об этом, Рустичиано, когда услышишь о моей смерти!» Я столько размышлял над этими словами, что тотчас по прибытии в Венецию направился на .площадь святого Марка. Голуби, ранее содержавшиеся на средства Венецианской республики, ныне существовали милостью туристов. Услужливые фотографы тут же предлагали мне увековечить себя с голубями на плечах. Там же толклись и продавцы корма для птиц. Но я прошел мимо, мое внимание привлекал собор. Я не раз бывал в нем и ранее, но сейчас он предстал передо мною совсем в другом облике. Я будто не видел ни пяти сотен мраморных колонн, ни мозаик, ни, наконец, бронзовых коней. Меня интересовало совсем другое — я искал памятную доску с изображением голубя. И наконец мои поиски увенчались успехом...

Напряжение слушателей достигло апогея. Щеки графини Сандры ди Пассано порозовели. Этьен даже приоткрыл рот, а синьор Донати отбросил свой обычный скептицизм... Синьор делла Кроче злобно следил за доктором, не сводя с него воспаленных глаз.

— Памятная доска, — продолжал доктор, — была водружена на восточной галерее, в укромном месте, и, по-видимому, о ее существовании было основательно забыто. Да она и не представляла собою особенного интереса. На ней была изображена голубка с оливковой ветвью в клюве — символ, встречающийся нередко. Под голубкой красовалась следующая латинская надпись: «Эта доска водружена дворянином Марко Поло». Вот и все. Никакого упоминания о том, в знак чего, какого события или в память о каком святом установлена эта доска. Но именно краткость надписи и была красноречивее всего. Остаток дня я провел, наблюдая за площадью святого Марка, являющейся центром венецианской жизни. После обеда мне удалось увидеть синьора делла Кроче, выходившего из собора святого Марка с весьма довольным видом.

Из этого я сделал вывод, что синьор делла Кроче успешно разрешил стоящую перед ним задачу. Я стал размышлять над тем, что и как следовало мне предпринять. Прежде всего я послал моего приятеля вслед синьору Кроче с тем, чтобы он дал себя перехитрить и похитить. Потом я встретил вас, графиня, и вас, синьор Донати. Мы вместе были свидетелями того, как делла Кроче попался на мою удочку. Затем вы любезно помогли мне в подготовке и организации сегодняшней встречи. И вот мы все здесь встретились! Надеюсь, теперь я объяснил вам все непонятное прежде?

Графиня бурно запротестовала:

— Вы ничего, сударь, не объяснили! Что означает эта памятная доска? Почему вы посылали меня к духовнику? И наконец, чего ради мы здесь?

— Три основных вопроса! — констатировал доктор. — Хорошо. Памятная доска означает, что мессер Милльоне спрятал там свои сокровища. Ведь и сегодня среди католиков распространен обычай установки мемориальных досок. Но Марко Поло превратил эту доску в своего рода сейф. Да и действительно, в те времена соборы были единственными местами, где что-либо могло находиться в сохранности. Если вы, графиня, вспомните вопросы, которые надлежало вам задать духовнику, то вам станет ясно, почему я послал вас к нему. Если бы я отправился к церковным властям и изложил все, что мне стало известно и над чем всю жизнь бился, ваш отец, то результатом явилось бы то, что церковь сочла бы необходимым предъявить права на эти ценности. Однако вам удалось получить у духовника разрешение взять сокровища без ведома того, в чьем доме они сохранялись. А так как я весьма щепетилен в вопросах чести, то я и предоставил всю черную работу проделать синьору делла Кроче. И поэтому, чтобы сказать ему «спасибо» за проделанную им работу, мы и собрались здесь!

С этими словами доктор распахнул портфель и высыпал его содержимое на стол. У присутствующих вырвался единый непроизвольный возглас удивления, ну а делла Кроче смог издать только заглушенный платком стон.

На скатерти засверкало множество драгоценных камней, струящих разноцветные отсветы и сияющих всеми цветами радуги. На скатерти лежали драгоценные камни самых разных видов — бриллианты, рубины, изумруды, камни, и поныне имеющиеся в ювелирных магазинах, и такие, названия которых давно забыты. Глядя на эти магически притягивающие взгляд камни, собравшиеся чувствовали, что их охватывает трепет. У каждого из этих камней была своя история. Они приносились в дар восточному властелину — раскосые, бородатые люди, собиравшие дань именем Кублай-хана, принимали их, взвешивали, проверяли, смотрели на свет. Эти камни были свидетелями пышных празднеств и оргий при дворе хана, пиров, на которых из золотых сосудов пили кумыс, с золотых блюд ели мясо. Потом им суждено было перейти в собственность юноши-европейца, снискавшего благоволение властелина, — снова большое путешествие через пустыни и горы, затем морем, пока они не оказались в Венеции, где шестьсот лет назад их принял под свою защиту святой Марк и его голуби.

Наконец графиня отвела взгляд от камней.

— Взгляните, синьор Донати! Разве эти камни не великолепны?

У доктора вырвался легкий вздох. Первая мысль графини была обращена не к нему... Астролог важно кивнул и пробормотал:

— Да, великолепны...

Графиня скользнула рукой по сокровищам Кублай-хана.

— Мне эти камни напоминают о Хуанхе и Янцзы, — заметила она, — о желтой и голубой реках! В этих драгоценностях столько же экзотического, сколько его в далеких странах Востока.

Снова заговорил доктор:

— Мне кажется, мы злоупотребляем гостеприимством хозяина дома, синьора делла Кроче. Этьен, проверьте узлы на веревках, они должны продержаться хотя бы до утра. Надеюсь, синьор, вы извините нас за то, что мы поместим вас в помещение, где вы оказывали гостеприимство моему другу Этьену? Полагаю, это помещение самое надежное из всех, имеющихся в вашем доме. Теперь вам придется на собственной шкуре испытать, насколько приятно там находиться. Завтра, обещаю вам, вас освободят, и сделает это венецианская полиция, с которой, если я не ошибаюсь, у вас неважные отношения. Право, я буду весьма огорчен, если окажется, что вам пришлось одно место заточения сменить на другое. Но что поделать? Ваш род деятельности всегда был связан с известным риском. От одного только предостерегаю вас — не вздумайте рассказывать о наследстве Марко Поло и обвинять нас в похищении сокровищ, хранившихся в соборе святого Марка... Единственным следствием вашей излишней болтливости окажется то, что вас вместо тюрьмы упрячут в сумасшедший дом, ибо никто не поверит вам. А теперь прощайте, синьор, и благодарю вас за ваше, порой несколько обременительное, внимание.

Закончив свой монолог перед пленником, доктор вместе со спутниками покинул дом делла Кроче. Доктор предложил графине руку, но особенно разговорчивым и галантным кавалером назвать его было трудно. Почти всю дорогу он молчал. Доктор торжествовал победу, принесшую гораздо больше удовольствия, чем если бы он выиграл в покер пять гульденов.

— Куда вы нас ведете, доктор?

Наконец-то они остановились перед небольшой гостиницей. К своему удивлению, спутники доктора увидели, что находятся возле моста Риальто. Им казалось, что они шли в другом направлении, так зыбка, неверна и обманчива Венеция ночью!..

— Сейчас уже поздно, — сказал доктор, — но нам все же следует подкрепиться. Сегодняшний день, мне кажется, заслужил, чтобы мы его отпраздновали.

И он четырежды стукнул в дверь. На стук вышел заспанный швейцар, но, увидев доктора, тотчас забыл о сне.

— Все в порядке, синьор, — сказал он, — сейчас я разбужу Лоренцо... Входите, господа!

Доктор и его спутники не заставили себя просить дважды. В то же мгновение часы в маленьком вестибюле пробили три. Графиня Сандра улыбнулась, пораженная предусмотрительностью доктора, и вновь ее улыбка была обращена к нему, а не к синьору Донати. Швейцар провел их в зал, расположенный на первом этаже. Красовавшаяся на дверях эмалированная дощечка сообщала, что это зал для свадеб и банкетов. Стол сервирован на четыре персоны и уставлен множеством закусок и различных блюд. Тут же находилось шампанское во льду.

— Вот видите, я бросил вызов судьбе, — сказал доктор, — я заранее распорядился о нашем празднике. Вряд ли такие игры с судьбой достойны серьезного ученого, но ведь я весьма необычный ученый.

— Вы восхитительны! — сказала сияющая графиня, и доктор почувствовал, что краснеет. Он пролепетал что-то в ответ, но графиня больше не слушала его. Внимание ее снова обратилось к синьору Донати.

За десертом доктор поднял бокал и произнес тост:

— Я весьма рад, что мне удалось довести свое дело до конца и разрешить поставленную передо мною задачу. Решение этой задачи выходило за пределы моей обычной деятельности, но я был рад возможности оказать вам, графиня, эту любезность. Ну а теперь разрешите мне сложить свои полномочия и, признав миссию законченной, вручить вам вот это.

И он протянул графине портфель. Графиня посмотрела на доктора с удивлением.

— Доктор, вы опять за свое! Опять — загадки! Вы неисправимы! О чем вы говорите? И чего ради вручаете мне сокровища Марко Поло?

Доктор виновато улыбнулся.

— Мне казалось, что я совершенно ясно выразил свою мысль, — сказал он в свою защиту. — Моя задача заключалась в том, чтобы стать душеприказчиком венецианца, почившего шесть веков назад. И я эту задачу выполнил. Я вручаю вам эти драгоценности, потому что они принадлежат вам.

— Мне! — воскликнула она. — Вы, доктор, с ума сошли! Разве эти драгоценности принадлежат мне?

— Они принадлежат вам хотя бы уже потому, что вы потомок Марко Поло по прямой линии. Прошу вас, не перебивайте меня... Во-вторых, они принадлежат вам как наследнице гениального человека, раскрывшего тайну наследства Марко Поло. Он овладел бы этим сокровищем, если бы не обстоятельства, сложившиеся не в его, пользу. Это он разгадал завещание Марко Поло, а я лишь шел по его следу. Повторяю, я очень рад, что мне суждено было оказаться душеприказчиком великого Марко Поло, и прошу вас принять эти ценности.

— А я отказываюсь принять их! Это вы раскрыли их местонахождение, преодолели все трудности, препятствия и опасности. Наследство мессера Миллионе принадлежит вам!

— Но это невозможно. Неужели вы не можете понять?

Графиня хранила молчание.

— Если бы я оставил драгоценности себе, то есть присвоил бы то, что мне не принадлежит, то чем бы я был лучше синьора делла Кроче? Ведь он так же, как и я, пользуясь вашими словами, преодолел все трудности, препятствия и опасности! У него столько же прав на это сокровище, как и у меня. Если бы я решил оставить драгоценности себе, то я оказался бы его собратом по ремеслу, а мне это не позволяет мое честолюбие. Ну, теперь-то понятно?

Она качнула головой.

— Я остаюсь при своем мнении. Вы нашли сокровище, и оно должно принадлежать вам.

— Оно мне не принадлежит. Мессер Милльоне завещал их тому, кто окажется достаточно прозорливым, чтобы установить не просто их местонахождение, а далее сам факт их существования, в который никогда никто не верил. И этим прозорливцем оказался ваш отец!

Графиня улыбнулась, затем сказала:

— На худой конец, если вы были не способны поделиться драгоценностями с синьором делла Кроче, то, быть может, вы согласитесь разделить их со мною?

Доктор отрицательно покачал головой. Но графиня не дала ему говорить.

— Поразмыслите-ка, — сказала она, — прежде чем давать отрицательный ответ. Если вы откажетесь, то весь клад снова возвратится к святому Марку. Можете не сомневаться, я это сделаю!

Доктор воскликнул:

— Но это было бы несправедливо! Церковь не претендует на эти ценности. Они — ваши, а церковь была лишь надежным местом для их сохранения. Я вам это уже доказал, и церковник также согласился с моей точкой зрения, хоть и не подозревая, о чем идет речь! Вопрос совершенно ясен, драгоценности — ваши, а если вам угодно, то вы можете отдать церкви причитающуюся ей треть...

— Я возьму сокровища при одном условии, если вы также возьмете одну треть. Соглашайтесь! Считаю до трех. Раз, два...

— Чего ради должен я принять этот дар? — воскликнул он. — Я провел порученное мне дело и дал вам совет. За консультацию мне следует получить с вас тридцать гульденов. Я ведь был единственным, с кем вы не рассчитались в Амстердаме. Помните? Да, не удивляйтесь, мне известно это со слов швейцара отеля, в котором вы останавливались. Я могу, повторяю, принять от вас только тридцать гульденов, поскольку эти деньги я заработал. Больше я ничего не приму... Ну хорошо, хорошо, графиня, я согласен!

— И три, — медленно закончила свой счет графиня. — Очень хорошо, доктор, что вы успели согласиться прежде, чем я сказала «три». Вы успели в последний миг. Если бы вы не согласились, то сокровища Марко Поло снова, говорю я вам, возвратились бы к святому Марку. Но кстати, я вспомнила... Вы заговорили о тридцати гульденах за прием... Но ведь вы же еще не объяснили мне моего сна.

— Вы обязательно хотите знать его объяснение?

— Конечно!

— Ну, как хотите! Но мне придется попросить уважаемого синьора Донати и нашего друга Этьена оставить нас наедине. Весьма вероятно, что объяснение сна будет связано с некоторыми моментами... я бы сказал, интимного свойства.

Астролог и верный Этьен покинули банкетный зал. Над крышами Венеции медленно розовело утро.

— Вам снилось, что вы лежали в слишком большой для вас кровати. Внезапно окно распахнулось, и вы увидели перед ним два переплетающихся дерева. Вдруг вы заметили, что деревья охвачены огнем, вас объял страх, и с криком испуга вы проснулись. Так ли я пересказал ваш сон?

Она кивнула. Лицо ее было напряженным и бледным.

— Чтобы объяснить смысл этого сна и путь, которым я пришел к его разгадке, я должен посвятить вас в некоторые области своей науки. Весь ваш сон указывает на то, что здесь налицо воспоминание детства: слишком большая кровать, детское содержание сна и прочее. Я попросил вас рассказать мне о вашем детстве, и вы вдруг вспомнили, что раньше уже видели этот сон. Сон по своему характеру был вам неприятен и связан с рядом тягостных переживаний. Что это были за переживания? Прежде всего, то было воспоминание о какой-то сцене, вам неприятной, свидетельницей которой вам против воли пришлось быть. В этом не приходится сомневаться. Большинство снов состоит из описаний и в этих описаниях «распахнувшееся окно» встречается очень часто. Оно означает, что вы просто проснулись и взглянули перед собою. И вы увидели два сплетенных дерева. Деревья также очень часто встречаются в описаниях снов — сны говорят примитивным языком первобытного человека и детей. Для детей деревья нечто одушевленное — маленькие дети рисуют деревья, снабжая их лицами, превращая сучья в руки. Ваши сплетенные деревья были людьми — мужчиной и женщиной. Кто были эти люди? В вашем детстве возле вас был только один мужчина — ваш отец. Моя наука утверждает, что нет более пылкой любви, чем любовь маленькой девочки к отцу или мальчика к матери. Многие не согласны с этой несомненной очевидностью. Взрослым трудно поверить в существование серьезных чувств в детском возрасте, а между тем это так. Нет более сильных ощущений и чувств, чем те, что мы испытываем в детстве. Детская любовь и детская ревность так же сильны, как чувства, посещающие нас в юности.

Доктор замолчал и после небольшой паузы продолжил:

— Полагаю, вы достаточно подготовлены для восприятия моей мысли... Маленькой девочкой вы боготворили отца и, когда однажды ночью, проснувшись и увидев, что боготворимое вами существо обнимает и целует гувернантку-француженку, пережили потрясение, о котором, возможно, на следующий день и забыли, но следы которого остались в вас глубоко, запечатлевшись в подсознательном «я». Сколь бы малы вы ни были, вы все же знали, что город, в котором это произошло, называется Страсбургом, и это наименование, с чем бы оно ни соединялось, хотя бы просто с гусиным паштетом, навсегда срослось в вашем сознании с болезненными переживаниями забытого события. Отец отдал вас в монастырь, темное воспоминание постепенно стало изглаживаться. Но по прошествии ряда лет оно снова всплыло в сознании. Вы спросите, почему? На этот вопрос я не могу ответить, но, возможно, умирая, в бреду ваш отец называл Страсбург, город, в котором оборвались его изыскания... Быть может, он умолял вас снова поехать туда и продолжить начатое им дело? Он никогда не говорил с вами о своей теории, но на смертном одре... Вот примерно какие объяснения представляются мне наиболее вероятными.

Графиня смотрела на доктора широко раскрытыми глазами, затаив дыхание. Потом она прошептала:

— Доктор, вы чародей! Я даже боюсь вас... Все, что вы сказали, — правда, совершенная правда. И теперь я понимаю все! Теперь мне ясно, о чем пытался сказать отец, умирая. По правде, я думала, что это бред умирающего!

Графиня задумалась.

— Но скажите, доктор, — продолжила она, — почему деревья оказались объяты пламенем?

Доктор улыбнулся.

— Это объяснить проще всего. Простите дешевый каламбур, но разве мы не сгораем в огне чувств? И разве страсть не обжигает нас? Ведь вы же были свидетельницей любовной сцены!

Графиня понемногу успокаивалась.

— Так, значит, мое отвращение ко всему, что связано со Страсбургом, основано только на этом? Не потому ли я не могла вспомнить -имени француженки, что хотела освободиться от воспоминаний, связанных с нею?

— Вы делаете успехи в психоаналитике, — смеясь, заметил доктор.

— Еще один вопрос, — перебила его графиня. — Скажите, доктор, что за оскорбление нанес моему отцу тот человек, которого он вызвал на дуэль?

— Я отвечу и на это, хотя, может быть, причиню вам некоторую боль. Ваш прадед, граф Карло Феличе ди Пассано, был последним комендантом Венеции. И он остался верен своей присяге. Поэтому, после того как борьба решилась в пользу Италии, ему пришлось бежать в Австрию. Его сочли изменником итальянского дела. Вот поэтому вам и вашему отцу пришлось путешествовать по австрийскому паспорту, хоть я и убежден, что в ближайшее же время вы перемените это подданство на другое.

И доктор тяжело вздохнул. Графиня не сводила с него глаз. А когда он направился к двери и окликнул астролога, она зарделась, словно роза.

— Синьор Донати, — сказал доктор, — старый мессер Марко Поло утверждал, что голубка пуглива и что поймать ее нелегко. Но мне кажется, что ее можно( перехитрить. Я убежден, что вам удастся победить меня на другом поприще. Разрешите чокнуться с вами.

И они торжественно опорожнили свои бокалы. Золотой рассвет вставал над Венецией. Сквозь щели жалюзи струился солнечный свет.

Доктор заговорил снова:

— Ну а что касается пари, заключенного нами в Амстердаме, то боюсь, что оно останется неразрешенным. Кому из нас в теории удалось наиболее глубоко проникнуть в духовную сущность клиентки, я не знаю, но кому это удалось на практике, мне известно. И я кланяюсь победителю!

И снова доктор поднял бокал — теперь в честь графини Сандры и астролога. Они оба глядели на доктора, словно не решаясь поверить своим ушам. В глазах графини светилось изумление и негодование вместе. Астролог же просто разгневался. Но добродушная улыбка доктора обезоружила его. Он был слишком простосердечен и мил, чтобы на него сердиться, и гнев их растаял. Отведя глаза от доктора, они скрестили взоры и, возможно, в глазах друг друга прочли нечто, о чем раньше не догадывались.

Доктор взял под руку Этьена и поспешил увести из зала. Внизу, под балконом, струились воды Большого канала, похожие теперь на поток расплавленного золота, струящийся между двумя шеренгами дворцов.

Дворцы в этот час казались высеченными из розового мрамора, с наступлением дня они померкнут, так же как и воды канала, обратятся в дряхлые неприглядные строения. Но сейчас город был прекрасен, словно сказочный сон. Доктор мечтательно глядел на древний город лагун. И внезапно, к сильному удивлению Шмидта, он воскликнул:

— Не все ли равно, кого вопрошаем мы, желая познать себя, — вечные ли звезды или свое собственное сердце?! Ведь в мире нет ничего, что прежде не существовало бы в нашей душе, и в нашей душе нет ничего, что ранее не существовало бы в этом мире! Счастлив тот, кто носит в своем сердце любовь!

И доктор снова возвратился в банкетный зал, где за мгновение до того наследница мессера Милльоне принесла в дар своему избраннику последнюю треть миллионов своего знаменитого предка.