Тайна Кабила

Глава 10

Глава 10

Он все-таки провел эту ночь с ней. Обнимая, вдыхая нежный аромат ее волос, уткнувшись в затылок, сливая свое дыхание с ее дыханием, обнимая трепетный стан.

И он не притронулся. По крайней мере, не в том смысле, какое вкладывают в это слово мужчины. Не поддался соблазну овладеть желанным телом, снова заклеймить, снова почувствовать себя его хозяином и рабом одновременно.

Он делал это не потому, что осторожничал. Агилас верил Эли, когда она заверяла, что сама готова и горит, призывно и провокационно вжимая свою круглую попку в его пах. Он намеренно давал ей время восстановиться, потому что знал, что следующее их соитие, следующий секс будет уже диким, откровенным, надрывным. Таким, который запоминается бегущей лавой крови по венам, табунами мурашек по чувствительной коже, ошеломляющими вспышками памяти в голове- откровенными и сокровенными одновременно.

Агилас еще не показывал ей всего спектра своего темперамента. Дал ей возможность к себе привыкнуть. Девочка ведь даже не представляла, какой дикой, сметающей все на своем пути энергетикой в постели он мог обладать. Женщины сходили с ума после ночи с ним. Другие мужчины меркли на фоне его пыла и мастерства. А они зализывали следы его необузданной страсти, чувствуя резь между ног- и все равно мечтали о том, чтобы встретиться снова, хоть раз снова почувствовать его власть над их телом.

«Мой мальчик, заклинаю, ты станешь тем, кто будет выжигать в сердцах мужчин зависть, трепет и восторг, а в женщинах пробуждать дикий экстаз и вожделение, съедая их утробы кислотой… Ты отомстишь им за меня- и тем, и другим. И тем, кто уничтожал меня своей любовью и страстью, и тем, кто уничтожал за то, что меня любили и вожделели»…

Его мать… Иногда ее образ вспоминался так отчетливо, иногда он был таким далеким, эфемерным, нереалистичным… Он как сегодня помнил ее нежную надушенную руку с красными ногтями, способную приласкать так, как никто другой. Иногда на этой руке были синяки- уродливые следы чьих-то пальцев, иногда острые царапины… Тогда, маленьким мальчиком, Агилас не понимал, почему его мать должна работать до поздней ночи, а потом спать до полудня. Другие мамы детей из его школы вставали с петухами и закрывали двери в свои дома на закате, а в его мирке все было иначе… Ему никогда не рассказывали про лампу Алладина и предприимчивого Ходжу Насреддина, его сказками были истории про прекрасный Лувр, сказочную реку Сену, страну вечной весны и любви- далекую Францию, откуда мама вынуждена была уехать, гонимая врагами, о которых не любила говорить. Судьба занесла ее в край вечной жары и мужского вожделения. Обнимая сына в их общей кровати, все еще источая запах парфюма и чужого праздника, она то пускалась в сладкие мечтания, то проклинала эту землю и искренне ее ненавидела, но не уезжала, каждый раз, рассуждая в пустоту, словно бы отвечая себе: «Ма шери (франц. дорогуша), разве где-то еще я смогу прокормить себя и сына? Эти нелепые танцы дают мне кров и хлеб»…

Танцы. Агилас с детства видел странные наряды матери- набедренные повязки, украшенные тысячами бисеринок, яркие лифы, открывающие шикарную грудь. Тогда, в детстве, она казалась ему невероятно красивой в этом пошлом барахле. Степень его пошлости он поймет многим позже, когда суровая правда жизни обрушится на него взрослением и постижением психологии мужчины. Тогда же он поймет, почему у них худо-бедно всегда водились деньги, откуда она неизменно возвращалась каждый день за полночь, привозя заветренные, но изысканные деликатессы, почему-то имеющие запашок мужского парфюма. Он догадывался, что еда была собрана с чужих столов, но урчание в животе заставляло его отбросить лишние вопросы и с удовольствием уплетать немного покрывшуюся корочкой фуа-гра или зачерствевший французский сыр.

«Вкус родины»… Так его мама называла эти блюда со сложными французскими названиями, а потом рассказывала о том, что наступит тот счастливый день, когда они поднакопять достаточно денег и триумфально вернутся в страну-мечту Францию…

Возвращение на родину так и осталось одной из сказок в исполнении матери. Флора угасла, как ночной цветок, в честь которого была названа матерью француженкой, когда ей едва стукнуло тридцать два. Лихорадка денге. Семь дней метаний по постели с дикой температурой и в бреду- и ее прекрасное белое тело стало недвижимым. В предсмертной агонии, когда ее изможденные легкие втянули последние остатки воздуха, отмеренного ей провидением, она улыбнулась, протянула руки с почти облупившимся красным маникюром сыну, глубоко выдохнула и так и застыла. Так Агилас Бензема остался один на один в этом мире. Хотя нет, не так.

Так родился Агилас Бензема. Он родился из милого десятилетнего мальчика, угловатого и стеснительного, но стойко переносящего обиды и задирки сверстников.

«Французский ублюдок, сын иностранной шлюхи, твоя мамочка трясла передо мной своей круглой задницей»,- он яростно кидался на любого, кто смел открывать свой грязный рот на его мать, но они все равно открывали. Языки на Ближнем Востоке такие же острые и длинные, как металлические клинки.

«Почему тебя зовут Агилас? Ты не достоин носить имя кабила…»- сколько раз люди усмехались над его красивым именем и французской фамилией. Да, тогда он был Бенуа, как его мать. И он совершенно не понимал, почему она не дала ему французское имя.

«Я искренне ненавижу эту землю, мальчик мой, но я любила твоего отца. Он это лучшее, что сотворил Алжир. Он был настоящим мужчиной. И он бы ни за что не допустил, чтобы мы оказались там, где оказались… Это он хотел, чтобы тебя звали Агилас- мой гепард, мой хищник, самое быстрый во всем свете»…

Своего отца Агилас знал только из рассказов матери, но и по ним представление о героическом папе-летчике было обрывочным. Он знал, что он был кабилом из Алжира, что они познакомились с его матерью в Париже, что он оттуда привез ее в Кабилию. Знал, что родственники мужа наотрез отказались принимать чужачку к себе, но мужчина ради любви пошел против всех… Пара жила в любви, ожидала ребенка, но военный летчик Зинеддин Бензема трагически разбился на своем самолете где-то над песками Сахары. Так гласила официальная «легенда» матери, поэтому Агилас с самого раннего детства возненавидел пустыню. Ведь это она забрала у него отца. Мама уклонялась от ответа всякий раз, когда мальчик спрашивал, почему же они не возвращаются во Францию. Так или иначе, она нашла свое пристанище здесь- каким-то образом начала исполнять восточные танцы в фешенебельных отелях и так неплохо зарабатывать. Поскольку Агилас родился после того, как умер его отец, его фамилию он не получил. Но как это часто бывает на Ближнем Востоке, судьба подбросила ему совсем неожиданный сюжет…

Он помнил тот день. Как только в дверь их квартирки в центре Алжира вошли незнакомые люди, оттащившие его от окостеневшего трупа матери, он перестал существовать как Агилас Бенуа. В тот день родился Агилас Бензема…

-Ты едешь с нами, мальчишка,- сказала строгая женщина в цветастом платье с белым платком на голове, завязанным бахромой наверх. Она смотрела в заплаканные глаза мальчика- и ее лицо было таким же неподвижным и каменным, как и у его матери на смертном одре. Только ее глаза были голубыми и лучезарными, а глаза этой незнакомки были такими же темными и жгучими, как его собственные…

Женщина оказалась его родной теткой. Той, которую он никогда не знал. Той, кто по странному стечению обстоятельств и из-за похоти его отца к его матери оказалась его родственницей. Лалла Булбул забрала мальчишку только потому, что своих детей у нее не было, родители умерли, как и единственный брат.

По местным меркам Лалла Булбул была важной дамой. Она работала за рубежом- в месте таинственном и пугающем, но известном своими золотыми богатствами. Булбул была главной по кухне в доме правителя одной из северных провинций Судана Бургана Галиона - а потому имела и комнату побольше, чем у другой прислуги, и неплохое жалование. Дом этой семьи был для нее всем. Не имеющая своей семьи, не знавшая любви к ребенку и мужчине, она всю себя отдавала этому дому. Дом отвечал ей взаимностью- хозяева относились к Булбул с уважением и даже тем, что отчасти напоминало любовь и привязанность.

Наверное, именно поэтому она и осмелилась обратиться к своим работадателям с просьбой привезти ребенка с собой.

«Летом он будет в горах Кабилии, я определю его в специальную школу-интернат, чтобы он изучал свои корни и язык, а если вы позволите, то зимы он будет проводить со мной здесь. Только если позволите, конечно…» Может быть, он станет ее лучом света в темном царстве… Так бастард ненавистной француженки, из-за которой семья Бензема лишилась своего главного светоча-сына, стал отдушиной для стареющей старой девы- кабилки.

-Забудь эту нелепую французскую фамилию, Агилас. Теперь ты Бензема. Наш род пусть и не богат, но он никогда не пятнал себя позором. Лишь твой отец оставил шлейф в виде связи с этой неверной, но видит Всевышний, возможно, так было суждено, чтобы в моей жизни появился ты… Как же извилисты и непредсказуемы порой бывают пути мактуб (араб.- предначертано, судьба)…

Булбул не была плохой женщиной. И она действительно полюбила мальчика. От нее он теперь узнал сказки Кабилии. Через нее познал ее вкусы, запахи, тайны, искренне полюбив. Он любил уезжать на родину отца- там он мысленно с ним разговаривал и как ему казалось, даже получал ответы на свои вопросы, заводил друзей, смотревших на него без космополитичного шовинистского алжирского презрения, возможно, потому что женщины в этих краях были свободнее и смелее- и позволяли себе любить и быть любимыми, в отличие от косных арабов в других частях страны.

Агилас рос не по годам умным и шустрым мальчиком. «Ты истинный Кабил, мой Агилас. Прости меня за то, что так поздно к тебе пришла…» -часто плакала стареющая Булбул.

Судьба тоже забрала ее раньше того, когда Агилас был к этому готов, пусть ему тогда было уже почти пятнадцать лет. Но провидение снова вывело его из мрака обстоятельств. Росший в известной суданской семье сметливый мальчик очень приглянулся хозяину дома. Тот видел в Агиласе качества и умения, коих не доставало в родном сыне- лентяе. А когда мальчик сам инициативно стал проявлять тягу помогать Бургану, тот решил помочь парню и поощрить его инициативу. Так Агилас начал учиться предпринимательской хватке, но и не только.

«Только глупцы считают, что деньги не пахнут. Они пахнут, мальчик мой, пахнут твоим трудом. Пахнут тем делом, который ты делаешь, засучив рукава. Если у заработанных от твоего дела денег нет запаха, значит ты все делаешь неправильно и твои люди тебя обворовывают…»

Агилас сам работал на шахтах, делил чудовищные условия жизни в серой жиже приисков вместе с золотодобытчиками, постигал основы и суть этой профессии.

«И почему ты мне не сын? И почему ты кабил? Как жестока со мной судьба, показав так рядом человека, способного продолжить и приумножить мое дело»…

Но рассуждения старика Бургана так и оставались рассуждениями, потому что никогда бастард из чужой земли, человек без имени и титула не смог бы встать у руля.

Правда, судьба в жизни Агиласа успела сделать очередной резкий поворот…