Тайна Кломбер Холла

Глава 16 У Крейской пропасти

Когда мы вышли, было еще достаточно темно, чтобы нам едва удалось отыскать дорогу через пустошь, но к хижине Фулертона мы добрались уже в ясный день. Хозяин оказался на ногах: крестьяне в Вигтауншире встают рано. Мы объяснили ему свои намерения так коротко, как только могли и заключив с ним формальную сделку — какой шотландец пренебрежет этой церемонией? — он согласился не только одолжить нам собаку, но и сопровождать нас собственной персоной.

Мордонт, желая сохранить все в тайне, стал было возражать, но я сказал ему, что мы не имеем понятия, что нас ожидает, и добавление к нашему отряду крепкого сильного мужчины может оказаться не лишним. Кроме того и собака вряд ли доставит нам хлопоты, если пойдет вместе с хозяином. Мои аргументы одолели, и двуногий спутник присоединился к нам вместе с четвероногим.

Они слегка походили друг на друга, потому что крестьянин был встрепанный парень с огромной гривой желтых волос и буйной бородой, а собака со своей длинной нерасчесанной шерстью выглядела, как оживший пучок пакли.

Всю дорогу до усадьбы хозяин собаки, не переставая, пел дифирамбы уму и талантам этого создания, граничащими, если верить дифирамбам, с чудесами. Но боюсь, слушатели парню достались неблагодарные, потому что мою голову переполняли мысли о совсем других чудесах, а Мордонт шагал с безумными глазами и пылающим лицом, не думая ни о чем, кроме отца.

Каждый раз, когда мы поднимались на холм, я видел, как он жадно осматривается кругом в слабой надежде увидать какие-нибудь следы исчезнувших, но на всем огромном пространстве пустошей не виднелось ни единого признака жизни. Все было мертво, тихо и пустынно.

В усадьбе мы не задержались ни на минуту. Мордонт забежал внутрь и вынес старое отцовское пальто, а Фулертон протянул его собаке. Умное животное обнюхало пальто со всех сторон, пробежало, скуля, несколько шагов по аллее, вернулось понюхать еще раз, и наконец, триумфально подняв обрубок хвоста, несколько раз торжествующе пролаяло, сообщая, что след взят. Хозяин привязал к ошейнику длинную веревку на случай, если собака побежит слишком быстро, и мы отправились в путь.

Ярдов двести след шел по дороге, а потом вывел через отверстие в живой изгороди на пустошь и направился по прямой линии к северу. Солнце к тому времени уже поднялось над горизонтом, и вся округа выглядела такой свежей и чистой — от голубого блистающего моря до пурпурных гор — что трудно было осознавать, за какое мрачное и зловещее предприятие мы взялись.

След, видимо, оказался четким, потому что собака, ни разу не поколебавшись и не остановившись, тянула своего хозяина вперед со скоростью, не позволявшей нам разговаривать. В одном месте, переходя ручеек, она, кажется, на несколько минут потеряла след, но скоро нашла на другом берегу и помчалась дальше по нетронутой пустоши, подскуливая и взлаивая от усердия. Не будь мы все трое легки на ногу и хорошо тренированы, нам бы за ней не угнаться по неровной земле среди вереска по пояс.

Не знаю теперь, вспоминая об этом, чего я рассчитывал добиться нашим преследованием. Помню только, что голову мою переполняли самые смутные и неясные соображения. Возможно ли, например, чтобы три буддиста приготовили у побережья судно и теперь отправились с пленниками на восток? Направление следа сначала, как будто, говорило в пользу такого предположения, потому что упиралось в оконечность залива, но потом след повернул в глубь суши. Океан явно не был нашей целью.

К десяти часам мы пробежали примерно двенадцать миль и вынуждены были остановиться отдохнуть, потому что последнюю милю или две поднимались длинным утомительным склоном Вигтаунской гряды. С ее гребня высотой в тысячу футов на севере открылась такая мрачная и негостеприимная панорама, какую едва ли можно найти в любой другой стране мира.

До самого горизонта простерлось обширное пространство воды и жидкой грязи, перемешанных друг с другом в невообразимом хаосе, словно часть некоего мира в процессе творения. Тут и там на серо-коричневой поверхности огромного болота выделялись пятна густых желтых тростников и блестящей зеленоватой пены, но они только усиливали унылую мрачность картины.

У ближайшей к нам кромки болота несколько заброшенных торфяных ям доказывали, что вездесущий человек поработал и здесь, но кроме этих ничтожных шрамов, нигде не виднелось ни единого признака человеческой жизни. Тяжелая неподвижность отвратительной пустыни не нарушалась даже взмахами крыльев вороны или чайки.

Это была огромная Крейская топь. Пространства соленой воды, просачивающейся с моря, так перемежаются здесь опасными трясинами и предательскими омутами жидкой грязи, что никто не рискует заходить сюда иначе, как с проводником из числа нескольких крестьян, посвященных в тайны здешних тропинок.

Когда мы приблизились к кромке тростников, обрамляющих болото, тяжелый сырой запах поднялся нам навстречу из застойной чащи гниющих в нечистой воде растений, отравляя свежий воздух холмов.

Так мрачно и угрожающе выглядело это место, что наш проводник заколебался и нам с трудом удалось уговорить его идти дальше. Что же касается собаки, то, не подверженная утонченным переживаниям более высокоорганизованных существ, она продолжала бежать, время от времени взлаивая, вперед, уткнувшись носом в землю и вся дрожа от волнения и усердия. По крайней мере выбор дороги не доставил нам затруднений, потому что там, где прошли пятеро, там трое пройдут наверное.

Если бы мы сомневались, что собака ведет нас правильно, сейчас все сомнения исчезли бы, потому что на мягкой черной земле отчетливо виднелись следы всех пятерых. Насколько мы могли разобрать, они шли рядом, на примерно равном расстоянии друг от друга. Вне всякого сомнения, генерал с его товарищем никакого физического принуждения не испытывали. Принуждение было иного рода.

Здесь приходилось внимательно следить, чтобы не оступиться с дороги. По обеим сторонам блестели лужи стоячей воды, скрывающие предательское дно из полутекучей грязи, местами выступавшей на поверхность дымящимися под солнцем островками с редкими хохолками нездоровой растительности. Большие пурпурные и желтые поганки сгрудились кое-где огромными нарывами, словно природа страдала здесь скверной болезнью. То и дело какие-то черные крабообразные существа перебегали нам дорогу, а в тростниках корчились и извивались огромные розовые черви. Тучи звенящих и жужжащих насекомых поднимались в воздух при каждом шаге, густо собирались вокруг наших голов, усаживались на руки и лица, впрыскивая нам свои разнообразные яды. Никогда еще мне не доводилось бывать в таких пагубных и зловещих местах.

Но Мордонт Хизерстоун шагал вперед с непоколебимой решимостью на лице, и нам ничего не оставалось, кроме как следовать за ним с твердым намерением не оставлять его до конца приключения.

Чем дальше мы продвигались, тем уже и уже становилась дорожка, покамест нашим предшественникам не пришлось, как показали следы, идти гуськом. Мы последовали их примеру, при чем впереди оказался, естественно, Фулертон с собакой, за ним — Мордонт, а я замыкал колонну. Крестьянин давно уже казался мрачным и угрюмым и едва отвечал, когда с ним заговаривали, а скоро он вообще встал как вкопанный и наотрез отказался ступить хоть шаг вперед.

— Дураком надо быть, — пояснил он. — Я ведь знаю, куда эта дорожка приведет!

— А куда? — спросил я.

— К Крейской Пропасти. Мы уж и недалеко, пожалуй.

— Крейская Пропасть? Что это такое?

— Это такая дырища в земле, до того глубокая, что дна никогда никто не видел. Да и есть ли оно там, это дно — бог весть. Есть ребята, которые поговаривают, что там прямая дорога в преисподнюю.

— Так вы что, бывали там? — спросил я.

— Бывал, еще чего! — воскликнул он. — Что бы это мне там понадобилось? Никогда я там не бывал, да и никто не бывал из людей в своем уме.

— Откуда же вы о ней знаете?

— Мой прапрадед бывал, вот откуда. Он как-то в субботу напился до одурения и пошел на пари. Не по вкусу ему было потом об этом разговаривать, и он никак не хотел сказать, что там с ним случилось, но пугался с тех пор без памяти одного только названия. Он первый из Фулертонов там побывал и, пока я жив, будет последним. Послушайте меня, бросайте это дело и отправляйтесь домой — добром оно не кончится.

— Мы пойдем дальше с вами или без вас, — отозвался Мордонт.

— Дайте собаку и ждите здесь или у края болота.

— Ну нет! — воскликнул крестьянин. — Не дам пугать собаку призраками да еще, чего доброго, отправить к Старому Нику прямо в гости! Собака останется со мной.

— Собака пойдет с нами, — сверкнул глазами мой товарищ. — У нас нет времени с вами пререкаться. Вот пять фунтов. Давайте сюда поводок или, Бог свидетель, я отберу его силой и сброшу вас в трясину.

Я лучше понял Хизерстоуна сорокалетней давности, когда увидел вспышку внезапной ярости, исказившую черты его сына.

Взятка ли возымела требуемый эффект или угроза, но парень одновременно ухватил одной рукой деньги, а другой отдал веревку. Оставив его возвращаться по своим следам, мы продолжили свой путь.

Извилистая дорожка все труднее и труднее различалась, местами ее даже покрывала вода, но все усиливающееся волнение собаки и все более четкие следы в грязи побуждали нас торопиться. Наконец, пробравшись сквозь высокие заросли камыша, мы попали в такое место, темный ужас которого вдохновил бы Данте на новый сюжет для «Ада».

В этом месте поверхность болота словно прогибалась, образуя большое воронкообразное углубление, сходящее в центре на кромку отверстия футов сорока в диаметре. Это был водоворот — настоящий Мальстрем грязи, в тишине всасывающейся со всех сторон в эту кошмарную пасть.

Не удивляюсь, что это явление пробудило суеверие в окрестных жителях, потому что более зловещее и мрачное зрелище и более подходящую дорогу к нему трудно себе представить.

Следы вели вниз по склону углубления, и сердце у меня упало, когда я понял, что это — конец наших поисков.

Рядом виднелся обратный след. Наши взгляды упали на него одновременно, и мы хором вскрикнули от ужаса и застыли на месте. Там, в этих смазанных отпечатках, читалась вся драма.

СПУСТИЛИСЬ ПЯТЕРО, НО ТОЛЬКО ТРОЕ ПОДНЯЛИСЬ ОБРАТНО.

Никто и никогда не узнает подробностей этой необычайной трагедии. Нигде не виднелось никаких признаков борьбы или попытки бегства.

С помощью собачьего поводка и нескольких охапок камышей мы, поддерживая друг друга, умудрились спуститься к краю отверстия — а собака в это время бегала в страшном беспокойстве по верхней кромке склона, изо всех сил требуя на своем языке, чтобы мы вернулись назад. Мы встали на колени возле самой пропасти и попытались проникнуть взглядом в наполнявшую ее непроницаемую мглу. Из черных глубин поднимались, казалось, туманные испарения, заставляющие бездонный мрак колебаться наподобие воздуха над огнем. А из грязевого раструба доносился, словно из рупора, отдаленный шум, похожий на шум кипящей воды. Рядом со мной лежал, наполовину утопая в грязи, большой камень, и я бросил его в пропасть, но мы так и не услышали ни удара, ни всплеска.

Вместо этого из темных недр долетел до нас в конце концов отчетливый звук. Высокий, ясный и пульсирующий, он звенел несколько мгновений над бездной, а потом растаял в прежнем отдаленном бормотании.

Не хочу показаться суеверным. Может быть, такие звуки порождает какой-нибудь подземный водопад. Но так ли, или это был все тот же зловещий астральный звон — а больше мы не получили ни единого знака из страшного последнего пристанища двоих, уплативших так сильно просроченный долг.

Мы долго звали с тем бессмысленным упорством, с которым человек цепляется за надежду, но ничто нам не отвечало, кроме глухих отдаленных стонов. Усталые, с тяжелым сердцем мы вскарабкались по склону назад.

— Что будем делать, Мордонт? — спросил я тихо. — Остается только молиться, чтобы их души почили в мире.

Молодой Хизерстоун сверкнул на меня глазами.

— Может быть, по их оккультным законам и так, — воскликнул он, — но посмотрим, что здесь могут сделать законы Англии. Думаю, что ЧЕЛА не труднее повесить, чем любого другого человека. Их еще не поздно догнать. Сюда, сюда, хороший пес!

Он пристегнул собаке поводок и повел ее к следу троих индусов.

Бедное создание понюхало след раз-другой, а потом шерсть на нем встала дыбом, язык вывалился, оно упало на живот и осталось лежать, дрожа всем телом — воплощение собачьего ужаса.

— Видишь, — сказал я, — бесполезно бороться с теми, кто распоряжается силами, которых мы даже и названий не знаем. Ничего не остается, кроме как принять неизбежное и надеяться, что этим несчастным уготовано в ином мире некое вознаграждение за все, что они выстрадали в этом.

— И освобождение от всех дьявольских культов и их адептов-убийц! яростно воскликнул Мордонт.

Справедливость побуждала меня признать про себя, что убийство тут совершил христианин прежде, чем пример с него взяли буддисты, но я воздержался от подобных замечаний, не желая раздражать своего друга.

Долго я не мог увести его от места гибели отца, но в конце концов сумел убедить, что оставаться здесь бесполезно и надо возвращаться в Кломбер. О, какой утомительной стала дорога! Она казалась длинной даже когда перед нами брезжил огонек надежды, или по крайней мере, ожидания, но теперь, когда сбылись наши худшие опасения, она сделалась бесконечной.

Мы подобрали нашего проводника на краю болота и, отдав ему собаку, отпустили возвращаться своей дорогой, ничего не сказав о результатах нашей экспедиции. А сами целый день плелись по пустоши, тяжело ступая и с еще большей тяжестью в сердце, покуда не увидели зловещую кломберскую башню и, уже на заходе солнца, не оказались под ее крышей.

Нет нужды углубляться в дальнейшие подробности или изображать то горе, которое наши известия принесли жене и дочери. Не одну неделю моя бедная Габриэль оставалась между жизнью и смертью, и хотя и выздоровела благодаря уходу моей сестры и профессиональному искусству доктора Истерлинга, к ней уже не вернулась ее прежняя живость. Мордонт тоже очень страдал, и только после нашего отъезда в Эдинбург несколько оправился от удара.

Что до несчастной миссис Хизерстоун, ни врачебный уход, ни перемена климата ей не помогли. Медленно и неуклонно, хотя и очень мирно, она теряла силы и здоровье, пока не возвратила мужу то единственное, что ему жаль было оставлять.

Лэрд Брнксома вернулся из Италии, поправив свое здоровье, так что нам пришлось возвращаться в Эдинбург. Мы обрадовались такой перемене деревенская жизнь утратила всю свою прелесть для нас. К тому же при университетской библиотеке освободилась весьма почетная и выгодная должность, ее по доброте ныне покойного сэра Александра Гранта предложили отцу, и он, естественно, не долго размышлял прежде, чем принять ее.

Так что мы вернулись в Эдинбург людьми гораздо более важными, чем уехали оттуда, и нам больше не приходилось заботиться о домашнем хозяйстве. Впрочем, и дом распался, потому что я вот уже несколько месяцев как женат на моей дорогой Габриэль, а Эстер намерена сделаться миссис Хизерстоун 23-го числа этого месяца. Если она станет ему такой же хорошей женой, как его сестра стала мне, мы оба можем считать себя счастливыми.

Эти семейные эпизоды я ввожу в свой рассказ только потому, что без них он был бы неполон. Цель моя, как я уже говорил в самом начале, другая. Читатель теперь имеет подробное свидетельство и может сам, без моей помощи составить свое мнение о причинах исчезновения и гибели Руфуса Смита и Джона Бертье Хизерстоуна, кавалера креста Виктории.

Месяц спустя после их гибели я увидел в «Индийской звезде» короткую заметку, сообщавшую, что трое известных буддистов — Лал Гууми, Мовдар Хан и Рам Сингх — недавно вернулись на пароходе «Декан» из короткой поездки по Европе. Соседняя статья была посвящена жизни и карьере генерал-майора Хизерстоуна, который «недавно исчез из своего загородного дома в Вигтауншире, и имеются слишком правдоподобные опасения, что он утонул.»

Хотел бы я знать, усмотрел ли кто-нибудь, кроме меня, связь между двумя заметками. Я не показал их ни жене, ни Мордонту. Оба узнают о них только тогда, когда прочтут эти строки.

Наука скажет вам, что сил, на владение которыми претендуют восточные мистики, не существует. Я, Джон Фотерджил Вэст, отвечаю за то, что наука ошибается.

Ибо что есть наука? Это согласие мнений ученых, а оно, как говорит нам история, не скоро принимает истину. Наука двадцать лет издевалась над Ньютоном. Наука математически докажет вам, что железный корабль не может плавать, и это наука объявила, что пароход не в состоянии пересечь Атлантику.

Как у гетевского Мефистофеля, сила наших мудрых профессоров в принципе «стою на отрицании». Фома Неверующий служит им, выражаясь на их собственном жаргоне, прототипом. Так пусть же они узнают, что стоит им только отставить веру в непогрешимость их собственных методов и взглянуть на восток, откуда исходят все великие движения — и они увидят там школу ученых и философов, которые, двигаясь своим путем, опередили их в знаниях на тысячи лет.