Тайна Кристин Фоллс

Глава 8

«Правильно ли я платье выбрала? — гадала Клэр Стаффорд. — Монахинь ведь не поймешь». Платье было зеленое с белой оторочкой подола и фестончатым вырезом, возможно, слишком обнажающим шею и веснушчатую грудь. Пожалуй, она задрапирует шею зеленым шарфом, а снимать его не станет, и жакет тоже, если позволят. Мнением Энди интересоваться не хотелось: обычно он вообще не замечает, в чем она, но в самый неподходящий момент бац, и ляпнет какую-нибудь глупость, чаще всего, мерзкую. Например, однажды он заявил, что Клэр похожа на шлюху. Такое до самой смерти не забудешь! В ту пору они жили в меблированных комнатах на Скрантон-стрит. Клэр надела джинсы и белые сабо, а алую блузку повязала узлом на талии. Энди тогда только вернулся из долгой поездки в Олбани, злой от жары и усталости. Он прошагал мимо Клэр на крошечную кухню, достал из холодильника пиво и, оглянувшись, процедил: «Милая, ты похожа на десятидолларовую шлюху!» Такие оскорбления Клэр прежде слышала лишь от отца, но заплакать не решилась: Энди разозлился бы еще сильнее. Даже смертельно обиженная, она невольно им любовалась: он стоял у холодильника в ковбойских сапогах, рабочих брюках и испачканной белой толстовке, кожа на сильных руках так и сияла, смоляная прядь упала на лоб. Клэр в жизни не видела парня красивее!

Сегодня Энди надел любимые ковбойские сапоги, темные брюки со стрелкой, к ним — белую рубашку с шерстяным галстуком и пиджак спортивного кроя в светло-коричневую клетку с широкими лацканами. Клэр сказала, что он прекрасно выглядит, а Энди обжег ее хмурым взглядом и заявил, мол, чувствует себя клоуном Бозо[8]. Пока шли по подъездной алее к монастырю, он то и дело поправлял ворот рубашки, поднимал подбородок и вздыхал. Чувствовалось: Энди сейчас молча щурился на осеннее солнце. С каждым их шагом ровный, без выступов, фасад приюта казался все выше. Клэр тоже немного боялась, но вовсе не места: приют Пресвятой Девы Марии она знала, как свои пять пальцев.

Дверь открыла молодая монахиня, представившаяся сестрой Анной. Если бы не лошадиные зубы, она наверняка считалась бы красавицей. Из широкого фойе Анна коридором повела их в кабинет сестры Стефании. Знакомые запахи — мастики для полов, карболового мыла, казенной еды, младенцев — разбудили в душе Клэр целый сонм воспоминаний. Она была здесь счастлива, точнее, не несчастна. Где-то наверху дети нестройным хором пели гимн.

— Вы ведь здесь работали? — полюбопытствовала сестра Энн. Ее выговор Клэр определила как южно-бостонский. На Энди молодая монахиня почти не смотрела, завороженная, как догадалась Клэр, красотой молодого ковбоя. — Нравится быть домохозяйкой? — вполне добродушно спросила сестра Энн.

— Ну, я очень скучаю по приюту! — засмеялась Клэр.

Едва они с Энди переступили порог кабинетах сестра Стефании оторвалась от стопки документов, которые лежали перед ней на столе. «Занятость изображает! — подумала Клэр, но тут же одернула себя: Зачем думать о человеке плохо»

— Вот ты и пришла, Клэр! И Энди с тобой!

— Доброе утро, сестра! — отозвалась Клэр, а Энди молча кивнул. За его откровенно угрюмым видом скрывалась тревога и неуверенность. На миг Клэр неожиданно для нее самой захлестнула волна ликования: здесь и сейчас главная она, а не он!

Сестра Стефания предложила им сесть. Один стул уже приготовили, и Энди придвинул для себя второй из того же комплекта.

— Вы оба наверняка очень волнуетесь, — начала монахиня. Она сложила руки замком, подалась вперед и ободряюще улыбалась то Клэр, то Энди. — Не каждый день родителем становишься!

Клэр кивнула и заставила себя улыбнуться. Энди закинул ногу на Hoiy, и стул под ним жалобно застонал. Как же ответить сестре Стефании? Она говорит странные вещи, пожалуй, слишком откровенно. За годы, проведенные в приюте — после того, как мама умерла, а отец сбежал, Клэр сперва работала на кухне, потом в яслях — она так и не прониклась взглядами сестры Стефании, да и других монахинь тоже. В чем их призвание, Клэр не поняла. Однако монахини были к ней очень добры, а она — обязана им всем, то есть всем, кроме Энди. Стройного, темноглазого, с гнусавым выговором, опасного мужа она нашла сама. Запретам совести вопреки, услужливая память воскресила картинку, точнее, его отражение в зеркале, которое Клэр увидела сегодня, когда он одевался. Гладкая, медового цвета спина, мускулистый живот, а еще ниже… Ее муж — само совершенство!

Сестра Стефания открыла папку из коричневого картона, лежавшую перед ней на столе, и надела очки с такими острыми дужками, что Клэр подумала: «Двойной укол себе делает!», но тотчас покраснела: какие странные мысли! Сестра просмотрела документы, то и дело останавливаясь, чтобы прочесть внимательнее, потом подняла голову и впилась взглядом в Энди.

— Энди, вы ведь понимаете ситуацию? — спросила она медленно и четко, словно обращаясь к ребенку. — Это не удочерение, по крайней мере, не в общепринятом смысле. Клэр подтвердит: у нас в приюте свои правила. Я люблю повторять: Господь — наш единственный законодатель. — Сестра вскинула брови и посмотрела в пространство между Клэр и Энди, словно ожидая восторженной реакции на шутку. Клэр растянула губы в вежливой улыбке, а Энди заерзал, закинув сначала правую ногу на левую, потом левую на правую. С тех пор, как они вошли в этот кабинет, Энди не проронил ни слова. — Еще вы должны знать, что когда настанет пора, вопрос об образовании ребенка будет решать мистер Кроуфорд и его люди. Разумеется, они обратятся к вам за советом, но окончательное решение будет за ними.

— Да, сестра, мы понимаем, — отозвалась Клэр.

— Это очень важно, — произнесла сестра тем же серьезным, неумолимо строгим голосом. Клэр казалось, она слушает не живого человека, а радио или магнитофонную запись. Еще она считала, что у сестры Стефании (выросшей на юге Бостона) британский выговор. По мнению Клэр, именно так говорят англичанки — четко и правильно. — Порой молодые люди забывают, откуда ребенок и кто решает его судьбу.

Повисла напряженная тишина. Со второго этажа снова донеслось детское пение: «Святая благодать любви Господней…» Клэр почувствовала, как мысли начинают роиться, еще немного, и разлетятся по сторонам, как осколки перегоревшей лампы. «Господи, пожалуйста! — беззвучно взмолилась она. — Спаси меня от мигрени!» Клэр велела себе сосредоточиться. Все, о чем говорила сестра Стефания, она уже слышала и искренне считала, что сегодняшняя встреча — лишь формальность: надо же в последний раз обсудить все условия, тогда потом недоразумений не возникнет. Сестра прочла в досье что-то еще и опять взглянула на Энди.

— Тут еще один момент… Ваша работа, Энди. Вы ведь часто бываете в разъездах, причем в длительных?

Энди с опаской посмотрел на монахиню, заговорил было, но сбился и, прочистив горло, начал снова.

— Обычно уезжаю на пару дней, ну, или до границы. Если через Великие озера переправляемся, выходит чуть больше недели.

— Так далеко! — потрясенно воскликнула сестра. Судя по виду, ответ ее расстроил.

— Но я каждый день звоню домой, правда, дорогая? — Энди повернулся к Клэр и впился в нее взглядом, словно запрещая возражать. Клэр и не думала возражать, хотя со звонками было не совсем так. Как красиво говорит Энди! «Пра-авда, дорога-ая?» — наверное, именно так шепчут ветра на западных равнинах.

Сестра Стефания, видимо, тоже уловила дикую мелодичность ветра в его голосе — теперь она прочистила горло.

— Тем не менее, — проговорила монахиня и не повернулась к Клэр, а, скорее, отвернулась от Энди, — порой тебе бывает трудновато.

— Так ведь теперь легче станет! — не подумав, выпалила Клэр и тут же прикусила язык. Нужно было сказать, что жизнь с Энди — сплошное удовольствие. Только бы потом он ей это не припомнил! — Ну, то есть с ребенком-то веселее, — проблеяла она.

— А вот переедем, Клэр подруг заведет, станет еще веселее! — заверил Энди. Он уже пришел в себя и, растянув губы в кривоватой улыбочке под Джона Уэйна[9], играл в бравого ковбоя. «Сестра Стефания — женщина, — с легкой горечью подумала Клэр, — а из женщин Энди при желании веревки вьет».

— А если вам найти другую работу? — проговорила монахиня, словно рассуждая вслух. — Водители везде нужны. Можно ведь в таксисты перепрофилироваться.

Энди тотчас перестал улыбаться и сел прямо.

— Из «Кроуфорд транспорт» я ни ногой, — проговорил он. — Клэр у вас больше не работает, теперь малыш появится — нам… нам нужны деньги. В «Кроуфорд транспорт» платят и за сверхурочные, и за дальние поездки, например, на Великие озера или в Канаду.

Сестра Стефания откинулась на спинку стула, переплела пальцы и посмотрела на Энди, словно определяя, звучит ли в его голосе, искренняя тревога или скрытая угроза.

— Впрочем, — она чуть заметно пожала плечами и снова уткнулась в документы, — я могла бы поговорить с мистером Кроуфордом…

— Да, было бы здорово! — Энди сам чувствовал, что перебил монахиню слишком опрометчиво. Та осадила его гневным взглядом, и он, захлопав ресницами, вжался в кресло. Энди заставил себя успокоиться и снова растянул губы в ковбойской ухмылке. — То есть было бы славно работать поближе к дому, жене и ребенку.

Сестра Стефания все буравила его взглядом. Казалось, накрывшая кабинет тишина скрипит. Клэр вдруг поняла, что все это время сжимала в руке носовой платочек, а сейчас, разжав кулак, увидела влажный комок. Сестра Стефания захлопнула папку и встала.

— Ладно, пойдемте, — проговорила она и вывела Клэр и Энди из кабинета. В конце коридора сестра остановилась и распахнула дверь в длинную узкую комнату с низким потолком и ослепительно белыми стенами, заставленную рядами кроваток. — Вы ведь здесь впервые? — спросила она Энди. — Монахини в белых рясах сновали меж кроваток. Некоторые держали в руках запеленатых малышей, причем не опасливо, а с непринужденностью, приходящей лишь с опытом. В улыбке сестры Стефании появились сила и страсть. — Это ясли, сердце приюта Пресвятой Девы Марии, наша радость и наша гордость.

Потрясенный Энди чуть не присвистнул. Они'с Клэр словно попали в фантастический фильм, к маленьким инопланетянам на тарелочках. Сестра Стефания выжидающе на него смотрела.

— Столько малышей… — проблеял Энди, на большее его не хватило.

Звонкий смех монахини прозвучал не горестно, а безумно.

— Э-эх, это лишь капля в море детишек, нуждающихся в нашей помощи и защите.

Энди неуверенно кивнул. Обо всех этих потерянных, брошенных, требующих внимания, сжимающих кулачки, сучащих ножками младенцах думать совершенно не хотелось. Монахиня завела их в ясли, и Клэр превратилась в настоящую крольчиху, с волнением озирающуюся по сторонам. «У нее даже ноздри дрожат!» — с отвращением подумал Энди.

— А наша… — начала Клэр, но как закончить, не придумала. Впрочем, сестра Стефания ее поняла.

— На последнем, перед началом новой жизни, медосмотре.

— Хотела спросить, — робко начала Клэр, — если мать…

Сестра Стефания подняла длинную белую ладонь, тише, мол, тише.

— Понимаю, Клэр, ты хочешь узнать о ее прошлом хоть что-то, однако…

— Нет, нет, я только…

— Однако, — неумолимо продолжала монахиня, в голосе которой звенел дед, — существуют правила, и их нужно соблюдать.

Скомканный платочек в кулаке Клэр стал горячим, как вареное яйцо. Она решила настоять.

— Я только хотела спросить… — Клэр судорожно глотнула воздух. — Что сказать ей, когда вырастет?

— Ах, это! — монахиня зажмурилась и пренебрежительно покачала головой. — Разумеется, когда придет время, ты решишь, стоит ли говорить ей, что вы с Энди не ее биологические родители. А подробности… — Сестра Стефания открыла глаза и почему-то обратилась к Энди. — Поверьте, некоторые вещи лучше не знать. А вот и сестра Ансельм!

К ним приближалась низкорослая коренастая монахиня. С правой стороной ее тела было что-то не так — она двигалась судорожно, волоча ногу, как мать — непослушного ребенка. Широкое лицо казалось мрачным, но не злым. На шее у нее был стетоскоп, на руках — ребенок, туго завернутый в белое хлопковое одеяло. Клэр вздохнула с облегчением и тепло поприветствовала монахиню: как бы ей жилось в приюте, без опеки сестры Ансельм?

— Ну, а теперь самое главное! — с преувеличенной бодростью проговорила сестра Стефания.

Все остановилось, как во время таинства, когда священник подносит прихожанам гостии[10]. Себя Клэр видела будто издалека: вот она протягивает руки и забирает ребенка. Какой он тяжелый и при этом легче пушинки, почти невесомый. Сестра Стефания что-то говорила, а Клэр заглянула в нежно-голубые глаза малышки: они словно смотрели в другой мир. Клэр повернулась к Энди, но не смогла сказать ни слова. Она чувствовала слабость и приятную боль: ей казалось, она действительно стала матерью, действительно родила ребенка.

— Это Кристин, — представила сестра Стефания, — ваша дочь Кристин.

Проводив Стаффордов до парадной двери, сестра Стефания не спеша вернулась в свой кабинет, села за стол и закрыла лицо руками. Она позволит себе маленькую слабость, буквально минуту отдыха. Пристроишь очередного ребенка — накатывает оцепенение, тяжесть. Нет, не грусть и не сожаление: глубоких чувств к этим несчастным созданиям, находившимся под ее опекой считаные дни, монахиня не испытывала, лишь тягостную пустоту, которая потом быстро заполнялась. Именно так: они ее опустошали.

Сестра Ансельм вошла, не удосужившись постучать, добрела до ближайшего к письменному столу окна, вытащила из кармана подрясника пачку «Кэмела» и закурила. Сколько лет пролетело, а из-под облика благочестивой монахини то и дело проступала несчастная Пегги Фаррелл, страх и ужас Самнер-стрит. Ее отец был портовым грузчиком. Микки Фаррелл из ирландского графства Роскоммон пил, избивал жену, а зимней ночью столкнул дочь с лестницы, оставив калекой на всю жизнь. «Надо же, как четко я все это помню! — подумала сестра Стефания. — А ведь зачастую свое имя едва вспоминаю». Она искренне надеялась, что Пегги, то есть сестра Ансельм, явилась не лекции читать, и, решив подстраховаться, сказала:

— Ну вот, сестра, еще одного пристроили!

Сестра Ансельм раздраженно выпустила к потолку сизую струйку дыма.

На родине этой крошки полно таких же.

«Эх, не пронесло!» — с досадой подумала сестра Стефания и демонстративно сосредоточилась на лежащих перед ней документах.

— Значит, хорошо, что праведницы, вроде нас, устраивают их судьбу?

Только от сестры Ансельм так легко не отделаться! Это же Пегги Фаррелл, которая вопреки всем трудностям с отличием закончила медицинскую школу и попала в престижнейшую Массачусетскую больницу, но потом сестра Хаус, тогдашняя настоятельница, вернула ее в приют.

— Мать-настоятельница, я должна заметить… — начала сестра Ансельм, всегда произносившая титул сестры Стефании с преувеличенным пиететом, то есть насмешливо. — Выходит, современные ирландки глубоко аморальны, раз к нам попадает столько… столько плодов их маленьких неприятностей.

Сестра Стефания приказала себе молчать, но напрасно: Пегги Фаррелл умела ее провоцировать еще в пору, когда они, дочь не слишком успешного адвоката и дочь грузчика, вместе играли на парадном крыльце дома на Самнер-стрит.

— Ну, не все они результаты маленьких неприятностей, как вы изволили выразиться, — возразила она, принципиально не отрывая глаз от документов.

— Тогда, черт подери, материнская смертность там столь же велика, сколь низки моральные принципы незамужних женщин! Иначе откуда все эти ничейные дети?

— Сестра, не нужно так говорить! — спокойно попросила сестра Стефания. — Мне очень не хотелось бы накладывать дисциплинарные взыскания!

Повисла тишина, которую нарушила сестра Ансельм. С недовольным ворчанием она отлепилась от подоконника, затушила сигарету и, сильно хромая, вышла в коридор. Оставшись одна, сестра Стефания завороженно наблюдала, как из торопливо раздавленного бычка в стеклянной пепельнице змеится бледно-голубой дым.

Глава 9

Квирку нравилось, что в отделении патолого-анатомии царит вечная ночь. Порой казалось, это единственное, что ему нравится в своей работе. Вообще-то Квирк не особенно любил ночь — «Я не извращеннее других патологоанатомов!» твердил он в пабе, вызывая взрывы хохота. Скорее, его привлекал покой, даже уют отделения, притаившегося почти на два этажа ниже шумной городской улицы. Еще казалось, он посвящен в некое древнее таинство и обладает секретным знанием, которое можно использовать лишь под покровом тьмы.

Вскрытие Долли Моран Квирк поручил Синклеру, сам не зная почему, но уж точно не потому что не мог заставить себя резать тело знакомого. Синклер рассчитывал лишь помогать Квирку, но тот вручил ему скальпель и сказал: «Действуй!» Молодой человек испугался: вдруг это какая-то проверка или ему намеренно приготовили ловушку, чтобы уличить в некомпетентности? Но Квирк ушел в свой кабинет, бормоча, что у него завал с отчетами и прочей канцелярщиной, и Синклер с энтузиазмом взялся за работу. На деле Квирк надменно проигнорировал стопку документов, требовавших его внимания, и целый час просидел, закинув ноги на стол, курил и размышлял. Из секционного зала доносилось насвистывание Синклера, который орудовал пилой и скальпелем.

По причинам, большинство которых анализировать не хотелось, Квирк решил, что убийство Долли Моран с историей Кристин Фоллс не связано. Подозрительно, конечно, что Долли погибла через несколько часов после его второго появления на Краймиа-стрит. Она знала об угрожающей ей опасности? Поэтому не впустила его? Тогда через дверь она выдала Квирку нечто, до сих пор не выходившее у него из головы. Квирк прильнул ухом к почтовому ящику — плевать ему на бездельников-соседей, подсматривающих из-за тюлевых занавесок! — и потребовал правду о ребенке Кристин Фоллс. «Что с ним стало?!» — вопрошал он с непонятной сейчас злостью, хотя, наверное, свою роль сыграл выпитый в «Джаммете» кларет. «Ничего тебе не скажу! — ответила Долли Моран. "Вдруг она сквозь отверстие в гробу шептала?" — подумал Квирк. — Я и так лишнего наговорила». Что же из сказанного в грязном дымном пабе Долли сочла «лишним»? А когда он корячился у почтового ящика, за ним следили?

«Я влез не в свое дело!» — с горечью подумал Квирк. В знакомом ему мире люди не ломают друг Другу пальцы и не прижигают запястья сигаретами. Его приятелей не забивают до смерти на собственных кухнях. Много ли ему известно о Долли Моран? Лишь то, что она любила джин и много лет назад работала у Гриффинов.

Квирк принялся расхаживать у стола, но в кабинете ему было слишком тесно, впрочем, как и везде. Собственное тело представлялось огромным трагикомическим волчком, неугомонным и лишь поэтому сохраняющим равновесие. От малейшего прикосновения такой волчок раскачивается, бьется о мебель, потом останавливается в темном углу. Своего тела Квирк всегда стеснялся. Он с детства был сущим увальнем и невольно раздражал сперва приютских, потом школьных хулиганов, потом качков на танцах и забулдыг в пабах перед закрытием. В серьезных драках он пока не участвовал, а чужую кровь лил только за секционным столом, зато целыми реками.

Увиденное на кухне Долли Моран потрясло Квирка до глубины души. За годы службы он сталкивался с множеством трупов, порой изуродованных еще сильнее, но жуткий, пафосный театр, который устроили у Долли, вызывал злость вперемешку с чем-то вроде жалости. Несчастную привязали к стулу, опрокинутому у кухонного стола; голова Долли оказалась в липкой луже ее собственной крови — если доберется до того, кто это сделал, он… он… Воображение пасовало. Что же он придумает? Он ведь не мститель! «С мертвяками работаешь, — сказала Долли. — С ними проще».

Синклер постучал в стеклянную дверь кабинета и вошел. Квирк ценил его за основательность — «Парень трудится, что твоя пчелка!» — уверял кто-то из уборщиков — и аккуратность — на клеенчатом фартуке и зеленых лабораторных туфлях не было ни пятнышка. Квирк достал из шкафа виски и немного плеснул в стакан. Обычай пить после вскрытия он ввел много лет назад. Сейчас маленькая церемония превратилась в своеобразные поминки.

— Ну что? — спросил Квирк, протягивая Синклеру стакан.

Синклер ждал, что шеф и себе нальет, только Квирку не хотелось поминать Долли, останки которой отлично просматривались сквозь стеклянную дверь: вон они, на столе, еще блестящие от слизи.

— Ничего особенного, — пожал плечами Синклер. — Травма от удара тупым предметом, интрадуральная гематома. Вероятно, убивать ее не собирались — погибшая опрокинула стул и разбила голову о каменный пол. — Синклер посмотрел на виски, которое едва пригубил: его очень смущало воздержание Квирка. — Вы ведь ее знали, да?

Квирк испугался. Разве он говорил Синклеру о встречах с Долли Моран? Что отвечать теперь? Неприятные мысли прервались: у двери кабинета, как раз за спиной Синклера, возникла фигура в непромокаемом пальто и шляпе. Квирк распахнул дверь — инспектор Хакетт, как всегда в отличном настроении, протиснулся бочком, словно зритель, опоздавший к началу спектакля. Он был таким же мощным, как Квирк, но фута на полтора ниже, и, очевидно, ничуть из-за этого не переживал. Квирк давно привык к уловкам, которые люди среднего роста использовали, оказываясь рядом с ним, — они слегка подавались назад, энергично расправляли плечи, вытягивали шею, а Хакетт словно не знал о них. Инспектор испытующе смотрел на Квирка, точно это он, Хакетт, имел превосходство в росте, точно это он был здоровяком, пусть даже неуклюжим и немного смешным. Рот инспектора напоминал кривоватую полоску, нос — мятую, побитую плесенью картофелину, а бархатные карие глаза — объективы камеры, которая ловит и фиксирует все. Под пристальным взглядом Хакетта Синклер поставил на стол стакан с почти не тронутым виски, пробормотал извинение и ушел. Повернувшись к стеклянной двери, Хакетт наблюдал, как молодой человек пересекает секционный зал, на ходу снимает фартук, ловко накидывает простыню на тело Долли Моран и скрывается за зеленой вращающейся дверью.

— Поручили работу подчиненному? — спросил инспектор, повернувшись к Квирку.

— Ему нужна практика, — ответил Квирк, тщетно разыскивая в ящике стола сигареты. Хакетт вытащил свои. Оба закурили, и Квирк пододвинул пепельницу. Квирку казалось, он начинает шахматный матч, в котором будет и игроком, и фигурой. Непринужденные манеры и тягучий выговор Хакетта его бдительность не усыпляли: он уже видел инспектора в действии.

— Ну, каково заключение? — спросил Хакетт.

Квирк повторил ему то, что слышал от Синклера. Инспектор кивнул и опустился на краешек стола — с его габаритами это было непросто — а шляпу так и не снял. После недолгих колебаний Квирк сел в свое кресло. Хакетт задумчиво смотрел на оставленный Синклером стакан с виски: на самом дне сияла крошечная звездочка ослепительно белого света.

— Хотите выпить? — предложил Квирк.

Инспектор не ответил, зато задал свой вопрос:

— Ее подвергали насилию?

— Насилию? — коротко хохотнув, переспросил Квирк. — Если имеете в виду сексуальное, то нет, не подвергали.

Хакетт смерил его пустым, ничего не выражающим взглядом, и дружеской непринужденности как ни бывало. Казалось, невидимый болт, отвечающий за поддержание комфортной атмосферы, с силой затянули.

— Я имел в виду именно это, — тихо сказал инспектор; смеяться над ним явно не следовало. Свет настольной лампы падал на него сверху и превращал лицо в маску с выступающим подбородком, раздутыми ноздрями и пустыми темными глазницами. Услужливая память Квирка с путающей четкостью воскресила жуткую картинку: на полу лежит женщина, на запястьях следы ожогов, в свете голой лампы кровь вокруг головы кажется почти черной. — Значит, они приходили не развлекаться, — резюмировал Хакетт.

Квирка аж передернуло.

— Неужели вы это предполагали? — раздраженно спросил он. Инспектор пожал плечами. — Что значит «они»? Сколько было убийц?

— Двое. Предвосхищая ваш вопрос, скажу: мы определили это по следам в саду. Соседи, разумеется, ничего не видели и не слышали. Хотя, готов спорить, старая карга из дома напротив каждый шорох слышит. Впрочем, ясно: в чужие дела никто не лезет. Связывали бедную Долли, наверняка, тоже двое. Предполагаем, что в то время она была в сознании. Если сами не пробовали, поверьте на слово: связать ноги женщине ой, как нелегко! Даже немолодые, вроде Долли, куда сильнее, чем кажутся. — Квирк пытался рассмотреть эмоции, скрытые в плохо освещенном лице-маске, но не смог. — Случайно не знаете, что искали убийцы? — чуть ли не задумчиво поинтересовался Хакетт. — Очевидно, что-то важное: они дом наизнанку вывернули.

Квирк докурил сигарету, и когда Хакетт предложил вторую, взял почти без колебаний. Сизый дым стелился над столом, как ночной туман — над морем, в ушах Квирка звучал голос Долли Моран: «У меня все записано…»

— Понятия не имею, что они искали, — проговорил Квирк, как самому показалось, слишком громко. Лицо Хакетта еще больше уподобилось маске. Над головой, где-то на верхних этажах больницы, раздался грохот. «Вот так дела! — подумал Квирк, на миг забыв о Долли. — Чего только не услышишь!» Хакетт явно принял грохот за сигнал к действию, отлепился от стола, подошел к двери и уставился на накрытый простыней труп Долли Моран. Люминесцентные лампы мощного светильника источали белый свет, похожий на пульсирующий туман.

— Получается, Долли знала ту девушку, как бишь ее… — продолжил разговор Хакетт, словно никакой заминки не было.

— Кристин Фоллс, — подсказал Квирк, чересчур поспешно, как сам тотчас почувствовал.

— Да, верно, — не обернувшись, кивнул Хакетт. — А теперь скажите: вы часто даете визитки друзьям и подругам умерших?

Квирк не знал, что ответить, а отвечать следовало. Свой голос он услышал будто со стороны.

— Меня заинтересовала та умершая, ну, Кристин Фоллс.

Хакетт не обернулся и тогда, он завороженно смотрел на секционный зал, слово там творилось нечто невероятно интересное.

— Почему? — только и спросил он.

Квирк пожал плечами, хотя отвернувшийся детектив не мог этого видеть.

— Из любопытства. В нашем деле оно не редкость: работаешь с мертвыми и задаешься вопросом: как же они жили. — Объяснение прозвучало фальшиво, только что с этим поделаешь? Хакетт наконец обернулся. «Сказать ему, что ли? Пусть снимет чертову шляпу!» — подумал Квирк.

— От чего же умерла она? — с дружелюбной полуулыбкой поинтересовался Хакетт.

— Кто?

— Та девушка, Кристин Фоллс.

— От легочной эмболии.

— Сколько ей было лет?

— Немного, только эмболия и молодых не щадит.

Хакетт задумчиво рассматривал носки своих ботинок. Плечевые накладки пальто сошлись на спине: он заложил руки в карманы синего, застегнутого на все пуговицы пиджака.

— Ладно, — он взялся за дверную ручку, — мне пора.

Изумленный Квирк вскочил, оттолкнув кресло.

— Вы ведь сообщите мне… Сообщите, если что-то выясните? — спросил он дрожащим от отчаянья голосом.

Детектив снова обернулся, и на его грубом лице расцвела улыбка.

— Мы многое выясним, мистер Квирк! — бодро и радостно пообещал он. — Очень-очень многое. — С той же улыбкой он скользнул за дверь и прикрыл ее за собой быстрее, чем Квирк выбрался из-за стола.

Чуть ли не машинально Квирк взял стакан Синклера и осушил. Затем он подошел к шкафу, вытащил бутылку и налил себе новую порцию. «Мэл Гриффин! — с горечью и досадой подумал он. — Ты никогда не узнаешь, какую услугу я тебе оказал!»

Глава 10

Вообще-то Клэр мечтала о чем-нибудь приличнее верхнего этажа двухквартирного дома на Фултон-стрит, но это, тем не менее, было на порядок лучше всех мест, где они жили после свадьбы — их иначе, чем ночлежками не назовешь. «А самое главное, — повторяла себе Клэр, — дом мой, то есть наш, полностью выплаченный! Мы не должны банку ни цента и можем обустроить его так, как захотим». Дом был серый дощатый с крутой скатной крышей и большим крыльцом с качелями. Им с Энди принадлежали три комнаты на втором этаже, а еще кухонька и ванная. «Какая светлая у нас гостиная! — радовалась Клэр. — А арочное окно в торцевой стене совсем как в алькове церкви, и выходит на старое ореховое дерево, по ветвям которого скачут белки». Помощник мистера Кроуфорда прислал маляров из мастерской в Роксбери, и Клэр позволили выбрать цвета. В итоге гостиная стала солнечно-желтой, кухня, разумеется, белой, а ванная — голубой. Подходит ли для детской ярко-розовый, Клэр не знала, но вот краска высохла, и получилось очень симпатично. Этим утром из магазина обещали доставить кроватку, после обеда — вещи со старой квартиры (у приятеля Энди был пикап), а пока Клэр наслаждалась простором пустых комнат. Сколько в них воздуха, сколько света, как здорово скрипит под ногами кленовый пол!

— Ах, Энди! — воскликнула она. — По-моему, это лучший дом на свете, и, подумать только, он наш!

Энди стоял, опустившись на одно колено, и чинил разболтанную розетку.

— Ага, — не оборачиваясь, проговорил он. — Старик Кроуфорд — добрейшей души человек.

Клэр подошла к мужу, прижалась к его спине и обняла за плечи, жадно вдыхая металлический мужской запах. Запах Энди всегда казался ей синим, как музыкальные автоматы, разлитое машинное масло или гибкий лист прокатной стали.

— Да ладно тебе, хватит хмуриться! — Клэр разомкнула объятия и ласково погладила широкую грудь Энди. Она хотела добавить, что он чудо как хорош в темных брюках и пиджаке спортивного кроя, но тут в колыбели проснулся ребенок. Клэр тайком радовалась тому, как плач ребенка — Кристин, нужно привыкать к ее имени — как плач Кристин, тоненький, но громкий, словно голос флейты или другого инструмента с высоким звучанием, на нее действует. Сердце билось и быстрее, и сильнее, словно внутри стучал кулачок. — Что случилось, малышка? Ну, что случилось? Нравится этот красивый домик? Он на-а-аш!

«Видела бы меня мама! — думала Клэр. — Папа лишь рассмеялся бы и вытер губы рукой, словно они испачкались».

Клэр улыбнулась Энди и жадно втянула воздух.

— Ты только понюхай! Запах свежей краски!

Не без труда удерживая равновесие, Энди обул сперва один ботинок, потом другой.

— Я проголодался. Пошли, купим по Гамбургеру!

Клэр согласилась, хотя уходить из новой квартиры желания не было: нужно же привыкнуть, пропитаться волшебной атмосферой! Короткий коридор тянулся от кухоньки к застекленной двери, за ней пролет шатких ступеней спускался на задний двор — этим входом они и будут пользоваться. Энди шел по лестнице первым и придерживал за локоть Клэр, прижимающую к груди ребенка. Искреннее желание помочь — вот что она больше всего ценила в муже. Энди помогал не только ей, но и другим — старикам, детям, женщинам с тяжелыми сумками, однорукому инвалиду, который работает на заправке у шлагбаума, и даже неграм.

За лето задний двор высох — трава под ногами хрустела и превращалась в пахнущую древесной золой пыль. Бурые, под цвет травы, сверчки стрекотали, поджимали задние ножки и прыгали в разные стороны. В этой части двора было лишь узловатое персиковое дерево и задушенная сорняками грядка, на которой когда-то давно выращивали овощи.

— Да! — горестно засмеялась Клэр. — Тут надо как следует все изменить.

— С чего ты решила, что это наше, и менять можно? — спросил Энди. Он смотрел на дом, и Клэр, обернувшись, увидела на крыльце высокую женщину с худым лицом и неопределенного цвета волосами, стянутыми на затылке в тутой узел. Одетая в платье и длинный коричневый фартук, она внимательно за ними следила.

— Здравствуйте! — шагнув к ней, Клэр протянула правую руку, а в левой крепко держала ребенка. Именно так Клэр решила заводить знакомства — действовать тут же, пока не вмешались скромность и застенчивость. Протянутую руку женщина проигнорировала, и Клэр быстро ее опустила. — Я Клэр Стаффорд.

Женщина оглядела ее с головы до ног и, очевидно, осталась невысокого мнения.

— Беннетт, — произнесла она и сжала губы в тонкую бесцветную полоску.

«Ей лет тридцать пять, — догадалась Клэр, — а выглядит старше. Интересно, мистер Беннетт дома? Он, вообще, существует?»

— Рада познакомиться! — вежливо проговорила Клэр. — Мы сегодня заезжаем. Сейчас поднимались, смотрели, что и как.

— Да, я слышала ребенка.

Клэр подняла завернутую в одеяло малышку.

— Это Кристин! — На ребенка женщина внимания не обратила — прищурившись, она смотрела на Энди, который стоял среди высохшей травы. Руки в задних карманах джинсов, голова чуть наклонена набок — не парень, а картинка. Клэр заметила, что взгляд Беннетт потеплел. Это мой муж Энди, — сказала она и понизила голос до заговорщицкого шепота. — Он немного расстроен, считает, что квартира не очень… — Клэр тотчас поняла, что сделала ошибку.

— Неужели? — холодно переспросила женщина. — Он что, привык к классу люкс?

Очевидно, Энди на расстоянии почувствовал, что Клэр нужна помощь. Широко улыбаясь, он подошел к женщинам.

— Здравствуйте, мисс…

— Беннетт, — подсказала женщина. — Миссис Беннетт.

— Ну вот! — Энди всплеснул руками в притворном отчаянии и одарил новоиспеченную соседку бархатным взглядом карих глаз. Клэр наблюдала с изумлением, в котором растворилась капелька ревности. Воистину, обаяние Энди не знало границ, как бы бессовестно он ни врал. — Я бесконечно рад знакомству! — Он поднялся на крыльцо, и Беннетт позволила ему пожать свою руку, предварительно вытерев ее о фартук.

— Взаимно! — отозвалась она.

На глазах у Клэр Энди сжал ладонь Беннетт, потом выпустил, и бесцветные губы соседки дрогнули в улыбке.

Повисла тишина, и Клэр почувствовала ледяное дыхание приближающейся мигрени: первые спазмы были слабыми, как раскаты далекого грома. Ребенок согнул ручку и уперся в одеяло, словно тоже хотел — не ребенок, а Кристин, не хотел, а хотела! — к той костлявой неприветливой женщине. Клэр покрепче прижала теплый сверток к груди.

Энди хлопнул ладонями по бедрам.

— Ну, нам пора на ленч! — объявил он и выдержал паузу. Однако если хмурая Беннетт рассчитывала, что ее тоже пригласят, то крупно ошиблась. — Пойдем, милая, нужно перекусить. Сейчас принесу бумажник. — Он побежал вверх по деревянной лестнице, перескакивая через две ступеньки сразу. Клэр улыбнулась миссис Беннетт и пошла следом.

' — Надеюсь, ваш ребенок не рева, — проговорила соседка. — А то домик маленький, стены тонкие.

Глава 11

Квирк давным-давно не заходил в больничную часовню и не понимал, что делает в ней сейчас. Двери из коридора, ведущего в отделение рентгенологии, казались совершенно неуместными — вычурные ручки и две узкие панели витражного стекла, установленные несколько лет назад на средства некой богатой леди в память о ее безвременно умершей дочери. В часовне всегда царил холод, причем холод особенный, у Квирка он совершенно необъяснимо ассоциировался с лилиями в вазе, каждое лето красовавшимися на алтаре часовни в Каррик-ли. Квирк тогда не мог избавиться от ощущения, что букет тот же, и лилии чудесным образом не вянут. Однажды он решился сунуть палец в нежный белый колокольчик и до сегодняшнего дня не забыл ощущение чего-то липкого и прохладного, как кожа покойника. Часовня Святого Семейства маленькая, без альковов и колонн — не спрячешься от неусыпного ока масляной лампы в ярко-красном абажуре, денно и нощно горящей перед дарохранительницей. В часовне, возле статуи Святого Иосифа, Квирк в тот день увидел Мэла, коленопреклоненного, со сложенными для молитвы ладонями и низко опущенной головой. Квирк тихо устроился на скамье неподалеку от Мэла, который даже не обернулся, словно не заметил его присутствия, но через минуту перекрестился и со вздохом сел на скамью. Оба помолчали, потом Квирк обвел рукой статую, алтарную лампу, сам алтарь, застланный белой, с золотой вышивкой тканью, и спросил:

— Скажи, Мэл, ты во все это веришь?

— Стараюсь, — немного поразмыслив, ответил Мэл и искоса взглянул на свояка. — А во что веришь ты?

— Меня отучили верить много лет назад.

— Обожаешь рассуждать на такие темы и красиво выражаться? — фыркнул Мэл, снял очки и сильно потер сперва правый глаз, потом левый. — Что ты хочешь?

Теперь задумался Квирк.

— Чтобы ты рассказал мне о гибели Долли Моран.

В глазах Мэла не отразилось ни капли изумления.

— Очевидно, мне известно куда меньше твоего, — проговорил он. — Я не из тех, кто намеренно сует нос туда, где его почти наверняка оторвут.

— Это угроза? — недоуменно спросил Квирк и засмеялся.

Мэлэки сидел с каменным лицом.

— Квирк, ты не знаешь, что творишь. Думаешь, что знаешь, но это не так.

— Я знаю, что Кристин Фоллс умерла не от эмболии, как ты левой рукой написал в досье, — более-менее спокойно начал Квирк. — На самом деле она умерла при родах. Ребенок родился мертвым, как ты и говорил, но я знаю, что он исчез, точнее, ему помогли исчезнуть. Еще знаю, что рассказал тебе о дневнике Долли Моран, а днем позже ее пытали головорезы, череп раскололи. Убеди меня, Мэл, что эти факты не связаны, мои подозрения необоснованны и ты не нажил проблем на свою голову! — Квирк искренне себе удивлялся: откуда эта злость? Против какой несправедливости он протестует? По отношению к Долли Моран, Кристин Фоллс, ее ребенку или по отношению к себе? Только кто обошелся с ним несправедливо, кто его обидел? Не он умер при родах, давясь кровью и собственным криком, не ему прижигали запястья, и голову раскололи не ему. Мэла гневная тирада не впечатлила: вместо ответа он коротко кивнул, словно подтвердилось что-то важное, поднялся и шагнул к двери. Темный костюм делал его похожим на священника, а синий галстук вполне мог быть воротничком прелата-ультрамонтана. Во взгляде, которым он смерил Квирка, читалось изумление вперемешку с презрением и жалостью.

— Послушай моего совета, Квирк, — проговорил он. — Не суйся в это дело.

Квирк, не поднявшись со скамьи, покачал головой.

Не могу. Я вляпался в это дело по самое некуда, впрочем, как и ты.

Мэлэки вышел из часовни. Через какое-то время поднялся и Квирк. Красное всевидящее око у алтаря шевельнулось и словно подмигнуло. Квирк содрогнулся. Как там у Йейтса[11]? «Увидел я холодное бездушное небо…»

Глава 12

Больше всего Энди Стаффорд любил ночные перегоны, причем не только потому что платят за них больше, а машин на шоссе меньше. Купол мрака прорезали фары мощной машины, и Энди казалось, он управляет не просто двенадцатиколесной фурой «Кроуфорд транспорт», груженной кровельной дранкой или чугунными чушками. Во время ночных перегонов Энди чувствовал себя вольной птицей: в целом мире существовали лишь он, дорога да певцы в стиле кантри, заунывно выводящие по радио свои рулады о похотливых псах, одиночестве и любви. Частенько на затерянной между городами автозаправке или на пороге придорожной забегаловки он подставлял лицо свежему, пахнущему шалфеем ветерку и читал в нем послание, прилетевшее откуда-то с запада — из Нью-Мексико, Колорадо, Вайоминга или даже со Скалистых гор. В тех местах Энди не бывал, и в душе просыпалась сладкая тоска по другой жизни: вон она, совсем рядом, за золотой линией горизонта.

Энди свернул на платную дорогу, пересек Бруклин, потом малонаселенный юг Бостона. На Фултон-стрит он заглушил мотор и почти беззвучно спустился под горку к дому. Колеса негромко шелестели по асфальту. Миссис Беннетт — «Зовите меня просто Кора!» — уже ворчала, что грузовик стоит прямо под окнами, но жаловалась, разумеется, Клэр, а не самому Энди. Когда он вылез из кабины, затекшие плечи и руки болели, джинсы больно впились в промежность. Ни в одном из соседних домов свет не горел. Где-то неподалеку нехотя залаяла собака, но скоро затихла. До рассвета оставался примерно час, ночная прохлада еще не отступила, но Энди решил немного посидеть на крыльце и посмотреть на звезды. Руки он скрестил на затылке — затекшие мышцы шеи быстро расслаблялись. Качели на скрипучих цепях напомнили ему родной Уилмингтон. Мальчишкой он вечера просиживал на крыльце и курил сигареты, украденные из кармана отцовского комбинезона. Едкий дым отравлял свежий прохладный воздух, а дешевое пиво, кукурузное виски, сок соседских девчонок и прочие запрещенные удовольствия казались кусочком «настоящей взрослой» жизни, совсем не такой, как в Уилмингтоне, штат Делавэр. Энди негромко засмеялся. В Уилмингтоне он мечтал попасть в большой город, а сейчас, поселившись в Бостоне, мечтает о Уилмингтоне. Впрочем, ему вечно на месте не сидится, «хорошо там, где нас нет» — его девиз.

Энди поднялся, обогнув дом (он уже знал, где находится спальня Коры Беннетт), подошел к двери черного хода, взошел по деревянным ступенькам наверх и шмыгнул за стеклянную дверь. Мерзкий запах краски, порой вызывающий тошноту, еще не выветрился. К нему примешивались запахи ребенка — молока и грязных пеленок. Свет Энди не включил: в восточных окнах небо уже посерело, и в предрассветной дымке виднелись зловещий шпиль церкви Святого Патрика на Брустер-стрит и последняя утренняя звезда, сидящая прямо на его флюгере. Чем светлее становилось за окном, тем больше мрачнел Энди. Уже не в первый раз он спросил себя, долго ли выдержит в этом городе, пока тяга к перемене мест не станет нестерпимой.

В гостиной Энди разулся и скинул рабочую рубаху. Застыв с поднятыми вверх руками, он понюхал свои подмышки. Вспотел он сильно, но в душ не пошел. Впрочем, Клэр сама говорила, что любит его запах. В одних носках Энди прокрался в спальню. Плотно закрытые шторы не пропускали ни лучика встающего солнца. Энди разглядел силуэт спящей Клэр, а ее дыхание не услышал: спада она спокойно, и ему это нравилось. Только когда мучили мигрени, она не спала совсем. Тише мыши Энди пробирался по еще не знакомой спальне — будить Клэр пока не хотелось — у кровати скинул остаток одежды и осторожно приподнял уголок одеяла.

— Привет! — шепнул Энди и, опершись коленом о матрас, нагнулся к спящей жене. — Как тут моя малышка?

Малышек было две, и голоса два, один из них принадлежал Клэр. «Что такое?..» — сонно пробормотала она. Второй голос гулил, а потом Энди услышал деловитое причмокивание.

— Господи, боже мой! — пробормотал он и испуганно отпрянул.

Ребенок! Разумеется, это он лежал рядом с Клэр и сосал кулачок. Клэр осторожно отодвинула девочку и села, сбитая с толку и испуганная.

— Энди, это ты? — спросила она, откашлявшись, и взяла Кристин на руки.

— А кого ты ждала, черт подери? — Он чуть не вырвал у нее горячий, насквозь промокший сверток. — Кого-то другого?

Клэр поняла, что он задумал, и попыталась забрать малышку.

— Кристин плакала, — жалобно объяснила она. — Я хотела ее успокоить…

Но Энди не слушал — он чуть ли не выбежал из спальни. В полумраке его быстро движущаяся фигура казалась призрачной. Клэр со стоном откинулась на подушки и вцепилась себе в волосы. Хотелось узнать, сколько времени, но часы на тумбочке смотрели в другую сторону. Наверное, у Кристин Промок подгузник — на подоле ночной рубашки расплывалось темное пятно. Ее нужно было снять, но Клэр не решалась встретить Энди голой, ведь для того, что он, наверняка, захочет, уже слишком поздно (или еще слишком рано), к тому же она смертельно устала: малышка будила ее дважды… Влажное пятно Энди либо не заметил, либо проигнорировал, а ночную рубашку снял сам — рывком усадил Клэр, поднял ей руки, стащил одежду и швырнул на пол.

— Послушай, милый..? — начала она.

Энди не слушал. Он вытянулся на ней — его колени казались ледяными — и силой раздвинул ей ноги. От него пахло пивом, а губы были жирными. Клэр замерзла, поэтому, нащупав покрывало, прикрыла им ритмично изгибающуюся спину Энди. Усталая и сбитая с толку, никакого удовольствия она не получала. Клэр казалось, что она медленно тонет.

— Детка… — хрипло и как-то обреченно шептал Энди, и Клэр еще плотнее прижимала его к себе. — Ах, детка…

Голос Кристин она услышала раньше, чем Энди; тонкий, требовательный, всепроникающий крик рассек полумрак с неумолимостью стрелы. Энди застыл, потом растянулся на Клэр и поднял голову.

— Господи! — снова простонал он и с силой ударил кулаком подушку рядом с головой Клэр. — Господи, боже мой!

Не успела Клэр испугаться, как он захохотал.

Утром настроение Энди не изменилось. Клэр вешала белье на веревку, которую он натянул между толстыми ветвями дерева и стойкой лестничных перил — миссис Беннетт по этому поводу еще не возмущалась — когда он подкрался сзади, с криком схватил за талию, оторвал от земли и закружил. Счастливому или хотя бы довольному виду мужа Клэр бы обрадовалась, только разве можно считать довольным человека с диким взглядом затравленного зверя? Энди и дышал так, словно несся во весь опор и лишь сейчас остановился. Когда он опустил Клэр на землю, дыхание сбилось и у нее. Указательным пальцем он оттянул воротничок ее блузки.

— Так, а это у нас что? — На шее Клэр краснел засос величиной с серебряный доллар. — Откуда он взялся?

— На заре ко мне в кровать проскользнул огромный старый дикарь. Неужели ты его не слышал?

— Нет, детка, я спал как младенец, ты же меня знаешь. — Энди крепко обнял Клэр за плечи. Объятия показались Клэр железными. — Скажи, что еще он с тобой делал? — потребовал Энди, горячими iy-бами прильнув к ее уху.

Клэр негромко засмеялась, а Энди с силой прижал ее к себе. Стоило приоткрыть рот, он впился в нее поцелуем. Откуда-то, возможно со Скалистых гор, прилетел ветерок. Играя сырыми простынями, он на миг завернул в них Клэр и Энди. Молодые люди целовались, не замечая в окне первого этажа бледное лицо с тонкими губами и внимательным, ничего не упускающим взглядом.

Глава 13

Квирк шел по Рэглен-роуд навстречу осенней ночи.

Вокруг фонарей висели нимбы тумана, из труб вился дымок, на зубах хрустел уголь. Он мысленно репетировал предстоящий разговор — почему-то его заранее хотелось назвать размолвкой — на котором сам настоял, о чем жалел уже сейчас. При желании разговора еще можно было избежать. Квирк еще мог развернуться и уйти, как привык уходить от неприятностей. Одним разом больше, одним меньше, и никто ему не помешает. Он запросто мог разыскать телефон — в сознании звучал голос Долли Моран: «До ближайшего телефона не то три, не то четыре улицы» — и сочинить какой-нибудь предлог, например, сказать, что проблема, которую он собирался обсудить, разрешилась сама. Какие бы мысли ни крутились в голове, ноги несли вперед, и вот уже они, ворота в сад судьи Гриффина, неприятно пахнущий осенней сыростью. По стоптанным ступенькам Квирк поднялся на крыльцо. Из окна передней лился тусклый свет, остальные были темными, и в душе Квирка вспыхнула надежда: вдруг старик забыл о договоренности и как всегда по вечерам уехал в клуб на Стивенс-грин? Квирк дернул шнурок звонка и услышал в передней его дребезжащий звон. На миг его надежды вспыхнули с новой силой, но потом донесся фирменный шорох шагов мисс Флинт. Квирк растянул губы в улыбке: они с мисс Флинт давно враждовали. Экономка открыла дверь, и Квирку показалось, она едва сдерживает гримасу гадливости. Маленькая, с птичьим лицом, мисс Флинт, сколько знал ее Квирк, стриглась одинаково — жесткие не седеющие волосы лежали наподобие каски. Квирк давно подозревал, что это парик.

— Мистер Квирк, — сухо, с чуть заметным недружелюбием проговорила экономка. Вежливая, ничего не скажешь, подчеркнуто, мстительно вежливая.

— Добрый вечер, мисс Флинт, судья дома?

Экономка отступила на шаг и открыла дверь еще шире.

— Да, он вас ждет.

В спертом воздухе прихожей слабо чувствовался затхлый стариковский запах. В люстре горела слабенькая, ватт в шестьдесят, лампочка, и абажур напоминал Квирку высохшую человечью кожу, какой он ее себе представлял. Сердце болезненно сжалось. При жизни бабушки Гриффин он был здесь счастлив. В передней вечно гремели крики, они с Мэлом в коротких брюках с выбившимися рубашками и школьными галстуками играли в вышибалы на лестнице… Да, он был здесь счастлив!

Мисс Флинт взяла у Квирка пальто и шляпу и, скрипя по паркету и плитке каучуковыми подошвами уродливых, как у тюремной надзирательницы, туфель, повела его в глубь дома. Уже в который раз Квирк подумал, что экономке наверняка известны многие семейные секреты. Во время редких визитов Мэла она и его буравит своим взглядом-прожектором?

Судья Гриффин слышал звонок и уже ждал на пороге логова, как он любовно именовал кабинет. Он был не ниже Квирка, но с годами ссутулился. Серый кардиган, домашние тапочки, обеспокоенный взгляд — Квирк подумал, что недалек тот день, когда у парадной двери его встретит заплаканная мисс Флинт в траурной повязке. Квирк быстро шагнул навстречу судье и снова растянул губы в улыбке.

— Заходи, дружище! — судья замахал рукой. — В коридоре холодно, как в могиле.

— Чай вам принести? — предложила мисс Флинт.

— Нет! — резко ответил судья, положил руку на плечо Квирка и увел его в кабинет. — Чай! — презрительно хмыкнул он, с шумом захлопнув за собой дверь. — Бог свидетель, эта женщина… — Судья подтолкнул Квирка к стоящему у камина креслу. — Садись, грейся! Выпьем что-нибудь покрепче чая.

Судья повернулся к буфету и разыскал бутылку виски. Квирк оглядывал знакомый с детства кабинет вот старая, обтянутая кожей кушетка, вот антикварный письменный стол, вот портрет бабушки Гриффин кисти Шона О'Салливана, совсем молодой, с локонами, безмятежно улыбающейся. В логово судьи допускались далеко не все, а Квирк, прибегал сюда еще полудиким, не оклемавшимся от Каррикли мальчишкой. До отъезда в школу Святого Эйдана долгими зимними вечерами Квирк сидел в кресле у камина (возможно, этого же самого), занимаясь математикой или латынью, а судья, в ту пору еще барристер, за столом готовил записку по очередному делу. Мэл делал домашнее задание за белым кухонным столом, а бабушка Гриффин отпаивала его теплым молоком, кормила цельнозерновым печеньем и ежеминутно спрашивала, не болит ли живот: Мэлэки считался слабеньким.

Судья вручил Квирку стакан с виски и устроился в кресле напротив.

— Ты ужинал? — спросил он.

— Да, все в порядке.

— Неужели? — судья пронзил Квирка испытывающим взглядом. На слухе Гаррета Гриффина возраст еще не сказывался, и он явно уловил тревшу в голосе Квирка, когда тот позвонил ему и сказал, что хочет поговорить. Целую минуту оба молча смаковали виски. Квирк хмуро смотрел на огонь, судья — на него. От едкого, как кошачья моча, запаха кокса у Квирка защипало в носу.

— Итак, — чересчур громко и бодро начал судья, — что за насущную проблему ты хотел обсудить? Ты часом ни в какую передрягу не попал?

Квирк отрицательно покачал головой.

— Дело в одной девушке… — начал он и осекся.

— Ну-ну! хохотнул судья.

— Нет, все не так, как вы подумали, — слабо улыбнулся Квирк, снова покачал головой и взглянул в трепещущее сердце пламени. «Не тяни резину, выкладывай!» — Девушку звали Кристин Фоллс. Она умерла при родах, а пока ждала ребенка, за ней ухаживала женщина по фамилии Моран. Вскоре после смерти Кристин Фоллс Моран убили. — Квирк остановился и жадно вдохнул воздух.

Судья в замешательстве захлопал глазами и кивнул.

— Моран, — повторил он. — По-моему, я читал 'о ней в газетах. — Бедняжка! — Судья взял стакан Квирка и, очевидно, не заметив, что виски в нем еще осталось, подошел к буфету.

— Мэл сделал в досье Кристин Фоллс не совсем корректную запись.

— Что значит, не корректную? — не оборачиваясь, уточнил судья.

— Роды там вообще не упоминаются.

— Хочешь сказать… — судья через плечо взглянул на Квирка, — хочешь сказать, что он намеренно исказил факты?

Квирк промолчал. Судья так и стоял, глядя на Квирка. Вдруг рот судьи безвольно открылся, и он издал что-то среднее между жалобным стоном и гневным криком. Зазвенело стекло, зажурчало льющееся на пол виски. Судья тихо выругался, проклиная дрожащие руки.

— Извините! — пробормотал Квирк.

Судья поставил бутылку вертикально, наклонил голову и замер на целую минуту. Виски мерно капало на пол.

— К чему ты ведешь? — спросил он, сильно побледнев.

— Сам не знаю, — признался Квирк.

— Мэла могут уволить? — спросил судья, наконец вернувшись в кресло с двумя полными стаканами.

— Не думаю, что до этого дойдет. Вряд ли здесь можно вменить профессиональную небрежность или преступную халатность.

— Халатность в докторском халате — вот тебе пример дурацкого каламбура! — невесело засмеялся судья, а после небольшой паузы раздраженно покачал головой, — Откуда Мэлэки знал ту девушку? Она у него наблюдалась?

— Не совсем. По его словам, он за ней приглядывал. До беременности та девушка какое-то время работала у них в доме.

— Что?

— Сара наняла Кристин Фоллс в помощь Мэгги, но вскоре девушка, э-э-э, нажила себе проблемы. — Квирк посмотрел на судью: тот потупился и качал головой, напрочь забыв о виски. — Мэл заявил, что сделал ту запись из желания пощадить семью Кристин, дескать, зачем им знать о ребенке?

— С каких пор Мэлэки волнуют чувства посторонних?! — прохрипел судья. — Он же доктор, клятву Гиппократа дал, значит, должен спокойно и беспристрастно делать свое дело. Идиот безответственный! От чего умерла та девушка?

— От послеродового кровотечения — потеряла слишком много крови.

Повисла тишина. Гаррет Гриффин смотрел на Квирка так же, как, вероятно, некогда смотрели на него самого подсудимые, надеющиеся на снисходительность.

— Так Кристин умерла в доме Долли Моран? — уточнил он, потупившись. — С этой особой Мэл тоже знаком?

— Он нанял ее ухаживать за Кристин.

— Вот так знакомые у моего сына! — На скулах судьи заходили желваки. — Ты ведь с ним об этом говорил?

— Мэл темнит. Ты же его знаешь.

— Вот уж не уверен! — воскликнул судья. — Он случайно не обмолвился о делах в Бостоне?

— Нет, — покачал головой Квирк. — А что там за дела?

— Какая-то благотворительная кампания. Кроме Мэла в ней участвует Костиган и члены ордена Рыцарей Святого Патрика. Якобы они помогают католическим семьям. Финансирует кампанию твой тесть Джош Кроуфорд.

— Нет, Мэл ничего об этом не говорил.

Судья залпом выпил виски.

— Давай сюда стакан! Еще одна порция явно не помешает! — Судья снова подошел к буфету. — Сара в курсе?

— Сомневаюсь. — Квирку вспомнилась воскресная сцена у канала: Сара смотрела на лебедей невидящими глазами и просила поговорить со своим мужем, «хорошим человеком». Откуда ему знать, что Саре известно, а что нет? — Я сам в курсе лишь потому, что случайно увидел, как Мэл заполняет досье.

Квирк вскочил. Духота кабинета, чадящий камин, запах пролитого виски вдруг показались невыносимыми, да еще обожженный спиртным язык саднило. Судья обернулся и, прижимая к груди два полных стакана, удивленно на него взглянул.

— Мне пора, — объявил Квирк. — Нужно кое с кем встретиться.

Он лгал, и судья явно расстроился, но возражать не стал.

— Не хочешь? — Гаррет Гриффин протянул стакан с виски, но Квирк покачал головой. Судья поставил оба стакана на полку буфета. — Ты точно ужинал? По-моему, ты совсем себя не бережешь!

— В городе что-нибудь перехвачу.

— Флинт омлет тебе сделает… — судья горестно покачал головой. — Да уж, звучит не бог весть как соблазнительно! — У двери кабинета он застыл, явно озаренный какой-то идеей. — Уже выяснили, кто убил эту Моран?

— К ней в дом кто-то ворвался.

— Грабители?

Квирк пожал плечами, а потом сказал:

— Вы знали ее. Ну, Долли Моран, — Квирк пристально посмотрел на судью. — Сперва она работала у вас с бабушкой, а после рождения Фиби — у Мэла и Сары. Поэтому Мэл и обратился к ней, когда Кристин Фоллс понадобился уход.

Судья долго смотрел в одну точку и хмурился, потом вскрикнул, как в самом начале разговора, только не гневно, а с горечью.

— Боже милостивый, так это… Долорес? — Гаррет споткнулся на ровном месте, и Квирк схватил его за руку. — Мне ведь даже в голову не пришло… Бедная, бедная Долорес!

— Извините, — сказал Квирк. Казалось, с начала разговора он только и делал, что извинялся.

Они вышли в коридор. Гаррет брел, словно во сне, его руки висели безжизненными плетями, и Квирк вдруг увидел, как похожи отец и сын.

— Долли была очень верной, — проговорил Квирк. — Ничьи секреты не выдала. Жаль, Мэл уже не может сказать ей спасибо.

Старик его будто не слышал.

— Кто ведет расследование?

— Детектив по фамилии Хакетт.

— Я его знаю, — кивнул судья. — Парень разумный и здравомыслящий. Если беспокоишься, давай поговорю с ним или попрошу кого-нибудь замолвить словечко.

— Я не беспокоюсь, — покачал головой Квирк. — По крайней мере, не за себя.

Они уже стояли у входной двери, и Квирк вдруг понял, что острее всего чувствует стыдливое удовольствие. Вспомнился случай из детства: Гаррет вызвал его в свое логово и, поставив перед столом, устроил целый допрос о какой-то проделке — окне, выбитом метким выстрелом из рогатки, или окурках, спрятанных в жестянке из-под какао на полке с постельным бельем. «Кто стрелял из рогатки? — вопрошал Гаррет. — Кто курил?» Сперва Квирк твердил, что ничего не знает, но в итоге поддался давлению и сказал, что напроказничал Мэл, хотя судья, вероятно, был в курсе с самого начала. Сейчас он чувствовал почти то же самое, ту же смесь вины, радости и самодовольства, только раз в сто сильнее. Тогда Гаррет церемонно поблагодарил его, молодец, мол, правильно поступил, но даже мальчишкой Квирк заметил в его глазах странный огонек. Что это было, досада или презрение?

— Про ложную запись в досье известно только мне, — начал Квирк. — Хакетту я ничего не сказал.

Судья в очередной раз покачал головой.

— Мэлэки Гриффин, ты полный идиот! — пробормотал он и положил руку Квирку на плечо. — Я, конечно, понимаю, почему тебя заинтересовал эта Фоллс. Бедняжка погибла так же, как Делия.

— Нет-нет, я думал о Мэле, — возразил Квирк, — о всей нашей семье!

Судья явно не слушал.

— Молодец, что пришел ко мне, — не убирая руки с плеча Квирка, произнес он. — Правильно сделал! — «Еще хорошим мальчиком назови!» — беззвучно подсказал Квирк. — Думаешь, мне стоит с ним поговорить?

— С Мэлом? — переспросил Квирк. — Нет, по-моему, об инциденте лучше забыть.

— А ты, — судья впился в него взглядом, — ты сможешь забыть?

Как ответить, Квирк не решил, потому что раздался скрип каучуковых подошв — апатичная мисс Флинт принесла пальто и шляпу. Интересно, долго она подслушивала, притаившись в темной передней?

Глава 14

Энди мечтал о машине, но не о развалюхе, которую дождливым утром собрал пьяный негр из Детройта. Нет, его сердцем владел «порше», причем конкретной модели — «спайдер-550». Именно такой попал на глаза, когда Клэр потащила его в Коммон-парк «гулять с дочкой». Прежде чем увидеть, Энди услышал дикий рев «порше», на миг превративший Коммон-парк в саванну, а дубы — в пальмы. Откликнувшись на рев всем существом, Энди свернул за угол и… чуть не обмер от восхищения. Красавец «порше» стоял у светофора на пересечении Бикон-Хилл и Чарльз-стрит. Маленький, несмотря на грозный голос, ярко-алый, с шинами футовой толщины и такой низкой посадкой, что непонятно, как человеку нормального роста уместиться за рулем. Откидной верх опустили, если бы оставили, Энди бы не так терзался, но его опустили. Вел «порше» бостонский парень, судя по внешности и одежде, отчаянно косивший под англичан с разворотов дорогих журналов — холеный, набриолиненный, в синем блейзере с двумя рядами пуговиц, из-под которого проглядывали белая рубашка-поло и золотистый шарф. Сопровождала его сногсшибательная красотка с высокими скулами и тонким прямым носиком, немного похожая на индианку, но, судя по медовому цвету кожи, огромным голубым глазам и белокурым волосам, определенно из «бостонских браминов». Ярко-алую помаду точно подбирали под цвет машины. Хрупкой полупрозрачной ручкой девушка перекинула волосы через плечо, и Энди на миг заметил синеватые впадинки бритых подмышек. Перехватив его голодный взгляд, она посмотрела на него с насмешливым изумлением, словно говоря: «Эй, красавчик, раздобудь себе университетский диплом, богатого папочку, годовой доход тысяч в двести и машинку не хуже этой, тогда, может, девушка вроде меня позволит угостить ее "Манхэттеном" в баре "Ритц-Карлтона"».

В ту субботу он ездил в кембриджский центр подержанных автомобилей, там продавали, правда, не «спайдер-550», а «порше-356». Блестящий, словно черный жучок, он притаился между жутких развалюх местного производства, но одного взгляда под капот хватило, чтобы понять: «жучок» заезжен чуть ли не до дыр, вероятно, даже в аварии побывал. Впрочем, кого обманывать? «Жучок» ему не по карману, даже если цену в десять раз снизят. В Кембридж Энди добирался с пересадкой и обратно с пересадкой, поэтому, когда вернулся домой, развлекать гостей желания не испытывал.

Злой как черт — надо же, ншу стереть угораздило! — Энди свернул на Фултон-стрит и увидел у дома «олдсмобиль». Не «порше», конечно, но новенький, блестящий и, главное, откуда он? Энди разглядывал машину, когда из-за дома показались Клэр и рыжий священник со шляпой в руке. Неизвестно, почему Энди зациклился на шляпе, но именно она окончательно выбила его из колеи. Вроде бы обычная шляпа, черная, фетровая, но священник держал ее за тулью, как епископы, ну, или эти… кардиналы, свои красные четырехугольные «горшки» во время мессы. «Горшки» называются как-то по-особому, слово напоминало Энди итальянский пистолет, но он не мог его вспомнить и злился еще больше.

Священников Энди не жаловал. Его родители были католиками, ну, вроде того, и каждый год на пасху мать завязывала со спиртным, чтобы вместе с детьми съездить на автобусе в Балтимор на торжественную мессу в соборе Пресвятой Девы Марии. Как же Энди ненавидел эти поездки! Ненавидел скучную тряску в автобусах «грейхаунд», бутерброды с колбасой, которые приходилось лопать до возвращения домой, толпы богатых ирландцев в соборе, от которых несло капустой и беконом; воющих у алтаря чудиков, в одежде, сделанной точно из серебра или золота с вышитыми малиновыми буквами, крестами и посохами. Все казались такими благочестивыми и праведными, что Энди тошнило, да еще бормотали молитвы на латыни, а он ни слова не понимал. В общем, нет, священников Энди Стаффорд не жаловал.

Этот, по фамилии Харкинс, был мерзким ирландцем до мозга костей и корней жирных рыжих волос. Он пожал Энди руку, улыбнулся, оскалив желтые зубы, а сам исподтишка оглядывал его зелеными, по-кошачьи хитрыми глазами.

— Раз знакомству, Энди! Клэр столько о вас рассказывала, — проговорил Харкинс. «Неужели?» — подумал Энди и попытался перехватить взгляд жены, но та не сводила глаз с рыжего ирландца. — Я проезжал мимо и решил вас навестить.

— Да-да, конечно! — закивал Энди, а про себя добавил: «Если ты приехал случайно, почему Клэр в нарядном платье, да еще с прической?»

— Нашу малышку благословит Его Святейшество! — восторженно объявила Клэр. На Энди она так и не взглянула, и тот недоумевал: «Какую лапшу навешал ей на уши этот небесный лоцман?»

— Вы повезете ребенка в Италию? — подначил Энди Харкинса, который захохотал, только в зеленых глазах вспыхнул огонек.

— В этом случае Магомет придет к горе, — ответил он. — Впрочем, я далеко не уверен, что архиепископу понравится такое сравнение. Его милость благословит Кристин от имени Папы. — Энди хотел заговорить, но Харкинс не позволил, причем демонстративно, повернувшись к Клэр: — Ну, мне пора. Дела, увы, не ждут.

— Спасибо, что заглянули к нам, святой отец.

Харкинс подошел к машине, распахнув дверцу и, бросив шляпу на пассажирское сиденье, уселся за руль.

— Благослови вас Господь! Следуйте избранному пути, — сказал он Энди, непонятно что имея в виду, захлопнул дверцу и завел машину. «Всего шесть цилиндров!» — злорадно отметил Энди. Когда «ол-дсмобиль» тронулся — судя по цвету и запаху выхлопных газов, в двигателе сгорало масло, — Харкинс оторвал руку от руля и словно написал что-то в воздухе. Это благословение? Архиепископ что-то подобное сбацает?

— Что он хотел? — спросил Энди, повернувшись к Клэр. Та до сих пор махала вслед Харкинсу.

— Не знаю. Наверное, сестра Стефания попросила нас проведать.

— Она нам не доверяет?

Только Клэр сразу догадалась, что на уме у Энди. Господи, он чуть ли не к телеграфному столбу ее ревнует!

— Энди, он священник и просто к нам заглянул.

— Надеюсь, он не зачастит. Не люблю священников. Матушка говорила, они к несчастью.

Эх, будь Клэр посмелее, она сказала бы, что думает о матушке Энди!

Они обогнули дом и поднялись по лестнице.

— Миссис Беннетт сейчас нет, — объявила Клэр. — Она заходила спросить, не нужно ли мне что в магазине. Думаю, на самом деле милая соседка хотела увидеть тебя! — с улыбкой поддразнила Клэр.

Энди промолчал. Они с Корой Беннетт вовсю переглядывались. Худое лицо, недовольно поджатые губы — красавицей ее не назовешь, хотя фигурка очень даже ничего, даром что вечно скрыта фартуком, а в глазах неутолимый голод. Энди задал пару вопросов о мистере Беннетте, но ответа не получил. «Наверное, сбежал, — решил он. — Если бы умер, Кора так и сказала бы». Он уже не раз убеждался, что жены идеализируют покойных мужей до тех пор, пока не появится достойный кандидат на вакантное место.

Энди прошел прямо на кухню, желая узнать, что будет на обед. Клэр сказала, что из-за приезда отца Харкинса об этом еще не думала. И, вообще, ей больше нравится, когда говорят ленч, «обед» в середине дня звучит слишком банально.

— Хочешь сказать «по-ирландски»? — ехидно поинтересовался Энди, с шумом захлопнув дверцу буфета.

— Нет, я имела в виду совсем другое, и тебе это прекрасно известно. — Клэр выросла в деревне к югу от Бостона. Аккуратные частоколы, белые каркасные домики, белый шпиль церкви, тянущийся выше кленов, — очевидно, Клэр считала, все это дает ей право важничать и считать себя без пяти минут аристократкой из Новой Англии, только Энди знал, кто она такая. Ее предки, немецкие иммигранты, разводили свиней, но в тяжелые времена заложили свои участки и в итоге их потеряли. Обеднев, они перебрались на север штата, попытались открыть кормовой склад, но прогорели и на нем. Сейчас, на кухоньке, Клэр шагнула к Энди, заставила обернуться и положить ей руки на талию, а сама прижала ладони к его груди и широко улыбнулась. — Энди Стаффорд, тебе известно, что я имела в виду другое, — тихо повторила она и легонько поцеловала его в губы.

— Ну-у-у, раз е-е-есть не-е-ечего, я съе-е-ем те-бя-я-я, — нарочно растягивая слова, проговорил Энди и уже нагнулся за поцелуем, когда увидел на столе колыбель. Под одеялом шевелилась малышка. Черт! — прошипел он, оттолкнул Клэр, схватил колыбель за ручки и быстро зашагал в детскую.

— Она же спит! — закричала Клэр. — Она…

Только Энди не слушал, а вернувшись, погрозил ей пальцем.

— Я говорил тебе, Клэр, — негромко начал он, — у ребенка есть своя комната, и спит он в ней, так?

Клэр чувствовала: Энди взбешен, у него дрожат губы, и страшно блестят глаза. Он до сих пор злится из-за отца Харкинса, только как можно ревновать к священнику?

— Хорошо, милый, — очень медленно и спокойно проговорила она. — Как ты сказал, так и будет.

Энди достал пиво из холодильника. Клэр никак не могла решить, что ее пугает больше: то, как быстро накатывает на него гнев или как быстро и бесследно отступает. Энди сорвал с бутылки крышку, запрокинул голову и стал жадно пить. Кадык ходил ходуном, глядя на него, Клэр представила постельную сцену и внутренне сжалась от стыда.

— Твой рыжий… ну, священник, часом не обмолвился, не говорила ли та… как бишь ее, со стариком Кроуфордом? — Увидев непонимающий взгляд жены, Энди раздраженно махнул бутылкой. — Ну, монахиня, сестра…

— Стефания?

— Ага. Она же обещала переговорить с Кроуфордом по поводу работы для меня.

Малышка запищала. Клэр казалось, такие неуверенные звуки издает слепой, ощупывая блестящий предмет. Энди словно ничего не слышал.

— Я думала, тебя не интересует другая работа, — осторожно сказала Клэр.

— Ну, охота же узнать, что он предложит!

Клэр с тревогой прислушивалась — судя по тишине, малышка заснула — и одновременно представляла, как Энди перестанет ездить в дальние рейсы. Они превратятся в обычную семью — на ум пришло слово «нормальную» — но, с другой стороны, спокойным ночам с маленькой Кристин наступит конец.

Глава 15

Больничные запахи Сара ненавидела: они воскрешали страшные детские воспоминания об удалении миндалин. Мерзкие запахи она чувствовала даже на одежде Мэла: либо эфира и дезинфицирующего средства, либо повязок — их никакой химчисткой не вывести. Сара никогда об этом не говорила и не жаловалась — что люди подумают: жена доктора и не любит больничные запахи! но Мэл наверняка замечал, как она морщится, ведь сейчас, возвратившись домой, он сразу уходил наверх и переодевался. Бедняга Мэл, всем помогает, обо всех заботится, и никто спасибо не скажет! Однако пиетету вопреки запах одежды мужа по-прежнему напоминал Саре о боли и страхе перед докторским скальпелем.

Едва Сара вошла в регистратуру больницы Святого Семейства, от ненавистного запаха закружилась голова. На миг захотелось развернуться и сбежать, но она заставила себя приблизиться к столу драконши-регистратора — какая женщина по доброй воле наденет очки в прозрачной розовой оправе? — и спросила, на месте ли доктор Квирк. «Вы имеете в виду, мистер Квирк?» — рявкнула она. Разумеется, Сара знала, что нужно говорить «мистер». Вот ее и наказали за пренебрежительность: напрасно она предполагала, что обслуживающий персонал знает лишь слово «доктор». Никогда ей не усвоить правила, никогда!

Вскоре Сара сидела на жесткой скамье у стены и ждала. Квирк пообещал драконше, что спустится сию же секунду. Сара наблюдала за потоком хромых и искалеченных, перебинтованных детей, стариков с отрешенными лицами и будущих мамочек с огромными животами, истерзанных еще не родившимися детьми. Как же Мэл терпит этих женщин изо дня в день, из года в год? Квирку проще: его подопечные уже мертвы. Сара одернула себя: в последнее время мысли у нее одна мрачнее другой.

Квирк был в расстегнутом зеленом халате. Он сразу извинился за задержку: один из его помощников заболел и в отделении запарка. Сара заверила, что дело у нее не слишком срочное, она заглянет в другой раз, хотя про себя удивилась: откуда запарка, трупы-то никуда не денутся. Квирк отговорку не принял: раз пришла, они побеседуют. Сара чувствовала, что он гадает, зачем она явилась. Квирк вечно все просчитывал.

Они пришли в больничную столовую и устроились за пластиковым столиком у высокого, но грязного окна. Рядом с кухней урчали титаны с кипятком и стеклянные прилавки с засохшими треугольными сандвичам и и маленькими упаковками кексов, которые, словно по злой иронии, назывались «Мраморными». Квиркушел за чаем, а Сара с тоской подумала, что все на свете больницы запущенные, грязные и мрачные. Окно смотрело на низкое блочное здание цвета запекшейся крови. На крыше, очевидно, залитой битумом, Сара заметила кривую вытяжную трубу с козырьком, из нее валил дым, стелющийся на сильном октябрьском ветру. Сара удивилась густоте черного дыма и незаметно для себя стала гадать, что сжигает персонал больницы. Квирк принес две кружки переслащенного, разбавленного молоком чая, который даже пробовать не хотелось. Сара почувствовала слабость и легкость, в последнее время навещавшие ее все чаще, словно душа вылетала из тела и устремлялась в свободное плаванье. Кажется, так в старых книгах описывают депрессию? Неужели у нее серьезные проблемы со здоровьем? А вдруг… вдруг это смерть приближается? Наверное, смерть помогла бы решить многие проблемы. Нет, вряд ли она отделается так быстро и легко…

— Думаю, речь пойдет о Мэле? — спросил Квирк.

Сара испытующе на него взглянула. Что ему известно? Ей бы хотелось это выяснить, очень хотелось, но озвучить вопрос не хватало пороху. Вдруг Квирку известно больше, чем ей, вдруг он посвящен в секреты, еще ужаснее, чем тем те, что узнала она? Сара попыталась сосредоточиться, отчаянно собирая разбегающиеся мысли. О чем он спросил? Ах, да, пойдет ли речь о Мэле. На этот вопрос можно не отвечать.

— Фиби собирается замуж за того молодого человека. — Сара опасливо взяла кружку за ручку — она оказалась липкой. — Разумеется, это исключено.

Судя по напряженному лицу, Квирк спешно менял тактику: все внимание теперь не Мэлу, а Фиби.

— Исключено? — переспросил он.

— Да, — кивнула Сара, — но она, конечно же, слушать ничего не хочет.

— Тогда пожелай ей удачи! Скажи, что целиком и полностью одобряешь ее затею. Фиби мигом передумает.

Это предложение Сара тоже пропустила мимо ушей.

— А ты с ней не поговоришь?

Квирк откинулся на спинку стула, высоко поднял голову и искоса взглянул на Сару.

— Ясно, — кивок получился медленным и очень серьезным. — Хочешь уговорить меня уговорить Фиби бросить неугодного вам бойфренда.

— Квирк, она так молода!

— Мы тоже были молоды.

— У нее вся жизнь впереди.

— И у нас была.

— Да, и разве мало ошибок мы наделали?! — бросилась в атаку Сара, только ее запала надолго не хватило. — Кроме того, ничего не выйдет, об этом позаботятся.

— Кто позаботится? — вскинул брови Квирк. — Мэл? Думаешь, он разрушит счастье дочери?

Качать головой Сара начала, еще не дослушав, хотя глаз так и не подняла.

— Квирк, ты не понимаешь. Против нее целый мир, а не только Мэл. Когда против тебя целый мир, выиграть невозможно.

Квирк посмотрел в окно: по горизонту плыли чернильные облака, значит, будет дождь. Он притих, и, сощурившись, взглянул на Сару — та отвела глаза.

— В чем дело? — спросил он.

— В каком смысле? — с напускной небрежностью спросила Сара. Только Квирк наседал, давил, и она чувствовала себя зайцем, загнанным огромным, неутомимым псом.

— Что-то случилось? — не унимался он. — Вы с Мэлом…

— Не хочу говорить о Мэле! — выпалила Сара с такой скоростью, что целое предложение вышло похожим на одно слово. Она положила руки рядом с перчатками и, глядя на ладони, проговорила: — Тут еще мой отец… — начала она, и Квирк обратился в слух. Сара, как завороженная, разглядывала свои перчатки. — Он пригрозил вычеркнуть Фиби из завещания.

Квирк едва не расхохотался. Завещание старика Кроуфорда — это не шуточки, что далыпе-то будет? Вдруг перед глазами с омерзительной четкостью встало лошадиное лицо помощника Уилкинса, который ждал его в отделении: Синклера в очередной раз свалил стратегический грипп. При мысли о возвращении в мир мертвых, свой вроде бы мир, Квирка бросило в дрожь.

— А как насчет судьи? Что если он поговорит с Фиби или с Мэлом, а заодно и с твоим отцом? Может, он призовет их всех к порядку и заставит найти компромисс? — Сара взглянула на него, как на неразумного ребенка. — Нет, решение наверняка существует. Еще раз предлагаю, скажи, что ты двумя руками за этот брак, вперед, мол, доченька! Уверен, Берти Вустер мигом получит от ворот поворот!

Сара даже не улыбнулась.

— Не хочу, чтобы Фиби связывала себя ранним браком, — покачала головой она.

— Ранним браком? — Квирк скептически улыбнулся. — О чем ты? Я думал, дело в том, что Каррингтон — протестант.

Сара снова потупилась и покачала головой.

I — Жизнь на месте не стоит. Очень скоро все изменится.

— Да-да, лет через сто жизнь станет прекрасной и удивительной.

— Нет, — упрямо возразила Сара, — все скоро должно измениться, — повторила она. — Ровесницы Фиби смогут сами принимать решения, быть собой, жить! — Сара засмеялась, смущенная своими же пафосными словами, посмотрела на Квирка и неуверенно подняла одно плечо. — Квирк, пожалуйста, поговори с ней.

Квирк подался вперед так резко, что толкнул стол, и перчатки Сары сдвинулись, наехав друг на друга. «Они как живые, испуганно от него отпрянули и сжались в комок, — подумала Сара. — Словно невидимка руки заломил».

— Извини, у меня нет времени на молодого оболтуса, по которому сохнет Фиби. Желает за него выйти — как говорится, семь футов под килем, — раздраженно начал Квирк. Сара хотела возразить, но он предостерегающе поднял руку, тише, мол! — Впрочем, если попросишь поговорить с ней ради себя — не ради Мэла, твоего отца или кого-то еще, а ради себя самой — я поговорю.

Повисла такая тишина, что стало слышно, как в окно стучит дождь.

Сара со вздохом поднялась и взяла перчатки, прогнав своего невидимого наперсника.

— Что же, я попробовала, — с грустью проговорила она, вероятно, обращаясь к себе. — Спасибо за чай! — Две кружки так и стояли на столе, полные чуть заметно колышущейся серой жидкости со сморщенной пенкой. — Мне пора.

— Попроси меня!

Квирк не поднялся, он сидел чуть боком, прижав одну руку к спинке стула, другую — к залепленному жиром столу. Откуда в нем столько жестокости? Почему он вечно с ней играет?

— Сам знаешь, не могу.

— Почему?

В коротком смешке Сары звенело раздражение.

— Потому что я стану твоей должницей!

— Нет!

— Да! — выпалила Сара не менее категорично, чем Квирк. — Пожалуйста, поговори с Фиби, ради ее счастья.

— Нет, — решительно возразил Квирк, — только ради тебя.

Глава 16

Дело было в субботу. День понемногу уступал свои права вечеру, и Квирк гадал, не пора ли выбрать себе другой паб. Когда он нырнул в «Макгонагл» с поднятым воротником и зажатой под мышкой газетой, по улицам мел октябрьский суховей. Паб фактически пустовал, но едва Квирк устроился в кабинке, у окошка для подачи еды возник Дэви и протянул стакан виски. «Подарок от джентльмена в синем костюме», — он показал большим пальцем в сторону барной стойки. Квирк глянул за дверь и увидел его: костюм из блестящей синей ткани с металлическим отливом, очки в роговой оправе, черные волосы, зачесанные назад от выпуклого лба, массивный зад, с трудом умещающийся на табурете. Тип в синем перехватил взгляд Квирка, поднял стакан в безмолвном салюте и улыбнулся, обнажив нижние зубы. Лицо показалось знакомым, только откуда? Квирк отвернулся и, прижав ладони к коленям, уставился на свой стакан: вдруг виски сейчас закипит, польется через край, и кабинку заполонит едкий черный дым?

Минуту спустя в дверях появился тип в синем.

— Мистер Квирк? Моя фамилия Костиган. — Он протянул руку, и Квирк осторожно ее пожал. Ладонь оказалась чуть влажной, а пальцы — толстыми и грубыми. — Мы встречались у Гриффинов, на приеме в честь старшего судьи. Ну, когда объявили, что Его святейшество пожаловал ему графский титул.

Вы позволите? — он показал на место рядом с Квир-ком.

Вот так совпадение: Квирк как раз думал о Саре. Ее лицо, как бледный лик Офелии, затмевало газетные страницы с их путаными рассказами о страшных событиях: янки испытывают новую бомбу, больше и страшнее прежних, русские как обычно грозят своими ржавыми саблями. Квирк до сих пор гадал, зачем Сара явилась в больницу и что от него хотела. Люди вечно что-то у него просят и куда чаще такое, что он дать не может. Так вышло и с Сарой, и с Фиби, и даже с бедной Долли Моран: помочь им он не сумел.

Квирк часто вспоминал первое самостоятельное вскрытие. В то время он работал под началом государственного патологоанатома Торндайка, но старик понемногу впадал в слабоумие, и однажды Квирка срочно вызвали его заменить. Вскрывать пришлось тоже старика, крупного седовласого джентльмена, погибшего в аварии: машину, пассажиром которой он был, занесло на обледенелой дороге и швырнуло в овраг. В тот день дочь везла его в дом престарелых, оттуда как всегда забирала на выходные. Дочь, сама уже довольно пожилая, вела машину очень осторожно, но на обледеневшем участке не справилась с управлением. В результате дочь и ее машина отделались парой царапин, а старик умер на месте, «мгновенно», как написали в газетах. Квирк частенько размышлял, как такое «мгновение» воспринимают умирающие. Впрочем, того старика сгубил банальный сердечный приступ. В секционном зале помощник Квирка проворно, но без особых церемоний раздел труп, и из кармана жилета выпали красивые старинные часы «Элгин» с римскими цифрами и секундной стрелкой на дополнительном циферблате. Часы остановились в пять двадцать три, одновременно — Квирк ничуть не сомневался — с сердцем несчастного старика. Вероятно, когда умерла Делия, с ним самим случилось то же самое — чудесный прибор, который настраивал его на нужный лад и примирял с окружающими, вдруг остановился и ремонту не подлежал.

— Прекрасный был день! — вспоминал Костиган. — Мы все так радовались за судью! Титул папского графа, то есть, фактически, папского рыцаря — редкая честь. Я сам рыцарь, — он показал значок на лацкане пиджака, маленькую золотую «П», обвивающую посох. — Разумеется, орден куда скромнее. А вы, мистер Квирк, не хотите к нам присоединиться? В смысле, к Рыцарям Святого Патрика? Вам ведь наверняка предлагали. Мэлэки Гриффин уже с нами.

Квирк не ответил. Его завораживали, чуть ли не гипнотизировали всепоглощающие глаза Костига-на, увеличенные линзами очков, точнее, спрятанные за ними, как пираньи — за стеклом аквариума.

— Славные люди, Гриффины, — продолжал Костиган, ничуть не обескураженный упрямым безмолвием Квирка. — Впрочем, вы в курсе, вы же их родственник.

Ответа Квирка он не сразу, но дождался:

— Моя жена была сестрой Сары, то есть миссис Гриффин.

Костиган кивнул и, очевидно, решил изобразить участливость.

— Слышал, ваша супруга умерла, — скорбно проговорил он. — Во время родов, да? Настоящая трагедия. Вы, наверное, тяжело переживали утрату.

Квирк выдержал очередную паузу. Глаза-пираньи словно читали каждую его мысль.

— Это было очень давно, — отозвался он, стараясь говорить бесстрастно.

Костиган снова кивнул.

— Тем не менее удар страшный, — снова кивнул Костиган. — Думаю, единственный способ пережить его — постараться забыть трагедию, то есть выбросить ее из головы. Понимаю, это нелегко: умерла не только молодая жена, но и неродившийся ребенок. Только ведь жизнь продолжается, правда, мистер Квирк? — Казалось, в кабинке беззвучно шевелится кто-то большой и опасный. Костиган показал на стакан с виски. — Вы даже не попробовали! Сам я полный трезвенник. — Он коснулся другого значка на лацкане, означающего, что он член общества борьбы за трезвость.

Квирк откинулся на спинку скамьи. Бармен Дэви топтался у окна для подачи еды — протирал стаканы и подслушивал.

К чему вы ведете, мистер… Простите, как вы сказали, ваша фамилия? — спросил Квирк.

Второй вопрос Костиган проигнорировал и снисходительно улыбнулся детской выходке.

— Веду я к тому, мистер Квирк, что некоторые вещи лучше забыть и не тревожить лишним вниманием.

Лоб Квирка покрылся испариной. Он сложил газету, зажал под мышкой и встал. Костиган наблюдал за ним с живым, как казалось со стороны, интересом, чуть сдобренным изумлением.

— Спасибо за виски, — поблагодарил Квирк, хотя к выпивке даже не прикоснулся. Костиган снова кивнул, на сей раз коротко, словно банальная фраза требовала его согласия. Он с места не поднялся, но возвышавшийся над ним Квирк почувствовал себя маленьким и ничтожным.

— Всего доброго, мистер Квирк, — с улыбкой проговорил Костиган. — Не сомневаюсь, мы еще встретимся.

На Графтон-стрит дул сильный порывистый ветер, субботние посетители магазинов шагали, низко опустив головы. У Квирка сбилось дыхание, душу обжигал нет, не страх, а нарастающая тревога, словно плотный гладкий островок, на котором он так удобно устроился, вздрогнул в знак предупреждения и… вынырнув из-под воды, оказался головой кита.

Глава 17

Энди Стаффорд никогда не считал себя умником.

Нет, он был далеко не идиот, но и не гений тоже, скорее, счастливый представитель золотой середины. Энди знал и пустоголовых парней, и чересчур мозговитых — и тем и другим приходилось несладко, а он чувствовал себя ребенком, который спокойно стоит на середине качелей, вместо того, чтобы глупо качаться вверх-вниз. Раз не глуп, как же он согласился на удочерение? Как сразу не просек, насколько затея Клэр подмочит его репутацию?! Насмешки начались однажды вечером в баре «Фоли», и Энди не сомневался: теперь им не будет конца.

Энди только вернулся из рейса и заглянул в бар по дороге домой, где теперь постоянно пахло мокрыми пеленками. Как всегда по пятницам в баре было людно. По пути к стойке Энди прошел мимо столика, за которым сидели шестеро, такие же дальнобойщики, как он и, можно сказать, знакомые. Один, дюжий детина с длинными баками по фамилии Маккой, после того фильма прозванный Настоящим, сказал что-то ему вслед, и все сидящие за столом громко заржали. Энди купил пиво и, прижав локти к барной стойке, лениво оглядел бар, как бы между прочим посмотрев на столик Маккоя. «Спокойно, — велел он себе, — без глупостей!» Разве он уверен, что смеялись над ним? Впрочем, сейчас Маккой ухмылялся именно ему, да еще крикнул:

— Привет, чужак!

— Привет, Маккой! — откликнулся Энди. Звать его Настоящим он не желал: глупо как-то. Впрочем, сам Маккой кличкой гордился, словно она делала его настоящим героем или кинозвездой. — Как дела?

Маккой сделал затяжку, сел поудобнее и, запрокинув голову, выпустил к потолку струйку дыма. Он явно готовил очередную хохму.

— Что-то тебя не видно в последнее время. Переехал на Фултон-стрит и нос задрал?

«Спокойно, — снова велел себе Эдди. — Без паники», а вслух сказал:

— Ну, знаешь ведь, как оно бывает.

Маккой ухмыльнулся еще шире и смерил Энди насмешливым взглядом. Дружки ухмылялись вместе с ним и явно ждали продолжения.

— Я тут говорил ребятам, у вас на Фултон-стрит случилось чудо.

Энди выдержал небольшую паузу.

' — Какое еще чудо? — тихо спросил он.

Маккой уже откровенно ржал.

— Твоя благоверная родила, не успев забеременеть. Разве это не чудо?

Дружки сдавленно захихикали. Энди уставился в пол, потом взял свое пиво, подошел к столу и застыл перед Маккоем, одетым в джинсовый комбинезон и клетчатую рубаху. Энди знобило, словно он покрывался холодным потом, хотя кожа была совершенно сухой. Его захлестнуло знакомое, но совершенно необъяснимое чувство — счастье вперемешку с непонятным, пропитанным радостью страхом.

— Прикуси язык! — процедил он.

— Неужели ты хочешь сделать со мной то, что со своей благоверной не смог? — Маккой изобразил удивление и поднял руки.

Дружки благоразумно отползли в сторону: р-раз — Энди выплеснул пиво в лицо Маккою, расколотил край стакана о стол и прижал «розочку» к его жирной шее. По бару быстро растеклась тишина. Женский смех оборвался. Перед мысленным взором Энди возникла четкая картинка: за его спиной бармен нащупывает спрятанную за стойкой биту.

— Опусти стакан! — Маккой корчил из себя храбреца, а в глазах плескался страх. Энди подбирал остроумный ответ, ну, что-нибудь про Ненастоящего Маккоя, когда кто-то шарахнул его по виску, сильно, но неловко — в ушибленном ухе загудело. Энди оглушили, а перепуганный Маккой так резко отпрянул от «розочки», что стул перевернулся, и дюжий детина рухнул на пол. Вопреки боли и гулу в ухе, Энди чуть не захохотал: круглая голова Маккоя с грохотом ударилась о паркет, ноги поднялись так, что подошвы ботинок теперь смотрели в потолок. Трое или даже четверо обошли Энди с тыла. Он хотел поцарапать их «розочкой», но упустил момент. Один из нападавших схватил его за пояс, другой — за руки и вывернул запястья, словно шею курице. Энди бросил стакан, но не от боли, а из страха пораниться. Тем временем Маккой поднялся, и с самодовольной улыбкой подошел к обезвреженному противнику. «А он, оказывается, левша», — рассеянно отметил Энди, глядя на занесенную руку, сжатую в кулак. Трое или даже четверо держали его в железных тисках, чтобы Маккой мог спокойно прицелиться и нанести первый удар под дых.

Очнулся Энди в узком, пропахшем мочой и кислым пивом коридоре. Он лежал на спине и смотрел в окно на полоску неба, темноту которого разбавляли звезды и бегущие облака. Во рту чувствовался мерзкий привкус крови и рвоты. Ныла каждая клеточка тела, настойчиво требуя внимания. Над ним кто-то склонился и спрашивал, хорошо ли он себя чувствует. Энди расхохотался бы, но сейчас не рискнул. Это же бармен! Приличный парень, семьянин, он не любит поднимать шум, вот только имени его Энди не помнил. Бармен хотел вызвать такси, но Энди покачал головой, медленно сел, а потом с помощью Пита — вот как звали этого парня! — встал. Энди сказал, у него машина перед главным входом, да и, вообще, уже поздно, жена ждет, а чувствует он себя нормально. Пит зацокал языком: мол, «нормально» больше похоже на сотрясение мозга, но, видя, что Энди не слушает, показал на стальную дверь в конце коридора. За дверью начинался переулок, вдоль бара тянущийся к пустынной улице и стоянке, на которой тосковала фура. Она взглянула на Энди с укоризной: где, мол, тебя носит? Энди казалось, распухший мозг давит на череп, а мышцы живота — первый удар Маккой нанес именно туда — превратились в кулачки.

Ближе к полночи Энди свернул на Фултон-стрит и остановился у дома. На втором этаже было темно, зато в спальне Коры Беннетт из-под жалюзи пробивался лучик света. Энди подозревал, что одинокая Кора спит при свете. Когда он выбрался из кабины, в ноющем от боли теле еще не стих жар и трепет драки. Ночной воздух обжигал холодом, но Энди домой не спешил, даром что был в тонюсенькой ветровке. Волоча левую ногу — в баре кто-то больно пнул его по лодыжке, — он поднялся на крыльцо и сел на качели, стараясь не скрипеть цепями. Не хотелось, чтобы Клэр выходила из дома в одной ночной рубашке и хлопотала над ним, по крайней мере, пока не хотелось. Болели голова, левое колено, левая лодыжка, рассеченную губу саднило, зуб шатался, но Энди считал, что отделался «легким испугом». Сам он тоже не сплоховал — двинул Маккою по яйцам и чуть не оторвал кому-то нос, пока один из тех идиотов не подкрался сзади и не ударил по затылку, вероятно, ножкой стула. Энди откинулся на спинку сиденья и тяжело вздохнул, прижав ладони к ноющей груди. Порывистый ветер гнал по небу тучи, блестящие, как от свежих чернил, ореховое дерево шелестело сухими листьями. Из-за туч то и дело проглядывала полная луна, напоминающая жирное лицо Маккоя. «У вас случилось чудо», — сказал он. Да уж, всем чудам чудо!

Энди обдумывал ситуацию, точнее, думал о том, что теперь нужно взвешивать каждый шаг — все ведь знают, что ребенок не его, вот досада! — когда дверь за его спиной распахнулась. Энди даже не шевельнулся, он так и сидел, глядя на бегущие тучи, и на миг увидел сцену точно со стороны — осеннюю улицу, выглядывающую из-за туч луну, залитое сумраком крыльцо, мрачного себя и Кору Беннетт, застывшую на пороге в старом пальто поверх ночной рубашки. Кора легонько коснулась его плеча. Сцена получилась не хуже, чем в кино: зрители догадываются, что будет дальше, но даже вздохнуть не решаются, так велико напряжение. Энди не шевельнулся, даже когда пальцы Коры нащупали шишку на затылке — именно туда попала ножка стула. Почему-то Кора не села рядом с ним на качели, а встала на колени, да так, что между их лицами осталось не больше дюйма. От нее пахло несмытой косметикой. Распущенные волосы напоминали штору с брешью посредине. Энди бросил окурок, который начертил во мраке красную спираль.

— Тебе больно, — проговорила Кора, — у тебя лицо горит. — Осторожно, самыми кончиками пальцев, она провела по синякам на его челюсти и рассеченной губе. Кора придвинулась чуть ближе, и ее обрамленное волосами лицо утонуло во мраке. Ее губы оказались сухими, холодными и целовали совсем иначе, чем губы Клэр — ни жара тебе, ни трепета. Энди даже подумал, что они не целуются, а скрепляют официальное соглашение. — М-м-м, — отстранившись, промычала Кора, — у тебя кровь на губах.

Энди легонько сжал ее плечи. Он ошибся: под пальто у Коры не было ничего.

«Странно!» — думал Энди. Кора старше его лет на десять и, судя по шрамам на животе, рожала. Если так, где ребенок и его отец? Разумеется, Энди не спросил. На тумбочке стояла фотография в красивой серебряной рамке, но лишь одна, и не ребенка, а собачки: йоркширский терьер с бантом на шее «улыбался», показывая зубы и язык. «Это Фунтик, — проговорила Кора и бережно взяла фотографию с тумбочки. — Боже, как я любила этого пса!» Обнаженная, она сидела у изголовья кровати, прижав к коленям подушку, а Энди в одних боксерках устроился у изножья и пил пиво. На груди и лодыжках уже проступили синяки, и Энди живо представлял, во что превратилось его лицо. Единственным источником света был ночник на тумбочке. Вероятно, из-за его абажура все в спальне казалось обвислым, задушенным паровым обогревателем, который гудел и фырчал под окном. Целый час Энди разговаривал только шепотом, памятуя: совсем рядом спит жена. Кору Беннетт его нервозность явно забавляла. Она наблюдала за ним сквозь сизый дымок своей сигареты и скептически улыбалась. Ее небольшая, обвислая, как все в этой спальне, грудь в свете ночника сияла темным янтарем. Кора прижала к себе пылающее лицо Энди, капелька ее пота скатилась на его разбитые губы, и их засаднило. Никогда прежде он не спал со зрелой женщиной. В этом же есть нечто… возбуждающе постыдное, примерно как переспать с матерью лучшего друга (если бы такой друг у Энди был). Когда страсти улеглись, Кора баюкала измученного болью Энди на своей груди. Так Клэр баюкала малышку, а вот от родной матери Энди подобных нежностей не помнил.

Неожиданно для себя Энди поведал Коре о своем грандиозном плане, которым не делился ни с кем, даже с Клэр. Он прислонился спиной к холодной стене, и, придерживая бутылку коленями — пиво согрелось, а он даже не замечал, — выложил почти все. Он купит дорогущую машину, «линкольн» или «кадиллак», и откроет элитную службу проката. Деньги можно занять у старика Кроуфорда, он же любит корчить из себя Джона Рокфеллера, доброго гения рабочего класса. Энди не сомневался: через год первая машина окупится, он выплатит долг Кроуфорду, а на остаток купит вторую машину и наймет водителя. Лет через пять у него будет целый парк. Энди написал в воздухе его название: «Элитные авто Стаффорда — мечта напрокат». Себя он видел за рулем малинового «спайдера-550», летящего по шоссе на запад… Кора Беннетт слушала с надменной улыбкой, которая при других обстоятельствах дико бы его разозлила. Вероятно, тайком она посмеивалась над радужными мечтами дальнобойщика, но ведь Энди кое о чем умолчал. Например, об обещании матери-настоятельницы поговорить с Джошем Кроуфордом о переводе его, Энди, на работу получше. Вообще-то речь шла о такси, но просто таксистом он в жизни не станет. Вдруг монахиня устроит ему встречу с Кроуфордом? Энди не сомневался, что убедит старика дать ему взаймы. Ведь ни Джош Кроуфорд, ни сестра с мудреным именем, ни кто другой не подозревали, насколько Энди осведомлен о приютских делах. Энди представлял себя в Норт-Скайтуэйт — там ведь живут Кроуфорды? — на встрече со стариком. Он будет пить вкусный чай в просторной гостиной с пальмами и окном во всю стену и спокойно объяснит мертвенно-бледному, дрожащему старику, что знает о торговле детишками. Джош Кроуфорд прикован к инвалидной коляске — спорить он не станет и легко согласится купить его молчание тысяч за десять…

Кора Беннетт отлепилась от спинки кровати, положила стопу на бедро Энди и едва не засунула ее под боксерки. Энди встал, быстро надел рубашку и брюки. Он уже обувался, когда Кора всем телом прижалась к его спине и обняла за плечи. Энди чувствовал тепло ее груди, выпуклость живота. Клэр тоже так делала… «Уже поздно», — буркнул он, надеясь скрыть нарастающее раздражение. Кора хрипло засмеялась. Да, в мастерстве этой женщине не откажешь — ее тонкие губы творили настоящие чудеса. Разве от Клэр такого дождешься?! Энди в жизни не испытывал ничего подобного! Кора спросила, когда они встретятся, но Энди молча поцеловал ее в губы, встал и решительно застегнул ремень. «Тогда пока, ковбой!» — Кора снова надменно улыбнулась. Обнаженная, она стояла на коленях среди простыней и одеял, в свете ночника грудь казалась особенно плоской и обвисшей, а соски напоминали синяки. Энди не понравилось, что Кора назвала его ковбоем: прозвучало это как-то по-издевательски.

Энди вышел на улицу, обогнул дом — среди ветвей орехового дерева кто-то прыгал — поднялся по дубовым ступенькам и скользнул за стеклянную дверь. На втором этаже, как он с удовлетворением отметил, царили мрак и тишина. Энди смертельно устал, левое колено и рассеченная губа сильно болели. Как ни хромал, в спальню он пробрался почти беззвучно, только Клэр, конечно же, проснулась и, приподнявшись на локте, взглянула на светящиеся стрелки часов.

— Так поздно, — пролепетала она, — где ты был?

— Нигде.

Клэр сказала, что у него странный голос. Энди отмолчался, тогда она зажгла лампу на тумбочке, увидела рассеченную губу, распухшую щеку, и пошло-поехало… Что случилось? Кто это сделал? Неужели снова драка? Энди застыл посреди спальни, бессильно опустил руки и, потупившись, ждал, когда Клэр угомонится. У женщин, правда, невероятная интуиция, или они верещат и суетятся, чтобы скорее оправиться от шока и включить мозги? Клэр быстро успокоилась, принесла из ванной вату и теплую воду в эмалированной чаше. Усадив Энди на краешек кровати, она обработала раны дезинфицирующим средством, которое сильно жгло и щипало. Энди вспомнилась Кора Беннетт, озаренная тускложелтым светом ночника. Энди чувствовал себя слабым, точно позволил ей забрать то, что никому даже показывать не следовало. Больше всего злило не произошедшее в спальне Коры, а то, что он поделился с ней заветной мечтой.

— Что случилось? — во второй раз спросила Клэр, но куда спокойнее, наверное, потому, что занималась делом. — Рассказывай! — чуть ли не скомандовала она. — Из-за чего подрался? — Склонившись над мужем, Клэр прикладывала к его лицу влажную вату, и Энди ощущал тепло ее тела. Руки у Клэр умелые, удивительно сильные для такой худышки. Вот тебе и вторая мамочка за ночь, только в другом стиле — никаких фокусов и африканских страстей. Чтобы утихомирить Энди, Клэр положила ладонь ему на затылок и ненароком задела шишку. Энди вздрогнул и вдруг догадался: по затылку его огрел не дружок Маккоя, и не ножкой стула, а бармен, чертов бармен Пит бейсбольной битой. В вонючем коридоре этот ирландец спрашивал, хорошо ли Энди себя чувствует. Ну, конечно, он принял сторону Маккоя и его дружков! Предатель! Злоба душила Энди сильнее, чем когда он разбил стакан и прижал «розочку» к жирной шее Маккоя. Он живо представил, как мерзкий ублюдок Пит выползает из-за стойки, становится в позу бэттера[12], поднимает биту и, дождавшись момента, бьет его по затылку. Что же, Пит свое получит! Однажды вечером он закроет бар и двинет домой к ирландской жене и детишкам, а Энди с монтировкой наготове подкараулит его в темном проулке.

Клэр убрала вату со лба Энди и смотрела на него сверху вниз.

— Ну же, Энди, что стряслось?

Живот Энди пронзила раскаленная стрела боли. Он вскочил и, оттолкнув Клэр, проковылял к окну.

— Что стряслось? — зло захохотал он. — Что стряслось? Надо мной весь Бостон смеется — вот что стряслось. Энди Стаффорд — полное ничтожество, даже жену обрюхатить не способен!

Клэр пискнула, как придушенная крыса.

— Господи, это же… — начала она, но осеклась. — Как они могут так говорить?!

Энди мрачно смотрел, как ветер раскачивает ореховое дерево. Клэр знала! В ее голосе явственно слышалось: она знала, знала, что люди будут болтать, переворачивать все с ног на голову и смеяться за его спиной — знала, но не предупредила. Гнев не ослепил Энди: холодный рассудок точно со стороны наблюдал за происходящим, анализировал, решал, что делать дальше. У Энди с детства было так — гнев вперемешку с ледяной отрешенностью. Он вспомнил Кору Беннетт, и злоба вспыхнула с новой силой, подогреваемая обидой на Кору, Клэр, этот дом, юг Бостона, свою работу, Господи, даже на Уилмингтон и никчемных родителей — босяка-отца и мать, с ее коричневым фартуком — точь-в-точь как у Коры Беннетт — в девять утра пахнущую дешевым спиртным и ментоловыми сигаретами. Страшно захотелось шарахнуть кулаком по окну — Энди легко представил, как битое стекло прорезает его плоть до чистой белой кости.

Клэр стояла так тихо, что Энди едва не забыл о ее присутствии.

— Мы попробуем снова, — начала она тоненьким голоском, от которого Энди хотелось лезть на стенку. — Я пойду к другому доктору…

—.. который скажет то же самое, — договорил за нее Энди, так и не отвернувшись от окна. — Сделаю себе плакат и повешу на шею, — невесело рассмеялся он. — Текст будет такой: «Не умею брюхатить, помогите!»

Клэр судорожно вздохнула, явно потрясенная до глубины души, и Энди стало легче.

— Энди, мне очень жаль, — прошептала она.

— Мне тоже. Жаль, что я разрешил тебе взять ребенка. Кстати, кто его мать? Небось шлюха ирландская?

— Пожалуйста, не надо! — Клэр прижала ладонь к его затылку, чтобы помассировать: иногда Энди нравился массаж. Сегодня он дернул головой: отстань, мол, и тут же об этом пожалел, но не из-за Клэр, а из-за боли. Казалось, в макушку залили что-то густое и жирное, колышущееся от малейшего движения. По улице медленно проехала машина с горящими фарами, включенными на ближний свет. Бледно-зеленый «студебекер» с белым верхом… «Кто в четыре утра катается на "студебекере" по Фултон-стрит?» — удивленно подумал Энди.

— Пойдем спать! — тихо и устало проговорила Клэр. Энди вдруг почувствовал себя выжатым как лимон и покорно шагнул за ней к кровати. «Интересно, Клэр уловит запах Коры?» — лениво подумал он, снимая рубашку, и понял, что ему совершенно наплевать.

Глава 18

Квирк не считал себя ни бесстрашным, ни просто смелым. Настоящему испытанию его смелость пока не подвергалась, и он искренне верил, что не подвергнется. Войны, убийства, вооруженные ограбления, физическое насилие и членовредительство — любимые темы журналистов, но, по мнению Квирка, они существовали в некоем параллельном мире, управляемом и населенном людьми куда злей и опасней его знакомых. Впрочем, жертв того страшного мира ежедневно привозили в его отделение. Порой Квирк чувствовал себя фельдшером военного госпиталя, расположенного далеко за линией фронта, в который почему-то привозят не раненых, а только погибших. Ему ни разу не приходило в голову, что в один прекрасный день его самого привезут в секционный зал на каталке, изувеченным и окровавленным, как бедную Долли Моран.

Осенним вечером, когда два бандита аустились перед ним из тумана, Квирк сразу узнал обитателей мира, о котором прежде читал лишь в газетах. Они словно источали безжалостность — посмотришь на таких и сразу чувствуешь: эти двое не остановятся ни перед чем. Хроническая злость, обида и дефицит любви развились в равнодушие и своеобразную терпимость — чтобы убивать и калечить, бандитам не требовалось чувство враждебности. Это же работа, которую можно выполнять механически! Бандиты пахли чем-то сладким, тяжелым, несвежим. Квирк хорошо знал этот запах, но не понимал, откуда. На углу Фитцуильям-стрит он остановился буквально на секунду, сигарету закурить, поднял голову, а бандиты, вот они, уже взяли его в тиски. Тощий краснолицый стоял слева, а толстый с большой головой — справа. Ухмыльнувшись, Тощий поднял средний и указательный пальцы ко лбу в издевательском приветствии. Он до жути напоминал Панча[13] и красными щеками, и большим крючковатым носом, острый кончик которого едва не касался нижней губы.

— Добрый вечер, командир!

Квирк обвел их настороженным взглядом и, не говоря ни слова, зашагал через доршу. Бандиты без труда нагнали его, даже толстяк с непропорционально большой головой, глазками-бусинками и копной жестких, как конский хвост, волос. Если тощий — Панч, значит толстяк — Джуди[14]. Квирк велел себе не спешить и идти нормальным шагом, только разве такое возможно?

— Эй, мы тебя знаем! — бесцеремонно начал Панч.

— Ага, знаем, — поддакнул Джуди.

На углу Маунт-стрит Квирк остановился. Мимо, ежась от холода и сырости, шли офисные служащие. «Очевидцы, — думал Квирк, — молчаливые наблюдатели».

— Что вам надо? — спросил он вслух, — Денег у меня с собой нет.

Панча его заявление очень развеселило.

— Он считает нас нищими! — фыркнул он, обращаясь к толстяку Джуди.

Тот сокрушенно покачал головой и загоготал.

Квирку казалось, что самое разумное — до конца играть в недоуменное раздражение. Он, добропорядочный гражданин, возвращается домой после работы, а эти нахалы хотят помешать его заслуженному отдыху. Квирк огляделся по сторонам: за минуту вокруг стало темнее, а туман — гуще.

— Кто вы? — спросил Квирк. Очень хотелось изобразить праведный гнев, а получилось сварливо и раздраженно.

— Мы — живое предупреждение, — нахально ответил Панч. — Да, именно так.

Недовольно заворчав, Квирк выкинул сигарету — совершенно забытая, она успела потухнуть — и зашагал к своему дому. Примерно то же самое он ощутил в пабе «Макгонагл», осознав глубинный смысл послания Косгигана. Вокруг люди, до дома рукой подать — бояться нечего. Однако он почувствовал себя щепкой, которая наверняка пострадает, ведь кто-то начал рубить лес. Сбежать не получалось, совсем как в кошмарном сне: как ни прибавляй шагу, Джуди и Панч догоняли.

— Мы тебя видели! — голосом ябеды заявил Панч. — Зря околачиваешься, где не следует, особенно в такую погоду.

— Еще простудишься! — вставил Джуди.

Панч кивнул — огромный нос напоминал серп в ловкой руке жнеца.

— Ага, заболеешь и умрешь, бывает же такое? — спросил он приятеля.

— Еще как бывает! — заверил Джуди.

У своего дома Квирк остановился и лишь огромным усилием воли сдержался, чтобы вприпрыжку не побежать вверх по лестнице.

— Твоя берлога? — спросил Панч. — Шикарная!

В полном смятении Квирк гадал, захотят ли бандиты войти. Вдруг поднимутся с ним по лестнице, ворвутся в квартиру и… И что потом? Страх уже превратился в панику и спутал все мысли. Что делать? Залететь в холл с криками, чтобы мистер Пул вызвал полицию? В этот самый момент бандиты отступили, и Панч снова прижал средний и указатель-ный пальцы ко лбу.

— Ну, командир, до скорого!

Секунду спустя они исчезли, растворившись во мраке и тумане. Остался лишь слабый запах, и сейчас Квирк его узнал. Тяжелый, сладковатый, терпкий — так пахнет кровь.

Разбудила Квирка визгливая трель дверного звонка. Надо же, заснул в кресле у камина! Во сне он спасался от погони в незнакомом городе — бежал по широким шумным улицам и каменным галереям, мимо тенистых садов с мраморными статуями, прудов с декоративными рыбками и вычурного топиа-рия[15]. Преследователей Квирк не видел, но знал: они неумолимы и остановятся, лишь загнав его в угол. Он проснулся в своем кресле: голова наклонена набок, рот раскрыт — ну и поза! Туфли и носки валялись на полу у кресла. В окно стучал дождь. Квирк взглянул на часы: неужели еще за полночь не перевалило? В дверь снова позвонили, на сей раз двумя короткими злыми трелями. Квирк не просто слышал трель, а, казалось, видел, как язычок электрического колокола бешено бьется о металлический купол. Господи, ну откуда взялись галереи и топиарий?! Глаза отчаянно слипались, но Квирк, часто-часто моргая, распахнул окно и высунул. голову под ночной ливень. Туман рассеялся, на улице бушевали дождь и ветер. Под окном стояла Фиби, зябко обнимая себя за плечи. Конечно, ей холодно: ни пальто, ни плащ не надела.

— Впусти меня! — закричала она. — Я же утону!

Квирк достал ключ из чаши, стоявшей на каминной полке, и бросил Фиби. Ключ блеснул в темноте, с металлическим лязгом упал на дороту, и девушка за ним наклонилась. Квирк закрыл окно и стал ждать Фиби у двери: спускаться в фойе, где, возможно, караулит не смыкающий глаз мистер Пул, совершено не хотелось. Когда Квирк высовывался из окна, ворот рубашки намок и сейчас приятно холодил шею и плечи. Он стоял босой, и стопы тоже наслаждались прохладой. Открылась парадная дверь, минуту спустя снизу прилетел свежий ночной ветерок и ласково скользнул по щеке Квирка. Ветерки, сквознячки, шелест листьев в верхушках деревьев он любил всегда, а сейчас, вероятно, еще не проснулся. Послышались голоса — Пул о чем-то спрашивал Фиби — потом неровные шаги на лестнице. Квирк вышел навстречу Фиби. Вот и она — длинные мокрые волосы — точь-в-точь как у Медузы горгоны — блестящие обнаженные плечи, босые ноги. Туфли Фиби несла в руках, подцепив ремешки указательными пальцами, сумочку зажала под мышкой. Темно-синее бархатное платье промокло насквозь.

— Боже милостивый! — пролепетал Квирк.

Фиби приехала сюда на такси с вечеринки. Там, вероятно, и осталось ее пальто.

— Видишь ли… — с трудом пролепетала Фиби. — Я немного пьяна.

Квирк усадил ее на диван — мокрый бархат так и хлюпал. Девушка озиралась по сторонам и глупо улыбалась.

— Боже милостивый! — снова прошептал Квирк, гадая, как бы от нее избавиться, и поскорее. Из ванной он принес полотенце и швырнул Фиби на колени. Девушка все озиралась по сторонам с озадаченным видом.

— У меня в глазах двоится! — гордо объявила она.

— Вытри волосы! — процедил Квирк. — Ты мне мебель портишь.

— Я вымокла, потому что ты заставил меня ждать, — объявила Фиби из-под полотенца. — Ну, еще потому что по ошибке вышла из такси на Лоуэр-Маунт-стрит.

Квирк ненадолго отлучился в спальню, надеясь подобрать Фиби какую-нибудь одежду. Когда вернулся в гостиную, она уже бросила полотенце на пол и со стоящими дыбом волосами еще больше напоминала Медузу горгону.

— Что это за тип внизу? — спросила девушка. Наверное, мистер Пул.

— Пожилой такой, в галстуке-бабочке?

— Да, это точно он.

— Он спросил, куда я иду. Я сказала, что к дяде, но, по-моему, он не поверил! — Фиби захихикала, но вдруг простонала: — О-ох, у меня из носа течет! — Она вытерла нос тыльной стороной ладони, — а потом попросила выпить.

Квирк прошел на кухню, засыпал кофе в кофеварку, поставил на огонь и приготовил поднос для Фиби — чашку, сахар, молоко в молочнике.

— А где была вечеринка? — крикнул он.

— Не твое дело, — голос Фиби звучал приглушенно — Квирк заглянул в гостиную, но тут же отпрянул, увидев девушку в одном белье. Она подняла руки и снимала платье через голову. «Фигурка типично кроуфордовская!» — про себя отметил Квирк. Подобно матери и тетке, осиной талией Фиби похвастаться не могла, зато ей достались красивые длинные ноги. Кофе уже фырчал, но Квирк не торопился его подавать: пусть Фиби переоденется.

Когда он принес кофе в гостиную, Фиби, вырядившаяся в его свитер и брюки — на ней они сидели, как клоунские штаны — вертела в руках деревянную фи гурку на шарнирах.

— Не трогай! — выпалил Квирк. Девушка оставила фигурку и, не обернувшись, застыла с понуро опущенной головой, руки у нее самой болтались, как на шарнирах. — Вот твой кофе, — куда мягче проговорил Квирк. Фиби наконец обернулась: по щекам текли слезы размером с горох. Тяжело вздохнув, Квирк опустил поднос на пол перед диваном и осторожно прижал ее к себе. Девушка не сопротивлялась. Уткнувшись в его плечо, она что-то пролепетала.

— Что? — спросил Квирк, надеясь, что прозвучало не слишком раздраженно. Господи, ну почему женщины вечно плачут?! — Прости, я не расслышал.

Фиби отстранилась и, драматически всхлипывая, проговорила:

— Они не позволяют мне выйти… Не позволяют выйти за Конора Каррингтона!

Квирк повернулся к каминной полке и достал сигарету из серебряной сигаретницы, которую Сара и Мэл подарили на свадьбу.

— Они не позволяют выйти за него, потому что Конор — протестант, — рыдала Фиби. — Даже встречаться с ним запрещают.

В зажигалке не осталось бензина. Квирк похлопал по карманам. Э-эх, последняя спичка ушла на розжиг камина… На столе с мраморной столешницей лежал вчерашний номер «Ивнинг мейл». Квирк Тайна Кристин Фоллс оторвал полоску от страницы, обнажив театральную афишу, напечатанную на следующей, и зажег обрывок от камина. Хорошо, хоть руки больше не тряслись! Сигарета показалась безвкусной, и он подумал, что нужно наполнить сигаретницу свежими.

— Ну? Что ты на это скажешь? — в голосе Фиби звучал страх и возмущение.

«"Джуди и Панч", популярнейшая комедия на все времена! — вещала афиша. — Последние три представления!» Ах, тощий Панч, что ты натворил?!

— Что, по-твоему, я должен сказать? — вяло спросил Квирк.

— Хоть удивление изобрази!

Рыдать Фиби перестала и теперь громко шмыгала носом. Поддержки она не ждала, но надеялась на сочувствие. Девушка смерила Квирка возмущенным взглядом. Казалось, в этой обстановке Квирку неуютно. Сколько она помнила, дядя всегда жил здесь. Совсем маленькую мать приводила ее в гости — даже в том возрасте Фиби чувствовала, что играет роль дуэньи. Стрлько лет прошло, неужели ему по-прежнему неуютно? Босой, с широкими плечами, сильной спиной и неожиданно маленькими стопами он напоминал дикого зверя — медведя, нет, скорее, невообразимо красивую белую гориллу, которая выросла в неволе, но к клетке так и не привыкла.

Девушка встала рядом с Квирком, облокотившись на высокую каминную полку, к которой он прижимался спиной. Опьянение прошло — по-настоящему пьяной она и не была, хотя отчаянно убеждала себя в обратном — накатили усталость и грусть. Девушка всмотрелась в стоящие на полке фотографии.

— Тетя Делия была такой красавицей! — проговорила она. — Она при тебе… Ну… — Квирк покачал головой, даже не взглянув на нее. «Профиль у него как на старой монете, — подумала Фиби. — Такому любой император позавидует!» — Ну, расскажи! — попросила она.

— Мы поссорились, — холодно, чуть раздраженно начал Квирк. — Я убежал в паб и напился. Потом помню больницу — я держал Делию за руку, но она уже умерла. Умерла, а я даже протрезветь не успел…

Фиби снова посмотрела на фотографии в дорогих серебряных рамках. Вот четверка в теннисной форме — Фиби обвела их силуэты кончиком пальца — отец, мама, Квирк и бедная тетя Делия — молодые, улыбающиеся, беззаботные.

— А они очень похожи, ну, мама и тетя Делия, даже для сестер… Обеих ты любил, обеих потерял. — Разумеется, Квирк промолчал. Фиби пожала плечами, гордо подняла голову, взяла со стола газету и притворилась, что читает. — Тебя ведь не волнует, что мне не позволяют выйти за Конора? — Фиби бросила газету и, сев на диван, скрестила руки на груди. — Квирк опустился на одно колено и налил ей кофе, но Фиби по-детски демонстративно отвернулась. — Я просила настоящую выпивку! — Квирк поставил чашку на поднос, взял еще одну сигарету, оторвал от газеты еще одну полоску — на сей раз саму афишу — и зажег ее от камина.

— Помнишь Кристин Фоллс? — спросил он.

— Кого? — вызывающе переспросила Фиби, не удостоив Квирка взглядом.

— Одно время она помогала твоей маме по хозяйству.

Так ты о служанке Крисси? Которая умерла?

— Ты ее помнишь?

— Ага, — пожала плечам Фиби, — по-моему, она папе нравилась. Бледненькая такая, симпатичная. Почему ты спросил?

— Знаешь, от чего она умерла?

Девушка покачала головой.

— От легочной эмболии. Слышала о таком заболевании? — В груди Квирка комом дождевых червей шевелились вопросы и подозрения. Кто подослал к нему бандитов? Кто велел его напугать? «Мы — живое предупреждение. Да, именно».

— Легочная эмболия? — сонно переспросила Фиби. — Это как туберкулез? — Она подняла ноги на диван и легла, прижав щеку к подушке.

— Нет, это при эмболии оусток крови забивает легочную артерию.

— Ага…

— Однажды я наблюдал совершенно невероятный случай эмболии. В отделение привезли старика, совсем дряхлого. Помню, вскрыли легочную артерию и на тебе, оусток, дюймов девять длиной, толстый, как большой палец… — взглянув на Фиби, Квирк увидел, что она заснула. Вот что значит бесцеремонность молодости! В старом свитере и мешковатых брюках девушка казалась такой хрупкой и уязвимой… Квирк взял плед со спинки кресла, стоящего у камина, и аккуратно накрыл им Фиби. Она судорожно выдохнула, не открывая глаз, потерла нос, что-то пробормотала и закуталась в плед. Квирк отошел от дивана и, отвернувшись от каминной полки, стал наблюдать за Фиби. Всем стараниями вопреки, Кристин Фоллс и ее несчастный ребенок проникали в мысли, как лезвие ножа — между дверной коробкой и запертой дверью. Кристин Фоллс, Мэл, Костиган, Джуди и Панч… — Только учти, бедная Крисси умерла не от эмболии, — тихо сказал он спящей девушке. — Хотя так написал в ее досье твой папа, которому она очень нравилась.

Квирк посмотрел в окно, которое никогда не зашторивал. Дождь перестал, и, прижав лицо к стеклу, он увидел луну и бегущие облака с прожилками, которые городская иллюминация окрашивала в синевато-багровый. Взглянув на Фиби, Квирк достал из расшитой блестками сумочки записную книжку в красной кожаной обложке, которую подарил племяннице на последний день рождения, и, разыскав нужный номер, подошел к телефону.

А вот и Конор Каррингтон! Увидев его, Квирк открыл все то же окно и бросил ключ вниз прежде, чем молодой человек позвонил в дверь. В отличие от жены, у мистера Пула лисьи уши, ему и три этажа не помеха. Фиби по-прежнему спала на диване, ее вещи — платье, комбинацию и чулки Квирк развесил на кресле перед камином и просушил. Девушка не просыпалась, и Квирк как следует потряс ее за плечо. Когда она открыла глаза, в них читался животный страх. Казалось, сейчас она выскочит из-под покрывала и даст деру.

— Спокойно! — бесцеремонно проговорил Квирк. — За тобой приехал юный Локинвар[16].

Пока Квирк собирал ее вещи, Фиби сидела, понурившись, потом неуверенно встала. Со сна губы были совсем сухие — девушка облизала их, взяла вещи и позволила Квирку отвести себя в спальню.

Квирк сразу понял: Конор Каррингтон из тех, кто входит бочком, даже не входит, а проскальзывает. Высокий, жилистый, с длинным бледным лицом и гибкими белыми руками он напоминал чахоточных героев викторианских романов. Нет, это если придираться, а по всей справедливости Конора следовало назвать привлекательным, хотя и слегка тщедушным. С другой стороны, Конору Квирк явно не понравился, но дело тут опять-таки было в нервах и подозрениях. Конор приехал в коротком твидовом пальто поверх темного в тонкую полоску костюма, больше подходящего мужчине, не желавшего становиться его тестем, и мягкой фетровой шляпе, которую держал обеими руками. «С таким видом на поминки малознакомых людей приходят», — подумал Квирк. Конор отдал ему'ключ, а шляпу протянул неуверенно, словно боялся, что ее не вернут.

Корон скользнул в гостиную — бочком, снова бочком — и огляделся по сторонам, будто без слов задавая вопрос.

— Фиби выйдет через минуту.

Каррингтон кивнул, поджав неожиданно пухлые розовые губы — настоящий домашний мальчик!

— Что произошло?

— Фиби была на вечеринке, очевидно, не с вами. Вам нужно лучше за ней присматривать! — Квирк показал на поднос. — Выпьете кофе? Нет? Правильно, все равно остыл. Курите? — Молодой человек снова покачал головой. — Никаких слабостей, да мистер Каррингтон? Вероятно, мне можно на «ты». Давай я буду звать тебя Конором, а ты меня — мистером Квирком.

Пальто Каррингтон так и не снял.

— Почему она приехала сюда? — недовольно спросил он. — Могла мне позвонить. Я прождал целый вечер.

Квирк подавил кривую усмешку: в котором часу ложится спать этот милый юноша?

— По словам Фиби, родители не позволяют ей за тебя выйти, — объявил Квирк и встретил недоуменный взгляд Конора. Они были почти одного роста, широкоплечий мужчина и тщедушный юноша. Квирк с удовлетворением отметил: если он и уступает полдюйма, то лишь потому, что стоит босой. — Боюсь, им не нравится твое племя.

— Мое… племя? — Каррингтон порозовел и тактично откашлялся в кулачок.

Квирк пожал плечами: к чему развивать эту тему?

— А ты вопрос-то поднимал? — только и спросил он.

Каррингтон снова кашлянул в кулачок.

— Мистер Квирк, думаю, нам не стоит об этом говорить.

— Да, ты, пожалуй, прав.

Из спальни вышла Фиби. Увидев ее прическу а-ля Медуза горгона и влажное платье, липнущее к ногам, Конор Каррингтон поднял брови и нахмурился. Фиби держала в правой руке чулки, еще не совсем сухие, в левой — босоножки на высоком каблуке. Через левый же локоть она перекинула вельветовые брюки Квирка.

— Что ты здесь делаешь? — удивленно спросила она.

— Мистер Квирк вызвал меня по телефону. — Каррингтон обжег ее гневным взглядом, но фраза получилась довольно сухой и невыразительной. — Пошли, я отвезу тебя домой! — проговорил он, понизив голос до хриплого шепота.

— Ага, сейчас!

— Пожалуйста, Фиби! — шепот Каррингтона прозвучал резче и раздраженнее.

Квирк устроился у камина и, как зритель теннисного матча, поочередно смотрел то на одного, то на другую.

— Парень, на твоем месте я бы вызвал ей такси. Вряд ли Гриффины поймут и оценят, если в три утра у их дома остановится старая машина, и из нее выберешься ты с пьяной Гонорией Глоссоп[17] в обнимку.

Фиби ответила хитрой заговорщицкой улыбкой.

— Пошли! — куда громче проговорил Конор Каррингтон, в голосе которого слышалось отчаяние. — Обувайся!

Фиби уже обувалась — как цапля, подняла одну ногу, а другую согнула, пытаясь надеть непослушную сырую туфлю. На лице поочередно мелькали досада и раздражение. Каррингтон снял пальто и накинул девушке на плечи. В простом жесте было столько нежности и заботы, что Квирк невольно растрогался. Интересно, откуда этот Каррингтон — из Мита или из Килдэра? Богатая земля, богатое наследие. Скорее всего, покрутится несколько лет в юриспруденции и с удовольствием вернется на землю отцов. Сейчас Конор почти мальчишка, но ведь опыт приходит с годами. Пожалуй, Фиби сделала неплохой выбор: все могло быть куда хуже.

— Конор! — позвал Квирк. Молодые люди обернулись чуть ли ни синхронно: лица у обоих свежие, глаза ясные. — Конор, ты должен бороться.

Глава 19

Квирк с Барни Бойдом договорились встретиться у моста на Бэггот-стрит. Они брели тем же самым бечевником, по которому Квирк гулял с Сарой в воскресенье, казавшееся сейчас древней историей. Стояло прохладное ноябрьское утро, солнце вяло пробивалось сквозь туман, вокруг царила почти невероятная тишина, словно в Дублине из живых остались только Квирк и Бойл. Барни явился в черном пальто почти до пят. Без пуговиц и пояса, при ходьбе оно развевалось, как тяжелая накидка. На улице, среди бела дня Барни казался робким, чуть ли не беспомощным. Он заявил, что давно не видел мир в лучах утреннего солнца, но перемен к лучшему не замечает.

— Типичное отравление свежим воздухом! — пошутил Квирк, когда Барни закашлялся. — Вот, закури! — Он чиркнул спичкой, Барни наклонился вперед и, прикрывая пламя своей детской ладошкой, легонько коснулся пальцами его руки. Квирк чуть не вздрогнул: не по нутру ему эти нежности, хотя пока все было в рамках приличия. Неужели сплетники не врут, и Бойл впрямь западает на мальчиков?

— Господи, вот так-то лучше! — прохрипел Барни. «Народный» поэт и драматург, Барни Бойл, вопреки якобы гомосексуальным наклонностям, жил с миловидной женой, которая не только терпела его выходки, но и рисовала изящные акварели, в премилом домике с оштукатуренными стенами в зеленом районе Доннибрук. Впрочем, корни есть корни, и связь с дублинским дном не обрывалась ни на секунду. Квирку потребовалась информация, и Барни, как он сам выразился, «постучался в нужные двери».

— Долли знают все плюшки, — заявил он. Квирк кивнул, а сам подумал: «Плюшки, это, очевидно, шлюшки. Дело только в рифме или тут более тонкая ассоциация? И те и другие сладкие… У Барни же никаких штампов, сплошные авторские перлы» — К ней они ходили, когда возникали проблемы.

— Какие еще проблемы?

— Ну, нежелательные последствия профессиональной деятельности.

— И Долли устраняла эти последствия? Сама?

— По словам плюшек, она простой вязальной спицей управлялась, но мастерски. Денег, похоже, не брала. Работала, как говорится, ради славы.

Так на что она жила?

— Ее хорошо обеспечивали. По крайней мере, так говорят.

— Кто обеспечивал?

— Неизвестное лицо или лица.

Квирк хмуро уставился в туман.

— Только взгляни на этих тварей! — воскликнул Барни, остановившись. Из-за осоки выплыли три утки и негромко закрякали, словно на что-то жалуясь. — До чего же я их ненавижу! — Бойл даже лицом просветлел. — Я рассказывал тебе историю про моего папашу и уток?

— Да, Барни, и не раз.

— Ну, тогда извини, — надулся Бойл, уже докуривший сигарету. — Пойдем выпьем?

— Побойся бога, Барни, сейчас же всего одиннадцать!

— Правда? Господи, тогда пошли скорее!

Они завернули в паб «47» на Хаддингтон-роуд. В такое время других посетителей не оказалось. Неподвижный воздух провонял табачным дымом. Бармен в рубашке с коротким рукавом читал спортивную колонку вчерашней «Индепендент». Барни заказал бутылку портера и порцию виски, чтобы его «запить». От резкого запаха портера и едкого — солодового виски у Квирка зачесалось в носу.

— А про парочку, что меня донимала, ничего не выяснил? — поинтересовался он.

Барни отлепил по-детски аккуратный розовый рот от стакана и стер желтоватую пену с верхней губы.

— По твоим рассказам, носатый похож на Терри Торми, брата Эмби Торми, который раньше входил в Звериную банду.

— Эмби? — удивленно переспросил Квирк.

— Да, уменьшительное от имени Эмброуз. Не спрашивай меня, не я его так назвал!

— А второй тип?

— Как же его, Кэллахан? Нет, Галлахер! Парень немного с приветом, зато, когда заведется, очень опасен. Если, конечно, это тот, кто тебя интересует. — Эффектно отставив мизинчик, Барни поднял стакан с виски, залпом осушил его, поморщился, шумно втянул воздух и, опустив стакан на стойку, взглянул на бармена.

— Aris, mo bhuachailfn![18] — попросил он.

Медленно и совершенно безмолвно бармен налил янтарную жидкость в мерный стакан из олова и перелил в стакан Барни. За маленькой церемонией наблюдали и Квирк, и Бойл, хотя заплатить пришлось Квирку. Бойл велел бармену оставить ему всю бутылку.

— Лучше сопьюсь, чем судьбе покорюсь! — пояснил он и искоса взглянул на Квирка: каламбур был уже, что называется, «с бородой», впрочем, как и многие другие.

Квирк подумал, что Бойл превратился в назойливого Фальстафа[19], хотя, если честно, сам рядом с ним на короля Генриха не тянул. Раздосадованный, он заказал «кофе по-местному» — кипяток с капелькой черного сиропа из квадратной банки с надписью: «"Ирел", лучший кофе Ирландии». В сомнительного вида напиток Квирк всыпал три чайные ложки сахара, три с горкой! «Что я здесь делаю?» — беззвучно спросил он себя. Барни словно прочел его мысли, смерил насмешливым взглядом и доннибрукским елейным голоском спросил:

— Похоже, ты выбит из колеи, да, Квирк? Терри Торми с придурковатым приятелем, убитая Долли Моран… Что ты задумал?

Другим туманным утром Квирк в черном пальто со шляпой в руках вышел из дома и натолкнулся на детектива-инспектора Хакетта. Детектив, тоже в пальто, только форменном, и в шляпе прогуливался по тротуару и курил. При виде Хакетта с его широким лицом и обманчиво-дружелюбной улыбкой сердце Квирка пустилось галопом, как у преступника. Мимо на высоких черных велосипедах проехали три молодые монахини — три пары прикрытых длинным одеянием ног работали практически синхронно. Сырой воздух пропах дымом и выхлопными газами. «Зима наступила, — мрачно подумал Квирк, — а я все так же спешу на службу вскрывать трупы».

— Доброе утро, мистер Квирк! — поприветствовал детектив, бросил бычок на асфальт и раздавил носком ботинка. — Я случайно проходил мимо и подумал: вдруг вас перехвачу?

Квирк не спеша спустился по лестнице и надел шляпу.

— Сейчас половина девятого, — сказал он. — В это время вы «случайно» проходили мимо?

Хакетт улыбнулся еще шире.

— Ага, с детства рано встаю.

Они вместе зашагали к Меррион-сквер.

— Наверно, в детстве вы поднимались в пять утра, чтобы коров подоить, — съязвил Квирк.

— Как вы догадались? — усмехнулся Хакетт.

Квирк мечтал поскорее от него отделаться и украдкой оглядывал улицу в поисках такси. Накануне вечером он был в пабе «Макгонагл» и сейчас боялся в порыве наговорить лишнего, тем более Хакетт был подозрительно дружелюбен. Увы, такси не подвернулось. На Фитцуильям-стрит они попали в толпу закутанных клерков, спешащих в государственные учреждения. Хакетт закурил, закашлялся, и Квирк, закрыв глаза, прислушался к шороху слизи в бронхиолах инспектора.

— Есть подвижки по делу Долли Морган? — спросил Квирк.

После секундной паузы Хакетт не засмеялся, а заржал так, что плечи задрожали. Фасады с высокими окнами взирали на него с холодным неодобрением.

— Ах, мистер Квирк, вы слишком часто ходите в кино! — радостно воскликнул он, поднял шляпу, ладонью той же руки вытер лоб и опустил шляпу на место. — Так, значит, подвижки… У нас целый набор отпечатков пальцев, волосы, окурок «Балканского собрания» — пепел я сразу узнал — и счастливая обезьянья лапа, оброненная человеком восточного происхождения, вероятно, матросом-индийцем. — Инспектор ухмыльнулся, между зубами мелькнул кончик языка. — Нет, мистер Квирк, серьезных подвижек нет, если, конечно, не считать подвижкой то, что мне велено закрыть дело. — На глазах изумленного Квирка инспектор почесал нос и снова ухмыльнулся. — Приказ свыше, — тихо добавил он.

Впереди замаячил купол здания парламента. Похожее на огромный каменный пудинг за воротами, оно вдруг показалось Квирку зловещим.

— О чем это вы? — спросил он, нервно сглотнув. — Что значит приказ свыше?

— Только то, что я сказал, — пожал плечами инспектор, разглядывая носки своих ботинок. — Дело Долли Моран я больше не веду, так что если подвижки, как вы изволили выразиться, и будут, то не моими стараниями.

Они вышли на угол Меррион-сквер. Полицейский, охранявший здание парламента, взглянул на них с вялым любопытством: Квирк и Хакетт застыли среди толпы чиновников и клерков, спешивших на рабочие места. Вероятно, постовой узнал Хакетта: в полиции инспектор был весьма известен.

— Мистер Квирк, вы ни о чем не хотите рассказать? — спросил Хакетт, прищурившись. — Почему-то мне кажется, вас тяготит тайна? Я прав? — внезапно инспектор заглянул Квирку прямо в глаза.

— Я от вас ничего не утаил, — буркнул Квирк и потупился.

— Видите ли, прежде чем мне велели закрыть дело — вероятно, поэтому его и велели закрыть — я выяснил, что Долли Моран работала у старшего судьи Гриффина. Во время нашего разговора в больнице эту маленькую деталь вы утаили. Понимаю, из памяти выпало. А сейчас вы, родственник Гриффинов, спрашиваете о подвижках в деле Долли Моран. Странновато, правда, доктор Квирк? — с улыбкой спросил инспектор. — Только задерживать вас я не стану, вы же человек занятый. — Инспектор уже двинулся прочь, но вдруг замер. — Кстати, Долли Моран не упоминала прачечную Пресвятой Богоматери? — Квирк покачал головой. — Она в Инчико-ре. Монахини принимают согрешивших девушек, и те трудятся в прачечной, пока — как же правильно выразиться? — не искупят свой грех. Говорят, Долли Моран имела к монастырю какое-то отношение. Я беседовал с матерью-настоятельницей, но она клянется, что о Долли Моран не слышала. Святотатство, конечно, но я считаю, что святая женщина мне солгала.

— Нет, — проговорил Квирк, откашлявшись, — прачечную Долли не упоминала. Она вообще со мной не откровенничала. Наверное, не доверяла.

Хакетт склонил голову набок и взглянул на Квирка внимательно, но при этом бесстрастно — так художники-портретисты смотрят на натурщиков.

— Чувствуется, бедняжка Долли умела хранить секреты, — со вздохом проговорил он. — Упокой, Господь, ее душу. — Инспектор кивнул и зашагал обратно, в сторону Фитцуильям-стрит.

Квирк смотрел ему вслед. Да уж, бедняжка Долли! Порыв ветра раздул полы форменного пальто, наполнив их, словно паруса, за которыми на миг скрылся силуэт инспектора.

— Извините, мистер Квирк, но помочь я вам не смогу. — Взгляд монахини метался испуганной птицей, тонкие, как веточки, пальцы, перебирали невидимые четки. Квирк с удивлением понял, что она красива, точнее, когда-то была красива. Высокая, стройная, в рясе с мягкими складками вокруг тонкой талии, она напоминала статую, а безупречной голубизны глаза просвечивали насквозь. Квирк подумал, что, присмотревшись внимательнее, увидит череп. Звали ее сестра Доминика. «Настоящее имя или нет?» — гадал Квирк. — Говорите, та девушка умерла?

— Да, при родах.

— Как печально… — Монахиня поджала губы, и они превратились в бескровную полоску. — А что стало с ребенком?

— Не знаю, но хотел бы выяснить.

Они стояли в ледяной тишине коридора, выложенного белой и черной плиткой. Из глубины здания доносился гул стиральных машин и визгливые женские голоса. Пахло сырым бельем — хлопком, шерстью, льном.

— А Долорес Моран, — снова начал Квирк, — Долли Моран никогда у вас не работала?

Монахиня потупилась и покачала головой.

— Извините, — повторила она чуть слышным шепотом.

Невысокая коренастая девушка с копной яркорыжих волос появилась в коридоре, толкая огромную плетеную корзину на колесиках. В корзине наверняка лежало белье, потому что девушка двигала ее с трудом — низко опустила голову, выгнула спину, а пальцы, сжимающие потертые деревянные ручки, побелели от напряжения. Она была в широком сером халате и серых же чулках, которые гармошкой спускались на красные лодыжки, торчащие из мужских военных ботинок. Расшнурованные, ботинки совершенно не подходили ей по размеру. Квирка и монахиню девушка не видела, она толкала вперед мерно скрипящую корзину. В итоге им пришлось вжаться в стену, чтобы ее пропустить.

— Мэйзи! — резко окликнула девушку монахиня. — Ради бога, смотри, куда идешь!

Мэйзи остановилась, взглянула на них, и Квирку почудилось, что она сейчас захохочет. Круглое невыразительное личико усыпали веснушки, казалось, к широким ноздрям забыли добавить нос, а губы маленького рта вывернули наизнанку.

— Простите, сестра, мне очень жаль, — проговорила девушка, хотя по тону чувствовалось, что ей совершенно не жаль. Квирка она разглядывала с живейшим интересом — костюм в елочку, дорогое черное пальто, мягкую фетровую шляпу в его руках. Правый глаз Мэйзи дернулся — интересно, это тик, или она ему подмигнула?

— Ну, не теряй времени! — куда мягче проговорила сестра Доминика, которая, как подумал Квирк, не совсем подходила для работы с девушками, в чем бы она ни заключалась.

— Ни секундочки, сестра! — отозвалась Мэйзи, еще раз стрельнула глазками в сторону Квирка и поволокла корзину дальше.

Сестра Доминика, которой явно не терпелось от него избавиться, понемногу отступала к украшенному витражным стеклом вестибюлю: пора, мол, вам, пора! Квирк не отставал ни на шаг, теребя свою шляпу так же, как она недавно перебирала невидимые четки. Вопреки отрицаниям монахини, он чувствовал: Кристин Фоллс жила здесь, по крайней мере, временно, до того, как Долли Моран забрала ее к себе в Стоуни-Баттер. Он живо представил ее бредущей по этим коридорам в таком же сером халате, как у Мэйзи. Волосы здесь не покрасишь, и они, отрастая, из белокурых превращались в скучные темно-русые; костяшки пальцев сбились в кровь, а ребенок уже вовсю шевелился в ее чреве. Как же Мэл отправил ее сюда?!

— Повторяю, никакой Кристин Фоллс здесь не было, — заявила сестра Доминика. — Я бы наверняка запомнила, как помню всех наших девочек.

— Что случилось бы с ее ребенком, роди она его здесь?

Монахиня не сводила глаз с собственных колен. Она упорно приближалась к двери, и Квирку оставалось лишь следовать за ней.

— Здесь она бы не родила.

— Что?

— У нас прачечная, мистер Квирк, а не больница! — На миг расхрабрившись, она с вызовом взглянула на Квирка, потом снова потупилась.

— И где родился бы ребенок?

Это мне неведомо. Девушки появляются у нас уже… после родов.

— Значит, матери попадают сюда, а дети?

— В приют, разумеется, ну или… — Сестра Доминика осеклась. Она уже подвела Квирка к двери в глубине вестибюля, распахнула ее с явным облегчением и отступила на шаг, ожидая, что он уйдет. Квирк, однако, застыл на пороге. Он буравил ее взглядом, надеясь смутить и выжать хоть что-нибудь. Увы, ничего не выжималось. — Мистер Квирк, эти девушки нередко остаются с бедой один на один. Зачастую родные их отвергают и посылают сюда.

— Ясно, — холодно проговорил Квирк, — вы — настоящее спасение для этих девушек.

Прозрачно голубая радужка глаза побелела, слово глазницы монахини наполнились газом. Неужели в них гнев бушевал? Витраж на двери за ее спиной напоминал грозовое небо, и Квирк, умирая со стыда, представил ее обнаженной, эдакой снежнобелой, полной эмоций фигурой в стиле Эль Греко.

— Мы очень стараемся, разумеется, насколько позволяют обстоятельства, — проговорила сестра Доминика. — Для наших девушек мы делаем все возможное.

— Да, сестра, — проговорил Квирк голосом кающегося грешника, ведь образ обнаженной монахини до сих пор стоял перед глазами. — Я все понимаю.

Квирк побрел вниз по холму, прочь от прачечной. Тяжелое пасмурное небо швыряло в лицо сырой снег и, казалось, давило на крыши домов. Квирк поднял воротник и опустил поля шляпы на самые глаза. Зачем он упирается? Кто ему эта Кристин Фоллс, — ее незаконнорожденный ребенок или убитая Долли Моран? А Мэл, если на то пошло? Тем не менее Квирк понимал: это запутанное темное дело он не оставит. Он в неоплатном долгу… узнать бы еще только перед кем.

Глава 20

Хрустальная галерея Мосс-Мэнора свободно вмещала триста человек. Ирландский миллионер, построивший Мосс-Мэнор в 1860 году, вручил архитектору фотографию лондонского Хрустального дворца и велел скопировать. В результате получилось громоздкое, неуклюжее нечто, очень напоминающее глаз огромного насекомого. Нечто примыкало к дому с юго-востока и угрожающе взирало через Массачусетский залив на Провинстаун. Под полом галереи скрывалась целая сеть труб парового отопления, а в главном зале пышно росли пальмы, цвели десятки сортов орхидей, безымянные темнозеленые плющи обвивали металлические колонны, отлитые в виде древесных стволов, которые тянулись вверх на добрую сотню футов и под сверкающим зеркальным потолком образовывали кроны тонких проволочных ветвей. Сегодня под пальмами накрыли длинные столы на козлах. Огромные блюда ломились от праздничной еды — картофельного салата, ломтей ветчины, жареной индейки и гуся, сладких пирогов и блестящего сливового пудинга, запеченного в виде бомбы. На каждом столе стояли чаши с фруктовым пуншем и бутылочное пиво для мужчин. На сцене играл оркестр — музыканты в белых смокингах исполняли мелодии из популярных шоу, между столами кружились парочки. Живые пальмы украсили пластиковыми веточками падуба (получилось очень нелепо!); от дерева к дереву, от столба к столбу тянулись ленты цветной гофрированной бумаги, а над сценой красовалась надпись на блестящей белой ткани: «Счастливого Рождества служащим "Кроуфорд транспорт"!» За окном сгущались сумерки, хмурые от морозной дымки. Сады укутал снег, океан превратился в лавандовый туман со свинцовым контуром. Снежные пласты размером с оконное стекло то и дело соскальзывали с зеркальной стены и падали в сугробы, уже собравшиеся по краям газона — белое на белое.

Вечеринка началась лишь час назад, а Энди Стаффорд уже перебрал пива. Клэр, конечно же, мечтала сесть за стол в центре зала, чтобы видеть все, что происходит вокруг, но Энди хотелось подальше от оркестра — стариков-подражателей Гленна Миллера[20], средний возраст — сто лет. Теперь он сидел один и недовольно смотрел на жену, танцующую с мерзким уродом Джо Лэниганом. Ребенок спал в своей переносной колыбельке, которую поставили тут же, у стола, только как можно спать среди такого шума?! Клэр обещала, что постепенно он привыкнет к малышке, но пролетело уже несколько месяцев, а Энди все еще чувствовал, что в его жизнь без спросу вторглись. В детстве он чувствовал то же самое, когда к ним прислали двоюродного брата Билли, после того как его отец вышиб себе мозги выстрелом охотничьего ружья. Ребенок постоянно мозолил глаза, так же, как кузен Билли с его большими деревенскими ручищами и ресницами цвета соломы — тот вечно смотрел, слушал, дышал…

Джо Лэниган — такой же дальнобойщик, как Энди, здоровый, веснушчатый ирландец с большой головой и длиннющими обезьяньими ручищами Танцевал он как деревенщина — высоко поднимал колени, дергался из стороны в сторону. Лзниган зажал ладонь Клэр в кулак и пару раз чуть не шарахнул им о пол. Энди следил за ними и хмурился. Клэр без остановки болтала (о чем, спрашивается?) и улыбалась во весь рот. «Раз скалится, значит, ей хорошо» — мрачно подумал Энди. Музыка оборвалась металлическим воплем трубы, Дэниган отвесил по театральному вычурный поклон, а Клэр жеманно прижала руки к груди, склонила голову набок и захлопала ресницами, словно актриса немого кино. Оба захохотали, и Дэниган вернулся за столик к приятелю — его имя Энди постоянно забывал — толстому коротышке с зализанными назад волосами а-ля Ду Костелло[21], который сидел с двумя девицами, похожими на официанток из пиццерии. Не успев сесть, Лэниган взглянул на Клэр — та, улыбаясь, подходила к своему столику — и что-то сказал толстому приятелю и его телкам. Все трое покатились от хохота, а толстяк посмотрел на Энди и ухмыльнулся чуть ли не с жалостью.

— Голова кружится! — пожаловалась Клэр, села напротив Энди и, продолжая корчить кинозвезду, поправила прическу. В подмышках ее блузка потемнела от пота. Энди заявил, что хочет еще пива, а Клэр елейным голоском пролепетала, мол, на пиво налегать не следует, и храбро встретила его раздраженный взгляд. Секунду спустя она попросила принести бокал пунша, раз Энди уже поднялся. Едва он отошел от столика, она с придурковато-блаженной улыбкой уставилась на ребенка.

Энди чувствовал, что совершает ошибку, но, взяв напитки, направился к Клэр не сразу, а через столик Лэнигана. Тот сидел спиной к проходу, но живо развернулся и спросил: «Как дела, дружище?» Энди ответил, что все хорошо: он ведь не лез на рожон, а проявлял элементарную вежливость. Толстяк Кадди — Энди нежданно-негаданно вспомнил его имя — и телки следили за ним через стол, не без труда сдерживая ухмылку. По-женски пухлые губы Кадди дрожали от натуги.

— Эй, Кадди! — позвал Энди, еще пытаясь изобразить дружескую непосредственность. — Что-то смешное увидел? — Толстяк поднял брови, такие черные и густые, что казались нарисованными. — Спрашиваю, ты что-то смешное увидел?

Кадди буквально распирало от смеха, но ответить он не рискнул и посмотрел на Лэнигана, выручай, мол.

— Да успокойся ты, Стаффорд! — проговорил тот, негромко посмеиваясь. — Где твое рождественское настроение?

Одна из телок хихикнула, наклонилась к подруге и задела ее плечом. Эта телка была плотной, краснощекой, с крупными передними зубами, перепачканными помадой, а вторая — тощая испанка с рахитичной грудной клеткой и острой ключицей, торчащей из треугольного выреза блузки.

— Я вопрос задал, — процедил Энди, начисто игнорируя телок. — Вы видите здесь что-то смешное?

Сидящие за соседними столиками начали оборачиваться, все улыбались, думали, это розыгрыш. «Смотрите, Оди Мерфи[22]!» — прошептала какая-то девушка, другая подавила смешок.

— Слушай, Стаффорд, мне проблемы не нужны. — Судя по голосу, Лэниган занервничал. — Только не здесь и не сегодня.

«Тогда где и когда? — хотел спросить Энди, но кто-то положил ему руку на плечо, и он тотчас обернулся. За его спиной стояла Клэр и улыбалась.

— Милый, пунш совсем согреется, — проговорила она приторным голоском.

Энди не знал, что делать. Казалось, на него смотрит половина гостей. На миг Энди увидел себя их глазами — парень в белой рубашке, джинсах и ковбойских сапогах. В руке бокал с розовым пуншем, на виске бьется жилка. Лэниган повернулся к Клэр. «Забери отсюда свое сокровище!» — говорил его выразительный жест.

— Пойдем, милый! — шепнула она. — Пойдем!

Когда они сели за свой столик, колено Энди задергалось так, что стол ходуном заходил. Клэр делала вид, что все в порядке. Подперев щеку рукой, она смотрела на танцующих, подпевала и двигала плечами в такт музыке. Энди живо представил, как выхватывает у нее бокал, бьет его о стол и заталкивает «розочку» в нежное горло. Именно так он и сделал много лет назад, а сперва изрезал лицо первой красавице школы, которая засмеялась, когда он пригласил ее танцевать. Вот еще одна причина не возвращаться в Уилмингтон.

Сегодня настроение у Джоша Кроуфорда было почти радужным. Он любил наслаждаться плодами своих трудов, а от одного взгляда на подчиненных, веселящихся в Хрустальной галерее, сердце пело, как поет у тех, кто не понаслышке знаком с болью и горечью. Джош знал: праздников ему осталось немного, возможно, этот — последний. Казалось, в воздухе с каждым днем остается все меньше кислорода, и Джош вдыхал его судорожно, как водолаз, погружающийся под воду не с аквалангом, а с узенькой трубкой, наподобие стеклянных, которые он помнил еще по школе. Как же назывались те трубки? Джош забыл, ведь школьные годы давно канули в Лету. Джош понимал: конец близок, но относился к этому чуть ли не с юмором. Из-за застоя в легких он раздувался и синел, точно южноамериканская лягушка. Кожа на ногах, особенно на ступнях, стала тонкой, как презерватив, и Джош шутил с медсестрой, когда та стригла ему ногти: — осторожней, мол, с ножницами, милочка, проблемы не нужны ни вам, ни мне. Кто бы подумал, что предательство убегающих дней покажется таким забавным?

Джош легонько стукнул по подлокотнику инвалидного кресла — стоп, мол, нужна остановка. Медсестра, катившая коляску, склонилась над ним, и Джош с удовольствием вдохнул ее крахмальный запах. Ему казалось, примерно так пахла его давно умершая и почти забытая мать. Неудивительно, что его мысли занимало, главным образом, прошлое: будущего-то практически не было.

— Как называются штуковины, которыми пользуются химики? — хрипло спросил Джош. — Ну, тонкие стеклянные трубки, их пальцем прикрывают, чтобы ничего не вылилось — как они называются?

Во взгляде медсестры скрывались улыбка и недоверие: она явно ждала если не розыгрыша, то очередной шпильки.

— Стеклянные трубки? — переспросила она.

— Ну да! — быстро теряя терпение, Джош снова ударил по подлокотнику кресла. — Вы же медсестра, должны разбираться в таких вещах.

— К сожалению, я не в курсе. — Медсестра расправила плечи и покатила коляску дальше. Долго злиться на нее Джош не мог: те, кто давал ему отпор, невольно вызывали уважение. Хотя он подозревал, что медсестра скорее глупа, чем отважна: она явно не понимала, как опасен и мстителен ее хозяин. Или понимала и плевать на это хотела? Если господин не герой для своего лакея, может, инвалид-хозяин не бог для медсестры? Когда она только появилась в доме, Джош пообещал сто баксов, если она покажет ему груди. По пятьдесят зеленых за каждую! Сперва медсестра потрясенно молчала, потом расхохоталась. Уязвленный и неожиданно пристыженный, Джош едва выпутался, соврав, мол, такое испытание он устраивает всем женщинам, которых берет на службу, и она его прошла. Тогда он впервые увидел лукавую, насмешливую полуулыбку медсестры. «Разве я отказалась? Попросили бы вежливо, бесплатно бы все увидели». Только Джош ее больше не просил, ни вежливо, ни грубо, а она таких предложений больше не делала.

Увидев Джоша, танцующие на краю танцпола перестали дрыгаться в такт музыке и застыли в неловких позах: «Нарядились в пух и прах, а сами, как дети малые, за руки держатся», — с презрением подумал он. В отличие от медсестры, служащие «Кроуфорд транспорт» отлично знали, на какие поступки способен босс, если его спровоцировать, и какие уже совершил. Кто-то из женщин неуверенно захлопал, следом захлопал ее спутник, следом — другие незадачливые танцоры, и минутой позже зеркальный зал сотрясали аплодисменты. Их гром Джош ненавидел всей душой: перед глазами тотчас возникали пингвины. Или, стоп, такие звуки тюлени издают? Джош поднял руку в слабом подобии жеста а-ля папа римский, сперва поблагодарив стоящих справа, потом — слева. В тот момент Джош хотел одного — чтобы скорее прекратилось это безобразие, в которое влились и музыканты — вскочили на ноги и выдали жуткую какофонию в стиле «Салюта вождю»[23]. Наконец, подхалимы вдоволь нахлопались, музыканты сели, и Джош решил пожелать всем веселого Рождества. Разумеется, голос его подвел — Джош закашлялся, да так, что сложился пополам и едва не упал с коляски. Он дрожал, хрипел, судорожно глотал воздух, брызгал слизью на прикрывающий колени плед. Медсестра возилась с кислородным баллоном, прикрепленным между колесами коляски, когда на плечо Джоша легла рука, а мелодичный голос пропел:

— Дорогой, ты меня звал?

Высокая, стройная, с узкими плечами и тонкой талией, Роуз Кроуфорд была красива и отлично это знала. Прибавьте сюда грацию пантеры, огромные черные глаза и высокие скулы — поговаривали, что в ее жилах течет индийская кровь — и откровенно ироническое отношение к жизни и окружающим. Джош Кроуфорд любил хвастать, что Роуз — самое ценное его приобретение, и шутил, что обменял ее на картину Рембрандта (некоторые, впрочем, считали, что шутка недалека от истины). Роуз появилась в его жизни словно ниоткуда и сразу с бриллиантом на безымянном пальце, «огромным, как простата Джоша», съязвил кто-то из злопыхателей. Вообще-то у Джоша уже была жена (а до нее еще одна, только та давно умерла), но ее быстро отправили в элитный дом престарелых. Сейчас никто уже не помнил, как она выглядела: яркая красотка Роуз затмила ее без малейшего труда. Желчный старик и взбалмошная красавица — чем не сказка или притча! Люди видели, как Джош относится к молодой жене, и на минуту примирялись с тем, что не имеют ни его богатства, ни ее красоты.

Роуз чуть не вырвала дыхательную маску из рук медсестры и прижала к лицу Джоша. Шипение кислорода в резиновом шланге напоминало Роуз змеиное, поэтому она с едва уловимой нежностью звала мужа Старым Змеем. Сегодня, беспомощно скрючившийся в кресле, да еще с кислородной маской на лице, он больше смахивал на раненого лося. Незадачливые танцоры следили за ним с интересом и тревогой — он же для них кормилец-поилец, хоть и скуповатый — но под сверкающим черным взглядом Роуз мигом отворачивались.

Джош сорвал маску с лица и отшвырнул.

— Увези меня отсюда! — хрипло прорычал он. Джоша страшно злило, что подчиненные увидели его в таком состоянии. Медсестра тут же взялась за коляску, но Джош развернулся и показал ей кулак. — Не вы! — скривился он, и на его губах появилась белая пена. Роуз заставила себя улыбнуться медсестре и покатила коляску к арке, отделяющей галерею от дома. Джош царапал кожаные подлокотники и повторял какое-то слово, то ли «ветка», то ли «клетка». «Причем тут ветки и клетки?» — удивленно думала Роуз. Из отекших легких Джоша вырвался рокот, который Роуз опознала как смех. Когда он заговорил снова, Роуз пришлось наклониться к нему, совсем как полчаса назад — медсестре.

— Не ветка и не клетка! — прохрипел он. В очередной раз Роуз изумили и испугали телепатические способности мужа. — Пипетка! Ее химики используют.

— Как скажешь, дорогой! — вздохнула Роуз. — Как скажешь!

Клэр вытащила Энди на танцплощадку, но ему совершенно не хотелось веселиться, точнее, он не мог, потому что опьянел. Ему чудилось, что Хрустальная галерея кружится, а вокруг сгрудились покрасневшие от хохота лица. «Что он сейчас выкинет? Глаза-то какие жуткие!» — запаниковала Клэр и повела его обратно за столик, не забывая улыбаться, чтобы никто не догадался, как скверно у нее на душе. Малышка Кристин проснулась, и женщина, сидевшая за соседним столиком, взяла ее на колени. Клэр нарядила девочку в белое атласное платье для крещения, сшитое молодой монахиней из приюта Пресвятой Девы Марии. «Еще немного, и платье станет мало, — мелькнуло в мыслях Клэр. — Хорошо, хоть юбка длинная, как шлейф, как хвост падающей звезды… Звездочка моя! Мой ангелочек!» Клэр взяла девочку на руки, поблагодарив женщину, присмотревшую за ней, но тут же почувствовала себя скверно. В глазах той женщины и ее мужа было столько тоски «Ясно, бездетные», — догадалась Клэр, прекрасно понимая, каково им. Энди она старалась не замечать: тот стоял рядом и шумно вдыхал воздух, мрачно уставившись на малышку, как всегда, когда переберет. Он схватил бутылку пива, широко открыл рот и стал жадно пить. На сей раз Клэр представилась не постельная сцена, а мул, которого держал на ферме отец. Мул точно так же запрокидывал голову и ржал. «От одиночества», — прищурившись, объяснил ей тогда старший брат Мэтти, несколько лет спустя, разбившийся на вертолете в Корее. «Бедняга Энди тоже одинок, Никто его не любил, пока я не появилась. Наверное, уже слишком поздно…» — подумала Клэр и ужаснулась своим мыслям.

Приятель Энди обещал отвезти их домой, и они решили его разыскать. Первой шла Клэр с малышкой на руках, следом Энди, хмурый, рыгающий, бормочущий, с пустой колыбелью под мышкой. За высокими двустворчатыми дверьми Хрустальная галерея кончалась, зато начинался холл с камином, медвежьей шкурой на полу, звериными головами и потемневшими картинами на каменных стенах. Холл гудел от голосов: люди надевали теплую одежду, галоши и прощались, желая друг другу счастливого Рождества. Клэр оглянулась, проверяя, не отстал ли Энди, врезалась в женщину, внезапно оказавшуюся у нее на пути, и вскрикнула, испугавшись, что уронит ребенка. Она бы уронила, если бы та женщина не поддержала малышку. Это же медсестра мистера Кроуфорда! Довольно молодая, с типично ирландским лицом, широким и дружелюбным, в обрамлении аккуратных полукружий рыжих волос, убранных под шапочку. Медсестра явно флиртовала с молодым дальнобойщиком: на щеках горел румянец, на губах играла улыбка, не исчезнувшая, даже когда она повернулась к Клэр и чисто автоматически подстраховала малышку. «Простите!» — чуть ли не хором воскликнули женщины и посмотрели на Кристин, с интересом следившую за ними из складок розового одеяльца. Медсестра хотела что-то сказать, но сзади напирал Энди, источающий пивные пары. Флиртовавший с ней дальнобойщик поспешно отступил на пару шагов: понял, что этот парень пьян, и, похоже, знал, какая у него репутация. Разговора не получилось — Клэр и медсестра лишь улыбнулись друг другу. Энди, сильно сжал руку жены: давай, мол, не задерживайся! Они отошли, а Бренда Раттледж все стояла и хмурилась, потом вдруг решила еще раз взглянуть на пьяного дальнобойщика, но тот уже скрылся из вида и жену уволок.

Пока ее не разбудил плач ребенка, Клэр даже не понимала, что спит. Снилось, что она до сих пор на празднике. Сон так напоминал явь, что, казалось, она у Кроуфордов, а не дома, не на своей кровати, среди мерцающего снежного сияния и тишины зимнего города, нарушаемой лишь хриплым плачем девочки. От этого плача сердце Клэр пускалось бешеным галопом, а такое чувствуешь только к родному ребенку. К родному! Кто ей роднее маленькой Кристин, которой она готова отдать всю свою любовь?! Там, где обычно спал Энди, рука Клэр нащупала лишь остывающую простыню. Видимо, услышал, как малышка плачет, и пошел проведать. Из детской доносилось его «Тш-ш-ш, тише!» Наверное, тут Клэр ненадолго заснула, потому что через какое-то время ее разбудила тишина, на сей раз пугающая. Следовало немедленно встать, а Клэр неподвижно лежала на кровати, хотя сон давно отлетел, а в крови бурлил адреналин. Впоследствии у нее не раз возникала мысль, что она знала, точнее, интуитивно чувствовала: те минуты — последние осколки покоя и умиротворения, уготованного ей судьбой.

Клэр не почувствовала, что бежит, что ее ноги скользят по полу. Она ощущала лишь движение, свободное и беспрепятственное, как полет ветра — именно эти слова пришли в голову. Клэр пролетела по спальне, коридору и остановилась у открытой двери детской. Свет не горел, но непонятную сцену она увидела в неестественно ярком сиянии — если верить журналам, именно такое используется в киносъемке. Энди застыл у кроватки — согнул ноги в коленях, ссутулился, закрыл глаза и поднял брови, точно собираясь чихнуть. В руках он держал что-то вроде скомканной простыни, хотя Клэр, разумеется, знала: это не простыня. Бесконечно долгую минуту они так и стояли: Клэр в дверях, Энди у колыбели. Потом он услышал или, возможно, ощутил ее присутствие, открыл глаза, захлопал ресницами, словно очнувшись после гипноза, и виновато взглянул на Клэр. Судя по выражению лица, он лихорадочно подбирал слова.

В детской царила непривычная тишина. Едва Клэр приблизилась, Энди не отдал, а сунул ей сверток, точно букет цветов или подарок, который устал держать. Кристин, одетая в ползунки и распашонку, была теплой, но совершенно неподвижной. Клэр коснулась головы малышки — кожа мягкая, бархатистая.

— Ах, Энди, что ты наделал?! — воскликнула она таким голосом, словно ребенком был он, а не бедная Кристин.

«Несчастный случай. Это несчастный случай», — повторял Энди, словно заучивая наизусть. Они вернулись в спальню. Клэр сидела, прислонившись к спинке кровати, и держала на руках малышку, а Энди мерил комнату шагами и ежесекундно гладил себя по голове. Когда их привезли домой, он начал раздеваться, но разморенный алкоголем, завалился спать в одежде, поэтому сейчас расхаживал по спальне в джинсах, майке и белых носках. От Энди разило пивом, но из-за майки и носков он казался Клэр совсем юным. Она потупилась и с усталой безысходностью поняла, что видеть его больше не желает. Сквозь неплотно сомкнутые веки Кристин что-то блестело. «Умерла», — беззвучно сказала Клэр, словно проговаривая иностранное слово.

— Она плакала, плакала, и я ее покачал, — тихо, но с большим чувством повторял Энди, будто в спешке запоминал фразу, которую, едва поднимется занавес, произнесет со сцены. Тараторить нельзя: он должен убедить и расположить к себе зрителей. — Произошел несчастный случай, страшный, чудовищный…

— Позвони в приют! — велела Клэр, почувствовав укол раздражения.

— Что? — Энди замер и удивленно на нее уставился.

На Клэр вдруг навалилась страшная усталость.

— Позвони сестре Стефании, — велела она, медленно и четко произнося каждое слово., «Как с ребенком разговариваю, — подумала она. — А вдруг… Вдруг теперь так будет всегда и со всеми?» — Позвони сестре Стефании, матери-настоятельнице приюта Пресвятой Девы Марии.

— Зачем? — Энди подозрительно прищурился, словно ожидая подвоха. — Что я ей скажу?

Клэр пожала плечами, и пухлая ручка маленькой Кристин свесилась набок, ладошкой кверху, словно бедная девочка хотела задать вопрос, попросить помощи или наставления.

— Скажи, что произошел несчастный случай, — жестоко, с бездушным сарказмом посоветовала Клэр, а потом внутри нее что-то надорвалось (самой ей послышалось, что хрустнула косточка), и она заплакала.

Энди оставил заплаканную жену с бездыханным ребенком на руках в спальне. В кои веки Клэр его напугала. В тонкой хлопковой ночной рубашке она сидела неестественно прямо, как каменная статуя — таким поклоняются не то индейцы, не то китайцы. Энди накинул куртку и по лестнице спустился во двор. Снег замерз волнистыми бороздами, босому Энди они казались жесткими и плотными, как стекло. Снегопад кончился, небо очистилось и сверкало звездами. Кора Беннетт не спала — а ей вообще сон нужен? — и впустила его через дверь черного хода. «Телефон! — выпалил Энди, не дав ей и рот открыть. — Мне нужен телефон!» Кора, очевидно, решила, что он явился за другим, но едва увидела его лицо и услышала голос, жестом показала в сторону передней, там, мол. Энди мешкал. Кора стояла в одной комбинации, и скоро ее руки покрылись гусиной кожей.

— Что случилось? — с тревогой спросила она.

— Несчастный случай, — ответил Энди, и Кора кивнула. «Почему женщин не удивляет, если что-то не так?» — подумал Энди, но, заметив в глазах Коры хищный огонек, догадался: она решила, что несчастье с Клэр.

Номер приюта пришлось искать в справочнике: церквей, монастырей, школ Пресвятой Девы Марии в Бостоне оказалось превеликое множество. Телефон у Коры был допотопный — диск на шпинделе, рупор, а трубка — на крючке сбоку. Энди замялся: ночь на дворе, кто ему ответит? Даже если ответят, каковы шансы, что сонная монашка позовет чертову мать-настоятельницу? Энди начал набирать номер, но передумал и застыл у аппарата, сунув палец в крошечную дырочку с цифрой. «Диск за меня, — отметил он с мрачным удовлетворением. — Сопротивляется, не хочет, чтобы я звонил!» Не говоря ни слова, Кора встала за его спиной. Прежде Энди не замечал, что она намного выше него. Ему это даже нравилось. Куртка сползла с его плеча, Кора ее поправила. Простой жест получился нежным, ее пальцы скользнули по затылку Энди, и он зажмурился.

Он не помнил, как взял малышку из колыбели. Она плакала и никак не успокаивалась. Он покачал ее, ладно, тряхнул, но не сильно. Хотя что для младенца сильно? У Кристин точно была какая-то болезнь или этот, как его, врожденный порок, который рано или поздно проявился бы. Это несчастный случай, а он, Энди, ни в чем не виноват. Энди повесил трубку, и, понурив голову, повернулся к Коре. Она молча обняла его и, как ребенка, прижала лицом к своей холодной груди.

Глава 21

Впоследствии Квирк пытался собрать происшествие по кусочкам, как головоломку, но она до конца не складывалась. Почему-то лучше всего запомнились незначительные кусочки-эпизоды, например, промокший лавр за оградой, испещренное дождем отражение фонаря в луже, холодные жирные ступеньки подвальной лестницы под его отчаянно цепляющимися пальцами. Все незначительные куски затмевало смущение, из-за него он и не позвал на помощь. Недоверчивое смущение и досада — это же не происшествие, а фантастика, только раны свидетельствовали об обратном. Квирк сполз по ступенькам и в сырой мерцающей тьме подвала решил, что смерть близка. Перед мысленным взором встал собственный труп: бледный, он лежал на секционном столе. Над ним склонился Синклер и разминал обтянутые латексом пальцы, словно пианист незадолго до концерта. Боль налетала со всех сторон, черная, костлявая, острая, и перед глазами мелькнула другая картинка — стая грачей, на закате кружащих над голыми деревьями. Нет, обо всем этом он думал позднее, когда головоломку составлял, а в самые страшные минуты вообще не понимал, что голова работает и лишь краешком сознания фиксировал разрозненные детали — мокрые лавровые ветви, отражение фонаря, скользкие ступеньки.

Сперва все напоминало жуткое дежавю, и сбитый с толку Квирк решил, что это розыгрыш. Сгустились сумерки, он шагал через площадь к дому, точнее, возвращался с больничной рождественской вечеринки, до занудного приличного мероприятия под председательством Мэлэки, источавшего тяжеловесное дружелюбие. Квирка разморило буквально с пары бокалов вина. Дул слабый ветер, накрапывал дождь, над домами вился дым из печных труб. Они появились примерно на том же месте, что и в прошлый раз — беззвучно выросли из мрака и взяли его в клещи. Оба были в дешевых клеенчатых дождевиках и без головных уборов. Тощий, он же Панч, укоризненно улыбнулся.

— Счастливого Рождества, командир! Что, опять гуляем среди дождя и мрака? Разве мы не предупреждали?

— Да-да, предупреждали! — Толстяк Джуди закивал круглой головой, на которой поблескивали капельки дождя.

Клещи постепенно сжимались, причем в буквальном смысле — Вскоре бандиты задевали Квирка плечами. Он был выше и сильнее, но в таком положении оказался беспомощным, как дитя.

— А ты парень любопытный, — зацокал языком Панч. — Повсюду суешь свой нос.

Почему-то Квирку казалось, что говорить нельзя, что это даст бандитам преимущество, хотя какое, объяснить не мог. Его довели до угла. Мимо промчалось несколько автомобилей, шурша шинами по мокрому асфальту. Один притормозил, и Квирк заметил горящий оранжевым светом поворотник. Почему он не закричал, почему не замахал руками? Если бы уцепился и заскочил на подножку, через минуту был бы в безопасности… Квирк не сделал абсолютно ничего, и машина поехала мимо, оставив за собой лишь змеящийся шлейф выхлопных газов.

Через дорогу перешли тоже втроем. Квирк чувствовал, что попал в абсурдный спектакль, они же как грио клоунов — двое съежившихся в серых клеенчатых дождевиках, третий — здоровяк в старомодном твидовом пальто и черной шляпе. Что запомнят студенты, спешащие по другой стороне улицы, смогут ли «своими словами» описать троицу на суде, ведь скоро их, возможно, попросят… Вопреки ночному холоду, лоб Квирка покрылся испариной. Он боялся, но словно не за себя, словно страх в качестве убежища выбрал его альтер эго, о котором ему, Квирку, надлежало заботиться, как о брате-двойнике или о взрослом сыне. А вдруг… вдруг он уже умер? Вдруг умер от страха там, на углу? Вдруг плененный бандитами здоровяк — пустая телесная оболочка, а он, то есть дух, со стороны наблюдает последние минуты ее существования, содрогаясь от стыда и жалости? Вообще-то смерть — область его компетенции, но, положа руку на сердце, что он о ней знает? Ничего страшного, в ближайшее время пробел восполнится.

В подвале было темно, пахло мочой, жухлой травой и сыростью. Квирк смутно различал зарешеченное окно и узкую дверь, которую наверняка не открывали десятилетиями. На миг он ощутил умиротворение: ноги вывернуты, как у надоевшей куклы, но разве не здорово лежать в тишине и смотреть на перила, очерченные светом ближайшего фонаря? Чуть дальше темнело хмурое небо, озаренное неяркой городской иллюминацией. В таком ракурсе бандиты, спускающиеся по лестнице, выглядели чуть ли не смешными — колени и локти двигались, как у роботов, клеенчатые дождевики шуршали. Джуди и Панч не стали терять времени на разговоры и тут же начали его пинать. В узком подвале нападающим не развернуться, а жертве не спрятаться, но Квирк старался не подставлять печень, почки, инстинктивно съежившиеся половые органы: он хорошо представлял, что увидит Синклер, когда его вскроет. В ударах бандитов чувствовались умение и опыт — Джуди делал тяжелую и грязную работу, а виртуозный Панч наносил последние штрихи. Впрочем, Квирк понимал: бандиты злятся, но себя сдерживают — ноги и плечи они пинали нещадно, а голову старались не трогать. Очевидно, убивать его им не велели. Квирка эта догадка не обрадовала, а, наоборот, разочаровала. Боль казалась страшнее смерти, как же ее вытерпеть, как же — на ум пришло странное слово — приспособиться? В итоге сознание выбрало простейший вариант — отключилось. Последним, что он видел, было лицо, круглое и холодное, как луна. Лицо возникло над перилами и взирало на него с полным равнодушием. Знакомое лицо, но чье именно? Вспомнить так и не удалось.

Когда Квирк пришел в себя, лицо по-прежнему на него взирало. Тьма стала другой — мягче, прозрачнее, дождь кончился. В Принципе все стало другим. «Где я? — недоумевал Квирк и узнал бледное лицо — Мэл. — Как он меня нашел?» Кто-то держал его за руку, но едва он приподнялся, чтобы посмотреть, подкатила тошнота, и Квирк поспешно зажмурился. Глаза он открыл буквально через минуту, но Мэла уже не было, а тьма обернулась сероватым туманом, в сердце которого что-то пульсировало. Это он, он пульсирует в центре бесконечной, огромной, не постижимой уму боли. На сей раз глаза он открыл с большой осторожностью. Фиби… Она сидела рядом и держала его за руку, но на миг полусонный, одурманенный наркозом Квирк принял ее за покойную жену. Делия сидит на ведущих в подвал ступеньках? Их разделял туман или облако, но такое плотное, что их руки сквозь него не проваливались. Квирк едва не разрыдался. Это не туман! Их разделяет одеяло в пододеяльнике.

Спать, ему нужно спать!

Когда Квирк очнулся в следующии раз, было светло, у кровати стоял Мэлэки, а на месте Фиби сидела Сара. За ее спиной расхаживали, переговаривались и даже смеялись какие-то люди. Под потолком натянули цветную бумажную гирлянду.

— Квирк, ты проснулся! — воскликнула Сара и улыбнулась явно через силу, словно превозмогая боль.

Мэл, с мрачным видом стоявший рядом, шумно втянул воздух.

— Ты в университетской клинике, — объявил он.

Квирк шевельнулся, и левое колено загудело, как улей.

— Дело серьезное? — спросил он, удивляясь, что голос не пропал.

— Жить будешь, — пожал плечами Мэл.

— Я имел в виду ншу, точнее, колено.

— Ничего страшного, тебе спицу поставили.

— Кто это сделал?

— Полиция не в курсе, — спрятав глаза, ответил Мэл. — Пока говорят о вооруженном ограблении.

Если бы не боль в ребрах, Квирк бы захохотал.

— Я о спице, Мэл! Кто спицу поставил?

— А-а, — смущенно протянул Мэл, — Билли Клинч.

— Мясник Билли?

— Он отдыхал на лыжном курорте, — смущение Мэла исчезло без следа. — Мы очень попросили его вернуться.

— Спасибо.

К кровати приблизилась крупная рыжеволосая медсестра.

— Ну, слава богу! — выдохнула она. — Простите, как вас, Корк, Кэрри? Мы боялись, что вы не проснетесь! — Медсестра измерила пульс и ушла, а Квирку, Мэлу и Саре стало еще тяжелее: напряженность заметно усилилась. Мэл поджал губы, запустил руки в карманы плотно застегнутого пиджака и, выпростав большие пальцы, уставился на носки туфель. На Сару он ни разу не взглянул, она на него — тоже. Голубой костюм с желтым галстуком-бабочкой должен смотреться свежо и оптимистично, а на Мэле казался нелепым.

— Ты ведь придешь к нам в гости? Ну, после выписки? — спросила Сара, но и она сама, и Квирк понимали: это несерьезно.

На следующий день, едва Квирка перевели из реанимации в отдельную палату, его навестил судья. Рыжеволосая медсестра, потрясенная и взволнованная появлением высокого гостя, почтительно открыла дверь, забрала у Гаррета пальто и шляпу и предложила чай. От чая судья отказался, и медсестра пообещала оставить их в покое, напоследок добавив, что если пациент начнет буйствовать, Гаррету нужно только в колокольчик позвонить, и она «мигом явится».

— Спасибо, сестра! — Гаррет растянул морщинистый рот в улыбке, медсестра просияла и, наконец, впрямь ушла.

Старик взглянул на Квирка и вскинул брови.

— Значит, это правда? Правда, что докторам болеть нельзя? — Он опустился на стул у кровати, спиной к окну, за которым виднелись крыши, печные трубы и небо, облепленное мелкими снеговыми облакам. — Боже милостивый, Квирк, что с тобой случилось?

Квирк прижался спиной к баррикаде подушек и горестно улыбнулся.

— С лестницы упал.

Из-под одеяла проступала загипсованная левая нога, толстая, как бревно.

— Крутая же лестница попалась! — покачал головой судья. За его спиной к залатанному облаками небу взмыла стая черных птиц. Они покружили над крышами и по одной стали исчезать из виду — наверное, улетали восвояси. — Как себя чувствуешь? — Старик ерзал на стуле, нервно потирая крупные, усыпанные веснушками руки. — Может… может, нужно что-то особенное?

Квирк покачал головой, сказав, что очень рад его видеть. Веки и переносица подрагивали — в любую секунду могла начаться истерика. «Наверное, это отсроченный шок. Организм никак в норму не придет», — думал Квирк. Другого объяснения слезливому настроению он не находил.

— Мэл с Сарой заглядывали, — объявил он. — И Фиби тоже, я тогда еще в коме был.

Судья кинул.

Фиби — хорошая девочка! — категорично проговорил он, словно ждал возражений, и снова потер руки. — Она говорила, что летит в Америку?

У Квирка аж сердце екнуло. Он промолчал, и Гаррет пояснил:

— Ну да, Фиби летит в Бостон, к дедушке Кроуфорду. На каникулы. Отдохнет, обстановку сменит. — Судья вытащил из кармана кисет, трубку и бледной подушечкой большого пальца набил темный табак в чашу. Квирк внимательно за ним наблюдал. Короткий зимний день догорал, в палате быстро темнело. Гаррет чиркнул спичкой и поднес ее к трубке. Табак занялся, к потолку полетели искры.

— Так бойфренду окончательно дали от ворот поворот?

Судья озирался в поисках пепельницы: надо же куда-то спичку деть. Квирк и не думал ему помогать, он буравил его немигающим взглядом.

— Смешанные браки — полная чушь, — с деланной беззаботностью проговорил Гаррет, подался вперед и аккуратно положил спичку на край деревянной тумбочки. — Да и сколько лет Фиби, девятнадцать?

— Да, на следующий год двадцать исполнится.

Гаррет взглянул на Квирка, и в слабом свете догорающего зимнего дня его голубые глаза показались еще светлее.

— В таком юном возрасте легко наделать ошибок.

Не отрываясь от подушек, Квирк потянулся к тумбочке за сигаретами, но судья сам нашел пачку, вытащил одну и чиркнул спичкой. Квирк позвонил в колокольчик, и когда в дверях возникла медсестра, попросил пепельницу. Медсестра заявила, что ему нельзя курить, но Квирк и бровью не повел, тогда она пожаловалась судье на строптивого пациента, но буквально через минуту принесла жестяную тарелочку, мол, вот, ничего лучше нет. Оставшись наедине, мужчины какое-то время курили молча. Трубка Гаррета чадила, сигарета Квирка ароматом напоминала горелый картон. День почти догорел, из углов наползли тени, но лампу у кровати ни Квирк, ни судья не включили.

— Расскажите о кампании Рыцарей Святого Патрика, в которой участвует Мэл, — наконец попросил Квирк. Судья изобразил недоумение, но очень неубедительно. — Ну, о том проекте. Они вроде бы помогают американским католическим семьям на деньги Джоша Кроуфорда, так?

Старик вынул из кармана нож для сигар, тампером утрамбовал табак в трубке и, посасывая мундштук, выпустил облачка сизого дыма.

— Мэлэки — хороший человек, — с чувством проговорил он, заглядывая Квирку в глаза. — Ты ведь это знаешь?

Квирк ответил таким же пристальным взглядом и снова вспомнил, как Сара говорила о том же.

— Гаррет, одна женщина погибла, — напомнил он. — Другую зверски убили.

— Хочешь сказать, Мэл в этом замешан? — спросил судья таким тоном, словно ответ его ничуть не интересовал.

— Еще как замешан, я же объяснял! Он устроил Кристин Фоллс…

Старик устало отмахнулся.

— Да-да, я помню, что ты рассказывал. — Гаррет сидел спиной к окну, в полумраке его лицо напоминало безжизненную маску. Недокуренный табак в трубке то вспыхивал, то гас, словно пульсируя. — Мэлэки — мой сын, Квирк. Захочет чем-то со мной поделиться — непременно поделится.

Квирк осторожно потянулся к импровизированной пепельнице, которую медсестра оставила на тумбочке, и раздавил бычок, напоследок выпустивший струйку едкого дыма. Нервные окончания так и вибрировали: это никотин смешался с обезболивающим.

— Помню, мальчишкой я ходил в школу, повесив ботинки на шею. Берег их, износить боялся, — продолжал Гаррет. — Над такими историями сейчас смеются, мол, преувеличивают старики, только это не преувеличение. Ботинки на шее, на обед одна картофелина и молоко в заткнутой бумагой бутылке. Мы с Джошем Кроуфордом — земляки, в детстве оба были тощими, как борзые.

— Зато сейчас вы старший судья, а Джош — бостонский миллионер.

— Нам просто повезло. Люди вспоминают «старые добрые времена», только добрыми, положа руку на сердце, я бы назвал их с большой натяжкой. — Возникла пауза. За окном совсем стемнело, зато уже зажигалась городская иллюминация. — Квирк, долг каждого — сделать этот мир хоть немного лучше.

— Значит, Джош Кроуфорд и ему подобные хотят сделать мир лучше?

— Как подумаешь, чьими устами Господу приходится выражать свою волю, становится его жаль, — усмехнулся судья и сделал очередную паузу, словно обдумывая следующую фразу. — Впрочем, ты же не верующий… Хоть понимаешь, как горько мне оттого, что ты отвернулся от церкви?

Тонизирующее действие сигареты прошло, снова навалилась тупая усталость.

— Разве я когда-то принадлежал церкви? — слабеющим голосом спросил Квирк.

— Еще как принадлежал и, будь покоен, рано или поздно ты к ней вернешься. Господь живет в каждой душе, даже такой темной, как твоя! — хрипло засмеялся Гаррет.

— По долгу службы я вскрыл немало трупов, но ни одной души не видел.

Задетый за живое, судья обиженно замолчал, только Квирку было все равно: ему хотелось остаться одному и заснуть. Боль превратилась в пирамиду с тяжелым основанием и острой, как игла, вершиной, которая вонзалась в разбитую коленную чашечку. Судья вытряхнул содержимое трубки в жестяную тарелочку и покачал головой.

— Я надеялся, вы с Мэлом станете братьями.

Квирку казалось, он погружается в себя, в свою темную пещеристую глубину.

— Мэл вечно ревновал, — пробормотал Квирк. — Я тоже. Мечтал о Саре, а получил Делию.

— Да, и нам всем очень жаль. — Судья нажал кнопку звонка над изголовьем, вызвал медсестру и стал ждать, глядя на сильное, скрытое одеялом тело Квирка, слишком крупное для узкой больничной кровати. — Понимаю, Квирк, твоя жизнь пошла не так, как ты с полным основанием рассчитывал. Сколько ошибок ты наделал! Впрочем, кто не ошибается? Только не будь с Мэлом слишком строг, пожалуйста! — взмолился Гаррет, но, наклонившись чуть ниже, увидел, что Квирк спит.

Глава 22

Дни тянулись безликой серой вереницей, и наступление Нового года Квирк едва заметил. Суровая больничная палата напоминала череп: высокий потолок цвета старой кости, пустая глазница окна, взирающая на зимний город. Фиби принесла ему маленькую пластмассовую елочку, украшенную миниатюрными игрушками. Одинокий кусок праздника, яркая елочка стояла в оконном проеме, чуть наклонившись к стеклу, и с каждым днем бесконечно долгой недели между Рождеством и Новым годом казалась все нелепее. Навестил его и Барни Бойл. Смущенный, потеющий — «Боже, Квирк, я ненавижу больницы!» — он принес две мини-бутылки виски и целую охапку книг. Разумеется, Барни спросил, что случилось, и Квирк ответил то же, что другим — он упал с лестницы на Маунт-стрит и скатился в заброшенный подвал. Барни не поверил, но ни брата Эмби Торми, ни отстающего в развитии Галлахера не упомянул: он умел держать язык за зубами.

В новогоднюю ночь служащие университетской клиники устроили вечеринку на одном из верхних этажей. Медсестра, разносившая лекарства, была явно навеселе. В полночь Квирк услышал, как в честь наступления Нового года бьют колокола, прижался щекой к подушке и постарался не очень себя жалеть. Билли Клинч, маленький агрессивный терьер с рыжими волосами, накануне заглянул к нему и не без удовольствия объявил, что нога полностью не восстановится — «Еще бы, коленная чашечка на куски раскололась!» — и отныне Квирк пойдет по жизни, прихрамывая. «Радостную» новость Квирк воспринял спокойно. Снова и снова он прокручивал в голове минуты, да, не часы, а минуты, проведенные в сыром подвале. За считаные минуты произошло нечто важное — Квирк усвоил урок, но не тот, который по чьему-то наущению преподали тощий Панч и толстяк Джуди (там все было очевидно), а другой, куда проще и одновременно сложнее. Бандиты напоминали рубщиков мяса, разделывающих большую тушу, или кочегаров — они срывали на «работе» злость, пыхтели, обливались потом, порой мешали друг другу, мечтая поскорее разделаться с заданием. Квирк думал, что умрет, и, к своему удивлению, почти не боялся. Инцидент в подвале получился грязным, грубым и совершенно заурядным. Теперь Квирк не сомневался: именно такой будет настоящая смерть. В секционном зале трупы казались ему останками жертвоприношения, побочным продуктом страшного ритуала, окровавленной оболочкой, которую оставила улетевшая в иной мир душа. Теперь он не сможет смотреть на трупы через такую мрачную призму. За несколько минут смерть потеряла свое очарование и стала частью (пусть даже последней) повседневной жизни.

Каждый день затуманенные лекарствами мысли крутились вокруг одного вопроса — кто натравил на него Джуди и Панча? Квирк задавал его себе, понимая, что ответа нет и не будет. Кандидатура Мэла исключалась: невозможно представить его в темной подворотне Стоуни-Баттер, дающим указания Панчу и Джуди, однако другие варианты пугали еще сильнее. Квирк старательно воскрешал в памяти лицо, в ту ночь злорадно взиравшее на него сверху вниз. Вот черты лица изменились — или это он их менял? — и вскоре овальное, совсем не похожее на луну лицо Мэла превратилось в другое, грубое, квадратное. Костиган? Да, он самый. Но кто скрывался за его спиной? Кто отдавал ему приказы?

Первого января Квирка навестила Фиби. Порывистый ветер не швырял, а плевал в окно моросящим дождем, дым, едва вылетая из труб, тут же рассеивался. Фиби явилась в черном берете, сдвинутом набок и черном же пальто с меховым воротником. Она словно похудела с прошлого раза, когда у Квирка хватило сил ее рассмотреть, побледнела, от холода крылья носа порозовели. Были и другие, менее заметные изменения — Фиби стала настороженнее и сдержаннее, чем прежде. Внезапную суровость (если то впрямь была суровость) — суставы блестели, тонкие косточки едва не прорывали полупрозрачную кожу — Квирк списал на расставание с Конором Каррингтоном. Разумеется, девушка злилась, что проиграла войну за личную свободу, которую с таким пылом вела. Да, причина крылась не в расставании, а в проигрыше: Фиби явно коробило, что кто-то ее победил. Взрослое пальто Фиби и дорогой, лихо сдвинутый на бок французский берет, выбивали Квирка из колеи. Милая девочка неожиданно превратилась в женщину.

Фиби заявила, что о поездке в Америку говорить не желает. Когда Квирк ненароком упомянул Бостон, девушка скривилась и с равнодушной безысходностью пожала плечами.

— Они хотят от меня избавиться, — процедила она. — Хотят отдохнуть от моего обвиняющего взгляда, который сейчас, как им кажется, повсюду их преследует. А меня это больше не волнует.

— Что именно не волнует?

Фиби снова пожала плечами, скользнула сердитым взглядом по елочке на подоконнике, повернулась к Квирку и с тщательно просчитанным лукавством предложила:

— Поехали со мной!

Квирк заметил, что разбитое колено в гипсовой повязке стало настоящим будильником. В самые тревожные или ответственные моменты, которые он, одурманенный лекарствами, мог бы запросто пропустить, ногу пронзала резкая боль, как от щипка добродушного садиста-дядюшки: вроде игра, а синяки остаются. Фиби приняла его сдавленный сгон за снисходительный, означающий «нет» смешок, хмуро посмотрела в окно, потом в свою маленькую черную сумочку — «Все женщины заглядывают в сумочки одинаково», — подумал Квирк — достала изящный серебряный портсигар и такую же зажигалку. Ну вот, в полку курильщиков прибыло! Квирк благоразумно воздержался от комментариев, а Фиби ловко открыла портсигар большим и средним пальцем. Сигареты, тонкие и толстые, лежали внахлестку, как овальные органные трубы.

— «Пассинг Клауде»! — взяв одну, изумился Квирк. — Вот так вкус!

Фиби протянула ему зажигалку. Квирк подался вперед, одеяло откинулось, и он вдруг почувствовал свой новый запах, сырой, теплый, несвежий — эдакий больничный амбре.

— Думаю, нам обоим нужно выпить! — с фальшивой веселостью объявила Фиби, крутя сигарету с таким же фальшивым равнодушием. — Пара джинов с тоником будут очень кстати.

— Как дела дома?

— Какие дела дома? — На миг утонченная молодая женщина превратилась в дерзкую капризную девчонку. Фиби вздохнула, сунула мизинец в рот и стала кусать ноготь. — Ужасно, — секунду спустя прошелестела она. — Они почти не разговаривают.

— Почему?

Фиби вытащила мизинец изо рта, глубоко затянулась и зло посмотрела на Квирка:

— Откуда мне знать? Я же ребенок, детям ничего знать не полагается.

— А ты сама с ними разговариваешь? — спросил Квирк. Фиби насупилась и взглянула себе на ноги. — Вдруг им нужна твоя помощь?

Последний вопрос Фиби проигнорировала.

— Хочу уехать! Хочу оказаться за тридевять земель отсюда. Ах, Квирк, дома так ужасно! — зачастила она. — Кажется, они друг друга ненавидят. Они, как звери, как запертые в одной клетке звери! Сил нет терпеть, мне нужно уехать! — Поток слов иссяк. В окне мелькнула чья-то тень, вероятно, птицы. Фиби потупилась и стала наблюдать за Квирком из-под опущенных ресниц, определяя, проникся ли он ее горестями и поможет ли воплотить план в жизнь. Фиби — девушка бесхитростная, Квирк читал ее как книгу.

— Когда улетаешь в Бостон?

Фиби сжала колени и вздрогнула: у нее явно сдавали нервы.

— Не скоро, еще через несколько недель. Сейчас там погода плохая.

— Да, в это время года там пурга.

— Пурга, — повторила Фиби.

Квирк зажмурился, и перед его мысленным взором предстали Сара и Делия в зимних сапогах и русских меховых шапках. Взявшись за руки, они идут к нему под ледяной сечкой. Невероятно, но при этом светит солнце, вокруг переливается тысяча маленьких радуг. Носы у девушек порозовевшие, как сейчас у Фиби, зубы сверкают. Никогда прежде Квирк не видел таких ровных белых зубов, они представлялись воплощением всего, что ожидает его в этом мире достатка и беспечности. Он с девушками и Мэлом гулял в Коммон-парке. Вокруг с серебристым звоном падали крошечные льдинки. В каком году это было? В 1933? Тяжелые времена отступали в прошлое, страшные вести из Европы еще казались пустыми сплетнями. Их сердца переполняла невинность, вера в себя и прекрасное будущее. Квирк устало разлепил веки. «Вот Оно, прекрасное будущее, которого мы так ждали!» Мрачная Фиби ссутулилась, скрестила ноги и левой рукой подперла подбородок. Кончик ее сигареты покраснел от помады, вдоль лица вился сизый дымок. Девушка легонько сжала портсигар.

— Симпатичный, — проговорил Квирк.

— Что, портсигар? — Девушка машинально взглянула на серебряную безделушку. — Это он подарил. Возлюбленный, с которым меня разлучили, — добавила она клоунским басом, выжала из себя невеселый смешок и раздавила бычок в жестяной тарелочке-пепельнице. — Я пойду.

— Уже?

Фиби на него даже не взглянула. Интересно, за чем она пришла? Не просто же так? В любом случае «того самого» она не получила, хотя, возможно, сама не знала, чего хочет.

За окном сгущались сумерки.

— Подумай об этом, — посоветовала Фиби. — Ну, о том, чтобы поехать со мной в Бостон. — На этом она ушла, оставив лишь сизое облачко дыма, свой пахнущий табаком призрак.

Квирк смотрел, как снежные хлопья танцуют за окном и исчезают в темноте. За чем же все-таки приходила Фиби, и что он не сумел ей дать? А что он вообще дал ей и другим людям? Квирк заерзал на кровати. Загипсованная нога тянула, как капризный, несговорчивый ребенок. Ревизию и подсчеты он начал невольно, а результаты привели его в шок. Взять хотя бы несчастного Барни Бойла, разочарованного жизнью, мечтающего утонуть на дне бутылки, разве он пытался помочь ему, подбодрить или успокоить? Молодой Каррингтон боялся, что Мэл Гриффин и старший судья погубят его карьеру. Зачем он издевался над ним, зачем выставил трусом и идиотом в глазах Фиби? Зачем пошел к судье и очернил Мэла в его глазах? Мэла, который и так с детства разочаровывал отца? Мэла, который сидел с матерью на кухне, в то время как он, кукушонок Квирк, грелся у камина в кабинете судьи и сосал ириски из бумажного пакета, специально для него припрятанные Гарретом в ящике стола… А чем он отблагодарил бабушку Гриффин? Она сочинила сказку о слабом здоровье Мэлэки в надежде обеспечить сыну если не любовь отца, то хоть немного его внимания. А Сара, нежными чувствами которой он играл, как забавной игрушкой? Невероятно красивая, невероятно несчастная в браке Сара… А Мэл, угодивший в бог знает какое болото проблем и страданий. А Долли Моран, убитая из-за дневника Кристин Фоллс, и ее малютка, погибшие и почти забытые? Всех их он презирал, игнорировал, недооценивал, даже предавал. А сам Квирк, точнее его отрицательная ипостась? Квирк, который вечерами убегает в «Макгонагл», чтобы попить виски и посмеяться над некрологами в «Ивнинг мейл» — чем он лучше тощего любителя скачек и мастурбации или пьяного поэта, топящего неудачи в спиртном? Нога у него в гипсе, а душа в плотном коконе эгоизма и равнодушия. За темным окном зловещей луной возникло до боли знакомое лицо, блеснули очки в роговой оправе и покрытые налетом зубы. Лицо заклятого врага… Квирк чувствовал: теперь его никаким ластиком не стереть.

Глава 23

Обманщик-февраль поманил теплом, и, наконец получив свободу, Квирк отправился гулять вдоль канала под неяркими лучами зимнего солнца. В день прогулки рыжая медсестра Филомена — ее лицо он первым увидел сквозь туман наркоза и послеоперационной слабости — подарила ему трость из терновника, принадлежавшую ее покойному отцу. «Негодник был под стать вам». С этой крепкой помощницей Квирк побрел по бечевнику от моста Хьюбенд к Бэгтот-стрит, потом обратно, чувствуя себя стариком. Сжимающие трость пальцы побелели, от натуги Квирк даже нижнюю губу закусил. Шаг, еще шаг — на каждом боль заставляла по-детски хныкать и ругаться.

Трость оказалась не единственным подарком зеленоглазой Филомены. За день до выписки Квирка она дежурила в ночную смену, шмыгнула к нему в палату, подперла дверную ручку стулом и с невероятной скоростью скинула форму — словно специально для таких целей пуговицы были спереди. Под формой скрывался бледно-розовый комплект с бюстгальтером на косточках. От игривой улыбки под подбородком у Филомены появились складки, а в воспаленном воображении Квирка затеплились мысли о складках, которые чуть ниже.

— Мистер Квирк, вы страшный человек! Смотрите, что вы со мной делаете!

Филомена — девушка крупная, с сильными ногами и широкой спиной, но к его загипсованной ноге приспособилась с трогательной изобретательностью. Пояс и чулки она не сняла и эдакой рыжеволосой Годивой[24] уселась на Квирка верхом. Туго натянутый нейлон терся о бока Квирка. Филомена умирала от восторга: большой сильный мужчина попал в плен ее ритмично работающих бедер. «Давно же я не был с женщиной», — подумал Квирк и услышал смех Филомены. Ему тоже хотелось засмеяться, но удерживала не столько боль в колене, сколько недавно обострившееся дурное предчувствие.

На следующий день Филомена встретила его со страдальческим лицом (Квирк понимал, этот спектакль исключительно для него) и заявила: она, мол, уверена, за воротами клиники он мигом ее забудет. Она проводила его до двери и, придерживая за локоть, позволяла «ненароком» касаться своей груди. Чисто из вежливости Квирк попросил ее адрес, но Филомена сказала, что живет в общежитии, а по выходным ездит домой, в глухую деревню на юге страны. Квирк невольно вспомнил других деревенских девушек — медсестру Бренду Раттледж и, менее охотно, Кристин Фоллс. Образ бедной Кристин неуклонно стирался из памяти: каждый новый день уничтожал малый кусочек того малого, что он о ней знал.

— К тому же дома у меня парень, — вздохнула Филомена и хриплым шепотом добавила: — хотя до вас ему, как до луны.

Дату выписки Квирк никому не сообщил. Разве хочется ему увидеть у больничных ворот Сару, улыбающуюся храброй улыбкой боевой подруги; или внезапно посуровевшую Фиби, или, боже упаси, Мэла, как ярмом задавленного грузом тайных проблем. Внезапно душу захлестнула волна гнева, который последние несколько недель дремал, а тут вдруг расправил крылья. Опираясь на тросгь отца Филомены, Квирк брел вдоль канала под неожиданно ярким солнцем, заставившим глупых камышниц начать брачные игры, придумывал разнообразные планы мщения и удивлялся изощренности своей фантазии. В мельчайших, почти садистских подробностях он представлял, как разыщет Джуди и Панча, по одному столкнет в тот самый подвал на Маунт-сгрит и будет бить, пока их мышцы не порвутся, кости не расколются, а из ртов и ушей не потечет кровь. Он предвкушал, как снимет с Костигана очки, сорвет значок трезвенника с лацкана пиджака и вонзит сперва в правый глаз, потом в левый. Глаза, как упругое желе, острие войдет легко, а Костиган завопит от боли. Потом он разберется с другими, которых не знал, не видел и лишь чувствовал за спинами Джуди и Панча, Мэла и Костигана. Да, безликих Рыцарей Святого Патрика пора вытащить на свет божий и заколоть их собственными копьями. Теперь Квирк не сомневался: все, что случилось с ним, Кристин Фоллс и Долли Моран, касается не только Мэла и его бедной, трагически погибшей служанки — тут целая сеть, огромная, на целый город, а то и больше, и он в нее угодил.

Откладывать планы в долгий ящик Квирк не любил и вскоре после выписки на такси приехал к прачечной Пресвятой Богоматери. Гипс еще не сняли, но разве это помеха? Начинался холодный сырой день, солнце, пробивавшееся сквозь утреннюю дымку, казалось белым. Была суббота, запертая дверь погруженной в тишину прачечной напоминала закрытый рот. Квирк шагнул было к парадному крыльцу, собираясь позвонить и ждать, пока не откроют, но в последний момент обогнул здание, толком не представляя, что найдет с заднего фасада. Нашел он коренастую девушку с копной рыжих волос, которая в прошлый раз чуть не задавила его тяжелой корзиной с бельем. Сегодня она выливала в канаву мыльную воду из лохани. Она изменилась, хотя в чем именно дело, Квирк не понимал: серый халат тот же, ботинки те же. Толстые лодыжки отекли, туго натянутая кожа лоснилась. Как же ее зовут? Она отшатнулась от Квирка, склонила голову набок и заслонила грудь пустой лоханью. На невыразительном лице выделялись зеленые глаза, такие же прозрачные, как у медсестры Филомены. Квирк растерялся — что сказать, о чем спрашивать? Целую минуту оба молча буравили друг друга недоуменными взглядами.

— Как вас зовут? — наконец спросил Квирк.

— Мэйзи, — чуть ли не с вызовом ответила девушка, но быстро смягчилась. — Я тебя помню, ты к нам как-то приходил. — Она взглянула на трость и покрытое синяками лицо Квирка. — Где это тебя так угораздило?

— Просто упал.

— Ты спрашивал сестру Доминику о той Моран.

О той Моран… Внутри Квирка что-то перевернулось, словно он стоял на палубе попавшего в шторм корабля.

— Да, — осторожно проговорил он, — о Долли Моран. Вы ее знали?

— И старая карга сказала, что никогда о ней не слышала! — девушка усмехнулась — сморщила аккуратный нос пуговкой и оскалилась. — Вот так дела, Моран ведь раз в две недели являлась сюда за младенцами.

Квирк поглубже вдохнул и достал сигареты. Мэй-зи впилась в них голодным взглядом.

— Дай одну!

Сигарету она держала неловко, щепотью, и когда Квирк щелкнул зажигалкой, наклонилась к огню.

— Так Долли Моран являлась сюда за младенцами? — осторожно уточнил Квирк.

В утреннем тумане дым сигарет казался темносиним.

— Ага, чтобы потом отправить в Америку. — Девушка помрачнела: — Только моего они не получат!

Так вот что в ней изменилось — живот вырос!

— А когда у вас срок? — спросил Квирк.

Девушка снова сморщила нос и по-заячьи подняла верхнюю губу.

— Какой срок?

— Ну, когда малыш родится?

— А-а… — Девушка пожала плечами и потупилась. — Скоро. — Потом она заглянула ему прямо в лицо, бледно-зеленые глаза вспыхнули. — Тебе-то что?

Квирк посмотрел через ее плечо на серый двор: много ли ему удастся вытянуть из этой девушки?

— Они заберут вашего малыша? — спросил он голосом благодетеля, которые периодически появлялись в Каррикли, интересовались, как мальчики питаются, как укрепляют тело и часто ли причащаются.

— Черта с два! — снова фыркнула Мэйзи.

Ну вот, обмануть ее удалось не больше, чем благодетелям — самого его в детстве.

— Как вы сюда попали? — спросил Квирк.

— Папа отослал! — ответила девушка, с жалостью взглянув на Квирка.

Можно подумать, этот печальный факт должны знать все!

— Зачем?

— Хотел от меня избавиться, чтобы лишнего не наговорила.

— Лишнего о чем?

— Так, ни о чем, — глядя в пустоту, отозвалась девушка.

— А отец ребенка? — Девушка покачала головой, и Квирк понял, что промахнулся. Следовало немедленно исправить положение. — Вы не хотите отдавать малыша… Что собираетесь делать?

— Бежать! У меня и деньги отложены…

Серый халат, мужские ботинки без шнурков, покрасневшие от холода ноги, натруженные руки с ободранными костяшками — Квирк едва не задохнулся от жалости. Он попытался представить себе побег этой девушки, но перед мысленным взором вставали кадры викторианской мелодрамы — молодая закутанная в шаль женщина с лицом отверженной бредет по разбитой дороге, прижимая к груди драгоценный сверток, а с дерева за ней следит малиновка. В реальности ее ждет почтовое судно и арендованная комната в английской глуши. Хотя до этого вряд ли дойдет: девушке и за ворота прачечной не выбраться.

Квирк хотел заговорить, но девушка предостерегающе подняла руку, склонила голову набок и прислушалась. Где-то рядом скрипнула и захлопнулась дверь. Раз — девушка умело стряхнула обкуренный кончик сигареты, спрятала бычок в карман халата и развернулась, чтобы уйти.

— Подождите! — вскинулся Квирк. — В чем дело? Чего вы боитесь?

— Забоишься тут, — мрачно отозвалась девушка. — Видели бы вы их!

— Кого их? Кого их, Мэри?

— Мэйзи! — От ее взгляда повеяло холодом.

— Да-да, Мэйзи, извините! — Квирк стукнул себя по лбу и снова оглядел двор. — Видите? Никого нет, — проговорил он с отчаянием.

Увы, поздно, Мэйзи уже отворачивалась.

— Здесь всегда кто-то есть, — парировала она. Опять скрипнула невидимая дверь: на сей раз ее открывали, и Мэйзи замерла, как бегун на старте. Квирк протянул ей сигареты. Мэйзи смерила его холодным, мрачным, едва ли не презрительным взглядом, сунула сигареты в карман и исчезла.

Глава 24

Горы манили Квирка. Каждый день во время прогулок он с тоской на них смотрел. Казалось, они совсем рядом, за мостом на Лисон-стрит, покрытые снегом, словно парящие над землей. Сара предложила свозить его и однажды приехала за ним на «ягуаре» Мэла с кожаной обивкой салона, по мнению Квирка, пахнущем, как владелец машины — тонко, но по-медицински резко. Сара вела «ягуар» с нервной сосредоточенностью — уперлась спиной в сиденье, словно отодвинувшись от руля, который держала за верхнюю четверть так, что руки едва не соприкасались. Когда поворачивала налево, ее выбившиеся пряди касались щеки Квирка, обжигая, как оголенные провода. Сара молчала, явно о чем-то размышляя, и Квирк сидел как на иголках. По телефону она объявила, что им нужно поговорить. Она расскажет то, что ей известно о таинственных делах Мэла? Сейчас Квирк не сомневался: она в курсе, она разоблачила мужа, или Мэл сам не выдержал и признался. Квирку ничего слушать не хотелось — только не от нее! — не хотелось сочувствовать, держать за руку, смотреть в глаза, говорить, как много она для него значит. Хватит нежных рукопожатий, томных взглядов и признаний — все это в прошлом. Сара тоже в прошлом, он спрятался от нее в темной пещере, наподобие той, в которую не раз и не два она тщетно его приглашала.

Они проехали Эннискери и Гленкри. Болотистые участки еще дремали под снегом, а на склоны уже выпустили новорожденных ягнят, крошечные, совершенно беспомощные комочки черно-белой шерсти с куцыми, безостановочно виляющими хвостиками. Даже сквозь окна «Ягуара» с резиновыми уплотнителями слышалось их тоненькое блеяние. Горные дороги расчистили, но кое-где еще блестел черный лед. На крутом повороте у узкого каменного моста машину занесло. «Ягуар» оказался упрямее осла — выровнять корпус удалось лишь за мостом, с парапетом которого левый брызговик разминулся буквально на пару дюймов. Сара остановилась у обочины, закрыла глаза и прижалась лбом к рулю, аккурат между руками.

Мы что-то сломали? — шепотом спросила она.

— Нет, — ответил Квирк. — Если бы сломали, то непременно бы почувствовали.

— Слава богу! — хрипло засмеялась Сара. — Драгоценная машина Мэла отделалась легким испугом.

Сара вытащила ключ из зажигания, — остывающий двигатель застрекотал. Вскоре несильный порывистый ветер засвистел в передней решетке и забренчал ржавой колючей проволокой, натянутой вдоль дороги. Сара откинулась на спинку сиденья и, не открыв глаз, запрокинула голову. Ее лицо казалось совершенно бескровным, и вряд ли причина была только в опасной ситуации на мосту. Квирк заволновался сильнее, да еще нога заболела то ли из-за разреженного горного воздуха, то ли потому что от самого города пришлось сидеть неподвижно. Он предложил прогуляться. Сара засомневалась, по силам ли ему прогулка, но Квирк возмутился, разумеется, мол, по силам! Он тут же распахнул дверцу и, чертыхаясь, опустил больную ноту на землю.

Они попали на пологий склон, у основания которого лежало озеро, сейчас похожее на разбитое зеркало. Рядом невысокий, заснеженный холм словно жался к земле в страхе перед темно-серым небом. Колтуны шерсти пристали к колючей проволоке и трепетали на ветру, сквозь снег настырно пробивались вереск и утесник. К вершине холма поднималась тропа торфорезов, по ней они и пошли. Квирк, опираясь на трость, осторожно ступал по мерзлой, обледеневшей земле, а Сара крепко держала его за руку. От холода жгло ноздри, а глаза и губы точно стекленели. На полпути к вершине Сара заявила, что нужно вернуться, зря, мол, они прогулку затеяли: у него нога в гипсе, на ней совершенно неподходящие туфли, но Квирк, сделав упрямое лицо, тащил ее дальше.

— Как дела у Фиби? — спросил он.

— На следующей неделе отправляется в Бостон. Билет уже забронирован. До Нью-Йорка летит самолетом, потом на поезде доберется до Бостона. — Сара заставляла себя говорить спокойно.

— Ты будешь по ней скучать.

— Да, ужасно. Впрочем, я уверена: поездка пойдет Фиби на пользу. Пусть обстановку сменит. Она до сих пор злится из-за Конора Каррингтона… Я даже боюсь, как бы она не натворила чего ужасного: от истерзанных любовью девушек с разбитым сердцем жди всякого.

— Истерзанных любовью?

— Ты понял меня, Квирк. Вдруг Фиби бросится в объятия первого встречного парня и испортит себе жизнь? — Сара затихла. Одной рукой она размахивала в такт ходьбе, другой сжимала запястье Квирка. Она была в черных шелковых перчатках, а элегантные легкие туфельки совершенно не подходили для пршулки по горам. — Как бы мне хотелось… Как бы мне хотелось, чтобы ты, Квирк, поехал с ней.

— В Бостон? — спросил он, вглядевшись в ее профиль.

Сара поджала губы и кивнула.

— Если бы там за ней кто-то приглядывал, мне было бы спокойнее, — проговорила она, тщательно подбирая слова.

— Фиби к дедушке едет. Старик Джош не даст ей ни на кого броситься, всех кавалеров распугает.

— Я имела в виду человека, которому доверяю. Не хочу… Не хочу, чтобы она стала такой, как они.

— Кто, «они»?

— Мой отец и люди его круга. — Сара горько улыбнулась. — Клан Кроуфордов.

— Так не пускай ее!

— Силенок не хватит. — Сара стиснула его запястье. — Мне их точно не одолеть!

— А как насчет Мэла?

— А что с ним? — Неожиданно в ее голосе зазвенел лед.

— Он хочет, чтобы Фиби уехала?

— Кто знает, что хочет Мэл? Мы с ним об этом не говорим. Мы больше вообще ни о чем не говорим.

Квирк остановился, и заставил остановиться Сару:

— В чем дело? Что-то случилось: ты ведешь себя не так, как всегда. Это Мэл?

Казалось, лопнул туго натянутый провод — так резко прозвучал ответ:

— При чем тут Мэл?

Они зашагали дальше. Под ногами предательски блестел лед. «А если поскользнусь и упаду?» — думал Квирк, понимая: самостоятельно ему не подняться. Саре придется искать подмогу. Он здесь умрет… Панику эта мысль не вызвала.

Сара с Квирком поднялись на вершину холма. Перед ними лежала долина, застланная морозной дымкой. Они стояли и смотрели в сверкающую серую бесконечность, точно в пучину отчаяния.

— Так ты поедешь в Америку? — спросила Сара и, не дождавшись ответа, содрогнулась так сильно, что почувствовал даже Квирк, которого она до сих пор держала за руку. Судорожно вздохнув, она упала на него, и он испугался, что нога не выдержит.

— Господи! — с досадой и страхом прошептала она, но глаз не открыла. Ее веки трепетали, как крылья бабочки.

— Сара, Сара, что с тобой?

Сара жадно глотнула воздух.

— Прости, мне показалось…

Квирк локтем оперся на трость и взял Сару за — руки. Пальцы у нее ледяные. Сара попыталась улыбнуться и покачала головой.

— Ничего страшного Квирк. Правда, ничего страшного.

Квирк повел ее прочь от тропки к большому валуну, одиноко стоявшему на голом склоне холма. Под ногами хрустел наст. Квирк стряхнул с валуна снег и усадил на камень Сару. Она уже немного порозовела и заверила, что все в порядке, мол, просто голова закружилась.

— Очередной припадок, как сказала бы Мэгги, — негромко засмеялась Сара. Ее левая щека задергалась, а лицо стало очень печальным. — Очередной припадок.

Квирк нервно закурил. На большой высоте дым сотней лезвий вонзился в легкие. Крупная серая ворона с острым, как металлический резец, клювом, села на столб ограждения и насмешливо каркнула. Сара разглядывала свои руки, замком сложенные на коленях.

— Квирк, я должна что-то тебе сказать. Речь пойдет о Фиби, только с чего начать, я ума не приложу. — Сара подняла переплетенные руки и встряхнула ими, словно собиралась бросить кости, заранее зная, что выпадет не то. — Квирк, она не моя дочь, и не Мэла тоже. — Квирк был неподвижным, как камень, на котором она сидела. Сара медленно и потрясенно покачала головой. — Она твоя дочь, твоя и Делии. Ты думал, что ребенок умер, а он выжил. Делия умерла, а Фиби выжила. Судья, то есть Гаррет, в ту ночь позвонил нам в Бостон и сообщил о смерти Делии. Я ушам своим не могла поверить! Он попросил нас с Мэлом присмотреть за малышкой, временно, пока ты, как он выразился, в себя не пришел. Вскоре из Дублина приехала монахиня и привезла Фиби. — Сара огляделась по сторонам, словно мечтая сбежать — нырнуть в какой-нибудь тоннель или нору в рыхлом CHeiy. — Напрасно я ее присвоила, но я считала, так лучше. Ты ведь пил, не просыхая из-за того, что Делия оказалась не такой, как ты ожидал, и вот она умерла. Умерла, оставив тебе грудную малышку. — Окаменевший Квирк отвернулся, сделал несколько шагов по рыхлому снегу и уставился вниз на замерзшую долину. Ворона на столбе наклонила голову, подняла крыло и хрипло каркнула, то ли с мольбой, то ли с печальным неодобрением. — Мне хотелось иметь частичку тебя, — вздохнув, сказала Сара широкой ссутуленной спине Квирка. — Маленькую частичку… Понимаю, с моей стороны это ужасно. — Она засмеялась, словно удивленная собой и своим признанием. — Все эти годы… — Сара встала и, прижав руки к бокам, стиснула кулаки. — Прости, Квирк! — произнесла она нарочито громко: ей чудилось, что разреженный горный воздух глушит слова, что застывший над долиной Квирк ее не слышит. Квирк не обернулся: в черном, как вороново крыло, пальто, он стоял спиной к ней, понуро наклонив голову. — Прости меня! — повторила Сара, на сей раз обращаясь к себе самой.