Тайна квартала Анфан-Руж

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Понедельник, 18 апреля

В первый понедельник после Пасхи книжная лавка «Эльзевир» была закрыта. Рано утром Виктор позвонил Кэндзи, сообщил о результатах расследования и сказал, что после полудня собирается наведаться на улицу Шарло, а потом разыскать резчика по кости. Кэндзи призвал Виктора к осторожности и попросил держать его в курсе новостей.

Он повесил трубку и глубоко задумался.

— Мсье… можно с вами поговорить? — окликнул его тихий голос. Иветта, бледная, одетая в белую ночную рубашку, слишком широкую и длинную для нее, походила на маленькое привидение.

— Вам лучше вернуться в постель, — пробормотал Кэндзи. — Где мадемуазель Айрис?

— В ванной… Ваш друг фотограф сказал, что папа в больнице — но это неправда.

— Знаю, — ответил Кэндзи, накидывая девочке на плечи свой редингот.

— Представляю, как он на меня сердится! Мне надо домой.

— Вам здесь не нравится?

— Нравится, но… папа, должно быть, повсюду меня ищет.

— Нет-нет, его… его предупредили и… — Кэндзи запнулся. Рано или поздно придется сказать Иветте о том, что она больше никогда не увидит отца.

Его спас телефонный звонок.

— Ложитесь в постель, я отвечу на звонок и потом поднимусь к вам. Ну-ка, быстро!

Иветта, помедлив, положила редингот на стул и вышла.

— Алло? Это вы! Спасибо, что позвонили. Записываю.

Прижав трубку плечом к уху, Кэндзи наспех нацарапал в книге заказов:

На губах Кэндзи появилась чуть заметная улыбка.

Дул сильный свежий ветер. Пахло весной. Слева от рынка Анфан-Руж, на улице Шарло, дремал, пригревшись на солнышке, бродячий торговец. С той минуты, как Виктор занял свой пост, наблюдая за домом номер двадцать восемь, разложенные перед ним чулки, носки и перчатки привлекли внимание лишь малыша в матросском костюмчике с ладошками, липкими от лакрицы. Из дома вышла женщина с корзиной, заметила торговца и подошла ближе.

— Сколько стоят перчатки?

Торговец лениво приоткрыл глаза и пробормотал:

— Десять су.

Судя по описанию Жозефа, это была кухарка дю Уссуа.

— Мадам Бертиль Пио? — осведомился он, когда женщина с сожалением отошла от торговца.

Она обернулась и узнала в нем того, кто приходил к старику.

— Я собираюсь нанести визит месье де Виньолю и…

Виктор взял ее под локоть и потянул внутрь рынка — на противоположной стороне улицы он заметил долговязую фигуру инспектора Лекашера.

— Что вы себе позволяете! — возмутилась Бертиль Пио, выдергивая руку.

— Простите, мадам, просто вон тот малыш уже собирался схватить вас за пальто — а руки у него испачканы.

Кухарка направилась к лотку с овощами и принялась выбирать лук-порей.

— Зачем вам этот старик? Господь свидетель, я привыкла, что он несет галиматью, но сейчас он окончательно выжил из ума. Верно, это смерть месье дю Уссуа так на него подействовала…

Продавщице не понравилось, что кухарка уж слишком придирчиво выбирает товар, и Бертиль Пио отомстила тем, что купила овощи у ее конкурента — старика в темной одежде. Виктор терпеливо ждал, пока она наполнит корзину.

— Он носит траур по своей жене, — улыбнулась Виктору Бертиль Пио, — но картофель и лук у него отличные.

— Вы так и не рассказали, что же случилось с месье де Виньолем.

— A-а, ну да. На рассвете он, как обычно, спустился в подвал. Бормотал молитвы, сидя рядом со своими жуткими псами, набитыми соломой, а когда потянулся за свечой, над его головой просвистела пуля. Он бросился наверх, вереща что есть сил. Мадам Габриэль — надо сказать, она женщина суровая, — отчитала его, да и месье Уоллере рявкнул, что еще одна такая выходка, и он запрет старика в подвале. Только месье Дорсель, который всегда был добр к бедному месье де Виньолю, усадил его в кресло и принялся расспрашивать, что стряслось. Месье Фортунат пришел в себя и рассказал про выстрел. Позвали доктора, и он прописал старику двойную дозу успокоительного.

— А если он говорил правду? — предположил Виктор.

— Месье Уоллере спустился в подвал, обыскал там все, но не нашел ничего подозрительного. Заболталась я с вами, мне уж пора.

— Погодите, еще один маленький вопрос. Люси Робен ладила с хозяевами?

— Почему «ладила»?

— Она разве не уехала?

— Да, но скоро должна вернуться. Помяните мое слово: эта девица притворяется недотрогой, а на самом деле кокетка, каких поискать! Она их всех завлекала по очереди: сначала месье Антуана, потом — месье Уоллерса. И даже старика!

— А месье Дорселя?

— Не-е-ет, он вздыхает о мадам Габриэль. Но, кажется, ей больше по вкусу кузен.

— А вы, кажется, его недолюбливаете.

— Мне нравится только месье Дорсель. А месье Уоллере любит распускать руки.

И Бертиль отошла к прилавку мясника.

«Ошибаетесь, — подумал Виктор, — горничная уже никогда не вернется в дом на улице Шарло».

В наглухо застегнутом твидовом пиджаке, полосатых брюках и клетчатой шляпе Кэндзи был так похож на английского денди, что Эфросинья не сразу его узнала. Сама она вырядилась в желтое платье с пышными рукавами и широкополую шляпку с большим бантом, напоминающем пропеллер.

— Я иду на мессу в Сен-Сюльпис. Если вы ищете Жозефа, то он у себя. Марает бумагу вместо того чтобы сходить на исповедь. — И, ругая сына за атеизм, мадам Пиньо бочком протиснулась в дверь.

Кэндзи нашел Жозефа в подавленном настроении. Муза покинула его, и он глядел на перо и чернильницу с таким выражением, словно ждал от них спасения.

— Патрон! Какая неожиданность! Вы еще ни разу к нам не заглядывали. Простите, у меня тут беспорядок, сейчас я освобожу для вас место.

— Не беспокойтесь, я постою. Итак, вот каковы наши новости.

Кэндзи вкратце рассказал Жозефу все, что узнал от Виктора. Он был рад, что отложил болезненный разговор с Иветтой. Айрис отведет девочку посмотреть «Волшебный источник» — последнюю фантастическую иллюзию Жоржа Мельеса[107] в театре «Робер-Уден». Иветта развлечется, а Айрис будет лишена возможности общаться с Жозефом.

— Боже правый, опять убийство! Он что, маньяк? Хоть бы месье Легри нашел этого художника-костореза, мы бы тогда увидели бы, что к чему!

— Увидели, что к чему… — задумчиво повторил Кэндзи. — Кстати, Жозеф, вы что, считаете, я ничего не вижу?

Жозеф даже привстал от удивления.

— Но патрон… о чем вы? Я сделал что-то плохое?

— Надеюсь, что нет. Но было бы прискорбно, если бы бесстыдный флирт с моей дочерью завел вас слишком далеко!

Жозефу показалось, что у него остановилось сердце.

— Месье Мори, слово «флирт» здесь неуместно. Это Любовь!

— Это вы так утверждаете.

— Единственный наш проступок состоит в том, что мы оба ответили на зов сердца, — заявил Жозеф, который очень кстати вспомнил фразу из любовного романа, украдкой позаимствованного у матери.

Кэндзи тяжело вздохнул.

— Что ж, следите за тем, чтобы зов сердца не увел вас за рамки приличий. Не забывайте, Айрис несовершеннолетняя и к тому же на редкость ветреная и взбалмошная особа.

— У вас странное мнение о собственной дочери, патрон.

— Я знаком с ней дольше, чем вы. Ее легко воспламенить — она загорается быстро, как сухая солома, и так же быстро гаснет. Айрис завораживают ею же придуманные химеры.

— Химеры?! Так вот за кого вы меня держите? За чудовище! — с горечью возопил Жозеф.

— Не передергивайте. Я вовсе не имел в виду вашу наружность. Но вы столь же романтичны, как и Айрис, и готовы примерить роль Квазимодо, мечтающего об Эсмеральде…

— Вот!

— Что?

— Квазимодо! Благодарю вас, патрон, теперь я знаю, что вы обо мне думаете.

— Полно, Жозеф, оставьте. Вы уверены, что производите на женщин впечатление.

— Я помню, что всего лишь жалкий служащий. Но даже собака вправе смотреть на епископа.

— А я — отец Айрис, и мой долг — оберегать ее от душевных порывов, которые могут оказаться пагубными. Кроме того, я отвечаю и за вас. Вы оба слишком юны и понятия не имеете…

— Мне уже двадцать два года! Исполнилось четырнадцатого февраля. Быть молодым — это что, преступление?

— Нет. Но иногда — серьезное испытание, — заключил Кэндзи.

Он был доволен собой — кажется, роль строгого отца ему удалась. Кэндзи вспомнил о недавно появившейся седине и решил, что надо будет подкрасить волосы.

— Если вас интересует расследование, возвращайтесь в книжный магазин после полудня, — бросил он, идя к выходу, — мы, вероятно, узнаем о чаше кое-что новое.

— Мне все равно, — обиженно отозвался Жозеф. «Он презирает меня, — думал юноша, — ну ничего, поглядим, что он скажет, когда мой второй роман сделает меня героем дня!»

И он с яростью набросился на бумагу:

Небо затянуло серыми тучами. Холодный ветер, словно метлой, смел консьержей, которые переговаривались у дверей домов, а начавшийся ливень прогнал посетителей кафе с террас.

Он укрылся от непогоды под навесом бакалейной лавки, ругая себя за то, что в голову ему пришла та же идея, что и книготорговцу. Тот уже битый час торчал у «Прокопа», ожидая, когда же наконец явится Оссо Буко.

Дождь мало-помалу стих, и на улице снова появились прохожие. Вечерами у «Прокопа» было оживленно — тут собирались молодые литераторы, привлеченные именем художника и куплетиста Казальса,[108] друга Верлена. А вот днем кафе пустовало, не считая нескольких любителей пива и кюммеля.[109]

Устав топтаться на одном месте, Виктор решил расспросить официанта об итальянце. Тот лишь пожал плечами и ответил, что макаронник не приходит сюда по расписанию, он бродит повсюду, продавая свои безделушки на террасах кафе «Источник», «Вольтер», «Золотое солнце» и «Академия», что на улице Сен-Жак.

Виктор отправился к бульвару Сен-Жермен, прошел улицу Дюпюитрен, перекресток и оказался на улице Эколь-де-Медсин, по которой тек поток студентов, играя на тромбонах и офиклеидах:[110] они праздновали Пасху. Извозчики и пешеходы, встречаясь с процессией, снимали шляпы, то же сделал и Виктор. «Посланник», ехавший за ним на велосипеде, последовал его примеру.

На узкой улочке Сен-Жак, упиравшейся в фасад дома в стиле Людовика XIV, находилась крошечная лавочка продавца ликеров и настоек. Виктор огляделся, не заметил никого похожего на резчика-итальянца и окончательно пал духом. Но все же решился зайти в лавку и расспросить хозяина об Оссо Буко.

Вдоль стен громоздились уложенные друг на друга бочонки; несколько посетителей, усевшись на табуретах за деревянными столами, внимательно слушали буржуа в рединготе, который увлеченно рассказывал что-то, энергично размахивая руками. Виктор подсел за стойку, заказал стакан белого сансерского и спросил у хозяина, долговязого тощего субъекта, который раскрыв рот внимал словам оратора, не появлялся ли здесь человек по имени Оссо Буко.

— Не мешайте, видите, я слушаю. Спросите у его приятеля, вон он сидит. — И хозяин ткнул пальцем в сторону оборванца с приплюснутым носом, грустно созерцающего пустой стакан.

Виктор, прихватив свое вино, пересел за столик, пристроившись между оборванцем и лохматым черно-коричневым псом неопределенной породы, который тоже сидел на табурете.

— Простите за беспокойство, месье… — начал он.

— Никаких месье. Зови меня Ма Гёль,[111] так меня все здесь кличут. Купи мой портрет, а? Вот, на выбор: Ма Гёль перед Пантеоном, Ма Гёль рядом с Сорбонной, Ма Гёль на выходе из церкви Сен-Жермен-де-Пре после вечерней службы. — И он развернул перед носом Виктора веер безобразных карикатур.

Заплатив, Виктор выбрал ту, на которой был изображен углем человечек с огромной головой, рассматривающий в лорнет корчащуюся в конвульсиях церковь.

— Очень оригинально. Знаете, я хочу купить одну из вещиц, которыми торгует ваш друг Оссо Буко.

— Я бы для начала промочил горло.

— Вот, угощайтесь, — Виктор придвинул ему свой стакан.

Пока Ма Гёль потягивал вино, Виктор изучал ремесленников, уличных торговцев, увядших женщин и поэтов-неудачников, составлявших аудиторию оратора. Тот, наконец, закончил свою длинную речь, поклонился и сел; ему тут же налили ликеру из бутылки на полке над бочками.

— Браво, Кубель! Просто восхитительная нудятина. Как обычно, — проворчал Ма Гёль и пояснил: — Этот Кубель, он немного ученый, немного астроном, немного сомелье и даже немного повар — одним словом, занимается всем понемногу. — Ма Гёль зашелся в кашле, сделав слишком большой глоток вина.

Виктор хлопнул его по спине, и тот, отдышавшись, продолжил:

— Вам нужен Оссо Буко? Везет же этому тупице и бездари! Все ученики художников за ним бегают Чего они нашли в его роже? Чем она лучше моей? Кончится тем, что в Люксембургском музее все святые будут на одно лицо. Мало того — сейчас с Буко пишут Верцингеторикса.[112]

— Кто пишет?

— Один художник, как его… Жорж… фамилию я забыл, какая-то птичья.

— Муано? Алуэтт? Пенсон? Мезанж?[113] — предположил Виктор.

— Нет! Вертится в голове, вот… сейчас… Буврей,[114] точно!

— Ага, Жорж Тимон-Буврей, ученик Фернана Кормона.[115] А где его мастерская?

— Где-то в богатом квартале недалеко от Ла-Мюэтт.

Виктор распрощался и вышел на улицу.

«Посланник» наблюдал за ним, прижавшись к стене красивого дома в стиле Людовика XIV, и решился оседлать велосипед, только когда книготорговец сел в фиакр. Он словно нарочно издевался над «посланником», вынуждая того опять крутить педали, не жалея ног. И куда же он направился? Выяснить можно только одним способом — следовать за ним по пятам.

Виктор вышел на площади Пасси и свернул на улицу с тем же названием. Он расспрашивал прохожих о Тимон-Буврее, пока наконец ему не подсказали, что тот живет на улице Рафаэль.

Квартал и правда оказался зажиточным, с красивыми домами. Здесь было тихо и спокойно, время от времени из боковых улочек выезжали велосипедисты. Мысли Виктора вернулись к двум загадочным событиям последнего времени — украденной чаше и письму, найденному у Таша. Внезапно они странным образом соединились, и перед его внутренним взором возник жуткий образ: на металлическом основании зловещей чаши вместо обезьяньего черепа — голова Таша, на ее губах играет улыбка. Он остановился и крепко зажмурился, прогоняя чудовищное видение.

Наконец он увидел роскошный дом Жоржа Тимон-Буврея. Виктор так устал, словно прошел пешком через всю столицу, но взял себя в руки и бодрым тоном попросил мажордома сообщить хозяевам о его приходе. Тот с недоверчивым видом прочитал его визитную карточку, помедлил, но в конце концов проводил в маленький салон, посоветовав сидеть смирно и не шуметь; минут через пятнадцать у натурщиков будет перерыв, и хозяин его примет.

Комната больше напоминала склад реквизита, чем салон. Тут было оружие всех эпох, начиная с древности: напротив бомбарды[116] выстроились рогатины и дубинки; мушкеты, алебарды и арбалеты соседствовали со шпагами и другим холодным оружием. Вдоль стен были расставлены манекены, закованные в латы и шлемы. Виктор заметил, что краешек гобелена, украшающего одну из стен, чуть колышется. Он поднялся, подошел ближе — там оказалась приоткрытая дверь, и он увидел часть мастерской художника.

Взгляд приковывало огромное полотно, изображающее военный лагерь: горящий костер, греющиеся у него солдаты, одетые в наполеоновскую форму. Позади, на подмостках, стояли пятеро натурщиков. Время от времени кто-нибудь из них устало облокачивался на перила. Если усы и брака[117] еще оставляли место для сомнений относительно того, кого они изображали, то чучело петуха, которое держал на руке самый пожилой из них, подтверждало: это галлы.

— Я устал как собака, с меня хватит, — заявил старик с петухом.

— Еще пару минут. Не шевелитесь, — холодно ответил голос откуда-то справа.

Виктор осторожно приоткрыл дверь шире и увидел сухопарого человека лет сорока в офицерской форме. Он стоял на верхней ступени стремянки с палитрой в одной руке и кистью в другой, словно капитан на мостике.

— Людоед, — пробурчал натурщик, изображавший Верцингеторикса.

Мэтр спустился на пару ступеней, чтобы нанести еще несколько мазков (Виктор заметил, что на нем удобные зимние ботинки), и мрачно объявил пятнадцатиминутный перерыв.

— Костюмы не испортите! — крикнул он натурщикам, которые поспешно стягивали парики.

Виктор вернулся в салон и подкараулил их, когда они выходили во дворик. Он сразу заметил итальянца в белом, как у судьи, парике и тронул его за плечо.

— Вы — Оссо Буко?

Старик с оскорбленным видом смерил его взглядом и хрипло произнес:

— Не так дерзко! Ты обращаешься к защитнику Герговии![118]

Остальные натурщики расхохотались и принялись зажигать трубки и сигареты.

— Жаль, что нельзя устроить сражение между галлами и римлянами, — усмехнулся один из них, — я бы поставил пару франков на Цезаря!

Оссо Буко сплюнул и отошел с Виктором в сторонку.

— Вчера вы получили от вашей соотечественницы некий предмет, который принадлежал моему другу. Я говорю о чаше, сделанной из черепа. Я готов выкупить его у вас. Назовите цену.

— Откуда у вашего друга эта дрянь и зачем она ему?

— Это семейная реликвия.

— Ничего себе! Я бы предпочел быть сиротой, чем расти в семье, у которой такие реликвии. Чаша была у меня, не стану отрицать. Я думал сделать из нее пепельницу. Но когда понял, что это такое, поспешил от нее избавиться.

Виктор удивленно наморщил лоб.

— Вы что, выбросили ее? Лучше бы вернули девушке!

— Почему выбросил? Просто не хотел хранить у себя. Не хватало еще, чтобы меня сочли людоедом! Этот Тимон-Буврей нанял меня за три франка в день — тогда как французы получают по пять! Обычно меня пишут в костюме бретонского рыбака или отшельника. А когда я не отдаю себя на растерзание мазилам, продаю мои маленькие поделки — мне хватает на пот-о-фе.[119]

— Погодите, при чем здесь людоедство?

— Я вырезаю вещицы из бедренных и теменных костей, коленных чашечек, позвонков. Делаю ложечки для горчицы, пепельницы, подушечки для полировки ногтей из костей крупного рогатого скота. Но скорее сдохну, чем осмелюсь использовать кости человека! Это не только безнравственно, но и запрещено законом!

— И все равно мне непонятно…

— Чаша вашего друга сделана из черепа ребенка. Черт, какая мерзость!

— Ребенка?! Вы с ума сошли, это обезьяний череп!

— Вчера вечером я для верности показал ее одному студенту-медику. Его вердикт однозначен: это человеческий череп. Так что я продал ее моему соседу с улицы Удон, его можно найти на мясном рынке.

— Как его зовут?

— Эспри Боррез. Думаю, он уже сбыл ее своему кузену. А этого ищите на ярмарке железного лома.

— Бульвар Ришар-Леонар?

— Точно. Около Бастоша.

И Оссо Буко опустил в карман монетку в четырнадцать су.

— Благодарю за пожертвование. Приходите на бульвар Сен-Миш, я вырежу для вас ушную лопаточку или крючок для накалывания бумаг.

Виктор покинул дом художника. Что за странное дело! Каждый раз, когда кажется, что чаша Джона Кавендиша вот-вот попадет ему в руки, она снова ускользает! Похоже, найти Грааль и то проще! Нужно рассказать все Кэндзи, и чем быстрее, тем лучше.

И он поспешил к улице Пасси, стараясь выкинуть из головы мысли о Таша. «Посланник» неотступно следовал за ним.

Они условились встретиться у железнодорожного вокзала Венсенн. Кэндзи и Жозеф приехали первыми и теперь в ожидании Виктора лакомились жареными каштанами, наблюдая за текущим мимо потоком пассажиров.

Жозеф обратил внимание на молодого человека в шляпе-канотье, с гвоздикой в петлице и букетом лилий в руках. К нему подбежала девушка в светлом платье, и Жозеф отвернулся, не в силах спокойно глядеть на счастье, которое не нужно было прятать. Доведется ли ему когда-нибудь вот так, прилюдно, демонстрировать свои чувства к Айрис? Он с укором взглянул на Кэндзи, но тот невозмутимо жевал каштаны. Вот из-за кого им приходится довольствоваться мимолетными поцелуями в комнатке позади книжной лавки! Кончится тем, что Айрис, как и Валентину, выдадут за какого-нибудь хлыща!

Неподалеку остановился фиакр, втиснувшись между группой жандармов и омнибусом, и Виктор, выйдя, поднял трость, привлекая внимание Жозефа и Кэндзи. Перекинувшись парой слов — суть дела он успел изложить по телефону, — они направились к бульвару. Солнце снова вышло из-за туч, подсушило брусчатку, и она тут же покрылась тонким слоем пыли.

Они дошли до ярмарки, откуда доносился аппетитный запах жареного мяса. Здесь были подвешены на крюках окорока, колбасы, ветчина. Жозеф застыл перед прилавком, и Виктору пришлось взять его под руку:

— Скорее, у нас мало времени!

Вокруг царила веселая ярмарочная суматоха.

— Попробуйте мой крепинетты![120] Тают во рту!

— Это не просто заливное, это пища богов!

— Кто еще не попробовал мои колбаски?

— Хочу смородиновый сироп! — ныл мальчишка, дергая за руку отца, который склонился над прилавком с кровяной колбасой.

Торговцы и торговки в национальных костюмах своих регионов надсаживали глотки, отрезая огромными ножами ломтики ветчины и окорока и предлагая на пробу прохожим.

Виктор рассматривал таблички с именами торговцев.

— Кэндзи! — внезапно позвал он и показал на коленкоровую ленту, на которой была намалевана вереница поросят и зеленая надпись:

Жозефа угощала паштетом хорошенькая продавщица из Франш-Конте.

— Только попробуйте, мсье! Вы никогда еще не ели такой вкуснотищи!

Виктор вернулся, схватил своего помощника за рукав и увлек к прилавку, где их нетерпеливо ждал Кэндзи.

Им не пришлось долго искать месье Борреза: этого здоровенного громогласного детину с красной рожей было видно и слышно издалека.

— Подходите ближе, месье! Изволите сыру? Или предпочитаете паштет из гусятины?

— Мы хотим получить чашу, которую вам продал некий Оссо Буко. Он намекнул, что она, вероятно, находится у вашего кузена.

— Старый прохвост попал в яблочко! Я и впрямь толкнул ее Жану-Луи Дигона, как только случай представился.

— Как его найти?

— Должно быть, он тут со своим товаром. Вы его сразу узнаете: у него черная повязка на глазу, вылитый пират.

Жозеф с горечью покидал ветчинный рай во имя куда менее привлекательного царства железа.

Вдоль аллеи вытянулись серые хибары старьевщиков, порой их товар был разложен прямо на земле, и толпа текла между ними медленным тонким ручейком. Как Виктор ни старался, идти быстрее не получалось.

— Кто мне объяснит, почему всех тянет сюда, словно магнитом? Я еще понимаю — еда… Но что интересного в этом барахле? — недоумевал Жозеф.

— Абсолютно с вами согласен, — ответил Кэндзи. — Это лишь подтверждает мое мнение о том, что западному человеку присуще набивать свой дом ненужными вещами. Едва избавившись от тарелки, доставшейся от двоюродной прабабушки, он тут же покупает бюст Жан-Жака Руссо. Вещи странствуют из одного дома в другой.

— Человек по природе своей страшится пустоты, — пробормотал Виктор, борясь с искушением подойти поближе к фотографическим принадлежностям, расставленным между лоханками и флаконами на одном из лотков.

Но Кэндзи уже пожалел о своих словах, потому что теперь не мог свернуть к книгам в надежде обнаружить редкий экземпляр — его друг и коллега как-то раз нашел на ярмарке издание Мольера с иллюстрациями Буше.

Через пару минут им пришлось замедлить шаг, потому что впереди идущие останавливались, глядя на девушку в модных ботиночках, забравшуюся на кучу ящиков и звонким голосом предлагавшую купить ключи, замки, кастрюли и кочерги — вдвое дешевле, чем в любом магазине! Жозеф со смутным волнением уставился на ее щиколотки в шелковых чулках, тряхнул головой и отвел взгляд в сторону.

— Патрон! Вон наш одноглазый!

Жан-Луи Дигона продавал всё что ни попадя — от пуантов до чучела крокодила. В данный момент он раскладывал перед собой потрепанные зонтики.

— Десять франков! Пять франков, мадам, отдаю по дешевке! Спицы жесткие, как ваш корсет, малышка! Вот этот месье не даст соврать, — кивнул на Кэндзи одноглазый, обращаясь к пышнотелой матроне.

Кэндзи, наклонившись, взялся за свою чашу:

— Сколько?

— О-о-о, месье, это чрезвычайно ценный предмет домашней утвари. Редкая жемчужина в моей коллекции! Экзотический сосуд, в котором патагонский охотник смешивал яд, чтобы смочить наконечники своих стрел и отправиться выслеживать пекарей[122] в лесах Амазо…

— Сколько? — повторил Кэндзи, с деланным пренебрежением глядя на чашу.

Одноглазый, которого так бесцеремонно прервали посередине вдохновенной импровизации, замолчал и спустя пару секунд произнес:

— Десять франков.

Кэндзи протянул деньги.

— Вы… вы не торгуетесь?

— Не вижу смысла. Ведь это чаша из самой Патагонии, разве нет?

— Подождите, я вам ее заверну.

— Сойдет и так, — бросил Кэндзи и отошел от прилавка.

Жозеф готов был обнять одноглазого — так восхитило его красноречие торговца. Он еще несколько минут слушал его, разинув рот, а потом бросился догонять Виктора и Кэндзи.

— Послушайте, вы переплатили за вашу патагонскую чашу, — пропыхтел он, — это всего лишь дурацкая подделка. Считай, выброшенные деньги!

Кэндзи, не замедляя шага, ответил:

— Вы полагаете? Что же не сказали раньше, когда я ее покупал? Тем хуже для вас — вычту эту сумму из вашего жалованья.

Обида и ярость захлестнули Жозефа. Он шел молча, проговаривая про себя отповедь Кэндзи:

«Раз так, патрон, завтра утром я отдам вам деньги, а потом увезу вашу дочь!»

Он не слышал, как Виктор посоветовал ему не обращать внимания на слова патрона, сказав, что это просто шутка, и не заметил велосипедиста, который на полной скорости несся им навстречу. Когда тот промчался мимо, едва не сбив с ног Жозефа, юноша очнулся и послал ему вдогонку длинное ругательство. И тут велосипедист наехал на Кэндзи. Мелькнула рука, вырвала кубок, велосипед набрал скорость, резко затормозил перед рельсами и упал на мостовую под негодующие крики пассажиров империала. Велосипедист вскочил, прижимая к себе чашу, и, обогнув омнибус, бросился наутек. Виктор — за ним. Кэндзи, выбравшись из толпы, побежал следом. Жозеф был последним в этой процессии, он отчаянно лавировал между фиакрами и повозками, не обращая внимания на проклятия, которые неслись ему в спину. Куда бежит этот воришка?

«Боже правый! Да нет, не настолько же он идиот…».

Вор бежал прямиком к Июльской колонне. Он что, хочет взобраться наверх? Охранник, раскинув руки, перегородил вору проход. Раздался выстрел, охранник завопил, вор исчез. Виктор тоже.

Второй выстрел.

Пуля ужалила Виктора в правый бок, он крутанулся на месте. Кэндзи, не заметив, что Виктор ранен, бросился за похитителем внутрь колонны, вверх по винтовой лестнице. Виктор несколько секунд не двигался. Он понял, что произошло, только когда к нему подбежал Жозеф:

— Патрон!

Виктор с усилием приподнялся, оперся о стену, пошатываясь, встал на ноги. Он попытался расстегнуть ремень и снова упал, прижав руку к ране. Голова у него кружилась, в глазах потемнело.

— Патрон, вы ранены?!

— Ничего серьезного, царапина… Кэндзи…

— Патрон, вы истекаете кровью, вам нужен врач!

Виктор, собравшись с силами, приоткрыл глаза и увидел искаженное страхом лицо Жозефа.

— Вы… нужны Кэндзи, — выдохнул он.

— Патрон!

— Бегите же… скорее…

Голоса вокруг… Внезапно накатившая слабость, почти приятная… жутковатый шепот, похожий на шелест листвы… И — пустота.

На лестнице было просторнее и светлее, чем ожидал Жозеф. Мысли о месье Легри, который истекал кровью там, у подножия колонны, удвоили его силы, но, одолев двести сорок высоких ступеней, он начал задыхаться, и голова кружилась так, словно он выпил пойла, которым его потчевали в квартале Доре. Выбежав наружу и оказавшись на открытой площадке на вершине колонны, он в растерянности заметался, не зная, куда двигаться дальше. Кровь бешено стучала в висках, пот заливал глаза, перед ними плыли разноцветные пятна.

Он услышал приглушенный вскрик и, побежав на голос, увидел невероятную сцену: Кэндзи боролся с вором, перехватив его руку с пистолетом. Жозеф застыл на месте, не в силах шевельнуться. Вор вдруг перестал сопротивляться и обмяк, но спустя долю секунды резко дернулся назад и ударил Кэндзи коленом между ног. Тот согнулся от боли и выпустил его руку, а противник двинул его ботинком в висок. Жозеф услышал щелчок: к шее Кэндзи был приставлен револьвер, и палец уже нажимал на спусковой крючок. Жозеф одним движением он сорвал с себя куртку, бросился вперед, накинул ее на голову вору и дернул назад. Прозвучал выстрел, но пуля прошла мимо Кэндзи, а пистолет отлетел в сторону.

Вор боролся так отчаянно и с такой злобой, что очень скоро выпутался из куртки, толкнул Жозефа, сдавил ему горло и, поставив подножку, повалил на пол. Он оседлал юношу и нанес ему прямой удар. Жозеф, не чувствуя боли, вцепился противнику в волосы, оттянул его голову назад, и тот ослабил хватку, но тут же снова навалился на Жозефа, прижимая к перилам и норовя перекинуть через них. Юноша извивался, стараясь высвободиться, он чувствовал, что его голова, плечи и груди уже висят в пустоте. Внизу было пятьдесят два метра до отливающей металлическим блеском ленты канала Сен-Мартен; Жозеф видел кажущийся таким маленьким пригород Сент-Антуан и ярмарку. Он почувствовал, что вот-вот потеряет сознание, отчаянно замолотил руками, последним страшным усилием восстановил равновесие, схватил противника за плечи и столкнул вниз.

Он не видел, как тот падает. Но потом еще много месяцев ночной кошмар вползал в уютное гнездо его сна, и перед глазами вставали летящий вниз человек и неподвижное тело у подножия колонны.

Кэндзи очнулся и увидел перед собой серо-голубое небо.

— Месье Мори! Месье Мори! Очнитесь! — взывал к нему Жозеф.

Голова у Кэндзи гудела. Он стряхнул оцепенение, попытался встать и тут же согнулся от резкой боли.

— Благодарю вас, Жозеф, я обязан вам жизнью, — слабым голосом произнес он, прижав руку к низу живота. — Помогите-ка встать…

— Патрон, это ужасно, я… я убил человека! Я столкнул его вниз! Это тот самый, в темных очках, кто передал для вас визитку от месье дю Уссуа… Боже правый, я убийца!

— Успокойтесь, мой мальчик, вы всего лишь защищались. Где чаша?

— Здесь ее нет. Должно быть, упала вместе с ним. — Жозеф с укоризной посмотрел на Кэндзи. Как можно думать о какой-то чаше, когда месье Легри, быть может, уже мертв!

Искалеченное тело Шарля Дорселя лежало на мостовой лицом вниз. Из кармана куртки выпала разбитая на куски чаша Джона Кавендиша. Маленькая кошачья голова откатилась к ногам маленькой девочки, которая проворно подобрала ее и сунула в карман — а ее мать истерически закричала, прижимая к себе ребенка. «Это будет мой талисман», — решила девочка.