Тайна леса Рамбуйе

Глава одиннадцатая Расплата

Клод, Жан-Поль и Робер старательно, как только могли, наводили справки об Эдди Локсе. И уже знали не меньше, пожалуй, его самого о вкусах, привычках, увлечениях. Но ничего предосудительного не выудили. Бизнес, семья, парламент, теннис, бридж — таков был замкнутый круг жизни предпринимателя, ничем не выделявшегося из людей своей среды. Локс в парламенте неизменно поддерживал правых — исправно голосовал за уменьшение пособий по безработице и на социальные затраты, за прибавление новых нулей к военному бюджету. Но был против предоставления исключительного права министерству внутренних дел прослушивать телефонные разговоры «неблагонадежных граждан в целях национальной безопасности».

При обсуждении плана возможной установки американских ядерных ракет сразу же занял позицию резко негативную и, выступив в парламенте с яркой речью, назвал правительство «вассалом Америки», грозил поднять вопрос о доверии, если «сюзерену с ковбойскими шпорами» не будет заявлено твердое «нет».

Считалось, что его речь и авторитет подействовали на колебавшихся депутатов. Поэтому расчет американцев при повторном голосовании склонить Локса в другую сторону был правильным — за ним могли качнуться и другие.

В том досье, которое завели на Локса три неведомых ему француза, значилось: миллионер слывет заботливым семьянином и все свободное время, кроме священного, как ритуал, часа для тенниса, посвящает жене Элен и шестнадцатилетней дочери Мэри.

«Ума не приложу, на какой козе к нему подъехать?» — ломал голову Клод.

Ситуация складывалась тупиковая. «Железный» миллионер был неприступен и недоступен даже для знакомства с ним. И Клод, не видя выхода, начал серьезно сомневаться в успехе затеянной операции. Ничем не могли помочь ни дядя, ни Робер.

К тому времени Клод покинул убогую мансарду в Латинском квартале и снял меблированную квартиру на улице Акаций, неподалеку от Триумфальной арки. Апартаменты были небольшие, но стоили дорого — за то, что в центре Парижа. Консьержка, жившая в каморке возле лифта, раз в неделю убиралась в двух комнатах и ванной, удивляясь, что месье Сен-Бри совсем не пользуется кухней. Клод и правда не заглядывал туда: завтракал в соседнем кафе, обедал где попало, вечера проводил с Жан-Полем и Робером.

Чаще всего они ужинали в греческом ресторанчике «Крит». На столах горели свечи, и зыбкие светотени создавали атмосферу уюта и одновременно непонятной тревоги.

В один из зимних вечеров, когда в Париже стояла ветреная погода с холодными дождями, все трое, укрывшись в «Крите», в который раз перебирали варианты «совращения» барона Эдди Локса. Но ничего подходящего придумать не могли.

— Прищемили меня эти америкашки, — твердил Клод. — Да, прищемили и замкнули. Я кажусь себе болваном, которому однажды просто повезло, и он возомнил, что умный и находчивый. С этим кретином из Соседней страны, с Дортом, повезло…

— Клод! Будь осторожен и говори потише, — остановил его Жан-Поль. — Мы здесь не одни.

— Ах, вот как! Нас кто-то может слушать? Пусть!

— Не шути, ты можешь все испортить.

— С чего ты это взял, мой дорогой дядя?

— А с того, мой дорогой племянник, что ты даже не представляешь, насколько глубоко и опасно проникли, въелись в нашу жизнь друзья американцы, их осведомители.

— Преувеличиваете, дядюшка. Откуда у вас такая шпиономания?

— Не горячись, Клод, — вмешался Робер. — Где твое сорбоннское воспитание, месье адвокат?

— Расстреляно в Чаде. Распято в постели несчастной лионской проститутки. Втоптано в грязь заплеванного кабака в Джибути. Выжжено в джунглях Центральной Африки.

— Успокойся, Клод.

— Да, я был почти юрист. И напрямик из Сорбонны — в ад беззакония, в клоаку насилия. И это в наш великолепно свободный век? А каково было в расцвет колонизации?

— Нет, я не согласен с тобой, — запротестовал Робер. — Я часто бываю в Африке. Мы, европейцы, очень много сделали для диких народов. Вакцина, дороги, электричество, наконец, школы. Все это у них есть только благодаря нам.

Клод залпом, как воду в жаркий день, выпил стакан смолисто пахнущей рецины. Немного помолчал и заговорил спокойно, трезво, без надрыва.

— Ты это очень хорошо все нам рассказал, Робер. И ты прав. Да, в самом деле, мы строили в Африке больницы, магистрали, учили грамоте. Но для чего, вернее, для кого? Для самих себя, но не для них! Не из человеколюбия. Не потому, что мы, европейцы, великие гуманисты и нам до слез было жаль чернокожих мужчин и женщин, живущих, видите ли, без шоссейных дорог, без учебников и без прививок. Да, мой друг, мы их учили счету и письменности, чтобы они могли исправнее, результативнее работать. На нас! Мы лечили и вакцинировали, чтобы не заражали нас самих, чтобы мы не болели, а не они. Мы ломали традиционный и приятный для них уклад жизни и заставляли делать мосты, порты, трассы, чтобы самим слаще жить. Так-то, мой друг. И я — несостоявшийся юрист — говорю тебе искренне и печально: перевернула, переделала, изменила меня Африка. Ведь я там убивал. Ни за что. Убивал в мирное время. И сейчас мы там убиваем. И завтра будем стрелять, и как странно и парадоксально: я очутился в Африке и убивал, не желая этого, потому что каким-то личностям в обезумевшей от мании величия Америке захотелось во что бы то ни стало поставить на земле Соседней страны свои атомные пушки. Но, увы, старина Гаро про это прознал, и тут все завертелось… Шаровая молния ворвалась в мой мирок, сожгла его дотла. Какая уродливая гримаса судьбы!

Робер молчал. Жан-Поль добродушно улыбался. Он аккуратно обходил острые углы в полемике друзей, не беря ничьей стороны.

— Где-то ты, Клод, конечно прав. Вот послушайте, что я вам расскажу про американцев из своего опыта. Во время войны, уже в конце ее, я воевал в Эльзасе и Лотарингии. Все было у нас тогда американское — обмундирование, оружие. Мы от них здорово зависели, и они, пользуясь этим, вели себя не очень корректно. Когда наши части стремительно уходили вперед, американцы, чтобы опередить нас и войти в какой-то город первыми, прерывали снабжение горючим. И мы поневоле их пропускали. По-моему, американская политика вся в этом, в манере держать партнера на поводке.

— Они и теперь ведут себя с нами так же, — отозвался Клод. — Конечно, мы и Америка — это Запад. Мы повязаны, как говорится, одной веревкой. Ведь Европа для Америки — родившая ее мать. Но чудо-ребенок перерос родителей, смотрит свысока и даже помыкает.

Робер. курил и хмурился. Он был явно не согласен и ждал момента, чтобы вставить слово.

— Слишком все примитивно складывается. И однозначно. Тебе насолила, испортила жизнь не Америка, а отдельные типы в Америке. Ты оказался песчинкой в водовороте событий, в игре.

— А я и не собираюсь взрывать их континент. Я хочу лишь добраться до тех, кто выбил меня из седла.

Жан-Поль засмеялся и поднял бокал.

— Мы с тобой! За успех!

— Боюсь, что его не будет, — мрачно отозвался Клод. — Мне уже кажется, что все это мы затеяли зря. Операция с Дортом, видимо, просто удача. Сейчас я сам себе напоминаю того дурака, который нашел на дороге сто франков и, решив, что весь путь усыпан ассигнациями, шел и шел до тех пор, пока не умер.

Жан-Поль не был столь пессимистичен. Расплатившись, он предложил разойтись по домам.

— Время, друзья мои, великий чародей. Могут случиться неожиданности, которые подскажут новые ходы, сообразно с новыми обстоятельствами. Не думаю, что ты, Клод, дурачок, шагающий по дороге в никуда.

— Не разделяю твоего благодушия, дядя.

— Почему? Ну, суди сам. Мы сумели взобраться на такую точку, откуда видна вся панорама событий. Мы знаем и видим все и всех: кто такие капитан полиции и бармен в «Мистрале», что разнюхал покойный Гаро и почему его убили. Наконец, и это главное, знаем, чего добиваются американцы здесь, у нас, и в Соседней стране. Больше того! Ты вошел к ним в доверие, стал их агентом, шпионом.

— Еще чего! Я стал шпионом?

— Да, да! Для них ты — платный агент. Вот ты кто. Значит, мы не только видим всю панораму событий сверху, но еще и противника, так сказать изнутри. Столько преимуществ! А ты в отчаянии, легионер.

Клод засмеялся. Ему стало весело — от выпитой рецины, от убедительных слов Жан-Поля и оттого, что он — легионер, а легионер для французского обывателя — страшнее черта.

— И верно — легионер! Тише, дети, легионер придет. Так, кажется, мамы пугают малышей. А мечтал — на адвоката.

— Возможно, и станешь.

— Знаете, друзья мои, что-то не хочется. Расхотелось.

Они шли по узкой мощеной улице. Во всех первых этажах были сплошь рестораны, и через большие оконные экраны, как в немом кино, виделось множество лиц, раскрасневшихся от еды, вина и тепла, жестикулирующие руки.

— Время, Клод, говорю тебе, — волшебник, чародей. Положись на него, и оно что-то подскажет.

Через несколько дней Джордж Крафт позвонил Клоду и назначил встречу на четвертом этаже Эйфелевой башни. Клод удивился столь необычному месту, выбранному американцем, и связался с Жан-Полем.

— Тебе обязательно сообщат важную весть, — сразу же поставил диагноз старый сыщик. — В такую скверную погоду да еще в будний день, когда на башне не бывает туристов, вы с Крафтом, гарантирую, окажетесь вдвоем на смотровой площадке четвертого этажа. Конспирация по-американски.

— Да, смахивает на тривиальный детектив: на Эйфелевой башне шепчутся две фигуры в плащах и шляпах, а кругом льет дождь и воет ветер.

Так и получилось. Моросил мелкий, как из пульверизатора, дождь. Порывы ветра срывали шляпу, поднимали вверх полы плаща. Во всем Париже не нашлось в тот день ни одного желающего, кроме них, полюбоваться панорамой города с птичьего полета.

Крафт взял Клода под руку.

— Итак, месье Сен-Бри, мы всесторонне изучили личность Локса — его характер, привычки, убеждения. Ключа к нему нет. Никакого! Образно говоря, сейф без замка — наглухо замурован, и некуда вставить ключ. Поэтому сейф надо взорвать.

Клод отстранился.

— В переводе на ясный язык, без ваших образных сравнений, значит… убить Локса?

— Нет. Убивать не надо. Хотелось бы создать такую ситуацию, при которой сейф сам взорвался бы и раскрылся. Понятно?

— Непонятно, месье Крафт.

— Сейчас поймете. Однако как здесь холодно и сыро.

— Вы же и выбрали это место.

— Потому что должен сказать секрет. Важный секрет. Здесь неуютно, но никто не подслушает.

Как бы желая убедиться, Крафт прошелся по площадке, повертел головой направо-налево, посмотрел вверх и вниз.

— Месье Сен-Бри, слушайте меня внимательно и пока не задавайте никаких вопросов. Итак, мы пришли к заключению, что подобру, по-хорошему Локса в нашу веру, как говорится, не обратить. Можно было бы от него отказаться вовсе и подыскать иную кандидатуру. Но, во-первых, это означало бы, что мы дезориентировали центр, включив Локса в список тех, на кого можно делать ставку — повлиять. Значит, мы здесь, в Париже, вроде бы не на высоте… В этом признаваться никто не хочет. Во-вторых, тут дело принципа. Да, Локс крепкий орешек. Но для того и есть американские спецслужбы с их неограниченными возможностями. К тому же и времени у нас нет снова просеивать депутатов и подбирать новую кандидатуру вместо Локса. Таково положение вещей. И вдруг в тупиковой ситуации, в какой оказались мы с вами, появляется новый элемент — Мэри Локс, дочь своего отца. Студентка, ей шестнадцать лет. Миловидна, общительна. Эдди Локс готов за нее отдать жизнь.

— Но не убеждения, месье Крафт. Это разные вещи. Я извиняюсь, что перебил вас.

— Нет, нет! Вы к месту сказали. Если он готов отдать жизнь, то отдаст и убеждения — они ведь ничто по сравнению с жизнью. Ни-что!

— Так что там с Мэри?

— Что с Мэри? В самом деле — что с Мэри?

Крафт, похоже, играл когда-то в домашнем или школьном театре и теперь вспомнил какую-то свою роль: сделал дурацкую физиономию, что должно было выражать крайнее удивление.

— Что случилось с Мэри Локс? А с Мэри Локс случилось вот что, месье Сен-Бри. Милая девочка отправилась на каникулы в Соединенные Штаты Америки. Сейчас это модно. Дети состоятельных родителей едут к нам, в Америку, чтобы своими глазами посмотреть на чудо, совершенное на диком континенте всего за двести лет. Поехала, а точнее, полетела, и Мэри. Примерно три, а может быть уже и четыре часа назад ступила она на американскую землю. Но бедная девочка сделала оплошность — недооценила бдительности наших властей и строгости законов. В ее багаже обнаружены наркотики. Героин, или, как его называют на жаргоне, «черный сахар». И Мэри попалась. Вот, собственно, и вся история.

— Ловко сработано.

— Да. Но мы с вами займемся другой стороной дела, месье Сен-Бри. Кто-то должен встретиться с Эдди Локсом, а этим «кто-то» пусть будете вы, и обрисовать положение фигур на шахматной доске событий. Любимая дочь европейского миллионера совершила преступление, намереваясь ввезти в Америку крупную партию наркотиков, и за это должна предстать перед судом. Естественно, Локс наймет самых знаменитых адвокатов. Все равно, месье Сен-Бри, силы неравные — Локсу не одолеть Центральное разведывательное управление. Мэри будут судить по всей, строгости закона, но… Есть одно «но», которое Локс должен хорошо усвоить. Но высшая власть страны может ходатайствовать перед правосудием о смягчении приговора. Дело реальное и законное. Однако возможное лишь в том случае, если Локс окажет услугу Америке. Тогда мы будем с ним квиты. В противном случае к иностранке Мэри Локс применят самый суровый параграф, дабы примерно наказать — в назидание другим.

— Локс знает об аресте дочери?

— Пока еще нет.

— Вы хотите, чтобы об этом сообщил я?

— Да. Поэтому и в прессу пока еще ничего не попало. Пусть узнает первым от вас.

— Нет, месье Крафт. Пусть Локс узнает столь неприятную весть из газет или по иным каналам, но не от меня. Пусть он выместит все свои нервные разряды на ком-то другом, но не на мне. Люди не любят тех, кто приносит дурные вести.

— Но мы уже так решили.

— Перерешите. Вы не учли психологический нюанс. Представьте, являюсь я к Локсу и объявляю, что его дочь задержана с контрабандой героина. Как реагирует барон? Бросается выяснять, спасать, влиять — одним словом, вызволять своего ребенка. И Локсу в тот момент нет дела до ваших комбинаций, ему не до сделки. А ведь я, по вашим расчетам, должен явиться к нему именно за тем, чтобы предложить сделку с собственной совестью. И главная задача моей миссии заранее обречена на непонимание, на провал. Нет, месье Крафт, я должен появиться как спасательный круг — тогда, когда Локс поймет, что бессилен. А сейчас, в переполох, я не могу лезть со своими, вернее, с вашими грязными предложениями.

— Почему же это с грязными?

— Да потому, что они не чистые и честные, а грязные, не правда ли, месье Крафт? Мы ведь с вами циники по большому счету, и не будем играть в благородство, кому это надо?

— Хорошо. Что вы предлагаете?

— Выждать. Пусть Локс поскорее узнает, что девочка за решеткой. Пускай поймет, что ей грозит и что компромисс невозможен. Тогда-то барон, скорее всего, возьмется за поиски нелегальных путей, чтобы спасти Мэри. И тут появляюсь я с вашими условиями.

— Пожалуй, вы правы. Я доложу.

Через час промокший и продрогший Клод рассказывал Жан-Полю за стойкой бара о замысле американцев.

— Ты правильно сделал, что отказался сообщить Локсу об аресте дочери. Последствия могли быть непредсказуемыми. Никто не знает, как поведет себя барон, что выкинет в столь экстремальной ситуации. Сейчас надо очень внимательно следить за всеми его поступками. Скажи об этом Крафту. Американцы и мы должны знать абсолютно все, что станет делать Локс.

Первое, что сделал барон Эдди Локс, узнав о несчастье, постигшем дочь, был телефонный звонок в авиакомпанию с просьбой достать место на самолет, вылетавший в тот день в Нью-Йорк. Но ни одного свободного кресла не оказалось. Тогда Локс потребовал зачитать ему список пассажиров и, услышав имя знакомого коммерсанта из фирмы «Адидас», связался с ним и уговорил уступить билет. Жена Элен хотела было отправиться вслед ближайшим самолетом, но Локс запретил.

В Нью-Йорке барон развил бурную деятельность — ежедневно бывал у Мэри в тюрьме, в полиции, у адвокатов, посетил кое-кого из сильных делового мира. Но дней через десять начал понимать, что бьется лбом о каменную стену. Окольными или подчас прямыми намеками ему давали понять, что положение гиблое. Даже адвокаты разводили руками — все улики против Мэри, в ее чемодане таможенники обнаружили двухкилограммовый пакет чистейшего героина. Мэри клялась, что понятия не имеет ни о каких наркотиках, что это провокация. Но когда в одной из телевизионных передач президент США, читая по бумаге, объявил о своей решимости серьезно взяться за борьбу с наркоманией, Локс почувствовал, что все его усилия теперь напрасны — Мэри попала в самый эпицентр кампании по борьбе с наркотиками.

Крафт передал Клоду сообщение из Нью-Йорка: Локс деморализован, подавлен, днями возвращается. Суд над Мэри отложен на неопределенное время для дополнительного расследования и выявления соучастников.

Клод отправился в Соседнюю страну поездом. Вагоны были почему-то очень старые, видимо, еще довоенные, паровоз, тоже стародавней модели, тащился медленно, словно в прошлом веке. Клод полюбопытствовал у проводника, что за странный состав, и тот объяснил, что это музейный поезд прошлых времен — ходит раз в неделю для потехи и развлечений. Но всегда есть желающие проехаться именно на старинном поезде.

Дряхлый, сморщенный проводник, он же и кондуктор, в изъеденной молью форменной фуражке рассказывал обстоятельно, как экскурсовод, о том, когда были построены эти вагоны, об особой категории пассажиров, предпочитающих неторопливый поезд прошлого.

— Вы, должно быть, давно служите на железной дороге? — спросил Клод, чтобы поддержать разговор.

— Да, месье, изрядно. Мог бы пойти на пенсию, но администрация хочет, чтобы кондуктором в старом поезде был старый человек.

Прощаясь на своей остановке, Клод протянул старику стофранковую банкноту.

— Это вам за услуги.

Кондуктор был сильно удивлен.

— Помилуйте, месье! Совсем как в давние времена, когда богатые давали на чай такие деньги. Но вы-то не похожи на богача.

Фраза старика заставила Клода приглядеться к себе. Проходя мимо стеклянной витрины, остановился, рассмотрел отражение: «Нет, конечно же, я не выгляжу богачом, а иду к миллионеру». И он отправился в дорогой магазин готового платья, где переоделся во все новое и модное.

— Господин барон Локс никого не принимает, — резким голосом объявила сухопарая коротко стриженная секретарша неопределенного возраста, но определенно с плохим характером.

Клод был готов к такому приему и предусмотрительно приготовил короткую записку: «Я к вам по делу Мэри», запечатанную в конверт, который протянул стражу покоя Локса.

— Передайте барону, а я подожду.

Через минуту секретарша появилась в приемной и тем же резким, но еще и с нотками недовольства голосом пригласила Клода в кабинет.

Высокий плотный мужчина поднялся из-за овального письменного стола и так, стоя, не говоря ни слова, молча разглядывал посетителя. Клоду сделалось не по себе. Внутренне вдруг растерялся, даже оробел. Но тут же взял себя в руки.

Локс брезгливо приподнял двумя пальцами, как дохлую мышь за хвост, его записку. И не сказал при этом ни слова.

Клод моментально оценил состояние Локса — настроен решительно и агрессивно, даже с вызовом. Не понравилось и пренебрежительное помахивание запиской, словно Клод пришел к нему как проситель.

— Я выполняю роль связного голубя, то есть посредника между определенными службами Соединенных Штатов Америки и вами, барон. Поэтому в дискуссию со мной прошу не вступать. Я устно изложу суть их предложения. Вы также устно дадите ответ.

— Прошу сесть.

Но Клод предпочел стоять, подчеркивая этим, что не намерен долго задерживаться. И Локс, сделав было движение к креслу, остался тоже стоять на своем месте.

— В Америке есть влиятельные люди, которые могут освободить вашу дочь. Скажем, добиться оправдания или даже организовать, так сказать, «побег» еще до суда. Их условие — ваш голос в парламенте за ядерные ракеты. У меня все.

Локс побагровел как конторский сургуч. Опершись кулаками о стол, нагнул голову, словно собираясь бодать Клода.

— Я уже предупредил вас, месье Локс, что я всего лишь посредник. Ваше негодование меня не интересует. Отвечайте им по существу.

Локс опустился в кресло и тяжелым взглядом уперся в Клода.

— Скажите им, — в голосе звучали гнев и ненависть поверженного, но не сдавшегося, — скажите им, что они паршивые свиньи и что со свиньями я дел не имею.

— Я так и передам. Позвольте дать совет — никто не должен знать о нашем разговоре. Если о нем прознает пресса, то это лишь повредит Мэри. Американцы мстительны. Это вам тоже было велено передать.

Клод повернулся и вышел. Секретарша мигом вскочила из-за столика с пишущей машинкой, глядела на него враждебно, как смотрят на посторонних в иных домах, боясь, чтобы, уходя, не прихватили подвернувшуюся под руку вещь.

Клод остался доволен визитом к барону. Локс понравился ему — он был из породы людей, которые становятся тверже, когда их тщатся сбить с толку.

Джордж Крафт был расстроен неудачной аудиенцией и старался выместить свое неудовольствие на Клоде.

— Но вы же могли как-то повлиять на этого индюка? Надо было растолковать, что единственная любимая дочь проведет много лет в тюрьме строгого режима, что оттуда выходят больными, надломленными. Между прочим вы, месье Сен-Бри, могли бы дать немного воли своей фантазии… Ну, сказали бы, что в общих камерах, куда поместят Мэри, случается содержатся и сифилитички, и прокаженные, что американская тюрьма не здравница и никакие миллионы не помогут, если барон не желает уступить дорогу американскому союзнику.

— Не горячитесь, месье Крафт. Локс только что вернулся из Америки и все, что вы рассказываете, знает хорошо и предметно. Видимо, потому и не хочет уступать своему заокеанскому союзнику. Слишком хорошо вас знает.

Американский дипломат отправился к себе в посольство в скверном расположении духа, сказав Клоду, чтобы далеко не отлучался и ждал дальнейших инструкций.

Несмотря на все ухищрения американских служб, на их подлог с наркотиком в багаже Мэри, ситуация по-прежнему оставалась беспросветно тупиковой. Барон был непоколебим.

Через несколько дней Крафт разбудил Клода ранним телефонным звонком и заговорил о встрече.

— Только не на башне!

Условились пообедать на бульваре Сен-Мишель в ресторане «Золотая газель».

Клод пришел пораньше и занял столик в дальнем углу, откуда был виден весь зал. Американец опаздывал. Официант, выждав время, подошел, чтобы принять заказ.

— Я жду гостя. И уберите, пожалуйста, со стола цветы. У меня от них аллергия.

Клод и сам не знал, чем ему помешали симпатичные подснежники. Явственно чувствовал, как в нем закипает давно вызревшее и волнами, как прилив и отлив, приходящее и уходящее раздражение, граничащее со злобой. На кого? Почему? В мутных волнах своего плохого настроения он чувствовал, что нервы сдают. Может быть, ему ужасно надоели эти дурацкие шашни с американцами, которых он презирал, но перед которыми разыгрывал преданного агента?

Клод не раз пробовал покопаться в себе, пытался было отыскать ту щель, откуда угарный газ раздражения мутит сознание, но так и не находил. И теперь, в ожидании неприятного человека, который может утяжелить его душевный разлад, Клод снова начал было нехотя обшаривать самого себя, силясь вызнать, что же все-таки с ним происходит. Но в это время появился Крафт. Ворвался в ресторан, громко хлопнув дверью, порывисто сбросил плащ и, задевая стулья, промчался в угол к Клоду.

— Прошу прощения, месье Сен-Бри, я опоздал.

— Гарсон, двойное виски для месье, он замерз и чем-то взволнован.

— Вы даже не представляете себе, месье Сен-Бри, какой переполох у нас в посольстве. Весь персонал на ногах — только что прибыл специальный эмиссар президента…

Крафт осекся, быстро оглянулся по сторонам.

— Нагнитесь ко мне поближе. Событие пока держится в секрете, пресса не знает. Эмиссар по особым поручениям занят экстренными, чрезвычайной важности переговорами с руководителями Франции, и только после их завершения будет встреча с прессой и так далее. А пока — секрет.

— Как зовут?

— Альфред Вульф.

— Слышал. Важная персона.

— Не то слово! Вторая правая рука президента плюс его личный друг.

— Весьма и весьма интересно, месье Крафт… И надолго Альфред Вульф в наших краях?

— Пока неизвестно. Как пойдут переговоры. У нашего президента свой стиль в дипломатических делах. Прежде чем встретиться с главой другого государства, отправляет эмиссара, и тот готовит встречу, как бы репетирует ее, скругляет острые темы, утрясает спорные проблемы. Потому здесь Альфред Вульф.

— Ну, что же, месье Крафт, давайте заказывать обед.

За обедом Крафт много говорил о разных пустяках — о новом шумном вернисаже фривольных фотографий Давида Гамильтона, о происках русских в космосе. Но ни слова о Локсе. Клода это насторожило.

— Месье Крафт, мы с вами встретились здесь, чтобы что?

Американец изобразил улыбку.

— Чтобы пообедать и поговорить о погоде. Какая, кстати, она скверная.

— Тогда позвольте мне откланяться.

Клод отодвинул пустую кофейную чашку.

— Не горячитесь, — мягко запротестовал Крафт. — Сейчас мы с вами выйдем на улицу, побродим по студенческому кварталу и кое о чем поговорим.

Когда они вышли из ресторана, в Латинском квартале творилось что-то невообразимое — по проезжей части и тротуарам лавиной шли демонстранты, скандировали лозунги, несли плакаты, чего-то требовали, против чего-то протестовали.

Клод и его спутник спустились в метро, доехали до площади Согласия и направились в сквер Тюильери. Вокруг чаши фонтана играли дети под нестрогим присмотром судачивших о своих делах нянь.

— Итак, месье Сен-Бри, — каким-то неестественно скрипучим голосом начал наконец Крафт свой конфиденциальный разговор, приступить к которому, судя по всему, долго не решался. — Итак, дело Локса буксует. Ни туда ни сюда.

— Мне кажется, что после истории с подсунутыми Мэри наркотиками он еще больше ожесточился против вас, американцев.

— Возможно. Тем хуже для него.

Крафт помолчал, глубоко вдохнул сырой холодный воздух и выпалил:

— Локса надо убить.

— Наконец-то! Наконец узнаю Америку такой, какой мы, старомодные европейцы, представляем ее по фильмам и бестселлерам. Резать будете барона или цианистый калий в кофе?

— Это уже как вам сподручнее, месье Сен-Бри.

— Что, что?

— Да, месье Сен-Бри. Вы меня прекрасно поняли и не делайте удивленное лицо.

Клод засмеялся, взял американца под руку и зашептал на ухо:

— Операция по извлечению внутренностей барона Локса обойдется вашему учреждению в страшную сумму.

— И вы ее получите сразу после успешного завершения.

— Так. А теперь вот о чем. — Клод выпустил локоть Крафта. — В чем ваш политический бизнес? Что выигрываете от ликвидации барона? Вместо Локса изберут другого депутата.

— Мы даже знаем кого. На последних выборах в парламент Локс победил своего соперника с очень небольшим перевесом голосов. Но тот — не чета Локсу. Правильно понимает нас. Вместо безвременно покинувшего наш суетный мир барона новым депутатом от его округа будет избран тот, кто нужен нам. Остальные — не в счет, шансов у них практически нет.

Крафт взглянул на свои часы.

— Сегодня вторник. Операция должна состояться в пятницу. Вот вам ключ от бокса в камере хранения Северного вокзала. Там вы найдете все необходимое.

— А именно?

— Бесшумный пистолет и…

— Так! Значит…

— Да, месье Сен-Бри, это значит именно то, что вы хотите сказать. Всякие там детали, как время и место — на ваше усмотрение. Действуйте по обстоятельствам.

Клоду разом сделалось беспросветно тоскливо, и тошнотворная волна подступила к горлу. Как будто он съел что-то несвежее, и его вот-вот вырвет.

Он круто повернулся и, не прощаясь, пошел в сторону Елисейских полей. Засунув руки в карманы плаща, со всей силой упирался в них и слышал, как, потрескивая, рвутся швы. Клод чувствовал, как вновь из глубин его «я» выкатывается приступ ярости и как ему безотчетно хочется кого-то ударить, пнуть.

В ближайшем баре заказал виски и, пока пил, заметил, как дрожит рука.

«Нервы шалят, сдают нервы у вас, месье Сен-Бри, — немного успокоившись, разговаривал сам с собой. — Вот уже и пальцы вибрируют, и сам, как мина, — тронь и взорвешься. Нехорошо, месье Сен-Бри, можно даже сказать, плохо».

В тот же вечер Жан-Поль и Робер собрались на квартире у Клода, и он рассказал о приказе американцев расправиться с Локсом. Жан-Поль выспрашивал подробности, Робер угрюмо молчал.

— Итак, друзья, — резюмировал Жан-Поль, — события развиваются настолько стремительно, что мы уже не можем их направлять в нужное нам русло. Наши американцы не такие уж простофили, как вы думаете. Кто такой Джордж Крафт?

— Дипломат из посольства.

— Да?

Жан-Поль достал из рыжего старомодного портфеля потрепанную книжку.

— Справочник министерства иностранных дел для служебного пользования, где есть имена всех сотрудников всех посольств и иностранных представительств во Франции. Среди персонала посольства США Джордж Крафт не значится.

— Тогда кто же он?

— Скорее всего, у него другое имя, иная фамилия. Спрашивается — для чего нужен этот маскарад? А представьте себе, что Клод, выполняя задание, допустим, стреляя в Локса, попадется. Что тогда? Тогда Клод Сен-Бри станет давать показания. На кого? На Джорджа Крафта из американского посольства. Но тут-то и обнаружится, что в посольстве США нет и никогда не было никакого Крафта. Все! Ни концов, ни начал. И к тому же на всякий случай лже-Крафт первым самолетом отбудет в свои Штаты. А посему, месье Сен-Бри, расхлебывайте-ка сами свои неудачи — Америка ни при чем.

— Черт с ним, с Крафтом или как там его. Убивать Локса я все равно не собираюсь.

Раздался телефонный звонок, и Клод не спеша поднял трубку.

— Добрый вечер, месье Крафт.

Американец отменял выполнение «известной операции» в связи с экстренным отбытием «известного лица» в Соединенные Штаты по делам «своей фирмы».

Клод не мог отказать себе в удовольствии посоветовать провести «известную операцию» в Америке, на что Крафт ответил резким «нет» и положил трубку.

Жан-Поль резюмировал:

— Нет, дорогой мой Клод, у себя в доме американцы гадить не станут. Для них удобнее, чтобы Эдди Локса прикончили в Европе. А Для нас его неожиданный отъезд в Нью-Йорк — большой выигрыш во времени. Итак, приступим, друзья, к делу — обсудим мой план. Как бы его назвать? Допустим, план задержания, а правильнее — временного задержания американского эмиссара Альфреда Вульфа для обмена на похищенную у родителей безвинную Мэри Локс…

В эти дни в одном из фешенебельных парижских кабаре «Золотой петух» с огромным успехом шла программа-концерт «Да здравствует Америка!». Выступали такие звезды, как Джонни Холлидей, Шарль Азнавур, Сильвия Вартан, Энрико Масиас, Жак Дютронк, Сальваторе Адамо, исполнявшие американские песни разных времен. Владелец кабаре Ив Трюньян был давним другом Жан-Поля — вместе учились еще в школе, а войну провели в Сопротивлении. Движение это было пестрым по разнообразию форм и способов борьбы против оккупантов. Одни по примеру советских партизан создавали диверсионные группы, скрывались в лесах и горах. Другие, пользуясь определенным либерализмом немецких властей, сохранявших традиционный уклад французской буржуазной жизни, оставались на местах и действовали исподтишка. Жан-Поль Моран и Ив Трюньян входили в группу, которая потрясала Париж своими дерзкими до неправдоподобия налетами, похищениями, взрывами. Кабаре «Золотой петух» и в те времена было очень популярным. На его подмостках выступали потрафлявшие пошло-сентиментальному немецкому вкусу шансонье и танцоры, входившие в диверсионную группу владельца увеселительного заведения.

Жан-Поль застал Ива Трюньяна за утренним кофе. Небольшого роста, толстый и лысый, он казался составленным из двух шаров — головы и живота. Друзья обнялись, поцеловали друг друга в щеку.

— Ты, однако, не меняешься, Ив. Круглый, как наша планета.

— В моем возрасте нельзя худеть, Жан-Поль, иначе сразу же сморщишься. Хочешь кофе?

— Изволь.

— Со сливками?

— Со сливками.

Трюньян позвонил и велел подать свежий кофе.

— В столь ранний час и с озабоченным лицом — значит, по важному делу, верно?

— Верно, Ив, нужна твоя помощь.

— Слушаю тебя, Жан-Поль.

— Вопрос деликатный. Одним словом, мне и моим друзьям по политическим соображениям надобно поймать одну важную американскую птицу, которая может залететь в клетку «Золотого петуха». Это — эмиссар из Америки Альфред Вульф. Мы хотим похитить Вульфа, чтобы восстановить справедливость — обменять его на несчастную жертву американских особых служб — некую Мэри Локс.

— А, та самая, о которой пишет пресса. — Трюньян ткнул пальцем в кипу разбросанных по столу газет.

— Да. Американцы, надеясь повлиять на Эдди Локса в их игре в ракеты, подложили в багаж доченьки миллионера сверток героина и сцапали ее в нью-йоркской таможне. Но папа оказался кремень. «Пусть, говорит, судят, но я не уступлю».

— Да, да, я где-то читал, что Локс активно против американских ракет.

— Да. И он не сдается. Тогда янки решили его убрать.

— Как?

— Наповал.

— Ай-ай-ай! Как мы когда-то с тобой паршивых бошей, да?

— Вот именно. Но у меня хитрый замысел: захватить гостящего в Париже американского эмиссара и обменять его на Мэри. Они на эту сделку пойдут — девчонка не ценность. Иного способа ее вызволить, увы, нет. А заодно постараемся и папу спасти от коварной пули.

— Мне любопытен твой план, Жан-Поль. Хотя этих янки я, ты знаешь, люблю. Америкашки славные парни, немного простоваты, грубоваты, но ведь гениальные дельцы!

— И я ничего не имею против них, Ив! Но тут, понимаешь, обстоятельства… Политика. Слишком долго рассказывать.

— Не надо! Я верю тебе, Жан-Поль, мой старый горшок, верю! Если уж ты пришел в такую рань, да еще с озабоченной физиономией, то затеял что-то значительное. Меня не интересует, зачем и почему понадобился спектакль с обменом-разменом. Говори, что нужно of меня?

Жан-Поль не спеша прошелся по большой светлой гостиной, устланной песочного цвета ковром, прикрыл плотнее дверь.

— Помнишь, Ив, как мы выкрали у тебя в «Золотом петухе» гауляйтера СС Нолке?

— А как же! Это была сенсация века!

Два старых друга вспомнили прошлое и расстались, договорившись обо всем.

Расчет Жан-Поля был и прост, и в то же время сложен. «Важную птицу» Альфреда Вульфа охраняли не хуже, чем самого президента, — жил он в загородной резиденции американского посла, ездил в бронированном лимузине под неусыпной опекой «горилл».

Из своего прошлого опыта работы в охранке и сыске Жан-Поль знал, что для высоких гостей американское посольство по сложившейся традиции обязательно устраивает развлекательные программы — прогулки по ночному Парижу. Концертное шоу «Да здравствует Америка!» считалось гвоздем сезона, да и сама его фабула должна была импонировать американцам.

Жан-Поль оказался прав. Посольство США забронировало на ближайший спектакль дюжину мест — три столика в лучшей части зала. Сложней было дальнейшее развитие операции — похищение эмиссара. Из одиннадцати человек его свиты по крайней мере половина, как водится, телохранители. Когда-то, правда, немецкого гауляйтера охраняло гораздо больше и в форме, и в штатском, но все же его выкрали. «Золотой петух» с тех пор не раз ремонтировали и перестраивали, однако Ив Трюньян сохранил, как реликвию, то уникальное по выдумке приспособление, которое они изобрели для захвата высокопоставленного эсэсовца.

В тот вечер в «Золотом петухе» все шло как обычно. Накрапывал дождь, и возле ярко освещенного подъезда дежурили швейцары в синих ливреях с услужливо раскрытыми зонтиками. Встречая подъезжающие машины, проворно распахивали дверцы и провожали гостей в фойе.

Эмиссара Альфреда Вульфа привезли в антрацитовом «кадиллаке». Едва машина подкатила к обочине тротуара, как невесть откуда к ней бросились четверо рослых парней, бесцеремонно оттолкнув швейцаров из «Золотого петуха» с их черными абажурами зонтов. С заднего сиденья легко, как кузнечик, выпрыгнул седой сухощавый мужчина в темном костюме, с кокетливой бабочкой у подбородка и белой гвоздикой в петлице. Его сразу же плотно окружило несколько человек, но настолько профессионально ловко, что со стороны никто не заметил усиленной охраны — вся группа смотрелась одной дружной компанией, и Вульф ничем не выделялся.

— Спортивный склад, — заметил Трюньян, разглядывая эмиссара на экране телевизора в своем кабинете.

— Теннисист, — определил Жан-Поль.

— Молодцы американцы, они находят время на все. А ежедневный спорт для них — как зубы чистить.

Скрытые камеры следили за эмиссаром повсюду, едва он переступил порог варьете. Свита угрюмых охранников расселась за соседними столиками так, чтобы видеть не сцену, а своего подопечного и зал.

— У тебя все готово, Ив?

Трюньян кивнул головой и вытащил стрелу антенны переговорного аппарата.

— Алло, Жак, что они заказали?

— Устрицы «белой» три ноля и шампанское, месье.

— Аперитив не берут? Ни виски, ни джин?

— Нет, месье. Только шампанское «Вдова Клико».

Жан-Поль настороженно смотрел на Трюньяна.

— Что будем делать?

— Предусмотрено и такое, Жан-Поль, все предусмотрено. Этот твой Вульф должен, по моим расчетам, принять сильное мочегонное средство и непременно сбегать в туалет. Но порцию традиционного виски, куда мы хотели влить невинного снадобья, он, видите ли, не пожелал. А шампанское полагается открывать на глазах у клиента. Так что с лекарством в шампанское мой фокус не пройдет. Придется добавить наш эликсир в устрицы, в устричный сок. Пусть поработают почки заодно у всей кампании дорогих американских гостей.

Трюньян снова вызвал администратора по рации.

— Жак, принимайте вариант номер два, вы поняли меня?

— Да, месье. Как условлено.

На экране появился большой круглый поднос с мелко наколотым льдом и уложенными поверх раскрытыми раковинами устриц. Вульф оживился и первым взял плоское перламутровое блюдечко, в котором в своем соку лежал еще живой моллюск. Обильно полив его лимонным соком, с наслаждением проглотил.

— Так, — одобряюще крякнул Ив Трюньян, с восхищением наблюдая за Вульфом. — Молодец! Знает толк, а? Посмотри, как расправляется. Вот уже и за вторую принялся, он первым отправится в уборную, что нам и требуется.

До начала концертной программы оставалось примерно полчаса, но зал был полой. Официанты в убыстренном ритме разносили еду и напитки, стараясь успеть обслужить так, чтобы не помешать представлению.

Стоял легкий гул приглушенно разговаривающей публики, кое-где вспыхивал смех, негромко выстреливало открываемое шампанское.

Все это Жан-Поль и Ив Трюньян слышали по микрорации, подключенной к букету цветов, стоящему на столе, за которым расположился Альфред Вульф со своей свитой.

Но что это?!

«Тик-тук… Тик-тук… Тик-тук…»

Равномерно и четко в кабинете слышались позывные.

— Откуда помехи, Ив?

— Странно. Где-то работает передатчик. И мы его ловим.

Жан-Поль побледнел.

— Стоп! Операцию придется отменить. Сигналы идут от датчика. От датчика, спрятанного на Вульфе. Какая предусмотрительность! Местонахождение эмиссара постоянно контролируется через этот датчик.

— Где же он скрыт? В запонке, в каблуке ботинка?

— Нет! Вслушайся!

— Слушаю. И слышу «тик-тук». Позывные.

— Правильно. Но взгляни на свои часы.

Жан-Поль посмотрел на циферблат, пожал плечами.

— Неужели ты все еще не понял? Датчик у Вульфа — в часах. В его наручных часах. Эти «тик-тук» передаются в такт с секундной стрелкой. Прислушайся, сверь часы и ты все поймешь.

Жан-Поль с минуту слушал, глядя на часы.

— Ты прав, Ив. Пойду предупредить Клода.

— Иди, иди. Но сразу возвращайся. Спектакль будем смотреть вместе.

Альфред Вульф тем временем энергично ел устрицы, пил вино, оживленно разговаривал, часто смеялся.

Едва Жан-Поль вернулся, как Трюньян воскликнул, потирая пухлые ладоши:

— Кажется, начинается.

На экране было хорошо видно, как Вульф наклонился к своему соседу и, показывая глазами на выход, что-то спросил. Затем оба встали и двинулись между столиков. За ними последовали три телохранителя. Под светящейся надписью «Мужской туалет» горели красные буквы «занято». Вульф и свита остановились, но дверь тотчас открылась, и выходивший молодой человек учтиво придержал ее, пропуская Вульфа в кабину. Щелк! — захлопнулась пружинящая дверь. Сопровождавшие эмиссара сотрудники спецслужб остались одни.

Дальше Жан-Полю и Трюньяну смотреть стало нечего — телевизионной камеры в помещении туалета не было.

Едва Вульф вознамерился сделать то, что хотел, как в кабине погас свет. Резко отодвинулась одна из стен, кто-то сильно и плотно обхватил его, вмиг скрутил толстой веревкой. Крикнуть Вульф не успел — во рту торчал кляп. С руки быстро сняли часы, швырнули в раковину. Безмолвное, сдавленное тело Вульфа уплыло в темноту, а бетонная стена встала на свое прежнее место. Телохранители слышали лишь характерный звук спускаемой воды. На пульте, где следили за местонахождением эмиссара по позывным датчика в часах, ничто не вызывало тревоги.

А между тем Вульфа с накинутым на голову мешком упрятывали в автофургон, стоявший у черного хода ночного кабаре.

— Вот так же когда-то и мы с тобой выкрали немца с моноклем, Жан-Поль.

— Тогда было проще, Ив. Гауляйтера никто не провожал до двери уборной, и, забеспокоившись, охрана кинулась первым делом на улицу. Немцам и в голову не пришло. А тебя теперь затаскают.

— Знать ничего не знаю! Если америкашка похищен в моем заведении, то совсем не значит, что это сделал я. Вот так-то! Следить надо было лучше. А я, извините, ни при чем.

— Мне пора, Ив. Любопытно бы посмотреть, чем все кончится.

Жан-Поль показал рукой на экран, где трое телохранителей невозмутимо сторожили вход в туалет, над дверью которого по-прежнему горело предупреждение — «занято».

— С ума сойдут, вот чем кончится! Сломают дверь, а там пусто. И в бетонных стенах ни щели. Куда девался эмиссар? В унитаз сам себя спустил? Только так! Ха-ха-ха!

— Прощай, Ив, ты нам здорово помог.

Белый фургон рефрижератора с голубыми пингвинами по бокам, выбравшись из сутолоки уличного движения, набирал скорость по автотрассе, ведущей на Запад.

Не доезжая города Дрё, машина свернула на проселочную дорогу и, проехав километров двадцать среди пустынных полей и редких лесов, остановилась у заброшенной на вид фермы. На фасаде строения, крытого позеленевшей от времени и дождей черепицей, в свете фар грузовика можно было с трудом прочесть плохо сохранившееся название фермы — «Старая мельница». Вблизи не было ни соседей, ни проезжего тракта.

Шофер вылез из кабины, обошел фургон, постучал по дверям, и они тотчас распахнулись.

— Приехали, выгружайтесь.

— Одну минуту.

В проеме двери показался Клод, за ним Вульф с плотно забинтованными глазами и ртом — виднелся только нос. Клод спустился по трапу на землю, подал американцу руку и, как слепого, повел в дом.

— Здравствуй, Сандро, — приветствовал крепко сложенного старика, открывшего дверь.

Размотав немного марлю на голове пленника, чтобы мог говорить, но не видеть, Клод обратился к нему с краткой речью.

— Месье Альфред Вульф, вы похищены «Бригадой спасения Мэри Локс».

— Кто такая Мэри Локс?

— Узница Центрального разведывательного управления. Вы, месье Вульф, будете незамедлительно освобождены, как только Мэри Локс вернется к папе и маме из застенков вашей самой свободной страны в свою страну. Мы гарантируем вам жизнь, сносное питание и свежий воздух при условии, что месье Альфред Вульф будет вести себя как джентльмен… Вы ведь джентльмен, не так ли? Я плохо слышу или мой английский вам непонятен, сэр?

Вульф пробормотал невнятное.

— Ах, вот как! Вы не обещаете «Бригаде» лояльного поведения? Тем хуже для вас.

Клод взял Вульфа за кисть правой руки и защелкнул у запястья массивный наручник. Другое звено замкнулось на ржавой цепи, наглухо прикованной к цементному полу.

— Так будет надежнее, месье Вульф. Сандро вам даст все необходимое. Но учтите — он вооружен, не понимает английского и не склонен к сентиментальности. Прощайте и будьте паинькой, сэр. Сандро, смотри в оба. Когда уеду, можешь развязать глаза эмиссару. Пусть любуется на природу из окна. Хотя, впрочем, сейчас уже ночь. За порог не выпускать.

Грузовик-рефрижератор уехал в темь, и на заброшенной ферме снова наступила тишина.

На следующий день личному секретарю американского посла в Париже позвонила неизвестная и попросила срочно принять телефонограмму: «Предлагаем обмен — Альфреда Вульфа на Мэри Локс. Согласие подтвердите подъемом флага над посольством завтра в полдень. Подпись: «Бригада спасения Мэри Локс».

Секретарша, записав послание, попыталась что-то переспросить, но ей ответили лишь короткие гудки.

Назавтра в 12 дня на флагштоке американского посольства, выходящего фасадом на площадь Согласия, взвилось звездно-полосатое полотнище.

Через час женский голос продиктовал новый текст:

«Отправляйте Мэри специальным самолетом в Испанию на американскую военную базу. О прибытии Мэри известите нас поднятием флага над посольством в Мадриде. Бригада освобождения…»

И снова ни одним междометием больше, снова короткие гудки.

Прошло два дня, и над куполом крыши посольства США в испанской столице затрепетал национальный флаг.

Американцам передали новый приказ «Бригады спасения Мэри Локс»: «Доставить Мэри в консульство США в Малаге». Затем продиктовали: «В 6 утра отправить Мэри из Малаги в Севилью в машине без сопровождающих — с одним шофером». При этом строго предупредили не затевать никаких отклонений от инструкций — на карте жизнь эмиссара.

Автомашина с Мэри выехала из ворот консульства ровно в предписанное время.

На 137-м километре свернула на проселочную дорогу № 7 и, как было велено, проехав десять километров по безлюдной лесистой местности, остановилась возле развесистой алеппской сосны.

Тотчас из-за кустов выкатилась серебристая «тойота» без номеров. В напряженной тишине из американской машины боязливо вышла бледная светловолосая девушка в вельветовых джинсах, огляделась по сторонам и направилась к «тойоте». Вслед к ее ногам выбросили дорожную сумку, которую девушка, видимо, забыла. Она подняла ее, постояла, раздумывая, и медленно пошла к машине, откуда ей уже подавали сигналы фарами.

В больших темных очках за рулем был Робер, на заднем сиденье — Клод. Как только Мэри оказалась рядом, он объявил:

— Ну вот, наконец, вы и свободны, мадемуазель Локс.

Она внимательно посмотрела на него, на Робера, но ничего не ответила.

— Трогай, Робер. Не забудь перед выездом на шоссе прикрутить номера.

Все натянуто молчали.

— Я не хочу вдаваться в детали, мадемуазель, — снова начал Клод, — но получилось так, что я и мой друг придумали драматургический сюжет, чтобы добиться вашего освобождения. И, как видите, преуспели.

— Зачем?

— Что — зачем?

— Зачем вы это сделали?

— О, у нас свои счеты с американцами.

Снова наступило молчание.

— Куда мы едем? — спросила девушка.

— Сначала во Францию. Оттуда отвезем вас к папе и маме.

Клод подумал, что Мэри выглядит гораздо старше своих шестнадцати лет. Большие серые глаза были печальны.

— Вы намерены сопровождать меня до дома?

— Да, Мэри. Мы должны передать вас отцу. Лично.

В ней чувствовалась усталость, надломленность, заторможенность. Разговор не клеился, да, собственно, и говорить им было не о чем.

В потоке машин без всяких проблем миновали границу.

Из Биаррицы Клод позвонил в Париж, сообщив Жан-Полю, что все в порядке и что «важную птицу» можно выпускать на волю.

В тот же день за Вульфом на ферму приехали два молчаливых молодых человека, отстегнули наручник, усадили в старенькую с брезентовым верхом «рено-4». Плутая по узким сельским дорогам, подъехали к одной из парижских окраин. Американцу протянули стофранковый билет и показали на стоянку такси. «О'кей», — сказал Вульф, сел в машину и велел ехать в свое посольство.

Клод, Робер и Мэри пообедали в небольшом рыбном ресторанчике, выходящем окнами на море.

После обеда, во время которого все больше молчали, Клод снова отправился на телефонную станцию. Соединившись с офисом Эдди Локса, узнал, что тот еще не вернулся из Нью-Йорка. Затем связался с Крафтом, который, судя по голосу, был обеспокоен исчезновением Клода.

— Где вы, откуда звоните?

— Из альпийской местности, — наобум сымпровизировал Клод. — Катаюсь на горных лыжах. Сейчас самый сезон. К тому же, полагаю, я вам не нужен. Не так ли? Ведь «известное лицо», которому мне поручено сделать деликатную хирургическую операцию, еще не вернулось из поездки.

Договорились, что Клод будет периодически давать о себе знать.

Выйдя из кабины, Клод вдруг почувствовал растерянность — что же делать теперь, когда Мэри оказалась на его плечах? Самого Эдди Локса пока нет, когда вернется — неизвестно. Видимо, он не в курсе событий: американцы под разными предлогами отказывают в свидании с дочерью, которая для него по-прежнему их узница. Это, безусловно, Локса тревожит, и он обивает пороги, чтобы увидеться с Мэри. Похоже, американские спецслужбы выжидают, что Мэри Локс вот-вот объявится в своей семье, и отец, узнав об этом, отправится к себе на родину. И здесь, по их расчетам, на сцену должен выйти Клод с бесшумным пистолетом в руках, спрятанным для него в вокзальной камере хранения.

«Что делать? — думал Клод, не спеша подходя к «тойоте», где его ждали Робер и Мэри. — Роберу пора возвращаться в редакцию. А что мне делать с Мэри в Париже? Либо ее кто-то узнает, либо она попросту улизнет. Весь замысел может полететь к черту. Финальный кадр — передача Мэри лично отцу и откровенный решающий разговор с ним…»

Клод был удивлен, застав Мэри оживленно беседующей с Робером. Но при его появлении она замолчала, снова замкнулась.

— Эдди Локс еще не вернулся, — сказал Клод, обращаясь к Роберу, подчеркнуто игнорируя Мэри. Ему было неприятно, что девушка его сторонится. — Но тебе пора быть в редакции, а вот нам в Париже делать нечего. Надо где-то выждать приезд барона.

— Но кто знает, когда он вернется?

— В любом случае через неделю папа будет дома.

— Вот как! — оживился Клод. — Вы в этом уверены, мадемуазель?

— Уверена, месье. Потому что через неделю рождество.

— Ах, да! Ну, конечно же, на рождество Эдди Локс, как и все, кто сейчас где-то по делам, вернется к своему домашнему очагу. Но что же мне делать с вами целую неделю?

Девушка пожала плечами, как бы говоря: «Это уж ваши проблемы».

— Послушайте, Мэри, а не хотите ли покататься на лыжах в горах, в Альпах, например? Вы, надеюсь, увлекаетесь горными лыжами?

— С четырех лет.

Клод понял ответ как согласие.

— Ну, что же, прощай, Робер. Мы обязательно пришлем тебе открытку к рождеству с видами Альп.

Все трое рассмеялись.

В аэропорту Биаррицы Клод и Мэри сели на самолет, летящий в Канны, оттуда на шестиместной авиетке компании «Эр Альп» перелетели в курортный поселок Куршевель. Отыскав старого знакомого — инструктора по горным лыжам Жиля Рока, Клод с его помощью снял небольшое двухэтажное шале, арендовал лыжи и купил костюмы.

В Куршевеле толстым слоем лежал снег, ярко светило в морозном небе зимнее солнце. Горный, слегка разреженный холодный воздух клубился изо рта. По двадцать раз в день поднимались они на фуникулере на вершину нависшей над поселком горы и, вычерчивая крутые синусоиды, скатывались в долину.

За эти дни и вечера, проведенные вместе, Клод и Мэри подружились. Теперь, когда Клод уходил звонить или, как он сам говорил, — на связь с Парижем, Мэри напутствовала:

— Возвращайтесь скорее! Меня могут украсть.

Однажды вечером они смотрели телевизионные новости.

Передача шла о политической жизни в Соседней стране, где надвигалось повторное голосование об американских ракетах.

— Я ничего в этом не понимаю, — сказала Мэри. — Но отец придает им большое значение.

— Еще бы! Ваш отец не просто человек бизнеса, он патриот.

— Вы знаете, Клод, до меня как-то не доходят такие высокие понятия. Что такое патриот? Человек, любящий свою родину. Я тоже ее люблю, но мне все равно — будут у нас американские ракеты или нет.

— Я не собираюсь вас переубеждать, ибо привык уважать мнение других, даже если оно очень отличается от моего собственного. Меня только настораживает, что им, американцам, далеко не все равно — будут их ракеты в вашей стране или нет. Они очень хотят их там расставить. Жаждут. Как одержимые. Вот что тревожит.

Девушка зевнула.

— Я не знаю, почему им так уж хочется. Возможно, заботятся о нас.

Клод взорвался.

— Заботятся! Конечно, они там у себя в Америке прямо исходятся заботой о нас с вами. Они так заботливы, что меня ни за что ни про что едва не упекли в тюрьму. Вынудили бросить Сорбонну, перевернули всю жизнь. Они и о вас, Мэри, очень позаботились. Куда там! Сцапали, как перепелку, и за решетку. А знаете отчего и почему?

Клод остановился перед ней.

— Вы даже не представляете себе, из-за чего оказались в американских застенках. Да оттого, что им до зарезу нужно поставить ракеты в вашей стране. Вот ведь в чем дело.

— Но где связь? Я и военные ракеты…

— Мэри! Ваш папа — он против. А в парламенте его голос кое-что значит. Как на папу повлиять, изменить его мнение? Деньгами — нельзя, он миллионер. Угрозами — плюет. И вдруг удача — дочь сама лезет в пасть дракона, летит в Америку. Дальнейшее вам известно.

— Так, значит… Они шантажировали отца мной?

— Да, да! И многое другое, Мэри.

— Какой ужас!

— О, это еще что. Позже вы узнаете кое-что пострашнее. Но не сейчас, не к ночи, Мэри.

На шестой день праздного пребывания в Куршевеле Клод получил сразу два подтверждения о том, что Эдди Локс возвращается к себе — от его секретарши, которой звонил ежедневно, и от Крафта, с которым связывался раз в три дня.

— Мэри, каникулы окончены. Пора домой. — Клод постучал в дверь ее комнаты. — Подъем!

— Мы успеем еще покататься сегодня?

— Нет, Мэри. Я уже взял билеты на самолет.

В Соседнюю страну они добрались на следующий день в четыре часа вечера. Был канун рождества, и ни в офисе, ни дома телефон Локса не отвечал.

— Попробуем поискать на теннисном корте, — предложила Мэри.

На такси подъехали к загородному спортивному клубу местной знати.

— Стойте! — радостно крикнула Мэри. — Вон его белый «мерседес».

Машина стояла в веренице припаркованных у входа лимузинов. Накрапывал холодный дождь вперемежку со снегом.

— Мы что, так и будем дежурить здесь, пока ваш отец изволит выйти?

— Папа никогда не запирает машину.

Мэри распахнула дверцу и опустилась на заднее сиденье.

— Садитесь, Клод! О боже, неужели я дома?

Она засмеялась и, перегнувшись вперед, включила отопление.

— Но вы же не исчезнете насовсем, Клод? Будете у нас бывать, не правда ли?

— Как получится, Мэри. Как получится…

— Получится! Вы не знаете моего отца, он ценит благородные поступки, а вы — мой спаситель.

— Посмотрим, Мэри, посмотрим.

Эдди Локс, поглощенный своими мыслями, сел за руль, не взглянув на заднее сиденье, не заметив притихших Клода и Мэри.

— Папа!

Он резко обернулся. Силился что-то сказать, но не мог — спазмы сжимали горло, гримасы искажали лицо.

— Ну что ты, папа!

Она обхватила его за плечи, прижалась и зарыдала.

— Мэри, Мэри, моя девочка, Мэри… — только и твердил ошеломленный Локс, гладя ее русую голову.

Клод щелкнул зажигалкой, прикурил. И только тогда Локс взглянул на него. Но посмотрел безучастно, не видя или не придавая ему значения.

— Папа, это Клод. Он меня освободил.

Локс снова посмотрел на Клода, но не узнал. Мимолетная встреча в рабочем кабинете не оставила в памяти барона никакого следа о посетителе, предлагавшем обменять дочь на отказ от убеждений.

— Месье Эдди Локс, у меня к вам серьезный разговор. Операция еще не завершена. Давайте сделаем так. Едем к вам, на вашу загородную виллу. По дороге я все расскажу.

И Клод поведал барону то, что счел нужным: историю похищения Альфреда Вульфа, его обмен на Мэри.

— Сколько я должен вам?

— Вы мне ничего не должны, месье Локс. Это я должен…

Он помолчал. Локс настороженно смотрел на него через зеркало обзора.

— Это я должен, месье, вас застрелить.

Локс как-то облегченно вздохнул, обрел свою привычную уверенность.

Мэри рассмеялась.

— Вы шутите, Клод?

— Отнюдь. Слушайте внимательно, месье Локс. Вас, кандидатов, так сказать, на переубеждение, у американских спецслужб было четверо: Жозеф Боль, но он умер. От сердечного приступа. Карл Дорт, которого хотели купить…

— Дорт неподкупен.

— Возможно. Но на сегодняшний день у американцев уверенность, что он уже куплен. Далее — Эдди Локс. Его взгляды, оказалось, ни купить, ни обменять даже на собственную дочь, увы, нельзя. Что решают американцы? Убрать с дороги Эдди Локса. И поручают это мне. Я не убийца. Отказаться — могу. Но помешать им — нет. Найдут другого. И вас, месье Локс, так или иначе устранят.

— Черта с два!

— Да, стало быть, вас устранят. Но не из жажды вашей крови, не из мести. А чтобы на ваше депутатское место был избран другой. Кто был вашим соперником на последних выборах? Мне называли его имя, кажется, на «К»…

— Кальтербрунн?

— Да, да. Речь шла о нем.

— М-да. Ловко рассчитано. Эта скотина будет плясать под их дудку.

— Так что круг оказался замкнутым. В день ваших похорон будет объявлено о дополнительных выборах в связи с безвременно… И так далее. И изберут этого Кальтербрунна. Что и требовалось доказать, месье Локс.

Барон поежился и прикрыл окно. Мэри следила за Клодом, но, не выдержав, воскликнула:

— Но что ты предлагаешь, Клод?! Простите. Я хочу сказать — что вы предлагаете, Клод?

— Войти вместе со мной в игру против американцев.

— Что за игра?

— Я вам сейчас все объясню, месье Локс.

— Учтите, ни на какие компромиссы я не пойду, месье…

— Месье Сен-Бри.

— Да, месье Сен-Бри. Никаких сделок!

— Я уже учел эту вашу черту. Сделок и компромиссов не будет, месье Локс.

Через несколько дней Клод пригласил Джорджа Крафта к себе. Американец попытался было переменить место встречи, но Клод настоял, сказав, что предстоит просмотр видеокассеты.

Клод наблюдал из окна — черный «кадиллак» подкатил к подъезду, вышел Крафт, машина осталась ждать.

Крепкое рукопожатие, быстрый, но цепкий взгляд бывалого разведчика по квартире.

— Славно устроились, месье Сен-Бри.

— Виски, джин, водка?

— Давайте виски. Без льда и без воды. Клод налил добрых полстакана.

— О, это слишком! — притворно запротестовал Крафт. Но было видно, что доволен «королевской дозой».

— Месье Крафт, я решил Эдди Локса не убивать. Американец занервничал, поглядывая по сторонам, сделав страшные глаза, как бы говоря: «Ну, как вы можете произнести такое!» А Клод продолжал свое:

— Да, я решил его не убивать. По разным причинам. Хлопотно. А потом… Если меня схватят и станут недозволенным приемом допрашивать… Что я тогда скажу? Что, мол, меня подослал некий Джордж Крафт из американской миссии. А вдруг он в миссии не значится? Может ведь такое быть, а, месье Джордж Крафт, или как вас по-настоящему?

Гость был явно не готов к такому обороту. Он сидел в низком кресле, растерянно мигая, не зная, что отвечать.

Клод прошелся от окна к двери и назад.

— Так что я решил не убивать. Но заработать на Локсе, на вас, американцах, по-прежнему хочу. Как быть?

Замолчав, внимательно посмотрел на Крафта, вопрошая взглядом — как же ему быть? Но участия не нашел. Крафт, не прикасаясь к стакану с виски, сидел в напряженной позе, с выражением недовольства.

— Вам известно о существовании «Бригады спасения Мэри Локс», месье Крафт?

— Мне — да. Но вы откуда об этом знаете?

— Раз говорю, значит, знаю. Бригада обменяла Мэри на Вульфа. Но где она, Мэри? Дома ее нет. Бригада пока не вернула дочь своему папе.

— Почему?

— Потому, что я вошел в контакт с этой организацией, пообещал ей хорошие деньги и попросил позаботиться о том, чтобы за девочкой присмотрели. Вот она, Мэри Локс…

Клод включил видеомагнитофонную кассету. На экране появилась Мэри и патетически начала хорошо заученный монолог:

— Дорогой папа! Моя жизнь в руках жестоких людей. Из американской тюрьмы я бы в конце концов вышла и вернулась бы в свой дом. Но здесь, у этих людей, нет ни законов, ни сердец. Сделай все, что можешь, чтобы меня спасти!

Крафт облизнулся, как лисица, и отпил глоток.

Клод переменил кассету.

— А теперь посмотрим и послушаем папу, которому была показана его дочь.

Непроницаемый барон Эдди Локс сидел за своим рабочим столом и молчал. С магнитофонной пленки шел голос Клода:

— Месье, надеюсь, вам все ясно. Вы бессильны против тех, у кого в руках ваша единственная любимая дочь. Поэтому, месье, будьте благоразумны.

— Ваши условия? — выдавил Локс.

— Условия такие: в день голосования в парламенте по поводу иностранных ракет на земле вашей страны вы поступите так, как пожелает того ваша дочь. И в тот же день Мэри вернется в свой дом.

Большая пауза. Наконец, Локс поднимается из-за стола и решительно и внятно произносит:

— Я согласен… Согласен поступить так, как захочет моя дочь. Все.

Клод плеснул себе виски и сел напротив Крафта.

— Кассеты ваши, месье Крафт. Любопытные кадры, не правда ли?

— Как вам удалось?

— Что, месье Крафт?

— Проникнуть к террористам, похитившим дочь миллионера.

— Ее не похитили, а обменяли.

— Ну, хорошо, обменяли или похитили, не в том суть. Как удалось проникнуть в их среду, отснять девчонку?

— Вы не в первый раз задаете мне такой вопрос. Вас уже удивляло, как я совратил Карла Дорта. Не копайтесь в деталях, месье Крафт. Важен результат, а он вас устраивает. Итак, будем считать, что и Локс у нас, то есть у вас, в кармане. Как Дорт. Кто там следующий и последний?

— Давид Штейн.

— Так. Как прикажете — потрошить или цианистым калием?

Крафт щелкнул пальцами.

— Видите ли, времени осталось совсем мало. Я имею в виду голосование по ракетам в парламенте. Поэтому, видите ли, мы кое-что предприняли, пока вы занимались другими делами… Пока вы катались на лыжах.

— Так, так. Интересно, что же вы предприняли с Давидом Штейном?

— Этот человек — владелец примерно половины кинотеатров в Соседней стране. Когда он отказался сделать то, что нужно, мы решили его немного попугать…

— Попугать?

— Слегка. В пяти его кинозалах во время сеанса начался пожар, а потом в прессе поднялась шумиха о том, что в кинотеатрах Штейна небезопасно.

— Шантаж, стало быть. И как на это реагировал депутат Штейн?

— Отвратительно. Сдал мандат. Отказался от своего депутатства.

— И поделом вам! Примитивно, грубо действуете.

Крафт вздохнул, похоже, соглашаясь.

— Может быть, вы попробуете, месье Сен-Бри, с ним поговорить, повлиять? Возможно, у вас получится. Как-то у вас все трудные проблемы ловко решаются. Тут есть над чем задуматься.

— Что же вас удивляет?

— Да то, что любое дело, за которое вы беретесь, очень уж гладко проходит, месье Сен-Бри.

— Значит, и так плохо и эдак. Если бы я провалил то, что мне поручается, — было бы скверно. А удачи вас тоже шокируют, да?

— Меня шокирует ваша осведомленность о «Бригаде по спасению Мэри». И вообще… У нас есть к вам много вопросов.

— Задавайте.

— Не здесь, месье Сен-Бри. Но мы их вам, не сомневайтесь, зададим. А сейчас на очереди — Штейн. Вы согласны поработать с ним?

— На предмет?

— Ну, конечно же, на предмет не-ре-убеждения. Я, кажется, ясно выражаюсь?

Клод подумал и согласился.

Давид Штейн, развалясь в кресле, курил сигару, щуря маленькие хитрые глазки. Выслушав Клода, который представился посредником, неожиданно предложил попариться в сауне. Они спустились этажом ниже, где помещалась комфортабельная парилка. Штейн объяснил, что раз в неделю в этот час обязательно парится, что Клод ему понравился, и, совмещая приятное с полезным, они продолжат свою беседу.

— Я интуитивно чувствую, молодой человек, что вы не на их стороне и вам не очень-то приятны все эти американские интриги. А, впрочем, возможно, ошибаюсь. Но дело не в этом. Дело в том, что я их слишком хорошо знаю. Вы жили когда-нибудь в Америке?

— Не приходилось.

— А я провел там много лет.

Они разделись и, обмотавшись простынями, уселись на верхнюю полку парилки. Пахло смолой, сухой горячий воздух ласкал тело.

— К тому же у меня целая куча родственников в Америке, и все они хорошо устроены. Свои отели, рестораны. Словом, бизнес. Американцы сейчас задумали весь мир прибрать к рукам. Затея крайне опасная. Я лично против. Но что я, Давид Штейн, могу? И вдруг — это голосование за их ракеты. И оказалось, что я как депутат кое-что значу, что могу дать им от наших ворот поворот!

Давид Штейн, довольный, похлопал себя по толстым ляжкам. По лицу струился пот, он вытирал его концом простыни.

— Однако надо их знать, этих янки. Все пронюхали — и то, что у меня есть солидные вложения в американских компаниях, и то, что полным-полно родственников в Америке. И стали давить, чтобы я переменил мнение об их ракетах. Но я не могу так поступить! Себя перестану уважать.

Он энергично промокнул бурое лицо, отдувался, но не двигался с места.

— Вы не ошиблись, месье Штейн. Я — случайный, эпизодический участник в их игре. Мне поручено предложить вам деньги и напомнить, что сгорели еще не все ваши кинотеатры. Так было велено передать.

— Да черт с ними, с кинотеатрами! После пяти организованных пожаров стало ясно, что с киношным бизнесом пора кончать. Проблема не в деньгах, а в живых людях. Если я не уступлю здесь, то они будут мстить там, в Америке, всем моим братьям, племянникам, всем, кто из моего рода. А их много. Вот я и сдал свой депутатский мандат. Для семейства Штейнов это лучше, чем если бы я проголосовал против, но в то же время и не значит, что я за их ракеты. Просто отныне я вне политики, с меня взятки гладки. Ничья!

И Штейн сделал кукиш, предназначенный, как понял Клод, для американцев.

После Нового года парламент Соседней страны должен был собраться на повторное обсуждение вопроса об американских ядерных ракетах. Американцы нервничали, считали и пересчитывали всевозможные варианты, раскладывали, как пасьянс, голоса. Клод утешал Крафта тем, что им удалось «переубедить» двух депутатов — Дорта и Локса. Получалось большинство «за» цифрой 102.

— Лучше бы их было 104. Так надежнее. Двух мы провалили.

— Не мы, а вы. Без моего участия. Те, за кого брался я, — в нашем активе. Боля угробили вы, несчастного Штейна запугали до смерти тоже вы.

— Многое, очень многое будет зависеть от итогов голосования.

— Для кого, месье Крафт?

— Для меня, месье Сен-Бри.

Они прогуливались возле Нотр-Дама. Холодное солнце мутно отражалось в грязно-коричневой воде зимней Сены. Ветер гонял под ногами бумажные обертки, обрывки газет. И было неуютно, тоскливо. Но Клод пребывал в приподнятом настроении. Ему становилось особенно весело и легко, как только вспоминал, что всему скоро придет конец, что скоро занавес и он кончит играть комедию, сотрет грим, заживет новой жизнью. Какой — Клод еще не знал.

— Так что же, месье Крафт, может измениться в вашей, назовем ее дипломатической, карьере от голосования в парламенте?

— Неужели вам не понятно, что за провалы не поощряют, не награждают и не повышают.

— Ах, вот оно что! Ждете повышения.

— Скажите, месье Сен-Бри, кто вы такой?

— А вам неясно? Циник, стяжатель, гангстер, контрабандист.

— Нет. Вы себя называете не тем, кто есть. Этим вы прикрываетесь. Но я докопаюсь до вас!

— В вас заговорила профессиональная подозрительность. Я — ваш платный, наемный агент. Могу, например, убивать за деньги.

— Но не убили пока никого.

— У меня свидание, месье атташе. Позвольте откланяться. Желаю продвижения, повышения и так далее.

И Клод отправился к Жан-Полю, который тяжело заболел: сердце, печень, простуда — все навалилось на старика разом. В больницу лечь наотрез отказался, целые дни проводил в постели, листая иллюстрированные журналы, переключая программы телевидения.

Вечером приехал Робер, и все трое допоздна строили догадки — как пройдет голосование в Соседней стране, чем закончится вся эта история.

Наутро Клод поездом отправился к Карлу Дорту. Ему хотелось снова прокатиться в вагончике прошлых времен, побалагурить с престарелым кондуктором. Но на этот поезд он не попал и ехал экспрессом.

В мэрии Дорта не застал. Но деваться было некуда, и он остался ждать в приемной. Ждал долго, время шло нудно, и Клод задремал.

— Месье Сен-Бри?!

Очнулся и увидел Дорта. Горбун рассматривал его с нескрываемым страхом, даже ужасом, который так и плескался в его глазах.

«Значит, она с ним, — решил про себя Клод. — Иначе зачем бы ему так волноваться».

— Да, представьте себе, перед вами месье Сен-Бри собственной персоной.

— Пройдите.

Дорт распахнул дверь кабинета, бросив секретарю, чтобы его не беспокоили.

— Месье Дорт, я буду краток. И главное — не волнуйтесь. Я здесь не за тем, чтобы нарушить вашу счастливую, надо полагать, семейную идиллию.

Клод достал из кармана конверт, хотел было вынуть содержимое, но передумал и отдал так.

— Что это? — строго спросил Дорт, не дотрагиваясь до пакета.

— Мой вам подарок. С той лишь разницей, что подарки принято беречь, а этот вы тотчас уничтожите.

Дорт поднял густые брови, надел очки и осторожно, словно ожидая подвоха, взял бумажный прямоугольник.

Клод никогда еще не видел, чтобы столь мгновенно преображалось человеческое лицо. У Дорта оно враз покрылось свекольного цвета пятнами, веки набрякли, глаза остекленели.

«Сейчас хватит удар», — подумал Клод и посмотрел, где бы взять стакан воды.

Дорт тупо смотрел на исписанный им же самим листок бумаги и ничего не понимал.

— Копии не снималось, месье Дорт. Подлинник в единственном экземпляре. Сейчас вы его сожжете, а в парламенте проголосуете так, как подсказывает совесть. Вернее, так же, как в первый раз.

Дорт деланно засмеялся, хоть смешного ничего не происходило, и снял очки. Багровая краска на лице постепенно линяла.

— Я бы и без этого, месье Сен-Бри, без вашего подарка, — хрипло молвил он, помахав распиской, — я и без него проголосовал бы так, как велит совесть.

— А потом?

— А потом — вот! — и Дорт рывком открыл ящик письменного стола, запустил глубоко руку, пошарив, вынул маленький черный пистолет и приложил к виску.

— Ну, ну, месье мэр! Пожалуйста, без театральных жестов.

— Я не шучу. Так бы и сделал.

— Жгите, жгите же свою расписку. А стреляться нельзя. Она этого не перенесет.

Дорт поджег лист бумаги над массивной пепельницей, и он, коробясь, медленно сгорел, оставив черный, вздрагивающий, как крылья бабочки, пепел.

Клод поднялся с кресла.

— Прощайте, месье Дорт.

— До свидания, месье Сен-Ври. Может быть, вы что-нибудь выпьете?

Клод не прочь был выпить глоток виски, но отказался — компания Дорта не располагала к этому.

Парламент Соседней страны заседал целый день с перерывом на обед. Вопрос о том, быть или не быть ракетам США, поставили на голосование поздно вечером. Голосовали поименно. Когда очередь дошла до Эдди Локса, он попросил разрешения пригласить его дочь. Мэри вошла через боковую дверь под шум изумленных голосов.

— Господа депутаты, перед вами моя дочь, недавно освободившаяся из американской тюрьмы, куда она попала из-за моих политических убеждений. Да, да, господа, я не оговорился, и вы не ослышались. Так оно и есть. Американские соответствующие службы пытались повлиять на меня, да и кое на кого из здесь присутствующих, дабы склонить на свою сторону. Чтобы я проголосовал за их ракеты. Мой отказ дорого мне обошелся — дочь Мэри ложно обвинили в провозе наркотиков через границу США и упрятали за решетку, а мне предложили сделку: отдать голос за ракеты в обмен на Мэри. Я отверг. Чудом Мэри вырвалась из плена. И вот она здесь. Дочь, скажи — как мне поступить в эту минуту?

— Как тебе подсказывают совесть и честь, отец.

— Я заявляю «нет» ракетам Соединенных Штатов Америки на моей земле, в моей стране.

В одиннадцатом часу ночи председатель объявил итоги: 96 голосов «за», 106 — «против». Это был триумф тех, за кого поплатился жизнью Гюстав Гаро.

В день голосования в Соседней стране у себя в парижской квартире на улице Ришелье скончался Жан-Поль Моран.

Возвращаясь с похорон, Клод и Робер зашли в тесный греческий ресторан на улице Муффетар, где они часто бывали втроем, и выпили пахнущей сосновой смолой рецины.

— Чем собираешься заняться, Клод? — спросил его друг.

Заглядевшись в задумчивости на огонь жаровни, Клод, казалось, не слышал. Робер переспросил.

— Понятия не имею.

— Слышал я, будто вдова Гаро собирается продать издание «Точки над «i». Может быть, сложимся?

Клод оживился.

— А что, это прекрасная мысль! И начнем новую жизнь, да? Давай попробуем!

В тот вечер Клод Сен-Бри долго бродил по темным переулкам и ярко освещенным бульварам Парижа — не хотелось возвращаться в унылую холостяцкую квартиру. Впереди, как долгожданная земля после шторма в океане, виделась новая жизнь. Он хотел перемен, и завтрашний день открывал их, уводя от жестоких испытаний судьбы, выпавших на его долю.