Тайна Лидии

21 сентября в газетах появились такие заметки:

ПРОПАЛА ДЕВОЧКА ДВЕНАДЦАТИ ЛЕТ

В субботу около двух часов дня в Стокгольме бесследно исчезла двенадцатилетняя девочка, находившаяся вместе с дедушкой на экскурсии в Национальном музее. Несмотря на предпринятые усилия, ее до сих пор не нашли. Допросы посетителей и сотрудников музея не дали никакого результата. Полиция предпочитает не комментировать произошедшее, но не исключает, что девочку могли похитить.

Скамейка в парке

Возвращаясь из школы на велосипеде, Лидия всегда ехала длинной дорогой – через парк. Она любила тропинки, огибавшие поросшие кустарником холмы, и высокие деревья. В солнечные дни, особенно в выходные, здесь было немало посетителей. В парке выгуливали собак и играли с детьми, на скамейках грелись на солнышке старики, кое-где прохаживались мамы с колясками, а в укромных уголках шептались влюбленные.

Однажды, когда Лидия была еще маленькой, она заблудилась в этом парке. Сперва она весело бежала по дорожке, оставив родителей далеко позади, но вскоре поняла, что не знает, куда идти дальше и где мама с папой. Но девочка не испугалась, а лишь удивилась. Поднявшись по склону холма, она оказалась на поляне, посреди которой стояла скамейка. Вокруг не было ни души. Сердце забилось быстро-быстро: что-то ей подсказало, что это место принадлежит только ей и больше никому. Ветви деревьев скрывали Лидию от глаз посторонних, зато сама она видела даже то, что происходило на другом берегу озера. «Здесь меня никто не найдет!» – подумала она, сидя на скамейке и болтая ногами. Но через несколько минут на поляне показались запыхавшиеся мама с папой.

– Бедная моя девочка! – воскликнула мама, подбегая к Лидии и подхватывая ее на руки. – Ты, наверное, страшно испугалась! А уж мы-то как волновались!

– Почему? – спросила Лидия.

Позже мама с папой много раз пересказывали эту историю родственникам и друзьям.

Но это было давно. А теперь Лидии уже было двенадцать лет, но та скамейка на поляне по-прежнему оставалась ее укромным уголком. Почти каждый день, возвращаясь из школы, она присаживалась на скамейку, чтобы подумать и порисовать, погрустить или порадоваться. Она сидела там и в летний зной, и в зимнюю стужу, и под шепот осеннего ливня, и в свежий весенний полдень. Правда, зимой она присаживалась на скамейку лишь на минуту, стряхнув с нее варежкой снег, и только для того, чтобы показать неведомо кому: это место принадлежит ей круглый год. Самым удивительным было то, что за все эти годы она ни разу не видела на поляне других людей. Случалось, что кто-то проходил мимо по тропинке за деревьями, либо не замечая Лидию, либо бросая беглый взгляд в ее сторону и спеша дальше по своим делам. Однажды Лидия привела сюда свою подружку Линн, но та не поняла, что такого особенного в старой скамейке. Оглядевшись по сторонам, Линн бросила:

– Значит, ты сюда каждый день ходишь? Понятно… Ну пойдем? Уже вроде все здесь посмотрели…

Лидия не особо расстроилась. Вообще-то она взяла с собой подругу только потому, что та никак не могла понять, зачем Лидия всегда едет кружной дорогой через парк, да еще и торчит там в каком-то укромном уголке, хотя они договорились встретиться после школы. Даже хорошо, что Линн это секретное место не заинтересовало, – значит, оно останется особым, волшебным уголком Лидии. Почему волшебным – этого она объяснить не могла, а только чувствовала с того самого дня, когда четырехлетней девочкой заблудилась в парке. Правда, об этом она никому не рассказывала. Это была ее тайна.

Вот и на этот раз Лидия налегала на педали, чтобы подняться по склону холма, не слезая со своего голубого велосипеда. Темные волосы развевались по ветру, а крыло велика, которое папа вот уже месяц обещал привинтить получше, громыхало на ходу. Добравшись до места, Лидия бросила велосипед в траву и присела на скамейку – отдышаться.

День был осенний, хмурый, тихий. День легкой грусти и молчаливого ожидания. Деревья и кусты уже начинали желтеть, тут и там виднелись пятна золота и охры. Лидия открыла альбом для рисования, который всегда носила с собой. Почти все листы в нем были изрисованы. Вот дельфины, которых она нарисовала на математике, а вот девочка с факелом и развевающимися по ветру волосами, нарисованная дома за кухонным столом. Здесь – плачущий дракон, а там – лошади, которых Лидия начала рисовать несколько дней назад и всё не могла закончить, без конца перерисовывая. Ноги никак не выходили. Лидия вздохнула и взяла карандаш. Она рисовала всегда и везде. Когда блокнота не было под рукой, она рисовала на обрывках бумаги, чеках из магазина, газетах и рекламных листках.

– Лидия, а, Лидия? Что будет, если отобрать у тебя карандаш? – поддразнивали ее мальчишки в классе.

– Возьму кисточку, – бурчала она.

Хотя дразнили Лидию редко, потому что и она за словом в карман не лезла. К тому же весь класс восхищался тем, как здорово она рисует. Так было еще в детском саду. Если честно, похвалы ей даже надоели. Особенно докучало, когда кто-нибудь стоял за спиной, пока она рисовала.

– О, как красиво! Ну надо же, какой талант!

Или:

– Как это у тебя выходит, Лидия? У меня никогда так не получается.

Иногда одноклассницы – например, Анна, Ребекка или Оливия – подсаживались к ней и пытались срисовывать. Раньше это Лидию раздражало, но теперь она просто не обращала на них внимания.

Сама Лидия редко бывала довольна своими рисунками. Когда она была маленькой, ей почти всегда нравилось то, что получалось: например, принцесса, которую она нарисовала несколько лет назад. Когда она выводила улыбку принцессы и цветы на лугу, пальцы щекотало от радости. Этот рисунок до сих пор висел в папином кабинете, но теперь принцесса казалась Лидии неуклюжей и уродливой.

– Папа, пожалуйста, убери рисунок! – просила она. – Я нарисую что-нибудь получше.

– Конечно, нарисуешь, – кивал папа. – Но этот рисунок я не уберу, очень уж он красивый.

Итак, Лидия сидела на скамейке и в пятнадцатый раз перерисовывала ноги лошадей. С каждым разом получалось все хуже: от усердной работы ластиком бумага стала грязно-серой. В конце концов Лидия рассердилась и отбросила альбом в сторону. Она посмотрела на свои руки, похожие на мамины: тонкие длинные пальцы, а мизинец короткий, будто с чужой руки. Кончики пальцев серые от карандаша, а костяшки и ладони – в зеленых и фиолетовых точках и штрихах от фломастера. Лидия не была грязнулей – даже наоборот, она любила чистоту. Но сколько она ни мыла руки, они всегда были в пятнах краски.

– Лидия, ну и пальцы! – вздыхала мама. – И под ногтями краска… Тебе надо научиться ухаживать за руками.

Лидия отвечала, что краску из-под ногтей не вычистить даже щеткой.

Мама у Лидии была красавица и выглядела очень элегантно в блузке фисташкового цвета и нежно-сиреневой юбке. Волосы у мамы были каштановые и волнистые, а у Лидии – темные и прямые. У мамы глаза были голубые, а у Лидии – карие. У мамы были пухлые губы, которые она красила помадой, а у Лидии рот был маленький. Иногда, когда мама целовала ее, на щеке оставался красный след.

– Мама, ну что ты наделала! – сердилась Лидия, стирая помаду.

– Ничего, ты и так вся в краске, пачкуша моя, – смеялась мама.

Лидия вытянулась и расправила плечи. Несмотря на затянутое облаками небо, было тепло. Правое запястье покраснело и чесалось – говорят, это называется крапивница. Иногда она проходила почти совсем, но потом снова возвращалась. Лидия посмотрела на часы: четверть пятого, пора ехать домой. Лошади у нее так и не получились. Но она обещала позвонить Линн.

Тут за спиной раздался шорох. Обернувшись, Лидия увидела большую птицу, только что вспорхнувшую над землей. Шумно взмахивая крыльями, птица стала летать вокруг Лидии: круг, другой, третий… наконец она опустилась на скамейку. Лидия испугалась и чуть не побежала прочь, но любопытство одержало верх. Темно-серая птица, необыкновенно крупная и взъерошенная, пристально смотрела на Лидию глазами- бусинами и ничуть не боялась. Что же это за вид? Лидия не очень разбиралась в птицах, но сразу поняла, что это не сорока и не ворона. Может быть, ворон? Она слышала, что во́роны очень умны. Кажется, у какого-то божества в древнем мифе было два ручных во́рона… Но неужели они такие большие?

Лидия осторожно протянула руку к взъерошенной птице, едва не коснувшись ее оперения, но птица не улетела и лишь продолжала смотреть на девочку. Лидии стало не по себе.

– Здравствуй, – прошептала она, – ты кто?

Птица разинула клюв, и у Лидии побежали мурашки по коже. Казалось, она хочет что-то сказать! Нет, говорящих птиц не бывает! Лидия даже рассердилась на себя. Только попугаи умеют говорить! Вдруг птица вытянула шею, схватила карандаш и, шумно взмахнув крыльями, поднялась над кустами.

Девочка застыла в изумлении. Придя в себя, она на всякий случай заглянула под скамейку, чтобы проверить, не упал ли карандаш в траву. Но там его не было. Птица давно скрылась за деревьями. С ума сойти! Птица украла карандаш.

Подул ветерок, и стало прохладно. Лидия вскочила на велосипед, чтобы ехать домой, и покатила по склону холма.

На полпути ее вдруг осенило. Она так и знала, знала всегда, с самого первого дня! Скамейка на поляне – волшебная. Птица – это знак. Но что за знак? Хороший или плохой? Лидия усиленно размышляла, наморщив лоб. На всякий случай она решила никому не рассказывать о том, что произошло. Не хотелось, чтобы над ней смеялись.

Обои в комнате Лидии

Лидия и ее родители жили в большом старом доме. Папа все собирался его ремонтировать, но руки не доходили. Комната Лидии – самая большая в доме, с окнами на три стороны – была на втором этаже. В одно окно можно было наблюдать восход, а в другое – закат. Когда Лидия была маленькой, она любила разъезжать по комнате на роликах вместе с друзьями, которые приходили в гости. Мебели в комнате почти не было – кровать, книжный стеллаж и старое кожаное кресло, в которое Лидия любила забраться с ногами и читать, рисовать или просто размышлять. У окна стоял старый, видавший виды стол красного дерева с множеством ящиков – возможно, и потайных, как думала Лидия. Она не раз пыталась найти тайники: полностью выдвигала ящики, осматривала стол со всех сторон и стучала по дереву, но так ничего и не нашла. Однако один ящик Лидия открыть так и не смогла: ключа, чтобы отомкнуть замок, не было. Девочка перепробовала все ключи в доме – ни один не подходил. Папа утверждал, что ящик пуст: когда стол переносили, внутри ничего не гремело и не шуршало.

Стены в комнате Лидии были выкрашены в разные цвета: желтый, голубой, зеленый и серый. Этому предшествовала отдельная история. Лидии разноцветные стены не очень нравились, папе с мамой тоже – это был вынужденный компромисс. Когда семья переехала в этот дом, стены комнаты были оклеены светлыми обоями в тонкую серую полоску. Не самый интересный узор, сказала мама, но по крайней мере не бросается в глаза. Здесь можно повесить фотографии и плакаты, добавила она.

– Я хочу картины, – сказала Лидия. – Настоящие, как в музеях и дома у дедушки.

Мама с папой засмеялись и ответили, что такие картины им не по карману, но дома наверняка найдутся симпатичные репродукции. Однако девочке они не пришлись по вкусу.

Однажды Лидия сидела в своей комнате и рисовала. Этот день она помнила очень хорошо. Ей было шесть, и рисовала она цветными карандашами на большом расстеленном на полу листе бумаги. Все началось с цветочного узора в уголке. Постепенно он разросся и заполнил собой весь лист. Когда места для новых цветов не осталось, Лидия повесила рисунок на стену. И увидела, что он не завершен! В воображении возникали новые и новые фигуры и формы. Кончик зеленого карандаша будто сам по себе скользнул с листа на стену. Лидия, конечно, знала, что на обоях рисовать нельзя, но не смогла устоять перед соблазном. Перед глазами плясали цветы и завитушки, Лидия дрожала всем телом, но рука двигалась твердо. Она рисовала как в трансе. Перед ней раскинулся южный пейзаж: высокие горы, лианы, пасущиеся газели, тигры, слоны, обезьяны, бабочки и море, море цветов. Карандаши, которыми она начала рисовать, закончились, пришлось взять новые цвета. Тигры в голубую полоску, фиолетовые слоны, зеленое небо, черные цветы и розовые жирафы. Лидия стояла на кровати и выводила птиц, кружащихся вокруг солнца, когда в комнату вдруг вошла мама. Лидия обернулась, ее глаза светились от восторга: какая красота! Но мамин взгляд говорил нечто совершенно иное.

– Лидия, что ты натворила! Какой ужас, не ожидала от тебя такого!

Вскоре вернулся папа и рассердился едва ли не сильнее, чем мама.

Лидия плакала, кричала и топала ногами. Глаза туманили слезы, ей хотелось убежать в нарисованные джунгли и спрятаться за деревом.

– Как ты могла, Лидия! О чем ты думала!

– Ни о чем я не думала! Просто так вышло.

– Придется переклеить обои, а это денег стоит! – укорял папа.

– Но я хочу такие обои, это моя комната… – всхлипывала Лидия.

Мама позвонила дедушке и рассказала о происшествии. Тот посоветовал оставить Лидию и ее нарисованные джунгли в покое.

– Ты, конечно, всегда был оригиналом, – вздохнула мама, – но нельзя же, чтобы ребенок размалевывал стены как заблагорассудится…

Дедушка приехал и привез с собой фотоаппарат, чтобы сфотографировать обои на память. Потом он отвел Лидию в кафе и угостил пирожными. Они долго говорили, и дедушка обещал купить Лидии мольберт и настоящие масляные краски, когда она немного подрастет.

Мало-помалу страсти улеглись: прошло несколько дней, и нарисованные джунгли Лидии разонравились. Многое хотелось переделать: вот если бы тогда под рукой были другие краски, если бы она не спешила… Так что мало-помалу она согласилась, что обои надо переклеить. Но узор, выбранный мамой, ей не нравился.

– Ты только посмотри, какие милые красные розочки! – уговаривала мама.

– Они не красные, они розовые, как поросята, – не сдавалась Лидия. – Розы такими не бывают.

Лидию отвели в магазин обоев, но и там ей ничего не понравилось: все было либо скучным, либо уродливым, либо слишком детским.

– Тогда покрасим стены, – решил папа. – Дешевле выйдет.

Тут, конечно, начался спор о том, какого цвета должны быть стены. Лидия хотела выбрать яркий цвет, но мама заявила, что яркие цвета режут глаз.

– А мне не режут! – возразила Лидия.

Наконец мама с папой сдались и разрешили Лидии самостоятельно решить судьбу комнаты. Любой цвет, лишь бы не черный. Но черный Лидии и самой не нравился: что это за цвет – и не цвет вовсе!

Так стены в комнате Лидии стали разноцветными: одна стена желтая, как солнце, вторая – голубая, как море, третья – зеленая, как лес, а четвертая – серая, как тучи.

Но где-то над кроватью, под слоем зеленой краски, были ее джунгли. И порой Лидии хотелось снова их увидеть, хоть ей и было уже целых двенадцать лет и тот детский рисунок наверняка показался бы ей ужасно нелепым. Дедушкин фотоаппарат сломался, так что даже фотографии джунглей не осталось. Теперь они жили только в ее воображении.

Дедушка сдержал слово: однажды, разворачивая рождественский подарок, Лидия увидела мольберт, кисточки, холст и настоящие масляные краски. Она чуть не заплакала от радости. Мольберт был из красивого темного дерева и латуни, и его можно было делать выше или ниже.

Но рисовать масляными красками оказалось совсем не просто. Красивые оттенки слились в грязно-бурую массу, которую Лидия попыталась стереть тряпкой, смоченной в терпентине[1], перепачкалась с ног до головы, рассердилась, выбросила испорченный холст в окно и набрала дедушкин номер.

– Я никогда не научусь писать маслом!

– Терпение, только терпение, – ответил дедушка. – Ты слишком торопишься. Масло очень долго сохнет. А если просветить картины Рембрандта рентгеном, то увидишь, сколько там слоев краски.

Да, терпения Лидии не хватало, но она обожала смотреть на картины. Когда ей удавалось уговорить маму и папу отвести ее в музей, то терпения не хватало родителям: перед понравившейся картиной Лидия могла стоять часами, хоть до самого закрытия.

Лидия сидела в своей комнате. Папа должен был прийти домой только через час, а мама возвращалась еще позже. Дома было совсем тихо. Сначала Лидия хотела позвонить Линн и обо всем рассказать, но потом передумала. Что рассказать – что птица украла ее карандаш?

– Ну и что? – ответила бы Линн. – Это, наверное, сорока. Они воруют блестящие предметы. Я читала. В сорочьих гнездах даже серебряные ложки находят.

И если бы Лидия стала объяснять, какая удивительная ей встретилась птица, то Линн только посмеялась бы над ней. А этого Лидии совсем не хотелось.

За окном слышались смех и удары мяча: соседские мальчишки, семилетние близнецы Хуан и Марко, играли во дворе. Топали они как целое стадо слонов. Их семья приехала из Аргентины, и мальчики то и дело пытались заговорить с Лидией по-испански. Она качала головой и разводила руками: не понимаю! – но их это не останавливало.

– ¡Hola! ¿Cómo estás? ¡Podés jugar con nosotros![2] – со смехом кричали они.

Линн шутила, что в Лидию влюбились сразу два аргентинца.

Иногда Лидия видела родителей Хуана и Марко: они проходили мимо ее дома во время воскресной прогулки. Папа был очень загорелым, серьезным и всегда носил очки от солнца. У низенькой и пухлой мамы были красные губы и длинные черные ресницы. Она обычно приветствовала Лидию кивком и улыбкой. Лидия кивала в ответ и жалела, что не знает испанского.

Смеркалось. Солнце, лучи которого золотили желтую стену в комнате Лидии, закатилось за лес. Она сидела в глубокой задумчивости. Четырнадцатое сентября – эту дату она запомнит надолго. В этот день все и началось.

Ночью Лидия проснулась от собственного крика. Ей снилось, что она лезет на необычайно высокое дерево, на верхушке которого качается птичье гнездо. Забравшись в него, Лидия увидела горку золотых монет, но стоило ей взять несколько штук в руку, как они превратились в перья. Тут она обнаружила, что и руки целиком покрылись перьями. Тогда Лидия стала лезть вниз по стволу, но пошел такой сильный дождь, что ее буквально смыло с дерева. В эту секунду она и проснулась. Блокнот! Она забыла свой блокнот на скамейке в парке! Не может быть! Это все из-за птицы. Уж что-что, а свои рисовальные принадлежности Лидия никогда нигде не забывала. Завтра альбом надо забрать, если никто его не взял. Хотя кто мог бы его взять? Ведь скамейка в парке – тайное место, и больше туда никто не ходит.

Блокнот Лидии

Когда папа Лидии завтракал, на столе всегда было одно и то же: поджаренный хлеб, сыр с очень резким запахом и газета, которую папа не спеша просматривал, прихлебывая кофе.

У папы были каштановые волосы и прямой нос. Он носил очки, но иногда снимал их, чтобы потереть глаза костяшками пальцев.

Лидия сидела напротив и пила чай. Время от времени папа задавал какой-нибудь вопрос и, якобы выслушав ответ, задумчиво кивал и говорил, что Лидия, скорее всего, совершенно права. Так было всегда: даже если Лидия отвечала какую-то ерунду, папа кивал и соглашался.

– Да, конечно, именно так. Устами младенца глаголет истина.

Но когда Лидия всерьез принималась что-нибудь рассказывать, папа мог перебить ее на полуслове:

– Послушай-ка, что тут написали! Пятьдесят восемь отделений почтовой связи будут закрыты за ненадобностью. А вот на интернет-сообщение выделено двадцать миллиардов крон. Что скажешь?

Уроки тянулись один за другим. Лидия рисовала завитушки в тетради по математике, в тетради по шведскому, на обложке учебника по истории. Где-то далеко, будто на другом конце длинного тоннеля, раздавался голос учителя. За окном светило яркое солнце, и полоска света, проникшая в зазор между шторами, тянулась до самой парты Лидии, словно указывая на нее. Выйдя на перемене во двор, Лидия вдохнула полной грудью, жадно глотая прозрачный осенний воздух. Голуби искали хлебные крошки, высоко в небе кружили чайки. Сизые голуби, белые чайки. Но Лидия думала только о черной птице.

– Лидия, ты что, оглохла? Ты не здесь?

Перед ней стояла рассерженная Линн.

– Ты почему вчера не позвонила?

– Ой, у меня такое приключилось! Вечером позвоню и все расскажу.

Наконец уроки закончились. Лидия едва ли не первой выбежала из школы, но никак не могла найти ключ от велосипедного замка. Когда она, обыскав все карманы, наконец нашла его, все уже разъехались. В парке тоже было малолюдно. Солнце пригревало, но дул прохладный ветер. Поднявшись по склону холма, Лидия вышла на любимую полянку и увидела свой блокнот. Сев на скамейку, согретую солнцем, она нежно погладила обложку. Все было как всегда: шелестела листва, щебетали птицы, жужжали пчелы. Трудно было поверить, что в этом тихом месте вчера случилось нечто необыкновенное.

Но что-то все-таки было не так. Лидия чувствовала это невидимое, едва заметное изменение всем телом, но не могла объяснить. Может быть, оттенок травы стал другим? Нет, и трава, и белые с желтым цветочки, и серый гравий, и зеленая краска на облупившейся скамейке – все было прежним. Может быть, запах? Лидия втянула носом предвечерний воздух и уловила слабый аромат – почти знакомый, но только почти. Он был словно не отсюда и будто напоминал о том, чего уже нет. Лидия жалела, что у нее не собачий нюх: так хотелось пойти по этому следу и разгадать загадку. Запах не был неприятным, но казался чужим, необычным. Лидия снова принюхалась. Аромат источал блокнот, который она держала в руках! Лидия стала осторожно перелистывать страницы. Кто мог оставить такой аромат? Вот досада! Лидия не любила, чтобы ее блокнот листали без разрешения.

Вот дельфин, вот девочка с факелом, вот дракон, а вот лошади с грязно-серыми от ластика ногами. Значит, и на них кто-то тайком смотрел? Какой-то чужак со странным запахом сидел на ее секретной скамейке и листал ее альбом?! Лидия сердито перевернула последнюю страницу и обомлела. Вчера она была пустой, а теперь… теперь там была надпись. В глазах потемнело, сердце застучало быстрей, дыхание перехватило. Лидия не сводила глаз с короткой надписи: всего несколько цифр и букв, но выведены они были таким затейливым, старинным почерком, что сразу и не разберешь. Наконец Лидия прочла:

18 сентября. 15:00.

И всё. Лидия дрожащими руками листала альбом, но больше ничего найти не могла. Господи боже мой, кто же мог это написать? И зачем? Восемнадцатое сентября… сегодня пятнадцатое. Через три дня. И что тогда произойдет? Послание явно адресовано Лидии, это же ее блокнот. Но о чем идет речь? О встрече? С кем и где? На этом месте? Вопросов было много. Лидия осторожно провела кончиками пальцев по странице с надписью. Буквы были выведены тушью и украшены изящными завитками – писала искусная рука. Кажется, примерно такие буквы Лидия видела в одной книге про Средневековье. Она поднесла альбом к лицу: да, пахла именно надпись – точнее, чернила. Именно этот аромат казался таким знакомым и незнакомым одновременно.

Издалека донесся звук церковного колокола: четыре часа. Вчера Лидия была на этом месте примерно в то же время, именно тогда начались чудеса: сначала птица украла карандаш, теперь вот это послание в альбоме. Лидия вспомнила, как она, бывало, сидела на скамейке и желала, чтобы это место и вправду оказалось волшебным. Последнее время это желание казалось ей смешным и детским. Но вот поди ж ты, чудеса и вправду начались. Необъяснимые происшествия. Или объяснимые? Ведь птицы порой крадут предметы, а надпись могла оказаться чьей-то шуткой. Просто у шутника необычный, очень красивый почерк. Но почему все произошло в течение одних суток? Наверное, события все же связаны между собой?

Голова едва не трещала от мыслей и догадок. Для начала надо определиться с двумя вещами. Во-первых: рассказать кому-нибудь о произошедшем или нет? А если да, то кому? Сперва Лидии хотелось вскочить на велосипед и покатить к Линн. Или рассказать маме с папой. Ведь, если подумать, произошло нечто жутковатое. Но Лидия сидела на скамейке и не двигалась с места. Ей могли не поверить. К тому же, как говорит мама, Лидия всегда идет собственным путем. У нее свои тайны. Значит, и это ее тайна, которую нельзя никому открывать, иначе все испортишь.

Второй вопрос был прямо связан с первым: приходить или не приходить сюда восемнадцатого сентября. Ведь речь, скорее всего, идет об этом месте. Можно ли отправляться на встречу одной? Мама предупреждала: никогда не вступай в беседу с незнакомцами! Любой из них может оказаться убийцей или насильником.

Но кто мог оставить такую надпись? Шутник? Привидение? Черная птица? Раз она умеет красть карандаши, то, может быть, и писать наловчилась? Хотя надпись была сделана не карандашом, а чернилами. Лидия улыбнулась: она представила себе черную птицу с карандашом в клюве и пером, выдернутым из собственного крыла, в лапе.

Нет, все-таки Лидии очень хотелось прийти в парк восемнадцатого сентября и встретиться – с кем? С кем бы то ни было. Пусть даже это рискованно. Может, спрятаться в кустах и посмотреть, кто подойдет к скамейке? Как старшая сестра Линн Фелисия, когда ей назначил свидание парень из интернета. Фелисия и ее подружка спрятались за кустом, чтобы посмотреть, симпатичный он или нет. Парень оказался так себе, и они убежали, даже не поздоровавшись. Это Лидии рассказала Линн.

Девочка никак не могла решить, что делать. Но до восемнадцатого оставалось три дня. Мало ли что произойдет за это время – может быть, все еще прояснится самым естественным образом. Или сверхъестественным. Лидия почувствовала, как по телу пробежала дрожь – то ли от страха, то ли от предвкушения приключений. Место, которое она знала как свои пять пальцев, уже никогда не станет прежним, и от этого девочке сделалось немного грустно – будто закончилась целая эпоха ее жизни. С другой стороны, начиналось что-то новое и неизвестное. Лидия посмотрела на свои руки: большой и указательный пальцы правой руки были в фиолетовых пятнах от фломастера, которым Лидия рисовала в тетради по математике. Но руки не дрожали.

Девочка закрепила блокнот на багажнике велосипеда и покатила прочь.

Музеи Европы

Лидия сидела в дедушкиной приемной. Он был врачом. В это послеобеденное время пациентов в очереди было довольно много. Дедушку очень ценили, хотя он был уже совсем не молод. Собственно говоря, ему давно пора было на пенсию, но он никак не мог перестать работать. И пациенты очень хотели, чтобы он продолжал их лечить. Единственным дедушкиным недостатком была медлительность – он совсем не умел спешить. Так что в приемной нередко вырастала очередь. На этот раз здесь собралась компания из двух пожилых дам, одного мужчины и Лидии. Она хотела показать дедушке крапивницу на руке.

Если не считать собственной комнаты, больше всего на свете Лидия любила дедушкину приемную. Все прочие комнаты ожидания были скучными, холодными, с жесткими стульями и неинтересными газетами на журнальных столиках. А дедушкина приемная больше напоминала уютную гостиную. Огромный диван, обитый пушистым зеленым бархатом, и кресла, в мягких подушках которых можно было спрятаться едва ли не целиком. Дубовый стол, книжный стеллаж и торшер с золотистой бахромой, излучающий мягкий, теплый свет. На стенах висели настоящие, написанные маслом картины. Лучшая из них располагалась над диваном. Она изображала бушующее море. Пенные волны вздымались над судном с изорванными парусами. По небу неслись черные тучи, в просвете между которыми виднелась ледяная луна, освещавшая свирепые воды. Дедушка как-то пояснил, что это работа художника-мариниста. Лидия обожала смотреть на нее. Картина была прекрасной и страшной одновременно. Глядя на нее, Лидия будто слышала гул бури и крики несчастных моряков, обреченных на гибель; она чувствовала, как ветер рвет одежду, а губы делаются солеными от морской пены.

Кроме этой картины на стенах приемной висели еще три. Одна изображала пасущихся на лугу коров, а две другие были портретами. Молодой человек в военной форме казался очень печальным, и, когда Лидия спросила дедушку почему, тот ответил, что все друзья этого молодого мужчины, скорее всего, погибли на войне. А может быть, он скучал по жене и детям. Второй портрет изображал женщину в красивом белом кружевном платье, которая обнимала детей – мальчика и девочку. Наверное, это была семья солдата? По крайней мере, так казалось Лидии. Дедушка кивал в ответ – конечно, очень даже может быть. У девочки, одетой в голубое платье, были вьющиеся каштановые волосы и взгляд, всегда устремленный на Лидию. В детстве Лидия воображала, что это ее старшая сестра. И каждый раз, когда она смотрела на портрет, девочка в голубом платье ловила ее взгляд.

– Сколько еще мне тут сидеть?

Лидия вздрогнула. Ворчливый голос принадлежал мужчине, устроившемуся на диване. У него были острый нос и недовольно поджатые губы. Пряди блеклых волос обрамляли лысину.

– Меня записали на определенное время, почему я должен сидеть и ждать целый час… – бормотал мужчина. – Он что, уснул, этот доктор?

Лидия покраснела от злости. Как он смеет так говорить о дедушке! Она почти уже собралась ответить, но вовремя вспомнила, что молчание – золото, подошла к стеллажу и взяла альбом «Музеи Европы».

В приемной не было глянцевых журналов: дедушка выписывал только серьезные газеты и «Шведский вестник медицины» – все люди любят читать статьи о болезнях, говорил он, а раз так, пусть читают правду, а не выдумки. Но Лидии не было дела до болезней. Ее интересовал только двухтомник «Музеи Европы», стоявший на нижней полке стеллажа. Тома были большие, в темно-красном переплете, и Лидии приходилось держать их обеими руками, чтобы не уронить. В этих альбомах были репродукции картин из самых разных музеев. Лидия рассматривала их так много раз, что почти сроднилась с ними. Здесь были рыцари в доспехах, гарцующие лошади, принцессы в удивительных нарядах, красавицы с веерами, пейзажи с замками и крепостями, марширующие военные и семьи, обедающие в старинных интерьерах. Здесь были фазаны и пасущиеся олени, блюда с фруктами и вазы с цветами, пухлые обнаженные купальщицы и ангелы, черти и люди с винными кубками в руках. Под картинами были комментарии, но Лидии они казались скучными, и она обычно читала только название и имя художника. И еще в каком музее хранится полотно.

Дедушка любил рассказывать Лидии об этих картинах.

– Это «Мона Лиза». Ее написал Леонардо да Винчи. Возможно, это самая знаменитая картина на свете. А что она говорит тебе, Лидия?

Лидия провела кончиками пальцев по гладкой бумаге. Репродукция была как будто вклеена внутрь страницы. Мона Лиза показалась Лидии самодовольной.

– Понятно, – ответил ей тогда дедушка. – А это картина Рембрандта. Смотри, как красиво лучи освещают мужчину, хотя фон на портрете темный!

Но Лидии больше нравилась другая картина Рембрандта: мужчины в черном стояли вокруг стола, на котором лежал труп со вскрытой рукой – даже сухожилия было видно.

– Это медицинское вскрытие, – пояснил дедушка. – А это студенты, которым предстоит стать докторами. Они вскрывают тело, чтобы посмотреть, что внутри и от чего умер больной. Когда я учился, мы тоже так делали.

Лидия долистала до любимой картины под названием «Рождение Венеры»: в огромной раковине посреди моря стоит девушка. Это Венера, рожденная из морской пены, слева от нее – бог ветра и богиня цветов, справа – еще одна богиня. Написал картину Боттичелли. Как-то раз Лидия попробовала нарисовать такую же, но это оказалось ужасно сложно.

Дедушка любил говорить, что, как только он выйдет на пенсию, они с Лидией поедут в путешествие по Европе и она увидит знаменитые музеи Парижа, Лондона и Мадрида. Картины в оригинале – это нечто особенное, добавлял он.

– А, Лидия! Заходи!

Дедушка приоткрыл дверь кабинета и пригласил ее войти. С некоторых пор в его приемной не было медсестры, и он сам вызывал пациентов, ожидающих своей очереди.

– Я пришел раньше! Сейчас моя очередь! – протянул ворчливый мужчина.

– Нет, сейчас очередь этой девочки.

– Иди, иди, деточка, – поддакнула одна из пожилых дам. – Все должно быть по правилам.

– Что это за приемная, здесь даже электронной очереди нет! – возмутился мужчина и хотел добавить что-то еще, но тут Лидия, несшая первый том «Музеев Европы» к стеллажу, споткнулась о край ковра. Книга выскользнула из ее рук и упала на ноги ворчуна, который прямо-таки завопил от боли. Девочка застыла на месте, не зная, что делать, а ворчун побагровел от злости.

– Смотри, куда идешь! У меня мозоли и вросший ноготь на ноге!

– Хорошо, что доктор рядом! – прыснула пожилая дама.

– Ой-ой-ой! Какие мы сердитые! – добавила вторая.

Лидия не смела даже взглянуть на мужчину. Не сводя глаз с девочки на картине, которая, как обычно, смотрела прямо на нее, Лидия поспешила в кабинет. Пока дедушка осматривал ее запястье, она рассказывала о происшествии в приемной.

– Если бы я читала еженедельник с комиксами, то ему не было бы так больно.

– Гранит науки… – рассеянно ответил дедушка. – А сыпь твоя пройдет, если будешь мазать мазью.

– Папа говорит, что у меня аллергия на краски.

– Глупости, – отрезал дедушка, выписывая рецепт. – С этой мазью сыпь пройдет за две недели. Без мази – за четырнадцать дней.

Лидия задумалась. Дедушка часто говорил замысловатые вещи. Но беспокоило ее другое: она не могла решить, стоит ли рассказывать ему о странных событиях в парке. Ведь пока еще это была ее тайна, о которой не знала ни одна живая душа. И еще Лидия не знала, стоит ли ей идти на встречу в парке. В одном она не сомневалась: дедушка не станет над ней смеяться, не скажет, что она все придумала.

– О чем ты задумалась?

Она пожала плечами. Наверное, надо рассказать, но не сейчас. Сначала надо хорошенько все обдумать. Так она и ответила.

– Сначала обдумай, потом расскажи, – согласился дедушка.

Сам он, по собственному признанию, был из тех, кто сначала говорит, а потом думает. И после жалеет.

Напоследок дедушка спросил, помнит ли Лидия, что в субботу они собрались в Национальный музей. Как не помнить! Лидия ждала этого вот уже несколько недель. Национальный музей – это, конечно, не музеи Европы, но пока и он сгодится. Лидия ходила туда уже несколько раз, но давно.

– Сначала в кафе, потом в музей? – предложил дедушка.

Но Лидия хотела начать с картин. Дедушка пообещал встретить ее на остановке автобуса в час дня в субботу, и Лидия стала прощаться, чтобы он поскорее принял того ворчуна, который никак не мог дождаться своей очереди. Заметив, что некоторые особо нетерпеливые могут и подождать, дедушка засмеялся, а потом добавил, что врач, конечно, не должен так говорить. Обняв дедушку – от него, как всегда, пахло какими- то лекарствами, – Лидия пошла к двери.

– Следующий! – объявил дедушка, и Лидия выскользнула из кабинета, стараясь не смотреть на хромающего ворчуна. Пожилые дамы куда-то отлучились.

Снова оказавшись в приемной, Лидия, как обычно, бросила взгляд на картину с дамой и детьми. Сердце застучало быстрее… Не может быть! Лидия отвела взгляд, а потом посмотрела еще раз. Все то же. Она огляделась по сторонам. В приемной не было никого, кроме нее самой. Вся обстановка была прежней, кроме одной детали. Дама в белом кружевном платье обнимала мальчика, а девочки не было. Неужели я сошла с ума, подумала Лидия. Ведь такого не бывает. Она подошла ближе. Может быть, кто-то закрасил девочку, пока Лидия была в кабинете? Нет, это было бы заметно. И краска не успела бы высохнуть – Лидия провела пальцем по полотну. Может быть, картину подменили? Повесили такую же, только без девочки? Лидия знала картину и раму как свои пять пальцев. Она чуть было не побежала к дедушке, но вовремя вспомнила, что в кабинете ворчун, которого ей совсем не хотелось посвящать в свои переживания. Девочка стояла перед картиной, не зная, что делать. Минута шла за минутой. В конце концов Лидия взяла куртку и вышла на улицу. Мимо спешили машины и пешеходы. Солнце скрылось за облаками. Все выглядело совершенно обычным. И в то же время все было иначе, чем прежде. Интересно, что сказали бы все эти люди, увидев то, что увидела Лидия? Видно ли по ее лицу, что она чувствует? Нет, все спешили мимо, не обращая на девочку никакого внимания. Вот мимо Лидии пробежал ее одноклассник, сказал «привет» и поспешил дальше как ни в чем не бывало. Как ни в чем не бывало!

Вечером Лидия долго сидела за своим столом, глядя на раскрытый блокнот с надписью. Сегодня семнадцатое сентября. Значит, завтра. На раздумья оставалась одна ночь и полдня. Хотя на самом деле Лидия уже решила идти в парк. Одна. Когда мама постучала в дверь, чтобы сказать спокойной ночи, Лидия захлопнула альбом и скользнула в постель. Мама присела на краешек кровати, обняла Лидию и спросила, о чем она задумалась и почему она такая бледная. Может быть, влюбилась? Лидия помотала головой. Мама засмеялась и стала о чем-то говорить, но Лидия не слушала. Наконец мама ушла. Лидия лежала в темноте наедине со своими мыслями. Так много вопросов – и ни одного ответа. Ночью девочка долго не могла уснуть.

Встреча

Без четверти три Лидия села на велосипед и поехала в парк. Папа спросил, куда она собралась – они ведь договаривались прогуляться и зайти в кафе.

– Мне некогда, – уклончиво ответила Лидия.

– Ладно, тогда прогуляемся завтра, – согласился папа, не интересуясь, куда она направляется, и на прощанье потрепал дочку по голове.

Иногда это даже хорошо, что папа не лезет в ее дела. Зато мама всегда выспрашивает всё до последней мелочи. Ветер дул в лицо, и Лидии приходилось налегать на педали. Доехав до холма, она остановилась, однако слезать с велосипеда не стала. После короткой передышки дыхание выровнялось, но сердце стучало быстрее обычного. Может быть, повернуть домой? Вдруг на скамейке сидит маньяк? Вдруг ее похитят? Ну почему Лидия не взяла с собой Линн, или папу, или дедушку… Хотя тогда пришлось бы все рассказать, а этого совсем не хотелось. Не время. Она огляделась по сторонам. По небу бежали сизо-черные облака, деревья качались и шумели на ветру. Еще не поздно передумать…

Но любопытство, как всегда, победило страх: один голос внутри предупреждал об опасности, а другой громко заявлял, что если Лидия сейчас уйдет домой, то будет жалеть об этом до гробовой доски. Такие приключения бывают, может быть, всего раз в жизни!

Она поднялась на холм, скользнула меж кустов к поляне – и резко затормозила. На этот раз скамейка не пустовала. Там сидел мальчик. Лидия даже рассердилась – ишь какой, уселся на ее скамейку! Но мальчик ответил приветливым взглядом. Он был высоким и худощавым, с черными взъерошенными волосами. На лице с заостренным подбородком блестели темные глаза. Он казался почти ровесником – может быть, на пару лет старше.

– Ты вовремя, – сказал он.

Лидия молча смотрела на него, не решаясь подойти ближе. Наконец отважилась спросить:

– Это ты оставил надпись в моем блокноте?

– Можно сказать и так.

– А зачем?

– Чтобы встретиться с тобой.

– А это зачем?

– Потому что ты – это ты и никто иной.

– Что это значит? Если шутка, то мне не смешно.

– Мне тоже, – невозмутимо ответил мальчик. – И это не шутка. Хочешь забрать свой карандаш?

Лидия уставилась на предмет, который держал мальчик. Потом бросила велосипед на траву, подошла ближе и выхватила карандаш. Он точно был ее. И марка, и выцарапанная буква «Л»… Уж что-что, а свои карандаши Лидия знала.

– Где ты его взял? – подозрительно спросила она.

– У тебя.

– Неправда! Его украла птица.

– Можно и так сказать, – ответил мальчик, чуть прищурив темные глаза.

– Ничего не понимаю! – покачала головой Лидия. – Ты что, птица?

В эту секунду она заметила, что ее собеседник и вправду похож на птицу – и формой лица, и глазами.

– Птица, рыба, а может, ни то ни другое… – рассмеялся он. – Хотя в чем-то ты права. И хорошо рисуешь. Но можешь научиться рисовать еще лучше.

– Кто тебе разрешил смотреть мои рисунки? – снова рассердилась Лидия.

– Мне надо было проверить, чей это блокнот, чтобы вернуть владельцу.

Лидия промолчала. Что тут скажешь!

Мальчик смотрел на нее, склонив голову набок. Потом достал коробочку с пастилками и положил одну в рот.

– Хочешь? – спросил он, протягивая коробочку Лидии.

Лидия пожала плечами. Почему бы и нет? Она протянула руку, и на ладонь выкатилась одна пастилка. Лидия не могла поверить глазам – пастилка была теплой и переливалась всеми цветами радуги.

– Какая странная… Может быть, не стоит?

– Как хочешь. – Мальчик пожал плечами. – Мне они нравятся.

Лидия положила пастилку на язык. Странный вкус: и сладкий, и соленый одновременно.

– Она действует примерно сутки.

– Что значит «действует»? – забеспокоилась Лидия. – Это лекарство? Я не больна.

– Нет, нет, ничего такого, – успокоил ее мальчик. – Потом поймешь.

– Послушай, – сказала Лидия, подумав. – Все, что происходило со мной последние дни… Ты что-нибудь об этом знаешь?

– А что с тобой происходило? – с невинным видом произнес мальчик.

– Только не притворяйся, что ничего не понимаешь! – Лидия снова стала сердиться. – Но пусть так. Не хочешь – не говори. Только имей в виду, что это моя скамейка. Так что убирайся!

– Полегче! – ответил мальчик. – Не злись. Просто я не могу сразу все рассказать. Я хотел вернуть тебе карандаш и проверить, в игре ли ты.

– Что значит «в игре»? Ничего не понимаю.

– Ты еще можешь передумать и все бросить.

Лидия задумалась. Что бы он ни имел в виду, ей не хотелось показаться трусихой.

– Нет, я в игре, – произнесла она наконец. – А как бы ты поступил на моем месте?

– Я тоже остался бы в игре, – серьезно ответил мальчик. – Но многие бросили бы. Хотя ты не такая, как все. Ладно, мне пора. Вот тебе подарок.