Тайна Лучкиных болот

Глава 9. Эпилог

Историю эту я услышала, когда гостила на Урале. Большая усадьба «Медвежий Яр» гостеприимно приняла меня, и подарила столько приятных вечеров, полных волшебных сказаний. Щедра та земля, людьми щедра, стоит в веках и столько ещё стоять будет.

…Мы с Шурой, молодой хозяйкой дома, сидели в большой комнате усадьбы на Медвежьем Яру. В печи перед нами так же, как и много лет назад перед Ваней и Глашей, трещали берёзовые угольки. Огненные блики играли по стенам, по старинной мебели, и по нашим лицам, придавая повествованию особенный колорит.

– Шура, ты так много знаешь про этот край…, – сказала я, когда рассказ о Лучкиных болотах был окончен и мне так хотелось посмаковать его послевкусие.

– Ну вот, со временем Лушкину топь стали называть Лучкиной, времени ведь много прошло, люди пересказывали эту историю несколько поколений, – продолжила своё повествование Шура, – А мне ли не знать этих историй… Моя бабушка была дальней родственницей этой бабушки Марфы, знахарки с хутора Малинники. Сколько вечеров я засыпала под бабушкины таинственные и затейливые рассказы! Этот, про Глашу и Ваню, один из самых любимых. Конечно, рассказывала его бабушка каждый раз по-разному, но он всегда заканчивался так хорошо и счастливо… хотя на протяжении всего рассказа я тряслась от страха и боялась, что в этот раз сказание пойдёт по другому руслу, и Глаша не выручит любимого, или страшное болотное чудовище их догонит. Но всё заканчивалось всегда хорошо, и жили они долго и счастливо…. А кузница Кочергиных чуть не до войны существовала, и даже сейчас на её месте можно увидеть останки каменного горна, потом поедем, я тебе покажу. Кочергиных несколько дворов было раньше в Бобровке, а сейчас только один остался, там дед Семён с бабушкой Анной живут, я думаю, что они и есть потомки Ивана и Глафиры Кочергиных.

На следующий день мы снова совершили конную прогулку по заросшей просеке, только теперь на красоту этих мест я смотрела по-иному. Воображение услужливо рисовало совсем другие картины, иные времена, давно минувшие дни… Вместо небольшого селения, где большинство домов превратились теперь в летние дачи и загородные дома уставших от суеты жителей большого города, я видела огромное село, протянувшееся по пригоркам над быстрою Койвой, когда на пригорке не было ещё белокаменной усадьбы. Вот пристань, где ждут парома несколько мужиков на подводах, а там, дальше, деревянный храм на небольшом холме, и кожевенная мануфактура… Вековой синий бор отделяет Бобровку от Лушкиной топи, и мне почему-то теперь не хотелось называть её на новый манер – Лучкиной… А там, дальше, теперь едва заметная, а в прошлом торная и езженая дорога до Старокаменки.

Мы с Шурой отпустили поводья, и лошади наши расслаблено шагали по заросшей тропе меж густого кустарника. Старый бревенчатый настил перевёл нас через небольшой звонкий ручей, и мы отправились дальше. Моя серая Эллада имела такой покладистый характер, и с чисто женским «недовольством» поглядывала на чёрного как ночь Шуриного Грома, которого та вела сильной рукой, неожиданной для её довольно хрупкого сложения.

– Шура, а ты Грома так сама назвала? – улыбнулась я, – Так звали коня Вани Кочергина, из твоего рассказа.

– Да, – гордо улыбнулась Шура, – Я же говорю, это моя любимая история…

Слева от тропы, среди густого высокого ельника, показалась большая круглая поляна, и Шура остановила Грома. Спешившись, мы осторожно пошли через канаву и высокую траву, оказавшись в центре поляны, у небольшой берёзовой рощицы, она была такая круглая… словно кто-то ею окружил нечто. Этим «нечто» оказался остов дома с провалившейся крышей и закрытыми ставнями окнами.

– Это Малинников хутор, – сказала Шура, и голос её прозвучал как-то благоговейно, – Я помню его ещё жилым. Тут старая Аксинья жила, нам с ребятами казалось, что ей точно сто лет в обед. Моя бабушка иногда посылала меня к ней, отнести гостинец и проведать, всё же родня, хоть и дальняя. Она ведала травы, к ней много людей ходило, с Кузнецово, и со Старокаменки бывали, но потом она перестала пускать, не могла уже помогать, потому что сама заболела. И меня перестали к ней посылать, мама сама ходила, или бабушка, а мне так хотелось с ними пойти… Я хотела её спросить… Не та ли она Аксинья, про которую бабушка рассказывала, ну та, что была внучкой Марфы. А если она – то расспросить её про всё, про Лушину топь, и про стальное. Но меня не брали к бабушке Аксинье, и вскоре её не стало, и тогда я у своей бабушки решила это спросить. Она рассмеялась и сказала, что теперешняя Аксинья той самой поди уж внучкой приходится, так давно это было.

– И после неё здесь никто не жил? – с сожалением спросила я.

Если представить, каким раньше был этот дом… Фигурный резной конёк на крыше, украшенные узорами ставенки, словно бы кружевные. Большая белёная печь – сердце дома, задёрнутые ситцевой шторкой полати, и прялка в углу с початым куделем…

– Нет, никто уже не жил. Не осталось больше Малинниковых в Бобровке. В Старокаменке ещё есть вроде бы кто-то с такой фамилией, но я точно не знаю, – ответила Шура, – А дом… кто ж пойдёт жить в ведьмин дом? Порой людям невдомёк, что ведунья-то и не ведьма вовсе. Вот бабка Марфа тогда спасла всех, так ведь получается!

– Так значит, что и в тебе течёт ведуньина кровь, – я провела ладонью по потемневшему от времени дереву, мы с Шурой стояли у самого крылечка.

– Ну, видимо так и есть, – рассмеялась Шура, – Только в наше время эта профессия не очень востребована!

Мы ещё немного постояли, слушая, как приятно шумит берёзовая роща, разросшаяся вокруг дома и словно бы заслонявшая его от остального мира. А потом отправились дальше, Шура обещала мне показать ту самую Лушкину топь, и старый настил, который теперь обнажился – болото иссохло, вода уходила в этот год сильнее, потому что погоды стояли очень сухие и ветреные.

Чуть придержав послушную Элладу, я обернулась, чтобы ещё раз посмотреть на дом. И мне показалось, что нет провалившейся крыши, и не зарос дом травою чуть не по самые окна! Вон он, фигурный конёк! И крылечко целое, и крыша его по-прежнему украшена искусной резьбой! А на крылечке стоит женщина… в светлой косынке, в синем платье и холщовом фартуке поверх… Мне думалось, что она улыбается нам вослед.