Тайна папок Йонсона

16

Дело, ради которого Нефедов прилетел в Женеву, было несложным, но не слишком приятным. Директор Центра просил Нефедова встретиться с одним из местных сотрудников ООН — итальянцем Серджо Борелли, который был хорошо известен в Центре, но вызывал там смешанные чувства. Борелли, весьма подвижный и говорливый молодой человек, имевший у начальства репутацию человека знающего и прилежного, был, по глубокому убеждению Нефедова, несколько поверхностным и не слишком обязательным. Когда-то они вместе работали в Нью-Йорке, но потом Борелли перешел на более высокую должность в Женеве, а теперь ему хотелось вернуться в Нью-Йорк, продвинувшись вверх еще на одну ступеньку. Директору его усиленно рекомендовал Тони Трапп, который и Нефедова просил содействовать с этом деле. Нефедов старательно уклонялся, но в конце концов ему было дано официальное задание побеседовать с Борелли и написать для директора и управления кадров конфиденциальное заключение. Разумеется, ни о какой конфиденциальности не могло быть и речи, так как Трапп через своих приятелей в кадрах на второй день узнает, что именно написал Нефедов. Придется дать заключение в обтекаемых формулировках, главное же сообщить директору устно.

Нефедов встретился с Борелли во Дворце наций, разговор их занял часа два. Серджо делился новыми идеями, говорил, что Центр должен более системно изучать связи транснациональных корпораций с политическими деятелями и организациями. Это было по существу правильно, но директор Центра всячески старался подчеркивать свою нейтральность и непредубежденность и тщательно избегал всего, что чересчур близко касалось опасных вопросов политики. Глядя на увлеченного Борелли с его плутовскими, чуть на выкате глазами, на его высокий римский лоб, на не сходившее с лица выражение готовности услужить, Нефедов знал, что тот делал акцент на политике специально. Ему было известно, что именно Нефедов в течение последних лет упорно продвигал эту идею в Центре, но встречал очень сильное, хотя и не всегда явное сопротивление. Трапп, одобряя ее в разговорах с Сергеем, наедине с начальством высказывался против.

— Расскажите лучше, — спросил Нефедов, сочувственно улыбаясь, но уклоняясь от определенных высказываний, — как дела с вашими виноградниками?

Борелли охотно переменил тему. Еще служа в Нью-Йорке, он купил виноградник сначала в Калифорнии, а потом во Франции. Снимая приличные урожаи, он с помощью наемных служащих изготовлял собственное вино, имевшее некоторый успех у торговцев, но еще не дававшее ему тех доходов, на которые он рассчитывал.

— Это очень хлопотное дело, — отвечал он. — Французская ферма в порядке, за ней присматривает брат, когда ему удается выбраться из Италии. На меня еще с нью-йоркских времен легла забота о калифорнийской плантации, но из Женевы за счет ООН редко удается пересечь океан. Если я с вашей помощью окажусь в Нью-Йорке, то нам будет много удобнее, да и вы можете рассчитывать на дюжину «борелли» в год.

— Не забудьте, что я предпочитаю белое, — в тон ему сказал Нефедов.

Борелли стал уговаривать его начать дегустацию в тот же вечер или максимум на следующий день, а узнав, что Нефедов занят, не слишком расстроился, зато попутно стал расспрашивать, с кем именно Сергею надо встретиться. Он обещал помочь в организации дополнительных встреч и был явно разочарован отсутствием откровенности со стороны своего бывшего нью-йоркского сослуживца.

Расставшись с Серджо, Нефедов поехал в отель «Иден», где он остановился.

Вечером Нефедов должен был ужинать с Максуэллом Картни, которого знал уже четверть века. Впервые Сергей встретил его в Нью-Йорке, когда работал над книгой о финансовом капитале. В то время Картни было уже под шестьдесят. Женившись на наследнице мультимиллионера Мишеля Соти, известного в прошлом парфюмерного короля, он со временем стал президентом, председателем правления и, по существу, главным хозяином «Соти интернэшнл». Французское имя и происхождение миллионов Соти давно уже представляли лишь исторический интерес.

Штаб-квартира корпорации и половина ее предприятий находились в Америке. В то время и Картни с супругой жил в Нью-Йорке, занимая весь верхний, тридцатый, этаж здания на Пятой авеню. С его просторной веранды, нависавшей над Центральным парком, можно было любоваться красочным небосклоном предзакатного Манхэттена, наблюдая, как пропечатываются на нем черные, светившиеся мириадами огней высотные здания западной части города.

Картни первый сумел по-простому объяснить Сергею, как живет средний американский мультимиллионер.

— Практически все текущие расходы мои и моей семьи оплачивает компания. Я имею в виду перелеты, домашнюю прислугу и прочее. К банковскому счету приходится обращаться, когда надо купить что-то крупное, например картину. Что касается карманных денег — тысяч двести в год, то есть то, что идет на неформальные обеды, ужины, театр, мелкие подарки, личные развлечения, — их я зарабатываю на бирже. Конечно, для этого надо уметь играть.

Это был приятный пожилой мужчина очень небольшого роста, теперь, наверное, уже совсем древний старик. Он вовсе не хвастался, а без экивоков рассказывал о своем житье-бытье молодому русскому, которому симпатизировал. Вечная улыбка на его лице, впрочем, мало кого обманывала, и если обманывала, то ненадолго. Жесткость его была известна и деловым партнерам, и подчиненным, и владельцам гостиниц, где он останавливался.

— Когда я первый раз прихожу в ресторан, то выстраиваю во фронт официантов во главе с мэтром и держу перед ними речь: «Друзья мои, — говорю я, — запомните: меня зовут Максуэлл Картни. Вкусы мои очень просты. Люблю кофе горячим, а мороженое — холодным. Следуйте этому правилу и будете довольны». После этого я могу рассчитывать на сносное обслуживание.

Достигнув шестидесяти пяти лет — срока отставки, установленного им самим, — Картни с женой уехал из Нью-Йорка и поселился севернее Женевы в особняке на берегу озера Леман. Когда умерла его жена Эдит, он остался единственным хранителем состояния, большая часть которого была передана благотворительному фонду «Мишель Соти». Этот фонд мало чем отличался от обычного инвестиционного треста: в его собственности сосредоточивались крупные пакеты акций ряда крупнейших корпораций мира, когда-то принадлежавшие самому Соти и его семье. Доходы от активов тратились на субсидии медицинским учреждениям и шли на исследования по борьбе с раком, СПИДом и другими заболеваниями. Картни был президентом фонда и строго следил за его делами…

Пора было одеваться к ужину. Нефедов еще раз побрился, тщательно завязал галстук, вытащил из чемодана заготовленный сувенир и вышел из номера. Пройдя два квартала по Рю-де-Лозанн, он свернул направо, переулками добрался до набережной, названной в честь президента Вильсона, и вошел в фойе фешенебельной гостиницы «Пале Вильсон». Навстречу ему, оживленно разговаривая, смеясь и жестикулируя, в группе американцев шел Серджо Борелли. Итальянец смотрел куда-то в сторону и, казалось, его не заметил.

Нефедов выждал несколько минут и вошел в зал ресторана. Метрдотель провел его к столику у колонны, где величаво восседал в одиночестве седой восьмидесятилетний старик с вечной приветливой улыбкой.

— Рад вас видеть после стольких лет, — сказал Картни. — Что будете пить? На ужин предлагаю лососину и утку. Здесь это делают отлично.

К ним подкатили столик на колесах, на котором покоился целый лосось. Отрезав от него несколько тонких ломтей, официанты разложили их по тарелкам, обложив мелкими зелеными каперсами. «Миллионеры едят почти то же, что и простые смертные, — подумал Нефедов, — но должны убедиться, что это действительно лососина и что она не осталась со вчерашнего банкета конкурента».

— Женева мне положительно нравится, — сказал Кар-тни. — Здесь тихо и спокойно, и всего час лета до Парижа или Милана.

С необычайной для старика скоростью он поглощал поданную рыбу.

— Итак, у вас есть ко мне дело? — спросил он после обмена последними политическими новостями.

— Да, — отвечал Нефедов. — Мне стало известно, что фонд «Мишель Соти» недавно продал акции некоторых компаний. Я интересуюсь этими компаниями, и у меня есть несколько вопросов.

— Какие фирмы вас интересуют?

— ВВФ.

Картни внимательно разглядывал утку, которую официант вынимал из гриля, следил, как утку разрезают, кладут жареный картофель, морковь, зелень. Наконец официанты удалились.

— Бизнес мешает пищеварению, — заметил старик. — В моем возрасте самое главное — сохранять хороший аппетит. О делах потом.

Нефедов знал, что Картни мог говорить о делах где угодно. Значит, он не считал обстановку ресторана располагающей для подобной беседы.

Последовали мороженое для Сергея и персики, прокипяченные в коньяке, для его сотрапезника. Миллионер с годами явно не терял вкуса к жизни.

После ужина Картни предложил поехать к нему на виллу, выпить кофе и продегустировать редкие ликеры. Они сели в ожидавший у входа в гостиницу «мерседес» с шофером и через десять минут въехали в ворота усадьбы. Фасад трехэтажного дома был подсвечен прожекторами, скрытыми у подножия кустов, окаймлявших площадку перед домом. Дворецкий широко распахнул дверь, и они прошли в большое помещение библиотеки на первом этаже.

— Здесь нам будет спокойнее, — сказал хозяин.

Стены снизу доверху были уставлены книгами в богатых, сделанных на заказ переплетах. В одном из углов стояли просторный письменный стол с многочисленными стопками бумаг и большое плетеное кресло черного дерева. Сергей подошел к мраморному камину с нимфами. На полу стоял майоликовый горшок с ветвями цветущей вишни. Над камином висел оригинал Ренуара — большой портрет купальщицы. На столике справа раскосая балерина — статуэтка Дега.

— Зачем вам знать о ВВФ? — спросил напрямик Кар-тни, когда они уселись в кресла и приступили к дегустации.

— Мне известно, — отвечал Нефедов, — что его акции скупают, я знаю посредника, но не знаю, кто за ним стоит. В мире идет бурная транснационализация, о последствиях которой можно дискутировать, но она бесспорно опасна, когда затрагивает военную промышленность. Пройдет еще несколько лет, и нами будут править торговцы смертью. Если уже не правят.

Картни отпил глоток «гран-марнье». Это был особый образец, присланный ему как знатоку на пробу.

— Не знаю, откуда вам стало об этом известно, — заметил он, — но, как видно, у вас есть свои каналы. Не стану отрицать, ко мне действительно обращались с предложением продать наши активы в ВВФ. Но должен сказать, что я пока еще не дал согласия.

Сергей удивленно поднял брови.

— Вот видите, — продолжал Картни, — ваш источник несколько поторопился. А я не спешу. На то у меня есть разные соображения, в том числе и сентиментального свойства. Когда я был молод, у меня был пистолет, подарок отца, производства одной фирмы, впоследствии купленной ВВФ. Этот пистолет как-то спас мне жизнь. Не будем вдаваться в детали, но я всегда полагал, что должен оставаться верным бизнесу, который продлевает мне жизнь.

Картни раскурил большую сигару. Нефедов отказался.

— Вот видите, вы бросили курить. Должно быть, курение мешает вам жить. А меня отец, мать и господь бог сотворили таким, что вино и курение идут только на пользу. Поэтому я никогда не расстаюсь и с акциями двух очень крупных компаний: «Дистиллере» — производителя шотландского виски и «Рейнолдс» — гиганта табачного дела. Еще кофе?

— Спасибо, мне достаточно, — отвечал Нефедов.

— Боитесь, что спать не будете? А у меня и акции кофейных фирм тоже имеются. Ха-ха!

«Благотворительный фонд «Мишель Соти» подходит к вопросам здравоохранения комплексно», — подумал Нефедов.

— Но «Клейтон Бэринг энд К°» — не покупатель, а посредник, — заметил он вслух. — Кого же он представляет?

— На выяснение этого обстоятельства я потратил немало сил, хотя времени было в обрез, — отвечал хозяин дома. — Меня поводили за нос, но я нашел то, что искал.

И теперь я почти уверен: акции ВВФ останутся в нашем фонде. Хотя предложенная цена дала бы фонду немалый выигрыш.

Сергей почтительно глядел на старика, не решаясь его торопить.

— Мне не хотелось бы вас разочаровывать, — сказал Картни, прерывая молчание, — но я не могу удовлетворить ваше любопытство. Дело, которым вы занялись, крайне опасно, в том числе и для вас лично. Кроме того, я связан словом. Те, кто раскрыл мне источник интереса к ВВФ, боятся потерять доверие, которым ныне пользуются. Это было бы непростительно и для них, и для меня.

Нефедов в досаде сжал губы. Он обдумывал, сделать ли еще один шаг.

— Как вы относились к Нордену? — спросил он, решившись.

Старик поднял на него глаза и несколько минут внимательно всматривался, как бы читая его мысли.

— Вы полагаете, что это имеет отношение к делу? — спросил он с сомнением в голосе.

— Я бы не исключал этого, — твердо сказал Сергей.

Картни поднялся с кресла. Нефедов тоже встал.

— Я бы дал вам совет, — сказал старик. — Не торопитесь. Все должно происходить естественно. Придет время, и все тайное станет явным.

«Мерседес» вез его обратно в «Иден», а Сергей думал о том, что на сей раз ему не повезло и казавшееся простым дело вновь усложняется. Из-за кофе и из-за размышлений о том, что же дальше делать, он провел ночь отвратительно, встал рано и перед завтраком прошелся по набережной. Прогулка освежила его. Он решил прокатиться на пароходике по озеру.

Позавтракав, он зашел в номер за плащом. Красная лампочка на телефоне мигала. Он поднял трубку. «Вам посылка», — сказала телефонистка. Он спустился вниз и взял у портье сверток. Обратный адрес — «Фонд „Мишель Соти”». Разрезав край пакета, Сергей вынул из него книгу: «Брет Гарт. Рассказы». На обложке были изображены четыре молодых ковбоя в широкополых шляпах, узких брюках и старомодных пистолетах у пояса. В книгу была вложена записка:

«Дорогой Серж! Посылаю Вам своего любимого Гарта. Книга только что пришла от издателя, и, проглядывая ее на ночь, я подумал, что она Вам окажется полезной. Первая же строчка «Млисса» навеяла на меня воспоминания. 1 февраля 1945 года, незадолго до конца войны, я оказался неподалеку от тех мест, где происходит действие этого рассказа. Двадцать дней я провел в Лос-Аламосе. Тогда передо мной раскрылась истина, о которой я не подозревал, но которая стала вскоре широко известна. 2 апреля, незадолго до смерти Франклина Рузвельта, я сделал в своем дневнике запись. Я часто потом вспоминал о ней. Открыв сегодня ночью дневник, я вновь прочитал ее: «Когда-нибудь люди пожалеют о научном прогрессе, как Фауст о сговоре с Мефистофелем». После Хиросимы я испытывал постоянное беспокойство по поводу ящика Пандоры, грозящего человечеству сначала невиданной милитаризацией, а затем и гибелью. Мои друзья старались разубедить меня.

Через четыре года 16 апреля я узнал, что Советский Союз тоже владеет секретом атомного оружия. Я написал письмо президенту, умоляя его договориться о приостановке дальнейшего движения по роковому пути. Хорошо помню тот день, когда я получил его ответ. 8 мая в 18 часов почтальон принёс мне письмо из Белого дома. Президент был любезен, тепло вспоминал наши встречи, убеждал меня, что бомба нужна для того, чтобы не было больше войн, подобных закончившейся совсем еще недавно.

Итак, перечитайте Гарта, и да будет с Вами мир. Искренне Ваш Максуэлл Картни».

Сергей сунул книжонку в карман и поспешил к пристани. Пароходик тронулся через минуту после его прихода, и Нефедов мысленно выругал Картни, из-за которого чуть было не пропустил прогулку по любимому маршруту.

«Лебедь Женевы» шел по правому берегу Лемана, заходя в один поселок за другим. Вскоре на пристанях появились французские ажаны: кончилась швейцарская территория. Еще через час начнется Италия.

Со сменой границ менялась архитектура сельских домиков, но мир этот казался застывшим. «Ничего-то здесь не изменилось за те годы, что я не был», — подумал он. Этот уголок Европы оставался самим собой, бросал вызов прогрессу, разве что автомобили у крестьян стали мощнее. Эти не торопились вступать в сделку с дьяволом.

Мефистофель… Он вспомнил записку Картни и вытащил из кармана плаща книжку. Открыв ее, прочитал первую фразу:

«Как раз в том месте, где Сьерра-Невада переходит в волнистые предгорья и реки становятся не такими быстрыми и мутными, на склоне Красной горы расположился Смитов Карман».

Итак, Картни был той весной в Лос-Аламосе. Да, он ведь служил в американской армии, имел чин полковника. В те годы многие бизнесмены имели воинские звания. Оказывается, старик Картни уже сорок лет беспокоится за цивилизацию — дольше, чем большинство его сверстников. Но при чем тут Брет Гарт?

На озере поднялся ветер. Откуда-то набежали тучи. Нефедов упорно сидел на открытой палубе, хотя большинство пассажиров ушли в закрытые помещения. Можно спуститься в ресторан, но сидеть за кружкой пива и из окна взирать на склоны Альп скучно.

«Первое февраля сорок пятого…» — вспомнил он строчки из записки Картни. Какая точность! Кстати, Лос-Аламос находится в пустыне Нью-Мексико, что довольно далеко от Сьерра-Невады и Смитова Кармана. Что Картни делал тогда в Лос-Аламосе двадцать дней? Беседовал с учеными, раскрывшими ему страшную силу изобретенного ими оружия? Он вел дневник, у военных его профиля было достаточно времени для размышления. Женитьба, возвышение, богатство пришли позже. А тогда он записывал мысли, возникшие за день. «Второе апреля»… Почему именно второе, а не пятое или четырнадцатое? Ведь Рузвельт был еще жив, беспокоиться, казалось бы, было еще не о чем. Нет, Картни уже тогда понимал, что будущее таит в себе большие опасности…

Когда пароходик подходил к Лозанне, шел уже сильный дождь. Сергей сошел на пристань и, жалея, что не взял зонтика, быстрым шагом дошел до вокзала. Поезд на Женеву отправлялся только через час. Нефедов сидел в баре, пил пиво и глядел в окно на мокрый перрон.

Оказывается, Картни знал Трумэна и даже переписывался с ним. Прошло четыре года, прежде чем он решился послать президенту мольбу о прекращении только начинавшейся атомной гонки. Эти даты врезались в старческую память: шестнадцатого апреля он послал письмо, а ответ получил восьмого мая. Не быстро ответил президент, но вежливо. Должно быть, уже в те годы молодой Картни давал деньги в кассу демократической партии. А почтальон принес письмо в шесть вечера. Теперь почтальоны в Америке ходят только по утрам. Но то письмо от президента, должно быть, имело штамп «Специальная доставка», и его могли принести когда угодно.

Подошел женевский поезд. Сиденья были удобные, не то что в том лондонском вагоне несколько дней назад. Как он обрадовался тогда списку фирм, у которых через «Клейтон» скупались акции ВВФ. И вот теперь этот старик уперся. Чего-то боится. Отговаривается давнишними антиядерными убеждениями. Тем более должен был бы помочь.

В Женеве дождь был мелким и противным. Пришлось взять такси, чтобы не промокнуть окончательно.

Поздно ночью, растянувшись на диване в номере гостиницы, он спал, но сон был тяжелым. Ему продолжали мерещиться цифры в письме Картни: первое февраля сорок пятого, двадцать дней, второго апреля… И первая фраза: «Как раз в том месте, где Сьерра-Невада переходит в волнистые предгорья…»

«Минуточку, — сказал себе Сергей, проснувшись, как от толчка. — В письме сказано «первая строчка», а не первая фраза. А вдруг — шифр? Попробуем-ка». Он встал и зажег свет. Написал строчку на листе бумаги.

Допустим самое простое: цифры обозначают порядковый номер букв в первой строчке. Тогда один — это «к», два — «а», сорок пять — «л», двадцать — «ь», два — «а», четыре — «р». Кальмар? Допустим, а дальше? Четыре — это «р», шестнадцать — «г», четыре — опять «р», еще четыре — еще «р», восемь — «т», пять — «а», шесть — «з». Итого «ргрртаз». Полный абсурд.

Надо менять метод. Первая строчка указана прямо. А затем: «Через четыре года». Это может значить — на странице четыре.

Нефедов открыл на четвертой странице. Шестнадцая строчка, четвертое слово — «под». Восьмая строчка, пятое и шестое слова — «Сан-Франциско». Итак, «Кальмар под Сан-Франциско».

— Спасибо, старик! — сказал Нефедов вслух. — Все-таки я тебя убедил.

Погода была неважной. Мостовые высохли, но низкие тучи на большой скорости неслись над городом и аэропортом Куантрэн. Невзирая ни на что, самолет компании «Свиссэйр» принимал пассажиров на борт. Усевшись на свое место, Сергей обрадовался, увидев в кинопрограмме полета старый боевик о Джеймсе Бонде. Цирковые фокусы агента 007 его успокаивали. После кино подадут обед, он поспит, проснется, а под крылом уж появится Лонг-Айленд. Самолет пересечет Куинс, развернется над океаном и, пролетев совсем низко над пляжами Бруклина, сядет в аэропорту Кеннеди. Все это было хорошо знакомо и много раз испытано.