Тайна старой леди

ГЛАВА 8

Мы вышли из курилки. В коридоре уже никого не было. Рабочий день закончился и все разошлись. Вдвоем спустились в лифте, и вышли на улицу. Подошли к моим.

— Мама, папа, это Ярослав. Он предложил подвезти нас до гостиницы. Вы как?

— Мы «за» — уже прохладно. Очень приятно, Ярослав. Я Виктор Александрович, Виктория Львовна.

— Прошу вас в машину, — раскланялся парень.

В машине они разговорились. О том, кто есть кто, о планах на неделю. Я помалкивала… Когда доехали и все вышли из машины, Ярослав предложил отвезти нас с Лизой до общежития. А когда мы отказались по той причине, что еще посидим в ресторане и поужинаем, то он объявил, что тоже еще не ужинал и если мы не возражаем… В общем, в ресторан вошли все вместе. Разошлись вымыть руки, сели за столик. Лиза посматривала на меня и тоже молчала. У подошедшего Ярослава на волосах остались капли воды — очевидно, он вымыл рот с мылом, а заодно и умылся.

Говорили в основном мужчины. Папа рассказывал о нашем городе, о том, что они с мамой пробудут в Питере до моего Дня рождения. Ярослав обещал пригласительные билеты на бал. Рассказал в свою очередь, чем занимается он и упомянул проект, в работе над которым я буду принимать участие. Папа заинтересовался парковкой, и они живенько обсудили все ее плюсы.

А я внимательно рассматривала его. Впервые так внимательно и не спеша. Отмечала его общий приятный вид, физиономию свежевыбритую, дорогой костюм со свежайшей рубашкой и красивым галстуком. Готовился… опять стоял полчаса перед зеркалом? Ждал меня там… Глаза у него такие красивые, губы… — уговаривала я себя и не понимала почему, не раздумывая, не могу сейчас согласиться на его предложение? Тогда, после того поцелуя, я согласилась сразу, а что же сейчас, когда узнала все про то, как он ко мне относится и как старался сблизиться со мной, не могу?

Я помнила его тода… еще как помнила. Как можно было не знать кто это — Ярослав Рассохов? По универу ходили легенды о его похождениях, сплетни носились со скоростью лесного пожара — вчера он ушел из клуба с двумя девушками, потом с тремя одновременно… Обсуждая это и комментируя, некоторые девочки мечтательно закатывали глаза — такой парень…! Привязать к себе, само собой, не получится, но просто разок замутить с ним, чтобы было что вспомнить потом… После года затишья безо всего этого, после его успехов на архитектурном поприще, я как-то… да мне тогда было все равно! А сейчас? Я поняла, что он не изменился… для него это нормально, наверное — любить одну, а в это время с другой… Разочарование и еще что-то… ужасно неприятный осадок какой-то от его рассказа про Яну — вот что я чувствовала. Разве это любовь? Так… желанный трофей… приятный фон.

Мы уже встали и собрались прощаться, когда Ярослав попросил папу уделить ему несколько минут. У меня вырвалось:

— Зачем?

Он медленно кивнул мне и, повернувшись к папе, сказал:

— Виктор Александрович, я люблю вашу дочь и прошу вашего разрешения встречаться с ней, если она ответит мне согласием.

Я зажмурилась. В свете того, как я все видела, это звучало фальшиво… лучше бы он не говорил ничего. Папа ответил, что он не против, если я все же отвечу согласием. А я открыла глаза и жалко улыбнулась. Ярослав смотрел на меня и выражение лица у него менялось. Он тоже кривовато улыбнулся и спросил: — Я опять поспешил, Аринка? Прости. Я не буду тебя торопить, зря я это, да? — Он заглядывал мне в глаза, что он там выискивал? А я поняла, что не хочу сейчас всего этого и просто боюсь расплакаться. Вот сейчас, именно в этот момент — не хочу ничего!

— В общежитие? — спросил Ярослав.

— Аринка сегодня у нас поспит, на диване. Мы соскучились, поговорим вечером. Завтра выспимся — выходной же, — сказал папа. Ему сейчас, наверное, было спокойнее, когда я была на виду.

Ребята ушли, а мы поднялись в номер. Я села на диван, пошарила рукой по обивке, зачем-то поскребла ее и печально проговорила:

— Извините, но… я не могу. Он мне тогда очень понравился… очень, и если бы не то «аллилуйа»… Что-то тогда сразу изменилось, хоть он потом и объяснил все убедительно. И знаете — он сейчас рассказал, что я уже год ему нравлюсь и просто фантастика, что он делал, чтобы обратить на себя мое внимание. И бал этот в мой День рождения для меня, а я — королева, и практика — для меня, и проект — чтобы я оценила его. И все это время он спал с этой Яной, настойчивой и удобной — для здоровья. Ему было просто удобно… А меня тянет к нему… Это та же физиология, что и у него к ней? Мне противно, папа, себя противно от этого. Если он уже любил меня, то как такое возможно — с ней? Это какое-то извращенное мышление. Он что, думал что я пойму это?

Может это у вас нормально — у мужиков, а я просто полная дура, максималистка? Но я так чувствую! А сейчас я смотрю на него и хочу, чтобы всего этого не было — ни поцелуя, ни курсовой, ни ужина сегодняшнего. И мне невыносимо, что придется ему что-то говорить. Он не такой уж и плохой, наверное, и мне не хочется его расстраивать. Или он не очень расстроится? Он же не мог, и правда — любить меня, а с ней… Он же не просто… для здоровья. Он же целовал ее, что-то говорил… Если это не мешало ему раньше… Что вы молчите? Я должна дать ответ ему и Серхиасу. И тянуть нельзя. Я не знаю, что делать. А можно мне уехать куда-нибудь в глухую деревню, в Сибирь, например?

— Похоже, что это будет единственно возможный вариант, Риша.

— Что ты такое говоришь, Витя? Объясни ты ей, что это просто такая у…

— Я-то понимаю, что не криминал, но звучит и правда не очень… Мать! Я что — должен убеждать свою дочь, что это правильно, что это норма? Зачем он вообще тебе это рассказал?

— Она при мне поцеловала его сегодня, показала, что они близки…

— Аринка, он понимает, что ты его пока не любишь, готов ждать, ухаживать. Правда ведь, он тогда только надеялся на что-то между вами, а теперь с ней все кончено. Ты ревнуешь его к этой девушке, значит, он тебе не безразличен. Ревность — это и есть одно из проявлений любви, ты…

— А что чувствуют, когда ревнуют, мама?

— Боль… мучительную душевную боль, — ответил папа.

— А мне просто неприятно. Нет — противно до омерзения. Давайте спать, а? Утро вечера мудренее.

Меня уложили на диване в гостиной номера, и я старалась уснуть. Если бы не выговорилась — не уснула бы вообще. Родители бубнили в спальне, и так уютно это было, так успокаивало… Как будто я дома. И словно Ярослав где-то далеко и не требует ответа. И разочарование так сильно не травит душу, а какое я вообще имею право обижаться на него? Меня тянет к нему, несмотря на то, что он такой… И гадко от этого и неспокойно. Плохо, в общем. А я не хочу, чтобы было плохо, а оно будет, потому что любовь ко мне не мешала ему делать это с ней, а значит и в будущем… он такой, он привык… а-а-а… спать… спать.

Это воскресенье мы с родителями не расставались. Простояв в длиннющей очереди, попали в Эрмитаж на выставку холодного оружия и исторического костюма. Обедали в гостинице и потом вместе восхищались каменными узорами убранства Спаса на Крови. После зашли поужинать в блинную, и угощала я — блинами с икрой, с семгой и еще с алтайским медом — изумительно вкусным. Пили травяной чай… Я все оплатила своей картой — эти деньги просто жгли мне руки. Назавтра договорились, что они подъедут к университету и мы пойдем покупать наряды мне и Лизе, или не пойдем — бал не вызывал уже никакого энтузиазма.

Я в этот день не хотела думать ни о чем, устала от всего этого, что ли? И Лизе позвонила, что опять заночую с родителями — им так спокойнее, а еще я знала, что утром меня будет ждать Ярослав. Не хотелось его видеть. Зачем я вообще тогда ему позвонила? Тянуло что-то внутри, все-таки обида? Или вина? Гнала мысли о нем, как могла.

Утром пришлось вставать очень рано и долго добираться до места учебы. Лиза прихватила мою сумку и ждала меня возле раздевалки. Ярослава я не увидела и вздохнула с облегчением.

После пар мы с Лизой ушли, не зайдя в мастерскую. Готовиться к занятиям будем вечером. Я в гостинице, а она в общаге. Родители настаивали, чтобы я пока пожила с ними.

В вестибюле ждали папа и мама, а на улице возле машины — Сергей. Я тяжело вздохнула и повела родителей к нему.

— Папа, мама, это претендент на мою руку и сердце — Серхиас. Серж, это мои родители — Виктор Александрович и Виктория Львовна. Я так понимаю, что с платьями сегодня ничего не получится, Лиза, извини. Я не знаю, насколько откровенным будет разговор при тебе.

Лиза ушла на маршрутку, а мы стояли и смотрели друг на друга. Заговорил Сергей:

— Нам, наверное, нужно поговорить? У вас есть предложения, где это лучше сделать?

— Нам бы без лишних глаз и ушей, — ответил папа, — давайте куда-нибудь в сквер. Сейчас холодно, там никого нет.

До сквера доехали в машине Сергея, вышли… В воздухе стоял пряный кленовый запах… Все дорожки были укрыты желто-красно-зеленым ковром — дворники не успевали убирать всю эту красоту. Пока шли вглубь сквера, я собрала маленький букет из особенно красивых и разноцветных листьев… нервничала. Потом папа неожиданно остановился, вынул из кармана куртки бабушкино письмо и молча подал Сергею. Тот взял его и начал читать. Читал до конца. Потом так же молча смотрел на папу, очевидно — обдумывая ответ.

— Я наследник другого феода. Вашего ныне не существует, как самостоятельной единицы — он расположен в центре королевства и был присоединен к дворцовой территории. Все, что здесь написано о перевороте — правда. Все случилось из-за женщины. Но в том, что случилось, изрядная доля ее вины — ей следовало вести себя иначе. Пошла цепная реакция. Даже если кто-то и осуждал — вынуждены были в силу клятвы верности монарху выступить на защиту его интересов. И я ни в коем случае не осуждаю своих или ваших предков — просто отмечаю.

Кроме меня, у отца еще трое сыновей. Если вы категорически против того, чтобы Арианна ушла туда со мной, то я в состоянии обеспечить ей достойную жизнь и здесь. Я легализован в вашем мире, обеспечен. Сейчас живу у товарища, но уже приобрел участок на берегу озера рядом с ним. Большой участок. Мне тяжело жить в городе, и я думаю, что Арианне было бы приятно спроектировать и построить свой собственный дом, не ограничивая себя в средствах. Здесь я вполне способен защитить ее, если она станет моей женой.

Меньше всего я хочу спешить и настаивать, но ваш феод — собственность короля. Ваша мать была права — они не справляются. Поэтому Арианна нужна там. Это вопрос времени. Когда ей исполнится двадцать, ее заберут. Бэлле не следовало приглашать ее к себе. Ее могли увидеть не только мы.

Постоянного надзора за престарелой леди не было, но так случилось, что Арианна попала в поле зрения Алекса. Он увидел ее, выяснил, где она учится, дал знать нам. У него есть связи в благотворительном комитете. Это он предложил нам «курировать» студенческий бал. Нет ничего плохого в том, что мы подошли к ней. Я не настаивал ни на чем, просто рассказал, как обстоят дела, и что я чувствую к ней. И просил один поцелуй, чтобы мы определились в своих чувствах. Поверьте — он скажет ей обо всем.

Я хотел бы забрать ее туда… Вы не знаете, чего она лишается. Даже срок жизни несопоставим со здешним — мы живем в несколько раз дольше — высшая аристократия, подпитываясь через свою вторую сущность от силы наших земель. Но я понимаю, что реальная опасность существует. И готов оставаться здесь, с ней, пусть это и сократит нашу жизнь. А возможно — вскоре что-то изменится там. Я не хотел поднимать этот вопрос, пока не уверен, что мы с вашей дочерью обретем любовь. Прошу лишь о поцелуе, он решит все.

Папа прокашлялся: — Она ничего не чувствует к вам. Поэтому ваши слова о поцелуе и его действии звучат подозрительно. Это похоже на принуждение через внушение. Любовь не вспыхнет в одно мгновение — это нереально. Значит, дело в чем-то другом.

— Ваша дочь — не человек. Именно так появляются чувства у нас. На балу мы впервые видим друг друга — за редким исключением. Сначала мужчина ощущает исключительно притягательный запах девушки. Говорит ей об этом. Там не сомневаются — знают, что это правда. И она там же, в присутствии своих родителей, дарит свой поцелуй. Он скажет им обоим обо всем. Такова наша природа. Нет длительного периода ухаживаний, притирания, сомнений, узнавания. Любовь вспыхивает, как огонь. Зажигает мгновенно. И уже нет никакой неуверенности, все предельно ясно и понятно. Что в этом плохого или неестественного?

Правда, есть один момент, и я обязан озвучить его — первый поцелуй будит чувственность невесты. Консумация союза становится необходимостью для обоих. Если невеста принимает родовое ожерелье, это уже заключение брака на ментальном уровне. Она становится женой и уходит с мужем.

— Я против! — мама нервно ломала руки, — это дикость, я категорически против! Сначала настоящая регистрация брака, это же необратимо. А если что-то пойдет не так, ну, я не знаю… Я не отпущу, вы что, с ума сошли? Виктор, скажи! Мы вас совсем не знаем, куда она пойдет? Где ее потом искать? Почему мы должны верить вам на слово, вдруг все не так и что? Я буду смотреть, как уводят моего ребенка, чтобы… Виктор, не молчи! Это бред, гнусность какая-то, грязь!

— Успокойся. Никто ее никуда не уводит. Мы просто разговариваем. И ты что, потеряла невинность после нашей свадьбы? Мы тоже не стали ждать регистрации. Речь сейчас идет не об этом.

Я фигела от всего происходящего. В последнее время степень откровенности между мною и родителями зашкаливала. Я недавно и представить себе не могла, что мы можем запросто обсуждать такие вещи. Не симпатию к мальчику, а потерю невинности, дефлорацию, консумацию… черт! У меня горела физиономия. Неудобно почему-то было перед родителями. Сергей воспринимался как-то нормально и естественно. Он был абсолютно уверен в том, что все происходящее, а так же эти их обычаи — это нормально и правильно. Стоял совершенно спокойный и непробиваемый. Интересно, а он хоть немного понравился папе? Ярослав-то точно маму очаровал, может поэтому такое отторжение Сергея? Я уже поняла, что меня он точно не будет ни к чему принуждать и всматривалась в лица родителей. А они изучали кандидата в зятья.

Он был без головного убора, короткие, чуть волнистые волосы слегка топорщились, не желая гладко прилегать к голове. Карие глаза с темными ресницами ответно всматривались в предполагаемых родственников. Он почувствовал мой взгляд и одним мягким движением повернулся ко мне, ласково и успокаивающе улыбнулся, шагнул ближе. У меня даже мысли не промелькнуло шарахнуться или отстраниться. Я заворожено смотрела в его глаза.

— Веллимир, — мягко прокатила я на языке его домашнее имя, — а вы уже любите меня?

Он плавно скользнул еще ближе, как-то напрягся весь, или это кажется?

— Еще и это было бы невыносимо, Арианна. Я желаю вас… Как не желал никого и никогда. С желанием можно бороться, давить его в себе, страшась ошеломить или отпугнуть. Но такое жгучее желание вместе с безответной любовью способно погубить того кто любит, при нашей силе чувств. Наша природа милосердна к нам. Нашу обоюдную любовь пробудит поцелуй. Или нет. Решайтесь, а я буду ждать столько, сколько нужно вам, — сказал тихо, как будто только для меня. Но я знала, что родители слышали. И молчали.

Я, как тогда в машине, боролась с желанием решить все сейчас, окончательно — да или нет. Хотя бы с ним… Я сама сделала шажок к нему навстречу и краем глаза уловила движение — мама дернулась ко мне и застыла, притянутая руками папы к себе. Я посмотрела на них — он обнимал ее, а она молча кусала губы, со страхом глядя на меня.

Сейчас это казалось мне чем-то несущественным. Не мешают и ладно. Все ощущения были направлены на него, а он ждал. Ни движения, ни шага навстречу мне.

Я сама прошла эти два шага к нему. Нерешительно подняла руки, положила ему на плечи. Он был гораздо выше меня и смотрел сейчас вниз, сжав губы. Плечи были напряжены и тверды, как камень. Я подняла руки выше и положила ему на шею, ощутив руками короткие колючие волосинки на затылке. Легонько потянула на себя. Он тихо выдохнул, почти застонал и наклонился ко мне, обхватив за спину и под шею, притягивая к себе. Осторожно накрыл мои губы своими губами, я закрыла глаза и пропала… Бросило в жар, опалило до боли щеки, скрутило сладкой судорогой внутри. Нежность и жадность, тепло, доверие, восторг затопили меня! Мне было так хорошо и мне было мало этого! Я вцепилась в его шею и тянула к себе, вжимаясь изо всех сил в его тело. Он опомнился первым, оторвался от моих губ, потрясенно выдохнул: — Моя!

— Мой, — тихо шепнула я, тоже задыхаясь. Оглянулась потерянно.

Мама всхлипнула: — Мистика какая-то. Нет, я не могу… я с ума сойду… Витя…

Мой мужчина вытащил что-то из кармана и спросил: — Ты примешь от меня ожерелье, любимая?

Я молча освободила шею от шарфа, запрокинула голову, глядя на него. Как будто маленькие солнышки, желтые и полупрозрачные, теплым касанием приласкали шею, удобно легли вокруг. И я увидела яркие теплые искорки в карих глазах, немыслимую нежность и жажду в его взгляде, услышала, как глухо и часто бьется его сердце, как невыносимо притягателен его запах — свежий, чистый, родной. Я вдохнула его изо всех сил, простонала: — Божественно. Ты ощущаешь так же?

— Ты пахнешь, как весенний ветерок, как цветочный нектар — прохладный и нежный… сладкий.

Он снова коротко поцеловал меня и подхватил на руки. А я обхватила его за шею и замерла. Как мы шли, садились в машину, сколько ехали — не знаю. В дом он внес меня тоже на руках, распахивая двери ногой. Никто не встретился нам, никто не мешал. Мужчина из иного мира нес свою добычу, а я ощущала его своей добычей. Я тоже чувствовала необходимость в нем, я замирала от восторга и какой-то дикой пьянящей радости. Мне хотелось дойти скорей, чтобы видеть его всего, насмотреться на того, от прикосновений которого дрожало все внутри, пело и ликовало.

Весь вечер, ночь и утро мы провели в постели. Засыпали, просыпались и снова тянулись друг к другу. Я, знавшая до этого всего один поцелуй, проходила ускоренный курс познания этого нового для меня мира — мира любви. Все фильмы, песни и книги рассказывали совсем о другом, не об этом — что происходило между нами. Все дело в силе ощущений, способности слышать, видеть и осязать на пределе, проживая за мгновения целую жизнь. Моя нежность и благодарность к нему не имела границ. Не знаю, можно ли было любить сильнее?

Я ощущала себя центром вселенной для него, страшной по силе необходимостью, всем миром. И сама чувствовала так же. И просыпался страх — страх потерять, страх за свое, то, что дороже всего на свете. А еще я теперь чувствовала его, предугадывала его движения, желания, а он — мои. Мы были, как одно целое, как будто прожили вместе всю жизнь. Это было непривычно, странно, волшебно. Это была не просто любовь, а единение — и физическое, и что казалось мне более важным и трогательным — духовное.

Маме я позвонила ближе к обеду, вспомнив, наконец, что вокруг нас существует окружающий мир. Мой муж принимал душ, а я, обернув влажные волосы полотенцем и завернувшись в простыню, достала мобильник и, чувствуя угрызения совести, ждала ответа.

— Мама?

— У тебя совесть есть? — простонала она.

— Нет, — радостно заверила я.

— Как ты? У тебя все нормально?

— Очень даже. Мы скоро приедем… наверное. Не переживайте за меня. Все сказочно, мама, все просто немыслимо волшебно! Нереально!

— Да поняла я уже… Мистика какая-то. Если все-таки соберетесь, перезвони. Мы в городе. Ариша…

У нас не получилось. Сначала мы готовили еду, потом ели ее, готовили и пили кофе. И говорили, говорили… Мой серьезный и степенный до этого муж вел себя, как мальчишка. Лохматый, а это оказалось естественным его состоянием, потому что его кудри можно было уложить только при помощи выпрямителя, озорной и счастливый, с сияющими глазами… На самом красивом на свете лице постоянная улыбка, которую я пыталась собрать в кучку руками, чтобы у него не заболели щеки.

Сильные руки с длинными красивыми пальцами постоянно прикасались ко мне. То к лицу, то поправляя мои коротковатые по меркам его мира волосы. Он показывал, до какой длины их нужно отрастить и на этом месте замирал, оглаживая и пощипывая. Он восторженно любовался мною, опять проверяя на реальность, а я смеялась над ним. Это было время немыслимого счастья! Мы мечтали о своем доме, о том, что у нас будет трое детей, и как мы их назовем. Он рассказывал о своем мире. Рассказывал, как поэт, мечтательно и красиво:

— Облака… как белоснежные горы… утром и вечером наливающиеся всеми оттенками алого. Листва — маленькие трепещущие изумруды, пронизанные солнечными лучами. Запах в воздухе… он густой, пряный, чистый, а здесь так трудно… Трудно привыкнуть к вони топлива… даже духов…

Я слушала, как сказку… долго… И мы решили, что все же хотя бы тайно, но попадем туда когда-нибудь.

Я совсем не думала о том, что пропускаю занятия, что так и не перезвонила маме, что Лизка ничего обо мне не знает и волнуется, что где-то там живет Ярослав.

Это было там, а здесь были мы. И остальное воспринималось, как что-то ужасно далекое от нас и от нашей общей реальности.

Но до меня все же дошло на третий день, что мне необходима сменная одежда. Футболки мужа и простыни полностью не решали проблему. Заканчивались продукты в холодильнике, а в доме так и не появился хозяин — Алекс. И мы, наконец, решились выйти в люди. Становилось стыдно перед родителями. Нужно было решать что-то с регистрацией брака, чтобы все это безобразие стало узаконенным. Для них это было важно.

Веллимир уже живо откликался на присвоенное ему имя Мир. Его имена были длинными и трудно перекраивались в ласкательно-уменьшительную форму. А вот Мир было ласковым и передающим всю его суть для меня. Веллимир был всем моим миром. Так и назывался теперь. А еще он был солнце и радость моя, и любимый, и золото…много чего я придумала и озвучила для него.