Тайна старой усадьбы

VIII НА ПЛОЩАДКЕ

Было бы слишком долго и слишком трудно описывать мое душевное состояние на другой день. Мне казалось, что во мне все перевернулось. То, что представлялось мне всегда нелепым и невозможным, стало до очевидности реальным.

Я испытывал такое ощущение, точно почва была выбита из-под моих ног.

Предо мной стояла таинственная загадка, которую я должен был или разрешить немедленно, или от которой мне нужно было спасаться и бежать.

Я с большим опозданием явился к чаю; Ольга встретила меня тревожным взглядом, и этот взгляд ее я ловил на себе несколько раз, пока сидел у пани Вильгельмины.

Пан Тадеуш с утра уехал по делам в Калиновичи и должен был вернуться лишь к вечеру.

Когда мы возвращались после чая, Ольга взяла меня под руку.

— Митя, ты страшно изменился за эту ночь. Что случилось? Ты видел привидение, ловил его?

— Привидение я видел, — отвечал я по возможности спокойно, чтобы не пугать сестру, — но не ловил его. Это дело мне начинает казаться гораздо более серьезным, чем этого можно было ожидать. Во всяком случае, пан Тадеуш тут ни при чем.

— Так кто же?

— Не знаю, милая. Ты меня пока не допрашивай; в свое время я все расскажу тебе подробно, а теперь я тебе задам небольшую работу: прикажи твоим девушкам немедленно вымыть полы и окна в верхнем помещении и сегодня же перебирайся туда.

— Как, я одна?

— Нет, там ведь три комнаты. Одну тебе, одну мне, а в третьей помести девушек. Варельян может оставаться на своем месте внизу.

— Разве нам угрожает какая-либо опасность?

— Нет; я опасности пока никакой не предвижу, но неприятностей может случиться много, а наверху нам будет спокойнее.

До самого обеда мы возились с переездом. Ольга прибавила кое-что из мебели, взятой в разных комнатах, и повесила на всех окнах и дверях тяжелые драпировки.

В нашем новом помещении стало уютно и хорошо, а в связи с этим и на душе у меня сделалось несколько лучше. Я теперь знал, что я не являюсь жертвой галлюцинаций, так как призрак видел не только я один, позавчера видела его и Ольга. Я поверил также и в действительность привидения, хотя все это оставалось для меня совершенно непонятным.

«Нужно во что бы то ни стало исполнить просьбу этой несчастной, не находящей себе покоя души», — думал я, возвращаясь с обеда в старый дом.

В тяжелом раздумье обошел я наши прежние помещения, постоял немного перед окном, сквозь которое я видел призрак, и затем прошел в угловую комнату.

Там, еще много дней тому назад, я поставил стул у стены, противоположной портрету, и теперь опустился на него.

Красавица-еврейка смотрела из своей рамы прямо мне в глаза.

Как завороженный, сидел я на своем стуле, не отрывая от нее взгляда.

Да, тут не может быть никаких сомнений; именно ее, а не кого-либо другого, я видел вчера у виноградной террасы.

По мере того, как я теперь смотрел на портрет, изображенное на нем лицо оживало все больше и больше. Исполненные бесконечной мольбы и упрека глаза так и проникали своим взором в мою душу.

Я невольно напрягал зрение. Мне начинало казаться, что ее губы шевелятся и я опять слышу, как легкий вздох, так поразившие меня прошлой ночью слова:

— Похорони меня по еврейскому обряду, и я тебе за это отслужу.

Я вздрагивал. Иллюзия исчезала. С холодного полотна смотрело на меня мастерски написанное, дивно красивое лицо, но выражение мольбы и упрека по-прежнему лилось в мою душу из больших синих глаз.

И я опять смотрел в эти глаза, и опять они оживали и оживали, губы шевелились и я слышал, то есть чувствовал эти слова.

И у меня на душе все росло непреодолимое желание во что бы то ни стало и как можно скорее исполнить ее просьбу.

— Но как? — думал я вслух. — Я все сделаю для тебя, что только в моих силах, но где я найду твои останки? Помоги мне; укажи их мне, но не мучь меня, потому что все это выше моих сил.

Мои мысли остановились на площадке. Ведь там я видел ее в первый раз. Там и я и Ольга перенесли столько мучений. Нужно искать там или начинать поиски с этого места.

Погруженный в свои тяжелые думы, я как-то машинально прошел сквозь анфиладу пустых комнат и вышел на виноградную террасу. Обогнув угол дома, я медленно прошел вдоль всей аллеи и очутился на площадке.

Было около трех часов дня. Солнце стояло высоко и заливало своим горячим светом и сад, и протоку, и луга, но на западе залегла тяжелая грозовая туча.

Верхние облака, захватив почти третью часть неба, поднимались громадными, ярко освещенными клубами, а под ними широкой полосой лежала темно-фиолетовая туча, по которой изредка извивались молнии. Грома слышно еще не было.

Я прошел через площадку и опустился на верхнюю скамейку. На этот раз я не испытывал своих обычных мучительных ощущений.

Кругом стояла необыкновенная тишина, такая тишина, которая всегда бывает при приближении бури, и это яркое сияние солнца, наряду с надвигающейся темной и страшной тучей, составляли такой контраст, который придавал всей окружающей меня природе какую-то жуткую окраску.

Зеркальная вода в протоке почернела. Широкие ивы, стоящие по бокам пристани, точно под каким-то гнетом опустили свои печальные ветви к самой воде. Птицы и насекомые притихли, и высокие липы и вязы, окружающие площадку, стояли с какой-то особенно напряженной неподвижностью.

Во всем чувствовалось приближение грозы, а между тем, несмотря на ее близость, солнце сияло так приветливо, вдоль дорожек, убегавших в дикий и фруктовый сад, так пышно разрослись и блестели разными красками полевые цветы, только все это носило на себе какой-то гнетущий, зловещий оттенок благодаря приближающейся туче.

Низко опустив голову, я сидел в глубоком раздумье. Я даже не помню, о чем я думал в те минуты, только вдруг я почему-то вздрогнул и поднял голову.

На противоположной стороне площадки, у самого можжевелового куста, точно свиваясь и развиваясь в ярких лучах солнца, стоял уже знакомый мне бледный призрак еврейки.

Если ночью, при лунном свете, этот призрак внушал мне такой страх, то теперь, когда я увидел его среди белого дня, в ярких лучах солнца, я испытал такой непреодолимый ужас, о возможности которого я даже не предполагал.

Я закричал каким-то жалким, детским криком и, охваченный не поддающейся никакому описанию паникой, сорвался со скамейки и как сумасшедший кинулся бежать.

Наклонившись вперед, точно пытаясь спрятать куда-то свою голову, я летел вдоль дорожки, ведущей к фруктовому саду. Я рвал ногами густо разросшуюся траву и цветы; ветви деревьев хлестали меня по лицу, а я все бежал и бежал, боясь остановиться, боясь взглянуть назад, боясь днем услышать так пугавший меня голос.

Наконец, я запнулся за какой-то пенек и со всего размаха упал лицом в траву.

Я чувствовал, что все погибло, что последняя капля упала и в без того переполненную чашу. Я чувствовал, что оставаться в Борках более немыслимо и что ни днем, ни ночью я не буду уже иметь покоя, так как все время буду ждать встречи с ужасным призраком.

Отдаленный удар грома глухо донесся до моего слуха. Передовые облака надвигающейся тучи набежали на солнце. Все потемнело. Пронесся порыв ветра и стих.

Я встал и поднял свою шляпу. Я едва держался на ногах и чувствовал себя разбитым, больным и бесконечно несчастным.

Не оглядываясь назад, я сделал большой круг по фруктовому саду, прошел на виноградную террасу и поднялся по лестнице наверх. Здесь я неожиданно столкнулся с Ольгой.

Я, должно быть, имел такой ужасный вид, что она вскрикнула и отступила назад.

— Дмитрий! Что с тобой? Что случилось? — спросила она, но я отмахнулся от нее рукой.

— Потом, потом я все тебе расскажу. Немедленно собирайся. Завтра утром мы уезжаем в город.

— Господи! Да что же это такое! — воскликнула Ольга.

Но я ее не слушал. Я прошел в свою комнату, запер дверь и бросился на кровать.

Крупные капли дождя застучали по стеклам.

Я лежал, закрыв лицо руками, и мне казалось, что я схожу с ума.

Разразилась сильнейшая гроза с проливным дождем и непрерывными молниями и раскатами грома. Под сильными напорами ветра наш старый дом, а в особенности его верхний этаж, где мы теперь помещались, чувствительно вздрагивал.

Как это ни странно, но разбушевавшаяся погода действовала на меня очень благоприятно. Мои нервы успокаивались все более и под конец, под шум ветра и стук дождя по оконным стеклам, я, утомленный происшествиями, крепко заснул.