Тайна ультиматума. Повести и рассказы

ДЕЛО ОБ УБИЙCТВЕ ВЕЛИКОГО CЫЩИКА

На четвертом круге гостья рухнула вместе с мотоциклом у живой изгороди возле ворот — слишком круто повернула. К ней подбежали дети. Гостья приподняла длинную юбку и, показав зеленые чулки, стала потирать колено. Но, очевидно, ушиблась не так сильно — она смеялась и трясла головой с высоко взбитыми золотистыми волосами. Сквозь плотно закрытые окна не было слышно ни хохота гостьи, ни криков детей.

Она снова села на мотоцикл и промчалась мимо дома в сторону теннисного корта.

Секретарь Альфред Вуд подъехал в автомобиле к веранде, взял из рук старшей горничной потрепанный саквояж и швырнул его на заднее сиденье. Судя по этому жесту, цвету его физиономии с квадратным подбородком и оттопыренному правому карману макинтоша, можно было заключить, что его совсем не устраивает поездка в Олдершот, что он с утра принял порцию бренди и решил подкрепляться в дороге. Отсюда следовало, что детей с ним посылать не стоит.

На веранде появилась маленькая энергичная фигурка миссис Дойль. При виде ее Вуд вскочил и вытянулся, как перед генералом. Миссис Дойль сказала ему что-то, тряхнув головой, украшенной, как всегда, ослепительно белым чепчиком.

Стоя у окна, сэр Артур приминал пальцем табак в трубке. Его пышные моржовые усы сердито топорщились.

Вчера вечером в усадьбу нагрянули гости; на этот раз миссис Дойль приехала без всякого предупреждения, да еще в сопровождении пухленькой американки.

Войдя без стука в кабинет сэра Артура и быстро оглядев комнату, она сказала:

— Я видела во сне Луизу и решила навестить ее. Весной легочным больным всегда становится хуже.

— А кто с тобой приехал? — спросил сэр Артур. — Врач?

— Нет, ее зовут Орора Килларни. — Миссис Дойль еще раз обвела взглядом кабинет. — Она специально приехала в Эдинбург, чтобы познакомиться со мной и засвидетельствовать свое почтение… А почему у тебя теперь два письменных стола?

— Второй для Вуда. Когда я диктую ему что-нибудь, он садится туда.

— А где он вообще работает?

— У себя в комнате.

— А у него тоже такие шкафы?

— Нет, все шкафы с бумагами здесь.

— Так вот… когда ты был в Америке, Орора слушала твои лекции в Детройте и Нью-Йорке…

— Постой, мама. Сколько ей сейчас?

— Она сказала, двадцать пять. А что?

Сэр Артур улыбнулся.

— Я ездил в Америку в девяносто четвертом, то есть двенадцать лет назад. Ей тогда было всего тринадцать, а таких девчонок на мои лекции не пускали. Или она врет, что слушала меня, или врет насчет своего возраста.

— Не перебивай меня. Она говорит, что любит читать твои книги, и я ей верю, потому что она знает наперечет все твои сочинения. Кроме исторических. Когда я ей сказала, что видела во сне, будто Луиза поднимается на крышу церкви, — миссис Дойль показала на колокольню, торчавшую вдали над соснами, — Орора сказала, что, очевидно, больной грозит большая опасность и надо сейчас же ехать к ней.

— Она толковательница снов?

Миссис Дойль строго посмотрела на него.

— Она учительница школы в пригороде Филадельфии, преподает алгебру. И страстная поклонница твоего таланта. У нее собраны все твои книги, вышедшие в Америке и у нас, и даже все номера «Стренд-мэгэзина» с твоими произведениями, кроме исторических. И когда я сказала, что поеду к тебе, она чуть не на коленях стала умолять меня взять ее с собой. Сказала, что для нее будет величайшим счастьем побывать в усадьбе Андершоу и увидеть своими глазами, как творит писатель, давший миру гениального героя…

Сэр Артур хмыкнул.

— Она ничего не увидит. Я никого, кроме Вуда, не пускаю в свой кабинет. Ты ведь знаешь об этом.

— Я ее предупредила, что хозяйка усадьбы тяжело больна, уже давно прикована к постели и что ты сейчас не принимаешь гостей, но она сказала, что будет просто моей компаньонкой, а вовсе не гостьей. Шкафы у тебя все новые и вместительные. Запираешь на ключ?

— Нет, а зачем?

— А где та пишущая машинка, которую ты купил в Саутси?

— В комнате Вуда. Он научился печатать на ней. Грохочет, как японский пулемет.

— Орора совсем не гостья, просто приехала со мной. Не сердись, Артур. Ты должен проявлять любезность к своим поклонницам и особенно иностранным. Она ничуть не помешает тебе, поживет недельку, будет вести себя тихо, как мышь.

И вот с утра эта золотоволосая мышь в клетчатой юбке и зеленых чулках бегала по саду, играла в теннис и серсо, каталась в тележке по миниатюрной монорельсовой дороге в нижней части сада и наконец стала показывать свое искусство ковбойской езды на мотоцикле. А скоро попросит дать ей лассо. Несмотря на свое звание учительницы, она ведет себя как подросток. Заметная склонность к полноте ничуть не отражается на ее подвижности. Семнадцатилетняя Мэри и четырнадцатилетний Кингзли в восторге от веселой преподавательницы алгебры.

Но сэр Артур не разделял чувств своих детей. Рабочий день испорчен. Сейчас он, правда, ничего не писал — исторический роман о сэре Найгеле уже давно закончен и скоро должен появиться в «Стренд-мэгэзине». Но надо готовить новые рассказы, а сбор материала и обдумывание сюжета тоже требуют полного спокойствия.

За утренним завтраком мама заявила, что она пригласила профессора Эдинбургского университета, светило медицины, которого в свое время вызывали на консилиумы к королеве Виктории и принцу Альберту. Профессор, несмотря на свой преклонный возраст и занятость, любезно согласился осмотреть Луизу и приедет сегодня в полдень в Хейзлмир. Сэру Артуру придется встретить его.

Сэр Артур выразил удивление. В нескольких милях от усадьбы Андершоу проходит железная дорога. Профессор мог бы сойти на полустанке, в крайнем случае — в Хайндхеде, но не в Хейзлмире. Тряхнув чепчиком, мама заявила, что знаменитому ученому, которого приглашают даже в королевский дворец, не подобает выходить из поезда на какой-то захолустной станции, не обозначенной ни на одной географической карте.

А секретаря Вуда миссис Дойль попросила съездить еще дальше — в Олдершот и выполнить несколько поручений: купить нюхательную соль особого сорта, ее делают только в Олдершоте и в Рединге, и заехать к отставному полковнику Мелтон-Моубрею, живущему около Фарнема, и взять у него книгу о битве под Ватерлоо, в которой подробно описываются действия бригады генерала Дениса Пака. Мать сэра Артура гордилась своим дядей-генералом и уже давно просила полковника дать ей почитать эту книгу. Неделю назад от полковника было получено письмо — он просил прислать за книгой.

А американка поручила Вуду достать ей лекарство от мигрени — в готовом виде лекарство не продается, надо заказать в аптеке и подождать, пока его приготовят.

Итак, день был испорчен и у сэра Артура и у его секретаря. Поездка в Хейзлмир для встречи профессора займет не меньше двух часов: Вуд, пожалуй, вернется только к ужину. А по расписанию, составленному на неделю, имелось в виду сегодня с утра заняться набросками и выписками, заполнившими все ящички кипарисового шифоньера, стоящего у окна. Завтрашний день, возможно, тоже пойдет насмарку.

Вуд засунул в карман сюртука рецепт, который вручила ему с обворожительной улыбкой Орора, дал гудок, ударив кулаком по резиновой груше, и отъехал от веранды. Вслед за ним отправился на другой машине сэр Артур. Он сел рядом с шофером Холденом, а Мэри и Кингзли расположились на заднем сиденьи. Миссис Дойль и Орора провожали машину до ворот. Американка долго махала вслед платком — таким же зеленым, как ее чулки, — как будто сэр Артур уезжал в далекие края.

Вернулся сэр Артур перед самым обедом. Дети со смехом выскочили из машины и стали рассказывать Ороре, как их в дороге вымочил дождь. К тому же пришлось сделать большой круг, проехать в сторону Питерсфильда, так как мост через реку Уэй начали ремонтировать несколько дней назад. А профессор так и не приехал — ни с первым, ни со вторым поездом. Они зря проторчали на вокзале в Хейзлмире целых три часа.

Сэр Артур сказал матери:

— Ваш знаменитый эскулап, очевидно, забыл о своем обещании.

Миссис Дойль удивленно развела руками.

— Он всегда такой аккуратный и предупредительный. И так хотел познакомиться с тобой. Может быть, срочно вызвали куда-нибудь… и он не успел послать телеграмму.

— Наверно, вызвали к турецкому султану, — произнес без улыбки сэр Артур.

Вскоре вернулся и Вуд. Он сунул пакетики старшей горничной, процедил что-то сквозь зубы и, подняв широкие плечи, прошагал военной походкой к себе в комнату рядом с буфетной. Ему тоже не повезло — полковник Мелтон-Моубрей, как сообщила его экономка, уже третий месяц находится во Франции на Лазурном берегу. С помощью Вуда экономка перерыла всю библиотеку, искала даже на чердаке, но не нашла нужной книги. С лекарством для Ороры тоже получилось неудачно — в аптеке сказали, что рецепт составлен либо пьяным, либо полным невеждой. Единственное, что удалось достать Вуду, — это нюхательную соль. Но это была самая обыкновенная нюхательная соль, и в четырех аптеках Олдершота его клятвенно заверили, что в цивилизованном мире принято употреблять только этот сорт соли, и если есть еще какой-нибудь другой, то его надо искать разве на Южном полюсе.

Миссис Дойль сказала, что, вероятно, полковник прислал ей письмо из Канн — она не обратила внимания на почтовую марку и штемпель. А американка рассмеялась и высказала предположение, что олдершотские аптекари, очевидно, не признают современной медицины.

Вуд передал сэру Артуру несколько книг и, как всегда, отрапортовал по-военному:

— Заезжал на почту, только что пришли из Америки, отправитель — редакция журнала «Нью-Йорк уикли».

Сэр Артур поднял брови.

— Издали мои рассказы? Без разрешения!

— Нет, не ваши. Об американском сыщике. И письма. — Вуд передал сэру Артуру три книжки и пачку писем. — И есть еще одно письмо.

— От кого?

Вуд усмехнулся и показал конверт. На нем крупными буквами было выведено: «Достопочтенному Шерлоку Холмсу».

Сэр Артур махнул рукой.

— Ответьте как всегда.

Такие письма приходили довольно часто. Отправители просили помочь им найти преступника или пропавшие ценности, либо распутать какую-нибудь тайну. Каждый раз Вуд отвечал одно и то же: автор, к сожалению, не может выполнять функции выдуманных им героев; нужно обратиться в полицию.

Сэр Артур закурил трубку и, усевшись в кресло в углу столовой, стал перелистывать книжки с красочными обложками. Мать и Орора на цыпочках вышли из комнаты, а Вуд направился в кабинет.

За обедом сэр Артур показал на книжки, лежавшие на подоконнике.

— Ужасная чепуха. В первом рассказе под заглавием «Один волосок» рассказывается об убийстве в пансионе женского колледжа. Заколов девицу, убийца пьет воду из стакана, и на нем остается волосок от усов. Очевидно, убийца находился в стадии линьки. По этому волоску гениальный Ник Картер находит преступника в соседнем городе. Идиотская книга. Литература для готтентотов.

Миссис Дойль бросила взгляд в сторону американки и укоризненно покачала головой. Сэр Артур кашлянул в руку и добавил:

— Я хотел сказать, что такие рассказы можно мастерить по три штуки в день.

Вуд открыл рот, но не решился вставить слово. Он покосился на Орору. Она перехватила его взгляд и улыбнулась.

— Мистер Вуд, наверно, хочет сказать, что у нас в Америке это уже делается. В Нью-Йорке действительно такие книжки фабрикуют в большом количестве.

Миссис Дойль откинулась на спинку стула.

— То есть как это… фабрикуют?

Орора кивнула.

— Выпускают в таком количестве, чтобы удовлетворить спрос.

Она стала объяснять.

Первая вещь из серии «Приключения Ника Картера» появилась в Америке в 1886 году, то есть в том же году, когда была написана первая книга о великом английском сыщике — «Этюд в багряных тонах». До прошлого года, за девятнадцать лет, в Америке вышло семьсот восемнадцать книг о Нике Картере, причем каждая книжка — это не рассказ, а целый роман. В среднем выпускается в год тридцать семь романов из этой серии.

— Тридцать семь? — миссис Дойль сделала круглые глаза. — Тридцать семь романов в год? Неужели один писатель может сделать столько?

— Очевидно, у него не две руки, а больше, — сказал сэр Артур.

— Говорят, что пишут двое, — сказала Орора. — Джон Кориэл и Юджин Сойер. Но я склонна думать, что они просто владельцы предприятия, и у них работает…

— Эскадрон авторов, — буркнул Вуд.

Сэр Артур вздохнул.

— А я пишу один… и то не каждый день. Как тут угонишься за Ником Картером! Может быть, мне закрыть мое жалкое предприятие? Разделаться с моим героем…

Миссис Дойль и Орора переглянулись. Орора многозначительно прищурила глаза. Сэр Артур усмехнулся и попросил у дам разрешения закурить. После обеда настроение у него улучшилось. Он предложил Вуду сыграть партию в бильярд, но секретарь сказал, что надо разобрать почту за два дня и отослать верстку в редакцию журнала.

— Орора, кажется, играет, — сказала миссис Дойль.

Кингзли подтвердил:

— Лучше меня… то есть лучше мужчины.

Сэр Артур отвесил церемонный поклон.

— Имею честь вызвать вас на поединок, миледи.

Орора, прихватив пальцами юбку, сделала реверанс.

— Я давно не играла… и к тому же против такого партнера… Пожалуй, буду все время киксовать.

Они прошли в бильярдную. Сэр Артур выбрал кий для Ороры. С первых же ударов выяснилось, что она играет довольно прилично. Первую партию выиграл он, вторую — она.

— У вас блестящие задатки, — сказал сэр Артур. — Вы отлично делаете оттяжки и резаные дуплеты. Вам надо сразиться с нашим бравым отставным майором. Он играет как тигр, но с вами ему будет очень трудно…

— Почему?

— У него будут дрожать руки. Разве вы не заметили, как он украдкой пожирает вас глазами?

Орора стала поправлять сбившуюся набок прическу.

— Этого я не заметила, но мне кажется, что мистер Вуд весьма застенчив. Пожалуй, слишком застенчив для воина.

— Вуд — герой бурской войны, отличился под Блумфонтейном, отчаянный смельчак, никого и ничего не боится, кроме бога и… хорошеньких блондинок.

Орора стала натирать кий мелом и перевела разговор на другую тему.

— Я давно хотела узнать… Вы сразу решили назвать вашего героя его именем?

— Нет, сперва думал назвать Шарпсом, потом Шарринфордом, но что-то мне не нравилось. И наконец, остановился на чисто ирландском имени — Шерлок.

— Всем известно, что прототипом вашего героя является профессор Белл из Эдинбургского университета. А доктор Ватсон? Это тоже реальное лицо?

— Да. Это мой друг по Саутси, профессор Джеймс Ватсон. А у меня — Джон Ватсон.

В дверях появился Вуд.

— Простите, у меня срочное дело…

Вид у него был встревоженный. Хозяин дома извинился перед гостьей и вышел в коридор.

— Вы сегодня работали? — спросил шепотом Вуд.

Сэр Артур пожал плечами.

— Когда же я мог работать? Следом за вами я поехал встречать этого проклятого профессора и вернулся только к обеду. Ни разу не заходил в кабинет. А что случилось?

— Значит, вы совсем не заходили? — Вуд был озадачен. — И шифоньер у окна не открывали?

— Как я мог открывать его, если не был в кабинете?

— А вчера вечером?

— Вчера я вышел из кабинета, когда сменялись сиделки у Луизы, а вы оставались там. И больше в кабинет не заходил. И вообще я уже давно не заглядывал в этот шифоньер. Что случилось?

Вуд покачал головой.

— Очень странно. Мне кажется, что в кипарисовом шифоньере и в шкафу у второго стола папки лежали совсем не так. Все перепутано. И в большом шкафу сколотые журнальные вырезки оказались на другой полке. Я туда их не клал.

Они прошли в кабинет. Вуд стал открывать по очереди шкафы, ящики обоих письменных столов и шифоньера.

— Вот эти копии чистовиков сборника «Зеленый флаг» были здесь, а выписки для «Бригадира Жерара» тут. Остальное в этом шкафу в порядке. Только эти рецензии на «Роднея Стона» лежали, кажется, здесь, а не там. И в этом шифоньере тоже… Эти связки с черновиками «Норвудского архитектора», «Чарльза Мильвертона» и «Золотого пенсне» лежали не так. И папки с гранками «Греческого переводчика», «Сорского договора» и «Серебряной звездочки» тоже сдвинуты. Полки я недавно привел в порядок, занумеровал все, даже эти тетрадки, я ведь хорошо помню, как все лежало, а теперь как будто кто-то рылся…

Сэр Артур пристально посмотрел на секретаря.

— Альфред, в последнее время вы иногда… это самое… И сегодня с утра тоже. Может быть, в таком состоянии искали что-нибудь и все перемешали.

Вуд нахмурился.

— Я принимаю порцию только перед сном и то изредка. Только тогда, когда побаливает рана. И никогда не вхожу в кабинет в неподобающем состоянии. А сегодня утром я сделал исключение… чтобы не простудиться в дороге.

Сэр Артур закивал головой и провел рукой по плечу секретаря.

— А когда вы в последний раз открывали эти шкафы?

— В последний раз… — Вуд наморщил лоб. — Пожалуй, во вторник. Да, во вторник. В тот день, когда приезжал турецкий генерал.

— После вы ничего не замечали?

— Нет.

Сэр Артур прошелся по кабинету и, остановившись у окна, произнес:

— Выходит, что кто-то заходил сюда в эти дни. Давайте припомним, когда нас обоих не было дома.

Вуд поднял кулак и стал отгибать пальцы.

— Во вторник я был здесь целый день, и вы тоже. И приезжал Инес с приятелем. В среду я ездил на почту, но вы оставались дома…

— И почти весь день сидел в кабинете.

— В четверг тоже. А в пятницу вы ездили в Брайтон, но я был дома и Мэри тоже, к ней приезжала мисс Грейфилд с гувернанткой. Я работал у себя в комнате. А сегодня нас обоих не было до обеда, но в доме оставались люди.

Сэр Артур и Вуд пришли к выводу: неизвестный мог проникнуть в кабинет либо в среду в первой половине дня, когда Вуд ездил на почту, а сэр Артур больше часа сидел наверху с больной, у нее был врач, либо в пятницу, когда сэр Артур ездил в Брайтон, а Вуд работал в своей комнате в течение часа, в то время, когда Мэри и ее гости гуляли в роще за церковью.

В ночное время попасть в кабинет невозможно — окна закрыты изнутри, парадная дверь и дверь на веранде тоже. Проникнуть в дом можно только днем и только со стороны веранды — пройти в холл, откуда идет лестница вверх, юркнуть в боковой темный коридор, ведущий в бильярдную, и пробраться в кабинет с другой стороны, не проходя мимо столовой и двух гостиных.

— На прошлой неделе обокрали соседнюю усадьбу, — сказал Вуд.

— Грейфилда?

— Нет, Крайстчерча. Я узнал об этом вчера. Залезли к нему через французское окно и утащили шкатулку с драгоценными камнями и коллекцию амулетов. В прошлом месяце была кража в доме викария. Украли старинные настольные часы и маленькую картину Констебля. А теперь у нас… Может быть, это дело рук одного и того же вора или шайки?

Сэр Артур покачал головой.

— А зачем было рыться в моем кабинете? В шкафах, набитых исписанной бумагой?

— Наверно, искали деньги или какие-нибудь ценные книги., А может быть, украли что-нибудь в других комнатах нижнего этажа, а здесь порылись просто для отвода глаз.

— Надо проверить, не пропало ли что-нибудь в других комнатах.

Вуд опросил прислугу и установил, что в других комнатах все на месте — никаких следов вора. Попутно Вуд выяснил, что сегодня, во время отсутствия его и сэра Артура, дверь веранды была закрыта на ключ, миссис Дойль и американка сидели в зеленой гостиной, играли в карты и читали.

— Может быть, заявить в полицию? — спросил Вуд.

Сэр Артур сказал, что пока заявлять не стоит. Пусть Вуд съездит к Крайстчерчу и викарию и поговорит с ними. Возможно, что полиция уже напала на след преступника. Пока лучше не предавать огласке происшествие в Андершоу. И не надо ничего говорить Крайстчерчу и викарию. Не дай бог, если узнают газеты, сейчас же нагрянет орава репортеров, а вместе с ними любопытствующие бездельники, и все пойдет вверх дном.

Вуд посмотрел в окно. В том углу сада, откуда открывался вид на долину, прогуливались миссис Дойль и Орора.

— Дамам не надо говорить, — сказал Вуд. — Испугаются.

Сэр Артур согласился.

— Конечно, не стоит. Вор был либо в среду, либо в пятницу, то есть до их приезда.

— А сегодня никто не мог залезть, потому что дамы сидели в зеленой гостиной, откуда видна веранда.

Вуд вскоре уехал, а сэр Артур вышел в сад и стал прогуливаться по дорожке мимо клумб и подстриженных кустов шиповника. Сзади послышались легкие шаги. Сэр Артур обернулся. К нему подошла улыбающаяся Орора.

— Простите, я вам, наверно, помешала? Вы обдумываете что-нибудь?

— Нет. Я сочиняю всегда сидя. Хожу просто для моциона.

Орора пошла рядом. Она посмотрела на дом с красной черепичной крышей, на верхушки сосен и берез и глубоко вздохнула.

— Буду всю жизнь вспоминать этот день. Какое это счастье видеть своими глазами все это… и разговаривать с обожаемым писателем.

Сэр Артур оглядел Орору с головы до ног и, вынув трубку изо рта, сказал:

— Вы хотели покататься на мотоцикле, но вам, к сожалению, не удалось. И после обеда вы делали какие-то записи для себя.

Орора приоткрыла рот и остановилась.

— Как вы узнали?

— Очень просто. К вашей юбке сбоку пристали мокрые листья папоротника, а он растет только в том углу сада, где сарайчик с мотоциклом и велосипедами. Но садовник, у которого ключи от сарайчика, уехал вместе с Вудом. Поэтому вам не удалось покататься. И кроме того, подол юбки не запачкан, а если бы вы ездили на мотоцикле, то на юбке были бы следы грязи, потому что у ворот земля еще не просохла. Что же касается записей, то указательный палец вашей правой руки слегка запачкан чернилами. Перед обедом вы мыли руки, и они были чистыми, значит, вы писали после обеда. Но писали не письма, потому что нет смысла писать в Америку, вы все равно скоро поедете на родину. Следовательно, выделали записи для себя. И довольно важные записи, потому что писали не карандашом, а пером.

Орора захлопала в ладоши.

— Поразительно! Теперь я поняла, что автор и его изумительный герой — одно и то же лицо.

— И совершенно напрасно вы не носите очки, — продолжал сэр Артур. — Они вам должны идти.

— И это вы узнали?

— Во-первых, вы щурите глаза и не только тогда, когда разговариваете с Вудом, но и когда беседуете с миссис Дойль и Мэри. Значит, щурите глаза не из кокетства, а потому что вы близорукая. И время от времени бессознательно подносите большой и указательный пальцы к правому глазу — это жест тех, кто носит очки.

Орора подняла обе руки.

— Сдаюсь. Больше не надо… Ваша проницательность пугает меня. Ни одна мелочь не ускользает от вашего внимания.

Он снисходительно улыбнулся.

— Это профессиональная черта сочинителей.

На лице Ороры мелькнула лукавая усмешка.

— Вы часто получаете письма от читателей?

— Да. Особенно много получил, когда мне дали звание сэра. Незадолго до этого была напечатана «Собака Баскервилей», и многие решили, что звание сэра я получил за эту повесть.

— Я слышала, что одна читательница прислала вам письмо, написав на конверте — лорду Баскервилю. Это правда?

— Да.

— А читатели пишут вам о ваших ошибках?

— Каких ошибках?

Она тихо засмеялась.

— Я хотела написать вам, но не решилась. В ваших произведениях попадаются ляпсусы… Иногда ваша внимательность изменяет вам.

— Например?

— А вы не рассердитесь?

— Наоборот, буду признателен вам.

— Значит, не будете сердиться? Тогда слушайте.

Орора стала перечислять ошибки сэра Артура.

Доктор Ватсон — друг великого сыщика — был назван с самого начала Джоном, но в «Человеке с рассеченной губой» жена доктора именует его почему-то Джеймсом. Странные вещи происходят с раной Ватсона. В «Этюде в багряных тонах», где он впервые был представлен читателям, говорится, что он был ранен в Индии, под Мэйуондом, в плечо. Но в «Знаке четырех» сказано, что Ватсон был ранен в ногу. В «Биржевом маклере» тоже — там сказано, что, когда меняется погода, доктор гладит ногу — ноет рана. А в других рассказах говорится, что Ватсон ранен в руку. Куда же на самом деле он был ранен? В плечо, в ногу или в руку? В «Серебряной звездочке» Стрейкер выводит лошадь из конюшни в поле и пытается ее искалечить; лошадь ударом копыта убивает его и убегает, но почему-то не в конюшню, обратно, а совсем в другое место — в Кэплтоун, к чужим людям. Нормальная лошадь, конечно, побежит в родную конюшню, а не куда-то в совсем незнакомое место. В «Собаке Баскервилей» сестра Степлтона просит сорвать орхидею. Судя по дате отчета, посланного Ватсоном Шерлоку Холмсу, дело происходит в октябре. Но ведь общеизвестно, что в октябре в Англии орхидеи не цветут. Непонятное происходит и в «Обряде Месгрейвов». Там говорится, что человек сделал десять шагов на север, потом пять шагов на восток, затем два на юг, и они, то есть шаги, привели человека к порогу двери. Дальше говорится, что надо было сделать один шаг на запад, и тогда пришлось бы пройти по коридору, который ярко освещался лучами заходящего солнца. Лучи могли проникнуть в коридор только через дверь. А дверь выходит на восток. Получается, что солнце заходит на востоке. Затем не все ясно с женами доктора Ватсона — неизвестно, сколько их было у него. В одном рассказе фигурирует одна жена, в другом — другая и так далее. А в «Пустом доме» Холмс говорит, что владеет искусством японской борьбы «баритсу». Но такого вида борьбы в Японии никогда не было. Холмс, любящий во всем точность и отличающийся замечательной памятью, спутал, очевидно, «баритсу» с «джиу-джитсу». Затем в «Пестрой ленте» — змея никак не могла спускаться и подниматься по висящему свободно шнуру…

Сэр Артур поднял обе руки.

— Сдаюсь. Я нокаутирован.

Орора с улыбкой посмотрела на поверженного автора.

— Могу сказать вам в утешение, что не вы один допускаете ошибки. Возьмите, например, Эдгара По, родоначальника литературы о сыщиках.

— У него тоже? — удивился сэр Артур.

— Да. В рассказе «Украденное письмо» Дюпен идет к министру, у которого находится письмо, украденное им у одной особы. Дюпен садится напротив министра у письменного стола и замечает сумочку для визитных карточек, висящую на гвозде над камином. В сумочке, как сообщает Эдгар По, торчит письмо — на нем черная печать с вензелем и адрес, написанный женским почерком. Как же Дюпен мог увидеть одновременно и адрес на письме, который пишется на лицевой стороне, и печать с вензелем, которую ставят только на оборотной стороне конверта? Дюпен же не обладал даром ясновидца.

Сэр Артур рассмеялся.

— Теперь мне стало легче. Эдгар По, значит, тоже допускал промахи. А ведь рассказ «Украденное письмо» считается одним из лучших его творений, подлинным шедевром, но, оказывается, сюжет основан на грубой ошибке. Вы удивительно внимательная читательница.

— Это у меня профессиональная черта. — Орора скромно опустила глаза. — Приходится проверять тетради учеников и отыскивать ошибки.

— Мне очень приятно, что вы с такой тщательностью читаете мои пустячки.

Орора остановилась и покачала головой.

— Как у вас язык поворачивается говорить такие вещи! Вашего Шерлока Холмса любят во всем мире и особенно у нас, в Америке. Между прочим, американцы читают вас больше, чем англичане.

Сэр Артур прижал руку к сердцу.

— Я очень многим обязан американцам. Когда я сбросил Холмса на дно Райхенбахского водопада, в Америке, как мне сообщили, многие стали носить траурный креп на шляпах. А потом одно из ваших издательств предложило мне воскресить сыщика и обещало платить за каждый рассказ по пять тысяч долларов. Баснословный гонорар. Пришлось воскресить Холмса…

— А ваш «Стренд-мэгэзин», я знаю, платил по пятьдесят фунтов и еще меньше — по тридцать пять. Это же просто грабеж! Ни один американский журнал не позволил бы себе такого. В Англии не ставили пьесу о Холмсе, а у нас поставили.

— Причем женили его, беднягу.

— Публика хотела этого.

Они подошли к веранде. Сэр Артур открыл дверь н пропустил Орору. Она обернулась и коснулась пальчиком его рукава.

— Скажите, сэр Артур… я хочу спросить вас… Почему ваш Ватсон так часто упоминает разные дела Холмса, перечисляет их, но они так и остаются неизвестными. Например, в «Скандале в Богемии» названо загадочное дело братьев Аткинсон и еще какое-то дело, связанное с поручением голландского королевского дома. А в «Пяти зернышках апельсина» говорится о кемберуэльском деле, об обществе нищих-любителей и еще о каких-то похождениях сыщика. Эти два рассказа были напечатаны пятнадцать лет назад, новы до сих пор не рассказали публике, что это были за дела.

— Это просто прием с целью заинтриговать читателей и показать, как много и успешно работал Холмс.

— Но читатели ведь ждут рассказов об этих делах. Это жестоко с вашей стороны… раздразнить и молчать. В «Пестрой ленте» Ватсон сообщает, что у него больше семидесяти записей о приключениях Холмса, во «Втором пятне» говорится, что у Ватсона хранятся записи о сотнях дел сыщика, а в «Золотом пенсне» сказано, что доктор имеет три большие тетради с записями о разных приключениях великого детектива. Публика ждет от вас рассказов о всех этих делах. Вы можете написать… то есть вы должны написать еще несколько сот рассказов о Шерлоке Холмсе.

Сэр Артур выколотил пепел из трубки.

— Нет, мой Холмс это не Ник Картер. И фабрику открывать я не намерен.

Сэр Артур поужинал один — дамы и дети провели весь вечер наверху, у больной, которой стало немного лучше. А Вуд, очевидно, задержался у словоохотливого викария или у бывшего судьи Крайстчерча, который чуть не силой заставлял своих гостей играть в карты.

После ужина сэр Артур закрылся в кабинете и стал читать журнальные и газетные статьи об охоте на китов, подобранные для него Вудом. Вскоре после того, как настенные часы пробили два раза, послышалось шуршание гравия и звук затворяемой дверцы машины — наконец-то вернулся Вуд. Увидев, что в кабинете горит свет, он постучал в дверь и вошел.

Сэр Артур окинул его взглядом и произнес:

— Судя по цвету ваших щек и дыханию, у Крайстчерча вы пили джин, он ведь не пьет виски и бренди, и играли в безик или кассино, потому что на вашем правом рукаве следы мела. В доме Крайстчерча нет бильярда, но у него принято во время игры в карты писать цифры мелом на ломберном столике.

А с викарием вы беседовали о собачьих бегах: из кармана вашего сюртука торчит бумажка; судя по формату и шрифту, это программа собачьих бегов.

Вуд шумно высморкался.

— Все правильно, за исключением джина. У судьи сегодня пили арманьяк. Я сперва был у викария, от него отправился в Хейзлмир, заехал к инспектору полиции, моему старому знакомому, а на обратном пути навестил Крайстчерча.

— Что-нибудь выяснили, кроме возраста коньяка и шансов борзых на предстоящих состязаниях?

Вуд вытащил из внутреннего кармана записную книжку и, просмотрев ее, стал докладывать.

Позавчера в Хайндхеде арестовали трубочиста, сидевшего в свое время в тюрьме за кражу. Его подозревают в причастности к краже в усадьбе бывшего судьи. Дома у трубочиста нашли две жемчужины. Они оказались фальшивыми. Он утверждает, что купил эти жемчужины у цыган, бродивших в окрестностях городка. Полиция считает, что, во-первых, трубочист врет насчет цыган, во-вторых, он держал дома фальшивые жемчужины нарочно, чтобы сбить с толку следствие. А что касается кражи у викария, то задержано несколько человек, но никто из них пока не признается. Никаких решающих улик против них еще нет. Возможно, что удастся распутать это дело путем проверки торговых операций, проведенных в последнее время владельцами антикварных лавок в Лондоне — они охотно покупают картины известных мастеров.

— Короче говоря, преступники не обнаружены. — Сэр Артур открыл фарфоровую табачницу и стал набивать трубку. — В жизни их ловить гораздо труднее, чем в книгах.

— Я уверен, что вор, совершивший кражу у викария, и тот, кто залезал в этот кабинет, одно и то же лицо. — Вуд сжал кулак и отогнул большой палец. — У викария можно было бы украсть много других вещей: столовое серебро, китайские безделушки, подзорную трубу и прочее. Но вор взял именно картину Констебля, хотя там висели и другие картины в красивых золоченых рамах, но малоизвестных художников. Вор выбрал именно Констебля. Отсюда можно заключить, что вор не простой преступник…

Сэр Артур усмехнулся:

— А образованный.

Вуд отогнул указательный палец.

— Он мог залезть сюда, чтобы поискать в шкафах и шифоньерах что-нибудь такое, что можно продать богатым любителям.

— Мои черновики?

— А почему нет? Ваши поклонники были бы рады иметь ваши автографы. И не пожалели бы денег. Или, например, письма, получаемые вами. Может быть, вор узнал на почте о том, что вы получаете письма от видных людей: например, от нашего короля и американского президента, от писателей, вроде Киплинга, Хаггарда и Мередита. Эти письма имеют большую ценность. Любители могут отвалить крупную сумму.

— Кстати, насчет писем. Они в порядке?

Вуд бросил взгляд в сторону маленького письменного стола.

— Все наиболее важные письма хранятся в тумбочке этого стола, я их давно привел в порядок. А тумбочку я закрываю на ключ. Поэтому вор не мог проникнуть туда.

— Значит, письма целы. А если украли черновики, то ничего страшного.

Вуд отогнул средний палец.

— Больше всего они рылись в шифоньере у окна…

— Они! Значит, по-вашему, воров было несколько?

— Нет, я просто так… один или несколько. В этом шифоньере рылись очень усердно и торопились. Запихнули обратно как попало. Здесь только папки с планами и набросками.

— А зачем вору знать планы моих будущих произведений? Просто рылся везде, сюда залез в последнюю очередь и поэтому торопился.

После недолгого молчания Вуд спросил:

— Заявлять в полицию? Или, может быть, сообщить прямо в Скотланд-Ярд, пусть пришлют сыщика высшего класса!

Сэр Артур махнул рукой.

— Не надо. В других комнатах ничего не украли, а если здесь и взяли какие-нибудь листочки, то не стоит из-за этого поднимать шум. Но вы время от времени наведывайтесь к Крайстчерчу и викарию. Если вора найдут, интересно будет узнать, кто он такой! И был ли он здесь! И если был, то с какой целью! Может быть, он действительно охотник за автографами или просто психопат?

Сэр Артур пожелал секретарю спокойной ночи и попросил его передать прислуге: к утреннему завтраку его будить не надо, он еще почитает и ляжет спать поздно.

— А я утром встану пораньше, — сказал Вуд, — и наведу здесь порядок. Проверю папки с копиями чистовиков и черновиками: не пропало ли что-нибудь. — Он остановился у порога. — А что, если вор украл какие-нибудь листки, чтобы научиться писать вашим почерком? Потом изготовит фальшивые письма, компрометирующие вас, явится к вам и начнет шантажировать.

— Если он явится ко мне, — сэр Артур потряс кулаком, — я покажу ему свое искусство бокса. Запомнит на всю жизнь мои инфайты.

Сэр Артур проснулся очень поздно. За окном стоял густой туман — не было видно даже кустов вереска, окружавших площадку с гимнастическими снарядами. Камердинер Патрик принес чашку шоколада и газеты и сообщил, что мистер Вуд уехал куда-то с гостьей, Мэри и Кингзли поехали с ними.

Сэр Артур решил до обеда не выходить из кабинета: надо было написать письмо Уэллсу — поблагодарить за присланный недавно роман «В дни кометы» — и ответить бывшему газетному корреспонденту во время бурской войны, а ныне члену парламента Черчиллю. Несколько лет назад сэр Артур председательствовал на предвыборном митинге в Пелмел-клубе, где выступал с речью Уинстон Черчилль. С тех пор они обменивались письмами — молодой депутат настойчиво убеждал сэра Артура писать только исторические романы, вроде «Майки Кларка» и «Белого отряда», и не расходовать попусту энергию на сочинения другого рода.

Незадолго до обеда приехал сосед Крайстчерч — маленький старичок с пышной серебристой шевелюрой и большими испуганными рыбьими глазами. Он опирался на трость, украшенную серебряным набалдашником в виде головы Медузы-Горгоны — у нее было почти такое же выражение, как и у владельца трости.

Сэр Артур хотел подняться наверх — проведать жену, но сиделка, спускавшаяся с лестницы, шепнула, что больная только что заснула после бессонной ночи. Когда сэр Артур вошел в столовую, стол был уже накрыт. Миссис Дойль слушала рассказ гостя. Он говорил визгливым голосом, проглатывая слова, — наверное, его трудно было понять, когда он в бытность судьей оглашал приговоры.

Разговор шел о краже. Крайстчерч решительно отвергал версию местной полиции. В усадьбу к нему залез вовсе не трубочист. Возможно, он тоже вор, но стащил фальшивые жемчужины где-то в другом месте, а не у Крайстчерча. Кражу совершили цыгане. Половина их воры, а другая половина — мошенники. Очевидно, в этом районе орудует большая воровская шайка цыган, руководимая из Лондона — из района Уайтчапел. И у викария украли картину и часы тоже цыгане. Аналогичные случаи были шесть лет назад в районе Бирмингама, но тогда вожаки цыганской шайки прятались не в самом городе, а в окрестностях Киддерминстера. Главарю тогда дали двадцать лет тюрьмы, а остальным по пятнадцати. Но недавно все они, за исключением двух умерших, бежали из заключения — судя по всему, подкупили надзирателей, которые теперь в большинстве своем продажны.

Воры оставили у Крайстчерча следы в гостиной и кабинете — грязные отпечатки ног и изодранный шейный платок. Фактически это их визитные карточки, но полиция бессильна что-либо сделать. Теперешняя полиция состоит из кретинов, это совсем не то, что при королеве Виктории. И судьи тоже не те — боятся мести со стороны преступников и ограничиваются минимальными наказаниями. Судьи теперь, как правило, трусы и невежды.

Когда доедали суп, в столовую вошли Вуд и дети.

— Почему вдруг уехала Орора? — спросил сэр Артур у миссис Дойль. — Она ведь хотела пробыть неделю.

Вместо ответа миссис Дойль посмотрела на Вуда. Тот ответил:

— Орора перепутала дни и вспомнила, что завтра должна встретить сестру директрисы своей школы, которая приедет в Лондон. Поэтому помчалась на станцию и просила передать вам извинения, что не смогла проститься и поблагодарить за гостеприимство и интересные беседы.

Крайстчерч перебил его:

— Американки обычно не прощаются. Плохое воспитание, недалеко ушли от ирокезов.

— Орора сказала, — продолжал Вуд, — что запомнит на всю жизнь часы, проведенные здесь. Мы чуть-чуть не опоздали к поезду. Лопнула шина на заднем колесе, пришлось сменить. И ехали не на нашу станцию, а в Хейзлмир, потому что оба дневных поезда не останавливаются у нас. Около усадьбы Риджуэя нас попросили подвезти одну старушку в больницу святой Терезы. И мы сделали большой крюк. Еле-еле поспели.

— Из баула Ороры высыпались вещи, — сказал Кингзли и расхохотался, — пустые спичечные коробки. Она собирает коллекцию.

— Кстати о Риджуэе. — Крайстчерч обвел всех круглыми глазами, — это, конечно, entre nous, его родной племянник окончил Итон, потом учился в Кембридже, но был изгнан оттуда из-за одной пикантной истории… — Он скользнул взглядом по Мэри и Кингзли. — При них неудобно говорить. Недавно срочно укатил на материк. И случайно выяснилось, что он был связан с какой-то шайкой грабителей, совершившей в прошлом году несколько крупных краж и зверских убийств в разных городах. Но Скотланд-Ярд, куда набирают теперь только слепых и глухонемых, разумеется, не раскрыл ни одного из этих дел. Говорят, что шайка состоит из таких же повес, как племянник Риджуэя. Я уверен, что банда имеет своего сообщника в полиции, поэтому никого не могут поймать.

Сэр Артур покачал головой.

— Слишком категоричное суждение.

— Ничуть. Мы часто теперь слышим о преступлениях, остающихся нераскрытыми. Во времена покойной королевы этого не было.

— И тогда многие преступления тоже оставались не разгаданными, — возразил сэр Артур. — Например, Джека-Потрошителя ведь так и не нашли, хотя вся полиция была поставлена на ноги. А он преспокойно совершил семь убийств и исчез бесследно. И остался навеки загадочной фигурой.

— Полиция тогда установила, что он не был англичанином, — сказал Вуд. — После одного из убийств на месте преступления нашли пуговицу с буквами «эйч» и «кью». Из этого заключили, что убийца был американцем и что одежду он купил в магазине Хендрикса и Куентина в Чикаго. И убивал женщин он не только в Лондоне, но и в Техасе и в Никарагуа.

Крайстчерч кивнул в сторону Мэри и Кингзли.

— При них я не могу сказать, какие убийства совершались в Петербурге до появления Джека-Потрошителя в Лондоне. Он убивал самым страшным образом только женщин… определенной категории. Существует предположение, что русская полиция поймала убийцу, его звали Педаченко, и переправила к нам, в Англию, чтобы вызвать панику.

— В прошлом году в Скотланд-Ярде, — сказал сэр Артур, — мне говорили, что уже несколько десятков обитателей психиатрических больниц в разных странах признались в том, что убивали женщин в Лондоне. Все претендуют на звание Джека-Потрошителя.

Разговор перешел на преступления, которые остались нераскрытыми. Увидев, с каким вниманием дети прислушиваются к беседе, сэр Артур приказал им выйти из-за стола — десерт им подадут в комнату Мэри.

После ухода детей гость стал подробно рассказывать о деле, недавно взволновавшем всю Америку, — певичку Нан Патерсон обвинили в убийстве коммерсанта Франка Янга, который ехал рядом с ней в фаэтоне и оказался мертвым. На его теле нашли пулевую рану, но пистолет оказался в кармане его пиджака. Присяжные два раза разбирали это дело и в конце концов признали певичку невиновной. Смерть Янга так и осталась тайной.

Сэр Артур заметил, что миссис Дойль хотя и следит за ходом разговора, но выражение лица у нее остается хмурым — она ни разу не улыбнулась во время обеда и не произнесла ни одного слова.

Изложив историю Нан Патерсон, Крайстчерч выразил уверенность в том, что убийцей является певичка. Они почти все склонны к преступлениям, и с ними не следует церемониться.

— Да, многие преступления остаются навсегда покрытыми тайной, — сказал сэр Артур, наливая гостю и Вуду вишневый бренди.

Вдруг миссис Дойль прервала свое молчание.

— Но некоторые преступления раскрываются вовремя, — сказала она ледяным тоном. — Возмутительные преступления.

Крайстчерч застыл с рюмкой у рта. Он уставился круглыми глазами на хозяйку стола.

— Какие, например?

Миссис Дойль поправила чепчик на голове и, глядя на сэра Артура, произнесла, почти не разжимая губ:

— Например, то, которое было совершено в этом доме.

Общее молчание было нарушено неожиданным стуком — на пол упала трость Крайстчерча. Он вздрогнул и опрокинул рюмку. Быстро накрыв салфеткой пятно на скатерти, он спросил:

— В этом доме?

— Да. — Миссис Дойль показала подбородком на сэра Артура. — Пусть сам скажет.

Крайстчерч повернулся всем корпусом к сэру Артуру и снова уронил трость.

— Пусть скажет, — повторила миссис Дойль, отчеканивая слова. — О своем преступлении. Об убийстве. И пусть наш гость будет свидетелем.

— Ничего не понимаю, — пробормотал сэр Артур.

— Убийство? — вскрикнул Крайстчерч и привстал, зажав трость под мышкой. — В этом доме?

Миссис Дойль молча кивнула.

— В чем дело, мама? — спросил сэр Артур и попытался улыбнуться.

— Сэр Артур убийца? — взвизгнул бывший судья.

Миссис Дойль повернулась к Крайстчерчу и начала рассказывать.

Неделю назад на благотворительном базаре в Эдинбурге она познакомилась со школьной учительницей из Филадельфии Оророй Килларни. Орора спросила: почему сэр Артур решил повторить убийство?

Ровно тринадцать лет назад он, несмотря на категорический запрет своей матери, сбросил сыщика на дно водопада в Швейцарии, но потом, увидев, какое негодование во всех странах вызвала эта расправа, принял предложение одного американского издательства и воскресил своего героя.

Однако на этот раз сэр Артур решил убить Холмса окончательно и поделился тайной со своим американским другом — майором Пондом, который в свое время был устроителем публичных лекций сэра Артура в Америке. В письме, которое майор Понд получил из усадьбы Андершоу в Хайндхеде, говорилось, что в одном из рассказов, который скоро появится в печати, сыщик будет убит так, что больше его никак нельзя будет воскресить.

Орора уговорила миссис Дойль немедленно отправиться в Хайндхед и проверить на месте — действительно ли Холмс приговорен к смерти. Прибыв в усадьбу, миссис Дойль и Орора Килларни решили прибегнуть к хитрости. Под благовидным предлогом заставили сэра Артура и его секретаря уехать из Андершоу на несколько часов. Профессор из Эдинбурга, лекарства, полковник Мелтон-Моубрей — все это было придумано нарочно. Как только автомобиль сэра Артура скрылся за холмами, Орора проникла в кабинет, а миссис Дойль заперла на ключ дверь на веранде и заняла наблюдательный пост в зеленой гостиной.

Все сошло удачно.

Орора тщательно просмотрела все папки и бумаги в письменных столах, шкафах и шифоньере и нашла папку с черновиками рассказов, подготовленных к печати. В одном из них говорится о том, как Холмс погибает от руки убийцы на глазах у Ватсона. Таким образом, на этот раз доктор сам констатирует гибель своего друга. Обстоятельства смерти настолько ужасны, что о них нельзя говорить за обеденным столом. Орора сунула папки обратно в шифоньер и доложила обо всем миссис Дойль.

— Ты втайне готовил это преступление, — сказала миссис Дойль, глядя в упор на сына. — Сколько раз тебе говорила: «Не смей этого делать, нельзя огорчать читателей». А ты не послушался и убил.

Сэр Артур развел руками.

— Это же чепуха. Я вовсе не собирался…

Миссис Дойль постучала пальцем по столу.

— Не смей говорить неправду.

Крайстчерч быстро осушил рюмку и произнес скороговоркой:

— Не надо запираться, это усугубляет вину.

— Орора видела своими глазами черновик. Черным по белому… — Миссис Дойль повысила голос: — Наверно, уже послал рукопись в журнал.

Сэр Артур приложил обе руки к груди.

— Поверь мне… Орора все напутала или просто наврала.

Крайстчерч стукнул тростью об пол.

— В таких случаях надо сознаваться, а не упорствовать.

Сэр Артур грозно пошевелил усами, покраснел и гаркнул:

— А вы не лезьте! В ваши дела я не суюсь. Сутяжничаете со всеми соседями.

Миссис Дойль всплеснула руками.

— Артур, опомнись!

Крайстчерч медленно встал и обвел всех взглядом.

— Вы все свидетели…

Вуд быстро наполнил рюмку судьи и зашептал:

— Не принимайте к сердцу, сэр. Это так…

— Артур, — строгим тоном сказала миссис Дойль, — немедленно извинись, или я сейчас же уйду!

Сэр Артур кашлянул в кулак, привстал и отвесил короткий поклон картине Тернера, висевшей позади Крайстчерча.

— Прошу извинить, сожалею.

Крайстчерч опустился на стул, молча кивнул головой и поднес к губам рюмку. Он решил остаться — пересилило любопытство: что же будет дальше?

После недолгого молчания миссис Дойль спросила:

— Значит, ты не убивал его? И не собираешься?

— Твоя американка нахальная лгунья. — Сэр Артур отпил из рюмки и закашлялся, потом вытер усы салфеткой. — Наглая интриганка.

Крайстчерч кивнул:

— Американки, как правило…

Вуд перебил его:

— Наверно, ошиблась, торопилась…

Миссис Дойль повернулась к Крайстчерчу:

— Будьте свидетелем. Мой сын заявил, что не убивал и не собирается убивать. Дай мне обещание, Артур, раз и навсегда, и тогда я буду спокойна.

— Обещаю, — буркнул сэр Артур.

Крайстчерч обратился к миссис Дойль:

— Следовало бы взять письменное обещание. А я скреплю своей подписью.

Миссис Дойль вскинула голову и произнесла торжественным голосом:

— Достаточно устного. Дойли не нарушают своего слова — это неписаный закон нашего дома.

Крайстчерч повертел в руках трость и произнес:

— А все-таки любопытно… почему эта американка наврала, будто бы видела рукопись об убийстве сыщика? И кто она вообще? Загадочная особа.

— Я не нахожу в ней ничего загадочного, — сказала миссис Дойль. — Очень милая девушка, непосредственная, манеры у нее, может быть, немножко странные, но у них так принято.

Крайстчерч усмехнулся.

— Мне говорили, что у них принято с утра пить виски из кукурузы. И женщины безобразно напиваются.

— Я был в Америке и не замечал этого, — сказал сэр Артур.

Миссис Дойль повернулась к Крайстчерчу.

— В общем Опора мне понравилась, и я ей верю. Она учительница из Филадельфии и поклонница таланта Артура. И, как многие другие читатели, она не хочет, чтобы сыщика убивали.

Бывший судья скривил рот.

— Вы ей верите, но сэр Артур назвал ее отъявленной лгуньей.

— Наверно, она очень волновалась, когда перебирала бумаги, — заметил Вуд. — И ей показалось…

Миссис Дойль кивнула головой и предложила всем перейти в гостиную и выпить кофе с бенедиктином.

Крайстчерч и сэр Артур заговорили о предстоящем крикетном матче между командами Шотландии и Австралии и о шансах Оксфорда и Кембриджа на лодочных гонках в этом году.

— Австралийская команда, кажется, состоит из бывших уголовников, — сказал Крайстчерч. — А что касается лодочных гонок, то это самое настоящее надувательство. Команды заранее договариваются, которая из них придет первой, и потом делятся доходами от тайного тотализатора. Спортсмены в большинстве своем жулики и развра…

Сэр Артур перебил его:

— Простите, я тоже спортсмен, и, мне помнится, вы однажды рассказали, как взяли приз по плаванию.

— Исключения подтверждают правило, — сказал Крайстчерч.

В дверях показалась напомаженная голова камердинера Патрика, он позвал секретаря. Вуд вышел и вскоре вернулся, держа в руке записную книжечку в зеленой кожаной обложке.

— Холден нашел эту книжку в автомобиле, в котором мы ездили. Она закатилась в щель сиденья. Помню, что эта книжка была в руках Ороры перед отъездом. Наверное, когда нас встряхнуло около мельницы, эта штука выскочила из баула.

— Надо переслать Ороре, — сказала миссис Дойль. — Она оставила мне лондонский адрес.

Сэр Артур стал просматривать книжку. Были заполнены лишь первые несколько страниц.

— Здесь только отдельные буквы и цифры, — сказал он.

Миссис Дойль улыбнулась.

— Ничего удивительного. Она записывала задачки по алгебре.

— И что-то вроде инициалов, — продолжал сэр Артур. — Похоже на пометки о курсах акций или… о ставках на бегах.

Он вернул книжку Вуду. Крайстчерч надел очки и, подсев к Вуду, наклонился над книжкой.

— Таинственные записи… явно зашифрованные. Очевидно, пометки для донесения. — Он хлопнул рукой по набалдашнику трости. — Понял! Недавно я написал своему другу в Лондон о краже в моем доме. Он, наверно, обратился к заправилам Скотланд-Ярда, и они прислали женщину-сыщика, чтобы нашла воров. Выходит, ваша Орора вовсе не американка и не учительница, а сыщик.

Сэр Артур, не вынимая трубки изо рта, произнес:

— Но почему же она приехала сюда, а не к вам? И рылась в моих бумагах?

Крайстчерч наклонил голову набок.

— Очевидно, для отвода глаз. Чтобы обмануть преступников, усыпить их бдительность. Она здесь собрала все нужные сведения и укатила в Лондон. А эти шифрованные пометки — для доклада начальству.

— Неужели она сыщик? — удивилась миссис Дойль. — Вот не думала…

— Они часто принимают такой вид, чтобы никто не мог догадаться. — Крайстчерч повернулся к сэру Артуру. — Ваш Холмс тоже часто прибегает к этому способу. В прошлом году, незадолго до рождества, в Хайндхед приезжал страховой агент, ходил по домам и выяснял кое-что. И оказалось, что он полицейский сыщик. Он посетил меня и получил исчерпывающие сведения о племяннице Риджуэя. И эта Орора, несомненно, тоже сыщик.

Миссис Дойль покачала головой.

— Значит, теперь появились женщины-сыщики? Наверно, отбирают самых храбрых.

— Самых хитрых, — сказал Крайстчерч. — Есть такие дела, где требуются именно детективы в юбке, чтобы не спугнуть дичь. Женщины-сыщики обладают природным тонким нюхом и скорее мужчин могут обнаружить тайну преступления. И женщинам, конечно, помогает то, что по складу своей натуры им легче понять психологию преступника.

Сэр Артур неодобрительно хмыкнул.

— Все-таки странно, что эта женщина-сыщик как будто искала что-то в кабинете, — сказал Вуд.

Крайстчерч шмыгнул носом:

— Вероятно, что-то искала. Во всяком случае, делала это неспроста. Очевидно, в ходе розыска следы привели куда надо.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил сэр Артур. — Я прошу…

Бывший судья наклонил голову набок.

— Я только констатирую факт. Женщине-сыщику понадобилось сделать подобие обыска у вас. А почему, не знаю… теряюсь в догадках.

— Артур, молчи! — Миссис Дойль повернулась к гостю. — Значит, все это она выдумала? Насчет того, что Артур написал письмо в Америку о намерении убить Холмса и что она нашла черновик…

Крайстчерч ответил:

— Сыщики придумывают любые поводы для того, чтобы проникнуть туда, куда им надо. Ваша Орора поступила так, как подобает профессиональному сыщику.

Вуд взял со стола записную книжку и стал снова перелистывать ее. Затем понюхал обложку и провел по ней пальцем.

— Тут записка какая-то.

Он вытащил листочек, который был засунут под бумагу, наклеенную на внутренней стороне обложки.

— У сыщиков всегда такие записные книжки с потайным карманчиком, — пояснил Крайстчерч. — Они туда засовывают денежные взятки. Сыщики, как правило…

— Читайте, — сказал сэр Артур.

Вуд стал громко читать:

— «Предложенный вами способ с двойным алиби используем в деле хозяина ювелирного магазина. Его и приказчика уберем — первого отравим мышьяком, второго удавим и изобразим самоубийство. А насчет жокея-пуэрториканца принимаем ваш план, только пусть сперва вытянет все, что можно, у богатой вдовы. А разделаться с ней можно будет примерно так же, как в деле с крупье из Монако. Будем рады, если вам удастся пробраться к лорду Баскервилю, уверены, что вам удастся окрутить старушку и поехать вместе с ней в Андершоу, только будьте осторожны. Ваш Р. К. 112, Уолнат-стрит, Филадельфия».

На минуту воцарилось молчание. Потом миссис Дойль дрожащим голосом произнесла:

— Дайте.

Она взяла листочек у Вуда.

— Бандитка! — вскрикнул Крайстчерч. — Судя по всему, она руководила всеми ворами в нашем графстве. И кража у меня, и у викария, и прошлогоднее убийство с грабежом в Олдершоте и прочие нераскрытые дела… все были совершены этой шайкой. Это та самая банда грабителей и убийц в Лондоне, к которой причастен племянник Риджуэя. И ею управляют с той стороны океана. Все ясно!

— Ничего не понимаю… — Миссис Дойль вздрогнула. — Неужели она…

Листочек выпал из ее рук на пол у камина. Крайстчерч вскочил и, подобрав записку, положил на стол.

— Это важное вещественное доказательство.

Сэр Артур подошел к матери и погладил ее по плечу.

— Успокойтесь, мама. Ничего страшного.

— Очевидно, готовят нападение на вашу усадьбу, — Крайстчерч приставил палец ко рту, — наверно, среди вашей прислуги кто-то связан с этой шайкой. Рекогносцировка проведена, и теперь ждите гостей. Между прочим… — он посмотрел на дверь и понизил голос, — ваш камердинер не внушает мне доверия.

Вуд поднял плечи и отчеканил по-военному:

— Заявим в полицию и примем все меры. Пусть только сунутся.

— Какой ужас!.. — прошептала миссис Дойль.

Сэр Артур взял со стола записную книжку, просмотрел записи на первых страницах, затем листочек, извлеченный из кармана обложки.

— Насчет полиции подождем, — сказал он. — У нас два «люгера» и один карманный кольт, и мы оба умеем стрелять. Бояться нечего.

Крайстчерч встал и поклонился миссис Дойль.

— Премного благодарен за прекрасный обед и интересную беседу. Но у меня еще куча дел, надо успеть.

Взяв трость под мышку, он торопливо вышел из гостиной — ему, очевидно, надо было успеть до вечера оповестить соседей о потрясающем происшествии, случившемся в усадьбе писателя.

Через два дня на имя сэра Артура пришло письмо из Лондона. На конверте было написано: «Только лично». Вуд осторожно вскрыл конверт и протянул сэру Артуру, сидевшему за письменным столом. От светло-зеленой бумаги шел аромат духов. Почерк женский — торопливый, размашистый.

«Дорогой сэр Артур!

Простите за поспешный отъезд, не смогла даже лично проститься с Вами. Ваша уважаемая мамаша решила, не откладывая, объясниться с Вами за обедом, хотя я просила ее повременить, чтобы пробыть еще день-два у Вас. Но, увы, мои уговоры не подействовали, миссис Дойль, типичная ирландка, мой дед тоже был из Дублина, и я знаю, что такое ирландское упрямство. Я вынуждена была уехать, чтобы не оказаться в неловком положении.

Дело в том, что я соврала Вашей маме, будто бы нашла среди Ваших бумаг черновик рассказа об убийстве Холмса. Она поверила.

Почему я соврала? Объясню все по порядку.

Серия Ника Картера имеет у нас сумасшедший успех. В этом году наметили выпуск 45 книжек вместо прежних 35–37. У них сейчас работает пятнадцать авторов, они хотят нанять еще нескольких.

Наше издательство тоже задумало выпустить серию книжек о похождениях сыщика. Но мы отказались от мысли придумывать нового, никому не известного детектива, а решили использовать Шерлока Холмса, которого знают и любят во всем мире и особенно у нас. Ведь пьеса о Холмсе прошла в Америке 450 раз. Сыщик, созданный Вами ровно двадцать лет назад, уже принадлежит не одному Вам, а всему человечеству — так же как Красная Шапочка, Дед Мороз, Синяя Борода и Робин Гуд. И предъявлять в отношении их право собственности так же нелепо, как и в отношении облаков и звезд.

Мы будем выпускать книги о приключениях великого сыщика под видом воспоминаний его самого, а не доктора Ватсона. И мы используем те самые дела Холмса, о которых часто мимоходом упоминал Ватсон (помните наш разговор у входа на веранду?). Читатели ждут с нетерпением рассказов об этих делах, и мы удовлетворим их желание.

Но, для того чтобы выпустить серию книг о Холмсе, нам нужно, чтобы герой здравствовал. А у нас было опасение: что, если Вы надумали прикончить его, как это Вы уже однажды сделали? Если Вы убьете его и это станет известно всему миру, то наши планы рухнут. Необходимо, чтобы сыщик был жив. Для того чтобы проверить, есть ли у Вас намерение умертвить Холмса в ближайшем будущем, издательство послало меня в Англию, чтобы я пробралась к Вам и ознакомилась тайком с Вашими записями и черновиками.

Прибыв в Эдинбург, я познакомилась с миссис Дойль, отрекомендовавшись почитательницей Вашего таланта, и напугала ее сообщением о том, что будто бы Вы собираетесь опять убить своего героя и уже оповестили об этом своего друга в Америке. (Я наврала относительно Вашего письма майору Понду.) И добилась того, что Ваша мама поехала в Андершоу, взяв меня с собой. Затем я сказала, что будто бы нашла в одном из шкафов в Вашем кабинете черновик рассказа о страшной гибели Холмса. Ваша мама поверила и этому и заявила, что запретит Вам убивать сыщика и возьмет с Вас клятвенное обещание никогда больше не покушаться на его жизнь. Нам нужно было именно это.

Простите, что я без разрешения похозяйничала в Вашем кабинете — осмотрела содержимое шкафов, шифоньера и ящиков двух письменных столов (за исключением двух ящиков маленького письменного стола, закрытых на ключ). Но не беспокойтесь, ничего, ни одного листочка я не взяла, и мы не используем Ваших сюжетов — мы не бандиты.

Сердечный привет глубокоуважаемой миссис Дойль, Вашим милым детям и Вашему секретарю, чем-то напоминающему доктора Ватсона.

Искренне Ваша

Орора Килларни.

24 апреля 1906 года, Лондон.

Я потеряла записную книжку, возможно, у Вас в доме или в автомобиле. В книжке записаны инициалы наших авторов и суммы выданных им авансов. Мы набрали уже 25 человек, и они уже принялись за дело. Очень прошу переслать записную книжку по адресу, который я оставила Вашей глубокоуважаемой маме. Передайте ей сердечную благодарность от нашей фирмы».

Сэр Артур шлепнул ладонью по столу.

— Издательская шпионка! А вовсе не сыщик и не бандитка.

— Хуже бандитки, — сказал Вуд, прочитав письмо.

Сэр Артур встал и несколько раз прошелся по кабинету.

— И как это я не догадался? Ведь так легко было бы понять, кто она. Хорошо знает, сколько книг о Нике Картере выпускается в год и какие гонорары я получал от «Стренд-мэгэзина», знает наперечет мои вещи, где упоминаются неизвестные читателям дела Холмса. Сразу же можно было понять, что для школьной учительницы она слишком осведомлена. И мама тоже… Почему-то расспрашивала меня насчет шкафов. А самое главное, — сэр Артур щелкнул себя по лбу, — Орора нашла ошибки в моих рассказах… Ясно, что это мог сделать только редакционный работник. Это их профессиональная черта, у них особое чутье, как у сеттеров.

Вуд вздохнул.

— Значит, в Америке теперь начнут вовсю выстреливать книжки о Холмсе по сотне, а то и больше в год…

— Будут фабриковать, как сосиски в Чикаго. Вот это и будет настоящим убийством Шерлока Холмса. Подлинным, действительным.

Сэр Артур походил несколько минут по кабинету, посасывая потухшую трубку.

— Не могу себе простить, что не разгадал эту чертовку. Наверно, сейчас смеется: этот болван сочиняет всякие истории про сыщика, у самого никакого нюха, никакой наблюдательности… Мне надо потренироваться по этой части, стать самому детективом. А что, если раскрыть тайну какого-нибудь преступления?

— Многие преступления остаются не раскрытыми, — сказал Вуд. — И суды часто ошибаются.

Подумав немного, сэр Артур спросил:

— А когда эта змея вышла в отставку?

— Крайстчерч?

— Да.

— Кажется, три года тому назад. После какого-то странного, темного дела. Там фигурировал не то индус, не то негр. Говорили, что не все было ясно и подсудимый не признался.

— Надо будет заняться вот такими делами, тайнами этих дел, — сказал Конан Дойль.

ОСОБО СЕКРЕТНОЕ ЗАДАНИЕ

Если бы он тогда не коснулся этой треугольной бутылки, все, наверно, сложилось бы иначе. В нашей жизни случайности нередко играют решающую роль.

В тот вечер Шедлок был приглашен на день рождения Дитинго — оба работали в одном и том же участке и оба, несмотря на солидный возраст, были рядовыми полицейскими. Рядом с Шедлоком сидела худощавая брюнетка лет пятидесяти, в очках, с усиками на обоих концах красиво очерченного рта. Шедлоку нравилось, как она говорит, — медленно, приглушенным голосом, словно делится секретами. И у нее очень мило приподнималась верхняя губка. И нравилось еще то, как она мизинчиком поправляла очки в золотой оправе.

К тому моменту, когда стали тушить свечи на праздничном пудинге, Шедлок уже ощущал приятное опьянение. Соседка, ее звали Норма, улыбалась неуклюжим шуткам Шедлока, а иногда коротко смеялась, чуть откидывая голову. И тут же мизинчиком поправляла очки.

Шедлок сказал ей, что ему уже скоро шестьдесят и что он убежденный холостяк. Она не сказала, как обычно говорят в таких случаях, что он выглядит моложе. Только чуть заметно сузила глаза и пошевелила усиками. Когда в другом конце стола помощник инспектора Ньюджент стал показывать свой коронный номер — не совсем приличные фокусы со щипчиками для льда, — Норма повернулась к Шедлоку. Он почувствовал — она внимательно разглядывает его.

И тогда он протянул левую руку к треугольной бутылке виски, стоявшей перед Нормой. На бутылке, оплетенной позолоченной проволокой, было написано не то «Дингл», не то «Димон». И он услышал — Норма сказала с какой-то таинственной и интимной интонацией:

— Дайте вашу руку. Вот эту, левую. Вас зовут…

— Клем, — ответил он.

— Я хочу узнать, кто вы, — тихо сказала она.

Взяв его руку, она повернула ее ладонью вверх.

Пальцы у нее были мягкие и теплые.

— Все ясно, — она кивнула головой. — У вас линии руки как у Огдена Нэша.

— Какого Нэша? — удивился Шедлок. — Не знаю такого.

— Это очень известный поэт, его переводят на все языки, даже на китайский. Недавно он получил гонорар из Тайваня.

Шедлок усмехнулся.

— Я служу в полиции уже двадцать четыре года и не намерен менять работу. Скоро выйду на пенсию.

Норма постучала ногтем по своей рюмочке.

— Я не шучу, говорю с вами как специалистка.

На том конце стола Ньюджент уже перестал показывать фокусы. Лейтенант Диммит из кабинета экспертизы начал рассказывать анекдоты — дамы отворачивались и делали вид, что зажимают уши, а в другой комнате сержант Пеппер показывал, как тандуют перуанские индейцы, когда у них наступает сезон любви.

А Норма, положив руку Шедлока к себе на колено, объясняла.

Линия, которая начинается между большим и указательным пальцами и идет вниз к запястью, — это линия жизни. Там же начинается и линия ума, но она ответвляется от линии жизни, проходя посередине ладони вниз. А эта линия, которая идет горизонтально в верхней части ладони — параллельно линии ума, — линия чувства.

Затем Норма показала на линию, идущую от основания среднего пальца вниз по вертикали, к запястью, пересекая линии чувства и ума.

— А вот это… — произнесла она торжественно, — линия судьбы, так называемая основная линия судьбы.

— У меня хорошие линии? — спросил с улыбкой Шедлок. — Может быть, я словлю убийцу, как наш Лопес в прошлом году, и удостоюсь повышения? Я куплю, как он, стереофон Филлипса.

Норма, чуть нахмурившись, продолжала объяснять. Линия жизни имеет шесть типов — в зависимости от того, как она проходит в отношении линии ума. У Шедлока линия жизни типа Ди — потому что у него она возникает вместе с линией ума и отделяется от нее только под средним пальцем.

Что касается линии ума, то она делится на типы О, Эл и Эйч. У Шедлока линия ума типа Эл, потому что кончается в верхней половине ладони. А линия чувства у него типа «один» — начинается между указательным и средним пальцами. Тип «один» встречается наиболее часто. У помощника инспектора Ньюджента, например, линия чувства типа «три» начинается у основания указательного пальца. Это встречается довольно редко.

— Вы по линиям своей руки относитесь к комплексу Ди-Эйч-«один». Кроме Огдена Нэша, такая рука, например, у кинозвезды Ким Новак. Хотя нет, — она мотнула головой, — у той линия жизни типа Би, то есть с самого начала отделена от линии ума.

На повторный вопрос Шедлока, хорошая ли у него рука, Норма улыбнулась уголком рта и, проведя кончиком мизинца по его ладони, прошептала:

— Вы добрый, бесхитростный человек. И доверчивый, слишком доверчивый для человека вашей профессии. И ужасно нерешительный, мнительный… Верно?

Шедлок посмотрел на свою руку так, как будто впервые увидел ее. Потом взял треугольную бутылку и наполнил стопочку Нормы, потом свою. Они чокнулись и выпили, глядя друг другу в глаза. Шедлок покрутил головой.

— Неужели все это написано на руке? Кто бы мог подумать?

Так состоялось их знакомство. Спустя полтора месяца старый холостяк Клем Шедлок с линиями руки комплекса DHI стал мужем Нормы Хоскинг. Их сосватала бутылка виски. Шедлока смущало только одно обстоятельство — Норма была выше его на полтора дюйма. Рост у него был минимальный для полицейского — 5 футов 8 дюймов. Но Норма, очевидно, сочла, что с этим недостатком супруга можно примириться.

Ее кабинет находился на Иллинойс-авеню, недалеко от Кист-парка, на втором этаже небольшого дома — над китайским рестораном. На входной двери внизу на эмалированной дощечке было написано: «Читаю судьбу по линиям руки, даю советы по жизненно важным вопросам».

Норма занималась своим делом уже в течение восьми лет. В свое время она предупредила Аурелию О`Бриен, жену члена законодательного собрания штата, о том, что у той линия судьбы обрывается, но дальше линия идет прямо вниз — это говорило о том, что ей надо начать жизнь заново. Аурелия О`Бриен развелась со своим мужем, и вскоре он попал в неприятную историю с несовершеннолетней мексиканкой, с трудом откупился и уехал в Южную Африку, а она через некоторое время вышла замуж за фармаколога, который изобрел чудодейственные препараты, предупреждающие цирроз печени и саркому, и разбогател. Эта история с Аурелией О’Бриен, ныне Уорли, получила широкую огласку и утвердила репутацию хиромантки.

Авторитету Нормы Шедлок способствовала также большая книжная полка из хромированной стали в ее кабинете, где на видном месте стояли книги «Хирургия руки» С. Баннела, «Эмбриология» Паттена, «Анатомия руки» У. Джонса и массивный альбом «Фотографии рук великих людей XX века». Хиромантка любила ссылаться на имена знаменитых ученых, а также на прославленного французского прорицателя К. Тобэ, который точно предсказал в 1932 году, что начиная со следующего года англичане четыре раза подряд будут завоевывать кубок Дэвиса по теннису.

Став женой Шедлока, Норма уточнила диагноз:

— Вот эти длинные, расходящиеся веером линии, которые идут у тебя от основания большого пальца, пересекая линии жизни и ума, говорят о том, что ты человек с комплексом неполноценности.

— Что это за штука?

— Это… ну, как тебе объяснить попроще. Это когда человек все время чувствует, что он ниже других…

— Наполеон, говорят, тоже не был высоким, — сказал Шедлок. — Франко тоже…

— Я не в таком смысле. Человек, страдающий комплексом неполноценности, думает, что он не такой умный или сильный, как другие. И не чувствует уверенности в себе. Вот поэтому ты, например, не решался жениться. И ты не умеешь поставить себя перед начальством и сослуживцами. Поэтому ты всегда оказываешься дежурным под рождество или в новогоднюю ночь.

— Тебе, наверно, наболтала Эрика.

Так звали жену Дитинго. Норма сердито пошевелила усиками.

— Я говорю с тобой на основании своей науки. А с Эрикой я о тебе никогда не говорю. У нас есть более интересные темы.

Норма была права. Шедлок действительно не был уверен в себе, все время ощущал тревогу за свое будущее. А что, если возьмут и вышвырнут до срока, не дав дослужиться до пенсии? Ему уже стали редко поручать патрулирование на машине. Хотя он лучше всех знает улицы, дома и дворы не только своего участка, но и соседних — знает их так же, как Норма линии человеческой руки. И он боялся, что в один прекрасный день его вызовет старший инспектор и скажет:

— С завтрашнего дня будешь обходить кинотеатры.

На эти обходы назначали обычно таких полицейских, которым уже было около шестидесяти или больше — незадолго до их увольнения. Их считали уже непригодными для других дел.

Шедлок чувствовал, что с ним могут разделаться в любой момент. И особенно он боялся нового инспектора Дайамонда. Этот статный молодой человек с шевелюрой бронзового цвета недавно окончил университет и прослужил несколько лет в ФБР. Он ходил всегда в штатском, был одет с иголочки, курил дорогие сигары, у него были длинные, тонкие пальцы, как у музыканта. Весь персонал участка побаивался Дайамонда — его прозвали Аллигатором. Стало известно, что его дядя занимает видное положение в муниципалитете и что он сам приходится родственником по жене генеральному прокурору штата. И еще говорили, что у Аллигатора сильная рука в Вашингтоне.

Вначале Аллигатор не обращал никакого внимания на Шедлока, но однажды во время ночной операции, когда ловили двух подделывателей чеков, Шедлоку пришлось помогать дежурному офицеру, принимая по телефону донесения оперативной группы. Надо было тут же докладывать обо всем Аллигатору. И тот вдруг стал кричать на Шедлока:

— Говорите быстрее и громче! Бормочете, как пьяная старуха.

Аллигатор стал все чаще и чаще придираться к Шедлоку. И это еще более усилило его тревогу. Он стал внимательно разглядывать на своей левой руке линии, идущие от большого пальца в сторону линии жизни — линии комплекса неполноценности. Ему стало казаться, что эти линии в последнее время стали еще глубже.

Он поделился своими опасениями со своим дружком Дитинго. Тот вздохнул.

— Мы все трясемся. Аллигатор может выгнать кого угодно, даже шефа.

Докурив трубку, он продолжал:

— Ты умеешь держать язык за зубами, не проговорись никому. Ньюджент сказал мне… только помни, это совершенно секретно. Недавно с Аллигатором случилась история. Он получил конверт с деньгами от владельца одного мотеля, там был азартный притон с девицами. А потом кто-то донес городскому прокурору, но дело замяли. А в прошлом году осенью в соседнем штате Аллигатор подстрелил на охоте одного врача, но выкрутился — доказал, что попал нечаянно. Хотя говорят, что он призовой стрелок и что он путался с женой этого врача.

— Интересно было бы узнать… — Шедлок усмехнулся, — какие линии руки у него.

— Во всяком случае, не такие, как у нас с тобой, — сказал Дитинго.

К Норме часто захаживал ее двоюродный брат Род, работавший в баре около аэропорта. Ему было сорок с хвостиком, чертами лица он походил на Норму, одевался хорошо, но слишком крикливо. Одно время был певцом в джазе, его ценили за хрипловатый ласковый голос, так называемый виски-баритон, но потом он совсем охрип и перестал петь.

Род почти никогда не разговаривал с Шедлоком, зато часто и подолгу шептался с Нормой с видом заговорщика. Норма говорила, что кузен поставляет ей клиентуру — желающих узнать свою судьбу.

Однажды за ужином Норма, которая никогда не интересовалась служебными делами своего мужа, вдруг спросила — будет ли он дежурить завтра и когда? Шедлок ответил, что по распоряжению начальника городской полиции все патрульные машины их участка будут завтра переданы в распоряжение специальной розыскной группы. Поэтому Шедлок вместо патрулирования будет всю ночь находиться в резерве — сидеть в участке.

— А что будет делать твой дружок Ньюджент? — спросила Норма, убирая тарелку с салатом. — Кружить в своем районе?

— Нет, Ньюджента с его группой пошлют ночью на Гринвилл-авеню. Зачем — не знаю. У нас не полагается интересоваться чужими делами.

Норма засмеялась одними губами — она никогда не смеялась всем лидом. Когда Шедлок, выпив кофе, направился к креслу в углу комнаты, Норма спросила;

— А кто же будет заменять Ньюджента в его районе?

Шедлок пожал плечами.

— Никто не будет. Может быть, под утро пошлют меня или кого-нибудь из резерва — просто для объезда. Ведь тот район тихий, там нет ни одного бара и других заведений.

Этот разговор произошел в понедельник вечером. А в среду утром Шедлок, придя на службу, узнал, что ограбили ломбард в их участке, в том районе, которым ведал Ньюджент. Грабители ранили сторожа-метиса. Ограбили ночью, как раз после того, как группа Ньюджента была переброшена в другой район. На той улице, где находился ломбард, в то время не было ни одного постового и ни одной патрульной машины. Выяснилось, что в ломбарде принимали оружие в заклад, но не сообщали своевременно в полицию о поступлении оружия. Грабители захватили несколько карманных «вальтеров».

А через два дня на голову Шедлока обрушился удар.

Его вызвали к Аллигатору. Тот жестом показал на стул, стоящий в углу комнаты, и, перекатив сигару в другой конец рта, произнес;

— Скоро у вас будет двадцать пять лет? Очень рад, что вам обеспечена пенсия. Поселитесь за городом в уютном домике и будете разводить цветы. Любите цветы?

Шедлок привстал и кивнул головой.

— Очень люблю. Всегда любил.

— Может быть, хотите служить сверх срока?

Шедлок попытался улыбнуться.

— Если начальству… то есть вам, будет угодно… я с великой радостью послужу. За все двадцать четыре года и три месяца я не имел ни одного замечания… Моя беспорочная служба…

— Стоп. — Аллигатор вынул сигару изо рта и положил ее на край пепельницы. — Поговорим насчет вашей беспорочной службы, Шедлок. Два итальянца, ограбившие ломбард, пойманы, и один из них признался мне во всем. Он узнал от бармена Рода Хоскинга о том, что в тот час улица, где находится ломбард, будет совсем свободна от полицейского надзора. Бармен показал, что об этом вы доложили своей жене. Это верно?

— Я не в таком смысле… — Шедлок встал и откашлялся. — Просто без всякой цели…

Аллигатор покачал головой.

— Вы совершили поступок, который начисто перечеркивает всю вашу многолетнюю беспорочную службу. Наверно, и до этого выбалтывали своей жене служебные секреты?

Шедлок с трудом проглотил слюну.

— Я женился недавно… до этого был холостяком и никогда никому…

— Садитесь. Ваша жена, оказывается, предсказательница?

— Она кончила курсы хиромантии в Сан-Антонио… имеет диплом и патент.

— О-хо! — Аллигатор закинул ногу на ручку кресла. — Любопытно. — Он посмотрел на свою руку с длинными пальцами. — Надо будет как-нибудь обратиться к вашей жене. Так вот… вернемся к делу. Вы попались. Я могу вас сейчас арестовать, и будет суд, потом тюрьма. И могу просто вышвырнуть к чертям. В обоих случаях — прощай пенсия и домик с цветами.

Шедлок опустил голову и зажмурил глаза. Сейчас на его шею упадет нож — и конец. Он задержал дыхание. И услышал тихий голос Аллигатора:

— Выяснилось вот что: итальянец сказал бармену, что будто бы в доме, находящемся на той улице, где ломбард, проживает субъект, соблазнивший сестру итальянца. С негодяем надо рассчитаться. Но для этого нужно выбрать такой час, когда поблизости не будет полицейских. Бармен согласился помочь итальянцу, так как узнал, что этот соблазнитель — газетный репортер — собрал материалы против хиромантов и собирается шантажировать их. Вот почему бармен уговорил вашу жену узнать о том, когда на той улице не будет патруля. Короче говоря, итальянец обманул бармена. Так вот… — Аллигатор выдержал паузу, — все зависит от меня. Я могу дать ход этому делу, и тогда вы сядете на скамью подсудимых как пособник грабителей. Но могу и пощадить вас. И бармен и ваша жена хотели только обезвредить шантажиста и не имели в виду оказывать содействие бандитам. И вы, вероятно, тоже…

Шедлок вскочил.

— Я ни в коем случае…

Аллигатор поднял руку.

— Молчите. Показания итальянца о том, что он получил нужные сведения от бармена, и показания самого бармена я изъял из дела и положил в свой личный сейф. Не буду губить вас. Я ведь тоже люблю цветы и хочу, чтобы все разводили их. Вы любите орхидеи?

— Да… — прошептал Шедлок, — очень.

— Об этом разговоре никому ни слова. Ни-ко-му. Даже жене. И запомните навсегда, что вы все-таки выболтали служебную тайну и дали возможность бандитам провести дело. И помните, что вашу судьбу я держу в своем сейфе. Идите и работайте.

Шедлок молча поклонился и, прижав фуражку к груди, попятился к двери. Вернувшись домой после работы, он ничего не сказал Норме.

На следующий день явился Род. Он ни слова не сказал о том, что его допрашивали, и вообще не касался истории с ограблением ломбарда. В газетах появилось сообщение о поимке грабителей, а через день — о том, что один из них отравился в тюрьме для подследственных, а другой бежал, когда его везли в больницу на очную ставку с раненым сторожем. Дело было прекращено.

В день годовщины свадьбы у Шедлоков был только один Род; он пришел в каком-то сверхмодном костюме цвета диор-блю, из материи, похожей и на шелк и на кожу. И благоухал так, словно принял ванну, наполненную духами. В то утро Норма выкрасила свои волосы в фиолетовый цвет с розоватым оттенком. Шедлоку это совсем не понравилось, но Род свистнул и произнес с восхищением:

— Настоящая леди с Парк-авеню!

Перед уходом Род долго шептался о чем-то с Нормой в передней.

Шедлок был уже в постели, когда Норма, закончив уборку на кухне, вошла в спальню. От нее разило духами Рода.

Сев на кровать мужа, она сказала:

— Покажи руку, Клем. — Она хлопнула его по руке. — Не правую, а левую, бестолковый какой!

— Зачем? Ты забыла мои линии?

Она поправила мизинчиком очки.

— Надо проверить одну вещь. Я на это не обращала до сих пор внимания.

Осмотрев руку Шедлока, она объяснила:

— Вот эта линия, которая идет сверху вниз параллельно линии жизни, называется основной линией судьбы. О ней я уже тебе говорила. А рядом с ней, видишь, коротенькая линия — это вторая линия судьбы. И если основная и вторая линии судьбы пролегают выше линии чувства, идущей горизонтально, то это значит, что носитель таких линий сможет стать обеспеченным человеком после пятидесяти пяти лет, то есть разбогатеть к старости. У тебя как раз такие линии.

Шедлок с невольным уважением посмотрел на свою руку.

— Значит, выйду на пенсию? — Он улыбнулся. — Можно не бояться?

Норма сняла очки и поцеловала мужа в лоб.

— Дурачок ты мой. Твоя крохотная пенсия — это вовсе не богатство, не об этом речь. Твоя рука говорит о том, что ты будешь, то есть можешь стать богатым. Слушай меня внимательно.

Она уселась удобнее возле Шедлока и начала рассказывать. Через два месяца муниципалитет объявит торги на постройку нового ипподрома. Будут конкурировать пять строительных компаний. У Рода есть приятель, который заправляет всеми делами в одной из этих фирм. Если удастся заблаговременно узнать, какие условия предлагает компания Ролло — это самый опасный соперник, — то можно будет выиграть на торгах и получить подряд на строительство ипподрома, купить на льготных условиях прилегающие участки и сдать в аренду разным предприятиям. И тогда компания, в которой работает приятель Рода, отвалит Роду солидный куш, а он даст Шедлоку половину. И это будет огромная сумма.

Норма поцеловала Шедлока в щеку. Он покачал головой.

— А я тут при чем? Я не управляю муниципалитетом. И строительные фирмы будут обращаться не ко мне.

Норма наклонилась к уху Шедлока.

— Твой начальник — инспектор Дайамонд… вы его зовете удавом или как там…

— Аллигатором.

— Так вот… его родной дядя будет ведать этими торгами, он получит заявки от всех фирм в закрытых пакетах, чтобы вскрыть их на торгах. Но он может ознакомиться с тем, что в пакетах, до этого… с помощью пара и ножика из слоновой кости… они умеют это. Если ты упросишь Аллигатора узнать у дяди условия фирмы Ролло…

Шедлок постучал себя пальцем по лбу.

— Соображаешь, о чем говоришь? Выкрасилась и обалдела. У вас в хиромантии, может быть, не принято думать?

Норма быстро зашевелила усиками.

— Не груби.

— Ну как я могу узнать у Аллигатора? Подумай сама. С какой стати он должен делиться со мной такими секретами? Совсем рехнулась.

Норма тихо вздохнула и стала раздеваться. Потом сказала:

— Линии твоей руки говорят, что ты можешь разбогатеть. Эти линии не могут обмануть. И твой путь к богатству идет через этого самого уда… Аллигатора. Запомни мои слова.

Больше на эту тему супруги не говорили. Через несколько дней всем чинам участка было объявлено, что скоро будет проведена операция «Эмблема»: в Даллас приедет высокий гость, большинство чинов поступит в распоряжение городского управления полиции — в течение двух дней всем придется выполнять задания или нести дежурства, никого не будут отпускать домой.

Но Шедлок и еще несколько полицейских — из числа тех, кто обходит кинотеатры, — не были включены в число мобилизованных. Это обстоятельство опять встревожило Шедлока.

Он встретил Аллигатора в коридоре нижнего этажа, у входа в комнату, в которой обычно сидели репортеры. Аллигатор был, очевидно, так занят своими мыслями, что даже не заметил, как Шедлок отдал ему честь. На следующее утро, идя на работу, Шедлок увидел Аллигатора вместе с сутулым человеком в квадратных очках. Они вышли из ресторана и сели в белочерный «олдсмобил». Этого сутулого человека Шедлок знал: как-то раз он приходил к ним в участок, и Дитинго потом сказал, что этот сутулый в квадратных очках — большая шишка в ФБР.

А через день, когда Шедлок садился в свою патрульную машину, его окликнул Аллигатор:

— Идите ко мне. На минутку.

Шедлок сел рядом с инспектором. Отъехав футов на тридцать от участка, Аллигатор остановил свой темно-красный «фалькон» и сказал:

— Об этом разговоре не говорить никому. Ни-ко-му. Даже жене. Если сболтнете, раздавлю как мокрицу. Поняли?

Шедлок молча кивнул головой.

— В операции «Эмблема» вы не будете принимать участия. В тот день будут проводиться еще другие дела. Я хочу дать вам одно серьезное оперативное поручение. Но о нем вы никому, никогда не должны говорить. Ни-ко-му.

— Я выполню… сделаю все, что в моих силах, — прошептал Шедлок. — Постараюсь.

— Никаких «постараюсь». — Аллигатор ударил сжатым кулаком по рулю и проговорил сквозь зубы: — Вы должны сделать. Сдохнете, но сделаете. Что это за операция и с чем она связана, говорить не буду. Вам это не надо знать. Ваше дело выполнить задание, выполнить во что бы то ни стало. Помните: ваша судьба — в моем сейфе. Но если выполните все, — Аллигатор хлопнул перчаткой Шедлока по плечу, — рассчитывайте на мою благодарность. Понятно? Я вам позвоню вечером накануне. И вы явитесь на следующее утро ровно в восемь ко мне, но только в штатском, с пистолетом в кармане. У вас обычный?

— Да, тридцать восьмого калибра.

— Я вам дам еще другой. Идите.

Он вытолкнул Шедлока из машины.

Весь день Шедлок находился под впечатлением этого разговора. Что это за серьезное оперативное поручение? Наверно, очень секретное дело. И очень опасное. Аллигатор сказал, что даст еще один пистолет. Очевидно, придется пускать в ход оружие. Но Шедлок не был трусом. Когда в пятьдесят третьем, вскоре после окончания корейской войны, ловили Джо-Ягуара, в нескольких дюймах от головы Шедлока пролетели три разрывные пули, но он совсем не сдрейфил и загородил своей машиной дорогу спортивному «доджу» бандитов. И получил тогда похвальную грамоту от городского управления полиции и денежную премию.

Он круто затормозил машину у газетного киоска — вздрогнул от сверкнувшей мысли. О судьбе человека говорят линии его руки. Аллигатор сказал, что отблагодарит за выполнение поручения. Значит, Шедлок сможет обратиться к Аллигатору с просьбой узнать у дяди об условиях компании Ролло. И тогда оправдается то, о чем говорят две линии судьбы на руке Шедлока! Хиромантия — точная наука. Такая же точная, как метеорология, предсказывающая погоду.

Все мысли Шедлока сосредоточились на том деле, в котором он должен был принять участие. Он не читал газет, не слушал радио — ходил как в полусне, не замечая ничего. Перед его глазами все время стояло лицо Аллигатора с тонкой сигарой во рту и две линии судьбы, проходящие выше пересечения с линией чувства, — вещие знаки на его руке!

Накануне того дня, около десяти вечера, Аллигатор позвонил Шедлоку и, не называя себя, приказал явиться на следующее утро. Шедлок пришел в участок в назначенный час. В участке почти никого не было, кроме дежурных по отделениям, — все остальные были заняты в общегородской операции. В отделении убийств дежурил помощник инспектора Лопенс, а в отделении краж — хромой старик, которого почему-то прозвали Паганини. В репортерской спали на диванах и столах какие-то люди в штатском — очевидно, из секретной службы, прикомандированные на сегодня к этому участку. А может быть, курсанты из школы ФБР; говорили, что их пришлют для участия в «Эмблеме».

Аллигатор сидел один в своем кабинете. Он спросил:

— Никому не говорили о задании?

Шедлок мотнул головой.

— Никому. И жене тоже.

— Слушайте внимательно. — Аллигатор подвел Шедлока к карте города. — Начиная с одиннадцати утра будете ходить так. По Хьюстон-стрит — от угла Джексон-стрит, мимо вокзала до виадука и обратно. На обратном пути будете сворачивать на Янг-стрит до Ламар-стрит, затем свернете налево, дойдете до Джексон-стрит и, выйдя снова на Хьюстон-стрит, — до виадука. Вот ваш маршрут. Повторите.

Шедлок повторил. Аллигатор заставил его еще раз повторить и сказал:

— Вот пока все. Больше вам ничего не надо знать. Остальное передам по радиотелефону.

Он вручил Шедлоку миниатюрный радиотелефон.

— Наденьте ремешок на голову и спрячьте аппарат под пиджаком. А эти наушники воткните в уши, только поглубже, чтобы не вываливались. — Наушники были круглые, с дырочками, похожие на бусинки. — И нахлобучьте шляпу, чтобы скрыть эти штуки. Я буду называть себя «Седьмым», а вас — «Эф-шесть». Запомнили?

Он вынул из кармана авторучку и листочек и сделал какую-то пометку.

— Значит, только кружить по этим улицам и ждать распоряжений? — спросил Шедлок.

— Да. И быть все время наготове. Полицейский значок у вас с собой?

— Да, в заднем кармане брюк.

— Вот и все. Идите пока домой, ничего не говорите жене, а в одиннадцать начинайте. Возьмите. — Аллигатор вынул из ящика своего стола большой пистолет и передал Шедлоку. — А где ваш, казенный?

— Под пиджаком. А этот положу во внутренний карман пальто.

— Засуньте под мышку казенный, а этот в карман.

Шедлок взял пистолет и взвесил на руке. Аллигатор прищурил глаз.

— Тяжелый? Зато верная штука. «Магнам», модель пятьдесят три, пистолет суперкласса, начинен пулями «ремингтон-джет-магнам», длинными, огромными.

Шедлок почтительно поцокал языком и засунул пистолет в карман пальто с таким видом, как будто это не пистолет, а адская машина.

— Если выполните задание, — Аллигатор посмотрел Шедлоку в глаза и кивнул головой, — отблагодарю. Только помните: ни-ко-му ни слова. Это задание, — он понизил голос, — особо секретное. Поняли?

Шедлок кашлянул в руку.

— Разрешите спросить… если выполню, смогу ли обратиться к вам с просьбой…

Аллигатор перебил его:

— Выполните, тогда поговорим. Сейчас не время. Я сказал: отблагодарю. И еще раз напоминаю: сболтнете — уничтожу. Сотру с лица земли. Идите.

Ровно в одиннадцать Шедлок начал пешее патрулирование. Он напялил шляпу прямо на уши и поднял воротник пальто. Когда вставлял наушники, вспомнил соседа-старика, которому привезли из Англии резиновые ухозатыкалки, чтобы он не просыпался ночью от лая собак.

По улицам носились полицейские машины и мотоциклы. Из-за наушников Шедлок почти не слышал рева полицейских машин и уличного шума.

На Коммерс-стрит и около склада на Хьюстон-стрит уже выстроились патрульные машины, мобилизованные городским управлением полиции. Около вокзала стояло несколько бронетранспортеров с солдатами.

Шедлок думал только о своем деле. Он аккуратно совершал обход по заданному маршруту. Дитинго вчера сказал ему, что в операции «Эмблема» будет занята не только городская полиция, но и федеральная. И секретная служба. Судя по всему, задание, которое Аллигатор дал Шедлоку, не имеет отношения к «Эмблеме». Может быть, должны словить какого-нибудь очень важного преступника? Крупного бандита или иностранного шпиона? Или какой-нибудь миллиардер должен сегодня проехать через город и поручил Аллигатору негласную охрану своей персоны? Или еще что-нибудь…

Он услышал голос Аллигатора:

— Говорит «Седьмой». Продолжайте обход. Ждите распоряжений.

Шедлок поправил на себе шляпу и ввернул наушники глубже в уши. Проходя мимо вокзала, посмотрел на часы над главным входом. Они показывали 12 часов 10 минут. Несколько полицейских мотоциклов промчалось в сторону автострады. Бронетранспортеров у вокзала уже не было.

Когда Шедлок шел по Ламар-стрит, слуга-негр вывел из отеля двух черных собачек — тойтерьеров. Собачки залаяли на расклейщика афиш, он замахнулся на них щеткой с длинным древком.

Шедлок загадал: если встретит еще собаку — любую, большую или маленькую, — его дело выйдет, желание исполнится. Он замедлил шаги и стал внимательно смотреть по сторонам.

На углу Джексон-стрит и Остин-стрит он увидел вышедшую из магазина даму — она несла корзинку, в которых обычно носят собачек. Дама шла в его сторону. Но спустя минуту он разглядел — в корзинке была кошка.

Как назло, не попадалось ни одной собаки. Обычно они встречались довольно часто. Когда Шедлок повернул обратно от виадука, мимо него промчались пять полицейских машин — они повернули в сторону Стеммонс-фриуэй. Туда же проследовало с бешеной скоростью несколько полицейских мотоциклов со стороны Коммерс-стрит.

Из вокзала вышла большая группа людей с чемоданами и сумками. Среди них, наверно, есть кто-нибудь с собачкой. Шедлок ускорил шаги. У перехода он повернул голову в сторону и увидел машину, в которой ехали Аллигатор и еще двое в штатском. Они проследовали в сторону Бекли-стрит.

И тут же Шедлок услышал голос Аллигатора:

— Сейчас же направляйтесь в семьдесят восьмой участок района Ок-Клифф, берите такси.

Но через минуту Шедлок получил новый приказ: поехать прямо на бульвар Джефферсона и ждать на углу Паттон-авеню.

Он взял такси и доехал до назначенного места. И как только вышел из машины, последовал приказ:

— Будьте наготове! Смотрите в сторону Десятой улицы. Как только увидите бегущего мужчину, возможно, за ним будет гнаться полицейский, стреляйте в них, в полицейского тоже, это переодетый бандит. И тут же садитесь в мой «фалькон», он подкатит к вам. Смотрите в оба!

Шедлок застыл на месте. Охота началась — зверь бежит, его нельзя пропустить. И возможно, что не один, а двое, один переодетый. Надо уложить их на месте. Но почему надо тут же садиться в машину? Непонятно. Очень странно. Но так приказал «Седьмой» — его дело приказывать, а Шедлок должен выполнять. Каков бы ни был приказ — это приказ.

Шедлок стоял на краю тротуара, держа руку в кармане и крепко сжимая рукоятку «магнама». Если эта штука даст осечку, надо успеть выхватить из внутреннего кармана казенный. Хотя вряд ли «магнам» подведет. С ним можно идти даже на льва.

Так прошло минут пятнадцать. Зверь не появлялся. Наверно, погнали в другую сторону. Но все равно ему не уйти, он обложен со всех сторон, его обязательно прикончат. Где-нибудь да прикончат. Но кто этот зверь? Наверно, крупный.

Раздался голос «Седьмого» — на этот раз спокойный:

— Возвращайтесь на Хьюстон-стриг и продолжайте обход по первоначальному маршруту. Но по-прежнему будьте наготове.

У автобусной остановки на углу Кроуфорд-стрит Шедлок увидел капитана Макфиллипса из отделения розыска пропавших. Макфиллипс был в штатском — шляпа напялена на уши, воротник пальто поднят. Очевидно, Макфиллипс тоже выполнял секретное задание. Тут же стояла служебная машина — среди сидевших в ней Шедлок узнал инспектора дорожной полиции Норблада.

Сойдя с автобуса на углу Янг-стрит, Шедлок начал обход по прежнему маршруту. За все это время он не встретил ни одной собаки. На Дили-плаза, около обелиска, стояло много патрульных машин и мотоциклов. Движение на Мэйн-стрит было перекрыто. По-видимому, «Эмблема» была в разгаре.

У углового здания на пересечении Янг-стрит и Остин-стрит Шедлок увидел то, что требовалось: у колонок с почтовыми ящиками стоял мужчина с серым пуделем и раскуривал трубку. Собака — значит, удача! Шедлок остановился и невольно залюбовался пуделем.

Постояв несколько минут, Шедлок медленно пошел по Остин-стрит, затем повернул направо и пошел по Буд-стрит. На этой улице у обувного магазина он встретил старушку с белым шпицем. Этот шпиц окончательно закреплял удачу. Шедлок дошел до Пойдрас-стрит, повернул обратно и вдруг почувствовал жажду. Но заходить в бар или кафетерий при исполнении служебных обязанностей нельзя. Надо потерпеть. Он решил пойти в сторону вокзала и вдруг услышал голос «Седьмого»:

— Пройдите на Джексон-стрит и стойте у первого счетчика стоянки машин. Ждите распоряжений.

Шедлок выполнил приказ. Движение на Коммерс-стрит и по всем дорогам, идущим в сторону автострады, было приостановлено. Мимо Шедлока прошел тот самый мужчина с серым пуделем. Он держал в руке крошечный радиоприемник и слушал что-то — музыку или новости. Несколько человек остановились около мужчины с пуделем, но они смотрели не на пуделя, а на радиоприемник.

Проехало несколько машин с недозволенной скоростью — они завернули за угол. За ними проследовала машина с кинооператорами. Шедлок решил все-таки выпить водички. Кафетерий находился близко — все дело займет не больше пяти минут.

Но, сделав несколько шагов, Шедлок застыл на месте. «Седьмой» сказал:

— Эф-пять, Эф-шесть и Эф-семь, сделайте каждый еще по одному туру и после этого идите домой. Больше не понадобитесь. Вы выполнили порученное вам дело, спасибо.

Шедлок сделал глубокий выдох. Итак, задание было выполнено. Значит, операция закончена и, очевидно, прошла успешно. Шедлоку не пришлось пускать в ход оружие. И садиться после этого в машину.

Странное все-таки задание. И почему надо было ходить по этим улицам, держа палец на курке «магнама»? И что это за операция, в которой ему пришлось участвовать?

Судя по всему, основные события разыгрались в другом месте. Все обошлось без его участия. И если это так, то Аллигатор ничем не обязан Шедлоку. И следовательно, он не может рассчитывать на благодарность старшего инспектора. Выходит, зря кружил несколько часов, как какой-то сандвичмен. И зря надеялся.

Но Аллигатор сказал ему и еще кому-то: «Вы выполнили порученное вам дело». И сказал «спасибо». Значит, он благодарен Шедлоку. Не вина Шедлока, что не пришлось действовать. Задание все-таки он выполнил. И это задание связано с каким-то особо секретным делом. А что это за дело, он никогда не узнает, да ему и не надо знать. Так спокойнее. Когда проводятся такпе операции, как эта, тайну ее должны знать только те, кто стоит на самом верху.

Все прошло хорошо, Шедлок завтра попросит Аллигатора, и тот выполнит свое обещание отблагодарить — узнает у дяди все, что нужно. И к Шедлоку придет богатство.

Впереди большое счастье, какое можно видеть только во сне. Исполнившаяся мечта! Можно будет купить домик с участком, хорошенький бунгало с гаражом, «крейслер» или «кадиллак» с кузовом типа седан или лучше седан-кабриолет, надежные акции — Тексако или Алкоа… Нет, пока рано об этом думать. Шедлок вытащил из ушей бусинки-наушники и засунул их в карман пиджака., Потом посмотрел на ладонь левой руки. Ладонь была мокрая от волнения, и на ней четко, подобно иероглифам, вырисовывались слова: богатая старость.

Шедлок полной грудью вдохнул воздух. Быстро зашагал вперед, но потом замедлил шаги, и, наконец, остановился. А что, если Род надует и не поделится кушем? Ведь он не даст письменного обязательства, нельзя будет доказать, что он обещал поделиться. И вообще это дело нельзя передавать в суд.

Нет, не может быть, Норма не допустит. Ведь она сама заинтересована в том, чтобы Шедлок разбогател. А что, если… вывести" как-нибудь Рода из игры? Сделать так, чтобы все деньги попали в руки Шедлока. Но как это сделать? Как устранить Рода так, чтобы все прошло гладко, без следов, без последствий? И как отнесется к этому Норма? Она может стать на защиту своего двоюродного брата, он ей очень близок. Ее нельзя посвящать в это дело.

А что, если он ей вовсе не кузен? Однажды, это было, кажется, в День Матери, Шедлок видел, как Род положил руку Норме на бедро, а она тихо смеялась, откидывая голову назад. Может быть, они обманывают Шедлока? Всегда так долго шепчутся и хихикают, а когда он приближается к ним, замолкают или начинают говорить о всяких пустяках. Наверно, у них какие-нибудь секреты. Может быть, сговорились одурачить его? Решили выставить его из игры, как только Род получит деньги. Неужели Норма действительно заодно с Родом? В тот раз она выпытала у Шедлока все, что нужно, и передала Роду. Аллигатор сказал, что она тогда хотела только наказать шантажиста, но возможно, что это не так. А что, если она вместе с Родом действовала по указке грабителей? Неужели Норма не такая, какой он ее считает? Надо как-нибудь посмотреть на линии ее руки, запомнить и пойти к другой хиромантке. Может быть, у Нормы на руке написано, что она способна предать мужа. Нет, не похоже.

Нет, не может быть, Норма не такая. Она честная жена и любит его. В День Валентина она сделала ему роскошный подарок — швейцарские часы с автоматическим заводом и календарем. Норма верна ему и не подведет — все пройдет хорошо. Ведь линии его руки говорят об этом, а они никогда не врут.

Шедлок энергично тряхнул головой и пошел по Остин-стрит. Последний тур сделан, можно идти домой. Дойдя до здания газеты «Даллас морнинг ньюз», он посмотрел на свои часы. Два часа тридцать две минуты пополудни.

Он зашел в бар у вокзала выпить полпинты пива. Бар был переполнен, все шумно обсуждали новость, уже потрясшую весь мир и вписавшую название их города в историю. Шедлок понял: операция «Эмблема» окончилась катастрофой — высокого гостя не уберегли.

Он быстро направился в участок. У входа его хлопнули кулаком по плечу. Он обернулся и увидел сутулого в квадратных очках — того самого, который недели полторы назад выходил с Аллигатором из ресторана. От сутулого разило спиртным. Он втолкнул Шедлока в кабинет Аллигатора и, захлопнув дверь пинком ноги, спросил:

— От кого получал указания? От Пятого?

— Нет, от Алли… Седьмого.

— Что он тебе сказал о деле?

— Сказал, что надо ходить по намеченному маршруту и быть наготове.

— Ничего больше не сказал?

— Ничего. И я не спрашивал.

Сутулый сел на стол Аллигатора и медленно сказал:

— Ловили… крупного международного фальшивомонетчика… и все сошло хорошо. Понял?

— Да.

— Повтори.

Шедлок повторил. Сутулый закурил сигарету и, подбрасывая на руке зажигалку, спросил:

— Слышал новость?

— Да. — Шедлок пожал плечами и пробормотал — Как же это так! Прохлопали?

— Я не об этом. — Сутулый засунул зажигалку в карман и выпустил изо рта колечко дыма. — О Дайамонде.

— А что?

Сутулый докурил сигарету и выплюнул ее на пол.

— Это случилось минут пятнадцать… нет, двадцать назад. Он подъехал к своему дому и хотел выйти из машины, и вдруг на него, — сутулый взмахнул рукой, — какой-то грузовик — и у-тю-тю.

— Поймали машину?

— Вряд ли найдут. — Сутулый тихо засмеялся. — Дайамонд теперь будет старшим архангелом в раю. Я всегда говорил, что он далеко пойдет.

ПРОВЕРКА АНГЕЛОВ

В этот день с утра был необычно большой наплыв клиентов — приемная была так заполнена, что прибывшим позже пришлось занять места на скамейке в вестибюле, остальных записывали на завтра.

За день до этого газеты сообщили о самоубийстве двух инженеров-программистов. Один бросился под поезд метро, другой выпрыгнул из окна 31-го этажа. Оба оставили записки, в которых писали, что неправильно определили свое призвание, избрав профессию программиста. Один считал, что ему следовало бы стать работником рекламного агентства, другой — тренером по гольфу.

А вечером по телевидению передали выступление двух профессоров-психологов на тему о том, как важен для человека правильный выбор рода занятий.

Человек, говорили профессора, является загадкой для самого себя. Он даже не знает, как звучит по-настоящему его голос, не говоря уже обо всем другом.

Он не в состоянии объективно оценивать себя, свои сильные и слабые стороны, сущность своего характера. Он так же непонятен себе, как шифр разведки дальней планеты.

И на помощь ему приходит наука. Но тут профессора стали спорить. Один заявил, что определять и измерять качества человека можно только с помощью тестов, опирающихся на данные экспериментальной психологии и психотехники. Другой возражал ему: тесты не дают настоящей картины — общий коэффициент их достоверности не превышает тридцати пяти процентов, ибо тестологическая методика ограничена узкими эмпирическими рамками, не выходя за пределы феноменологического описания.

Спор профессоров, трижды перебивавшийся рекламными вставками, кончился явной победой сторонника тестов. Он доказал научную обоснованность тестологических испытаний. Человек должен рассматриваться как машина — мощная и в то же время хрупкая, сконструированная замечательно и в то же время из рук вон плохо. И эту машину можно проверить по частям, измерить и проконтролировать работу всех деталей. И таким образом можно точно определить трудовые качества человека-машины — весь комплекс его психических и физических возможностей.

Подводя итоги спора ученых, диктор сказал:

— Вы прослушали мнения двух авторитетных ученых. Не будем вдаваться в оценку их убедительных аргументов. Мы можем сказать только одно: каждый человек должен выбирать работу соответственно своим психическим и физическим данным, характеру, наклонностям и образу мышления. В противном случае его рано или поздно ждет разлад с самим собой, который приведет его в лучшем случае к неврозу или алкоголизму, в худшем — к рельсам метро или к окну многоэтажного здания. И для того, чтобы избежать жизненной катастрофы, надо точно определить и измерить свои способности и рационально развивать их дальше. В нашем свободном мире, где правопорядок и вся социальная система гарантируют свободное, гармоническое развитие личности, каждый человек должен вовремя выявить и развивать свои позитивные качества, чтобы стать достойным членом общества. Спасибо за внимание.

Очевидно, газетные сообщения о самоубийстве инженеров-программистов и выступление двух ученых по телевидению способствовали тому, что в это утро пришло так много людей на 47-й этаж здания на 39-й улице в «Бюро исследования человека» — одно из дочерних предприятий фирмы «Исследование деловых операций».

Всех желающих подвергнуться тестологическим испытаниям пропускали в порядке живой очереди. Но исключение сделали для двоих — молодых, безукоризненно одетых мужчин спортивного телосложения. Судя по всему, они впервые устраивались на работу. Один — высокий, сероглазый, белокурый, типичный викинг, другой — ниже ростом, широкоплечий шатен с курчавой бородой.

Они подошли к регистраторше и сказали, что очень торопятся — их ждут. Регистраторша изобразила очень любезную улыбку.

— Весьма сожалею, но ваша очередь тридцать вторая. На двадцать пятом этаже есть кафетерий, подождите там, я пришлю за вами…

Похожий на викинга протянул регистраторше конверт, заклеенный красным целлофановым пластырем.

— Передайте вашему шефу профессору… как его там. Отправитель письма — глава адвокатской конторы, ведущей дела вашей главной фирмы. Нас надо пропустить немедленно.

Регистраторша пожала плечами и, подчеркнуто медленно пройдя до конца коридора, скрылась за большой дверью из матового стекла. Но спустя полминуты прибежала обратно с испуганным видом, извинилась за недоразумение и провела обоих к шефу.

Профессор Хор, седой, элегантный, с густыми черными бровями, при виде входящих нажал две кнопки на боковом столике.

— Очень рад вас видеть. — Он сделал широкий жест, приглашающий гостей сесть в кресла перед его столом. — Сейчас придут за вами ассистенты. Вы пройдете все круги Дантова ада и точно узнаете, к какой категории ангелов принадлежите.

Викинг улыбнулся.

— А может быть, не ангелов, а чертей?

— Может быть и так, — согласился профессор. — Это может выясниться при определении пределов точности зрительных, слуховых и обонятельных восприятий в условиях различных нагрузок на ваш организм. Статистика показывает, что ангелы не выдерживают действия сверхсильных стимуляций на нервную систему, а черти выдерживают почти все.

Викинг засмеялся. Дверь открылась, показались двое в белых халатах.

— Чтобы избавить вас от ненужных беспокойств, — сказал профессор, закуривая сигарету, — я скажу несколько слов об основных проверочных и измерительных процессах, с которыми вам придется ознакомиться. — Он повернулся к викингу: — Какой кончили?

Тот ответил:

— Мичиганский.

— А я школу летчиков, — сказал бородач.

— Так вот… — профессор сложил губы бантиком и выпустил несколько колец дыма, — при выявлении психомоторных реакций на раздражители и, в частности, при выявлении неадекватных взаимодействий анализаторов человека я придерживаюсь в основном методов Кронбаха и Мала. Мы будем выявлять степень точности топографической ориентировки, способность к корреляционной памяти, быстроту приспособляемости к обстановке и фиксировать время реакций на экстрацептивные раздражители. Вам известен закон Хика?

Викинг и бородач быстро переглянулись.

— Не приходилось иметь дела, — с усмешкой ответил викинг.

Профессор взял карандаш и написал на блокноте: R = Klog(N+1) — и пояснил:

— Ар — время реакции выбора, Кэй — константа. Эн — общее число возможных альтернатив. Важно выяснить, как будут влиять на эффективность восприятия…

Он вдруг поднял руку и щелкнул пальцами. Один из ассистентов с молниеносной быстротой вытащил пистолет из кармана халата и выстрелил дважды в доску с цифрами, висевшую на боковой стене. В комнате запахло порохом.

Профессор обвел гостей внимательным взглядом.

— Неадекватные раздражители.

Бородач усмехнулся:

— Есть такой термин: ноль целых шесть. То есть шесть десятых секунды. Это нормальный отрезок времени, требующийся для того, чтобы выхватить из кармана пистолет и выстрелить. Ваш ассистент уложился в это время.

Профессор кивнул головой.

— Очень важно выяснить пропускную способность отдельных анализаторов компонента СЧМ, то есть системы человек — машина…

Викинг мотнул головой.

— Ни черта не понимаю.

— Речь идет о всестороннем выяснении сенсорной модальности, — сказал профессор. — И особенно важно, — он поднял палец, — точно измерять усилия испытуемого при обработке проприоцептивных сигналов и выявлять особенности его поведения в стохастической ситуации с целью определения его стратегии поведения. Поняли?

Викинг и бородач молча переглянулись. Профессор бросил сигарету в пепельницу и откинулся на спинку кресла.

— Не буду больше вас задерживать. Прошу следовать за ассистентами. А потом явитесь ко мне.

— И вы изречете приговор, — викинг хлопнул перчаткой по колену, — на что мы годимся.

Профессор показал на конверт, лежащий на столе.

— В письме просят проверить вас особенно тщательно. Поэтому вы пройдете программу номер один — экстрацитиссиме. Очень прошу отнестись к нашей работе с полной серьезностью, какой она заслуживает. Мы проведем точный подсчет всего комплекса ваших физических и психологических данных и составим цифровые характеристики. Такие же точные, какие, например, составлены по холодному оружию разных систем. Установлено, что «кольт-вудсман» и «магпам-53» хороши для прицельной стрельбы и для стрельбы на большую дистанцию, «вальтерьнью», «олимпия» и «беретта» — для средней дистанции, «бернаделли» и «зауэр» — для короткой и японский «нью-намбу» 32-го калибра — для сверхкороткой. И точно так же можно высчитать, какие возможности заложены в каждом человеке, на какие дистанции он может действовать. То есть, как он может быть использован для дела с наибольшей пользой и наикратчайшим путем обеспечить свой жизненный успех. Итак, я вас жду.

Вопреки ожиданию тестологические испытания не заняли много времени — подчиненные профессора Мура работали, не теряя ни одной минуты, — каждое их движение было рассчитано, как в цирке. Первым долгом проходящих проверку подвергали подробному опросу, чтобы заполнить предварительную карточку. Вопросы касались биографии, образования, болезней в детстве и в зрелом возрасте, здоровья родных, политических взглядов опрашиваемого, его родственников и близких знакомых и любимого вида спорта. Все вопросы были нетрудные. Но попадались и довольно странные:

— Чего вы боитесь больше всего? Приходилось ли вам смотреть тайком в замочную скважину или в щелочку и при каких обстоятельствах? Любите ли заключать пари? Чаще выигрываете или проигрываете? Видите ли вы цветные сны? Хотелось ли вам когда-нибудь покончить жизнь самоубийством? Каким образом и по какой причине? Приходилось ли вам обманывать родителей и ближайших друзей? Успешно или безуспешно? Верите ли вы в загробную жизнь? Известна ли вам чья-нибудь более или менее серьезная тайна? Можно ли ее использовать? Могли бы вы всунуть булавку в глаз живой собаки или кошки?

Ответы записывались на магнитофонную ленту, и одновременно лаборанты нажимали на разноцветные кнопки на столе и на небольшом табло появлялись пометки — сочетания цифр и греческих букв. Очевидно, давались оценки ответов — степень их правдивости.

В кабинете психомоторных тестов после того, как брали спирограмму и энцефалограмму, проходящего испытания привязывали ремнями к креслу и задавали примерно те же вопросы, только в другой форме, измеряя при этом частоту пульса, сердцебиение и выделение пота.

Затем начались различные процедуры без кресла. Викинга и бородача провели в ярко освещенную комнату. Туда вошли две лаборантки в черных трико, совсем молоденькие и красивые, с рапирами — кончики были обмотаны ватой. Вдруг потух свет и ассистент объявил:

— Тест Димитропулоса — Ли Цзяо-фына. На вас сейчас нападут. Ваша задача: в течение трех минут постараться обезоружить нападающих.

— Любым способом? — спросил викинг.

— Можете не стесняться, — ответил ассистент.

В углу комнаты у самого пола зажглась крохотная тусклая лампочка — черные фигуры, лаборанток были едва различимы в полумраке. Ассистент свистнул и скрылся за дверью, лаборантки бросились на тестируемых и стали колоть их — довольно сильно. Викинг сдавленно крикнул и упал, но затем сделал прыжок и схватил лаборантку за ногу. Бородачу удалось схватить другую сзади. Крепко сжав в объятиях лаборанток, оба застыли в этих позах. И тот и другой воспользовались случаем — стали целовать отчаянно извивающихся пленниц. Зажегся свет, ассистент хлопнул в ладоши.

— Три минуты. Отпустите.

Выяснилось, что это были не те лаборантки. Когда потух свет, они сменили тех, которые показались в начале теста. Эти были некрасивые и немолодые. Одна из них, с длинной лошадиной физиономией, поправляя на себе порванное трико, подмигнула им.

Следующие тесты были более спокойные — например, хождение по доске с завязанными глазами и проверка умения ориентироваться в темноте. Испытуемого вводили в большую комнату, заставленную стульями и чучелами животных, они были обвешаны бубенчиками. Надо было запомнить расположение всех предметов, затем тушили свет и предлагалось пройти через всю комнату до двери в противоположной стене, стараясь не задевать вещей. Викинг получил 64 балла, бородач — 87.

Самой неприятной оказалась процедура № 14 — пришлось раздеться догола, спуститься в небольшой бассейн с нагретой водой и идти, ступая по скользкому дну — время от времени прошмыгивали не то угри, не то змеи, они касались разных частей тела, в некоторых местах в ноги ударял электрический ток. Викинг упал шесть раз, а бородач больше, но зато он поймал змею и швырнул ее на стол пожилой лаборантки, змея оказалась резиновой. Вдруг снова потух свет, и через несколько секунд загорелась маленькая синяя лампочка, и в бассейн, погруженный в темноту, прыгнули две лаборантки, надо было ловить их и не стесняться при этом. И викинг и бородач довольно неохотно выполнили задачу — ограничились тем, что чуть коснулись пальцами преследуемых и вылезли из бассейна, не дожидаясь истечения срока. Когда зажегся свет, они увидели, что в бассейне плавают молодые и красивые лаборантки, те самые, которых они видели в тесте Димитропулоса — Ли Цзяо-фына. Одна из них, похожая на киноактрису Марину Влади, показала им язык. По этому тесту викинг и бородач получили довольно низкие баллы.

После этой процедуры снова измеряли пульс, проверяли кровяное давление и измеряли что-то, прикрепив пластырями тонкие провода к ногам и рукам.

Психологических тестов было меньше, но они были более продолжительными. В самом начале проводился тест TAT — показали несколько абстрактных рисунков из пятен и линий и спрашивали: на что это похоже? По ответам определяли подсознательный ход мыслей и фантазию проходящего проверку. Затем следовала серия тестов, проверяющих память на числа, лица людей и топографическую; несколько тестов, определяющих степень находчивости и изобретательности, и тесты по системе Векслера, измеряющие способность давать правильные определения понятий и уменье отвлеченно мыслить.

Заключительный тест состоял из двух детективных задач.

Первая задача. Ростовщик Хоскин был найден убитым в своей конторе. Первым вошел в кабинет убитого его секретарь Линч — он уходил завтракать, отсутствовал минут двадцать, за это время и произошло убийство. Прибывший на место происшествия сыщик обратил внимание на то, что в кабинете убитого все оконные стекла красного цвета. Секретарь сказал, что это было одной из причуд ростовщика. Когда сыщик заканчивал осмотр кабинета, вошел швейцар этого 30-этажного билдинга и сказал, что примерно в то время, когда произошло убийство, сверху спустился какой-то мужчина, выйдя на улицу, сел в машину зеленого цвета и уехал. Номер машины начинался цифрами 37. Сыщик поблагодарил швейцара за эти сведения и отпустил его. Линч ударил себя по голове и сказал: «Я так растерялся, что совсем забыл об этом. Войдя в эту комнату, я подскочил к окну, посмотрел вниз и заметил эту зеленую машину, она быстро умчалась направо». Сыщик усмехнулся и сказал: «Линч, вы выдали себя. Вы арестованы». Почему сыщик решил арестовать Линча?

Вторая задача. В лесу сгорела дача, погиб прикованный к постели больной, все вещи сгорели. Чудом спаслась молодая служанка. На ней было полуобгорелое платье, потрясенная случившимся, она все время плакала, но, наконец, немного успокоившись, рассказала сержанту полиции о том, как все это произошло.

Хозяин послал ее на чердак, где хранились старые вещи, разыскать его старое пальто. На чердаке было темно, поэтому она взяла газовую зажигалку хозяина — электрический фонарик был испорчен. При свете зажигалки она стала искать пальто в углу чердака. И вдруг огонек зажигалки перекинулся на паутину, она воспламенилась, загорелись занавески, всякая ветошь и бумага. В одно мгновение огонь охватил весь чердак. Служанка выронила зажигалку и выпрыгнула из окна прямо на кусты перед дачей и лишилась сознания. Когда она пришла в себя, уже горел весь дом.

Прибежали соседи, подняли служанку, стали тушить пожар, но было уже поздно.

Выслушав рассказ служанки, сержант сказал ей: «Придется вас арестовать. Вы украли ценные вещи вашего хозяина, спрятали их где-то и, зная, что хозяин не может встать с постели, подожгли дачу». Почему сержант пришел к такому заключению?

Надо было дать правильный ответ в течение трех минут. Оба ответили правильно, но немного просрочили время.

По первой задаче надо было ответить: «Линч врет. Потому что через красное оконное стекло нельзя было увидеть, что машина зеленого цвета».

А по второй задаче следовало ответить: «Служанка дала ложные показания, чтобы скрыть свое преступление. Паутина не может воспламениться».

Пройдя все тесты, викинг и бородач пришли к профессору Хору. Их поразило то, что, спустя несколько минут, ассистенты принесли карточки со всеми цифрами и пометками.

Викинг тихо свистнул.

— Так быстро? Уже успели все подсчитать и заполнить все графы?

Профессор медленно кивнул головой.

— Я подбирал персонал с помощью тестов и расставил всех сообразно их данным. — Он открыл банку с трубочным табаком и коробку сигар и предложил гостям. — Закуривайте и подождите. Обычно мы даем заключение на основании всех показателей только на следующий день, но для вас сделаю исключение: составлю сейчас же, не сходя с места.

Профессор заложил бумагу в портативную машинку и стал печатать. Викинг закурил сигару, а бородач вынул из кармана трубку.

Напечатав два заключения, профессор вложил листки с карточками в один конверт и аккуратно заклеил его целлофановым пластырем.

— Вручите не секретарше, а прямо в руки тому, кто берет вас на работу. Он решит, куда вас определить на основе выявленных и подсчитанных нами данных. Наша наука разрешила проблему психофизиологического профессионального подбора и обеспечила всем людям возможность наиболее целесообразно и эффективно использовать свои способности в общественной и трудовой деятельности. В этом заключается самая сильная сторона нашего общества.

Викинг — на этот раз без улыбки — спросил:

— А нам разве не полагается ознакомиться с результатами испытаний?

Профессор развел руками.

— В письме сказано, что ваш наниматель просит прислать ему конверт в запечатанном виде. Нам приходится выполнять пожелания заказчиков.

Викинг посмотрел на нахмурившегося бородача и засмеялся:

— Интересно все-таки узнать — ангелы ли мы и если да, то какой категории?

Профессор ответил вполне серьезно:

— Вы оба настоящие ангелы с весьма приличными данными. Ваш хозяин будет доволен вами. Желаю всяческих удач.

Он поднял руку и повертел ею. Викинг ответил кивком головы, бородач шевельнул бровью.

В номере отеля — большой полукруглой комнате со стенами, обитыми золотистым штофом, за письменным столом сидел щупленький брюнет, с челкой, закрывающей лоб, с маисовой трубкой в зубах. В петлице его пиджака торчала увядшая орхидея. Верхний боковой ящик письменного стола был открыт на одну треть, в нем лежали два пистолета, один с глушителем.

На диване в углу комнаты сидели двое в шляпах, надвинутых на лоб, один был в очках с дымчатыми стеклами.

В дверь постучали три раза. Тот, у которого не было очков, бесшумно подскочил к двери, другой быстро засунул руку за отворот пиджака. Стоявший у двери приоткрыл ее, пошептался с кем-то и, повернувшись к человеку с челкой, сказал:

— Пришли эти двое. Проверились.

— Пусть пройдут.

Дверь распахнулась, вошли викинг и бородач. Викинг протянул конверт человеку с челкой. Тот вскрыл конверт и прочитал оба заключения и карточки. Затем взял настольную зажигалку и поднес ее к бумажкам. Тщательно размешав пепел в бронзовой пепельнице, он покрутил головой и произнес простуженным голосом:

— Здорово! Как на ладони. Все подсчитано до последней унции. — Он позвал пальцем того, кто был в очках, и кивнул в сторону викинга. — Этого в команду Трехпалого, в группу разработки планов операций. А ты, — он посмотрел на бородача, — в команду Хорька, в третью группу. В субботу будем брать банк, примешь боевое крещение. — Покосившись на пепельницу, он добавил: — Наука — великая вещь!

ДОКТОР МУРХЭД И ПАЦИЕНТКА

Она поднесла руки к лицу и дрожащим голосом произнесла:

— Спасите меня, умоляю. Вся надежда на вас…

Случай был действительно трудный. Доктор Мурхэд имел большую практику, считался в городе лучшим психотерапевтом, но до сих пор ни разу не имел дела с такой пациенткой.

Стелла Бриш — жена владельца двух универмагов и двух отелей — была очень красива. Высокая, с волосами цвета темной бронзы и длинными глазами изумрудного цвета — никто не давал ей больше тридцати, хотя ей исполнилось уже тридцать семь. Фигура была у нее как у двадцатилетней конькобежки.

Она явилась к Мурхэду впервые пять месяцев назад — после того, как ночью наехала около аэропорта на прохожего — мексиканца — и раздробила ему голову. Она умела хорошо править машиной, и адвокат убедительно доказал, что виноват был мексиканец, заметавшийся перед машиной, — его ослепил свет фар. К тому же в кармане его комбинезона были найдены сигареты с марихуаной.

Смерть мексиканца вывела Стеллу из равновесия. После того, как он несколько раз подряд явился ей во сне, она приехала к Мурхэду.

— Боюсь ложиться спать. Боюсь заснуть, он ждет меня и будет опять кричать. Не надо было выходить тогда из машины и смотреть на него. Не могу забыть, как он корчился. А я не могла отвести глаз…

Мурхэд прописал ей успокаивающее лекарство, молочные ванны и отдых на берегу моря. Она съездила на Палм-бич, потом в Остенде, наконец, на Ямайку, и это помогло — мексиканец перестал сниться. Но через некоторое время страшные сны возобновились, теперь вместо мексиканца стали появляться другие люди, иногда знакомые, но чаще совсем неизвестные, и она их убивала разными способами — стреляла в них, душила или давила машиной. Сперва ей было противно, потому что жертвы отчаянно вопили, но потом она стала привыкать — убийства уже не казались ей такими ужасными, она спокойно слушала предсмертные крики жертв, перестала бояться. И наконец, наступил тот день, вернее ночь, когда очередное убийство во сне доставило ей удовольствие — как будто умертвила не человека, а козулю или зайца. И когда проснулась, почувствовала неудовлетворенность, чего-то не хватало, словно ей что-то дали и тут же отняли.

Доктор Мурхэд вынужден был признать, что болезнь прогрессирует — требуются более серьезные меры.

Он жил в уютном особняке недалеко от города на небольшом холме, заросшем пиниями. Поблизости не было ни одного дома, в конце леса, примерно в десяти минутах езды на машине, была заправочная станция. Но она работала только днем — по этому узкому шоссе, которое вело к поселку, между каменоломней и кладбищем, ночью никто не ездил. Доктор наслаждался одиночеством — пациентов он принимал днем в отеле в центре города и только некоторым назначал прием у себя дома в вечерние часы. Злые языки говорили, что такой чести удостаиваются только самые богатые пациентки, лечившиеся в порядке развлечения. Женщинам было приятно иметь дело с доктором, у которого были гипнотизирующие глаза и красивые губы.

Стелла Бриш была в числе тех пациенток, которых Мурхэд принимал у себя в особняке. Но Стелла лечилась не в порядке флирта, а потому, что действительно нуждалась в медицинской помощи.

Патентованные успокаивающие препараты, японский магнетический пояс, озонная подушка, лечебный матрац, набитый ароматными травами из Бирмы и Мадагаскара, магнитные ленты, на которых были записаны шелест дождя и приглушенное стрекотание цикад, — все это помогало вначале, но вскоре переставало действовать. Немного помогали особые массажи груди и живота, которые делал сам доктор, смачивая пальцы смесью из розового масла и джина. Но сновидения с убийствами продолжались, и они становились все более изощренными.

После очередного сеанса массажа Стелла, лежа на кушетке в гостиной и закурив сигарету, пропитанную слабым раствором опия, сказала:

— Я теперь не просто убиваю, а сперва забавляюсь. Связываю жертву по рукам и ногам, беру щипчики для льда, и… мне приятно, когда жертва издает душераздирающие крики, совсем нечеловеческие. И когда совершается главное, я долго смотрю, как шевелятся руки и ноги, как у того мексиканца. А потом просыпаюсь и чувствую разочарование — это только сон. Словно поднесла ко рту фужер с вином и вдруг оно испарилось…

Доктор провел рукой по ее плечу.

— А кто ваши жертвы? Мужчины или женщины? Кого больше?

— Мужчин больше. И все интересные. Такие… как вы.

— И вам не жалко их?

— Нет. Я ведь знаю, что это только сон и мне за это ничего не будет. Как с тем мексиканцем. Скажите, доктор…

— Называйте меня Беном, так будет уютнее, интимнее. Вы должны относиться ко мне не как к врачу, а как к близкому другу. Тогда мне будет легче лечить вас. И, главное, не стесняйтесь, говорите все… не стыдитесь. В наше время мы, психотерапевты, выполняем роль патеров-исповедников. Ведь в прежние времена женщины говорили своим исповедникам буквально все, признавались во всех грехах, даже самых постыдных…

Стелла вздохнула.

— Они получали отпущение грехов и выходили из исповедальни с очищенной душой, восстановив полностью душевное равновесие. А я… пока я здесь, мне хорошо, но стоит мне вернуться в город, домой… и я начинаю думать о том, что будет ночью, как буду опять во сне… Но меня страшит, доктор, простите, Бен, то, что я уже не могу обходиться без этих снов, они как морфий или героин. Словно я стала наркоманкой. И когда наступает вечер, я ловлю себя на мысли: меня ждет удовольствие. Как будто собираюсь идти в гости к интересным людям или на хороший концерт. Я, наверно, постепенно схожу с ума?

— Не смейте так думать, — тоном приказа произнес Мурхэд. — Выбросьте эти мысли из головы. Ничего ненормального в вас нет, можете мне верить. Я вам уже говорил, что в каждом человеке заложен агрессивный инстинкт, инстинкт жестокости, это пренатальная черта…

— Пре… натальная?

— То, что заложено в человеке до рождения. И эти бессознательные инстинкты управляют человеком, он целиком подвластен им.

— И вы тоже?

— И я, и ваш муж, и ваши горничные, и все ваши знакомые, все без исключения. Всеми нами управляют два главных влечения — влечение к агрессии, разрушению, убийству и влечение половое…

— И пастором Уэйдом тоже?

— Да. Это главные движущие силы бессознательного.

Стелла медленно потянулась.

— Значит, это вполне нормально… что мне приятно во сне это самое…

Он молча кивнул головой и погладил ее по ноге. Она бросила взгляд на картину, висевшую над электрическим камином.

— И эта картина тоже доставляет мне удовольствие. У женщины голова смещена, руки и ноги тоже, и сзади улица… все дома покосились в разные стороны, как во время большого землетрясения.

Мурхэд взял у Стеллы сигарету и бросил в пепельницу.

— Да, в этой картине отчетливо проявилось пренатальное влечение к разрушению. Этот художник погиб пять лет тому назад в Африке во время охоты. И все его картины могут служить иллюстрациями к учебникам по глубинной психологии. Вы были в музее Гуггенхайма в Нью-Йорке?

— Да, много раз.

— Там висит картина Делонэ — изображена башня, которая рушится, вся деформирована, клубятся облака, как будто произошел взрыв, земля стоит дыбом… Эта картина доставляет наслаждение, потому что отвечает нашему бессознательному влечению. Не надо удивляться тому, что дети потрошат кукол и мучают котят. И тому, что, когда вы целуетесь, вам хочется укусить, причинить боль. Это проявление амбивалентности эмоций — любовь сочетается с желанием мучить, ломать, разрушать.

— Мне нравятся картины де Коонинга, — сказала Стелла, — недавно купила две за пятнадцать тысяч. Там перемешаны все плоскости, разорваны линии, диссонирующие пятна, прелесть. И Поллока тоже люблю с его брызгами по всему полотну. Он ведь тоже погиб под машиной, как мой мексиканец. Пикассо уже слишком академичен, выглядит как Джотто или Чимабуэ. И недавно я испытала огромное наслаждение, когда слушала фрагменты оперы Менотти, особенно то место, где женщина-медиум душит глухонемого, там такие немыслимые септаккорды, тремоло и фиоритуры, что мороз пробегает по коже, я чуть не отвернула голову болонке. Хиндемит и Стравинский кажутся теперь совсем пресными, как какой-нибудь Вивальди или Чимароза…

Доктор провел рукой по спине пациентки.

— Все дело в том, что нам, живущим в условиях цивилизации, приходится все время подавлять наши настоящие желания и страсти, запирать их в клетку, именуемую сферой бессознательного. И там они соединяются с демонами — инстинктами разрушения и сексуальности. Подавление этих демонов, бушующих в глубинах нашей психики, губительно отражается на всей нашей нервной системе. Отсюда наша угнетенность, мучительная неудовлетворенность, невроз и прочие недуги, терзающие цивилизованное человечество. Поэтому то, что с вами происходит, вполне естественно. Закономерно и нормально.

Стелла тихо засмеялась.

— Значит, бояться нечего? Можно продолжать убивать во сне?

— Можно. Надо сублимировать, то есть преобразовывать то врожденное влечение, которое бушует в глубинах вашей психики и хочет вырваться наружу. Эта сублимация у вас происходит в форме снов…

Стелла села с ногами на кушетку и стала поправлять волосы.

— Но сублимация уже перестает меня удовлетворять. Сны только разжигают аппетит у моих демонов. Сны это тот же дым, а дымом трудно насытиться.

— Правильно, моя умница. Поэтому надо избавиться от подавленности, угнетенности, иначе это приведет вас к опасной ситуации…

— Какой? Начну делать то самое не во сне, а наяву?

— Нет, инстинкт самосохранения не позволит вам этого. И вам придется сдерживать изо всех сил разрушительную энергию, и в конце концов она обрушится на вас. Это самое страшное.

— Убью себя?

— Да. Но этого надо избежать, и я помогу вам сделать это.

— Мне кто-то говорил, что маленькие зверьки — кажется, лемминги — бросаются в море огромными толпами, десятками тысяч. Кончают самоубийством. И скорпионы тоже. Они жалят самих себя и умирают. — Стелла улыбнулась. — Потому что у них нет психотерапевтов.

— Мы помогаем человечеству в меру своих сил, — сказал Мурхэд.

Стелла понюхала спинку кушетки.

— Это не мои духи. Наверно, этой кривобокой гиены… Гленды Гру. Кстати, я ее однажды убивала во сне, раздавила… как того мексиканца.

Мурхэд пристально посмотрел ей в глаза и сказал:

— Скажите мне, Стелла, как врачу, как своему исповеднику… не бойтесь, дальше меня не пойдет. Мы свято соблюдаем профессиональную тайну.

— Сколько раз изменяла Фреду?

— Нет. Тот мексиканец лежал на дороге, а кровь была на тротуаре у телефона-автомата. Где вы наехали на него?

Стелла закурила сигарету и выдохнула дым вверх.

— Он хотел перейти, я просигналила, тогда он прыгнул назад… а я, вместо того, чтобы затормозить, круто повернула руль и заехала на тротуар, а он вдруг упал, и меня охватила такая злость, что я двинула машину дальше, и он закричал. И только тогда я пришла в себя… Вышла из машины и оттащила его на дорогу… ему уже было все равно, где лежать.

Мурхэд зажег настольную зажигалку и, дунув на нее, потушил.

— Я так и думал. Говорили об этом мужу?

Она пожала плечами.

— Нет, он же не врач.

— Никому не говорите, никогда. — Он сделал паузу и заговорил громко: — Мой метод лечения будет заключаться в том, чтобы дать выход тем демонам, которые скребут вас изнутри. Надо выпускать их, то есть делать психическую разрядку, но так, чтобы сохранить себя. Если бы цивилизованное человечество не делало бы таких разрядок, оно давно перестало бы существовать, покончило бы с собой, как это делают лемминги. Только потому, что человечество время от времени давало выход накопившимся стремлениям к разрушению и убийствам, оно продолжает свое существование. Вот почему история человечества — это цепь кровопролитий, жестокостей, войн, преступлений, бунтов, погромов, массовых казней — все это психические разрядки. И я буду вас лечить примерно так же, как человечество лечит себя, — проводить профилактику взрывов разрушительных влечений, направлять их в сторону, сублимировать…

— И мне станет легче?

— Если урегулируем внутрипсихический конфликт, возникший у вас из-за тормозящего влияния среды, морали и законов, и найдем разумный выход для агрессивной энергии, тогда у вас наступит разрядка, удовлетворение, умиротворение.

Стелла покачала головой.

— Несчастные женщины цивилизованного мира. А у нецивилизованных, наверно, не бывает этих… внутрипсихических конфликтов?

— Нет, тоже есть. Зафиксированы случаи массовых припадков истерии и ярости у женщин некоторых примитивных народностей. У айносов эти взрывы истерии называются иму, у филиппинцев — маримари, а у бирманцев — яуандачин.

— А у нас это называется…

— Неврозом навязчивых состояний.

Стелла оделась и, вынув из сумки чековую книжку и авторучку, заполнила чек — гонорар за визит. Мурхэд небрежно засунул чек в жилетный карман.

С этого дня он стал проводить так называемую форсированную профилактику невроза — дрессировать демонов Стеллы. Он посоветовал ей приобрести духовое ружье и стрелять в ворон, голубей, воробьев и прочих птиц. Затем выезжать за город и подстреливать кошек и собак. И сочетать эти действия с активным спортом, связанным с риском, — играть в гольф с крупными денежными ставками и совершать ночные автопрогулки с быстрой ездой — не ниже семидесяти миль в час. Стелла купила специально для этих прогулок две машины — «крайслер»-барракуду и спортивный «олдсмобил». Вскоре она раздавила двух исландских догов вдовы полковника Хейтса и ранила почтальона, пришлось уплатить большие штрафы.

Но сны, вызываемые демонами, продолжались. Теперь у Стеллы после пробуждения часто происходили взрывы гнева, вроде филиппинских маримари, — она успокаивалась только после того, как расправлялась с несколькими фарфоровыми сервизами или расстреливала из ружья попугаев и золотых рыбок.

Однажды ночью Мурхэду позвонил муж Стеллы и сообщил, что, проснувшись, увидел в своей спальне жену, она стояла у его изголовья с кухонным ножом. Он обезоружил ее и заставил выпить большую порцию снотворного. Что делать?

Мурхэд успокоил его. Если бы она действительно хотела пустить нож в ход, то сделала бы это сразу, а не стояла у кровати. Инстинкт самосохранения сковывает ее. Но надо на ночь запирать на ключ все ящики, где находятся режущие и колющие предметы, и класть где-нибудь на стол деревянный нож. И, ложась спать, закрываться в своей спальне на ключ.

Через недели две к Мурхэду в его кабинет в отеле пришел муж Стеллы и сказал, что у нее появилась новая забава — бросать дротики. Она научилась точно попадать в цель. А в последние дни стала привязывать кукол к креслам и швырять дротики прямо в них, целясь в сердце.

— А как себя чувствует после этого? — спросил доктор. — Бывают припадки ярости?

— С тех пор, как стала бросать дротики, припадки кончились. Сны продолжаются, но стали реже.

— Отлично, — сказал Мурхэд. — Мое лечение помогает. Пусть кидает дротики и разряжается. Я еще что-нибудь придумаю. Что-нибудь вроде массажа в горячей воде по ацтекскому способу.

Спустя несколько дней вечером Мурхэду домой позвонила Стелла.

— Я завтра лечу в Лас-Вегас на недельку, поиграю на рулетке. Хочу видеть вас. Вы никого не ждете?

— Нет. Я совсем один.

— А прислуга?

— Уже отпустил.

— Сейчас приеду.

Через двадцать минут подъехала Стелла. Она вынула из дорожной сумки маленькую бутылку испанского бренди и поставила на столик около кушетки, а сама села на ковер. Мурхэд сел в кресло.

— Давайте выпьем. Я продрогла.

Они осушили всю бутылку. Она поежилась.

— У вас холодно.

Он подошел к термостату и перевел стрелку на 75, под полом загудел моторчик. Она поднялась с ковра и, пройдя вдоль окон, задернула шторы.

— Вам Фред говорил насчет дротиков?

— Да. Я одобрил это. Легче стало?

Она кивнула головой.

— Мне хочется вам показать, как я это делаю. Будете прописывать другим. Дайте карандаши, они заменят дротики.

Мурхэд принес из кабинета неочиненные карандаши. Она вынула из сумки несколько мотков телефонного провода.

— Вы будете вместо куклы. Я привяжу вас к креслу и буду бросать дротики, то есть карандаши. Буду легко-легко бросать, чтобы не было больно. Увидите, как это делается, не бойтесь.

Он засмеялся и, взяв сигару в рот, закурил.

— Я не боюсь. Вы моя самая любимая пациентка.

Она вытащила сигару из его рта, поцеловала в губы, затем связала ему руки и ноги и привязала его к креслу. Проделала это очень старательно. И проверила, прочно ли он привязан.

— Прямо как в фильме Хичкока, — сказал Мурхэд.

Зазвонил телефон. Она вздрогнула, посмотрела на окна, потом подняла трубку и опустила на рычажки.

— Скорей начинайте, — попросил Мурхэд. — Вы слишком крепко привязали меня, у меня скоро начнут затекать конечности.

— Минуточку потерпите, дорогой.

Она взяла стул, поставила напротив Мурхэда и села.

— Карандаши вон там, за бутылкой.

— Ой, чуть не забыла. — Она покопалась в сумке, вытащила мелок и на левой стороне его пиджака, на нагрудном кармане, нарисовала кружок.

— Вы слишком близко сели, — сказал он. — Неудобно будет бросать.

— Не беспокойтесь. — Она шевельнула уголком рта. — Слушайте меня внимательно, Бен. Я пошла на прошлой неделе к доктору Ньюдженту, он тоже психотерапевт, недавно приехал к нам из…

— Знаю, — перебил ее Мурхэд. — Патентованный жулик.

— Судя по всему, очень толковый. И приятной наружности. Он мне сказал, что забавы с духовым ружьем и дротиками и все прочее — паллиативные меры. Все это ерунда. И что все ваше лечение — сплошное шарлатанство. Я ему сказала, что за каждый визит вы берете по сотне. Даже когда делаете мне массаж, не сбавляете, хотя это доставляет удовольствие больше вам. Доктор Ньюджент дал мне понять, что нужно сделать психическую разрядку по-настоящему, только это спасет меня. Иначе сны доведут меня до гибели. И я решила…

— Перейти к Ньюдженту?

— Не только. Решила проделать наяву.

Она вынула из сумки пистолет. Мурхэд заерзал в кресле.

— Вы с ума сошли! — вскрикнул он. — Не надо шутить.

Стелла мотнула головой.

— Я не шучу.

— Пистолет заряжен?

— Конечно. — Она посмотрела на дверь, ведущую в кабинет. — Где у вас потайной сейф, за какой полкой?

— В шкафу у окна за Прустом на второй полке, — быстро проговорил он. — А ключ на третьей полке слева за Цвейгом.

— Я возьму только те деньги, которые зря платила вам.

— Берите сколько хотите, вам пригодятся в Лас-Вегасе.

— Я возьму их после. — Она тряхнула головой. — Мне жаль вас, Бен, но я ничего не могу сделать. Мне нужно высвободить демонов, а то я действительно сойду с ума или наложу на себя руки…

— Я дам вам все деньги и чековую книжку, — прохрипел он, — берите все.

— Не надо мне ваших денег, свои некуда девать. — Она коротко вздохнула. — Очень жаль, что так получилось, но ничего не поделаешь. К тому же я нечаянно сболтнула вам насчет мексиканца…

— Я никому никогда не скажу, клянусь памятью матери…

Она подняла пистолет и сняла предохранитель. Доктор стал барахтаться в кресле.

— Пожалуйста, не дергайтесь, — сказала Стелла, — а то я попаду не в кружок, и вы будете зря мучиться. Я ведь первый раз стреляю в живого человека.

Она положила палец на спусковой крючок и зажмурила правый глаз.

ТАЙНА УЛЬТИМАТУМА

2 апреля 10-го года эры Тайсё[1] в час дня все янки, все поголовно, покинули Урадзио[2].

Историческая справка.

В ночь 4–5 апреля 1920 г. японские интервенционные войска в Приморье напали на войска приморского правительства. Нападению предшествовал не разрыв дипломатических отношений между японской стороной и приморским правительством, а, наоборот, установление соглашения между ними. Нападение было начато во Владивостоке, где японских войск было больше в семнадцать раз. Это была не военная операция, не вооруженный поединок, а вероломное нападение вооруженных с головы до ног семнадцати человек на одного спящего, который в первый и последний раз поверил честному самурайскому слову. Японская офицерня после победы решила, что революционное движение в Приморье уничтожено в корне и что японские войска останутся во Владивостоке навсегда.

«Удивление японцев было неописуемым, когда партизаны 7 апреля перешли в контратаки» (Вишневский).

Вместо «оккупации навсегда» японским войскам через два с половиной года пришлось торопливо покинуть Владивосток навеки. К нему подходили части Народно-революционной армии.

Я был в числе офицеров штаба имперской экспедиционной армии, выделенных для проводов на Эгершельдской пристани. Мы стояли у самого причала, рядом с консулами, чехословацкими офицерами и представителями красного командования.

Эвакуация походила на отъезд экскурсантов[3] MCA. Американцы — офицеры и солдаты — столпились на борту огромного транспорта, кричали и свистели своим русским подругам. Те стояли шпалерами сзади у пакгаузов, всхлипывали и жевали резинку. Раздались прощальные гудки, женщинь стали кидать через наши головы бутоньерки и серпантин. Прощаясь с нами, офицеры штаба генерала Гревса изо всех сил выкручивали нам руки. Мы улыбались, стиснув зубы.

Подполковник Кричли, который в знак дружбы передал мне нескольких завербованных им агентов — русских коммерсантов и китайцев-притоносодержателей, сказал мне:

— Верьте подаренным вам шпионам, они проверенные, надежные люди.

Я, в свою очередь, преподнес ему амулет — кусочек холста, на котором была тысяча стежек.

— Эту штуку носили древние самураи под доспехами и избавлялись от всяких бед.

— Можно положиться на этот амулет? — спросил Кричли.

— Вполне, — ответил я и подумал: «Так же, как на подсунутых тобой шпиков, явных двойников».

Американский транспорт отчалил от пристани, оркестр на корме заиграл «Tohnny, put your gun, put your gun», янки выкатились из гавани, так и не отомстив за Романовну и Сучанскую долину, где красные набили им морду.

Без четверти пять пополудни меня вызвал полковник Исомэ. Наш автомобиль подъехал к зданию приморского правительства. В вестибюле мы сняли манто, сказали секретарю председателя правительства о том, что прибыли по поручению нашего командующего, нас провели сразу же на второй этаж в кабинет Медведева. Полковник Исомэ вынул из портфеля бумагу, она даже не была вложена в конверт, протянул председателю. Долговязый, с полуседой бородкой Медведев. снял очки, надел другие, прочитал бумагу и спросил тихим голосом:

— Это ультиматум?

— Это заявление, — ответил по-русски Исомэ.

Он отлично говорил по-русски и довольно чисто произносил даже букву «л». У нас все штабные переводчики спотыкались на этой букве.

— Нет, это ультиматум, — повторил Медведев, — с требованием, чтобы мы обезоружили себя. И с трехдневным сроком. Консульский корпус знает об этом ультиматуме?

Исомэ вежливо ответил:

— Ответ в течение трех дней, в противном случае на вас ответственность. Командующий надеется, что обе стороны придут к соглашению в интересах мира и дружественных отношений.

Полковник, надев фуражку, поднес палец к козырьку и пошел к дверям. Визит продолжался ровно семь минут.

Исомэ и я из одной провинции — из Фукуока, до Сибири вместе служили во втором управлении генштаба, до этого преподавали в Аоямской школе. Поэтому я с ним, хотя он на два выпуска раньше меня, на правах земляка разговариваю просто, без церемоний.

Для меня ультиматум командующего прогрохотал как гром в синем небе. Сели в машину, я посмотрел на квадратную физиономию Исомэ с выпирающими зубами. Из-за этих зубов казалось, что он всегда улыбается, но он улыбался только в тех случаях, когда этого требовали интересы дела.

— Зачем надо предъявлять ультиматум? В порядке дипломатического этикета? Чтобы не было неожиданности? Значит, Сунцзы [4] к черту?

Исомэ закурил русскую папиросу.

— Не горячись. Так надо, поймешь после.

В штабе нашей армии подобралась группа почитателей Сунцзы. Главным комментатором его учения был Исомэ. Он проштудировал все тринадцать томов «Биншу», его коньком было пространно толковать главы о «пяти делах и семи замыслах» и о «пути неожиданности». Когда после Блуме, Клаузевица и Жомини мы открыли книги Сунзцы, нам показалось, что мы стали пить чистую, холодную воду после заграничных приторных лимонадов.

Мы наизусть, как из устава, выучили фразы из «Биншу». Из третьей главы «Подготовка нападения»— о том, что победа обеспечена, когда способный полководец поступает так, как он считает нужным, а не так, как велит государь, из восьмой главы «Девять чрезвычайностей» — о том, что «иногда по обстоятельствам приходится действовать без приказа государя», и из десятой «Арена войны» — где говорится, что, если можно победить наверняка, то следует проводить нападение, даже если придется нарушить запрет государя. Сунцзы прямо говорил, что командующий действующей армией в некоторых случаях должен быть независимым, совсем освобожденным от влияния правительства и действовать на свой страх и риск и ставить правительство перед свершившимся фактом. Слова Сунцзы имели в виду именно такое положение, какое сложилось сейчас для нашего командующего.

Сунцзы учит «цзио-дао» — «правилу неожиданности»— как обманывать врага четырнадцатью способами, как маскировать свои замыслы, как притворно идти на соглашение, усыпить его бдительность, а потом стремглав, врасплох — трах! — наносить сокрушающий удар, подобный удару молнии.

Недели две назад Исомэ дал свой истрепанный экземпляр «Биншу» генералу Ои.

— Командующий, наверно, не открывал твоей книги, — сказал я. — Если бы прочитал, то не предъявлял бы дурацкого ультиматума, который насторожит их. Получается как у фехтовальных школ. Одна вызывает другую: готовьтесь, пожалуйста, к состязанию, срок вам даем такой-то, мы тоже будем готовиться.

Исомэ ответил:

— Генерал уже прочел книгу и вернул мне. И, судя по следам его ногтя на страницах, он умеет правильно читать и толковать китайские тексты.

В десять вечера я по распоряжению начальника штаба генерал-майора Такаянаги объездил все казармы 42-го и 11-го пехотных полков, 4-го полка полевой артиллерии и 5-го саперного батальона. Солдатам перед вечерней поверкой сообщили, что партизаны заключили тайное соглашение с американцами, часть американских войск осталась во Владивостоке около Седанки, надев форму чехословаков и красных войск. Русское командование готовит такое же нападение, какое совершил Тряпицын в Николаевске, и это нападение состоится сегодня или завтра.

Все наши казармы уже были снабжены мешками с песком, солдатам дали походный паек. Я раздал ротным командирам карты Урадзио с белыми и черными кружками — наши и русские казармы. Наши, белые кружки во всех частях города окружали черные кружки, как в игре «го».

Около одиннадцати ночи меня и майора Югэ послали на Тигровую гору. Как только стали подниматься со стороны Амурского залива, сверху крикнули по-русски:

— Сюда неридзя! — И добавили по-японски: — Уцудзо! [5]

Я зажег электрический фонарик, описал большой круг и перечеркнут его крест-накрест. Сверху ответили тем же сигналом. Я потушил фонарик, потом зажег, проделал это четыре раза и стал подниматься.

Центральная высота в городе уже была нашей, обошлось без единого выстрела. Оказывается, наши час тому назад взобрались на гору, предъявили русским постовым поддельное письменное распоряжение красного военачальника Лазо с его подписью, русские поверили, что у нас будет ночное обучение, и ушли, оставив две трехдюймовки.

Я стал у высокого флагштока, медленно оглядел город и длинную узкую гавань, по цепям огней можно было точно определить все улицы. Прожектор с броненосца «Хидзэн», бывшего русского «Ретвизана», прощупывал вход в бухту.

Вспомнил, как в детстве был на Аманохасидатэ, смотрел с горы на залив с длинным перешейком, с соснами далеко внизу. На этот залив смотрят необычным способом. Становятся спиной к морю, нагибаются вперед и смотрят через широко расставленные ноги: небо идет вниз, море вверх.

Я принял эту позу, майор Югэ тоже, сказав с восхищением: «Ой, какая красота!» — все, кроме часовых у орудий, тоже нагнулись, опираясь на винтовки. Мы все как будто молились в полночь неизвестному божеству.

Через полчаса вернулся в общежитие чинов штаба, в гостиницу «Централь». Все окна были темны: начальник штаба приказал не зажигать света в комнатах с окнами на Алеутскую и Светланскую, свет горел только в комнатах с окнами во двор. Никто не спал. Ночью дважды в «Централь» приезжали от русского штаба, спрашивали генерал-майора Такаянаги или полковника Исомэ, но часовой — винтовку поперек — не пускал русских дальше входной двери. Я выходил к дверям и очень любезным тоном говорил, что оба уехали на Океанскую ловить крабов.

Все утро, весь день 3 апреля я и майор Югэ бегали, словно нам подожгли пятки. Дважды ездили на бухту Улисс, где за наспех построенным крематорием для будущих пленных близко к берегу расположилась батарея хиросимского полка полевой артиллерии, ездили в гости к Луцкому, в гостиницу «Версаль», он единственный из русских говорил по-японски, два битых часа беседовали о том, как ловят съедобных змей на юге Китая, о запрещенных приемах дзю-до, о том, как татуируются гейши и о гомосексуализме в Европе и Азии. Луцкий, старый барсук, каждый раз, как только мы подводили разговор к ультиматуму, перепархивал на другие темы, так ничего и не сказал о том, что нас интересовало — отношение русских к ультиматуму. Мы выкурили по целой сигаре, стало тошнить, я даже оторвал аксельбант, а майор Югэ скрипнул зубами, мы встали и тепло попрощались с Луцким, и я твердо решил самолично пристрелить Луцкого, когда он попадет в наши руки.

После ужина стало известно: наше командование согласилось вести переговоры, генерал-майор Такая-наги встретился с русскими делегатами, они стали крутить, но генерал-майор остановил их, напомнил, что срок ультиматума истекает завтра — 4 апреля в 5 часов пополудни, встал из-за стола и приказал своему адъютанту проводить гостей к машинам. Русские сразу же помчались к консулам, особенно долго говорили с американским и английским, затем собрали иностранных корреспондентов, с ними говорили Роман Цейтлин и Луцкий, жаловались на нас, после этого объявили осадное положение, прекратили отпуска солдатам. На улицах стало совсем пусто, даже китайцы — разносчики рыбы и овощей — спрятались в своих фанзах, будто в городе началась чума.

Исомэ послал офицеров на Первую Речку и в Гнилой Угол произвести рекогносцировку. Офицеры доложили: в русских казармах потушены огни, у окон поставлены пулеметы, они ждут нашего выступления. В верхнем коридоре «Централя» я прошел мимо Исомэ и сказал ему на ходу:

— Надо отнести книги Сунцзы в клозет и использовать вместо туалетной бумаги. Он нам теперь совсем не нужен.

Ночью в комнатах начальника штаба, на втором этаже, сменили мебель. Четыре окна угловой комнаты выходили на Светланскую и Алеутскую, нас отделяло десять-пятнадцать шагов от здания земства — резиденции их правительства и гостиницы «Золотой Рог», где жили члены правительства. На подоконники положили мешки с песком, втащили три гочкиса и две мелкокалиберки с «Хидзэна», пулеметы установили на рояли, спилив ножки, диваны и кресла выставили в коридор. Генерал-майор Такаянаги приехал из штаба в три часа ночи, вызвал меня, майора Югэ и двух адъютантов. Мы сели на мешки и ящики, стали пить зеленый чай с солеными рисовыми сухариками и ждали, что скажет начальник штаба. Он неторопливо поужинал, смесь японского с русским— жареная корюшка, холодная лапша со сладкой соей, квашеная редька и водка — и, выпив чашку чая, всунул в рот зубочистку. И наконец, приказал своему старшему адъютанту майору Инахара:

— Утром в десять часов надо будет передать частям на Первой Речке: отпустить треть солдат в город до пяти часов дня. Пусть разгуливают по городу и покажут русским, что все уладилось, ничего не случится, японская армия за мир и дружбу с русскими.

Мы переглянулись, никто ничего не понимал. Я хотел задать вопрос, но раздумал, лучше спросить у Исомэ.

С утра наши солдаты, сходив в бордели в Корейской слободке и на Семеновской, стали слоняться по Китайской и Светланской и толпиться у витрин фотографий и у китайских лавок. С «Хидзэна» спустили на берег половину экипажа.

В половине пятого дня, за полчаса до истечения срока ультиматума, русские, как мы и ожидали, приняли все наши шесть требований уважать права имперской армии. Генерал-майор Такаянаги от имени командующего экспедиционной армией заявил, что японское командование весьма удовлетворено фактом установления взаимопонимания между заинтересованными сторонами. Русским делегатам было послано приглашение на завтра прибыть в штаб на завтрак.

Я и Югэ сговорились поехать на ту сторону Амурского залива. Я остановил Исомэ у входа в кабинет начальника штаба и сказал сквозь зубы:

— Значит, пошли на соглашение? Будете пить с ними водку, закусывать зернистой икрой и обмениваться комплиментами. Нам нечего тут делать. Мы с Югэ поедем охотиться на фазанов, чтобы почтить память Сунцзы. Надо успокоить его дух.

Исомэ молча втолкнул меня в кабинет начальника штаба. Тот говорил по телефону с начальником гарнизона в Никольске генерал-майором Одагири:

— Примите приглашение русских на банкет и отрядите десять офицеров. Пусть пойдут с красными бантами на груди, но без наших орденов. И пусть пьют вовсю, но чтобы вернулись в казармы до девяти, ни на минуту позже. Опоздают — военно-полевой суд. Соглашение с русскими подписано. Следите за их тридцать третьим полком, ни на минуту нс спускайте глаз и держите в поле зрения начальника их гарнизона Андреева. Ждите дальнейших указаний. Да, да. Поторопите жандармерию с дополнительным списком корейских главарей.

Я шепнул:

— В чем дело? Ничего не понимаю.

Исомэ хлопнул меня по спине.

— Дурак. Все идет как надо.

Мне приказали составлять сводки телефонограмм и посылать через каждые 30 минут командующему армией на квартиру на Пушкинской улице.

Телефонограммы шли от штаба жандармерии. Штаб русских войск отменил осадное положение, снял усиленные караулы, на Эгершельде в казармах осталась уже только треть солдат, около штаба крепости убрали все пулеметы, русская тревога быстро испарялась и поднималась в небо.

Начальник штаба подозвал меня к себе пальцем и сказал почти шепотом:

— Тебе дается специальное поручение. После выполнения его явишься не сюда, а в «Централь» и доложишь мне.

Исомэ сунул мне в руку конверт, на лицевой стороне ничего не было написано, на обратной стороне— личная печатка генерал-майора. Я прочитал то, что было в конверте, вернул листок прозрачной бумаги Исомэ. Он разорвал бумажку на тонкие полоски, смочил слюной, скомкал.

Генерал Такаянаги тихо сказал:

— Как только увидите их засаду, немедленно поднимите тревогу выстрелами. Стреляйте в воздух так, чтобы пули пролетели над их головами и только напугали. И мчитесь обратно в отель. Я буду здесь.

Я быстро направился в «Централь», надел чистое белье, вынул из чемодана фамильный старинный меч, переделанный в саблю, приложил его ко лбу и поклялся смочить его. Потом положил во внутренний карман кителя дощечку-талисман с горы Нарита. Стал курить, никогда сигареты так быстро не курились.

Ровно в 9.30, согласно приказу, я с поручиком Ивая и пятью унтер-офицерами, взяв два пулемета, поехал на грузовике на Эгершельд. На улицах было темно, фонари не горели, по дороге встретили четыре легковые машины с потушенными фарами. Девять часов, но казалось, что уже два часа ночи. Доехали до последнего причала, повернули обратно к вокзалу. Проехали мимо штаба крепости, все окна были темны, как будто в здании нет ни души. Во всем городе шумела только паша машина. На площади перед вокзалом замедлили ход. Пристально оглядел ее. На углу Морской улицы, которая спускалась к вокзалу, и улицы, которая шла позади штаба крепости, в темноте копошились фигуры. Они! Партизанская засада! Грузовик рванулся вперед, я приказал стрелять не вверх, а прямо в людей, дали два залпа и пулеметную очередь и помчались по Алеутской во весь опор. И сразу же на Тигровой зататакали пулеметы, началась стрельба на Коммерческой пристани за вокзалом и за особняком Бринера на склоне Тигровой горы, на Адмиральской пристани и еще в других местах — весь мир проснулся в одно мгновение.

Подлетели к «Централю», я с размаху прыгнул в вестибюль, повалил кадку с пальмой, взбежал на второй этаж и, ворвавшись к себе в номер, немедленно позвонил в штаб — дежурный адъютант сказал, что генерал-майор в «Централе». С угловых комнат отеля уже вовсю палили через улицу. Забухали трехдюймовки — очевидно, со стороны Орлиного Гнезда.

Начальник штаба был в столовой для обер-офицеров, она была заполнена, некоторые сидели на полу. Генерал-майор Такаянаги, не дав мне открыть рта для рапорта, крикнул:

— Майор Момонои, вместе с полуротой немедленно взять резиденцию вражеского правительства!

Обстрел здания правительства в упор через улицу продолжался десять минут, оттуда не отвечали. Мы столпились в вестибюле и на лестницах. Во всем городе грохотали выстрелы. Обстрел здания правительства вдруг прекратился. Я обнажил саблю, крикнул «в атаку!», выскочил на улицу, бросился к резиденции правительства. Мы вбежали во двор, оттуда ворвались в здание. В темных коридорах и комнатах ни души, только густая пыль от штукатурки, хрустело стекло под сапогами. В полуподвальной комнате солдаты нашли четырех мужчин и одну женщину, закутавшуюся в одеяло, ее стащили с постели. Женщина закричала:

— Мы военный нет! Мы убирай комната, топи-топи печи. Аната, пожалуйста, не надо, не надо.

При свете фонарика женщина показалась мне довольно привлекательной. Я сорвал с нее одеяло и взмахнул саблей над ее головой, она упала в обморок.

— Поджечь здание? — спросил поручик Иван.

— Нет указаний, — ответил я.

— А этих? Может быть, переодетые партизаны?

— Это сторожа и дворники. Пусть живут.

Поручик помахал саблей в воздухе.

— Засовывать обратно в ножны в сухом виде — плохая примета.

— Еще успеем, — сказал я.

Пальба в городе закончилась к двум ночи. Последние выстрелы были даны из шестидюймовок с «Хидзэна», очевидно, по Гнилому Углу.

Я поехал на трофейной машине — «паккарде» — председателя русского правительства на Первую Речку осматривать захваченные казармы. У меня громко стучало сердце, когда я увидел казармы за тюрьмой. В этих казармах стояла та самая партизанская часть, которая в ноябре прошлого года встретилась с нами под Вяземской. Та самая, из-за которой все офицеры 42-го полка после неудачного боя обрили головы, как буддийские монахи, и обвязали белыми траурными тряпками сабельные эфесы.

Когда пулеметы стали бить по окнам, русские спали и, еще не проснувшись как следует, стали выбрасываться в нижнем белье из окон. Они не спали до этого несколько ночей, а в эту ночь успокоились и крепко заснули. Перед окнами внутри и снаружи казарм образовались брустверы несколько сяку вышиной из полуголых трупов. Та партизанская часть на Эгершельде, с которой мы начали, очевидно, не успела предупредить этих. Мы вовремя перерезали провода. На дворе валялись белые тряпки — наши офицеры получили полную сатисфакцию, смыли с себя позор. За казармами на горе хлопали в одиночку револьверные выстрелы, добивали сдавшихся.

В штабе на Семеновской, в адъютантской уже пили шампанское. В углу пели «Утэ-эя, корасэ-эя, рося-таки во!»[6].

Уже были получены реляции из Раздольного, Никольска, Шкотова, Имана, Спасска. Бой еще шел только в Хабаровске, город был взят, но часть неприятельского гарнизона еще сопротивлялась на окраине. Штаб напоминал университетское общежитие после победы в бейсбол. Вестовые тащили охапками с четвертого этажа давно заготовленные флаги с красным кругом — с утра украсят ими весь город, ставший нашим. Я стал вытирать платком глаза — воину не стыдно плакать от радости.

В кабинете начальника штаба стояли наши корреспонденты с повязками на руках. Генерал-майор медленно говорил, все записывали.

— …Но через час после установления соглашения русское командование под давлением вожаков партизанских отрядов отдало приказ всем гарнизонам в Приморье напасть ночью на наши войска. Первыми должны были выступить партизанские части на Эгершельде. Мы послали майора Момонои с солдатами на грузовике в сторону штаба крепости с тем, чтобы в случае появления партизанской колонны около вокзала поднять тревогу. В девять тридцать вечера на вокзальной площади появились густые цепи партизан, шедшие со стороны Эгершельда. Увидев наш грузовик, партизаны первыми открыли огонь без предупреждения. Наш ответный огонь обратил в бегство партизан. Они оставили на площади два трупа — это были трупы майора Югэ и ефрейтора Тагая. Очевидно, русские захватили их где-то и при бегстве убили. Их души навеки останутся в храме Ясукуни [7]. Командующий экспедиционной армией Японской империи генерал Ои ввиду чрезвычайной обстановки отдал приказ, не запрашивая высочайшей санкции, выступить немедленно всем частям для поддержания престижа Империи и восстановления правопорядка. Военные действия начались во всем Приморье, наши доблестные войска…

В кабинете было очень душно, я и поручик Ивая вышли в коридор покурить. К нам подошел Исомэ, он широко улыбался, от него пахло вином.

— Сейчас начальник штаба говорит о тебе. Как ты взял штурмом здание правительства, уничтожив партизанскую роту правительственной охраны. — Он сильно ударил меня кулаком по плечу. — Ты понял теперь, как надо читать старинные китайские книги? И как их правильно толковать? Понял тайну нашего ультиматума? Один из способов, рекомендуемый китайским стратегом.

— А в Токио будут довольны нашими действиями?

Исомэ икнул и ответил:

— Вышло не совсем так, как предполагали. Большая часть их войск и особенно партизан вышла из-под удара. Придется теперь повозиться с ними.

— Этого дела они нам не простят.

— Кое-где они уже начали действовать. Только об этом пока никому.

— А Семенова удастся поставить у власти?

— Вряд ли. Если б нам удалось разгромить их полностью, то мы смогли бы продиктовать им любые условия. Но, к сожалению, не получилось. Вот что. Скорее поезжайте оба в бухту Улисс. Можете взять с собой нескольких офицеров, любителей охоты на фазанов. Туда доставляют красных корейцев. Захватили почти всех вожаков. Их надо всех поголовно… — таков приказ командующего. Поручаю тебе это дело.

— Письменный рапорт о выполнении приказа представить вам?

Исомэ махнул рукой и икнул.

— Только устный, потому что приказ командующего тоже устный, неофициальный.

Я отозвал полковника в сторону и спросил шепотом:

— Значит, та засада была не партизанская? Поэтому мне приказали стрелять вверх?

Исомэ сделал строгое лицо.

— Ты правильно истолковал приказ начальника штаба. Ты достоин звания ученика Сунцзы. Жалко Югэ, но его представят к ордену Золотого Коршуна, тебя тоже.

Когда мы приехали в бухту Улисс, уже было светло. Каменистый берег был покрыт водорослями и медузами. На плоской скале сидели привязанные друг к другу корейцы. Было прохладно, мы развели костер около шаланды, лежащей на берегу, опорожнили фляжки с сакэ, закусили консервированной солониной— корнбифом, выкурили по сигарете и начали.

Эти записи майора Иоситеру Момонои из органа спецслужбы (токуму-кикан) в Приморье были добыты в числе других документов особой группой, действовавшей среди японцев по заданиям Я. К. Кокушкина — члена владивостокской подпольной организации большевиков.

ЯПОНСКИЙ ПЕЙЗАЖ

После крутого перевала вдали показалась высокая гора, очень синяя гора со снежной верхушкой. Ближайшая долина была красной и светло-лиловой, сплошь горная азалия и волчий корень. По краям дороги бамбук и трилистник. Надо было отдохнуть. От синей горы веяло прохладой, но, когда ветерок стихал, становилось жарко. Путники, среди них был один неяпонец, подошли к лачуге, вместо вывески висели рекламы лекарства против усталости «Биота-мин», электробритвы «Браун» и газовых зажигалок «Oricket». Все сели под навесом на скамейки, покрытые цыновкой.

Из лачуги вышла старушка с подносом и, кланяясь каждому в отдельности, поставила чашечки, разлила зеленый чай и предложила соленые сухарики, обернутые морской капустой. В стеклянном ящике у двери лачуги были выставлены бутылки японского виски «Никка», шариковая авторучка и открытки.

Иностранец, на вид ему было под сорок, лысый, выпил чай, закурил сигару. Молодой парень, с прической «битлз», в затасканных кожаных брюках, купил большую карту этого горного района. Высокий, хорошо одетый господин средних лет, с галстуком-бабочкой, внимательно просмотрел все открытки, но не нашел подходящей. Полноватый полуседой джентльмен в серебристо-сером дакроновом костюме купил пачку зубочисток. Остальные трое — супруги с маленькой девочкой, все в японском, — выпили чай и подошли к обрыву. Иностранец сфотографировал статую бога Дзидзо на замшелой скале, потом подошел к супругам и, показав на девочку, спросил:

— Еросии деска? [8]

Супруги переглянулись, улыбнулись, муж поправил очки и ответил с поклоном:

— If you please.

Мать поправила девочке челку и пояс сзади. Иностранец усадил девочку на скамейку, чтобы фоном служили горы вдали, и щелкнул несколько раз. Затем снял родителей с девочкой, подозвал молодого парня в кожаных брюках, но тот с улыбкой помахал рукой перед лицом — отказался.

Высокий японец сел на плоский камень у входа в пещеру и застыл в неподвижной позе. Затем стал медленно поднимать и опускать плечи — делал специальную дыхательную гимнастику.

Путники, оставив старухе несколько серебряных монет с дырками посередине, пошли дальше.

Еще один перевал, началась чаща причудливо изогнутых сосен, по краям узкой дороги росли желтые ромашки и розовые ойрансо — «трава куртизанки». Громко трещали цикады. Синяя гора стала ближе, внизу появилась новая долина, на дне ее виднелась деревушка, десяток хижин с камышовыми крышами, между ними торчали шесты, соединенные веревками, на них сушились халаты. Около деревушки протекала речка среди квадратов рисовых участков.

Иностранец пошел рядом с супругами. Оказалось, что и муж и жена знали английский.

— Вы к озеру? — спросил иностранец у мужа.

— Да. А вы?

— Я тоже. Люблю путешествовать без всяких гидов и удобств, так лучше можно узнать страну и людей. Когда мы доберемся до озера?

— К вечеру придем, — ответила жена. — Вы давно в Японии?

— Уже полтора года. Девочка наверно устала. Ей трудно ходить по горам так много. Слишком рано стала альпинисткой.

Иностранец погладил девочку по голове, она испугалась и хотела заплакать, но раздумала, получив от чужого, страшного на вид дяди таблетку в серебряной бумаге — жевательную резинку.

Супруги узнали, что иностранец — американский дипломат, изучает японское искусство эпохи Муромати и коллекционирует маски театра «Но». До того, как стать дипломатом, собирался писать рассказы по совету своего друга, писателя Стэнли Эллина.

Дипломат спросил супругов: читали ли они современных американских писателей? Муж ответил, что немножко читал и, между прочим, помнит страшный рассказ Эллина о ресторанчике для гурманов, где подавали блюда из человечины. А жена сказала, что читала журналы «Плэйбой» и «Ньюйоркер».

— Рассказ Эллина, запомнившийся вам, — сказал дипломат, — это лучший рассказ двадцатого века во всем мире. А где вы работаете?

Супруги сейчас нигде не работали. Муж был учителем английского языка в одной школе около Токио, но был уволен за участие в забастовке, проведенной Всеяпонским союзом учителей. Он добавил с улыбкой, показав на шею:

— И выяснилось, что надо срочно делать операцию…

А жена сказала, что кончила педагогический институт в Осака, но из-за туберкулеза не смогла устроиться на работу по специальности, пришлось работать кельнершей в баре. Она улыбнулась.

— Меня тоже уволили. Из-за состояния здоровья.

Дипломат сказал:

— В Японии очень хорошая медицина. Славится на весь мир.

Около маленькой кумирни богини Лисицы путники остановились пообедать. Парень в кожаных штанах извлек из рюкзака алюминиевую коробку с рисом и кусочком кеты. Дипломат вынул из сумки виниловый мешочек с сандвичами, полноватый господин открыл консервную банку, вынул из кармана палочки и стал вытаскивать из банки стебельки спаржи. Высокий японец ограничился несколькими красными таблетками поливитамина. А супруги, отвернувшись от всех, стыдливо ели омусуби — рис, скатанный в шарики и обсыпанный солью. Девочка съела половину шарика, затем достала из рукава халата аккуратно сложенную разноцветную бумажку, расправила ее, стала дуть — оказалось, что это мяч из бумаги. Девочка подбрасывала мяч вверх и отбивала рукой, но чаще мяч падал на землю, девочка приседала и смеялась.

Когда проходили мимо чайной лачуги около мостика через ручеек, девочка увидела на прилавке рисовые лепешки. Она остановилась, засунув пальчик в рот. Супруги посмотрели друг на друга. Жена сказала:

— За ночлег и ужин отложите.

Муж вынул бумажник и, пересчитав деньги, тихо сказал:

— Остается только для утреннего завтрака.

Жена бросила взгляд на девочку.

— Купите лепешки. Фумитян очень любит.

— На завтрак не останется, — шепнул муж.

— Купите лепешки, — повторила жена и, прижав рукав халата к лицу, пошла вперед.

Дипломат обратился к полноватому японцу по-японски:

— Жарко?

Тот засмеялся и ответил по-английски, с сильным акцентом:

— Очень. Но скоро будет прохладно.

Они разговорились. Японец оказался промышленником из Нагоя — владельцем фармакологического предприятия. Был дважды в Америке, умеет играть в гольф, коллекционирует кактусы.

— Были на войне? — спросил дипломат.

— Кончил летную школу, должен был отправиться на Рюкю в отряд смертников, уже написал прощальные письма родным, но вдруг, — японец засмеялся, — последовал указ императора об окончании войны.

— А я попал в Индонезию, в аппарат военной администрации, и проторчал там до конца войны. — Дипломат улыбнулся. — Нам обоим повезло.

Поравнявшись с парнем в кожаных штанах, дипломат спросил по-японски:

— Сколько ри осталось до озера?

— Уже совсем близко. Через час там будем.

— Что за будки там внизу?

— Там делают древесный уголь.

— Вы студент?

— Нет. Электромонтер.

Парень обернулся и, увидев, что супруги с девочкой отстали, подошел к ним и взял девочку на руки.

Вдали на дороге показались полицейские в шлемах, они слезли с велосипедов, остановились. Парень нагнал шедшего впереди высокого господина и сказал:

— Там огораживают участок для ракетного полигона. Лучше пойти налево.

Парень свернул с дороги на тропинку и пошел вверх вдоль ущелья. Подъем был не очень крутой, все пошли по этой тропинке. Она быстро привела к вершине горы, и оттуда открылся вид на озеро.

Круглое, сине-зеленое озеро было окружено со всех сторон горами. По его глади скользили крошечные яхты с красными и желтыми парусами. На той стороне озера, на скалистом склоне горы, среди сосен виднелись пятиярусная пагода и крыша буддийского монастыря. Ниже монастыря, у самого озера, стояло много разноцветных машин около мотеля. Из озера вытекала маленькая речка, через нее был переброшен красный горбатый мостик. Дальше на склонах гор торчали крыши вилл. Речка вела к знаменитому на всю Азию водопаду, о котором говорилось во всех справочниках для туристов.

Путники долго стояли и смотрели на озеро, горы и облака. Дипломат вытащил из сумки кинокамеру, нацелил ее на озеро, затем снял все горы. Царила полная тишина — казалось, что эта тишина распространялась на всю вселенную.

Дипломат записал в блокноте:

«Озеро среди гор, бывший кратер вулкана. Сине-зелено-розоватые акварельные сумерки. Гамма в духе Дюфи. Водопад в нескольких километрах от озера. Пейзаж — нечаянный шедевр вулканов, типично японский».

— Все одинаковы перед этой величественной красотой. Император, торговец, рыбак, монах и крестьянин одинаково забывают о своих ничтожных, эфемерных страстях — политике, злых замыслах, житейских заботах, обидах. Вот откуда буддийский пантеизм. И японское искусство — Сессю, поэзия Бусона и Рёкана, новеллы Сига и фильмы Куросавы. Вот почему японцы умеют особенно тонко гутировать красоту природы.

Дипломат повернулся к матери девочки и произнес:

— Нирвана…

Вдруг раздался грохот, смешанный с отчаянным воем, — через все небо в течение одного мгновения промчались и исчезли треугольные самолеты, похожие на бумажные стрелы, швыряемые школьниками. И снова наступила безмятежная нирванная тишина.

Стало быстро темнеть. Путники спустились к берегу, подошли к гостинице японского типа — отели находились на той стороне озера. Все разместились в комнатах, дипломат занял две. Через раздвинутые бумажные двери открывался вид на озеро и горы. Служанки предложили прибывшим помыться, принесли ночные халаты, в гостинице были ванны и европейского типа и японского — большие деревянные кадки.

После того как гости закончили омовение, всем подали еду в комнаты. Все легли спать рано, очень устали. И только промышленник из Нагоя, занявший весь флигелек у самого берега, решил повеселиться. Он вызвал местных гейш, они допоздна прислуживали ему за столом, подливали виски, играли на сямисене и аккордеоне, исполняли японские танцы и западные— ватусси и монки.

Кроме прибывших шести путников и маленькой девочки, больше никого в гостинице не было. Ночью со стороны озера никаких звуков не доносилось, как будто оно находилось не в тридцати шагах от гостиницы, а где-то за горами.

Рано утром все путники покинули гостиницу и разошлись в разные стороны.

Дипломат вызвал такси и поехал дальше в горы, в курортный городок, где должен был встретиться с личным секретарем одного депутата японского парламента и провести сугубо неофициальную беседу. Промышленник из Нагоя, хоть и лег очень поздно, встал бодрый, энергичный, пошел к берегу, хотел выкупаться, но не смог, вода была слишком холодна. Он направился в сторону мотеля, где его ждал инженер фирмы, конкурирующей с его предприятием, с интересными документами. За высоким японцем пришли из селения на берегу озера члены местного филиала религиозной секты «Сока гаккай», он прибыл из столицы для прочтения лекции на тему: «Наше вероучение и судьба Японии». Парень в кожаных штанах пошел по тропинке в сторону монастыря, это был кратчайший путь к деревушке в соседней долине, где на днях начал действовать организационный комитет по борьбе против предоставления американцам одной из окрестных гор для ракетной базы. А супруги с девочкой вместо утреннего завтрака выпили по чашке воды и, выйдя из гостиницы, медленно пошли вдоль берега, затем поднялись около красного мостика в гору, проследовали мимо недавно выстроенных, сверкающих стеклом и дюралюминием вилл и направились прямо к знаменитому водопаду, чтобы броситься в него.