Тайная стража России. Очерки истории отечественных органов госбезопасности. Книга 6

А. И. Логинов Трансформация психотипа сотрудниковорганов безопасностиРоссийской империи (1825–1917)

Психологическое состояние и уровень морально-идеологической мотивации сотрудников органов государственной безопасности имеет важнейшее (в конкретных случаях – решающее) значение в практической работе представителей правоохранительных органов любой государственной системы. Психотип действия и поведения сотрудника секретных служб самым естественным образом сигнализирует о силе самой службы безопасности, в том числе в вопросах защиты своих сотрудников и членов их семей, не говоря уже о форме государственного устройства.

Именно поэтому процесс трансформации психотипа действий сотрудников спецслужб Российской империи в зависимости от роста общественного протеста заслуживает самого пристального внимания, так как является актуальным и в применении к настоящему времени.

Изменение психотипов поведения «охранителей престола» отчетливо проявляется на историческом отрезке, вобравшим в себя период с 1825 по 1917 гг. Этот период нами взят в качестве модельного в силу единства и устойчивости ряда признаков, главными из которых являются:

– очевидная преемственность и устойчивость деятельности дома династии Романовых, царского правительства в вопросах внутренней и внешней политики;

– наличие классических структур органов безопасности, их внутренняя преемственность при единстве идеологического государственного целеполагания;

– достаточное количество документальных источников и свидетельств;

– преимущественная борьба против внутренних врагов государства в сравнении с контрразведкой в отношении иностранных государств;

– особые привилегированные материально-бытовые условия и высокий социальный статус сотрудников Третьего отделения собственной его императорского величества канцелярии и Департамента полиции (ДП) МВД в обществе, закрепленные как нормативно, так и в обыденном праве;

– неизменная юридическая трактовка понятий, терминов и квалификации преступлений государственной безопасности.

Сразу определимся, что в этом периоде мы выделяем три базовых психотипических модели поведения сотрудников спецслужб Российской империи, имевших массовый характер:

1) уверенно-безальтернативная модель поведения (охватывает период с восстания декабристов в декабре 1825 г. и создания в 1826 г. Третьего отделения до создания ДП и убийства Александра II 1 марта 1881 г.);

2) уверенно-профессиональная модель поведения (от создания Департамента полиции в 1880 г. и убийства Александра II в 1881 г. до начала поддержки в русском обществе террористической деятельности социалистов-революционеров в 1904 г.);

3) профессионально-умеренная модель поведения (с начала Русско-японской войны и убийства министра внутренних дел В. К. Плеве в 1904 г. до Февральской революции 1917 г.).

Для тождества понятий, а также понимания обязательного существования частных случаев отклонений от среднестатистической модели поведения, мы будем употреблять также термин психотип (психотип жандармского поведения) – как характеризующий тип поведения здоровой личности с учетом профессиональной рефлексии, психической девиации, осознания возможных последствий собственной профессиональной деятельности, а также наличие бессознательных установок с набором положительных и отрицательных качеств.

Главным основанием в вычленении этих психотипов является очевидная зависимость их массового проявления в среде охранителей государственного устройства Российской империи в прямой связи с ростом общественного протеста в 1840-е – 1850-е гг. и революционного движения в стране в 1866–1905 гг.

Приведем аргументы с использованием как широко известных исторических фактов, так и из ранее не публиковавшихся архивных документов.

Термин «николаевский жандарм» стал широко употребимым не только к «главному архитектору» Третьего отделения А. Х. Бенкендорфу, но и ко всей профессионо-сословной группе «голубых мундиров».

С легкой руки М. К. Лемке «николаевский жандарм» стал синонимом тотального общественного контроля, всезнания и всемогущества[1]. Новейшими исследованиями доказано, что Третье отделение было не так всемогуще. Но современники-то думали иначе! Именно поэтому в действиях правоохранителей Третьего отделения и Отдельного корпуса жандармов (ОКЖ) доминировал уверенно-безальтернативный алгоритм действий – у подозреваемых практически не было шансов, кроме как только спасаться бегством. Очевидно, что к созданию специального органа политического давления и контроля Николая I подтолкнули восстание декабристов, волнения в крестьянской массе и убеждение в эффективности жестких административных воздействий на жизнь страны.

Историография Третьего отделения обширна[2]. Вместе с тем, личный опыт работы автора с архивными материалами этой тайной структуры позволяет высказать глубокую убежденность в том, что на многие вопросы ее деятельности имеет смысл посмотреть под новым историческим ракурсом – тому есть основания.

В качестве одного из таких оснований, иллюстрирующих наиболее угрожаемую общественную силу царскому самодержавию после восстания декабристов – не только и не столько декабристы. Нам хотелось бы привести письмо Ф. В. Булгарина управляющему Третьим отделением М.Я. фон Боку о средствах против распространения революционных идей на крестьянство от 7 августа 1826 г. Да, именно в русском крестьянстве обрусевший поляк, капитан наполеоновских войск и кавалер ордена Почетного легиона Франции Ян Тадеуш Кшиштоф Булгарин видел реальную и серьезную угрозу российскому самодержавию. И видел обоснованно.

«Каким образом можно узнать пагубное влияние злонамеренных людей на крестьян? В обширной, и во многих местах худо населенной России, нельзя иметь столь бдительного полицейского надзора над крестьянами, как во Франции и Германии. В этих странах пасторы, мэры, бургомистры и жандармские бригады (располагающиеся в малых округах) знают нравственность каждого поселянина… Надобно действовать на них нравственно.

Посредством помещиков? – это отчасти невозможно, а отчасти ненадежно. Большая часть дворян находится в службе; богатые вовсе не живут в деревнях. Те же, которые живут в деревнях, помышляют более о своих выгодах, нежели о благе общем…

Лет двадцать назад настало дурное обыкновение, которое ежедневно усиливается, а именно: как только человек посчитает себя обиженным, недовольным и как только вздумается блистать умом, тотчас начнет либеральничать… Запретить вовсе говорить невозможно, было бы вовсе не политически…

Булгарин Ян Тадеуш Кшиштоф

Все сословия в государстве не могут и не должны присягать по одной форме присяги, ибо каждое сословие имеет свои особенные обязанности. Во Франции присягают на каждое новое звание – и справедливо. Для крестьян казенных и помещичьих должны быть составлены в Синоде особые формы присяг. В которых первым и главным пунктом должно быть безпредельное повиновение и верность государю, установленное от Бога, святого его помазанника. Вторым пунктом должно быть повиновение властям и помещикам, установленное государем. Тогда никто не дерзнет покушаться смущать народ вредными внушениями…»[3].

В свете документов Третьего отделения начала его существования отчетливо видно, что стремление без колебаний давить любые формы протеста – не прихоть единственно Николая I. Это был трезвый коллективный расчет властной верхушки, в основе которого была охрана сложившегося государственного строя.

Отгораживание от национальной массы населения всех сословий и их подавление становится обычной практикой деятельности силовых структур Российской империи – жандармы явно выше губернаторов, не говоря уже об уездном уровне. Будущий губернатор западных губерний, масон и доверенное лицо Николая I, рассказавший ему в свое время о «Союзе благоденствия» и в 25 лет ставший полковником, И. Г. Бибиков 17 апреля 1826 г. подает из Москвы письмо шефу жандармов А. Х. Бенкендорфу о необходимости введения запрета земской полиции на местах подавать крестьянами жалоб царю во время его проезда, «в связи с поступлением жалоб на положение же местных же властей»[4].

Руководящее и направляющее око Третьего отделения столь всесильно и опасно, что саратовский губернатор князь Голицын взыскал в 1829 г. с исполняющего должность Царицынского городничего «за неизвещение о прибытии в город Корпуса жандармов полковника Шамина» и сам послал доверенного чиновника особых поручений наблюдать за действиями Шамина[5]. Так что Н. В. Гоголь в своем «Ревизоре» лишь фиксировал сложившуюся практику двойного управления в стране – административно-полицейского и жандармского. Офицер ОКЖ в провинции чаще был больше губерантора. Это не могло не сказываться на формировании особого жандармского психотипа, чрезвычайно уверенного в себе.

Благодаря широко применявшейся перлюстрации из письма С. Ланского из поместья в с. Варина в Московской губернии М. В. Ланской мы узнаем, что «…дня не проходит без хлопот. Не говоря уже о неполучении доходов, что, однако, весьма важный предмет в жизни состоит. Безпрестанно происходят новые безпокойствия. В одном месте утихнет, начнет приходить в порядок, в другом возгорится. Нам крайность приходится от законных грабителей земских чиновников и от молодых неопытных губернаторов и старых генерал-губернаторов, у которых одно в предмете – выслужиться и для того высасывают последнее из поселян»[6].

Подобных документов, что в стране было тотально неспокойно, в архивах Третьего отделения – множество. И смотреть на деятельность «хозяйства Бенкендорфа», применяемую тактику и стратегию, надо под новым углом зрения.

Поражение в Крымской войне, накопившиеся проблемы во внутренней жизни и экономике страны, смерть Николая I (что, возможно, и было главным) резко накалило обстановку в стране. Поэтому выход из них был найден в проведении Крестьянской реформы. Но поведенческий алгоритм «голубых мундиров» оставался прежним. Даже рост народнического движения никак не повлиял на трансформацию поведенческой модели защитников царского престола.

Любопытно, что письма, фиксированные 16 июля 1858 г., российского историка и юриста из балтийских немцев А. Е. Рихтера шефу жандармов князю В. А. Долгорукову об отношении широких кругов именно русского населения к проекту крестьянской реформы в центральных губерниях России пишутся на французском языке, а сама оценка ожидаемых реформ со стороны крестьянства – крайне настороженная, не предвещающая ничего хорошего[7].

Долгоруков В.А.

Покушение выходца из однодворческого рода Д. В. Каракозова 4 апреля 1866 г. на императора Александра I в Летнем саду Санкт-Петербурга открыло новую эпоху в истории России. Отразившись на всех сферах общественной жизни, это не вдруг случившееся преступление стало быстро известным не только в российском обществе, но и во всем мире. В первую очередь это преступление затронуло органы российской государственной безопасности.

Расследование обстоятельств, связанных с покушением Каракозова, положили начало новому этапу ужесточения карательной политики самодержавия, действовавшей по привычной самоуверенной модели николаевского времени. Только в Петербурге в апреле 1866 г. было проведено около 450 обысков и арестовано до 200 человек. Массовые обыски и аресты прошли в Москве, где была вскрыта целая организация, вынашивавшая планы цареубийства. В 1866 г. цензурой были закрыты журналы «Русское слово» и «Современник». На русское общество наводился страх. Напоминало о себе и недавнее польское восстание 1863–1864 гг.

В условиях общегосударственных реформ, последовавших за крестьянской 1861 г., был дан старт реформе структур, отвечавших за обеспечение комплексной безопасности государственного устройства и царского трона.

В теории уголовного права Российской империи последней трети XIX в. доминировала мысль, что сосредоточение карательной деятельности в руках правительства и его органов объясняется тем, что только одно правительство обладает в обществе достаточной материальной силой, чтобы охранять обеспечиваемые государством права общества и государства, посредничать между преступником и обществом и произвести возможно беспристрастный приговор. Кроме того, вынесение приговора и наказания преступнику не могли вызывать того раздражения и злобы с его стороны, как это было бы при акте частной расправы. При этом объектом карательной деятельности определялось преступное деяние, как проявление личности[8]. Следование уверенно-безальтернативному типу жандармского поведения в 1860–1870-е гг. сыграло, как показала история, горькую шутку – спустя всего лишь 20–25 лет объектом мести пострадавших стала государственно-полицейская система, а не только ее отдельные представители.

Напомним, что во время Петра I с утверждением абсолютизма государственное начало cтало безраздельно господствовать в имперской идеологии. В общественное сознание стала насаждаться мысль, что бог – это царь / император. Официальная идеология исходила из того, что Отечество – это государство, воплощенное в личности и воле монарха, который, как говорилось в Артикуле воинском, «никому на свете о своих делах ответу дать не должен». 22 октября 1721 г. девять сенаторов при поддержке Синода преподнесли царю титул «Отца Отечества, Императора Всероссийского, Петра Великого» и страна официально стала Российской империей[9].

С 1702 г. Петру I начинает подчиняться церковь и вся духовная сфера. После церковной реформы православная церковь не только приняла официальную идеологию, построенную на мифологии государства и гражданском культе императора, но и всячески содействовала ее укреплению в общественном сознании[10]. 1 марта 1702 г. именным указом было предписано в конце челобитной всем просителям писать: «Вашего Величества нижайший раб». В ситуации, когда Петр фактически оказался во главе церкви, сам бог велел называть православным людям себя его рабами. Это правило сохранялось вплоть до правления Екатерины II.

Идея служения «общему благу», отказ от личных интересов во имя государственных, беззаветная служба царю-императору как отцу Отечества и посланнику бога на земле, соблюдение идеологических государственных мифологем и борьба с преступлениями, посягающими на государственное устройство – таков идеологический фундамент, заложенный в петровское время, получивший новое охранительное наполнение при Николае I и сохранившийся в официальной идеологии Российской империи до 1917 г.

Последние два десятилетия XIX в. можно смело считать временем бурного развития политической полиции в России. Эта служба считалась элитной. Поступить или перевестись в Отдельный корпус жандармов было весьма непросто. Для поступления требовалось выполнение обязательных условий: потомственное дворянство, окончание военного или юнкерского училища с хорошим аттестатом, не быть представителем не православной конфессии, не иметь долгов, пробыть на военной службе не менее шести лет. Естественно, производилась оценка и личностных качеств.

В ходе подготовки (или переподготовки действующих офицеров других структур) новых жандармов им впитывались корпоративные ценности, умение вести общение с разных психологических позиций, в том числе и конспиративно. Поэтому не стоит удивляться тому, что жандармские офицеры ощущали себя элитой. Численное же их увеличение, расширение функционала, совершенствование конспирации со стороны участников революционного движения естественным образом приводили как к профессиональному отбору, так и росту профессионализма.

Убийство Александра I после череды дерзких покушений, в т. ч. в Зимнем дворце, не оставляли иллюзий оперативным работникам и руководителям. Поэтому естественной стала трансформация уверенно-безальтернативного психотипа николаевского периода в уверенно-профессиональный психотип действий, базирующийся и на опыте стран Европы. В противостоянии, где на кону стояла жизнь, надо было думать и действовать осмотрительно.

Трагичной стала судьба подполковника ОКЖ Г. П. Судейкина. В 1879 г. он раскрыл киевскую организацию «Народной воли», а в 1881 г. – стал заведующим агентурой Петербургского охранного отделения, доверенным лицом В. К. Плеве и Д. А. Толстого. В 1882 г. занял специально для него учрежденный пост инспектора секретной полиции. Судейкин сумел завербовать народовольца С. П. Дегаева и сделать своим агентом. В результате этого было арестовано большое число революционеров, в том числе все оставшиеся на свободе члены исполкома «Народной воли». 16 декабря 1883 г. 33-летний жандарм был убит на конспиративной квартире в Петербурге на Невском проспекте народовольцами В. П. Конашевичем и Н. П. Стародворским при содействии С. П. Дегаева[11].

Участь Г. П. Судейкина была известна всем сотрудникам ОКЖ. Известно, что портрет погибшего висел в приемной С. В. Зубатова, продолжившего и развившего дело Георгия Порфирьевича. Предположительно, что это было сделано в целях memento mori (лат. «помни о смерти»), в целях напоминания. Поведение Зубатова после отставки и его встречи с «Шерлоком Холмсом русской революции» В. Л. Бурцевым вполне можно объяснить выбором стратегии выживания в грядущих событиях, о которых он, как опытный аналитик, догадывался. Не просто так слишком много знавший и практически сделавший Зубатов, когда во время обеда 3 марта 1917 г. пришло сообщение об отречении великого князя Михаила, молча выслушал это сообщение, вышел в соседнюю комнату и застрелился.

Опытный агентурист Зубатов, ставший секретным сотрудником полиции в 1886 г. в возрасте 22 лет, не только известен созданием легальных рабочих организаций. Особым явлением для понимания его личности является его отставка, когда министр внутренних дел В. К. Плеве 19 августа 1903 г. вызвал к себе Зубатова и в присутствии командира ОКЖ генерал-лейтенанта В.В. фон Валя устроил ему допрос. Плеве потребовал от Зубатова рассказать о деятельности Еврейской независимой рабочей партии, обвинил его в причастности к одесской забастовке и разглашении государственной тайны. В качестве улики он зачитал перехваченное жандармами письмо Зубатова Г. И. Шаевичу, одному из лидеров наводненной полицейскими агентами Еврейской рабочей партии, в котором Зубатов критически отзывался о Плеве. После этого министр приказал Зубатову немедленно сдать свои дела и в 24 часа выехать из Петербурга. На вокзал его пришло провожать всего несколько человек, так как прошел слух, что сочувствующих Зубатову тоже уволят. В Москве за бывшим законодателем мод в политическом сыске Российской империи было установлено наружное наблюдение; ему было запрещено являться в охранное отделение, встречаться со своими бывшими сотрудниками; в ноябре он был выслан под надзор во Владимир. В последнем докладе директору Департамента полиции Зубатов писал: «Моя служба в буквальном смысле была царская, а окончилась она такою черною обидою, о какой еще не всякий в своей жизни слыхал»[12].

С момента своего образования Третье отделение, как и его предшественники и преемники, взяло на вооружение в качестве главных методов борьбы с крамолой внутреннее (агентурное) осведомление, наружное наблюдение за «злоумышленниками» и «неблагонадежными», масштабную перлюстрацию частной и деловой корреспонденции («черные кабинеты»[13]), в том числе и иностранных граждан. Эти методы успешно применялись и Департаментом полиции.

К моменту первого «царского» покушения 1866 г. механизмы борьбы с преступлениями, посягающими на государственное устройство в Российской империи, имели давние традиции, восходящие к первому российскому императору Петру I и развитые усилиями А. Х. Бенкендорфа. В практической деятельности полиции применялись самые разнообразные методы. Во времена III Отделения, а затем и в деятельности Департамента полиции и его отдельных талантливых представителей (Г. П. Судейкин, П. И. Рачковский, С. В. Зубатов), агентурная работа возводилась в организационно-методологический принцип оперативно-розыскной деятельности, и неправильное понимание этой тонкой работы с людьми отдельными офицерами сыска, нередко приводило к негативным последствиям и больно ударяло по личному составу политической полиции.

В качестве примера из числа публично не афишируемых методов борьбы с преступлениями, посягающими на государственное устройство, отметим, что полиция широко использовала различные категории населения, в том числе и проституток. Например, в Тамбове в 1904–1908 гг. работало 7 домов терпимости. Все проститутки регистрировались в 1-м отделении полиции, куда сдавали свои паспорта и получали взамен свидетельства для передвижения и бесплатного медицинского обследования. В среднем ежемесячно по городу работало от 119 до 145 проституток, каждая из которых была обязана сотрудничать с полицейскими и жандармами[14]. При этом специальным указанием проститутки освобождались от участия в дознаниях и выступлении в качестве понятых и свидетелей[15]. Под контролем полиции в Тамбове и уезде находились все постоялые дворы, меблированные комнаты, трактиры, буфеты, питейные и бильярдные заведения, разрешение на деятельность которых выдавала полиция. Все они использовались в целях сбора информации. Подобное было по всей стране.

Уже в 1890-е гг. негласный надзор стал приобретать повсеместные массовые формы. Сбор сведений о нравственных и деловых качествах объектов наблюдения и кандидатов на работу и службу, сбор сведений о политической благонадежности был обычным явлением в работе сотрудников Департамента полиции. При этом в некоторых случаях поручительства на кандидатов давали гражданские чиновники высшего уровня.

Также по территории империи постоянно велся розыск лиц. Политическая картотека «злоумышленников» постоянно увеличивалась. О масштабах говорит факт, что в «Алфавитной книге разыскиваемых лиц» Раненбургского отделения Московско-Камышинского жандармского полицейского управления на 1 января 1903 г. числилось более 4,3 тыс. человек[16]. Проверяя подозреваемого, жандармский чин вполне мог быть уверен в том, что в громадном списке розыска обязательно найдется кто-то, похожий на подозреваемого. Именно поэтому пассажиры российских железных дорог невольно шарахались в сторону, когда видели на перроне человека в жандармской форме. Подобное положение дел делало сотрудников полиции и Отдельного корпуса жандармов уверенными в своих действиях[17].

Примером уверенно-профессиональной модели поведения являются действия филеров «летучего отряда» Е. П. Медникова при задержании их в сентябре 1901 г. сотрудниками Департамента полиции в Томске при аресте типографии социалистов-революционеров, в которой печаталась газета «Революционная Россия». Психологическая устойчивость и профессионализм филеров профессионально и тонко описаны в историко-документальном романе А. Ю. Попова «Окаянное племя» на основе реальных исторических фактов. На подобных примерах и сегодня обучают специальному искусству сотрудников специальных служб.

Заподозрив, что за революционерами секретно наблюдают местные (томские) сотрудники полиции, один из филеров «летучки» уверенно подходит к извочику, наклонившего голову и изображая спящего. Характерен их диалог:

«– Не спи, ворона, замерзнешь, – Червонец с размаху прыгнул в коляску, рессоры которой жалобно заскрипели. – Поехали, дядя, в город, не обижу.

Извозчик обернулся и зло прошипел:

– А ну пошел отсюда, а то кнутом огрею.

– Но-но, я тебе огрею, городовому вот пожалуюсь, лишишься права людей возить, давай говорю, в город двигай.

– Я тебе сказал – проваливай, клиента жду, подойдет скоро.

– Ага, то-то я смотрю, два дня твой клиент идет, никак не дойдет.

Извозчик замахнулся кнутом:

– Пошел отсюда, рожа, сейчас сам в полицию загремишь, я тебе устрою.

Десятников спрыгнул с коляски и, сплюнув, произнес:

– Ну так бы и сказал, что ты из полиции, чего дурака то валял. Я понимаю, служба.

Извозчик побелел и понял, что его раскусили и что ему, скорее всего, за это попадет от начальства. Поэтому он решил, что Десятников – это революционер и его надо задержать. Он соскочил с облучка и бросился на него. Завязалась драка, которая закончилась довольно быстро. Десятников ловко сунул кулаком псевдоизвозчику в правый глаз, и тот скопытнулся навзничь. Полежав в изумлении некоторое время, он очухался, достал из кармана свисток и хотел уже свистеть, но Десятников свисток отобрал и насовал ему еще оплеух, приговаривая при этом:

Обложка книги А.Ю. Попова о борьбе с террористами

– Я тебя научу, как с клиентами разговаривать, быдло поросячье.

В это время на улице показались конные полицейские и арестантская карета. Увидев подмогу, извозчик заорал:

– Держи его, ребята, это социлист, держи, а то уйдет.

Один конник подъехал и ударил Десятникова по спине плеткой:

– А ну на колени, падаль, убью, – и замахнулся второй раз.

Десятников спорить не стал и упал на колени. Воспрявший духом извозчик накинулся на него и стал заламывать руки.

На все это представление с ужасом смотрели Кочкин и Щербинкин, понимая, что из дома, где типография, тоже все это видят.

– Вот напасть, видать местные архаровцы разнюхали, сейчас брать наших подопечных будут. И Червонец некстати оказался. Надо выручать»[18].

Уверенный психотип действий показывают и товарищи задержанного филера, которые уверенно подошли к арестантской карете и группе полицейских, задав им обескураживающий в сложившейся ситуации вопрос: «Братцы, а чего вы нашего товарища заарестовали?»[19]. Естественно, что они были тут же схвачены.

О готовности четко выполнять поставленные цели и ориентированности полицейских на борьбу с «политическими» свидетельствует другой интересный провинциальный эпизод.

В ночь на 29 августа 1902 г. в с. Кривополянье Раненбургского уезда Рязанской губернии была ограблена местная церковь. Добычей преступников стала сумма около 230 руб., которая в ходе расследования сначала повысилась до 300 руб., а затем и до 500 руб. При совершении ограбления был убит церковный сторож Н. К. Языков – в него вошло 8 пуль, через несколько часов он скончался. Около трех часов ночи на выдвинувшийся из близкого Раненбурга патруль из трех вооруженных городовых выскочил высокий человек в шляпе и пиджаке. После окрика полицейских неизвестный открыл стрельбу из револьвера, легко ранив городового Лыкова. «Испугавшись, городовые бросились в сторону»[20]. К поискам присоединилось еще семь полицейских, но убийца скрылся.

Через несколько дней на железной дороге на ст. Хоботово кондуктор из крестьян с. Кривополянье М. Панитков пытался задержать подозрительного человека в «немецком платье». По описаниям тот подходил под приметы стрелявшего в раненбургских полицейских. В результате ориентировки через день в с. Комаровка решительно действовавшими урядником Грачевым и полицейским соцким с. Лапоток Е. Коноваловым был задержан в доме родной тетки 31-летний беглый ссыльнокаторжный Н. С. Ульянкин, уроженец д. Яхонтовой Ново-Тишевской волости. При задержании он был одет в черный триковый пиджак, такие же брюки навыпуск, жилет, крахмальную белую сорочку, обут в штиблеты. Все это подходило под описание. При нем были серебряные часы на золотой цепочке, черная шляпа, зонт, небольшой саквояж с бельем, 66 руб. денег. Ему и было предъявлено обвинение в убийстве и выдвинута версия об ограблении с революционными целями[21]. Но убийцей оказался не Ульянкин. В октябре раненбургскими полицейскими были найдены настоящие убийцы – местные жители из г. Раненбурга и с. Братовки, имевшие до этого две и три судимости.

Во всей этой истории бросается в глаза оперативность и решительность действий полицейских и розыска, показавших себя хозяевами положения. Особенно следует отметить действия урядника Грачева – зная, что у задерживаемого есть оружие, тот смело пошел на его задержание. «Под колпаком» розыска оказался и весь уезд – лишь по слабой ниточке-оговорке полиции удалось раскрыть жестокое и тщательно подготовленное преступление, в котором было задействовано 6 человек.

Многие примеры успешных и уверенных действий сотрудников полиции в канун Революции 1905–1907 гг. широко известны. Поэтому мы остановимся на периоде принципиальной трансформации жандармского поведения в условиях резкого роста революционной активности в российском обществе начала ХХ в.

Действия Департамента полиции все более наращивались. Но изменения в сознании стали происходить в рядах многих защитников романовского трона.

Показательно, что деятельность провинциальных унтер-офицеров в уездах в 1880-е – 1890-е гг. носит спокойный характер. Так, данковский жандарм М. Алешин практически в каждом рапорте использует формулировку «поднадзорные тихи». Подобным образом ему вторит и скопинский унтер-офицер Рязанского губернского жандармского управления (ГЖУ) А. Арганов[22].

Но уже с конца 1890-х гг. служба провинциальных унтер-офицеров становится более напряженной. Показательно, что даже в 1902–1903 гг. полицейский, не говоря о жандармском унтер-офицере, мог задержать любого, невзирая на сословную принадлежность и чин. Сопутствующие документы оформлялись задним числом и часто проходили как подозрения в перевозке нелегальной литературы. Подобная вольность завершается уже в 1904 г., а в годы Первой русской революции местные жандармы остерегались действовать в одиночку и уже не могли просто так даже задержать подозреваемого.

Сила общественного протеста была такова, что 11 января 1905 г., всего лишь через два дня после Кровавого воскресенья, тамбовский губернатор и начальник полиции получили секретный имперский циркуляр МВД, которым предписывалось «обратить особое внимание на настроения рабочих в заведуемой вами местности и принять, в случае недовольства, решительные меры по предупреждению беспорядков». Также предписывалось организовать негласный надзор «всеми возможными средствами» за подозрительными личностями[23].

Но никакие жесткие полицейские меры не могли остановить вал революционного движения. Начало XX в. в России характеризуется беспрецедентной в истории чередой террористических актов. Так, в течение года, начиная с октября 1905 г., в Российской империи было убито и ранено 3611 государственных чиновников. К концу 1907 г. это число увеличилось почти до 4500 человек. По официальной статистике, с января 1908 г. по середину мая 1910 г. произошло еще 19957 террористических актов и экспроприаций, в результате которых было убито 732 госчиновника и 3051 частное лица, при этом 1022 госчиновника и 2829 частных лиц были ранены[24].

Частных примеров фактической борьбы чинов ДП – десятки тысяч. Но если в канун Революции 1905 г. они могли быть трагическими для субъекта, посягающего на государственное устройство, привести его в ссылку, в тюрьму или на каторгу, то по мере роста общественного протеста многочисленные факты проявления оппозиционности и реакции на них со стороны полиции очевидно говорили о кризисе всей политической системы. Менялась и поведенческая модель правоохранителей.

Приведем всего лишь несколько примеров из полицейского архива провинциальной Тамбовской губернии.

25 марта 1905 г. на Студенецкой улице Тамбова близ Екатериновского института «за буйство, пение песен и вообще нарушение общественной тишины» в ночное время было задержано 17 человек, которые все были взрослые. Спустя несколько дней, 31 марта, ночной караульный П. А. Сокольский увидел на Козловской улице толпу около 100 человек, двигавшихся в сторону Никольской церкви и громко певших песни «о свободе». Караульный не рискнул препятствовать их движению[25].

Публичные оскорбления и нападения даже на вооруженных городовых стали обычным явлением. Например, 1 ноября 1906 г. в провинциальном городе Кирсанове Тамбовской губернии пьяный мещанин И. Е. Гаврилов шумел и матерился. Когда городовой Мячин сделал ему замечание и захотел удалить его с улицы, находившийся рядом крестьянин М. Н. Саморуков ударил Мячина, называя его продажной шкурой и говоря: «все ваше начальство – дрянь». Во время попытки задержать Саморукова, последнего принялись отбивать двое случайных прохожих; только угроза применения оружия на поражение позволила городовому задержать Мячина. За нападение на полицейского крестьянин получил три месяца тюрьмы[26].

8 июля и 31 августа в Тамбове при несении службы были оскорблены и избиты городовые Денисов и Мазуров[27].

Тамбов начала XX в.

19 августа козловский мещанин Е. Т. Тарасов на Большой улице Тамбова открыто пел «Марсельезу». Рядовой Куликов намеревался задержать его, но получил от певца удар в нос. Лишь другие подоспевшие полицейские смогли задержать Тарасова и утихомирить собравшихся вокруг людей; козловец получил месяц ареста[28].

По всему городу повсеместно фиксировался негатив к городовым. В ходе обысков в губернском городе, других городах и селах губернии были обнаружено несколько револьверов и несколько тростей с потайными клинками в них. В ночь на 4 июня 1907 г. было одновременно проведено несколько обысков у 18 тамбовских мещан различного звания, включая чиновников. В квартире мещан Алексея и Елизара Криволуцких чинам полиции было оказано вооруженное сопротивление. В результате был убит наповал младший городовой Замотаев и тяжело ранен в грудь младший городовой Чистяков. Убийцей назвался скрывшийся с места преступления глуховский мещанин И. Т. Романов «из граждан террористов»[29].

16 февраля 1907 г. на железнодорожной станции Тамбов в 17.00 собралась «громадная толпа воспитанников и воспитанниц средних учебных заведений» для демонстративных проводов членов Государственной Думы социал-демократов Киселева и Баташева. Депутатам был преподнесен букет цветов с красными лентами с надписями: «Дорогому товарищу» и «Свободная школа – в свободном государстве». Полиция призвала учащихся разойтись, но семинарист 4-го класса Т. Щеглов, гимназистка 7-го класса М. Каверина и еще двое учащихся стали дерзко отвечать полицейским. Благодаря противодействию собравшихся полицейским удалось задержать только Щеглова и Каверину, которые получили трое суток ареста[30].

11 апреля 1907 г. у воспитанника 1-го класса Тамбовской духовной семинарии И. Соловьева был найден подписной лист № 10 «в пользу семинариста, стрелявшего в ректора семинарии» с красной печатью революционной организации и с карандашными пометками о пожертвованиях в его пользу (по 10 копеек). При дальнейших обысках у целого ряда воспитанников 3-го класса были найдены революционные прокламации и листовки, а также два экземпляра «Устава революционной организации Тамбовских семинаристов»[31].

17 сентября одиннадцать девочек и пять мальчиков из числа воспитанников Тамбовской фельдшерской школы «явились скопом» в здание Тамбовского окружного суда, куда были доставлены 45 политических заключенных «с целью выразить им сочувствие и учинить демократическую защиту». Две воспитанницы арестованы на месяц, остальные получили по две недели ареста[32].

Секретный циркуляр директора Департамента полиции М. И. Трусевича от 14 января 1907 г. губернаторам и градоначальникам выражал обеспокоенность о неэффективности мер профилактической борьбы: «Из полученных Департаментом полиции сведений усматривается, что нередко лица, высланные из данной местности в порядке п. 4 ст. 16 Положения об охране по причине их неблагонадежности, по приезде на новое место жительства вступают тотчас же в сношение с местными неблагонадежными лицами и оказывают им содействие в деле противоправительственной агитации. Между тем, местные власти, не имея сведений о приезде высланного, лишены возможности установить за ними своевременно должное наблюдение и тем предотвратить результаты его преступной агитации»[33]. На основании этого циркуляра органы полиции стали уведомлять гражданские власти о подобных лицах. Но всем было очевидно, что общественный протест был массовым и повсеместным, а высылаемые под надзор полиции приобретали в глазах местного населения ореол священномучеников.

В связи с резким ростом массовых революционных настроений в обществе устоявшийся психотип деятельности жандармов начинает быстро изменяться. В первую очередь это коснулось нижних чинов и сотрудников, работающих «на земле». Постепенно колебания и страхи охватывают даже старших чинов.

В марте 1907 г. начальник Ранненбургского отделения Московского-Камышинского жандармского полицейского управления железных дорог ротмистр Р. Д. Демидов получил по своему местожительству письмо, отправленное из Петербурга. В письме в его адрес высказывались угрозы его жизни за чересчур ретивое исполнение должностных обязанностей. По этому факту проводилось служебное расследование. Очевидно, что это письмо выбило ротмистра из колеи. Косвенным свидетельством обеспокоенности и нежелания рисковать опытным офицером проявили и кадры – вскоре Демидов получил звание подполковника и был переведен из Раненбурга[34].

О влиянии на мироощущение нижних чинов прекрасную иллюстрацию дает «лбовщина» – вооруженное революционно-экспроприаторское движение в Пермской губернии под руководством А. М. Лбова. По воспоминаниям его близких знакомых известно, что при рекрутировании новых «лесных братьев», чтобы проверить революционную благонадежность кандидата, лидер посылал новичка убить полицейского на первом попавшемся посту[35].

Обращает внимание отношение рядовых пермяков к Лбову и его соратникам. Вот такие события происходили на рынке в Перми уже после казни Лбова в 1908 г.:

«В один из таких дней праздничных в самом большом балагане с названием «Эльдорадо» вывесили большой плакат: «Сегодня смотрите пантомиму «Лбов»! Цена за вход 10 копеек». У балагана «Эльдорадо» толпились сотни людей. У билетной кассы огромная очередь. Одно слово «Лбов» заставляло останавливаться и становиться в очередь за билетом каждого и даже у кого эти 10 копеек были отложены на питание в этот праздничный день. «Надо посмотреть Лбова – то за нас ведь боролся» – так говорили в народе.

Последним номером декорация менялась на лесную. На сцене стоял огромного роста здоровеннейший человек в черной накидке, из-под накидки торчит рукоятка шпаги. В миг из-за декорации выскакивают пятеро полицейских с обнаженными шашками. Начинается немой бой, ну, и как полагается, Лбов убивает шпагой четырех полицейских, в пятого стреляет из старинного пистолета – тоже убивает, а сам скрывается в лес. Вот и все. Лбов победил. Публика довольна.

На третье воскресенье у «Эльдорадо» вновь собралась огромная толпа, все пришли смотреть Лбова, но его больше не показывали. «Полиция запретила» – говорил клоун Сенька Кривой»[36].

Именно тотальная борьба органов государственной безопасности Российской империи с преступлениями, посягавшими на государственное устройство, привела к возникновению либеральной оппозиции, принципиальному росту протестных настроений в обществе и даже поддержке террористических актов против представителей царской семьи, имперской власти, рядовых сотрудников Департамента полиции.

Принципиально заметить, что этот процесс самым непосредственным образом отразился на деятельности Департамента полиции. Представители госбезопасности не только получили массированный удар по своей репутации в результате разоблачения Е. Ф. Азефа и своей практической работы в предреволюционные и революционные годы. Процесс над бывшим в 1902–1905 гг. директором ДП А. А. Лопухиным больно ударил по внутренней сплоченности и мобилизованности сотрудников.

Сам же резонансный процесс закончился осуждением Лопухина 1 мая 1909 г. к пяти годам каторжных работ с лишением всех прав состояния и отставкой ряда руководящих полицейских чиновников. После этого, вплоть до развала империи в 1917 г., деятельность сотрудников ДП и секретной агентуры стала более осторожной и осмотрительной, даже при выявлении очевидных фактах антигосударственной деятельности полицейские и жандармские чиновники на местах предпочитали отыгрывать «в стол»[37]. При этом, в защиту А. А. Лопухина следует отметить, что наравне с борьбой с революционным движением, он в равной мере видел опасность в экономическом развитии страны и пытался активно бороться с религиозно-политическим сепаратизмом, адекватно и комплексно оценивая угрозы национальным интересам России[38].

На наш взгляд, именно процесс Лопухина привел к росту политической апатичности в структуре, единственно юридически и организационно призванной к борьбе с ним. И это резко повлияло на позиции самодержавия – всего за несколько лет прочно стоявший еще к началу XX в. царский престол рухнул. После дела Лопухина в деятельности многих руководителей Департамента полиции заметно стремление дистанцироваться от образа притеснителя общественных свобод.

Было бы глупо думать, что деятельность жандармских чинов оставалась без контроля. За ними тоже наблюдали. Это были и местные чиновники, и священники. Так, соблюдение православных обрядов жандармами тщательно контролировалось. В частности, 19 марта 1915 г. пунктовый офицер в Усмани А. П. Зобнин докладывал в рапорте: «Удостоверение священника Космо-Дамиановской церкви г. Усмани об исполнении мною обряда говения в сем году при сем представляю»[39]. Впрочем, взаимоотношения имперских служб государственной безопасности и Синодальной православной церкви заслуживают особого внимания и отдельного разговора.

Особым рефреном в морально-психологическом обеспечении личного состава жандармских структур в начале 1910-х гг. стало отождествление сотрудников с защитниками Родины. Вступление Российской империи в Первую мировую войну облегчило этот процесс и дало жандармам в глазах общественности право на некоторые ограничения в деле их борьбы со внешними врагами царя и Отечества. Нет никакого сомнения в том, что начало Первой мировой войны со многих жандармских чинов сняло определенные внутренние сомнения.

Очень характеристичным для понимания мироощущения жандармов в этот период стало обращение к своим бывшим подчиненным выдающегося государственного деятеля Российской империи, московского губернатора и командующего Отдельным корпусом жандармов В. Ф. Джунковского, последовавшее после его отставки 19 августа 1915 г. после неудачной попытки разоблачить в глазах Николая II Г. Е. Распутина. В приказе по Отдельному корпусу жандармов № 290 от 9 сентября он писал:

«…Оставляя ныне занимаемую мною должность командира Отдельного корпуса жандармов, я невольно оглядываюсь на минувшие два с половиной года со времени вступления в командование корпусом.

Вступая в командование корпусом, я в приказе от 6 февраля 1913 года отметил главнейшие руководящие начала, долженствовавшие лечь в основу нашей общей деятельности. Я особенно настаивал в нем на том, что наш корпус входит в состав доблестной Русской армии, что налагает на каждого из его чинов обязанность строго следить за своими действиями поступками, дабы высокое это звание не было умалено.

Исходя из той мысли, что самоотверженность и преданность корпуса престолу и Родине, доказанная всем его историческим существованием, находится вне сомнения. Я призывал в то же время всех чинов его в борьбе с противогосударственными и противообщественными силами пользоваться с особыми предосторожностями предоставленными им исключительными полномочиями, ибо чем обширнее власть и права, доверенная монархами какому-либо лицу или учреждению, тем бережнее ими следует пользоваться в жизни.

Наступившие военные события, к глубокому моему нравственному удовлетворению, ярко подчеркнули, насколько чины корпуса живо восприняли выдвинутые в моем приказе качества, всегда связанные с высоким званием русского офицера и солдата…»[40].

Вчитываясь в проникновенные слова Джунковского, становится очевидным, что командующего ОКЖ явно волновали моральные стороны служебной деятельности. Очевидно и то, что подобных моральных высот он требовал и от своих подчиненных, видя в них защитников законности и правопорядка, а не полицейских провокаторов и карьеристов. Трудно сказать, предчувствовал ли он суд истории над деятельностью своих коллег в многовековом общественном процессе, понимал ли неизбежность крушения самодержавия в России в ближайшие годы, но исторически можно говорить, что войти в качестве рыцаря от спецслужб в анналы истории ему удалось.

«Обращаясь к деятельности корпуса внутри страны, вне театра войны, я не могу не высказать также глубочайшей благодарности чинам корпуса, проявившим должную зоркость и строгость в борьбе с преступными силами и в то же время не преступившими пределов необходимости. Мне отрадно видеть, что в этой именно отрасли службы за время моего командования корпусом официальные чины всегда памятовали о том высоком значении мундира, достоинство которого они обязаны всегда поддерживать с честью…

Какие бы невзгоды и испытания не выпадали на вашу долю, никогда не забывайте, что вы члены Русской армии и носите в себе те высокие благородные качества, которыми особенно прославила себя наша геройская армия в настоящую тяжелую жестокую войну…»[41].

Джунковский прекрасно знал опасность и тяготы службы нижних чинов ОКЖ, которые постоянно могли наткнуться на пулю или попасть под самодельную бомбу, оставив без кормильцев свои семьи. Поэтому он много сделал для поддержки именно нижнего жандармского звена, создал кассу взаимопомощи, льготные условия для поступления детей нижних чинов в военные учебные заведения. Неслучайно в прощальном приказе у него звучат даже нотки извинения перед ними:

«Отметив безупречную деятельность офицерского состава корпуса, я считаю своим долгом обратиться с самой искренней благодарностью и к молодцам нижним чинам корпуса. Об их службе я сохраню самую отрадную память, она проникнута была всегда теми свойствами, которые отличают вообще русского солдата – преданностью престолу, любовью к Родине, честностью исполнения долга, неустрашимостью и неутомимостью в работе»[42].

Таким образом, Джунковский меняет формулу «Православие, самодержавие, народность» (появившийся как антитезис девизу Великой французской революции «Свобода, равенство, братство») на собственную, джунковскую, формулу: «Защита Родины, законность, корпоративность».

Надо признать, что Владимиру Федоровичу удалось добиться серьезных успехов в изменении общественного сознания в отношении сотрудников Департамента полиции. Да и революционеры это тоже оценили. При этом не надо забывать, что 12 января 1905 г. капитан Джунковский был назначен адъютантом великого князя Сергея Александровича по должности командующего войсками, а 4 февраля 1905 г. московский генерал-губернатор, командующий войсками Московского военного округа и великий князь Сергей Александрович был убит бомбой И. П. Каляева.

Напомним, что, будучи в должности командующего ОКЖ, Джунковский реформировал службу политического сыска, упразднив районные охранные отделения во всех городах Российской империи, кроме Москвы, Санкт-Петербурга и Варшавы. Признавая необходимость агентурной работы среди революционеров, Джунковский пытался поставить ее в определенные рамки, определенные законодательством. В мае 1913 г. им был подписан циркуляр, которым запрещалось вербовать агентов среди учащихся средних учебных заведений. Он запретил институт секретных сотрудников в армии и на флоте. Кроме того, он уволил большое количество жандармских офицеров, нажив себе некоторое число врагов на всю жизнь. Стремясь не допустить нового «дела Лопухина», Джунковский инициировал выведение из Госдумы провокатора из революционеров – члена ЦК РСДРП Р. В. Малиновского, расстрелянного в 1918 г.

Джунковский не стал продолжателем «полицейского социализма» С. В. Зубатова. Он отчетливо понимал, что грань в контактах общества и карательных структур аморфна и где-то (как в случае с криминалом, откровенными террористами без идеи и агентами враждебных государств) компромиссов вообще быть не может. Неслучайно, что именно этот царский генерал-жандарм был приглашен к консультированию советского руководства по вопросам создания собственной службы государственной безопасности Страны Советов[43].

Общественная ненависть к полицейским и жандармам в ходе войны приобретала повсеместный и действительный характер. Неслучайно в Департаменте полиции появился «совсекретный» приказ о запрете переодеваться в штатское без необходимости. Этот приказ несколько раз повторялся, что свидетельствует о том, что многие жандармские чины явно опасались публично демонстрировать свою принадлежность к самой одиозной, в общественных глазах, категории охранителей.

В частности, 27 декабря 1916 г. начальник Тамбовского губернского жандармского управления дублировал всему личному составу этот имперский приказ: «Вновь подтверждаю к неуклонному соблюдению, что переодевание в статское платье допускается лишь в исключительных случаях розыска и при сношении с секретными сотрудниками. К первому числу каждого месяца предписываю секретно доносить мне, приходилось ли и сколько раз одевать статское платье»[44].

В другом циркуляре Тамбовского ГЖУ ретранслировался отчетливый страх 1905 г. Всем пунктовым сотрудникам предписывалось вести негласное наблюдение, «не будут ли партийные лица проявлять намерений и делать каких-либо приготовлений, в виде устной агитации или посредством воззваний к ознаменованию чем-либо дня 9-го января года начала революционного движения в 1905 г.»[45].

Жандармское руководство засыпало региональные управления циркулярами по контролю за любыми проявлениями общественно-политической активности. В частности, на основании циркуляра от 29 октября 1916 г. под контроль брались все родительские комитеты средних учебных заведений со сбором всех сведений о лицах, их возглавлявших и входивших в коллективные органы руководства[46].

Сравнительный анализ документов Раненнбургского отделения Московского-Камышинского жандармского управления железных дорог свидетельствует, что если в 1907–1911 гг. унтер-офицерские чины активно работали по политическим ориентировкам, то в 1912–1914 гг. эта активность резко сходит на нет. В условиях военного времени, в августе 1914 г. – январе 1917 г. провинциальные пунктовые унтер-офицеры избегают участия в политических расследованиях, явно сторонясь и избегая их. Они преимущественно занимаются борьбой с ворами, охраной целости путей сообщения, исполняют ориентировки контрразведчиков. Но даже на борьбу с выявлением нелегальных прокламаций в воинских эшелонах они реагируют не так чутко и рьяно, как это было в конце XIX – первые годы ХХ вв.

Показательно деятельность по пресечению оскорбительных разговоров о личности правящего императора. Как правило, все эти расследования негласные, а дела эти уходят «в стол» – ведь оскорбления Николая II уже несколько лет имеют устойчивый и неединичный характер.

Декабрь 1916 – январь 1917 г. Россия воюет. В русском обществе растет недовольство. Население нещадно нищает. Русские семьи теряют миллионы своих кормильцев. Начальник Усманского жандармского пункта унтер-офицер Алексей Зобнин, опытный и добросовестный сотрудник Тамбовского губернского жандармского управления, проводит «негласную разведку» об оскорблении его императорского величества Николая Александровича, впоследствии широко известного среди народов бывшей Российской империи как Николай Кровавый.

По доносу доброжелателя из соседней деревни объектом изучения является 72-летний местный житель с. Крутчик Усманского уезда М. Е. Фотиев. Согласно доносу, в присутствии группы крестьян из шести человек он говорил: «Наш государь дурак! Затеял войну с немцем, только людей переводит. Само бы его, е… его мать, туда, лобастого черта. Пусть бы побыкобился». При дознании выяснилось, что ранее он также ругал царя и говорил на пашне: «Затеял войну с немцами и через это мне приходиться самому пахать. Его бы сюда, он бы пахал за меня, е… его мать»[47].

Заметим, что соседи «честного человека», «дурного слова не кажущего», «поведения одобрительного» М. Фотиева не сдали старика, у которого четыре сына воевали на фронте. Все подтвердили, что это выдумки доносчика. Жандарм поступил мудро – отписал, что информация из доноса не подтвердилась.

Подобные осторожные действия провинциальных жандармов фиксировались в различны регионах империи, но особенно остро он проявлялся в центрально-черноземных губерниях, в местах традиционного многовекового расселения однодворцев. Так, в 1915 г. в Тамбовской губернии был зафиксирован слух о том, что «возвратившиеся с войны солдаты будут завоевывать крестьянам землю и без того не положат оружия»[48]. Через два дня слух практически реализовался.

О том, что в последние месяцы существования власти Николая II жандармские чины явно дистанцировались от политических репрессий, свидетельствует множество фактов. Так, тот же начальник Тамбовского ГЖУ в циркуляре 26 января 1917 г. категорически напоминал подчиненным, что «дело улаживания возникающих забастовок рабочих на промышленных предприятиях принадлежат фабричным инспекциям, а потому в случае подобных забастовок не иметь никакого со своей стороны вмешательства», только продолжая «негласно наблюдать»[49].

Затрагивая тему кадров, особенно провинциальных, не следует думать, что все жандармские сотрудники были очень грамотными, смекалистыми и профессионально высокообразованными людьми. С улыбкой можно привести факт, когда генерал-майор, начальник Рязанского губернского жандармского управления, не выдержал того, что унтер-офицер Раненбургского жандармского пункта Чернушкин на протяжении нескольких месяцев отсылал ему вместе с отписками на ориентировки и фотографии разыскиваемых. В именном приказе неуклюжему сотруднику он написал 5 августа 1914 г.: «все фотографические снимки этих лиц хранить при деле, а не представлять вместе с докладами»[50].

Таких провинциальных сотрудников было предостаточно и относить их к профессионально-умеренному психотипу поведения можно условно – главным мотивом их работы была стабильная заработная плата, выплата командировочных, квартирных денег.

После Февральской революции 1917 г. подавляющее большинство бывших жандармов и других сотрудников МВД были поражены в правах, они не могли устроиться во вновь созданные правоохранительные органы, а в обыденной жизни они предпочитали молчать о прошлой профессиональной деятельности…

Подводя итоги, следует подчеркнуть, что рост протестной активности в обществе и активной террористической революционной деятельности самым непосредственным образом привел к трансформации массовых моделей поведения сотрудников спецслужб Российской империи. Главным основанием в вычленении поведенческих психотипов является очевидная зависимость от роста общественного протеста в 1840-е – 1850-е гг. и революционного движения в стране в 1860-е – 1905 гг.

Парадоксально, но к надлому в психологическом сознании царских правоохранителей привели две внешне взаимоисключающих друг друга тенденции – практически ничем не ограниченная деятельность органов безопасности и активная террористически-боевая деятельность революционных сил, во многом ставшая ответной реакцией на действия политической государственной полиции.

Оценивая деятельность правоохранительных органов Российской империи в период с 1866 по 1917 гг., необходимо констатировать, что именно в этот период сложился действующий и сегодня алгоритм: террористический акт ведет к ужесточению политических репрессий и обоснованию их, в том числе и необоснованных; эти же репрессии, в свою очередь, ведут к новым террористическим акциям, создают благодатную почву для них и меняют отношение общества к действиям власти.

Простого ответа на вопрос, отвечала ли деятельность политической полиции Российской империи национальным интересам страны или она преследовала только интересы правящей элиты, быть не может. Да, Департамент полиции успешно защищал интересы страны во многих сферах; и это не Третье отделение. Но именно борьба в целях сохранения действующего государственного строя и имманентная неспособность государственной элиты этого строя к национально ориентированным реформам, свела все положительные усилия органов безопасности на нет. Не стоит забывать, что элита Российской империи была наполнена агентами различных государств и серьезно влияла на деятельность органов политической полиции.

Массовый психотип умеренно-профессионального поведения жандармских сотрудников, сменивший долгий период абсолютной уверенности в собственных силах и правоте, уже не позволял обеспечить решение специальных служебных задач по защите государственного строя. Судьба Судейкина, Зубатова и Лопухина, известная абсолютно каждому сотруднику полиции и политического сыска, значительно повлияла на трасформацию поведенческого психотипа жандарма.

С. В. Медведев 1905 год в документах Московского охранного отделения

9 января 1905 г., когда в Санкт-Петербурге произошли трагические события «Кровавого воскресенья», Московское охранное отделение арестовало несколько членов террористической группы партии социалистов-революционеров во главе с В. Зензиновым и Б. Черненковым[51]. На свободе остались известные полиции студенты Московского университета В. Зоммерфельд и Б. Вноровский-Мищенко[52], которые заняли в группе лидерские позиции. В январе 1905 г. Зоммерфельд и Вноровский-Мищенко договорились с тульскими эсерами о покупке партии револьверов. Как сообщалось в отчете Московского охранного отделения: «Имея в виду полную неудачу демонстраций 5 и 6 декабря минувшего года и предполагая при последующих уличных беспорядках во что бы то ни стало вооружить участников демонстраций, лица эти решили теперь же сделать соответствующий запас револьверов из города Тулы, где у Емельяновой (дочь губернского секретаря, состоящая под особым надзором полиции – С.М.) были завязаны сношения с местным комитетом той же партии»[53]. 26 января 1905 г. из Тулы приехал студент Московского университета В. Евтихиев, у которого во время обыска было найдено 29 новых револьверов – два системы «Браунинг», остальные – «Смитта и Вессона». Наблюдение за Евтихиевым привело филеров Московского охранного отделения к проживающим в Москве петербургской дворянке Е. В. Монюшко, дочери диакона Е. В. Афанасьевой и студентам Московского университета А. Н. Кругликову и И. М. Блюменфельду. У женщин полицейские нашли «54 револьвера системы «Смитта и Вессона» с 25 коробками патронов к ним, а у Кругликова 13 револьверов той же системы и 25 коробок патронов. Все поименованные лица были арестованы в порядке Положения о государственной охране»[54]. В дальнейшем было выяснено, что к закупке оружия в Туле причастен и князь М. Церетели. Интересно, что после ареста лиц, связанных с партией социалистов-революционеров, один из околоточных надзирателей начал опасаться за свою безопасность. В феврале 1905 г. на имя начальника Московского охранного отделения поступила докладная записка следующего содержания: «Оказав в январе месяце с.г. незначительную услугу вверенному вам отделению, и имея основания, служа в местности Бутырок, опасаться за жизнь свою – я, покорнейше прошу ходатайства вашего высокоблагородия пред его превосходительством господином московским градоначальником о переводе меня на открывшуюся, за смертью околоточного надзирателя Готовцева, вакансию в 1 участок Сущевской части, в 3 околоток. Околоточный надзиратель II разряда Бутырского района Александр Мартиновский»[55].

В январе 1905 г. в Москве проходили забастовки рабочих при поддержке пропагандистов из РСДРП. Так, 13 января 1905 г. был арестован «один из идейных и особо вредных направителей местной партийной работы»[56] студент Московского университета В. В. Шер.

Московское охранное отделение выяснило информацию о том, что Шер принадлежал к составу Московского совета рабочих депутатов, организовывал конференцию Северных организаций Российской социал-демократической рабочей партии (РСДРП), а также являлся «одним из учредителей находившегося под исключительным воздействием РСДРП особо вредно действовавшего на рабочую массу профессионального союза рабочих печатного дела»[57]. Противоправительственный Союз типографских работников и до революции и во время выпускал и активно распространял вестник, имевший явную провокационную направленность. К примеру, в одном из номеров была размещена статья под названием «Беседа по зоологии». Приведем некоторые выдержки из нее: «Из зоологических типов, принадлежащих к семейству паразитов, наиболее любопытны генералы-администраторы… Обыкновенно все генералы характеризуются прежде всего страшной прожорливостью, затем крайне слабо развитым мозгом и наконец особой психической болезнью – полным отсутствием какого-либо нравственного чувства. Происходит это оттого, что все существо генерала приспособлено только к одной цели: опутать крепче тенетами народ, лишить его таким образом всякого движения для того, чтобы потом безнаказанно питаться его кровью»[58]. Несмотря на примитивизм, грубые обобщения и искажения фактов, «Вестник Союза типографских работников» в условиях революции представлял опасность. Шеру, причастному к деятельности этого союза, было назначено наказание: запрет проживания в Москве и Московской губернии в течение одного года, считая от 19 февраля 1905 г. Несмотря на более чем щадящие санкции, он и его семья принялись бомбардировать охранное отделение жалобами и прошениями. На этапе расследования Шер выражал неудовольствие тем, что ему приходится сидеть вместе с другими заключенными: «В силу объявленного мне распоряжения г. градоначальника я должен был быть заключен в одиночное помещение, в настоящее время истекает уже недельный срок, как я нахожусь заключенным в общую камеру при Басманном полицейском доме, предназначенную для уголовных. В виду крайнего неудобства камеры для уголовных, а также согласно прямому распоряжению г. градоначальника имею честь ходатайствовать о немедленном переводе меня в одиночное помещение»[59]. Затем, 22 февраля 1905 г., письмо градоначальнику Москвы Е. Н. Волкову написала вдова потомственного почетного гражданина А. В. Королева, теща Шера: «Имею честь покорнейше просить ваше превосходительство, в случае высылки зятя моего студента Московского университета Василия Владимировича Шера из Москвы дозволить ему поселиться в моем имении, находящемся в Московской губернии Звенигородском уезде Перхушковской волости, под мое непосредственное наблюдение. Если возможно выпустить его теперь же на поруки или под денежный залог, то я принимаю на себя поручительство в том и другом случае»[60].

Шер В.В.

В архиве хранится прошение от матери Шера, вдовы коллежского секретаря В. В. Шер, в котором она выражает недоумение, почему ее сына целый месяц держат в губернской тюрьме в Каменщиках, если «при обыске ничего противозаконного найдено не было»[61]. 28 февраля 1905 г. Шеру было определено отбыть на жительство в город Рязань. Однако, уже через два месяца бывший студент Шер покинул место высылки. Как писал рязанский уездный исправник в Московское охранное отделение: «…Шер, обвиняемый в подстрекательстве рабочих к беспорядкам, из имения при селе Гришине 11 сего мая выехал с женой в свое имение, находящееся близ ст. «Люберцы» Московско-Казанской железной дороги, где, как дознано негласно, пробудет по 20 сего мая»[62]. Через полтора месяца начальник Рязанского губернского жандармского управления сообщил, что Шер, в нарушение всех определений, поселился в Москве: «Василий Владимиров Шер выбыл в г. Москву, где и проживает вместе с женой на Остоженке, по I-му Зачатьевскому переулку»[63]. В сентябре 1905 г. мать Шера попыталась легализовать пребывание сына в Москве, направив очередное прошение в охранное отделение. Это ходатайство было отклонено, и Шер 15 сентября отбыл в имение «Затишье» Перекопской волости Валковского уезда. 8 октября 1905 г., как сообщал начальник Харьковского ГЖУ, Шер снова выбыл в Москву[64]. В дальнейшем Шер неоднократно привлекался к дознаниям. Например, в 1911 г. московский градоначальник генерал-майор А. А. Адрианов подписал постановление о «признании помощника присяжного поверенного Василия Владимирова Шер вредным для общественного порядка и спокойствия»[65]. Остается надеяться, что в будущем будут найдены документы, объясняющие довольно комфортное проживание в Москве в 1905 г. одного из активных членов РСДРП, имеющего «связи с партийными работниками Канелем, Скворцовым, Ногиным и Дубровинским».

После убийства великого князя Сергея Александровича 4 февраля 1905 г., в Москве долгое время сохранялась нервозная атмосфера. Как сообщал пристав 3-го участка Тверской части в Московское охранное отделение 17 февраля 1905 г.: «Последние дни в управление участка являются владельцы магазинов на Кузнецком мосту и Петровке и, напуганные слухами, ходящими по городу, о предстоящих беспорядках 19 и 20 февраля, просят принять меры защиты их и охранения их имущества. Таких лиц я отпускал не прежде, чем насколько мог их успокаивал. Сегодня же от лица управляющего Государственными банками явился ко мне директор банка, прося охраны помещений последнего 19 и 20 февраля»[66]. Московская полиция готовилась к возможным волнениям 19 февраля. За несколько дней до годовщины отмены крепостного права в Московском охранном отделении была составлена ведомость «о наличном количестве казенного оружия, находящегося в ведении участковых приставов города Москвы, городовых и полицейских служителей». В этой ведомости были представлены данные о 43 участках: количестве ружей (их не было), ружейных патронов (не было), револьверов, патронов к револьверам, шашек. В среднем в каждом участке было от 20 до 30 револьверов (минимально – Бутырский и Петровско-Разумовский участки – 9 и 12 соответственно; максимально – 1-я Пресненская часть и 1-я Хамовническая – 40 и 38); от 60 до 100 патронов (минимально – 2-я Cущевская, 2-я Пречистенская, 1-я Мещанская – патронов не было; максимально – 1-я Пресненская – 225); шашек – 15–20 (многие части шашек не имели, максимальное число – 2-я Сущевская часть – 70)[67]. Интересно отметить, что к концу года ситуация не изменилась. Исследовательница Л. А. Жукова приводит в своей статье цитату генерала А. А. Рейнбота от декабря 1905 г.: «Полиция, которая только что пережила борьбу с мятежниками, вооруженными револьверами самых последних образцов – маузерами, браунингами и т. п., на весь штат 4000 с лишним человек имела лишь 1332 старых револьверов системы Смит и Вессон, к тому же наполовину неисправных, и железные шашки»[68].

19 февраля 1905 г. Московское охранное отделение собирало телефонные сообщения. В документах это отражено следующим образом: «10 ч. 30 м. утра. Полицейский надзиратель Смирнов передал, что рабочие завода «Перенуд» и Курских мастерских с согласия администрации сегодня не работают; рабочие находятся на квартирах; сборищ никаких нет. 11 ч. 40 м. Полицейский надзиратель Кожевников передал, что в Императорском Московском техническом училище вывешено объявление о том, что училище сегодня и завтра закрыто. Все спокойно. 12 ч. 45 м. Полицейский надзиратель Туляков передал, что рабочие казенного винного склада № 3 в 9 ч. 30 м. утра работу прекратили. Рабочих около 500 человек мужчин и женщин.12 ч. 50 м. Полицейский надзиратель Туляков передал, что в Лицее цесаревича Николая все благополучно. 1 час дня. Полицейский надзиратель Захарченко передал, что в Кремле все спокойно. Движение публики обыкновенное»[69].

19 февраля 1905 г. градоначальник Москвы генерал-майор Е. Н. Волков отчитался директору Департамента полиции А. А. Лопухину о том, что день прошел спокойно. Некоторые приставы присылали градоначальнику подробные оптимистические отчеты. Пристав 1-го участка Лефортовской части Юрьев писал: «Сегодня никаких беспорядков со стороны рабочих не произошло. Рабочие фабрики Карякина, по своему желанию, отправились в церковь С в. Троицы, где была совершена литургия, а затем панихида об императорах: Александре II, Александре III и великом князе Сергее Александровиче. Такие же панихиды были отслужены в помещении фабрики Мейер и в пекарне Савельева. Настроение спокойное, отсутствие пьяных»[70]. Возможно, подобные рапорты были призваны «разбавить» вал сообщений полицейских приставов о радующихся гибели великого князя Сергея Александровича москвичах.

В мае 1905 г. участились забастовки рабочих. Интересно, что зачастую бастующие рабочие не отказывались вести переговоры с хозяевами предприятий. Как сообщал все тот же пристав Юрьев, 3 мая забастовали 65 портных, трудящихся на разных французских фирмах. Однако уже на следующий день Юрьев успокоительно писал в Московское охранное отделение: «Вероятно завтра забастовка окончится. Дознано, что руководителем забастовки является Гдалев (из евреев), живет на Софийке в доме княгини Туркестановой, имеет небольшую портновскую мастерскую. Между военными, портными и некоторыми статскими была подписка и, вероятно, завтра будет объявление в газетах о том, что такие-то фирмы по воскресным и праздничным дням в летнее время до 15 августа работать не будут»[71]. 4 мая 1905 г. хозяева «портновских заведений» Мейстер, Габеркорн, Дюшар, Смитс, Циммерман, Урбан, Книжек, Жаме, Деллос, Сиже и Оттен договорились о единых расценках на работу портных: «виц-фрак – 9 руб. 50 коп., фрак шелк в край – 8 руб. 50 коп., матроска двухбортная – 5 руб. 85 коп.»[72] и т. д. Цивилизованное решение вопроса вернуло забастовщиков к работе.

Волков Е.Н.

24 мая 1905 г. рабочие пришли на электрическую станцию в Большую Московскую гостиницу, угрожая разнести ее, если работы не прекратятся. Приставы сообщали, что «все станции электрические охраняются скрытыми внутри дворов нарядами»[73]. Требования бастующих рабочих были примерно одинаковыми: уменьшение рабочего дня до 10 часов, согласно статье 431 ремесленного устава, замена старых расчетных книжек новыми с указанием отдельной оплаты сверхурочной работы, ликвидация большого количества штрафов, увеличение жалования. Рабочие сапожной мастерской требовали, чтобы «харчи были в достаточном количестве и из свежих продуктов; учеников и подмастерьев не употребляли для домашних работ, вежливо с ними обращались; во время забастовки жалование не должно быть вычитаемо»[74]; булочники высказывались об «увеличении заработной платы: подручным – 15 рублей, мальчикам – 6–7 рублей, пекарям – 30 рублей; сокращении рабочего дня до 10–12 часов, двойной оплате за работы в праздники, уничтожении подвальных квартир, вместо нар – койки с хорошим тюфяком и одеялом»[75].

Летом 1905 г., в условиях революционной нестабильности, московские старообрядцы вызвались помогать полиции в охране Николая II. 9 августа С. Е. Драгунов получил письмо из охранного отделения: «Вы утверждены начальником добровольной охраны старообрядческого отдела, приемлющим священство, вследствие чего покорнейше просим представить список пятисотников и добровольцев, желающих участвовать в охране во время приездов их императорских величеств в Москву»[76]. Удивительно, но в инструкции, данной охранным отделением добровольной охране, говорилось о том, что охранниками могут быть лица мужского пола без разделения состояний, вероисповеданий и сословий, что противоречило даже названию подразделения, которое возглавил С. Е. Драгунов. Любопытным пунктом в инструкции можно признать запрет на использование добровольными охранниками «зонтов, тростей, биноклей и фотографических аппаратов»[77]. Во время массовых мероприятий охранники должны были сообщать сотрудникам охранного отделения или чинам наружной полиции о любых подозрительных лицах и их действиях. Создание добровольческого старообрядческого охранного отряда являлось одной из мер усиления безопасности членов августейшего семейства. Как пишет исследовательница Ю. В. Рыжова, «за неделю до прибытия императора к охранному отделению прикомандировывались 100 филеров для усиления наблюдения «за неблагонадежным элементом», организации особого наблюдения на вокзалах, на шоссейных заставах. Составлялся резерв из филеров на случай посещения императором непредусмотренного заранее района»[78].

17 октября 1905 г. был принят «Манифест об усовершенствовании государственного порядка», который провозглашал политические свободы и начало деятельности законодательного органа власти – Государственной Думы. Как пишут многие исследователи революционного периода, после публикации документа количество бунтов и погромов резко увеличилось[79]. Московский градоначальник генерал-майор Г. П. Медем был недоволен работой полицейских приставов. Несмотря на то, что происходящие события требовали оперативной отчетности, отсутствия излишней документации, в канцелярию градоначальника продолжали приходить бессодержательные отписки. 22 ноября 1905 г. Г. П. Медем направил всем участковым приставам циркуляр: «Продолжаю замечать отсутствие порядка в представлении г.г. участковыми приставами пакетов с рапортами на мое имя о происшествиях истекшего дня, стоящих в связи с событиями последнего времени. Пакеты эти с донесениями однородного характера посылаются одними приставами через охранное отделение, другими через общую канцелярию и, наконец, во многих случаях, поступают непосредственно ко мне в дежурство»[80]. Градоначальник выражал неудовольствие в связи с тем, что многие приставы изо дня в день пишут о благополучном ходе дел в вверенных им участках. С другой стороны, приставы не всегда оперативно сообщали об экстраординарных событиях. Г. П. Медем призывал важную информацию докладывать по телефону или телеграфу.

Декабрьское восстание в Москве документы охранного отделения описывают двояко. С одной стороны, в середине декабря некоторые приставы отчитывались о постепенной нормализации работы промышленных предприятий в их участках. 19 декабря пристав 1-го участка Рогожской части писал Г. П. Медему: «Представляя при сем вашему превосходительству список фабрикам и заводам вверенного мне участка, возобновивших работы, доношу, что рабочие кондитерско-макаронной фабрики Кудрявцевой – 88 человек, фабрики серебряных изделий Товарищества Хлебникова и сыновей – 80 человек и кондитерской фабрики Королева – 45 человек, получили расчет и выбыли на родину. Также приступили к обычным занятиям все булочные заведения»[81]. Пристав 1-го участка Якиманской части составил таблицу, в которой отмечал общее число рабочих, количество приступивших к работам, выбывших на родину: «Машиностроительный завод Густава Листа – 446/270/176, шоколадная фабрика Эйнем – 360/326/34, бисквитная фабрика Эйнем – 977/0/0, типолитография Кирстен – 165/78/87, типолитография Латкова – 28/18/10»[82]. С другой стороны, в декабрьском отчете Г. П. Медема генерал-губернатору Москвы Ф. В. Дубасову излагались драматические события: «В настоящее время мятежники, руководствуясь преподанными им Советом рабочих депутатов знаниями относительно партизанского образа действий в борьбе с правительственными войсками, стараются уклоняться по возможности от открытых столкновений, захватив в свои руки власть над городом путем систематического сооружения баррикад, постепенно суживая кольцо последних к центру… Долгоруковская улица с прилегающими переулками, целый район Пресненской части захвачен мятежниками, распоряжающимися имуществом населения и творящими расправу собственным судом. Сегодня ночью убит начальник сыскной полиции А. И. Войлошников, а Отдельного корпуса жандармов подполковник Познанский, проживающий по Долгоруковской улице в доме Курникова и управляющий означенным домом, заподозренный в сношениях с полицией «приговорен к смерти». Подполковник Познанский, переодевшись дворником, успел скрыться, управляющий же домом подвергнут мятежниками обыску и затем «помилован»[83]. Между станциями Перово и Москва Московско-Казанской железной дороги революционеры грабили товарные поезда, а на Большой Бронной улице, судя по отчету Г. П. Медема, дежурили мятежники с бомбами, которые «помещались в желтые ридикюли». 14 октября 1905 г. генерал-губернатор Петербурга Д. Ф. Трепов приказал солдатам «холостых залпов не давать, патронов не жалеть»[84]. Схожим образом московский градоначальник Г. П. Медем считал, что войска должны обнаруживать боевых дружинников и, «не подвергая личному задержанию, предавать смерти»[85].

В период Первой русской революции на трех градоначальников Москвы были совершены покушения: П. П. Шувалова (убит террористом П. А. Куликовским), Г. П. Медема, А. А. Рейнбота. Та же участь постигла четырех московских генерал-губернаторов: великого князя Сергея Александровича (убит террористом И. П. Каляевым через месяц после оставления должности), П. П. Дурново, Ф. В. Дубасова, С. К. Гершельмана. Еще до революции пережили покушения начальник Московского охранного отделения С. В. Зубатов и обер-полицмейстер Д. Ф. Трепов. Околоточные надзиратели, приставы и филеры также не могли себя чувствовать в безопасности[86]. Из-за нехватки секретных сотрудников полицейские учреждения не могли качественно осуществлять негласный надзор. Тюрьмы и тюремные больницы во время революции были переполнены[87], а запрет революционерам проживать в обеих столицах был малоэффективен, так как они регулярно возвращались, не отбыв срока высылки. Недостаток оружия в полицейских участках, организация добровольной охраны старообрядцев для защиты императора, кадровая чехарда в Московском охранном отделении (за революционный период сменилось четыре начальника – В. В. Ратко, В. В. Тржецяк, А. Г. Петерсон, Е. К. Климович) – все это свидетельствовало о глубоком кризисе московской политической и общей полиции. Кульминацией революционного кризиса 1905 г. в Москве стало декабрьское вооруженное восстание. Генерал-губернатор Москвы Ф. В. Дубасов скрупулезно вел дневниковые записи во время восстания. Эти записи напоминают сводки с фронта. Положение стабилизировалось только 20 января 1906 г. Как писал Ф. В. Дубасов: «…разрешено свободное движение по улицам во всякое время дня и ночи. Что же касается театров и ресторанов, то первые должны были оканчиваться к 11 часов вечера, а вторые прекращать торговлю в 1 час ночи»[88].

В. И. Лазарев Будни российской контрразведки

Российская контрразведка, как самостоятельная структура, впервые оформилась в рамках Военного министерства Российской империи в январе 1903 г. Однако ограниченность сил и средств созданного «Разведочного отделения» при Главном штабе, непродолжительность его существования (до 1911 г.), сосредоточение основных усилий только на противодействии разведывательной деятельности сотрудников иностранных военных атташатов, действовавших с позиций посольств своих стран, расположенных в Санкт-Петербурге, не дают оснований говорить о том, что оно наработало значительную оперативную практику.

Ситуация изменилась только летом 1911 г., когда была развернута система контрразведывательных отделений (КРО), которые впервые в истории нашей страны стали бороться с иностранным шпионажем на всей территории огромной Российской империи – от Хабаровска до Варшавы.

Основными противниками российской контрразведки накануне Первой мировой войны стали военно-разведывательные службы Германии и Австро-Венгрии. Военная разведка Германии была, в частности, представлена секцией (с 1915 г. – отделом) III-Б Генштаба сухопутных войск во главе с майором (позднее полковником) В. Николаи и подчинявшимися ему разведывательными пунктами при штабах военных округов. Свои разведывательные подразделения имели МИД Германии и военно-морской флот. В Австро-Венгрии организация разведывательной работы против Российской империи была возложена на разведывательное бюро Генерального штаба.

В своей работе разведки обеих стран могли опираться на существовавшие в России многочисленные германскую и австрийскую колонии: до 2 млн этнических немцев и около 0,5 млн австрийцев, многие из которых не прерывали связи с исторической родиной. Помимо этого, в стране был широко представлен немецкий и австрийский капитал. К 1914 г. в России существовало около 500 крупных немецких фирм, которым принадлежали все химические заводы, около 90 % предприятий электротехнической промышленности, свыше половины металлургических и металлообрабатывающих предприятий.

Многие лица немецкого и австрийского происхождения из числа давно осевших в России колонистов занимали видное положение при дворе, в правительстве, в финансовой сфере, в армии, на флоте и в промышленности. Это открывало для спецслужб Германии и Австро-Венгрии возможности для получения разноплановой информации о России легальными методами.

Следует также учитывать характерную для начала ХХ в. «внешнюю открытость» Российской империи, когда ежегодно сотни тысяч российских подданных выезжали за рубеж, и, наоборот, в империю въезжало с различными целями большое количество иностранцев. Контроль за их пребыванием являлся в большей степени номинальным, что могло быть использовано иностранными спецслужбами для сбора интересующих их сведений на всей территории империи. Таким образом, можно констатировать, что российская контрразведка приступила к своей работе в 1911 г. в условиях непростой оперативной обстановки.

Любое начало, а особенно в таком сложном виде деятельности, каким является контрразведка, не обходится без трудностей. Для контрразведки во многом они обусловлены тем, что все спецслужбы мира руководствуются в своей работе принципом конспирации и стараются скрыть истинный характер предпринимаемых действий.

Организуя работу по выявлению кадровых разведчиков и агентуры иностранных спецслужб, контрразведывательные подразделения вынуждены кропотливо просеивать огромный объем информации. Подавляющее большинство сообщений о лицах и фактах, подозреваемых в ведении шпионажа, в конечном итоге, оказывались «пустышками». Однако контрразведка тщательно проверяла каждое сообщение с тем, чтобы среди массы лиц и событий найти следы реальной деятельности спецслужб противника. В этом отношении работа контрразведки сродни работе золотоискателей, старающихся обнаружить крупинки благородного металла среди огромных завалов пустой породы.

Правильность этого положения подтверждает знакомство с архивными документами, отражающими начальный период в работе отечественных органов контрразведки, когда они впервые столкнулись с массой фактов, которые по внешним признакам имели отношение к деятельности иностранных спецслужб.

К примеру, буквально через месяц после развертывания контрразведывательных отделений при штабах военных округов, а именно в августе 1911 г. на территорию Российской империи въехали четыре гражданина Китая: У-Синь-Чань, Чень-Си-Чань, Чжен-Цзи-Цу и Чень-Цзинь-Шань. Цель приезда в Россию заключалась в продаже фарфоровых фигурок.

Однако через несколько месяцев поведение китайцев, активно передвигавшихся по территории империи, привлекла внимание контрразведчиков. Отправным моментом стало посещение У-Синь-Чанем управления штаба 47-й пехотной дивизии, дислоцированного в Саратове. Китаец явился в помещение канцелярии управления и, особо не пытаясь продать свой товар, в разговоре с нижними чинами пытался разузнать дислокацию частей дивизии. Военнослужащие проявили бдительность и препроводили любопытного китайца в местную полицию. Там чины полиции установили его личность, а затем отпустили.

Саратовская губерния входила в состав Казанского военного округа, за безопасность частей и соединений которого отвечало контрразведывательное отделение штаба Московского военного округа. Когда московские контрразведчики в начале 1912 г. провели анализ полицейских отметок о временном проживании, которые имелись в паспортах китайцев, то оказалось, что они въехали на территорию Российской империи в августе 1911 г. из г. Шанхая (Китай) и в сентябре того же года прибыли в Одессу. После этого они последовательно побывали в Таганроге, Саратове, Тамбове, Козлове, Владимире, Шуе, Иваново-Вознесенске, Нижнем Новгороде, Ярославле, Рыбинске, Самаре, Симбирске, Казане, Херсоне, Анапе, Новороссийске, Георгиевске, Пятигорске, Камышине, Виннице, Нахичиване, Костроме, Мелитополе, Тифлисе, Калуге, Грозном и, вероятно, в некоторых других, неотмеченных в паспортах населенных пунктах. Причем, некоторые из перечисленных городов они посещали неоднократно.

Приблизительный подсчет, который провели контрразведчики, показал, что каждый из китайцев только на одни переезды по железной дороге и на пароходах должен был затратить за это время более 300 рублей. Если же сюда добавить расходы, связанные с уплатой за ночлег, питание, а также на покупку и перевозку товара, то эта сумма значительно увеличивалась. Контрразведчики сделали обоснованный вывод о том, что китайцы вряд ли могли выручить такие деньги от продажи не пользовавшийся особым спросом фигурок и, следовательно, их бизнес был убыточным. Возникал вопрос о реальной цели их пребывания в Российской империи.

Начальник контрразведывательного отделения штаба Московского военного округа (МВО) подполковник В. Г. Туркестанов обратился в этой связи с просьбой к начальникам губернских жандармских управлений, входивших в район ответственности КРО губерний с просьбой в случае появления на их территории указанных китайцев провести их обыск и опрос. Кроме того, он проинформировал о китайцах московское и нижегородское охранные отделения, штабы Московского и Казанского военных округов, а также штаб Отдельного корпуса жандармов.

После получения информации из Москвы начальник Уфимского ГЖУ сообщил, что разыскиваемые китайцы проживали в Уфе около 2 дней и до их установления жандармами, 6 сентября 1912 г., убыли в неизвестном направлении. За время проживания вели себя крайне подозрительно. Бродили днем по городу, а ночью запирались в номере гостиницы и что-то писали. Никаких вещей для продажи они при себе не имели.

Контрразведчики и жандармы продолжили розыск подозрительных китайцев. К сожалению, имеющиеся архивные документы не содержат сведений о конце этой истории. Можно только выдвинуть две возможные версии о характере поездки китайцев по территории империи. Первая из их них – китайцы реально пытались торговать своим товаром, а вторая – имела место шпионская деятельность, которая осуществлялась, вероятнее всего, в интересах японской разведки во время поездок по России.

Как свидетельствуют архивные документы, в поле зрения российских контрразведчиков накануне Первой мировой войны попадало немало иностраннцев и подданных Российской империи, которые своим поведением давали основания для подозрений в осуществлении шпионажа. Однако в большинстве случаев проведенные проверки не подтверждали предположения контрразведчиков. Можно предположить, что в некоторых случаях для окончательного внесения ясности в ситуацию не хватало профессиональной компетентности сотрудников, опыта, который только предстояло наработать.

На сложившуюся практику проведения проверок и постановки на регистрационный учет контрразведки значительного количества лиц без достаточных оснований обратило внимание Особое делопроизводство Гланого управления Генштаба (ГУГШ), которое направило 1 марта 1914 г. в штабы военных округов по этому вопросу специальный циркуляр, подписанный помощником 1-го обер-квартирмейстера генерал-майором Н. А. Монкевицем.

В циркуляре отмечалось, что в последнее время некоторые начальники контрразведывательных отделений недостаточно обоснованно относят ряд лиц к категории подозреваемых в военном шпионстве. Основанием для указанной квалификации деяний лиц, к примеру, нередко служат последовательное посещение иностранными подданными нескольких городов России, контакты российских подданных с иностранцами, частые выезды российских и иностранных подданных за границу и т. п.

Во многих случаях наличие только подобных сведений служит основанием для внесения лиц в список подозреваемых в шпионаже, причем не учитывается, что разъезды иностранцев по России, их контакты с российскими подданными и частые выезды за границу русских и иностранных подданных могут вызываться коммерческой деятельностью, не имеющей никакого отношения к военному шпионажу.

По мнению Особого делопроизводства ГУГШ необоснованное отнесение массы лиц к числу подозреваемых в шпионаже неминуемо порождает излишнюю переписку, распыляет работу контрразведывательных органов, засоряет и обесценивает регистрацию и «легко может повести к нежелательным недоразумениям (безосновательные обыски, аресты и т. п.), способным лишь скомпрометировать в глазах различных органов государственной власти и общества дело контрразведки и лишить военное ведомство поддержки последних в его борьбе с иностранным шпионством». Начальникам контрразведывательных подразделений рекомендовалось действовать в подобных ситуациях более осторожно и «бережно обращаться с добрым именем непричастных к военному шпионству лиц».

Имеющиеся архивные документы свидетельствуют от том, что Особое делопроизводство ГУГШ основной задачей вновь созданных контрразведывательных подразделений видело исключительно борьбу с военным шпионажем, и, прежде всего, с агентурной разведкой. Оно аккуратно, но решительно пресекало все попытки работы КРО штабов военных округов по «смежным» проблемам, затрагивавшим безопасность армии.

Так, в декабре 1912 г. контрразведывательное отделение штаба МВО получило из Орловского ГЖУ данные о серьезных злоупотреблениях, имевших место на Брянском заводе, выпускавшем артиллерийские снаряды. Выехавший на место по распоряжению командующего Московским военным округом начальник КРО штаба МВО подполковник В. Г. Туркестанов совместно с помощником начальника Орловского ГЖУ провели разбирательство, в ходе которого опросили секретную агентуру и свидетелей из числа служащих и рабочих Брянского завода.

Результаты разбирательства вскрыли неприглядную картину сдачи бракованной некондиционной продукции артиллерийскому ведомству. Чтобы обмануть приемщиков на заводе практиковались мошеннические способы. В частности, если на гильзе снаряда имелись «раковины», то на нее наносился металлический порошок «террамит», его расплавляли, а затем гильзу обтачивали, скрывая имевшийся дефект. Если гильза оказывалась меньшего калибра, ее сдавливали с боков, и она не проходила через лекало у приемщиков, как и стандартные гильзы, и т. п.

Возвратившись в Москву, Туркестанов представил подробный доклад о способах мошенничества и конкретных виновных лицах. По результатам разбирательства были приняты конкретные меры, проинформировано Главное управление Генерального штаба.

Проделанная контрразведчиками работа, казалось бы, заслуживала поощрения. Однако ответ из ГУГШ на имя начальника штаба МВО генерала Е. К. Миллера скорее напоминал выговор. Генерал-квартирмейстер ГУГШ генерал-лейтенант Ю. Н. Данилов сообщал, что начальник Генерального штаба, придавая «серьезное значение раскрытию и пресечению злоупотреблений, могущих пагубно отразится на успешности нашей государственной обороны», полагал бы в то же время целесообразным не увлекаться такими вопросами в ущерб борьбе со шпионажем. Действия начальника КРО штаба МВО по «учреждению» внутренней агентуры для пресечения злоупотреблений на заводах, выпускавших оборонную продукцию, признавались нежелательными. Впредь предписывалось, не принимая каких-либо мер, направлять информацию о подобных злоупотреблениях непосредственно в ГУГШ, откуда они затем будут передаваться в соответствующие главные управления Генерального штаба.

Помимо проверки подозрительных на ведение шпионажа фактов, достаточно значительный объем в повседневной работе контрразведывательных подразделений занимали мероприятия, связанные с обеспечением безопасности войск. К их числу, например, относятся меры по поддержанию режима секретности в штабах воинских частей и соединений, оперативному обеспечению проведения военных учений др.

Так, к примеру, в августе 1912 г. в Московском военном округе проводились учения («подвижные сборы») войск, в которых приняли участие части и соединения 13-го, 17-го и 25-го армейских корпусов. В период с 19 по 22 августа войска должны были совершать маневры в районе Москва – Серпухов – Малоярославец и завершить учения в районе Подольска. Окружной генерал-квартирмейстер штаба МВО дал указание начальнику контрразведывательного отделения принять меры для воспрепятствования проникновению в район маневров иностранных военных разведчиков и других подозрительных лиц.

Для обеспечения учений фактически была сформирована оперативная группа, которую возглавил помощник начальника КРО штаба Московского военного округа ротмистр Берман. В его распоряжение были выделены два нижних чина жандармского эскадрона, состоящего при штабе округа, а также предоставлена верховая лошадь. В подчинении Бермана также находились агенты (сотрудники) КРО штаба округа П. Яковлев, К. Цвеленьев, С. Буячкин и агенты Московского охранного отделения Н. Туркин и И. Лысенков. Причем последние были снабжены временными удостоверениями, подписанными начальником КРО подполковником В. Г. Туркестановым. В удостоверениях подтверждалось, что агенты командированы в район учений войск по делам службы. Все материалы, связанные с обеспечением учений (план проведения учений, схемы, отчетные справки и т. п.) концентрировались в отдельном деле контрразведывательного отделения.

Наблюдательные агенты КРО и охранного отделения, входившие в группу ротмистра Бермана, выдвинулись в район учений еще до прибытия войск. Как правило, в период передислокации войск и непосредственного проведения учений они вели наблюдение на железнодорожных станциях (Химки, Тарасовка, Мытищи и др.), в местах временного расквартирования частей с целью выявления лиц, проявлявших интерес к учениям. Так, к примеру, была зафиксирована попытка жителя Рязанской губернии некоего Чернова сфотографировать войска. На запрос ротмистра Бермана Рязанское губернское жандармское управление сообщило, что компрометирующими материалами в отношении него не располагает.

Но в ряде случаев наблюдение носило более конкретный характер и организовывалось за лицами, в отношении которых уже имелась информация о возможной причастности к ведению шпионажа. Так, например, упомянутый выше агент С. Буячкин был целенаправленно командирован в Подольский уезд для организации негласного наблюдения на период учений за проживающим в имении Фрейнград капитаном артиллерии шведской армии В. Сальменем.

После завершения учений ротмистром Берманом был представлен подробный доклад об итогах работы его группы. Обращает на себя внимание тот факт, что поступавшая в ходе обеспечения военных учений информация о подозрительных действиях тех или иных лиц проверялась в достаточно сжатые сроки.

Работа по оперативному обеспечению проводившихся учений войск продолжалась и в последующие годы и носила в целом, как и многие другие мероприятия, рутинный, «дежурный» характер. Однако периодически в процессе своей будничной работы накануне Первой мировой войны контрразведывательные подразделения встречались с интересными неординарными приемами и способами ведения разведки спецслужбами Германии и некоторых других стран.

Так, например, в 1913 г. внимание контрразведчиков привлекло помещенное в одной из русских газет объявление следующего содержания: «Господа и дамы найдут хороший побочный заработок в качестве корреспондентов справочного бюро за сообщение справок тайного характера. Предложения направлять F.B. 14297 Rudolf Mosse, Berlin, S. W. Германия» Указанный в объявлении адрес оказался почти тождественным с адресом: «Германия, г. Берлин, С.В. 19 J. K. Рудольф Моссе», который, по данным российской контрразведки, использовался в качестве «почтового ящика», на который иностранные разведчики и агенты отправляли свою корреспонденцию из Российской империи.

Было принято решение в целях проверки направить по указанному адресу письма от имени нескольких «российских корреспондентов» с предложением услуг по сбору секретной информации.

Через некоторое время на все письма последовали ответы одинакового содержания. В них говорилось: «Наше бюро находится в службе нескольких больших специальных газет. Наша задача доставать из-за границы сведения секретного характера, которые обыкновенным путем через официальные корреспондентские и телеграфные агентуры вследствие строгой тамошной цензуры трудно получить. Кроме того, мы имеем ввиду проверку сообщений официальных агентур, так как они часто неправильны. Газеты, для которых мы работаем, служат главным образом следующим интересам:

1) авиация (усовершенствования, организация в России и т. п.);

2) железнодорожная и автомобильная промышленность (новые постройки, статистика и т. п.);

3) военно-технические и вообще военные известия.

Сведения насчет биржевых, банкирских и промышленных дел нам не нужны. Сообщения, которые уже напечатаны в русских газетах, само собой разумеется цены не имеют. Что касается гонорара, то он зависит от того, сколько цены известия имеют для нас. Определенные нормальные цены не могут быть назначены. Вообще же мы заплатим за каждое подходящее сообщение цены от 2 до 50 рублей. Если вы согласны с нашим предложением, сообщите нам, пожалуйста, из какой области вы можете доставлять сведения и из какого источника вы их получите. Вы потом получите от нас более подробные информации, совершенную молчаливость мы обещаем и сами ожидаем».

Для продолжения связи в ответах были указаны несколько адресов: 1) г. Кенигсберг (Восточная Пруссия), главпочтамп, J.A.; 2) г. Кенигсберг, главпочтамт, до востребования, господину Паулю Дирксону; 3) г. Алленштейн (Восточная Пруссия) Шиллерштрассе, 27 господину Мору; 4) г. Алленштейн (Восточная Пруссия) Шиллерштрассе 57 Паулю Дирксону; 5) г. Кенигсберг главпочтамт до востребования Агенсену Вайссу. Кроме того, для возможных встреч предлагались привокзальные гостиницы в городах Кенигсберг и Торн (Пруссия).

Хитроумная попытка немецкой разведки наладить канал поставки из России секретной информации непосредственно к себе «на дом» не удалась. О новом способе сбора информации противником были проинформированы все контрразведывательные отделения штабов военных округов. Выявленные условные адреса поставлены на учет.

Подводя итоги, следует отметить, что работа контрразведывательных подразделений накануне Первой мировой войны только набирала обороты. Методом проб и ошибок определялись функциональные обязанности контрразведки, нарабатывалась методика проверки информации. Контрразведка изучала противника, его устремления и тактику работы на российском направлении.

Помимо ярких эпизодов с разоблачением конкретных иностранных разведчиков и шпионов контрразведывательная работа в предвоенные годы включала в себя много рутинных дежурных мероприятий, которые носили в основном проверочный или режимный характер. Однако они помогали предотвратить доступ противника к охраняемым секретам, затрудняли ведение им агентурной и иных видов разведки.

А. Н. Кукарека Пограничная стража в авангарде сражения

Более века назад, в середине августа 1916 г., завершилась самая победоносная операция русских войск в истории Первой мировой войны – Брусиловский прорыв. В ее процессе, как и всей войне, блестящими и самоотверженными воинами показали себя пограничники.

Осложнение положения на фронтах привело к тому, что 10 февраля 1915 г. был получен приказ Верховного Главнокомандующего о переброске основных сил Заамурского округа пограничной стражи на театр военных действий. Заамурские пограничники имели боевой опыт, полученный ими в ходе Русско-японской войны 1904–1905 гг. и постоянных локальных вооруженных конфликтов на границе. За свои заслуги, в отличие от многих других соединений пограничной стражи, полки заамурцев были удостоены боевых знамен и штандартов[89]. Кроме этого, при реорганизации пограничной стражи в 1910 г., императором Николаем II было отдано распоряжение о передаче во вновь формируемые полки, награды заамурских сотен, удостоенных за успешные боевые операции в войне с Японией. Русский самодержец полагал, что сохранение этих наград необходимо «дабы таковой передачей сохранить память о бывших подвигах расформированных сотен»[90].

Наступившая к этому времени относительная стабилизация на всех фронтах означала для каждой стороны появление небольшого периода, необходимого для подготовки к решающим действиям. В этой связи, представителями генеральных штабов Антанты была организована конференция, участники которой выработали решение провести ряд наступательных операций. На этом совещании были также уточнены сроки их начала и согласованы вопросы координации действий.

Следует заострить внимание на следующем факте. Русской армии «благодарные» союзники поручили наиболее сложную задачу. Наступление на Восточном фронте планировалось начать на две недели раньше, чем на Западном. При этом военная промышленность наших союзников практически полностью удовлетворяла потребностям их войск по всем статьям. Что же касается российских соединений, то на текущий момент они остро нуждались в артиллерийских снарядах и других боеприпасах разных калибров. Не хватало средств и для борьбы с химическими атаками противника.

Обстановка усугубилась еще и тем, что германским разведывательным службам стало известно не только о состоявшейся конференции, но и принятых на ней решениях. Убедившись, что на Западном фронте армии Антанты еще не закончили необходимые маневры, германское командование сосредоточило решающий удар именно по нему. В ходе Верденской операции армии Франции и Италии оказались настолько близки к полному поражению, что были вынуждены просить Россию выступить ранее намеченного срока[91]. В результате проведенной нашими войсками Нарочской операции противник не только оставил г. Двинск, но и ослабил свое наступление на Верденском и Трентинском направлениях[92].

Спасая от поражения армии Антанты, 4 июля 1916 г. русское командование начало наступательную операцию, ставшей впоследствии известной, как Брусиловский прорыв (по фамилии командующего Юго-Западного фрота генерал-лейтенанта от кавалерии А. А. Брусилова).

Брусилов А.А.

Среди сражавшихся брусиловцев следует отметить и воинов в зеленых фуражках. Прозванные австрийцами «зелеными чертями», заамурцы вихрем прорывались в тыл противника, дезорганизуя штабы, обозы, аэродромы и другие обслуживающие его подразделения. Еще начиная с 1914 г., согласно мобилизационному расписанию, перед пограничной стражей ставились следующие задачи: ведение разведки; нанесение наибольшего ущерба противнику путем уничтожения тыловых обозов, складов и т. п.; причинение препятствий сборам резервистов и лошадей[93].

В период подготовки к прорыву

Необходимо также заметить, что с этого времени пограничники по решению командования зачастую стали применяться в арьергардах брусиловских частей, увлекая своим воинским мастерством и высоким боевым духом соотечественников.

Вот несколько примеров, как отзывалось о пограничниках высшее военное командование русской армии. В своих воспоминаниях А.А. Брусилов повествует, что перед прорывом 26 марта император Николай II провел в г. Каменец-Подольске смотр частей, среди которых были офицеры и бойцы 3-й Заамурской пограничной пехотной дивизии. Он отметил состояние соединения «наиболее прекрасным»[94]. Также накануне Брусиловского прорыва генерал от инфантерии Н.Н. Янусевич отмечал, что «Юго-Западный фронт должен рассчитывать только на прибывающие Заамурские пограничные полки»[95].

Немалое количество подвигов совершили в этой стратегической операции заамурцы. В самые переломные моменты сражений им неоднократно приходилось поворачивать ход событий в пользу Русской армии. Они первыми врывались во вражеские окопы, выбивали противника их хорошо оборудованных укреплений, проявляя при этом образцы стойкости и мужества.

Памятен такой случай из истории 8-го Заамурского пехотного полка, когда проводившая разведку группа под командованием старшего унтер-офицера Базелишина обнаружила противника и применила свойственную пограничникам смекалку. Базелишин предложил своим подопечным – ефрейтору Плотицину, рядовым Кучерюку и Сорохунскому – имитировать сдачу в плен. Запасшись ручными гранатами, которые они скрытно подвесили на ремнях за спиной и, бросив винтовки, разведгруппа двинулась к вражеским окопам. Подойдя в полный рост на расстояние, достаточное для прицельного метания гранат, они забросали укрепления противника своим «боезапасом». Не ожидавший таких внезапных действий пограничников, противник в панике обратился в бегство[96].

Практически каждая боевая сводка с театра военных действий упоминала успешные действия пограничников. Их ставили в пример. Так, в сводке 11-й армии Юго-Западного фронта отмечалось, что младший унтер-офицер 2-го Заамурского пограничного конного полка Н. Курмаев в бою у населенного пункта Нетерпицы, рискуя своей жизнью, спас командира – поручика Кончевского. Младший унтер-офицер Литовкин, ефрейтор Ильин, рядовые Бутрик, Печеный и Щербатов, попав под огонь хорошо укрытого пулеметного расчета противника и потеряв лошадей, продолжали сражаться в пешем порядке, увлекая за собой сослуживцев[97].

А вот еще один пример мужества. Возглавлявшему 1-ю роту 10-го Заамурского пехотного полка прапорщику Гусаку и его бойцам в стремительной штыковой атаке и рукопашной схватке не только удалось захватить австрийскую батарею тяжелой артиллерии, но и пленить всю ее обслугу. Помимо более полутораста военнопленных, в трофеях пограничников значились четыре 150-мм орудия с полным боекомплектом. По ходатайству Брусилова прапорщик Гусак был удостоен ордена Святого Георгия IV степени[98].

Не один раз выручали герои-пограничники 2‐й Заамурской пехотной дивизии 11-ю армию. Только за период с 1915 г. по июнь 1916 г 1309 ее бойцов были награждены Георгиевскими крестами и медалями[99].

Широко известен и боевой настрой пограничников. Они попросту сметали вражеские части своими стремительными атаками. Так, например, бойцы 3‐й Заамурской пограничной пехотной дивизии наголову разбили 119-ю пехотную дивизию немцев, а 1-я Заамурская дивизия у Тлумача и Наревки практически уничтожила 105-ю дивизию германской армии.

Легендой стал подвиг командира полка 9-й Заамурской пограничной пехотной дивизии полковника М.А. Циглера, который под плотным огнем противника верхом на лошади, по-скобелевски, возглавил атаку. Увлекая за собой офицеров и солдат, он крикнул: «Помните, заамурцы, что георгиевские кресты висят на германских пушках, а не на пулеметах!». Этот боевой призыв надолго врезался в память не только пограничникам, но и армейским бойцам[100]. За эту успешную атаку М. А. Циглер был удостоен ордена Святого Георгия 4-й степени. К сожалению, за день до получения награды полковник М.А. Циглер в очередной атаке пал смертью храбрых. Высочайшим указом заамурский командир был посмертно произведен в чин генерал-майора.

Выполняя самые сложные, а порой и невозможные задачи, воины в зеленых фуражках в период прорыва несли громадные потери. В некоторых соединениях пограничников они превышали половину штатной численности личного состава. Это послужило основанием для военного командования отвести от передовой подразделения заамурцев и не включать их в проведение активных мероприятий за редким исключением.

Небезынтересно отметить и мнение противника, который по достоинству оценил стойкость и героизм пограничников. Вражеские солдаты и офицеры, порой со страхом изумлялись тому, что если воины в зеленых фуражках и попадали в плен, то мужественно переносили его тяжкое бремя. К чести австрийского командования нужно отнести тот факт, что оно сообщило русской Ставке о подвиге ефрейтора 5-го Заамурского пограничного конного полка И. Литвиненко, который будучи тяжело раненым, до последнего момента оказывал сопротивление противнику. А после взятия его в плен отказался от всякого общения с врагом. Храброму пограничнику было суждено всего лишь сутки пробыть в плену, от полученных ранений он умер. А.А. Брусиловым этот подвиг был отмечен в отдельном приказе по Юго‐Западному фронту в середине августа 1916 г.

Стойкость пограничников во время прорыва высоко оценивалась и самим командующим Юго-Западным фронтом. По его мнению, заамурцы отличались от армейских частей стойкостью и внутренней дисциплиной, обеспечивая тем самым качественное выполнение возложенных на них боевых задач. Даже к исходу войны, когда революционные события захватили страну и сражавшуюся армию, пограничники оставались до конца верными военной присяге. На одном из совещаний в Ставке, в своем докладе о моральном состояний армии генерал Брусилов сообщил, что антивоенным настроениям заамурские пограничники подверглись только тогда, когда практически весь армейский состав был деморализован[101].

Следует отметить, что за время участия пограничников в Первой мировой войне Отдельный корпус пограничной стражи потерял около 300 офицеров и более 12,5 тыс. нижних чинов. Свыше 87 тыс. пограничников получили ранения разной тяжести и не могли более участвовать в боевых действиях[102].