Тайны горного Крыма

Старый Город

Старый Бахчисарай приютился у подножия крутых, местами отвесных скал, там, где ущелье расширяется, переходя в более просторную долину речки Чурук-су. Его окруженные садами домики расположились по берегам речки и по склонам поднимающихся по обеим сторонам гор, которые создают великолепный фон для этого, еще сохраняющего свое восточное своеобразие города.

Место для города было выбрано не сразу. Татары-кочевники вначале, примерно со 2-й половины XIV в., расселились гораздо ниже по течению Чурук-су, в урочище Эски-юрт (старое становище): это недалеко от вокзала. До наших дней от Эски-юрта сохранился основной комплекс надгробных мавзолеев — дюрбе. Основатель династии крымских ханов Хаджи Гирей в ходе борьбы за власть выбрал своим постоянным местопребыванием крепость Кырк-ор (Чуфут-кале). У подножия скалы, где расположена крепость, под склонами мыса Бурунчак строится загородный ханский дворец Ашлама-Сарай, постепенно обраставший другими зданиями и превращавшийся в ядро будущего города. Однако по мере того, как междоусобная борьба затихала и крымское ханство, выделившись из Золотой орды, стало самостоятельным, пребывание в непосредственной близости от крепостных стен теряло смысл, и резиденция правителя переносится из тесного ущелья Ашлама-дере в более просторную долину на открытый берег речки Чурук-су. Впрочем, самостоятельным Крымское ханство оставалось недолго: после захвата Крыма турками в 1475 г. оно стало вассально зависимым от Османской империи. Влияние последней сказалось на многих областях жизни татар, в том числе в области архитектуры и искусства.

Напомним, что татары, еще недавно кочевники, вместе с исламом перенимали многие элементы арабского искусства; в первой столице крымских татар — Солхате (Старый Крым) при возведении монументальных построек следовали образцам сельджукской архитектуры Малой Азии, причем обычно строили и украшали мечети и медресе искусные армянские мастера-камнерезы. Сельджукские традиции сохраняются и в ранних постройках Бахчисарая, но преобладающим становится влияние османского искусства. "После того, как в 1476 г. Менгли-Гирей был увезен в Порту в плен и возвращен оттуда данником, — пишет известный исследователь ханского дворца В. Гернгросс, — татарское искусство вообще и татарская архитектура в частности стали развиваться под сильным и почти исключительным влиянием стамбульского искусства. Между тем последнее, в свою очередь, не было вполне самостоятельным: в нем сплетались мотивы арабского искусства с мотивами итальянского Возрождения".[54]

Бахчисарай рос быстро, став в XVII–XVIII вв. торгово-ремесленным центром всего Юго-Западного Крыма. По тем масштабам это был большой город с ремесленными кварталами и оживленными базарами — хлебным, овощным, соляным, кварталами мануфактурных лавок с заморскими товарами, с несколькими караван-сараями, банями. В конце XVIII в. в нем насчитывалось около шести тысяч жителей. В городе было 32 мечети, вокруг которых формировались кварталы-приходы; к ним вели очень узкие улочки двухэтажных домов с нависающим верхним этажом. Они были обращены глухой стеной к улице и сообщались с ней через небольшие внутренние дворики — это характерная черта городской застройки Крыма в течение всего средневековья. Особый колорит придавали городу окружавшие его скалы, которым выветривание придало вид причудливых сфинксов: на их фоне зрелище сгрудившихся в кажущемся беспорядке домов, пересеченных стройными вертикалями минаретов и пирамидальных тополей, казалось особенно экзотическим. "Здесь — минарета тень, там — тень от кипариса, поодаль глыбы скал уселись под горой, как будто дьяволы сошлись на суд Иблиса",[55] - таким увидел польский поэт А. Мицкевич Бахчисарай в сумерках.

На русских и иностранных путешественников, с конца XVIII в. охотно посещавших бывшую столицу Крымского ханства, она производила неизгладимое впечатление своим неподдельно восточным колоритом, тем более привлекательным, что путешествие на турецкий Восток было в те времена и труднодоступным, и небезопасным. Именно так его воспринял сопровождавший Екатерину II во время ее путешествия в Крым в 1787 г. французский посол де Сегюр: "Нам казалось, что мы перенеслись в турецкий или персидский город, с той лишь разницей, что мы имели возможность спокойно все рассмотреть, не опасаясь оскорблений, которым подвергают христиан на всем Востоке".[56] Подробное описание города дал побывавший здесь в 1793 г. академик Паллас: "Улицы, расположенные уступами друг над другом, узкие, кривые и каменистые, чрезвычайно неопрятные, перемежаются садами, где ломбардские тополя, а также башенки каминных труб и многочисленных минаретов придают городу, состоящему из довольно убогих домов, приятный вид… Главная улица, что ведет в ханский дворец, с обеих сторон застроена деревянными лавками, примыкающими к домам; но она так узка, что две повозки едва могут разминуться, притом к этому неудобству следует добавить ужасную мостовую. По другим улицам могут продвигаться лишь пешеходы и всадники".[57] С большой похвалой отзывался он о водном хозяйстве города, несомненно продолжавшем давнюю местную культурную традицию рачительного распоряжения водой. Вода подводилась издалека, по глиняным трубам, проходившим под землей, и затем распределялась для устройства общественных фонтанов или во дворы богатых горожан. Далее она отводилась по одним каналам для орошения городских садов, а по другим — уносила нечистоты в речку Чурук-су. "Татарская полиция, — продолжает он, — тщательно следит за содержанием этих каналов, которые поддерживаются на общественные средства".[58] В этих условиях Чурук-су выполняла роль «сточной» канавы и вполне оправдывала свое название «гнилая», "вонючая" вода, однако, добавляет Паллас, именно эта вода немало способствовала плодородию огородов, расположенных ниже по течению, ибо значительная часть ее отводилась специальными каналами для орошения.

Бахчисарай славился своим ремесленным производством: здесь изготовлялись кожаные изделия, в том числе седла, сафьяновая обувь, превосходные ножи, ружья, медная посуда и т. д. Ремесленники были объединены в 32 цеховые корпорации, каждая во главе со старшим мастером и двумя помощниками: они регулировали производство и цены, руководили приемом учеников и посвящением в мастера, обставлявшимся весьма торжественно. Цеховая организация Бахчисарая, по-видимому, сложилась на основе древней местной ремесленной традиции городов Крыма. Сказалось, видимо, и влияние цехового строя в Стамбуле, где в XVII–XVIII вв. он был очень развит.

Вот какой увидел повседневную жизнь города немецкий путешественник А. Гакстхаузен в 40-е годы XIX в.: "Ремесленники распределены по различным кварталам согласно ремеслу. Каждый сидит в своей лавке, открытой со стороны улицы, и занимается свои делом… Вместо окон по всему фасаду идут ставни, которые запираются на ночь и открываются утром, так что верхняя часть образует навес, а нижняя — прилавок. Взгляд при этом проникает во внутренность дома, который напоминает небольшой театр: тут, например, видишь булочную, где несколько подмастерьев размешивают тесто, а сам булочник стоит перед плитой, где разведен огонь. Чуть далее видны десятка два домиков подряд, таких же театров в миниатюре, где роли распределены между мастером-портным, его помощниками и учениками… С другой стороны — ряд домов, где живут ножевщики. Хозяин дома, стоя перед горном, кует железо быстрыми ударами; рядом с ним — складной стол, где разложены на продажу его изделия. Вы найдете здесь прекрасный выбор ножей и других инструментов из железа н стали".[59] Непременной принадлежностью города были кофейни, которых Паллас насчитывал семнадцать: кофе здесь подавался без сахара и приготовлялся из смолотых в тончайший порошок зерен. "Эти заведения имеют со стороны улицы крутую галерею, где сидят посетители, курят трубку и пьют кофе, — описывает свое посещение кофейни Гакстхаузен. — Глубокая тишина царила вокруг нас… Татарин, большой говорун на улице и в лавке, не открывает рта в кафе, куда он приходит только чтобы отдохнуть, а не поболтать, как в Европе. Нередко в кафе заходят цыгане, чтобы поиграть на своих инструментах, а вечером всегда найдется человек, который будет развлекать общество, рассказывая сказки".[60] Запомнились они и Грибоедову: в его кратких путевых заметках есть запись от 5 июля 1825 г.: "Ночью в Бахчисарай. Музыка, кофейня, журчание фонтанов, мечети, тополи".[61]

Конечно, с тех пор Бахчисарай сильно переменился: в старой части города местную застройку в основном сменили дома провинциально-европейского характера, исчезли высокие каменные ограды, старые постройки, и тем не менее сама планировка города, его улицы, подчиняющиеся рельефу местности, сохраняют средневековый характер. Внимательный глаз различит в ряде мест города, особенно в предместьях Салачик, дома усадебного типа, с постройками вокруг небольшого внутреннего дворика, видимо, воспроизводящие традиционную местную застройку — буквально по старым фундаментам. Особое очарование таким домам придают разросшиеся кусты вьющихся роз, жасмина и неизменное украшение города — пирамидальные тополя.

Рядом со старым Бахчисараем вырос сегодня новый современный город, поглотивший и бывшие предместья с остатками древних построек, предшествовавшие возникновению столицы Крымского ханства, — Салачик (Староселье) и Эски-юрт (Азис).

Замечания о дворце

Сердце старого города и его наиболее древняя часть — ханский дворец. Адиль-Сахиб Гирей закончил его постройку примерно в середине XVI в. Дворец, занимающий сегодня площадь в 4 гектара (а в прошлом — еще бОльшую), включал в себя и сады, окружавшие основные постройки дворца. Отсюда и название Бахчисарай — «дворец-сад».

С главной улицы во дворец вел каменный мост, переброшенный через облицованную тесаным камнем речку. За мостом — широкие ворота, заново построенные при ремонте дворца в XIX в. Над ними — пестро расписанная, с цветными стеклами башня, также появившаяся после ремонта дворца на месте надвратного помещения. Левее ворот вдоль главного фасада на улицу выходили лавки. За воротами открывался обширный двор, где собиралось ханское войско, происходили встречи послов и т. д. Двор окружают дворцовые постройки: собственно в этом огромном комплексе разнообразных и разновременных сооружений затрудняешься выделить центральное здание дворца. Как тут не вспомнить, что само слово «дворец» образовано от «двор»: он-то и является организующим центром, а вокруг — всё необходимое для жизни восточного владыки: слева — мечеть, справа — парадные залы разного назначения, жилые покои, дворики с фонтанами и, наконец, остатки гарема. Мусульманская архитектура, давшая образцы монументальной строгости и красоты, продуманности и правильности форм в культовых постройках — мечетях, медресе, мавзолеях — при сооружении частных жилищ, казалось, предоставила полную свободу проявлениям причудливой восточной фантазии, народным вкусам и местным традициям. Дворец на востоке с древнейших времен имел дворовый тип композиции: парадные помещения и жилые покои группировались вокруг нескольких дворов — парадного и более камерных. И во дворцах, и в жилых домах, в соответствии с восточной традицией, основным компонентом, организующим постройки, был двор и сад с фонтаном. Мотив сада — одна из характернейших особенностей мусульманской архитектуры: растительные орнаменты, высеченные в камне, в росписи стен, в оформлении фонтанов — все стремится представить сад как самое прекрасное место на земле. Народное представление о рае рисовало его садом с многочисленными источниками. Некое условное подобие райского сада и должен был являть дворец повелителя. Легкая, «киосковая» архитектура дворцовых построек, отсутствие монументальности в ханской резиденции не случайны: даже стены, разгораживающие сад и интерьер, в какой-то мере условны: их задача — создать прохладу в знойный летний день, но при этом они «впускают» сад через двойной ряд окон, окружающих помещение с трех сторон, а внутри его журчит мраморный фонтан, поддерживая свежесть воздуха и иллюзию пребывания в саду. Ближайшим источником вдохновения, образцом для подражания служил крымским ханам и их строителям дворец султанов в Стамбуле — Топкапи, начатый постройкой вскоре после завоевания города Мехметом II в 1453 г. Строительство дворцовых зданий продолжалось и в последующие века. Этот дворец, ныне превращенный в музей, состоит из множества зданий и киосков, соединенных арками н группирующихся вокруг четырех основных дворов. К этому времени турки-османы к своим прежним малоазийским, сельджукским традициям прибавили ряд византийских строительных приемов, кроме того, вполне в духе времени освоили ряд элементов европейского ренессанса и барокко: мотивы этого нового османского искусства и легли в основу компоновки и декорировки построек бахчисарайского дворца. Ханы часто бывали в Стамбуле, их вассальное положение не было для них обременительным, и гордясь своим происхождением от Чингиза, которое они ценили никак не ниже султанского, стремились окружить себя такой же роскошью. Неудивительно, что из турецкой столицы вывозились также моды, вкусы и мастера. В старейших частях бахчисарайского дворца, который начали строить ненамного позднее стамбульского, заметны следы арабо-персидского и турецкого стилей; когда дворец пришлось восстанавливать после пожара 1736 г. во время похода Миниха, то, по свидетельству Ф. Вруна, "Портою были присланы из Константинополя строевой материал, архитекторы и красильщики".[62] Сходство дворцов, видимо, служило предметом гордости: Екатерине II и ее спутникам сообщили, как пишет де Сегюр, "что ханский дворец был построен по образцу Константинопольского, хотя и в меньших масштабах".[63]

Его восприятие европейцами

Справедливости ради следует сказать, что если идея дворца-сада и находила отклик в чувствах, как все восточное и экзотическое, то вместе с тем оставалась чужда разуму северного жителя-европейца, который ждал от дворца монументальности, парадности и, не в последнюю очередь, — защиты от капризов климата. Возможно поэтому де Сегюр (как и другие спутники Екатерины II) воздержался от подробного описания ханских покоев, но и в кратком рассказе он сумел передать любопытное своей непосредственностью впечатление от «дворца-сада»: "В комнатах единственной мебелью был широкий удобный диван, шедший вокруг стен. Середина комнаты была полностью занята большим квадратным бассейном, из белого мрамора, в центре которого из трубок били струи свежей чистой воды. Слабый свет освещал комнату, так как стекла окон были покрыты живописью: но и когда их открывали, солнце едва пробивалось сквозь ветви бесчисленных лавровых, жасминовых, гранатных и апельсиновых деревьев, которые, заменяя жалюзи, обволакивали окна своей листвой".[64]

Зрелище дворца немного разочаровывало европейского просвещенного путешественника XVIII и XIX вв., ибо не вполне отвечало сложившемуся у него традиционному представлению о дворце: не находя в нем монументальности, «регулярности», он подчас отказывал ему и в "художественном вкусе", высокомерно третируя тем самым глубоко народные, идущие из глубины местной традиции особенности подобных сооружений — нависающие крыши, деревянные аркады и балконы, ажурные деревянные решетки, цветные стекла, орнаменты и т. д. Может быть поэтому дворец так пострадал при ремонтах — не всякая «мелочь» считалась достойной сохранения. Сказанное больше относится к исполнителям, ибо и тогда не было недостатка в просвещенных людях, понимавших необходимость сохранения памятника во всем своеобразии его «вкуса». Потемкин с момента присоединения Крыма к России строивший планы путешествия императрицы в Крым, причем конечной целью его должна была стать "Русская Альгамбра", уже в 1783 г. отдает приказание ханский дворец "привести в то состояние, в котором он был прежде, и испорченное все исправить, с таковым наблюдением, чтобы сохранен был вкус, в котором все построено".[65] Ремонт производился в течение трех лет лицами не очень сведущими в особенностях восточной архитектуры: к тому же "императрице хотели угодить искажением восточного стиля и из прекрасных покоев сделали карикатуру, смешав азиатский стиль с европейским".[66] По поводу европеизации дворца сетовал и Пушкин: "Я обошел дворец с досадою… на полуевропейские переделки некоторых комнат".

Сохранившийся иллюстрированный материал, особенно планы н чертежи, составленные архитектором Вильямом Гести в 1798 г., свидетельствует, что после потемкинского ремонта дворец сохранял значительно больший объем, показывает расположение его ныне не существующих частей (Персидский дворец, от которого сохранилась Соколиная башня, Гаремный корпус, почти не сохранившийся, кухонное помещение и т. д.). Особенно большим искажениям подвергся дворец в ходе ремонта 1822–1824 гг., которым руководил архитектор Колодин, без стеснения вводивший приемы европейской архитектуры в восстановление изрядно обветшавших построек. Художественная роспись мастера Омера была закрашена, зато с внешней стороны стены дворца были расписаны цветочными гирляндами и букетами, мотивы которых были, видимо, позаимствованы с мраморной резьбы надгробий ханского кладбища. Искажения, произведенные в ходе ремонта, однако, вызвали протесты архитекторов и художников, в результате чего граф Воронцов в 1824 г. ремонтные работы приостановил и назначил следственную комиссию, отметившую, в частности, "что для сохранения оригинальности азиатской упущено было Колодиным снять вид живописи, которая в покоях находилась, почему оставалось только заменять ее по произволу живописца".[67] Колодин был от работ отстранен и вместо него назначен архитектор Эльсон, который в ходе шестилетних работ почти полностью переделал работу Колодина, восстановив, по отзывам современников, ее прежний "азиатский характер". Во время Крымской войны Бахчисарайский дворец почти на два года был превращен в военный госпиталь. После этого было произведено несколько ремонтов, цель которых, в общем, сводилась к тому, чтобы как-то поддержать необратимо ветшающий дворец.

Печальная история ремонтов ханского дворца, хотя и поддерживавших последний, но ценой умножения то европеизированных, то псевдовосточных деталей, — неизбежный результат непонимания и недооценки своеобразия народной «светской» (в противовес монументальности культовых сооружений) архитектуры восточного жилища, а то и пренебрежения ею. Свидетельство тому — любопытнейший отзыв Академии художеств по поводу реставрации дворца от 1897 г., приводимый Гернгроссом.

Наряду с признанием исторической ценности памятника говорится, что "художественное значение его весьма невысоко", что большинство его построек XVII–XVIII вв. "в позднетурецком вкусе", относится "к грубым и базарным константинопольским постройкам", каких "можно насчитать очень много на Балканском полуострове и в Малой Азии".[68] Справедливости ради следует сказать, что и те, кто ценил своеобразие дворца, затруднялись в определении его стиля. Французский посланник при дворе хана барон Тотт, бывший в Бахчисарае в 1769 г., пишет в своих мемуарах: "Дворец, выстроенный некогда целиком в китайском вкусе, но возобновленный на турецкий лад, еще хранит красоту своей первоначальной конструкции". Про "китайский стиль" говорит и Манштейн в записке 1736 г., понимая под ним свисание крыши на полтора и более метра относительно стены и наборную отделку ее снизу, а это, безусловно, деталь турецкой архитектуры. Вероятно, оба они повторяли некое распространенное среди туземных обитателей определение, восходящее к временам "великого шелкового пути", когда все китайское представлялось неким эталоном изящества и совершенства исполнения. Свидетельство тому — строки хвалебной оды Крым-Гирею на стенах Золотого кабинета: "Китайский художник одобрил бы отделку дворца". Возможно, это определение относится и к прежней орнаментике комнат, выдержанной в желтых и голубых — «китайских» тонах, фрагменты которой обнаружены в конце XIX в. Наконец, Паллас определил стиль дворца словами "азиатское барокко", подчеркнув присутствие европейских мотивов.

С течением времени отчетливее осозналось как историческое, так и художественное значение дворца, выступающие здесь в неразрывном единстве: этот новый уровень понимания выразил один из энтузиастов его реставрации Гернгросс: "Историческое значение Бахчисарайского дворца, как и всех памятников Татарской орды, не подлежит сомнению. Целая эпоха русской жизни, сотни лет страдания и бедствий, тяжелой зависимости, отчаянной борьбы и, наконец, побед и торжества смотрят с высоты минаретов и сквозь переливы цветных стекол окон… Наконец, в уцелевших орнаментах и во всем архитектурном рисунке хранятся следы своеобразного искусства. Ханский дворец в Бахчисарае вместе с мечетью, кладбищем, и другими постройками — единственные памятники татарского пластического искусства".[69]

Подлинно научный характер носила реставрация 60-х годов XX в. Перед реставраторами стояла задача проследить все этапы переделок, выявить и закрепить те старые элементы архитектуры и росписей, которые еще сохранились, не уничтожая при этом и более поздних декоративных мотивов. В итоге работ освобожден от красочных наслоений знаменитый резной портал Алевиза, воссоздан первоначальный вид ханской канцелярии, отреставрирован потолок зала Совета и Суда, выявлены росписи XVIII в. на стенах ханской потайной ложи. В Летней беседке расчищены и закреплены росписи мастера Омера, воссоздана первоначальная отделка дворцовой мечети, отреставрирован Фонтанный дворик; в ряде мест подверглась реставрации и наружная раскраска стен.

Прогулка по дворцу. Фонтаны

Наиболее древняя часть дворца — это Железная дверь и портал Алевиза, созданный выдающимся итальянским зодчим, будущим строителем Архангельского собора в Москве. Хан Менгли-Гирей задержал русское посольство вместе с Алевизом на год и отпустил мастера в 1504 г., после того как портал железных дверей был закончен. Есть предположение, что он украшал первоначально ханский дворец в Салачике и лишь позднее перенесен на свое нынешнее место. Пышный каменный резной портал с полукруглым фронтоном, типичный для итальянского ренессанса, обрамляет дубовую дверь, обитую полосами кованого железа. Она вела в "фонтанный дворик", который также восходит к первому строительному периоду дворца — XVI–XVII вв. Здесь два мраморных фонтана: "Золотой фонтан" — «Магзуб», построенный в 1733 г. в правление хана Каплан-Гирея, украшен резным растительным орнаментом в духе Ренессанса и двумя надписями: верхняя с именем хана и датой и нижняя — поэтическая — из Корана "И напоил их, райских юношей, Господь напитком чистым". Утраченная позолота надписей и орнамента восстановлена в ходе реставрационных работ 1963 г. Напротив него — прославленный Пушкиным знаменитый "Фонтан слез", «Сельсебиль», творение мастера Омера в память рано умершей жены Крым-Гирея. Созданный иранским художником в 1764 г. фонтан первоначально был установлен у стены мавзолея Диляры-Бикеч. Надпись на фонтане восхваляет строителя, который "тонкостью ума нашел воду и устроил прекрасный фонтан", и намекает на совершенство сооружения строкой придворного поэта: "Мы сами видели Дамаск и Багдад". Личность Диляры-Бикеч — "прекрасной девушки" — совершенно не выяснена и окутана поэтическими легендами. Ее считали христианкой — то ли грузинкой, то ли черкешенкой; существовала и версия, согласно которой Диляра — искаженное имя гречанки Диноры Хионис, жившей в Салониках, откуда она поехала морем в Каффу (Феодосию) к дяде: буря прибила судно к Очакову и здешний паша отвез девушку к Крым-Гирею. Хан долго добивался ее любви, но девушка оставалась горда и непреклонна: далее, согласно легенде, одна из жен хана — Зарема — из ревности утопила ее в бассейне, за что была отравлена. Одну из легенд Пушкин услышал в семействе генерала Раевского, вместе с которым путешествовал по Кавказу и Крыму в 1820 г. и в это же время побывал в Бахчисарае. Легенда о Марии Потоцкой, похищенной в Польше и жившей в гареме под именем Диляры-Бикеч, ее смерть от руки ослепленной ревностью Заремы, фонтан, установленный в память о ней, вдохновили Пушкина на поэму "Бахчисарайский фонтан" и стихотворение "Фонтану Бахчисарайского дворца". Едва ли будет преувеличением сказать, что творческое вображеиие поэта вдохнуло новую жизнь во дворец, представший не просто историческим памятником, но и обителью романтических образов и живых человеческих страстей. Фонтан же — «родник», "источник жизни" в традиционном понимании — превратился в его сердцевину под пером поэта, возвеличившего другого мастера, которому в мраморе фонтана удалось гениально выразить извечную тему любви и смерти.

Ислам запрещал художнику-мусульманину изображать человека и все живое, кроме растений, поощряя его тем самым к широкому употреблению языка символов. На мраморной плите, украшенной растительным орнаментом, в нише, расположены чаши. В верхней части ниши вырезан цветок лотоса из пяти лепестков, символизирующий человеческое лицо (в цифровой символике — пять обозначает человека). Из трубки, скрытой в центре цветка, капля за каплей падают «слезы», в верхнюю среднюю чашу. Из нее вода попадает в боковые чаши, а затем в следующую среднюю. Этот мотив — раздвоение потока и его последующее соединение — повторяется трижды. У подножия памятника на плите Омер изобразил похожую на улитку спираль, символизирующую продолжение жизни.

Вслед за Пушкиным образ Бахчисарайского дворца и его фонтана пленял воображение многих посетивших эти места поэтов и художников — Вяземского, Жуковского, Грибоедова, Мицкевича. Высланный в Крым из Одессы за участие в тайной патриотической организации польской молодежи, великий польский поэт выразил свои крымские впечатления в прекрасном цикле "Крымских сонетов". Из них Бахчисараю посвящено четыре: «Бахчисарай», "Бахчисарай ночью", "Гробница Потоцкой", "Дорога над пропастью в Чуфут-кале". В городе, пережившем свою славу, среди руин и надгробий лишь журчание фонтана предстает поэту лепетом самой жизни:

Не молкнет лишь фонтан в печальном запустенье, -

Фонтан гаремных жен, свидетель лучших лет,

Он тихо слезы льет, оплакивая тленье:

О слава! Власть! Любовь! О торжество побед!

Вам суждены века, а мне — одно мгновенье,

Но длятся дни мои, а вас — пропал и след.[70]

Из "Фонтанного дворика" — вход в парадные залы дворца. "Зал Совета и Суда" в каких-то частях восходит к раннему этапу существования дворца и одновременно несет следы дальнейших переделок и перестроек. Это двухсветный зал с двумя рядами окон. К концу XVI в. относятся цветные, очень красивые и нигде не повторяющиеся витражи верхнего ряда окон; к тому же времени относится и паркетированный центр потолка. Согласно раннему описанию зала, выполненному по распоряжению фельдмаршала Миниха его адъютантом Манштейном, стены его были облицованы разноцветными "фарфоровыми плитками" (вероятно, изразцами), полы всюду были мраморные, а посреди зала бил фонтан. В зале собирался Диван — совет старейшин, без согласия которых хан не мог решать никаких важных дел.

На втором этаже находился "Посольский зал", также двухсветный с деревянным расписным потолком и мраморным полом: название его условное, так как торжественные приемы происходили обычно в зале Дивана. Здесь создана имитация "ханской ложи" — возвышение в нише, наподобие сцены, по бокам которой дымились курильницы с благовониями, а посредине, на расшитых золотом подушках восседал хан. Огромный турецкий ковер, спускаясь но стене, устилал «сцену», а конец его загибался на пол, "что подметали лбом паши в былые годы", по выражению Мицкевича.

Из "Посольского зала" расписная дверь ведет в "Золотой кабинет" — один из лучших и наиболее законченных интерьеров дворца. Двадцать четыре окна с разноцветными стеклами с трех сторон заливают комнату золотистым светом. Тонкая резьба деревянного потолка в виде позолоченной изящной решетки на густом красном фоне, диваны, обитые малиновым бархатом с золотым узором (работы русских мастеров конца XVIII — нач. XIX в.), голубые тона стенной росписи работы Омера, воспроизведенной по сохранившимся на восточной стене фрагментам, делали этот кабинет похожим на драгоценную шкатулку. Над росписью на уровне глаз — лепные алебастровые вазы с фруктами; под карнизом помещение опоясывает вязь арабской надписи, представляющая панегирик хану Крым-Гирею, но в особенности восхваляющая его за строительство (точнее — завершение восстановления) дворца. За льстивыми преувеличениями и превосходными эпитетами можно различить и восторженное восприятие татарами ханских покоев, служивших предметом гордости и подражания при сооружении и украшении собственных жилищ знати.

"Смотря на живописную картину дворца, ты подумаешь, что это жилище гурий, что красавицы сообщили ему прелесть, что это нитка морского жемчуга, неслыханный алмаз!.. Окрест дворца свежие лилии, розы, гиацинты. Сад, разумно расположенный, говорит, как бы языком".[71]

На первом этаже под "Золотым кабинетом" расположена "Летняя беседка" или «Альгамбра» (названная так в честь прославленного мавританского дворца в Испании). Построена и расписана она тем же Омером: первоначально ее окружали с трех сторон лишь колонны с арками, внутри по стенам шли диваны вокруг четырехугольного бассейна с фонтаном. При ремонте в начале XIX в. аркаду застеклили изнутри цветными стеклами. Отсюда через одну из дверей можно попасть в очаровательный "Бассейный садик" — царство солнца, пышной вьющейся зелени, цветов и воды. Центром дворика является каскадный фонтан: к южной, увитой розами стене примыкает мраморная доска, представляющая собой вариант "Фонтана слез" с четырьмя центральными чашами вместо трех. Вода стекает по мраморному желобу, украшенному резными изображениями резвящихся рыбок, в небольшой бассейн, а затем во второй, более крупный. Восточному очарованию дворика отдали дань многие путешественники. "Посреди личных покоев хана виден очаровательный сад роз, — пишет Паллас, — окруженный стеною, фонтан ниспадет каскадами в мраморный бассейн".[72] О его первоначальном виде свидетельствует более подробное описание маркизом Кастельно; он упоминает галереи с балюстрадой, увитые виноградом и окаймляющие сад, клумбы с цветами и рыб, плавающих в водоеме. Если судить по описанию, данному в стихотворении "Фонтану Бахчисарайского дворца", возможно, именно его имел в виду Пушкин. Фонтан "Бассейного садика" как бы открывает серию вариантов и повторений этого замечательного произведения: в 30–40 гг. XIX в. именно его берет как образец для подражания английский архитектор В. Гунт, создавая свой вариант Фонтана слез для дворца М. С. Воронцова в Алупке. В 50-е годы в Петербурге, в Эрмитаже по его мотивам были созданы четыре одинаковых фонтана из красного мрамора с белыми мраморными раковинами-чашами.

В глубине внутреннего двора находился гарем с его многочисленными постройками (по дошедшим свидетельствам, там было 73 комнаты, основную часть которых уничтожили в 1818 г. за ветхостью). В четырех комнатах уцелевшего флигеля размещены те немногие вещи, которые воссоздают бытовую сторону дворца. Гарем в переводе с арабского — «запретное», "неприкосновенное": никто кроме хана, его малолетних сыновей и евнухов не имел права входить сюда. "У ханов никогда не было законных супруг, — пишет Гакстхаузен. — Они жили с черкесскими и грузинскими невольницами, которые не имели никакого влияния, и с которыми мало считались даже их дети".[73] Внешний облик здания создает ощущение отрезанной от мира "золотой клетки", в которой томились невольницы: ажурная деревянная резьба решеток веранды укрывает ее сверху донизу от любопытных взоров; окна — зарешеченные, с цветными стеклами — расположены так высоко, что из них видно только небо. Из сохранившихся от XVI в. деталей особенно интересны резной деревянный портал и витраж в комнате главного евнуха со стилизованным изображением кипарисов. Поблизости находится башня, где, по преданию, содержались ханские охотничьи соколы. Сюда разрешалось подниматься обитательницам гарема, чтобы посмотреть на окружающий мир, на пеструю, красочную жизнь двора, где происходили приемы послов, сборы войска и т. д. Восьмигранная деревянная башня имеет кубическое каменное основание и решетчатое завершение, на котором установлен деревянный шестигранник, под самой крышей переходящий в решетку, и шатровое завершение. Внутри широкая лестница огибает все шесть граней башни.

Ханская мечеть и кладбище

К числу наиболее ранних сооружений дворца относится Малая мечеть, включенная в дворцовый комплекс, поэтому говорить можно только об архитектуре ее интерьера. Это полутемное вытянутое с востока на запад помещение, основная часть которого перекрыта куполом, опирающимся на барабан-восьмигранник, с арками и парусами. В южной стене его устроена украшенная «сталактитами» ниша — михраб. Над входом, оформленным аркой с орнаментом, — надпись с именем Селямет-Гирея и датой ее восстановления вместе с дворцом в 40-е гг. XVIII в.

Сооружения правой стороны двора выглядят солиднее и строже: сразу при входе внимание приковывает наиболее величественное сооружение дворцового комплекса — Большая ханская мечеть или Хан-джами. Это массивное прямоугольное каменное здание, вытянутое с севера на юг, крытое четырехскатной черепичной крышей, с двумя стройными минаретами по бокам. Тонкие десятигранные башенки минаретов сложены из хорошо отесанных каменных плит, скрепленных свинцом. Они опоясаны резными каменными балкончиками с традиционной розеткой на каждой грани; островерхая крыша завершается мусульманским символом "трех миров", как бусины нанизанных на "мировую ось" с серпом луны сверху. Внутри минаретов проходит винтовая лестница, по которой поднимались муэдзины. Согласно надписи над главным входом в мечеть, она была построена Селямет-Гиреем в 1740 г. Однако, возможно, речь шла лишь о Перестройке ранее существовавшего здания: Мартин Броневский, посол польского короля Стефана Батория к хану Мухаммед-Гирею, описывая Бахчисарай в 1578 г., отмечает, что "построены каменная мечеть и гробницы ханов из развалин христианских". Возможно поэтому композиция мечети следует старой традиции здания типа базилики: внутри это трехнефный зал, снаружи — с запада и востока — к стенам примыкают галереи со стрельчатыми арками.

Нарядность зданию мечети придают высоко расположенные окна с решетками, в простенках между которыми — майоликовые зеленые вставки, где в декоративные узоры мастерски вписана вязь изречений из Корана. Любопытна надпись на той же западной стене мечети, сообщающая нам имя работавшего здесь мастера Омера и его должность — "главный придворный живописец". Снаружи к ней пристроена лестница с нарядными расписными деревянными арками, по которой хан поднимался в специальную «ложу», богато отделанную фаянсовыми плитками и росписью.

За мечетью следует одна из самых интересных частей дворца — ханское кладбище, где сразу привлекают внимание два монументальных мавзолея XVII в., выстроенные в классической форме дюрбе — восьмигранник, барабан, купол, но без того изящества пропорций и деталей, которые характерны для других дюрбе Бахчисарая. Между их массивными объемами особенно стройной и хрупкой кажется сложенная из тесаного камня ротонда над могилой Менгли-Гирея II, относящаяся к первой половине XVIII в. Но наибольший интерес представляют мраморные и каменные резные надгробия, разбросанные среди густо разросшейся зелени, где преобладают кипарисы — традиционное дерево мусульманского и вообще восточного кладбища. Здесь похоронены шестнадцать ханов, а также их родственники и приближенные, самое раннее погребение относится к 1592 г. Мужские надгробия украшены чалмой и воинскими атрибутами, женские — подобием клобука, все они пышно орнаментированы, напоминая в чем-то узоры фонтанных плит. Элементы арабского, персидского, турецкого стилей сплетаются с мотивами итальянского Ренессанса, а на могиле Крым-Гирея — даже с элементами рококо. Излюбленным мотивом являются розетка, плетенка, стилизованный кипарис. Почти на всех могилах высечены на турецком языке витиеватые эпитафии, своеобразные образцы татарской поэзии, с обязательным указанием имени поэта. Одни из них воспевают подвиги и мудрость ханов: "Война была ремеслом знаменитого Крым-Гирей хана; глаза голубого неба не видали ему равного"; в других говорится о тщете мира земного: "смерть есть чаша с вином, которую пьет все живое. Могила есть жилище, в которую сходит всякий человек" или "посещать могилу умершего — значит молиться за него" и т. д. Особенно поэтичны надписи на женских гробницах: "В цветнике мира я была роза, и, увы, завяла. О всевышний, помести меня в цветнике рая". Трогательная эпитафия на могиле девочки-подростка: "…Фераха-султана-ханым оставила свет счастия, поразила нас горестью. На двенадцатом году жизни она неожиданно испила слабость чаши смерти… Солнце это, взглянув на быт мира, равнодушно скрылось за облака. Хронограмма ее: ангел прилетел и улетел, рай стал жилищем Фераха-султаны".

В дальнем углу позади кладбища можно увидеть одно из самых ранних общественных сооружений города — баню Сары-Гюзель, сооруженную, как гласит надпись, в 1532 г. Баня в те времена была своего рода клубом, местом отдыха, встреч и бесед: эта традиция унаследована турецкими банями от византийских. Сары-Гюзель, мощное каменное квадратное в плане здание, перекрыто куполами с фигурными отверстиями. Оно состояло из мужского и женского отделений, к каждому из которых примыкали крытые дворики с фонтанами. Обогревалась баня сложной системой отопительных устройств под полом и в стенах; горячая и холодная вода поступала в моечные отделения по свинцовым трубам. Здание оказалось долговечным и служило своему прямому назначению до 1924 г.

Осмотр ханского дворца с его жизнерадостной и разностильной пестротой убеждает, что при всех отличиях и особенностях это — типичная резиденция восточного владыки, стихийно выросший ансамбль построек самого разнообразного назначения, жилище феодала, где сосредоточено все необходимое для официально-парадной, религиозной и частной жизни. Но парадная сторона, стремление подчеркнуть величие власти здесь отнюдь не доминировали; напротив, на всем лежит печать легкости, интимности. И если бы можно было выразить основную идею дворца, которой его создатели следовали, возможно, и неосознанно, то это скорее воплощение мечты о дреме в райском саду, о стирании граней между действительностью и волшебным миражем. Комнаты, похожие на драгоценные шкатулки или на садовые беседки с калейдоскопическим узором цветных стекол, с изображениями чаш, полных цветов и плодов, с мраморными фонтанами посредине, продолжали и усиливали впечатление от цветников, внутренних садиков и больших садов, окружавших дворец. Эту идею дворца-сада, при всем различии конкретного архитектурного воплощения, мы встречаем в самых разных концах мусульманского мира — от дворца Топкапи в Стамбуле до прославленной Альгамбры в Гранаде, где легкие ажурные павильоны группируются вокруг внутренних двориков с зеркалом воды или фонтаном в качестве центра — смыслового и организующего одновременно.

О культовой архитектуре

Контрастом «увеселительной» (по выражению панегирика во дворце) дворцовой застройке служат правильность, продуманность, строгость мечетей, медресе, дюрбе — словом сооружений, где господствующей идеей является выражение сути мироздания. Здесь царит строгая пропорциональность при соблюдении основных традиционных форм, выражающих вполне определенный, веками закрепленный за ними смысл. Мусульманское зодчество вообще замечательно тем, что умело использовать, синтезировать и усовершенствовать архитектурные достижения разных стран, времен и народов. Самым главным их собственным достижением, разработанным и доведенным до совершенства, стал купол. Многие народы, особенно в Азии, пытались создавать разного рода сводчатые постройки; однако основополагающее значение для формирования архитектуры арабов имело очень развитое по формам и конструкциям зодчество Ирана эпохи династии Сасанидов (III–VII вв.). Отсюда была воспринята композиция центричного сооружения, завершенного куполом. Купол своим основанием опирался на четыре стены основного квадратного объема и на небольшие арочки-тромпы, перекинутые в угловых частях последнего. Подобный тип композиции использовался прежде всего для возведения культовых построек — мечетей и мавзолеев-дюрбе. Более совершенная система купольного сооружения состояла в переходе от куба основания к восьмиграннику барабана, а от него к куполу; внутри же переход осуществлялся с помощью парусов. Секрет популярности этой композиционной схемы, в бесчисленных вариациях распространенной на всем мусульманском Востоке, отчасти объясняется через символику ее форм. По издавна укоренившейся традиции кубическая форма выражает мир земной, сферическая — небесный: поскольку круг несводим к квадрату (как известно, задача на "квадратуру круга" не имеет решения), структура мироздания должна включать третий, промежуточный элемент — восьмерик, приближающийся к кругу по форме. Этот элемент возникает уже в силу того, что купол не может непосредственно утвердиться на квадратном основании и требует "срезания углов" куба в форме парусов внутри, а снаружи оформляет их восьмигранником, зрительно облегчающим переход к куполу.

Дюрбе Азиса

В предместье Бахчисарая — Азисе, недалеко от вокзала, сохранились несколько дюрбе, будто специально собранные, чтобы дать возможность проследить вариации этой формы. Самый древний, полуразрушенный мавзолей Бей-Юде-султан, построенный на рубеже XIV–XV вв., представляет собой куб со скошенными углами, чтобы переход от четверика основания к восьмиграннику, поддерживающему купол, был виден и снаружи. К сожалению, этот весьма интересный памятник, по форме напоминающий некоторые египетские мавзолеи Каира, разрушается: наполовину обрушен купол, не сохранился примыкавший с южной стороны портик. Над дверью в дюрбе — надпись: "Эту гробницу приказал построить Мухаммед-Шах-бей, сын Мухаммед-бея, для своей матери Бей-Юде-султан, дочери Аджаган-бея". Иначе решен переход от четверика к восьмерику в дюрбе Ахмед-бея, относящемуся к XV- началу XVI в. Углы куба «срезаны» восьмигранником по горизонтали строго и лаконично, простые геометрические формы лишены украшений. Рядом уцелел мимбер — кафедра проповедника, остаток молельни дервишей XVI–XVII вв., представляющая собой восьмигранную башенку с каменным шатровым куполом, к которой ведет крутая лестница из массивных каменных плит. Два более поздних памятника XVI–XVII вв. построены в виде восьмигранников. Купол одного из них — дюрбе Мухаммед-бея — опирается непосредственно на восьмигранник. Изяществом пропорций отличается мавзолей хана Мухаммед-Гирея II. Внутри мавзолея — восемь стрельчатых арок, соответствующих его восьми граням, так что купол покоится на шестнадцатигранном основании; снаружи эти 16 граней подчеркнуты таким расположением восьмигранного барабана на восьмерике основания, чтобы получалось 16 углов. Стыки граней мавзолея оформлены декоративными выступающими колонками, окна (ныне заложенные) расположены в два яруса и кое-где сохранили мраморные наличники. По сообщению Палласа, уже в его время "дух разрушения причинил немало ущерба этим довольно примечательным сооружениям. Окна и двери многих из них были украшены белым мрамором с зелеными прожилками, от которых видны лишь остатки, остальное расхищено на камины. Между ними видны и гробницы, многие из мрамора с растительным орнаментом".[74]

Медресе и дюрбе Салачика

На другом конце города, в Староселье (бывшее предместье Салачик) там, где когда-то стоял первый ханский дворец Ашлама-Сарай, сохранились два интересных памятника раннего Бахчисарая. Это здание Зинджерлы-медресе и мавзолей, построенный над могилой основателя династии крымских ханов Хаджи-Гирея в 1501 г. его сыном Менгли-Гиреем; здесь же в 1515 г. похоронен и он сам. Гробница похожа на выстроенную ранее в 1437 г. в Чуфут-кале гробницу Джанике-ханым: в плане она представляет восьмигранник, украшенный на стыках граней резными колонками, с порталом, богато декорированным в духе сельджукской архитектуры: пилоны портала поддерживают сталактитовый полукупол, ниши в боковых стенах также имеют сталактитовое полукупольное завершение.

Неподалеку от дворца в 1500 г. строится монументальное здание Зинджерлы-медресе, которое должно было придать новой столице престиж учености в противовес покинутому ханами Солхату.

Время по-своему подвело итог былого соперничества: сегодня, когда обширное медресе Солхата лежит в развалинах, медресе в Салачике обретает особое значение как единственное в Крыму уцелевшее сооружение такого рода. Название средневекового духовного училища происходит от слова «зинджер» — цепь: подвешенная над входом, она напоминала о необходимости склонить голову каждому, входящему в обитель науки. Наружная стена здания — глухая, всего лишь с несколькими окнами. Внутри — прямоугольный двор с некогда журчащим посреди фонтаном, окруженный галереей, расчлененной стрельчатыми арками на 10 частей, каждая из которых перекрыта небольшим куполом. Галерею, в свою очередь, с внешней стороны окружают маленькие комнаты-кельи для учеников. Планировка Зинджерлы-медресе, несмотря на его малые размеры, интересна, выдержана в строго классических традициях возведения подобных сооружений, и, при отсутствии украшений, покоряет строгой красотой арочных конструкций, сводчатых перекрытий. Находясь внутри, по-новому ощущаешь значение окруженного галереей замкнутого дворика, отрезающего от мира и одновременно заставляющего воспринимать его иначе — на уровне вершин окружающих гор и голубой крыши небосвода.

Эски-Дюрбе

По пути из Салачика в город, неподалеку от ханского дворца стоит особняком замечательная, не имеющая аналогий, безымянная "старая гробница" — Эски-Дюрбе. Задание, почти лишенное декора, украшенное только скромными изящными розетками, выделяется стройностью пропорций и мастерством кладки тщательно отесанных каменных блоков. По форме это — центрическое портально-купольное сооружение с классическим набором элементов — куб, восьмигранный барабан, купол, килевидный в разрезе, под стать стрельчатым аркам боковых плоскостей. С восточной стороны к кубу примыкает портал, пилоны которого опираются на высокую стрельчатую арку. Самым оригинальным элементом сооружения является квадратный дворик у южной стены, где когда-то имелся фонтан. Внутрь дворика можно попасть только из мавзолея: закрытая с трех сторон стена прорезана лишь стрельчатыми арками на уровне человеческого роста. Возможно, дворик был предназначен для тех, кто приходил поклониться могилам близких, поразмыслить о суете и тщетности мира: он настраивал их на более возвышенный лад, отрезая от заземленных мирских забот и предлагая взамен прекрасную картину окружающей природы в обрамлении стрельчатых арок.

Мавзолей Диляры-Бикеч

От одиноко стоящего, чем-то немного загадочного в своем совершенстве самого раннего сооружения Бахчисарая, рукой подать до самого позднего — мавзолея Диляры-Бикеч, которое столь же одиноко высится в дальнем углу дворцового парка, как элегическое завершение бахчисарайского средневекового зодчества. Три столетия разделяют эти два ни на что не похожие во всем Бахчисарае памятника. И все же — не фонтан ли Эски-Дюрбе освятил авторитетом веков замысел (хана ли? художника ли?) соорудить "Фонтан слез" у стены мавзолея Диляры-Бикеч? Воздвигнутый в XVIII в. массивный восьмигранный мавзолей с куполом на восьмигранном барабане покрыт нарядным декором: каждая грань расчленена двойным рядом изящных арочек. Одна из них, возможно, служила обрамлением мраморной плиты "Фонтана слез", перенесенного к приезду Екатерины на свое нынешнее место в "Фонтанном дворике".