Тайны храмовой горы. Иерусалимские воспоминания

Воспоминание первое

Солнце, словно долька свежего апельсина, показалось за камнями древнего города. Ночь, осторожно пятясь во времени, уходила в небытие. Утро в пустыне начиналось стремительно, и уже через двадцать минут после рассвета становилось жарко.

Сначала серые пески густо насыщались коричневым оттенком, затем становились красноватыми, уже через мгновенье солнце до предела наполняло их своей яркостью и желтизной.

Рассвет в древнем городе был похожим на тот, что в пустыне, – только камни были темнее, и время здесь могло легче противостоять вечности. Почему именно эта древняя земля принесла благословение всему миру? Здесь, в этих местах, зародились великие религиозные учения. Сам Господь родился здесь. Быть может, все потому, что здесь обетованные благодатные земли соседствовали с великими безводными пустынями. А чтобы обрести великую полноту, нужно сотворить в своем сердце пустыню. Внешнее перетекало во внутреннее и давало великий плод созерцания…

Но даже посреди большого города можно освободить свою душу от груза ненужных мирских впечатлений, и камни будут лишь отражаться от зеркальной поверхности чистой души.

Старец Матта почти не отреагировал на приход в мир очередного рассвета. Лучи нагревали его черную кожу, заставляя сердце биться чаще. Морщинистое лицо старца, одеревеневшее от знойных ветров и холодных ночей, не выражало никаких эмоций. Покой и безмятежность уже давно поселились в его сердце и жили там на правах хозяев.

Его ряса была ветхой, как листва старой пальмы, глаза светились мудростью, и случайному прохожему трудно было заметить, что он уже почти ослеп. Его узловатые заскорузлые пальцы всегда перебирали четки: год за годом, день за днем, минута за минутой. От этих постоянных движений большой и указательный палец правой руки были все в мозолях. Даже ночью четки оставались с ним, старец наматывал их на запястье. Словно меч у одра рыцаря, они всегда были рядом. Старые четки из верблюжьей шерсти, подаренные ему одним бедуином, благодарным за выздоровление своей дочери, которое он связывал с молитвами старца.

Сандалии старца и большой деревянный посох придавали ему внушительный вид. Он сидел в плетеном кресле, которое стояло на мощеной площадке рядом с вратами храма древнего коптского монастыря, что затерялся в древних строениях близ Гроба Господня. Сто квадратных метров исторического христианского Египта в духовной столице мира.

Сегодня город был на удивление спокоен. Но так было далеко не всегда. Иерусалим видел тысячу и одну войну. Сотни крупных и тысячи мелких сражений раздирали плоть этого священного города. Его камни кропила вода продолжительных восточных ливней и Кровь сотен народов. В сердце Иерусалима собралась вся человеческая боль. Множество раз утро приносило местным жителям кровь вместо вина и тьму вместо света.

Пальмы и камни, мечи и пески отражались и дробились в глазах умирающих.

Вечный Рим всегда был против тленного мира. Он нес священный порядок среди безумного хаоса. Баллисты и легионы хранили мир путем вечной войны. Но война против несогласных почти всегда превращалась в бойню, потому что любовь на земле соседствует с ненавистью, а правда гонима, как истинная дочь света.

Четыре девятидюймовых гвоздя – вот приношение Рима Богочеловеку. Так Империя хранила порядок. Дерево, к которому Его пригвоздили, взрастил усыновленный Им народ. Так совершилось великое предательство.

Старец много размышлял подобным образом. Он родился в Египте девяносто четыре года назад. Мать говорила, что при рождении он даже не заплакал. Дед возблагодарил Христа за то, что Он подарил ему столь мужественного внука.

Презренный копт свято хранил веру своих отцов. Однажды мусульманские мальчишки жестоко избили его, пытаясь заставить отречься от своей веры и похулить Христа. Но он предпочел смерть отречению. Дети забивали его железными прутьями с первобытной невинной жестокостью, на которую способны только дети, пока случайно проходивший полицейский не предотвратил убийство. Нельзя сказать, что для мальчика решение принять мученичество было осознанным. Ведь ему было всего семь лет, но уже тогда будущий монах почувствовал, что, если он похулит Христа, его жизнь превратится в бесцельное существование. Потому что без Бога жить было нельзя. Детское сознание, не омраченное неверием этого мира, действительно воспринимало отречение от Христа худшим, что могло произойти с человеком. Иудин грех смывается только глубоким осознанием своего предательства и болью от того, что однажды ты потерял свое сердце. Но мальчик не хотел терять сердце.

Даже полицейский, который был ревностным мусульманином, не мог не восхищаться этим мужественным поступком мальчика. Он почти любовно взял его на руки и донес до дома.

Мальчик долго страдал от увечий и лежал на кушетке, пока не зажили его раны. О его подвиге узнали не только близлежащие селения, но и вся огромная Александрия. В этом древнем городе начались волнения, копты вышли на улицы с протестами против притеснений религиозного и национального меньшинства. Духовные лидеры обеих общин выступили против эскалации конфликта. Виновные дети-мусульмане были найдены и, с учетом их возраста, наказаны. Британские власти убеждали всех хранить спокойствие, опасаясь кровопролития, ведь напряжение между двумя общинами было весьма сильным и маленькая искра могла разжечь пожар настоящей религиозной войны.

Местный епископ пришел в дом его родителей и ласково гладил маленького исповедника по голове.

Затем община определила его в Лавру Макария Великого. Так с семи лет он воспитывался при монастыре. Он сам, как и его семья, считали это счастьем. Монастырский уклад воплощал в себе идеал христианской жизни. Теперь родители могли по праву им гордиться. В великом Египте было двенадцать мужских монастырей и шесть женских – шестьсот монахов и триста монахинь. Тысяча на семимиллионное коптское население…

…Египет! В коптской церкви очень любят слова писания: «Из Египта призвал я сына моего». Господь также взывал устами пророка Исайи:

– Народ мой, египтяне.

Не успевает создаться богоизбранный народ, только-только призван Авраам, он уже посещает Египет. Там происходит первое искушение Авраама, когда он выдает свою жену Сару за свою сестру Проходит жизнь двух поколений, и вновь Иосифа продают в Египет. Иосиф проходит через страшные испытания, возмужает, становится важным сановником, и вся его семья переселяется жить в Египет. Несколько веков еврейский народ живет в Египте. Наконец в Египте рождается великий Моисей, который освобождает свой народ из рабства. По законам моисеевым ни один народ не может войти в сообщество Израиля, кроме египтян:

– Потому что вы были сами рабами и пришельцами в стране египетской.

Израиль как бы находится зажатым между двумя титанами: Ассирией и Египтом. Но почти во все времена он отдает предпочтение Египту, а не агрессивным империям Междуречья.

Египет… Во время творения пасхального сейдера евреями первая капля вина отливается из сосуда в память египтян, погибших в Красном море, когда Моисей разделил воды морские. Хоть египтяне тогда преследовали Израиль, они все же на протяжении веков давали им приют. Политические связи египтян и израильтян сохраняются во время эпохи Царей. Из Египта Цари берут себе принцесс в жены, и наоборот. После падения Иерусалима, повинуясь исторической памяти, часть евреев бежит обратно в Египет.

Когда на землю пришел Христос, единственной страной, которую он посетил, был опять же Египет. До сих пор все коптские дети знают места памяти этого путешествия Матери Божьей с Иосифом Обручником и маленьким Христом… Считается, что первой страной, принявшей христианство, была Армения. Но мало кто знает, что египтяне, а не жившие в Египте греки, по сообщению историка Евсевия Кесарийского, были полностью христианизированы уже во II веке… Это была святая земля – Египет. Отец Матта гордился, что он копт. Что он христианин и живет в монастыре.

В Лавре монахи хранили древний пустыннический уклад, молчание и бедность были их спутниками, убогость кельи и послушание взращивали дух. Первоначальный устав монастыря был написан по подобию устава таннесиотской обители Пахомия Великого. Конечно, время внесло в устав свои изменения, касающиеся буквы, но его дух оставался прежним. Только теперь, в наше время, посещение богослужений стало делом добровольным. Но почти все монахи старались не пропускать ни одной службы. Духовник Лавры советовал каждому насельнику вести аскетический дневник, чтобы приучить монахов к духовной самостоятельности. Каждый монах был ответственен за свои помыслы и приучался к трезвению и хранению ума. Старец прочитывал духовные дневники своих чад и сам делал заметки на полях. Тех, кто привязывался к духовнику слишком сильно, старец исцелял, отсылая от себя на месяц, а то и на полгода. Он учил, что подвижник должен приходить к Богу, а не к наставнику.

Хотя основатель мирового общежительного монашества авва Пахомий Великий был коптом, на протяжении веков сами коптские монастыри не знали общежития – у каждого инока была своя хижина-келья. Египетская пустыня больше хранила заветы святых Антония и Макария, чем Пахомия. В монастырь принимались люди всех возрастов, даже малолетние. Желающий стать монахом выдерживал трехлетнее испытание. Главным направлением духовной жизни иноков был молитвенный подвиг. Элементы быта сводились к минимуму. Здесь, в египетской пустыне, дьявол терпел свои самые сокрушительные поражения. Змеи и демоны остерегались этих мест. Они стояли поодаль и лишь свирепо шипели на твердыню Лавры.

Как раз в то время, когда мальчик попал в Лавру, общежительное монашество в Египте переживало новый рассвет. Здесь собрались настоящие воины Царя Небесного. Маленький подвижник, в основании духовного пути которого легло исповедничество, делал большие успехи на поприще борьбы с помыслами.

Уже в девять лет он был пострижен в монахи с именем Матта. Его духовным другом был сам Шенуда будущий коптский патриарх, который впоследствии, до высокого назначения, провел в затворе около девяти лет и прошел науку истинного подвижничества. Давным-давно они вместе работали на полях и часто беседовали на духовные темы. Однажды во время послушания Шенуда спросил своего друга:

– Отец Матта, нам с тобой, возможно, придется стоять у кормила нашей Церкви. Египетская пустыня, некогда взрастившая Христа и великих подвижников веры, вверяет нам истину, чтобы мы передали ее следующим поколениям. Что, по твоему мнению, мы должны хранить прежде всего – веру или любовь?

Отцу Матте было тогда всего двенадцать лет, он был на семь лет младше своего друга и не знал тонкостей богословия, как и других многих вещей. Но острый природный ум наравне с чистотой сердца позволяли ему делать интересные наблюдения и правильные выводы. – Шенуди, но разве Бог может поставить нас перед таким выбором? Ведь добродетели происходят из одного источника. Мы можем разделять страсти, но не добродетели. Разве нет?

Друг немного подумал.

– Нет, Матта. Никто не знает, перед чем каждого из нас поставит Господь. Разве ты выбрал место твоего рождения, родителей, страну, село? Выбирал ли ты, Матта, религию, нашу истину, или истина сама нашла тебя? Сам ли ты, по своей воле, поселился в пустыне, или некое высшее предназначение привело тебя сюда? Нашли ли твои родители друг друга, или у них не было выбора, потому что прежде их небесные дороги пересеклись? Мы ищем путь, или путь ищет нас?

Матта, почти не думая, отвечал другу.

– Отец нашел мою мать в древнем поселении Аф Акив. Ей было всего четырнадцать, когда она вышла замуж. Отец видел ее лишь раз, прежде чем пришел к ее родителям со слезной просьбой отдать ему девушку в жены. В этот его первый приход его даже не пустили на порог.

Моя мать – дочь священника из древнего рода, восходящего к временам фараонов, а отец – простой полуграмотный земледелец, который трудился в пойме Нила, как и наши предки много тысяч лет назад. Родителям из-за разницы уклада своих семей и некоторых предубеждений было трудно соединиться, но Господь Своей премудрой рукой разрушил все преграды. Любовь разрушила все. Поэтому если нам придется выбирать, как ты говоришь, то стоит предпочесть именно любовь. Ведь Бог – есть любовь.

День, в который мои родители впервые встретились, уже был полон мной. Не они родили меня, а, наоборот, я породил и отца и мать. Будущее становится настоящим, Шенуди. Будущее это то, что нельзя уничтожить. Настанет время, когда Христос станет всем и во всем. Но как ты можешь отделять веру от любви? Вера без любви – лишь одичалый фанатизм, а любовь без веры умирает, потому что не знает своего предназначения. Как бескрылая птица, достается она легкой пищей врагу.

Шенуда парировал.

– Наш народ, Матта, как песок пустыни, рассеется по ветру, если мы не будем бережно хранить нашу веру. Мы должны постоянно поддерживать ее, как огонь в очаге, употребляя большие усилия. Пламя веры плавит этот песок народа коптов и превращает его в прочные камни, из которых Господь строит храм Самому Себе. В этом пламени есть и жар священной ненависти. Наш народ – храм Божий только благодаря нашей вере. Поэтому задумайся еще раз над моим вопросом: что мы должны хранить прежде всего – веру или любовь? Ведь любовь заставляет нас быть благодушными даже к врагам. Вера же часто побуждает нас ненавидеть. Думая о мусульманах, захвативших наш некогда благочестивый край, я вижу в них лишь лики тьмы, и в душу проникает священный трепет – праведный гнев и горячая ненависть. Я очень люблю свой народ, традиции, веру. И в этом я хочу сделать свою любовь совершенной. Что же касается остального мира, противостоящего истине, то любить его я нахожу неразумным. Тем более если это касается врагов нашей Церкви, еретиков и вероотступников. Помнишь, как один старец кротко переносил все оскорбления, но распалился гневом, когда его обвинили в ереси. Да и ты сам пострадал от арабских детей, которые чуть не убили тебя только за то, что ты христианин. Можно долго говорить о любви к врагам, но, будем честными, возможно ли это?

Отец Матта улыбнулся, потому что знал, что на это ответить.

– Отче, если ты не против, я расскажу тебе одну историю. Вот только не знаю, успеем ли мы обработать за сегодня это поле?

Шенуда улыбнулся в ответ и взял в руки мотыгу:

– Мы можем работать и говорить одновременно.

– Хорошо. Только смотри не попади себе мотыгой по ноге. Эту историю рассказал мне отец, чтобы предотвратить в моем сердце возникновение ненависти к гонителям. Однажды, еще до встречи с мамой, он по делам приехал в Александрию. Отец остановился у дяди, который держал небольшой сувенирный магазин. Вечером они пошли в храм послушать службу. Сев на скамеечку, отец стал горячо молиться. Его молитва в этот вечер была необычайно жаркой. Любовь посетила его сердце и зажглась в нем ярким огнем, как полуденное солнце, как подарок Христа. И он стал молиться за весь мир. Через какое-то время он понял, что любит даже мусульман. По своей духовной необразованности отец отверг это чувство, тогда оно показалось ему кощунственным. Слуги пророка жестоко притесняют наш народ вот уже более тысячи лет, а он вдруг ощутил к ним любовь, которую не мог погасить ничем. Никакие воспоминания о зверствах арабов не угашали ее. Чувствуя подобным образом, отец думал, что предает свой народ. После службы отец сразу же отправился на древнее кладбище просить прощения у почивших предков за свою неразумную любовь.

По пути его встретил пьяный солдат. Отец в это время шел по маленькой портовой улочке, которых так много в Александрии и в которых так легко потеряться навсегда. Солдат был британцем. Алкоголь превратил его в дикое кровожадное животное: иностранец вытащил большой армейский нож, жестами и окриками показывая, что мой отец должен отдать ему все деньги, хотя на тот момент их у него не было. Солдат приставил нож к его горлу, и отец, как он сам мне рассказывал, вдруг почувствовал к нему огромную ненависть. Потное лицо европейца отображало все человеческие страсти, оно было живой иллюстрацией зла и иконой врага рода человеческого.

Ненависть придала отцу сил. Ловким движеньем руки он выбил острый нож из рук британца и пнул его в живот. Солдат упал и, бормоча проклятия, схватил его за ноги. Тогда отец, распалившись все большей ненавистью, избил его до полусмерти и бежал, оставив солдата истекать кровью на камнях маленькой портовой улочки.

На следующий день он пошел в храм на исповедь и рассказал все священнику: «Авва, я каюсь в любви к врагам и в ненависти к врагам».

Выслушав всю его историю от начала до конца, священник безмерно удивился и ответил отцу: «Бог да простит твои прегрешенья. Скажу тебе, что не просто так ты попал ко мне на исповедь. Во всем этом есть воля Божья. Но знай: ты неправо каешься в любви к врагам нашего народа и святой Церкви, а я вот право каюсь перед тобой и Христом в равнодушии к своим врагам. Только представь себе, как неизмеримо мудр Господь: вчера я шел по той самой портовой улочке и заметил избитого тобою солдата. Он звал на помощь по-английски и по-арабски. Я лишь брезгливо поднял полы своей рясы и прошел мимо, не оказав ему никакой помощи. Я не испытывал к солдату ненависти, как, впрочем, и любви. В душе я считал, что этот пьяный британец заслуживает того, что с ним произошло. Но теперь, услышав твою исповедь, я ощутил здесь, в самом средоточии сердца, сильное раскаяние. Мой грех, вне всякого сомнения, сильнее, чем ТВОЙ: ты ведь лишь защищался, тогда как мне Христос дал возможность совершить дело любви. Эта невысказанная мной любовь никак бы не ослабила наш народ, но показала бы всем превосходство истины».

Ненависть, – так сказал мне тогда отец, который вынес урок из этого происшествия, – дана нам Богом для нашей же защиты. Но ее нельзя лелеять и культивировать. Когда приходит время, она сама возгорается в сердце и спасает жизни нам и нашим близким. В этом нет никакого противоречия с любовью. Любовь же – самое сильное и благородное чувство, поэтому она селится в таких же сильных благородных сердцах.

Дитя любит отца еще и потому, что полностью зависимо от него. Это любовь слабых. Мы не можем так любить врагов, потому что с угасанием в них силы гаснет и наша любовь, отдавая место ненависти. Мы должны любить своих врагов любовью сильных. Так Царь Давид любил Авессалома, хотя тот и ополчался всей крепостью против него. Он любил его и как повелитель, и как изгнанник. Давид был сильным не потому, что у него было царство, а потому, что с ним был Бог.

То, что светильник истины зажжен у нас, дает нам право чувствовать себя сильными. Ибо даже если весь мир ополчится на наш народ, мы все равно окажемся сильнее, потому что с нами Бог. Мы не можем не любить врагов, потому что с нами Бог. И если мы поступаем слабо, это отгоняет благодать. Любовь – право сильного человека. Но эта любовь – не простое мимолетное чувство, которое возникает стихийно, как и погибает, но глубокое расположение души и направление воли. Оно в постоянстве разума, а не в горячности чувства.

Тогда Шенуда, услышав эти слова, глубоко задумался и закрыл глаза.

– Это правильно: любовь – право сильного. Но ведь сильным надо стать, прежде чем учиться любить врагов. Я, отец Матта, чувствую в себе призвание борьбы. Может быть, Бог сделает меня церковным политиком. Что бы ты посоветовал мне, мой друг? Как нам вести себя с другими Церквями, греками, сербами и русскими? Дружить ли с ними или играть на противоречиях, ради собственной выгоды?

Матта отвечал.

– Политики должны играть на противоречиях для обеспечения выгоды той силы, которую они представляют. В этом и заключается все их предназначение. Но ведь святая Церковь – не просто земная организация. Мне кажется, что вся наша беда и боль в том, что однажды дьявол нас разделил и теперь церковные политики не могут договориться, потому что в делах истины не подходит дипломатия.

– Подожди Матта, а как же Василий Великий, Кирилл Александрийский и многие другие святые иерархи? Их можно было бы назвать выдающимися политиками своего века.

– Я не такой ученый, как ты, Шенуди, но могу сказать одно: если бы я имел власть, я поступил бы по другому, предложил бы другой выход, чем дипломатия.

– И как же ты бы поступил?

– Я бы предложил всем церковным политикам православных христиан собрать святых людей своих стран, и пусть они сами поговорят между собой. В их сердцах святость и любовь, а не политические интересы. Было бы интересно узнать, что они бы решили вместе.

Шенуда с любопытством посмотрел на друга.

– Да, конечно, интересно. Но ты же знаешь, Матта, что невозможно собрать святых людей разных православных народов. Даже если и допустить такую возможность, уверен ли ты, что они договорятся? Ведь их решение может быть непредсказуемым и противоречить здравому смыслу, оно может, наконец, быть очень вредным. Для таких целей, мой друг, в Церкви и существуют образованные и дипломатичные епископы.

– Наверное, это так, Шенуди. Но если мы все хотим объединения, желая при этом сохранить истину, но не видим никакого выхода, разве это не повод, чтобы обратиться напрямую к Богу? Почему бы не установить особый молебный чин, в котором было бы наше желание объединения и просьба к Богу? Пусть Он Сам нас объединит. Ведь человеческими методами невозможно достигнуть этой цели. А что есть дипломатия, как не человеческий метод? Разве вера не предписывает нам молиться Богу во всех сложных случаях?

Уголки губ друга неожиданно искривились.

– Ты, Матта, как я погляжу, экуменист.

– А что это такое?

– Мы уже и так молимся за соединение всех, – сухо ответил друг. – Этого довольно. – Шенуди нахмурился, замолчал и стал усиленно работать тяпкой.

Поле было большим. Отец Матта хорошо помнил тот день. После этого случая они постепенно перестали разговаривать, каждый из них шел к Богу особенным путем. Шенуда стал Папой Александрийским, наместником престола святого апостола Марка…

…Солнце уже полностью показалось над зданиями Иерусалима. Старец Матта видел, что утро началось, но все остальные детали скрывала его слепота.

Вдруг и этот свет померк, старец почувствовал тяжелое дыхание. К нему подошел человек и спросил благословения по-гречески.