Тайны войны

XVIII. Как Гитлер принял решение умереть в Берлине

В течение осени 1944 года, — рассказал Кайтель, — здоровье Гитлера пошатнулось.

Он находился в это время в Растенбурге, в Восточной Пруссии. Он отчаянно цеплялся за эту область. Русские наступали. Теряя из виду общий ход войны, фюрер яростно защищал исторические земли Тевтонского ордена.

«Если я уеду отсюда, — сказал он, — Восточная Пруссия будет потеряна». Голос его стал глухим. Он беспрерывно отхаркивал. Его мучили боли желудка и глисты. Его окружение, после 20 июля непрестанно опасавшееся нового покушения, подозревало, что он отравлен.

«Случалось, — говорит Кайтель, — что он по два-три дня оставался в постели. Он вставал, однако, чтобы принять дневной рапорт и не позволял входить в свою комнату, пока он не был вполне одет. «Смотрите только, — говорил он мне, — чтобы посетители не оставались у меня больше получаса; это слишком утомляет мой голос».

Кайтель советовал ему вернуться в Берлин. Сперва он отказывался, повторяя, что его отъезд вызовет падение Восточной Пруссии. Затем он заявил:

«Мне нужно вернуть свой голос: я должен говорить к немецкому народу». В начале декабря он вернулся в свою Новую Канцелярию, стоявшую среди руин, в которые обратилась столица Германии.

В его убежище ему была сделана операция горла. В течение восьми дней он писал свои приказания на листке бумаги. Он подготовлял тогда наступление в Арденнах, последнюю вспышку былого духа германской армии, последний бросок затравленного зверя. Для этой операции Гитлер вызвал из отставки маршала Рундштедта, уже дважды впадавшего, в немилость. Перед отправлением на фронт маршал явился к фюреру. Надежда на повторение триумфа 1940 года вернула молодость старому солдату. «Какой человек! — сказал Гитлер Кайтелю, — это именно то, что мне сейчас нужно».

В день Рождества Гитлер говорил по радио. Его речь, полная темных и страшных угроз, подействовала на полураздавленную Германию, как освежающая буря. «Мы теряли веру, — говорили многие немцы, — Рождественская речь вернула нам ее на некоторое время». Гитлер обещал новое страшное оружие и ожидание этого оружия поддерживало агонию Германии.

«Целью наступления в Арденнах, — сказал Иодль, — был Антверпен. В течение нескольких дней танки Рундштедта продвигались в Бельгию под прикрытием новых реактивных (беспропеллерных) самолетов. Паника охватила страны, только что освобожденные англо-американцами. Им казалось, что Германия возродилась, но в действительности это была умирающая Германия. Наступление, веденное слабыми силами и на узком фронте, выдохлось.

«Рундштедт, — сказал Гитлер Кайтелю, — слишком стар. У него уже нет необходимой энергии, чтобы поспеть из одной части фронта в другую». До последнего момента человек, погубивший германскую армию, взваливал все неудачи на своих генералов.

Тем не менее, он обошелся с Рундштедтом прилично. Он его освободил от командования с выражением благодарности. Он призвал его к себе, дал ему орден Железного Креста с мечами и дубовыми ветвями и сказал: «Отдыхайте пока; вы мне еще будете нужны».

С этого момента Германия была лишь терзаемой добычей. Мертвое кольцо вокруг нее сомкнулось. С воздуха ее бомбили день и ночь. С запада союзники перешли Рейн — этот исторический барьер Германии. С востока русские форсировали Одер. Развалины городов пылали. Заводы останавливались; поезда перестали ходить. Угрюмое население с тоской слушало немолчный рокот неприятельских моторов, доносившийся с неба. В фольксштурм (народное ополчение) забирали стариков, детей и даже инвалидов, являвшихся на учение на костылях. Все понимали, что надежды больше нет никакой и все ждали конца, поражения, как избавления. Тем не менее дикая и упрямая воля фюрера еще поднимала на борьбу этот народ, привыкший к беспрекословному повиновению. Придя к власти, он сказал: «Я никогда не капитулирую». Теперь, чтобы сдержать свое слово, он заставил народ истекать кровью.

Он не хотел даже отказаться от остатков своих завоеваний. «Мы держали еще Балканы, Италию, Венгрию и Норвегию. Вместе с западным фронтом, — говорит Кайтель, — это поглощало три четверти наших сил».

И в то же время Германия была захвачена врагами почти вплоть до Берлина.

В середине апреля Кайтель и Иодль заявили Гитлеру, что невозможно помешать соединению американцев с русскими. Они добавили, что дни Берлина сочтены. Гитлер ответил, что война будет продолжаться.

В своей послушности, доходящей до преступления, ОКВ разработало новую организацию обороны. Остатки Великого Райха, незанятые еще неприятелем, — побережье Балтийского моря, часть Восточной Пруссии, Норвегия, Ганновер, район Гамбурга — были соединены под начальством адмирала Дёнитца. Вторая зона была создана из Баварии, Австрии и части Северной Италии. Горный характер южных районов позволял еще дальнейшее сопротивление, продление фикции гитлеровского государства. Было условлено, что фюрер лично примет там командование.

Когда Кайтель и Иодль предложили этот план Гитлеру, он сперва ответил отказом. Пришлось его умолять об этом; под влиянием трагического оборота событий он, наконец, согласился. Он взял свое согласие обратно, когда ему представили на бумаге картину раздела… «Я не подпишу этого никогда, никогда. Прочь с этим…» Взор его упал на обозначения, которые Иодль дал этим двум зонам: север и юг. «Я не хочу этих названий, — сказал он. — Поставьте «зона А» и «зона Б».

В принципе, однако, он в конце концов согласился. Решено было принести Берлин в жертву. Начались приготовления к переходу правительства в новую столицу — Берхтесгаден.

20 апреля был день рождения фюрера. В календарях 1945 года этот день был отмечен крупными красными буквами, но германские города, еще не занятые неприятелем, уже не имели окон, чтобы вывесить из них красные флаги.

Тем не менее, в Канцелярии состоялся прием. К Гитлеру привели группу берлинских мальчиков, отличившихся во время бомбардировки. Потом Геринг, Дёнитц, Борман, Кайтель, Иодль, несколько офицеров и несколько чиновников выстроились в ряд. Гитлер прошел перед ними, пожимая им руки. Когда он подошел к Кайтелю, он сказал ему: «Вы меня спасли. Решение, которое вы заставили меня принять в Растенбурге, было правильно. Благодарю вас». В ответ Кайтель выразил радость, что видит снова фюрера здоровым и бодрым. Никто не заметил по этому поводу, что каждый день этого здоровья стоит Германии тысяч жизней.

Когда это невеселое празднество закончилось, Гитлер приказал прочесть рапорт о военных событиях. Рапорт был длинный и нерадостный. Затем Гитлер говорил с глазу на глаз с Герингом. Когда Кайтель подошел к ним, фюрер сказал ему: «Райхсмаршал выражает желание отправиться в Берхтесгаден; я не вижу к этому препятствий».

«В этот момент, — говорит Кайтель, — было ровно семь часов вечера. Мы едва имели время спуститься в бомбоубежище. Американская авиация помогла ему отметила день рождения фюрера».

Через два дня — 22 апреля — Гитлер был в нервном и подавленном состоянии. Он подозвал к себе Геббельса, потом его жену и детей. Военный рапорт он принял с отсутствующим видом. Когда все встали, чтобы разойтись, Гитлер задержал Бормана и Кайтеля. Он смотрел на них некоторое время молча, сумрачным, потерянным взглядом. Потом он произнес:

«Я не покину Берлина».

«Я был ошеломлен…», — говорит Кайтель.

Самолеты были готовы. Часть Главного Штаба была уже в Берхтесгадене. И, самое главное, последняя стратегическая комбинация, последняя битва за Германию была построена на оставлении Берлина. Ибо оставалась еще одна надежда, это армия Венка. «Гитлер, — сказал Кайтель, — сам сформировал ее. Он отобрал в нее лучшие дивизии, взятые с различных фронтов. Армия была расположена к югу от Гамбурга, в центральном пункте, прикрытая с востока Эльбой. Гитлер имел намерение бросить ее на сравнительно слабые американские колонны, продвигающиеся из Гарца».

Этот маневр мог иметь успех. Быстрый удар армии Венка мог дезорганизовать американцев, так как их северный фланг был оголен и беззащитен. Инвазия англо-саксов могла быть задержана. Но, конечно, при этом отпадал вариант ожесточенной обороны Берлина.

В этот момент явился служащий отдела печати, вызванный по приказанию фюрера. Гитлер спросил его — распространяется ли на улицах его прокламация и дана ли она для оглашения в радио. Человек отвечал утвердительно.

– Что за прокламация? — спросил Кайтель.

Гитлер скрестил руки.

– Фюрер в Берлине — ответил он. — Он останется в Берлине. Он никогда не покинет Берлина. Он будет защищать Берлин до последнего момента.

Он обратился к Кайтелю:

– Вы отправляетесь завтра в Берхтесгаден.

– Слушаюсь. Когда вы туда приедете?

– Я останусь в Берлине.

– В таком случае я не еду в Берхтесгаден.

– Вы должны подчиняться моим приказам. Где Иодль?

Иодль подошел. Гитлер повторил ему то, что он сказал Кайтелю, и прибавил:

– Вы будете сопровождать маршала в Берхтесгаден.

– Но, — возразил Иодль, — вы не можете руководить операциями из Берлина. Вы не можете командовать без вашего Главного Штаба.

– Райхсмаршал (Геринг) будет командовать за меня. Спор продолжался три часа. Генералы без конца повторяли свои доводы. Если бы они знали, что фюрер хочет защищать Берлин, они приняли бы иные меры, но теперь уже поздно менять планы. Армия Венка ожидала сигнала к наступлению и, быть может, победа еще возможна и не так далека. Защищать Берлин — это значит пожертвовать последним шансом к спасению. Это равносильно самоубийству.

Гитлер не возражал. Он не прерывая генералов. Он не сердился. Он только повторял время от времени глухим голосом:

– Я принял окончательное решение… Я принял окончательное решение… Я его не изменю.

Наконец, они поняли. До самого последнего момента, до абсурда он верил в свою победу. «Он верил, — утверждает Кайтель, — что он спасет Германию силой своего гения». Внезапно он увидел, что все потеряно и что он сам погиб. Все стратегические комбинации бессильны против Судьбы. Не оставалось ни времени, ни места, чтобы закончить новое страшное оружие, которое он готовил втайне — ураниевую бомбу; подземные мастерские, где шли работы по ее изготовлению, были разрушены англо-американской авиацией. Оставалось одно — достойный конец. И он должен был быть здесь, в Берлине, а не в каком-то Берхтесгадене.

Было уже восемь часов вечера. Видя бесплодность своих усилий, Кайтель уступил.

– Я поеду в армию Венка, — сказал он, — чтобы объяснить ему новую ситуацию и обсудить, что можно сделать для спасения Берлина. Я надеюсь дать Вам ответ завтра утром. Иодль останется в моей главной квартире. Я отправлюсь тотчас же.

— Хорошо, — сказал Гитлер. — Но Вам надо перед отъездом поесть.

Он вдруг стал спокойным, как человек, принявший последнее решение. «Он сам принялся хлопотать, — говорит Кайтель, — чтобы мне подали бутерброды, шоколад и полбутылки коньяку».

Кайтель отправился вместе с Иодлем. Они ехали вместе до главной квартиры, расположенной в Крампнице, на западной окраине Берлина. В темноте автомобиля Иодль произнес медленно:

«Сейчас дело идет только о битве за Берлин. Это совсем новая задача; я буду работать над ней всю ночь».

В Фонтенебло маршалы Наполеона имели мужество пожалеть Францию — историки их в этом несправедливо упрекали. Кайтель и Иодль эти автоматы из Главного Штаба — не имели мужества сказать Гитлеру, что пора прекратить бесполезную бойню.

Через Магдебург — вернее, развалины Магдебурга — Кайтель проехал к генералу Венку. По его словам, он не рассказал Венку обо всем, что происходило в Канцелярии, но лишь известил его о новой задаче — спасти Берлин. Он ему тут же продиктовал приказ, потом он отправился взглянуть на войска. Он говорил в течение ночи с начальниками дивизий и с командирами полков Впечатление было очень хорошее.

На следующий день, 23 апреля, около часу дня Кайтель был уже снова в Крампнице, В сопровождении Иодля он направился в Канцелярию.

Тишина полумертвого города нарушалась отдельными сухими выстрелами. Иодль пожал плечами. «Это русские дальнобойные орудия начинают обстрел Берлина».

Гитлер казался спокойным. Кайтель наклонился к Иодлю и прошептал ему на ухо: «По-видимому, дела поправляются. Вчера был душевный кризис, сегодня снова все в порядке». В силу долгой привычки, Кайтель судил об общем положении по выражению лица своего повелителя.

Сведения об армии Венка, по-видимому, доставили удовольствие фюреру. Так, по крайней мере, показалось Кайтелю. Быть может, он не заметил, что отчаяние наложило на лицо Гитлера маску, которой еще никогда не бывало: спокойствие.

– Я иду уснуть часа на два, — сказал Кайтель. Затем я отправлюсь в армию Венка. Я осмотрю наши позиции на севере Берлина, затем группу генерала Гейнрици на северо-западе. Я постараюсь двинуть весь фронт вперед и дам вам ответ завтра.

– Вы не успеете, — отвечал Гитлер, — сделать все это за один день. Вы могли бы отправиться к группе Гейнрици завтра или послезавтра.

Фраза неслыханная в устах Гитлера. Человек, который всегда подгонял время и мучил подчиненных своим нетерпением, теперь вдруг заявлял: это не спешно.

Кайтель уехал. 24-го, на обратном пути его автомобиль был остановлен: русские окружали Берлин. ОКБ было уже не в Крампнице, но в бараках в Фюрстенбергском лесу. В полдень Кайтель встретился там с Иодлем. Тот рассказал ему, что он говорил по телефону с фюрером и сделал последнюю попытку склонить его к отъезду из Берлина. Он снова потерпел неудачу.

«Я потребовал самолет на аэродроме в Рехлине, — рассказывает Кайтель. — Я хотел попытаться спуститься в Берлине вечером. Мне сказали, что густой туман окутывает город и что полет надо отложить.

Я попытался тогда собрать несколько батальонов и боевые припасы и переправить их в Берлин по воздуху. Запросил по этому поводу фюрера по телефону. Я припоминаю, что он сказал мне: «Пришлите сперва подкрепления и потом прибывайте сами».

Но на следующий день, 25 апреля, адъютант фюрера фон Белов сообщил мне, что посадочная площадка перед Бранденбургскими воротами изрыта воронками от снарядов и что пристать самолету невозможно. Затем телефон замолк совсем.

«Мы пытались, — говорит Кайтель, — поддержать сношение с Берлином при помощи радиофонии. Мы подняли привязной воздушный шар с антенной. Передача была отлична, но 28 апреля в полдень, в тот самый момент, когда нам давали Канцелярию, шар был сбит русскими».

За стенами убежища, где протекали последние часы фюрера, никто и никогда больше не услышал голоса, который заставлял трепетать Европу — голоса Гитлера.

Один человек вышел из ада, именуемого Берлином, и успел присоединиться к Кайтелю. Это был генерал авиации Грейм. В тот момент, когда его аэроплан подымался с импровизированной дорожки у Бранденбургских ворот, осколок снаряда раздробил ему ногу. Он сообщил Кайтелю, что между фюрером и Герингом произошла крупная ссора. Геринг, прибыв в Берхтесгаден, телеграфировал, что он принял на себя верховное командование и что он намерен вступить в переговоры о мире. Гитлер ответил смертным приговором Герингу, но, принимая во внимание его долголетние заслуги, он смягчил наказание и ограничился тем, что освободил его от всех его функций. Он, Грейм, назначен был главнокомандующим воздушных сил. Он отправился в Берхтесгаден, но прибыл туда лишь для того, чтобы там умереть, так как во время перелета у него началось заражение крови.

Тем временем Кайтель старался осуществить свой план освобождения Берлина. Армия Венка начала наступление с юго-запада. Она пыталась установить единый фронт, заполнив брешь между группой армий Гейнрици на севере и 9-ой армией на юге. Она подвигалась в полном порядке, приближаясь к Крампницу и Потсдаму. В главной квартире, ютившейся в Фюрстенбергском лесу, был еще проблеск надежды.

И вдруг разнеслась паническая весть: русские подходят! Войска Гейнрици дрогнули и остановились. Солдаты начинали понимать, что их ведут на безнадежное предприятие.

«Я отрешил Гейнрици от командования», — говорит Кайтель. (Жалкая комедия!). Фельдмаршал, бывший всегда лишь безмолвной тенью Гитлера, в последнюю минуту хотел проявить свой авторитет. Он пытался командовать. Как будто поражение автоматически не отрешало от командования всех германских генералов, начиная с него самого!

«Иодль, — продолжает он, — торопил меня с отъездом. Русские приближались. Я еще медлил, так как я надеялся установить сообщение с фюрером. Наконец, нам пора было спасаться. Мы отступили за полчаса до прихода русских».

Вечером в Ваарене, где в большой ферме нашли убежище остатки ОКВ, Кайтелю принесли телеграмму фюрера:

«Это не была, — вспоминает он, — радио-телефонограмма, но настоящая телеграмма. Я дословно помню ее содержание: «Ожидаю помощи Берлину. Что делает группа Гейнрици? Где Венк? Что с 9-ой армией? Почему нет удара танков на севере Берлина?».

Вопросы спешные, тревожные. Быть может, в своем подземном убежище, сотрясаемом разрывами русских снарядов, Гитлер переходил от надежды к отчаянию?

«Иодль, — говорит Кайтель, — приготовил ночью ответ и передал мне. Это было приблизительно следующее:

«У нас нет сведений о 9-ой армии. Венк успешно продвигается к Потсдаму, его части уже достигли озера. Атака танков на Крампниц не имена успеха. Южное крыло Гейнрици отступило к западу». Я прибавил к донесению от себя еще фразу «Я и офицеры вашего Главного Штаба день и ночь с войсками, объясняя им, в чем их задача и что поставлено на карту».

Затем походная главная квартира продолжала свой путь к западу. Она остановилась у Любека. Кайтель снова получил телеграмму от Гитлера, извещавшую, что к нему послан адъютант с новыми приказаниями. Этот адъютант не прибыл.

29– го апреля адмирал Денитц вызвал к себе Кайтеля. Он показал ему телеграмму Гитлера, которою он назначался преемником фюрера. Наконец, 30-го пришла последняя телеграмма, посланная, по мнению Кайтеля, Геббельсом.

В ней стояло:

«Фюрер скончался».