Тайные чары великой Индии

Глава VI. Валентин заключает союз с Черноногими

Вожди остались сидеть на корточках вокруг советного огня, молчаливо покуривая свои трубки и погруженные в сердечные размышления.

Курумилла, отдав приказание отвести донну Долорес в палатку, куда ее почтительно и поместили, утомленный длинным разговором и привыкший молчать, завернулся в свой буйволовый плащ, чтоб отдохнуть и собраться с мыслями.

Вожди с почтением отнеслись к задумчивому молчанию сахема, хотя и ждали нетерпеливо, когда он пожелает заговорить.

Все действительно так и случилось, как он это объяснял перед советом.

Валентин, который никогда не забывал обещаний, данных друзьям или врагам, поручил вождю проникнуть под каким-нибудь предлогом в лагерь желтолицых, осмотреть его хорошенько, постараться увидаться с донною Долорес, уговориться с ней и придумать средство освободить молодую девушку.

Курумилла, выслушав, как всегда, своего друга, ответил ему одним словом:

— Хорошо!

Потом он отправился прямо и попросил гостеприимства у капитана Грифитса; оно было ему так легко оказано, что капитан хотел сойтись с краснокожими и найти себе в них союзников.

Хорошо принятый в лагере, он был там совершенно свободен и начал с индейской ловкостью все разглядывать и осматривать, не возбуждая подозрения, ему удалось встретиться с донною Долорес и поделиться с нею своими намерениями, которые ему пришли в голову; пока он с нею говорил, намерение это показалось молодой девушке так просто и вместе так удобоисполнимо, что она приняла его с радостью и уверила начальника, что она всюду последует за ним, куда бы он ни пожелал ее вести, только — не оставаться долее в руках своих похитителей.

Все было хорошо условленно между им и молодой девушкой, когда начальник простился с нею и пошел прилечь к сторожевому огню, где и заснул или, казалось, что тотчас же заснул.

Курумилла себе сказал: «Валентин хочет освободить донну Долорес, он посылает меня вперед, чтобы все устроить, но если случай представится, отчего же мне самому не освободить ее. Попробуем, если удастся, Валентин будет мне благодарен; тем более что я сделаю ему большую услугу, исполнив тотчас же то, что он может сделать только несколько дней спустя, да и то еще…»

На другой день вождь простился с капитаном и ушел в ту минуту, когда тот собирал лагерь, чтоб отправиться на свидание с капитаном Кильдом.

Но Курумилла недалеко ушел; отдалясь немного от лагеря, он спрятался так, чтоб видеть, что будет происходить. Телеги нагрузили и запрягли, потом желтокожие сели на лошадей и отправились в путь; вождь издали за ними следовал, ни на минуту не теряя их из виду.

В полдень желтокожие остановились поесть и отдохнуть; их отряд был так многочислен, они внушили такой страх индейцам и так были убеждены, что на них не нападут, что, окончив обед, уснули, не принимая никаких предосторожностей, и поставили только двух часовых.

Когда Курумилла увидел, что желтолицые уснули, он нашел, что пора действовать, — проскользнув как змея в кустарники, он пронзил кинжалом обоих часовых, те упали, даже не вскрикнув; потом, отделавшись от их неудобного надзора, он, завладев двумя сильными степными лошадьми, вывел их на поляну.

Донна Долорес, которая не спала, надеясь и дрожа, видела все происходившее; увидя, что Курумилла увел лошадей, она, трепеща, встала; и когда он вернулся, то нашел ее стоящую в беспокойстве. Курумилла имел довольный вид; он посадил молодую девушку на одну из лошадей, сел на другую и, наклонясь к ее уху, сказал:

— Как можно тише.

Итак, они шагом удалялись и ехали почти четверть часа, прислушиваясь к малейшему шуму.

Вдруг они услыхали сильный шум, и донна Долорес хотела пустить лошадь в галоп.

— Еще рано, — сказал он.

Желтолицые, проснувшись, увидели мертвые тела часовых и принялись кричать от бешенства.

Беглецы спокойно продолжали ехать шагом, потом перешли к маленькой рыси, наконец пустились вскачь.

Вдруг Курумилла наклонился к донне Долорес.

— Теперь время, — сказал он.

Обе лошади понеслись как ветер.

Но как ни быстро они летели, те, которые их преследовали, тоже не жалели лошадей. Слышен был на затвердевшей сухой земле стук подков, точно дальние раскаты грома. С

— Моя сестра не теряет храбрости? — спросил вождь свою спутницу.

— Я этого не знаю, — ответила она лихорадочно, — но я знаю то, что я лучше умру, чем еще раз попаду в руки злодеев.

— Хорошо, — сказал вождь, — моей сестре нечего бояться. Курумилла поклялся ее спасти.

— Благодарю, — ответила она, — я вам верна.

Бегство их продолжалось.

Скоро желтолицые стали видимы, они летели как ураган.

Курумилла, мы уже говорили, имел очень хорошее оружие: два револьвера Голанда и винтовку.

— Продолжайте скакать, — сказал он молодой девушке.

— Что вы хотите делать? Я не хочу с вами расставаться.

— Хорошо, останьтесь; ваша лошадь отдохнет. Это еще лучше.

Курумилла остановился, взял один из револьверов, поднял курок и прицелился как из винтовки.

Желтолицые были только на расстоянии тысячи метров от них.

Вождь выстрелил шесть раз, шесть лошадей покатились на землю, увлекая с собой и всадников.

Беглецы опять пустились дальше.

Желтолицые, испуганные верностью выстрелов и силою ударов, остановились; лошади одни были убиты.

Курумилла не стрелял по людям; но шесть всадников без лошадей, разбитые падением, не могли уже продолжать путь преследования. Другие из них тоже продолжали еще преследовать, но скоро верный револьвер Курумиллы сбил еще шесть всадников.

Желтолицые обезумели от бешенства, но все продолжали скакать; вождь тогда схватил свою винтовку и выехал на долину к лагерю кайенов; остальное читатель знает.

Донна Долорес была спасена, по крайней мере на время.

День приближался к концу, а молчание продолжалось несколько часов; Курумилла, погружаясь более и более в свои мысли, и не думал его прерывать.

Наконец Красный Нож решился заговорить.

— Открыты ли уши моего родителя? — спросил он.

— Что желает мой сын? — ответил вождь, поднимая голову.

— Кайенские воины просят совета у своего отца.

— Кайены дети Курумиллы; он их слушает. Курумилла не косноязычен, никогда ложь не оскверняла его уст.

— Койоты и волки собираются вместе, чтобы охотиться за лосем или буйволом, так и бледнолицые стараются украсть земли краснокожих. Что думает мой отец? Что должны делать мы, чтоб оттеснить их к большому Соленому озеру и уничтожить их ненасытные желания?

Не отвечая, сахем взял колчан, наполненный стрелами, и, соединив стрелы в один пучок, подал его Красному Ножу, говоря:

— Мой брат молод, его сила велика, что он сделает, чтобы сломать этот пучок?

Черноногий покачал головою.

— Я и пробовать не буду, — сказал он, — я не могу их переломить.

Курумилла улыбнулся и подал по очереди каждому из вождей, получая тот же ответ.

— Этот пучок, — сказал он тогда, — изображает индейские племена; соединенные вместе, они так сильны, что ничто не может их победить; эти стрелы, связанные таким образом, выдержат всякие усилия, но, разрозненные, они могут быть сломаны ребенком.

И разбросав кругом себя стрелы, он поднимал одну за другой и мало-помалу все их переломал.

— Мои братья поняли меня? — спросил он.

— Да, — ответил Красный Нож, — всесильный, великий Сагамор Окассов советует нам соединиться. Индейцы предупредили его желание; уже несколько племен разделили между собой топор мира и соединились против бледнолицых. Но предприятие, которое они замышляют, теперь трудно; враги очень сильны, индейцы боятся быть побежденными; отчего Искатель следов, друг индейцев, не хочет помочь воинам краснокожих? При его поддержке они были бы победителями.

— Искатель следов имеет много врагов; эти враги его преследуют; если он придет на помощь краснокожим, может ли он надеяться и на их поддержку? Он не один, более тридцати известных охотников идут по его следам; пусть мои братья решают.

— Нужна ли помощь Кенхассов Искателю следов? — спросил Красный Нож сильным голосом. — Не послан ли сахем к черноногим, чтоб просить их помощи?

— Нет, — ответил холодно Курумилла, — Искатель следов никогда не отказывает в помощи своим друзьям краснокожим. Часто он им помогал, но никогда до сегодняшнего дня он не просил их поддержки. — Слова, произнесенные Курумиллой, были отголоском его сердца, в котором хранилась дружба и расположение к кайенам. — Ему ничего не поручено сказать им. Может быть, если Кенхассы попросят поддержки у Великого Бледнолицего охотника, он согласится на это, но никогда не спросит сам их покровительства. Сахем все сказал, пусть вожди размыслят.

Курумилла встал и, предшествуемый Красным Ножом, вошел в хижину, которую для него устроили по приказанию вождя.

Там сахем и Курумилла расстались со всей предписанной индейскими обычаями церемонией, потом Красный Нож возвратился медленными шагами и задумчиво сел к советному огню.

Вечером, перед закатом солнца, вожди, которые устроили между собой большой совет, встали и вошли в хижину, занимаемую Курумиллой.

— Добро пожаловать, — сказал он, приветливо улыбаясь.

Воины молча поклонились и по молчаливому приглашению вождя присели кругом огня и закурили свои трубки.

Когда трубки были докурены, после непродолжительного молчания Красный Нож поклонился Курумилле и начал говорить.

— Воины кайены, — сказал он, — выслушав слова сахема Акассов, размышляли много часов вокруг советного огня насчет того, какое решение принять. Курумилла мудрый, верно он знает, что только женщины и дети, не имеющие способностей и опытности воинов, решают легко и не обдумывая свои решения, потому что они не могут и понять, что из этого может выйти, но кайены не так действуют, потому что они мужчины; вот что говорят вожди, великие храбрецы этого племени: Курумилла любит своих братьев черноногих; когда он говорил на совете, то все слова, исходящие из его уст, были внушены ему его сердцем, и совет его надо принять в соображение.

Искатель следов друг краснокожих; постоянно он им помогает и их поддерживает; ему не нужна их помощь; это они должны желать его покровительства. Курумилла говорит правду, его друг не дал ему никакого поручения. Кайены, у которых он гость, просят от него услуги, вожди желают видеть Искателя следов, пусть он придет в лагерь; если б они знали, где его найти, они немедленно пошли бы к нему, но Курумилла знает стоянку своего друга, он пойдет к нему и скажет: Искатель следов! Твои сыны Пиканы имеют толстую оболочку на сердце, они умоляют тебя поддержать их, они просят твоей помощи против врагов, приди к ним как можно скорее, пусть твое присутствие их утешит и радость заменит место горести в их сердцах, которая в последнее время неотступно пребывает с ними и поглощает их.

— Слова моего брата сахема раздались в моих ушах, — с особенною сладостью ответил Курумилла, — то, что желают кайены, Курумилла сделает сегодня же ночью. Облако, лежащее на сердцах моих сынов, должно быть скоро рассеяно; через час Курумилла покидает лагерь своих братьев, доверяя их чести бледную молодую девушку, приведенную им. Я сказал все.

— Молодая бледнолицая девушка — сестра кайенов, — ответил с благородством Красный Нож. — Она под покровительством тотема нашего племени. Никакая опасность не постигнет ее, если б Курумилла даже в продолжение целого месяца был далеко от своих друзей.

Через час, т. е. когда ночь окончательно воцарилась, Курумилла покинул лагерь, как он это обещал.

Мы уже в предшествующей главе объяснили, как Курумилла и Валентин Гиллуа, несмотря на расстояние полумили, успели переговорить и передать друг другу все необходимые подробности, подражая крику разных животных.

Немного до восхода солнца Курумилла вернулся в лагерь черноногих.

Красный Нож, их первый сахем, спрятавшись за укрепления, ожидал прихода вождя.

— Что сказал мой отец, Искатель следов? — спросил сахем черноногих, раскланиваясь с вождем.

— Искатель следов, — ответил Курумилла, — сказал вам вот что: Я не буду глух к призыву моих красных детей; когда солнце поднимется далеко на небо и тень исчезнет с деревьев, я приду в лагерь черноногих.

— Хорошо, — ответил приветливо сахем, — мой брат честно исполнил свое обещание, я его благодарю. Искатель следов будет встречен как следует его красными детьми.

В эту минуту приподнялась пола одеяла, служащего дверью в палатку донны Долорес де Кастелар, и молодая девушка показалась.

Хотя она и знала, что находится в безопасности между индейцами, порученная им Курумиллой, но неопределенность положения, в котором она все еще находилась, наполняла горечью сердце молодой девушки; в продолжение целой ночи она не спала от возбуждения после тех происшествий, героиней которых она была несколько часов тому назад, и той бешеной скачки по горам и оврагам.

При первых лучах рассвета донна Долорес вышла, чтоб освежить свой горячий лоб холодным утренним ветерком. Она приблизилась к двум сахемам и поклонилась им с приветливой грустной улыбкой.

Красный Нож с той грацией и любезностью, которая врождена краснокожим, поклонился молодой девушке с почтением и спросил ее дружелюбно, как она провела эту ночь. Чтоб ее окончательно успокоить, он еще раз повторил, что ей более нечего бояться своих врагов, что она никогда более не попадет в их руки.

— Я вам так благодарна, вождь, — ответила она, — но, — прибавила молодая женщина, и взгляд ее блеснул мрачной решимостью, — если бы, несмотря на ваше всемогущее покровительство, этим бандитам удалось еще раз меня захватить, они найдут меня только мертвой. Я скорей убью себя, чем опять сделаюсь их пленницей.

И значительным движением она откинула полу своего сарапе и показала ручку длинного кинжала, заткнутого за поясом.

— Моя дочь очень отважна, — ответил Красный Нож, — но это оружие бесполезно, она под покровительством тотема нашего племени, мои воины будут за нее сражаться.

Мы теперь прибавим в скобках, что мы не знаем, почему большое количество старых и современных писателей пропагандировали совершенно ошибочное мнение и постыдную клевету, что индейцы бесчестно поступают с белыми женщинами; необходимо опровергнуть это мнение.

Первый пропагандист этой клеветы был барон де ла Контан в своих вымышленных записках, изданных в Канаде в 1715 году, он утверждал, что дамы из Квебека и Монреаля с живейшим любопытством ожидали всегда прихода диких в эти столицы Канады, когда те являлись продавать свой товар.

Барон де ла Контан еще прибавляет, что дикие были не менее любопытны, и никакое препятствие не могло удержать их от желания брать себе любовниц из белых женщин.

Зачем барон де ла Контан написал это? С досады или, может быть, из мести? Отец Тарльвуа, человек, который лучше всех знал индейцев в это время, строго порицает эту клевету.

С тех пор до наших дней все люди, жившие между индейцами, убедились в постыдной лжи написанных фактов.

Вот истина по этому предмету: убедились, что во французских колониях белые плантаторы часто имеют черных любовниц; но уже дознано, что никогда белая креолка не была добровольно любовницей негра.

Мы повторяем, что мы говорим только о французских колониях, потому что в английских было совсем иначе.

Хотя наши креолки и привыкли с детства жить между неграми, к которым они часто питают большую привязанность и всегда относятся к ним с добротой, но они никогда на них иначе не смотрят, как на людей низкого происхождения, с которыми невозможно сойтись.

На американском континенте это чувство идет еще дальше; между черными и белыми племенами существует очень сильная антипатия, доведенная у индейцев до глубокого отвращения. И потому так невероятно далеко то мнение, о котором упоминает барон де ла Контан.

Часто краснокожие брали красивых молодых белых женщин, они всегда из них делали своих невольниц, но никогда не жен. Если и был союз между этими двумя племенами, то это было только между креолками англосаксонского происхождения или белыми мужчинами, живущими в индейских племенах, где они, женившись, и произвели это сословие, называемое метисами, иначе называемое желтокожими, но не существует примера, чтобы белая женщина, особенно француженка, сделалась женою или любовницею индейца по своему желанию.

Оттого женщины и знают, что, попадая в руки индейцев, они никогда не должны бояться быть обесчещенными, но скорее подвергнуться разным мучениям и смерти.

Теперь, когда мы показали, что заметки барона де ла Контана и других писателей недостойны доверия и ничего более как низкая клевета, мы продолжаем наш рассказ там, где мы остановились.

Курумилла был слишком хороший наблюдатель и слишком сведущ в изучении человеческого сердца, чтоб не заметить с первых же слов молодой женщины, как она измучена беспокойством; он не замедлил рассказать ей, что произошло между ним и вождем кайенов, и уведомить ее о скором приходе Валентина.

Это известие очень взволновало донну Долорес; она почувствовала, что надежда вновь проникает в ее сердце и согревает ее своими благотворными лучами; ей казалось, что вмешательство Искателя следов могло только быть благоприятно для нее, тем более что ей казалось невозможным, чтоб дон Пабло Гидальго, после своей отважной попытки против индейцев, не нашел случая соединиться с знаменитым лесным охотником и вместе с ним постараться подать помощь той, которую он любит, вырвать ее из рук преследователей.

Итак, с тоской и надеждой молодая девушка ожидала прибытия Искателя следов и готовилась его встретить.

Красный Нож и другие черноногие не менее ее ждали с нетерпением; но они положили на свои лица маску индейского хладнокровия, под которой краснокожие так искусно скрывают свои чувства, даже самые страстные желания.

Ударил час дня, сказали бы мы, если б находились в городе, вместо того чтобы быть в громадной степи Великого Севера, когда индейцы, устремив лихорадочно взгляды вдаль, увидели вдруг появление всадника, выехавшего из темной полосы леса на горизонте и скакавшего к лагерю.

Всадник был один; индейцам довольно было одного взгляда, чтоб его узнать: это был Валентин Гиллуа.

Красный Нож поднес к губам свисток, привешенный у него на груди, и извлек звонкий звук.

По этому сигналу сорок воинов вскочили на лошадей, Красный Нож во главе их, и поскакали, как легион демонов, в глубину долины.

Скоро они раскинулись веером, заставив играть лошадей, махали оружием над головами, бросали ружья в воздух и ловили их опять, не уменьшая бешеную скачку, одним словом, изображали все упражнения высшей школы, которым арабы дали название «фантазия», с замечательной ловкостью и верностью.

В известную минуту они сделали общий залп из всех ружей; потом, выстроившись в ряд, они понеслись с замечательной ловкостью, которая казалась просто чудом, и вдруг остановились — точно ноги лошадей приросли к земле в десяти шагах от Валентина.

Искатель следов не прибавил, не убавил шага своей лошади. Он уже давно свыкся с индейскими обычаями, чтоб не понять, что, в сущности, все это делалось для того, чтоб блестящим образом доказать почтение, которое чувствовали к нему индейцы, и радость их видеть его, приехавшего к ним с полным доверием.

Красный Нож и другие вожди приблизились шагом; скоро они очутились около охотника.

Тогда начались приветствия.

Ни у одного народа, самого цивилизованного из европейских народов, не встретить соблюдения этикета, не говоря уже такого продолжительного, как у индейцев. Король Генрих III, который первый занялся серьезно установлением придворного этикета, и Людовик XIV, который, увеличив его, возвел его, так сказать, в догмат, в нечто святое, высокочтимое, учредив непреодолимую преграду между личностью государя и дворянством старинных фамилий Франции, оба не дошли до подобных утонченностей, которые были выработаны индейцами по вопросу об этикете. Поклоны и представления продолжались в продолжение часа с половиною. Валентин Гиллуа выдержал терпеливо все эти требования; у него была цель, которую ему нужно было достичь; ничто его не могло остановить.

Окончив представления, индейцы направились по дороге к лагерю, оглашая воздух радостными, лишь им одним свойственными, дикими криками, заряжая и разряжая свои ружья и в то же время производя еще более необыкновенным образом их удивительную фантазию, которую раз они уже исполняли.

Едва возвратившись в лагерь, вожди собрались в калли, или хижину, для совета, в котором неминуемо участвовали Валентин Гиллуа и Курумилла.

Много речей было произнесено.

Валентина попросили также говорить, и он объяснил им в мельчайших подробностях политику, которой индейцам удобно было следовать.

Изложение этих подробностей, выслушанное ими со вниманием, сильно поразило вождей, так что они единодушно и без спора приняли предложения охотника.

Так как мы скоро вместе с читателем будем присутствовать при исполнении предложенного Валентином Гиллуа плана, то теперь совершенно бесполезно о нем говорить.

Мы ограничимся засвидетельствовать, что Искатель следов, с жаром упрашиваемый сахемами принять начальство над соединенными силами, решительно от этого отказался.

В действительности, война, на которую индейцы решились, была войной индейской — требованием краснокожими их земель для охоты и протестом против набегов белых на их земли; и хотя люди, против которых индейцы собирались вести войну, не были соотечественниками охотника, но цвет кожи и происхождение были одни и те же, поэтому на его вмешательство в качестве начальника союза могли взглянуть как на измену или по крайней мере как на вероотступничество, а не как на роль советчика и простого волонтера в рядах солдат.

Краснокожие слишком хорошо знали непоколебимость характера охотника, чтобы попытаться изменить его решение; с горьким сожалением они преклонились перед его волей.

При конце совета были посланы по нескольким направлениям разведчики, чтобы осведомиться о союзниках, о мерах, которые они думают принять; спросить их, одобряют ли они общие намерения, и попросить их соединиться как можно скорее, для того чтобы соединившиеся племена были в состоянии действовать сильно в непродолжительный срок.

Действительно, было очень важно, чтобы не предуведомили белых, рассеянных на большом пространстве степи, о движениях их врагов, и они должны были быть застигнуты врасплох; не следовало дать им время собраться, найти опору и организовать защиту.

Вечером того же дня вожди, которые заключили союз, прибыли в лагерь вместе с черноногими. Каждый из этих вождей, числом которых было пять, имел около себя тридцать избранных воинов.

Тут были: вождь Сиу, вождь Корон, Пикано, Лисица и Ассини Воуа.

Все они были опытные воины, великие храбрецы, к пяткам которых были привязаны многочисленные волчьи хвосты, которые с давних пор служили доказательством их мужества как на охоте, так и на войне, и на которых можно было рассчитывать.

Валентин встретил их с живой радостью.

Охотник видел с тайным удовольствием, которое увеличивалось каждую минуту, весь ход событий, — ход который он приготовил с такой хитростью и осторожностью для удачи своих планов; результат нескольких последних дней был громаден.

В самом деле, он приехал месяц тому назад почти совершенно один в эти пустынные места, где все должно было отнестись враждебно к нему, с твердо принятым решением завязать смертельную борьбу с могущественным и испытанным неприятелем; ему удалось не только собрать вокруг себя отряд опытных, преданных и храбрых друзей, но еще завязать сношение с краснокожими, единственными настоящими владыками этих огромных земель, и заключить с ними союз против врага, которого он хотел уничтожить.

Этот неприятель, уединившись теперь в степь, сам не зная того, был окружен невидимой страшной сетью, которой петли, постоянно суживаясь, не замедлят окутать его со всех сторон и кончат тем, что, вероятно, удушат его.

Валентин был уверен в будущем и окончательном успехе и поэтому совершенно естественно мог поздравить себя с удовлетворением своей мести.

— До скорого свиданья, — воскликнули молодые люди.

— Да, до свиданья! Будьте счастливы.

Маленький отряд выступил в дорогу; друзья обменялись еще несколькими словами уже издали, потом всадники повернули при повороте дорожки и исчезли в узком проходе. Валентин с минуту оставался неподвижно на том же самом месте.

— Да, — прошептал он, — да будут они счастливы, эти бедные дети. — И он направился к лагерю, идя тихо и задумчиво.

Курумилла ждал его.

Двое этих людей имели между собой длинный разговор, т. е. Валентин говорил, а его друг отвечал ему жестами или отрывочными фразами, произнесенными неслышным голосом; после этой беседы Валентин пожал руку вождя, и этот немедленно оставил лагерь.

Роль, которую Валентин себе оставил, была довольно трудна; ему надобно было постоянно находиться на одинаковом расстоянии от желтолицых и отряда капитана Кильда, который состоял под его специальным наблюдением, оставаясь постоянно в прямых сношениях с новыми своими союзниками, краснокожими.

Разведчики были посланы на все зимние квартиры, чтобы собрать воинов; со своей стороны, Валентин предупредил белых охотников, рассеянных в горах на пятьдесят, по крайней мере, миль в окружности; нужно было дать время всем этим вспомогательным силам прибыть и собраться в назначенном месте, приблизительно милях в двадцати от реки Журдан, при спуске в долину второстепенных террас горы.

Валентин виделся несколько раз с Бенито Рамиресем, или, скорее, с Октавио Варгас; от него он получал известия о донне Розарио; все, казалось, шло к близкой развязке.

Из всех союзников более всего причинял огорчения Валентину вождь индейцев-кроу. Анимики не мог простить капитану Кильду удара, который он испытал; он только и мечтал, что о мести эмигрантам; он обещал Валентину, когда настанет минута действовать, провести его в лагерь белых; этот согласился, правду сказать, удовлетворить его, выговорив себе выбрать самому время и час, которые покажутся ему благоприятными.

Шесть дней прошло уже со дня отъезда дона Пабло Гидальго и донны Долорес к пограничным поселениям, а ничего особенного не случилось; целый день шли, на ночь останавливались лагерем, и все это делалось с такими большими предосторожностями, что во время всего этого длинного перехода и всевозможных приготовлений эмигранты не заметили непрестанного наблюдения, предметом которого они были; то же произошло и с желтолицыми.

А между тем у эмигрантов и желтокожих были постоянно лазутчики в деревне, которые объезжали окрестности.

Но все было бесполезно, эти разведчики не видали и не слыхали ничего.

Краснокожие и охотники исчезли, не оставив после себя никаких следов, как будто бы земля внезапно их проглотила.

Приближались к долинам; через четыре дня была возможность достичь реки Журдан.

Однажды вечером Курумилла, который не переставал разъезжать и исследовать горы по всем направлениям, возвестил появление двух многочисленных отрядов: один приближался с запада, а другой с северо-запада. Хотя об этих двух отрядах Курумилла не мог утвердительно собрать все справки, но все-таки, приблизясь к ним, он разглядел их и убедился, что они состоят исключительно из белых людей.

Эта новость привела в беспокойство Валентина Гиллуа и заставила его глубоко призадуматься.

На план, которому они решились следовать, эти новоприбывшие отряды имели такое огромное влияние, как и на последствия войны; не для чего было долго колебаться, следовало покончить с ними как можно скорее, если не хотят навязать себе двойного врага; потому что, по всем вероятиям, эти незнакомцы принадлежат к белой расе и скорее станут в ряды людей их цвета кожи, чем краснокожих. Это предположение было строго логичным; но как часто случается в практической жизни, поэтому-то оно и казалось ложным; Валентин же в то время не сомневался в нем.

Он назначил вождю Кроу свидание при солнечном закате, на недалеком расстоянии от лагеря эмигрантов; в назначенный час он был там.

Анимики, со своей стороны, тоже не заставил себя долго ждать.

Обменявшись обычными приветствиями, Валентин попросил вождя последовать за ним, что тот немедля исполнил.

Они углубились в самую чащу, идя один за другим и не проронив ни слова.

Подойдя к одному развалившемуся дереву, Валентин остановился, подозрительным взглядом обозрел окрестности и пошел далее.

Через несколько минут он остановился снова, сел на обломке скалы и пригласил Анимики сделать то же самое.

Это место было очень удобным для остановки и для разговора, причем можно было не опасаться быть услышанным.

Поток, низвергающийся с горы, падал вниз с неимоверной высоты и направлялся к долине, протекая по подземному руслу, вырытому им самим.

Сильный шум от падения воды заглушал голос, так что слушатель, находящийся даже в двух шагах, не мог бы ничего расслышать.

— Я привел моего брата, — сказал Валентин, — так как я ему это обещал, к лагерю эмигрантов, с которыми его племя сражалось несколько дней тому назад.

— Да, — отвечал Анимики с чувством, — я благодарю брата за то, что он так хорошо сдержал свое слово. Эти бледнолицые собаки убили самых храбрых воинов моего племени. Что на это скажут сиюальты — жены умерших воинов, если, возвратившись в наши деревни, я не принесу с собою волос тех, которые убили их мужей? Я вижу лагерь, это правда, но мои воины не птицы, чтобы пуститься в воздух, но достаточно сказать: вот лагерь белых!

— Чего же желает еще мой брат?

— Знать тропинку, которая ведет к этому лагерю.

— Вождь Кроу желает знать только это?

— Да, ничего более, тогда ни одного белого не останется в живых.

Валентин несколько раз покачал головой.

— Вы ошибаетесь, вождь, — возразил он, — того, что вы просите, недостаточно, чтобы одержать полную победу; я знаю, что ваши воины храбры, но белые храбры точно так же, кроме того они обладают превосходным оружием, а у вас его нет.

— Это правда, но у моего брата есть маленькие ружья, из которых каждое убивает человека, у него кроме того есть штуцер, который заряжается и разряжается сам с замечательной быстротой и который убивает на каком угодно расстоянии. Великий Белый охотник будет биться за своих друзей; и они останутся победителями.

Валентин бросил довольный и гордый взгляд на свои револьверы и ружье Голанда, так как мы уже сказали, он купил их во время своего пребывания в Новом Орлеане у капитана одного французского судна.

Это превосходное оружие, механизм которого был так прост, а выстрел так верен, делали его непобедимым; он это знал, потому что, несмотря на привилегии, которых достигло американское оружие, оно всегда будет ниже стоять французских оружий, в особенности привезенных от Голанда.

Но это высокое достоинство печалило охотника; он боялся употреблять это страшное оружие; он поклялся не употреблять его, только разве в крайних случаях, когда ему пришлось бы защищать свою жизнь.

Поэтому он снова покачал головой и с меланхолической улыбкой отвечал Анимики:

— Мой брат прав. Сахем, Оракан и я одни в этой местности владеем таким превосходным оружием, но в настоящую минуту дело не в том, чтобы убить нескольких воинов, позволив остальным скрыться, надобно завладеть лагерем и напасть на белых; мой брат — очень умный и опытный охотник, чтобы не знать, что часто можно скорее достигнуть успеха хитростью, чем силою.

— О да, охотник говорит правду, его слова приятно действуют на слух Анимики; вероятно, у него есть средства, чтобы поступить так, как он говорит; благодаря ему Кроу нападут на врагов.

— А вот, вождь, — сказал, смеясь, охотник, — вы помимо моей воли узнаете тайну моего сердца; право, удовольствие говорить с человеком, который понимает с полуслова.

— У великого белого охотника есть тайна! — сказал неслышным голосом вождь.

— Да, я хотел вам сделать сюрприз, вождь.

— Но какой же это сюрприз? Откроет ли его охотник своему другу?

В эту минуту на далеком расстоянии раздался крик филина и почти замер в ушах обоих собеседников.

— Что это такое? — спросил вождь, с живостью подымая вверх голову.

— Сюрприз, который я для вас приготовил.

И в то же время он сам стал подражать крику филина так превосходно, что всякий другой, не краснокожий, не заметил бы разницы.

— Это хорошо, — возразил Анимики, — у моего брата есть друг в лагере белых; этот друг хочет с ним видеться и зовет его к себе.

— Вы отгадали, вождь.

— Почему же мой брат не идет навстречу своему другу?

— Потому что это совершенно бесполезно; напротив, он сам будет здесь через несколько минут.

— О! Великий охотник так долго жил с индейцами, что его сердце обратилось в красное. У него много ума и хитрости.

— Спасибо за комплимент, — сказал охотник, смеясь, — он мне нравится еще более тем, что его сказали вы. Но подождите немного и увидите, до какой степени я заслуживаю вашей похвалы.

— Великий белый охотник — могущественный воин своей нации; он брал, вероятно, много волос, когда был молод.

— Нет, вождь, вы ошибаетесь, воины моей страны не имеют понятия о сдирании кожи с черепов; они убивают своих врагов, но не снимают с них волос.

— Хорошо, белые умны; они предпочитают привязывать своих врагов к позорному столбу?

— Этого они не делают тем более, вождь, мы убиваем и раним наших врагов, но не предаем их никаким мучениям.

— О! — воскликнул индеец с удивлением, которое он не мог скрыть, — белые боятся причинить боль.

— Все люди страшатся страданий, вождь, будут ли они белые, желтые, черные или красные. Люди моей нации так же храбры, как ваши самые храбрые воины; но их обычаи не похожи на ваши; они понимают храбрость совершенно другим образом. Ваша стойкость во время страданий для них служит выражением гордости и тщеславия; я буду тщетно пытаться дать вам объяснение по этому предмету, вы меня не поймете. К тому же, — прибавил он, улыбаясь, — у нас нет времени говорить об этих вещах; нас ждет более серьезный разговор. Слышите вы этот шум в кустах?

— Анимики слышит его уже в продолжение нескольких минут.

— Итак, вождь, этот шум возвещает вам приход Друга, которого мы ждем. Приготовьтесь хорошенько встретить его.

Почти в ту же минуту кусты раздвинулись и показался человек.

Заметив охотника и вождя, он приблизился к ним и не колеблясь приветливо раскланялся с ними.

— Милости просим, сеньор Рамирес, — сказал охотник, протягивая ему руку, — мы вас ждем.

— Я бы пришел раньше, — сказал молодой человек с улыбкой, — но вы помните, сеньор Валентин, что вы мне нарочно запретили не покидать лагеря прежде шести часов вечера.

— Это правда, я признаю мою несправедливость. Садитесь около нас, и поговорим.

Прежде всего я имею честь представить вам одного из самых знаменитых вождей в прерии в настоящую минуту, одного из лучших моих друзей, Анимики, великого сахема кроу.

Двое людей, поклонившись друг другу, пожали радушно руки, не проговорив ни слова.

— Теперь, когда представление совершено по всем правилам, возвратимся к нашим делам, сеньор Рамирес; вы мне позволите, вождь, с минуту поговорить с моим другом о вещах, которые не могут иметь для вас интереса и касаются только меня одного.

— Анимики будет глух и нем, если этого желает его друг, — сказал вождь, — когда будет угодно охотнику, он позовет своего друга.

Он встал, улыбаясь, сел в нескольких шагах от них, зажег свою трубку и принялся курить со всею индейскою важностью.

Охотник, сделав краснокожему дружеский знак рукой, снова обратился к Бенито Рамиресу.

— Поговорим вдвоем, — сказал он.

— Я, сеньор, весь в вашем распоряжении!

— Я знаю, что у вас храброе и благородное сердце; я люблю вас, и будьте уверены, что я не изменю обещанию, данному вам.

— О, совершенно бесполезно возвращаться к этому, сеньор Валентин, ваши слова запечатлелись в моем сердце.

— Хорошо, будьте покойны, я постараюсь скоро исполнить их. Что же нового? В милости ли вы по-прежнему у капитана Кильда?

— Более, чем когда-нибудь.

— Очень хорошо; а вашим другом Блю-Девилем довольны ли вы по-прежнему?

— По-прежнему. Мы в самых хороших отношениях, это человек самый странный, которого я когда-нибудь знал, самого необыкновенного ума и такого преданного сердца, которое едва ли еще где-нибудь существует, вы имеете в нем верного и драгоценного друга.

— Я вижу, что вы оценили его, как он того заслуживает; да, это драгоценный друг, который не отступит назад ни перед чем.

— Это правда. Играя постоянно свою роль с таким совершенством, что подчас, мне кажется, он обманывает самого себя, он неутомим, теперь он напал на новый след.

— На какой же это?

— Очень просто, на след нашего страшного общего врага.

— Дона Мигуэля Тадео де Кастель-Леон?

— Его самого.

— Он думает, что нашел следы?

— По крайней мере, он это утверждает.

— Viva Dus! Это будет прекрасный случай, если это правда, найти того человека, который сумел сделаться невидимым и пропасть, не оставив никаких следов. — Блю-Девиль предполагает, что это происходит оттого, что мы ищем слишком далеко то, что у нас почти под руками.

— Что вы хотите сказать? — вскричал Валентин, содрогаясь, — я вас не понимаю, дон Октавио.

— Одним словом, дорогой сеньор, — ответил охотник, — Блю-Девиль думает, что Мигуэль Тадео, который, по нашим предположениям, должен скрываться в каком-нибудь пограничном селении, спрятан где-нибудь в лагере самими эмигрантами.

— Но это ведь сумасшествие!

— Ну я не разделяю вашего мнения. Блю-Девиль очень хитер, он не такой человек, который может принять иллюзии за действительность.

— Я знаю это. На что же опирается его предположение?

— На целой массе маленьких поступков, которые незначительны с наружного вида и, взятые отдельно, ничего не означают, соединенные же, составляют тело и Вдруг принимают громадные размеры. Вы знаете, что наш друг, и по-моему совершено справедливо, считает себя артистом; он пробует невозможное и невероятное.

Я должен согласиться, что он редко ошибается; в предстоящем случае он сделал следующее размышление, в котором нет недостатка в логике: «Я окружен очень хитрыми врагами, весь интерес которых в том, чтобы меня открыть; у меня же одно средство избавиться от них: исчезнуть, выбрать себе такую маску, которую никому в голову не придет с меня сдернуть. Как достигнуть этого результата, это для меня вопрос жизни и смерти».

— Да, каким же это образом?

— Средство очень просто; это Блю-Девиль, который говорит и рассуждает таким образом, как, по его мнению, должен был рассуждать Мигуэль Тадео.

— Да, да, понимаю. Продолжайте.

— Средство очень просто. Я вверяю внешнее начальство человеку, в котором я уверен, которого существование находится в моих руках и которому поэтому есть интерес мне служить; потом, сделав это, приняв вид какого-нибудь искателя приключений, поступаю в его отряд, сильно заботясь о том, чтобы смешаться со всеми и иметь с моим наместником как можно менее сношений, исключая таких случаев, когда этого будет требовать моя служба. Очевидно, такая смелая комбинация избегнет всяких подозрений, никто не предположит, что у меня хватит дерзости скрыться в своем собственном лагере, тем более я надеюсь на это, что в один прекрасный день случай, управляющий всем светом, снимет маску с моего наместника, которого до тех пор принимали за меня и на которого все подозрения были направлены, тогда дело будет сыграно, мои враги окончательно уничтожены, я покончу легко с их последними усилиями, потому что они примутся меня искать очень далеко, а я буду находиться вблизи, чтобы освободиться от них раз навсегда.

— Это размышление не из удачных.

— Вы находите его нелогичным?

— Я не говорю этого; между тем я сомневаюсь в успехе.

— Блю-Девиль утверждает противное.

— На какое же доказательство он опирается?

— Ни на какое еще, но обещает приобрести его через два дня.

— Он подозревает кого-нибудь?

— Конечно, без этого его рассуждение не имело бы основания.

— Это справедливо. О ком же идет речь?

— Об одном бедном дьяволе, который сделал из себя страдальца, страдающего от остальных авантюристов, которые пользуются им как слугой, чтобы заставлять его делать все, что им заблагорассудится, никогда не жалующегося, — об одном из этих безобидных существ, которые, кажется, родились, чтобы служить игрушкой тех, кто их окружает.

— Да, Блю-Девилю посчастливилось-таки столкнуться с подобной личностью.

— Я ему сделал то же самое замечание; он мне ответил, смеясь, что только благодаря отрицательной роли, занимаемой этим человеком, ему удалось направить на него свои подозрения. Он думает, что великие актеры склонны увеличивать, возвышать свои роли и что Мигуэль Тадео против воли так усилил свою роль, что сделал ее смешной и подозрительной в глазах дальновидного человека.

Заметьте, что этот человек, который называется или заставляет себя называть Спильдер, ростом и сложением геркулес и не имеет совершенно глупого выражения лица.

— Поживем — увидим. Блю-Девилю, вы говорите, достаточно двух дней?

— Двух дней, да, сеньор.

— Хорошо, подождем до тех пор, а донну Розарио, — предупредили вы ее так, как хотели?

— Да, сеньор, донна Розарио предупреждена, она в полном восторге и в известную минуту будет готова.

— Бедное милое дитя. Бог поможет, я надеюсь, мы сможем ее спасти.

И он склонил голову на грудь и, казалось, погрузился в мрачную и печальную думу.

В эту же ночь после совещания, на которое приглашен был также и Валентин, вожди пришли к полнейшему соглашению, т. е. был составлен наступательный и оборонительный союз между различными индейскими племенами, собравшимися к этому времени на охоту в саванны Красной реки и белыми охотниками и трапперами, вождем которых признан был Валентин Гиллуа; таким образом, была объявлена война всем метисам Выжженных лесов, эмигрантам и другим, принадлежащим к этой расе или происходящим из нее, если они вздумают против воли индейцев напасть на их охотничью территорию или только даже перейти ее. Охотники были снаряжены во все концы, чтобы предупредить всех о решении, принятом советом герольдов, избранных из самых знаменитых воинов, дано было опасное поручение тайно забросить в лагерь бледнолицых и Выжженных лесов кровавые стрелы, обвязанные кожей ехидны, что служит эмблемой войны на жизнь и на смерть; затем по знаку главных вождей воздвигнут был посреди лагеря военный столб.

Красный Нож первый с песнями и танцами коснулся своим топором столба, раздался воинственный крик, и танец скальпа начался; он длился всю ночь.

За час до восхода солнца союзные вожди проснулись с Красным Ножом и вернулись в свои лагеря доканчивать приготовления к предстоящей компании.

Заметим мимоходом, что во время войны индейцы как будто забывают свою лень и изнеженность; они совершенно преобразуются, переносят с непоколебимым стоицизмом самую ужасную усталость и самые продолжительные лишения и иногда даже, несмотря на свою невообразимую жадность, терпят два-три или четыре дня голод и жажду, не произнося ни одной жалобы.

Можно подумать, что усталость не действует на эти железные организмы; ничто их не останавливает, ничто не удивляет, не чувствительные ни к холоду, ни к жаре, ни к дождю, ни к палящим лучам солнца, они как будто смеются над страданиями; никакое препятствие не заставит их отступить, никакая непогода не испугает их.

В этом-то и заключается объяснение необыкновенной быстроты их передвижения, их яростных нападений и их неукротимой энергии в битвах. Валентину Гиллуа знакомы эти неоценимые достоинства его новых союзников, и он надеялся на их содействие.

По окончании последнего совета, на закате солнца, он имел с Курумиллой непродолжительный разговор, который заставил вождя немедленно покинуть лагерь.

Охотник держался в стороне от проявлений воинственного духа своих союзников; всю ночь просидел он у сторожевого огня, и сон ни на одну минуту не смыкал его век.

Спустя около часа после восхода солнца Курумилла возвратился в лагерь.

Вождь был не один; кто-то сопровождал его, и этот кто-то был дон Пабло Гидальго.

Заметив вновь пришедших, Валентин поднялся с места и направился к ним.

— Наконец-то! — сказал он, с приветливой улыбкой протягивая молодому человеку руку. — Я ждал вас с нетерпением.

— Мы всю ночь шли, — отвечал, улыбаясь, молодой человек. — Я также желал поскорее с вами увидеться; я предчувствовал, что здесь меня ожидает нечто такое, что сделает меня счастливым; вы так добры с теми, кого любите, сеньор!

— Предчувствие не обмануло вас. Пойдемте, сеньор. — Он направился к одному тольдо и постучался в решетку его. Решетка отодвинулась, и на пороге показалась женщина. Раздался крик восторга, и донна Долорес очутилась в объятиях дона Пабло.

Валентин с улыбкой смотрел на них, хотя глаза его были влажны.