Тайные дневники Шарлотты Бронте

Поверь, что жизнь — не снов игра,

Не сказок темный лес.

Как часто мелкий дождь с утра

Сулит нам день чудес!

Пускай у неба хмурый вид —

Промчатся облака;

А ливень розы оживит,

Увядшие слегка.[80]

Дай руку на прощанье,

А слез не будем лить.

Есть дар — воспоминанье,

Давай его хранить.

Есть детское прозренье

И в нынешней поре.

Есть к миру снисхожденье

В его плохой игре…

Пусть нам разнимет руки Судьба.

Чем спорить с ней,

Докажем, что в разлуке

Объятие сильней.[81]

Был город сумраком объят.

Под самою луною

Застыл во сне фруктовый сад

За мощною стеною.

Хозяин, Гилберт, средь кустов

Бродил анахоретом

И, отдыхая от трудов,

Мечтал под лунным светом.

Уж час ходил он взад-вперед,

Не проронив ни звука.

Не холодил январский лед,

И прочь бежала скука.

Он молод. Как же тут уснуть!

Как кровь бурлила в жилах!

Фантазия теснила грудь

И голову кружила.

Он вспомнил чувства юных лет,

Любовью их означив,

Хоть многие его секрет

Назвали бы иначе.

Нечасто дней минувших ход

Его волнует сердце:

Он слишком нынешним живет,

Чтоб в прошлое глядеться.

Минувшего ему не жаль,

Но луч ночных светил,

Как будто блеклую скрижаль,

Всю Память озарил.

А в ней одно лишь из имен

Мерцает до сих пор,

И вновь, как прежде, окрылен,

Он шепчет: «Элинор».

Нет горечи в словах его,

В улыбке — доброты,

Лишь эгоизма торжество

Средь мерзлой пустоты:

Ее любовь сильней, чем смерть.

Как сладко, видит Бог,

Такую красоту узреть,

Простертую у ног.

Благословен, кто без забот

Столь глубоко любим,

Кто видит, как красотка ждет —

И непоколебим.

А иногда вдруг снизойдешь,

Смягчишь свой гордый нрав —

И в юной ручке чуешь дрожь,

Слегка ее пожав.

Скрывала чувства, как изъян,

Но видеть мог любой;

Я знал, что властен, как тиран,

Над девичьей судьбой.

Мне совершенства не дано,

Ее мечтанья — бред.

Я воссиял во славе — но

Ее восприняв свет.

Ее природный, юный жар,

Могучий пыл в груди

В небесный пламень превращал

Огонь моей плоти.

И снисходил я, словно бог,

К любви в ее глазах;

И, словно бог, затем я мог

Исчезнуть в небесах.

И больше горестной рабе

Мой не являлся дух,

К ее рыданьям и мольбе

Не преклонял я слух.

Я знал, меня не подведет

Знак верности слепой,

И с чистой совестью вперед

Ушел от девы той.

Но все же хочется порой

Все сызнова начать

И боль любви своей игрой

В ней пробудить опять,

Чтоб снова бездны юных глаз

Вобрали огнь моих;

И если мог бы — сей же час

Я вновь зажег бы их.[82]

Ты мерзнешь, мерзнешь, холодна могила.

И снег растет тяжелою горой.

О, разве я любить тебя забыла,

Отброшенная времени волной?

И мысли, уносясь к брегам Ангары,

Не вьются над возвышенностью той,

Где папоротник ветхие узоры

Слагает над твоею головой?

Ты мерзнешь. С бурых гор с водою талой

Сошло пятнадцать диких декабрей.

Впрямь верен дух, коль памятью усталой

Все помнит после стольких бурных дней.

Любимый мой, прости, что отдаляюсь,

Когда отлив мирской меня влечет,

И мрачными желаньями смущаюсь,

Попав в суровый их водоворот.

Прости, я без тебя не знала света,

Другая не светила мне звезда.

Вся жизнь моя была твоей согрета,

И все тепло замерзло навсегда.

И наконец я так привыкла к боли,

Что перестала замечать ее.

Я научилась жить усильем воли

И подняла из праха бытие.

Я собрала остатки прежней силы

И не пустила душу за тобой

Последовать в холодный мрак могилы,

В сей мрак, отныне более чем мой.

Я растоптала дерганое пламя,

Ни искры не оставила в углях.

Но — пившей горе долгими глотками —

Что делать мне в иссохших этих днях?[83]

На небе солнце светится,

Нетерпелив и юн,

Скорее с маем встретиться

Торопится июнь…

Деревья машут ветками,

И птиц веселых песнь.

Среди веселья этого

Незваный гость я здесь!..

Ищу ответа на вопрос,

Но в мыслях пустота,

Хотя задумался всерьез:

«Как я попал сюда?»

И ничего я не пойму,

Ответа не узнаю,

Но видеть все вокруг могу

С закрытыми глазами.

На берегу в дневной тиши

Нечаянно уснул

И в глубину своей души

Случайно заглянул.

Сказало сердце: «Знаем мы,

Когда зима вернется.

Над светом лета и весны

Злорадно посмеется.

Заставит холода волна

Умолкнуть птичьи песни,

И бледным призраком весна

Витает в поднебесье.

Чему мы рады так сейчас?

Природы возрожденье

Мы видим снова, но у нас

Поверхностно сужденье!»

Природа только до поры

Порадовать нас может,

Но ветра вольного порыв

Долину потревожит.

Вдруг вспыхнут тысячи огней

И зазвучат над ними

В сиянье тысячи лучей

Серебряные лиры.

Раздует воздуха поток

Огонь своим дыханьем,

Сплетя божественный венок

Небесного сиянья!

Такое эхо загремит

Таинственных мистерий,

Такая песня зазвучит,

Что в это трудно верить.

«О, тот, кто смертен, — умирай!

Открылись время раны,

Плеснуло небо через край

Божественную радость!

Страданье бесконечно здесь

И ночи мрачна тень.

Но где-то вечный отдых есть

И бесконечный день.

Тебе весь мир — могилы мрак,

Покинь пустынный берег,

Есть утопающий в цветах,

Прекрасен и безмерен!

Не бойтесь тайну приоткрыть,

Глазам своим поверьте,

Реальна радостная жизнь,

Дарованная смертью».[84]

Душа встрепенулась, как птица живая,

И в небо взлетела, на крыльях паря;

Свистит вольный ветер, меня обдувая,

Проносятся мимо леса и моря.

Желтеют под солнцем высокие травы,

И ветви деревьев трепещут слегка,

И ветер с листвою заводит забавы,

И быстро по небу бегут облака.

Я видеть желаю, как вихрями пены

Морскую волну растрепал ураган;

Я слышать могу, как, бросаясь на стены

Прибрежных утесов, ревет океан![85]

Как ярко на солнце сверкая,

Играет лесной дикий плющ!

А буки вдали отражают

Корою серебряный луч.

Здесь солнце на милую сценку

С улыбчивых смотрит небес,

И слышен стон зимнего ветра

Сквозь кроны бессчетных древес…

Гремит над моей он главою,

Вдали находя свою смерть,

Но мне возврати мою пустошь,

Холмы, где ветров круговерть.

Где редкие, еле живые

Деревья едва ль загудят,

Но вереска дали родные

Тот дикий порыв возвратят…

В округу, где серые стены,

Верни ты меня поскорей,

Где сплошь поросло все бурьяном

И лжи не приемлет пырей.

И пусть хороша для прогулок

Округа высоких хором,

Прекрасны пусть светлые залы,

Верни, умоляю, мой ДОМ![86]

Вот Хауорт — приход древней славы и скуки.

Тут всяк проповедник — кто в ризе, кто в юбке…

А пастор — старик, но с запальчивым нравом

Все рьяно меняет налево-направо;

Чтоб звонница здесь должный вид обрела,

Решил обновить наши колокола.

Викарий, что носит за дедом кадило,

Очистить надумал от прачек могилы.

С бельем отступают разбитые леди

На грядки, в сараи, и в сенцы, и в клети

И громко клянутся корытом и пеной,

Что голову скрутят ему непременно.

Мужья их ярятся — ну прямо беда:

Грозят линчевать его враз без суда.

Но хуже всего, что решили девицы:

Пусть он не мечтает любить и жениться![87]

В ее картине скрыт намек

За каждою деталью.

За тенью солнечный денек,

Улыбка за печалью.

Где создал Бог цветущий сад —

Пейзаж объят тоскою.

Прямое сердце, честный взгляд —

Под маской плутовскою.

Ах, леди! Если мне велишь

Исправить лист этюдный,

На нем не трону разве лишь

Рассвет улыбок чудный.

Я летнему оставлю дню

Оттенок счастья чистый.

Я грусть с веселых лиц сгоню

И влагу с глаз лучистых.

Покой я сердцу дам тому,

Что мой покой украло.

Явлю шедевр Творца — ему

Не нужно покрывало.

За этот труд прошу я дать

Мне царскую награду:

ТВОЮ УЛЫБКУ УВИДАТЬ

И БЫТЬ С ТОБОЮ РЯДОМ[88]

Душа в смятении лишь смерти ждет

И разрешения уйти в полет.

Моя бездонная тоска бессонная,

Неугомонная тогда заснет.

Не лучше ль в гроба лечь ночную тьму,

Чем в эту тьму облечь и жизнь саму?

Боль черной птицею в душе гнездится и

Не даст забыться мне в своем дому.

Нет мне пристанища, где жизнь шумит.

В груди страдающей мой дом стоит.

И не утешит свет, когда надежды нет,

И к той груди навек мне путь закрыт.[89]