Тайные Знания

14

Дело, конечно, личное. Соглашаться, не соглашаться. В доказательство скажем лишь одно. В органах сумасшедших не держат. Алексей Матвеевич Груздь в органах всю свою жизнь. Как говорится, и при белых и при красных. Груздь — он из идейных. Для него идея — кого-нибудь от кого-нибудь защищать. И постоянно ловить врагов отечества. Они же кругом. Сколько существует Россия, столько времени существует мировой заговор. Он и супругой разошелся по этому поводу. Он первый раз напился, когда отменили галифе. Кому в голову пришла мысль запретить нашим славным защитникам носить галифе? Кто запретил — тот и есть первый враг!

Миша Небадонский — не менее опасный враг. Прибыл, чтобы привести в исполнение коварный план. У них кругом свои люди. Хотя многие не догадываются, что являются участниками заговора. Нити заговора ведут даже в Управление! Иначе к чему ставить главным Гришу генерала? Хороший Гриша мужик, но как руководитель — плакать хочется! Что и делают по вечерам сотрудники — плачут и пьют горькую. Гриша не ожидал подобного подарка от судьбы. Всего что угодно! Неделю не спал — наденет штаны с лампасами и снимет. Наденет и снимет — не может поверить в счастье, что на него свалилось.

Как только Гришу в генералы посвятили, на него что-то нашло, но только не озарение. И умней он стал, и ростом выше. Живот вырос и интеллекта прибавилось. Миша на тот момент был как раз не Мишей, иначе его еще бы тогда обезвредили. Да и смутное было время — полная чехарда! Не разберешь, где наши, а где чужие. Старики умом тронулись, а кто в штаны наложил со страха — разбежались по общественным организациям. Либо рванули на периферию, как нынче говорят — по регионам. Москва пустая была. Народ-то по-прежнему суетился, по рынкам бегал, откуда и видимость жизни. Не было жизни — умерла она. В генералы никто ходить не желал, отказывались умные люди от генералов. В деревню картошку сажать, либо коров пасти — пожалуйста, а в генералы — увольте! Страна ждала большой крови. А кто в крови повинен был, прекрасно знал, чего и боялся.

И нет, чтобы тогда придушить. Не придушили, упустили момент. Одни сопли пускали, другие их глотали — сидели по избам. Тучи мимо прошли, зной остался, ливень — одно баловство. Алексей Матвеевич мухобойкой по окну лупил и ждал партийного собрания. В актовом зале собрались — пыхтели, как жеребцы перед кобылой. Никто в лимит не уложился — перло во все стороны. Орали наперебой — мы им еще покажем кузькину мать! А в ремонт обувь не принимают! Когда это было, чтобы сапожник работал двадцать четыре часа подряд? Денег на ботинки не было. Ботинки стоили целое состояние.

Фортуна. Не зря говорят, что она слепая, глухая и ко всему прочему потерявшая рассудок. Думай, кого земными благами награждаешь! Или у нее свой план — не менее коварный? Ничего не случилось! Видимость движения, имитация смены обстановки? Или запахло жаренным? Не паленным, а именно жаренным. Груздь животом не страдал — сигаретка в зубах, на плите глазунья, на радиоточке старый знакомый поэт — выживший из ума интеллигент, возомнивший, что пришло его время.

— Ты у меня брось! — кричит в трубку Алексей Матвеевич, — ты меня предъяви народу в открытом эфире! Неизвестно, когда еще шанс представится. Какие на хрен пирамиды! Ты что — Валя! Вы — интеллигенты гнилые — всегда народ за людей не считали. Ты сейчас душой страдаешь и несешь по радио глупость, за которую тебе завтра будет стыдно. Ты людям скажи, где можно купить мясо, а где молоко!

Валя трубку повесил и принялся дальше страдать в открытом эфире — давно, подлеца, не печатали. Николай Федорович также бедствовал — считал копейки до зарплаты. Журналов не выписывал, свой научный потенциал не развивал. В переулке неизвестные злодеи дали ему в нос и отобрали портфель. Замечательный портфель — свиной кожи. Нынче такой не купишь. А если купишь, нужно заплатить огромные деньги. Это было, пожалуй, первым крупным разочарованием. К людям Николай Федорович никак не относился. Он с ними смирился, потому как надо с ними жить — с этими людьми. А потом он заметил, что людей слишком много развелось. Как бродячие собаки в стаи по весне сбиваются, так и люди. И обликом своим люди на людей мало чем похожи. Понятно, что от жизни происходит упадок, а если жизни нет, значит, и падать некуда. Беда, однако, а жить как-то надо.

Нос заживет, и портфелю замену найти можно. Хотя в душе что-то осталось — рубец незаметный, о котором можно и забыть. Жизнь, зараза, не желала выстраиваться. Ждешь лето, чтобы скрыть язвы, что вылезли по весне — грязь жуткую, мусор и говно. Пришло лето, однако облегчение не наступило. Рубца не видать, но боль осталась.

Не врет. А вот сейчас не врет, — сказал дед. У него тоже радиоточка была. Он через радиоточку связывался с внешним миром. Чтобы не было замешательства, отметим — мир принимает разнообразные формы. Может быть внешним и внутренним. Крутанул ручку и возник мир. Не нравится — выключи мир. И нечего орать, если не знаешь, где можно купить мяса.

Пирамиды, пирамиды…

Это же символы! Стоят себе одиноко в пустыне — кому они нужны? В пирамидах хоронили фараонов. Старик на тот свет еще не собирается — не пришел час. Свой час он всегда узнает, ошибка исключается. Да и придти к нему должны. Не может он унести с собой тайные знания. Требуется кому-то передать. Николаю Федоровичу — вряд ли придется передать. Хотя удобно — живет рядом, никуда ходить не нужно. Николай Федорович раскрывается каждый раз с новой стороны. Что-то, вероятно, с ним происходит. И непонятно, где он настоящий. Либо настоящим он был прежде, либо сейчас настоящий, либо еще только предстоит ему стать настоящим.

Новая жизнь в новом воплощении… старика не обманешь, заблуждаются люди слабые. Человек сильный себя обманывать не позволит. Только непонятно, если они сильные, к чему добровольное заблуждение? Нет же там ничего. Прежде были и у него сомнения — а вдруг все же там есть? Хоть что-то, хоть какой-то намек на существование, хоть в какой угодно форме. Иначе тоска ужасная, что не выразить словами. И как приговор — нет! Как топором по голове — нет!

Постой, — говорит, — постой. Мне спешить некуда. Поздно мне спешить… и давай отматывать назад понемножку. Должен где-то быть хотя бы намек какой-нибудь. Поэта этого, алкоголика, он помнит. С виду представительный мужчина. В галстуке всегда, слова дурного не скажет. Он дома, когда трезвый обедает, нож в одной руке, вилка в другой. Ну а когда пьяный, вылитый демон! Лучшие свои стихи в пьяном угаре и написал. Утром читает и глазам своим не верит — шедевр! А соавтор через стол сидит и котлету вчерашнюю доедает. Чего, — спрашивает, — нравится? Это мы еще с тобой мало выпили. Возвращайся, друг, обратно, здесь тебя никто не ждет. Обратно — но только куда? Где это «обратно»? Здесь тебя никто не ждет, и не ждал никогда. Ты здесь чужой и всегда им был. Это не твой мир.

Тюленин выглядел невыразительно. Одет был в пальто, которое уже давно не носят. Это он звонил в дверь десять минут назад. И пять минут назад он звонил. И минуту назад — что ему надо?

— Что тебе надо? — спросил старик. — Чего раззвонился? У меня тихий час, чтобы знал. Может, я готовлюсь к переходу? И чтобы переход не был мучительным, к нему готовлюсь.

— Алексей Матвеевич со мной вчера говорили, — сообщил Тюленин, — я их возле дома дождался. Говорили час — очень полезный разговор.

— Ты за этим пришел?

— Да.

Пришел сообщить, что между нами была доверительная беседа. Не ожидал, если честно признаться. Думал, они меня пошлют. Не послали. Удивительно. Они в управлении работают. Может быть, даже полковник.

— Полковник нынче не такой высокий чин, — говорит старик. — Хотя думаю, получает много. Если полковник и выслуга лет двадцать, думаю — хорошие деньги. Только к чему хорошие деньги, если выслуга двадцать лет? Что он с ними делать будет?

— Купит что-нибудь. Магазинов развелось, прямо удивительно, сколько! — поделился своими мыслями Тюленин. — Иногда думаю, кто же это все покупает? Товары для хозяйства, конечно, необходимы. Мыла купить или стирального порошка. Или штаны на замену — правда? Износились штаны, а хочется, чтобы не стыдно было. Чтобы сказал народ — молодец дед! Так держать! Одной ногой в могиле, а выглядит как жених! Доброе слово и собаке приятно. А человеку вдвойне приятно. Сколько денег получает Алексей Матвеевич — мне неизвестно. Он отечество защищает, и зарплата должна быть соответствующая. Мы никого не защищаем, и зарплата у нас тоже соответствующая — никакой зарплаты. Сами виноваты. Нужно было в свое время отдать хотя бы малую свою часть отечеству. Не отдали.

— Как это не отдали! — возразил старик, — что это вы себе позволяете! А куда, тогда скажите, я себя в свое время отдал? Какой такой еще стране! Если всю свою сознательную жизнь здесь прожил! За границу выезжал только один раз! По путевке. За свои кровно заработанные. Чего это вы, Николай Федорович, обидные для меня слова говорите. А сами-то! Сколько через вас народа прошло? Забыли? Да если бы не вы, народ уже давно с ума сошел! Отработали на своем боевом посту, отсидели смиренно на деревянном табурете. Сколько чернил исписали? Карточек завели — сколько?

— Карточек? — переспросил Николай Федорович.

— Да! Карточек пациентов — сколько?

— Ну так сразу и не скажешь, считать нужно. Наверно, много должно получиться карточек. Шифаньер у нас стоял до самого до потолка, — шкаф, стало быть. А потолок метра три, вот и посчитайте, сколько туда карточек влезет. Народ он только с виду здоров. Идешь по улице — красиво кругом. Люди на встречу, и никому в голову не придет, что где-то по углам сидят хворые, да больные. Прежде, если знаете, был секретный указ. Чтобы картину в стране не портить, вывезти всех больных в особые места — подальше от любопытного глаза. К нам приходили товарищи ответственные. И кто особенно нуждался, всех до одного вывезли.

— Убогих? — спросил старик.

— Всяких, — уклончиво ответил Тюленин и отвел глаза в сторону.

— Чего темнишь? Будто не знаю! Еще как знаю — сам на пароходе ездил.

— Куда?

— Куда надо, туда и ездил. Сказал же — на пароходе!

— Теперь можно, — сказал Тюленин, — прежде было запрещено, а теперь можно. Померли они все. Ничего не знаем, — скажут ответственные товарищи. Чего он несет? Только никому теперь не нужно. Скажут — клевещет.

— Кто скажет?

— Мир, конечно, изменился, — продолжил дискуссию Николай Федорович, — поколение новое подросло. Кое-кто умер — сами сказывали. Однако, если подойти с научной точки зрения, ничего не изменилось. Кто скажет? Всегда найдется человек, чтобы сказать. К нему придут и пальцем укажут — говори! И он скажет. Еще как скажет! И от себя добавит, чего и вовсе не было. Здесь, если хотите, скрыт какой-то тайный механизм. И время над этим механизмом не властно. Новое поколение, а слова прежние. Вопрос — как подобное может быть? Их же никто не учил!

— Вы, Николай Федорович, диссидент.

— Я? — испугался Тюленин, — какой же я диссидент? Пенсионер я. Склад ума у меня творческий — любопытный буду по природе. В роду у меня диссидентов не было. И литераторов не было, откуда диссиденту взяться? Политикой не интересовался и репрессированных — бог миловал.

— И все же, Николай Федорович, вы диссидент, — настаивал старик. — Этакий вольнодумец.

— Поговорить люблю, — согласился Тюленин, — но чтобы плохого слова? К чему? Меня все устраивает. Мне много не нужно. Мне ничего не нужно… главное, чтобы был мир во всем мире.

— А вот это вы хватили! — ехидно ответил старик. — Мир во всем мире! Дураку и тому понятно, мира во всем мире быть не может. Чего тебе твой полицейский сказал?

— Точно! — обрадовался Тюленин. — Я же пришел, чтобы сообщить о нашей с ним встрече. Вчера, как назло, холодно было. Видите — на мне пальто. С прогнозом намудрили. Шапку надел, а вот пальто… стою и думаю, как Алексей Матвеевич отреагирует? Мы же не договаривались о встрече. По телефону все не скажешь. Телефон как средство коммуникации, к сожалению, не совершенен. Увы. Чтобы сказать, необходимо видеть человека. Согласны?

— Что он сказал?

— В том-то и дело, что Алексей Матвеевич ничего определенного не сказал. Мне кажется, он устал. Каждый может устать. А тут еще я — лишние проблемы. Спрашивал, нет ли у меня толкового фантаста.

— Кого?

— Человека, интересующего фантастикой.

— К чему ему фантаст?

— Не знаю. Вероятно, фантаст требуется в качестве консультанта.

— А вы — не фантаст? — спросил старик.

— Я? Да вы что! Какой я фантаст! В юности любил читать, с возрастом, слава богу, прошло. Нет, не фантаст.

— Жаль.

— Почему? — поинтересовался Тюленин.

— Вашему полицейскому требуется консультант — фантаст. Лучшего варианта сложно себе представить. Тот самый случай, когда гора идет к Магомеду.

— Воображение у меня развито хорошо, — не понятно к чему заметил Тюленин.

— Я вам вот что скажу. Если в себе, как следует, покопаться, можно обнаружить много разных талантов.

— Может быть.

— Не может быть, а именно так дело и обстоит. Человек за свою жизнь использует свой потенциал на какие-то жалкие десятки процентов. Потенциал человека — велик! Талантов множество. Необходима мотивация. Нет мотивации, и все таланты спят дремучим сном. Мотивация, как ключ к двери, где спрятаны сокровища.

— Вы — поэт! — удивился Тюленин.

— А то! Много чего могу. По молодости чем только не увлекался. У меня профессий… механиком был, грузчиком, водопроводчиком, заведующим складом и его заместителем. Одно время был курьером, в другое — писарем. Хлебопеком был. В библиотеке работал вахтером. Даже в академии наук в гардеробе временно товарища подменял. И директором акционерного общества был. Поэт, — говорите? Нет. Поэтом быть не пришлось — мало платят. Писарем в армии служил.

— Поэт в том смысле, что рассказчик вы интересный, — подсказал Тюленин.

— Ах, в этом смысле! Как-то не задумывался. Может быть, всякое может быть. Почему, как вы говорите, не быть поэтом? Хорошая профессия, творческая. Прежде, я вам скажу, на поэтов был большой спрос. Представьте, интересовалось общество поэзией. Идешь по проспекту и плакат на заборе. Встреча с поэтом — добро пожаловать. Билеты в кассе. Цена билета — пять копеек. И ходила же публика. Стула свободного не найдешь. Поэт на сцене. Руки в карманах — прекрасно! Как сейчас вижу…

Ностальгия. В прошлое бросило старика. Удивительное состояние — вспомнишь, что никогда не помнил. Генерал Гриша также кое-что — родное сердцу — вспоминал. Вызвал товарища с докладом — Груздь сидел напротив и читал вслух справку. Сколько он этих справок написал! Ужас! Если все сложить, пронумеровать — получится настоящий роман. Бери и ступай в издательство, только черта с два там его примут.

Читает — шевелит губами мокрыми. А Гриша чай пьет и вникает — пропускает мимо ушей каждое третье сообщение. Еще не хватало! Еще он будет в каждое вникать! Кукиш!

— Чего? — спрашивает он вдруг и стакан в сторону отложил. Алексей Матвеевич притих — и он перепугался. Не может взять в толк — чего это ему в справке написали?

— Еще разок, — говорит генерал, — прочитай предыдущее предложение.

Груздь кашлянул и читает — глазам своим не верит. Ересь полная!

— Да как подобное возможное? — спрашивает генерал, — ты сам-то соображаешь, что читаешь? Или думаешь — сплю?

— Что написано, то и читаю, — огрызнулся Алексей Матвеевич, — в аналитическом департаменте документ составляли.

— Они что там с ума сошли! — возбудился генерал и трубку берет, чтобы по внутренней связи промыть мозги подчиненным. Минут пять, конечно, прошло, прежде чем раздался стук в дверь. Генерал вновь стакан отодвинул. На ладошку плюнул и строптивый волос к лысине пришлепнул — он его в зеркале заметил. Едва не испортил генеральский образ.

Заходит человек в мундире. В руках — папка, в глазах — вопрос. Ждет.

— Мы тут справку читаем, — говорит генерал, — итоговую, по происшествиям за неделю.

— Так точно! — рявкнул служивый.

— Что — так точно? Ты меня послушай, а потом кричи — так точно. Читаем мы с Алексеем Матвеевичем справку. И никак не можем взять в толк… или это опечатка?

— Никак нет. Не опечатка, — бодрым голосом сообщает служивый, — достоверный факт.

— Как достоверный? — не понял генерал. — Ничего не понимаю. Может, Алексей Матвеевич понимает? Здесь написано, что гражданин залез…

— Вагина, — подсказал служивый. — Гражданин залез в вагину.

— Что за черт! — вытаращил глаза генерал. — Как гражданин может залезть в вагину? Ничего не понимаю. Гражданин же большой! Взрослый гражданин. Как он в вагину женскую поместится?

— С гражданином случился стресс, и как результат — помешательство рассудка. Гражданин отказывался воспринимать окружающую реальность. Лучшего способа спрятаться от действительности, как залезть в вагину, он, к сожалению, не нашел.

— Ужас какой! — сказал генерал. — Сидим, читаем материалы с Алексеем Матвеевичем и вдруг — на тебе! Ошибка исключается?

— Исключается.

— Невероятно! Но как он туда залез?

— Не могу знать. В документе на сей счет никаких дополнительных сведений не указывается.

— Что говорит наука? — приходя в себя, спросил генерал.

— Проводят консилиум.

— Ну это надолго. Спасибо, ступай, — отдал распоряжение генерал, — надеюсь, других странных сообщений в документе нет?

Человек в мундире вышел, затворив за собой дверь.

— Что происходит? — обращаясь к коллеге, спросил генерал, — прав ты, Леша, — народ сходит с ума. Вот, пожалуйста — еще один пример. Чего ему там надо? Лучшего места не нашел — псих!

— Мне кажется, это часть тайного плана, — сказал Груздь и выразительно глянул на генерала, который лишь выгнул дугой бровь, ожидая объяснений — подобные мысли всегда требуют комментария.

— Может случиться, и мы ничего не знаем, — продолжил Груздь, — а мысль такая — извести народ до состояния домашней скотины. К чему изводить? Управлять проще. Человек по природе своей не далеко ушел от животного. Чтобы его обратно вернуть к братьям нашим младшим, больших усилий не требуется. Все что требуется, последовательность и небольшая системность. Все — больше ничего не требуется. Мозг человека и без того не слишком развит — о чем осторожно говорят ученые. Говорят в полголоса, а лучше шепотом. В мыслительной деятельности участвует малая его часть. И этой малой часть можно вполне успешно манипулировать. Оглянись кругом! Люди на людей не похожи — одни лишь животные инстинкты. Скоро читать разучатся. К чему и что читать? Пустое и вредное занятие. Буквы в слова их, конечно, складывать научат. Но чтобы читать?

— Мировой заговор? — улыбнулся генерал.

— Как хочешь, так и назови. Хочешь назвать мировым — никто не возражает. Кто тебе поверит! Заговор темных сил? Тебя первого в психиатрию и отвезут. Однако факты сами за себя говорят.

— Какие еще факты? — возбудился генерал, — фактов, кроме этого сумасшедшего, что пытался залезть в вагину, не вижу! Нет фактов!

— Заговор существует, — уперся Груздь, — война никогда не кончалась. Жизнь разумная и есть война. С первой секунды существования. Заговор — средство ведение войны. Кто ведет против нас войну? Непростой вопрос — опасный. Кто дал верный ответ на вопрос — подписал себе приговор.

— Мировой заговор, — повторил генерал, — согласен, это серьезно. Давай обсудим. Но только между нами. И только потому, что мы товарищи. Верно? Не ошибаюсь? Алексей Матвеевич, мы — товарищи? В-о-о-т! А, поди, обсуди вопросы мирового заговора с кем другим? Сказать — не скажут, но подумают — псих! Спятил под старость Алексей Матвеевич — заработался. И все от старания, от трудов своих и бессонных ночей. Работай как все — шагнул с крылья заведения и забыл, что у тебя в голове — какие мысли. На службу пришел и здесь не спеши. Решай личные вопросы, а уж потом вопросы служебные. Именно таким образом и ни в коем случае не наоборот! Во — видишь! Лампасы на штанах у меня. Считай, жизнь прожил не впустую. Генерал, я тебе скажу, достижение. Пусть голова пустая и лысая. Все одно — достижение. Опасно, — говоришь? Здесь, ты Леша, тысячу раз прав. Еще как опасно. Но я тебя не выдам.

— Кому?

— Кому не выдам? Мало ли кому! Думаешь, только у меня враги и недоброжелатели? Они кругом! Сотникова помнишь?

— Ну?

— Сошел, мужик, с ума. Через год после выхода на пенсию. А прежде записался ко мне на прием. Почему, думаю, не принять ветерана? Поговорить и вообще — принял. Сидим, беседуем и вдруг он мне бумагу на стол. Читаю бумагу и не могу взять в толк. И только потом мысль в голову — так он с ума сошел! Просит снять с него наружное наблюдение. Оказывается, решил, что по нему работает наружное наблюдение! Коллеги его бывшие работают. Смотрю и не знаю, что ему ответить. Хорошие глаза — чистые. Нет в них и доли безумия. А потом другая мысль — а что если это я с ума сошел? И все это мне снится? Едва не испугался. Если бы не был генералом, испугался бы точно. Побежал бы в поликлинику.

— Он и прежде не в себе был, — заметил Груздь. — Подчиненные жаловались. Слишком много требовал.

— Правильно. И я требую. Иначе нельзя. Если, говорит, не снимете наблюдение, всех положу из наградного пистолета! А стреляет он как черт! И пистолет, как на грех, ему подарили. Наблюдения за ним, конечно, не велось. А кого он тогда собирался положить? Даю вам, говорит, неделю. Иначе, пеняйте на себя! Пришлось проводить спецоперацию — заменили для начала боевые патроны на холостые. Однако он же не дурак! Где уверенность, что в тайнике у него нет патронов? Беда! Смотрю телевизор, как сумасшедшие по людям стреляют, и лезут в голову мрачные думы. Какие — сам знаешь.

— Каждый второй — сумасшедший, — напомнил Груздь.

— Каждый второй, — повторил генерал, — а как узнаешь, кто из них первый, а кто второй?

Алексей Матвеевич слушает, однако как-то по-иному он слушает. Что-то с ним после полета произошло. И он как бы себя не узнает, чтобы с уверенностью сказать, мол, действительно это он — Груздь Алексей Матвеевич. Казалось, все при нем — физиономия, руки, ноги на месте, однако что-то появилось лишнее, явно не родное. А что именно — сразу и не скажешь. Тревожное чувство и неприятное. Постоянно беспокоит. Он когда к генералу шел с докладом, думал — сказать или не сказать? Все же товарищ, хотя и генерал. В жизни подобное случается крайне редко. Должность ответственная губит, не взирая, на дружбу и родственные отношения. Приходится выбирать — либо дружба, либо должность. Алексей Матвеевич доверяет лишь своему жизненному опыту, который подсказывает — люди как пауки в банке.

— Может, хватит? — подал голос генерал — Скажи своими словами — что там еще?

— Кроме убийств ничего серьезного, — ответил Груздь, — впрочем, есть одно дело — каннибализм. Парнишка съел двух своих приятелей.

— Час от часу не легче, — вздохнул генерал. — Еще один сумасшедший?

— В том-то и дело, что комиссия считает его вполне нормальным. По месту работы характеризуется положительно. Соседи говорят — тихий, уравновешенный молодой человек.

— А что он тогда съел своих приятелей? Если уравновешенный — чего он своих приятелей съел? Конфликт произошел? Ну знаешь — это еще не повод, чтобы из них борщ готовить! Отказываются признать, что он больной?

— Не могу знать.

Эпоха возрождения — где она? По всей видимости, в прошлом. Наступила эпоха разрушения — кругом ее следы. Коллективный разум болен серьезным недугом. Сто лет для истории планеты даже не мгновение.

— На концерт пойдешь? — спросил генерал. — Приезжает эта… как ее, ну, ты понял. Билеты принесли. Почему бы и не сходить? У меня костюм куплен, я его только раз надел — не порядок. В шкафу висит, стоит целое состояние. Вот на концерт в нем и пойду. Прежде у меня абонемент был — ходил, представь себе, и получал удовольствие. А потом что-то со мной произошло — не получаю удовольствия и все. Сижу в зале, и ничего меня не волнует. Не трогает. Словно глухой. Вроде хорошие артисты — знаменитые, и не трогает. Гляжу осторожно по сторонам — люди вроде слушают. Вроде людям интересно, а мне, представь, не интересно. Словно не я это буду, а кто другой. Словно меня подменили. Странные мысли — непонятные. С тобой подобное бывает?

Груздь кашлянул — чего он к нему пристал? Сказать или не говорить?

— Что молчишь? — повторил генерал. — Спрашиваю — с тобой подобное бывает?

— На концерты я не хожу, — ответил Груздь. — По телевизору предпочитаю. Хороший купил себе телевизор. Насмотреться первое время не мог. Что ни посмотришь — все нравится. Казалось, новости — что в них может быть хорошего? Смотрю с огромным удовольствием — игра красок. Лучше, чем в жизни.

— Значит, не бывает? — явно недовольный переспросил генерал.