Тайный крестовый поход

ГЛАВА 53

10 августа 1257 года

Альтаир хочет, чтобы мы не только распространили сведения об асассинах, но и создали в Европе Орден.

Мне стыдно за то, что я так долго разрабатывал этот план, но теперь, когда он наконец-то готов, всё кажется простым и ясным: он доверяет нам (и, кажется, конкретно мне) дух Братства. Передает нам «факел».

До нас дошли слухи, что воинственные монголы приближаются к деревне. Альтаир считает, что мы должны уехать до того, как начнется бой. Маффео, конечно, кажется, весьма доволен, что станет свидетелем подобных событий, и я чувствую, что он предпочел бы остаться. Его бывшая страсть к странствиям исчезла без следа. Похоже, мы поменялись местами, потому что сейчас я хочу уехать как можно быстрее. Либо я более труслив, чем Маффео, либо лучше представляю себе ужасы военного времени, поскольку полностью согласен с Альтаиром. Осажденный Масиаф – для нас не место. По правде говоря, я готов уехать, независимо от того, нападут на город мародерствующие армии монголов или нет. В эти жаркие ночи я далеко от дома. Далеко от моей семьи: от жены и сына Марко. Через несколько месяцев ему исполнится три года, и мне больно осознавать, что меня так долго не было рядом с ним. Я не видел его первых шагов, не слышал первого слова.

В общем, я думаю, наше время здесь, в Масиафе, подошло к концу. Кроме того, Мастер сказал, что хочет нас видеть. Он сообщил, что хочет что-то дать нам на церемонии, которую он проведет вместе с другими асассинами. Он сказал, что это «что-то» не должно попасть в руки врага: монголов или тамплиеров. Теперь я понимаю, к чему именно вели его рассказы, и подозреваю, что это, возможно, нечто очень ценное. Увидим.

В то же время Маффео хочет услышать окончание истории, которую я ему рассказывал, особенно теперь, когда она так близка к завершению. Мой брат только поморщился, когда я сказал ему, что собираюсь перескочить во времени, с того момента, когда Альтаир, опозоренный и сломленный духом, спрыгнул с крепостной стены цитадели, на двадцать лет вперед в совершенно другое место – в пустыню, в двух днях пути от Масиафа…

…на бесконечную песчаную равнину, которая была абсолютно пустой, не считая всадника. К седлу его коня был привязан повод другой лошади, нагруженной кувшинами и свертками.

Со стороны всадник походил на торговца, везущего товары на продажу, и им же и был на самом деле – вспотевшим, уставшим, дородным купцом, которого звали Мухлис.

Когда Мухлис увидел вдалеке колодец, то решил прилечь и отдохнуть. Он собирался ехать до самого дома без остановок, но выбора не было – он слишком устал. Уже не один раз за время пути он, убаюканный мерным движением лошади, задремывал, опустив голову на грудь, веки его медленно опускались. С каждым разом было всё труднее отгонять сон, и каждый раз, когда сон начинал одолевать Мухлиса, его сердце и разум начинали спорить между собой. В горле у купца пересохло, одежды тяжело висели на нем, все тело гудело от усталости. Мысль о том, чтобы смочить губы водой и прилечь, натянув на себя тавб, [Тавб – традиционная мужская долгополая рубаха с длинными рукавами у арабов.] хотя бы на пару часов (вполне достаточно, чтобы восстановить силы и продолжить путь домой в Масиаф) – была практически невыносимой.

Единственное, что стряхивало с него сонливость и избавляло от желания делать привал – это слухи о разбойниках, поджидающих купцов, чтобы перерезать тем глотки и забрать их товары. Этой шайкой управлял головорез Фахад, чья жестокость была сравнима только с жестокостью его сына, Байхаса.

Говорили, что Байхас подвешивал жертвы за ноги, разрезал их от горла до живота и оставлял медленно умирать, позволяя диким собакам драться за выпавшие кишки. Байхаса это зрелище очень веселило.

Мухлиса устраивало, что его кишки при нём, и он не собирался отдавать свое имущество разбойникам. В конце концов, жить в Масиафе тоже становилось всё сложнее. Жители деревни платили всё более высокие налоги – говорили, что затраты на охрану деревни росли. Мастер беспощадно требовал уплаты налогов и частенько посылал в деревню асассинов, которые силой собирали дань с людей. Тех, кто отказывался платить, избивали и выгоняли из деревни. Такие изгнанники отправлялись в другие города в надежде начать там новую жизнь. Если, конечно, им посчастливится не попасть на глаза разбойникам, для которых каменистая равнина, окружавшая Масиаф, давно стала домом, и которые становились смелее с каждым днем. Какое-то время асассины – или их былая слава – надежно хранили торговые пути от набегов. Но, как оказалось, недолго.

Поэтому, если бы Мухлис вернулся в деревню без гроша и был бы не в состоянии заплатить налоги, которые Аббас требовал с купцов и жителей деревни, его вместе с семьей – женой Алией и дочерью Надой – изгнали бы из деревни.

Подъезжая к колодцу, купец продолжал думать об этом, так и не решив – останавливаться ли на привал или нет.

Возле колодца под раскидистой смоковницей, дававшей прохладную тень и укрытие от палящего солнца, стояла лошадь. Она была не привязана, но одеяло на её спине давало понять, что её хозяин – путник, который остановился попить, набрать воды во флягу или, возможно, как и Мухлис, сделавший привал, чтобы прилечь и отдохнуть. И всё-таки, подъезжая к роднику, Мухлис нервничал. Его конь, чуя близость воды, одобрительно фыркнул и пошел рысью, поэтому купцу пришлось потянуть повод, сдерживая энтузиазм животного. У колодца лежал человек и спал, подтянув ноги к груди и укрывшись дорожным плащом. Голова его покоилась на мешке, лицо закрывал капюшон, а руки были скрещены на груди. Лица его почти не было видно, но, как и у Мухлиса, кожа у него была бронзовой от загара, покрытой морщинами и шрамами. Это был старик лет семидесяти-восьмидесяти. Удивленный Мухлис долго вглядывался в лицо спящего, когда тот неожиданно открыл глаза.

Мухлис испуганно отшатнулся. Взгляд старика был пронизывающим и внимательным. Незнакомец не шевелился, и Мухлис понял, что, несмотря на то, что сам он намного моложе старика, тот его совсем не боится.

– Сожалею, что потревожил вас, – склонив голову, извинился Мухлис, голос у него слегка дрожал. Незнакомец молча смотрел, как он спешивается и, подведя лошадей к колодцу, вытаскивает кожаное ведро, чтобы напоить животных. Оно мягко стукнулось о каменную стенку колодца, а потом раздался плеск – конь стал пить. После Мухлис напился сам. Сперва он сделал небольшой глоток, потом принялся пить жадно, обливая бороду, после чего вытер лицо рукой.

Мухлис наполнил фляги, налил воды для второй лошади и привязал обеих к дереву. Когда он снова посмотрел на незнакомца, тот снова спал. Теперь он лежал, не скрестив руки на груди, а обняв мешок, который использовал в качестве подушки. Мухлис развернул свое одеяло и лег спать по другую сторону от колодца.

Он не знал, сколько прошло времени, прежде чем почувствовал движение рядом и открыл глаза. Рядом с ним стоял человек, освещенный первыми лучами встающего солнца. У него были черные волосы, спутанная борода, золотая серьга в ухе и широкая, неприятная улыбка. Мухлис хотел встать, но человек кинулся на купца, прижимая к его горлу сверкающий кинжал. Мухлис замер от ужаса, не сдержав испуганного вскрика.

– Я Байхас, – проговорил, не прекращая улыбаться, человек. – И я буду последним, кого ты увидишь в своей никчемной жизни

– Нет, – всхлипнул Мухлис, но Байхас рывком поставил его на ноги, и купец увидел, как два сообщника Байхаса снимают с его лошадей поклажу и грузят на своих.

Мухлис оглянулся на спящего старика, но того больше не было, хотя лошадь его никуда не делась. Неужели они его уже убили? Перерезали ему горло?

– Веревку! – крикнул Байхас. По-прежнему прижимая кинжал к горлу Мухлиса, он поймал брошенный ему товарищем моток веревки. Как и у Байхаса, у его сообщника была черная спутанная борода и покрытые кефийе [Кефийе – платок.] волосы. На спину у него был закинут длинный лук. У третьего бороды не было, зато были длинные волосы и широкий меч на поясе. Он рылся в вещах Мухлиса, отбрасывая то, что считал ненужным, в сторону.

– Нет, – воскликнул Мухлис, увидев, как полетел в грязь разрисованный камушек. Это был подарок его дочери, амулет, который она подарила ему в день отъезда. И смотреть, как разбойник бросает его на землю, было выше его сил. Он отскочил от Бахаса и бросился к длинноволосому, который с улыбкой поднялся на ноги и свалил купца с ног ударом по горлу. Пока Мухлис корчился, задыхаясь, в пыли, трое разбойников хохотали.

– Что это? – спросил длинноволосый, наклоняясь к Мухлису. Проследив за взглядом купца, он поднял камень и прочитал слова, написанные на нем. – «Удачи, папочка». Это этот камушек сделал тебя таким храбрым, папочка?

Мухлис потянулся за камнем, отчаянно желая забрать его, но длинноволосый с презрением вытер руку о штаны и, рассмеявшись, когда Мухлис взвыл от бессильной ярости, – швырнул камень в колодец.

– Шлеп, – усмехнулся длинноволосый.

– Ты… – начал было Мухлис. – Ты…

– Свяжите ему ноги, – раздалось сзади. Байхас бросил длинноволосому веревку, подошел к Мухлису и, присев рядом на корточки, поднес кинжал к глазу купца.

– Куда направляешься, папочка? – спросил он.

– В Дамаск, – солгал Мухлис.

Байхас провел лезвием по щеке Мухлиса, и тот вскрикнул от боли.

– Так куда, говоришь, ты едешь?

– Его одежда из Масиафа, – вмешался длинноволосый, связывающий Мухлису ноги.

– Из Масиафа? – покивал Байхас. – Когда-то ты мог рассчитывать на помощь асассинов, но теперь они бессильны. Может, мы и сами туда наведаемся, отыщем скорбящую вдову, которую нужно будет утешить… Как тебе, папочка? Вот только прикончим тебя.

Длинноволосый встал и перебросил другой конец веревки через ветку дерева, а потом потянул. Мир вокруг Мухлиса перевернулся. Он закричал, а длинноволосый закрепил конец веревки вокруг арки колодца. Байхас протянул руку и качнул Мухлиса. Купец закружился на веревке и увидел, как чуть в стороне от них смеется лучник. Байхас и длинноволосый тоже заржали. Байхас еще раз крутанул его.

Перед Мухлисом пронеслась стена, сменившаяся тремя разбойниками: длинноволосым, Байхасом и лучником, а потом…

Из-за дерева, за спиной лучника, кто-то появился.

Но тут перед Мухлисом снова понеслась стена. Вращение постепенно замедлялось. Грабители не замечали, что прямо за их спинами кто-то есть. Человек, чье лицо скрывал капюшон, стоял, слегка склонив голову и раскинув руки, словно в мольбе. Старик.

– Остановитесь, – негромко сказал он. Возраст не пощадил ни его лица, ни его голоса.

Трое разбойников развернулись, готовые к атаке.

И засмеялись.

– Вы только гляньте, – фыркнул Байхас. – Старик решил помешать нашему веселью? Что ты нам сделаешь, старик? Замучаешь нас до смерти сказками о прежних временах? Или засыплешь песком?

Его товарищи рассмеялись.

– Перережь веревку, – не слушая их, произнес старик, указывая на висевшего вниз головой и раскачивающегося из стороны в сторону Мухлиса. – Немедленно.

– С какой стати? – поинтересовался Байхас.

– Потому что я так сказал, – проскрипел старик.

– Да кто ты такой, чтобы что-то от меня требовать?

Раздался щелчок, и старик неожиданно выбросил руку вперед.

Удар.