Часть первая Тайрин танцует

В основе всякой цивилизации лежат слова,

ваше преосвященство.

Собственно, цивилизация – это и есть слова.

Терри Пратчетт. Правда

– Боюсь, мэм, – извиняющимся тоном сказала няня

на следующий день, – мисс Агата научилась читать.

Мама очень расстроилась, но делать было нечего.

Агата Кристи. Автобиография

Город Рила


Мастер над словами Гута смотрел в окно. Было раннее утро, где-то около пяти, насколько он мог судить по бледному цвету неба. Он всегда вставал рано и всегда первым делом подходил к окну, взглянуть на город. Гута любил свой город. Особенно ему нравилось смотреть на него с высоты своей комнаты, которая находилась на последнем этаже Библиотеки, а значит, была самой высокой точкой окружающего ландшафта.

Город Рила был красив и геометрически безупречен. Двадцать пять идеально ровных улиц идут с севера на юг. Их пересекают двадцать пять идеально ровных улиц, идущих с запада на восток. Сотни садовников-атуанцев трудятся день-деньской, чтобы живые изгороди и зеленые скульптуры были ровно подстрижены, ухоженны и однообразны. Фасады домов на четной стороне улиц выкрашены в светло-желтый цвет, а на нечетной – в голубой.

Городом правят книжники, любящие порядок и стройность во всем.

В самом центре города возвышается холм, а на холме – огромное здание с куполом и колоннадой. Библиотека. Здесь и живет уже несколько лет мастер над словами Гута. Живет с тех пор, как его жена, пьятанка Олуота, умерла от изнурительной болезни, не оставив после себя ничего, кроме боли и пустоты в его сердце. Император поощрял межнациональные браки, да и Гута по-настоящему любил свою жену, но его утомляли ее родственники, так упорно цеплявшиеся за свои старые обряды и верования. Поэтому, когда Олуота умерла, он перестал с ними общаться. Детей у Гуты не было, так что сейчас он остался совсем один, если не считать брата, но брат… Лучше не думать об этом. После смерти жены Гута продал свой большой дом и поселился здесь. Книги – вот что он любил даже сильнее Олуоты. И только они могли дать ему утешение. Гильдия книжников не возражала: Гута был на хорошем счету и воспитал по меньшей мере два десятка отличных рисовальщиц. Даже девочки-дигосы начинали у него рисовать аккуратно и точно!

Мастер над словами не сдержал смешок: знали бы книжники! Знали бы они… они бы отрубили ему голову, тут нет сомнений. Но ни одна из учениц его не выдала, нет. И Олуота гордилась бы им, если бы знала, он уверен.

Гута снова посмотрел на город, мирный, красивый. Наверное, туристы, приезжающие сюда каждое лето, не очень хорошо разбираются в его истории. А может, она их не трогает, не задевает. Это все от недостатка воображения, часто думал Гута и тут же сам себя одергивал: «А если бы ты не был женат на Олуоте и не любил ее? Хватило бы тебе воображения – представить историю родного города не как перечень сухих фактов, а как вереницу чьих-то жизней?»

Город Рила был построен императором Вандербутом III после победы над халаимами почти четыре века назад. Потеряв в этой войне всех своих друзей и врагов, император-победитель решил построить город, в котором воцарятся наука и творчество и вдали от невзгод, бед и волнений самые просвещенные люди напишут новую историю великой Империи. В городе откроются театры, музеи и огромная Библиотека, думал император Вандербут III, в городе будут править благоразумие и порядок. И надо же где-то разместить изъятые у халаимов произведения искусства: изящные каменные статуэтки, чеканные блюда и тарелки, амфоры с рисунками, по которым можно изучать историю мира, и украшения, достойные королевы. Вандербут III был просвещенным монархом. Он хотел, чтобы его подданные ценили красоту.

На берегу реки Рилы был возведен город Рила и основана гильдия книжников – следить за порядком в городе и хранить истории. Сюда же, в Рилу, из века в век стали свозить побежденных. Кто-то же должен строить музеи и Библиотеку, подметать улицы и выращивать хлеб. Из разоренных деревень, сопротивлявшихся идеям имперского объединения, а потому сожженных дотла, в Рилу тянулись под конвоем вооруженных солдат старики, женщины, дети и те из мужчин, кто не смог или не захотел пасть в бою. Атуанцы, дигосы, каесаны… кого только не было в Риле! Они оседали здесь, как ил на дне реки, такие непохожие, говорящие на разных языках, почитавшие разных богов, но одинаково сломленные, потерявшие родину. Отныне им запрещалось говорить на родном языке, петь народные песни, молиться своим богам. Есть общий имперский язык, есть гимны императору, да и зачем вам боги, что не смогли вас защитить?

– Город побежденных – вот что ты такое, моя Рила, – прошептал в окно Гута. – Город побежденных и горстки тех, кого они однажды победят.

Мастер над словами Гута начал одеваться. Сегодня он увидит новых девочек, из которых выберет тех, кого надо будет обучить своему тонкому ремеслу во славу Империи.

И не попасться.

Дом с секретом

Бабушка рассказывала, что ружья изобрели в Шестую имперскую. Тинбо, дед Тайрин, держал в руках одно из первых ружей. Он был тогда молод, но уже много чего повидал. Если твоя юность пришлась на имперскую войну, разве может быть иначе? Бабушка вздыхала и с нежностью смотрела на внука, названного в честь деда – Тинбо.

Тинбо-младший и Тайрин – близнецы. В утробе матери они так дрались, что бедная Гела не спала ночами и до крови кусала руку, чтобы стонами не разбудить мужа и старшую дочку. Но стоило близнецам родиться, и двух таких дружных малышей было не найти во всей Риле.

Они не были похожи. Тинбо – смуглый, темнокудрый, с глазами синими, как озера Хофоларии. Тайрин же родилась темноглазой и медно-рыжей, как белка. И такой же порывистой и легкой. Крепыш Тинбо еще только учился ползать, когда она сделала первые шаги, и это было так неожиданно, что бабушка не успела пойти следом с пучком мяты и замести ее невидимые следы, чтобы Боль, Страх и Одиночество не догнали девочку. С тех пор бабушка не выпускала мяту из рук, опасаясь не угнаться и за внуком. Когда Тинбо пошел, Тайрин научилась танцевать.

– Ему за ней не поспеть, – вздыхала Гела.

Но бабушка радовалась. Тинбо был настоящим хофоларом и так напоминал ей мужа, сгинувшего в дебрях войны, что она всерьез думала: его душа нашла новое пристанище, чтобы утешить ее на старости лет. И правду сказать – разве не заслужила она такого подарка судьбы, разве она кого-то любила так же сильно, как своего мужа? И хоть овдовела совсем девчонкой с годовалой Гелой на руках и Ителой в животе, никогда и в мыслях у нее не было выйти замуж еще раз.

Каждый год то одна, то другая хофоларская семья отправляла к ней сватов. И все три брата Миттера, и Туфен Таррсэн, и кто-то из Гаррэтов. Она всем отказывала. Ее не понимали. «Мало осталось хофоларов, единицы выжили, а ты чтишь память давно погибшего. Какой ему от этого прок?» Вот что говорили ей. Она опускала глаза и кивала. Да, они должны выстоять и сохранить Хофоларию хотя бы в своих сердцах и своих детях, надо рожать и рожать детей, пусть их будет много, пусть народ их не исчезнет в веках, как исчезли халаимы. Она кивала, она соглашалась, но мысль о чужом мужчине на месте ее любимого Тинбо вызывала отвращение. И она отказывала сватам год за годом, пока не состарилась. Только тогда и выдохнула с облегчением. Никто больше не потревожит ее покой упреками, никто не омрачит светлую память о Тинбо. Девочки ее выросли, вышли замуж, обе за достойных хофоларов из семейства Литтэров. Теперь можно спокойно воспитывать внуков и рассказывать им о Хофоларии. Учить их таить самый главный секрет. Везде и всюду они называют себя хэл-марами, притворяются ими, все семьи поменяли фамилии, сделали их похожими по звучанию на хэл-марские, оставив хофоларский корень, ведь официально считается, что Хофолария стерта с лица земли. Сколько осталось их тогда? Пятьдесят человек. Сейчас с детьми – около сорока. И есть ли хофолары за пределами Рилы – неизвестно. А был большой дружный народ, испокон веков селившийся в горах, что разделяют пьятанскую равнину и хэл-марский лес. Никто в Риле не знает, что они хофолары, никто не должен узнать.

Только тогда и были похожи близнецы Тинбо-младший и Тайрин – когда слушали бабушкины истории о деде и утерянной навсегда родине.

– Она в моем сердце, – говорила бабушка, и все повторяли за ней, хотя никогда там не были, не видели своими глазами эти неприступные скалы, синие озера, скрывающиеся в складках гор, эти бурные реки, берущие начало в ледниках, эти курумники и нежные луга, где трава не поднимается выше щиколоток.

Если ты родился и вырос в Риле, трудно представить все это. Рила – каменный город, разлинованный прямыми улицами. Город, где невозможно заблудиться.

Дом Литтэров стоял на нечетной стороне улицы, а потому был выкрашен в нежно-голубой цвет. «Как утреннее небо над перевалом Чок», – говорила бабушка. Услышав это, Эйла, старшая сестра близнецов, поклялась, что выйдет замуж только за того, кто будет жить по нечетной стороне.

– Главное, чтобы он был хофоларом, милая, – засмеялась тогда бабушка.

Но вышло иначе, и Эйла полюбила хэл-мара Хетла с соседней улицы. Она долго не могла признаться в этом родителям, а когда рассказывала – плакала.

– Они такие бедные, – вздохнула тогда мама. – И где вы станете жить?

– Он же работает камнетесом? Трудное дело, тяжелое. Подумай, дочка, – сказал отец.

Бабушка плакала, что он не хофолар и Эйла уйдет из семьи, растворится в другом народе.

– Мало кто выжил в той бойне, вот что, – говорила бабушка, вытирая слезы. – И мы должны держаться все вместе. Говорить на своем языке хотя бы дома. И чтить своих богов. Носить Хофоларию в своем сердце…

– А я люблю Хетла! И мне все равно, кто он! – упрямо твердила Эйла.

И тогда мама сказала:

– Да где ей взять хофолара, подумайте сами? Ее ровесников среди нас и нет. Либо малышня, либо уже взрослые мужчины. Один только младший Вишшер, но…

– Мама! – завопила Эйла, будто ей предложили в мужья лягушку. Рилс Вишшер и правда был скользким и нудным типом, никто из Литтэров его не любил.

– Пусть выбирает сердцем, а не из чувства долга, – решил отец, и Эйла бросилась ему на шею. А мама сказала:

– Тебе всего четырнадцать, еще есть время подумать.

Но Эйла только фыркнула в ответ.


Тайрин засыпала и видела сны о горах и озерах. Их дом был с секретом, в их доме был подвал. А в подвале всегда горела маленькая свеча в круглом фонаре. Это был огонь Хофоларии, община доверила их семье хранить его. Мама была недовольна, она боялась за детей, но отец и бабушка строго глянули на нее тогда, и она спрятала свой страх глубоко в сердце. Тайрин нравилось смотреть на огонек свечи. Он будто танцевал какой-то танец. И Тайрин повторяла за ним движения.

Раз в месяц хофолары-мужчины собирались в доме у Таррсэнов, а женщины – в доме Миттеров. Детей в такие дни приглашали то к Гаррэтам, то к Вишшерам, но иногда они ходили вместе со взрослыми, надо же им слушать и серьезные разговоры, не только играть. Но к дому Литтэров старались не привлекать внимания, поэтому община почти никогда не собиралась у них. Зато каждый хофолар мог прийти сюда в любое время, спуститься в подвал, посмотреть на огонь, помолиться, попросить у богов помощи или найти утешение.

– Почему именно мы храним огонек? – спросил как-то раз Тинбо.

– Потому что ваш дед Тинбо вынес его из пепла наших сожженных деревень, сохранил и принес сюда.

– Он герой, да?

– О да! Настоящий герой!

– Расскажи про него, бабушка! Расскажи еще! – просили Тайрин и Тинбо и, дождавшись, когда бабушка согласно кивнет, бросали свои дела и усаживались перед ней.

Бабушкины руки всегда были заняты какой-нибудь работой. Сейчас она распускала прохудившуюся шерстяную юбку Гелы, чтобы связать носки из уцелевших ниток. Эйла ей помогала, сматывала клубки. Бабушка тянула нить и рассказывала о своем любимом Тинбо и его подвигах.

– Вот как-то Тинбо пошел в лес. У нас-то там лесов нет, на такой высоте и деревья-то уже не растут, но под боком же Хэл-Мария, а уж что есть в Хэл-Марии – так это лес. Тинбо был тогда еще совсем мальчишкой, но хофолары все очень смелые, и хоть лес нам непривычен, Тинбо не боялся. А пошел он туда потому, что потерялся один барашек из стада, которое он пас. Совсем крохотный ягненочек, беленький, с розовым носиком. Тинбо боялся, что он может упасть в пропасть или угодить в когти дикой кошке…

– Или волку, – вставила Тайрин.

– Или волку. А еще в лесу водились рыси, и медведи тоже. Да такого крохотного ягненка даже орел мог унести! Орлы у нас в горах огромные, с лошадь! Так вот… Эйла, передай мне ножницы, спасибо. Поискал Тинбо ягненочка на пастбищах, нигде не нашел, пришлось в хэл-марский лес идти, а леса там дремучие, иногда деревья стоят так близко друг к другу, что даже заяц не прошмыгнет, даже белка не проскочит.

– Я бы проскочила! – вскинулась Тайрин.

– Сиди, егоза! Вот бродил, бродил по лесу Тинбо, уже смеркается, ночь все ближе, а ягненка не видать, и вот слышит Тинбо, плачет кто-то, будто ребеночек, но он-то знал, что в лесу почудиться может всякое, хотел мимо пройти, только подумалось ему: а вдруг это мой ягненочек плачет? И пошел на зов, забыл, видно, что так тягуны людей заманивают.

– Тягуны? – прошептал Тинбо.

– Ну да, лесные люди. Они днем в деревья превращаются, старые такие, кряжистые, а по ночам оживают и в чащу заманивают тех, кто ночью по лесу блуждает.

– А зачем? – спросила Тайрин.

– Вот зачем-зачем… сама подумай! Детей-то тягуны рожать не могут, а надо же им как-то свой род продлевать.

– Так люди же не тягуны…

– Вот именно! Поэтому они их и караулят в лесу, околдовывают и превращают. Но есть верное средство… вот так руки складываешь, смотри, и три раза над головой проводишь, и говоришь: «Не тронь – вокруг меня огонь». Все тягуны огня боятся.

– А Тинбо-то что?

– Тинбо… – Бабушка вздохнула, глянула на клубки в руках Эйлы. – Тинбо забыл про тягунов, он про барашка своего думал. Вот и пошел на зов, а защитный знак не поставил.

– Какой защитный знак?

– Какой! Я же тебе только что его показала!

– А…

– Ты будешь слушать или нет? Из-за ваших вопросов у меня нитка запуталась!

– Я слушаю! – сказали близнецы хором, и бабушка хмыкнула.

– Не перебивайте больше, – попросила она. – А то стара я стала, мысли мои, как нитка, путаются. Вот идет Тинбо по лесу, пробирается сквозь бурелом, а голос барашка то ближе, то дальше, то похож на плач ребенка, то не похож. Совсем тягуны ему голову задурили. Но дед ваш упрямым был. Все шел и шел. Вдруг смотрит – лежит его ягненочек на мху, еле дышит. От страха или от жажды, не знаю. Поднял его Тинбо на руки и повернул было обратно, смотрит, а вокруг него тягуны стоят и назад не пускают. «Ага, – подумал Тинбо, – вот вы как». Положил он снова ягненочка на мох, закатал рукава и как ударит самого главного тягуна! Хрясь! Тот в труху! Тогда он второму – бац! Схватил ягненка – и бежать. Тягуны медленные очень. Пока они сообразили, что с ними случилось, куда этот мальчишка убежал, в какую сторону… Смелым был ваш дед, очень смелым… Это потому, что он огонь Хофоларии вот тут носил, в самом сердце.

– Пойдем посмотрим на огонек? – предложила Тайрин, и они с братом спустились в подвал.

Огонек под стеклом танцевал свой вечный танец.

– Он тоже очень смелый, да? – спросил Тинбо.

– И красивый, – кивнула Тайрин и повторила руками движение огня.


Бабушка вязала на спицах. Тетя Ителла вышивала. Эйла шила себе приданое, однажды она выйдет замуж за Хетла. Мама пряла. У всех женщин их семьи в руках было умение, особый дар усмирять нитки, иголки, ткань, пряжу. И только Тайрин это искусство казалось настоящей магией.

Мама утешала ее:

– Ничего, моя белочка, все хофоларки умеют шить, прясть и вязать, научишься и ты.

Но сколько бы часов ни просиживала Тайрин за пяльцами и спицами, у нее не получилось ни одного ровного стежка, ни одного прямого ряда…

– Зато ты танцуешь красиво, – утешала ее Эйла.

Тайрин вздыхала – вот уж никому не нужное умение! Кто же позволит ей выйти на сцену! В Риле! Нет, она отправится на общие работы, как и все девочки, у которых предки были из покоренных народов. Она будет работать на чьей-нибудь кухне, или подметать улицы, или нянчить чужих детей. Одно она знает точно: ей никогда не попасть к пряхам, вышивальщицам и швеям, потому что у нее неумелые руки, из них все валится. Руками она умеет только повторять движения огонька под стеклом да щекотать Тинбо, когда они вместе дурачатся перед сном.

Отбор

«Важный день, важный день, самый важный день», – с утра все только об этом и говорили.

– Не вертись, Тайрин, я не могу застегнуть крючки на твоем платье. Тинбо, расчеши волосы. Что значит «не расчесываются»? В такой день нельзя быть лохматым! Эйла! Помоги брату! О, духи земли и воды, Тайрин, перестань приплясывать, опять прядка вылезла. У вас такой важный день сегодня, а вы… Тинбо, ну где же ты? Мама, перестань, не нужно этого делать, вдруг увидят…

Но бабушка легко отодвинула в сторону Гелу и помазала щеки близнецов маслом каты. Оно впитается очень скоро, и следа не останется, только легкий свежий запах скошенной травы, а злые духи уже не посмеют навредить ее малышам. Ведь сегодня такой важный день!

И вот Тайрин и Тинбо стоят на пороге дома. Они одеты в свои лучшие наряды, аккуратно причесаны, а на ногах у них – новенькие башмаки. Все десятилетние дети должны явиться сегодня на Библиотечный холм и произвести самое благоприятное впечатление на книжников. От этого будет зависеть, какую работу им дадут: легкую или трудную, интересную или скучную.

– Тинбо, не трогай прическу, опять вихры будут торчать во все стороны. Пожалуйста, Тайрин, постарайся не танцевать! – давала наставления мама. Но именно этот совет был бессмысленным, Тайрин сама не замечала, как ноги ее начинали притоптывать в такт грохочущим каретам или ритмичной речи какого-нибудь книжника.

– Тинбо, держись рядом с сестрой, не отставай от нее.

– Да, мам.

Мама еще раз поцеловала обоих, и вот они уже бегут по улице Ридсонской битвы к Библиотечному холму.

– Удачи! – закричали им вслед и мама, и папа, и Эйла.

А бабушка, украдкой сложив ладони в знаке «доброго голубя», послала им хофоларское напутствие и защиту от бед.

– Тебе страшно? – спросил Тинбо на бегу.

– Не знаю. Чуть-чуть. А тебе?

– Тоже чуть-чуть. Не беги так быстро!

Тайрин приостановилась. Тинбо не умел быстро бегать. Во всем остальном он был лучший в мире брат.

– Куда бы ты хотел попасть? – спросила она.

Она спрашивала его об этом уже несколько недель, но Тинбо не мог точно сказать. Он не хотел ничего конкретного, отвечал только: «Да только бы не ямы выгребать!» Но сейчас подумал и сказал:

– Не знаю… хорошо бы в музей или к кому-нибудь на кухню. А ты?

– Хочу в театр!

– Тебе не разрешат выйти на сцену, – заметил Тинбо.

– Да знаю я… но можно ее подметать, сцену-то. Или стирать костюмы. Или… да мало ли дел в театре! Зато там так интересно, так красиво! И можно подглядывать, как артисты готовятся к спектаклю.

Тинбо фыркнул:

– Будто ты была в театре! Это для книжников.

– Но я могу представить, Тинбо! Это, наверное, похоже на выступление уличных музыкантов, только целая история…

Тайрин закружилась.

– Мы опоздаем, – вздохнул Тинбо.

– Бежим!

Они опять сорвались с места.

– Знаешь, лишь бы не в Библиотеку. Там я точно помру с тоски! – сказала Тайрин.


У подножия Библиотечного холма располагалась круглая площадь. Официально она называлась площадью Битвы на Кироу, но в народе ее называли площадью Отбора. Именно здесь книжники осматривали детей и решали, на какую работу их определить. Ведь абсолютно все должны трудиться на благо Империи.

Около полусотни детей построились сейчас в две шеренги: девочки справа от широкой лестницы, ведущей к Библиотеке, мальчики слева. Всем им исполнилось в этом году десять лет, и все они были из тех маленьких независимых народов, остатки которых свозили сюда после объединения Империи. Их предкам и им самим было запрещено покидать Рилу, выбирать себе дело по душе, уметь читать и писать. Если бы у кого-то нашли в доме книгу и уличили его в этом умении, все, пожалуй, закончилось бы казнью. Гильдия книжников проводила обыски в случайно выбранных домах раз в месяц. Особенно часто обыскивали дома тех, кто работал в Библиотеке. Поэтому никто не хотел, чтобы его определили на работу туда. Гораздо спокойнее у плотников или в швейных мастерских.

В Библиотеку брали в основном девочек – аккуратных, спокойных, тихих. Поэтому Тайрин очень удивилась, когда напротив нее остановился один из книжников. Высокий, худой, с брезгливым выражением лица, он был одет в синюю рубашку с вышитыми на груди пером и чернильницей, а значит, был мастером над словами. Он окинул Тайрин внимательным взглядом и сказал своему секретарю, маячившему у него за спиной:

– Эту возьму, – и уже Тайрин: – Ты будешь служить в Библиотеке.

И тут же пошел дальше, оглядывая шеренгу взволнованных девочек. Тайрин охнула. Ее? В Библиотеку? У нее же руки-крюки, она им все испортит! Она знала, что библиотечные девочки в основном перерисовывают картинки из старых книг, создают копии для тех книжников, которые хотят иметь какие-то книги у себя дома. А мастера над словами вписывают потом туда буквы. Тайрин точно не сможет стать рисовальщицей! Она даже иголку в руках держать не умеет, не то что кисть!

– Я хочу в театр… – прошептала она.

Но мастер над словами услышал. И хмыкнул:

– А я хочу луну с неба! Запишите ее, Тумлис.

Молодой секретарь занес перо над листом:

– Твое имя, девочка.

– Тайрин Литтэр.

– Имена родителей.

– Гела и Лалук Литтэр.

– Их места службы.

– Швейный цех и лесопилка.

– Завтра в семь утра явиться к дверям Библиотеки и спросить мастера над словами Гуту.

И он побежал за своим мастером, а Тайрин вышла из строя и побрела домой.

Она чуть не плакала. Библиотека! Что ей там делать? Целыми днями перерисовывать картинки? Ладно, может, это не самое страшное, но у нее все равно ничего не выйдет! Уж она-то знает, она ведь даже во время обеда встает из-за стола пару раз, потому что не может долго сидеть на одном месте. Ее с позором выгонят из Библиотеки и отправят работать в выгребные ямы. Всех неудачников туда отправляют. Фу!

Скоро ее догнал Тинбо.

– Почему ты меня не подождала?

– Прости, я… – Она смахнула слезы. Заметила, что брат страшно доволен, и спросила: – Куда тебя определили?

– К стеклодувам, представляешь? Вот это удача, да? Понятное дело, что я там буду пока просто подметать пол или огонь разводить, но потом-то все равно начну учиться мастерству! Это так здорово! Это не в музей какой-нибудь попасть, да?

Тайрин просияла. Ну конечно! Ее взяли совсем не для того, чтобы рисовать! Ведь и в Библиотеке кто-то должен мыть полы! И переносить книжки с места на место! И относить новые книги заказчикам. Ух! Зря она испугалась. Тайрин порывисто обняла брата и закружилась на месте. Как здорово! Теперь они с Тинбо совсем взрослые, они «при деле»!

– Бежим домой, сегодня же праздничный обед!


– Нужно переносить огонь Хофоларии в другой дом, – вот первое, что сказала бабушка, когда узнала о назначении Тайрин. – Обысков не избежать.

Взрослые закивали. Тайрин расстроилась. Ей нравился огонек в их подвале, он учил ее танцевать. А еще она почувствовала себя немного виноватой, что теперь из-за нее все будут ждать обыска.

– Не представляю, как ты там справишься, моя белочка, – вздохнула мама, поглаживая живот. Она носила малыша, и ее сейчас легко было расстроить.

– Ничего, – сказал папа. – Может, хоть они научат нашу белку терпению.

Эту девочку мастер над словами Гута увидел сразу, она бросалась в глаза. И не только своей огненной гривой, укрощенной сложной прической, но выбивающейся прядками и колечками, не только большими темными глазами. Да, все это было красиво, а мастер Гута ценил красоту. Эта рыженькая понравилась ему своими порывистыми, но вместе с тем грациозными движениями и тем, как нетерпеливо она притоптывала, стоя в шеренге притихших ровесниц, будто хотела пуститься в пляс. Такие шустрые девочки бывают, как правило, очень сообразительными, всё схватывают на лету. А Гута любил сообразительных. Поэтому он сразу выбрал ее. И взял еще двух, чтобы той, первой, было не скучно.


Он усмехнулся. «Хочу в театр…» Да, тебе там самое место. Сверкать на сцене, купаться в овациях. Но ты рождена… а вот, кстати, кто ты по рождению? Спрашивать бывшую национальность не рекомендуется, ведь мы теперь единый народ, жители Империи Вандербутов, но все-таки интересно. Такие кудрявые волосы были у хофоларов, но их не осталось, погибла целая культура, древняя, как горы, где они жили. Да и цвет глаз у девочки необычен, считается, что хофолары были синеглазые, а такие темные глаза у халаимов или каесанов. Может, кто-то из ее предков был хофоларом? Да, такое возможно, но маловероятно, легче уговорить солнце не светить, чем хофолара – на межнациональный брак. «А ведь все было бы иначе, разреши им император сохранять свою культуру», – промелькнуло в голове у Гуты. Мысль была опасная, крамольная, и он поскорее отогнал ее. Открыл записи секретаря.

Тайрин Литтэр. Дочь Гелы и Лалука Литтэр, плотника. А, значит, хэл-мары, судя по фамилии. Говорят, в своих лесах они занимались ведьмовством… Ну да где теперь эти леса! Что ж, хэл-мары хороший народ, они исполнительны, дружелюбны и честны. Все так, но слишком мало эта порывистая рыжая девочка похожа на хэл-марку.

В Библиотеке

Бабушка застегивала крючки на платье Тайрин и ворчала:

– Кто только придумал так одевать детей? Все эти юбки, корсеты, тесные платья… Дети должны носиться и прыгать в том, что не жалко испачкать и порвать. Дети сами должны суметь надеть свою одежду.

Тайрин была с ней совершенно согласна. Время одевания (две нижние юбки, корсет, платье, шаль) она ненавидела всей душой.

– Стой смирно, белка! Мне и так тяжело, у меня уже не такие проворные пальцы!

Все остальные взрослые ушли на работу, больше некому застегнуть на ней противные мелкие крючки. А бабушку уже два года как освободили от общих работ из-за старости, теперь она дома, ждет семью к ужину. Справившись с крючками, бабушка начинает заплетать внучке косы. Две по бокам вплетаются в одну по центру. Это самая простая прическа, но только ее бабушка и может теперь осилить. Тайрин счастлива: мама или Эйла плели бы целый час! А толку-то? Все равно непослушные прядки вылезут, не успеет она добежать до Библиотеки.

– Ешьте быстрее, – поторопила их с Тинбо бабушка. – И слушайте меня внимательно: ваша работа – ваш долг. Вы должны прилежно выполнять все, что вам скажут, и учиться всему, чему велят книжники. Вы оба получили хорошие места, интересные, чистые и теплые. Маэту вот так не повезло, он к камнетесам попал, тяжелая работа! А Риса будет пасти гусей. Так что радуйтесь, что вам нашлось дело поспокойнее. Тайрин… не танцуй. Я знаю, знаю, что ты не специально, но Библиотека – не место для танцев, а если будешь плохо себя вести, тебя выгонят в какую-нибудь кожевенную мастерскую, и ты там помрешь от одного запаха.

– Кожевники не берут девочек, – промямлила Тайрин, стараясь быстрее прожевать свой кусок хлеба с сыром.

– Посмотрят на тебя и передумают! – припугнула бабушка. – Ну, давайте, бегите уже.

На перекрестке Театральной и Картинной они с Тинбо расстались. Тайрин немножко посмотрела брату вслед. Они впервые расходились по разным дорогам, и она чувствовала себя будто располовиненной. Часть ее продолжала идти рядом с братом по Картинной улице, а часть смотрела ему вслед, стоя на углу. Тинбо почувствовал ее взгляд и оглянулся. Она радостно запрыгала и замахала ему руками. Он помахал в ответ.


Около дверей Библиотеки стояли и переминались с ноги на ногу восемь девочек. Никого из них Тайрин не знала. Она поздоровалась и постучала в двери.

– Еще пять минут до семи, – сказала одна из девочек. – Мы уже стучали, но никто не открыл.

– Они хотят, чтобы мы приучались к дисциплине, – сказала другая, маленькая светленькая. – Сказано – в семь, значит, в семь.

– А ты к мастеру Диталу? – спросил кто-то Тайрин.

– Нет, к мастеру Гуте.

– Я тоже! – обрадовалась маленькая светленькая. – А еще вон она, – и показала на круглолицую девочку, стоящую чуть в стороне. – А остальные к Диталу.

– Зачем нас так много сюда? Каждый год набирают и набирают… неужели здесь так много книг? – удивилась Тайрин.

– Наверное, – ответила светленькая. – А еще говорят, что у рисовальщиц быстро садится зрение, и они не могут больше рисовать, слепнут. Тогда их переводят на другую работу, попроще, а рисовальщиц набирают новеньких. Ты любишь рисовать?

– Нет.

– А я очень! Меня зовут Аута. Я так счастлива, что попала сюда!

Двери Библиотеки отворились. На пороге стояли два человека, в одном из них Тайрин узнала секретаря Тумлиса.

– Тайрин Литтэр, Аута Марофа, Бьёке Чатур, – объявил он и, когда девочки подошли к нему, добавил: – Идите за мной. Не болтайте, не отставайте и запоминайте все, что я вам скажу.

Они втроем вошли за секретарем Тумлисом в высокие резные двери Библиотеки, узким темным коридором двинулись в ее недра, и Тайрин ощутила себя в одной из бабушкиных сказок про пещеру, где хогты хранят самоцветы и золото. Коридор петлял и юлил, будто специально хотел запутать их, не дать вернуться на улицу, туда, где на крыльце остались еще пять девочек. Тусклые лампы висели на длинных цепях, и каждая бросала на каменную бугристую стену желтый неровный круг. Тайрин стало не по себе. Хогты из бабушкиных сказок не любят непрошеных гостей, оставляют в плену на веки вечные. Вдруг книжники, работающие здесь, на самом деле хогты?

Темнота распахнулась – это Тумлис открыл еще одни двери, и они вышли из коридора в просторный зал. Колонны уходили ввысь, и, как ни задирала Тайрин голову, она никак не могла разглядеть крышу. Столп света бил сверху, образуя сияющий круг на мозаичном полу. Потом она поймет, что купол зала Приветствий сделан из прозрачного стекла, но сейчас ее оглушило и ослепило это чудо, эта загадка – солнечный поток в пещере хогтов.

Тайрин стояла ошеломленная, придавленная величием и ощущением невозможности происходящего. Из-за колонны вышел мастер над словами Гута. Девочки поклонились ему, и Тумлису пришлось толкнуть Тайрин в спину, чтобы она очнулась и проявила уважение к мастеру. Гута оглядел их придирчивым взглядом и заговорил. Голос его немного дребезжал, будто плохо вставленное стекло в сильный ветер.

– Вы находитесь в центральной части нашей Библиотеки, в сердце города Рилы, в средоточии знаний, мудрости, мысли. Здесь хранятся все истории, которые когда-либо были рассказаны. Здесь вы будете трудиться на благо Империи, и здесь вас ждет долгая и счастливая жизнь, при условии, что вы будете терпеливы и усердны. Я расскажу вам, что каждая из вас будет делать, и покажу место работы. Тумлис, ты можешь вернуться к своим обязанностям.

Когда проходили мимо сияющего круга, Тайрин успела разглядеть на мозаичном полу какие-то знаки. Она знала, что книжники, их жены и дети умеют читать и писать. Эти закорючки на полу были сделаны для них. И Тайрин они не были интересны. Как завороженная она смотрела на сияющий круг, видела, как танцуют и кружатся в нем пылинки, и каждая казалась ей крохотной женщиной с золотыми волосами до пят. Женщины-пылинки водили хороводы, много-много хороводов со сложным рисунком, они становились единым целым в своем танце, и Тайрин наконец поняла, что здесь, в Библиотеке Рилы, и спрятались крохотные литы – духи света из Хофоларии.

Бабушка рассказывала о них. Они рождаются в самую длинную, самую темную ночь в глубине самого глухого леса, маленькие искорки света, дающие надежду. Сквозь дебри страха и темноты они поднимаются к небу, все выше и выше, и танцуют там свои танцы, такие красивые, что если человек увидит их, то уже никогда не сможет быть несчастным. Свет лит будет согревать его сердце в самую морозную и жуткую ночь. Когда деревни хофоларов сожгли, а выжившие попрятались по пещерам, крохотные литы заплакали, потускнели и разлетелись по миру, и теперь никто не знает, где их искать. Так рассказывала бабушка.

Тайрин не верила своим глазам. Вот они. Малютки литы, они спрятались в этом столпе света, они пришли за ними в Рилу! Они здесь! И так же прячутся от всех, как и хофолары. Тайрин счастливо засмеялась.

– О да! Это величественное зрелище, – кивнул мастер над словами Гута.

Правда, смотрел он совсем не на танец лит, а на мозаичное панно на стене Библиотеки, с которым они только что поравнялись. На панно была изображена битва при Доре. Скукота. Но Гута принялся долго и подробно рассказывать о ней. Другие девочки слушали, а Тайрин все смотрела и смотрела на сияние света в центре зала. «Я сделаю все, чтобы тут остаться, – подумала она. – Раз литы танцуют здесь, я тоже должна быть здесь».

Тайрин вспомнила все, что слышала о Библиотеке. Она – единственная в Империи, в ней хранятся все книги страны. Книги древние, как мир, и совсем новенькие, недавно написанные и сданные сюда авторами. Книги в единственном экземпляре и те, что есть в каждом доме книжников. Книги, рассказывающие волшебные невероятные истории, от которых захватывает дух, и книги, перечисляющие сухие факты. Книги, все как одна прославляющие Империю и ее императоров, от первого до ныне здравствующего. Так говорил папе его друг Тариус Таррсэн, Тайрин слышала однажды.

– Наш труд самый важный не только потому, что мы храним мудрость времени, – вещал между тем мастер над словами Гута, – но еще и потому, что благодаря нам любая книга с библиотечных полок может попасть в дом к людям, пожелавшим иметь ее в своих частных библиотеках. Книги стоят дорого, на то они и книги. Вдумайтесь, сколько труда, сколько сил и терпения вложено в каждую из них! Услышать историю или придумать самому, записать ее так, чтобы каждый мог прожить ее, читая… А потом дело за нами: я переписываю из подлинника текст, вы, девочки, перерисовываете картинки. Новая книга должна выглядеть точь-в-точь как оригинал. Да, это сложно, но это необходимо. Чем больше книг будет в Риле, тем сильнее будет наша Империя, ибо книга – это…

Ему не дали закончить. Секретарь Тумлис, запыхавшись, вбежал в зал Приветствий и крикнул издалека:

– Мастер Гута, глава гильдии зовет вас к себе!

Гута нахмурился и велел Тумлису:

– Расскажи девочкам распорядок дня, покажи, где они будут работать, где обедать, куда нужно идти за красками… Отныне здесь вы будете проводить гораздо больше времени, чем в родных домах, – добавил он, глядя поверх голов своих воспитанниц, и поспешно вышел.

Тумлис дождался, пока за Гутой закроется дверь, и почесал переносицу. Он все время ее чесал, и она всегда была у него красная.

– Так, ладно, слушайте теперь меня. У вас будет один выходной в неделю и двухнедельный отпуск летом. Вы новенькие, и вы обязаны слушаться. Мастера Гуту, меня и всех старших рисовальщиц. – Он никак не мог сосредоточиться и, кажется, чувствовал себя неуверенно. – Ладно, давайте я покажу вам место работы. Только ничего там не трогайте!

Девочки стали подниматься за секретарем по каменной лестнице с такими широкими перилами, что Тайрин могла лечь на них животом и скатиться, как с горки (она потом так и делала, когда ее никто не видел). Тумлис шел широким, размашистым шагом, они еле поспевали за ним. На макушке у него смешно дергался пучок светлых волос, и он напоминал серую птичку с хохолком, из тех, которые часто собираются стайками на тротуарах и устраивают такой гомон, что заглушают топот копыт по мостовой и скрип колес. Девочки переглянулись, пряча улыбки. Тумлис не казался им страшным, скорее смешным.

Совсем другое дело мастер над словами Гута. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: он не позволит тебе ни улыбок, ни отдыха, ни работать спустя рукава. А будешь лениться – на твое место живо найдут кого-нибудь порасторопнее, а тебя отправят перебирать гнилые овощи или убивать цыплят для библиотечной кухни.

– Так, вот здесь столовая, обедать мы ходим в строго отведенное время. Три удара библиотечного колокола возвещают о начале и окончании обеда, а также о конце рабочего дня. Без сопровождения ходить в столовую не разрешается. Вообще ходить по Библиотеке в одиночку нельзя. Я или кто-нибудь из старших рисовальщиц вас будет сопровождать. Так, это женская уборная.

– Сюда тоже в вашем сопровождении? – буркнула Бьёке, но Тумлис услышал и зыркнул на нее своими светлыми глазами.

– В сопровождении друг друга. Это вам не улица, тут должен быть порядок! – голос его взвизгнул.

Девочки опустили головы. Лучше уж совсем молчать. Хотя бы в первый день, пока непонятны правила и кто что из себя представляет.

– Вот книжное хранилище, вам вход туда запрещен. Вот лестница в мастерские, где делают краски, иногда мастер Гута или я будем посылать вас за ними. Нам сюда.

Они поднялись еще по одной лестнице, Тумлис открыл очередную дверь.

Узкая комната с большими окнами, одинаковые столы у каждого окна. За столами сидели рисовальщицы. Взрослые женщины и девочки разного возраста склонялись над раскрытыми книгами, вглядывались в рисунки, а потом переносили их на листы бумаги, лежавшие перед ними. Они не обратили на вновь прибывших никакого внимания, сосредоточившись на работе. Тайрин заметила, что одна из них уткнулась в книгу почти носом, наверное, у нее глаза плохо видят, хотя она не выглядела очень уж старой.

Тайрин содрогнулась. «Отныне это моя жизнь. Сидеть неподвижно, вглядываться в книги, не понимая их смысл, водить кисточкой по бумаге». От одной мысли о таком будущем у нее зачесалась вся кожа и захотелось выбежать на улицу, покружиться, сделать колесо, чтобы сбросить морок неподвижности.

– Конечно, сразу к настоящим книгам вас никто не допустит, – важно сказал Тумлис. – Мастер Гута лично будет учить вас рисовать и доверит перерисовку только самым ответственным. Наша мастерская – лучшая в Риле, и те, кто не в состоянии работать усердно, быстро отправятся на кухню или к подметальщикам.

Он грозно уставился на новеньких. Аута, любившая рисовать, сжалась под его взглядом, Бьёке тихо фыркнула, а Тайрин с тоской подумала, что с радостью отправилась бы к подметальщикам прямо сейчас.

Рисовальщицы

Новеньких посадили за большой стол, стоявший в центре комнаты, и Тумлис сказал:

– Кинату! Иди проверь, на что они годятся.

К ним подошла высокая худая девушка с короткой светлой косой и пронзительными голубыми глазами. Тайрин немного знала ее, она была замужем за другом Хетла, жениха Эйлы. Кинату ее не узнала или сделала вид, что не знает, заговорила быстро и деловито:

– Вот вам бумага, вот краски, кисти берите вот из этого стакана. Так, сейчас найду что попроще…

Она подошла к книжному шкафу, стоявшему у противоположной от окон стены, полистала несколько книг, наконец принесла к столу одну. В ней были простые картинки: дом, сад, собака, куры.

– Перерисуйте.

Тайрин никогда не рисовала. Она понятия не имела, как это делается, и застыла над листом грубой серой бумаги, не понимая, чего от нее хотят. А Аута уже выбрала кисточку, окунула ее в воду, потом в желтую краску и провела по листу уверенную линию. Бьёке же долго рассматривала картинку в книге, вертела так и эдак, будто делала какие-то замеры.

– Ну же, – поторопил Тайрин Тумлис.

– Я не умею рисовать.

– Никто тебя и не просит! Рисовать – удел избранных, дурочка. Тебе надо перерисовать вот эту картинку! Просто смотришь на нее и повторяешь вот тут.

Легко сказать! Тайрин взяла кисточку. Опустила в воду, потом в желтую краску. Она решила, что если будет делать все как Аута, то, может, ее и не выгонят сразу. Но через полчаса на листе Ауты оказалась почти точная копия картинки из книги, у Бьёке что-то очень похожее, а у Тайрин – просто цветные кляксы.

– Да… – процедил Тумлис.

А Кинату засмеялась:

– Да ладно, это только первый день. Научится. И потом… в мастерской полно другой работы, не всем же быть рисовальщицами.

И она вернулась к своему столу. Тайрин показалось, что в нее бросили камень, хотя Кинату вроде бы вступилась за нее перед Тумлисом.

– Перерисуй еще раз, – сказал он Тайрин. Потом повернулся к Ауте: – Ты можешь потренироваться на картинках посложнее, сейчас Кинату найдет тебе…

– Найди сам, я работаю! – тут же ответила Кинату.

– А ты… – Тумлис посмотрел на Бьёке. – Да, ты тоже попробуй еще раз.

– У меня же хорошо получилось, – насупилась Бьёке.

– Хорошо, но не точно. Курица совсем другого оттенка коричневого, а крыша дома у тебя почему-то изумрудная, а не сине-зеленая…

– Изумрудный и есть сине-зеленый.

– Нет! – гаркнул Тумлис. – Вовсе нет! Надо уметь различать оттенки, иначе проку от тебя не будет! Садись и повтори! Точь-в-точь!

Пришел мастер Гута, посмотрел их работы, удивленно приподнял брови, взяв в руки рисунок Ауты.

– Где ты училась рисовать, девочка?

– Нигде, мастер Гута. Я просто умею.

– Прекрасно.

Потом он посмотрел на рисунок Бьёке, молча кивнул и отложил. И долго-долго разглядывал то, что оставила на листе Тайрин.

– Никуда не годится, – сказал он наконец и посмотрел на нее то ли сердито, то ли брезгливо. – Рисуй эту же картинку еще раз.

– Я не умею рисовать, мастер Гута.

– Значит, придется научиться! – рявкнул он.

И Тайрин поспешно схватила кисточку. «Молчи, терпи, здесь танцуют литы, и ты тоже должна быть здесь».

– Кинату, – уже спокойно сказал мастер Гута, – когда закончишь свой рисунок, займись этой неумехой. У нее хорошее чувство цвета, но она совершенно не видит структуры предметов.

Кинату поднялась сразу, будто пять минут назад не говорила Тумлису, что работает. Она взяла из шкафа другую книгу, где были одни картинки, без текста, и сказала:

– Начнем с азов.

Мастер Гута кивнул:

– Освобождаю тебя от основной работы, пока не научишь ее выводить точные линии.

– Да, мастер Гута.


Вечером дома только и было разговоров, что о первом рабочем дне Тинбо и Тайрин.

– Мой мастер над стеклом такой добрый! Он всю жизнь работает со стеклом, хотя сам из богатых книжников, а еще он своего сына привел в мастерскую, тоже как подмастерье, представляете? И сказал, что надо всему учиться с детства, чтобы потом стать настоящим мастером. Его сына зовут Лайпс, ему тоже десять лет, мне он сразу понравился, и мастер над стеклом сказал, чтобы мы его сына считали за своего, чтобы были скорее друзьями, чем…

– Не очень-то верь этому, – усмехнулась Эйла. – Они часто так говорят, а потом три шкуры с тебя спустят, не посмотрят, что вы с его сыном лучшие друзья, одна семья и так далее.

Тинбо нахмурился, но отец сказал:

– Эйла права, сын. Книжники – это книжники, а мы – это мы. Твоя семья здесь.

– Он же не совсем книжник, он мастер над стеклом.

– Все, кто умеет читать, – книжники. Ты сам прекрасно знаешь, как они относятся к хофоларам и остальным.

Тинбо нахмурился. Лайпс и его отец ему очень понравились, сразу видно.

– Ну а у тебя как сложился первый день, белочка? – спросила мама у Тайрин.

Та пожала плечами.

– Мой мастер над словами старый, злой и противный. Рисовать у меня не получается, но он почему-то не отправил меня к подметальщикам, а заставил учиться. Очень скучно!

Все рассмеялись, только бабушка проворчала:

– Нашей белке все бы скакать.

– Неужели ты бы хотела пойти к подметальщикам? – спросила мама.

– Я бы хотела в театр, но уж если нельзя… то да, у подметальщиков лучше! В Библиотеке такие огромные залы! Такие широкие лестницы! Можно подметать и танцевать, а тут сиди за столом и выводи дурацкие линии!

Все опять засмеялись. Тайрин уже хотела обидеться на них, но папа сказал:

– Ничего, Тайрин, привыкнешь. Выбора все равно нет: попала в Библиотеку – слушайся своего мастера над словами и будь хорошей девочкой.


Так начались мучения Тайрин. Руки казались тяжелыми и деревянными, перо и кисть не слушались, не могли вывести прямую линию, все время пытались вильнуть в сторону, а если что-то и получалось хорошо, то хорошо это было только в глазах самой Тайрин. Но хуже всего была нависающая над ней Кинату. Если Тайрин говорила: «Это синий», Кинату обязательно отвечала: «Ну, я бы не сказала, что это синий, это скорее голубой с синими разводами». Если Тайрин говорила: «Какой красивый желтый!» – Кинату обязательно отвечала: «Он не то чтобы красивый, просто яркий и теплый». И всегда была права. С ней невозможно было спорить, да и не хотелось. При ней Тайрин всегда чувствовала себя маленькой, глупой, уродливой. И как только вырывалась из Библиотеки, стряхивала с себя морок дня, передергивая плечами от отвращения, будто весь день провела в банке со скользкими жабами. Но стоило ей прийти с утра в мастерскую и сесть за один стол с Кинату, и она начинала смеяться ее остротам, слушать ее живые рассказы, заглядывать в рот и кивать. Что-то было в ней, почти магическое, какая-то злая красота и притягательность. Мастер Гута ценил ее аккуратность, умение подбирать точный цвет и давать понять новеньким, что они ничтожны. Тайрин очень уставала, потому что рядом с Кинату все время приходилось быть начеку.

Танец лит

Дни потекли за днями. С утра Тайрин и Тинбо вставали вместе со взрослыми, быстро завтракали, одевались и шли каждый на свою работу: отец – на лесопилку, мама, держа руками круглый живот и охая на каждом шагу, – в швейные мастерские. Она радовалась, что Эйла работает там же и в случае чего сбегает за помощью. Тинбо шагал в свою стеклодувню, где изучал свойства огня и песка, а Тайрин спешила в Библиотеку. Бабушка смотрела им вслед, складывая ладони в знаке «доброго голубя». И думала о том, что Гела родит со дня на день, ей дадут три месяца отдыха, а потом надо будет вернуться к работе. Малыша разрешат оставить с ней, бабушкой, потому что дома взросления переполнены, и это, конечно, к лучшему. Что могут дать там, в этих домах с чужими людьми, если для них малыши – всего лишь работа, которую они не выбирали? Ни ласки, ни защиты от злых духов. То ли дело родная бабушка, которая знает, какое слово сказать, когда младенца одолевает злобень – дух, вызывающий боль в животе, и как справиться с ночными каприкотами, не дающими спать. Бабушка чувствовала, что Гела родит мальчика, и радовалась этому. Она надеялась, что он тоже будет похож на Тинбо, на ее Тинбо, канувшего в омут времени давным-давно, но чудесно повторившегося в Тинбо-младшем, и пусть родится еще один малыш, в котором отразится Тинбо, вернется к ней через внуков.

Бабушка все смотрела и смотрела вслед своей семье. Тайрин уже скрылась из виду, а Тинбо спускался по Картинной улице неспешной походкой истинного хофолара. В его темных кудрях светились искры солнца, будто в них играли крохотные литы. Бабушка улыбнулась: ее любимый внук отмечен счастливой судьбой.


Гела родила сына в одну из теплых ночей, когда весна уже разлилась по Риле и окрестностям, затопила все вокруг пряным запахом лопнувших почек, распустившихся первоцветов, криками перелетных птиц, возвращающихся из южных стран и несущих на крыльях предчувствие лета. Малыш сделал первый вдох, но не заплакал, а захрипел, будто сам воздух Рилы встал ему поперек горла.

– Почему он не плачет? – встревожилась Гела.

Бабушка передала ребенка отцу, и он обмыл его холодной водой, а потом положил на живот Геле. Духи холодной воды заберут у малыша все хвори, а веточки розмарина, которыми бабушка обмахнула его пушистую голову, прогонят бесов, которые только и ждут, чтобы забраться младенцу в уши и завладеть его сердцем. Ритуал был проведен, а малыш все молчал, не плакал.

– Пусть его зовут Элту, – сказала Гела, давно выбрав для своего мальчика древнее и сильное хофоларское имя.

Отец и бабушка, довольные выбором, закивали. Имя ребенку всегда выбирает мать и всегда хранит его в тайне, чтобы роды прошли легко. Бабушка шлепнула малыша по попке, припечатывая имя, и только тогда он заплакал, жалобно и горько.

Позвали других детей. Сосредоточенные, взволнованные, они сгрудились у высокой кровати, где лежала Гела с новорожденным, и не сводили глаз с нового брата.

– Какой хорошенький… – прошептала Эйла.

Тинбо кивнул и протянул брату руку. Тайрин молчала. Почему-то ей было не по себе. Что-то таилось в малыше, какая-то незнакомая сила, которая поддерживала его хрупкую жизнь, и эта жизнь вот-вот должна была оборваться. Тайрин увидела это так четко, так ясно, будто картинку в книге, и в ужасе отшатнулась. Почему она так подумала, зачем увидела? Тайрин закрыла лицо руками и убежала прочь.

Она спряталась в подвале, где когда-то горел огонь Хофоларии, ее танцующий друг-огонек, который перенесли теперь в другой дом. Сердце ее громыхало на весь подвал, огромное, как солнце, и ужас бился в висках взбесившейся птицей. Что такое она почувствовала? Почему? Ей стало страшно и стыдно, будто она была виновата в том видении, будто все поняли это и обвиняют ее сейчас там, наверху, у маминой постели.

Скрипнула дверь. Боком протиснулся в подвал Тинбо. Он сел на скамейку рядом с окаменевшей Тайрин.

– Ты чего? – неловко спросил Тинбо. – Он тебе не понравился?

Тайрин помотала головой. Какую чушь способны иногда придумать мальчишки!

– Бабушка говорит, может, ты испугалась?

«Да, – подумала Тайрин. – Я очень испугалась. Но я никогда им об этом не скажу. Только Тинбо».

– Я… я что-то почувствовала, когда его увидела, – прошептала она. – Что-то плохое.

– Что?

– Не знаю. Будто он… – Она закрыла лицо руками, не в силах произнести то, что ей привиделось. – Он недолго будет с нами, – еле слышно прошептала Тайрин.

– Что? Я не слышу.

– Он скоро умрет, вот что!

Тинбо не отшатнулся, не испугался, он смотрел на нее спокойно и даже немного насмешливо. Потом сказал:

– Да ну… наверное, тебе просто обидно, что теперь ты не будешь любимой маминой белочкой, да?

– Это Эйла так сказала? – сразу догадалась Тайрин, и Тинбо, смутившись, кивнул. И тут же добавил:

– А мама ответила, что она любит всех нас одинаково, что ты всегда будешь ее шустрой белочкой, я – ее солнышком Тинбо, а Эйла – ее ласточкой. Просто теперь у нее на одно счастье больше, только и всего.

Тайрин вздохнула. Она и так это знала, она никогда не сомневалась ни в маминой, ни в папиной любви, и ее хватало, несмотря на то что приходилось делиться с Тинбо и Эйлой. И малыш Элту тоже не отнимет ее.

– Пойдем. – Она встала со скамейки. – Я не знаю, что мне там привиделось, но братика надо охранять от злых духов, понимаешь? Сильно охранять!

Тинбо серьезно кивнул. Он всегда верил Тайрин.


Тайрин подошла к маминой постели. Маленький братишка причмокивал у груди. У него был золотой пух на крохотной голове, будто литы обсыпали ее цветочной пыльцой, а сжатые кулачки напоминали орехи. Но чувство страха не прошло, оно усилилось. Тайрин слышала, что братик дышит тяжело, будто со свистом, а молоко глотает, будто это камни.

– Он такой… – Она подыскала нужное слово: – Такой беззащитный, да, мам?

– Ты испугалась за него и поэтому убежала, да?

Тайрин кивнула.

– Мы будем беречь его, не бойся, белочка.

Но мама тоже выглядела растерянной и очень грустной. Хлопнула входная дверь. В комнату зашла бабушка, а за ней – какая-то женщина в зеленом платье.

– О, Дара! – Мама протянула к ней руку и сжала ладонь женщины. Малыш заплакал.

– Ничего, ничего, – сказала Дара.

Она пощупала Элту живот, потрогала шею, погладила спинку. Они обменялись с мамой и бабушкой тревожными взглядами, а Тайрин смотрела на макушку братика, и в голове ее крутилась какая-то мысль, какое-то решение. Макушка Элту, золотая, будто здесь только что танцевали литы… солнечный свет… свет надежды… беречь брата. Защитить. Она поняла, что надо делать. И сделать это сможет только она.


Литы танцевали в солнечном облаке. Тайрин разглядела их крохотные босые ножки, длинные золотые косы и прозрачные крылышки. Она завороженно следила за ними какое-то время, стараясь уловить рисунок танца, а потом переступила черту света и тени, сама вошла в солнечный круг, как на сцену. Литы не прервали свой танец, и Тайрин стояла внутри их хоровода, будто стала одной из них, сверкающей, легкой, наполненной светом и музыкой. Она вытянула руки вверх, приподнялась на цыпочки и влилась в танец.



Время встало как вкопанное.

Смолкли голоса мира, замерли звуки. Тайрин танцевала. У нее не было музыки, да ей она и не была нужна, вся музыка вселенной жила у нее внутри. Она танцевала на синих закорючках, которые что-то значат для книжников, но ровным счетом ничего – для нее и ее родных. Она танцевала в кругу лит, о существовании которых не догадывались книжники, но которые дарят свет и надежду ей и ее семье, ее народу. Она одна могла своим танцем примирить эти два мира, задержать малыша Элту здесь и сейчас, в этом месте, этом времени, с ними, не дать ему исчезнуть, улететь, умереть.

– Тайрин Литтэр!

Тайрин упала от резкого окрика. Испуганные литы прыснули с ее рук, плеч и головы, улетели вверх, под самую крышу.

– Что ты здесь делаешь? Обед закончился час назад, и кто вообще позволил тебе сюда спускаться? Благодари судьбу, что мастер Гута задержался у главы гильдии, а не то…

Жар разливался у Тайрин в крови, жег ее изнутри, ей нужно было выплеснуть его, чтобы не сгореть самой и не спалить все вокруг. Она тяжело дышала, попыталась подняться на ноги, но не смогла. Взгляд ее уперся в какой-то знак, выложенный кусочками мозаики на светло-коричневом полу: синий треугольник, внутри него вписан красный квадрат, а внутри красного квадрата – желтый круг. Тайрин зацепилась за этот знак, как за якорь. Ей нужно было вернуться из мира лит в этот мир, стать девочкой, рисовальщицей в мастерской Гуты. Она провела пальцем по знаку.

– Марш отсюда! За работу! Живо! – бешено заорал Тумлис.

Она поднялась и пошла быстро, как только могла, ощущая дикую усталость, но вместе с тем веря всем сердцем, что все сделала правильно и что успела вовремя. Ее братик Элту не умрет! Литы спасут его!

– Еще раз увижу тебя здесь – будешь гнить в выгребных ямах! Топтаться на стихах великого Ригантэра! Что вы за дикари! – несся ей вслед визгливый голос Тумлиса.


Вечером Тайрин застала дома Дару Элиофу, атуанскую знахарку, она поила Элту каким-то отваром. У мамы были заплаканные глаза. Бабушка гладила ее по спине и говорила:

– Ну, ну, доченька, все позади, Дарины травы всегда помогают, он не умрет, будет жить и радовать нас.

Тайрин устало села на стул и вытащила шпильки из волос. Рыжее золото рассыпалось по плечам. Она успела.

Аута и Бьёке

Тайрин, Аута и Бьёке подружились. Впрочем, что тут удивительного, ведь они были ровесницами, из одного сословия, обозначенного в реестре как «упраздненные народы», и много времени проводили вместе. Их объединяли придирки мастера Гуты и Тумлиса, насмешки Кинату и остальных старших рисовальщиц, пресные обеды в столовой и дорога домой после работы. Каждый день, кроме выходных и праздников, они встречались в семь утра на широких ступенях Библиотеки, шли за Тумлисом в мастерскую, брали стопку бумаги, перья, кисти, чернила и краски.

Ауте почти сразу доверили перерисовывать детскую книжку про утенка, а Бьёке – резать бумагу. Бумагу доставляли в рулонах, и нужно было сначала разрезать ее на листы одинакового размера. Такая точная работа была как раз для Бьёке, и только она могла не свихнуться от ее монотонности. Сначала рисовальщицы на отдельных листах перерисовывали рисунки, потом переписчики переписывали буквы. В мастерской Гуты их было всего трое, не считая самого мастера. Они сидели отдельно от рисовальщиц, в небольшой смежной комнате, трое бледных юношей, похожих, как братья, и никогда не разговаривали с рисовальщицами. Еще бы! Ведь они были из книжников, они умели читать и писать! Потом за дело брался переплетчик, седой и молчаливый Дноку, двоюродный дед Бьёке. Готовые книги тут же доставлялись к заказчику секретарем Тумлисом. И, говорят, стоили эти книги очень, очень дорого.



Тайрин так и корпела над листами дешевой бумаги, снова и снова выводя линии, квадраты, круги, стараясь, чтобы линии были ровными, квадраты и круги – похожими на кубики и шары, и угадывая, куда должны лечь тени, если солнце светит на них то так, то эдак. Кинату не принимала ни одну из ее работ, снова, снова и снова находя ошибки и недостатки.

И у Бьёке, и у Ауты давно было свое рабочее место, свой стол у окна, и только Тайрин уже полгода торчала посреди мастерской, у всех на виду.

– Не проще ли отправить девочку в красочный цех? – сказала как-то Динора, одна из старших рисовальщиц.

– Мастеру виднее, – пожала плечами Кинату, всем своим видом давая понять, что именно там Тайрин и место.

– Не лезь, куда тебя не просят, – проворчал Тумлис.

И Тайрин продолжала страдать над непослушными линиями.

Но наконец настал день, когда ей доверили первую книгу. («Ровно семь месяцев, ну надо же! Кажется, никто так долго у нас не учился», – будто радуясь странному рекорду, сказала Кинату.) Мастер Гута долго разглядывал стопку выполненных заданий, потом сказал:

– Ну что же, Тари, ты делаешь успехи, твои линии наконец-то стали… чуть менее кривыми.

Тайрин не решилась его исправить, Тари так Тари.

– Динора опять болеет? У нас большой заказ, рисунок несложный, думаю, Тари справится.

И опять она не решилась его поправить. Вдруг он рассердится и передумает? Ей до одури надоело торчать здесь под насмешливым взглядом Кинату!

– Ступай за тот стол, он давно ждет тебя.

Так Тайрин получила свою первую работу, а значит, и надежду на жалованье! Если она, конечно, все не испортит. Это была толстая книга, где много букв и мало картинок, и на всех – размытые разноцветные пятна с извилистыми линиями и стрелками.

– Надеюсь, ты справишься, – сказал мастер Гута и тут же пояснил: – В этой книге – описание всех битв Третьей имперской войны, с картами. Карты рисовать несложно, но важна точность.

– Может, пусть лучше Бьёке? – спросил Тумлис.

И Тайрин рассердилась. Сколько еще ей рисовать бесконечные кубики и шары? И надеяться, что Тинбо угостит ее леденцами или даст денег на новые ленты, когда все девчонки давно сами покупают себе пустяковые мелочи, на которые хватает их жалкого жалованья? Если она не справится даже с разноцветными пятнами со стрелками, пусть ее отправляют на кухню, лишь бы кончилось это мучение!

– Я смогу! – сказала она, глядя мастеру Гуте в глаза, чего никогда не делала раньше. – Я буду очень стараться!

– Да уж, постарайся, – проворчал он и сунул ей в руки книгу, толстую, тяжелую.

Как много в ней страниц, как много букв! Но буквы – не ее забота. Ее дело – на листы желтоватой бумаги перенести карты, не потеряв ни одного пятнышка, ни одной черточки.

«Я смогу. Это не просто, но я смогу, – сказала она себе и вспомнила, как танцуют литы в зале Приветствий. – Они мне помогут».

Над картами Тайрин просидела целую неделю, дважды перерисовывала половину из них и дважды стояла в углу, куда мастер Гута ставил всех провинившихся. Это было унизительно, но на обеде девочки из других мастерских рассказывали, как их бьют палками по голове.

– Потому что по рукам нельзя, понимаете? Руки – наш рабочий инструмент, его нельзя портить.

Тайрин и Аута ужасались, Бьёке фыркала. Как ни строг, как ни ворчлив и придирчив был их мастер Гута, но он хотя бы не дрался.

Заказчик остался доволен, мастер Гута распорядился выдать Тайрин первое жалованье и поручать отныне простые заказы:

– Пусть работает с детскими книгами или копирует карты. На большее она пока не способна, надо набить руку.

Руку Тайрин пришлось набивать почти три года, но она не жаловалась.


Тинбо заканчивал работу чуть раньше Тайрин и со своим новым приятелем Мэтлом, тоже стеклодувом, всегда встречал сестру возле Библиотеки. Они вместе шли домой – Тинбо, Мэтл, Тайрин, Аута и Бьёке. Мэтл был насмешливым, любил подурачиться, чем выводил из себя серьезную Бьёке. Однажды Аута нарисовала для Тинбо смешных зверят, которых он потом стал выдувать из стекла, и скоро они так вошли в моду, что мастер над стеклом охотно дал Тинбо двух помощников. Мастер Секо знал, как угодить покупателям.

– Все книжники хотят украсить свои дома твоими зверюшками, – как-то сказал Тинбо Ауте.

– Они не мои, а твои, ты же их сделал.

– А ты придумала и нарисовала! Без тебя ничего бы не получилось.

Глядя на них, Тайрин невольно хмыкнула, почти как Бьёке. А вечером, перед сном, залезла на кровать брата и напрямик сказала:

– Ты влюбился в Ауту.

Тинбо подумал, будто примеряя на себя эту новость. Потом вздохнул:

– Наверное, да.

Тайрин бросилась его щекотать. Влюбился! Ее братишка влюбился!

– И что же? Вы теперь будете всюду ходить за ручку и она подарит тебе первый поцелуй?

– Не говори ерунду! – вспыхнул Тинбо. – Мы еще дети. И первый поцелуй – это ведь серьезно, первый поцелуй можно подарить только тому, кого сильно любишь, а то счастья не будет, сама знаешь. Я у нее даже не спрашивал, любит она меня или нет. И не вздумай ей проговориться! И вообще никому. Обещай!

– Обещаю, обещаю.

– Поклянись!

– О-о-о-о-о, ну клянусь!

– Будем дружить как раньше, все вместе, – кивнул Тинбо.

Тайрин чмокнула его в щеку и вернулась на свою кровать. Улеглась, заложив руки за голову и глядя в потолок.

«Мы еще дети», – сказал Тинбо, но Тайрин чувствовала, что они меняются. Их тела, поведение. У Бьёке выросла грудь, а маленькая Аута сама вымахала так, что выше всех них теперь. Обычно покладистый Тинбо может вспылить ни с того ни с сего, а на лбу у Мэтла появились прыщики. Да и она сама… Она чувствовала, что с ее телом что-то происходит: ноги и руки вытянулись, стали неуклюжими и будто чужими, распухли губы. Она стала стесняться переодеваться перед Тинбо, да и он теперь уходит со своей одеждой в комнату родителей.

В их доме всего три комнаты и кухня. Мама с папой и Элту спят в одной, бабушка и Эйла в другой, а они с Тинбо в третьей. Просторная кухня служит им столовой и гостиной. Но со дня Отбора прошло уже три года, теперь им тринадцать, и скоро Тайрин переселят к бабушке и Эйле, а подросшего Элту – к Тинбо. Они мальчики, братья. Взрослым мальчикам и девочкам не годится спать в одной комнате, даже если они вместе созревали в материнском чреве, толкаясь и пиная друг друга.

«Мы еще дети», – сказал Тинбо, но Эйла всего на четыре года старше их и осенью выходит замуж за Хетла. «Интересно, кто будет тот, кого полюблю я? – думала Тайрин. – Кому захочу подарить первый поцелуй? Тинбо любит Ауту. Да и она его, конечно, как можно его не любить? Бьёке и Мэтл хоть и ругаются, а тоже, кажется, влюблены друг в друга. Они разбредутся по парочкам, я останусь одна». Ей стало так жалко себя, что она тихонько всхлипнула.

– Тайрин? – тут же приподнялся на локте Тинбо.

– Спи, – буркнула она, затихая, но не удержалась, шмыгнула носом.

Тинбо перебрался на ее кровать.

– Ты чего?

– Ничего!

– Тайрин…

Она села, обняла колени, уткнулась в них подбородком.

– А вдруг я… вдруг я останусь совсем одна? Вдруг меня никто никогда не полюбит?

– С ума сошла?! – возмутился Тинбо так искренне, что Тайрин невольно засмеялась. – Ты такая красивая, и веселая, и добрая… Тебя обязательно полюбит самый лучший человек на свете!

– Как ты?

– Лучше.

Тайрин улыбнулась и легла. Тинбо поправил соскользнувшее одеяло и ушел на свою кровать.

– А я женюсь на Ауте. Для меня она самая лучшая.

– Она не хофоларка.

– Ну и что? Разве это главное?

– Бабушка говорит, что мы должны стараться сохранить наш народ и поэтому…

– Я знаю. А Лайпс говорит, надо соединять свою судьбу с тем, кто тебе по-настоящему подходит.

– Тогда соедини свою судьбу с Лайпсом, ты только о нем и говоришь!

В Тайрин прилетела подушка. Она бросила ее в брата.

– Пойдем завтра гулять после работы? – предложил Тинбо.

– Папа опять рассердится.

– Мы ненадолго.

– Ладно.

«Мы еще дети», – сказал Тинбо, но дети не тоскуют, глядя на влюбленных друзей, не сбегают по вечерам гулять, не чувствуют, как привычный мир разваливается на куски с острыми краями.

– Это флигсы и литы борются за огонек в твоей душе, – говорила бабушка.

Флигсы – злобные духи хофоларских земель, скользкие, мерзкие твари без глаз. Они утаскивают под землю, стоит зазеваться на узких горных тропах, и скармливают твою душу своим детенышам, а тело отправляют обратно к людям. И ты ходишь среди своих же родных, бездушный, потерянный, свой и чужой. Только литы и могут спасти тебя, наполнить твою душу новым огнем. Но как понравиться литам?

– Лучше бы вообще не попасться флигсам, – говорила бабушка. – Не отдавать им огонек своей души.

– А как?

– Думать прежде, чем делать. Стараться поступать не как легко, а как правильно. Верить в то хорошее, что есть в людях, а не искать плохое. Не переживай, белочка, флигсы и литы воюют за человеческие души испокон веков. В каждом человеке идет эта борьба.

– А кто победит?

– Тот, на чью сторону ты встанешь.

Слова

Библиотека и мастер над словами Гута постепенно вытягивали из Тайрин ее живость и непоседливость. Три года назад она не могла усидеть на месте, когда бабушка объясняла ей, как набирать петли, а сейчас она целый час терпеливо перерисовывает из книжки сцену битвы императора Вандербута VI с непокорными каесанами. Высунув язык от старательности, она ведет кистью по листу бумаги. Лист чуть шероховатый и не белый, а цвета топленого молока. Такую бумагу делают в Вирсе, и мастер Гута предпочитает именно ее. Тайрин тоже она нравится, хоть кисть идет по такой бумаге не так уверенно, будто сопротивляется. Но Тайрин уже научилась договариваться с ней. Это раньше, когда она только начинала перерисовывать книги под присмотром Кинату, кисть казалась ей норовистой лошадью, которую надо приручить и оседлать. Она виляла, скакала, порывалась выпрыгнуть из рук и рисовала что хотела. Мастер Гута цокал языком и говорил:

– Иди-ка в угол, Тари.

И Тайрин шла. Сначала ей было очень обидно, ведь она уже большая, чтобы стоять в углу. И она сюда не просилась! Она бы лучше подметала двор каждый день, там много места и можно потанцевать, пока никто не видит. Но потом она поняла, что в углу очень даже интересно. Потому что мастер Гута сделал в углу надпись. Конечно, ни одна из его учениц, что когда-либо стояли здесь, не умела читать, и поэтому он сам прочитывал им наставление, которое вывел тут ярко-красной краской своим идеальным почерком:

– Усердие, внимательность и терпение – главные добродетели того, кто трудится на благо Империи.

А потом кричал визгливо:

– Повтори!

И все ученицы повторяли.

Тайрин часто стояла в углу. И часто повторяла за мастером Гутой наставление. И так как в углу было ужасно скучно, она начала разбирать эти слова. Она ведь знала, что они значат. Вот эта смешная буква похожа на кулек для конфет, с нее начинается слово «усердие». «У-у-у-у-у-у», – неслышно тянет Тайрин. Свернувшаяся змейка – «с-с-с-с-с-с-с». Дальше было сложнее. Как их соединить, эти три буквы? Но однажды она поняла и это. И как только поняла, то смогла прочитать все слово.

Стоять в углу теперь было даже весело. Но скоро этих двенадцати слов стало мало. И Тайрин старалась больше не попадать в угол. Ведь она заметила еще одну странность мастера над словами Гуты: когда он переписывал книгу, он всегда проговаривал то, что писал. А сидел он рядом с Тайрин, за столом Диноры, которую перевели в подметальщицы, говорил, что здесь свет лучше. И однажды он переписывал книгу, в которой была всем известная песенка про овечку. Тайрин знала ее наизусть, бабушка часто пела ее, говорила, что в этой песенке все про Хофоларию, хоть книжники не подозревают об этом. Овцы на зеленых пастбищах, злющие волки, отважные пастухи… И когда через какое-то время мастер Гута дал Тайрин эту же книгу про овечку, чтобы перерисовать картинки для нового заказчика, она побрела по закорючкам-буквам, как по путеводной нити, шепча слова знакомой песенки и узнавая кулек для конфет – «у», змейку – «с», табурет – «т», калитку – «и». Она понимала теперь, как звучат многие из этих закорючек, и нетрудно было понять, как звучат остальные, ведь песенку про овечку знали все.

Она смогла песенку про овечку про-чи-тать.

Открытие ошеломило Тайрин.

И с этой минуты она стала вести себя тихо-тихо. Никто не должен догадаться, что она умеет читать. Страшно подумать, что с ней сделают, если узнают. Мастер над словами Гута, наверное, выпорет ее розгой, а потом сдаст особому ведомству книжников, которые следят за порядком во время праздников и Громких чтений, проводят обыски и приходят по ночам за тем, кто был замечен в неуважении к императору. Всю их семью сгноят в тюрьме или вообще убьют. Голова у Тайрин шла кругом, она боялась так, что не смела поделиться даже с Тинбо, от которого у нее никогда не было секретов.

Но она уже не могла остановиться. В крови ее разливался жар – ей хотелось читать все больше и больше, и она шла по тропинкам букв. Спотыкалась, но шла. К счастью, в последнее время мастер Гута давал ей перерисовывать только детские книжки: буквы там большие и не толкают друг друга, дают место, чтобы отличить одну от другой. Истории в книжках были просты, зато она могла разобрать их и поглощала, как Тинбо – бабушкины пироги.


Город состоял из букв. Вывески, объявления, афиши… Сколько слов, сколько нового! Тайрин перекатывала их, как леденцы во рту, перебирала, как четки, смаковала, повторяла много-много раз. Это был шепот вселенной, и Тайрин прислушивалась к нему с жадностью умирающего от жажды.

– Что они сделали с нашей девочкой? – горевала бабушка.

Тайрин больше не танцевала, не вскакивала во время обеда, чтобы пройтись колесом по комнате, не бегала – она только и делала, что бормотала себе под нос. Слова, слова, слова! Мир, оказывается, наполнен словами, пропитан ими! Почему же она раньше этого не замечала? Да, она не умела читать, но слова и раньше были, она слышала их, она их говорила, но тогда они были как воздух, который не ощущаешь, они были чем-то неподвластным ей, а теперь… теперь она могла брать их, черпать ладонью, вдыхать их аромат или морщиться от их вони, она могла их есть, их гладить, она могла ими уколоться.

Она владела ими.

И только теперь поняла, почему переписчиков называют мастерами над словами.

Мир изменился навсегда. И в первую очередь – мастер Гута. Он больше не отправлял ее в угол, даже если она случайно проливала воду или ставила кляксы. Тайрин вжимала голову в плечи, ожидая злобного окрика, но мастер Гута лишь бросал:

– Немедленно убери за собой.

Или давал дополнительную работу, еще одну книгу, где рисунки были просты, а букв – больше. Тайрин ныряла в историю с головой и с трудом выбиралась, когда звонил колокол, оповещая о конце рабочего дня.


Летом Библиотека не принимала заказы – в Рилу со всей Империи тянулись любители старины, театралы, библиофилы, историки… Улицы украшали флагами и цветами, повсюду играли музыканты, художники выставляли свои картины на уличных вернисажах, ремесленникам отводили целую улицу, где они могли показать свои изделия, и каждый день с утра и до глубокой ночи город напоминал фейерверк. В Риле проходил фестиваль за фестивалем, а Библиотека открывала свои двери для всех, кто хотел приобщиться к культуре великой страны. Рисовальщиц отправляли то в зал Приветствий (встречать и провожать гостей), то на улицу Ремесел (продавать сувениры и прохладительные напитки), то в книгохранилище (стирать пыль с книг, и это Тайрин любила больше всего, потому что можно было ненадолго присесть где-нибудь в уголке и, пока никто не видит, листать, да и просто перебирать книги, украдкой читать их названия). Тайрин была в восторге от этой шумной, пестрой передышки в однообразной работе, а Бьёке и Аута – нет. Аута скучала по рисованию, Бьёке раздражало отсутствие порядка.

– Мы же должны были сегодня работать в музее искусств! А нас отправляют к Западным воротам, встречать каких-то поэтов! – ворчала она.

Именно летом, на четвертый год работы рисовальщицей, сбылась мечта Тайрин – она попала в театр.


Они пришли в Библиотеку, как обычно, в семь утра и ждали, когда мастер Гута распределит сегодняшние задания.

– Аута, Бьёке, вы идете с Тумлисом в музей. Тайрин – в театр. Спросишь там Адэлу.

Тайрин показалось, что мир вспыхнул сотней огней. Театр! Она попадет в театр!

– Спасибо! – выпалила она.

Мастер Гута приподнял бровь (никакие проявления чувств не были приняты в мастерской), но Тайрин уловила намек на улыбку в уголке его губ. Театр! Она будет работать сегодня в театре! А вдруг она сможет понравиться самому главному мастеру там у них и он уговорит мастера Гуту отдать ее в театр навсегда? На мгновение ей стало жаль и мастера Гуту, и Библиотеку, и привычную жизнь здесь, но она тут же одернула себя: «О чем ты только думаешь, Тари? Ты будешь в лучшем случае мести пол сегодня весь день, кто заметит тебя?»

И все-таки она так торопилась попасть в заветные стены, что даже не попрощалась с подругами. Аута и Бьёке переглянулись, и Бьёке покачала головой.


Тайрин робко вошла в высокие резные двери. В театре было тихо, пусто, будто летняя суета Рилы не посмела его тронуть. «Просто еще очень рано, – поняла Тайрин. – Спектакли идут допоздна, а утром артисты отсыпаются».

Она медленно двигалась по гулкому коридору. Надо найти Адэлу. Но где ее искать, если не у кого спросить? Тайрин поднялась по широкой каменной лестнице. Куда же идти? Где-то здесь творится волшебство, здесь есть сцена, на которой показывают представления, такие же, как на улице, только лучше. Она не задумывалась, откуда знает это, знает – и все.

Еще одни двери – тяжелые, будто ворота в другой мир. Тайрин оказалась в огромном полутемном зале с рядами бархатных кресел, пошла по проходу, туда, где тускло светилась сцена. Вдруг нежно и тонко запела флейта. Тайрин даже не вздрогнула, будто знала, что так и должно быть. Повинуясь какому-то глубинному, потаенному чувству внутри себя, она вскинула руки и начала танцевать.

Тайрин не могла бы вспомнить, сколько длился ее танец – минуту или час, а может, полдня. А потом зазвучал голос:

– Прелестно! Кто ты?

Тайрин опустила руки. Голос шел со сцены, но она никого не видела в ее темной глубине.

– Я Тайрин. Меня прислали из Библиотеки помогать здесь сегодня.

– Прислали? Значит, ты из побежденных?

– Да.

Голос долго молчал.

– Как грустно… Я мастер над движением и взял бы тебя к себе в труппу, будь ты из книжников.

Тайрин не успела придумать ответ, как вспыхнул свет, волшебство исчезло. Она увидела потертый паркет, темные кулисы и молодого парня с флейтой в руках. Из-за кулис вышла грозного вида женщина.

– Что здесь происходит? Так, ты из Библиотеки? Разве тебе не сказали, что ты должна найти меня, а не развлекать разговорами мастеров?

Значит, это была Адэла. Мастер над движением что-то сказал ей вполголоса, но Адэла только дернула могучим плечом:

– О, Блэд, ты вечно готов тащить на подмостки всякий сброд! Что они могут понимать в искусстве, эти дикари? Прошу тебя, уйди, мне нужно к вечеру еще гору костюмов подшить!

«Нет! – чуть не закричала Тайрин. – Только не шить!» Но именно это ей и предстояло делать весь долгий день в театре. Вслед за Адэлой она спустилась в костюмерную, где ее посадили подшивать бесконечный подол белоснежного платья.

– Забери тебя тыфы! Ты что, из дигосов? Я просила прислать хэл-марку!

Это был самый тяжелый день в жизни Тайрин. Нитки путались, а игла сводила ее с ума. Адэла ругалась, как последний пьянчужка. Скоро у Тайрин так разболелась голова, что она расплакалась.

– Проваливай! – зарычала Адэла. – Театр не место для тупиц!


А мастер над словами Гута стоял в это время перед мозаичным кругом зала Приветствий.

Пусть из темных закоулков души твоей

Прогонит страшных чудовищ

Свет знаний, разума и любви —

эта цитата из Пятого восьмистишия Ригантэра Киронского была одной из его любимых. Выложенная кусочками разных оттенков синего по полу цвета охры, она смотрелась очень эффектно.

«Свет разума» – вот что такое чтение, книги, Библиотека. Тумлис говорил, Тайрин приходит сюда каждую свободную минуту. И танцует.

– Какие-то ритуальные дикие танцы, мастер Гута! На словах великого Ригантэра!

«Я хочу в театр», – сказала она обиженно при Отборе. Сегодня он отправил ее туда. Пусть посмотрит, хотя бы издалека, хоть на минуточку прикоснется к своей мечте. Наверное, эта Тайрин Литтэр, дочь швеи и плотника, восхитительно танцует. Даже ее обычные движения полны грации. И разве чудовища движут ею? Нет. То любовь к красоте, чувство прекрасного, внутренняя музыка. Да и как свет разума достигнет темных закоулков ее души, если она не может прочесть эти слова? Синее на охре…

«Однажды она сможет, – подумал мастер Гута. – Она сообразительная. Сама выучила буквы, научилась связывать их в слова. Жаль только, – он вздохнул, – что мне приходится притворяться злым, чтобы они не раскрыли наш секрет. Страхом вынужден я скреплять мои дары».

Сказка о двуфе

– Нам нельзя покидать Рилу, – шипит Бьёке.

– Ой-ой-ой, какие мы правильные! – ёрничает Мэтл.

– Вы что, серьезно? – не верит Аута.

– Ну а что такого? – отвечает ей Тинбо. – Сейчас лето, в городе полно народу, никто не хватится нас.

А Тайрин и слышит, и не слышит их.

Как только Мэтл предложил: «Выйдем за стены Рилы, я знаю где», внутри у нее будто вспыхнул огонь. Это было немного похоже на то давнее чувство, которое обожгло ее, когда она впервые увидела своего новорожденного брата Элту. Но тогда огонь шептал о беде, о чем-то страшном, темном, и кровь Тайрин зажглась диким огнем, и нужно было выплеснуть этот жар, эту беду. И она танцевала с литами в библиотечном зале Приветствий. И спасла брата. А сейчас этот огонь хоть и вспыхнул вновь, но обещал прекрасное приключение, что-то новое, неизведанное, волшебное, как умение понимать буквы и складывать их в слова.

– Да веди уже нас, Мэтл! – выкрикнула она.

Все сразу перестали спорить, уставились на нее, а потом на Мэтла. Он дурашливо отвесил ей поклон и двинулся по Свечному переулку.

Тихие дома с мирно светящимися окнами смотрели им вслед. Никто не окликал их, не спрашивал, куда они идут на ночь глядя. В этот час много молодых людей шатается по Риле, никому до них и дела нет, лишь бы утром все вовремя пришли на работу. Они миновали табачную лавку и свернули в проулок без названия.

– Здесь, – сказал Мэтл, и Тайрин уловила хрипотцу страха и неуверенности в его голосе. Он подошел к городской стене и стал шарить по ней рукой.

– Что ты там ищешь? – прошипела Бьёке. – Потайную дверь?

Мэтл не ответил. На стене темнело какое-то пятно, но никакой двери, конечно, не было и быть не могло. Мэтл нагнулся, и тогда Тайрин увидела: темное пятно – это плющ, который влез по стене. Разросшийся, старый, он казался тверже камня, но все-таки сквозь листья светился воздух ночного неба – там, по ту сторону стены. Тайрин сделала шаг, раздвинула стебли и нырнула в лазейку. Тинбо вздохнул и полез следом, потом и Бьёке с Аутой.

Они стояли впятером у стены, с другой стороны города, покидать который им запрещено законом. Вниз уходил косогор, буйно заросший разнотравьем; косогор утыкался в широкий луг. Над лугом стояло густо-синее небо в крапинку звезд. Темный лес окаймлял луг, как ресницы – глаз.

– Ух ты! – выдохнула Аута. – Я перерисовывала этот вид недавно.

– Не верю, что мы сделали это, – проворчала Бьёке.

– Если вам интересно, – сказал Мэтл, – я нашел эту лазейку, когда вчера вечером домой возвращался. И между прочим, она появляется только в темноте.

Тайрин и Тинбо молчали. У Тайрин в голове было пусто и звонко, будто она залпом выпила весь этот простор, и он смог поместиться внутри нее, но больше там ни для чего не осталось места. Она поняла, почувствовала, кожей ощутила: дело не только в том, что она первый раз в жизни видит что-то, кроме каменных улиц Рилы и ее деревьев, посаженных в ряд. Близость леса будоражила и тревожила ее. Этот лес не так прост, как кажется. Здесь живут не только дикие звери и старые деревья.

– Наверняка тут полно флигсов, да? – тихо спросил ее Тинбо. Они часто думали об одном и том же.

– Ну, раз есть флигсы, значит, есть и литы, – ответила Тайрин и кубарем покатилась по косогору.

– Сумасшедшая! – фыркнула Бьёке, но тоже начала спускаться.

Мэтл подскочил к ней, повалил в траву, и они с хохотом и визгом покатились вниз. Аута и Тинбо переглянулись, взялись за руки и побежали следом. Все пятеро хохотали, встретившись у подножия холма, на котором высилась стена Рилы, и сверчки испуганно примолкли в траве.

Они сели спиной к городской стене, смотрели на лес.

– Как ты сказал? – спросила Тайрин. – Появляется только в темноте?

– Ага.

– Мэтл, как такое может быть? – пожала плечами Бьёке. – Хватит морочить нам голову, ты же не двуфь.

– Кто-кто?

– Ну… ладно, не важно! – вспыхнула Бьёке.

– Расскажи, а то твоя голова так и останется замороченной! – пригрозил Мэтл. – Вдруг я и правда этот твой друфь!

– Двуфь, – кисло поправила Бьёке и вздохнула. – Это пьятанская легенда, но ее мало кто слышал, она очень старая. И вы же знаете, все эти истории объявлены выдумками, вредными для общества.

– Я верю в наши легенды, – серьезно сказал Тинбо.

– И я в наши, – поддержала его Аута. – И буду верить всегда, хоть кто мне запрети.

– Ладно, ладно, – сдалась Бьёке. – Двуфь… ну, это такое существо, мне бабушка про него рассказывала, а ей ее бабушка, а ей…

– Ее бабушка. Понятно, Бьёке, так всегда бывает, давай уже, не тяни.

– Я не тяну! – вспыхнула Бьёке. – Просто это так рассказывается по правилам, а по-другому нельзя.

– Хорошо, хорошо…

– В общем, в одной пьятанской деревушке жил парень. Вокруг деревушки были глухие леса да болота, в какую сторону ни пойди. Ну, так везде у нас… везде там, в Пьятии. Парень был очень красивый, и все девушки сходили по нему с ума.

– Прямо как по мне! – вставил Мэтл, расправляя плечи. Остальные посмеялись.

– Ну-ну, – хмыкнула Бьёке и продолжала: – Но парень, который совсем как Мэтл, был не только красавцем, но и полным придурком.

– Эй!

– Ладно, не полным. Наполовину. Ну, точнее, он просто любил задаваться. Мол, я тут самый-самый. Понимаете? Похоже на кое-кого тут, правда?

Мэтл бросился щекотать Бьёке, но Тинбо схватил его поперек туловища и оттащил подальше: всем хотелось послушать про таинственного двуфя.

– В общем, парень этот ходил такой гордый по деревне, такой весь распрекрасный. В этой деревне жили, видно, очень глупые девушки, они все по уши были в него влюблены, и он собирал их первые поцелуи, как ягоды в корзинку. Поэтому, наверное, их всех и ждало потом несчастье. Вот одна из них, изнемогая от любви, решила признаться в своих чувствах и попроситься к нему в жены. Она, мол, молода, хороша собой, здорова, и нарожает ему кучу прекрасных детей, и будет ему верной любящей женой всю жизнь. Парень в ответ только расхохотался. Девушка с горя пошла и утопилась в болоте.

– Ужас какой! – выдохнула Аута, прижимаясь к Тайрин.

– Да. Но это никому не послужило уроком. Не успели зачерстветь поминальные пироги, как новая девушка захотела этого парня в мужья… и прислала к нему своих сватов.

– Ого, а у пьятов девушка сватается к парням?

– Между прочим, да, – гордо вскинула голову Бьёке. – Ей же быть хозяйкой дома. Но парень и этой девушке отказал. И что вы думаете?

– Она тоже утопилась?

– Да, в том же самом болоте. Я предупреждала, что это старая легенда, а они все такие. В общем, тринадцать девушек подряд услышали отказ от этого красавчика и нашли успокоение в болоте. Вся деревня оплакивала их. А этот бессердечный даже в ус не дул, ходил себе по деревне задрав нос и даже глаз не прятал, когда видел родных всех этих несчастных дурочек.

– То есть ты бы никогда ради меня в болото не бросилась? – вставил Мэтл.

Бьёке возвела глаза к небу.

– Какая ты черствая, – вздохнул Мэтл.

– Но вот однажды ночью… в канун Праздника всех ушедших, в деревню вдруг приехала черная телега, запряженная шестью черными лошадьми. Правил ими старичок с черной бородой, а в телеге сидела женщина такой красоты, что все мужчины деревни упали как подкошенные. На ней было черное платье, расшитое серебряными нитями, а волосы – представьте – зеленые, как ряска. Женщина сошла с телеги и сказала, что они с мужем будут теперь тут жить. Этот сухонький старичок и оказался ее мужем. Староста выделил им дом на отшибе, и стали они там жить, а кони их паслись на лугах. И вот наш красавчик, отвергший тринадцать прекрасных девушек, стал ходить в этот дом тайком, когда старичок уезжал по делам, и соблазнять чужую жену.

– Бьёке, с ума сойти, ты знаешь такие слова?

– Заткнись, Мэтл, а то не буду рассказывать!

– Понял, заткнулся, упал, уполз.

– А зеленовласая красавица сначала нос воротила, но это еще сильнее распаляло парня, и в итоге она поддалась на его уговоры. Только очень она мужа боялась. Вот и говорит парню: пойдем, мол, со мной в лес, пойдем со мной в луга, пойдем со мной на болото. И парень шел с ней и в лес, и в луга, а однажды пошел и на болото. То самое, где утопились все отвергнутые им девушки. Стали они миловаться с зеленовласой красавицей на берегу, а тут смотрит он – распалась его красавица на тринадцать лягушек и хохочет: «Не хотел ты нас в жены брать, будешь теперь нашим прислужником». И утащили его в свое болото. Черные лошади на лугах камнями обернулись, до сих пор там стоят, старичок же, который звался мужем красавицы, сгинул, будто его и не было. А парень этот стал двуфем – вылезает ночью из болота, бродит по окрестностям, морочит голову людям и заманивает их к своей госпоже, болотной королеве, на съедение.

– Фу, какая гадость, – передернуло Мэтла.

Бьёке пожала плечами, сами, мол, напросились.

– И у него это отлично получается, потому что он остался таким же красавцем. Пьяты говорят, надо опасаться очень красивых людей, вдруг это на самом деле двуфь?

Тайрин скинула с себя оцепенение страшной сказки, вскочила на ноги. Подобрала с земли два камешка, сунула их в руки брату:

– Играй, а я буду танцевать!

Тинбо стал выстукивать несложный ритм, а Тайрин, склонив голову набок, вслушалась в тихую музыку, подняла руки и начала свой танец.

Когда она танцевала в Библиотеке с литами, она двигалась вверх, к солнцу, ведь ее движения ограничивал круг с синими буквами. Но здесь, за стенами Рилы, под звездным небом, ее танец был полон плавных кружений, длинных взмахов рук и разворачивался во весь простор цветущего луга.

Кто-то захлопал в ладоши у них за спинами.

Мэтл и Тинбо вскочили, Тайрин обернулась, не успев опустить руки. Высокий мальчишка стоял посередине косогора, смотрел на них. Как он сюда попал? Тоже через Мэтлову лазейку? Кто он такой?

– Лайпс? – неуверенно сказал Тинбо.

– Привет, Тинбо. Привет, Мэтл. Куда это вы забрались, разве вам можно выходить из Рилы?

– Ты же нас не выдашь?

– Не переживай.

Лайпс спустился с холма и сел рядом с Аутой. Он сорвал травинку, сунул в рот. И посмотрел на Тайрин.

Тайрин опустила руки. И глаза. Она и не думала, что этот Лайпс такой… Тинбо, конечно, ей все уши про него прожужжал, но что он смыслит в красоте?

– Это твоя сестра, да, Тинбо? Я так и понял. Тинбо про тебя мне все уши прожужжал, – улыбнулся он, и Тайрин засмеялась.

– А мне про тебя, – сказала она и подошла поближе.

Все замолчали. Сверчки снова завели свою музыку, сначала робко, будто боясь, что их перебьют, но с каждой минутой все громче.

– Красиво тут, – заметил Лайпс. – Я сам часто сюда прихожу. Такой простор.



Тайрин села рядом. Как это удивительно – встретить сына книжника здесь, за стеной, ночью, услышать, что он знает про нее, что он тоже приходит сюда, потому что в городе тесно.

– Ты хорошо танцуешь. – Он чуть повернул голову к Тайрин, и их лица оказались так близко, что всем остальным стало немного неловко.

– Да, я знаю, – выпалила она и тут же закусила губу. Что он про нее подумает? Что она такая же высокомерная и гордая, как двуфь из пьятанской сказки? Впрочем, он этих сказок и не слышал, он ведь книжник. – Спасибо, – прошептала Тайрин.

Тинбо настороженно следил за ними, а Аута сказала тихонько:

– Нам, наверное, пора. Уже очень поздно.

Лайпс чуть улыбнулся Тайрин, поднялся и подал ей руку. Ладонь у него была сильной, горячей. Тайрин ухватилась за нее, встала, и опять их лица оказались очень близко.

Они поднимались по косогору парами: Мэтл и Бьёке, Тинбо и Аута, Тайрин и Лайпс. Он так и не выпустил ее руки.

– Твой брат очень талантливый, – сказал он. – Отец говорит, что такого подмастерья у него никогда не было.

– Да, я знаю, – выдавила Тайрин, поняла, как глупо это звучит, и неловко улыбнулась. – Прости, я говорю всякую чушь. После танца я всегда немного…

– Ты прекрасна. Мне нравится, что ты такая.

Тайрин замолчала, совсем растерявшись. Никто никогда не говорил ей подобных слов, тем более при первой встрече. Никто никогда не держал ее за руку – Тинбо и подружки не в счет. Никто никогда вот так не смотрел.

– Тинбо много про тебя рассказывал, и у меня такое чувство, будто мы знакомы давным-давно, – сказал Лайпс.

Они дошли до стены. Нырнули в проход.

– Ого! – воскликнул Лайпс. – Настоящий секретный ход! Как вы его нашли?

– Это Мэтл нашел.

– Да! – тут же затараторил Мэтл. – Иду я, значит, вечером по улице. Ну, мы гуляли, потом проводили Ауту и Бьёке, Тинбо с Тайрин пошли домой, а мне-то совсем в другую сторону, вот я иду и вижу, что-то светится… в стене прямо. Подошел, а там – проход. И звездочка сквозь листву.

– Странно, как он здесь оказался?

– Понятия не имею, а самое главное, днем-то его нет.

– То есть?

– Я не вру! Просто стена, и все. Мы с Тинбо проверяли.

Тайрин провела рукой по стене и неожиданно нащупала на камне будто бы рисунок. Она пригляделась. Круг в квадрате, который вписан в треугольник. Опять этот знак!

– Наверное, ты просто перепутал место, – сказал Лайпс и предложил, не слушая возражений Мэтла: – Давайте я вас провожу. Ночь теплая, совсем не хочется домой.

Тайрин шла рядом с Лайпсом и думала: почему такой человек, как Лайпс, гуляет вечерами один? Где его друзья? И как он сам оказался за стеной? Впрочем, он же книжник, он может выйти через ворота, никто его не остановит. Она посмотрела на нового знакомого, и он тут же поймал ее взгляд, будто сам смотрел на нее не отрываясь. А потом спросил:

– Давайте завтра пойдем туда же? Может, встретимся в Свечном переулке?


Тайрин стояла у окна, смотрела на убегающую улицу и плакала, а сказать, отчего эти слезы, не могла. Рука ее еще хранила тепло руки Лайпса. Она взглянула на спящего брата. «Так вот как это бывает… вот что он чувствует к Ауте. Как это больно и легко, как нежно и как тяжело, будто танцуешь сразу и с литами, и с флигсами… Что мне с этим делать?»

Челиса, дочь каесана-книжника

Все лето они были вместе: Тинбо, Тайрин, Аута, Бьёке, Мэтл и Лайпс. Почти каждый вечер они выбирались из города через лазейку, которая появлялась в стене с наступлением темноты. Там, за стеной, было их убежище от всех правил и законов Рилы.

После работы мальчишки заходили за девочками, и они до самой ночи бродили по улицам Рилы, покупая в лавочках пирожки, яблоки в карамели, сидр и засахаренные орешки. У Лайпса и Тинбо всегда было денег чуть больше, и они щедро угощали остальных. Иногда к ним присоединялись друзья Лайпса, книжники, правда, за стену никогда не ходили, только Лайпс был посвящен в этот секрет. На удивление, они все были веселыми, остроумными и не задирали нос. И Саро, лучший друг Лайпса, и молчаливый Микас, и увалень Бови. «Может, между нами и книжниками не такая уж большая разница, как нам всю жизнь твердили», – рассуждали Тайрин и Тинбо после таких прогулок.

Бабушке все это не нравилось.

– Дружба с книжниками не доведет до добра, – говорила она. – Того и гляди в нашу белочку влюбится кто-нибудь из них, и что нам тогда делать? Отдавать ее замуж за книжника?

– Ох, мама, – вздыхала Гела, – кто в их возрасте не влюблялся? Пройдет.

– Не так уж сильно мы и отличаемся друг от друга, – вставлял Тинбо.

– Да, только нас в десять лет ведут на площадь Отбора, и мы начинаем работать там, где скажут, а их – отправляют в школу, где учат, как управлять нами.

При этих разговорах у Тайрин вспыхивали щеки, и она всегда хотела убежать из комнаты, но оставалась и слушала. Бабушка, конечно, была права, но неведомая сила тянула ее к Лайпсу, и она не могла сопротивляться. Она мечтала однажды прочитать Лайпсу что-нибудь, как бы между прочим. Вот он удивится, этот необыкновенный Лайпс, который днем был почти мастером, почти хозяином мастерской и книжником, а вечерами гулял с ними по Риле и за стеной, держал ее за руку и смотрел так, что у Тайрин каждый раз пропадал голос, а заодно и все мысли в голове.

Загрузка...