Театр Говорящих Пауков Кукбары фон Шпонс

Глава 15

Я подбежала к окну и свесилась вниз. Крик почти сорвался с губ: внизу я увидела распростертое тело в белом. Вовремя мой мозг подкинул воспоминание, что Виктор пришел ко мне в больничной серой пижаме с черными полосками. Я сморгнула и увидела, что под окном ничего нет.

— Могла бы не беспокоиться, — скептически заметил ван Чех, — он всегда оставляет окна открытыми. Боится утечки газа снова.

— А я этого не знала.

— Плохо читала описание, я точно это упоминал.

Я бросила на доктора испепеляющий взгляд. Он остался недвижим, холоден и заспан. Мы понеслись в палату к Виктору. Тот спал, сидя на корточках на кровати, обняв руками колени и откинув голову назад.

Я кинулась к нему, а ван Чех подошел к столу и стал копаться в каких-то листочках. Стоило мне прикоснуться к плечу Виктора, как стало ясно, что он не спит. Мышцы были напряжены до предела, веки нервно вздрагивали.

— Что с ним? — спросила я.

— Спит, — безразлично ответил ван Чех, не глядя на больного.

— Он не спит.

— Послушай, Брижит, — доктор медленно приблизился ко мне и взял за плечи, в полутьме его глаза горели, — сейчас ты в состоянии аффекта. Вспомни, что ты врач, что с тобой тоже врач, лучший в этой клинике и третий во всем городе. Если я сказал, что он спит, значит, он спит. Ты мне не веришь, так попробуй проверить.

— Он не проснется, — чуть не плача, сказала я.

— Думаешь? После того, как я приволок его сюда, он проспал так четверо суток.

— И вы с ним говорили? — успокаиваясь, сказала я.

— Говорил, точнее читал. Свежие газеты. Общих тем для разговоров у нас было не много, но я находил полчаса в день, чтобы почитать ему газеты, — голос доктора успокаивал. Наконец, я вздохнула и совершенно расслабилась.

— Все хорошо? — уточнил доктор ван Чех.

— Да.

— Вот, возьми, потом прочтем. Это его эссе. Когда он его успел написать только не понятно, — ван Чех сунул мне в карман несколько листов.

Повинуясь, то ли древнему инстинкту, то ли велению души, я уткнулась лицом в докторов белый халат.

— Брижит? — спросил ван Чех, — Что происходит?

— Простите, — я отскочила от доктора на почтительное расстояние.

— Да я-то не против, — развел руками он, — Тебе оно надо?! Идем отсюда.

Я оглянулась на Виктора.

— Идем, — ван Чех взял меня за руку и мягко выволок из палаты.

В ординаторской он налил себе кофе, я достала листки и стала их рассматривать. Их писали не в одно и то же время то пастелью, то карандашом, то разными ручками. Была пара строчек, написанных зеленой краской.

Почерк тоже был не одинаков. Наклон и высота букв разные, где-то размашистые, где-то настолько сжатые, что их невозможно было разобрать.

— Он писал это все три года.

— Может и не каждый день, но все-таки. Читай, что там. Я только рассмотреть успел, а читать в темноте вредно.

"Я, Влад Альгео дер Торо убил свою жену и любовницу (число было неразборчиво написано). Всю жизнь, что я вел до этого можно включить в одно слово: БЛАГОПОЛУЧНАЯ. Пережито много всего, но сейчас я понимаю, что в ней не было абсолютно ничего.

Нет, я не прав…

Была Клэр — миниатюрная, милая и необходимая. Человечная, не смотря на все ее деньги. Я не знал абсолютно ничего о ней. Она безгранично добра и деньги, которые она зарабатывала, шли порой не в семью. Я был ей благодарен и любил, но благодарность всегда была как-то реальнее любви.

Детей у меня никогда не было. Это не то чтобы не приятно, но знать, что ты закончишься вот так, не оставляя после себя ничего, печально. Мы печалились…

Однажды Клэр сказала мне, что нашла девочку, которую полюбила, как свою дочь. Я не удивлялся, что она не знакомит меня с ней. Знать цену людям очень важно и Клэр ее знала. Поэтому я не был знаком ни с одной подругой, кроме Иоланты, но и с той только по телефону. Все потому, что я влюбчив и слаб. Как и любой творческий человек, я питаюсь от любви. Она хотела быть единственным источником моего творчества.

Но судьба, есть судьба. Клэр просчиталась, пригрев на груди змею, по имени Зоя. Дальнейший рассказ дастся мне с особым трудом, потому что я знаю, что убил обеих. Мне никогда не доказать этого!..

Медово-рыжие волосы Зои, ее юность, свежесть пленили меня. Я, как голодающий, безумно бросился в пучину. Это можно было сравнить с чувствами человека, долго мучимого жаждой. Настолько долго, что уже не понимавшего, привыкшего к этой жажде. И этот человек нашел, наконец, родник. Зоя и стала тем самым родником.

Только спустя год я понял, что родник отравлен, и я отравлен теперь вместе с ним. Я забрал свои инструменты и собрался уходить от Клэр, обманутой и преданной, потому что она не приняла бы меня обратно. Здесь мы всегда были схожи: предавший должен уйти. Забрал только те вещи, которые не нужны были Клэр: гитару и синтезатор. Все остальное… не в материальном счастье.

Я жил у Зои, хотя с тех пор мы жили больше как брат и сестра. С тех пор, как я наотрез отказался лишать жену имущества (да и с какой стати я стал бы это делать?), она фактически бросила меня. Но Зоя любила меня, не могла жить без моего присутствия. Я относился к этому философски. Тех чувств, что я испытывал, хватало с лихвой. Меня ничего не интересовало, кроме творчества. Все, что я делал, посвящал Клэр. Все авторские права так же были у нее. Я старался искупить вину. Клэр это понимала, и наши отношения были приятельские. По-прежнему, благодарность стояла у меня на первом месте. Тогда мне казалось, что я уже не люблю ее, а испытываю только искреннюю дружбу.

Когда звонок Иоланты взорвал мой тихий и уже устаканившийся быт, я понесся на помощь к жене. Ио сказала всего несколько слов: "Зоя хочет убить Клэр, скорее!".

Когда я пришел домой, то в нос сразу ударил запах. Это странно, я вообще не различаю запахов! А тут…

Женщины дрались, катаясь по полу в коридоре. Я оттащил Клэр (она была легче) от Зои, но жена, бранясь, выгнала меня.

Я решил, что проще вызвать милицию, чем пытаться остановить этих фурий самостоятельно. Во дворе я пытался закурить, но зажигалки своей не нашел. Видимо, выронил, когда растаскивал женщин. Я взял телефон и набрал уже номер, как в окне кухни мигнул свет и следом раздался взрыв.

Меня катнузило. Я почти ничего не слышал…

Только выкинул паспорт в горящее окно, отряхнулся от осколков и как смог вызвал пожарных, скорую и милицию. Я был спокоен: понимал, что Зоя и Клэр мертвы и что виноват в этом только я.

Я стал жить как обычно, как будто ничего не случилось. Ах, да. Забыл. Спустя полчаса я позвонил Иоланте и подробно все ей рассказал, чтобы она знала. Чтобы хоть кто-то еще, кроме меня знал, что произошло. Я чувствовал, но тогда еще не знал, что конкретно надвигается.

Днем я жил спокойно, творил, с каждым разом все отвлеченнее и мрачнее. А вечерами бродил возле речек, они успокаивали меня. Тогда же я успел за небольшую мзду сделать через знакомого новый паспорт, где не было бы печати о браке. Об остальном я как-то не подумал. Мы так и не удосужились развестись с Клэр. Вместе не жили, но и разводиться не хотели.

Снова раздался звонок: из морга. Патологоанатом допрашивал меня хуже всякого следователя, но я отказывался. Тогда, сидя на стуле, я стал чувствовать, как внутри меня рождается некто новый, что старого Влада больше нет, и никогда не будет. Последней каплей стала черная головешка, которая когда-то была моей женой. Я не выдержал, убежал.

Сидя на мосту, размышлял, как лучше убить ЕГО. Тогда я был уже не Влад, не тот моральный урод, что разрушил жизнь любимой женщины (я понял, что всегда ее любил и предал по глупости — это-то самое паскудное!). Патологоанатом подтолкнул меня, я прыгнул в воду, выбрался ниже по течению, уже не понимая, кто я и куда иду.

В том месте, где я выбрался, неподалеку стоял заброшенный завод. Там мне явилась Зоя: она приказала забыть все, а руках ее был огненный меч, которым она разрубила мне голову. Я упал.

Меня нашла женщина. Потом я узнал, что ее зовут Пенелопа. Она отвела меня в больницу и просила дождаться доктора ван Чеха и очень хорошо его описала. С другими врачами я не разговаривал.

Что было дальше не важно. Я не помнил ничего, кроме проклятого своего имени. Потому придумал себе новое. Думая, что так смогу очиститься. Первые три дня я провел в лабиринте, в котором было много меня, но все это было не то".

Я закончила читать.

— Про Пенелопу что-то новенькое. Она же не выходит за пределы клиники, — задумчиво откомментировал ван Чех, — То есть мерзавец все вспоминал и записывал, а мне ни слова…

— Тут для нас приписки еще.

— Читай мою в слух, у меня нет секретов.

— "Уважаемый доктор! Простите, что скрывал от вас все это. Но предать огласке, значит признать, что ОН — это Я… Это невыносимо трудно для меня. И есть еще одно обстоятельство. Пенелопа занималась со мной, она пыталась вывести меня из того лабиринта, где я оказался. Но у нее ничего не вышло, и, ни у кого уже не получится".

— А что в твоей? — спросил доктор. Он был серьезен, почти зол.

— Не читала еще.

— Так давай, читай.

Я, было, возмутилась, но потом поняла, что доктору просто интересно и он не может ждать.

— "Брижит, ты напоминаешь мне Клэр и Зою одновременно. Ты миниатюрна и добра, как Клэр, красива, молода и жестка, как Зоя. Почему мы не встретились раньше? Хотя хорошо, что не встретились.

Я прошу тебя, еще раз: говори со мной! Все хорошее, что есть во мне, стремится к тебе. Ни в коем случае не ходи за Кукбарой — это ловушка, в которую я чуть не попался. И слушайся доктора…

Я постараюсь выбраться, теперь мне есть за чем, точнее за кем".

— Доктор, он говорил, что Пенелопа больна, это так?

— Она здорова, как бык, — отрезал ван Чех, — Я не знаю, с чего Эдгар решил, что она мертва, а Виктор, что больна. Она физически здорова. Все это печально, Брижит. Но надо уметь жить со всем этим. Учись, — назидательно сказал доктор и встал.

— Не уходите, пожалуйста.

— Брижит, — ван Чех подошел и положил руку мне на голову, — я не мама, и не нянька, хоть и очень тебя полюбил, но от своих принципов отказываться не буду. Пока ты можешь справиться сама. Но я внимательно слежу за тобой, и приду на помощь, тогда, когда это будет нужно особенно.

Поспи пару часов, уже светает. В восемь мне заступать, я разбужу тебя.

С этими словами доктор ушел. Я устроилась в кресле и, зажав в руке признание Виктора, заснула.