Театр мыльных пузырей

Наверное, каждый человек хотя бы раз задумывался о смерти. Только начиная познавать суровые законы жизни, мы уже задаемся вопросом: «А что же дальше?», «Что будет после?»

Вот оно, это томящее и пугающее «после». Вы замечали, что человек больше волнуется не о самом событии, а о том, что следует за ним? И ведь это касается всего, не только смерти.

Когда стоишь на пороге неминуемого, которое приближается к тебе с чёртовой скоростью звука, начинаешь прикидывать варианты дальнейшего развития событий.

Думаю, стоит выделить несколько стадий:

Первая – недоверие. Самое начало, когда ты не можешь трезво оценивать ситуацию и думаешь, что все обойдётся.

Вторая – осознание. Приходит спустя пару часов, дней, недель – у всех по-разному. Когда, наконец, голова начинает обрабатывать поступившую информацию и приходит ощущение полнейшей безысходности.

Третья – действие. Самое интересное. Именно на этой стадии человек решает, что будет делать дальше: лежать в постели, накачивая себя лекарствами, глядя, как жизнь и стремление к ней медленно покидают тело, слушая плач обезумевших от горя родственников, или убежит от всего произошедшего, окунувшись на короткий срок в новую, но куда более насыщенную и интересную жизнь.

Четвёртая – смерть. Конечно, порой «хеппи-энд» стучится в дверь, и ты впускаешь его с распростертыми объятиями, но это случается крайне редко.

Жизнь безжалостна. Это было ясно с самого начала.

Меня зовут Руби Барлоу. И, дойдя до третьей стадии, я выбрала побег.

Глава 1

Худые пальцы с обкусанными ногтями нервно стучали по лакированной столешнице. Врач, сидевший напротив, старался не смотреть на девушку и сопровождавшую ее женщину, которая без конца теребила край кофты. За столько лет он таки не смог привыкнуть к этому взгляду, который только что был живым и трепещущим, а в следующую секунду стал пустым и отрешенным.

Самой девушке было грустно осознавать, что её семнадцатая весна принесла с собой такое открытие. Без сомнения, все подростки жаждут приключений, стараясь познать как можно больше, ведь юность и молодость – лучшее время. Которое истекало, забирая с собой жизнь малышки Руби.

Девушку с тёмными, слегка вьющимися волосами била дрожь. Фаза осознания пришла к ней раньше, чем к добрым семидесяти процентам жертв онкологии. Она медленно моргала, будто пыталась прогрузить информацию, но на деле разговаривала с Богом, как и раньше в тяжелые моменты, обращаясь к нему, как к старому другу.

«Предатель. Чем я тебе так не угодила?» – злобно прошипела брюнетка, обращаясь ко всевышнему. Мама учила, что ничего не бывает просто так.

Бог не ответил. Он отвернулся. Он не признавал детей, которым нравятся страдания.

Мужчина, чьи виски уже подернулись сединой, а на щеках красовалась недельная щетина, слегка кашлянул, привлекая к себе внимание. «Весьма прозаический образ», – пронеслось в голове у девушки, и она выжидающе посмотрела на маму. Та тихо роняла слезы на потрёпанные джинсы и никого не замечала. Из нее не доносилось ни единого всхлипа, и на первый взгляд могло показаться, что в кабинете сидит статуя, выточенная из мрамора рукой великого мастера, и лишь падающие капли выдавали в ней человека. Человека, который уже заранее представил, как теряет дочь, жизнь, смысл.

Руби прикоснулась к руке матери, худощавой, слегка морщинистой, отчего та вздрогнула. Взгляд женщины был столь отстраненным, будто смерть уже стояла рядышком, окутывая её мягкой вуалью и забирая с собой. Наверное, она хотела бы принести в жертву себя, оставив дочь доживать свой непокорный век.

Удивительно, как пара фраз может состарить человека на несколько лет – вокруг глаз появляются морщинки, бледная кожа начинает обвисать или же впадают щеки, проявляя острые скулы, губы тут же поджимаются и начинают нервно трястись, будто от того, насколько крепко они стиснуты, зависит нечто необычайно важное.

– Простите, закон обязывает нас доносить подобную информацию в первую очередь до самого пациента. Вы вовремя обратились в больницу, хотя, я уверен, что вы и подумать не могли на онкологию. Рак мозга одна из тех разновидностей, которая прогрессирует и разрастается довольно быстро. – Мужчина почесал отрастающую бороду и, не дождавшись ответа матери, продолжавшей смотреть в пустоту, обратился к самой девочке. – Мне очень жаль, милая. Правда.

Руби на секунду задумалась, сколько раз ему уже пришлось произносить это «жаль» и что он чувствовал на самом деле? Профессия врача не позволяет человеку быть слишком сентиментальным – можно превратиться в ходячий мешок скорби.

– Я не боюсь смерти, – ответила девушка, стараясь сохранить самообладание. Конечно, она врала. Подростки – да и не только они – никогда не боятся смерти, пока та не приблизится вплотную.

– Хорошо, – легко согласился врач и вздохнул. – Головная боль, головокружение будут усиливаться, как и рвотные позывы. С этим пока мы, увы, ничего не сможем поделать. Нужно будет провести еще пару-тройку анализов, чтобы выяснить, насколько сильно разрослась опухоль и операбельна ли она вообще.

– Вариантов у меня немного, так ведь? – спросила Руби, посмотрев мужчине прямо в глаза.

– Два.

– Умирать быстро или медленно? – ухмыльнулась девушка, отчаянно уговаривая слезы подождать еще пару минут и не показываться.

Врач ничего не ответил, лишь склонил голову и запустил пальцы в коротко стриженные волосы, стоящие торчком.

– Не стоит так быстро сдаваться, – устало произнес он.

– Не вам решать, – рискнула поспорить Руби. Нервы не выдерживали.

– Новообразование стремительно увеличивается и распространяется на близко и далеко находящиеся ткани вашего мозга, – врач вновь обратился к девушке. – Опухоль, имеющая доброкачественный характер, не метастазирует в другие органы, а располагается только в мозговых тканях.

– Медицинские термины – моя страсть.

– Я говорю о том, – упрямо продолжил мужчина, – что, если опухоль доброкачественная, есть возможность сделать операцию и спокойно жить дальше!

– А если недоброкачественная? – парировала Руби и, не дожидаясь ответа, продолжила: – Тогда я умру либо на больничной койке, окруженная жужжащими машинами, напичканная таблетками и с головой, похожей на шар для боулинга, либо… либо как-то по-другому, но все равно умру!

– Вы слишком много себе позволяете, – врач повысил голос.

– Вы не можете меня в этом винить, потому что, скорее всего, я умру в семнадцать, – тихо ответила девушка.

Мужчина вновь опустил голову, соглашаясь с горькой правдой. В кабинете повисло молчание, а Руби, пытаясь успокоиться, начала глубоко и размеренно дышать, разглядывая маленький кабинет, больше походивший на последнее пристанище. Именно в этой каморке, где стены выкрашены в светло-зеленый, и умирали люди. Не в больничной палате, не в домашней койке – именно здесь.

Вокруг громоздкого письменного стола с ноутбуком и кипами бумаг располагались шкафчики со стеклянными дверцами, в которых покоились многочисленные папки. Несмотря на карикатуры, украшавшие стены, кабинет все равно нагонял тоску и уныние. Скорее всего, эти картинки были развешены для поднятия настроения совсем маленьких пациентов, которые мало что понимали в словах доктора, касающихся их будущей жизни. Вернее, их будущей смерти.

При мысли о том, что рак может поразить даже детей, Руби пришлось сильнее сжать губы. Внутри начинала угасать искра той силы и выдержки, которую она взращивала в себе последние годы.

Слеза капнула на запястье, но девушка тут же смахнула её широким растянутым рукавом свитера. Несмотря на остекленевший взгляд, от мамы это непроизвольное действие не укрылось. Матери могут не замечать ничего, кроме боли собственных детей. Увы, бывает и наоборот.

Эта роковая капля будто прорвала незримую плотину внутри женщины, вывела её из оцепенения. Будто яростная тигрица, всегда готовая защитить своё дитя, она кинулась к дочери, сжала её в крепких объятиях и гневно взглянула на доктора, словно это он был виноват в случившемся.

Руби тут же почувствовала внезапный приступ тошноты и нехватки воздуха и довольно жёстко высвободилась из материнских пут. Она плакала. Не от осознания близкого конца или скорби по собственной жизни, а от злости, которая долгими месяцами захватывала её в свои сети. Беспочвенная злость и глупая обида на весь мир, отдающая глухими ударами в висках.

Люди – странные существа, они начинают ценить вещи лишь на пороге их невозврата, но Руби Барлоу, так страстно желавшая выделяться среди прочей посредственности, решила для себя, что это не конец, а новое начало. Новая маленькая жизнь. Прошлая прервалась с вынесением окончательного вердикта о заболевании, но новая началась тогда же.

Во взгляде девушки появилась некоторая искорка гнева и дикости, доктор, сидящий напротив неё, с легкостью сравнил бы его с взглядом разъяренного льва, накинувшегося на добычу. Жестокость читалась в нервных движениях Руби, когда та скинула руку убитой горем матери со своего плеча и резко поднялась. Жестокость читалась в её движениях, когда она рывком открыла кран с ледяной водой и наклонилась над раковиной, стоящей возле входной двери.

Через висящее над раковиной зеркало Руби взглянула на худую женщину, у которой начиналась истерика, и крепкого доктора, который подскочил и принялся успокаивать ее.

Удивительные люди эти доктора. На его месте сейчас мог сидеть такой, который бы еще и голос повысил на и без того ошарашенную женщину, но этот вел себя как истинный джентльмен и тщательно пытался уговорить мать пациентки не лить слезы. Наверное, и он начал выходить из себя, подобно Руби, но держался из последних сил, стараясь сохранять профессиональную выдержку. От прошлого оптимизма не осталось и следа.

Девушку передёрнуло от развернувшейся перед ней сцены. На Руби нахлынула волна горького раздражения, оттого, что фраза «Слезами делу не поможешь» отлично бы подошла этой ситуации. Не озвучила она её лишь потому, что пожалела чувства матери. Удивительно, как известие о скорой смерти может изменить человека. Тот уже не боится быть с кем-то жестоким или наглым, хотя, впрочем, следовало бы как раз не бояться быть чувствительным. Чуткость Барлоу таяла на глазах, на ее место приходили злость и раздражение. В первую очередь на себя.

– Скажите ей правду, – произнесла девушка, не оборачиваясь. – И не жалейте её. Может, она всё это заслужила. Может, она была плохой матерью.

Пытаясь не обращать внимание на мгновенно воцарившуюся тишину, связанную с ошеломлением, а после – на вновь режущие слух рыдания женщины, Руби вышла из кабинета, нарочито громко хлопнув дверью.

Она прислонилась спиной к ледяной стене, пытаясь устоять на трясущихся ногах. Сохранять самообладание всегда было трудно, а сейчас в особенности. Время не для глупых воплей и скитаний по длинным коридорам разбитой души.

«Всё равно ты размазня», – пронеслось в голове, и Барлоу резко тряхнула головой так, что та закружилась, и сжала дрожащие руки в кулаки.

Девушка быстро спустилась на лифте на первый этаж, взяла из гардероба куртку и, накинув её на плечи, вышла на улицу, в прохладу поздней зимы. Легкие тут же приняли свежий, чуть морозный воздух, смешавшийся с еле ощутимым запахом бензина только что промчавшейся мимо машины «Скорой помощи». Кажется, смерть забрала еще одну жизнь.

На улице начинало темнеть, и в воздухе кружились мелкие крупинки снега, мягко опускаясь на землю. Стоял самый конец февраля, снег в Лоуренсе выпадал довольно редко, но этот год решил порадовать жителей поздними осадками. Легко сравнивать человека с каплями дождя или снежинками: либо прямой и неотвратимый путь к концу, либо виляющая траектория до пункта назначения. Исход один, различны лишь пути, ведущие к нему. Земля же, в свою очередь, приберет к рукам всех страждущих найти вечный покой, становясь последним пристанищем.

Руби Барлоу, стоявшая на крыльце госпиталя, отчаянно боролась с мыслью кинуться под машину, закричать что есть мочи или вскрыть вены любым осколком, испачкав только выпавший снег красными пятнами. Но вместо всего этого она лишь прикрыла глаза, подняла голову к небу и прошептала:

– Ты чёртов засранец.

Девушка знала, что её слова дойдут до адресата.

Глубоко вдохнув через нос и медленно выдохнув через рот, она сошла со ступенек. Ярость хотелось вытеснить из тела, заместив ее легким блаженством.

Впереди несколько недель, месяцев, лет, кто знает? Достаточно времени, чтобы создать целый мир, пусть и в своей голове, чтобы свыкнуться с ним, совершить что-то невероятное, съездить в чёртов Голливуд, прыгнуть с парашютом, набить пару татуировок или прочитать кучу новых книг. Достаточно времени, чтобы пожить, ничего не откладывая на потом, наслаждаясь каждой минутой. Достаточно времени, чтобы не бегать в суматохе по больницам, проходя десятки процедур и упуская самое важное.

Занесённый снегом город принял одинокую Руби Барлоу в свои чарующие объятия.

Глава 2

Снег неторопливо укрывал улицы, на которые уже опускался вечерний мрак. Завывающий ветер срывал капюшоны с прохожих, те нервно поправляли их и продолжали свой путь.

Руби сжимала в покрасневших от холода пальцах сигарету и продолжала идти вперед – больше по инерции, чем с какой-то определенной целью. По исхудавшему за последние месяцы лицу неторопливо сбегали слезы, оставляя тонкие мокрые дорожки, которые в ту же секунду высыхали и резко обжигали щеки холодом. Тёмные волосы были покрыты снежинками и слегка намокли, в кармане покоился мобильник, который без остановки вибрировал, сообщая о том, что мама снова и снова пытается дозвониться до неё.

Девушке хотелось бы сбежать, исчезнуть, раствориться, запереться в собственной голове, отдавшись пустым мечтам, ныне совершенно неисполнимым.

Когда ты узнаешь, что жить осталось не так уж и много, первое, о чём задумываешься – что великого ты можешь совершить за этот короткий срок? Какой след, хотя бы самый мизерный и невзрачный, ты в силах оставить?

Руби Барлоу не знала ответа на этот вопрос. Мечты о съёмках в фильмах теперь казались пустой тратой времени, совершенно бессмысленным занятием.

У девушки будто отбирали опору, выбивали землю из-под ног, а когда она начинала падать в пустоту, земля возвращалась вновь. Она пыталась уцепиться за малейшую позитивную мысль, за воспоминания или слова, но тут же всё место в голове занимали мысли о приближающейся смерти. И тогда она вновь падала. Стремление к жизни, к цели, к такому манящему и неизвестному будущему, которое не могло не пугать, бесследно растворялось, оставляя после себя лишь кровавые разводы.

Лишь пугающе правдивая строчка из песни порой залетала в голову и кружилась там, будто стая надоедливых мотыльков.

Она и правда забывала. Руби по природе своей привыкла запоминать только плохое. Девушка жила с уверенностью в том, что только боль делает человека сильнее, что только благодаря боли человек может чувствовать себя живым и настоящим. Рак принёс с собой порцию новой боли, как моральной, так и физической. Жизнь будто делала подарок, вручала и говорила: «Вот, держи, ты же так хотела этого! Почувствуй себя живой перед смертью!»

Руби казалось, что она задыхается – к горлу подступал ком, дыхание становилось прерывистым, страх всё усиливался, проникая в самые отдаленные уголки сознания. Девушка сжимала губы, стараясь не закричать от накопившихся внутри эмоций, которые становились невероятной силой, и сила эта способна была раздавить её, как давит бедного муравья нога прохожего.

Барлоу по привычке взглянула на правую руку, до сих пор сжимающую почти истлевшую сигарету – костяшки пальцев были фиолетовыми, в то время как на левой руке цвет не менялся. Чтобы не срываться на людей, девушка срывалась на стены. Она знала, что правая кисть больше никогда не приобретет нормальный оттенок на холоде или в горячей воде, но ей это даже нравилось. Она гордилась разбитыми десятки раз костяшками, которые напоминали ей о том, что она сражается. В первую очередь, с собой.

Голова вновь закружилась, ноги стали подкашиваться, а пальцы затряслись. Руби сделала последнюю затяжку и выкинула окурок в ближайший сугроб, в котором тот потонул. Может быть, всё это последствие холода, а может, Рак подступал. Болезненным для девушки стало осознание того, что за все семнадцать лет она болела от силы раз пять, имела хороший иммунитет, все показатели были в норме, и тут внезапно… Рак не подкрадывается незаметно. Он селится в организмах тех, кто бредит смертью, и начинает нещадно их разрушать. И даже если человек начинает понимать, как ошибался, романтизируя этот самый «конец», изменить ничего уже не получится. Это последний урок от жестокого существа, которое заключает тебя в свои объятия, утаскивая в пустоту.

Бредя по пустынной улице, отворачиваясь от бликов фонарей в окнах домов или на витринах, Руби думала о том, что Рак – всего лишь фикция, которую она сама себе придумала, и, если она перестанет обращать на него внимание, Рак отступит. Может, его и нет там, и всё дело в психосоматике?.. Конечно, самообманом она злоупотребляла, попросту обожала это занятие, ибо оно всегда несло за собой огромное разочарование, ставшее верным спутником девушки.

Смерть – это красиво. Красиво закрывать глаза и вспоминать все счастливые события, постепенно спускаясь по ступенькам во мрак. Красиво прощаться. Красиво держать руку любимого человека и произносить избитые фразы трясущимися от боли губами. Красиво прыгать с крыши или выходить из окна, оставляя на столе душещипательную записку. Красиво лежать в ванне, наполненной горячей водой, и глядеть на располосованные ножом руки, из которых вытекает кровь, оставляя на водной глади кошмарные узоры. Красиво накидывать петлю на шею и делать последний рывок. Смерть – это красиво.

Поэтому Рак выбрал её. Все говорят, что болезнь приходит к отчаявшимся людям, как мотивация, как показатель неминуемого, чтобы человек вновь начал бороться. Руби Барлоу считала, что Рак выбрал её, потому что знал, что нужен ей. Рак мог сподвигнуть девушку сделать нечто безумное, невероятное, потрясающее. Рак мог спасти её, но всё же дать умереть.

«Сколько человек будет плакать, когда ты умрёшь?» – пронеслось в голове.

«Насколько фальшивыми будут их слова, их слёзы?»

«Как быстро они забудут?»

«Повесят ли в школе плакаты о том, что стоит ценить свою жизнь?»

Руби засмеялась и вытащила онемевшими пальцами новую сигарету. Пламя зажигалки лизнуло кончик, и в воздух поднялось серое облачко дыма. В замёрзшие легкие резко ударил воздух, пропитанный ментолом.

Бездыханное маленькое тело запихивают в деревянный ящик. Обычно в такие дни небо плачет, поливая своими слезами прохожих и кучку людей, столпившихся у свежевскопанной могилы. Бездыханное маленькое тело в последние дни своего физического существования должно проводить в клетке под толщей земли. Вся жизнь в клетке. Вся жизнь, насыщенная мгновениями радости или её фикцией, жизнь, в которой все стремятся познать то, что в принципе познать невозможно. Тело в клетке, мысли в клетке, душа в клетке, и всё умирает!

…Визг колёс на сыром асфальте и звук клаксона, разрезающий, будто острым ножом, тишину. Руби, не оборачиваясь, чтобы не наткнуться на свирепый взгляд водителя, рванула вперёд, преодолевая оставшуюся часть дороги, которую чуть освещал красный сигнал светофора.

Девушка вскочила на тротуар и, не сдержавшись, широко улыбнулась самой себе, краем глаза поймав удивленные взгляды прохожих. Наверняка фантазии тех хватило лишь на мысль о том, что девушка решила броситься под колёса или была не в себе. Зачастую людей, которые не дорожат своей жизнью, называют безумцами, но истина в том, что настоящие безумцы те, кто чересчур зациклен на собственной безопасности, и Руби начала осознавать это еще в раннем возрасте.

Девушка, продолжавшая стоять на месте, выглядела куда более дико и пугающе, чем могла вообразить. Темные круги под глазами, безумная улыбка на тонких искусанных губах, легкая корочка льда от слёз на острых скулах, сигарета, зажатая между средним и указательным пальцами, и звонкий смех, поднимающийся откуда-то из глубины.

Люди, проходившие мимо, ускорялись, пытались не оборачиваться, но не могли удержаться от манящей возможности взглянуть на странную девушку издалека. А Руби смеялась лишь сильнее, уже не различая, что на самом деле забавно, а что жутко.

Смех, переходивший в вопли от боли. Смех на грани опустошающего отчаяния.

Мимо прошел молодой мужчина в кожаной куртке на меху. Она не была застегнута, под ней виднелся черный свитер и легкий шарф на шее. Замшевые ботинки мужчины ступили по асфальту рядом с Барлоу, и та успела заглянуть ему в лицо. Карие глаза с золотистыми крапинками, коротко стриженные волосы, ровная щетина, чуть пухлые губы и широкие брови, слегка выгибающиеся в верхней точке. Он выглядел ухоженно, богато и даже аристократично, и Руби была полна уверенности, что и манеры его столь же хороши, как и внешний вид. Наверняка этот мужчина пользовался большим успехом у женщин.

Внезапно в голове девушки возникла мысль, которая в ту же секунду превратилась в острую стрелу и с неимоверной болью вонзилась в сердце.

«Интересно, отец был таким же?»

Молния сверкнула среди темного неба, но через мгновение тучи разошлись, уступая место простому сероватому полотну. В душе девушки всё вновь вернулось на свои места.

Она ругала себя за то, что так неосторожно ведет себя на улице. Лоуренс был слишком мал, многие люди знали друг друга в лицо, и кто угодно мог бы счесть её совершенно неадекватной.

«Держи подобные истерики на замке! Улица – не место для эмоций. Чувствовать будешь дома, где ты предоставлена себе и стенам!» – ругала себя девушка.

Никто не должен был видеть её слёз. Никто не должен был думать, что она не в порядке. Никто не должен был подозревать, что у неё всерьёз есть какие-либо проблемы.

«Им не важны твои чувства, они скорее зароют тебя заживо в сырую землю, чем протянут руку. Для них заразиться какой-либо ерундой куда страшнее, чем вымереть всем разом…» – шептала Руби самой себе, не отрывая взгляда от носков потрепанных ботинок.

Снег перестал валить с неба, тёмные улицы стали наполняться людьми, выбегающими из бутиков, ресторанов или офисов. Весна подступала медленно и неотвратимо, как Рак, меняющий жизнь и восприятие Руби Барлоу.

Единственным местом во всём доме, привлекающим девушку, был балкон на втором этаже, с которого открывался вид на соседние крыши и располагающиеся неподалеку невысокие здания. Именно с этого балкона она наблюдала за самыми красивыми закатами, описывала их в линованном блокноте, после составляла рифмованные строчки и накладывала их на музыку. Именно здесь, на этом балконе, рождалось ее искусство.

Руби сжимала в руках очередную сигарету, медленно тлеющую на ветру. Курить она стала чаще, и порой этот факт начинал её волновать, но она вовремя одергивала себя, понимая, насколько бесполезны эти мысли.

На перила сел голубь и, чуть наклонив голову, уставился своими маленькими глазками на девушку.

– У меня ничего нет для тебя, – произнесла Руби и сделала новую затяжку.

«Да и для себя тоже ничего нет…»

Голубь издал странный горловой звук, резко спикировал с перил вниз, почти к самой земле, но в ту же минуту взмыл высоко в воздух и упорхнул на соседний участок. Если бы было так легко махнуть крыльями и сбежать от всего происходящего…

– Я бы сбежала, если бы была возможность, – тихо сказала она, обращаясь к пустоте. Та давно стала её лучшей подругой. Пустота умела слушать. В пустоте было куда больше живого и настоящего, чем в любом знакомом ей человеке. Она умела сочувствовать, немо выслушивать переживания, гладить по спине и заключать в объятия. Она умела лечить, не прилагая усилий и не говоря громких, но совершенно напрасных слов.

Руби положила окурок в маленькую пепельницу и вышла с балкона как раз в тот момент, когда внизу во входной двери щелкнул ключ. Мама дома.

Девушка тихо прошла в ванную комнату и закрыла за собой дверь. Внутри вновь начало разрастаться странное чувство тяжести, колени затряслись, и как бы сильно она ни сжимала их, те не хотели останавливаться. Девушка постаралась собраться с мыслями, представить, будто её сознание – стол в офисе, являющийся складом для тонны ненужных документов и бесполезных бумаг, которые давно стоило собрать и выбросить. Легче от этого не стало, но Руби улыбнулась своей фантазии и возможности так четко представить всю картину.

Взглянув на отражение в зеркале, девушка по привычке достала из косметички тушь и начала подкрашивать ресницы, мягко проводя по ним тонкой щеточкой, стараясь сделать их длиннее и объёмнее.

Приступ случился внезапно. Внутри будто сидел маленький демон, посылающий в сознание импульсы в самый неподходящий момент. Отчаянно пытаясь привести себя в порядок, Руби внезапно остановилась, чувствуя, как начинают дрожать руки и ярость охватывает её с головой.

В ту же минуту тушь вместе с остальными принадлежностями полетела прочь с полки. Барлоу схватилась за голову, запуская пальцы в волосы, отчаянно цепляясь за них, будто то был край отвесной скалы. Она сжимала руки в кулаки и била по полу, стоя на коленях посреди воцарившегося хаоса. Ненависть к себе захлестнула её с головой, в ушах стоял звон, из глаз лились слёзы, мешая дышать.

– Почему ты такая убогая?! – послышался гневный крик, словно со стороны, словно исходящий не от самой Руби, а от другого человека, разъярённого и невменяемого. Девушка в гневе ударила раковину ногой, и тут же поморщилась от резкой боли, пронзившей колено. От такой глупости и неспособности контролировать собственные эмоции она разозлилась еще сильнее, но, вконец обессилев, села на пол.

Учащённый пульс, нервно подергивающаяся мышца лица, руки, сжимающиеся в кулаки, и нервно вздымающаяся грудь. Приступ дикой ярости закончился так же внезапно, как и начался, сменившись пустотой и жалостью к себе.

– Почему ты такая убогая? – вновь раздался вопрос, на этот раз тихий, сопровождающийся всхлипами и грустью с примесью усталости.

Этот сгусток эмоций, сменяющих друг друга с неимоверной скоростью, выматывал девушку почти каждый день, но сейчас подобного рода «приступы» заканчивались куда быстрее и были менее продолжительными, чем раньше.

Именно поэтому её «наградили» онкологическим заболеванием. За эту глухую и непроглядную ненависть к себе, к своим действиям, своей внешности, своей сути. Бог решил, что раз его творение не признаёт себя, ему не место в этом мире.

Никто не хочет умереть всерьёз. Никто, что бы они ни говорили, не знает, чем является смерть на самом деле. Все боятся неизвестности, а значит, и конца. Наверное, даже не самой смерти, а того, что грядет за ней. Может, люди становятся частью той самой пустоты?..

Никто не хочет умереть всерьёз. И Руби Барлоу не хотела. Она хотела оставить в мире след, чтобы будущие поколения знали, помнили, что она была здесь, что она совершила нечто великое или внесла неоценимый вклад в жизнь людей. И как бы она ни кричала по ночам о том, что смерть – это выход, она не хотела умирать на самом деле. Она не хотела переставать чувствовать на ладонях тающий снег, не хотела переставать ощущать горячую воду, струящуюся по телу, ощущать прикосновения дорогих людей, сигарету, зажатую в зубах, плотные страницы хороших книг, не хотела переставать слышать музыку или пение птиц за окном в знойное летнее утро. Руби Барлоу не хотела умирать в семнадцать, почти ничего не узнав, кроме того, как порой несправедлива бывает к людям жизнь.

Она рассыпалась, разваливалась на части. И если раньше она тешила себя мыслями о том, что впереди её ждет долгая жизнь, за которую она успеет совершить нечто великое, то сейчас её надежды разбились о скалу настоящего, такую твёрдую и непоколебимую. Осознание скорого конца не подталкивает человека к действиям, оно обездвиживает. Но всё же частичка Руби Барлоу отчаянно хотела вернуться и продолжить дистанцию.

Она представляла себя зеркалом, разбившимся от удара на тысячи осколков, которые не в силах склеиться вместе без посторонней помощи. Да что там склеиться… Не в силах даже собраться.

Девушка встала с пола, тяжело помотала головой, будто стараясь пробудиться от глубокого сна, затем включила ледяную воду и подставила лицо под нее. Через несколько секунд все звуки для неё исчезли. Сосредоточенность на шуме воды и стуке собственного сердца помогли Руби успокоиться, начать дышать ровнее и хоть на ненадолго абстрагироваться от внешней суеты.

Вода бежала по лицу, и девушка начала улыбаться. Маленькие ручейки стекали по тонкому, чуть длинноватому носу с небольшой ямочкой на кончике, по скулам, которые совсем недавно стали выделяться, затекали в уши и шумели там, подобно океану.

Постепенно приходило понимание. Оно было и раньше, но куда более размытое, будто пятно неизвестного происхождения на чистом окне, когда еще не понятно, где грязь – со стороны улицы или дома. Приходило именно понимание, что сейчас всё перевернулось, что теперь, с этого самого момента, всё должно быть абсолютно по-другому, всё должно быть таким, каковым планировалось лишь в мечтах, казавшихся ранее абсурдной фантазией. Пришла пора стать тем человеком, каким так давно хотелось. Самоотверженным, искренним, но с толикой жестокости, при этом открытым и настоящим.

Девушка легко тряхнула головой, приложила махровое полотенце к лицу, а после перекинула через плечо и направилась к выходу из ванной комнаты, как вдруг в заражённый мозг поступил сигнал, что, пожалуй, можно устроить короткую вечеринку. Где-то глубоко в голове будто что-то задребезжало, голова резко закружилась, и Руби ощутила сильную пульсирующую боль в висках и невероятной силы распирающую боль по периметру всей головы. Тут же начало подниматься знакомое чувство тошноты, а глазам в это же время поступил сигнал лишить свою хозяйку зрения, пустив чудесные узоры из разноцветных кругов, сквозь которые смутно мелькали отдельные предметы. Девушка по инерции схватилась руками за голову, но, потеряв равновесие, тут же свалилась на пол.

– Какого чёрта? – устало прошептала она, то зажмуривая глаза, то тяжело моргая. Совершенно измождённая и разочарованная, она откинулась на спину, задрав голову и стараясь дышать размеренно, считая вдохи и выдохи. Это помогало сфокусироваться на другом, не обращать внимания на боль, которая постепенно проходила, оставляя после себя некую тяжесть в голове. Руби знала, что тошнить её будет еще около часа, но ничего не могла с этим поделать – Рак подбирался всё ближе.

Так продолжалось уже больше месяца.

Сначала внезапно появившиеся головные боли настораживали, но девушка списывала всё на стресс и истощённость организма. После боли стали усиливаться, но ощущались иначе – будто на голову давят изнутри. Приступы стали учащаться, голова болела до безумия сильно во время спортивных нагрузок, резких движений, во время сильного наклона головы. Потом появилась тошнота, которая лишь усугубляла ситуацию. Руби не говорила об этом маме на протяжении нескольких недель, пока, наконец, та сама не заметила. Барлоу знала, что мать будет таскать ее по больницам, водить на обследования и всяческими способами пытаться уберечь своё сокровище от возможной беды. А девушка только хотела, чтобы её оставили в покое.

Руби закрыла глаза, стараясь подавить новый поток слёз. Она была вымотана, физически и эмоционально, ей нужен был полноценный отдых и покой. Постепенно, так, сидя на полу, она задремала, представляя в голове такую привычную, знакомую картину.

Вот она, вся в порезах и не затягивающихся до конца шрамах стоит перед другой девушкой – чистой, невинной, живой и улыбающейся, мечтающей о волшебной жизни, успехе и славе. Она протягивает руку, будто приглашая своё умирающее, растерзанное отражение, но малейшее прикосновение рушит его. Улыбка сходит с губ счастливой Руби Барлоу, та бросается к самой себе, только что рассыпавшейся на части, будто стекло от нечаянно прилетевшего мяча. Она отчаянно пытается собрать кусочки вместе, вернуть прошлую себя, такую родную и привычную, и неожиданно легко у неё получается! Вот в руках последний кусочек мозаики, который непременно должен встать на место, но, как только он соприкасается с другими, картинка рушится вновь, рассыпаясь на еще более мелкие осколки. Затаив дыхание, Руби Барлоу вновь начинает собирать, отчаянно стараясь вернуть всё на свои места. Она с тем же упорством собирает прошлое по частям, и каждый раз, когда почти достигает финала, картина, готовая вот-вот вновь стать цельной, рассыпается, заставляя девушку опускать руки. В последний раз, собирая себя по крупинке, до Руби Барлоу начинает доходить смысл того, как нелепо бегать за прошлым, которое на самом деле превращается в подобие пыли на ветру, унося с собой отголоски минувших событий, отголоски человека. На месте личности сейчас лишь пустота, необъятная, страждущая найти покой пустота.

Руби дёрнулась во сне и очнулась, тяжело дыша и чувствуя, как кожа покрылась мурашками, а на лбу выступили капельки холодного пота. Слишком живая картинка всплыла в её воображении, принеся с собой новую порцию отчаяния, которое сейчас перерастало лишь в усталость.

Глава 3

Выйти из ванной на разговор с мамой всё же придётся, так что Руби решила не откладывать это на потом.

Девушка прошла по коридору навстречу матери и, кивнув ей, свернула на кухню за бутылкой кока-колы. Закрывая дверцу холодильника, она вновь встретилась с взглядом, в котором читалась немая боль. Боль и жалость.

– Не нужно этого, – слегка пренебрежительно сказала девушка, почувствовав, как что-то кольнуло в груди.

– Поговорим? – предложила женщина, снимая с шеи тонкий шарф и нервно перебирая ткань между пальцами.

Руби лишь пожала плечами.

Мама вытащила из сумки небольшую брошюрку, чуть помявшуюся по краям, и дрожащими руками протянула дочери. Та приняла её, чувствуя, как все внутри стягивается в узел. Руби знала, что последует за новостью о её болезни. Лекарства, химия, стопки книг о Раке, психологические тексты, лекции о том, что нужно любить жизнь, и так далее. Карла Барлоу всеми силами будет пытаться вернуть дочери веру в счастливый финал. Ей следовало давно опустить руки. Особенно после того, что случилось полгода назад.

– Доктор посоветовал тебе прочесть это, – тихо сказала женщина, будто боясь спугнуть ее. – Это будет полезно для того, чтобы ты лучше узнала свою… свой диагноз.

– Мою болезнь? – хмыкнула девушка, но тут же наткнулась на отчаяние в глазах матери и нахмурилась. – Хорошо, я прочитаю.

Руби понимала, что выкинет брошюру в мусорку сразу, как представится возможность, но сейчас всё же посмотрела на обложку. На заднем плане была изображена женщина, которая держалась за свою голову, внутри которой сидел «демон», убивающий её, а на переднем врач с шикарной шевелюрой, показывающий руками крест. Крест, который каждый мог расценить по-разному. Смерть, вера, могила, Бог, просьба остановиться, просьба не останавливаться…

– Тебе придётся реже ходить в школу, – донесся до Руби голос матери. Девушка подняла глаза от брошюры, которая вовсе не внушала доверие и только больше раздражала. В ту же минуту буклет полетел на стол, а девушка подняла глаза на маму. Руби никогда не видела её в столь разбитом состоянии.

– Хорошо, буду ходить через день, – кивнула Барлоу, стиснув зубы, но отлично понимая, что матери тоже приходится несладко.

– Ты не сможешь посещать занятия, – еще тише, но тверже сказала женщина, опуская глаза.

– Нет, я смогу. – Внутри начало подниматься раздражение и беспричинное волнение – она не могла запретить ей видеться с друзьями или ходить на уроки! – Сделай мне так называемый «раковый бонус». Я не хочу упускать оставшееся время.

– Не говори так! – внезапно сорвалась женщина. – У тебя будет очень много времени всё наверстать, когда ты поправишься.

– Я буду ходить в школу, – упрямо повторила девушка.

– Руби, – с мольбой в глазах посмотрела Карла на дочь. – Я знаю, тебе нравится учиться, там Лили и…

– Мама. Я буду ходить в школу.

– Но у тебя не будет времени! Ты будешь ходить на процедуры, посещать курсы облучения, химиотерапию, принимать таблетки…

Женщина не успела договорить – бутылка с колой полетела на пол и разбилась, оставив на плитке медленно растекающуюся во все стороны лужицу и множество осколков. Карла вскрикнула и отступила, не отрывая взгляда от дочери.

– Почему ты мне врёшь? – жестко спросила Руби.

– О чём ты? – выдохнула женщина, и по её щеке скатилась первая слеза. Она отчаянно старалась держаться. Она отчаянно старалась показать дочери, что всё ещё может наладиться, что не всё потеряно. Она должна быть сильной ради неё, должна подарить ей веру.

– Опухоль неоперабельна, так ведь? – уже спокойнее произнесла Руби.

– Нет-нет-нет, солнышко… – Карла двинулась было навстречу, но девушка предостерегающе подняла руку.

– Опухоль неоперабельна, – утвердительно сказала она.

Напряжение между ними, казалось, мерцает, до него можно дотронуться, его можно разорвать, в него можно окунуться, будто в мягкий дым.

– Как ты узнала? – прошептала Карла.

– Ты выглядишь не особо обнадеживающе, – прямо ответила Руби. – Я не дура.

– Я не… прости меня. Я просто… я просто хотела, чтобы ты верила. Верила, что можно жить дальше… – Карла прижала руку ко рту, но сквозь нее все равно вырывались всхлипы. – Мне так жаль, солнышко.

Мать вновь потянулась к дочери в надежде обнять её, но та вновь отошла и облокотилась на столешницу.

– Никогда мне больше не ври, – попросила Руби и тут же добавила: – Хотя это будет очень короткое «никогда».

– Руби, доктор сказал, что надежда на выздоровление всё равно есть. Он специалист, на его практике было немало случаев, когда даже самые обречённые выбирались! Если мы попробуем…

– «Хуже не станет», – закончила за маму девушка. – Но я не хочу. Всё равно ведь умру.

– Не говори так, – прошептала Карла. По впалым щекам струились ручейки слёз. – Не поступай так со мной.

Она была совершенно разбита. Куда сильнее, чем дочь, до сознания которой, наверное, еще не дошёл весь смысл. Куда сильнее, чем дочь, которая, так или иначе, хотела покончить со всем этим.

Женщина тяжело опустилась на стул и закрыла лицо руками. Её тело сотрясалось в беззвучном плаче, а Руби всё так же стояла на месте, роняя крупные капли слёз.

– Это мой остаток жизни, – хриплым голосом отозвалась девушка. – Мой остаток жизни, который больше никому не принадлежит. Отдай его мне полностью, я имею на это право. И я проведу его так, как захочу.

Руби Барлоу приблизилась к матери и опустила руку на её плечо, не решаясь обнять. Она не выносила нежности, да и с мамой они никогда не были так близки, так что ей стоил больших усилий даже этот банальный жест.

– Я свихнусь без Лили. Ты же знаешь. Я свихнусь без прогулок ранним утром. Я свихнусь от постоянного общения с врачами и их наставлениями о том, что я должна любить жизнь.

– Хорошо, хорошо… – Наконец согласно закивала Карла, хватая руку дочери и прижимая её к губам.

– Я буду пить таблетки. Просто чтобы ты знала, что я их пью, ясно? Но никаких процедур, – посуровевшим голосом произнесла Руби, пытаясь заглянуть матери в глаза.

– Хорошо, – вновь всхлипывая, кивнула та.

– И мы не будем делать операцию, – уже тише добавила девушка и сразу продолжила, увидев шокированный взгляд мамы: – Я знаю, сколько это стоит, и я не хочу, чтобы ты тратила все свои сбережения на дело, которое заранее обречено.

– Но речь идет о твоей жизни! – Карла вскочила со стула и отчаянно схватила дочь за запястье. На мгновение девушке показалось, что в глазах матери сверкнуло безумие.

– Вот именно! – Руби отдёрнула руку. – О моей жизни! Я не хочу, чтобы после моей смерти ты побиралась на улице, потому что отдала все деньги за человека, который всё равно скоро исчезнет!

– Замолчи! Слышишь, хватит! Ты не понимаешь, ты никогда не поймёшь! Ты не можешь… не смеешь так говорить!

Женщина вновь осела и закрыла лицо руками, уже совершенно мокрыми от слёз.

Руби запустила пальцы в спутанные волосы. Голову переполняли тысячи мыслей, а от отчаянных попыток сдержать слёзы начала болеть голова. Происходящее начинало ей надоедать, ибо она знала, что этого можно было избежать, если бы мама просто согласилась с ней. Но та лишь тряслась в беззвучной истерике и чувствовала, как выстроенный ею мир рушится, как её ребенок буквально отказывается от жизни. Руби отчасти понимала мать, но всё равно считала, что куда лучше дать свободу человеку, который скоро потеряет саму жизнь. Разве можно было назвать это неправильным?

И разве можно назвать неправильными чувства женщины, каждый день наблюдающей за своим совершенно отчаявшимся ребёнком, который засыпает со слезами на глазах и просыпается с желанием исчезнуть? Разве можно судить женщину, осознавшую, что единственный лучик света в её жизни скоро потухнет, забирая с собой всё тепло и надежду?

Разве можно судить девушку, сдерживающую слёзы ради желания казаться сильной и стойкой? Разве можно обвинять в желании умереть девушку, унёсшую с собой несколько жизней?..

«Когда ты умрёшь, закончится не только твоя жизнь, Руби Барлоу. И не только ты сегодня больна…» – сказала себе девушка, вытирая сбежавшую из уголка глаза слезу.

– Я смирилась с тем, что Рак занял место в моём мозгу. Теперь только он решает, сколько мне еще ходить по земле, и, увы, с ним не договориться. Я смирилась, – тихо произнесла Руби и направилась к себе в комнату.

– Ты хотела этого, – внезапно громко и с ноткой злобы отозвалась Карла. – Ты так давно жаждала уйти, но ты никогда не думала обо мне!

– Знаешь, что действительно хреново, мам? То, что я даже уйти спокойно не могу, потому что моя чёртова жизнь не принадлежит чёртовой мне! Я никогда не боялась всё закончить, никогда, но каждый раз я останавливалась у самого края, потому что знала, что ты будешь чувствовать! Я знала, что ты ожидала большего от меня, и мне правда жаль, что я стала для тебя такой большой проблемой. Мне правда жаль, что я перестала думать о себе, и каждый раз на пороге невозврата думаю лишь о том, что скажут люди, что будешь чувствовать ты, что будет происходить в душах тех, кто меня любил! Прости, что я стала ошибкой, которая любит уничтожать себя и кричать в подушку по ночам! Прости, что я стала ошибкой, которая разбивает руки о стены и оставляет порезы на ногах! Прости, что я стала ошибкой, которую ты не заслужила! Ошибкой, которая хочет как лучше, а вместо этого убивает людей!

Кухня погрузилась в напряженное молчание. Карла перестала всхлипывать и полными ужаса глазами глядела на дочь, лицо которой застилали слёзы, руки которой были так сильно сжаты в кулаки, что побелели разбитые костяшки. В покрасневших глазах которой плескалась ненависть. К себе.

– Ты… ты не виновата, милая, – лёгкий испуг и оцепенение женщины сменились безграничным сочувствием.

– Не нужно меня жалеть! – закричала девушка, взмахнув рукой. – Я убила их! Они были детьми, просто детьми, которые еще даже жить не начали, но они мертвы, из-за меня мертвы!

– Руби…

– Нет, молчи! Я пыталась сделать нечто стоящее, я просто хотела, чтобы меня понимали, но не резали вены под мои песни! Я просто хотела быть любимой, слышишь?! Я хотела быть знаменитой, нужной и значимой! Я хотела, чтобы меня чувствовали!

– Эти дети… они не так всё поняли… – начала успокаивать дочь Карла, медленно, шаг за шагом, приближаясь к ней. Разговор зашел о самой болезненной теме для обеих.

– Не так всё поняли?! Как можно «не так понять» смерть?!

– Милая…

– Каково это – знать, что твоя дочь убийца?

Девушка не просто резко сменила тон. Только что беспорядочно машущие руки повисли вдоль исхудавшего тела, на лице отразилась печаль, будто она в одну секунду перестала верить в частичку света, до сих пор остававшуюся в её душе. Из Руби словно вытащили стержень.

Карла ничего не ответила.

– Каково смотреть на свою дочь и знать, что она своим творчеством загубила четыре жизни? Только начавшиеся жизни.

– Я никогда не перестану говорить тебе, что ты не виновата.

– Я заслужила смерть. Я должна понять, что они испытывали, как они боялись, когда делали последний вдох, когда видели свет, закрывали глаза. Я должна чувствовать всё это, потому что я заслужила.

– Руби… – в который раз начала Карла, но уже сама не смогла закончить. Она понимала, что никакие слова не в силах сейчас переубедить дочь, так отчаянно обвиняющую себя в смерти глупых, потерявшихся в жизни подростков.

– Почему это происходит со мной? – в отчаянии прошептала девушка, в глазах которой зияли бездонные пропасти. – Я заслужила это? Чем? Что я сделала не так?

Карла не могла ответить на эти вопросы. Она молча смотрела на своего ребёнка, который рассыпался на глазах.

В голове Руби мелькнула мысль, что все события в её жизни, каждая, пусть даже мимолётная, идея о возможном исходе вела именно к этому моменту. Человек – всего лишь маленькая крупица эволюции, которая представляет собой побочный эффект общего вымирания. Жизнь сейчас казалась гонкой, дистанцией, являющейся замкнутым, огромных размеров кругом, по которому колесить придётся не один десяток лет. И Руби Барлоу уже почти сошла с нее. Казалось, жизнь – всего лишь побочный эффект смерти, а больные раком дети в ней – неудачная мутация, толкающая человечество вперёд, поднимая на новые уровни.

– Ты не должна действовать опрометчиво, – произнесла наконец Карла, ухватив дочь за руку. Та снова вырвалась и зло посмотрела на мать. В её взгляде читалось негодование, поэтому женщина сама отдёрнула руку и сделала шаг в сторону. Она не знала, чего можно ожидать от Руби, и была порядком напугана.

– Действовать опрометчиво? Как ты, когда доверилась первому встречному и осталась с ребенком на руках в девятнадцать лет? Это называется «действовать опрометчиво»? Или то, что ты собираешься влачить существование с тряпичной куклой на руках, чей мозг постепенно подыхает?

Карла сделала еще пару шагов назад, открыла рот, но ничего не сказала, лишь болезненно усмехнулась. Руби опустила голову и сжала губы, понимая, какую ошибку только что совершила.

– Ты не заслужила такого отношения к себе, прости, – сказала она, стараясь не смотреть в глаза матери. – Я не это имела в виду, я просто…

– Ты имела в виду как раз это, – грустно отозвалась женщина.

– Мам… – девушка подалась вперёд, но на этот раз пришёл черед Карлы отступать.

– Я и не заметила, как ты повзрослела, – в непонимании пробормотала она. – Будто я упустила всё самое важное… Когда это случилось?

– Давно.

Карла Барлоу не могла понять, что чувствует. Перед ней стояла юная женщина с голубыми глазами, в которых плескалась безысходность, с отпечатком боли на худом лице, руками, которые были покрыты многочисленными шрамами, мозгом, который умирал. Карла не могла узнать в этом человеке свою дочь. Она не могла узнать маленькую девочку, проводящую часы за чтением, играющую с соседскими животными. Она не могла узнать ту, которая так желала стать известной, покорять сцены, показать всем, на что она способна. А чего она желает сейчас? Умереть? Перед ней стояла лишь размытая тень человека, который наверняка мог стать великим.

– Ты не можешь отказаться от операции, – вновь начала женщина после недолгой паузы.

– Операции, которая, скорее всего, не принесёт никаких результатов? Нет, могу, еще как могу. Потом всё будет просто, мам.

– Потом – это когда? – воскликнула она, подавшись вперёд.

– Когда я умру, – спокойно ответила Руби, глядя в красные глаза матери. – Когда я исчезну из твоей жизни. Никто больше не назовет тебя мамой, никто не скачает музыку в машину, и никто не посоветует не тратить деньги на то кошмарное пальто. Никого, похожего на меня, больше не будет в этом доме, и тебе придётся с этим смириться, рано или поздно. Я заслужила, ясно? Может, и ты заслужила. Может, ты была плохой матерью, откуда мне знать? – Девушка замолчала, думая, продолжать или нет. – Знаешь, говорят, родители с самого рождения ребёнка учат его тому, что отлично умеют делать сами. Знаешь, чему меня научил он? Бросать тех, кого на самом деле любишь. Так что, если тебе нужно винить кого-то в моей смерти, вини его, судьбу, жизнь, случай, всех и всё, что угодно, но только не себя. Я умираю, и мне это нравится. Кажется, я выросла неправильной. Кажется, я выросла чудовищем.

Руби замолчала и развернулась, чтобы выйти из кухни. Но уже у двери она внезапно остановилась и, не оборачиваясь, произнесла:

– Я буду пить таблетки, посещать эти чёртовы курсы, где говорят о прелестях жизни, выучу все о своей болезни, но, пожалуйста, позволь мне исчезнуть. – Девушка обернулась. – Умоляю, мам…

– Хорошо, – прозвучал чуть слышный ответ развалившейся на куски Карлы Барлоу. – Хорошо.

По щеке Руби побежала слеза.

Её отпустили.

Пусть пока лишь на словах, но ей дали разрешение покинуть этот мир. Теперь только она вправе определять свою судьбу.

– Я люблю тебя, мам.

Девушка быстро выбежала с кухни и направилась к лестнице на второй этаж, чувствуя знакомую распирающую боль в голове.

Смерть – побочный эффект Рака.

Рак – лучший друг Смерти.

Глава 4

Серый портфель то и дело соскальзывал с плеча, норовя упасть. Руби шла по тротуару, радуясь тому, что на улице пока еще довольно темно и никто не будет обращать на неё внимания. Руби Барлоу любила быть невидимкой, не притягивать к себе взгляды, опускать глаза в пол, когда мимо проходит знакомый, чтобы не произносить обыденные, совершенно приевшиеся фразы.

Школа ждала её, издалека освещая путь огнями больших окон. В наушниках играли минорные мотивы, сигарета тлела в пальцах с обкусанными ногтями, на которых неровным слоем красовался черный лак. Она любила выглядеть небрежно, будто выражая протест ухоженности, подавляя женственность, которая уже давно перестала пытаться вырваться наружу. Вьющиеся пряди темных волос впитали в себя тяжелый запах сигаретного дыма, который сохранялся еще добрых пару дней. Запах сигарет и ванильных духов, которые стали такими родными спутниками. Человек состоит из таких мелочей, почти незаметных для других, но таких важных для самого обладателя.

Руби забросила окурок в ближайшую урну и закинула в рот пластинку жвачки.

Школьный коридор встретил её громкими криками подростков – радующихся встрече, обнимающихся, списывающих домашнее задание, смеющихся и толковавших о своих проблемах друзьям. Девушка подошла к своему шкафчику, закинула туда вещи и по привычке скользнула взглядом по тексту песни, ставшей довольно известной за короткий срок. Известной, благодаря ужасным обстоятельствам… Руби захлопнула шкафчик и кинула ключ на дно портфеля, в котором царил полнейший беспорядок.

Она ждала её с замиранием сердца, каждый раз повторяя в голове выученный наизусть текст и каждый раз находя фразу, которая звучит слишком резко или пафосно. Ни в чём не было совершенства, каждое слово казалось Руби неправильным и неподходящим, но она понимала, что это покажется пустяком, когда она посмотрит в глаза Лили.

В толпе мелькнула рыжая копна волос. Девушка вскочила с места, где сидела уже минут десять, дожидаясь подругу, и тут же устремилась к ней.

– Лил?

– Руби Барлоу пришла в школу? – весело и якобы удивлённо отозвалась та. Руби попыталась выдавить из себя подобие улыбки, но получилось плохо. Ноги тут же задрожали, внутри начало расти волнение.

– Я тебя ждала. Нужно поговорить, – только и смогла выговорить она, лихорадочно пытаясь вспомнить заготовленные фразы.

– Всё в порядке? – осторожно спросила Лили, поправляя волосы и внимательно глядя на подругу.

– Нет, – прошептала Барлоу, чувствуя, как к глазам подступают слёзы.

– Пошли в туалет, – пробормотала рыжая, увлекая подругу за собой.

Девушки захлопнули дверь, Лили закрыла её на защёлку, чтобы никто не мог их потревожить, и обеспокоенно посмотрела на Руби, которая уже подошла к раковине и подставила лицо под ледяную воду.

– Что случилось?

– Мне очень страшно, Лил, – прошептала девушка и красными глазами посмотрела через зеркало на подругу. – Я не знаю, что делать.

– Руби, – слегка устало, но сочувственно произнесла Лили, – в том, что произошло, нет твоей вины. Ты должна отпустить эту ситуацию и понять, что не несёшь ответственности за чужие жизни! Ты не пропагандировала суицид, это неправда, и то, что говорят о тебе, – ложь. Если бы люди только узнали, что это на самом деле твоя песня, они бы тут же забрали свои слова обратно. Убери из своего шкафчика текст и прошу, приведи себя в норму!

– Как я докатилась до такого, Лил? – спросила Руби, облокотившись на раковину.

– Тормоза сломались, – грустно улыбнулась девушка, приблизившись к подруге и кладя руку ей на плечо. – Ты не железная. И ты должна перестать себя уничтожать.

– Я срослась с этим состоянием, – отрицательно мотнула головой брюнетка.

– Руби, ты начинаешь пугать людей, – Лили сжала плечо девушки сильнее, – и мне иногда кажется, что тебе это нравится.

– Нет. Я хочу, чтобы меня оставили в покое.

– Тебя давно оставили в покое.

По щеками Барлоу побежали слёзы, но она, закусив губу, всё же засунула руку в портфель и извлекла оттуда небольшую брошюру, чтобы затем протянуть подруге. Та взяла её с некоторым недоверием и, прочитав заголовок, легко усмехнулась.

– Что ты опять себе нафантазировала?

– Читай, – тихо произнесла Руби, глядя, как Лили переворачивает страницу и пробегает глазами по тексту.

– «Опухоль мозга сильно отличается от других видов новообразований и составляет примерно два процента от всех случаев раковых болезней. Из-за неудобства расположения симптомы заболевания трудно поддаются действенному диагностированию и удалению, что осложняет возможность их лечения…» – прочитала вслух девушка и подняла глаза на подругу. – Что это?

Руби молчала. Она наблюдала за тем, как меняется взгляд Лили.

– Что это?! – закричала Лили, подавшись вперёд и схватив подругу за руку. – Что за чёрт?!

Барлоу лишь молча кивнула. По щекам продолжали течь слёзы.

– Мама призналась, что моя опухоль неоперабельная. Я подозревала это. Она не знает, сколько у меня времени, никто не знает. Рак нельзя контролировать, он будто чёртов хомячок, который сожрёт все тогда, когда ему вздумается. И разрешения убить меня он не спросит.

– Хватит. – Лили отошла от подруги. – Это жестокая шутка, Руби Барлоу.

– Говорю же, я будто в коконе. Я срослась с этим состоянием, и вот что получилось.

– Так вот, что порождает ненависть к себе, – усмехнулась рыжеволосая. В зелёных глазах стояли слёзы. – Когда вы ходили в больницу?

– Два дня назад. Вечером.

– Почему ты сразу мне всё не рассказала?

– Ты веришь мне? – тихо спросила Руби, проигнорировав вопрос.

– А у меня есть выбор? Если ты умрешь, я потом буду очень жалеть, что не поверила.

– Мне страшно, – призналась девушка, сжимая трясущиеся губы. – Я не знаю, что делать. Я не хочу, чтобы кто-то видел, как я превращаюсь в овощ.

– Замолчи, – прошептала Лили, но всё же не смогла совладать с эмоциями и сорвалась на крик: – Замолчи наконец! Вот до чего ты довела себя, вот во что ты превратилась! Неужели ты так хочешь сдохнуть?! Неужели тебе всё это так нравится?! Это не красиво, Руби Барлоу, это не романтично и не увлекательно! Умирать – не увлекательно, ты слышишь?! Ты добилась этого сама!

Руби осела на пол, цепляясь за раковину, и впервые за долгие два дня закричала в голос. Она кричала и била руками по кафелю, разрываясь на тысячи кусков, понимая, что Лили права, понимая, что у неё больше нет выбора. Теперь только один путь, и он ведет к концу.

– Я боюсь! Мне страшно, Лил, мне ужасно страшно! Я хочу обратно, ты слышишь, я хочу обратно, я хочу начать всё заново! Я ведь… просто хотела, чтобы меня любили.

Лили, чьё лицо было залито слезами, резко приблизилась к подруге и влепила ей пощечину.

– Я бы сама тебя убила! Тебя полюбят, Руби Барлоу! Ты хотела, чтобы тебя любили, и ты этого добилась! Когда ты умрёшь, я буду выслушивать от десятков людей, как они любили тебя, хотя на деле даже не знали, что ты за человек! Когда ты сдохнешь, все тебя полюбят!

– Лил, мне страшно! – продолжала кричать девушка, задыхаясь от слёз. – Я не знаю, что мне делать!

– Ничего, – ответила Лили, рывком поднимая подругу на ноги. – Вытереть слёзы и снова показывать всем, что ты в порядке. А потом ты уедешь, ясно? Поедешь к морю или в горы и умрёшь в одиночестве, чтобы я не прощалась с тобой. Ты не имеешь права заставлять меня говорить громкие фразы о моей вечной любви к тебе. Ты не имеешь права умирать у меня на глазах, ясно? Поэтому думай, куда ты поедешь, но уезжай, не оглядываясь, как бы больно ни было. Забирай с собой всё то дерьмо, что окружало тебя долгие месяцы. Забирай и проваливай. Я никогда не могла ненавидеть тебя, Барлоу, но сейчас очень хочу.

– Лили…

– Захлопнись и приведи себя в порядок! – Хрупкая на первый взгляд девушка сильно тряхнула подругу за плечи и заставила её вновь склониться над раковиной. – Умывайся.

Холодная вода заструилась по лицам обеих девушек, смывая слезы, но не в силах смыть красноту со щек и чувство обреченности.

– Я не буду говорить прощальную речь, – сказала Лили, тяжело выдыхая и поправляя волосы. – Не имеет смысла. Никто не знает тебя так, как я, и мои слова покажутся им ложью. И я не хочу, чтобы кто-то узнавал тебя, я не хочу тебя с кем-то делить, ясно?

– Ясно, – тихо ответила Руби.

– Тем более не хочу делить со смертью.

Серый «Шевроле» остановился у старого здания, которое скорее походило на заброшенное, чем на ныне действующее. Карла Барлоу припарковала машину и нерешительно взглянула на дочь.

– Скажи название еще раз. Я хочу, чтобы ты это произнесла, – попросила Руби, не глядя на мать.

– Центр реабилитации для людей, потерявших надежду, – тихо произнесла женщина, вцепившись пальцами в руль.

– Ты обещала успокоиться, – напомнила Руби.

– Не сразу, – уклончиво ответила Карла и добавила, взглянув, наконец, на дочь: – Я же мама.

– Это старая церковь? – спросила девушка после паузы, глядя на некое подобие куполов, ранее наверняка искрящихся золотом на солнце, но сейчас совсем обветшалых и убогих. Казалось, крыша вот-вот обвалится.

– Что-то вроде того, – ответила женщина и прикоснулась к руке дочери. – Найди там повод жить.

– Не романтизируй.

– Я серьёзно, Руби.

Девушка рывком отстегнула ремень безопасности, открыла дверь и покинула тёплый, пропахший нежным ароматом цветочных духов салон автомобиля, бросив на прощание:

– Меня не переубедить.

Одинокие капли мерно падали с неба на землю. Скоро начнется ливень.

– Буду через час! – послышался голос мамы. Он вновь дрожал.

Холодные струйки проникали сквозь одежду Руби, но она всё еще стояла перед входом, нерешительно переминаясь с ноги на ногу. Она отчаянно хотела сбежать прямо сейчас, но знала, что мама смотрит на неё, желая убедиться, что дочь не обманула, пообещав сходить на пару занятий. Погода соответствовала расположению духа девушки, старая церковь приглашала в свои убогие владения убогую душу.

Дождь усилился, шум ударяющихся об асфальт капель смешивался с сердцебиением, к которому прислушивалась девушка. Подождав еще несколько секунд, она вошла в здание.

В нос тут же ударил странноватый, слегка затхлый запах, слышался аромат сотни выгоревших свечек, но Руби быстро к нему привыкла. В полумраке Руби чувствовала какую-то странную торжественность, отчего по рукам побежали мурашки.

Свет горел только в небольшой каморке, где сидела пожилая женщина, листающая дешёвый романчик.

– Извините… – начала было девушка, подойдя к маленькому оконцу, старушка тут же подняла голову и широко улыбнулась, обнажая ряд не самых ровных зубов.

– Ты в группу поддержки, милая? – не переставая улыбаться, спросила она, и по коже Руби вновь побежали мурашки.

– В центр реабилитации для людей, потерявших надежду, – поправила Руби.

– Надежду нельзя потерять, – покачала головой женщина, – она либо греет сердце, либо ее вовсе не осталось в человеке. Надежду нужно вернуть или поселить, а это не так-то просто. Люди, работающие по этой специальности, каждый день пытаются спасти отчаявшиеся души, а это очень тяжкий труд.

– Обещаю относиться к их труду уважительно, – произнесла Руби.

– Тебе прямо по коридору, а потом направо – там будет знак и небольшая дверка.

– Спасибо.

С каждым пройденным шагом желание развернуться и уйти возрастало. Руби была здесь лишь потому, что дала обещание, а их она привыкла держать, независимо от ситуации. Барлоу больше сочувствовала маме, нежели себе, понимая, что ей приходится куда хуже, и согласилась прийти сюда, чтобы хоть немного её успокоить, подбодрить. Сейчас же девушка молилась о том, чтобы время пролетело как можно быстрее. Никто не любит слушать нравоучения, каждый человек хочет жить по своим правилам и доходить до жизненных истин самостоятельно, основываясь на собственном опыте. У Руби опыт был только в самоистязании, так что рассказы о том, как найти свой «свет», становились для неё пыткой.

Сводчатые потолки замерли над головой девушки. Украшенные яркими фресками и гравюрами, пусть и находившимися сейчас под слоем пыли и копоти, они не могли не вызывать восхищение. В некоторых местах краска отслоилась, и сейчас неровным слоем лежала на грязном полу. Кажется, здесь когда-то случился пожар, ибо стены были не просто грязными, а черными, как дрова в догорающем костре.

Каждый шаг, каждый взгляд нёс в себе немой вопрос – сколько же рождений и смертей видели эти стены? Скольких погибших отпевали в этих залах, скольких детей приводили для крещения? Скольким молитвам внимали эти иконы? Сколько слёз падало на отполированный пол? Сколько умерших людей ещё живы в памяти близких или друзей, с горечью вспоминавших прошедшие дни? Ответа не было, и это, наверное, к лучшему. Цифры наверняка порядочные.

Руби, слушаясь указателя, свернула направо и оказалась у массивной черной двери с позолоченной ручкой. Дверь эта совсем не внушала доверия. Девушка выдохнула, чувствуя подступающую к горлу тошноту и зарождающуюся головную боль. «Рак, я не сопротивляюсь. Я просто пытаюсь сдержать обещание», – обратилась она к очагу заражения в своём мозгу, уговаривая голову не болеть ближайший час.

Руби три раза постучала и, не дожидаясь приглашения, распахнула дверь, на деле оказавшуюся достаточно лёгкой. В ту же секунду ей показалось, что её сейчас вырвет. Она тяжело моргнула и обвела взглядом собравшихся людей, смотрящих на неё с любопытством, словно она была новым экспонатом.

В центре небольшого зала, более походившего на старый кабинет для совещаний, были расставлены стулья, на которых сидели люди разных возрастов. Девушка с содроганием отметила, что некоторые из них имели при себе странные трубки или баллоны.

– Здравствуй, – поприветствовала её милая афроамериканка, поднимаясь со своего места. – Проходи, присаживайся на свободное место. Можешь не волноваться, это не секта и допроса с пристрастием не будет, – улыбнулась женщина. – Меня зовут Найла. Найла Коулман.

– Спасибо, – пробормотала Руби. Ей казалось, что она попала в комнату, где сидели живые трупы, истерзанные жизнью и собственными мыслями. Сейчас все взгляды были обращены к ней, и девушка еле сдержалась, чтобы не сказать: «Я здесь из-за матери, ясно? Я не такая, как вы, я не нуждаюсь в мотивации!» Она отчаянно не хотела, чтобы кто-то думал, будто она сломалась, будто растратила силы и пришла сюда, потому что запуталась. Она хотела показать, что она сильная и умеет справляться. Она всегда пыталась это доказать, но люди не обращали внимания.

– Мы начнём с привычного всем ритуала приветствия, – улыбнулась женщина и тут же обратилась к Руби: – Сегодня можешь не участвовать, просто послушать.

– Хорошо, – облегчённо выдохнула она, чуть расслабившись и облокотившись на деревянную спинку.

С места поднялся парень лет четырнадцати со впалыми щеками и очень бледной, тонкой кожей.

– Привет, я Коул. Мне пятнадцать, и мой диагноз – острая лейкемия.

– Как ты чувствуешь себя? – спросила Найла.

– Подобающе, – ответил парень, и Руби усмехнулась. Если бы он чувствовал себя «подобающе», то не находился бы здесь.

– Почему ты пришёл к нам, Коул?

– Чтобы… чтобы знать, что в моей жизни всё не так уж и плохо, – пожал плечами он, и по залу разнеслись лёгкие смешки.

– Очень хорошо, – с улыбкой произнесла женщина.

Когда Коул сел, с места поднялась крупная девушка. Она не смотрела на собравшихся, только на свои руки.

– Меня зовут Денни, и мне двадцать три. У меня нервная булимия.

– Расскажи нам о своих переживаниях, – попросила ведущая.

– Я… меня раздражает, что я не хочу есть, но ем, постоянно, а потом выслушиваю насмешки на работе или в магазине, когда не могу влезть в самый большой размер джинсов. Я устала заедать всё, что чувствую, но я не могу остановиться! – Девушка торопливо закончила и села обратно. Она нервно теребила край кофты, боясь поднять глаза.

– Ты понимаешь, что ты делаешь, Денни? Ты подавляешь свои эмоции едой, пытаешься их заблокировать таким способом, а потом сама же ругаешь себя за свои действия. Это неправильно, ты должна понять, что чувствовать – не плохо.

– Плохо, когда чувствуешь так много, – тихо произнесла девушка.

– Хорошо, мы к этому еще вернёмся. Кто следующий?

С места поднялся молодой парень в темной куртке и серой шапке.

– Давайте я.

– Здравствуй, Барри. Как ты себя чувствуешь?

– Лучше, – нерешительно ответил он, пытаясь выдавить из себя улыбку.

– Ты врёшь, – спокойно сказала Найла.

– Да, – честно ответил парень. – Сегодня я проснулся и не понял, где реальность, а где сон. Снова не понял. Я слишком запутался в своих фантазиях. Желание уйти туда становится всё сильнее и сильнее.

– Но они не реальны.

– Для меня реальны! Я устал, – достаточно резко ответил парень и опустился на стул.

– Мы обсудим это, Барри. Следующий?

– Меня зовут Сара. У меня зависимость от наркотиков, и я даже точно не помню, сколько мне лет, – произнесла девушка лет двадцати пяти, поднимаясь со стула. Такое же худое тело, как у самой Руби, такие же бегающие глаза в поисках вещи, за которую можно было бы ухватиться. – Я устала быть одна. Я понимаю, что если не брошу наркотики, то когда-нибудь умру от передоза. И я не знаю, чего хочу больше: умереть или остаться жить в чертовой халупе, которую вынуждена называть домом.

– А что для тебя истинный дом, Сара?

– Истинный дом – в моей голове. Я до него еще не дошла, но там меня определённо будет ждать настоящая семья, – ответила девушка и вернулась на место.

Барлоу дёрнулась, почувствовав, как на глаза наворачиваются слёзы. Только что эта незнакомая Сара, которая убивала себя своей наркотической зависимостью, созданной ею же самой, озвучила то, что всегда держала в голове сама Руби. Дом, до которого еще стоит дойти, но который определенно станет искуплением. Дом, в котором ждут те, кто полюбит тебя настоящей. Дом, которого на самом деле не существует.

Девушка подняла слезящиеся глаза на потолок, выкрашенный в тёмно-синюю краску и отдалённо напоминавший пасмурное небо. Ангелов на нём не было.

– Арья, может, ты хочешь высказаться? Ты молчишь уже третье занятие, – теперь Найла Коулман обратилась к худой девушке, сидящей через несколько стульев от Руби. Та ухмыльнулась и кивнула. Честно признаться, она не была особо красива, но взгляды к себе притягивала. Черные волосы, стянутые в небрежный пучок, худое лицо с сильно выделяющимися скулами, карие глаза, обрамленные густыми ресницами, и тонкие губы. Темные синяки под глазами, скорее всего от недосыпа, почему-то только украшали её, придавая образу некую таинственность, изюминку и романтичность.

Девушка не стала вставать с места, лишь сложила руки на груди и обвела собравшихся слегка надменным взглядом.

– Арья Говард, – раздался звонкий голос. – Двадцать. Анорексия. Анорексия, которая мне нравится и нисколько меня не смущает.

Некоторые ребята зашептались, недовольно глядя на девушку. Та лишь ухмыльнулась.

– Арья, почему ты ходишь к нам? – спросила у нее ведущая.

– Потому что я хочу обрести веру в жизнь и поверить в то, что каждый человек имеет право на искупление, – внезапно грустно и проникновенно произнесла Арья Говард, на что женщина лишь разочарованно покачала головой.

– Я серьёзно, Арья.

Та вновь улыбнулась, очень едко и крайне пренебрежительно.

– Я пообещала брату, что буду продолжать бороться.

– Ты не хочешь, чтобы твой брат страдал.

– Конечно, нет, – удивлённо вскинула бровь девушка.

– Значит, еще не всё в твоей жизни потеряно, – нравоучительным тоном произнесла Найла, но неприступная Арья лишь усмехнулась и покачала головой.

– Продолжайте своё занятие, будто меня здесь нет.

– Как скажешь. Но перестань думать, что ты невидимка. Человек ощущает себя частью мира, лишь когда взаимодействует с обществом, а ты сбегаешь, укрываешься. Это плохо закончится.

– Зато закончится, – с тонких губ не сходила улыбка, а ведущая начала раздражаться, но всё же сумела сдержать себя и продолжила занятие.

Все вставали со своих мест, говорили о своих проблемах, остальные внимательно слушали и старались подбодрить.

Типичные люди – пытаются спасти от забвения других, хотя сами в нём утопают.

Руби задумалась о том, какие планы у Жизни на каждого человека в отдельности? Она забирает детей, подростков, чтобы те познали в сравнении существование на грани и истину бытия. Она будто даёт шанс перед самым уходом, говоря: «На, побалуйся напоследок, пойми, сколько всего невероятного можно обрести на пороге невозврата!» Вдруг открывается дверь к упущенным возможностям, несбывшимся мечтам, ты дотягиваешься до них, заключаешь в объятия и наконец-то начинаешь понимать, что всё не так уж плохо, что на самом деле всё чудесно, но в ту же секунду осознаешь, что это последние мгновения жизни, последние минуты истинного счастья на земле. А потом? Рай? Ад?

Не существует рая, где все летают по ясному небу на розовых конях, ходят в светлых одеяниях и попивают эль из золотых чаш. Это не вечный покой. Рай – это миллионы мест для каждого человека в отдельности, воспоминания, которые прокручиваются будто старый фильм, историю которого переживаешь вновь. Рай – это люди, которые при жизни могли и не существовать, но после смерти определенно встретят тебя дома. Дома, там, куда ты так стремился.

– Руби, может, ты? – донёсся до задумавшейся девушки голос.

Она моргнула, будто пробуждаясь от легкого сна, ругнулась сквозь зубы, но всё же встала.

– Меня зовут Руби Барлоу, – медленно начала она. – Мне семнадцать, неделю назад у меня диагностировали рак мозга.

Девушка не стала говорить о том, что опухоль бесполезно оперировать, и она всё равно умрёт, чтобы не слышать заезженного «Боже, нам так жаль!».

– Мы сочувствуем тебе, Руби, – послышалось со всех сторон, и внутри девушки что-то дрогнуло. Вот, опять это не нужное никому сочувствие.

– Не стоит, – тихо сказала она, но это не укрылось от внимания ведущей.

– Ты уже начала лечение?

– Я не буду лечиться, – девушка опустила глаза, но тут же одёрнула себя. «У тебя нет причин стесняться этого, Барлоу. Это твоя жизнь и твой выбор. Смотри им в глаза – пусть видят, что ты сильная!»

По толпе пробежал удивлённый шепоток, и только Арья Говард засмеялась и хлопнула в ладоши.

– Почему? – спокойно спросила афроамериканка, которая наверняка уже сталкивалась с подобными случаями.

– Потому что не вижу в этом смысла. Я не хочу лежать в больничной палате, напичканная таблетками, с выпадающими волосами и мыслями о том, что могла бы прожить нормальную, полноценную жизнь, пусть и за такой короткий срок.

– Ты находишь все это романтичным?

– Увлекательным, – поправила Руби. – Все когда-нибудь умрут. Я не хочу цепляться за жизнь, которая этого недостойна.

– Ты еще ребенок. И мыслишь как ребенок. Будь ты старше, ты смотрела бы на вещи по-другому, – грустно покачала головой женщина.

– Но сейчас я вижу их такими, – ответила Барлоу и села на место.

– Ты совершенно отчаялась, не так ли? – раздался в воцарившейся тишине голос Найлы.

– Рак не так уж и плох. Он многому может научить.

– Не говори мне, что ты в считаные дни стала той, кто называет диагноз своим лучшим другом. Неправильно быть тем, кто досрочно превратился из нормального человека в свою болезнь, ибо Рак – поглотитель душ, исчадие ада, убивающее невинных.

– Невинные так не умирают. Невинные засыпают и не просыпаются, а такую смерть нужно заслужить. Рак забирает худших.

– Тебе семнадцать, а ты так отчаянно ненавидишь себя. Почему? – В глазах женщины читалась жалость, которая бесила Руби.

– Потому что есть люди, которые недостойны жизни. Недостойны того дома, который у них есть, недостойны людей, которые находятся рядом. Я из их числа.

– Честно сказать, у нас тут можно открывать отдельную группу «недостойных». Вы совершенно потерялись, но еще в силах найти свой свет, дорогу к счастью.

– Чего ради? – подала голос Арья.

– Например, ради близких.

– Некоторые близкие этого недостойны, – отрезала девушка и отвернулась.

– Ты ещё полюбишь жизнь, Руби Барлоу, – произнесла Найла, повернувшись к Руби. – Только смотри, чтобы не было поздно.

После этих слов ведущая продолжила расспрашивать остальных об их трудностях и рассказывать истории о людях, которыми все должны восхищаться. Руби больше не слушала. Она ушла в себя, пытаясь представить, что будет делать дальше. Нужно было составить список предсмертных «бонусов», которыми она сама себя обеспечит.

– А вы знаете, чего больше всего боялись римляне? – услышала она вдруг голос ведущей. – Нет? Они боялись быть забытыми. После смерти, разумеется. Куда хуже, когда ты не можешь отставить след на земле, который будет приносить хоть какую-то пользу потомкам.

– Создатели презервативов неплохо постарались для человечества! – выкрикнул кто-то, и все засмеялись.

– Это точно! – улыбнулась афроамериканка.

– Почему вы так часто употребляете слово «смерть»? – спросила вдруг девушка, страдающая от булимии.

– А почему нет? Пусть это место и предназначено для избавления от мыслей о грядущем, и всё же этого слова бессмысленно бояться. Оно не причинит тебе вреда, если будет лишь словом. А вот мысли, направленные на осуществление, – другое дело!

Все согласно закивали. Найла Коулман продолжила:

– Вам кто-нибудь говорил, почему на подобных терапиях ваш проводник – в данном случае я – сидит не перед вами, а в круге, подобно вам? – Ответом была тишина. – Неужели вы не догадываетесь? Мы ведь так похожи! Я одна из вас, потому и нахожусь наравне с вами, в этом круге, не стараюсь отделиться от цельной системы.

– Одна из нас? – послышался смешок. – Только вы не умрете через пару месяцев, как, возможно, половина из нас. Тут, с вами, мы просто теряем время. Смерть неминуема. Лучше бы фильм посмотрела, чем тут торчать, – больше пользы.

– Арья! – воскликнула женщина, с укоризной глядя на девушку. В глазах той сияли озорные искорки.

Руби думала лишь о том, как хорошо было бы сейчас бросить всё к чертям и уехать к океану, беснующимся волнам, сильным, неудержимым, свободным и вечным. Уехать к мокрому песку, завывающему ветру, не важно, холодному или тёплому, большим камням и чайкам. Чувствовать, как весь мир, вся цивилизация ушли на дно, и не осталось ничего, кроме неё самой и бушующей стихии времени. Она уходила к океану слишком часто, пусть и не видела вживую столь огромных глубин, но каждый раз стояла на берегу во время грусти и скорби, когда сводило горло, становилось трудно дышать от подавляющего чувства ничтожности. Удивительно, как много людей из бессчетного множества вариантов спасти себя выбирают океан. Может, оттого, что он может быть мягким и тёплым или отрезвляюще-ледяным, шумным и тихим, будто лёгкий сон, в нём можно утонуть, задохнувшись под толщей воды, или уплыть в собственную бесконечность. Где всё так, как должно быть, где всё на самом деле настоящее и значимое, где дом, люди, которые дорожат тобой, события, наполненные незабываемым чувством свободы и счастья, где есть возможность быть реальной. Жизнь в бесконечном вымысле прекрасна, если не учитывать то, что это лишь плод воображения. Чем чаще уходишь, тем реже хочется возвращаться, и в итоге остаешься в том месте навсегда. В месте, которого на самом деле нет.

До Руби донёсся голос ведущей, что-то рассказывающей о смерти и выборе. Будто она сама умирала, будто сама осознавала, что её вечность подходит к концу, осознавала, что в скором времени превратится в куклу из мяса, которую запихают в деревянную коробку и предадут земле, будто она лишь удобрение для мира.

Человек умирает не для себя. Для других. Человек исчезает, растворяясь в пыль, чтобы по нему лили слёзы, чтобы его жалели, чтобы родственники чувствовали себя нужными в этом окружении сочувствующих людей. Это самый глупый и банальный исход человеческой жизни, которую только могла придумать Вселенная.

Но в смерти нет чести, славы, достоинства, если ты умер тихо.

Руби Барлоу начинала понимать, что ей не хватает её собственной «Вселенной». Ей не хватает её будущего.

Девушка вышла из церкви и с сожалением отметила, что дождь закончился. Небо походило на однотонный светло-серый холст, но это не смущало бегущих по своим делам прохожих. Час собрания закончился, но «Шевроле» еще не было у церкви, потому Руби нервно теребила в кармане пачку сигарет. Мама была не против её курения, но все же девушка не хотела, чтобы её застали за этим занятием.

Недалеко стояла Арья Говард, она разговаривала с кем-то по телефону. Её звонкий голос отдавал хрипотой, прибавляя образу девушки изюминку. Она была одета в широкий свитер и свободные брюки, наверное, чтобы скрыть худобу. На плечи накинута кожаная куртка на пару размеров больше, но так подходившая всему образу, что Руби лишь молча позавидовала. Арья была обладательницей таких же обкусанных ногтей, покрытых черным лаком, но всё в ней удивительным образом сочеталось – анорексия, темные круги под глазами, слегка растрёпанные, почти черные волосы, объёмная одежда и ботинки, больше походившие на мужские, очень массивные и, наверное, тяжелые.

Арья договорила, бросила трубку, пробурчала что-то себе под нос и направилась к новой знакомой, которую приметила еще в начале телефонного разговора.

– Хей, – окликнула она Руби и протянула руку. – Нам с тобой представилась возможность познакомиться заочно, но я такое не уважаю.

– Привет, – девушка пожала руку, стараясь не давить на неё слишком сильно, но Арья только улыбнулась и сдавила её кисть так, что у Барлоу захрустели пальцы.

– Боишься сломать? – ухмыльнулась Арья. – Я крепче, чем ты думаешь.

Руби пришлось согласиться. Несмотря на внешнюю хрупкость, девушка обладала впечатляющей силой.

– Как тебе этот «Центр реабилитации для людей, потерявших надежду»? – с издевкой спросила Говард.

– По сравнению с этим, Рак – настоящий подарок, – честно ответила девушка.

– Это точно. Меня брат заставляет ходить, надеется, что я начну есть.

– Снова начать есть не так сложно, – пожала плечами Руби и взглянула на девушку. Та опустила голову и улыбнулась.

– Есть – да. Снова полюбить себя – труднее. Там ты показалась мне смышленой, но сейчас я начала сомневаться.

– Я думала, тут одни онкологические, – перевела тему Барлоу, оглядываясь на дорогу.

– Тут все, кто готов сдохнуть, – пожала плечами Арья. Она вытащила пачку синего «Бонда» и предложила сигарету. Руби отказалась.

– Ой, брось. От тебя пахнет табаком и ванилью – знакомый запах, – улыбнулась девушка, тут же зажав сигарету между зубами и нервно прикурив. – Ненавижу зажигалки с колёсиком.

Барлоу усмехнулась и подняла глаза к небу. Арья Говард была не из тех, кто болезненно отреагировал на вопросы о своём диагнозе, потому Руби решила рискнуть.

– У тебя большие проблемы? – тихо спросила она у девушки, которая медленно выпускала дым через приоткрытые губы.

– Да. В меня пытаются впихнуть специальную трубку, через которую будет поступать раствор.

Руби удивлённо взглянула на новую знакомую.

– Я отказываюсь жевать, – озорно улыбнулась та. – Мой брат бьётся в истерике и старается найти способы меня переубедить, но я стою на своем. Мы, к слову, близнецы.

– Наверное, здорово, когда рядом с тобой есть человек, готовый пойти ради тебя на крайности, – пробормотала Руби.

– Это хреново, – честно ответила Арья, вновь затягиваясь. – Потому что ты ради него готов пойти на то же.

– Тебе повезло.

– А тебе? – девушка повернулась к собеседнице.

– Я одна.

– Совсем?

– Так, с мечтами.

– Значит, уже не одна. Я реалистка, но таких, как ты, не проклинаю. Не будь у меня Лео, от этого реализма не осталось бы и следа.

Наступила пауза, воздух вокруг девушек наполнился едким, но таким привычным для обеих дымом.

– Пробуй новое, Руби Барлоу. Мне двадцать, а я в своей жизни вряд ли сделала больше, чем ты. Не старайся оставить след на земле, не будь римлянином, ты и так оставишь, я в этом уверена. Живи. Чувствуй. Тебе нечего терять.

Последняя фраза сработала как резкий тормоз. Тормоз для всей прошлой жизни. Руби вздрогнула, будто от легкого разряда током, по телу побежали мурашки. Эти слова были схожи с ударом в солнечное сплетение – сбили с ног, разрушили сформировавшиеся за годы устои, зародили нечто новое.

Арья кинула докуренную сигарету на асфальт, прижав фильтр ногой, и улыбнулась.

– Еще увидимся.

– Не думаю, – мотнула головой девушка.

– Время покажет, – ухмыльнулась девушка и направилась в противоположную от Руби сторону.

Арья Говард будто с другой планеты. Но в одном она была права – терять нечего.

Руби вытащила из пачки сигарету, закурила и сделала большую затяжку, стараясь пропустить сквозь лёгкие как можно больше дыма. Потом она взяла телефон и набрала маму.

– Я скоро буду, милая, извини, задержалась, – послышалось после пары гудков.

– Я доеду на автобусе.

– Уверена?

– Да, мам. Пока.

Руби смотрела на своё отражение в стекле автобуса и не видела там человека. Она видела смерть.

Глава 5

«Я хочу домой» – такой была единственная мысль, постоянно обитающая в голове Руби Барлоу, независимо от того, где она находилась – в школе, на улице, в своей комнате. До дома было еще очень далеко. И мысль о том, что она так и не сможет добраться туда до смерти, убивала её. Там ждали люди с искренними улыбками, распростертыми объятиями, которые могли понять её, которые могли выдержать её слёзы, которые бы держали её за руки и говорили, что всё будет хорошо. Где-то там, за гранью невозможного, нереального, её ждала семья. Семья, которой не существовало.

Сначала она чувствовала себя подавленно, затем начались истерики. Ненависть – к людям, животным, предметам, фразам – заглушала всё в тлеющей душе. Ненависть заглушала осознание того, что все исходит изнутри. Ненависть заглушала осознание того, что, так как она находится в этой среде, значит, внутренне ей тут комфортно. А если она эту среду ненавидит, значит, ненавидит и себя саму.

Руби не могла контролировать накатывающие эмоции, не могла сосредоточиться на происходящем из-за тупой боли в голове, которая становилась все сильнее. Рак разрастался, заставляя её всё чаще сгибаться над унитазом, содрогаясь от рвотных позывов, и кричать от ощущения, что голова вот-вот взорвётся. Таблетки летели в урну, пока мама не видела, выкидывались в окно или просто смывались в туалет.

Прошло два месяца, а Руби Барлоу так и не могла найти ниточку, за которую смогла бы уцепиться. Любой шорох раздражал, тишина давила и бесила, не оставалось сил видеть красные от слёз мамины глаза и Лили, неустанно повторяющую, что Руби, умирая, её предаёт. Остались сигареты и темнота, которые стали лучшими друзьями, которые терпели её и молчали. Идеальные слушатели. Идеальные спутники.

Девушка просыпалась в холодном поту от кошмаров. Фантазии, ранее бывшие такими родными, приобретали кровавый оттенок и пахли пеплом, смешанным с запахом металла. Руби вздрагивала каждый раз, когда слышала в квартире непонятный шорох – казалось, это смерть пришла забрать её, и девушка знала, что с ней договориться не получится.

«Ты не хочешь умирать…» – шептал голос в голове. Рак представлялся ей живым существом, склизкой змеёй, поселившейся в мозгу и тихо нашёптывающей в уши. «Ты врёшь самой себе. Тебе страшно…» – змеиный шелест.

Барлоу сходила с ума.

Школьные будни разбавлялись курением в туалете, которое было строго запрещено, и неоднократными вызовами к директору по поводу нарушения дисциплины и падения успеваемости.

– Что происходит? – упрямо спрашивал строгий женский голос раз за разом. – От вас шарахаются в коридоре, мистер Сайл до сих пор не отошёл от шока после того внезапного удара. Мне иногда кажется, мисс Барлоу, что вас кто-то заставляет делать всё это.

– Только если голоса в моей голове, – отвечала Руби, слыша, как Рак смеётся.

«Хорошо, милая моя. Просто прекрасно!» – шептал он.

Девушка скинула почти пустой рюкзак в прихожей и накинула на плечи куртку полегче. Холода давно отступили, снег сошел, начало мая выдалось куда более тёплым, чем в прошлом году. Все вокруг радовались, а Руби думала лишь о том, что, возможно, это последний май в её жизни.

Она закинула в карман пачку сигарет с зажигалкой, взяла десятку долларов и вышла на улицу. Последние дни она проводила в одиночестве: садилась на первый же автобус и выходила на какой вздумается остановке, шагая затем в неизвестном направлении. Музыка, дым и мысли, улетающие к местам, в которых она так и не побывала.

Автобус привез её в один из самых мрачных районов Лоуренса. Такие наверняка есть в каждом городе мира – пустые, замусоренные, затхлые, где тёмные переулки забиты толпами молодых людей, употребляющих всякую дрянь отнюдь не от счастливой жизни.

Девушка поёжилась, но решила не изменять принципам и просто пошла вперед по тротуару, собственно, даже не понимая, куда ей идти. Она убегала. И для неё было совершенно неважно, куда ведёт её дорога – главное шагать, не останавливаясь. И дорога, несомненно, приведет её к дому.

В голове вертелись мысли о «моментах славы», которые могут случиться в оставшиеся месяцы, число которых не было неизвестно никому. Есть ли смысл стремиться к чему-то великому, если ты стоишь на краю? Все награды и успехи нужны только тебе самому, а если нет тебя, куда они денутся? Канут в Лету.

Еще недавно она была бы счастлива узнать, что её песня вошла в топ-100 лучших песен месяца или увидеть отсылку к ней на каком-либо сайте. Она молилась об этом, больше всего на свете желала, чтобы её творчество наконец-то начали ценить, чтобы люди узнали о нём. И люди узнали. Говорят, стоит быть осторожней с мечтами, но никто не верит, пока не убедится на собственном опыте. Зачастую горьком.

Руби содрогнулась от болезненных воспоминаний. Никто, кроме мамы и Лили, не знал, что авторство принадлежало ей – она использовала псевдоним. Песня, которую пятеро подростков поняли неправильно. Они вскрыли себе вены, сидя тесным кружком и наслаждаясь песней, которую исполнила неизвестная им певица. Удивительно, что весь город не вышел на улицы, требуя правосудия в отношении человека, виновного в смерти их детей. Руби, услышав название песни, под которую они лишились жизни, поняла, что совершила непоправимое. Это событие стало напоминанием о том, что желание быть великим способно привести к трагедии. Вечным напоминанием.

Девушка завернула за угол и тут же услышала крик. Достаточно громкий крик. Она вытащила наушники и вгляделась в переулок. Оттуда не доносилось никаких звуков, и Барлоу вновь надела наушники, решив, что ей показалось, когда крик раздался вновь. Она убрала плеер в карман и медленно, чувствуя, как сильно колотится сердце, стала пробираться вперёд, стараясь не наступать на осколки бутылок и не издавать лишнего шума.

«Решила помереть раньше срока?» – прошипела в ухо змея, но Руби лишь дёрнула головой. «Заткнись», – тихо ответила она, скользя вдоль по стене, приближаясь к повороту. За углом здания раздался гогот нескольких низких голосов и очередной болезненный вскрик.

Руби прижалась спиной к стене, закрыла глаза и лихорадочно думала, как поступить. Сначала она решила, что лучше будет вызвать полицию, но тут же отбросила эту идею – дело могло того не стоить. Ей стоило бежать сломя голову от этого места, но что-то не давало ей уйти, не убедившись, что неизвестному человеку не угрожает опасность. Руби не могла позволить кому-либо отнять жизнь. Еще одну жизнь. Она знала, как страшно умирать. Она надеялась, что живет не просто так и в силах сделать что-то значимое. К горлу подступил ком. Все нуждаются в помощи, и если ей самой никто не в силах помочь, то, может быть, она должна сделать это по отношению к другому человеку?

Смех и обрывки колких фраз послышались вновь, за ними последовал яростный вопль и удар. Звуки доносились с расстояния нескольких метров, а девушка всё стояла, не в силах шелохнуться, пытаясь подавить нарастающий страх.

«У тебя что, совсем нет инстинкта самосохранения?!» – прошипела в самое ухо змея. Руби поёжилась. «Не знаю, может, ты его сожрал?» – мысленно съязвила она, тяжело выдыхая и делая еще несколько шагов.

Сейчас она стояла у самого края стены и пыталась вспомнить слова хоть одной молитвы. Руби чуть высунулась из-за угла, быстро оценила ситуацию и тут же спряталась обратно, надеясь, что её никто не увидел.

Группа достаточно взрослых парней окружила двух подростков. Мало что было видно, лишь одиноко висящий фонарь отбрасывал тусклый свет на происходящее. Но Руби успела увидеть, как один парень держал другого за горло, прижимая к стене и, судя по всему, что-то ему говорил. На лицах собравшихся можно было различить одобрительные ухмылки.

Руби вздрогнула и решила выглянуть еще раз, чтобы рассмотреть получше. Явно требовалось вмешательство со стороны, желательно полиции, но что-то не давало ей нажать пару кнопок и сообщить о нарушении порядка.

Затаив дыхание, Руби высунулась из-за угла и вдруг поняла, что ей нечего бояться быть замеченной, – собравшиеся были сосредоточены на избиении. Нет, даже не драки. Один из парней, долговязый и поджарый, наносил точные и довольно сильные удары в живот второму, прижатому к стене. Тот был уже не в силах сопротивляться, потому просто обмяк и постанывал. Из его носа струйкой стекала кровь, бровь была разбита, глаза будто закатились.

– Макс, давай сильнее! – крикнул кто-то из «зрителей», и по толпе, состоявшей примерно из десяти человек, разнеслись одобрительные возгласы.

Руби вновь спряталась, ее трясло. Она нащупала в кармане телефон и, дрожащими пальцами набирая номер вызова полиции, начала медленно отступать, чтобы до шайки не долетел её голос.

– Кончай с ним, Макс! – внезапно прозвучал приказ, и сердце девушки ушло в пятки. Сжимая в руке телефон, она вновь приблизилась к тому месту, где стояла раньше, и аккуратно, сжав от напряжения губы, выглянула.

Долговязый, избивавший парня, отпустил его, и тот без движения лежал на земле, держась здоровой рукой за грудь. Тот, кого звали Максом, отошёл от своей жертвы, вытирая руки от крови о край куртки, нервно морщась каждый раз, когда ткань прикасалась к разбитым костяшкам.

– Вставай! – раздражённо крикнул он парню, лежащему на земле. – Моя пятилетняя сестра дерется лучше, чем ты. – Ответа не последовало. – Вставай, я сказал!

– Макс, – вновь раздался тот голос, – я сказал, хватит.

Долговязый растерянно обернулся.

– Мы так не договаривались, Чича, – запротестовал он, но тут же осекся. Парень, который раньше был скрыт от глаз Руби, вышел на освещенный участок и приблизился к Максу. Здоровяк, больше похожий на питбуля с вытянутым лицом, походившим на лошадиное, явно имел репутацию среди «банды», измываясь над теми, кто не мог за себя постоять. Но что-то подсказывало, что, на первый взгляд совершенно тупоголовый, он умел манипулировать людьми.

По компании прошел гогот.

– Тебе пушки нужны? Нужны, – слащавым голосом начал он. – А я их тебе не дам, если этот, – он кивнул на избитого парня, – останется в живых. Нам, дружок, проблемы не нужны. А ты сейчас пытаешься нас ими обеспечить.

– Я понял, Чича, – дрогнувшим голосом ответил Макс.

Руби показалось, что он не ожидал подобного развития событий, потому ломался и нервно заламывал пальцы, но в итоге приблизился к лежащему на земле парню, продолжавшему тихо стонать. Он взял его за шиворот и прижал его лицо к своему, при этом что-то горячо шепча на ухо.

– Хватит с ним лизаться! – донеслось из толпы. Послышались довольные смешки, а Макс нервно сжал кулаки. Он запустил руку в карман и выудил предмет, больше похожий на кусок металла, но спустя мгновение в воздухе сверкнуло лезвие, и Барлоу узнала нож-бабочку. Лежащий парень закричал, пытаясь отползти дальше по стене, но долговязый крепко ухватил его за ворот, не переставая смотреть ему прямо в глаза. Руби на мгновение показалось, что в них блеснули слёзы.

Она зажала рот рукой, пытаясь не закричать, когда Макс отвёл руку назад и закрыл глаза, а избитый попытался ухватить здоровой рукой запястье нападавшего.