Театральная сказка

Первая встреча

Альберт шёл за ним уже полчаса. Он всё понял о нём, едва лишь увидел в толпе у Курского вокзала. Теперь просто хотел убедиться.

Остекленевший взгляд. Движения, как у сломанной куклы. Одежда хорошая, брендовая, но мятая и потасканная. На лице грязные разводы, под ногтями чёрные полумесяцы.

Мальчик, прихрамывая, шагал сквозь толпу. И хромал он не потому, что у него что-то болело. Скорее потому, что в жизни его случилось нечто такое, что перемололо его, а потом собрало заново. Но при сборке какие-то детали были то ли не туда поставлены, то ли безнадёжно утеряны, и оттого вся анатомия мальчика больше походила на небрежно сколоченную конструкцию, плохо приспособленную и для ходьбы, и для жизни вообще.

Люди задевали его, врезались, на ходу извинялись и бежали дальше. А он шёл с глазами пустыми, похожими на пробки от хрустальных графинов. И, странное дело, люди не спешили занять тот коридор в толпе, который оставался после него. Будто боялись испачкаться или прикоснуться к чему-то чужеродному.

Мальчик направлялся в сторону Яузы. Альберт двигался следом, то теряя, то находя его в потоке торопящихся москвичей, их сумок, рюкзаков, чемоданов на колёсиках…

И вот когда Альберт в очередной раз потерял его, а потом отыскал заново, оказалось, что мальчик пересекает Садовое кольцо.

– Чёртов ребёнок! – выругался вполголоса Альберт.

Был полдень, яркий, осенний, чуть морозный. На асфальте виднелись островки льда. Машины бежали резво, словно радуясь солнцу, морозу, своей силе и скорости.

Мальчик пересекал шоссе, раз за разом каким-то чудом успевая прошмыгнуть в зазоры между машинами. Альберт застыл на бордюре. Все качалось перед его глазами. В ушах заранее стоял звон разбитых стёкол, автомобильные гудки и крики, которые, он был уверен, сейчас последуют. Но ничего страшного не произошло. Ребёнок пересёк одну полосу, другую. Постоял на двойной сплошной и, все той же разболтанной сломанной походкой, продолжил движение в гуще металлических зверей, каждый из которых мог одним движением убить его.

Альберт зажмурился и когда снова открыл глаза, мальчик уже шагал по другой стороне Земляного Вала. Режиссёр кинулся к ближайшему подземному переходу…

Он был почти уверен, что больше не отыщет мальчика, но глупое упрямство заставляло его, грузного, краснолицего, похожего в расхлябанных ботинках и широкополом плаще на черепаху Тортиллу в исполнении Рины Зелёной, торопиться изо всех сил. Зонт с ручкой-крючком, который он держал под мышкой, цеплял прохожих.

– Осторожнее нельзя? – неслись ему вслед недовольные возгласы.

– Идите к псам, – не оборачиваясь, цедил он сквозь зубы.

Альберт бежал и высматривал мальчика.

Набережная Яузы пустовала. Рядом нёсся плотный поток машин, но тротуар вдоль реки был совершенно безлюден. Ребёнок, балансируя, стоял на тумбе над рекой и смотрел на противоположный берег, будто высматривая что-то, хотя там виднелись лишь всё те же скучные дома и вереницы блестящих машин.

Яуза несла палые листья, похожие на ладони машущих из-под воды детей.

Альберт медленно подошёл к нему. Встал за спиной. Смотреть на ребёнка было тяжело из-за бьющего в глаза солнца. Он казался со всех сторон пронзённым солнечными лучами, словно святой Себастьян – стрелами.

– Парень! – задыхаясь, хрипло позвал Альберт и приставил руку ко лбу, защищаясь от солнца.

Тот вздрогнул, покачнулся.

Для себя Альберт уже решил, что, если ребёнок бросится в реку, он последует за ним и попытается спасти, хотя и плохо представлял себе, как сможет это сделать. Человеком он был довольно сильным, но пловцом никудышным. Да и вообще всё, связанное с движением, а особенно с быстрым движением, давалось ему с трудом. На всякий случай он снял плащ, кинул на газон рядом с собой. Туда же положил зонт.

– Мальчик… Ты… Послушай… – повторил он, пытаясь успокоить колотящееся сердце. – Я твой друг. Не бойся меня, пожалуйста.

В горле у него клокотало, тембр, как он сам понимал, был не очень располагающий, но делать было нечего.

Ребёнок не поворачивался и не отзывался.

– Знаешь… Я режиссёр. У меня есть свой театр, – сказал Альберт, растягивая слова. – Давай, я расскажу тебе о нём. Ты пока там постой, а я расскажу. Да, у меня свой театр, самый настоящий. С окнами на Кремль, представляешь?…

Он говорил медленно, долго, зная, что главное – не останавливаться, и оборвал свой монолог только тогда, когда ребёнок повернулся к нему и сказал:

– Хорошо, я согласен играть в вашем театре.

Альберт кивнул, выдохнул и опустился на плащ.

Мальчик спрыгнул с тумбы.

– Отлично. Ты не пожалеешь, – заверил режиссёр, глядя на него глазами печального мопса.

Когда, отдуваясь и копошась, Альберт принялся подниматься, мальчик подал ему руку, помогая встать.

– Как тебя зовут? – спросил режиссёр, вытирая платком пот с лица.

– Мышкин.

Мальчик откинул с лица длинную русую чёлку.

– Что, вот прямо так и зовут, Мышкин?

– Ещё Мышом называют.

– Хорошая фамилия. Достоевскому бы понравилась, – пошутил Альберт.

– Я читал «Идиота».

Режиссёр рыкнул, прочищая горло, и с удивлением посмотрел на своего спутника. Тот шёл, сосредоточенно глядя перед собой, и даже походка его изменилась, стала собранней, прямее.

– Да ты вундеркинд, я смотрю. И что, он тебе понравился? «Идиот», я имею в виду.

– Трудный текст, – серьёзно ответил тот. – Но скорее да, понравился.

Альберт хотел бы услышать ещё что-нибудь, но собеседник молчал. Мальчика сложно было назвать общительным. «Какой он… Застёгнутый на все пуговицы».

Режиссёр похлопал себя по карманам, достал трубку, закурил.

– Не возражаешь? – спросил он Мыша, но скорее для проформы.

Тот качнул головой:

– Нет. У меня отец курил.

– А где ты живёшь, если не секрет? – спросил Альберт, делая короткие тяги и раскуривая трубку.

– Неважно, – ответил мальчик. – Я больше не вернусь туда, что бы ни случилось.

– Куда, к отцу? Ты сбежал из дому? – почти уважительно протянул режиссёр.

Мальчик некоторое время отмалчивался, потом медленно выговорил:

– Давайте договоримся, что это был последний личный вопрос, который вы мне задали.

– Как скажешь, – усмехаясь, согласился Альберт. – Не подумай чего… Я просто хотел узнать, будешь ли ты приходить на спектакли и репетиции из дома или же станешь жить в театре.

– А я могу жить в вашем театре?

В голосе ребёнка впервые послышалась какая-то эмоция. Это была растерянность и неверие в свалившееся счастье.

– Можешь. Правда, там нет кровати, но мы что-нибудь придумаем.

Мыш засунул руки поглубже в карманы и, не отрывая взгляда от дороги, сказал:

– Меня это устраивает.

После чего снова «застегнулся».

Альберт кивнул.

– Вон там метро, – указал он. – Поворачиваем.

– Я без денег, – коротко бросил мальчик.

– Ничего. У меня есть карта. Вот, «Тройка». Там ещё с десяток поездок.

– Нет. Не хочу быть вам обузой.

– Можешь не переживать, одна поездка на метро меня не разорит.

– До какой станции нам ехать?

– До «Площади Революции», но можно и до «Александровского сада».

– «Площадь Революции» – красивое название… – мальчик задумался, формулируя. – Многослойное.

Альберт поглядел на ребёнка почти с гордостью: «Точно вундеркинд».

– Но всё-таки давайте пройдёмся пешком, – настоял Мыш, кутаясь в шкиперское пальтецо.

«С характером», – отметил Альберт.

От Яузы они двинулись по Садовому кольцу в сторону Таганки. Альберт ничего не говорил, ему было интересно, сколько сможет молчать этот мальчик. Оказалось, что молчать мальчик может довольно долго.

– Какой спектакль будем ставить? – спросил Мыш минут через двадцать, когда они шли по Большому Краснохолмскому мосту через Москву-реку.

– «Ганц и Гретель».

– Это же сказка для малышей!

– Ну, во-первых, у нас Театр Юного Зрителя. А во-вторых, чтоб я больше этого не слышал – «сказка для малышей»… Это спектакль для всех возрастов. Его одинаково интересно смотреть и взрослым, и детям. Что б ты знал, дело вообще не в том, какую пьесу ты играешь – взрослую, детскую, а в том, как ты играешь. В искусстве, в любом, «как» всегда важнее «что».

Он помолчал, изучая пуговицы на своём размахаистом одеянии, и добавил:

– Хотя, если разобраться, дело даже и не в этом. Тебе предстоит многое узнать. Что-то я смогу объяснить, а в чём-то тебе придётся разобраться самому, без моей помощи…

На Якиманке Альберт почувствовал, как ноют его не привыкшие к длинным прогулкам ноги.

– Может, всё-таки на метро? – снова предложил он, но увидев упрямство в глазах мальчика, не стал настаивать.

В районе Болотной набережной он решительно заявил:

– Всё. Антракт. Давай присядем, иначе я без ног останусь.

Слева от них лежал Репинский сквер.

– Да пошло оно всё к псам…

Режиссёр, не церемонясь, переступил через крошечную оградку и прямо по газону пошёл к ближайшей лавке.

– Оххх… – с наслаждением вытянул он короткие ноги и откинулся на спинку.

Искоса взглянув на мальчика, достал обтянутую кожей фляжку и, не спрашивая на этот раз позволения, сделал глоток.

Сквозь редеющую жёлтую листву кустов и деревьев виднелись тёмные скульптуры.

– Это памятник. Называется «Дети – жертвы пороков взрослых», – пояснил Альберт, заметив, что мальчик пристально смотрит в ту сторону. – Фигуры пороков – «Наркомания», «Воровство», «Садизм», «Проституция», другие… Всего тринадцать штук. Я слышал, – в голосе его послышалось сомнение, – некоторые приходят туда молиться тому пороку, которому служат. Воры, проститутки, нищие… Представляешь? И это не единственное такое место в Москве. Я недавно был на Ваганьковском кладбище и занесло меня к могиле, хотя правильнее сказать, к кенотафу – ложной могиле, Соньки Золотой Ручки. Так там весь памятник исписан! «Соня, научи, как жить», «Соня, научи воровать»… Невероятно. Я глазам своим не поверил… Сколько идиотов на свете.

– Никогда там не был, – оборвал его Мыш.

– Ты вообще москвич? – осторожно спросил режиссёр, сгибая и разгибая гудящие ноги.

– Москвич, – коротко ответил ребёнок. – Но я просил не задавать личных вопросов.

– Ладно, ладно. Как скажешь, – охотно согласился Альберт. – Ну что, пойдём? Тут недалеко осталось.