Телефон безмолвия

IX

— Друзья мои, — Юз вернулся в отдел в самом чудесном расположении духа. — Как только что мне сообщили, несмотря на повреждение основного кабеля, передающего сочувствие, фирма не прекратила обеспечение своих клиентов. Мы использовали аварийную систему и с честью вышли из сложной ситуации. За это вам директорская благодарность. На сегодня все свободны. Модестик, задержись.

Модест, сунувший было в портфель какие-то бумаги, которые хотел просмотреть дома вечером, грустно опустился на стул. Сейчас все уйдут, и в опустевшем отделе Юз будет до самого вечера азартно резаться с ним в поддавки. Партия — три рубля. Вчера Юзу везло, и сегодня он, видимо, решил закрепить успех.

Но Юз не спешил достать шашки.

— Я вот о чем с тобой хочу, Модест Петрович.

Модест приосанился: такое обращение сулило что-то необычное.

— У нас в подвале работают две такие птички… Впрочем, достань-ка их дела: третья в седьмом ряду и третья в восьмом.

Юз старался говорить небрежно, как бы между прочим, но что-то выдавало его, возможно, именно небрежность и беззаботное покачивание ногой, улыбка…

Модест сразу уловил перемену в тактике начальника, расправил плечи, посмотрел с едва уловимой усмешкой:

— Зачем вам эти дела?

— Модест, дорогой, твой начальник просит тебя достать два дела. Они мне необходимы. Я должен с ними поработать.

Модест откинулся на спинку стула и влюбленно посмотрел на просителя:

— Странно, что мне приходится напоминать вам об элементарных вещах. Вы мой начальник здесь, в третьем отделе, а в первом, куда поступили нужные вам дела и где я служу главным диспетчером, вы, извините, мелкий чиновник, и мне достаточно сообщить, что вы интересовались…

— Модест Петрович! Ну, о чем мы говорим?!

Юз достал из стола мельничку, засыпал в нее кофейные зерна и сосредоточился на процессе перемалывания. Модест затосковал. Если дело дошло до кофе, значит надолго. Юз все делает основательно. Впрочем, хорошо уже то, что процесс начался с перемалывания кофе, а не с посадки кофейного дерева. Есть надежда к вечеру все же освободиться. На всякий случай он предупредил:

— Я кофе не буду — у меня сердце.

— Ах, ты мой сердечный, — улыбнулся Юз, — а у меня сердце, печень, почки и многое другое. И потом, как это отказываться от кофе, сваренного начальником? Мы же пока не в первом, а в третьем отделе. Где-то там, кстати, наши шашечки были, — продолжал он, усердно крутя ручку мельнички, — ты бы их достал. И поставь воду, попьем все-таки, хе-хе, кофейку.

«Вот гад», — подумал Модест. Убить полдня и вечер на эту чушь было выше его сил. К тому же через полчаса местная команда регбистов должна была взять реванш на своем поле у заграничных костоломов, выступающих от клуба «Скользкий мяч».

— Посмотри, Модест, как тебя любит начальник, — продолжал издеваться Юз. — Все для тебя. Ну, просто все. А ты не хочешь объяснить такую малость: почему два дела «Третья в седьмом» и «Третья в восьмом», которые числятся за нашим отделом, перекочевали вдруг в «первый»?

Идиотское положение. Как сотрудник первого отдела Модест мог не давать никаких объяснений, но как непосредственный подчиненный Юза в «третьем»… Кто изобрел эту путаницу — систему всеобщего подчинения? Наверняка просто экономят фонд заработной платы. Секретный «первый», о котором на самом деле знают абсолютно все, камнем вис на шее Модеста, сбивая с нужной линии поведения.

— Ну, вы же сами знаете, — едва слышно произнес наконец Модест, обреченно глядя на ящик, где покоилась коробка с шашками. «Скажу ему, может, отпустит пораньше. В конце концов не шпион же он, за одну фирму играем».

— Вы же знаете, Юз, что эти две дамы позволяют себе слишком много. Они пошли на контакт, а это уже нарушение, они обсуждают дела фирмы, это нарушение номер два и, кроме того, там организовались чрезмерно теплые отношения.

— Вы имеете в виду?… — через силу ухмыльнулся Юз.

— Ни в коей мере. Там чисто приятельские отношения, а это гораздо серьезней. Впрочем, ничего трагического. Кадры надо время от времени обновлять. Если позволять им работать слишком долго, они начинают совать нос не в свои дела. — Модест незаметно, как ему казалось, посмотрел на стенные часы. До схватки со «Скользким мячом» оставалось час пятнадцать.

— Ну вот, это уже кое-что, — обрадовался Юз. — А то уж я решил, что меня здесь совсем за дурачка держат. Никто ничего говорить не хочет. Знаете, как обидно.

Юз явно издевался, тянул время.

«Ну, что ему еще? Я же сказал».

— Так вот, не обижайте меня. Не надо. И больше не забирайте дела без моего ведома. А эти — верните. Если мы станем разбрасываться такими сотрудницами, скоро некому станет работать. Знаете, сколько единиц сочувствия они выдают? То-то же.

Модест заерзал на стуле.

— Давайте я покручу ручку, вы устали.

— Нет-нет, ни в коем случае. Я заказываю музыку, я и танцую. А вы пока сходите за делами.

Повисло молчание. Юз перестал крутить ручку и смотрел на Модеста.

— Я не могу, Юз. Вы же знаете, не могу. Первый отдел не возвратит их. Там уже все закрутилось. До первой их осечки. Еще одна встреча и…

«А по моей личной просьбе? В порядке исключения. Одно дело, хотя бы одно», — думал было попросить Юз, но осекся. Это был бы совсем уж беспрецедентный случай: начальник третьего отдела просит за какой-то отработанный номер. Это было бы так же нелепо, как если бы в каком-то учреждении босс принялся просить за мышь из партии, взятой для эксперимента. После таких просьб к тебе уже никто не отнесется серьезно. И Юз предпочел молчать. Более того, он решил вообще покончить с этим. Хватит, расслабился и будет. «Сейчас я медленно сосчитаю до пяти, — мысленно скомандовал он себе, — сосчитаю до пяти, и меня оставит это наваждение. Я забуду эту женщину и никогда больше не вспомню о ней. Я снова стану свободен и спокоен. Я сосчитаю до пяти и забуду, забуду о ней».

Юз поставил мельничку на стол, сел удобно, закрыл глаза и тихо сказал: «Один».

Модест не удивился. Он знал о ключе, который его начальник подобрал к своему мозгу. Таким образом Юз снимал боль, стресс, излечивал ожоги, раны. Достаточно было сосчитать до пяти. Машина, а не человек. Это заслуживало уважения. Но только, о чем он сейчас?

«Я не помню ее больше. Один… два… три… четыре… пять».

Юз снова взял мельницу и пересыпал смолотый уже кофе в подоспевший кипяток.

— А шашечки-то наши, Модест? А ну-ка, не отлынивать! — и закурил.

— «За фук» не берем, назад не ходим, — сказал Модест печальным голосом.

— Само собой, само собой, — почти пропел начальник. — И, кстати, давай-ка насчет девочек решим.

— Куда спешить? — Модест задумался над ходом.

— Туда… Они скоро засветятся окончательно, и что? Опять пороть горячку? Здесь ведь инструкций нет никаких, полная свобода творчества, черт бы ее драл.

— Вот вы и предлагайте, шеф.

— Я-то предложу, — Юз с удовольствием отметил, что у соперника уже две дамки. — Я-то предложу, но и тебе не мешает напрячься. Давай-ка, — Юз оторвался от партии и в упор смотрел на Модеста.

— Ну, самое простое… Можно скомпрометировать.

— Кого?

— Кого-нибудь. Третью из седьмого.

— Вот что значит не знать свои кадры, — вздохнул Юз. — Да именно с ней ничего и не выйдет. Кремень! Вторую — запросто. Кстати, вы и займитесь. За идею — мерси.

— Но я же… — изумился Модест. — Туда бы красавчика какого-нибудь командировать.

— По сравнению со мной вы красавчик, — рассмеялся Юз. — Но даже передо мной она не устояла. Да и вам развеяться не помешает. Прощаясь, порыдаете на плече друг у друга, а потом: «Дан приказ — ему на запад» и т. д. Ушлем ее подальше, там поумнеет. А если не поумнеет…

— Если бы вы знали, как мне это некстати…

— Да-да, лицедейство кстати только мне. Все остальные заняты лишь своим непосредственным делом. Все остальные, хе-хе, кибальчиши. Я один плохиш. Давай-давай, Модестик, — с напором продолжил он, заметив, что Модест хочет возражать, — тряхни стариной, вспомни молодость.

— А третья в седьмом?

— Ну, здесь вообще делать нечего. Сначала как следует пуганем, знаешь, так, не грубо… Чтоб одни намеки, чтоб она боялась не наших действий, а ожидания, чтоб ее же фантазия ее спалила. В последний момент мы ее за руку схватим, и — в клинику за суицидную попытку. Четко?

— Четко, — вздохнул Модест, — не голова у вас, а дом советов. Вашу бы энергию в мирных целях…

— Но-но! Разговорчики в строю, — ухмыльнулся Юз.

— Это окончательно?

— Окончательно, — кивнул начальник и склонился над доской.

Они сыграли уже две партии, когда в соседней комнате, где оставался дежурный сотрудник по режиму, послышалось какое-то движение. Потом на столе Юза мелодично звякнул телефон. Юз потянулся через доску, взял трубку.

— Третья в седьмом? Следовало ожидать. Ну, давай минут через десять. Нам тут одно дело закончить надо.

Потом он положил трубку и, двинув шашку вперед, вынудил противника скушать сразу три своих «дамки».

Вот уже три недели, как пенсионер Тихонов благоденствовал. Дело в том, что три недели назад почти под самым его окном перестали работать отбойным молотком, подогнали экскаватор, и он принялся рыть какую-то яму. Потом пришел человек и, перекрикивая рев механизмов, кричал про идиотов из СМУ, про поврежденный кабель и про какой-то телефон. После этого копать прекратили и воцарилась блаженная, почти деревенская тишина. Почему «почти»? Дело в том, что истинная деревенская тишина должна дополняться криком петуха, скрипом колодезного ворота, позвякиванием пустого ведра. Ничего этого в городе, конечно, быть не могло, но пенсионер Тихонов радовался уже тому, что из-за громадной ямы, вырытой рядом с домом, машины ездили теперь по другой улице, отравляли своим смрадом других бедолаг и не заставляли тонко всхлипывать хрустальные льдинки люстры, позванивать посуду в серванте и вибрировать оконные стекла. Еще было хорошо, что у ямы поставили солдата с автоматом. Внук Тихонова тоже служил в армии и, жалеючи солдатика, пенсионер выносил ему теплых котлет, курицу, иногда курево, и они, стоя у края ямы, выкуривали по душистой папироске.

Солдат был первого года службы, стрижен, лопоух, тосковал по матери с отцом, и за три недели, что караулил яму, успел привязаться к доброму старику. Через день его сменял другой караульный: черный, раскосый, на кривых ногах. Он гонял Тихонова от ямы криком: «Моя твоя стреляй!»

С первогодком же Тихонов подружился, почти полюбил его, и они вместе заглядывали в яму, к которой нельзя было близко подходить из-за какого-то таинственного провода, передающего сочувствие, и в которой не было ничего, кроме обычного телефонного кабеля, перерубленного в двух местах.