Телефонист

11. День дурака. Дюба

Дюба лениво открыл глаза. Он спал на солнышке, постелив поверх старой ветоши и коробок чистую газету бесплатных объявлений. Засыпая, Дюба никогда не знал, приснится ли ему кошмар или, наоборот, что-то такое доброе, аж слёзы наворачивались. Этот сон был хороший: к нему пришёл слон с огромными ласковыми глазами. Слон опустил куда-то свой хобот и вылил ему прямо в лицо что-то очень вкусное и свежее. Во сне Дюба засмеялся. Слон был розовым и, казалось, мог в любую секунду улететь, как воздушный шарик.

«Эх, мне б сейчас портвешка «три топора», – мечтает Дюба. Но попросить не решается. Неправильно это – слишком уж чистый и радостный этот слон, как будто ты что-то забыл про то, что есть в мире, а он пришёл напомнить. Да и нет у него «трёх топоров», а вот мороженое есть, много холодного, и оно тоже наверное бы подошло.

«Конечно бы подошло!» – говорит слон своими кроткими глазами. Не голосом, а именно глазами, и Дюба не удивлён – так бывает во сне. Дюба уже очень многому давно не удивлён.

Хотя портвешок бы сейчас весьма не помешал. И там, за пределами сна, этот голод скоро станет очень острым. Но здесь пока всё хорошо, этого голода нет, нет вовсе, здесь розовый слон, который умеет летать. И он подносит на прощание свой хобот к Дюбиному лицу и ласково гладит его.

– Приходи ещё! – весело просит Дюба и вдруг обещает: – И тогда я вспомню…

Что?

А слон дружески кладёт хобот на его плечо и похлопывает: мол, сильно не беспокойся, но вспомнить не мешает. Хлопает ещё раз, и от этого толчка Дюба просыпается. Но не быстро. Удивительное дело, как некоторые вещи могут улучшить настроение. Хоть в горле и пересохло, а губы словно слиплись…

Перед ним стоял Колёк. Лыбился и протягивал початую бутылку вина:

– На. Держи.

Дюба недоверчиво поглядел на угощение.

– За днюху пришёл проставиться, – пояснил Колёк.

Дюба выхватил улыбку и жадно припал к горлу.

– Первый апрель – никому не верь! – заржал Колёк. – Чай…

– Ладно, это тоже сойдёт! – поблагодарил Дюба.

Колёк с завистью поглядел на него:

– Странный ты всё-таки…

Дюба пожал плечами и огляделся. Недалеко находилась детская площадка, но чтобы обнаружить его лежанку, надо было туда зайти, смотреть даже дальше, чем от каруселек, а менты обычно патрулировали, проезжая мимо по дороге. Да и не интересовал он их, давно не интересовал. Если только не спустят сверху распоряжение очистить Москву от бомжей к какому-нибудь грандиозному чемпионату мира.

– В чём странность?

– Не злой.

– А-а…

– Это шутка была, – тут же бодро объявил Колёк. – Вот за днюху.

Он ловко извлёк из-за пазухи бутылку портвейна, оплавил пробку зажигалкой, открыл вино. «777». Дюба вспомнил розового слона, и жадная искра в его глазах растаяла.

– По-бырому разгоним на двоих, а то мне на работу пора, – пояснил Колёк.

Выпили. Розовый слон улетел, а Дюба словно получил своё мороженое. Он улыбнулся.

– Ты уж не серчай, что с днюхой так вышло, – попросил Колёк. – Сам понимаешь… там эти, крутики собрались!..

– Да, – сказал Дюба.

– Даже дядя Курбан… Половину шашлычной для нас закрыл и сам с нами сидел.

Дядя Курбан был прилично моложе самого Колька, а «дядей» его прозвали малолетки на районе.

– А потом ещё его братва подтянулась, – словно оправдываясь, добавил Колёк. – Азеры… Они бы всё равно… сам понимаешь.

– Да, – Дюба кивнул. Курбан был добрый, подкармливал Дюбу иногда, просто перед людьми неудобно. Азеры, или кто они там на самом деле, давно смотрели на него, не скрывая отвращения. Хороший, работящий народ – твёрдо стоять на ногах для них превыше всего. Чурки… Хотя по-мусульмански-то им бухать не положено. Да под крышей Аллах не видит – так они говорят. Дюба на них не в обиде. Он ни на кого не в обиде. Хотя, когда впервые поймал на себе брезгливый взгляд окружающих, был, скорее, удивлён:

«Как, неужели я на самом деле так выгляжу?»

«Это же я… ну, подбухиваю, но не так же…»

«Как, однако, быстро всё случилось».

Колька зацепило. Он начал тарахтеть без умолку, видимо, забыв о своём намерении спешить на работу. Колька вот его запашок не напрягал – а сам Дюба, видимо, давно принюхался, – не то что этого жирного борова Кривошеева, сдающего свою хату этим самым малолеткам на районе. И чуркам дяди Курбана. Дюба, кстати, давно подозревал, что Боров спелся с Курбаном, что там не всё чисто, но в чужие дела не лез. До этой самой днюхи, на которую его не позвали.

Прошло-то всего несколько дней. Дюба мог бы вспомнить точно, сколько, но пока не хотелось. Башку не отпустило до конца. И потом вот Колёк. Он-то точно знает, когда у него днюха…

Было тепло. Днём. Хоть весна и ранняя, снег ещё не везде сошёл. Но солнышко припекло, и Дюба грелся, расположившись в своём «укрытии». Вряд ли он был адептом пословицы «мастерство не пропить», пробухать можно всё, и прежде всего эту грёбаную жизнь, всю, без остатка, и чаще всего в прямом смысле, но… некоторые навыки явно утрачиваются последними. Например, навык слышать «неправильную» тишину в горной зелёнке, в лесу, ещё только что полном безмятежного присутствия жизни. Или навык выхватывать из толпы людей с «неправильным» поведением, не соответствующих общему ритму и течению повседневных дел. В толпе ты защищён как нигде. Например, при наружке. Проще простого. Ты сидишь на лавочке, вот прямо как сейчас, и видишь, что бегун опустился завязать шнурок, а тот всё не завязывается. Долго, ну никак не завязывается, вот досадная безрукость-то. Или вон та хорошо одетая дамочка говорит по телефону, остановилась вполоборота и вроде вовсе не смотрит на тебя, увлечённая болтовнёй. Только её губы, занятые той самой болтовнёй, и глаза говорят о разном: взгляд не стал отсутствующим, пустым, как будто его обладатель отправилась по телефонной линии к тому, с кем болтает. О нет, хорошо одетая дамочка вся здесь. Здесь и сейчас. Да и мужик, с полчаса читающий газету на одном развороте, явно не поглощён утренними новостями: интересные статьи так не читают, без конца отвлекаясь, озираясь поверх газеты, а неинтересные – перелистывают. Правда, мужику стоит отдать должное: мог бы ведь держать газету и вверх ногами.

Но сейчас всех этих теней Дюбиного прошлого здесь не было. К палатке подъехали чурки дяди Курбана, выгружают какие-то коробки. Вряд ли что-то особо противозаконное, на крайняк, безакцизная водка. Дурью, всякой синтетической отравой, химией и дешёвой дрянью с примесями занимались совсем другие чурки. Чистый природный продукт в Москве есть, только не в таких районах. Малолеток жалко… Однако наркотрафик под контролем совсем других чурок, и Дюба не знал, сколько их на его счету. Никогда не знал – всё это происходило с человеком, которого давно больше нет. А если его ещё и можно встретить, то лишь там, по ту сторону, куда без спросу наведывается не розовый слон, а приходят чудовища. Но с этим Дюба ничего поделать не мог. Мог лишь не помнить днём, а ночь – сложная штука.

Разносчик пиццы шёл по тропинке, огибающей дом борова. Фирменная куртка с эмблемой компании, непреложная красная бейсболка и огромная сумка-коробка с весёлой рожицей и утверждением, что внутри, пожалуй, самая вкусная пицца в мире. Сверился со смартфоном. Шёл быстро, но не суетливо, как и положено тому, чей доход напрямую зависит от количества доставок. Человек, к которому по ночам не являлись без спроса розовые слоны и чудовища, просто пробежал бы по нему глазами, даже не заметив, не вычленив его из потока повседневной действительности. Всё обычно, привычная картинка городского пейзажа. Дюба чуть склонил голову. Он не знал, зачем ему это надо. Да и не надо вовсе! Просто некоторые не отмершие до конца навыки порой являлись без стука в дверь. Как розовые слоны или чудовища.

Дюба медленно повернул голову. А почему он пешком? У дома полно парковочного места, и доставщики пиццы носятся, как ошпаренные, на этих похожих на игрушечные авто, типа «Оки», явно на грани аварийных ситуаций: количество доставок… За руль такой консервной банки Дюба не рискнул бы сесть даже в лучшие времена.

– Безлошадный, выходит, – проговорил Дюба. – Ездит на общественном транспорте.

И поморщился. Что-то в этом утверждении было… не совсем правильное. Да, не важно. Он извлёк свою жестяную коробку с окурками, где был заныкан огромный бычок «Явы», и с наслаждением закурил.

В новом доме, что за детской площадкой, еду заказывали часто. И остатки никогда не выбрасывали в мусоропровод, складывали коробки у помоечного контейнера на улице. Это даже не объедки – мечта! Чего Дюба только не попробовал, кухня всего мира, а уж пицца – часто бывали целые куски. Даже не надкусанные. Новый дом, в нём живут новые люди, улыбчивые, чистенькие, и они делились с остальными так, как могли.

В новом доме, а не в хрущобе Борова. Там еду не заказывают. Тем более в его подъезде, где жили (доживали!) старички на жалкую пенсию и бухарики, которым бы и в голову не пришло так транжирить свои кровные.

– Две бутылки водки можно взять, если у Курбана, – сосчитал Дюба. – Или пять флаконов портвешка.

Немного похоже на незавязывающийся шнурок, не совсем, конечно, а чуть-чуть.

Дюба выпустил дым и отвернулся. По всем приметам, весна будет ранняя и тёплая. А времена меняются… да и вообще: интересоваться парнем в красной бейсболке и с ящиком пиццы мог бы только полный бездельник или параноик.

Параноиком Дюба не был, давно принимая мир таким, как он есть, со всеми его вывихами, может, лишь чуть сожалея, что ему не удалось родиться «новым человеком из нового дома», да и то не особо. Но навыки… Дюбино укрытие, лежанка за трансформаторной будкой, чуть наискось, чтобы не закрывать обзор, была организована, как разведточка, хотя скажи ему кто об этом, он бы удивился. Выбор места преследовал лишь одну цель: чтоб никто никому не мешал. Он мог видеть всё (конечно же, ментов прежде всего), сам оставаясь не особо приметным с привычных маршрутов человеческого трафика. Это вышло спонтанно. Дюба ни от кого не прятался, и при желании его мог обнаружить каждый. Если сделать несколько лишних шагов. Вопрос в этих самых шагах – делать-то их никто не хотел, не было надобности. А Дюбе, чтобы значительно увеличить обзор, достаточно было немного отклониться вбок.

– Если это… «лучшая пицца в мире» выйдет, пока я докурю сигарету, то и думать не о чем, – пробубнил Дюба.

Единственный относительно состоятельный человек в подъезде Борова был сам Боров. Но жмот редкостный, и потом они сейчас все у Курбана, на днюхе Колька, куда Дюбу не позвали. Если Боров сдал свою берлогу малолеткам, он обычно занавешивал окно спальни, если же хата была свободной – окно оставалось открытым. Этот сигнал был известен на районе. Сейчас в окне не красовались гардины Борова. И Дюбе показалось, что он уловил там какое-то движение теней. Наверняка утверждать сложно, глаз уже не тот. А «лучшая в мире пицца» всё не выходил.

Дюба докурил и улыбнулся солнышку, которое только что показалось из-за облачка и обдало щёки ласковым весенним теплом.

– Малолеток там нет, Борова тоже, – вслух прикинул Дюба. – И если ты не решил сожрать всю коробку пиццы сам, пора бы тебе выйти.

А… с чего он, собственно, взял, что доставщик направился именно в ту квартиру? Мог. Но мог и не туда. Гости приехали и заказали. Дюба нахмурился: не очень хорошие гости, похоже на издевательство, зачем старичкам пицца, они её и есть-то не станут, им бы колбаски…

Шнурок по-прежнему не хотел завязываться, хотя с гостями могли быть дети, и это всё объясняет.

Наконец «лучшая пицца» появился. Вышел из подъезда и тем же путём по тропинке, огибающей хрущевку, направился обратно. К метро. В его поведении не было ничего подозрительного, и Дюба успокоился. Всё же решил проводить его глазами до входа в станцию. Для этого пришлось не просто отклониться назад, а переместиться от лежанки немного в сторону. И увидеть вербу, почки которой начали вовсю набухать.

Дюба увидел ещё кое-что. Красная бейсболка и весёлая рожица на коробке двинулись по пешеходному переходу на другую сторону шоссе к метро. А потом отделились от общего потока, направляющегося на вход в станцию. И…

– А вот это забавно, – бросил Дюба.

Парень в красной бейсболке той же деловитой походкой зашёл на платную стоянку. Он не оглядывался, ни от кого не прятался, открыл заднюю дверцу припаркованного там автомобиля, бросил на сиденье свою сумку, а сам уселся за руль. Вовсе не консервной банки. Хорошая машина, хоть и не особо эффектная. И на ней

(количество доставок)

Дюба не обнаружил вообще никакой рекламы.

– Во как, – он с любопытством прищурился, свернув ладонь лодочкой и прикрывая ею глаза от яркого света.

Конечно, фантазии не удалось особо разгуляться – это был не роскошный лимузин с затемнёнными стёклами, чтобы скрыть бандюганов, и даже не «Кайен» из нового дома. В салоне авто парня никто не ждал, но…

(шнурок)

Дюба, как представитель низшего сословия, прекрасно разбирался в крутости тачек.

– А ты модный, – похвалил он красную бейсболку. – Даже не «кореец»…

Этот лишённый всяких атрибутов крутости автомобиль вряд ли привлекал криминал. Или представителей высшего класса. Да и цвет… Тачка не то что редкая, но как-то стоит особняком от всего.

– Интересно, – Дюба почесал подбородок.

Не «кореец», обычный «японец» – «Субару». Не самый крутой и свежий. Дюба качнул головой. «Аутбэк», но достаточно дорогой. Для доставки пиццы. Для дома Борова, весёлой рожицы на коробке и вообще…

– Подзаработать решил? – усмехнулся Дюба и немного удивился, услышав в собственном голосе давно забытые холодные интонации.

Парень нацепил солнечные очки, как-то очень вежливо, что ли, вырулил с парковки, съехал на трассу и двинулся в сторону центра. Совсем скоро стальной поток поглотил его, оставив Дюбу прикидывать насчёт незавязывающихся шнурков.

Он поморщился. Весна… Плевать! Не пригласили на днюху, Дюба им ничего и не скажет. Да и на детективную историю не тянет: тачка явно не бандитская, так – молодой бизнесмен средней руки или менеджер среднего звена. Однако…

Дюба снова поморщился. Дом, подъезд Борова, «количество доставок», «Субару», платная парковка, а главное – слишком уж долгое пребывание кепки внутри и возможные тени в окне Борова… Любой из этих элементов сам по себе, взятый в отдельности, ничего не значил. Все вместе, сумма несовпадений, говорили о том, что…

– А ты ведь…

…что поведение доставщика пиццы «неправильно» для выбранной им профессии.

Похоже, шнурок не завязывался. Неправильности больше не шептались по углам, они стали вопить.

Ровно через одиннадцать минут (быстрее Дюба не мог перемещаться просто физически) он находился на пятом этаже прямо у двери в квартиру Борова. И уже всё видел. Входная дверь была не заперта на замок. Почему? Боров бы никогда так не поступил. Малолетки тем более. Дюба толкнул дверь и оказался внутри, в квартире Кривошеева Андрея Семёновича. Тёмный длинный коридор, велосипед без переднего колеса, кухня, комната…

Она лежала там. На кровати. Голая, с раздвинутыми ногами, с раззявленной вагиной, со стеклянным взглядом и таким же раззявленным ртом.

– Ё… твою мать! – выругался Дюба. Что-то холодное дохнуло ему в затылок.

Присмотрелся. Кукла, резиновая женщина. Жирный боров-то совсем двинутый, вот чего ему оставил разносчик пиццы.

– И что? В заказ входило, чтобы он её вот так разложил на кровати? – Дюба присмотрелся внимательней. Голова. Она была отделена от тела. И следы краски вдоль среза, похожие на кровь. Как будто голову отрубили.

Дюба попятился. К стене пришпилена какая-то записка, содержания которой он не понял. Но понял другое: никакой доставкой тут не пахнет, произошло что-то другое, плохое и опасное. Возможно, Борову сделали предупреждение, и вполне возможно, именно за малолеток…

Десять секунд спустя Дюба молча, более того, прислушиваясь, двигался по тёмному коридору обратно. Он прекрасно знал, что парня в красной бейсболке здесь давно нет. Но удивительно, как плохие намерения всё же оставляют свои следы. Или… кто-то всё-таки есть? Бесшумно замер в ванной? Всё, квартира Борова осталась позади.

На лестничной клетке никого не оказалось. Дюба вызвал лифт, ожидание показалось ему очень долгим. Захотелось побыстрее выбраться наружу, на солнышко, к весне, подальше отсюда…

Спустя ещё одиннадцать минут Дюба был уже у своей лежанки. Он наконец вдохнул полной грудью и с благодарностью смотрел на распускающуюся вербу. Весна, жизнь возвращалась. И Дюба не станет никому ничего говорить. Да и о чём? Он ведь ничего не знает…

Спустя час Боров почему-то вернулся с днюхи, куда Дюбу не позвали, а вслед за ним нагрянули менты. И началось. Но к Дюбе никто не обратился. Никто ему не сказал, что хоть Кривошеев Андрей Семёнович и не являлся сверхчистоплотным жильцом, этот плохой непереносимый запах болезни оставил в квартире Борова всё-таки он, Дюба.

Прошло несколько дней, и вот в природе наступил апрель. Открылись некоторые подробности. Дюба оставался нем, как рыба. Пусть менты разбираются, что там творится у Борова. И вот сейчас Дюба пил шмурдяк с захмелевшим Кольком, который погнал за вторым флаконом, улыбался воспоминаниям о розовом слоне и тёплому солнышку, благодаря которому вся верба оделась распустившимися серёжками.

Дюба никому ничего не скажет. В том числе и добродушному Кольку. Ему в особенности: зачем обременять хорошего человека лишним (и, вероятно, опасным) знанием. А сам он сдюжит, привык. Хоть и ругал себя за излишнее любопытство. Потому что даже цветущие вербы отбрасывают тень. От этого факта сложно спрятаться. А там, в тени, если она достаточно глубока, свои законы. И оттуда, без спроса, в солнечный мир приходят вовсе не розовые слоны, а чудовища из его снов.

12. День дурака. 163

«Он сказал: чудовища?» – подумал Сухов, пряча телефон. Опять набрал номер, подождал, но ответа вновь не последовало, и пришлось убрать телефон в карман.

– …что Минотавр был не монстром, а поэтом, – голос Лёвы доносился из комнаты, где тот работал с телом, и звучал он с обескураживающей беспечностью. – Такая вот была версия. А подлинные чудовища те, кто убил его.

Тараторит. Лева Свиркин являлся судмедэкспертом, лучшим, по мнению Сухова, «его экспертом», и Лёвины реакции Сухов знал наизусть. Попадая на место преступления, тот становился собранным, одновременно расслабленным и предельно циничным. Болтал как ни в чём не бывало. Но было одно мгновение, первое, когда в лице Лёвы проступали даже не сопереживание и сопричастность, а какая-то первобытная эмпатия, ужас от того, что мир в состоянии вынести столько боли. Всего одно мгновение, о котором мало кто знал. Сухов не мог позволить себе даже подобной реакции. Оказавшись на месте преступления, он в самом начале на это самое мгновение закрывал глаза. Ну, чуть дольше – успевал мысленно просчитать: «раз-два-три». И открывал: первый свежий взгляд очень важен, потом такого не будет. И если что-то должно отпечататься в сознании

(тёмный прямоугольник на полу, неуловимые отличия в том, как лежит тело),

то это произойдёт именно сейчас. А потом глаз замылится. Их профессии имели кое-какие психологические издержки, и каждый справлялся с этим, как умел. Сухов сразу начинал работать, тут уж не нюни разводить. «Раз-два-три» считал Сухов и научил этому Вангу. А Лёва Свиркин вон шутил и травил байки. Он им всем годился в отцы, но они звали его Лёвой.

– А ты знаешь, что старые локомотивы, на пару, хранятся законсервированными на случай войны? – теперь он поучал Кирилла.

– Паровозы? – тот перевёл спокойный взгляд с тела, разложенного на деревянном столе, на Лёву.

– Именно, молодой человек! – чуть ли не радостно воскликнул Лёва. – Хорошо, что хоть кто-то помнит, как они назывались. Паровозы… И так по всему миру. Если всё рухнет к чёртовой матери, мир перейдёт к старым добрым доцифровым технологиям. Чуть отойди в сторону, пожалуйста…

Лёва просунул руки в латексных перчатках жертве под шею: то место, где голова когда-то соединялась с телом, было отмечено чем-то похожим на аккуратный шрам, тёмная запёкшаяся кровь, но теперь оно чуть расширилось. Кирилл еле заметно дёрнул щекой.

– Угу, – пробубнил Лёва себе под нос. – Поц подождал, пока всё вышло…

Лёва единственный из них, кто называл Телефониста «поц», хотя одно время и Ванга пыталась так говорить о нём. Лёва убрал руки и осторожно привёл голову в первоначальное положение. Глаза девушки остались открытыми, и даже сосуды в них не лопнули, оставив следы на роговицах.

– Наверное, ей не было больно, – сказал Кирилл. – Хотелось бы так думать.

– Мда-а… лезвие он наточил отменно. Поц. Забавно-забавно.

– О чём ты? – спросил Кирилл, но Лёва уже отвлёкся от него.

– Сухов, – позвал он. – В общем, ты прав. Ну да, всё верно: смерть наступила больше четырнадцати часов назад, вчера, где-то между пятью и десятью вечера. Позже смогу сказать точнее. И да, ты прав и в этом: её голова была не на столе, висела в воздухе, как на видео. Поэтому стол не пострадал, когда… гильотина сработала. – Он указал на то место, где над полом больше четырнадцати часов назад находилась голова живой ещё девушки. – Он подставил большой белый таз, тот, что мы обнаружили в ванной. Чистюля всё убрал.

– Ясно, – сказал Сухов. Посмотрел, как криминалисты старым способом при помощи кисточек обрабатывают поверхности.

– Может быть, удастся в этот раз что-нибудь найти, – предположил Лёва. – Крови было очень много. И разных сюрпризиков. А потом он всё вымыл. Начисто. И разложил тело на столе так, как мы его видим.

– Ясно, – повторил Сухов.

– Но вот что интересно, – Лёва щёлкнул пальцами. – Видишь это небольшое пятно на полу?

– Неправильный прямоугольник.

– Конечно, видишь. Похоже, не всё попало в таз и на поверхность стола?

– Ковровое покрытие, – кивнул Сухов. – Ворсинки. Рано или поздно кровь должна была проступить.

– Именно. – Подтвердил Лёва. – Если не вымыть кровь прямо сразу, непременно проступит. Забавно-забавно… Он что, не заметил?

– Это ведь исключено? – невесело усмехнулся Сухов.

– К чему такая небрежность? Обычно он не оставлял следов.

– Может, был в аффекте? – Кирилл пожал плечами. – Потом очухался и прибрал за собой. Вот и вышло не сразу.

– Или хочет, чтобы мы так думали, – сказал Сухов.

Лёва Свиркин посмотрел на него своим проницательным и абсолютно циничным взглядом.

– Играет, издёвка… Но это ещё не всё, Сухов. Зона бикини, лобковая область у девушки чисто выбриты, как видишь. И во влагалище, и здесь, – он указал, не касаясь, на тело, – никаких следов. Я понимаю, что при половом акте, а точнее, актах он пользовался презервативом, но, как понимаешь, так ещё защита от следов, например, ДНК. Поц… словно всё стерилизовал. Всё чисто. Только у неё на половых органах я обнаружил два волоска. Из тех, что растут на лобковых зонах. И это, как понимаешь, не её волоски. Сюрпризик?

Лицо Сухова застыло.

– Я уже всё отправил на экспертизу, – отмахнулся Лёва. – Но что это, Сухов, ещё одна небрежность?

– Нет, конечно, – согласился Сухов.

– Две свечи, два волоска… Херня какая-то. Если он не оставил их специально, то я даже боюсь предположить, что там произошло. То ли водит за нос и всё путает, то ли…

– Первое, – угрюмо бросил Сухов.

– Этот поц вымыл её начисто, всю, даже внутри. Видимо, использовал спринцовку. И оставил не её половых органах свои волоски с полной картиной ДНК? Я вот что хочу спросить: в этих его ребусах больше издевательства и пренебрежения или всё же коммуникации?

– В его случае это одно и то же, – Сухов поморщился. – Чёрт, кто-нибудь сделает кофе?!

Лёва посмотрел на него с сочувствием:

– Я тоже никогда не опохмеляюсь, – поделился он. – Слушай, я не лезу на твою территорию, но… Поц нам что-то показывает, так ведь, Сухов? Что работают только его правила?

Сухов еле заметно кивнул. Было ещё кое-что: то, как он оставил лежать тело. Он заметил это сразу, и это сразу ему не понравилось, но пока предпочёл промолчать.

– Помнится, ещё Ванга говорила, что поц несколько раздражён нами.

– Несколько разочарован, Лёва, – поправил Сухов. – Она говорила так.

– Смотри какая капризуля.

– По её мнению, он требует, чтобы мы поняли код его действий, – объяснил Кирилл. – Какие-то ключи, как она это назвала… эмм…

– Modus operandi, – иронично напомнил Сухов, – куда нам без латыни.

Лёва пожал плечами.

– А чего, девушка грамотная, вещи надо называть своими именами. Меня её закидоны никогда не напрягали.

– Значит ты в меньшинстве.

– Это в тебе химия похмелья говорит.

– Лёва! – Сухов умоляюще вскинул руки.

– Ребусы, modus operandi, – Свиркин потёр подбородок. – Я, правда, не лезу на вашу территорию, но… В этом ведь есть какая-то угроза, верно? Что если чей-то кумполок не допетрит, – он постучал себя пальцем по крупному лбу, – произойдёт что-то ещё более дикое.

Сухов почувствовал, как по нему словно пропустили заряд электрического тока. Ему удалось не скрипнуть зубами, хотя разглагольствующий Свиркин, сам того не заметив, только что попал в точку страха, его, следака Сухова, болевую точку. Но он уже взял себя в руки и сказал не то, что думал:

– Куда уж более дикое? – Посмотрел на тело девушки, которую обезглавили больше четырнадцати часов назад, а потом начисто вымыли.

«Как невесту, – мрачно подумал Сухов. – Он забрал её жизнь всего лишь с одной целью – чтобы её тело послужило ребусом. И теперь у нас мёртвая невеста».

К счастью, Лев Свиркин не заметил его секундного замешательства и оставил Сухова наедине с его страхами. Ещё раз склонился к телу девушки, а потом отошёл на шаг, будто оценивая свою работу, бросил взгляд на пятно засохшей крови на полу.

– Непросто будет, да? – словно подвёл итог Лёва.

– Просто никогда не было, – Сухов пожал плечами.

– Какая-то чёрная каббала просто.

– О чём ты, Лёва?

– Очень много предложено противоречивых смыслов, – пояснил Лёва и не удержался от усмешки. – Поц словно вырос в своём злодейском мастерстве.

– Всё-таки твой чёрный юмор… – осуждающе заметил Сухов.

– А что? – удивился Лёва. И вдруг спросил: – Ты сам-то книги этой Форели читал?

– Чего это ты вдруг вспомнил? – у Сухова несколько запершило в горле.

– Ну, я почему про угрозу… Там тоже этот… Телефонист всё сужал круг, подбираясь к следственной группе. Пока не занялся прямыми родственниками. Ну, это всё книжные выдумки, подобные дуэли, так, чтоб напряжение нагнетать. Хотя сериал неплохой, я смотрел, захватывает.

Сухов машинально потёр лоб, невзирая на то, что никакой испарины там сейчас не было, и невзирая на то, что Лёва опять легонечко надавил на его болевую точку.

– И знаешь, почему сериал называется «Сто шестьдесят третья»? Этот Форель тоже поц и игруля, – глаза Лёвы весело блеснули. – Конечно, потому что сначала была одна, потом шесть, потом жертв стало три. Но ведь и статья-то, по которой прокурор может создать отдельную следственную группу, – тоже сто шестьдесят третья. Как у нас. Ловко слепил… про кого в кино речь. Ну, ты это смотрел, все смотрели.

– Не до сериалов мне, – Сухов постарался не выказать неприязни. Лёва посмотрел на него с удивлением. Потом его взгляд снова пробежал по пятну на полу, по телу, чуть задержавшись на том месте, где он нашёл волоски, и остановился на отсечённой голове девушки. Лёва начал стягивать латексные перчатки:

– Я всё на сегодня. Очень противоречивые сигналы, очень. Баба из секс-шопа – холодное предупреждение; потом – якобы аффект; потом берёт и спокойно оставляет какие-то псевдоулики… Он нас что – за дураков держит?! И заметь, на жертве ни одного следа насилия, ну, кроме… отсечённой головы.

– Баба из секс-шопа не была предупреждением, – отозвался Сухов, чувствуя, как эта ватная пустота в районе желудка опять напомнила о себе.

– Ну хорошо, ясно, частью… общей конструкции. Он мстит вам за непонимание, вот что хочу сказать. Вам, нам…

– Порочное любопытство и непревзойдённый цинизм, – услышали они знакомый насмешливый голос и обернулись. – Лёва Свиркин за работой! И далеко за пределами своей компетенции. Значит, всё по-прежнему.

Кирилл только что приподнял ленточки полицейского ограждения, помогая Ванге войти в квартиру.

– Я тоже рад тебя видеть! – поприветствовал её Лёва. – И никогда не обижаюсь. Мы тут только что вспоминали тебя.

– Протыкали куколку иголочками? – она улыбнулась. – Сухов, а ты чего такой мрачный? Вы со Свиркиным прямо в диссонансе.

– Знаешь, я ведь люблю Лёву, – признался ей Сухов. – Но иногда мне кажется, что я могу его убить.

– Не обижаюсь, – ухмыляясь, повторил Лёва.

– Спасибо, что пришла, – Сухов смотрел на Вангу, чуть склонив голову; легонько кивнул.

– Только не воображай, что из-за твоего звонка, – фыркнула та.

– Значит, я тоже, как Лёва, рад тебя видеть. Вот и диссонансу конец.

Они посмотрели друг на друга прямо и улыбнулись. Наверное, всё-таки чуть больше, чем примирительно. По крайней мере, с точки зрения Кирилла.

«А я ведь и вправду рад, – подумал Сухов. – Хоть вон с порога начались какашки».

Он почувствовал ещё что-то странное. Словно ему теперь есть с кем разделить страхи, наедине с которыми весьма успешно его оставлял Лёва, и от этого стало чуть легче. Ванга отвернулась перед тем, как зайти в комнату, где было тело, зажмуриваться не стала, просто отвернулась, а потом вошла. И замерла на пороге.

– Ваш пресловутый первый взгляд, – пробурчал Лёва Свиркин. – Значит, и вправду, вся компашка в сборе. Наши сто шестьдесят три.

…Информация поступала. Квартира, где они нашли тело, точнее, где им оставили тело, принадлежит пожилой супружеской паре, оба на пенсии. Сейчас по бюджетной турпутёвке в Таиланде, уже неделю, остаётся ещё четыре дня. Никаких следов взлома, он воспользовался ключами. Они, конечно, отработают этот эпизод, но такое случалось не раз, и поиск в этом направлении не приносил результатов.

– У него как будто универсальная отмычка, как в шпионском боевике, – проворчал Кирилл.

– Или он ходит сквозь стены, – Ванга нахмурилась, но никаких издевательских ноток на этот раз в её голосе не было. – Да уж, стариков по возвращению с отдыха в собственной квартире ждёт тот ещё сюрпризик.

– Я пометил выяснить, кто продал им турпутёвку, – сказал Кирилл. – Откуда-то должна быть утечка, что жильцов на этот срок в квартире не будет.

– Должна, – с сомнением отозвалась Ванга, разглядывая прямоугольное пятно на полу, приподнялась с колена, обвела всю комнату взглядом, снова посмотрела на тело девушки и снова нахмурилась.

– Сухов, – позвала она. – Ты обратил внимание на несовпадение в том, как он оставил лежать оба тела? То есть, совпадение есть, но не на сто процентов. С порога сразу видно.

Сухов посмотрел на неё с интересом:

– Я-то обратил. Но, прости, откуда тебе известно про первое тело? Точнее, про имитац…

– Про резиновую женщину? У меня свои источники.

– Раскроешь?

– Посмотрим.

– Так не пойдёт! Ты ведь пока не привлечена к делу… Я должен знать, что происх…

– Остынь. Привлечена. Егорыч.

– Вооот… хитрая лиса, – сорвалось с языка Сухова.

– Да уж, поумней нас с тобой, – согласилась Ванга. – Сам позвонил, сказал, что ты будешь сопли жевать, и чтобы ехала сюда, пока он всё уладит. И сбросил все материалы.

– Споли жевать? – высказал сомнение Лёва. – Его выражение «титьки мять».

– Лёва, я же девочка, – напомнила Ванга.

– Ах, да, прости.

– Я видела фото этой вашей бабы из секс-шопа, мог бы сказать, что это уже его второе появление. Есть несовпадения, Сухов. Если учитывать, что на видео БДСМ с обезглавленной позже девушкой, следовательно, раскладывал он уже мёртвое тело, и несовпадения сделаны сознательно.

– Да, – признал Сухов. – Я сразу это заметил. Правая нога развёрнута чуть больше, и правая рука не на пупке, а ниже, рядом с тем местом, где Лёва обнаружил прилипшие лобковые волоски, словно указывала на них…

– Волоски? Как я понимаю, не её, – нахмурилась. – Вот разыгрался, сволочь… Но главное, голова, видишь? Та смотрела прямо… А у неё как бы тоже чуть развёрнута вправо. А с кровавым пятном на полу он играл в аффект, да?

Трое мужчин в комнате переглянулись.

– Всегда ценил, как ты быстро всё просекаешь, – признался Свиркин. – Не по годам развита.

– А я всегда ценила, как ты излагаешь, – ухмыльнулась Ванга. – Дашь слова списать? Но куда она смотрит? Зачем было разворачивать ей голову? И указательный палец левой руки направлен туда же.

– Куда смотрит? – Лёва пожал плечами. – Очевидно, в стену. А там уж ваши психологические ребусы. За пределами моей компетенции.

– Ах ты злопамятный, – Ванга ласково посмотрела на Лёву. – Что за стеной?

Лёва пожал плечами.

– Другая комната, – откликнулся Сухов.

– Что в ней? – Ванга почесала подушечками пальцев висок. – Если на линии её взгляда? Какие-то предметы, часть обстановки. Может быть, книжные полки? Что-то должно быть.

– Ничего, – отверг её предположение Сухов. – Я там всё обшарил. Никаких намёков, артефактов из его набора, подсказок или знаков.

– Должно быть, – настаивала Ванга.

– Только старые настенные часы.

– Ну вот.

– Часы с кукушкой, надо тянуть отвес маятника. Завода хватает максимум на сутки. Хозяев нет неделю, и часы стоят, завод давно кончился.

– Сколько на них времени?

– Ванга, – Сухов покачал головой с лёгкой укоризной. – Ну ты тоже… На часах семнадцать минут четвёртого. Никак не связано ни с временем смерти, ни с… предыдущей историей. И потом, Ванга, ведь он никогда не играл в числа.

– Ну да, – согласилась она. – Это ниже его сраных интеллектуальных запросов. К тому, что было бы слишком просто.

– Может, ещё памятник ему возведём? – поинтересовался Лёва.

«Она ведь ничего такого не имела в виду, – подумал Сухов. – Но они ждут её подколов и подначек и слышат то, чего нет!» Сухов взглянул на тело девушки, на запёкшийся след смертельного ожога от лезвия гильотины.

– Но ты права, – сказал он Ванге. – Если продолжить линию ее взгляда сквозь стену, часы окажутся на ней.

Ванга вдруг замерла и на мгновение сделалась абсолютно несчастной. Она смотрела на орудие убийства. Потом быстро облизала губы и словно поделилась вслух, указывая на гильотину:

– Здесь мы, конечно, не сможем ничего отследить. Он построил её уже давно. И привёз сюда в разобранном виде.

– Паноптикум, – тихо напомнил Сухов. – Ты называла это «тёмным местом».

– Я думаю, там он хранит свою коллекцию. В том числе все свои фильмы. И декорации к ним тоже. Но фильмы – главное.

– Нет, – возразил Кирилл. – Видео снято на айфон девушки и отправлено только по одному адресу – нам. Он не сделал копий. Никуда больше не пересылал, Я проверил её телефон. И, к счастью, не выложил ролик в сеть.

– Сделал, – глухо сказала Ванга. – И знает, что нам это известно.

– Сделал? Каким образом? Журнал действий… скинул на флэшку или какую модную приблуду, а затем всё вычистил?

– Возможно, но… головняк. И его ролики в сети… Думаю, он нам прислал как бы горячий пирожок.

– Горячий пирожок – это то, что хорошо продаётся, Ванга, – ухмыльнулся Свиркин.

Она задумчиво посмотрела на него:

– Была ещё одна камера. И вряд ли цифровая. Её невозможно отследить. Он приносит её с собой и уносит обратно.

«В «тёмное место», – чуть было не сказал Сухов и подавил этот нервный смешок, который не смог подавить, выходя из кабинета Егорыча.

Лёва Свиркин одарил Вангу взглядом биолога, с любопытством изучающего под лупой редкий экземпляр насекомого, а Кирилл спросил:

– Зачем ему это? В смысле, так сложно?

– Ты ведь сам сказал, что копий с айфона не было, – она пожала плечами, развивая свою мысль. – Их и не могло быть – все цепочки обрезаны. Он всегда выкладывал ролики в сеть и посылал нам с телефонов своих жертв, и больше эти телефоны не использовал.

– Так.

– А зачем ему посылать этот ролик, – не оборачиваясь она указала на тело мёртвой девушки, – только нам? Понимаешь?! Мы бы с радостью всё похоронили у себя: профессиональный страх утечек, в том числе и в прессу. А для него это недопустимо.

– Да уж, старается он не только для нас, – подтвердил Сухов.

– Верно, – Ванга посмотрела на него как бы в поисках одобрения. – И эти его видео в сети… Ракурсы немножко… Думаю, у него есть богатый отснятый материал.

– Но с чего камера не цифровая-то? – настаивал Кирилл. – При его уровне квалификации не наследить…

– Легко, – кивнула Ванга. – Ты айтишник, тебе виднее. Но вопрос не в устройстве. Я вот что хочу сказать: когда-то, на прошлом деле, хотя, как и сейчас, выяснилось, что это оказалось то же самое дело, мы обсуждали с Суховым то, что назвали его «пошаговым шантажом». И в роликах тоже… даже в них.

– Да, – мрачно кивнул Сухов. – Публике он представлял только завершённый продукт. Такой у него метод.

– Ему необходимы огласка и внешний резонанс – это точно, но пока, – Ванга обвела всех присутствующих взглядом, – он как бы даёт нам фору. Типа спокоен и доверяет нам. Но будет следить за каждым шагом. Пошаговый шантаж: пока пряник. Кнут же – обнародование этого ролика в инете с адреса, который мы не сможем отследить.

Лёва Свиркин усмехнулся, всё так же глядя на Вангу:

– Забавно-забавно: старая, возможно, восьмимиллиметровая камера?

– Вполне вероятно, именно так, – улыбнулась ему Ванга. – Хотя, скорее, что-то типа VHS.

– Паровоз, молодой человек! – чуть ли не радостно заключил Лёва, обращаясь к Кириллу. – Старые добрые доцифровые технологии. Видимо, миру Телефониста приходит конец.

– Я что-то пропустила? – вскинулась Ванга.

– Забей, – успокоил её Лёва. – Так, болтали ни о чём.

Ванга мотнула головой, всё ещё продолжая смотреть на Лёву. Какая-то ускользающая мысль отпечаталась в её взгляде и растаяла, но потом взгляд застыл, словно пришла другая, гораздо более явная и оформленная мысль:

– Старые добрые доцифровые, – как будто сонно повторила Ванга. – Часы… Сухов, я, кажется, поняла! Она действительно смотрит на часы.

Он снял трубку и сказал:

– Микола Васильевич Форель слушает.

– Очень смешно, – голос Ольги звучал сухо. – Я не смогла прийти на лекцию и звоню только по делу. Выставка…

– Послушай, – перебил он. – Я был очень не прав и всё утро искал слова, чтобы позвонить тебе.

– Смотрю, нашёл.

– Всё ещё нет… Вот прямо сейчас нахожу: я был не прав, и только я! И всё чуть не испортил…

– Не чуть.

– Не перебивай, злыдня. Я тупой эгоист, но постараюсь исправиться. Прости меня, пожалуйста.

– Ничего себе, – изумилась она. – Ну-ну.

– Сможешь простить, а? – в его взгляде мелькнули наигранно умоляющие огоньки, как будто Ольга его видит. – Я больше не буду.

Она усмехнулась, но голос зазвучал теплее:

– Это что-то новенькое.

– Говорю же – учусь. Я очень скучаю. Простишь?

– Вот уж чего не ожидала от тебя услышать… Извиняться никогда не умел. Мне начать беспокоиться?

Он улыбнулся:

– Передо мной сейчас сидит одна юная особа, и она мне напомнила о бренности бытия.

– Ясно с тобой. Что ещё за юная особа?

Он сладко промурлыкал в трубку:

– Приезжай скорее, сама всё увидишь.

– Прямо сейчас не могу, глухомань, с этого начала: дел по горло.

– Я буду ждать тебя до скончания мира, – пообещал он. – По крайней мере, до сегодняшнего вечера.

– А вот приду. И берегись там, юная особа!

– Я начал новую книгу. Про… него.

Молчание.

– Ты слышишь?

– И не мог мне сказать?!

– Я… из-за того, что поссорились… Я стеснялся.

– Правда?

– Про книгу?

– Про то, что стеснялся.

– Я… и сейчас ещё стесняюсь.

– Это хорошо.

– Наверное. Чёрти что…

– А я поправилась. Вот. Жрала всё подряд. На неровной почве. Довёл.

– Ну, мы-то всегда знали, как такое исправить.

– Нет, так не пойдёт! Понял?! Сегодня только платонические отношения.

– Как скажешь.

– Надо же, согласился.

– Не-ет!

– Ладно, посмотрим. Похоже, и вправду соскучился.

– Да.

Усмехнулась, но уже тепло:

– Значит, опять расчленёнка?

– По полной. Такого ещё не было. Даже картинки есть.

– Про выставку-то не хочешь услышать?

– Хочу! Приезжай, думаю, тебя ждёт много неожиданнного.

– Интригуешь?

– Не разочарую.

– А-а… ты и вправду довёл меня до нервного срыва. – Ольга рассмеялась, но как-то без особого веселья. – Даже лёгкая паранойя началась.

– Ты мне и такая подойдёшь.

– Ага. Только тогда нас будет несколько.

– В смысле, несколько? Тогда это шизофрения, а не паранойя.

– Да нет, в моём случае всё проще и на хрен хуже.

– Эмм…

– Понимаешь, мне кажется, за мной следят.

– Не хотела при всех говорить, – пояснила Ванга, когда они покинули подъезд, откуда из квартиры пожилой пары ещё не забрали обезглавленное тело, и направились к служебной машине. – Мне Лёва очень симпатичен, но его постоянный трёп сбивает с толку.

– Я понял, – сказал Сухов. – Ты завтракала?

– Да. Нет… Послушай, она действительно смотрит на часы. Только их показания не важны, понимаешь?

– Пока нет.

– Я уж подумала было, что он изменил себе и специально выставил стрелки на 3:17. Ну, помнишь, как у Пушкина в «Пиковой даме»? Тройка, семёрка, туз, символы, цифры смерти, но…

– Часы как предмет? Что-то в устройстве, шестерёнки, символика маятника?

– Это всё тоже неважно. Всё проще: сами часы, любые, абстрактные.

– Уммм… Прости?

– Думаю, часы как механическое воплощение времени. В этом есть что-то… хронологическое.

– Теперь совсем не понимаю.

– Почему он появился именно сейчас?

– Сейчас?! Ну… сегодня День дурака, например. Джокер-перевёртыш, обманщик, игры в имитацию – это в его духе.

– Нет-нет, это всё не то. Должны быть более веские основания. Перерыв, и вот он снова выполз из тени. Что может происходить именно сейчас?

– А почему ты думаешь…

– Потому что он нам действительно указал на часы. Которые давно стоят и как конкретный механизм – бесполезны. Отсылка к… думаю, речь идёт о времени, как о чистой категории.

– Ванга…

– А в его случае – о хронологии. Ведь он серийник, кем бы себя ни мнил. Прости, что перебиваю, Сухов, я пообещала себе, что буду исправляться. И не бесить вас всех. И тебя не подставлять так больше. Но это только между нами.

– Глупость, ты… это…

– Насчёт бородатого домашнего животного потом поговорим.

Сухов улыбнулся:

– Хронология, говоришь… А что, в этом что-то есть, – допустил он. – Ведь опять же начал с «Пришло время поиграть».

– Именно. Почему пришло? – Ванга сделала акцент на последнем слове. – Хронос.

– Ты ведь не допускаешь, что он находился в фазе «сна», как все серийники?

– Нет, разумеется. Он атипичен, и больше мы на его «общую схему» не купимся. Но что-то происходит, и прямо сейчас. Что-то…

– Чему он не в состоянии противиться?

– Возможно. Но нет, это не точно… Его рациональная, рассудочная часть всё держит под контролем, но тот, условно говоря, другой, для обслуживания которого и существует рассудочная часть… Что-то сдвинулось, важное для него. И заставило его больной ум включиться. Что?

– Ты всё-таки говоришь о шизофрении.

– Лишь в известной степени. У меня нет компетенции ставить медицинские диагнозы, но, в определённой мере, все, кто ведут двойную жизнь, – шизофреники. Даже дети с их выдуманными друзьями. Но лишь в определённой мере.

– Я к тому, что шизофреник не стал бы нам подбрасывать эту твою идею с «часами»; для клинического случая этого всего не существует.

– Вернее с триггером, который мы должны распознать.

– Если, конечно, только одна личность не хочет избавиться от другой.

– Не усложняй.

– Да, шутка.

– Понимаешь, Сухов, у него всё под контролем. Но вот что-то происходит. Что-то послужило триггером, и теперь он требует, чтобы мы включились в игру. Для него это часть кайфа, он, как вампир, нуждается в нас. В этом его интерес. Без нас не получится: он не может проворачивать свои делишки в тишине.

– И все эти ютубы…

– Поэтому так и важен любой общественный резонанс, – подтвердила она. – Его кровь вампира – энергия информационных потоков.

– Ванга… Ну ты же всё-таки со мной говоришь. И так понятно.

– Ну, простите.

– А ведь ты сейчас прямо Форель описала.

– Прекрати! Опять ты…

– Кто-то совсем разучился понимать шутки, – сказал Сухов и снова подумал о страхах, наедине с которыми его оставил Лёва.

– Кто-то совсем разучился шутить, – парировала Ванга. – Видишь, Сухов, настаивая, указывая и практически выдавая нам триггеры, он рискует, что мы сильно приблизимся к нему. Но в этом часть его кайфа: он настолько уверен в себе, в своём превосходстве…

– Вот здесь я с тобой соглашусь.

– …риск на грани, и пока он победитель, подпитывает превосходство… В этом часть его игры. А может быть, основная конструкция. Он как бы уверовал в свою неуязвимость.

– Если, конечно, твоя схема верна, – всё-таки предостерёг Сухов.

– Да, конечно, – она кивнула. – Возможно, я немножко расфантазировалась. Но этот его костюм из комикса – что это ещё, если не демонстрация неуязвимости?

– Да, не немножко, но мне не привыкать.

Ванга задумалась. Извлекла из сумочки смятую пачку сигарет, покрутила в пальцах, убрала в карман.

– Ускорь-ка, пожалуйста, экспертизу с этими волосками.

– Обижаешь, – осклабился Сухов. – Уже. Если волоски и твои часы укажут в одном направлении, у нас, пожалуй, появится рабочая модель.

– А кому ты без конца звонишь?

– Я без конца звоню?

– Семь раз. Не знал? Набираешь – тебе не отвечают.

– Ксюха.

– А-а.

К машине подошли молча. Сели. Пристегнули ремни.

– Ланч? – предложил Сухов.

– Отвези-ка меня лучше в эту квартиру с бабой из секс-шопа, – попросила Ванга. – Хочу сама оглядеться.

– Сама! – подначил Сухов. – Почему-то именно это ожидал от тебя услышать.

– Так что с Ксюхой?

– Да… – отмахнулся он.

– Сухов, в чём дело?

– Да ни в чём! – поймал себя на том, что чуть опять не полез за телефоном. – Просто… сегодня первое апреля.

– И-и?

– Ну… Обычно она меня разыгрывала, а прошло уже полдня, и тишина. Первый раз в жизни такое.

На лице Ванги отразилось искреннее изумление:

– Сухов, да ты ходячий зоопарк! Ты ещё и папа-страус.

– Очень смешно.

– Девице уже пятнадцать! Весна, сегодня воскресенье… Может, ей есть уже кого разыгрывать?! Пора привыкать. Не будь настолько домашним бородатым…

– Четырнадцать, – обронил он, напяливая солнечные очки, – ей четырнадцать.

– Сухов…

– Воскресенье, а мы вот работаем.

– И Егорыч, – она улыбнулась и положила ему руку на плечо. Наверное, если бы спинка сиденья не мешала, вышло бы, что дружески приобняла. – Даже Егорыч… Сухов, всё норм. Поверь.

– Что, трубку сложно снять?

– Слушай, всё в порядке. Честно.

– Почему?

– Я знаю. И потом. Плохие новости – они ведь сами приходят, верно?

– Ладно, может, я и помесь бородатого домашнего со страусом, но чего уж теперь, – бросил в сердцах Сухов.

– Знаешь, а тебе идёт, – улыбнулась она.

Он повернул ключ зажигания и перед тем, как переключить скорость, глухо проворчал:

– И скрытная стала! Даже не сказала, что куда-то намыливается.