Телефункен ремикс

Шифрованный циферблат часов

Солнечный свет золотой пудрой сыпался меж ветвей. Сидя на спинке парковой скамейки, подтянув на сиденье ноги в кедах, Леон рассматривал кусочек нефрита, который выпал вчера у его двойника. Меньше четвертака, больше никеля, тоньше десятицентовика и на ощупь такой, словно его из морозилки вынули. Сколько ни сжимай кругляшок в ладони, сколько ни выставляй на солнце, все равно остается прохладным. На обеих полированных сторонах по девять точек: «………» — и ничего больше.

— А вот Причастие! — забормотал он на манер зазывалы, когда мимо прошаркал потенциальный покупатель. — Меловая Пыль. Смоляной Ангел. Причастие.

Подошел Черепаха, при пожатии сунул ему в ладонь наличку, а заодно незаметно забрал кодированную цветом промокашку, чтобы в дальнем конце парка обменять на их долю. Скучища, временная работенка, когда нет ни шанса сбыть товар на сторону или стырить наличку. Но ему нравилось сидеть в парке: зашибаешь достаточно, чтобы еще через четыре месяца завести собственную базу и выйти на опт. Обычно мозги его так и вибрировали в предвкушении сногсшибательных перспектив. Но не сегодня. Нефритик успокаивал.

— Кому Причастие? Меловую Пыль? Смоляного Ангела?

— Что это у тебя, Леон? — мягкий голос, перекатывавший слова, как черничины, принадлежал единственно важному для него человеку на свете. — Дай посмотреть.

Не оборачиваясь, он поднял зеленый кружочек, и аккуратные ноготки фиалкового цвета ловко выхватили его. И тут же последовал краткий вдох удивления. Он криво улыбнулся солнечной лужайке.

— Холодный, да?

— Как лед. — Она скользнула на скамейку, устроилась у него между ногами. В огромных солнечных очках, длинной черной блузе, блестящих брючках в обтяжку и зашнурованных ленточками сандалиях до колен она казалась тоненькой, как тень в полдень. — Что это?

— Откуда мне знать?

Он рассказал, как ночью под мостом утащил нефритик у своего близнеца.

Отблески камня мелькали отражениями в очках девушки, пока она вертела кружочек в пальцах.

— Ты под кайфом был?!

— Ха!

Собрав стриженые волосы подруги в кулак, он легонько встряхнул ее голову.

— Честное слово?

— Зуб даю. Как свое отражение увидел. Только с длинными волосами. — Он уставился в послеполуденные тени на мозаичной дорожке, точно пытался решить геометрическую задачку. — Как, по-твоему, кто он?

Снова пришел Черепаха, и во время передачи Тейма вложила монетку меж губ в персиковой помаде. Холодок обжег ей зубы, и боль зазвенела у нее в душе горестным пониманием, что она сидит на этой парковой скамейке, где за деньги можно купить самое отчаянное счастье на планете — а сама она этого счастья не хочет. Живо вспомнились обкуренная грусть матери и неоплаканное одиночество сестры, уставшей от всего, кроме синего дыма в стеклянной трубке кальяна. Она выплюнула нефритик.

— Эй!

Леон перемахнул через нее по-лягушачьи, едва не сбил с ног Черепаху и одним прыжком догнал катящуюся меж трещин и окурков монету.

— Да что на тебя нашло, Тейма?

Через черные очки подруга пригвоздила его сердитым взглядом.

— Твоя штука хотела мои мозги съесть.

— Ну да?! — С бессильной ухмылкой он поднял монетку. — Ага, значит, ты тоже заметила.

Тейма нахмурилась, переваривая свое возмущение, а после понизила голос:

— Жуть от нее, Леон. Лучше выбрось.

— С ума сошла?

Крутанувшись на каблуке, он вернулся и сел на скамейку, держа перед собой нефритик. Камешек холодно блеснул на солнце.

— Тут какая-то магия, детка.

Бритвы звезд брайлем вырезают знаки слепого случая в небесах. Ноэль один шагает по дорожке заброшенного сада за Сейлле. Рассеянный лик луны освещает путь средь узловатых одичавших яблонь и замшелых камней разрушающейся стены. Крах Отшельник, звероватый коротышка в одежде из сыромятных шкур трофейных животных, спустился с предгорий бескрайнего вереска и серебряных дней, где стоит его каменная хижина. Вот уже восемьдесят циклов каждое полнолуние Крах встречался с Ноэлем и другими беспокойными анамнестиками среди сумрака деревьев в синем безмолвии лунного дыма. Драма связывает их: декорации дикого мира, сломленного мира.

Крах, как и Ноэль, анамнестик, но в отличие от своего пылкого ученика Отшельник давно бросил данный ему древомилец, чтобы жить собственным умом и добычей с пустошей. Сейчас он невозмутимо восседает среди поганок и репейника в амфитеатре запущенных садовых террас.

— А, это ты, Познай Эля! — Эхо разносит его голос меж лиственниц, увитых плетями гороха. Среди приверженецев Краха был один дубль, раввин на Земи, и от него Крах узнал, что Эль — библейское имя Бога, и теперь не упускает случая радостно напомнить Ноэлю, что его имя означает «рождаться», добавляя: мол, если ты родился в Занебесной, то уж точно познал Эля. Крах умеет отпускать шутки, но он не духовный учитель в традиционном смысле, и если на него поднажать, неохотно признает: «Мир сам по себе священное писание».

Ноэль тяжело садится на землю. С рыданиями рассказывает о случившемся.

— Во-первых, возьми себя в руки. — Крах подается вперед; звякают, сталкиваясь, вплетенные в сальные косицы бусины. — Земь не место для глупцов с расстроенными нервами.

— Мне вообще не следовало туда отправляться.

— Верно. А теперь ты отправляешься снова. Поскольку должен. — Исходящее от него внутреннее спокойствие заставляет Ноэля собраться, рыдания замирают. — Вот почему ты послал за мной.

Ноэль утирает рукавом слезы.

— Твой дубль — не ты. — Крах отклоняется снова. Монголоидные глаза напоминают шрамы. — Повтори.

— Мой дубль — не я.

— На Земи люди ежеминутно умирают по ошибке или из-за злого умысла.

Голова Ноэля тяжело повисает.

— Тут нет ничего нового, Крах.

Темно-медная кожа Отшельника словно впитывает лунный свет.

— Кем бы ни был твой дубль, он страдал. И он опасен.

— Древомилец меня подготовил. — Гнев подталкивает Ноэля. — Послушай, старик, из-за тебя я стал задумываться о том, чтобы поменяться местами с дублем. — Он обвиняюще вскидывает голову. — Ты ведь проповедуешь естественную жизнь, так? Мол, надо быть верным своей истинной природе. Вот так я и решил поступить. Жить в диком и сломленном мире. Это должно было стать актом сострадания, а обернулось кошмаром. И я не знаю, смогу ли все исправить. Возможно, я не вернусь. Поэтому пришел попрощаться.

— Чем хорошо прощание, Познай Эля? — Крах сияет, бесконечно довольный собой, мудрый странник, охотник на антилоп и афоризмы, и гордо выдает старинный трофей: — Мы машем, показывая, что наша рука пуста. Пустая рука, полная тоски.

— Думаю, это попадает под категорию казуистики.

— И подобные слова говорит человек, который получает свое пропитание от дерева. — Крах разражается лающим смехом. — Когда приходится самому себя кормить, быстро понимаешь, что «Привет» и «Прощай» в самом деле случаются. Пустота и Наполненность. Выбор есть лишь в мечтах, а большинство не умеет мечтать и потому не имеет даже такого.

Ноэль опускает голову.

— Сомневаюсь, что хоть когда-то тебя понимал.

— Хорошо. — Коричневые и твердые, как кирпичи, руки Краха ложатся на плечи Ноэля. — Значит, когда вернешься, нам будет о чем поговорить.

Закат заложил запад змеями-полосами. Леон и Тейма стояли под стальными опорами колоссального моста.

— Вот тут я его видел. — Леона подгонял адреналин, не давая стоять спокойно. — И я сдрейфил! Он хотел поговорить, назвал свое имя. А у меня крышу снесло. Я просто сбежал!

— Ну не совсем же она у тебя поехала. — Подобравшись сзади, Тейма запустила руки в карманы его черной куртки на молнии. — Ты стащил нефритик.

Он прижимается к ней спиной.

— Ага.

— Как его звали?

— Джоэль… нет… Ноэль. — Достав из кармана нефритик, он повернулся в объятиях Теймы, едва не коснувшись ее носом. — Я подумал: если мы придем сюда вдвоем и его штуковину прихватим… ну, туда, где я ее получил, может… может, мы что-нибудь почувствуем.

Со дна ее медовых глаз поднялось согласие. Она сжала ладони поверх его, и обол из двух миллионов лет в будущем на мгновение превратил сумерки в пылающий меч. Когда жгучее лезвие вернулось в ножны темноты, черная мысль одновременно омрачила обоих. Какой-то ангел решительно и бесповоротно изгнал всю их планету во тьму случайностей и преступлений, а после удалился в неведомый, запретный, яркий мир, оставив их в серой безвестности, где становится все темнее.

Оба разом отпрянули, и обол звякнул об асфальт.

— Господи, Леон! — Тейма уставилась на него сквозь пелену жарких слез. — Господи Боже! Что это было?

— Хрена я знаю! — Хмыкнув с угрюмой бравадой, Леон присел над оболом, но не коснулся его.

— Ты тоже это почувствовал, Леон. — Она попятилась. — Я почувствовала, как ты почувствовал.

Он передернул плечами.

— Ну, почувствовал. Словно сделал глубокий вдох очень холодной ночью. В каком-то далеком-далеком месте. И внутрь тебя забирается нереальное одиночество, будто дома у тебя вообще нет.

— Это проклятие, Леон! — Она все пятилась. — Такое ощущение, будто нас прокляли.

— Проклятие?! — Он натужно рассмеялся. — Где ты этого набралась, Тейма? В воскресной школе?

Она перевела взгляд на реку, серую как асфальт, на красный мазок, зависший в небе.

— Только не говори, что сам туда не ходил.

— У нас воскресенье ничем не отличалось от будней: смотри не попадись под ноги пьяной мамаше и ее обдолбанным хахалям.

Леон подобрал обол, и чувство ущербного одиночества пропало: утекло ему в душу, забралось поглубже и принялось осматриваться в самой ее сердцевине, о которой он даже не подозревал. И словно издалека он услышал собственный голос:

— Рассерди ее, и если она не даст тебе оплеуху, то прижжет сигаретой шею. Под волосами, где не видно.

Тейма все отводила глаза, точно стыдилась.

— Оставь эту штуку здесь, Леон. Пойдем. — Все еще не глядя на него, она протянула руку. — Пойдем, приятель. Пора убираться отсюда.

Спрятав нефритик в карман, Леон рывком поднялся, взял Тейму за руку, и вместе они поспешили в лиловую ночь. Странность последовала за ними. Их шаги отдавались гулким эхом, точно в пещере. Вспышки света, краткие, как от огонька спички, кружили и расплывались разводами на радужке, если посмотреть на них прямо. И грусть рыскала в их сердцах, как ветер по ржаному полю.

— Ты его сохранил. — Остановившись, как вкопанная, Тейма уставилась на него возмущенно. — Леон! — Его имя на мгновение повисло обвинением, а после она взяла друга за локоть и потащила к перилам. — Выбрось его в воду.

Он неловко заерзал.

— Выбрось, не то я уйду.

Он было обиженно выпятил нижнюю губу, но пожал плечами и отвернулся.

— Тогда уходи.

Ночь возносит Орион[2] на небо. На пустынной полянке, окруженной желтыми соснами, Многомирье кружит прозрачными радугами — точь-в-точь опрокинутый водоворот. Луна еще не поднялась, и во тьме различимы смутные воронки гипнотических фантомов — нуль-портал. Когда из леса летят крики («Иди, Ноэль! Не медли!»), Ноэль даже не оглядывается. Управляющие запретили Най'е приближаться к порталу. Он решительно шагает в многоцветную вихревую воронку.

Портал столь тщательно откалиброван по первому переходу Ноэля, что он не испытывает ни тени головокружения. Высокие стволы с сучьями, скрипящими, как старые седла, исчезают, и в мгновение ока перед ним раскидывается ночной город. Его приветствуют выхлопы, вонь отбросов, пульсирующий запашок мусора и грохот машин. Он вдыхает этот мир, измученный запах дикого и обездоленного человечества, и, не обращая внимания на страдания и нищету кругом, на горестное завывание сирен, ищет на ночных улицах собственное лицо.

Дубля он нашел за расчерченной граффити витриной кубинско-китайской забегаловки. Напротив его изначального «я» сидела за пластмассовым столиком молодая угловатая женщина с волосами, как обкромсанные вороньи перья. Они вполголоса ссорились, не желая привлекать к себе внимание, хотя замечать их было некому, ведь тут не было никого, кроме усталой женщины за стойкой раздачи.

Под ногами Ноэля зарокотал гром подземки, когда, лавируя меж торопливыми пешеходами, он подошел к дверям забегаловки. Дубль увидел его, стоило Ноэлю переступить порог, и вскочил так внезапно, что опрокинул стул.

Девушка в черном повернулась и, разинув рот, уставилась на двойника Леона.

Ноэль подошел к дублю почти вплотную и заговорил вполголоса. Его слова и взгляд, устремленные в собственное ошарашенное лицо, сочились ядом.

— Отдай, что взял.

— Что? — Дубль моргнул, словно не понял.

— В левом кармане. — Едва переступив порог, Ноэль уловил угасающую тягу Най'и, жалобную песнь, несущуюся через два миллиона лет, оттуда, где она ждет, умирая. — Не то я отниму силой.

Двойник храбрился, но отступал.

— Черт… Да кто ты такой?

— Леон… — В изумленном взгляде девушки завихрилось понимание. — Это его вещь.

— Заткнись, Тейма!

Леон замахнулся, метя кулаком в нос Ноэлю. Развернувшись от талии, Ноэль поймал его локоть необычным верхним захватом, от которого всю руку прошила боль. Из горла Леона вырвался вопль.

Продолжая блокировать нервный узел в локте, Ноэль запустил руку в левый карман джинсов Леона и достал обол. Потом подошел к упавшему стулу, поднял его и опустил на сиденье обезвреженного дубля. На ладони Ноэля нефрит словно бы напитывался токами его собственного костного мозга. Добродушно улыбнувшись удивленной женщине за стойкой, Ноэль вышел на улицу.

— Подожди! — Тейма бросилась следом. — Не уходи!

Ноэль помедлил в потоке пешеходов. Окутанный вонью немытых тел, дизельного дыма и тухлого запашка мусора, он упивался тем, что находится здесь, под иероглифами неона, поэтому ласково обернулся навстречу изумленной девушке.

Бритвы звезд брайлем вырезали знаки слепого случая в небесах. Вандалы перебили фонари, приблизив созвездия к тьме, безраздельно царящей среди деревьев в парке.

— Подожди. — Тейма прильнула к Леону, и оба они остановились на углу перед угольно-черным провалом входа в парк. — Там опасно ночью.

— Не бойтесь. — Впереди маячили белые одежды Ноэля. — Нам нужно поговорить наедине. Ты ведь сказала, что хочешь поговорить, так?

— Ага. — Леон пританцовывал на месте, нервно высматривая бритоголовых с битами, хозяйничающих ночью на улицах. — Но не хотелось бы, чтобы нас грабанули.

— Ничего не случится. — Ноэль поднял повыше обол, и тьма вокруг него вздохнула удачей, приобрела едва уловимый аметистовый ореол. — Мой запах отталкивает врагов. Кроме тебя, Леон. Наверное, потому что генетически мы идентичны. Извини, что сделал тебе больно.

— Запах? — Леон размял все еще ноющую руку. — Знаешь, а ведь смысла в твоих словах ни на грош.

— Знаю. — Ноэль чуть склонил голову. — Идем.

Они сели за столик под задымленными звездами и мутными неоновыми огнями, и Ноэль тихонько начал рассказ:

— В декабре тысяча девятьсот первого года немецкая корпорация «Телефункен Сендер Систем, Берлин» дала денег Гульельмо Маркони для создания радиостанции на Ньюфаундленде. На своем оборудовании Маркони уловил последовательность из трех кратких щелчков: «С… С… С…», сигнал кодом Морзе, без проводов переданный через Атлантический океан. Это изменило мир, доказав, что горизонт не помеха радиопередачам. Вскоре английский физик Оливер Хевисайд постулировал существование в верхней атмосфере ионного слоя, который отражает радиосигналы. Это был слой Хевисайда, который сейчас называют ионосферой.

Даже в отблеске звезд Ноэль заметил, что Леон и Тейма смотрят на него, будто на буйно помешанного.

— Два миллиона лет спустя этот сигнал достиг ближайшей галактики. — Ноэль подождал, когда до них дойдет смысл слов. — Высокоразвитая коммуникационная система приняла его и пришла к выводу, что на этой планете появились разумные существа. Но к тому времени человечество уже давно вымерло.

— Вымерло? — Щетинистые брови Леона недоуменно сошлись на переносице. — Но ведь мы еще тут.

— Он из будущего, Леон. — Лицо Теймы сделалось безмятежным, уверенным и почти пророческим, когда она совместила факт существования двойника Леона с нефритовой монеткой, которая так легко забрала и усвоила ее воспоминания. — Кто ты? Почему ты похож на Леона?

Ноэль хотел, чтобы они поняли. В их обезумевшем мире любое объяснение лучше никакого, пусть даже они его неверно оценят. Поэтому он рассказал им про Контекст, создавший вселенные-мембраны, каждая из которых — карточка памяти в космическом компьютере, созданном, чтобы запустить в гиперпространстве программу, не поддающуюся человеческому разумению. Он силился объяснить, как каждая мембрана разархивировала собственные микросхемы фундаментальных элементов, создавая микропроцессоры — мозги, способные на сложные метакогнитивные функции. Чтобы отыскивать и взращивать эти «мозги», Контекст «слушал», выискивая первые сигналы ДНК — штрихкодовый пульс биогене-рированных фотонов. Но в Млечном Пути такое устройство дало сбой, и Контекст не узнал (не узнает) о существовании людей и китовых еще два миллиона лет, пока «С… С… С…» не дойдет до Андромеды.

Он перешел к рассказу о Занебесной, когда возле столика развернулась гигантская радуга, будто сотканная из сигарного дыма. Леон и Тейма с криком отпрыгнули.

— Это еще что? — заорал Леон.

Но Тейма поняла и, расширив глаза, придвинулась ближе.

— Тейма! Нет! — завопил Ноэль и, вскакивая со стула, споткнулся.

Леон дернулся за ней, развернул ее, схватив за руку и повалился назад. Он рухнул в нуль-портал, где тишину разорвал безмолвный крик, и исчез со слабым хлопком, будто открылась банка «кока-колы».

В стеклянистом воздухе размытые облака плывут сгустками света. Леон приходит в себя в шелковистой тишине лавандовых ароматов. Мысли стоят в нем безмятежные, будто языки синего пламени: «Любовь — мое царство, тайна служит границей далеким горам… И тянет их пересечь. Но не сейчас, та сокровенная радость…»

— Все хорошо.

Аромат, сладкий как свежая стружка, заставляет его сесть, и он видит перед собой девушку, чьи азиатские глаза, ленивые и мудрые, сияют восторгом на загадочном, полном животной магии лице, смуглом, с плоским носом; пухлые нубийские губы словно созданы открывать тайны.

— Теперь все будет хорошо.

— Кто ты?

— Я Най'а, храмица Ноэля. — Она помогает ему подняться и отступает на шаг — высокая, атлетического сложения девушка с иссиня-черными косами, заплетенными и перевязанными у талии шафрановыми ленточками. Ее туника расходится складками цвета индиго и льнет к изгибам изящного тела розовато-лиловым. Под прозрачным сводом небес сосны перебрасываются светом и ветром.

— Добро пожаловать в Занебесную.

Он готов заплакать как дитя при виде такой красоты.

— Как?.. Что?..

Почти ощутимая забота Най'и заставляет его умолкнуть.

— Твой древомилец все объяснит. Дай ему день-другой.

— Мой — что?..

— Разве Ноэль не рассказал о древомильцах? — Она в замешательстве. — Он говорил, что начнет с них. — Потом складочки у нее на лбу разглаживаются. — Что-то случилось?

У Леона подкашиваются ноги, и он тяжело садится, а после смотрит в небо, колодец его сердца полнится эхом. «Он из будущего, Леон».

— Тейма…

Най'а опускается перед ним на корточки, и небо ее черных глаз прокладывает сияющую тропу прямо ему в сердце.

— Расскажи, что случилось.

Он зачарованно слушает собственные слова: словно в героиновом угаре пересказывает все до последней детали, как ребенок, не уверенный, что важно, а что нет. Когда он заканчивает, она встает и уходит к величественной колоннаде деревьев. Он поспешно вскакивает, чтобы бежать следом.

— Ты отправишь меня назад?

— Не могу. — Най'а пожимает плечами. — Три-Сьерра не бюро путешествий.

— Кто такой Три-Сьерра?

— Фонетический алфавит. — Ее слова падают мягко, безжизненно. — Три раза повторенная буква «С» — первый радиосигнал. Кон-стекст вообще таков. Он строит из уже имеющегося. Вот почему в Сейлле говорят на современном английском. В других местах дело обстоит иначе.

— Компьютерная чертовщина. — Леон отдувается, поспевая. — Ноэль сказал, люди вроде как в компьютере.

— Засыпая, мы выходим в он-лайн и обрабатываем те части программ, которые Контекст в тот момент прогоняет в гиперпространстве. — Она говорит словно во сне. — Это Лоно.

— Лоно… то есть как лобок?

— Сон — самоцель. Все остальное бессмысленно. — И глаза у нее, словно у чучела зверька. — Сплошь отдых… веселье.

— Контекст… Три-Сьерра… — Когда они входят под сень леса, он перепрыгивает с корня на корень. — Я могу с ними поговорить?

— Ты уже говоришь. Управляющие видят и слышат все в Сейлле.

— Мне надо вернуться! — Он громко обращается к деревьям: — Мы с Теймой… мы пара. У нас есть планы. Я не могу просто так ее бросить.

— Ноэль позаботится о ней.

— И что? А ты позаботишься обо мне?

— Нет. Это дело древомильца.

— А как же ты?

Не останавливаясь, не глядя на него, она продолжает мертвенным голосом:

— Древомилец… Теперь это твой дом. И он сообщит тебе все, что ты захочешь узнать.

— Нет, я про тебя саму говорю. — Он забегает вперед и заглядывает в темные глаза, где притаилась боль. — Я не хочу учиться у дерева. Я хочу узнать от тебя.

— Извини, Леон. — Она качает головой, идет дальше. — Произошла ошибка. Я не могу быть с тобой.

— Ошибка? В таком месте? — его голос звенит насмешкой, а то и вызовом. — Что за недоумки, эти ваши управляющие?

Но Най'а упрямо идет дальше.

Ночь вознесла Орион на небо. Ноэль удивляется, как точно он совпадает с картинкой, которую вживил ему древомилец. Два миллиона лет Охотник скользил иероглифом в черноте.

— Ты меня слушаешь? — обозленно рявкнула Тейма. — Леон пропал!

— Такова Земь. Мир случайностей. — Ноэль притушил безутешный огонек в глазах, наполнившихся слезами. — Мне казалось, я все продумал. — Он взглянул на обол: монетка словно бы съежилась.

— О Господи! — Тейма схватила его за руку. — Да очнись же!

Ноэль проследил ее испуганный взгляд. Из ночных теней надвигалась свора: восемь громил, одни бритоголовые, другие с навороченными прическами, одни полуголые, другие облаченные в кожаную рванину. Тяжело ухали башмаки, громилы наступали с тупой решимостью. Их выжженные взгляды бешеных псов он встретил невозмутимо — споткнувшись, они застыли, задние налетели на передних, словно за спиной Ноэля встал на дыбы скакун из Апокалипсиса. Банда рассеялась, растаяла в темноте.

Тейма изумленно посмотрела им вслед.

— Что произошло?

— Они меня учуяли. — Ноэль снова перевел взгляд на обол. — Я что-то такое съел.

Тейма подавленно опустилась на скамейку. Ночь текла.

С судорожным вздохом Ноэль встал и уронил обол в карман.

— С Леоном все будет хорошо.

— Нет, не будет. — В лице Теймы сочувствие боролось с горечью.

— Он не со мной. Ноэль сел рядом.

— Ты права. — И убитым шепотом добавил: — Прости.

Тейма раскачивалась из стороны в сторону. Ноэль поднял глаза к звездам, угрюмым и безмолвным, и стал думать о Крахе и его лающем смехе. «Земь не место для глупцов с расстроенными нервами». Земь принадлежит Элю — и если у Эля был какой-то замысел, то заключался он в том, чтобы научить людей жить свободно, независимо от чужих планов и замыслов, включая самого Эля. Ноэль — No El — Нет Эля.

— Ну и каково там будет Леону? — Девушка не смотрела на собеседника, сидела, понурившись. — Будет он счастлив там, откуда ты пришел?

Он улыбнулся Ориону.

— О, да. — И, полной грудью вдохнув промышленную ночь Земи, добавил: — Занебесная создана как исполнение мечты — вплоть до сокровенной радости.

— Вот как? — Девушка скептически прищурилась. — Тогда почему ты свалил?

— Из сострадания. Я думал, что сумею помочь. Никто мне не препятствовал, никто не отговаривал. — Он хотел замкнуться в обиженном молчании, но все же закончил: — Кроме Най'и.

— Твоей женщины?

— Больше чем женщины. — Его пронзила догадка. — Это превыше пола.

— Твоя половинка.

— Вроде того.

— Так же, как и Леон для меня. Мы строили планы. Мы собирались выкарабкаться, одолеть судьбу. — Ее губы беззвучно шевельнулись, потом прошептали: — Най'а о нем позаботится?

— Нет. — Краткое слово разверзло пропасть, куда он не готов был заглянуть, и через ткань туники он коснулся обола. — Най'а ему не понадобится. В Занебесной для него уже приготовлено место. Я его клон… его близнец…

— Да знаю я, что такое клон! Как овца, которая была собственной мамочкой. — Девушка откровенно его изучала. В темноте казалось, что меж ее глаз бьется жилка, словно в Тейме борются разум и безумие. — Ты выглядишь в точности, как Леон. Жуть какая-то. А мой клон в Занебесной есть?

— Возможно. Там много клонов. — Он встретил ее оценивающий взгляд, дал освоиться с мыслью о своем жалком сходстве с ее любимым, а сам ждал, когда же наконец она в полной мере осознает ужас своей утраты. — Мне жаль, что так вышло с Леоном. Я…

Под деревьями закружили призрачные радуги. Тейма вскочила.

— Леон!

Не успел Ноэль ее остановить, как она бросилась в переливчатую воронку и столкнулась с высокой женщиной, которая схватила ее за руки, закружила и швырнула в нуль-портал.

Перистые облака свиваются в голубом небе паутинками. Впереди раскинулся матиссовский ландшафт можжевеловых склонов и замшелых валунов, и щетинящиеся иголками гигантские ветки парируют выпады ветра. Из елового рая Тейма и Леон выходят, держась за руки, по колено утопая в альпийских маках.

— Мы не за небом, детка, — говорит Леон в порыве разделенной радости. — Это Занебесная, «за» и «небо» слитые в одно. Как и сказал Ноэль, Контекст назвал тут все в честь нашего первого радиосигнала, нашего крика в космос. Хевисайд был одним из ученых, придумавших радио, на другие языки его имя переводится как «Земля за небом», отсюда и название этой планеты. Вон те деревья? Это лес Морзе в честь Сэмюэля Морзе, изобретателя телеграфа. А Три-Сьерра — сигнал Морзе, который принял Маркони. Это тэг менеджеров Мироустройства, их тут зовут управляющими. Их дело следить, чтобы в Занебесной все шло гладко, но они не люди. Они… как обрывки снов. Сама увидишь.

— Ух ты, милый. Не гони лошадей. — Тейма обнимает его и счастливо убеждается, что он осязаем, это не сон. И сам воздух кажется осязаемым, опушенный конфетти спор и летучими зонтиками одуванчиков. — Я думала, что потеряла тебя.

Он прикусывает мочку ее уха и улыбается, такой счастливой улыбки она никогда прежде не видела.

— Три-Сьерра вмешались, когда я им показал, как облажались их жалкие задницы. Они авралов не любят.

Она отвечает шаловливой улыбкой.

— И как же нам полагается вписаться в этот мир?

— Мы больше не отбросы, Тейма. Это все в прошлом, осталось два миллиона лет назад. Оглянись вокруг.

Солнечные зайчики гоняются за тенями облаков по долинам рододендронов и зеленым лощинкам. Водопадики свивают радуги, питают ручьи, бегущие через луга пурпурных астр и прибежища карликовых сосен. Алые и желтые планеры кружат в синеве, и серебристые лодки на солнечных батареях поднимаются с воздушными потоками.

— Все здесь одна сплошная вечеринка, детка. Никакой работы. Никаких болезней. Никакой старости.

— А дети?

В наигранном раздражении Леон втягивает голову в плечи:

— Тебе еще не надоело?

— Ну?

— Надо тебя покормить. — Обняв подругу за плечи, он разворачивает ее, и по зеленому склону они спускаются вниз, к зеленым рощам и ленточкам перекатов на реке. — Правду скажу. Я тут три дня и все узнал из еды.

У Теймы брови лезут на лоб.

— Из еды?

— Ну да! Видишь деревья вон там? — Он кивает в сторону далеких холмов, коронованных одиноко стоящими баобабами и баньянами. — Это древомильцы. Ну… как если соединить «дерево» и «кормилец», потому что все, что нам нужно, исходит от них. Одно из них наше. Раньше оно принадлежало Ноэлю, но сконструировано как раз под меня, потому что он мой клон. Все клоны — анамнестики, то есть «запомненные» или «воспоминание о чем-то». Он был памятью обо мне, значит, его древомилец — мой. А теперь и твой тоже. Помнишь ту цепочку, которую ты мне сплела из своих волос? Я отдал ее древомильцу. Теперь он все о тебе знает. Какие тебе нужны витамины. Какую еду ты любишь. Чему смеешься. Все.

Она смотрит, как стайка изумрудных зябликов закладывает вираж в прозрачном воздухе.

— Жуть какая-то.

— По сравнению с улицами? Да что ты! Тут нет ни улиц, ни банд. Вся планета — сплошной парк. И этот парк построен на радость человекообразным. — Леон по-обезьяньи ударяет себя в грудь. — Ведь именно это мы и есть. Это-то тебе известно?

— Ачто если нам захочется путешествовать? — Направляясь к искрящемуся ручейку, мимо проносится стрекоза. — Мне всегда хотелось побывать в Париже.

— Тут нет Парижа. — Держась за руки, они идут дальше. — Но зачем Париж в мире, где не разбиваются сердца?