Темная страсть

Глава 17

Руна вернулась в спальню и присела на кровать Шейда, пока он заканчивал разговор с братом. Шейд сказал, будто больше не собирается убивать ее, но она уже просто не знала, чему верить. В любом случае он все же собирался убить ее, и это разрывало ей сердце.

Господи, ну и дура же она была, что снова доверилась ему.

Шейд вошел в комнату и остановился с телефоном в руке — в руке, которая, казалось, была какой-то полупрозрачной. Потом рука сделалась совсем невидимой, и он уронил телефон.

— Проклятие, — выдохнул он и уставился на телефон, не поднимая его.

— Что происходит, Шейд?

— Я не хочу об этом говорить.

Руна вскочила.

— Знаешь что? Плевать мне, чего ты хочешь. Ты должен.

Может, ей только показалось, но он как будто устыдился.

— Я не могу.

— А ты можешь рассказать мне, почему хочешь моей смерти? Это входит в тот короткий список тем, о которых ты можешь говорить? Разорвать связь — единственная причина, по которой ты собирался убить меня, или есть что-то еще?

Когда он не ответил, терпение ее лопнуло. Она залепила ему звонкую пощечину, от которой онемела рука, а у него на щеке остался малиновый отпечаток.

— Господи, как же вы с братьями, должно быть, смеялись надо мной! Считали меня такой жалкой, такой отчаявшейся. Думали, я останусь рядом, даже если не буду связана с тобой.

Темные тени снова всколыхнулись в черных глубинах его глаз.

— Я никогда не смеялся над тобой, — горячо отозвался он. — Никогда не считал тебя жалкой.

Она рассмеялась неприятным булькающим смехом.

— А стоило бы. Я сама себе противна. — Покачав головой, она оглядела комнату. — И знаешь, что самое ужасное? Даже зная, кто и что ты есть, я все равно влюбилась в тебя. Опять.

— Я не хотел этого, Руна. И ясно дал это понять с самого начала.

— Ну да, еще как, — съязвила она. — В самом деле, тебя не в чем упрекнуть. Ты и вправду делал все, чтобы я возненавидела тебя. Просто я слишком сильно любила тебя, и потому не могла этого понять. Так что я сама виновата. Ну вот. Надеюсь, это облегчит твою совесть.

Она совсем пропащая. Такая же пропащая, как ее мать, которая не уходила от отца, сколько бы он ни пил, ни бил ее, ни изменял ей. Руна явно унаследовала эти противные гены. Правда, отец в конце концов взялся за ум и перестал пить и гулять, но Руна к тому времени слишком ожесточилась, чтобы увидеть это. Или простить.

Если б только она могла направить часть этой горечи и злости на Шейда. Она отвела от него взгляд, боясь, что эта генетическая слабость снова толкнет ее к нему в объятия. Инструменты боли и наслаждения на стенах поблескивали в тусклом свете, подмигивая ей. Смеясь над ней.

Скольких женщин они касались? Скольких женщин Шейд доводил этими инструментами до слез и оргазмов?

О да, горечь есть, она поднимается к горлу, образуя ком. Она кое-как просипела:

— Я хочу, чтоб оно ушло, Шейд. Все, что я испытываю к тебе. Все, что делает меня такой, как моя мать.

Она сбросила с себя халат и решительно направилась к позорному столбу, восьмифутовой деревянной планке с мягкими кожаными ремнями, свисающими сверху.

— Сделай это. Сделай то, что ты делал для всех других женщин. И в этот раз не смей трусить.

— Сейчас я не буду делать этого, Руна. — Голос Шейда дрогнул, и ей стало почти жаль его. — И вообще больше не буду.

— Почему? Почему ты можешь делать это с другими, но не со мной?

— Они хотели этого по другой причине.

— Они хотели этого потому, что в их душах была чернота, и, возможно, потому, что им нравилось испытывать боль. Она возбуждала их. Что ж, похоже, меня она тоже возбуждает, — тихо добавила она. — В сущности, я знаю, что так и есть, потому что любить тебя больно. И все же я возвращаюсь за новой порцией боли.

— Прекрати это говорить. — Шейд отшатнулся назад и споткнулся о телефон. — Прекрати говорить, что любишь меня.

— Тогда заставь меня прекратить. Сделай мне больно. Заставь меня почувствовать снаружи то, что я чувствую внутри.

— Руна, — простонал он. — Остановись. Прошу тебя, не надо.

Она прислонилась лбом к дереву и закрыла глаза, глубоко дыша.

— Ты сделаешь это, Шейд. Ты мой должник, и, черт бы тебя побрал, ты это сделаешь.

У Шейда внутри все переворачивалось. То, о чем она просит, немыслимо. Но сейчас Руна нуждалась в этом на каком-то уровне, который он пока не понимал, а их связь вынуждала исполнить ее желание. Темное, непреодолимое, соблазнительное, каким может быть только грех, и он с содроганием уступил ему.

— Ухватись за шест обеими руками. — У Шейда дрожал голос. — Я не хочу надевать на тебя наручники.

Ему показалось, Руна сейчас заспорит, но в конце концов она подчинились и ухватилась за шест так, что побелели костяшки пальцев.

Впервые в жизни Шейд пожалел, что не обладает даром Рейта. Как бы ему хотелось просто заставить ее думать, будто он сделал все то, что она хочет!

Живот его скрутило, хотя тело и затвердело от того, как она открылась ему, как гибкое тело опиралось о шест, как волосы буйными волнами рассыпались по спине. Шейд мягко отвел волосы с плеч. Руна ахнула — тихий звук острого желания. Боги, она хочет этого, действительно хочет. Шейд зашипел в ответ, его собственный чувственный голод вспыхнул, несмотря на все усилия погасить его.

Возможно, ему удастся отвлечь ее, дать ей иллюзию удовольствия и страдания… с упором на удовольствие. И он должен быть убедительным.

— Расправь плечи, — рявкнул он, и она дернулась от удивления, но подчинилась.

Прекрасно. В качестве награды он пробежал пальцами по бедру, округлой попке. Сделал медленный круг, рукой водя вокруг талии, кончиками пальцев лишь слегка коснувшись заветного холмика. Когда она резко втянула воздух, он улыбнулся.

— Люди наиболее уязвимы, когда обнажены.

— А демоны?

— Некоторые да. Но не я. — Он стащил с себя мешающую одежду. — Обнаженный, я наиболее силен.

На втором круге он остановился перед ней.

— Больше никаких разговоров. Ты не будешь ничего говорить, пока я не дам тебе разрешения. — По ее разгневанному лицу он догадался, что она этого не ожидала. — В чем дело, маленькая волчица? Ты думала, все ограничивается физическим воздействием? — Он почти коснулся губами ее уха. — То, что я делаю с женщинами, влияет на их сознание в той же степени, что и на тела.

Он глубоко вдохнул головокружительную смесь запахов ее раздражения и желания.

— Это не то, чего я хочу, — огрызнулась она.

Вот и хорошо. Быть может, теперь она откажется от этого безумия. Шейд надеялся, это произойдет до того, как он потеряет над собой, контроль. Сейчас он еще в состоянии думать, но чем больше она будет чего-то хотеть, тем больше будет затуманиваться его мозг, пока он не превратится почти что в животное, ведомое чистым инстинктом. Инстинктом и ее желаниями.

— Разве я не приказал тебе молчать?

Он шлепнул ее по заду достаточно сильно, чтобы оставить хорошенький розовый отпечаток. Потом потер место, по которому ударил, поласкал горячую кожу, пока она не начала стонать и прижиматься к его ладони.

Проклятие, как же он любит прикасаться к ней, гладить ее! Любит слышать тихие звуки, которые она издает, когда возбуждена. Он сдвинул руку ниже, скользнув между ног. Шелковистая влага оросила его пальцы, когда он поводил ими взад и вперед, найдя легкий ритм, от которого дыхание ее участилось.

Его плоть обратилась в сталь, и пришлось стиснуть зубы против желания немедленно овладеть ею.

— Твое охранное слово — «тень». Произнеси его. Запомни.

— Т-тень, — прошептала она, выгнувшись за его рукой.

— Хорошо. Очень хорошо.

Это будет легче, чем он думал. Шейд улыбнулся, окидывая взглядом стену и выбирая в качестве инструмента обтянутую кожей палку с мягкой кожаной полоской на конце. При умелом обращении она оставляет приятное, мягкое жжение. Используемая в сочетании с наградой, она дает сильнейшие оргазмы, замаскированные под наказание.

Он хлопнул хлыстом по ладони, и она подскочила от резкого удара кожи по коже.

— Ты ведь скажешь мне, что тобой движет, правда?

Ее глаза удивленно вспыхнули.

— Что?

— Смотреть вниз, — резко приказал он и ударил ее по бедрам.

Она опустила глаза в пол.

— Я ничего тебе не скажу. Не так.

— Именно так все и происходит, Руна.

— Я не дура, — пробормотала она. — Думаешь, если я скажу тебе, это освободит меня от чувства вины? — Она вскинула на него глаза. — Нет, тебе придется выбить это из меня.

Он сглотнул. Взмок. Запаниковал.

— Ты хотел обмануть меня? Думал, я сдамся после легкого шлепанья? Как будто меня раньше не били смертным боем! Черт тебя побери, Шейд, если ты считаешь меня такой слабачкой. — Она ударом выбила легкую плетку у него из руки. — Возьми что-нибудь посерьезней. Вон то.

Он проследил за ее взглядом до длинного пастушьего кнута. Желчь подступила к горлу. Он поднял плетку.

— Нет.

Руна ничего не сказала. Просто воздействовала на него силой своей воли. Которая оказалась сильнее, чем у него. Каким же дураком он был, что считал ее слабой! Сильнее он еще никого не встречал.

«Сосредоточься. Блефуй».

— Вначале, — сказал он, изо всех сил стараясь, чтоб голос звучал настойчиво и убедительно, — ты расскажешь мне, кто тебя бил.

Он, собственно, догадывался после ее мимолетного замечания об отце, но хотел вытянуть из нее как можно больше, не причиняя ей боли, а избиение оказалось неожиданным откровением.

Когда она ничего не сказала — теперь она решила молчать, — он провел плеткой по внутренней стороне ее ноги. Водил медленными небольшими кругами по бедру до тех пор, пока она не задрожала. Он почувствовал запах ее предвкушения, но ждала она удовольствия или наказания, он не знал.

— Мой отец, ясно? Это был мой папаша-ублюдок.

Он скользнул кожаной полоской вверх, пока не коснулся набухшей плоти между ног. Как награда это был пустяк, мелочь, но ее стон облегчения сделал его куда как значительнее.

— Раздвинь ноги пошире… о да, вот так. — Он продолжал гладить легчайшими прикосновениями к сердцевине. — И что ты такого делала, чтоб заслужить это?

Она слегка выгнулась, но осталась стоять на месте.

— Ничего.

— Тогда почему он бил тебя?

— Он был… алкоголиком.

Все идет вполне неплохо. Она, похоже, забыла про пастуший кнут. Он усилил нажим, позволяя мягкой коже скользить между складками так, что каждое поглаживание целовало клитор.

— Значит, это были приступы пьяной ярости.

Внезапно перед мысленным взором Шейда встало тревожащее видение Руны под ударами отцовских кулаков. Во время подобных сеансов воспоминания часто возникали в его голове, но это Шейд прочувствовал до глубины души. Ему захотелось убить подонка за то, что он сделал с Руной.

И теперь стало ясно, почему она побуждает его избить ее. Руна всем сердцем ненавидела отца и, возможно, надеется, будто такое же обращение поможет ей возненавидеть Шейда. Она должна знать, что это не сработает, должна понимать, что его задача в том, чтоб добраться до источника ее боли, но логика пока еще не привела ее к осмыслению этого.

— Где он? — прорычал Шейд прежде, чем успел остановить себя.

— Умер. — От боли в ее голосе рука его дрогнула, и плетка упала на пол. — Он ушел от нас, когда я была еще подростком. С тех пор я не видела его и увидела только незадолго до его смерти.

— Почему… почему ты переживаешь из-за его смерти, если ненавидела его?

Руна резко повернула голову и просверлила его гневным взглядом.

— У меня не было ненависти к нему в то время, когда он умер, а если хочешь больше, ты знаешь, как это получить.

Шейд взглянул на хлыст.

— Тебе это не нужно, — сказал он в последней отчаянной попытке заставить ее передумать, но она покачала головой:

— Ты лжешь и знаешь это.

К несчастью, она была права, и это убивало его. Тяжелой поступью он подошел к стене и снял хлыст с крючка. Он свинцовой тяжестью оттягивал руку, которая, естественно, в эти минуты оказалась твердой, и Шейд поклялся всем, что ему свято, что после сегодняшнего уничтожит этот хлыст. Уничтожит все в этой комнате.

Делая глубокие вдохи, он снова повернулся к ней.

— А где была твоя мать, когда отец бил тебя?

Глаза ее искрились. В них таилась целая история, но Руна не готова была поделиться ею без поощрения.

Шейд подошел к ней с хлыстом, скрученным как веревка, ударил сзади по бедрам. Не настолько сильно, чтоб было очень больно, но достаточно, чтоб она удивленно ойкнула.

— Скажи мне.

— На работе. Она ничего не знала.

— Ты в этом уверена? — мягко спросил Шейд, потому что рос с матерью, которая всегда знала, когда один из ее детей чихнул, даже если находилась за сотни миль, и подозревал, что человеческие матери такие же.

— Она не знала, — повторила Руна сквозь зубы.

— Ты лжешь.

Он снова шлепнул ее хлыстом, чуть сильнее.

— Нет.

В голосе ее слышалась дрожь, потому что теперь они уже подбирались к сути. В глазах стояли слезы.

— Она знала, но ты никогда не могла признаться в этом себе самой.

— Нет!

Ударная волна острого желания обрушилась на Шейда с такой силой, что он отступил на шаг. Руна не намерена углубляться в свои страхи до тех пор, пока он не будет жестче с ней. Хлыст завибрировал в его ладони с силой желания, и рука его поднялась, пока он неистово шептал «нет» снова и снова.

Хлыст опустился на ее голую спину легко, но все же оставил розовую полосу, которая тут же вздулась рубцом. Руна не издала ни звука в отличие от него. Из глубины горла вырвался вскрик.

— Твоя мама знала. И не сделала ничего, чтоб защитить тебя. Признай это, Руна. Признай, иначе мы никогда не разделаемся с этим.

У нее вырвался всхлип.

— Она… я не могу…

— Можешь и должна.

Его рука вновь поднялась. Кончик хлыста оставил еще одну отметину у нее на спине и огромный шрам у него в душе.

— Да, — прошептала Руна. — Она знала. Должна была знать. Но ничего не сделала. — Слезинка скатилась у нее по щеке, и ему так нестерпимо захотелось стереть ее. — Почему она ничего не делала? Он бил меня, изменял ей, тратил все деньги на виски, даже если это означало, что нам придется голодать.

Как бы эмоционально ни звучали ее воспоминания, каким бы полезным ни было для нее выпустить их на волю, ей требовалось освободиться от гораздо большего. Шейд по-прежнему ощущал в ней черноту и, казалось, не мог опустить хлыст. Он больше не управлял своими действиями, тело его реагировало только на ее желания. Пройдена уже была та грань, от которой еще можно было вернуться, и теперь единственный способ остановить сеанс— это произнести охранное слово.

Его рука поднялась.

— Руна, произнеси охранное слово. — Тошнота подступила к горлу. — Пожалуйста, пожалуйста, произнеси его.

— Мы… — Она натужно сглотнула. — Мы не закончили.

Проклятие!

Шейд не смог остановить себя, и на этот раз удар пришелся возле лопатки. Он попытался сказать, что страшно сожалеет, но слова не шли, Шейд никогда раньше не сожалел, повинуясь своей природе, своему инстинкту очищать души. Но это убивало его.

— Откуда в тебе это чувство вины, Руна? Чернота? — Голос его был сильным, хоть внутри все дрожало. — Я чувствую ее в тебе. Всегда чувствовал.

Она покачала головой.

— Скажи мне! — рявкнул он.

— Я ненавидела его! — прокричала она. — И ненавидела ее за то, что она не ушла от него.

Он не мог оторвать взгляда от сильных гладких мышц ее спины, которые подрагивали, но не от страха или боли, а от злости.

— Все в какие-то моменты ненавидят своих родителей.

— Но не так, как я. Я хотела, чтоб она ушла от него. Вела себя ужасно, делала все, чтобы бесить его, лишь бы она увидела, какое он ничтожество.

— Ты была ребенком…

— Прекрати! — закричала Руна. — Все было куда серьезнее.

Шейдом овладел неодолимый порыв утешить ее. Он потянулся к ней, но с шипением отдернул руку.

Рука была невидимой. До самого локтя, будь все проклято! Ужас вытеснил воздух из легких. Он посмотрел на другую руку. И не удивился, что рука, держащая хлыст, тверда как камень, окружающий их.

Мускулы руки напряглись, когда он снова начал занимать позицию для удара. Он знал, что бесполезно пытаться остановить это, но должен быт попытаться. И был вознагражден ощущением, будто скальпель скользит под кожей.

Хлыст со свистом разрезал воздух, и Руна вскрикнула отболи и наслаждения.

— Насколько серьезнее? — услышал Шейд свой суровый, совсем чужой голос.

— Мама в конце концов предъявила ему ультиматум, и он бросил пить. Превратился в идеального мужа и отца. Но было уже слишком поздно.

Она издала придушенный страдальческий звук.

Шейд шагнул ближе, и все его тело дрожало, когда он касался губами каждой розовой отметины, которую оставил на ее прекрасной коже.

— Почему поздно?

«Пожалуйста, Руна, говори, Я больше не хочу этого делать».

— Потому что я уже ненавидела его, — простонала она. — Мне было шестнадцать. Я застала его с другой женщиной.

Сердце Шейда заколотилось как безумное. Они сейчас у опасной черты, и он чувствовал, как поднимаются из глубин чувство вины и чернота, держащие ее железной хваткой, еще не готовые быть изгнанными.

— И что ты сделала?

— Эрик умолял меня не рассказывать маме, но я рассказала. И в глубине души радовалась тому, что разбиваю мамино сердце… О Боже, как я радовалась!

Сила ее вины рвала его на части.

— Ты добилась своего? Родители расстались?

Она кивнула.

— Мама… она убила себя. Но все это было напрасно, Шейд.

Кровь заледенела у него в жилах.

— Почему?

Голова ее упала на грудь, плечи ссутулились, и как она оставалась на ногах, было выше его понимания.

— Он умирал, и перед смертью… перед смертью рассказал мне, что, когда я увидела его с той женщиной, он просто ставил точку в тех отношениях. Мама… о Боже, Шейд!

— Что такое?

Руна всхлипнула:

— Ей незачем было знать про ту женщину. Между нею и отцом уже ничего не было. И если б я не рассказала ей…

— Руна, ты не можешь винить себя.

Слова прозвучали неубедительно. Возможно, то же самое постоянно твердил ей брат, и до сих пор это не помогло.

Поможет только одно, и он похолодел, когда она попросила об этом.

— Еще, Шейд. Пожалуйста, еще!

— Я не могу.

Однако хлыст в его руке нашептывал нечто дурное и нечистое. Рукоятка жгла ладонь, словно пускала корни, которые вонзались в кожу и будили самую порочную часть натуры, делающей его демоном.

— Сделай мне больно, — прошептала она. — Перестань сдерживаться. Заставь меня заплатить.

Его кулак стиснул рукоятку. Знак бондинга на шее запульсировал, напоминая, что женщина — его пара — о чем-то просит. Инстинкт требовал откликнуться, даже если сознание протестующе кричало.

Рука его поднялась. Нет. Нет! Пот заструился по вискам от усилий, которые он затратил на то, чтобы бросить хлыст. Тот полетел на пол. Стиснув зубы, Шейд терпел агонию, которая неизбежно следовала за сопротивлением своей природе.

Должен. Сопротивляться.

Но ноги его задвигались одеревенело, неуклюже, неся его к стене. Шейд с ужасом наблюдал, как рука сняла с крючка цеп, переплетенный кожаными полосками, которые свисали с ручки словно змеи. На конце каждой был крошечный острый костяной наконечник.

— Скорее, Шейд.

Голос Руны был магнитом, притягивающим его к ней.

И вновь рука его поднялась. Сознание закричало, а все внутри сжалось, когда он ударил цепом со всей силы.

По своей груди.

Боль расколола его на части. Сладкая, парализующая агония.

Руна ахнула:

— Что ты делаешь? Перестань!

— Я… не могу. — Боль чудесным образом облегчила его собственный груз вины из-за оплошностей и неудач в прошлом, и в то же время он радовался тому, что пощадил Руну. — Я буду носить эту боль за тебя, — поклялся он. — Если один из нас должен истекать кровью, это буду я. Всегда я.

Не существует ничего, что он не сделает для нее, теперь он это знает.

— Нет! — закричала Руна, потянувшись к нему, но он защелкнул на ее запястьях наручники. — Ох, Шейд! — Слезы катились по ее лицу. — Я люблю тебя. Я знаю, ты этого не хочешь, и мне очень жаль. Но я ничего не могу с собой поделать.

Волны тепла откатывались от нее. А сам воздух вокруг казался легче. Она закричала в экстазе, когда душевное и физическое освобождение охватило ее. Это именно то, для чего он приводил сюда женщин, — самый сильный оргазм в их жизни, который, в каком-то смысле, будет длиться всю жизнь. Нет ничего лучше, чем чистая душа, свободная от вины, сожаления и ненависти.

И все же он не мог бросить цеп. Ее чернота и вина вышли наружу, но его остались, и Шейд представления не имел, как от них избавиться.