Темницы, Огонь и Мечи. Рыцари Храма в крестовых походах.

Часть 2. Война на святой земле.

о прибытии в Святую Землю новоиспеченных рыцарей-тамплиеров чаще всего направляли в Иерусалим, где места для людей и лошадей в помещении мечети аль-Акса на Храмовой Горе было более чем достаточно. Вполне естественно, что тамплиеры приобретали дома и конюшни и в прочих христианских городах, чтобы основать заставы на обоих концах маршрута паломников, защите которых они и посвятили свои жизни. Главные пути протянулись на многие и многие версты от побережья в Иерусалим, далее к реке Иордан и городам Назарет и Вифлеем, в окружении коварной природы и враждебных племен, но король Иерусалимский отводил охране дорог отнюдь не первостепенную роль – эта служба никак не отвечала острой потребности монарха в воинских отрядах, способных воевать в поле.

После помазания на трон короля Иерусалимского Балдуин II передал свое графство Эдесское двоюродному брату и преданному вассалу Жослену де Куртенэ. Став королем, Балдуин полагал, что христианские государи Эдессы, Антиохии и Триполи во имя общей христианской веры охотно объединятся для совместной борьбы с мусульманскими набегами. И каково же было его разочарование, когда стало ясно, что стремление этих властителей расширить собственные владения и власть куда сильнее любви к Христу.

Пока Великий Магистр де Пейен готовился искать в Риме папского благоволения к ордену тамплиеров, Балдуин II просил его умолить венценосцев и знать Европы принять крестный обет, ибо без них католическое королевство вряд ли выживет. Обет крестоносцев приняли многие рыцари, но, как оказалось, их было отнюдь недостаточно. В это время началось восхождение нового могущественного мусульманского полководца Зенги, пришедшего к власти, когда сельджукский султан назначил его атабеком (наместником) курдского города Мосул. Зенги заключил сепаратный мирный договор с графом Эдесским Жосленом де Куртенэ, после чего двинулся на захват сирийских городов-государств Халеба, Шайзара и Хомса, пополнив свою армию их войсками.

Войдя в возраст, наследник первоначального правителя Антиохии Боэмунда прибыл по морю из Италии в Святую Землю, чтобы взойти на трон как князь Боэмунд II, и вскоре женился на Алисе, дочери Балдуина II. Пару лет Боэмунд алчно поглядывал на близлежащие армянские земли и наконец в ИЗО году выступил с войсками, чтобы присоединить эти земли к своему государству Антиохийскому.

Боэмунду было невдомек, что король Армении, многие из сторонников которого проживали в Антиохии, прекрасно осведомлен о его планах и приготовился встретить эту угрозу, заключив союз с турками. Как только неопытный Боэмунд уверенно вступил на армянскую территорию, на него внезапно со всех сторон хлынули ревущие орды турецкой конницы, совершенно подмявшие под себя крохотное войско христиан. Сражение было кратким, и вскоре вся антиохийская армия полегла на поле боя; не помиловали даже пленных и раненых. Голову Боэмунда поднесли турецкому полководцу, и тот, велев очистить ее и законсервировать в уксусе, отправил ее в дар суннитскому халифу в Багдад.

Наследницей Антиохийского трона стала двухлетняя дочь Боэмунда Констанция. Однако ее мать, княгиня Алиса, решила поместить дитя в монастырь и править самолично. Антиохийская же знать, недовольная действиями Алисы, послала весть ее отцу королю Балдуину II. В ответ Алиса отправила эмиссара к мусульманскому атабеку Зенги. Хоть это и кажется невероятным, но она предложила, чтобы христианское Антиохийское княжество принесло ленную присягу мусульманскому правителю, если он всего-навсего признает ее власть и защитит от гнева собственного отца.

К несчастью для Алисы, люди Балдуина перехватили ее посланника к Зенги, вызнали суть поручения и без лишних разговоров повесили. Пришедший под городские стены Балдуин обнаружил, что вход в Антиохию ему закрыт. Впрочем, сражение не понадобилось: верные государю дворяне города одолели стражу и распахнули ворота. Алиса, опасавшаяся за свою жизнь, отделалась всего-навсего изгнанием в соседнюю Латтакию. Приняв на себя полномочия регента Антиохийского, Балдуин II вернулся в Иерусалим, где его здоровье резко пошло на убыль. Почувствовав, что конец уже недалек, летом 1131 года Балдуин созвал придворных, дабы сообщить о своей скорой смерти и просить признать преемниками его старшую дочь Мелисанду, ее мужа Фалька и их младенца сына, также названного Балдуином. Простившись со всеми, он сменил пышные монаршие одежды на простую монашескую рясу. Пройдя обряд пострига в церкви Святого Гроба, он скончался всего неделю спустя.

Правители Антиохии и Иерусалима почили, ненадолго пережил их и Жослен де Куртенэ, граф Эдесский. Когда Балдуин уже лежал на смертном одре, Жослен осадил в Сирии некий замок. Его саперы начали подкоп – видимо, не позаботившись о надлежащем укреплении свода. Жослен, стоявший как раз над тоннелем, когда свод рухнул, провалился в недра тоннеля, где был придавлен валуном. Его откопали еще живым, но около месяца спустя он скончался.

Первым делом король Фальк столкнулся с тем, что по смерти Балдуина II граф Понтий Триполийский, княгиня Алиса Антиохийская и юный Жослен II Эдесский заявили о собственной независимости, не признавая над собой никаких государей. Чтобы вернуть их в лоно королевства, Фальку пришлось выступить с армией на Триполи и Антиохию.

Граф же Гуго Яффский зашел настолько далеко, что начал злоумышлять против Иерусалима в сговоре с посланцами Египта. Впрочем, этому положил конец его пасынок, прилюдно обвинивший его в измене и воззвавший к Суду Божьему, чтобы тот рассудил соперников в поединке – процедура по тем временам вполне законная. В назначенное время пасынок Гуго верхом и во всеоружии ждал отчима в поле, но тот по каким-то причинам так и не явился, что королевский совет счел признанием вины и приговорил его к трехлетнему изгнанию – наказанию необычайно мягкому, но не без причины. Прекрасная жена короля Фалька была без памяти влюблена в Гуго, а вовсе не в мужа, за которого вышла по приказу отца. И, желая завоевать ее любовь, Фальк старался никоим образом не уязвить ее чувства.

Пока Гуго дожидался корабля, который увез бы его в изгнание, убивая время за игрой в кости, некий французский рыцарь, подойдя к нему сзади, нанес несколько ударов кинжалом в спину. Рыцаря, виновность коего была несомненна, тотчас же схватили, но в народе поползли слухи, что нападение произошло по наущению короля Фалька. Рыцарь сознался, что устроил покушение по собственному почину в надежде убийством королевского врага заслужить благосклонность государя. Фальк же в старании обелиться перед подданными и собственной женой прибег к каре, показавшейся варварской даже в те варварские времена.

Виновного рыцаря возвели на эшафот и после признания им собственной вины и невиновности короля привязали так, чтобы палач мог отрубить ему топором одну ногу. Стоявшие на подхвате помощники поспешно залили зияющую рану кипящей смолой, приумножив пытку, а заодно не дав изувеченному истечь кровью. Как только он немного пришел в себя, ему тут же отрубили другую ногу, оказав ту же мучительную первую помощь. Через некоторое время отрубили руку, потом другую. Когда же несчастный опамятовался, лишенный конечностей торс поставили стоймя и каленым железом вырвали у вопящего рыцаря признание невиновности короля – и лишь после этого милосердным ударом снесли ему голову.

Сирийские вассалы Зенги совершили ряд набегов, отбив у Эдессы и Антиохии часть территории, но до всеобщей войны еще не дошло. Волей случая, как это часто бывает, угроза со стороны Египта была временно снята благодаря особого рода помешательству, случившемуся тогда в каирском дворе. Среди последних событий был приход к власти визиря Гасана, любимого сына шиитского халифа. Молодой повелитель защищал собственную власть столь рьяно и кровожадно, что частые казни сановников любого уровня стали уже не в диковинку и привели к открытому бунту, когда он обезглавил свыше сорока эмиров империи. Пока не поздно, уцелевшие решили взяться за оружие. Халиф спасся тем, что убил родного сына и доставил его труп разгневанным эмирам.

Фальк не опасался египтян на юго-востоке – придворные и эмиры держались чересчур настороженно и дезорганизованно, чтобы планировать нападение на христиан, зато набеги Зенги и его сирийских вассалов на земли крестоносцев заставляли короля не вылезать из седла. Гибель каждого христианина в его крохотной армии становилась серьезной утратой. Примерно в это же время новый магистр ордена госпитальеров, французский аристократ, решил, что его орден должен последовать примеру тамплиеров и начать набор рыцарей, готовых сразиться за Святую Землю, но завербовать довольно воинов, чтобы образовать армию в помощь королю, им удалось не сразу.

Вдобавок княгиня Алиса, вернувшись в Антиохию, предъявила свои права на престол, возродив совершенно излишнюю для Фалька политическую проблему. Чтобы решить ее, нужно было подыскать достойного мужа для законной наследницы, девятилетней княжны Констанции, так что Фальк устроил ее помолвку с Раймундом, младшим сыном герцога Аквитанского. А поскольку удержать в секрете прибытие из Европы столь вельможной особы было невозможно, княгине Алисе сказали, что Раймунд прибывает в Антиохию, чтобы посвататься. И пока она, вырядившись для такого случая, в окружении фрейлин ожидала визита Раймунда в своем дворце, он в соборе венчался с ее дочерью Констанцией. Так законным князем Антиохийским стал Раймунд.

Принимая свои новые владения, Раймунд обнаружил, что восточные рубежи покорил Зенги, один замок захватила секта асасинов, а несколько городов взяты князем Львом Армянским. В надежде отвоевать часть земель, Раймунд вышел на бой, рассчитывая на помощь графа Жослена Эдесского в сражении со Львом Армянским. Но каково же было его изумление и замешательство, когда ему дали взбучку оба – и Лев, и Жослен, приходившийся Льву племянником. А просить помощи у католиков нечего было и думать.

Да и мусульмане еще не были едины. Зенги пополнил свое растущее королевство городом Хомс, полученным в приданое с новой женой – матерью юного правителя Дамаска. Быть может, именно отсутствие матери подействовало на юношу тлетворно, но примерно через год после ее отъезда он что-то не поделил с тремя мальчиками, служившими ему для плотских утех, официально считавшими при дворе «пажами». Однажды ночью трое пажей, сговорившись, убили спящего хозяина, за что все трое и были распяты при полном стечении народа.

При короле Фальке тамплиеры начали отклоняться от своей первоначальной задачи защищать пути христианского паломничества, принимая участие в сражениях на стороне христиан, но первое известное сражение славы им не принесло. Очевидно, они еще не познакомились с любимым турецким маневром, – ложным отступлением, – призванным заставить врага ринуться в погоню и заманить его в ловушку. Отряд неопытных тамплиеров соблазнился погоней за группой «удирающих» мусульманских всадников, увлекших его в засаду. Все они сложили головы, такой горькой ценой преподав остальным важный урок.

Королем Фальк был отнюдь не выдающимся, зато сумел сохранить целостность королевства, располагая весьма ограниченными ресурсами, и преуспел в этом лишь благодаря непрекращающимся войнам между соперничающими мусульманскими группировками. В один прекрасный осенний день 1143 года он надумал отдохнуть от забот, проведя денек на природе вместе с женой и детьми. Проезжая через поле, кавалькада спугнула кролика, и король ради забавы вместе с придворными галопом устремился за дичью. Попав ногой в кротовину, конь Фалька опрокинулся, увлекая седока за собой. Несколько дней спустя король скончался от раны головы, полученной при падении. С той поры Иерусалимским королевством совместно правили королева Мелисанда со своим тринадцатилетним сыном Балдуином. Узрев в этом величайшую возможность, Зенги в ближайшие месяцы нанес по державам крестоносцев ряд тяжелейших ударов из всех, какие им доводилось получать.

Отправив часть своего войска предпринять отвлекающее нападение на вассала Жослена, Зенги вскоре убедился, что Жослен поспешил из Эдессы на выручку во главе изрядной части своей армии, открыв Зенги путь к Эдессе, под стены которой тот и привел основные силы своего воинства. Оставшись в стенах города, небольшая армия Жослена смогла бы оказать нападающим яростное сопротивление, но в открытом поле превосходство Зенги было подавляющим. Жослен воззвал к Раймунду Антиохийскому о помощи по спасению столицы, но его мольбы остались без ответа. Обращение к королеве Мелисанде оказалось более успешным, но ей потребовалось слишком много времени, чтобы собрать подкрепление.

В отсутствие Жослена и опытных бойцов оборону города пришлось возглавить архиепископу Эдесскому, лишенному военного опыта. Население Эдессы просто не знало, как противодействовать осадным машинам и саперам Зенги, так что мусульманам понадобилось всего четыре недели, чтобы захватить участок городской стены, и горожане не могли ничем помешать сирийцам, курдам и туркам, хлынувшим на них сквозь пролом. Христиане через весь город устремились под защиту цитадели, но архиепископ по каким-то невразумительным причинам повелел заложить ворота крепости засовами. Горожане, сгрудившиеся на площади перед цитаделью, были легкой добычей, Зенги подоспел, чтобы взять события под контроль; площадь усеяли тысячи трупов, и сам архиепископ оказался в их числе. Зенги приказал рассортировать уцелевших, оставив армянских и греческих христиан в покое. Римских католиков разделили на две группы – мужчин отделили от женщин и детей. Мужчин казнили, а женщин и детей приберегли для невольничьего рынка. Перегруппировав армию, Зенги начал захватывать город за городом в графстве Эдесском к востоку от Евфрата. Жослену остались лишь жалкие крохи на западном берегу реки. Мусульмане отвоевали изрядную часть земель, покоренных христианами во время Первого крестового похода.

Дальше Зенги повернул свое войско на юг, чтобы взять Дамаск, но так и не дошел до него. В походе он подверг наказанию евнуха, поймав того пьющим из личного кубка Зенги. Разъяренный евнух дождался ночи, когда его повелитель отошел ко сну, и убил его. Старший сын Зенги, не жалея коней, помчался в Мосул, чтобы воцариться там, а младший – Hyp ад-Дин, подчинил себе сирийские земли при поддержке своего блестящего курдского полководца Ширкуха, чей племянник стал самым незабвенным мусульманским предводителем Средних веков.

До той поры Эдесское графство служило своеобразным грандиозным щитом, прикрывавшим Иерусалимское королевство от воинственных турков и персов на севере и востоке, и его утрата поставила под удар само существование государств крестоносцев и христианского контроля над Святыми местами Иисуса Христа.

В 1145 году королева Мелисанда Иерусалимская отправила к новому Папе Евгению III епископа Джабалы с отчаянной просьбой о помощи. Епископ был просто-таки потрясен, отыскав Папу не в Риме, а в изгнании в Витербо. Собрание могущественных римских граждан, разгневанных правлением церкви, выдворило папскую курию из Рима, так что у Папы Евгения хватало и собственных насущных проблем. Он решил все же кинуть клич о крестовом походе во спасение Святой Земли, но это было лишь политическим жестом.

Отправлять в поход германского короля Конрада Гогенштауфена не следовало, ибо он воплощал единственную надежду Папы на захват Рима и восстановление там папского правления. Вдобавок Конрад был призван сдержать агрессивные выпады против папской власти, исходившие от Рожера II Сицилийского. Рожер, захвативший власть над норманнскими землями на Сицилии и в Италии, бросил вызов авторитету церкви, короновавшись на царство, не ища ни благословения, ни помазания папского престола.

Евгений решил обратиться к королю Людовику VII Французскому, уже умудрившемуся вызвать папское неудовольствие и жаждавшему поправить положение. Во время вооруженного конфликта с графом Шампанским он штурмовал замок Витри-сюр-Марн. Его войска подпалили замок, но так небрежно, что огонь охватил все село. Перепуганные сельчане сгрудились в храме, но тот вскоре тоже был охвачен огнем. Вопящие жители не могли вырваться из горящего здания, и те, кто не задохнулся от дыма, вскоре нашли свой конец, когда циклопическая кровля рухнула на них. Таким образом, Людовик VII сжег дом Божий, убив тысячу триста христиан, искавших там убежища. Папа подверг его интердикту, но отлучение не так пугало юного короля, как гневные письма самого влиятельного человека во Франции, если не во всей Европе: Людовик VII навлек на себя гнев Бернара де Клерво.

С того времени, когда Бернар выступил покровителем ордена рыцарей-тамплиеров в 1128 году, его влияние и авторитет только выросли. Каждую его проповедь, каждое письмо принимали, как слово истины. Папа Евгений III, начавший свое восхождение как ничтожный член цистерцианского ордена Бернара, в сложных вопросах все еще искал совета у своего бывшего аббата, в каковом Бернар никогда не отказывал. Опасаясь сделать своим врагом самого влиятельного представителя духовенства в Европе, Людовик VII принял разумное решение, согласившись с критикой Бернара и прося его наставлений. А новый наставник был самым ярым сторонником крестовых походов своего времени, так что ничуть не удивительно, что Бернар посоветовал Людовику VII искупить свой пагубный грех отправкой армии в Святую Землю.

В ответ Людовик в конце 1145 года созвал виднейшую знать в Бурже, где поведал о своем решении принять крест и повести французскую армию в Иерусалим, после чего призвал своих вассалов взять обет крестоносца вместе с ним, но особого отклика не дождался. Казалось, крестовый поход не состоится. В такой ситуации невозможно было обойтись без задора и организационных способностей Бернара де Клерво. Его друзья тамплиеры под командованием своего французского прецептора Эврара де Бара уже набирали и снаряжали людей для крестового похода, обещанного им Бернаром. Бернар же взялся за французов.

Перво-наперво он побудил Папу Евгения к изданию буллы, обращенной прежде всего к королю и баронам Франции, призывая их взять крест. Далее был созван Великий Собор, назначенный на Вербное воскресенье следующего года в Везелэ. С главным словом на нем должен был выступить Бернар Де Клерво. Такой большой запас времени заложили на распространение буллы и путешествие для тех, кому придется преодолеть огромные расстояния, чтобы послушать знаменитого проповедника.

Собор был продуман до мелочей. Ожидалось, что толпа, как и на Клермонтском соборе, провозгласившем Первый крестовый поход, не уместится в кафедральном соборе, и потому снаружи возвели высокий помост, с которого Бернар и должен был обратиться к народу. Он был настолько уверен, что заставит людей принести обет, что сотни крестов из красной ткани были сшиты заранее, чтобы раздавать тем, кто принесет священную клятву.

Как и предполагали, в Вербное воскресенье в Везелэ собрались огромнейшие толпы, и надежды их оправдались. Бернар блистал красноречием, суля милость Божью, полнейшее прощение грехов и вечное райское блаженство тем, кто рискнет жизнью во имя Христа. Успех превзошел ожидания даже самого Бернара. Когда запас заготовленных крестов иссяк, он сбросил свой красный плащ, велев порезать его на полосы, чтобы прямо на месте сделать еще кресты. Второй крестовый поход стал делом решенным: воинство выступит в Святую Землю в будущем году.

Бернар и сам поддался всеобщему неистовству, им же и спровоцированному, и без лишней скромности так писал Папе Евгению III о своем достижении: «Я отверз уста, я заговорил – и тотчас число крестоносцев умножилось до бесконечности. Ныне города и веси лежат в запустении. На каждых семь женщин едва ли сыщется один мужчина. Повсюду только вдовы, чьи мужья еще живы», – но он наверняка понимал, насколько приукрашивает.

Какая уж там «бесконечность», крестоносцев недоставало даже на дельную армию, так что Бернар отправился в путь, чтобы воплотить свою похвальбу в жизнь.

Он успешно объехал с проповедями Бургундию и Лотарингию и направился во Фландрию, где его настигло послание архиепископа Кёльна. Фанатичный монах по имени Рудольф начал проповедовать свой маниакальный ответ на призыв к крестовому походу, подзуживая народ на избиение евреев в собственных общинах. Кровавые погромы прокатились и через родной Кёльн архиепископа, и через Страсбург, Вормс и Майнц. А поскольку Рудольф принадлежал к цистерцианскому ордену самого Бернара, в своем письме архиепископ умолял аббата Клервоского положить конец бессмысленной резне.

Бернар поспешил в Германию, и тамошняя ситуация быстро подтвердила истинность слов архиепископа. Антисемиту Рудольфу было велено водвориться в свой монастырь, не высовывать оттуда носа и не разевать рта. На том проблема, из-за которой прибыл Бернар, разрешилась, но раз уж он оказался в Германии, то решил заодно воспользоваться случаем и призвать германскую знать к участию в грядущем крестовом походе.

Немецкие бароны отнеслись к идее без энтузиазма, считая, что с них довольно и крестового похода в родных пределах. Поколение за поколением вели они неустанные войны против языческих племен на восточных рубежах, так что им не требовалось преодолевать тысячи верст, чтобы выказать любовь к Христу на чужой земле – разве они и так не обратили насильно покоренных варваров, истребив тех, кто отказался принять Христа? Да и король Конрад выказал ничуть не больше энтузиазма. Заключив сделку с Папой Евгением, Конрад согласился изгнать из Рима инакомыслящих, дабы вернуть его папству, и указать Рожеру II надлежащее место. В обмен Евгений помазал бы Конрада на престол Священной Римской империи, поставив его превыше всех королей крещеного мира. Разумеется, Конраду не хотелось, чтобы уговор расстроился. Бернар уяснил это, встретившись с Конрадом, которого не тронули мольбы аббата о помощи Второму крестовому походу. Однако Бернар, обладавший неукротимой волей, желал во что бы то ни стало поддержать репутацию. И хотя ему приходилось просить немецких епископов предоставить толмачей, он совершил объезд земель Конрада, проповедуя по пути – и, надо сказать, проповеди его пользовались успехом, особенно у простолюдинов. Поэтому Конраду пришлось согласиться снова встретиться с ним в конце года. Бернар назначил свою проповедь с просьбой помочь крестоносцам на день Рождества, но ответа от германского короля не получил. В припадке гнева Бернар сам явился ко двору Конрада два дня спустя. На сей раз он метал громы и молнии. Он накинулся на Конрада, описывая великие блага, дарованные ему щедростью Господа. Наконец, Бернар поставил германскому королю вопрос, исходящий непосредственно от Христа. «Человече, – громогласно вопросил он, – что я должен сделать для тебя, чего еще не сделал?» Конрад не устоял, и победа осталась за Бернаром Клервоским. Германская армия примет участие в этом великом крестовом походе.

Отправляясь из Витербо во Францию в январе 1147 года, Папа Евгений еще не получил вестей о Конраде, и по-прежнему считал предстоящий крестовый поход сугубо французским, особенно после самостоятельной попытки вернуться в Рим. Прибыв туда в уповании на теплый прием, через пару дней он был вынужден бежать ради спасения собственной жизни. Папа все еще рассчитывал, что Конрад поможет ему восстановить древний папский престол, но прибыв в марте в Лион, получил известие, которое счел отступничеством Конрада: решение германского короля отправиться в Иерусалим сорвало планы Папы вернуться в Рим. Когда же пару недель спустя посланец Конрада прибыл к нему с просьбой Конрада о личной встрече, Евгений наотрез отказался встречаться с германским королем, предавшим его.

Следуя цели своего визита, Папа составил компанию королю Людовику VII в Сен-Дени во время Пасхальных празднеств. Событие было обставлено с большой помпой. Среди прочего, в нем принял участие отряд из трехсот рыцарей-тамплиеров, по большей части новобранцев, ехавших стройными рядами в своих белоснежных плащах, под командованием французского магистра, который возглавил их в грядущей кампании. Аббат Сугерий, которому во время Второго крестового похода предстояло исполнять обязанности регента Франции, преподнес Людовику VII великолепный ало-золотой стяг – знамя Святого Дениса – каковой надлежало нести перед французским воинством. Папа же Евгений III приготовил специальное подношение своей личной армии рыцарей-тамплиеров.

Геральдика как раз вошла в моду, так что дворяне и короли с гордостью демонстрировали эмблемы своего положения и власти. Монахам, разумеется, подобная символика была чужда, да они и не заслуживали ее, а вот рыцари-тамплиеры – дело другое. Все они вели род от рыцарей и вращались в свете. Будучи воинами Христа, они имели право на то, чтобы каждый христианин узнавал их во всякое время, – и необходимость быстро узнавать друг друга на полях сражений. Посему Папа провозгласил, что с сего дня и впредь рыцари-тамплиеры – и только рыцари-тамплиеры – будут носить особый красный крест с расширяющимися концами на левой стороне груди своих белых одеяний. Этим Евгений создал и первую в мире военную нашивку, заявив, что уменьшенную версию этого легко узнаваемого красного креста тамплиер должен носить на левом плече.

Это событие чрезвычайно укрепило стремление неофитов вступить в святой орден тамплиеров. Они и не чаяли увидеть Папу хоть раз в жизни, а тут не только лицезрели Святого Отца, но и получили его личное благословение. Он не только помолился за них, но и удостоил чести носить свой собственный знак, какого нет ни у кого больше. С той поры, украшая свои белоснежные одежды красными крестами, всякий рыцарь заново преисполнялся гордостью за свою присягу тамплиера.

Пред ним уже был высокий образ, к которому надо стремиться – еще не завоеванный на бранном поле, но нарисованный пылким воображением Святого Бернара. Великий Магистр де Пейен не раз просил Бернара написать манифест о целях и добродетелях тамплиеров, чтобы пускать его в ход при ходатайствах о дарах и привлечении новобранцев.

В ответ Бернар грянул, «разя недруга пером вместо копья, коим не владею», трактатом «De laude novae militiae», старательно изыскивая в нем все новые и новые способы восхвалить тамплиеров, одновременно столь же дотошно уничижая каждый порок светских рыцарей. Он сотворил образ такого светоча добродетели, отваги, мастерства и самопожертвования, соответствовать которому не под силу ни одному из людей, но который помог поддержать обильный поток даров, изливающийся на орден.

Впрочем, время, проведенное тамплиерами в ожидании начала долгого похода, вовсе не было растрачено понапрасну. Новобранцам еще предстояло усвоить совершенно диковинную для них манеру поведения – мгновенное подчинение приказам без каких-либо расспросов. Они учились что ни день осматривать лошадей и снаряжение, и пренебрегавшие этим подвергались наказанию. Учились двигаться и сражаться рука об руку. Отходили ко сну и вскакивали с постелей, когда прикажут. А что послужит вознаграждением за прилежную учебу и дисциплину, стало ясно во время странствия, ждавшего их впереди.

Устав дожидаться французских крестоносцев, Конрад в мае 1147 года самостоятельно двинулся на восток во главе двадцатитысячной армии. С ним вместе выступили король Богемский и король Польский, а также его наследник герцог Фридрих Швабский вкупе с разномастной компанией германских дворян и епископов. По пути среди предводителей похода понемногу разгорелись зависть и раздоры, хотя при переходе через Венгрию еще обошлось без серьезных неприятностей, поскольку долгое странствие едва-едва началось. У них было вдоволь продуктов и в достатке денег на закупку припасов. Но когда они вступили на территорию Византийской империи, и то, и другое было уже на исходе.

Человеку, потерявшему голову от голода, зачастую нет никакого дела до того, кому принадлежит пища, и какой ценой она досталась. Рыская по окрестностям, германские солдаты брали съестные припасы везде, где только придется. А крестьян и торговцев, противившихся грабителям, нередко попросту убивали за несговорчивость. Вдобавок греки обнаружили, что благоразумнее держать женщин подальше от глаз вояк, все больше смахивавших на неуправляемое отребье.

Однажды, когда германцы похитили желанную провизию в городе Филиппополис и вроде бы поугомонились, местный жонглер надумал заработать пару грошей демонстрацией своего исключительного мастерства заезжим крестоносцам. Германцы же, ни разу в жизни не видевшие ничего подобного, в припадке суеверия вообразили, будто сие человеку не под силу, и, схватив фигляра, обвинили его в колдовстве. Поднявшаяся суматоха переросла в беспорядки, в ходе которых как-то ненароком дома посада сожгли дотла, а их жителям пришлось спасаться за стенами города.

Чтобы крестоносцы не бесчинствовали, император Мануил отправил присматривать за ними византийские войска, но против агрессивных германцев те были почти бессильны, так что жертвами мести византийцев почти наверняка становились отбившиеся от общей массы воины.

Однако же, когда один германский дворянин, занедужив и отстав от армии, был убит и ограблен греческими мародерами, Фридрих Швабский лично постарался воздать им по заслугам, спалив близлежащий православный монастырь и перебив всех монахов до последнего. В Константинополь германцы прибыли в сентябре, но там их ждал ничуть не более теплый прием, нежели на открытой местности. А император Мануил безуспешно попытался сразу же спровадить их в Анатолию.

Людовик VII выступил в поход с пятнадцатитысячным войском примерно через месяц после Конрада. Жена – Элеонора Аквитанская, приходившаяся князю Раймунду Антиохийскому племянницей, сопровождала Людовика, вместе с ней жены французских дворян, а за ними вслед целое сонмище маркитантов и прочего народа, следующего за воинскими обозами. Французский прецептор Эврар де Бар занял место во главе своего полка рыцарей-тамплиеров. Как и Конрад, французы без проблем пересекли Венгрию, но в Византии тоже страдали от нехватки провианта и враждебности местных жителей, воспламененной прошедшими здесь ранее германцами. К счастью, французские командиры куда лучше контролировали подчиненных, а дисциплинированные тамплиеры были крепкой опорой порядка. В конечном итоге Людовик VII выслал Магистра тамплиеров послом к императору Мануилу в Константинополь.

Что до упомянутого монарха, он не желал и слышать ни о той, ни о другой армии, стремясь поскорее сбыть их с рук. В прошлом году, воюя с вторгшимися в пределы империи турками, он лично вел войска в бой и теперь сетовал, что при вести о приближении крестоносцев вынужден был прервать кампанию, побоявшись оставить столицу на произвол судьбы после их прибытия. Чтобы оставить поле боя, он скрепя сердце пошел на перемирие и мирные договоры с правителями ряда турецких городов-государств, и эти полюбовные договоры с неверными не могли не насторожить крестоносцев, узнавших о них. Более того, Мануил имел все основания опасаться, что Рожер II Сицилийский готов в любой момент двинуться войной на Византию – что тот и сделал еще до исхода лета. Но более всего император боялся, что общая угроза католического нашествия сплотит турецкую знать, которую Мануил всячески стравливал между собой – где подкупом, где обманом, где оговором.

Так что он вздохнул с облегчением, переправив Конрада вместе с его германцами через Босфор перед самым подходом Людовика VII. Хотя император советовал путешествовать более долгой дорогой вдоль побережья, находившегося в руках византийцев, избегая коротких путей в глубине суши, через турецкие горы, где они будут постоянно подвергаться опасности, Конрад все же предпочел короткий путь через турецкие земли, и Мануил, неохотно согласившись, дал германцам отряд проводников.

В Никее Конрад решил отчасти последовать совету Мануила, поставив Отто Фрайзингена во главе воинского конвоя, чтобы тот сопроводил мирных паломников и обозников по длинному, но безопасному пути вдоль моря, а сам с большей частью армии двинулся прямиком через сушу.

Армия выступила 25 октября, и очень скоро солдаты выяснили, что лишены всякой возможности поживиться съестным, и познали пытку вечной нехваткой воды. Но им еще только предстояло узнать горькую цену небрежения такими мерами безопасности, как походные заставы. После десятидневного перехода они вышли к речушке Батис близ Дорилея – едва ли не ручейку, но никогда еще при виде воды истомленные жаждой германцы не испытывали такого восторга. Рыцари торопливо спешились, чтобы напиться и напоить лошадей, и вскоре вся германская армия растянулась по обоим берегам, расседлав коней и расслабившись, радуясь возможности утолить жажду и дать отдых телу.

Войско сельджуков, скрытно следовавшее за ними по пятам, только и ждало подходящего момента, чтобы нанести удар – и теперь он настал. На ошеломленных, утративших бдительность германцев обрушивалась волна за волной легкая турецкая кавалерия. Каждая волна конных лучников осыпала людей и лошадей тучами стрел, и, казалось, несть им числа. Собрать рассеянных германских воинов было невозможно, и многие сложили головы там, где стояли. Вслед за лучниками в атаку устремились турецкие всадники с бритвенно-острыми саблями. Сражение затянулось не на один час. Наконец, под вечер личная охрана Конрада смогла пробиться из долины на дорогу в Никею – с ним и несколькими рыцарями, сумевшими оседлать коней, чтобы заслонить короля собой. Из каждых пяти германских крестоносцев четыре остались на поле бойни, вместе со всем их имуществом. Раненых воодушевленные победой турки добивали, а добыча была столь обильна, что заполнила все рынки вплоть до самой Персии. Пока уцелевшие пробивались обратно в Никею, турецкие всадники полетели стрелой, чтобы возвестить о своей великой победе. Получив свежее доказательство, что закованные в броню франки не так уж непобедимы, весь исламский мир воспрянул духом.

Когда армия Людовика VII, покинув Константинополь, вступила в Анатолию, испытывая нехватку в воде и провизии, удерживать ратников в повиновении стало затруднительно. Безупречную дисциплину соблюдали только рыцари-тамплиеры, и потому король просил их Магистра откомандировать по тамплиеру в каждое подразделение армии, повелев всем слушаться их советов и выполнять их приказания. Поначалу тамплиеры упивались этой новой для европейских армий ролью военной полиции, еще более отдалившись от своей исконной задачи патрулирования дорог, и действуя как единое воинское формирование.

В Никее французы встретили Конрада с остатками армии, и тот поведал им о грандиозном бедствии при Дорилее, в каковом Конрад винил императора Мануила, якобы предавшего его туркам. Оба короля решили идти в Святую Землю вместе, но на сей раз избрали более безопасный путь вдоль берега, где можно было поддерживать связь с византийским флотом. В Эфесе Конрад занемог и, будучи не в силах продолжать поход, вернулся на корабле в Константинополь, а жалкие остатки его воинства присоединились к армии Людовика VII.

Высокопоставленных и могущественных трудно призвать к дисциплине и послушанию, нехватка каковых едва не навлекла на французскую армию несчастье сродни краху германцев за какой-то месяц до того. Через два дня по выходе из Лаодикеи французам пришлось выбрать единственную дорогу через горы, карабкавшуюся через высокий перевал. Авангардом французской армии командовал дядя короля герцог Амадей Савойский, получивший приказ встать на ночлег на перевале, откуда прекрасно была видна основная часть армии, находившаяся у подножья северного склона. До сумерек было еще далеко, и Амадей, решив пренебречь приказом, повел своих подчиненных через тесный перевал к подножью его южного склона. Теперь разделенная надвое французская армия стала уязвима для турок, прятавшихся среди скал выше полков крестоносцев, которые расположились на ночлег по разные стороны ущелья, не видя друг друга. Получив второй грандиозный шанс, мусульманские войска постарались не упустить и его. Под градом обрушившихся на них камней и бревен крестоносцы в панике рассеялись, и лучники, занимавшие господствующие высоты, могли выбирать мишени по собственному произволу. Король спасся лишь тем, что вскарабкался на склон, найдя укрытие среди скал. Казалось, армия крестоносцев обречена, и турки спустились на дорогу, чтобы добить ее. Однако одно подразделение все-таки не впало в панику: Эврар де Бар твердо держал тамплиеров в руках и тотчас же оценил ситуацию. Беспрекословно подчиняясь его приказам, дисциплинированные тамплиеры на массивных боевых конях без труда дали отпор пешим туркам.

После этого эпизода, едва не ставшего для него фатальным, Людовик VII напрямую подчинил всю армию командованию магистра тамплиеров, а отныне чрезвычайно уважаемые рыцари-тамплиеры заботились о том, чтобы отданные приказы исполнялись. Французский король расхваливал тамплиеров вовсю, а уж когда орден ссудил его порядочной суммой для пополнения истощенной казны, король начал превозносить их до небес.

В Антиохию король со свитой отправился по морю, предоставив армии и тамплиерам следовать за ним по суше. Князь Антиохийский обрадовался Людовику, желая, чтобы французы присоединились к нему в кампании по захвату Халеба, столицы нового мусульманского полководца Hyp ад-Дина. В то же время Жослен Эдесский хотел, чтобы новоприбывшие армии отвоевали утраченные им земли: в конце концов, именно из-за потери Эдессы и начался весь крестовый поход. Людовик VII отказался, не желая бросать в бой свое потрепанное войско, пока не исполнит свою присягу крестоносца, совершив паломничество в Иерусалим. Конрад же, оправившись от болезни, отправился из Константинополя по морю прямо в Иерусалим и дожидался Людовика в Святом Городе.

Прибыв туда, оба обнаружили, что королева Мелисанда, взявшая на себя роль регента своего малолетнего сына Балдуина III, тоже не лишена собственных военных амбиций: она тут же попросила Конрада и Людовика вместе с ней отправиться на завоевание Дамаска. Могучий город-крепость Дамаск был ключом к Сирии, и, как всякий центр торговли, невероятно богатым. Людовик и Конрад ответили согласием.

И вот, в союзе с местными баронами, тамплиерами и госпитальерами, объединенные крестоносные армии Франции и Германии отправились, чтобы присоединить Дамаск к христианскому Иерусалимскому королевству, совершив свою величайшую ошибку.

Эмир Унур Дамасский поддерживал со своими христианскими соседями самые дружественные отношения. Он просто не мог поверить, что крупнейшая христианская армия из собиравшихся в Святой Земле выбрана своей целью его владения. Чтобы созвать всех воинов на защиту Дамаска, во все концы его царства помчались гонцы на проворных арабских скакунах. Эмир встревожился настолько, что даже попросил помощи у Hyp ад-Дина, прекрасно осознавая, насколько опасно впускать этого амбициозного полководца вместе с войсками в стены своей столицы.

В субботу 24 июля 1148 года христианская армия, попутно бравшая все мелкие городишки на своем пути, вступила в роскошные сады, которыми так славился Дамаск. Чтобы выстроить частокол, обращенный к южной стене города, солдаты срубили немало ценных деревьев. В городе поднялась паника, на улицах начали возводить баррикады, чтобы замедлить продвижение христианской орды, ожидая штурма стен с минуты на минуту. Однако на следующее утро, прежде чем христиане успели перейти к действиям, сквозь северные ворота в город начало прибывать мусульманское подкрепление. С числом воинов росла и уверенность Унура. Он начал устраивать вылазки за городские стены, атакуя крестоносцев, а мусульманские лучники перешли к снайперской тактике, пробираясь в сады, окружавшие лагерь христиан, где конные рыцари не могли развернуться в гуще кустов и деревьев и были практически бессильны. Воодушевленный успехом Унур предпринимал вылазки снова и снова, а стрелы его лучников, наводнивших сады, взимали все возрастающую дань.

Людовик, Конрад и юный Балдуин Иерусалимский приняли совместное решение перевести всю христианскую армию с изобильных, буйствующих зеленью полей юга на голую восточную равнину, где к ней не смогут подобраться никакие мусульманские партизаны.

Здравый смысл должен был подсказать, что южные поля потому и изобильны, что в достатке снабжаются водой, которой на восточной равнине не хватает ни для растений, ни для жаждущих солдат, но здравого смысла во всей этой кампании не было и в помине. Начать хотя бы с того, что вожди поссорились из-за того, кому достанется Дамасское царство после падения. Пока тысячи человек изнемогали от обезвоживания из-за отчаянной нехватки воды, спор между их вождями все разгорался. Людовик и Конрад прочили на пост графа Тьерри Фландрского, желавшего править Дамаском как независимой христианской вотчиной единолично, а местные бароны твердили, что рискнули своими жизнями и средствами в этом походе лишь потому, что рассчитывали на присоединение Дамаска к Иерусалимскому королевству. Их военный пыл заметно увял, а по стану поползли скверные слухи.

Шепотом поговаривали, будто Унур дал полководцам фантастические взятки, чтобы те отвели войска на безводную равнину перед самой мощной восточной стеной. Якобы предательство общего дела обогатило местных баронов. Опорочить сумели даже самоотверженных тамплиеров. В попытке полностью обелить германского короля летописец Вюрцбурга писал: «Мечта короля Балдуина о Дамаске осуществилась бы, не воспрепятствуй тому алчность, коварство и зависть тамплиеров, ибо оные получили от филистимлян [жителей Дамаска] огромную мзду за оказание тайной помощи осажденным жителям. Не сумев же освободить город оным способом, они ночью тайно покинули стан, короля и соратников. Разгневанный вероломством тамплиеров Конрад III в сердцах снял осаду и покинул город, поведав, что более никогда не придет Иерусалиму на выручку – ни сам, ни кто-либо из его подданных».

Архиепископ Вильгельм Тирский, не упускавший случая открыто обрушиться с нападками на орден тамплиеров, не соглашался с этим совершенно неоправданным обвинением, но полагал, что невероятно бессмысленные действия предводителей наверняка объясняются предательством. Он писал, что правители Дамаска «…вознамерившись деньгами одолеть души тех, чью плоть не могли осилить в сражении… принесли несчетное множество денег, дабы уговорить кое-кого из наших полководцев сыграть предательскую иудину роль». Истина же заключается в том, что к решению снять осаду привела жадность, завистливость и тот простой факт, что у завоевателей, как и следовало предполагать, кончились пища и вода.

Как только христианское воинство, покинув Дамаск, двинулось обратно в Галилею, Унур наглядно доказал, что не имел в нем союзников. Его легкая кавалерия донимала христиан всю дорогу. Что ни час люди гибли от мусульманских мечей и стрел, но куда больше воинов унесла смерть от утомления, жажды и солнечных ударов. В тесном кольце мусульманской конницы упасть значило погибнуть, а ни одно другое подразделение не обладало такой самоотверженностью и дисциплиной, как тамплиеры, не допускавшие и мысли, чтобы их упавший собрат умер на обочине. Так окончился Второй крестовый поход, созванный Святым Бернаром, – окончился жалким и полным крахом.

Конрад тотчас же отплыл в Константинополь, где заключил с императором Мануилом союз против Рожера Сицилийского, а Людовик остался в Иерусалиме до весны, чтобы посетить Пасхальное богослужение в церкви Святого Гроба Господня. Возвращаясь домой на сицилийском корабле, он задержался в итальянском порту Калабрии, чтобы вступить с Рожером в сговор против Конрада. Европа возвращалась к нормальной жизни.

И вполне естественно, что все принялись искать повинных в бесславном провале похода, предначертанного свыше. Увидев в том немалые потенциальные выгоды, Рожер Сицилийский обвинил императора Мануила в том, что тот выдал христиан туркам, и призвал к крестовому походу против Византии. Людовик согласился с ним, как и многие представители духовенства, особенно Бернар де Клерво, замысливший Второй крестовый поход. Пустив в ход свое искусство убеждения, он организовал крестовый поход и ждал заслуженной славы избавителя Святой Земли; теперь же ему понадобился козел отпущения, и он с радостью взвалил всю вину на императора Мануила. Разумеется, для успеха крестового похода против Византии требовалось, чтобы Конрад разорвал союз с Мануилом и сражался против него, что Конрада не устраивало. Бернар метал громы и молнии, но Конрад даже не повел бровью. С него было довольно советов Бернара Клервоского до конца жизни, и пламенные речи больше не трогали его. Мысль о покорении католиками православного Константинополя привлекала многих, что со временем осуществилось, но это время еще не пришло.

Вряд ли это так уж утешило Бернара, но креатура аббата – рыцари-тамплиеры – завоевала полнейшее одобрение Людовика Французского. По мнению короля, они оказались лучшим воинством во всем христианском мире. Тамплиеры, разумеется, ничуть не перечили, но их все возраставшее самомнение могло дорого обойтись, что и доказала следующая кампания.

Что же до мусульман, то их Второй крестовый поход сделал только сильнее, ведь они в пух и прах развеяли миф о непобедимости облаченных в броню христианских рыцарей, даже возглавляемых венценосцами, и продемонстрировали свое боевое искусство. Гордость с новой силой вспыхнула в груди каждого правоверного. Уж теперь-то никто не может усомниться, что Аллах – единственный истинный Бог.

врар де Бар, избранный Великим Магистром ордена тамплиеров в 1149 году, вернулся в Европу, чтобы похлопотать о сборе средств и вербовке рекрутов. Без визита к старому другу и покровителю Бернару де Клерво обойтись было никак нельзя, но встреча была отнюдь не радостной. Перед началом Второго крестового похода, каковой Бернар считал собственным детищем, оба чувствовали себя непобедимыми, жизнерадостными и полными надежд. Ныне же им выпало говорить лишь об унизительном и постыдном поражении. История не донесла до нас, о чем у них шла речь, но после этой беседы Эврар отрекся от богатства и власти, причитавшихся ему как Великому Магистру ордена тамплиеров, и, согласно правилу тамплиеров о том, что всякий брат, покинувший орден, обязан вступить в орден с более строгим уставом, принял постриг в Клервоском монастыре – видимо, чтобы в смирении духа испросить прощения за провал священной миссии.

Великое собрание тамплиеров избрало новым Великим Магистром Бернара де Тремеля. На роль сенешаля Храма назначили Андре де Монбара, одного из первых девяти основателей ордена тамплиеров и дядю Святого Бернара. Как оказалось, новые сановники были избраны в самый нужный момент.

Когда крестоносные армии Людовика и Конрада покинули Святую Землю, Hyp ад-Дин возобновил свои поползновения на владения князя Раймунда Антиохийского. Не сумев отыскать союзников среди собратьев-христиан, Раймунд исхитрился выторговать договор с курдским вождем шиитских асасинов, ненавидящим Hyp ад-Дина по религиозным мотивам. Чаша весов склонялась то в одну, то в другую сторону вплоть до июня 1149 года, когда Раймунд со всей своей армией из четырех тысяч всадников и тысячи человек инфантерии расположился на ночлег в низине близ Мурадова источника, верстах в шестидесяти к югу от Антиохии.

Всю ночь напролет расставлял Hyp ад-Дин свои превосходящие силы вокруг оазиса, и пробудившийся поутру Раймунд обнаружил, что его войска в окружении. Поднялся ветер, и Hyp ад-Дин мудро решил атаковать под гору при попутном ветре, а воинам Раймунда пришлось взбираться для встречи с ним по длинному сухому склону, навстречу ветру, забивавшему их глаза песком и пылью.

Дальше началась чистейшая резня. Раймунду отрубили голову, а впоследствии отварили и очистили ее, чтобы, украсив его глянцевый череп великолепной серебряной оправой, послать халифу Багдада в качестве трофея, доказывающего превосходство мусульман. Следующей жертвой мусульмане наметили Жослена Эдесского, уклонившегося от союза с Раймундом, чтобы защитить собственные сохранившиеся в Эдессе земли. Жослен отчаянно хотел отвоевать упущенное, но не располагал достаточно солидной для этого армией.

Через пару месяцев после гибели Раймунда Жослен находился на севере, в городке-крепости Мараш. Когда же пришла весть о приближении большой армии турок-сельджуков, Жослен попросту покинул город, взяв с собой нескольких приспешников. Оставшимся пришлось выбирать между смертью и капитуляцией, и они предпочли последнюю, получив от сельджукского султана Масуда обещание отпустить их с миром, буде они сложат оружие. Со своими священниками во главе они безоружными покинули город и зашагали по дороге к Антиохии, радуясь, что остались в живых. И когда турки настигли их, чтобы вероломно перебить всех до последнего, они даже не смогли постоять за себя.

В апреле 1150 года Жослен, все еще искавший союзников, отправился в Антиохию. Во время привала он по естественной нужде удалился в кусты, покинув телохранителей, где и был без промедления схвачен бандой турецких разбойников, следовавших за отрядом Жослена в надежде поживиться, обобрав кого-нибудь из отставших. А заполучив такой шикарный трофей, они затребовали огромный выкуп за возвращение христианского дворянина.

Впрочем, у Hyp ад-Дина имелись свои виды на племянника, и он вовсе не желал допустить, чтобы друзья-христиане выкупили Жослена. Получив известие о его пленении, Hyp ад-Дин тотчас же послал кавалерийский отряд отбить Жослена и доставить его в город-крепость Алеппо, где его заковали в кандалы, прилюдно ослепили и швырнули в каменный мешок.

Hyp ад-Дин сделал Жослена этаким выставочным экспонатом, демонстрируя его заезжим мусульманским сановникам. Поздравляя Hyp ад-Дина с поимкой этого досаждавшего ему христианина, они попутно получали важный урок: глядя на этого изможденного незрячего пленника, облаченного в лохмотья и громыхающего тяжелыми цепями, они постигали, какая кара ждет врагов Hyp ад-Дина, – что немало помогало им смириться с его господством, а заодно давало повод тюремщикам сохранять Жослену жизнь, что удавалось им еще целых девять лет.

Избавившись от князя Раймунда Антиохийского, Hyp ад-Дин начал один за другим брать отдаленные замки и городки христианского княжества, понемногу подбираясь к заветной цели – самому великому городу. К счастью для его обитателей, скипетр и державу в Антиохии подхватил энергичный патриарх Аймери, не мешкая позаботившийся об обороне города и отрядивший нарочных в Иерусалим, чтобы испросить помощи у юного Балдуина III. При этом он сумел придержать Hyp ад-Дина обещанием, что Антиохия сдастся ему без боя, если Балдуин не откликнется на зов о помощи.

Балдуин уразумел безотлагательность просьбы Аймери, но, чтобы созвать вассалов в Иерусалим для формирования армии, потребовался бы не один день и даже не одна неделя, так что королю оставалось лишь обратиться к единственной постоянной армии, имевшейся в его распоряжении. Посланцу короля понадобилось пройти всего несколько шагов, чтобы встретиться с Великим Магистром тамплиеров, где его просьбу о помощи встретили с большим пониманием. То был чудесный момент, ради которого и существовал орден. По залам, конюшне и оружейным комнатам разнеслись приказы. Рыцари бегом бросились надевать кольчуги, а их оруженосцы поспешили помочь им облачиться в доспехи. В конюшне седлали лошадей, припасы, еще не погруженные в повозки, раскладывали по порциям. Выкликнули имена оруженосцев, назначенных в помощь рыцарям, и те бросились за своими латами и оружием. Отобрали запасных лошадей, провели построение и инспекцию, чтобы проверить, все ли надлежащим образом вооружены. Тамплиеры были готовы выступить на войну. Когда Балдуин двинулся на север, изрядной частью войска, усиленного тамплиерами, прибывшими с Людовиком Французским, командовал сам Великий Магистр Храма. Их приход в Антиохию убедил Hyp ад-Дина, что благоразумнее всего пойти на мировую.

Что же до девятнадцатилетнего Балдуина III, он без труда понял, что без скорой, безоговорочной помощи тамплиеров его бы не приветствовали как спасителя Антиохии. Чтобы его планы по спасению и укреплению рубежей порядком урезанного Иерусалимского королевства осуществились, подобное войско надо всячески поддерживать и поощрять.

Прежде всего следовало позаботиться об управлении Антиохийским княжеством. Наследнику Раймунда князю Боэмунду III едва исполнилось пять лет, так что в ближайшем будущем не обойтись без регента-мужчины. По смерти Раймунда эту роль взял на себя патриарх Аймери, но бароны Антиохии не хотели видеть своим ленным государем священника. Да вдобавок, говорили они, Аймери не годится мальчику в опекуны из-за своей распущенности. Подходящим решением стал бы новый брак вдовы Раймунда княгини Констанции. Балдуин предложил трех женихов из христианской знати, но Констанция отвергла всех троих.

Тем временем перед королем Балдуином встала еще одна нежданная проблема: безумно ревнуя свою жену графиню Годернию, граф Раймунд Триполийский пытался держать ее взаперти, как это принято у мусульманских властителей. А обожавшая веселую, открытую жизнь христианского света Годерния не вынесла подобной обособленности и объявила о желании расторгнуть брак. На Балдуина же эта проблема свалилась потому, что Годерния приходилась ему теткой по материнской линии. И вот теперь вместе с матерью королевой Мелисандой ему пришлось выехать в Триполи, чтобы разрешить это и политическое, и семейное дело.

Пытаясь решить обе проблемы разом, Балдуин заодно призвал в Триполи и Констанцию Антиохийскую. Мелисанда с Годернией в один голос бранили Констанцию за пренебрежение женихами, рекомендованными королем, но оставшаяся непреклонной Констанция вернулась в Антиохию, так и не взяв на себя никаких обязательств.

С Годернией и Раймундом Балдуину и его матери повезло больше: они согласились попытаться сохранить брак, но при том признали, что обоим будет лучше, если Годерния какое-то время погостит в Иерусалиме у сестры Мелисанды. Немного проводив царственных сестер по дороге в Святой Город, граф Раймунд с двумя миньонами повернул обратно и через большие южные ворота въехал в Триполи, где его окружила шайка вооруженных ножами асасинов. Стащив всадников на землю, нападавшие зарезали всех троих. Услышав крики, гарнизон замка бросился выяснять, что стряслось, и узнал, что граф убит. Солдаты разбежались по улицам, убивая всех мусульман без разбора на своем пути, но среди убитых не было ни одного из удачливых асасинов, будто растворившихся в воздухе.

Как только весть об убийстве Раймунда достигла слуха Hyp ад-Дина, тот без проволочки начал совершать набеги на окрестные земли графства. Небольшой отряд его воинов дошел до самого побережья, сумев по дороге овладеть замком Тортоза, располагавшимся на полпути между Триполи и Антиохией. Впрочем, отряд был слишком мал, и в конце концов его изгнали прочь. Теперь на руках у Балдуина оказалось две христианских вотчины, лишенных государей – Триполи и Антиохия, а тут еще перешел к действию Hyp ад-Дин. Чтобы не позволить мусульманскому вождю вогнать клин между графством и княжеством до самого моря, нужно было укрепить могучий замок Тортоза, для чего, с одобрения графини Годернии Триполийской, Балдуин воззвал к своим друзьям – рыцарям-храмовникам. Приняв на себя эту ответственность, Великий Магистр де Тремеле отрядил часть тамплиеров принять командование крепостью, которой суждено было стать непоколебимейшей из твердынь ордена.

На самом деле Hyp ад-Дин не представлял для христиан непосредственной угрозы. Его целью было завоевание всей Сирии и, в первую очередь, ее богатой столицы – Дамаска. Эмир Унур, давший отпор воинству Второго крестового похода, скончался в августе 1149 года, и теперь Дамаском правил эмир Муджир ад-Дин, не замедливший предложить союз христианскому королевству Иерусалимскому. Христиане согласились, ведь Hyp ад-Дин был их общим врагом.

Раймунда Антиохийского упрекали за альянс с шиитской сектой фанатиков-асасинов, но теперь в сговор с мусульманским станом вступило все христианское королевство. Многое изменилось с той поры, когда воинствующие паломники предприняли Первый крестовый поход, исходя из чисто религиозных побуждений. Теперь религия отошла на второй план, уступив место стремлению удержать земельные владения и власть и, поелику возможно, расширить их. Алчность восторжествовала над Богом – уже не в первый и еще не в последний раз.

В 1151 году Hyp ад-Дин выступил на Дамаск, но его планы перечеркнуло своевременное прибытие в город христианского подкрепления. Уговор свято блюли обе стороны. В 1152 году предводитель небольшой турецкой армии просил Муджира ад-Дина штурмовать Иерусалим вместе с ним, но эмир категорически отказался выступить против своих союзников-христиан.

Решив рискнуть в одиночку, мусульманский полководец со своей кавалерией пересек Иордан, совершив большой крюк вокруг города. Христианские предводители Иерусалима в то время отлучились в Наблус на общий совет, забрав армию с собой, так что мусульмане смогли встать лагерем на горе Елеонской, господствующей над городом. И снова гарнизоны рыцарей-тамплиеров и госпитальеров продемонстрировали достоинства регулярной армии, вкупе с горсткой светских рыцарей, оставшихся в городе, без отлагательств атаковав и согнав мусульман с горы. Мусульмане, не ожидавшие столь энергичного отпора, отступили к Иордану, где возвращавшаяся армия Балдуина настигла и разгромила их наголову.

Поскольку на севере мусульманско-христианский союз успешно сдерживал Hyp ад-Дина, Балдуин III обратил свои взоры к Египту, где вот уже целое поколение при шиитских халифах кровь лилась рекой из-за постоянного соперничества за власть между халифами и визирями – религиозными и светскими вождями. Халифа аль-Амира убили в 1129 году. Его преемник халиф аль-Хафиз пытался положить соперничеству конец, назначив визирем собственного сына Хасана, и какое-то время все действительно шло гладко, но когда в 1135 году вспыхнул мятеж, он ради спасения собственной жизни без каких-либо угрызений совести обрек родного сына на смерть. После кончины аль-Хафиза в 1140 году халифом стал его сын аль-Зафир, но не успел тот назначить своего визиря, как между двумя его полководцами, претендовавшими на этот пост, вспыхнула война. Визирем стал выигравший поединок Амир ибн-Салах, но смерть в 1152 году от руки убийцы не дала ему вволю натешиться столь вожделенной властью.

Для Балдуина III эти неурядицы в Египте открывали новые возможности, так что он принялся укреплять и подвозить припасы в южный город-крепость Газу. Египтянам стало ясно, что идет подготовка к штурму Аскалона – самого южного города мусульман на побережье Палестины. Из Египта отправили к Hyp ад-Дину посла с просьбой напасть на Галилею, чтобы отвлечь христианскую армию, пока египетский флот будет атаковать христианские порты. Однако перспектива того, что христиане сосредоточат свои силы на юго-востоке, открыв ему путь к Дамаску на северо-востоке, была Hyp ад-Дину очень даже на руку, так что он и пальцем не шелохнул, чтобы расстроить планы христиан.

В январе 1153 года христианское войско подошло к высоким стенам Аскалона, охватывавшим город полукругом и своими концами упиравшимися в море. Именно этот город предлагал добровольную сдачу во время Первого крестового похода, но исключительно Раймунду Тулузскому лично. Готфрид Булонский, возмущенный мыслью, что капитуляцию примет кто-то другой, предложение отверг, и теперь многим христианам предстояло расплатиться за его строптивость жизнью.

С собой Балдуин привез все имевшиеся осадные машины, а также, дабы снискать благоволение свыше, упросил патриарха Иерусалимского доставить на поле боя святую реликвию – Крест Господень.

Военные ордена привели всех братьев, каких смогли, под личным командованием Великих Магистров госпитальеров и рыцарей Храма. Великому Магистру тамплиеров Бернару де Тремелю предстояло сложить голову в сече, совершив нечто невероятное и столь бессмысленное, что историки по сей день ломают головы, не в силах уразуметь соображения, толкнувшие его на столь опрометчивый поступок.

Как только христиане настроились на долгую осаду, к Балдуину III прибыл гость: княгиня Констанция Антиохийская наконец приглядела достойного жениха, и тот отправился на поле боя просить королевского благословения.

Будущее сулило счастливому избраннику княгини Рейнольду Шатильонскому запятнать свое имя самой черной славой за всю историю крестовых походов. Будучи младшим отпрыском рода, не унаследовавшим на родине ни земельных владений, ни титула, он прибыл с Людовиком VII Французским искать удачи, а когда французское войско вернулось с королем на родину, Рейнольд остался, перейдя на службу к Иерусалимскому королю. Он был в числе рыцарей, вместе с Балдуином и тамплиерами поспешивших на выручку Антиохии; видимо, тогда-то Констанция и положила на него глаз.

Против такого брака возражали многие из приближенных короля: собственного титула у Рейнольда не было, да и род его не блистал, принадлежа к числу наименее знатных. Подобный соискатель на роль князя Антиохийского уж никак не годился. Тамплиеры придерживались на сей счет иного мнения: некоторые успели познакомиться с Рейнольдом во время похода из Франции и странствия по Антиохии, и знали, что он искусный боец, всегда деятельный, всегда рвущийся в бой, да притом красивый, статный, стремительный и дерзкий. Так что они заступились за него перед своим другом Балдуином III.

Рейнольд со своим ходатайством подоспел как раз вовремя. Мысли Балдуина были целиком поглощены захватом Аскалона, и замужество его кузины Констанции, которого он добивался так долго, стало лишь досадной помехой. Горя желанием вернуться к своей главной задаче, король в конце концов благословил брак. Осчастливленный Рейнольд Шатильонский, получавший в придачу к жене куда больше богатств и власти, нежели осмеливался мечтать, торопливо поблагодарил тамплиеров за поддержку и с добрыми вестями поспешил обратно в Антиохию. На самом же деле Балдуин совершил серьезную ошибку. Снова обратившись к насущным проблемам, Балдуин приказал, чтобы осадные машины громили стены города день за днем, но втуне: пробить брешь им никак не удавалось. Египетский флот ухитрялся доставлять припасы в осажденный город, так что шансы взять защитников города измором представлялись весьма мизерными.

Спустя не один месяц после начала осады христиане построили деревянную башню, подымавшуюся выше городских стен, и, понеся тяжелые потери, сумели частично засыпать крепостной ров. Теперь стрелки видели мишени, и на крыши города обрушился поток камней и огня.

Оставить эту угрозу без внимания египтяне не могли, и однажды июльской ночью отряд воинов гарнизона сумел прорваться к башне, облить нижние венцы нефтью и поджечь ее. Башня, представлявшая собой почти полый сруб, обратилась в объятый ревущим пламенем дымоход. Как только огонь подточил ее основание, крепкий ночной ветер повалил постройку на стену, где жаркое пламя начало лизать камни, противостоявшие христианским таранам месяцами. Но, раскалившись от невыносимого жара, камни сперва начали расширяться, а после крошиться. Тамплиеры, прикомандированные к этому участку стены, с нарастающим волнением взирали, как камни начали вываливаться из стены на землю.

К утру в этом месте образовалась брешь, и Великий Магистр де Тремеле, выхватив меч, лично повел тамплиеров на город. Вот тут и произошло невероятное событие, не находящее никакого разумного объяснения. Ворвавшись в брешь с отрядом из сорока рыцарей ордена, Великий Магистр приказал остальным тамплиерам повернуться к городу спиной и оборонять брешь против всех других братьев во Христе, которые попытаются последовать в город за ними. По-видимому, ему вздумалось, что честь взятия Аскалона должна принадлежать исключительно тамплиерам – если только поверить, что он и вправду вознамерился с сорока тамплиерами одолеть тысячи хорошо вооруженных египетских солдат. К тому времени тамплиеры уже славились своей неукротимостью в бою. Увидев, как через развалины стены с воинственными воплями пробираются эти бородатые изуверы, находившиеся поблизости солдаты и граждане Аскалона бросились наутек. Однако за рыцарями никто не последовал, и мусульмане вдруг осознали, что вся армия должна разделаться с жалкой горсткой пеших рыцарей. Набросившись на тамплиеров, египетские воины за считанные минуты убили, ранили или захватили в плен всех без остатка. Тем временем остальные, вытеснив оставшихся тамплиеров из пролома, поспешно заваливали его булыжником и бревнами.

Позднее в тот же день внимание огорченного христианского войска привлекли ликующие вопли, доносившиеся со стен. Подняв головы к толпе горланящих на стене мусульман, крестоносцы один за другим увидели обнаженные тела всех сорока тамплиеров, болтавшиеся на веревках, свешенных со стен. Тамплиеры лишились не только Великого Магистра, других важных командиров, но и завоеванной с таким трудом репутации. А развешанные по стенам лишились голов, отрубленных и отправленных шиитскому халифу в Каир. Король Балдуин, потрясенный и подавленный произошедшим, созвал дворянство на совет и в присутствии Креста Господня поднял вопрос о прекращении осады Аскалона, но патриарх Иерусалимский и Великий Магистр госпитальеров яро выступали за ее продолжение. Пусть случившееся и пагубно для тамплиеров, остальному христианскому войску это никакого ущерба не причинило, тем более, что теперь два десятка христианских галер на рейде не допускали в порт египетские корабли с припасами, и было не время опускать руки. Мало-помалу их убедительные аргументы перевесили. Видя их твердую решимость взять город, Балдуин постановил продолжать осаду.

Решение оказалось правильным. Припасы у осажденных уже подходили к концу, да и семь месяцев неустанных бомбардировок не могли не сказаться. Менее месяца спустя из города пришла весть, что его жители готовы сдаться, а в обмен просят сохранить им жизнь и позволить покинуть город, забрав все имущество, какое смогут унести. Балдуин без промедления согласился на их условия. Немногие отплыли по морю, но большинство побрело пешком, без оружия, неся пожитки за спиной. Балдуин сдержал слово, без помех пропустив колонну беженцев в Египет, но единоверцы обошлись с ними куда менее любезно. Бедуинские разбойники не оставляли их в покое всю дорогу, тешась кровавой оргией и богатой добычей.

Обнаженные трупы тамплиеров сняли со стен, дабы придать христианскому погребению, и тело Великого Магистра де Тремеля в их числе. Его преемником тамплиеры избрали опытнейшего из всех, престарелого Андре де Монбара. Будучи дядей Бернара Клервоского, Андре сыграл важнейшую роль, побудив аббата к бурной деятельности в поддержку первоначального отряда бедных рыцарей. Впрочем, каким бы влиянием ни пользовался Андре, через считанные дни оно закончилось, ибо его безгрешный племянник, занедужив и впав в уныние, почил в своем Клервоском аббатстве.

Гору трофеев, добытых в Аскалоне, разделили между христианскими предводителями, а город вверили Амальрику – младшему брату Балдуина и наследнику трона.

Победа христиан произвела на эмира Муджира Дамасского такое впечатление, что он не только стал искать дружбы Иерусалимского короля, но и согласился ежегодно платить ему дань золотом. На его подданных-мусульман подобное холуйство перед христианином произвело в точности обратное впечатление, и они начали посматривать в сторону Hyp ад-Дина, находившегося в Халебе.

За содействием в предполагавшемся завоевании Дамаска Hyp ад-Дин обратился к двум братьям-курдам, служившим ему верой и правдой. Один из них – Ширкух – благодаря своему великому дару стратега поднялся в армии Hyp ад-Дина до ранга военачальника. Второй же брат – Айюб – был от природы наделен талантом к отправлению обязанностей правителя, за что и был назначен эмиром Баальбека. Малолетний сын Айюба Юсуф в те времена еще ничем себя не прославил, но ему было суждено в один прекрасный день очередного крестового похода стать героем ислама. В те грядущие дни сторонники нарекут Юсуфа «Честью Веры» или, по-арабски, Салах ад-Дин, что христиане переиначат в «Саладин».

Айюб тотчас же заслал в Дамаск тайных подстрекателей, дабы те распространяли слухи, настраивая народ против Муджира. Используя неприятие Муджиром мусульман на пользу ненавистным христианам, они подняли волну недовольства выплатой дани золотом королю Иерусалимскому. В то же самое время Hyp ад-Дин посеял в душе Муджира сомнение в лояльности приближенных. Уверовав в ложные обвинения, Муджир обрушился на них, что, вполне понятно, вызвало у них гнев.

Настроив против правителя Дамаска и чернь, и знать, Hyp ад-Дин направил послом в Дамаск Ширкуха в сопровождении военного эскорта. Побоявшись впустить Ширкуха в стены города, Муджир отослал его прочь, и Hyp ад-Дин не замедлил воспользоваться этим как формальным поводом для войны, трактуя поступок Муджира как оскорбление, и привел свое войско под стены Дамаска; но обошлось без боя. Айюб постарался на славу: ворота в Еврейский квартал открыла какая-то женщина, впустив отряд Hyp ад-Дина в город, где к нему присоединились горожане. Далее они распахнули Восточные ворота, чтобы армия Hyp ад-Дина побыстрее вошла в город. Муджир укрылся было в цитадели, но через считанные часы сдался на милость победителя. Тот сослал его в Багдад.

Как ни грандиозен был триумф христиан по поводу победы в Аскалоне, теперь его затмил триумф Hyp ад-Дина в Дамаске. Отныне мусульманский вождь стал самым могущественным правителем края за многие прошедшие поколения. Довольствуясь на тот момент своими успехами, он с радостью сохранил мирный договор между Дамаском и Иерусалимским королевством, отказавшись, впрочем, платить какую-либо дань.

Пока разыгрывались все эти перипетии, у Рейнольда Шатильонского так и чесались руки сделать хоть что-нибудь. Вытерпев перед священником пару минут, потребных на принесение брачных обетов, Рейнольд взмыл от положения безземельного рыцаря, лишенного каких-либо перспектив, до царственного пьедестала князя Антиохийского, с полным комплектом подвассальных баронов и рыцарей в придачу. Ему не терпелось поиграть новоприобретенной силушкой, и такую возможность ему дал император Мануил Византийский. Теоретически Мануил обладал правами на Антиохию, и на предмет женитьбы совета должны были испросить и у него, но, с головой уйдя в войну с турками-сельджуками, он был не в силах как-либо отстоять свои права.

В своем первом послании Рейнольду Мануил писал, что официально признает нового князя Антиохии, буде таковой нападет на армян. Сверх того, успех будет означать и денежное вознаграждение. Рейнольда эта перспектива очень даже устраивала, потому что на его границе с Арменией имелись земли, каковые он желал бы прирезать к своей новообретенной вотчине. Благополучно испросив поддержки своих новых друзей – рыцарей Храма – Рейнольд отправился на войну. Быстро изгнав армян из окрестностей Александретты, Рейнольд обратился к тамплиерам с предложением: дабы заручиться поддержкой ордена и обезопасить свои новые северные рубежи, он предложил передать Александретту тамплиерам, если те разместят в замке свой гарнизон, вдобавок посулив им окрестные земли с деревнями, которые обеспечат им доход. Тамплиеры приняли предложение с восторгом, перебросили людей в Александретту и даже почерпнули из собственной казны, чтобы перестроить соседние замки Баграс и Гастен, контролировавшие подступы к большому перевалу, прозванному Сирийскими Воротами.

Следуя совету тамплиеров, Рейнольд заключил перемирие с Торосом Армянским. И тут же, демонстрируя, с каким пренебрежением относится к мнению Мануила, решил, что завоевание византийского острова Кипр принесет куда более обильную добычу.

На подобную экспедицию были нужны деньги, чтобы платить солдатам, за корабли и припасы. Богатейшим человеком в Антиохии тогда был патриарх Аймери, из-за женитьбы Рейнольда на Констанции лишившийся светской власти, доставлявшей ему такое наслаждение. Разумеется, он не желал дать на предприятие Рейнольда ни гроша. Вспылив, Рейнольд приказал схватить патриарха и бросить в темницу Антиохийской цитадели.

Явившись к закованному в цепи патриарху, Рейнольд снова потребовал денег, и за каждый отказ Аймери получал неистовый удар по голове. Вскоре патриарх был залит собственной кровью, но упорно выносил побои, не желая уступить под пыткой ни гроша. Поутру Рейнольд приказал отвести Аймери на башню, где его израненную голову обмазали медом, после чего приковали на самом солнцепеке. Жаркое солнце и смешанный с кровью мед принесли желанный для Рейнольда результат. Вскоре голову патриарха облепила копошащаяся масса насекомых, заползавших ему в рот, нос и уши. Под вечер Рейнольд предложил ему выбор: либо расстаться с деньгами, либо еще денек постоять на солнышке. Аймери предпочел заплатить.

Когда весть об измывательстве над патриархом дошла до ушей Балдуина, тот незамедлительно отрядил канцлера королевства и епископа Акры доставить королевский приказ освободить патриарха. Ко времени их прибытия Рейнольд уже получил деньги, и престарелый священник был ему ни к чему. Аймери вместе с посланцами короля вернулся в Иерусалим, где поклялся ни за что не возвращаться на свой церковный престол в Антиохии до тех пор, пока там правит безумец Рейнольд.

Не обращая внимания на хулу и порицание собратьев-дворян, Рейнольд на пару с новым союзником Торосом Армянским весной 1156 года вторгся на Кипр. Правитель Кипра Иоанн Комнин, племянник императора Мануила, даже и вообразить не мог, что кто-либо из христиан посмеет покуситься на богатый византийский остров, и тем ужаснее оказалась реальность, когда он попал в плен к Рейнольду. Кипрские войска, набранные из местных граждан, были слабыми и немногочисленными, и Рейнольд мог распоряжаться островом по собственной прихоти, а прихоти у него были дьявольские. Женщин насиловали, не щадя даже монахинь. Всех плененных горожан сгоняли в прибрежные города, чтобы отправить на невольничьи рынки, кроме слишком юных и слишком старых, не способных одолеть пеший переход; этим попросту перерезали горло. Церкви и монастыри захватывали, забирая все серебро и золото, а всем православным священникам отрезали носы. Награбленное как раз грузили на корабли, когда пришла весть о приближении Византийского флота. Рейнольд решил оставить простолюдинов в покое, но забрал с собой всех крупных негоциантов и дворян, за которых рассчитывал получить выкуп.

Дело было сделано и наказать Рейнольда за варварское вторжение на мирный остров было некому. Друзья-тамплиеры не покинули его – видимо, потому, что осознавая себя личным воинством Папы Римского, к византийским грекам особой любви не питали. Их Великий Магистр Андре де Монбар скончался в том же 1156 году. Будучи одним из основателей ордена, да вдобавок дядей Бернара де Клерво, Андре сделал очень многое, чтобы преобразить крохотный отряд из девяти бедных рыцарей в могущественный орден, который и оставил по себе. На великом соборе тамплиеры избрали его преемником Бернара де Бланкфора. Скоро новому Великому Магистру предстояло повести своих рыцарей на битву.

В начале следующего года Балдуину III принесли известие, что на юг, на зимний выпас близ Баниаса, что у северных пределов Галилеи, ведут грандиозные отары овец и табуны лошадей. И здесь его осенила мысль, приличествующая скорее Рейнольду Шатильонскому, нежели королю: он решил, что упускать столь удобный случай поживиться просто грешно, и повел конный отряд на север, где частью перебил, частью прогнал пастухов и пригнал домой тысячи голов скота, чтобы продать на христианских рынках.

Сирийцы воззвали к Hyp ад-Дину, который просто не мог закрыть глаза на разбойничий набег, лишивший его подданных законного достояния. Он ответил тем, что повел войско к Баниасу, осадив город и его замок. Город покорился без проблем, а вот замок на горе причинил не в пример больше хлопот. Пролетело довольно времени, чтобы позволить Балдуину прийти на выручку с армией, включавшей около четырех сотен рыцарей-тамплиеров под командованием Великого Магистра де Бланкфора. Hyp ад-Дину были нужны бандиты, а не замок, так что, подпалив город, он отступил в горы, беспрепятственно пропустив Балдуина.

Справившись с пожаром и восстановив стены, Балдуин повел армию обратно в Иерусалим. Только этого Hyp ад-Дин и ждал. Его лазутчики проследили, как христианское войско двинулось вдоль долины Иордана, а раз Балдуин направился домой, Hyp ад-Дин мог загодя выбрать позиции на пути колонны христиан и расставить свои войска в укрытии, подготовив грандиозную засаду. Сами того не ведая, христиане прямиком попали в расставленные мусульманами силки.

Огромные литавры подали сигнал к атаке, и тотчас же христиане оказались в окружении. Со всех сторон на них ринулись превосходящие силы противника. Балдуину с отрядом телохранителей удалось вырваться из смертоносного кольца, но тамплиеры не получили приказа, дававшего им право отступить. Когда сражение подошло к концу, свыше трехсот рыцарей сложили головы или получили ранения на поле кровавой сечи. Еще около восьмидесяти – и Великий Магистр де Бланкфор в том числе – попали в плен. Их провели по улицам Дамаска под ликующие вопли и насмешки мусульман, издевавшихся над их красными крестами. И снова иерусалимским тамплиерам пришлось взывать к европейским прецепториям с мольбами об экстренном подкреплении.

Военное противостояние христиан и мусульман продолжалось. Они успешно сдерживали взаимные поползновения и при том ухитрялись уклоняться от решительного сражения. К счастью для Балдуина, турки-сельджуки на севере были чересчур заняты войсками Византийского императора, чтобы нападать еще и на католиков. При этом Балдуин не знал, до какой степени можно полагаться на помощь императора Мануила, – да и стоит ли вообще на нее рассчитывать, – все еще серчавшего из-за бойни, устроенной на императорском Кипре алчным Рейнольдом.

Благоразумие требовало крепкого союза между православными греками и римскими католиками, и потому Балдуин отправил к Мануилу в Константинополь послов с просьбой посватать за него невесту из греческой царственной фамилии. Согласившись, Мануил избрал на роль королевы Иерусалимской свою племянницу Теодору. И, дабы скрепить договор, дал за ней в приданное сто тысяч золотых, да десять тысяч сверх того на роскошную королевскую свадьбу. Как только Балдуин выразил согласие по всем пунктам, в сентябре 1158 года Теодора отправилась с пышной свитой к будущему мужу. Несмотря на юные лета – ей исполнилось всего тринадцать – классическими чертами и фигурой она походила на греческую богиню. Невеста повергла Балдуина почти в такой же восторг, как и ее баснословное приданое.

Мануил же, надумав навестить нового родственника лично, решил заодно продемонстрировать по пути могущество империи, заявив свои исконные права на Антиохию и лично разделавшись с князем Рейнольдом. Сопровождавшая императора огромная армия вышвырнула армянских владык из Киликии, а князь Торос, помогавший Рейнольду в разграблении Кипра, бежал в горы. Всерьез убоявшись за свою жизнь, Рейнольд отправил императору уведомление, что готов уступить антиохийскую цитадель византийскому гарнизону. Когда же император ответствовал, что одной лишь сдачей города Рейнольду не смыть тяжкой обиды, причиненной империи кровавым побоищем на Кипре, тот и вовсе впал в панику. Впрочем, беспринципный авантюрист Рейнольд не брезговал ничем, совершенно пренебрегая мнением окружающих. Когда он был на коне – он помыкал, а оказавшись под конем – пресмыкался.

Как только Мануил в компании короля Балдуина разбил лагерь неподалеку от Антиохии, Рейнольд уже был готов в буквальном смысле ползать в пыли у его ног и поспешил в лагерь Мануила – босиком, облачившись в рубище подобно кающемуся грешнику, где униженно, с понуренной головой и согбенной выей прошествовал сквозь толпу гостей, созванных Мануилом, в числе коих находились посланники Hyp ад-Дина и халифа Багдадского. На глазах у своих друзей-тамплиеров Рейнольд униженно и смиренно приблизился к трону и распростерся ниц, уткнувшись лицом в пыль.

Продержав его в этом уничижительном положении какое-то время, Мануил объявил условия, при исполнении которых дарует Рейнольду Шатильонскому жизнь: цитадель Антиохии передается грекам в любое время по первому же требованию; Рейнольд обязан поставлять армии императора людей и провизию; религиозной жизнью Антиохии должен управлять православный, а не католический патриарх. Рейнольд, испытав огромное облегчение оттого, что не придется прощаться с жизнью, охотно согласился. А пару месяцев спустя, когда император с торжественной процессией въехал в Антиохию в Светлое Христово Воскресение 1159 года, пеший Рейнольд вел императорского коня под уздцы, так что все горожане ясно увидели, кто тут всему голова.

Из Антиохии Мануил повел войска на восток, к мусульманским державам. Католики возликовали, решив, будто император вознамерился воевать вместо них, но их ждало разочарование: Мануил преследовал собственные цели. Ему было куда важнее защитить собственный стольный град Константинополь, для чего он и пошел на союз с Hyp ад-Дином. В обмен на обещание Мануила не поднимать оружие против него, Hyp ад-Дин согласился выступить в поход против самых ярых мусульманских противников Византии – турков-сельджуков. Сверх того он согласился выпустить из заточения шесть тысяч пленных христиан, заполнивших его тюрьмы – по большей части германских крестоносцев, захваченных во время Второго крестового похода.

Зная, что католики дружелюбны к грекам только когда нуждаются в их помощи, Мануил заботился лишь о собственных интересах, вовсе не желая видеть их сильными и уверенными, избавленными от страха перед врагами. Впрочем, крестоносцам тоже перепали кое-какие выгоды: пока Hyp ад-Дин воевал с турками, давление на Иерусалимское королевство несколько ослабилось. А среди узников, получивших свободу по уговору, был Великий Магистр де Бланкфор и его восемьдесят рыцарей-тамплиеров. Но стоило императору Мануилу отбыть в Константинополь, как раскаяние и смирение Рейнольда улетучились без следа, а сам он, стряхнув лохмотья смиренника, стал прежним собой. Каждую осень мусульманские пастухи перегоняли свои стада с гор на зимовку в просторную долину Евфрата, и Рейнольд понимал, что это прекрасная возможность поживиться, ведь гуртовщикам нипочем не выстоять перед профессиональными солдатами, что прекрасно и доказал король Балдуин. И вот осенью 1160 года Рейнольд повел кавалерию в долину и начал захватывать стадо за стадом.

Весьма довольный своими успехами, он тронулся в обратный путь с тысячами голов лошадей, овец и крупного рогатого скота. Будь на его месте человек менее самодовольный, он бы сообразил, что кто-нибудь из пострадавших непременно отправится за помощью. Рейнольда же появление мусульманских кавалеристов, спешно отправленных на выручку вассалом Hyp ад-Дина эмиром Халеба, застало совершенно врасплох.

Захваченного живьем Рейнольда бросили в каземат, где он и познакомился с Жосленом де Куртенэ, чьего отца графа Эдесского лишили зрения и заточили за много лет до того. Эти двое христиан сдружились и много позже объединились с тамплиерами, дабы совместно решить участь королевства Иерусалимского. Пока же Рейнольду понадобилась вся его воля и умение приспосабливаться, чтобы шестнадцать лет сохранять свою жизнь, сидя на цепи в мусульманской темнице.

Благодаря заключенному перемирию, в Святой Земле воцарилось ощущение мира и покоя. В Антиохии Констанция провозгласила, что, поскольку Рейнольд правил лишь в силу женитьбы на ней, его пребывание в узилище ныне восстанавливает ее личное право повелевать. Ее дочь – неописуемо прекрасная княжна Мария – очаровала взор Мануила во время его визита в Антиохию, и узы с греческой империей еще более окрепли, как только он сделал Марию своей императрицей.

Тамплиеры воспользовались этим периодом благолепия, чтобы завербовать и выучить прозелитов на смену братьям, павшим в недавних боях, и усилить гарнизоны своих умножившихся замков.

Балдуин оказался замечательным монархом – в возрасте тридцати трех лет он укрепил и даже расширил свои владения, но на Ближнем Востоке у него был и невидимый враг, без колебаний поразивший здорового, преуспевающего молодого человека, – а оружия против него тогда не знали. Одна из загадочных местных болезней приковала Балдуина к постели, и помочь ему не смогли никакие снадобья. Десятого февраля 1162 года его сердце перестало биться.

Детей у Балдуина III не было, так что Иерусалимский трон перешел по наследству его брату Амальрику, получившему власть над Аскалоном после поражения египетских войск. Амальрик был не лишен собственных амбиций, и в то же самое время на севере, в Сирии, Hyp ад-Дин снова ощутил прилив честолюбия. Уже недолго оставалось до того часа, когда католикам снова предстояло вступить в бой не на жизнь, а на смерть. И тогда тамплиерам понадобятся все рыцари, освобожденные из казематов, – и много более того.

осле утраты Аскалона неразбериха и кровавое неистовство египетского двора только усугубились. Визирь Аббас сохранил должность несмотря на бедствия, но лишь благодаря тому, что его миловидный сын Наср стал первым возлюбленным халифа. Их интимные отношения зашли настолько далеко, что халиф даже попытался убедить юношу послужить державе, убив собственного отца. Однако Наср поведал родителю о подстрекательствах халифа. Визирь же убедил сына, что и ему самому, и его семье будет лучше, если он вместо отца прикончит халифа.

Тщательно продумали, как избежать воздаяния за планируемое убийство. Когда все было готово, Наср пригласил халифа к себе домой для полуночной оргии. Халиф облачился и умастил себя благовонными маслами для ночи плотских услад, но едва он пришел и предался неге, как Наср зарезал его.

Получив весть о том, что дело сделано, визирь Аббас тотчас же поспешил с дожидавшимся отрядом воинов во дворец халифа, где, обвинив в убийстве братьев халифа, повелел отсечь им головы. Декапитация произошла на глазах у потрясенного аль-Фаиза – пятилетнего сына убитого халифа. Аббас возвел парнишку на престол, но кровопролитие, невольным свидетелем которого стал мальчик, сказалось на его душевном здоровье – до самого конца его короткой жизни аль-Фаиза мучили кошмары и судороги. Наслаждаясь новообретенной властью и упиваясь успехом, визирь велел своим подчиненным опустошить казну халифа. К несчастью для него, тщательно продуманный план подпортили сестры и дочери покойного халифа, рассчитывавшие на свою долю сокровищ. Они послали мольбу о помощи эмиру ибн-Раззику, которого халиф сделал губернатором Верхнего Египта.

Усмотрев в этом шанс возвыситься, ибн-Раззик выступил на Каир. Узнав о наступлении армии и о том, что его собственные подчиненные переходят на сторону ибн-Раззика, Аббас забрал сына Насра и сокровища убитого халифа и бежал в Дамаск, сделав изрядный крюк через Синайскую пустыню. Вместе с ними отправился сирийский гость египетского двора Усама, сын шайзарского эмира, присоединившийся к беглецам в надежде попасть на родину. Выйдя из пустыни южнее Мертвого моря, изнеможенные и измученные жаждой, они наткнулись на христианский патруль из близлежащего замка Монреаль. В мимолетной стычке Аббас погиб, а Насра и Усаму захватили в плен. Сокровища победители оставили себе, а Насра с Усамой передали тамплиерам.

Прежде чем тамплиеры успели причинить ему какой-либо вред, Наср возгласил о своем пылком желании обратиться в христианство. Поймав его на слове, тамплиеры устроили его со всеми удобствами и принялись наставлять в житии и учении Иисуса Христа. Весть об участи Аббаса и Насра долетела до Каира, и посланец халифа помешал христианскому просвещению Насра, предложив тамплиерам шестьдесят тысяч золотых динаров за возвращение убийцы халифа. Не слишком утруждая себя выбором, тамплиеры тотчас же заковали Насра в кандалы и отправили в Каир.

Действия тамплиеров осуждали все кому не лень. Дескать, тамплиеры обрекли христианина на смерть, предпочтя золото Богу, они последовали примеру Иуды. Храмовники же отвечали, что интерес Насра к христианству объяснялся лишь желанием спасти свою шкуру, а не душу. Они твердили, что он не любил Христа по-настоящему (а еще могли бы добавить, что любой дурак увидит разницу между тридцатью сребрениками и шестьюдесятью тысячами золотых).

Осуждали тамплиеров и за обращение с Усамой из Шайзара, но в точности по обратным причинам. Усаму в оплоте тамплиеров на Храмовой Горе ждал радушный прием, поскольку он водил с храмовниками давнюю дружбу. Нарекания вызывала и религиозная терпимость тамплиеров, дошедшая до того, что для гостей-мусульман выделили специальное помещение, чтобы они могли молиться, обратившись к югу, лицом к Мекке. Вот что Усама писал в своем дневнике:

«Будучи в Иерусалиме, я хаживал в мечеть аль-Акса, обок каковой имеется небольшая молельня, каковую франки переделали в церковь. Когда я приходил в мечеть, пребывающую в руках тамплиеров, оные, будучи моими друзьями, предоставляли сказанную молельню в мое распоряжение, дабы я мог без помех творить там свои молитвы. Однажды я вошел, сказал «Аллах акбар!» и начал творить молитву, когда некий франк набросился на меня сзади и поворотил лицом на восток, поведав: «Вот как надо молиться!» Иные из тамплиеров, тотчас же вмешавшись, схватили оного человека и увлекли от меня прочь, но стоило им спустить с него глаза, как он снова кинулся ко мне и силком обративши к востоку, твердил, что сие есть надлежащий способ молиться. И снова тамплиеры, вмешавшись, увлекли его прочь. Извинившись передо мной, они сказывали: «Сей иностранец, прибывший только ныне, и оный ни разу не видел, чтобы молились, обратившись в иную сторону, нежели к востоку». «Я уже закончил свои молитвы», – ответствовал я и удалился, ошеломленный сим фанатиком».

Насру, доставленному в цепях в Каир, где верховодили четыре вдовы халифа, на снисхождение надеяться не приходилось. После смерти мужа от руки Насра им вместо привилегированного положения во дворце досталась сумрачная вдовья участь, а преступление Насра лишило их доли сокровищ халифа, на которую они рассчитывали. Они просили – и получили – возможность отыграться на любовнике усопшего мужа. Памятуя наказ не убивать его, они нанесли обнаженному юноше множество колотых и резаных ножевых ран, не забыв надругаться над оскорбительным членом и отсечь его прочь. Когда они удовлетворились местью, истекающего кровью Насра повесили в назидание на воротах Завиля, дабы весь свет увидел постигшую его кару.

Спасший халифат ибн-Раззик без труда смог провозгласить себя визирем болезненного малолетнего халифа, дожившего до 1160 года, когда жизнь его угасла. Его место занял двоюродный брат аль-Адид, которого в десятилетнем возрасте заставили жениться на дочери ибн-Раззика. Тут сестра убитого халифа аль-Зафира – одна из женщин, пославших за ибн-Раззиком – осознала, что над ее семьей занесен дамоклов меч, и убедила одного из своих немногих друзей совершить покушение на визиря, когда тот проходил по дворцовому коридору. Получившего множество ножевых ран ибн-Раззика, жизнь которого утекала вместе с кровью, струившейся из ран, отнесли в кровать, и перед кончиной он напоследок велел стражникам привести к его смертному одру повинную принцессу. В ладонь ему вложили нож и, собравшись с силами, умирающий убил ее собственноручно.

За год до убийства ибн-Раззика король Балдуин III Иерусалимский решил, что настал час для вторжения в Египет, но отказался от экспедиции, когда египтяне посулили ему уплатить сто шестьдесят тысяч золотых динаров. Теперь же, по смерти Балдуина, его брат Амальрик решил, что неуплата дани в надлежащее время – достаточный предлог для того, чтобы начать собственный египетский поход.

Но прежде чем перейти хоть к каким-то действиям, Амальрик должен был заставить иерусалимскую знать согласиться на его коронацию. Официально иерусалимского короля должны были выбирать бароны, но обычай передачи титулов по наследству укоренился весьма прочно, а других претендентов на престол не было. Единственным препятствием на пути Амальрика к трону был его брак. Он был женат на Агнессе де Куртенэ, сестре Жослена де Куртенэ, томившегося в халебских казематах вместе с Рейнольдом Шатильонским. Патриарх отказался благословить их брак, потому что Агнесса приходилась Амальрику троюродной сестрой, что церковь считала достаточно близким родством, чтобы отнести брак в разряд инцеста. Дворяне и патриарх согласились помазать Амальрика на царство, буде тот согласится аннулировать брак. Это требование не вызвало ни малейших возражений у Амальрика, вступившего в брак из политических соображений. Агнесса была куда старше мужа и постоянно ставила его в неловкое положение своей полнейшей безнравственностью, став притчей во языцех благодаря неисчислимому множеству мужчин, познавших утехи ее спальни. С радостью согласившись на расторжение брака, Амальрик просил лишь о том, чтобы двоих его детей – Балдуина и Сивиллу – признали законными для престолонаследия.

Хотя Агнессе де Куртенэ и не довелось стать королевой Иерусалимской, свой след в истории она все-таки оставила. Будучи матерью грядущего короля, в один прекрасный день она вместе с Рейнольдом, Жосленом и тамплиерами направила Иерусалимское королевство к гибели.

Пока же Амальрик, утвердив иерусалимский венец на своем челе, обратил мысли к главному предмету своих стремлений – завоеванию Египта. Пока он собирал иерусалимскую экспедиционную армию, египетская верхушка пережила очередной ряд молниеносных перемен. Сын визиря ибн-Раззика аль-Адил после гибели отца стал визирем, но продержался лишь год и три месяца, после чего, в свою очередь, пал от руки эмира Шавара, сменившего отца на посту губернатора Верхнего Египта. Провозгласив себя визирем, Шавар удержался на посту лишь восемь месяцев и был свергнут – но, как ни странно, не убит – собственным домоправителем Даргамом всего за месяц до выступления Амальрика на покорение Египта. Тем временем Даргам, новый самопровозглашенный визирь, прекрасно памятуя рок, постигший предшественников, составил список всех сановников, представляющих угрозу его собственной жизни, и велел их перебить. В результате противостоявшая Амальрику египетская армия лишилась многих военачальников.

В сентябре 1163 года король Амальрик во главе войска, включавшего в себя и рыцарей-храмовников, вступил на египетскую территорию. Не встретив сопротивления, он через Суэцкий перешеек вышел к средиземноморскому побережью, расположив войска в дельте Нила близ города Пелусий, впервые осажденного христианской армией.

К несчастью для Амальрика, он выбрал момент очень неудачно. Как раз в это время начался ежегодный разлив Нила, и Даргаму не понадобилась никакая армия, будь то с военачальниками или без них. Ему потребовалось лишь отдать приказ разрушить плотины под городом, чтобы на равнину хлынул могучий поток. Дабы не утонуть, христианам пришлось спешно свернуть лагерь и отступить.

А Сирию, оставшуюся далеко за спиной у Амальрика, из-за его покушения на Египет захлестнуло наводнение совсем иного рода – туда хлынуло мусульманское воинство. Уход христианского короля с изрядной частью имевшихся в его распоряжении войск в противоположном направлении дал Hyp ад-Дину чересчур хорошую возможность, упустить которую он не мог. Выступив с войском в сторону Триполи, он вышел в долину Бекаа и осадил могучий замок Крак (вскоре ставший оплотом госпитальеров Крак де-Шевалье).

На сей раз удача улыбнулась христианам. Группа дворян со свитой вассалов как раз миновала Триполи на обратной дороге после паломничества в Иерусалим. Означенные дворяне поспешили на выручку графу Раймунду Триполийскому, отправив гонцов за подмогой. На зов откликнулся князь Боэмунд III Антиохийский, равно как и подразделения византийской армии с севера. Совместно атаковав лагерь мусульман, они вынудили Hyp ад-Дина отступить и объединиться с мусульманским подкреплением, шедшим ему на подмогу. Рассудив, что нападение на византийские войска может сорвать перемирие с императором Мануилом, Hyp ад-Дин решил пренебречь вылазкой и увел войска обратно в стены Дамаска.

В своей столице он и принял Шавара, всего за пару недель до того смещенного с поста визиря Египта. Шавар предложил Hyp ад-Дину полное возмещение затрат на кампанию, буде тот нападет на Египет и вернет ему былую власть, а также ежегодную дань в размере трети всех налоговых сборов Египта. Hyp ад-Дин, опасавшийся долгого похода через земли христиан, не горел желанием рисковать собственной головой, и в конце концов обратился за наставлением к Богу. Подмешав к религии малость чародейства, он открыл Коран наугад, ткнув пальцем в открывшуюся страницу. Трактовку подвернувшегося ему стиха он счел доказательством, что Аллах благословит вторжение в Египет. Жребий был брошен.

Hyp ад-Дин замыслил предпринять ложный штурм замка в Баниасе, чтобы оттянуть христиан на север. Как только христиане будут отвлечены, его излюбленный полководец-курд Ширкух поведет главные силы кавалерии в Египет кружной дорогой на юг, через пустыню, взяв Шавара с собой. Сверх того Hyp ад-Дин приказал, чтобы экспедицию сопровождал юный племянник Ширкуха Саладин, дав начало непредсказуемым, но достопамятным событиям.

План удался, и когда Даргам услыхал о приближении войск, Ширкух уже прошел Суэц. Устремившись ему наперерез со всеми войсками, какие удалось собрать впопыхах, брат Даргама встретил Ширкуха под Пелусием. Потерпев быстрый и окончательный разгром, египетская армия не могла воспрепятствовать продолжению похода Ширкуха на Каир. Войска же самого Даргама изменили ему. Попытка получить помощь у халифа оказалась тщетной. Дезертировали даже пять сотен отборных солдат, служивших ему телохранителями. Вот как описывает его кончину британский историк Стэнли Лэйн-Пул: «…постепенно рассеялась даже дворцовая стража, пока не осталось всего лишь три десятка воинов. Внезапно до их слуха донесся упреждающий крик: «Позаботьтесь о себе, спасайте собственный живот!» – и вдруг – внимайте все! – трубы и барабаны Шавара возгласили его вход в Мостовые врата. Лишь тогда вождь, покинутый подданными на произвол судьбы, выехал через ворота Завиля. Непостоянная чернь отрубила ему голову и с триумфом пронесла ее по улицам, бросив тело на растерзание псам». Шавар снова стал великим визирем Египта.

Добившись в этой авантюре абсолютного успеха, Шавар позволил высокомерию властителя притупить свое чутье. Напрочь позабыв о своих посулах Hyp ад-Дину, он заявил Ширкуху, что ему больше нечего делать в Египте, пусть возвращается к своему суннитскому повелителю в Дамаск, а Шавару не нужна никакая помощь в правлении шиитской империей. Ширкух, разгневанный неблагодарностью человека, которому сослужил столь добрую службу, уходить не захотел, отойдя от Каира шестьдесят пять километров, чтобы захватить город Билбейс, ставший оплотом его армии, пока не пришли указания Hyp ад-Дина.

Шавар воззвал о помощи к королю Амальрику Иерусалимскому, посулив союзникам по тысяче золотых динаров за каждый день двадцатисемидневного перехода из Иерусалима в Каир. Не желая уступить воинственному Hyp ад-Дину контроль над богатой Египетской империей, каковую присматривал для себя, Амальрик спешно собрал армию и выступил, чтобы поддержать Шавара и его египетские войска в осаде Билбейса.

Три месяца спустя преимущества не добилась ни одна из сторон, но продовольствие у Ширкуха подходило к концу. Поэтому он не стал противиться, когда Амальрик решил положить конец безвыходному положению, предложив, чтобы обе армии прекратили боевые действия и отправились по домам. Амальрик не сомневался в окончательной победе в Египте, но покорение новых зарубежных владений не шло ни в какое сравнение со спасением уже имеющихся. Получив известие, что Hyp ад-Дин собрал солидную армию и движется на Антиохию, Амальрик был вынужден поспешить домой.

Выполнив приказы, Ширкух не видел причин задерживаться в Египте, и вскоре обе армии вышли из Египта на запад. Эта ситуация доставила удовольствие одному лишь Шавару, ставшему единовластным правителем Египетской империи, ловко обведя остальных вокруг пальца и заставив воевать вместо него.

(Любопытно отметить, что тогда-то тамплиеры, возвращавшиеся в Иерусалим, и могли привезти трофеи, добытые в Египте. Не исключено, что именно в этой кампании они добыли фигурку кошки – священного животного, посвященного богине Изиде. Поколения спустя их обвинят в поклонении такой статуэтке.)

Вторжение мусульман в Антиохию потрясло все христианское королевство. Hyp ад-Дин встал лагерем вокруг христианского форпоста – крепости Гаренц, и затянувшаяся осада дала князю Боэмунду III драгоценное время, позволившее послать за помощью и собрать армию. На зов откликнулись граф Раймунд Триполийский, князь Торос Армянский и отряд византийской армии. Собравшись, христианское войско пошло на врага в августе 1164 года. Увидев приближение куда более мощной армии, чем он рассчитывал, Hyp ад-Дин снял осаду, собрал войско и отправился обратно в Дамаск.

Христианские предводители, не желая упустить верную победу, с шестью сотнями рыцарей ринулись в погоню за мусульманами. Боэмунд пропустил мимо ушей предупреждение, что врагов куда больше, и даже когда он настиг мусульманскую армию, увиденное не произвело на него впечатления. Он приказал атаковать, и мусульмане бросились бежать, что Боэмунд счел безоглядным отступлением, не видя, что впереди поджидают резервы легкой мусульманской кавалерии, затаившиеся слева и справа среди холмов.

Когда христианские рыцари устремились вдоль долины в погоне за «улепетывающими» мусульманами, на них с двух сторон внезапно хлынула безжалостная мусульманская конница. Едва они повернулись навстречу новой угрозе, отступавшие вдруг резко развернулись и тоже устремились на них. Длинные фланги мусульманской кавалерии сомкнулись у них за спиной, и христиане неожиданно оказались в полном окружении значительно превосходящих сил противника. Князь Торос с небольшим армянским отрядом сумел вырваться из западни, но остальные христиане либо сложили головы, либо были ранены, либо попали в плен. Как обычно, найдя раненых, им перерезали горло, а пленных связали и отвели в казематы Халеба. Среди последних были князь Боэмунд, граф Раймунд Триполийский, Гуго де Лузиньян и греческий командир Константин Коломен.

Hyp ад-Дин, не ожидавший, что в деле заняты греки, и вовсе не желавший ввязываться в войну с Византией, отверг предложение эмиров двинуться на Антиохию и быстро согласился отпустить византийского генерала Константина Коломена в обмен на диковинный выкуп в виде ста пятидесяти шелковых халатов.

В отношении прочих пленников он от подобного великодушия воздержался, требуя за освобождение высокородных христиан солидный выкуп золотом, но даже не желал говорить об освобождении Раймонда Триполийского. Император Мануил дал выкуп за Боэмунда, но лишь при условии, что Боэмунд позволит назначить патриархом Аитиохии православного грека. Боэмунд согласился, и католического патриарха Аймери отправили в изгнание.

В октябре Hyp ад-Дин снова перешел в наступление и взял замок Баниас, но дальше пока не пошел, получив солидный денежный куш от местных баронов.

Король Амальрик встревожился. С каждым набегом, стычкой и сражением его и без того скудное воинство рыцарей и оруженосцев все убывало, а свежих крестоносцев из Европы на смену им не было. Решив последовать примеру брата Балдуина, он попытался получить помощь поближе к дому – через союз с императором Мануилом. Снова став холостяком, он подыскивал невесту императорской крови и отправил рыцаря-храмовника послом к Византийскому двору для сватовства.

На Амальрика произвели сильное впечатление дарования тамплиера по имени Одон де Сент-Аман, и он попросил Великого Магистра позволить Одону управлять королевским хозяйством в качестве дворецкого. Великий Магистр тамплиеров охотно согласился, с радостью ухватившись за случай завести при дворе еще пару ушей. Альмарик, премного довольный исполнительностью Одона, испросил разрешения отправить его в Константинополь и без труда получил его. Вместе с Одоном отправился архиепископ Кесарии. Им было велено посватать за Амальрика византийскую принцессу и договориться с Мануилом о союзе для очередной попытки христиан покорить Египет. И хотя в конце концов их миссия увенчалась успехом, быстрых результатов она не принесла, поскольку Мануил терзал архиепископа и сановника тамплиеров изнурительными переговорами добрых два года.

Тем временем Hyp ад-Дин продолжал прощупывать крепость обороны христиан короткими вылазками. Мусульманская армия, отправленная в Трансиорданию под командованием Ширкуха, сумела захватить и сравнять с землей небольшой замок, выстроенный храмовниками в устье большой пещеры к югу от Аммана (Иордан). Ширкух, сохранивший свое высокое положение одесную Hyp ад-Дина, упорно подстрекал своего господина позволить ему снова совершить экспедицию в Египет, не забыв об измене визиря Шавара; это преступление просто-таки вопило о воздаянии.

Ширкуху удалось склонить чашу весов, убедив суннитского халифа Багдада согласиться с тем, что вторжение суннитов в шиитский Египет будет джихадом – Священной Войной за Аллаха. В свете такого заявления глубоко религиозный Hyp ад-Дин не мог противиться походу в Египет и безоговорочно поддержал Ширкуха и людьми, и деньгами. Его племянник Саладин уже успел зарекомендовать себя настолько хорошо, что Ширкух вознаградил его командным постом. Экспедиционная армия суннитов, теперь сражавшихся за Аллаха с уверенностью, что погибшие будут вознаграждены вечным блаженством, вышла из Дамаска в январе 1167 года.

Христиане не могли допустить, чтобы войска мусульман в Сирии и Египте, охватывавшие их земли клещами, находились под началом одного правителя, и единодушно решили напасть на Ширкуха во спасение египетского визиря, против коего поход был направлен в первую голову. Был издан указ, повелевавший христианским дворянам собраться вместе со своими вассалами. Всякий барон, пренебрегший призывом, подлежал штрафу в размере десятины от своих доходов.

Великий Магистр де Бланкфор призвал всех тамплиеров, кроме потребных для защиты замков, в том числе и храмовника по имени Жоффруа, в совершенстве владевшего арабским языком. Поскольку христианам было куда ближе от Иерусалима до Египта, нежели мусульманам, шедшим из Дамаска, они первым делом постарались перехватить Ширкуха до подхода к египетской границе.

Но опоздали. Ширкух вышел к Нилу первым, километрах в шестидесяти пяти выше Каира, переправился через Нил и двинулся вниз, чтобы разбить стан в Гизе, через реку от Каира. Ширкух предложил Шавару объединить силы против надвигающихся христиан. Но Шавар прекрасно знал, что такое джихад, объявленный суннитским халифом против империи шиитов, и выслал эмиссаров к христианам просить их войти в стены Каира, по ту сторону широкой реки от Ширкуха. Посланцы сообщили Амальрику, что визирь Шавар заплатит ему четыреста тысяч золотых византинов [бизантов] в обмен на согласие христиан не покидать страну до тех пор, пока Ширкух остается на земле Египта. Амальрик отправил в Каир Гуго Кесарийского и владеющего арабским языком тамплиера, брата Жоффруа, для окончательного обсуждения деталей официального договора. Все прошло успешно, и христиане вступили в Каир.

За месяц противостояния двух армий по разные стороны Нила египтяне по наущению Амальрика собрали флотилию из сотен фелюг в нескольких верстах ниже города, где из лагеря Ширкуха они были не видны. Под покровом ночной тьмы тысячи человек и боевых коней христианских рыцарей погрузились на ладьи, доставившие объединенную армию христиан и египтян на берег, где стоял Ширкух. Высадившись и построившись в боевые порядки, они ночью атаковали один из внешних лагерей Ширкуха. Ширкух, чье войско было как на ладони, да и числом явно уступало врагу, протрубил полное отступление на юг, вверх по реке. Проникнувшись уверенностью в победе, Амальрик и Шавар повели свои армии следом, чтобы изгнать суннитов из Египта. Объединенное войско было столь велико, что Амальрик оставил большую часть собственной армии на месте для охраны Каира.

Они настигли Ширкуха, разбившего лагерь среди древних руин, далеко вверх по Нилу. Советники Ширкуха твердили, что враг числом невероятно превосходит сирийцев, и советовали немедленно отступить, однако Ширкух пренебрег их мнением, пребывая в уверенности, что тысячи его кавалеристов смогут выстоять против египетской армии – сплошь пешей, подкрепленной лишь горсткой из нескольких сотен христианских рыцарей, и не тронулся с места.

Зато Амальрику даже не пришлось ломать голову, как поступить. Он поведал, что во сне ему явился Святой Бернар де Клерво. Бернар, в сновидении такой же воинствующий, как и в жизни, распек Амальрика за нерешительность, приказав без промедления атаковать врагов Иисуса Христа и Его Святой церкви. Решив, что видение ниспослано свыше, Амальрик наутро приказал перейти в атаку, повинуясь воинственному святому.

К тому времени христианам следовало бы знать тактику Ширкуха как свои пять пальцев, но его уловка вновь сработала. Центр его обороны дрогнул, и люди бросились наутек будто бы в панике, а взбудораженные египтяне и христиане ринулись следом. Фланга Ширкуха, пропустив их, сблизились, а резервы Ширкуха окончательно замкнули кольцо. Армия Амальрика и Шавара, состоявшая почти исключительно из пехоты, оказалась в окружении конного противника, осыпавшего сбившихся в сплошную массу пеших солдат тысячами стрел. Благодаря телохранителям оба полководца сумели вырваться ив западни, но изрядная часть их армии сложила головы на поле боя. Далее Ширкух сделал неожиданный ход, направившись на северо-восток вплоть до Средиземного моря, к большому морскому порту Александрия. Предпочитая Ширкуха ненавистному визирю Шавару, сановники Александрии открыли ворота и впустили в город суннитского полководца вместе с его войском.

Богатый, хорошо укрепленный город Александрия был главным приморским торговым центром Египта и оставить его Ширкуху без боя было просто-напросто нельзя. Амальрик с Шаваром, чья объединенная армия по-прежнему весьма превосходила войско сирийцев, обложили Александрию осадой. Призванные корабли перекрыли доступ к ней, чтобы воспрепятствовать доставке припасов для Ширкуха по морю.

Просидев месяц сложа руки и будучи человеком действия, Ширкух потерял покой. Торчать пробкой в бутылочном горлышке было ему не по нутру, как бы ни был богат город и как бы ни были крепки его стены; и однажды ночью он велел своим подчиненным построиться колоннами перед городскими воротами.

Вверив Саладину тысячу человек – первое войско, оказавшееся исключительно под его началом – Ширкух приказал удерживать город и отвлекать внимание врага, сколько удастся, после чего повелел распахнуть ворота и погнал свою легкую кавалерию галопом в обход стана Амальрика. Поначалу казалось, что это ночная атака, но конница Ширкуха пронеслась сквозь ряды египтян и помчалась дальше.

Ширкух направился вдоль Нила в Верхний Египет, где мог устраивать налеты на мелкие городки, сколько ему вздумается. Впрочем, любому из его противников было далеко до Александрии, так что армии Амальрика и Шавара, вознамерившихся взять Саладина и его скудное войско измором, остались на месте. В открытом бою Саладин с таким жалким войском был бы попросту обречен, а Каир, прекрасно обеспеченный и людьми, и припасами, не подвергался ни малейшей опасности.

На сей раз настал черед Ширкуха предложить способ разорвать этот порочный круг, не дававший перевеса ни той, ни другой стороне – точь-в-точь повторявший план, предложенный Амальриком во время последнего противостояния в Египте. Он предложил, чтобы обе армии – и его. и Амальрика – покинули Египет вместе, прекратив войну. Амальрик, встревоженный приходившими из дома вестями о налетах, был склонен согласиться. В конце концов, договор с Шаваром требовал его присутствия лишь до тех пор, пока Ширкух не покинет Египет, так что все условия таким образом будут выполнены. У египтян не было ни малейших оснований получить обещанные договором платежи. Для вящей надежности визирь Шавар был вынужден подписать другой договор, предписывающий ему уплату ежегодной дани Иерусалимскому королевству размером в сто тысяч золотых. Кроме того, договор оставлял контроль над городскими воротами Каира за христианскими рыцарями.

Вернувшись на родину, христианское войско прибыло в Аскалон 4 августа 1167 года. Пару дней спустя Амальрик узнал об успехе посольства, отправленного к императору Мануилу за два года до того. Архиепископ Кесарийский и храмовник Одон де Сент-Аман высадились в Тире с невестой Амальрика – Марией Комнин, племянницей Мануила. Поспешив в Тир, Амальрик узрел, что рассказы ничуть не преувеличивали красоту его будущей королевы. Он не мог дождаться возвращения в свою столицу Иерусалим, и обручился с Марией в кафедральном соборе Тира 29 августа. Став зятем императора, он мог вести дела с послами уже с позиций силы, прибывшими с царевной договариваться о предполагаемом союзе против Египта.

Окончательно договориться удалось лишь более года спустя, а некоторые дела отлагательства не терпели. Амальрика весьма заботила безопасность собственных владений, и он мало-помалу осознал, что из-за себялюбивых амбиций и мелких свар знати положиться можно только на рыцарей-тамплиеров и госпитальеров. Прежде всего

следовало позаботиться о графстве Триполийском, потому что сам граф все еще томился в темнице Hyp ад-Дина. Большой северный замок Тортоза вместе с изрядной частью окрестных земель для его обеспечения вверили попечению тамплиеров.

Теперь уже госпитальерам передали замок Бельвуар близ бродов через Иордан. Они же получили в свое распоряжение земли к югу от своего большого замка Крак де-Шевалье в Букае. В Антиохии госпитальеры получили земли на южных рубежах вотчины, а на северных обширные владения вокруг своего замка Баграс получили тамплиеры, фактически возобладав над всей северной оконечностью христианских территорий. Военные монашеские ордена занимали все больше и больше крепостей, одновременно становясь двумя крупнейшими землевладельцами Святой Земли.

За это тамплиеры и госпитальеры обеспечивали защиту владений всех и каждого – и простого люда, и знати, и короля. В условиях расцвета алчности феодальных князьков, служащих лишь собственным интересам, они были единственными дисциплинированными армиями на всех просторах Святой Земли. Король Амальрик же считал, будто в благодарность за дарованные им громадные владения военные ордена будут безоглядно служить его собственным военным амбициям, но в случае с храмовниками он промахнулся.

К исходу лета 1168 года из Франции прибыл отряд рыцарей-крестоносцев с оруженосцами под предводительством графа де Невера. Как и все новоприбывшие, они рвались в бой с неверными. Амальрику их прибытие и боевой задор давали возможность предпринять очередную экспедицию в Египет. Император Мануил все еще не соглашался на военный союз против Египта, а многие христианские предводители устали от ожидания. Чтобы решить дело, Амальрик созвал в Иерусалиме совет.

Самым ярым сторонником египетской кампании был Жильбер д'Ассайи, Великий Магистр ордена госпитальеров. Призывавшего к немедленным действиям Жильбера поддержали граф де Невер и большинство дворян. И когда посланцы тамплиеров заявили, что их орден не желает иметь к кампании в Египте никакого отношения, собрание было просто ошарашено. Причиной же послужил договор, подписанный королем Амальриком с визирем Шаваром. Все думали, что рыцари Храма не посмеют нарушить торжественный уговор столь вопиющим образом.

Оппоненты тамплиеров твердили, что это морализаторство – сплошное жульничество. Дескать, тамплиеры противятся экспедиции только лишь потому, что госпитальеры с энтузиазмом ее поддержали. Мол, тамплиеры оказывают финансовые услуги мусульманам. Мол, тамплиеры финансируют итальянских негоциантов, чья торговля с Египтом составляет главный источник их доходов. Тамплиеры не ответили на нападки ни единым словом, но и не уступили ни на йоту: рыцари Храма не примут участия ни в каком вторжении в Египет. Их позиция не заставила передумать никого из остальных, так что выступление христианского войска наметили на октябрь.

К сожалению, граф де Невер скончался от лихорадки еще до начала экспедиции, и хотя его вассалы все равно стремились в поход, они остались без крепкого руководства.

Получив в Каире весть, что христианская армия вышла из Аскалона 20 октября, Шавар запаниковал. Визирю и в голову не приходило предусмотреть какие-то меры на случай, если христиане нарушат договор, так что он спешно отправил послов навстречу Амальрику, чтобы те предотвратили вторжение дипломатическими мерами. Амальрик выдвигал различные доводы для разрыва договора, вплоть до жалкого аргумента, что, дескать, новоприбывшие крестоносцы твердо вознамерились завоевать Египет, а сам он пошел лишь для того, чтобы образумить их. И добавил, что если визирь доставит два миллиона золотых, христиане, пожалуй, повернут прочь. На том дипломатия и закончилась.

Через десять дней после выхода из Аскалона Амальрик подошел к городу-крепости Билбейс, которым командовал сын визиря Тайи, попытавшийся было дать бой, но через три дня город пал. Когда же ворота Билбейса распахнулись перед христианским воинством, повторилась кровавая бойня, разыгравшаяся в Иерусалиме во время Первого крестового похода. Резня началась, как только захватчики ступили в город. Ликующие католики поскакали по улицам, разя мечами без разбору мужчин, женщин и детей. Многие из горожан были коптскими христианами, но религия не спасла им жизнь: нося такие же одежды, как мусульмане, они и погибали, как мусульмане. Воины вламывались в дома и лавки, и вскоре христианское воинство превратилось в бесчинствующую, обезумевшую толпу, не знавшую ни резона, ни удержу. Амальрику понадобился не один день, чтобы восстановить хоть какое-то подобие порядка. Он лично выкупил пленников, в том числе и сына Шавара, у победителей-христиан, но поправить сделанное было уже невозможно. Многие египтяне сильно недолюбливали и боялись Шавара и предпочли бы правление христиан, но когда разнеслась молва о выходках христиан в Билбейсе, все египетское население отвергло даже тень помысла помогать этим мясникам.

Когда крестоносная армия подошла к городу-крепости Фостат под самым Каиром, Шавар даже не пытался его отстоять, предав вместо этого город огню. Теперь пришедшие к Амальрику парламентеры заявили, что прежде чем сдаться, Каир тоже сгорит в пожаре. Амальрик, всегда готовый сменить завоевание на мзду, предложил визирю заплатить за отступление христианского войска. Они быстро сошлись на выкупе в сто тысяч динаров за сына Шавара, но переговоры о дальнейших платежах золотом застопорились. Здесь до слуха Амальрика дошло, что корабли не могут пройти вверх по Нилу из-за баррикад, значит, припасов, на которые он рассчитывал, ждать не стоит. Для вящей уверенности Амальрик повел свое войско вниз по реке, прочь от пепелища, чтобы там дождаться окончания переговоров.

И тут гонцы принесли очень неприятные новости: курдский военачальник Ширкух снова идет в Египет с армией всадников. Шестнадцатилетний шиитский халиф аль-Адид по собственной инициативе и через голову визиря Шавара послал письмо Hyp ад-Дину, предлагая щедрое вознаграждение за спасение империи Фатимидов от алчных христиан. Он прекрасно осознавал опасность союза с правительством суннитов, считающих его первейшим мусульманским еретиком на свете, но перед лицом кровожадной армии крестоносцев аль-Адид не видел иного выбора и предложил Hyp ад-Дину треть земель Египта, не считая особых земельных наделов для его военачальников.

Hyp ад-Дин не замедлил с ответом, а Ширкух всегда готов был ринуться на Шавара. Hyp ад-Дин дал ему восемь тысяч легких всадников и двести тысяч динаров на оплату кампании. Саладин, не питавший особой любви к войнам, отказался идти в Египет с дядей, но получил прямой указ Hyp ад-Дина сопровождать Ширкуха.

Шавар предупредил Амальрика о приближении Ширкуха, уповая, что оба его врага порубят друг друга на кусочки. Амальрик повел свое войско к границе в надежде подстеречь Ширкуха на выходе из пустыни, но Ширкух без труда сделал крюк вокруг тихоходной христианской армии, направившись прямиком в Каир.

Кампания обернулась для крестоносцев полнейшим провалом, обещанный выкуп не был выплачен, и Амальрику настало время это признать. Передав своему флоту вниз по реке приказ возвращаться домой, он отозвал христианский гарнизон из Билбейса. И 2 января 1169 года христиане начали отступать.

Через неделю Ширкух прибыл в Каир, и, действуя через голову Шавара, двинулся прямиком во дворец к халифу, где его ждал пышный прием. Конкретные детали дележа Египта с Hyp ад-Дином никогда не оговаривались, так что теперь начались торги, тянувшиеся день за днем – вероятно, не без помощи закулисных махинаций Шавара. Бездействие скоро вывело Саладина из себя, и на десятый день он пригласил визиря Шавара составить ему компанию в паломничестве к гробнице некоего мусульманского святого. Но едва они вышли за черту города, миролюбивый юноша совершил нечто ему несвойственное: вместе со спутниками Саладин стащил Шавара с коня, сделав своим пленником. Чтобы придать происшествию законную силу, Саладин просил халифа отдать официальный приказ о казни Шавара за измену. Халиф дал приказ без проволочек, и еще до заката голову Шавара почтительно возложили к ногам халифа.

Ширкух завладел землями, отведенными Шаваром для себя и своего семейства, после чего распределил часть из них в награду своим эмирам во исполнение обещания халифа, а затем провозгласил себя визирем, приняв новый сан властителя Египетского. Его триумф был столь же полон, как поражение Амальрика, но рок не сулил ему долго наслаждаться властью: 23 марта 1169 года он скончался от рези в животе (как подозревают, вызванной ядом).

Вернувшись в Иерусалимское королевство, Амальрик не без труда утихомирил баронов, во что бы то ни стало стремившихся взвалить вину за египетское фиаско хоть на кого-нибудь. Многие винили Миля де Планси, сенешаля Амальрика, всегда подстрекавшего своего господина искать золота, а не битвы.

Все в один голос кляли подданных графа де Невера, но самым яростным нападкам подвергся Жильбер д'Ассайи, Великий Магистр госпитальеров, подбивший всех принять участие в безнадежном походе. Его подвергли столь жестоким упрекам, что он сложил с себя полномочия Великого Магистра и вернулся в Европу. Нашлись бы и желающие попрекнуть Великого Магистра тамплиеров Бернара де Бланкфора за отказ от участия в походе, но он скончался всего через несколько дней по возвращении Амальрика.

В выигрыше остался лишь один Саладин. При полном одобрении халифа аль-Адида он присвоил дядины титулы, став светским владыкой Египта. Советники халифа противились этому назначению из-за совершеннейшей неопытности Саладина в управлении государством, однако именно поэтому аль-Адид и избрал его на этот пост. Из-за своей неопытности Саладин был вынужден во всем полагаться на осведомленных египетских чиновников, к тому же под рукой у Саладина было агрессивное, искусное войско, так что отпихивать его в сторону было бы попросту неразумно.

Не в силах удержаться от интриг, аль-Адид велел своему главному евнуху – в египетском дворе особе весьма высокопоставленной – написать Амальрику тайное письмо с посулом полного сотрудничества, буде христиане надумают предпринять очередной поход в Египет, дабы изгнать Саладина.

Христиане обрадовались новостям, но долго удержать письмо в секрете не удалось. Его пришлось пустить по рукам местных баронов, чтобы изменить их негативный настрой в отношении очередной египетской кампании. К несчастью, один из тайных агентов Саладина в Иерусалиме оказался достаточно остроглазым, чтобы углядеть разницу в форме туфель королевского посыльного. Исхитрившись снять туфлю с ноги посыльного, пока тот спал, лазутчик вскрыл ее, переписал обнаруженное письмо и зашил его обратно в туфлю. Получив в Каире копию письма, Саладин решил пока ничего не предпринимать, но забывать о нем вовсе не собирался.

Амальрик решил отправиться в поход, и тут император Мануил удивил всех, выступив, когда Амальрик лишь только скликал рать. В июле 1169 года император отправил для поддержки нового вторжения в Египет большой флот – частью на Кипр, а частью в Акру. Амальрик никак не мог приструнить непокорных баронов, а госпитальеры понесли в предыдущей египетской кампании серьезные потери, и Амальрику пришлось снова обратиться к храмовникам с просьбой о поддержке, но тамплиеры все так же стояли на своем: в Египет с Амальриком не пойдет ни один из рыцарей ордена.

После кончины в январе Бернара де Бланкфора тамплиеры жили без Великого Магистра, но в августе 1169 года наконец-то избрали его преемника. Судя по всему, выбор был густо замешан на политике. Главой святого ордена сделали брата Филиппа де Мийи – вдовца, бывшего правителя Трансиордании – очевидно, в надежде наладить пошатнувшиеся отношения с королем Амальриком.

Филипп не только пользовался репутацией превосходного администратора и бойца, но и – что важнее – был близким другом Амальрика. По-видимому, великому собору рыцарей-тамплиеров пришлось сперва получить одобрение де Мийи по одному вопросу, прежде чем предложить ему этот пост: даже после его прихода к власти тамплиеры по-прежнему отказываются от участия в египетской кампании. Зато несут неоценимую службу, защищая христианское королевство во время отлучки короля.

Пока тамплиеры наводили порядок в своем иерусалимском доме, Саладин делал в точности то же самое в Каире. Тщательно разработав свой план, он велел телохранителям схватить главного евнуха, написавшего Амальрику тайное письмо. Пристрастие к эпистолярному жанру стоило евнуху головы, и пока двор пребывая в шоке, всех египетских чиновников, хранивших верность прежде всего халифу, скопом сместили, тотчас же заменив уже выказавшими себя приверженцами Саладина. Больше аль-Адиду рассчитывать на неопытность Саладина не приходилось.

Дворцовую стражу по обычаю вербовали во всех уголках Египетской империи, и теперь халиф с изгнанными чиновниками подбили нубийских стражников на мятеж против Саладина. Когда они устремились на штурм дворца, Саладин отправил подчиненных поджечь Нубийские казармы за спинами восставших. Получив это известие, нубийцы развернулись и бросились прочь, думая теперь только о спасении собственных жен и детей. А сторонники Саладина, поджидавшие в переулках, набросились на них из тьмы и перебили всех до единого. Пожар перекинулся на казармы армянских стражников, сгоревших в своих домах заживо. На это халиф аль-Адид поспешил отозваться посланием Саладину, заверяя его в своей любви и лояльности.

Амальрик понемногу собирал армию, но на это уходила масса времени. Саладин, получавший регулярные донесения о его успехах, воспользовался полученной отсрочкой, чтобы перебраться в Билбейс к границе, полагая, что христиане пойдут той же дорогой, что и прежде. Однако на сей раз кампания представляла собой совместную операцию морских и сухопутных войск, так что этот городок в глубине суши христиан не интересовал. Куда лучше было нацелить удар на средиземноморский портовый город, где победа будет политически да и экономически весомее – если принять во внимание возможную богатую добычу. У греков хватало кораблей, чтобы доставить все войско католиков по морю, но те предпочли выступить маршем но суше, чем на пару недель задержали нанесение первого удара.

Экспедиция началась 16 октября 1169 года под командованием очень беспокойного византийского флотоводца. Греки взяли припасов всего на три месяца, рассчитывая на успех стремительных атак с суши и моря, но этот срок давно истек. Война еще и не начиналась, а им уже пришлось сократить пайки.

Целью своего нападения христиане избрали сильно укрепленный речной город Дамьетта, господствовавший над главным проливом в огромной дельте Нила. Если бы христиане двинулись вверх по реке прямиком до Каира, они могли бы одержать скорую победу, но наткнулись на тяжелую цепь, натянутую через реку и не пропускавшую их корабли дальше. Разорвать цепь, не взяв сначала Дамьетту, было попросту невозможно.

И хотя Саладин, находившийся в своей новой столице – Каире, был изумлен вестью об атаке с моря, он не терял зря времени, отправив в осажденный город свежие войска и припасы. Прийти на выручку ему ничего не стоило, поскольку баржам приходилось плыть по течению Нила от Каира до самой Дамьетты. В это время года господствовали попутные ветры, поэтому никакой парусник не смог бы выйти на перехват и помешать миссии.

Греческий флотоводец настаивал на немедленном штурме, потому что припасы у него были на исходе, но Амальрик, сомневаясь, что его армия сможет взять штурмом могучие стены, отправил подчиненных строить осадные машины. Греки же тем временем оказались на грани голода. Католики едва начали использовать свои порядочные запасы и могли бы поделиться с союзниками, но вопреки здравому смыслу почему-то отказали им в этом. Египтяне же еще более усугубили ситуацию, набив баржи горючими материалами, облитыми нафтой, и, подпалив, позволили сильному нильскому течению отнести их прямо в гущу стоявших тесной массой греческих кораблей, чем причинили немалый урон. Затем пошли зимние дожди, обратив лагерь христиан, расположенный в низине, в море густой липкой грязи.

Последней каплей стало известие, что на подмогу мусульманам по суше идет сирийская армия. Продукты, не подпорченные дождем, были уже на исходе, люди пали духом, и неизбежные болезни начали взимать свою тяжкую дань. Враги-мусульмане за могучими стенами Дамьетты пребывали на возвышении, в сухости, и не знали недостатка в припасах. Христиане даже не попытались загодя изучить оборонительные сооружения Дамьетты, хотя могли бы сделать это без труда, и теперь, исчерпав все идеи, расстались и с надеждой. Руки у них опустились.

Тринадцатого декабря, предав осадные машины огню, христианская армия тронулась в угрюмое странствие домой, не добившись ровным счетом ничего. В Аскалон они пришли в сочельник, но канун праздника Рождества Христова не вызвал в их душах ни раскаяния, ни всепрощения, и снова все начали озираться по сторонам в поисках виновных в провале, чтобы выместить на них злость. Разумеется, чаще всего католики обрушивали упреки на головы византийцев. Некоторые косо поглядывали на тамплиеров, не сражавшихся с ними рука об руку, но здравый смысл не позволял осуждать военную сметку тамплиеров. Однако перед лицом такой катастрофы иные возненавидели храмовников уже за одно то, что те оказались правы.

Если католики хотя бы смогли добраться до родины, то этого нельзя сказать о большей части греческого флота, попавшего на обратном пути в полосу гибельных зимних штормов. Потерявшие управление корабли опрокидывались кверху днищем, а их команды шли ко дну. Уцелевшие корабли шторма заносили далеко в сторону от курса, и для некоторых греческих моряков путь домой вылился в долгие месяцы телесных и душевных мук, но им все-таки повезло больше, чем сотням их товарищей, чьи вздувшиеся трупы волны еще долго выносили на сушу вдоль всего побережья Святой Земли.

Зато выигрыш Саладина оказался непропорционально велик, ведь ему удалось защитить своих новых подданных от двух могучих врагов и отстоять Египет почти без жертв. Его популярность взмыла до небес. Всеобщего восторга не разделял только его господин и повелитель Hyp ад-Дин. Египетская кампания была оплачена золотом Hyp ад-Дина, удержаться на новообретенном троне Саладину помогла его же турецкая кавалерия, а теперь этот мальчишка, воротивший нос от похода в Египет вместе с дядей, стал великим визирем империи и кличет себя ни много ни мало царем Египетским, став самодержцем обширных земель, в числе коих и легендарные плодородные почвы долины Нила. Он единолично контролирует великие пороговые пути из восточной Африки и Индии через Красное море. В его власти богатые морские порты и единственный могучий мусульманский флот на всем Ближнем Востоке. Так от чьего же имени он владеет этими богатствами и властью – от своего собственного или от имени своего господина? Правда, Саладин на словах сдержанно выразил свою преданность Hyp ад-Дину, но верховный владыка Дамаска испытывал серьезные сомнения в лояльности своего внезапно вознесшегося вассала. Чтобы успокоить свою душу, Hyp ад-Дин отправил к Саладину в Каир его отца Наджма ад-Дина Айюба, верность которого не подлежала сомнению. Быть может, он сумеет держать в узде амбиции своего сыночка.

У самого же Hyp ад-Дина в это время появился совершенно нежданный союзник – рыцарь-тамплиер, изменивший ордену. За два года до того князь Торос Армянский почил, назвав своим наследником малолетнего сына князя Рубена II, объявив регентское правление вплоть до поры, пока дитя не войдет в возраст. Родной брат Тороса Млех – неугомонный авантюрист, отличавшийся совершенно непредсказуемым нравом – считал, что трон или хотя бы регентство должны достаться ему. После размолвки с братом Торосом он отрекся от исконной армяно-григорианской православной веры и обратился в католицизм, чтобы принять обеты, потребные для вступления в орден рыцарей-тамплиеров. Все еще кипя гневом, он оказался в гуще заговора с целью убить брата, что вскоре и открылось, а принадлежность к ордену Храма не освобождала его от наказания за это преступление, так что Млеху пришлось бежать из замка тамплиеров, в казармах которого он находился. Несколькими днями позже он явился ко двору Hyp ад-Дина с предложением своих услуг и изъявлением страстного желания обратиться в ислам.

В конце концов, соблазнив Hyp ад-Дина своим грандиозным планом отнять армянскую вотчину Киликию у Византии и прирезать ее к исламской империи, Млех получил командование над турецкой кавалеристской армией. Его вторжение, оказавшееся полнейшей неожиданностью для всех, увенчалось полнейшим же успехом. Отобрав трон у племянника-малолетки, Млех без труда захватил укрепленные города Тарсус, Адана и Мамистра.

Не удовлетворившись этим, Млех повернул свое войско на юг, к Антиохийскому княжеству, и напал на своих бывших собратьев, осадив замок храмовников Баграс.

Амальрик не мешкал, тотчас же отозвавшись на совместную просьбу своих друзей – нового Магистра тамплиеров и князя Боэмунда Антиохийского – и поспешив на север с армией, но сражаться ему не пришлось. Млех пришел ради грабежа, а не ради земель, и вволю помародерствовав в графстве, попросту отправился восвояси, позволив Амальрику забрать Киликию. Впрочем, Млех не сдался, а просто выждал год, после чего явился снова.

Едва Амальрик очистил северные рубежи, как скверные вести пришли с юга: под конец года Саладин пожаловал с армией к Даруйнку, что к югу от Газы, – христианской крепости, расположенной ближе всего к границе с Египтом, но отнюдь не самой могучей в христианском королевстве. Амальрику нельзя было терять ни часа, и на сей раз тамплиеры, благодарные Амальрику за спасение их замка Баграс, пошли с ним вместе. Он правил прямо к Аскалону, после чего повернул к могучему замку тамплиеров в Газе. С Амальриком отправились все тамплиеры, без которых в Газе можно было обойтись. Командовать городом, окружавшим крепость, король оставил своего сенешаля Миля де Планси.

Прорвавшие!) сквозь ряды легкой кавалерии Саладина, колонна тяжело вооруженных всадников Амальрика вошла в крепость Даруйнк. В ответ Саладин собрал свою конницу и устремился прочь, чтобы штурмовать Газу. Взять город удалось без помех, и Саладин даже не пытался сдерживать своих воинов, когда те принялись убивать людей на улицах и в жилищах. Осадных машин у него не было, и он вовсе не собирался платить дорогой ценой за попытку взобраться на отвесные стены замка тамплиеров, так что он позволил своим людям награбить столько добра, сколько им было под силу унести, и повел их обратно в Египет.

Христиане вздохнули с облегчением, узнав, что на сей раз Саладин устроил набег ради грабежа, а не полномасштабное вторжение, но опасности это ничуть не умаляло. Опять же, нельзя было исключить и возможность, что Саладин двинется из Египта на юго-восток одновременно с атакой Hyp ад-Дина из Сирии на северо-востоке. Покорение Египта стало жизненно важной задачей, от решения которой зависело само существование Иерусалимского королевства, а решить ее без поддержки Византийской империи с моря христиане по-прежнему не могли. Посему весной 1170 года Амальрик решил самолично добиваться очередного военного альянса с императором Мануилом против Египта.

Только теперь тамплиеры познали, кому их новый вождь предан всем сердцем по-настоящему. Филипп де Мийи, избранный Великим Магистром за тесную дружбу с королем Амальриком, наглядно продемонстрировал, насколько близкие отношения их связывают, сложив с себя полномочия Великого Магистра ордена тамплиеров, чтобы стать постоянным послом Амальрика в Византии. Филипп попросту пренебрег присягой следовать Уставу рыцарей Храма, требовавшему, чтобы по выходе из ордена тамплиер вступил в монашеский орден с более строгим уставом. Король, ставивший его новым господином, последовал в Константинополь вслед за ним.

Король лишил тамплиеров Великого Магистра, и теперь Великий Собор ордена отнял у Амальрика одного из его собственных придворных, избрав главой ордена Одона де Сент-Амана, тотчас же отказавшегося от должности королевского дворецкого. В отличие от Филиппа де Мийи, Великий Магистр де Сент-Аман твердо держал сторону ордена и готов был пуститься во все тяжкие, только бы отстоять власть и сохранить привилегии тамплиеров. Его позиция даже вызвала гнев кое у кого из собратьев-католиков, но более всего у Тирского архидиакона Вильгельма. Зато тамплиеры были премного довольны своим избранником.

Архидиакон Вильгельм не только последовательно запротоколировал в хрониках свою антипатию к новому Магистру Храма, но почти в то же самое время описал инцидент, связанный с малолетним королевичем, предвещавший ужасающее будущее. Будучи в то время наставником девятилетнего принца Балдуина и нескольких его друзей, Вильгельм однажды наблюдал, как его подопечные играют в одну из жестоких отроческих игр, тыкая гвоздями друг другу в голые предплечья, чтобы поглядеть, кто дольше вытерпит. Выиграл принц Балдуин, способный вытерпеть любую боль, не вскрикнув и даже не поморщившись. Но тут ошеломленный собственным открытием архидиакон вдруг осознал, что нечувствительность князя Балдуина к боли вовсе не свидетельство отваги, а симптом проказы. Вряд ли при такой болезни мальчик протянул бы достаточно долго, чтобы занять Иерусалимский трон, так что для сохранения преемственности следовало срочно подыскать мужа его сестре Сивилле.

Тогда же в Каире скончался другой малолетний владыка. Получив известие, что шиитский халиф аль-Адид скончался во сне, Саладин собрал всю родню аль-Адида и заточил их в собственных дворцах под неусыпным надзором, устроив им самые шикарные тюрьмы на свете. Не допустив передачи трона аль-Адида преемнику, он попросту поставил на шиитской династии Фатимидов крест.

Упиваясь новообретенной властью, Саладин предпринял очередную вылазку на христианские земли, на сей раз осадив замок Монреаль, к югу от Мертвого моря в Трансиордании (Заморье). Отец отправился с ним. И когда уже казалось, что победа близка, Саладину донесли, что Hyp ад-Дин где-то на подходе и кипит от гнева из-за того, что Саладин не испрашивал у него на свои действия ни совета, ни соизволения. Узнав об этом, Саладин приказал войску немедленно собираться и возвращаться в Египет, но некоторые из подданных Саладина зароптали, призывая его постоять за себя, ведь теперь он не в пример могущественней Hyp ад-Дина. Однако отец, отозвав владетельного сына в сторонку, растолковал ему, какие опасности сулит пренебрежение могуществом Hyp ад-Дина, советовал просить прощения и присягнуть в полной покорности государю. Саладин последовал совету Айюба, и Hyp ад-Дина будто бы удовлетворили полученные объяснения, но с той поры отношения между ними сохранялись весьма натянутые.

На следующий год воевали только на словах, посвятив его переговорам, а не боевым действиям, и Амальрику наконец-то удалось условиться о выкупе за графа Раймунда Триполийского, что стало, пожалуй, главнейшим его достижением. Hyp ад-Дин назначил цену в восемьдесят тысяч динаров – пятьдесят тысяч на месте, остальное позже. Деньги пришлось собирать самому королю Амальрику вкупе с госпитальерами, потому что тамплиеры внести свою лепту не пожелали. Граф Раймунд получил свободу, и в грядущие лета он не забыл ни друзей, ни орден, отнесенный им к числу врагов. Вполне понятно, что несговорчивость тамплиеров не утихомирила и враждебного настроя Амальрика.

Тем временем отношения между Hyp ад-Дином и его вассалом Саладином также становились все более натянутыми. Hyp ад-Дин прекрасно понимал, что Саладин вообразил себя независимым суверенным государем, и нужно бы его приструнить, и лишь давняя дружба с отцом молодого выскочки сдерживала Hyp ад-Дина. Но в августе, как только принесли весть о смерти отца Саладина, Hyp ад-Дин объявил придворным в Дамаске, что будущей весной лично поведет войска в Египет, чтобы указать Саладину ему место.

Парой недель позже короля Амальрика посетил нежданный, но желанный гость – новый вождь сирийских асасинов, основавших независимое государство в сирийских горах Нозайри [Джебель-Ансария]. Персидский же предводитель асасинов отрядил править новой территорией одного из своих вассалов – шейха Рашида ад-Дин Синана. Шейх Рашид отличался коварством и жестокостью, и крестоносцы прозвали его «Горным Старцем». Будучи фанатичным шиитским фундаменталистом, как и большинство его подданных, он ненавидел Hyp ад-Дина и его последователей – этих чертовых суннитских еретиков – лютой ненавистью, считая их куда презреннее христиан, отчего и желал заключить с последними союз, дабы покарать суннитов за погибель шиитского халифата в Каире.

Амальрик с радостью ухватился за возможность свести дружбу с асасинами – неистовыми, безжалостными бойцами, обладавшими наилучшей разведывательной сетью в Сирии, но их смутные намеки на то, что все они могут обратиться в христианство, отнюдь не сбили его с толку. Ничтоже сумняшеся, он удовлетворил их просьбу тотчас же отменить ежегодную дань, причитавшуюся с их соплеменников, живущих на землях тамплиеров близ Тортозы. Столь пренебрежительное отношение Амальрика к доходам тамплиеров пришлось Великому Магистру де Сент-Аману не по нраву, равно как и то, что решения относительно ордена принимают, даже не посоветовавшись с ним. И вот, когда посланцы асасинов тронулись на север, к своим горам, отряд храмовников под командованием одноглазого рыцаря Готье дю Месниля опередил их. Ничего не подозревающие асасины въехали прямиком в засаду тамплиеров, и через считанные минуты они были обезглавлены.

Услышав об этом, Амальрик просто не поверил собственным ушам. Неужели тамплиерам несколько золотых дороже его королевского слова?! Неужто они считают, будто короля Иерусалимского можно игнорировать, оскорблять и презирать?! И тотчас же отправил Одону де Сент-Аману в Сидон гневное послание, требуя немедленной выдачи тамплиера Готье для суда и наказания. Ответ Великого Магистра только подлил масла в огонь: дескать, хоть он и король, но судить – а уж тем паче наказывать – рыцаря Храма он не властен. С другой стороны, если уж королю так хочется, Великий Магистр отправит брата Готье в Рим на суд Папы – единственной, помимо самого Великого Магистра, особы на свете, наделенной подобными полномочиями.

В ответ король явился к воротам Сидона во главе целого войска. Вломившись в дом тамплиеров, он захватил Готье в плен и отписал шейху Рашиду, что правосудие свершится. Асасинов деяние короля ублаготворило, но сам Амальрик не удовольствовался наказанием одного-единственного тамплиера и просил архидиакона Вильгельма Тирского подготовить прошение Папе за его подписью и печатью, намереваясь требовать, чтобы Папа распустил орден, поскольку присутствие тамплиеров в Иерусалимском королевстве более не желательно. Однако решиться на казнь плененного тамплиера он все же не смог. Но, как это часто бывает, в тот роковой 1174 год болезнь вмешалась в планы государей, изменив ход истории. Hyp ад-Дин уже созвал своих эмиров на совет по сбору армии для низвержения Саладина, когда сильнейшая ангина вдруг повергла его самого на одр болезни. Не прошло и недели, как он лег в могилу.

Короля Амальрика обрадовала эта весть, но его собственное здоровье было отнюдь не удовлетворительным. Этот еще не старый, крепкий человек тридцати восьми лет от роду страдал от частых и все более жестоких приступов дизентерии. Через пару недель он уже не мог встать с постели, а мучения его все усугублялись. Придворные лекари не могли облегчить его страдания почти ничем, и Амальрик надумал прибегнуть к самолечению, потребовав, чтобы ему пустили кровь и полностью очистили истерзанный болью кишечник. Греческие и арабские медики категорически воспротивились такому лечению, твердя, что ослабленный организм короля не перенесет столь сурового обращения, однако его французский доктор не разделял их мнения и провел эти убийственные процедуры в точности, как повелел монарх. Два дня спустя мучения Амальрика прекратились навеки. Папа так и не получил прошения о роспуске ордена рыцарей-тамплиеров, во время правления следующего государя своим безрассудством немало способствовавших успеху своего недруга Саладина, ныне безраздельно воцарившегося в Египте. А христианским королевством в годину величайших невзгод правил прокаженный подросток, наделенный острым умом и прекрасной душой, но чересчур немощный, чтобы обуздать своих приближенных.

о смерти короля Амальрика в 1174 году на иерусалимский престол взошел Балдуин IV – тринадцатилетний отрок, страдавший проказой. Никто и не помышлял, что он проживет достаточно долго, чтобы воссесть на трон. После ряда политических баталий регентом вплоть до шестнадцатилетия короля назначили графа Раймунда Триполийского, помочь выкупить которого тамплиеры в свое время отказались. Пару недель спустя самый ярый соперник Раймунда в борьбе за столь влиятельный пост Миль де Планси был убит прямо на улице.

Новому регенту приходилось бороться с двумя отдельными политическими кликами, каждая из которых пыталась склонить юного монарха на свою сторону. Одна партия, опирающаяся на «старую гвардию» местных баронов при поддержке рыцарей-госпитальеров, выступала за переговоры, ведущие к мирному сосуществованию с соседями-мусульманами. Другая же отдавала предпочтение военным действиям против язычников. Эта клика, опиравшаяся частично на новоприбывших баронов и включавшая в себя воинствующих рыцарей-тамплиеров, пользовалась поддержкой королевы-матери и патриарха Иерусалимского.

Надо сказать, в ордене тамплиеров у Раймунда Триполийского имелся заклятый враг. За пару лет до упомянутых событий фламандский рыцарь Жерар де Ридфор служил под началом графа Раймунда на том условии, что ему достанется рука очередной свободной наследницы, и рассчитывал жениться на Люсии – дочери повелителя Ботрена – после смерти ее зажиточного батюшки. Но Раймунд вместо этого отдал Люсию замуж за итальянского негоцианта, чье предложение выплатить Раймунду вес благородной дамы золотом перевесило не сулившее никаких выгод обещание – тем паче, что Люсия была девушкой довольно полной, и вес ее исчислялся в десяток стоунов, то есть сто сорок фунтов. Так что Люсия отправилась на весы, золото – в казну Раймунда, а пылающий лютым гневом Жерар де Ридфор – в орден тамплиеров. Там он быстро поднялся по иерархической лестнице, однако никакие личные успехи не могли утолить его жгучей жажды мести.

Пожалуй, одной из немногих ошибок, совершенных Балдуином IV, стало настоятельное требование восстановить его мать графиню Агнессу де Куртенэ в правах, которых она лишилась после того, как Папа официально расторг ее брак с отцом Балдуина Амальриком. Агнесса питала в жизни две ненасытных страсти: к деньгам и к мужчинам. Среди ее многочисленных любовников был и некий чрезвычайно миловидный молодой священник, правда, в лучшем случае лишь полуграмотный. Возжелав для него назначения архиепископом Кесарии, Агнесса добилась своего. Вдобавок до нее дошла радостная весть о брате – Жослене де Куртенэ, много лет томившемся в мусульманской темнице в Халебе вместе с Рейнольдом Шатильонским.

А суть ситуации заключалась в том, что Саладин не спешил реагировать на смерть Hyp ад-Дина в мае 1174, потому что малейшая попытка захватить Дамаск могла подтолкнуть сирийцев к заключению союза с Иерусалимским королевством. Когда же агрессивный король Амальрик скончался два месяца спустя, а христианскую корону возложили на голову тринадцатилетнего прокаженного, султан Египта счел, что Аллах являет ему свою благосклонность. Летописец Бега ад-Дин, зная, чем потрафить своему господину, написал: «Султан, удостоверившись в смерти Hyp ад-Дина и ведая, что сын упомянутого князя – юноша, коему непосильно бремя забот и обязанностей правителя, равно как и задача избавления края от врагов божьих [христиан], принялся готовиться к выступлению в Сирию».

Через месяц после коронации Балдуина IV Саладин повел египетские войска на покорение Дамаска, управляемого новым властителем ас-Салехом Исмаилом, одиннадцатилетним сыном Hyp ад-Дина. Окончательно уверившись, что приход Саладина неминуем, малолетний правитель поспешил в город-крепость Халеб, коим правил эмир Гумуштекин, он же князь курдской столицы – города Мосул. Беспрепятственно вступив в Дамаск, Саладин повернул свое войско на север и без труда взял город Хомс, однако, натолкнувшись на яростное сопротивление гарнизона замка, оставил для его захвата часть своей армии, а сам отправился на покорение Халеба и юного владыки ас-Салеха. В предвосхищении этого эмир Гумуштекин отправил к регенту христианского королевства графу Раймунду посланников с мольбой о выручке.

Тотчас же призвав своих подданных к оружию, Раймунд повел войско в Сирию, но не к Халебу, куда направился Саладин, а к Хомсу, где меньшая часть мусульманской армии не оставляла попыток овладеть замком. Пока Раймунд атаковал подданных Саладина извне, обрадованный подмогой гарнизон замка ударил по ним из города, так что войско Саладина оказалось между молотом и наковальней. Узнав об этом, Саладин снял осаду с Халеба, дабы поспешить на юг – спасать войска, оставленные в Хомсе. При его приближении Раймунд попросту протрубил отбой. По крайней мере, на какое-то время Халеб и князь ас-Салех были избавлены от опасности, но временная неудача ничуть не помешала Саладину приумножить свои титулы, провозгласив себя царем Сирийским. Дабы выразить свою безмерную благодарность за спасение города, Гумуштекин освободил всех христиан, томившихся в казематах Халеба, и Жослена де Куртенэ с Рейнольдом Шатильонским в числе прочих. Потрудись эмир осведомиться о желанной награде загодя, он узнал бы, что Ратгунд, не питавший добрых чувств ни к Рейнольду, ни к Жослену, предпочел бы обойтись вовсе без оных, довольствуясь простым благодарственным письмом.

При дворе Жослена, приходившегося государыне Агнессе братом, а королю Балдуину IV – дядей, ждал радушный прием. Балдуин по наущению матери тут же назначил Жослена де Куртенэ сенешалем королевства, вверив ему бразды правления двором и передав под его начало рыцарей, солдат и слуг.

Рейнольда Шатильонского, проведшего семнадцать лет в мусульманской темнице, тоже встретил радушный прием, но уже в доме старых друзей – рыцарей-тамплиеров. Жадно впитывая новости, он узнал, что граф Филипп де Мийи, государь Трансиордании, давным-давно покинул свет после смерти жены, чтобы окончить дни рыцарем-храмовником, и вознесся до поста Великого Магистра, но в 1171 году оставил орден, чтобы отправиться в Константинополь послом короля Амальрика. Заодно Рейнольд узнал, что сейчас в Трансиордании правителя нет, поскольку Стефани, дочь Филиппа де Мийи, овдовела, когда ее муж Миль де Планси пал жертвой полуночного убийцы – видимо, потому что стоял на дороге у Раймунда Триполийского, жаждавшего заполучить пост регента юного короля. С тех пор Стефани возненавидела Раймунда, не сомневаясь, что в гибели мужа повинен именно он. А тот, кто на ней женится, станет владыкой Трансиордании с ее могучими замками Монреаль и Керак.

Так и видится усмешка на губах Рейнольда: жизнь – штука незамысловатая. Ухаживая за Стефани де Мийи, он был очарователен как никогда – и как никогда непримирим в осуждении Раймунда Триполийского. Поддавшись обаянию этого сильного, страстного человека, Стефани приняла его предложение руки и сердца. Друзья-тамплиеры поздравили его со столь выгодной женитьбой, а себя – с приобретением еще одного могущественного союзника. В 1177 году королю Балдуину исполнилось шестнадцать, и регентское правление завершилось. Полностью обретя державные полномочия, Балдуин чуть ли не первым делом позаботился о престолонаследии. Его проказа прогрессировала, а по закону его семнадцатилетняя сестра Сивилла не могла стать королевой без принца-консорта, так что для передачи ей трона Балдуину требовалось срочно подыскать ей жениха. Выбор пал на Вильгельма де Монферра. Супруги были вполне счастливы вместе, но через два года Вильгельм умер от малярии. А несколько месяцев спустя Сивилла родила сына, так что престол получил законного наследника. Впрочем, было уже ясно, что жить прокаженному королю осталось недолго, и приходилось или довольствоваться королем-младенцем и регентством, или подыскать будущей королеве нового мужа. Но как ни важна была эта политическая мера, новая военная угроза была куда важнее.

В ноябре этого года Саладин покинул Египет ради похода против христиан. Получив известие о нашествии Саладина, тамплиеры вызвали рыцарей из остальных замков для обороны крепости Газы, а Балдуин IV поспешно собрал сотен пять собственных рыцарей и укрылся за стенами Аскалона, стоявшего на пути Саладина в Иерусалим. Ничуть не смутившись, Саладин оставил небольшое осадное войско, чтобы оно не выпускало короля из Аскалона, и повел свои главные силы на Иерусалим.

Однако король, несмотря на осаду, сумел каким-то образом отослать депешу тамплиерам с просьбой покинуть Газу и прийти к нему в Аскалон. Рвавшиеся в бой тамплиеры выступили без промедления, а король вышел из города им навстречу. Объединив усилия, они молниеносно смели эфемерное войско, оставленное Саладином, и устремились в погоню за главными силами египетской армии, неспешно следовавшей к Иерусалиму, даже не помышляя об опасности с тыла. По пути исламские воины занимались грабежами и мародерством, не придерживаясь никаких походных порядков, и как раз проходили широкое ущелье, когда на них налетело объединенное христианское войско. Мусульмане, оставшиеся в живых, побросали не только награбленное, но и оружие, чтобы улепетывать налегке. Иерусалим был спасен.

В начале 1179 года Вильгельм, из архидиаконов возвышенный до сана архиепископа Тирского, получил приглашение Папы Александра III принять участие в Третьем Латеранском Соборе в Риме. Речь должна была пойти о важных церковных материях, и архиепископу не терпелось изложить высокому клиру свой гнев и отвращение к замашкам военных орденов, а особливо Великого Магистра тамплиеров Одона де Сент-Амана. Его претензия состояла в том, что Великий Магистр ставит собственнические интересы тамплиеров превыше всего прочего, даже превыше прав и привилегий епископов. Если епископ предает человека анафеме, тамплиеры дают отверженному убежище и даже принимают его в свой орден. Если отлученный умрет таковым, – что возбраняет предавать его христианскому погребению, – тамплиеры похоронят его на собственном кладбище со всеми полагающимися религиозными обрядами, и все это в обмен на дары их ордену.

Если епископ предает интердикту целую общину, дабы та ощутила тяжкую длань суда церкви, закрыв ее храм для святого причастия, крещений, обручений и христианских погребений, ордена могут прислать собственных священников, чтобы те открыли храм. И будут отправлять все службы, исходя из пагубного заблуждения, что если их ордена и члены таковых разрешены от интердикта или отлучения, сказанные вольны распространять сии привилегии на прочих. Они выставляют епископов дураками, попирая власть оных, и лишают церковь важного источника доходов, принимая «подаяние» за свои услуги. Подобным важным источником доходов были кладбища, и Вильгельм желал, чтобы военным орденам было в них отказано. Когда же Вильгельм Тирский огласил свои жалобы перед Собором, прочие епископы со всей Европы поддержали его, поведав о сходных происшествиях.

Собор продолжался с 5 по 19 марта, выкроив время, чтобы распечь военные ордена: «Ныне же нам открылось через сугубые жалобы наших собратьев епископов, что оные тамплиеры и госпитальеры… не довольствуясь привилегиями, дарованными им милостью Папы, нередко пренебрегают авторитетом епископов, чиня Божьим людям срам и подвергая души сугубой опасности. Нам стало ведомо… они допускают подвергнутых отлучению и интердикту до святых таинств церкви и до христианского погребения».

Вряд ли Вильгельма Тирского обрадовали уклончивые формулировки, позволившие Великому Магистру де Сент-Аману выйти сухим из воды: «…сии проступки проистекают не столько с ведома или дозволения начальников, сколько из неразумения иных из подначальных». И, наконец, окончательное разъяснение позиции церкви: «Сим мы провозглашаем, что преданных отлучению либо интердикту и оглашенных поименно надлежит чуждаться и им [военным орденам], и всем прочим в согласии с приговором епископов».

Повинным даже не определили никакого наказания помимо этой декреталии из разряда «перестань и больше так не делай». Папа еще не был готов вбить клин между собой и военными орденами, повинующимися только ему. И если епископов огорчило, что Папа не обошелся с тамплиерами и госпитальерами построже, то их ждало куда большее огорчение, когда Папа не пожалел времени, чтобы кое в чем ограничить и самих епископов. Мелкое духовенство и духовные ордена жаловались папскому престолу, что официальный визит епископа или архиепископа может довести их до разорения. Епископы заявлялись всякий раз с целой ордой духовенства и прислужников, порой приводя сотни лошадей, которых надо было кормить. Что же до компании самого епископа, то для нее каждая трапеза превращалась в роскошное пиршество. Наложенные Собором ограничения намекали, до каких пределов может простираться царственная пышность свиты епископов, отправляющихся инспектировать свои епархии.

Вот как изложил это Папа: «…иные из наших собратьев епископов подвергают своих подданных таким тяготам по их благоустройству, что порою по сей причине сказанные подданные понуждены распродавать церковную утварь, а в единый час поглощается пропитание многих дней. Посему мы провозглашаем, что архиепископам при посещении своих епархий надлежит ограничиться не более чем четырьмя или пятью десятками лошадей… епископы не вольны брать более двух или трех десятков… Им не подобает отправляться в путь с охотничьими собаками и птицами, а надлежит путешествовать таким манером, чтобы в них зрели искателей не мирских благ, но благ Иисуса Христа. Пусть же не ищут пышных пиров, но с благодарностью приемлют то, что преподносят им должным образом и в надлежащее время».

Впрочем, поумерить свои аппетиты принуждено было не только высшее духовенство: «…духовным лицам в святых орденах, кои в вопиющем беззаконном сожительстве держат наложниц своих в домах, надлежит либо изгнать оных, либо лишиться духовного сана и бенефиций». Что же касается жизни и работы с евреями, «Евреям не пристало иметь в своих домах христианскую прислугу… Пусть же христиане, надумавшие жить с оными, будут отлучены. Мы провозглашаем, что во всяком случае свидетельства христиан преобладают пред свидетельствами евреев…»

Одна из последних декреталий Собора окажет непосредственное влияние на будущее крестовых походов и особенно на будущее рыцарей-тамплиеров: Папа дал светским властям право применять оружие против еретиков, в данном случае – против растущей секты в южной французской провинции Лангедок, члены каковой называли себя катарами; а величайшее их преступление состояло в том, что они отказывались признавать божественную природу папской власти, не находя в Писании никакого оправдания для нее. Папа восклицал: «…омерзительная ересь сказанных катаров… стала так сильна, что они более не таят свою пагубность, как прочие, а оглашают свои заблуждения прилюдно, призывая простодушных и слабых присоединиться к ним, и посему мы предаем анафеме оных и их сторонников, а тако же принимающих оных…» А вот и основание для крестовых походов против остальных христиан: «…от всех же воистину верующих мы требуем во искупление грехов противостоять сему бичу всей своею властью, силой оружия обороняя христианский люд от упомянутой напасти. Достояние оных подлежит конфискации, а их самих князья вольны обращать в рабство. Таковые же, кто искренне раскаивается в собственных грехах и погибнет в подобном столкновении, пусть отринут сомнения, что обретут прощение сказанных грехов, обретя в награду вечное блаженство». И, дабы еще более прояснить подразумевающуюся связь с крестовыми походами: «Тем временем мы принимаем их, воспламененных своею верой на исполнение задачи изгнания сказанных еретиков, под защиту церкви, как принимаем таковых, кто посетил Гроб Господа нашего…»

Пройдет еще чуть ли не три десятилетия, прежде чем крестоносцы поднимутся на полномасштабный крестовый поход во Франции против еретиков-катаров, но почву для него подготовили в Риме в 1179 году. Но что Третий Латеранский Собор упустил из внимания совершенно, так это нужду в скорейшем пополнении рядов крестоносцев для защиты Святого Города. Пока епископы обсуждали вопросы, важные для них самих, Саладин вторгся в Иерусалимское королевство, и Балдуин IV повел свое христианское войско ему наперерез. 10 апреля 1179 года Саладин отрядил небольшое войско под командованием своего племянника в передовую разведку. Встретив королевскую армию в лесистой долине Баниаса, племянник тотчас же ринулся в атаку. На сей раз нападение стало полнейшей неожиданностью для христиан, приведя к полнейшему разгрому, хотя Балдуин и сумел вырваться благодаря телохранителю, бдительно защищавшему его спину. Саладин развил этот успех, двинувшись через Галилею и Ливан, уничтожая посевы и захватывая всю добычу, какую только удавалось найти.

Собрав войска и выслав лазутчиков, король Балдуин снова вышел на бой, узнав, что большой штурмовой отряд под командованием племянника Саладина, нагруженный награбленным, возвращается с побережья. Однако король пребывал в полнейшем неведении как о том, что шпионы Саладина уведомляют султана о передвижениях христианской армии, так и о том, что преследователи превратились в преследуемых. 10 июня Балдуин взял часть христианской армии, чтобы напасть на египетский штурмовой отряд в долине междуречья Литани и верхнего течения Иордана. Оставшаяся же часть армии крестоносцев под предводительством рыцарей-тамплиеров двинулась вперед, к Иордану.

У входа в долину тамплиеры заметили главные силы Саладина. Даже самых начальных военных знаний хватило бы, чтобы спокойно отступить для воссоединения с армией Балдуина или хотя бы держать позиции до подхода королевских войск – или уж, самое малое, незамедлительно уведомить Балдуина, пребывавшего неподалеку. К сожалению, зачастую в своем азартном стремлении к сражениям и славе тамплиеры чуждались подобной осмотрительности. Лично командовавший отрядом Великий Магистр де Сент-Аман без лишних слов приказал своим рыцарям атаковать чудовищно превосходящие силы противника. Закованным в доспехи рыцарям на тяжеловесных, неповоротливых конях было трудно перегруппироваться после первой атаки, и массированная контратака Саладина без труда обратила рассеявшихся тамплиеров назад к войскам Балдуина, еще не успевшим перестроиться после сражения с египетскими налетчиками. Вскоре в бегство обратилась вся христианская армия. Некоторые из разбитых крестоносцев, и Балдуин в их числе, сумели уйти от опасности, переправившись через Литани, а не сумевшие бежать были убиты или взяты в плен. Среди последних оказался и Великий Магистр тамплиеров Одой де Сент-Аман, навлекший эту катастрофу своим безрассудством.

Прочих важных пленников выкупили за деньги, но Саладин, ведая, что Устав тамплиеров возбраняет денежный выкуп, попросил в обмен на Великого Магистра выдать своего племянника, угодившего в плен к христианам. Однако Одон де Сент-Аман отказался от обмена, в приступе гордыни не желая признать, что хоть кого-то из мусульман, пусть даже весьма высокородных, можно ставить на одну доску с Великим Магистром Храма. Подобный обмен был бы слишком унизителен, так что сделка не состоялась. Взбешенный Саладин приказал заковать Одона в цепи и швырнуть в самую мрачную темницу Дамаска, где тот не протянул и года.

Одним из важнейших пленников, выкупленных после этой битвы, был Балдуин д'Ибелин. Овдовевшая принцесса Сивилла влюбилась в Балдуина, но прежде чем о помолвке успели объявить официально, он отправился на войну. Видимо, узнав об этом и решив, что у него в руках будущий король Иерусалимский, Саладин запросил за Балдуина д'Ибелина баснословный выкуп: освободить тысячу плененных мусульман да в придачу сто пятьдесят тысяч золотых динаров. С тем столь многообещающего молодого человека и освободили под честное слово.

Но по освобождении Балдуин узнал, что страсть его пылкой возлюбленной умеряется трезвым расчетом: Сивилла вовсе не собиралась выходить за человека, задолжавшего сто пятьдесят тысяч динаров. Балдуину оставалось обратиться в единственное известное место, где можно было разжиться столь чудовищной суммой – и вполне успешно. Византийский император Мануил с радостью уплатил выкуп за увязшего в долгах будущего Иерусашмского короля. Впрочем, и императора, и рыцаря ждало разочарование, потому что когда Балдуин примчался в Иерусалим с добрыми вестями, принцесса уже была помолвлена с очаровательным, но легкомысленным Ги де Лузиньяном.

Государыня Агнесса не теряла времени, обстряпав все на свой лад. Недолюбливая д'Ибелинов, она не одобряла брак наследницы иерусалимского престола с одним из них. С другой стороны, она была без ума от Амальрика, сына графа Лузиньянского, вознесенного на должность коннетабля Иерусалимского королевства, а заодно вспорхнувшего до роли фаворита королевы-матери. Вдвоем они надумали завлечь в Палестину младшего брата Амальрика по имени Ги – молодого человека, славившегося редкой красотой и куртуазным обхождением. И пока Балдуин д'Ибелин отлучался в Константинополь для встречи с императором, Амальрик совершил вояж во Францию, чтобы привезти своего миловидного младшего брата.

Найдя, что Ги вполне соответствует тому, что о нем рассказывают, принцесса Сивилла поспешно объявила, что ни за кого другого замуж не пойдет. Король Балдуин тут же воспротивился, поскольку этот молодой французский фат, не обладавший опытом ни в командовании войсками, ни в управлении государством – и вообще ни в чем, если уж на то пошло – никак не годился на роль будущего короля Иерусалимского. Сивилла и государыня Агнесса в один голос просили за Ги, но тут король узнал, что Ги и Сивилла успели стать любовниками, и хотел было казнить Ги за надругательство над царственной особой и оскорбление величия, но сановники тамплиеров столь решительно вступились за юную парочку, что слабосильный король смягчился, допустив заключение брака. Ги нарекли графом Аскалонским и Яффским, как приличествовало его новому положению, и с самого начала своей карьеры он свел дружбу с тамплиерами, оказавшими ему столь основательную поддержку.

В попытке восстановить мир в своем королевстве Балдуин IV надумал предложить перемирие, и Саладин согласился: обе стороны страдали от последствий засухи, грозившей голодом, так что прокормить войска во время похода было бы попросту нечем. В мае 1180 года состоялось подписание договора, провозглашавшего перемирие сроком на два года. Поскольку во время бедствия продукты и прочие припасы приходилось завозить из-за моря, соглашение предусматривало безопасный и беспрепятственный проезд христианских и мусульманских купцов через земли противника. Но не прошло и года, как Рейнольд Шатильонский нарушил этот договор.

При дворе тем временем шли приготовления к замужеству Изабеллы – сводной сестры короля, наследовавшей трон следующей по очереди после Сивиллы. В октябре 1180 года король помолвил Изабеллу с Годфруа де Тороном, отличавшимся исключительной красотой и ученостью, безупречно владевшим и устным, и письменным арабским. Из соображений благопристойности обручение было отложено на три года, до лета 1183, когда невесте исполнится одиннадцать. Воинственные придворные бароны питали неприязнь к Годфруа, хотя тому и предначертано было, благодаря владению арабским, стать доверенным советником короля и частым послом, потому что для них он оставался закопавшимся в книгах хлюпиком, недостойным занимать очередь к иерусалимскому престолу.

В октябре 1180 года, в том же месяце, когда Изабелла была помолвлена, королева-мать добилась очередной политической победы. Патриарх Иерусалимский скончался, и за две недели государыня Агнесса преуспела в том, чтобы одного из ее любовников – Гераклия, уже вознесшегося благодаря ее махинациям к сану архиепископа Кесарийского – нарекли патриархом Иерусалимским. Добиться этого было нелегко, потому что Тирский архиепископ Вильгельм обратился ко двору с петицией, требуя помешать назначению Гераклия. В каком-то смысле он преуспел, потому что выборщики поставили Гераклия не первым, а лишь вторым кандидатом. Ничуть не смутившись, государыня Агнесса убедила короля вопреки результатам выборов отдать сан Гераклию.

Обзаведясь собственным патриархом, к власти фактически пришла одна политическая фракция, в которой верховодили Лузиньяны, Куртенэ (возглавляемые королевой-матерью), граф Рейнольд Шатильонский и рыцари-тамплиеры. Союзником Рейнольд был опасным – и для тамплиеров, и для королевства. Летом 1181 года он умышленно нарушил условия двухлетнего перемирия, подписанного годом ранее. Он просто не мог устоять перед соблазном, видя богатых купцов, в сопровождении весьма скудной охраны проходивших чуть ли не у него под носом мимо могучего замка Керак, и в один прекрасный день набросился на мусульманский караван, направлявшийся из Дамаска в Мекку, вволю поживившись людьми, скотом и товарами. Саладин потребовал компенсации, и король Балдуин признал справедливость и законность его требований, но Рейнольд даже думать не хотел ни о возвращении, ни об оплате незаконной добычи, а его клика при дворе – в том числе и тамплиеры – поддержала его позицию.

Возмущение архиепископа Тирского закулисными махинациями правящей политической клики не знало пределов. Он донес о них непосредственно Папе, уделив особое место тирадам против Гераклия и тамплиеров, в отместку за что патриарх Гераклий отлучил его. Не сумев ни уговорами, ни угрозами заставить Гераклия отменить отлучение, Вильгельм в 1183 году отправился в Рим, чтобы изложить свое дело перед папским судом, но так и не смог предстать перед ним, поскольку был отравлен – предположительно, агентом, специально подосланным в Рим патриархом.

К лету 1183 года Саладин завершил кампанию против правителей единоверцев-мусульман, сплотив под своим началом все исламские земли от современной Ливии до Ирака и став могущественнейшим мусульманским властителем за два столетия. Учредив свою столицу в Дамаске, Саладин взялся за решение последней грандиозной задачи во благо ислама и его собственной власти – сбросить ненавистных католиков в море, а в первую голову одного католика по имени Рейнольд Шатильонский. Пока Саладин был занят объединением своей империи, Рейнольд надумал предпринять морской поход, суливший богатую добычу. Первым делом его воины совершили переход к Красному морю с длинными упряжками лошадей, волоком тащивших выстроенные на суше галеры, после чего начали разъезжать на них вверх-вниз по морю, захватывая порт за портом, в том числе обслуживавшие Мекку и Медину. Они брали на абордаж купеческие корабли и обобрали даже один громадный караван на суше. Но, пожалуй, самым страшным преступлением новоявленных пиратов в глазах правоверных было потопление целого корабля мусульман, совершавших паломничество в Мекку. Впрочем, христиане чересчур задержались, дав египетскому флоту время начать охоту за ними. Корабли Рейнольда захватили, почти всех его людей взяли в плен и публично обезглавили, причем некоторых – в ходе представления, устроенного во дворе большой мечети в Мекке. Рейнольд исхитрился бежать, но навлек на себя неутихающий гнев Саладина и твердое решение, что именно этого христианина надо наказать прежде и пуще других.

Крещеный мир был попросту не в состоянии дать отпор завоевателю. Принцесса Сивилла, патриарх и королева-мать успешно подбили чахнущего короля сделать неженку Ги де Лузиньяна регентом королевства. К 1183 году проказа Балдуина IV приближалась к последней стадии. Ноги и руки уже не слушались его, начав разлагаться, он почти лишился зрения и знал, что должен приставить кого-нибудь к управлению государством. В конце концов он согласился сделать Ги регентом всего королевства за исключением Иерусалима, каковой хотел оставить для себя.

В сентябре того же года Саладин переправился с войсками через Иордан близ Галилейского озера, так что Ги де Лузиньяну пришлось призвать армию и выйти ему навстречу. Армии встретились и разбили лагеря на противоположных берегах одного из притоков Иордана. Самые агрессивные христианские рыцари не без подстрекательства тамплиеров хотели ринуться в атаку, а остальные предпочли бы занять оборону, предоставив атаковать Саладину. И те, и другие с надеждой взирали на вождя, но тщетно: регент Иерусалимского королевства Ги де Лузиньян попросту не мог принять решения. И пока он мешкал, припасы начали подходить к концу. Саладин пытался было вызвать христиан на бой, но в конце концов махнул рукой и отвел свое войско с западного берега обратным путем – через Иордан в Сирию. Возвращаясь по домам из так и не состоявшегося сражения, христиане прониклись уверенностью, что Ги де Лузиньян – записной трус.

Балдуин IV не корил вернувшегося Ги, а попросил его об одолжении: проникнувшись уверенностью, что морской воздух Тира полезнее для его подорванного здоровья, король просил Ги принять Иерусалим в обмен на Тир. Ответ Ги был не только отрицателен, но и оскорбителен. В припадке ярости король отстранил Ги от регентства и принялся управлять королевством лично – хотя к тому моменту не мог ни ходить, ни читать, ни даже подписаться. Предчувствуя скорую смерть от стремительно разрушавшей организм проказы, преемником Иерусалимского престола король назвал шестилетнего Балдуина, сына принцессы Сивиллы от первого брака. Ги же в ответ на все это удалился в собственные графства Аскалонское и Яффское, отказавшись в дальнейшем подчиняться Балдуину IV.

Несмотря на немощь, снести неповиновения Ги Балдуин IV не мог и велел отнести себя на носилках в Аскалон, где Ги отказал ему в приеме. Тогда король направился во второй город Ги – Яффу, охотно распахнувшую ему ворота, провозгласил Яффу конфискованной в пользу короны и назначил губернатора, но даже такой уловкой не смог выманить Ги из Аскалона. Арнольд де Торрож, избранный Великим Магистром Храма после смерти Одона де Сент-Амана, вместе со своим другом патриархом Гераклием пытался вступиться за Ги, чем так разгневал Балдуина, что тот отказал обоим от двора. Подобие перемирия было достигнуто, когда король попросил их вернуться в Европу, чтобы созвать новый крестовый поход против Саладина.

К концу 1184 года Великие Магистры тамплиеров и госпитальеров в ответ на настояния Балдуина вернулись в Европу вместе с патриархом Гераклием. Император Фридрих, Людовик Французский и Генрих Английский приняли посланцев по-королевски, с одобрением выслушав их просьбу об организации нового крестового похода, однако на деле все вылилось лишь в эпизодическую вербовку новобранцев для обоих военных орденов.

По пути в Верону Великий Магистр тамплиеров Арнольд де Торрож скончался, так что английскому Магистру пришлось заменить его, присоединившись к патриарху и Великому Магистру госпитальеров, когда те обратились к Генриху II в Великом приорате госпитальеров в Лондоне. Король милостиво выслушал их, но было ясно, что война в тысячах миль от дома ему не по вкусу. Зато его двадцативосьмилетний второй сын Ричард был слеплен из другого теста: денно и нощно помышляя только о войне, Ричард чутко ловил каждое их слово. Эти воинствующие монахи – люди одной с ним закваски. Он вырос в их окружении, слушая их рассказы о сражениях за морем. Пока им от этого не было никакого проку, но всего через три года ему было суждено стать королем Англии, и тогда-то он, не теряя времени попусту, очертя голову ринулся искать приключений в Святой Земле, обеспечивших ему выдающееся место в истории крестовых походов. Но до той поры ему пришлось хранить терпение.

Миссия в Англии свелась к вербовке прозелитов в военные ордена. В качестве части епитимьи за убийство Кентерберийского архиепископа Томаса Беккета Генриху II пришлось наделить тамплиеров и госпитальеров средствами, потребными для содержания двухсот рыцарей на полном военном довольствии в течение года. Оставалось лишь завербовать этих рыцарей. В ту пору тамплиеры строили в Лондоне новый храм из камня, привезенного специально для этого из Нормандии. Этот типичный для них круглый в плане храм, возведенный на принадлежавшей им земле между Флит-стрит и Темзой, со временем стал главной церковью тамплиеров в Британии. Патриарх Гераклий с радостью самолично открыл и освятил новую церковь для своих друзей-храмовников.

Пока оба Великих Магистра и патриарх были в Европе, Балдуин IV продолжал неусыпно печься о преемственности иерусалимского трона в те считанные дни, что были ему отпущены на бренной земле. Созвав в начале 1185 года совет знати, он обнародовал свои постановления, записанные в его завещании, об исполнении каковых он и просил поклясться всех собравшихся. Корона должна была перейти к его болезненному семилетнему племяннику, тоже нареченному Балдуином. Отчим мальчика Ги де Лузиньян специальной клаузой был отрешен от регентства, каковое отводилось двоюродному брату короля графу Раймунду Триполийскому, а в качестве уплаты за свои услуги престолу Раймунд получал город Бейрут. Личную охрану малолетнего короля Балдуин доверил своему дядюшке Жослену де Куртенэ. Специально оговаривалось, что в случае смерти мальчика до достижения десятилетнего возраста вопрос престолонаследия надлежит решать четырем властителям: Папе, государю Священной Римской империи, королю Французскому и королю Английскому, и пока они не придут к решению, королевством продолжит править регент Раймунд Триполийский.

Патриарх Гераклий и Великий Магистр госпитальеров Роже де Мулен, вернувшиеся ко времени совета, вместе с баронами присягнули выполнить предсмертную волю короля, а Великий Собор тамплиеров тем временем в жарких дебатах избрал Великим Магистром ордена жесточайшего врага графа Раймунда – Жерара де Ридфора, тоже присягнувшего исполнить волю и завещание короля.

Как и предполагали, Балдуин IV скончался не более месяца спустя в возрасте двадцати четырех лет, и его обезображенное болезнью тело упокоилось в церкви Святого Гроба Господня. Регент Раймунд Триполийский стал полновластным государем Иерусалимского королевства, и предложил баронам – поскольку посольство в Европу не преуспело в привлечении крестоносной армии на помощь, а скудость зимних дождей сулила жестокую нехватку пропитания – добиваться четырехлетнего перемирия с Саладином. Бароны согласились, как и сам султан, натолкнувшийся на неурядицы с норовистыми мусульманскими вассалами, начавшими манкировать его властью, а благодаря миру с христианами стало возможно не рассредоточивать войска и разобраться со смутьянами куда действеннее. С наступлением мира возродилась сухопутная и морская торговля, более не подвергавшаяся опасности, что способствовало возвращению христианских паломников, служивших главным источником доходов. Королевство процветало, и уже казалось, что дело идет к мирному сосуществованию мусульман и христиан, но в августе 1186 года восьмилетний король Балдуин V вдруг скончался в Акре. Десяти лет ему еще не исполнилось, так что его смерть запустила в ход план Балдуина IV.

Кое-какие меры были тщательно продуманы заранее, доказательством чего служит хотя бы то, что сразу по смерти мальчика его телохранитель Жослен де Куртенэ предложил Раймунду созвать баронов на совет в его собственный город Тибериас в Галилее. Там он мог приступить к исполнению воли покойного короля, не опасаясь вмешательства со стороны патриарха и Великого Магистра тамплиеров. Жослен же, со своей стороны, должен был отвезти тело мальчика в Иерусалим для погребения в церкви Святого Гроба Господня. Предложение показалось Раймунду весьма разумным, и он отправился в Тибериас.

Но едва Раймунд скрылся из виду, Жослен развил бурную деятельность, велев тамплиерам отвезти тело в Иерусалим, а сам послал войска защитить от покушений Тир и Бейрут. К принцессе Сивилле и ее мужу Ги полетели послания с просьбой поспешать в Иерусалим что есть духу, якобы для участия в похоронах царственного отрока. Гонец вызвал Рейнольда Шатильонского из замка в Кераке составить компанию остальным в Святом Городе, после чего Жослен разослал прокламацию, провозглашавшую королевой Сивиллу. Пока голуби слетались в Тибериас, ястребы собирались в Иерусалиме, где их дожидались патриарх и Великий Магистр де Ридфор.

Как только новость о прокламации дошла до ушей Раймунда Триполийского, он в гневе созвал Высокий Суд королевства. Пока бароны судили и рядили, как быть, им всем доставили приглашение на коронацию Сивиллы в Иерусалиме, где им надлежало принести присягу на верность новой королеве. В ответ они отрядили в Иерусалим двух монахов-цистерцианцев, дабы те напомнили всем и каждому о священной клятве, принесенной Балдуину IV, и предупредили, чтобы ничего не предпринималось, пока Высокий Суд не придет к решению.

От цистерцианцев попросту отмахнулись. Кроме королевской гвардии под командованием Жослена де Куртенэ в Иерусалиме Сивиллу поддерживали войска Амальрика, брата Ги и коннетабля королевства, и полки, пришедшие с Рейнольдом Шатильонским из Керака. А в довершение – все рыцари-тамплиеры Святой Земли, беспрекословно подчинявшиеся Жерару де Ридфору, готовому на все, только бы расстроить планы своего заклятого врага Раймунда Триполийского. Патриарх же Гераклий, со своей стороны, ручался Сивилле за полнейшую поддержку церкви. Словом, подступиться к ней было нелегко.

Но был в Иерусалиме и человек, горячо воспротивившийся действиям Сивиллы – Роже де Мулен, Великий Магистр госпитальеров. Его позиция была продиктована не только политическими соображениями, но и тем, что все они принесли священную клятву, – а теперь нарушили ее. Он же отступаться от своей присяги не намеревался и не желал иметь никаких дел с отрекшимися от нее. Несмотря на его возражения, приготовления к коронации Сивиллы шли полным ходом, но не обошлось и без проблем: необходимые для коронации регалии хранились в сундуке с тремя разными замками, а ключи от них были вверены попечению патриарха и Великих Магистров двух орденов. Магистр же госпитальеров не желал давать свой ключ, чтобы не нарушить свою клятву и не помогать другим нарушить свои, равно как не позволил бы ни одному из рыцарей-госпитальеров принять участие или даже просто посетить противозаконную, по его мнению, коронацию. Однажды, взбеленившись от домогательств де Ридфора вкупе с патриархом, магистр вышвырнул ключ в окошко. Впрочем, без труда отыскав его во дворе, сундук отперли.

Правда, из-за непопулярности нового мужа королевы Ги де Лузиньяна при коронации пришлось прибегнуть к уловке: патриарх короновал только королеву, положив второй венец рядом с ней и повелев возложить его на голову человека, который будет править рядом с нею как король. Сивилла призвала Ги к трону, где он преклонил перед нею колени, а она увенчала его чело короной Иерусалима. Когда же коронационная процессия уже выходила из храма, Жерар де Ридфор, не в силах больше сдерживаться, выкрикнул во все горло, что эта корона – воздаяние Раймунду Триполийскому за нарушение обещания о женитьбе на Люсии Ботренской. Раймунд же Триполийский предложил несогласным баронам короновать на Иерусалимский престол принцессу Изабеллу и ее мужа Годфруа де Торона и выступить походом на Иерусалим. Этот план пошел насмарку из-за робости Годфруа, ужаснувшегося от перспективы оказаться в центре гражданской войны и тайком поспешившего в Иерусалим, чтобы присягнуть на верность Сивилле и Ги, так что сражаться его сторонникам стало попросту не за что. Раймунд Триполийский остался на землях своей жены в Галилее, провозгласив, что никогда не пойдет за трусливым Ги де Лузиньяном, втайне пестуя мысль, что на самом деле престола короля Иерусалимского более всех достоин он сам.

Проблема престолонаследия была решена, пусть и не без обид, и Палестина успокоилась, наслаждаясь расцветом во время четырехлетнего перемирия с Саладином, – но, увы, недолгим. Как нетрудно догадаться, Рейнольду Шатильонскому все труднее было устоять перед соблазном захвата богатых мусульманских караванов, следовавших через его земли. Будь оно хоть трижды перемирие, один лишь вид такой уймищи добычи может свести с ума. И вот однажды на исходе 1186 года он не смог сдержаться при известии, что на подходе на редкость превеликий караван, шедший из Каира по дороге в Дамаск, притом охраняемый жалкой горсткой воинов, потому что египетские купцы опасались только разрозненных шаек бедуинских разбойников. Собрав свое войско, Рейнольд внезапно напал на караван. Через считанные минуты все было кончено. Всех египетских солдат, не погибших в короткой стычке, казнили, а всех купцов, их семьи и слуг взяли в плен, чтобы продать в рабство, и вместе со всеми товарами и животными увели в могучий замок Керак. Рейнольд пребывал на седьмом небе: столь бесценной добычи у него не бывало еще ни разу.

Саладин же взъярился – не столько из-за нарушенного перемирия, сколько из-за того, что нарушил его человек, преступающий договоры раз за разом, самый ненавистный султану из всех крещеных. Однако, несмотря на ярость, он все же решил придерживаться договора, скрепленного его собственной подписью, и вместо полководцев снарядил в Керак послов, чтобы потребовать от Рейнольда освобождения плененных мусульман и возвращения их могущества. Рейнольд даже не захотел выслушать людишек, явившихся со столь нелепым поручением. В ответ на сие эмиссары проследовали в Иерусалим, дабы изложить свою претензию королю Ги. Согласившись с их позицией, тот распорядился, чтобы Рейнольд исполнил требование Саладина, но Рейнольд не придал этому ни малейшего значения, считая, что Ги у него в долгу, да к тому же, как ни поверни, принудить Рейнольда исполнить приказ он никак не сможет.

Оставалось только воевать, но война привлекала отнюдь не всех христианских владык. Князь Боэмунд Антиохийский договорился с Саладином, что перемирие между ними по-прежнему в силе. Раймунд Триполийский позаботился о перемирии с Саладином для своего собственного Триполийского графства и для галилейских земель своей жены, хотя оба они оставались ленниками короля, и потому обязаны были поддержать его в войне. Во время переговоров он заодно раскрыл собственные притязания, заручившись поддержкой Саладина в намерении провозгласить себя королем Иерусалимским после неминуемого столкновения.

Великий Магистр де Ридфор, все еще достаточно могущественный, чтобы мстить, не мог допустить, чтобы прегрешения графа Раймунда против короны сошли ему с рук, и убедил короля Ги, собрав войска, выступить на покорение Галилеи и ее столицы Тибериаса, чтобы научить их смиряться перед короной, пока война не началась. В то время как они стояли лагерем на пути к Тибериасу, к ним подоспел Балиан д'Ибелин, попытавшийся увести их прочь с дороги, ведущей только к гражданской войне и тем самым делающей всех легкой добычей для мусульман. Он выступал за переговоры с Раймундом, дабы добиться более созидательной цели объединения христиан против врага, и в конце концов Ги не мог не согласиться с мудростью его аргументов. Парламентерами к Раймунду должны были отправиться Балиан д'Ибелин, архиепископ Тирский и Великий Магистр госпитальеров, а также – тут их мнение было единодушным – обязательно должен пойти и Жерар де Ридфор, ибо непримиримая рознь между главнейшим пастырем тамплиеров и графом Раймундом стала притчей во языцех. Единство же требует, чтобы оба они отринули свои обиды друг на друга, хотя бы на время уже неминуемой войны. Вместе с ними выехал эскорт из десяти госпитальеров.

Парламентеры отправились на встречу с Раймундом 29 апреля 1187 года. На следующий день Балиан отлучился, чтобы уладить какие-то срочные дела, пообещав нагнать остальных позже – событие вроде бы совершенно невинное, но, лишившись трезвых увещеваний Балиана, способного умерить их пыл, они не смогли предотвратить катастрофу, вскоре разыгравшуюся по неразумию де Ридфора.

Тридцатого апреля, когда делегация следовала в Тибериас, Раймунда навестил сын Саладина ал-Афдаль, посланный отцом с наказом в течение дня оглядеться в Галилее, согласно договору Саладина с Раймундом. Ал-Афдаль испрашивал соизволения графа проехать по его землям. Хоть просьба и доставила Раймунду неудовольствие, договор не оставлял ему выбора, так что разрешение было дано. Не прошло и нескольких часов, как мусульманская кавалерия выехала на тропу, пересекавшуюся с дорогой, по которой ехала делегация из Иерусалима. Узнав о ее прибытии всего за день, Раймунд, чтобы не вышло неприятностей, без промедления выслал гонца известить единоверцев о рекогносцировке мусульман.

Послание Раймунда прибыло в тот же день, и Великий Магистр госпитальеров поддержал предложение Раймунда в этот день не трогаться с места, дабы избежать столкновения, но храмовник де Ридфор придерживался в точности противоположного мнения: вот она, ниспосланная Богом возможность ударить по врагу! И вызвал Великого Маршала Храма Жамэ де Мэльи, находившегося в замке всего в нескольких километрах от того места с девятью десятками рыцарей-тамплиеров. Получив это подкрепление, они двинулись в Назарет, где смогли подбить около сорока местных рыцарей и группу пехотинцев составить им компанию. Когда отряд выступил, архиепископ Тирский, будучи человеком сугубо мирным, благоразумно остался в Назарете. Проходя через город, де Ридфор кричал народу, что грядет великая победа христианского оружия, приглашая их прийти на поле боя, чтобы собрать трофеи у павших неверных.

Когда же жалкий отряд из без малого двухсот христианских рыцарей поднялся на вершину холма за стенами Назарета, в долине под ним обнаружилось войско из семи тысяч мусульманских кавалеристов, поивших лошадей в Крессонском источнике. Главным полководцем тамплиеров был маршал Жамэ де Мэльи, но даже он вынужден был подчиняться Великому Магистру. Его военный опыт, да и просто здравый смысл, подсказывали, что надо убираться подобру-поздорову, и поскорее. Великий Магистр госпитальеров поддержал его безоговорочно, но Жерар де Ридфор прямо-таки взвился, обвиняя обоих в трусости и распекая маршала за то, что тот боится умереть за веру. Не выдержав нападок и оскорблений Жерара, оба сдались. Прозвучал приказ атаковать, но дальнейшее больше смахивало на избиение, нежели на битву. Маршал Храма погиб через считанные минуты, Великий Магистр госпитальеров последовал за ним. Из тамплиеров удержаться в седле и вырваться из долины сумели только Жерар де Ридфор и еще двое, все израненные. Граждане Назарета, поверившие бахвальству магистра тамплиеров и пришедшие за добычей, сами стали добычей мусульман, угнавших их в неволю.

Наблюдавший со стен замка Раймунд увидел, что мусульмане, как и обещали, возвращаются после однодневной рекогносцировки, но копья авангарда выглядели как-то странно. Когда же они приблизились, он узрел, что на копьях у них насажены головы с бородами, развевавшимися на ветру – головы рыцарей Храма.

Плоды частного договора с Саладином так потрясли Раймунда, что когда Балиан и архиепископ прибыли завершить свою миссию, он уже был готов загладить вину, аннулировав договор с Саладином и совершив путешествие в Иерусалим, чтобы присягнуть на верность Ги. Король принял его со всеми подобающими почестями. Казалось, единство христиан достигнуто, и в самое время: Саладин созывал войска со всех уголков своей обширной империи, пока к востоку от Иордана не собралось около тридцати тысяч человек – величайшая армия из всех, какие он собирал. На западном же берегу король Ги повелел всем воинам своего королевства собраться в Акре. Тамплиеры и госпитальеры оставили в своих замках лишь минимум личного состава, отправив всех, кого удалось, в поле. Чтобы помочь покрыть расходы на войну, тамплиеры уделили часть денег, посланных им в качестве епитимьи короля Генриха II Английского за убийство архиепископа Кентерберийского. Даже князь Боэмунд Антиохийский, отступив от своего уговора с Саладином, согласился предоставить войска для грядущей кампании. Патриарха Гераклия просили принести реликвию – Крест Господень – и пойти с ним во главе христианской армии, но тот мудро уклонился, сославшись на слабое здоровье, поручив нести в бой священную реликвию епископу Акры.

Первого июля Саладин переправился через Иордан у южной оконечности Тивериадского озера и послал половину своего войска в окрестные холмы, а вторая двинулась на север, чтобы напасть на принадлежащий Раймунду город Тибериас. Граф Раймунд в это время находился в рядах королевской армии, поэтому командование приняла на себя его жена, графиня Эшива. Город вскоре пал, а графиня отступила со своими войсками в замок, приготовившись к долгой осаде.

На совете в Акре граф Раймунд выступил с очень дельным предложением. В изнурительную летнюю жару преимущество будет на стороне обороняющихся, занявших позиции, и в достатке снабженных свежим кормом для животных и водой. Ни одному полководцу не сдержать армию в этом выжженном солнцем, безводном краю, и рано или поздно Саладину придется отступить. Тогда-то и настанет время атаковать, когда мусульманские люди и лошади будут изнеможены, выжаты до предела безжалостным зноем и жаждой. При таких условиях дисциплина мусульман пошатнется, и свежая христианская армия, перейдя из спокойной, комфортабельной обороны в стремительную атаку, непременно одержит победу. Вдобавок оборонительная тактика позволит выиграть время для подхода из Антиохии обещанного подкрепления. Очень разумная идея, и все бы хорошо, если бы не Великий Магистр де Ридфор. Наверное, он был попросту не в состоянии принять от Раймунда Триполийского хоть какой-нибудь совет. Так или иначе, но он назвал соперника трусом, продавшимся Саладину, после чего принялся поносить всех соратников, всячески укоряя их, что, де, греховны одни уж помыслы об иных действиях, кроме решительного и незамедлительного удара по врагу. И снова оскорбления возобладали над разумом: уступив де Ридфору, король приказал своему войску выступать для встречи с сарацинами под Тибериасом.

Христианская армия направилась на юго-восток и 2 июля встала лагерем под Сифорией, менее чем в тридцати километрах к западу от Тибериаса, где в достатке имелись и вода, и пастбища для лошадей, и можно было устроить идеальный стан для действий против Саладина. Тактические соображения требовали окопаться здесь и ждать, но, к несчастью, тут прибыл нарочный от осажденной графини Эшивы, державшейся вместе со своим крохотным гарнизоном в замке Тибериас. Поднявшись, ее сыновья молили остальных спасти мать, после чего к совету еще раз обратился граф Раймунд. Да, речь идет о спасении его собственной жены и его собственного города, но все сказанное им ранее остается в силе: армии не следует совершать переход по пустыне в изнуряющую жару, это подточит силы людей и лошадей, а добыть воду по пути негде. Если их не убьет жара, то жажда уж непременно. Будучи христианином, он поклялся лучше лишиться своего города и всех друзей и любимых, нежели потерять Священное Иерусалимское королевство. Его слова отрезвили совет, и армия осталась на укрепленных позициях в Сифории.

Когда все отошли ко сну, Жерар де Ридфор вернулся в королевский шатер и пустил в ход все аргументы, чтобы вынудить короля перейти к действиям. Дескать, Раймунд Триполийский – предатель и тайный союзник Саладина. Дескать, он пытался воспрепятствовать коронации. Дескать, он повинен в бойне у Крессонского источника. Да как им всем жить дальше с мыслью, что сознательно обрекли на погибель главный город Галилеи и доблестную женщину, защищающую его? Мол, тамплиерам не снести позора, они лучше лишатся своего ордена, нежели закроют глаза на шанс поквитаться за павших братьев. Мол, де Ридфор со своими тамплиерами поддерживал Ги с самого приезда того в Святую Землю, он их испытанный и верный друг. В конце концов король Ги, не устояв перед напором Великого Магистра, разослал по армии приказ выступать на рассвете.

Уж лучше бы они выступили прямо ночью. Пятого июля солнце палило немилосердно, недвижный воздух не колебало даже легчайшее дыхание ветерка. Выбранная ими дорога вилась среди голых холмов, вокруг не было ни деревца, ни кустика, дающего хоть клочок тени. Саладин перебросил свое войско, разбив лагерь так, чтобы преградить дорогу у самых подступов к Тивериадскому озеру близ деревеньки Хаттин, где его воины и животные не знали недостатка в питье. А теперь он заставил работать на себя еще и жажду, сдерживая продвижение христианского воинства. Весь день напролет отряды верховых мусульманских лучников, жалили колонну христиан, будто рои ос, а особенно – тамплиеров, шедших в арьергарде. Подскакав чуть ли не вплотную, они пускали стрелы по людям и лошадям и мчались прочь без единой царапины, изнуряя тамплиеров, получивших приказ не покидать строя даже ради преследования противника. И все это время на них давил невыносимый испепеляющий зной, заставляя людей обливаться потом в раскаленных, как печка, доспехах и терять силы от обезвоживания.

В тот день они дошли до голого уступа над деревушкой Хаттин. Впереди высилась раздвоенная скала, прозванная за форму Рогами Хаттин. Дальше дорога сбегала к Тивериадскому озеру, но эту дорогу преграждала армия Саладина. Жерар послал королю Ги донесение, что его потрепанные тамплиеры сегодня больше идти не могут, и надо становиться на ночлег прямо здесь. Большинство баронов, в том числе и Раймунд Триполийский. рвались вперед, стремясь с боем пробиться к живительной влаге огромного озера; еще несколько часов без воды, и армия попросту не выдержит. Но снова Великий Магистр тамплиеров добился своего, и король приказал разбить лагерь. Часть людей отрядили взобраться по склону на Рога Хаттин, где якобы есть колодец. Колодец действительно нашелся, но пересохший до дна. Никакая дисциплина уже не могла сдержать обезумевших от жажды людей, и часть воинов небольшими группами разбрелась в поисках воды, где их без труда перебили разъезды мусульман.

Зная, что христиане уже измучены жаждой и зноем долгого перехода, Саладин надумал приумножить их страдания, отняв у них еще и сон. Знать ночевала в шатрах, но простые воины предпочли спать под открытым небом, наслаждаясь прохладным дыханием бриза. Мусульмане же подожгли сухой кустарник на склонах холмов, и скоро едкий, удушливый дым потянулся по ветру на лагерь христиан. Под покровом дыма и тьмы Саладин перебросил свои войска, и когда наступил рассвет, иерусалимская армия оказалась в полнейшем окружении.

Ночь без воды после целого дня жажды доводила людей до помешательства, только усугублявшегося при виде сверкающих вод легендарного озера, раскинувшегося прямо перед ними. Самые несдержанные вдруг ринулись к воде, и вот уже тысяча пехотинцев лавиной понеслась с горы – но не ради сражения, а ради глотка воды. Участь их ждала незавидная: тех, кого не зарубили насмерть, мусульманские кавалеристы сбили в кучу, как скот, и взяли в плен. Раймунд Триполийский возглавил атаку против мусульман, но те просто-напросто разомкнули ряды, позволив отряду беспрепятственно пронестись сквозь них, после чего снова сомкнулись. Прорвавшись из окружения, отряд Раймунда уже не мог вернуться к товарищам, и в конце концов вынужден был покинуть поле боя, вернувшись в Триполи. Некоторые из окруженных сочли это доказательством измены.

Оставшиеся рыцари сражались до последнего, совершая атаку за атакой и отражая удары кавалерии мусульман, но их упорно теснили все вверх и вверх по склону.

Позже сын Саладина ал-Афдаль вспоминал: «Узревши, как они убегают, преследуемые по пятам правоверными, я в ликовании воскликнул: "Мы разбили их!" На сие султан указал на ярко-алый шатер короля Ги на вершине холма, молвив: "Спокойно. Мы не победили, пока не упал сей шатер". Не успели эти слова отзвучать, как шатер рухнул».

Христиан взяли не только числом, но и чистым измором. Прорвавшись сквозь ряды крестоносцев, победившие мусульмане нашли простертых на земле рыцарей и баронов – и короля вместе с ними – не находивших сил шелохнуть рукой, а уж тем паче взяться за оружие. Всю плененную знать отвели в шатер, раскинутый на поле сечи для Саладина. Любезно поприветствовав их, султан пригласил короля Ги занять место рядом. Ведая, что его царственный гость страдает от невыносимой жажды, Саладин вручил ему кубок холодной воды. Ги с благодарностью надолго припал к кубку, после чего передал его Рейнольду Шатильонскому. И тут же Саладин попросил Ги запомнить, что кубок Рейнольду вручил он, а не султан, чем как бы уведомлял о замышленном, сообщив, что не нарушает мусульманских законов гостеприимства, запрещающих причинять вред человеку, получившему из рук хозяина пищу или питье.

Поведав сие, Саладин обратился к Рейнольду Шатильонскому, в гневе исчисляя преступления сказанного, уличая Рейнольда в обмане, предательстве, нарушении одного перемирия за другим. А услыхав надменный ответ Рейнольда, Саладин так осерчал, что, схватив саблю, снес ему голову одним ударом – и тут же уверил ошарашенных христианских дворян, что им участь Рейнольда не грозит: их освободят за выкуп или в обмен на мусульманских пленников.

На рыцарей Храма и госпитальеров, захваченных в бою, подобное милосердие не распространялось: им предстояло сыграть главную роль в диком, зверском представлении. В то время у Саладина гостила группа суфиев из Египта. Несмотря на фанатическую преданность исламу, аскетичные суфии были книжниками, изучающими Коран, а не воинами. Саладин же провозгласил, что они удостоятся чести отрезать головы сотням плененных рыцарей военных орденов. Боясь перечить грозному султану, те взяли в руки предложенные сабли, а Великого Магистра де Ридфора силком заставили любоваться этим зрелищем. Когда удачный удар чисто сносил голову с плеч, наблюдавшие мусульманские воины разражались ликующими воплями, а на тех, кому приходилось наносить жертве по шесть, семь, а то и восемь ударов, обрушивались насмешки и советы доброхотов. Остается лишь догадываться, о чем думал де Ридфор, в ужасе созерцая этот кровавый фарс, разыгравшийся в первую голову по его вине, да притом еще и зная, что его единственного из всех попавших в плен воинствующих монахов минует смерть от руки неловкого начинающего палача.

Впрочем, этим действо Саладина не завершилось. Епископ Акры в сражении погиб, а Крест Господень достался мусульманам, и Саладин повелел отвезти его в Дамаск и поместить под порогом главной мечети города, дабы каждый правоверный, входя в мечеть, попирал реликвию ногами, чем окончательно унизил христиан. Но до окончательной победы было еще далеко: Святой Город Иерусалим все еще принадлежал христианам.

кидывая взором трупы павших христиан, усеявшие склоны Рогов Хаттин, пока его воины выносили из лагеря обезглавленные тела монахов-воинов, Саладин не видел ни малейших препятствий к полному завоеванию Святой Земли. Большинство христианского дворянства – его пленники, и сам король меж них. И даже будь они свободны, они ничем не могут ему помешать, ведь он только что уничтожил их войско. Фанатичные военные ордена тоже разгромлены, магистр госпитальеров сложил голову на поле боя, а Великий Магистр тамплиеров в плену. Остальное пройдет как по маслу. Тем более, что графиня Триполийская сдала Тибериас на следующий же день, 5 июля 1187 года.

Три дня спустя, перейдя к следующему этапу завоевания, Саладин повел армию к Акре и встал лагерем под ее стенами. Командовавший городом Жослен де Куртенэ, будучи просто не в состоянии дать мусульманам отпор, прекрасно понимал, что сопротивление почти наверняка будет стоить ему жизни, и 8 июля заслал к Саладину парламентеров с предложением сдать город в обмен на жизни его обитателей. Саладин согласился и слово свое сдержал. 10 июля его армия под развевающимися знаменами торжественно вошла в распахнутые ворота Акры, рокотом барабанов возвещая о своей победе. Добыча была столь изобильна, что Саладин без труда покрыл все расходы на кампанию.

Сделав портовый город своей ставкой, Саладин разослал эмиров принимать сдачу замков и городов между побережьем и Тивериадским озером. Не прошло и пяти дней, как Наблус и Торон перешли в его руки. А когда из Каира прибыл с подкреплением его брат аль-Адил, Саладин отправил его брать город-порт Яффу. Сдаться малочисленный гарнизон и штатские не пожелали, и аль-Адил приказал штурмовать стены. Взять город удалось без труда, и хотя эмир готов был проявить милосердие к его жителям в обмен на добровольную сдачу, те предпочли сопротивление и посему должны были быть наказаны. Каждого мужчину, женщину и ребенка, научившегося ходить, отдали в руки работорговцев. Те же, кто не мог дойти до невольничьего рынка по причине старости и увечья, заката уже не увидели.

Сам Саладин повел армию на север, по прибрежной дороге к Тиру. Немедленной сдачи город не предложил, так что мусульмане попытались пойти на приступ с приставными лестницами, но не смогли перебраться через высокие стены. Можно было легко захватить город с осадными машинами, но на осаду было нужно время, под носом имелась куда более легкая добыча, и Саладин двинулся дальше, решив разобраться с Тиром в следующий раз.

Тамплиеры, считавшие себя главным воинством, защищающим Иерусалим, теперь были почти бессильны. В поход с королем Ги к Тивериадскому озеру созвали рыцарей изо всех замков храмовников, вкупе с братьями сержантами, оруженосцами, туркополами и лучниками, но они потеряли девяносто рыцарей у Крессонского источника и более двухсот – у Рогов Хаттин. Эти сражения унесли почти половину рыцарей-храмовников Святой Земли, и теперь полный гарнизон имелся только в одном-единственном замке тамплиеров.

Принявший командование орденом брат Терриций, прецептор Иерусалимских тамплиеров, не видел более важной задачи, нежели упросить прецепторов Храма в Европе побыстрее снабдить орден людьми и деньгами, без которых ему было просто не выжить. Каждое слово его письма к ним было преисполнено отчаянием: «Поклон от брата Терриция и братства – братства, каковое, увы! почитай, что исчезло напрочь – всем прецепторам и братьям Храма, каковые получат сие. Ни словами нашими, ни слезами не чаем мы дать вам изведать многие превеликие бедствия, коим за грехи наши во гневе своем Господь дозволил нас посетить. Собрав неисчислимое множество народа своего, неверные люто вторглись на земли христианские. Объединив воинство страны нашей, мы надлежащим образом атаковали их, направив свои стопы к Тибериасу, каковой был взят штурмом. Дав нам отпор межи неких опасных скал, они напали на нас с такой свирепостию, что захватили Святой Крест и короля нашего. Погибших не счесть, а двести и тридцать наших братьев, как мы полагаем, захвачены и обезглавлены… После сего язычники, опьяненные кровью христианской, повалили тьмою на город Акру и, взявши его штурмом, рассеялися по всей земле, и от всего христианнейшего царства ныне сохранились лишь Иерусалим, Тир, Аскалон да Бейрут. Да и оные сказанные города нам тоже не сдержать, поелику, почитай, все ихние граждане погибши, ежели только мы в наискорейшем времени с Божьей помощью не получим вашей поддержки. Нынче же [мусульмане] осаждают Тир, штурмуя его денно и нощно. Столь велико их число, что укрыли они весь лик земли от Тира до Иерусалима и Газы, аки муравьиные полчища. Посему молим вас сей же час прийти на подмогу к нам и христианству, каковое на востоке, почитай, что изведено, дабы мы с Божьей помощью и поддержкой вашего оружия могли спасти оставшиеся из сказанных городов».

А Саладин и в самом деле творил, что вздумается. Сидон сдался без боя 20 июля. Неделей позднее покорился Бейрут, после чего войска Саладина свернули на юг, забрав с собой короля Ги и Великого Магистра тамплиеров, надлежащим образом закованных в цепи. Прибыв через пару дней в Аскалон, Саладин посулил Ги свободу, если тот сумеет добиться сдачи Аскалона без боя, и Ги согласился. Султан приказал сопроводить христианского короля к стене у главных ворот, где тот молил жителей осажденного города прекратить сопротивление. Великий Магистр де Ридфор вторил мольбам короля, но в ответ оба услышали насмешки и обвинения в трусости. Аскалон выбрал сражение, но недавний поход оставил город почти без рыцарей и солдат, так что и сражения-то никакого не вышло: отпор горожан оказался столь жалким, что, покорив город, Саладин даже позволил им беспрепятственно удалиться.

А вот король Ги, не справившийся с задачей, остался в плену. Де Ридфору выполнить свою сделку с Саладином было куда легче – благодаря дисциплине тамплиеров. Великий Магистр получал свободу в обмен на бескровную сдачу замка тамплиеров в Газе. Устав ордена запрещал выкуп за деньги, но никоим образом не возбранял Великому магистру расплатиться за собственную голову землей, фортификационными сооружениями и единоверцами-христианами, – зато тот же Устав совершенно недвусмысленно требовал от каждого рыцаря-тамплиера беспрекословного и безоглядного подчинения Великому Магистру. И когда де Ридфор, явившись к Газе, приказал тамплиерам сдать замок, выбора у тех просто не было. Сложив оружие, они покинули замок, а верный своему слову Саладин освободил де Ридфора на месте. Остается только гадать, так ли уж радовались тамплиеры в подобных обстоятельствах возвращению своего Великого Магистра, когда он повел их на север, к Тиру.

Граждане Тира, определенно желая сдаться, дожидались только возвращения Саладина, но тут случилось нечто важное. Пребывая в Константинополе, Конрад де Монферра, заподозренный как соучастник убийства, надумал на время удалиться и вместе с группой вассалов поспешил в Святую Землю, еще не ведая о катастрофе у Рогов Хаттин. Однако, когда корабль подходил к Акре, капитан удивился молчанию колоколов, пояснив Конраду, что большие колокола на башне в гавани звонят всякий раз, когда к порту приближается корабль, и замолчали они впервые на его памяти.

Конрад рассудительно предложил постоять на якоре, пока загадка не разрешится. Вскоре к ним подошла парусная лодка, доставившая мусульманского портового чиновника, пригласившего их в город. Притворившись купцом-мореходом, Конрад осведомился – как осведомился бы всякий торговец – о последних новостях. Чиновник-мусульманин горделиво уведомил его, что Аллах сподобил вверить Акру великому Саладину всего четырьмя днями ранее. Получив с них портовый сбор, чиновник направился к берегу, и как только он отошел подальше, Конрад приказал капитану на всех парусах спешить в Тир.

В стенах Тира Конрада ждали только дурные вести. Те, кому повезло бежать из Хаттин и добрести до города, живописали ужасы прискорбной катастрофы. Крест Господень пропал. Армия разбита. Король в плену. В плен попал даже отец Конрада – маркиз де Монферра. Весь город пребывал в унынии и предчувствии поражения.

Не поддавшись общему настроению, Конрад всячески поносил за небрежение обороной горожан, оставивших стены без присмотра. Заразившись его энергией и оптимизмом, жители Тира просили Конрада возглавить их, обещав признать его своим правителем, буде он согласится командовать ими в сражении за город. Сказанное пришлось Конраду по душе, и посему, источая уверенность, он пустил в ход свои природные таланты к организационной деятельности. Только его присутствию и руководству обязан город своим отказом покориться Саладину с первого же раза. Самые набожные горожане решили, что нового вождя им ниспослал сам Господь.

Саладин совершенно напрасно покинул город после одного-единственного штурма, ибо в тот момент Тир был наиболее уязвим. Как только Саладин двинулся на новые завоевания, беженцы из всех захваченных христианских городов и замков поспешили в Тир. Убежища в Тире искали даже христианские корабли из Сидона и Бейрута, так что вскоре у Конрада появилась и армия, и флот, и даже источники снабжения.

Наращивание сил Тира стояло среди забот Саладина отнюдь не на первом месте. Важнее всего для него было завоевание и очищение средоточия мыслей верующих всего Ближнего Востока – Иерусалима, священного города для каждого из его воинов. С огромным воодушевлением подчинившись приказу выступать на Святой Город, его армия уже 20 сентября разбила лагерь перед его стенами.

К тому времени защитой Иерусалима командовал Балиан д'Ибелин, покинувший Тир, чтобы забрать жену и детей. Христианские граждане, лишившись всех предводителей, полегших при Рогах Хаттин, слезно упросили его взять под свою опеку город, не желая подчиняться рыцарям-тамплиерам – прежде всего из-за вестей о выходках их Великого Магистра в Аскалоне и Газе. Город был буквально забит беженцами из окрестных краев, не годившимися в солдаты, но весьма способствовавших стремительному истощению запасов провизии. Стремясь поправить дело, Балиан выслал отряды фуражиров, чтобы те собирали весь провиант, какой сумеют отыскать. На весь город осталось лишь двое рыцарей, так что он посвятил в рыцари шестьдесят сыновей нобилей и граждан города по одной лишь той причине, что тем исполнилось шестнадцать. Впрочем, получая титул, они не приобретали вместе с ним никакого военного опыта.

Через пару дней после прихода мусульманская армия начала подводить под стены города мины примерно в том же месте, где восемьдесят восемь лет назад провалился Готфрид Буйонский. К двадцать девятому сентября усилиями саперов Саладина в стене появилась брешь. Христиане, как могли, заделали и защитили ее, но обе стороны теперь прекрасно сознавали, что счет пошел на дни. Православные греки, жившие в городе, послали Саладину весточку, что откроют ему ворота в обмен на милосердие. Испытывая жгучую неприязнь к чванливому католическому духовенству, заставившему их посещать церковные службы, чуждые их обычаям, да вдобавок ведущиеся на непонятном для них языке, они бы с радостью встретили возвращение веротерпимых мусульманских правителей.

Впрочем, их помощь и не понадобилась: на следующий же день после взлома стены Балиан отправился на переговоры с Саладином о сдаче Иерусалима. Балиан признал, что Саладин теперь может взять город, когда пожелает, но ценой гибели всех обитающих в нем мусульман и полного уничтожения священных исламских построек в районе Храма – мечети аль-Акса и мечети Омара, нареченной Домом скалы. В ответ Саладин напомнил о зверствах крестоносцев, когда те отбили город у египтян, но в конечном итоге оба пришли к соглашению. Был установлен выкуп в десять динаров за каждого мужчину, пять – за женщину, и один – за ребенка. Балиан указал, что в городе свыше двадцати тысяч безденежных беженцев, и наконец сошлись на том, что за тридцать тысяч динаров в совокупности семь тысяч христиан смогут удалиться без препон. Ударили по рукам, но Саладин тянул с вступлением в город еще два дня, руководствуясь мотивом, близким сердцу каждого мусульманина.

По мусульманскому календарю в этом году 2 октября пришлось на двадцать седьмой день месяца Раджаб – годовщину той славной ночи, когда прекрасное крылатое животное по имени Бурак летело по ночным небесам, унося Пророка Магомета из Каабы в Мекке на Харам эс-Шариф, сиречь Храмовую гору в Иерусалиме. Именно то странствие, когда свершилось сретенье Магомета со всеми пророками былого, и он получил дозволение взойти по небесной лестнице к самому трону Аллаха, сделало Иерусалим третьим по счету из святейших мест мусульманской веры.

И когда воинство правоверных вступило в Святой Город в сие священное празднество, ни один из воинов не мог усомниться, что оная великая победа дарована им по воле Аллаха через посредство ревностнейшего из его слуг – Саладина.

Вероятно, именно религиозное благоговение не позволило мусульманам потерять голову. Их сдержанность являла разительный контраст с необузданностью христиан в день захвата города во время Первого крестового похода. Ныне же никто не вламывался в дома, от рук солдат не погиб ни один житель. Балиан опорожнил казну королевства, чтобы собрать тридцать тысяч динаров на выкуп семи тысяч горожан, но еще тысячи человек ждали невольничьи рынки, если им не удастся наскрести на выкуп. Тщетно молили они о толике богатств церкви, тамплиеров и госпитальеров, хотя воинствующие монахи ничтоже сумняшеся заплатили за собственную свободу, нарушив воспрещение Устава на денежный выкуп. Уплатив по десятку динаров выкупа за себя и горстку слуг, патриарх Гераклий покинул город с небольшим караваном, увозившим сказочное состояние в бесценных коврах и серебряной утвари, бестрепетно миновав вереницу бедняков, угоняемых в рабство. А вот брат Саладина, напротив, был так тронут жалким видом несчастных, что испросил себе право вызволить тысячу христианских невольников в награду за свое участие в походе – и желание его было незамедлительно исполнено. Саладин же по собственной воле надумал отпустить всех стариков – и мужчин, и женщин. А каждой женщине, получившей или выкупившей свободу, он обещал отпустить плененного мужа либо отца.

Свидетельством тому, что к гневу Саладина на крестоносцев подмешивались только политические и личные мотивы, оставляя религию в стороне, может послужить тот факт, что он предложил всем иудеям и православным христианам Иерусалима остаться. Когда вести об обхождении с греческим духовенством долетели до византийского императора Исаака Ангела, тот отрядил к султану послов, дабы поздравить с победой и просить вернуть священные для христиан места в попечение православной церкви – и Саладин исполнил просьбу.

Район Храма тщательно очистили от малейших следов пребывания христиан. Жилища тамплиеров выскребли, оросили благовонной розовой водой, доставленной из Дамаска, и повторно освятили мечеть аль-Акса, каковую Саладин посетил со своими сановниками в мусульманский саббат – пятницу 9 октября, дабы возблагодарить Бога. На севере христиане еще держались, но Палестина целиком перешла в руки последователей Магомета.

Очевидец событий прецептор тамплиеров Терриций так описывал их королю Генриху II Английскому: «Иерусалим, увы и ах, пал! Саладин повелел низвергнуть крест Храма Господа Нашего [мечеть Дома Скалы], дабы два дня оный был носим по городу и побиваем дрекольем. После сего наказал Храм Господа Нашего омыть розовой водою сверху донизу, яко же внутри, так и снаружи».

Тамплиеры покинули город, служивший им главным пристанищем с самого основания ордена, став эскортом и охраной одной из трех колонн беженцев. Вторую опекали госпитальеры, а третью – Балиан д'Ибелин с отрядом новоиспеченных безусых рыцарей. А защита была необходима: беженцы, получившие дозволение унести скарб с собой, всегда были легкой добычей для разбойников. На сей же раз их грабили не только арабы, но и собратья-христиане, готовые поживиться за счет тысяч беспомощных и обездоленных семей, чаявших только найти где-нибудь убежище.

В Тире им это удалось лишь отчасти. Конрад принимал только воинов, не желая растрачивать свои драгоценные запасы провизии на бесполезных горожан, так что вскоре за стенами города вырос грандиозный лагерь переселенцев. Рыцарей и оруженосцев-тамплиеров из Иерусалима встретили с распростертыми объятьями, и они присоединились к братьям-тамплиерам, уже пришедшим в город вкупе с Великим Магистром.

В ноябре, утвердившись в Иерусалиме окончательно, Саладин обратил свою энергию на незавершенное предприятие по завоеванию Тира. Тамошние шпионы доносили о непрерывном прибытии подкреплений, в том числе тамплиеров из Газы и Иерусалима. Подходили и корабли с припасами, так что осада намечалась долгая. Саладин не сомневался, что в Европу полетели просьбы о помощи, и желал взять этот ключевой город до подхода на выручку свежих войск крестоносцев.

Он не ошибался: Конрад действительно отправил за подмогой Иосию, архиепископа Тирского, чтобы тот воззвал прямо к Папе Урбану III и христианским монархам. Тамплиеры и госпитальеры то и дело писали своим прецепторам в Европе, настырно выпрашивая средства и новых рекрутов.

Тир, почти со всех сторон окруженный морем и связанный с сушей только узеньким перешейком, занимал невероятно выгодную позицию, да сверх того был обнесен могучими стенами, поэтому Саладин приказал привести для штурма города целый осадный парк. Как только Саладин прибыл с мощными баллистами для бомбардировки укреплений

камнями, христианские беженцы, не допущенные в город, поспешили укрыться среди холмов. Однако из-за чрезмерной удаленности городских стен от материка катапульты не принесли особого проку, да и прибегнуть к минам султан не мог, потому что подкоп пришлось бы вести под дном моря. В попытке отрезать пути снабжения Тира с моря он вызвал из Акры десяток египетских военных кораблей, но пять из них христианский флот захватил, а остальные пустил на дно.

С тем большим восторгом Саладин, удрученный таким положением дел, встретил весть, что новым государем и полководцем Тира стал Конрад де Монферра – ведь эти сведения сулили возможность пресечь сопротивление в корне. Во исполнение этого султан приказал вызволить из темницы и доставить в Тир престарелого маркиза де Монферра, захваченного в плен в битве при Рогах Хаттин. Конрад, озадаченный внезапно наступившим в боях затишьем, уразумел суть дела, когда его отца начали водить перед городскими стенами взад и вперед. Саладин поставил Конрада перед выбором: либо сдать город, либо узреть, как отец будет мучительно умирать у него на глазах от затяжных пыток. Конрад же отвечал, что долг перед Богом для него превыше сыновних обязанностей. Подобный ответ Саладин счел не только подобающим, но и заслуживающим почтения. Похвалив маркиза за достойное воспитание сына, Саладин сохранил старику жизнь, приказав вернуть его в Дамасскую тюрьму.

Столкнувшись с тем, что осада Тира может затянуться на год, а то и поболее, и коря себя за то, что не взял город, когда тот был намного слабее, Саладин снова решил отступить. Его войско провело в боях и походах уже не один месяц, и люди устали. Позволив половине своих отрядов разойтись по домам, Саладин задумал окончить завоевание остатков христианского царства по весне. На исходе лета 1187 Саладин, мысленно озирая великую вереницу побед, увенчанную возвращением Святого Града Иерусалима после без малого века христианского владычества, признавал, что его священный поход, пусть и не доведенный пока до конца, преисполнен для его народа благодати. Но в это самое время в стенах города Тира величайшим из героев именовали Конрада де Монферра.

оследние новости, доставленные в Европу из Святой Земли, повергли в отчаяние и великих и малых мира сего. Христианское воинство погибло на Рогах Хаттин. Галилея пала, город рождества Христова в нечестивых руках мусульман. Иерусалим захвачен, а церковь, вмещающая Святой Гроб Господень, осквернена. Животворящий Крест, святейшая из реликвий, лежавших в дланях христианина, предан на поругание Антихристу. Монарх христиан Иерусалимского королевства брошен в мусульманскую темницу.

Недосчитались многих из дворян. Тех, чья смерть была удостоверена, оплакивали, но их место заняли наследники. А вот пропавшие без вести стали причиной величайших тревог. Если они попали в плен, затребованный за них выкуп неизбежно означал увеличение податей до таких пределов, что подданным в самую пору протянуть ноги с голоду. И если пришедшие новости были плохи, еще не пришедшие сулили обширным вотчинам пропавших дворян нечто куда более худшее.

Страх перед выкупом, возбраняемым самим Уставом, не смущал умы тамплиеров, хотя им приходилось из кожи вон лезть, чтобы наскрести как можно больше средств и постараться набрать рекрутов – все это только для того, чтобы орден не прекратил свое существование. Что же до высочайших светских и религиозных властей – они не ведали, чего ждать от мусульман, и не могли строить никаких планов, потому что до них доходили только неподтвержденные слухи, а не официальные донесения.

Прибытие архиепископа Иосии Тирского к Сицилийскому двору летом 1187 года обратило слухи в факты. Достоверное сообщение о размерах катастрофы как громом поразило короля Вильгельма II. Вслед за гибелью Святой Земли он явственно узрел и неизбежную гибель собственного королевства. Если мусульмане захватят контроль над всеми портовыми городами восточного побережья Средиземного моря, это не сулит островному королевству ничего, кроме бед. Облачившись в рубище, как кающийся грешник, Вильгельм удалился на четыре дня в пустыню для молитвы. А на пятый начал рассылать письма всем самодержцам Европы, призывая их принять участие в крестовом походе во спасение, каковому сам он поспособствует войсками и флотом. Он отозвал сицилийские боевые корабли из экспедиции против греческих островов, приказав переоснастить и снабдить их припасами, а затем отправить на спасение того, что осталось от баронств и графств Святой Земли.

Архиепископ же Иосия проследовал в Рим, дабы уведомить обо всем Папу, но тому скверные новости уже принесли посланцы из Генуи. И без того тщедушный и больной старик, Урбан III был просто не в состоянии снести такой удар, впал в черную меланхолию и 20 октября скончался. Его преемник, принявший имя Григория VIII, разослал призыв к крестовому походу всем христианским государям, напоминая, что падение Иерусалима и утрата Животворящего Креста Господня – прямое следствие того, что прежде они пропустили папские мольбы мимо ушей, предпочитая свои мелкотравчатые свары войне за Бога и Спасителя. Теперь же им надлежит искупить прошлые грехи, приняв крест священного похода. Любой крестоносец будет вознагражден полным отпущением грехов и вечным блаженством на небесах. Далее Папа провозгласил, что каждую пятницу в ближайшие пять лет надлежит блюсти строгий пост, а по средам и субботам подобает воздерживаться от мяса. А дабы подчеркнуть самоотверженность владык церкви, добавил, что и он, и все кардиналы, и все их родственники будут поститься еще и каждый понедельник.

Григорию VIII так и не довелось узнать, какие плоды принесли его старания, ибо сам он скончался, проведя на Престоле Петровом всего два месяца. Видимо, из-за паники по поводу утраты Иерусалима на выборы преемника ушло менее двух суток. Новый Папа нарек себя Климентом III. Прибегнув к более непосредственному, личному общению, нежели его предшественник, Климент III послал архиепископа Иосию Тирского продвигать крестовый поход к Генриху II Английскому и Филиппу Августу Французскому, а сам обратился к Фридриху I, государю Священной Римской империи, повсеместно известному как Фридрих Барбаросса.

Иосия Тирский застал английского и французского королей в один из тех редких моментов, когда оба были вместе – на сей раз обсуждая в Жизоре условия перемирия. Те уже ведали о падении Иерусалима, описанном во всех подробностях в письмах патриарха Антиохийского и Генрихова сына Ричарда, графа Пуату, уже успевшего принести обет крестоносца. Оба короля согласились лично принять участие в крестовом походе, предусмотрев в своем соглашении даже такие детали, как белые кресты для англичан, красные – для французов и зеленые – для фламандцев.

Генрих II Английский обложил всех подданных «саладиновой десятиной», попросив помочь в ее сборе тамплиеров, уже ставших опытными мытарями. Однако каковы же были их гнев и смущение, когда тамплиер брат Гилберт Хокстон попался на том, что без зазрения совести запускал руку в собранные средства. Очевидно, Генрих не винил в преступлении одиночки весь орден храмовников, поскольку не придал жалобе архиепископа Кентерберийского на тамплиеров ни малейшего значения.

Архиепископ получил письмо от рассерженного Конрада де Монферра из Тира. Судя по всему, тамплиеры растратили еще не все деньги, полученные от Генриха Английского в качестве епитимьи за убийство предшественника архиепископа – Томаса Беккета. Конрад требовал, чтобы эти средства передали ему для покрытия расходов на оборону

Тира, но Великий Магистр де Ридфор, не дав и ломаного гроша, непоколебимо стоял на своем. Конрад просил, чтобы архиепископ Кентерберийский и король Генрих приказали тамплиерам выдать деньги, но Генрих вмешиваться отказался – вероятно, потому что на месте де Ридфора поступил бы точно так же.

Приготовления к крестовому походу в Англии понемногу продвигались и шли бы еще лучше, если бы не темперамент принца Ричарда. Не вынося непокорности, будь там хоть трижды крестовый поход, он считал своим долгом наказать кое-кого из норовистых подданных в своем графстве Пуату, бросивших вызов его власти. После, вколотив в головы подданных малость ума, надумал отправиться в карательную экспедицию против графа Тулузского, что рассердило Филиппа Августа, в ответ посягнувшего на земли короля Генриха в Берри. Это, в свою очередь, разъярило Генриха, напавшего на французские территории короля Филиппа Августа. Ричард, среди добродетелей коего не числилось ни крупицы сыновней любви или уважения к отцу, без колебаний заключил альянс с Филиппом Августом против короля Генриха. Упоительное религиозное единомыслие, достигнутое в Жизоре с легкой руки архиепископа Тирского, выродилось в тривиальную междоусобицу.

Приняв присягу крестоносца в марте 1188 года, Фридрих I вызвался собрать самую большую христианскую рать изо всех ходивших в Святую Землю, но столь грандиозное предприятие требовало времени, а вот времени-то, как опасались жители осажденных городов Тир, Триполи и Антиохия, как раз и не было. Саладин сдержал свое обещание возобновить войну против христиан. Пока коленопреклоненный Фридрих I приносил священный обет крестоносца, Саладин снова выступил на завоевание Святой Земли. Он двинулся было к мощнейшему из замков госпитальеров Крак де-Шевалье, но затем решил обойти его стороной. Такое же решение он принял и после безуспешного штурма сильнейшего замка тамплиеров в Тортозе, предпочитая сперва разобраться с менее упорными мишенями, взяв прибрежные города Джабалу и Латтакию, расположенные между Тиром и Антиохией.

В июле, уступая просьбе королевы Сивиллы, султан надумал освободить короля Ги – вероятно, по политическим соображениям. При Конраде в Тире христиане сплотились, а теперь Саладин уже знал наверняка, что своей победой при Рогах Хаттин в немалой степени обязан расколу среди христианских предводителей, посеянному Ги де Лузиньяном и Великим Магистром де Ридфором. А возвращение христианского государя может снова расколоть христиан. Король Ги охотно поклялся больше никогда не подымать оружия против мусульман и отплыть за море, прочь от Святой Земли. Саладин согласился освободить заодно с ним еще десять дворян, в том числе и Амальрика, брата Ги и коннетабля королевства. Получив свободу, они поспешили в Триполи, где нашла убежище королева Сивилла вместе с юным графом Боэмундом, унаследовавшим титул после недавней смерти старого врага Ги – графа Раймунда Триполийского. Поприветствовать короля Ги из Тира прибыл Великий Магистр де Ридфор, надумав оттуда двинуться еще дальше на север, чтобы проинспектировать замки тамплиеров в Тортозе и на небольшом островке Руад. Король Ги отправился с ним – наверное, чтобы занять себя хоть чем-нибудь. В пути у них была масса времени для обсуждения планов, как восстановить Ги в нравах владыки королевства и прижать к ногтю надменного Конрада из Тира, побуждаемого последователями держаться, будто владыка суверенного государства.

Однако оба не могли толком измыслить, как остановить Саладина, понемногу подгребавшего под себя потрепанные остатки христианского королевства. Во всех замках военных орденов сказывалась серьезная нехватка людей, поэтому теперь эти крепости стали главным объектом для нападений. Саладин взял замок госпитальеров Сахьюн, затем двинулся далеко на север, чтобы захватить замки тамплиеров Баграс и Дарбезак, охранявшие перевал через Ермонские горы между Арменией и Антиохией. Свернув на юг, он покорил замок Сафед, хотя тамплиеры считали его неприступным.

Не забыл Саладин и о цели, игравшей для него почти такую же эмоциональную роль, как и сам Иерусалим – замке Керак ненавистного Рейнольда Шатильонского по ту сторону Иордана. Тамошние рыцари и ратники помогали Рейнольду во всех его беззаконных набегах на мусульман, и именно в Керак приводил Рейнольд пленных мусульман, чтобы продавать их работорговцам. Решив, что Керак надо подмять хотя бы ради собственного успокоения, Саладин отправил брата аль-Адила с войском обложить осадой могучий замок, возведенный на уступе высокой горы.

Катапульты против Керака были бесполезны, поэтому взять крепость можно было только измором. На это ушел месяц, но план удался. Как только у христиан закончилось пропитание, они съели всех своих лошадей, а там и всех птиц, собак и кошек в городе. Некоторые даже выталкивали за ворота своих женщин и детей, чтобы не кормить их, нимало не тревожась, что в горах арабы, схватив их, продадут в рабство. Некоторые пленницы повествовали о случаях людоедства в замке. Когда же христиане все-таки сдались в конце 1188 года, завоеватели не смогли отыскать во всей обширной крепости ни единой крохи съестного. А после падения соседнего замка Монреаль еще через пару недель все земли по обоим берегам Иордана стали владениями Саладина.

Тем временем в Триполи политические махинации Саладина начали приносить плоды. Партия де Лузиньяна возрождалась. Жослен де Куртенэ решился покинуть Тир, чтобы присоединиться к королю Ги, а с ним и его сторонники. Да и другие местные рыцари, оскорбленные все возрастающим высокомерием Конрада де Монферра, решили перейти на сторону короля. Юный граф Триполийский принимал этих опытных воинов с распростертыми объятьями. Великий Магистр де Ридфор заверил короля, что когда придет час перейти к действиям, тамплиеры окажут ему полнейшую поддержку. Час этот был уже недалек, но сперва королю Ги требовалось официально освободиться от клятвы. Найти священника, признавшего недействительной клятву, принесенную неверному, да еще под давлением, труда не составило.

Ги также добавил, – наверное, с усмешкой, – что исполнил клятву, уплыв «за море» с Великим Магистром де Ридфором в замок тамплиеров на острове Руад в четырех с половиной километрах от берега.

Собрав свой разросшийся отряд рыцарей и оруженосцев, Ги повел его в Тир, но Конрад их в город не впустил, уведомив Ги, что негоже ему мнить себя королем Иерусалимским. Государя Святой Земли надлежит выбрать по воле покойного Балдуина IV, четко оговорившего в завещании, что короля должен выбрать Папа совместно с государями Англии, Франции и Германии. Крыть было нечем, и Ги повел своих огорченных друзей обратно в Триполи.

Получив в Триполи в марте 1189 года известие, что Саладин отправился обратно в свою новую столицу Дамаск, Ги решил предпринять очередную попытку утвердить свои позиции и повел уже более крупный отряд приспешников во второй поход на Тир. Пока они шагали по дороге, в Тир прибыл флот из пятидесяти двух кораблей пизанцев, откликнувшихся на призыв Папы к крестовому походу. Предводитель пизанцев архиепископ Убальдо, отправившись в Тир навестить Конрада, оскорбился надменным приемом человека, требовавшего послушания, будто он и есть правитель Святой Земли. Пока пизанцы рассуждали, как поступить, решение явилось само собой в облике короля Ги, пришедшего в Тир. Куда более по душе пришелся архиепископу почтительный прием короля Ги, ни за что ни про что вдруг получившего солидный флот, готовый поддержать его планы – хотя как раз планов-то никаких пока и не было. Прибыли корабли и воины, посланные королем Вильгельмом II Сицилийским, посчитавшие уместным доложиться королю. Теперь Ги обзавелся и войском, и сильным флотом. Могущество его росло, но начинать осаду христианского города Тир ему не хотелось.

В августе 1189 года он наконец принял решение, велев своим сторонникам, а также пизанскому и сицилийскому флотам следовать за ним к Акре, чтобы осадить мусульманский город и начать возрождение христианского королевства. Шаг отважный – пожалуй, даже глупый: впервые за два века крестовых походов осаждающая армия оказалась вполовину меньше, нежели гарнизон города, но как раз подобная дерзость и была необходима в тот момент. Конрад хоть и заслужил репутацию прекрасного вождя, но не проявлял ни малейшего желания даже носа показать за стены Тира. Теперь же король Ги стал своеобразным знаменем, под которое начали собираться христиане. Когда весть об этом долетела до Европы, добрая слава помаленьку вернулась к втоптанному в грязь имени Ги. Нам неведомо, до какой степени его подстрекал на подвиги Великий Магистр де Ридфор, не знавший себе равных по неустрашимости и безрассудству, но зато мы знаем, что де Ридфор сдержал свое слово о безоговорочной поддержке короля, горделиво выступив на осаду Акры во главе большого отряда тамплиеров.

События ближайших недель пришлись Конраду де Монферра не по нраву. Из Европы начали прибывать независимые команды крестоносцев, искавших не покоя, но сражений, и потому отправлявшихся прямиком к королю Ги на поле у стен Акры, а не в благодушно-бездеятельный город Тир. Первым подоспел датский флот, за ним группа французских и фламандских рыцарей под командованием сливок тамошней знати. Людовик Тюрингский, не пожелавший вместе с Фридрихом I тащиться тихим ходом по суше, привез группу германцев. С архиепископом Равеннским прибыл отряд итальянцев. Войско короля Ги разрасталось прямо на глазах, а на Конрада де Монферра не обращали почти никакого внимания. В итоге, опасаясь остаться в стороне, если разыграется нечто грандиозное, Конрад привел для участия в осаде Акры собственные войска. Правда, при этом он недвусмысленно дал понять, что не намерен подчиняться Ги де Лузиньяну, но в душе у него все так и бурлило от гнева при виде того, как новоприбывшие крестоносцы ищут совета только у короля Ги Иерусалимского, а не у героя, спасшего королевство от погибели.

Саладин не мог больше закрывать глаза на это наращивание мощи христиан и в сентябре послал войско предпринять первую мусульманскую атаку на христиан, но к тому времени христианская армия уже достаточно собралась с силами, чтобы дать ему отпор. А три недели спустя, преисполнившись чрезмерной гордыней оттого, что сумели потрепать небольшое мусульманское войско, крестоносцы вознамерились напасть на мусульман сами, но тут уже подоспел с солидным подкреплением Саладин собственной персоной. Тамплиеры под командованием Великого Магистра де Ридфора заняли позицию на левом фланге христианской армии. Чаша весов склонялась то в одну, то в другую сторону, но по сути силы были примерно равны. В конце концов христиане решили отступить под защиту собственных оборонительных сооружений – все, кроме одного.

Великий Магистр тамплиеров, чье безумие расцвело пышным цветом, отказался покинуть поле сечи, пока христианское воинство не одержит окончательной победы. Размахивая мечом в полнейшем одиночестве, он выкрикивал вызов всему мусульманскому войску. Стоит ли удивляться, что мусульмане, с насмешливым недоумением понаблюдав за ним пару минут, без труда взяли его в плен. Не теряя времени на беседу или хотя бы небрежное замечание в его адрес, Саладин попросту приказал казнить Великого Магистра на месте. Кое-кто счел, что гибель Жерара де Ридфора внесла свою лепту в участь христиан, а особенно в поведение короля, впервые за все свое правление оставшегося без наставлений своего очумелого советника.

Вообще говоря, Жерар де Ридфор сыграл свою историческую роль тем, что запятнал рыцарей-тамплиеров позором, от которого те так и не смогли отмыться, и навлек на них обвинения в ответственности за утрату Града Святого. Это пятно на их репутации сохранилось в анналах прочих религиозных орденов, и свыше сотни лет спустя послужило уликой против них.

Пока же король Ги не уступал мусульманам в силах и даже благодушествовал от уверенности, порождаемой постоянным притоком подкреплений из Европы. Тем временем Конрад получил весточку, что его двоюродный брат Фридрих Барбаросса выступил в путь с войском из ста тысяч человек. Рвавшийся в бой Фридрих, вероятно, поддержал бы короля Ги, осадившего Акру. Стало уже ясно, что Ги на попятную не пойдет, так что благоразумнее было бы пойти с ним на сделку, и Конрад согласился признать короля Ги правомочным королем Иерусалимским в обмен на то, что Ги признал право Конрада оставить за особой Тир, а также Сидон и Бейрут, как только удастся их отбить у Саладина во время германского крестового похода.

В следующем 1190 году новые крестоносцы все прибывали к Акре. Пожалуй, важнейшим из них был лихой юноша граф Генрих Шампанский, внук Элеоноры Аквитанской – и потому приходившийся родней и Ричарду Английскому, и Филиппу Августу Французскому. Ему предстояло сыграть одну из главных ролей в событиях, развернувшихся в Святой Земле. Через месяц после графа Генриха подоспел герцог Фридрих Швабский, сын Фридриха Барбароссы, ведший потрепанные остатки могучей армии, сколоченной его отцом ради собственного германского крестового похода. Принесенная им повесть была полна горечи.

В мае 1189 года, за три месяца до выступления короля Ги на Акру, Фридрих Барбаросса отправился в собственный крестовый поход, решив не дожидаться Генриха Английского и Филиппа Французского и не искать с ними союза. Ему не нужен был союз ни с кем, потому что под его единоличным началом находилась величайшая армия из когда-либо выступавших в священный поход. Армии Генриха и Филиппа вместе взятые даже в сравнение не шли с сотней тысяч его последователей. На марше эта рать растянулась на много километров, и если голова колонны миновала какой-то пункт, проходил не один день, прежде чем туда же подтягивался хвост.

Уже сам по себе размер войска породил такие невообразимые сложности со снабжением, с какими германские вожди не сталкивались еще ни разу. Даже всего две порции в день на солдата вырастают до полутора миллионов в неделю – и так неделя за неделей. Везти столь чудовищные припасы невозможно, так что Фридрих отправил вперед послов договариваться о закупках провизии в Венгрии и Византии. Благодаря отзывчивости короля Белы в походе через Венгрию войско соблюдало порядок и дисциплину. Продукты ждали их в специальных, заранее оговоренных местах, где за них без промедления расплачивались из бдительно охранявшейся казны, взятой Фридрихом для покрытия расходов на крестовый поход.

Полуторамесячный марш через Венгрию прошел без приключений, чем император был премного доволен, но когда войско переправилось через Дунай, настроение его изменилось. День за днем углубляясь в византийские земли, он мог вволю предаваться воспоминаниям о событиях, заставивших его всю жизнь относиться к грекам из Константинополя с подозрительностью.

За сорок с лишним лет до того, в 1147 году, еще будучи герцогом Швабским, Фридрих, откликнувшись на призыв Святого Бернара к крестовому походу, отправился на восток вместе с дядей – королем Конрадом. Он помнил проблемы при византийском дворе, но куда сильней язвили его душу воспоминания об унизительном истреблении восьми из каждых десяти воинов германской армии, когда она остановилась, чтобы утолить жгучую жажду у речушки Батис. Он был среди горстки тех, кому удалось прорваться из окружения и вместе с королем Конрадом вернуться в Никею. Он с дядей отправился в Иерусалим, чтобы затем разделить позор христиан, отступивших после безуспешной осады Дамаска. Теперь Фридрих вполне разделял мнение Бернара, что разгром германцев – результат измены византийцев.

Теперь его огненные волосы, заслужившие ему у итальянцев прозвище «ВагЬа rossa» - Краснобородый – совсем поседели. Он стал куда старше и, как он надеялся, куда мудрее. Имелись у него и политические причины не доверять грекам: сын Фридриха Генрих женился на Констанции, наследнице Вильгельма II и его королевства Сицилийского, а вражда между сицилийским и византийским престолами не затихала с той самой поры, когда норманн Роберт Гюискард отнял Сицилию у греков перед самым Первым крестовым походом. Даже теперь их корабли нападали друг на друга в Греческом архипелаге. Когда же Констанция вступит во владение наследством, островным королевством будет править ее муж Генрих – заодно будущий германский император, так что Фридриху оставалось гадать, примут ли его в Константинополе как крестоносного рыцаря или как врага.

Разумеется, византийского императора Исаака Ангела появление германской армии в пределах империи отнюдь не радовало. У него хватало проблем с собственными подданными и без чужаков, только усугублявших дело. Его родственник Исаак Комнин успешно организовал дворцовый переворот на Кипре, узурпировав эту богатую колонию. Сербы и болгары, недовольные утратой независимости и господством греков, поднялись на открытый бунт, а германцы шествовали как раз через территории, находившиеся в руках мятежных сербов. Когда же сербы принялись истреблять германцев, отбившихся от колонны, Фридрих решил, что те взялись за это по наущению греков. Встретившись с сербскими вождями, он изложил цель своей миссии и богато одарил их, чтобы его войску позволили мирно следовать дальше. Услыхав об этом, Исаак Ангел тут же заподозрил, что германцы поддерживают его взбунтовавшихся подданных.

До открытой стычки дело дошло, когда Фридрих отправил группу послов в Константинополь, чтобы те договорились о приобретении провизии и фрахте кораблей для переправы войска в Азию. Захватив послов и заковав их в кандалы, Исаак Ангел известил Фридриха, что они будут заложниками, гарантирующими его благопристойное поведение. Но Фридрих не удержался бы на троне три с половиной десятка лет, не научись он справляться с угрозами – и тут же взял греческий город, уведомив Исаака Ангела, что германцы сделали заложниками все население города, а также поведал, что Генриху в Германию отправлена депеша с просьбой собрать сицилийский флот для атаки на Константинополь с моря. Выбор перед византийским императором стоял нехитрый: или освободить германских пленников и обеспечить войску Фридриха переправу, или ввязаться в войну.

Перспектива сражения против сотни тысяч вооруженных до зубов и полностью укомплектованных германских солдат, с одной стороны, и военного флота – с другой – выглядела не так уж привлекательно. Пару недель византийский император держал советы, бесновался, ярился, бахвалился и расточал угрозы, а после сдался. Германские послы обрели свободу, были подготовлены корабли для переправы через Дарданеллы, а войско получило возможность приобрести провиант. Теперь Фридрих Барбаросса смог продолжить крестовый поход, но год был уже на исходе, и он решил поставить свою изможденную армию на зимние квартиры на греческой стороне, из-за чего византийцы не знали покоя, уповая лишь на то, что больше недоразумений между обоими императорами не возникнет.

Но еще больше зимняя задержка Фридриха обеспокоила короля Ги и христиан, осаждавших Акру и дожидавшихся прихода на выручку грандиозной германской армии, так что при вести о зимовке Фридриха они пали духом – тем более, что к тому времени египетский флот, сумев прорвать христианскую блокаду, начал подвозить в город припасы. Сил для взятия Акры штурмом у христиан было маловато, а Саладин мог собирать подкрепление по всей мусульманской империи, так что было совершенно неизвестно, сколько еще удастся продержаться даже при поддержке небольших отрядов, изредка прибывавших из Европы. Ряды тамплиеров пополнили прозелиты, завербованные прецепториями Европы, однако преемника павшего Великого Магистра де Ридфора выбрать никак не могли, поэтому послали за Жильбером Эралем – предводителем тамплиеров, уступившим Жерару де Ридфору при выборах Великого Магистра лишь самую малость. Так что в марте 1190 года Ги с огромным облегчением получил доставленную христианским кораблем весть, что германцы наконец-то добрались до Анатолии.

Саладин, тоже получивший эту весть, тут же разослал письма мусульманским государям на севере, побуждая их приложить все силы, чтобы сдержать продвижение германских крестоносцев, а заодно убрать с их пути или уничтожить все запасы продовольствия. Султан прекрасно понимал, что каждый день задержки армии в пути будет подтачивать ее и без того стремительно убывающие запасы.

Войдя с армией на территорию турков-сельджуков, Фридрих оказался в совершенно враждебном окружении. Турки неотступно кружили возле германской колонны, убивая отставших и вырезая отряды фуражиров, отправленные на поиски пропитания. Любой германец, удалившийся от главной колонны зачем бы то ни было, мог считать себя покойником. Уже наступил май, так что зной и нехватка воды начали взимать свою дань. Время от времени встречались источники, но напоить десятки тысяч жаждущих людей и лошадей они не могли. К июню войско добралось до Таврских гор и через высокогорные перевалы перешло в Армению, направляясь к прибрежной равнине и городу Селевкии, расположенному неподалеку от моря на реке Салеф. Спустившись с гор, Фридрих решил переместиться в авангард армии вместе с отрядом рыцарей личной охраны.

И хотя летописи донесли до нас, что случилось дальше, они ни словом не помянули о том, как это произошло. Не видя на всей обширной равнине ни единого врага, Фридрих покинул телохранителей на несколько минут, чтобы подъехать к реке. Нам неведомо, как все разыгралось: то ли поскользнулся сам император, то ли оступился его конь – мы не знаем даже, кричал ли он. Известно лишь, что когда его телохранители подскакали к воде, тяжелые доспехи уже утянули императора на дно. Когда же рыцари сумели вытащить его на берег, Фридрих Барбаросса уже простился с жизнью.

Слух о случившемся разлетелся по колонне. Многие из воинов с пеленок знали, что их государь – Фридрих, и не могли себе представить жизни при другом императоре. Многие, в том числе князья и бароны, отправились в армянские порты договариваться о фрахте судов для возвращения по домам, поскольку последовали сюда не в порыве религиозного усердия, а по приказу досточтимого кайзера Фридриха. Командование над рассеявшейся армией принял его второй сын, герцог Фридрих Швабский. Памятуя отцовское желание, чтобы его схоронили обок Христа в церкви Святого Гроба Господня в Иерусалиме, герцог повелел удрученным воинам сохранить тело отца в бочонке уксуса, чтобы увезти с собой.

Смерть императора в сочетании с жарой, жаждой и голодом настолько расстроила дух войска, что не помогали никакие дисциплинарные меры. Разбредаясь в поисках пищи и воды, ратники становились легкой добычей для гарцевавших вокруг турецких лучников. Когда же они перевалили через Ермонские горы на территорию Антиохии, потери возросли еще более. Инстинкт самосохранения еще как-то заставлял их держаться вместе, но как только подсократившееся войско оказалось в безопасности за стенами Антиохии, последние остатки дисциплины и организованности рассеялись без следа. Летописцы не донесли до нас, как вояки относились к песням, зато отмечают, что они потеряли головы от вина и женщин. Остатки некогда гордой, дисциплинированной армии императора Фридриха I выродились в пьяный сброд, заставивший всех блудниц города работать сверхурочно.

Никто не ждал прихода войск с большим нетерпением, нежели Конрад де Монферра – двоюродный брат Фридриха и герцога Швабского, – тотчас же поспешивший в Антиохию, дабы зазвать германских крестоносцев в Тир. И хотя герцог охотно откликнулся на приглашение, армия за ним не пошла. Многие попросту отказывались идти дальше, и стронуть их с места было нельзя никакими угрозами. Но разлагалась не только армия герцога, разлагался и труп его отца: слуги доложили, что уксус уже не помогает. Тело императора расползлось в лохмотья, и герцог Фридрих приказал погрести останки в Антиохийском соборе, но часть костей упаковать, чтобы взять с собой и упокоить хоть эти реликвии Фридриха Барбароссы рядом со Святым Гробом, – разумеется, если удастся отбить Иерусалим у Саладина. А если это и вправду случиться, то уж наверняка не благодаря жалким остаткам германских крестоносцев, как стало очевидно всякому.

Выступив в Акру с ничтожными остатками армии, сократившейся от начальных ста тысяч до пяти, герцог Фридрих добрался туда в октябре. В том же месяце прибыли английские войска под предводительством архиепископа Кентерберийского. Войска встретили его с радостью, но с еще большим восторгом – принесенные им вести о продвижении Ричарда Английского и его крестоносцев. Ричард обещал свою помощь королю Ги более года назад, когда Генрих II скончался, и Ричард стал королем Англии. Промедление доводило христиан под Акрой до умопомрачения, но теперь они услыхали, что Ричард и Филипп Август наконец-то собрали свое крестоносное воинство и тронулись в путь. Тамплиеры с восторгом узнали, что вдобавок Ричард ведет и контингент английских тамплиеров.

К несчастью для короля Ги, той же осенью его посетил и нежеланный гость в облике мора. В числе жертв эпидемии оказалось все королевское семейство, в том числе жена Ги королева Сивилла и две их дочери. Ги же был королем Иерусалимским только в качестве консорта королевы Сивиллы, и теперь возник вопрос, обладает ли он вообще какой-либо властью. И никто не прикладывал таких стараний, чтобы все уразумели шаткость положения Ги, как Конрад де Монферра, внезапно снова преисполнившийся чаяний стать королем Иерусалимским. Теперь законными государями стали младшая сестра королевы Сивиллы Изабелла с мужем Годфруа де Тороном. С Ги остались только его друзья-тамплиеры, постаравшиеся донести до всех и каждого, что у Конрада нет никаких прав притязать на иерусалимский престол.

Конечно, они были правы, но у Конрада имелся план по устранению этой проблемы. Если брак Изабеллы с Годфруа де Тороном расторгнуть, ей придется выйти замуж за Конрада – вот тогда-то Конрад сможет с полным правом возложить на себя венец государя. Местным баронам, недолюбливавшим Годфруа де Торона, план пришелся по душе. Они не забыли, как он покинул их, во весь дух помчавшись в Иерусалим, чтобы преклонить колени перед королем Ги. По их мнению, столь миловидный человек не мог быть настоящим мужчиной, а уж его общеизвестная противоестественная склонность к сильному полу означала, что он вряд ли оставит наследника.

Годфруа, ненавидевший обострения отношений любого рода, поспешно обещал заявившимся к нему воинственным баронам, что никоим образом не станет противиться их планам. Однако Изабелла отказалась напрочь. И что с того, что Годфруа питает страсть к мужчинам? Зато он всегда был добр к ней, безупречно галантен и щедр по натуре. Сверх того, он ей почти ровесник, а выходить за напыщенного тирана, годящегося ей в отцы, Изабелла нисколько не хотела. Тогда бароны обратились к матери Изабеллы, жаждавшей стать тещей короля, и та подтвердила перед отцами церкви, что Изабелла вступила в брак по принуждению – в конце концов, ей тогда было всего одиннадцать лет от роду. Зная плотские предпочтения Годфруа, она заявила, что он, вероятно, так и не приступил к исполнению супружеского долга, хотя с той поры прошло несколько лет. Архиепископа Кентерберийского просили объявить один брак недействительным и заключить другой, но тот отказался, сославшись на то, что у Конрада уже имеется жена в Константинополе, а он вовсе не собирается осенять церковным благословением явное двоеженство.

Ничуть не смутившись, Конрад со своими сторонниками обратился к архиепископу Пизанскому. Изложенные ему религиозные аргументы сводились к тому, что в благодарность Пизе и архиепископу лично Конрад предоставит пизанским негоциантам весьма серьезные торговые привилегии, что утвердит положение архиепископа дома, ибо в сундуки упомянутых негоциантов, к числу каковых принадлежит и семейство самого архиепископа, потекут баснословные прибыли. Тотчас же решив, что Богу угодно сделать Конрада королем Иерусалимским, архиепископ согласился аннулировать брак. Помолвка состоялась через пару недель, и по объявлении о ней возмущенный архиепископ Кентерберийский провозгласил анафему и отлучение Конрада иже его клевретов. Это никого не озаботило, поскольку неутихающий мор через несколько дней унес жизнь и самого английского архиепископа. Король Ги дал выход собственному гневу, швырнув Конраду перчатку, дабы Господь рассудил их в честном бою. Конрад, уже одержавший явную победу и потому не видевший резона рисковать головой, вызов презрел. Свадьба состоялась.

Теперь Ги де Лузиньяну, на стороне которого остались только тамплиеры и крохотный отряд английских крестоносцев, осталось цепляться лишь за последний клочок надежды: его род ле Брен де Лузиньян принадлежал к числу важных вассалов и добрых друзей короля Ричарда Английского. Развенчанному королю оставалось только хранить покой и молиться о благополучном прибытии человека, которому суждено было стать самым колоритным и легендарным крестоносцем из всех.

ичард Английский и Филипп Французский являли собой весьма живописную парочку: рослый, могучий Ричард с длинными золотисто-рыжими волосами и пылающим взором – и двадцатипятилетний, на восемь лет моложе Ричарда, кривой на один глаз коротышка Филипп с непокорными кудрями. Яркий, неукротимый Ричард великолепно знал военное искусство и обожал рукопашный бой. Филипп же, более тяготевший к политике и дипломатии, нежели к войне, держался бесстрастно, себе на уме. А общей для обоих чертой было их взаимное недоверие – потому-то им и пришлось выступать в крестовый поход вместе: ни один не желал удалиться вместе с армией, покинув свою страну на милость другого. То ли любовь, то ли похоть, много лет назад толкнувшая их друг другу в объятья, давным-давно прошла.

Отправив свой флот в Марсель, Ричард с сухопутным войском отправился на встречу с Филиппом в Везелэ, где Бернар объявил Второй крестовый поход почти за полвека до того. С ним шел и отряд тамплиеров – толика опытных воинов, но по большей части новобранцы, набранные в ответ на настоятельные мольбы остатков ордена в Святой Земле. А еще среди добровольцев, выступивших с ним, оказалась выдающаяся матушка Ричарда – Элеонора Аквитанская, вторым мужем которой был Генрих Английский. После религиозной церемонии в прекрасном соборе обе армии тронулись в путь 4 июля 1190 года. Очевидно, совместное выступление в крестовый поход понадобилось лишь для того, чтобы каждый король уверился, что второй не увильнет в последний момент, ибо южнее Лиона дороги армий разошлись. Филипп пошел на юг, к Ницце, а затем на восток вдоль берега, чтобы встретить свои корабли в Генуе. Рандеву французского и английского флотов было назначено у берегов Сицилии, после чего им предстояло вместе совершить долгий переход через Средиземное море. Вообще-то для крестового похода эта остановка не требовалась, но Ричард хотел заглянуть в гости к любимой сестре Иоанне, вышедшей замуж за короля Вильгельма II Сицилийского. В ноябре предыдущего года Вильгельм умер, не оставив детей, так что Иоанне выпали лишь вдовьи права да вдовья доля наследства.

Да и с престолонаследием на Сицилии и в Неаполе не обошлось без проблем. Ближайшим наследником Вильгельма была его тетка, вышедшая за князя Генриха Гогенштауфена. А будучи старшим сыном Фридриха Барбароссы, Генрих имел право и на трон Священной Римской империи. Но Папа Климент III не собирался допустить, чтобы повелители Германии правили еще и Сицилией и южной Италией, зажав папские земли в германские клещи, напирая и с севера, и с юга. Уступая давлению понтифика, папская партия пренебрегла притязаниями Гогенштауфена и возвела на сицилийский трон графа Танкреда де Лека – бастарда и двоюродного брата короля Вильгельма. Новый король без промедления отозвал корабли и войска, отряженные Вильгельмом в Святую Землю, чтобы подавить мятежи, тотчас же вспыхнувшие на Сицилии и материковой части Италии. Это подорвало силы крестоносцев в Палестине как раз в тот момент, когда пошло сражение не на жизнь, а на смерть.

Добравшись до Марселя, Ричард уступил своему давнему страху перед морской болезнью, приказав войску отправиться на Сицилию морем, а сам с небольшой свитой продолжил путь по суше до побережья Генуи, откуда Филипп уже отплыл со своей армией. Затем король Франции свернул за Неаполем на юг, к Салерно, где дожидался вестей об успешном прибытии флота в порт Мессины. Отправив свиту кораблем в Мессину, чтобы подготовить его торжественное прибытие, Ричард продолжил путь на юг с одним-единственным спутником.

Проезжая мимо какого-то дома в Калабрии, Ричард увидел во дворе охотничьего ястреба и надумал взять его себе, не спросив и не заплатив, как привык в своем собственном краю. На родине никто не смел и пальцем его тронуть, но здесь-то он был чужаком, заурядным вором, как изведал он, когда разъяренные калабрийцы избили его до беспамятства. Одна лишь мысль, что на него могут поднять руку простые крестьяне, повергла бы Ричарда в гнев, но настоящие побои повергли его в черную тоску, не покидавшую его всю дорогу до Мессинского пролива и даже во время переправы.

Филипп прибыл в сицилийский порт Мессина без шума, высадившись с корабля, как какой-нибудь дюжинный путник. Ричарда же, напротив, по предварительному уговору встретили с помпой, устроив в его честь пышную процессию. И хотя все обставили согласно указаниям, королевские почести ничуть не улучшили монаршего настроения – как и тот факт, что опасения но поводу короля Танкреда оказались весьма обоснованными. Сестру Ричарда, овдовевшую королеву Иоанну, держали взаперти из страха, что враги Танкреда могут сплотиться вокруг нее. Теперь в их число попал и Ричард, поскольку Танкред решил присвоить богатую вдовью долю наследства, по праву принадлежавшую Иоанне. Но еще больше встревожило Ричарда, что Танкред заодно решил закрыть глаза на то место в завещании, где король Вильгельм передавал целое состояние в золоте, кораблях и припасах для крестового похода своему свекру Генриху II Английскому. Так что распоряжаться состоянием, которое Танкред прибрал к рукам, должен был Ричард – сын и наследник Генриха.

Танкред, предупрежденный о горячности Ричарда, выделил ему палаццо далеко за стенами Мессины, в надежде умиротворить его позволением поселиться там же Иоанне. В ответ Ричард отправил часть войска на материк, чтобы захватить прибрежный городок Баньяни, куда и переправил сестру от беды подальше, после чего захватил островок напротив Мессины у самого берега, изгнав местных монахов и поселив в монастыре свое войско. А его флот перекрыл мессинскую гавань.

Танкреда просто ошеломило, что Ричард так вспылил из-за обхождения с ним и его сестрой. Поэтому Танкред приказал держать городские ворота на запоре, а всех имевшихся в распоряжении сицилийских солдат отправил охранять стены. Весь крестовый поход зашел в тупик. Когда же иные дела вынудили Танкреда удалиться за много километров в Катанию, Филипп Французский надумал принять на себя роль миротворца. Предложив встретиться в стане Ричарда за стенами города, он вышел навстречу в сопровождении главного флотоводца Танкреда, здешнего архиепископа и группы сицилийских дворян. Процессия получилась столь красочная, что горожане поспешили полюбоваться этим зрелищем, увязавшись за ними. Все столпились близ намеченного места встречи, не обращая внимания, что никто не потрудился закрыть за собой тяжелые ворота.

На переговорах Ричард, якобы обидевшись на какое-то личное оскорбление, снова впал в гнев – хотя, похоже, на сей раз все было разыграно по предварительному умыслу – и приказал своим солдатам атаковать город, и не прошло и пяти минут, как они устремились на штурм. Потерявшие бдительность сицилийцы были совершенно не готовы к нападению, так что англичане просто вбежали в город сквозь открытые ворота. Результатом стал полный разгром местного гарнизона. В качестве вознаграждения Ричард позволил своим солдатам грабить город сколько вздумается, не трогая только квартала, занятого его французскими союзниками, и отправил людей в гавань сжечь сицилийские корабли, стоявшие там на якоре. А ближе к вечеру его личное знамя заполоскалось на ветру, взмыв над самой высокой башней. Мессина покорилась Ричарду полностью.

Филипп счел время и обстоятельства просто-таки идеальными для того, чтобы частным образом договориться об альянсе с этим средиземноморским королевством, отрядив одного из благороднейших вассалов – герцога Бургундского – в Катанию предложить Танкреду союз против Ричарда. Однако Танкреду помощь краснобая против бойца показалась не слишком заманчивой, а кроме того, и Филиппу, и Ричарду скоро предстояло отправиться дальше, чтобы исполнить свои обеты крестоносцев, оставив Танкреда воевать в одиночестве против Генриха Гогенштауфена. Генриху пришлось прибегнуть к военным действиям, чтобы отстоять свои права на сицилийский трон, а Филипп Французский водил с Генрихом дружбу. С другой стороны, Ричард Английский с Генрихом враждовал и, что важнее, был человеком действия и победителем по натуре. Все это и привело Танкреда к мысли, что, с точки зрения дипломатии, куда мудрее заключить союз с Ричардом.

Подготовку почвы для переговоров Танкред начал с того, что поведал Ричарду о поползновениях Филиппа, после чего сделал предложение, которое не могло не привлечь английского короля: двадцать тысяч унций золота на погашение требований его сестры Иоанны, еще двадцать тысяч унций для самого Ричарда, чтобы удовлетворить его притязания на долю его отца в наследстве короля Вильгельма. Ричард согласился, не торгуясь, выказав добрую волю по отношению к новому союзнику предложением обручить собственного наследника с одной из дочерей Танкреда. Без лишних слов написали договор и отправили его Папе для благословения, каковое было получено незамедлительно, поскольку Климент III одобрил бы любой альянс, препятствующий его врагам Гогенштауфенам наложить руку на сицилийский престол.

Смирившись с нежданно вспыхнувшей дружбой между Танкредом и Ричардом, Филипп предложил Ричарду вернуться к главной цели их путешествия – спасению Святой Земли. Попутно он выдвинул требование делить все будущие прибыли поровну, и Ричард согласился.

Однако Филипп вовсе не собирался ставить крест на уговоре с отцом Ричарда Генрихом II, согласно которому Ричард обязан был жениться на сестре Филиппа – принцессе Алисе Французской. А пока добивались согласия Ричарда на этот союз, Алиса оставалась при Генрихе, надумавшем лично посвятить будущую невестку в радости плотских утех. Сочтя поведение мужа непростительным оскорблением, брошенным в лицо и ей, и ее возлюбленному сыну, королева Элеонора принялась подыскивать Ричарду невесту на свой вкус. Теперь же, по смерти Генриха и восшествии Ричарда на английский престол, планам Элеоноры препятствовало только предшествующее обещание, данное Франции. Но Ричард просто объявил соглашение недействительным из-за распутства принцессы Алисы, и расстроенный Филипп, не видя способа заставить Ричарда исполнить уговор, надумал отправиться в путь к Святой Земле без него. Ричард же, решив перезимовать на Сицилии, велел матери привезти к нему приглянувшуюся ей невесту – принцессу Наваррскую с романтическим именем Беренгария.

Шторм в открытом море пригнал флот Филиппа обратно на Сицилию, где королю оставалось лишь удрученно наблюдать, как в ноябре 1190 года Ричард встретился с Танкредом, чтобы дать союзному договору официальную силу. Далее, сразу же после Рождества, пришла весть, что королева Элеонора и принцесса Беренгария прибыли в Неаполь. Ричард отправил им письмо, велев оставаться со своей обширной свитой в Италии, ибо Мессина и без того переполнена. Теперь Филиппу было необходимо либо разрешить Ричарда от обещания жениться на принцессе Алисе, либо заставить его исполнить ручательство. Избрав более разумный путь, Филипп неохотно освободил Ричарда от обещания – каковое сам Ричард уже давно сбросил со счетов, не придавая ему ни малейшего значения. Решение Филиппа восстановило добрые отношения между монархами, а 30 марта 1191 года Филипп отплыл с французской армией в Святую Землю.

Три недели спустя он уже встретился с христианским войском, осаждавшим Акру. Подкреплению очень обрадовались, равно как и сообщению, что Ричард Английский следует за ним по пятам. Конрад де Монферра поспешил обнять двоюродного брата Филиппа, рассчитывая на его поддержку на пути к иерусалимскому трону. Однако Ричард не торопился. Его мать наконец-то привезла принцессу Беренгарию к нему в

Мессину, где его сестра Иоанна взяла на себя роль дуэньи будущей королевы. Ричард отплыл 10 апреля в сопровождении Иоанны и Беренгарии, договорившись с местными тамплиерами, что они будут отстаивать его интересы на Сицилии. Английские тамплиеры отправились с ним. Никому из них даже в голову прийти не могло, что в день их отплытия в Риме скончается главный покровитель Танкреда, Папа Климент III. Зато Генрих Гогенштауфен очень удачно пребывал тогда в Риме и, похоже, пустил в движение все рычаги, в том числе и золото, чтобы повлиять на выборы преемника Климента. В результате новый понтифик, Папа Целестин III, чуть ли не первым делом помазал Генриха на царство, официально благословив его на престол Священной Римской империи.

Бури разметали флот Ричарда. Двадцать второго апреля, в неистовый шторм, его судно пробилось в гавань острова Родос, отклонившись далеко от курса. Там Ричард отдыхал десять дней, – хотя шторм утих намного раньше, – чтобы оправиться от мучительной морской болезни и дождаться вестей об участи корабля, на котором плыла его сестра с будущей королевой. Их корабль оказался в тройке судов, занесенных штормом к самой оконечности южного побережья Кипра. Два других разбились о скалы, но корабль с царственными особами сумел благополучно бросить якорь в бухте близ Лимассола, и визит Ричарда на остров оказал радикальное влияние на ход истории Ближнего Востока в грядущие два столетия.

Византийский дворянин Исаак Дукас Комнин за пять лет до того воспользовался неразберихой, царившей в восточной империи, чтобы узурпировать власть над Кипром. Население острова площадью девять тысяч квадратных километров, занимающего стратегическую позицию в восточном конце Средиземного моря – чуть южнее армянского королевства Киликия и строго на запад от Святой Земли – жило в основном земледелием, горным делом и ремеслами. И тут самопровозглашенный император Кипра Исаак Комнин совершил вопиющую ошибку, нанеся Ричарду Английскому смертельную обиду.

Узнав о появлении трех английских кораблей у южного берега, Исаак поспешил туда с отрядом местного войска, и когда уцелевшие мореплаватели выбрались на сушу, Исаак скопом захватил в плен изнуренных англо-норманнских моряков, приказав заковать их в цепи и конфисковав весь груз, который удалось отвоевать у моря. Узнав от пленников, что на вставшем на якорь корабле находятся влиятельные пассажиры, он отправил посланца на лодке пригласить вдовствующую королеву Иоанну и принцессу Беренгарию на берег в качестве почетных гостей. Иоанна, постигшая политику на тяжком опыте, поняла, что ей и Беренгарии уготована участь ценных заложниц, за которых Исаак запросит баснословный выкуп. Не сомневаясь, что брат рано или поздно прибудет за ней и за суженой, она любезно отклонила приглашение Исаака, но попросила позволения выслать на берег команду за пресной водой, в чем Исаак категорически отказал.

И даже напротив, отрядил своих людей и пленных возвести вокруг бухты земляные валы, чтобы воспрепятствовать попыткам высадить спасательную команду. И такая команда действительно прибыла в течение недели, 8 мая, в облике флотилии под предводительством самого Ричарда. Узнав, что Исаак заточил его приближенных и негоже обошелся с его царственной сестрой и невестой, Ричард впал в необузданный гнев и тотчас же отвел свои корабли ровно настолько, чтобы его войска могли высадиться беспрепятственно, после чего возглавил их форсированный марш на Лимассол, чтобы обрушиться на Исаака. Тот, ошарашенный этой внезапной агрессией, поспешно ретировался. Ричард встал лагерем, но только после того, как отправил один из кораблей в Акру, чтобы уведомить католических крестоносцев, что прибыл на Кипр.

И Исаак, и Ричард быстро поняли, что киприоты не питают любви ни к Исааку, ни к его обременительным налогам и склонны приветствовать крестоносцев как своих освободителей. Тогда Исаак решился прибегнуть к переговорам, чтобы умиротворить Ричарда и отправить крестоносцев в путь. По его просьбе Ричард охотно согласился встретиться, дав Исааку ручательство, что тот сможет без страха войти в лагерь англичан и покинуть его. Исаак предложил весьма привлекательные условия: он освободит всех клевретов Ричарда и полностью уплатит компенсацию за весь изъятый с кораблей товар. Далее, англичане смогут приобрести всю необходимую провизию, не уплачивая никаких налогов и сборов. И в качестве последнего жеста доброй воли он даже передаст сотню человек под командование Ричарда на время крестового похода, а в виде залога вверит ему свою дочь.

Ричард принял условия, но вернувшись в свой стан, Исаак спохватился. Войско Ричарда оказалось куда меньше, чем Исаак предполагал, и, по его мнению, не могло тягаться с армией, которую Исаак был способен сколотить за самое короткое время. Покрыть немалые репарации противнику, которого можно побить, будет трудновато, о чем он и заявил в послании английскому королю, повелев ему покинуть остров не мешкая или пенять на себя. Менее удачного момента он подгадать не мог.

Пока Исаак составлял ультиматум, в Лимассол начали подходить корабли: вожди партий, недовольных Конрадом де Монферра, теперь опиравшимся на поддержку кузена Филиппа Французского, надумали не дожидаться прибытия Ричарда в Акру и приплыли в Лимассол сами, дабы заручиться его поддержкой и встать под его знамена. Среди упомянутых находились король Ги Иерусалимский, его брат граф де Лузиньян, князь Боэмунд Антиохийский, князь Лев Рубенид и Годфруа де Торон – все с вооруженными ленниками, как и надлежало им по рангу. Но, что было весьма кстати, прибыла и группа закаленных в боях военачальников тамплиеров с контингентом опытных рыцарей на подмогу храмовникам, следовавшим за королем Англии. Все они свидетельствовали свое почтение Ричарду, как своему спасителю, что пришлось ему весьма по душе.

Они отчаянно нуждались в помощи Ричарда при Акре, но прекрасно осознавали стратегическое значение Кипра и единодушно присягнули послужить Ричарду оружием и не пожалеть за него живота своего. Ричард считал, что совместными силами завоевать королевство Кипрское не так уж трудно, особенно, если дождаться подхода остатков его флота. А пока тот пребывал в пути, Ричард и Беренгария сыграли пышную свадьбу в храме Святого Георгия в Лимассоле в окружении местной знати, облаченной в блистательные полувосточные одеяния, и разросшегося войска тамплиеров. Правда, медовый месяц оказался весьма мимолетным, потому что недостающая часть Ричардова флота прибыла назавтра же. Едва весть о прибытии английских подкреплений достигла слуха Исаака, он отступил под защиту стен города Фамагуста на восточном берегу острова, против Святой Земли. Ричард послал часть своего войска по суше, а часть – по морю, чтобы запереть Исаака в Фамагусте. Исаак же при их приближении бежал из города в свою столицу Никосию, расположенную в глубине острова. Крестоносцы же просто вошли в укрепленный город-порт Фамагуста, овладев им.

Исаак, ободренный приходом подкрепления в столицу, вывел свою армию на дорогу к Фамагусте, сперва отослав жену и дочь под защиту стен замка Кирения на северном побережье. Вышедший навстречу Ричард разгромил Исаака в сражении, больше напоминавшем непродолжительную стычку, хотя крестоносцев разъярило, что киприоты пустили в ход отравленные стрелы. Исаак, сумевший бежать с поля боя, укрылся на северо-востоке, в своем замке Кантара.

Ричард вошел в столицу Никосию триумфальным маршем, но почти тотчас же заболел. Исаак проникся надеждой, что католики, оставшись без вождя и чувствуя необходимость возвращения для борьбы с Саладином, удалятся в Святую Землю, оставив его в покое. Однако король Ги, преисполнившись решимости, выразившейся в его готовности осадить Акру после падения Иерусалима, принял командование, опираясь на советы своих друзей-тамплиеров. Совершив вместе с английским войском стремительный бросок на северный берег, он захватил замок Кирения, взяв жену наместника с дочерью в плен, после чего во взаимодействии с флотом блокировал северные замки Сент-Илларион и Буффаренто. Исаак потерпел полный разгром.

Ричард, уже оправившийся от болезни и восхищенный деяниями нового союзника и друга короля Ги Иерусалимского, пребывал в прекрасном расположении духа. И когда Исаак безоговорочно сдался, попросив лишь о том, чтобы его не заковывали в железо, как рядового преступника, Ричард охотно согласился – вероятно, ухмыляясь про себя. И как только Исаак покинул замок, чтобы сдаться, Ричард выступил ему навстречу с тяжелыми цепями из чистого серебра.

Английский флот отплыл из Фамагусты на восток 5 июня 1191 года. Вместе с Ричардом на флагманском корабле находился его флотоводец Робер де Сабль, пленный Исаак и командиры тамплиеров. Когда вдали замаячил берег, тамплиеры без труда узнали замок госпитальеров Маргат, расположенный значительно севернее Акры. Флот свернул вдоль берега на юг, а Ричард сбыл Исаака с рук, уговорившись с тамплиерами, что они будут опекать кипрского правителя до решения его участи. Судно бросило якорь неподалеку от замка тамплиеров Тортоза, и отряд рыцарей-тамплиеров отвез в замок Исаака, все еще закованного в серебряные цепи. Командир замка с радостью оказал услугу собратьям-тамплиерам, отправив Исаака в новую квартиру – темницу в недрах казематов крепости. Следуя дальше на юг, Ричард приказал флоту встать на якоре у Тира и был просто ошарашен, когда его не только не встретили с подобающими королевскими почестями, как он рассчитывал, а напрочь отказались допустить в город по прямому приказу Конрада и Филиппа. Не горя желанием начинать крестовый поход с решительной битвы против собственных союзников, Ричард проглотил обиду и приказал флоту плыть дальше. И 8 июня присоединился к крестоносцам, осаждавшим Акру, где оказанный ему теплый прием куда более соответствовал его запросам. Воздух сотрясался от ликующих криков и пронзительного пения военных труб, а позади полыхали огромные костры, создавая праздничную атмосферу.

Ричард был очень нужен христианам. Филиппа, обожавшего строить планы, проводить советы и управлять лагерной жизнью, осадная война вполне устраивала. Помимо прочего, он приказал построить метательные орудия в помощь двум огромным катапультам госпитальеров и рыцарей Храма. Такая война по вкусу администратору, но не воину. Ричарда же снедала жажда деятельности.

Суть проблемы коренилась в том, что христианам приходилось противостоять мусульманам сразу с двух сторон: гарнизону Акры и армии Саладина, окружившей крестоносцев с суши. Куда бы они не повернулись, за спиной всегда оказывался враг. Им нужно было отыскать средство одолеть или то, или другое войско, и против города шансы были намного выше. У Саладина за спиной осталась целая империя, снабжавшая его провизией и неиссякаемым потоком подкреплений. Город же, окруженный католиками со всех сторон, напротив, не мог получать по суше никакой помощи, а теперь король Англии привел двадцать пять галер, лишивших осажденных надежды, что припасы доставят морем. Саладин не раз посылал штурмовые отряды прорваться к городу, но атака всякий раз захлебывалась. Но и крестоносцы преуспели ничуть не больше, пытаясь пробить брешь в стенах города.

Ожидание давалось нелегкой ценой. Болезнь без разбора косила и христиан, и мусульман. Умер патриарх Иерусалимский. И Филипп, и Ричард страдали от странной хвори, прозванной местным населением «арнальдия», вызывающей сильный жар и зачастую выпадение ногтей и волос. Саладин, проживший на целое поколение дольше обоих, ниже пояса сплошь покрылся чудовищными гнойниками. А едва живые от голода жители Акры страдали всеми недугами, порождаемыми нехваткой питания. Да и политика убивала ничуть не хуже моровой язвы. Ричард теперь стал вождем партии сторонников короля Ги, поддерживаемых рыцарями-тамплиерами. Филипп столь же твердо стоял за Конрада, а преданность тамплиеров Ричарду и Ги толкнула госпитальеров в стан Филиппа. Пиза взяла сторону Ричарда, так что, вполне естественно, генуэзцы решили выступить заодно с Филиппом. Борьба за корону уже грозила поставить крест на борьбе за дело Христово.

Преданность тамплиеров Ричарду стала еще крепче после предложения, сделанного Ричардом командирам ордена. Великий Магистр де Ридфор сложил голову уже более года назад, а предстоятели все никак не могли избрать его наместника. И Ричард порекомендовал своего друга Роберта де Сабля – человека весьма родовитого, приходившегося дальней родней самому Ричарду. Жена его умерла, сын умер, дочери вышли замуж и покинули отцовский дом. Несмотря на свое богатство, особого смысла возвращаться домой он не видел, да к тому же умел хорошо распоряжаться имуществом и был опытным бойцом. Но что было еще важнее для тамплиеров, став Великим Магистром, Робер де Сабль обеспечил бы им крепкую поддержку Ричарда. И не менее важно, что де Сабль сослужит им в Святой Земле куда лучшую службу, нежели любой из здешних рыцарей, ведь его никто не может обвинить в действиях, повлекших катастрофу на Рогах Хаттин и падение Иерусалима. Он оказался настолько безупречным кандидатом, что тамплиеры, минуя обычный ритуал посвящения, сделали Роберта де Сабля одиннадцатым Великим Магистром Храма.

Четвертого июля крестоносцы внезапно вспомнили о своей первоначальной задаче, когда парламентеры Акры явились в лагерь Ричарда с запутанными предложениями по сдаче города, но тот счел, что план на руку только им, и отверг его как неприемлемый. Осада продолжалась.

Гарнизон Акры отчаялся дождаться помощи Саладина, потому что было невозможно отправить вестника сквозь ряды крестоносцев, чтобы сообщить о своих бедствиях султану. Наконец некий неведомый мусульманский герой, великолепный пловец, взялся доставить Саладину весточку морем. Проскользнув 6 июля ночью в гавань, он проплыл около пяти километров вдоль берега мимо позиций крестоносцев и выбрался на сушу, чтобы доложить султану: люди умирают в Акре что ни день, провизия закончилась, и без незамедлительной помощи Саладина осажденному гарнизону не остается ничего другого, как сдаться на любых условиях.

Теперь, когда в дело вступили и французская, и английская армии, Саладин уже не мог прорвать ряды христиан, чтобы доставить припасы в Акру и тем предотвратить сдачу, так что 12 июля город согласился покориться на условиях, показавшихся Ричарду приемлемыми. Крестоносцы получают весь скарб Акры, даже корабли в гавани вместе с грузом, да сверх того двести тысяч золотых. Находящийся у Саладина обломок Животворящего Креста будет возвращен. Вдобавок эмиры согласились освободить полторы тысячи пленных католиков, причем христиане смогут сами назвать поименно сотню человек благородного происхождения. Крестоносцы, пленившие около двух тысяч семисот мусульман вместе с семьями, согласились дать им свободу, когда все условия сдачи будут выполнены, а до того не разлучать их с женами и детьми.

Утвердить условия и гарантировать их исполнение надлежало Саладину, но повелители Акры попросту не могли связаться с ним для этого. И когда ему стало известно об условиях, Саладин был ошеломлен. На такое просто нельзя соглашаться! Но окинув город взором с вершины холма, он увидел, что над башнями Акры уже развеваются христианские знамена. Теперь уже ничего не поправишь: христиане в городе. Будучи человеком чести, султан решил не пожалеть сил, чтобы исполнить обязательства, принятые его эмирами, хотя претворить в жизнь подобное соглашение нелегко, да и времени на такое уйдет немало. Начались переговоры о том, как будут выполняться условия, и вести их выпало по большей части на долю Ричарда, потому что Филипп Французский надумал вернуться на родину.

Проболев почти всю кампанию, Филипп все-таки сделал все возможное, чтобы поддержать притязания кузена Конрада. На совете, возглавлявшемся папским легатом епископом Аделяром Веронским, пришли к соглашению, что Ги останется на иерусалимском троне до смерти, после чего тот перейдет к Конраду. А в качестве уступки Конрад пока станет государем Бейрута, Сидона и Тира, а также получит долю в королевских доходах.

Но, пожалуй, еще большую роль сыграло недовольство Филиппа оборотом дел после завоевания Акры. Как только город пал, Ричард въехал в бывший королевский дворец, так что Филиппу оставалось подыскать для постоя палаты рангом пониже, и он перебрался со двором в Дом тамплиеров в приморском районе города. Великий Магистр де Сабль тут же привел к своему другу Ричарду делегацию храмовников, хлопоча о помощи в выдворении французского короля. Разве они не жертвовали своими средствами и не проливали кровь при покорении города – и ради чего? Чтобы у них отобрали законное достояние? Ричард согласился с ними во всем, равно как и король Ги, так что Филипп, чересчур изнуренный болезнью, чтобы противостоять совместным нападкам, перебрался из Храма в жилище потеснее, чувствуя, что его крайне унизили. С другой стороны, его знамя развевалось над городом рядом со стягом Ричарда, а когда там же, отмечая заслуги остатков германского крестоносного воинства Фридриха Барбароссы, надумал поднять свое знамя Леопольд Австрийский, люди Ричарда сорвали его и швырнули в канаву. Впоследствии Леопольд сумел отплатить по достоинству, но до той норы многонациональному крестовому воинству, полностью оказавшемуся во власти короля Англии, чья непредсказуемость ничуть не уступала его воинскому искусству, нечего было и думать отвоевать Иерусалим. Кроме того, Филипп связывал свое будущее отнюдь не со Святой Землей. Исполнив свой обет крестоносца, он хотел побыстрее вернуться к управлению собственным государством.

У Ричарда дома королевство тоже осталось без присмотра, и потому он предпочел бы держать Филиппа под боком, чтобы приглядывать за ним, но Филипп присягнул, что не станет нападать на земли Ричарда в его отсутствие, да еще уверил его, что изрядная часть французской армии останется в Святой Земле под командованием герцога Бургундского. Окончательно решившись, 31 июля Филипп тронулся в Тир, чтобы оттуда отплыть во Францию. Конрад, не желавший пребывать близ Ричарда в отсутствие своего царственного родственника, вернулся в Тир вместе с Филиппом, сославшись на срочные дела, требующие его надзора. Теперь Ричард стал полным самодержцем.

Два дня спустя, 2 августа, Ричард послал Саладину уведомление, что предложенное султаном расписание платежей по договору в Акре его устраивает. Выплаты и возвращение христианских пленников должны были состояться тремя равными долями с промежутками по месяцу между ними. А Ричард, получив от Саладина первый платеж и первую партию освобожденных христиан, отпустит из плена две тысячи семьсот мусульман.

Саладин, не знавший, можно ли доверять Ричарду на слово, заслал к тамплиерам своего агента. Несмотря на ненависть к храмовникам, султан все-таки верил им и спрашивал, готовы ли они поручиться за верность Ричарда взятым обязательствам. Однако командиры тамплиеров, прекрасно зная нрав Ричарда, отказались принимать на себя рискованное ручательство. Должно быть, их твердый отказ пробудил у Саладина дурные предчувствия, но, не видя иной разумной альтернативы, он решил исполнить свою часть сделки.

Одиннадцатого августа Саладин сделал первый денежный взнос, освободил пятьсот пленных христиан и, согласно уговору, потребовал, чтобы Ричард отпустил две тысячи семьсот мусульман с семьями. Эмиссары Ричарда явились к Саладину с докладом, что сумма сходится и принята по счету, равно как и пятьсот пленных. Однако среди последних нет ни одного из сотни высокородных пленников, названных поименно согласно первоначальному уговору, по каковой причине Ричард не может освободить плененных мусульман. Саладин возразил, что-де на отыскание поименованных пленных потребно немалое время, ибо таковые могут находиться в любом уголке Египта и Сирии, но посланцы Ричарда непоколебимо стояли на своем. В попечении о безопасности своих плененных подданных Саладин просил, чтобы христиане взяли заложников в качестве ручательства освобождения высокородных пленников либо предоставили в заложники христиан, тем самым гарантируя безопасность пребывающих в плену командиров и солдат султана, но оба предложения были отвергнуты: по мнению Ричарда, Саладин уговор не выполнил.

Теперь египетскому султану предстояло узнать Ричарда с такой стороны, о которой он и не подозревал и которую напрочь позабыли включить в учебники истории. В Акре Ричард отхватил немалый куш золотом и изрядную часть добычи и теперь, собираясь выступить походом на Иерусалим, вовсе не хотел вязать себя по рукам и ногам тысячами пленных, нуждающихся не только в охране, но и в пропитании. И отдал повеления, повлекшие, пожалуй, самый черный день за все два века крестовых походов.

День 20 августа выдался ясный и солнечный. И вот, на глазах у мусульман, наблюдавших с окрестных холмов, ворота распахнулись, и шеренги англо-французских солдат обступили невысокий холм по прозванию Айядиех. Затем из города вышел огромный сонм мужчин в цепях, к которым льнули женщины и дети – и всех их гнали,

как скот, кнутами и дубинками, на вершину холма. Это и были пленные мусульмане, о безопасности которых так тревожился Саладин.

От общей участи избавили лишь эмиров, за которых можно было стребовать выкуп, да горстку дюжих мужчин, отобранных для тяжкого рабского труда, но большинство озадаченных и напуганных пленников пригнали сюда. Не веря собственным глазам, взирали мусульмане, как солдаты Ричарда во исполнение его приказа начали истреблять всех пленных без изъятия. В ход шло все – мечи, копья, ножи и топоры, сверкавшие на солнце. На сей раз даже детей не приберегли для невольничьего рынка, убивая их вместе с родителями. Залитые чужой кровью христиане не щадили даже младенцев на руках у матерей. Глядевшие на это в ужасе мусульманские воины больше не могли сдерживать переполнявший их гнев и ринулись к холму, но их разрозненные группы не могли прорваться сквозь частокол английских копий и град арбалетных стрел.

Покончив с истреблением пленных, армия Ричарда двинулась обратно в город, но на вершине холма горстка кровожадных мародеров все еще металась от трупа к трупу, вспарывая животы окровавленными ножами в поисках золота, проглоченного для сохранности.

Летописец Саладина Бега ад-Дин повествует: «Назавтра утром наши воины отправились поглядеть на случившееся, и узрели, что все мученики за веру Аллаха простерты на земле… По-разному пытались истолковать сию резню. Одни говорили, что пленных убили в отместку за ранее казненных правоверными. Другие же сказывали, что король Англии, надумав пойти на Аскалон, решил, что оставлять столь многое число пленных в Акре неблагоразумно. Бог ведает, каковы были причины упомянутого на самом деле». Славно сказано…

Памяти Ричарда и легендам о нем повезло, что за сей «подвиг» его нарекли «Соеиг de Ыоп», сиречь Львиное Сердце, но с равным успехом история могла увековечить его и как «Айядиехского мясника». Впрочем, одними пленными и их семьями смертный счет в тот день не исчерпался. По мере того, как весть о резне распространялась по империи Саладина, повсюду пытали и убивали христианских пленных в отместку за позор и поношение правоверных. Зато теперь, сбыв с рук заботы и затраты на пленных мусульман, Ричард смог преспокойно выступить на Иерусалим.

тобы преградить Ричарду путь в глубь суши, Саладин поделил свое войско, поставив одну его часть на дороге к Иерусалиму от Тибериаса к Тивериадскому озеру, а вторую – поперек дороги на Иерусалим через Назарет. Но Ричард сорвал планы мусульманского владыки, избрав третий путь: на юг по прибрежной дороге на Аскалон, после чего свернул к Иерусалиму от приморской ставки, снабжавшейся силами его флота. Во время его похода на юг вдоль берега мусульмане могли атаковать только со стороны суши, а следовавший за войском флот снабжал армию провизией и отражал нападения египетского флота.

Объединенное христианское войско на марше вытянулось в колонну длиной почти в три километра. Первыми шли тамплиеры, охраняемые спереди и с флангов собственными дозорами. Потом следовали французские крестоносцы, а за ними – король Ги с местными баронами и рыцарями из принадлежащего Ричарду графства Пуату. Далее шествовали английские и норманнские крестоносцы, выстроившие на огромной повозке башню высотою с минарет, увенчанную шестом, на котором развевалась исполинская хоругвь с крестом. Замыкали колонну госпитальеры, высматривавшие отставших и дезертиров. Когда местность позволяла, обоз и табуны из тысяч запасных коней шли параллельно армии между дорогой и морем под защитой Генриха Шампанского, сетовавшего на отведенную ему банальную роль, но вскоре взмывшему до царственных эмпиреев славы.

Узнав об избранном Ричардом маршруте, Саладин тотчас же отрядил саперов и землекопов, чтобы те, опередив крестоносное войско, разобрали оборонительные сооружения Кесарии, Яффы и Аскалона, дабы христиане не смогли в них укрепиться, а свои основные силы перебросил на склоны горы Кармель. Оттуда Саладин начал высылать отряды конных лучников, чтобы те изводили христианскую колонну, и отрядил эскадроны легкой кавалерии преследовать крестоносцев, истребляя отставших. Избежавших гибели доставляли в ставку Сатадина, где они расплачивались за кровавое пиршество Ричарда на Айядиехе: сперва пытати, чтобы вызнать планы Ричарда, а после предавали публичной казни.

Один из арабских летописцев приводит примеры, демонстрирующие, что война велась ради кровной мести: «…привели к султану двух франков, каковых взял в полон передовой дозор. Он же велел обезглавить оных на месте, а солдаты изрубили их тела на куски». И далее: «Привели пред очи султана двух других пленных франков… Сказанных предати смерти жесточайшей, ибо султан страшно осерчал за избиение пленных из Акры». Обычно мусульмане оставляли женщин для невольничьих рынков, но когда их разъезд захватил группу из полутора десятка христианских мужчин и женщин, в том числе молодую аристократку, которую при прочих обстоятельствах удержали бы в плену в расчете на солидный выкуп, Саладин повелел обезглавить их принародно. В этой кампании ни о каком сострадании к христианам не могло быть и речи.

После недельного марша на юг крестоносцы сблизились с мусульманским войском. Налеты и периодические стычки стали обычным делом, но христиане, сохраняя дисциплину, не нарушали походные порядки. Как правило, Ричард ехал с тамплиерами в авангарде, но время от времени совершал поездки вдоль колонны, слушая рассказы о том, как палящее солнце истребляет облаченных в доспехи рыцарей, теряющих сознание и даже умирающих от солнечного удара в такой зной. Упавших приходилось подбирать и нести с собой, потому что брошенных почти наверняка ждали пытки и смерть от рук мусульманских кавалеристов.

Однажды к королю Ричарду пришли два бедуина, поведавшие, что мусульманское войско весьма малочисленно. Решив проверить добрую весть лично, Ричард отправил на вылазку отряд рыцарей, но разведчики напоролись на сокрушительную атаку, и христианским рыцарям пришлось бросить дополнительные силы на выручку товарищам, осаждаемым все разраставшейся ордой мусульманских кавалеристов. Пробившись под защиту главных сил армии, крестоносцы насчитали почти тысячу человек убитыми и ранеными. Узнав об этом, Ричард послал за бедуинскими доносчиками, дожидавшимися богатой награды за свои сведения, но взамен преклонившими колени и лишившимися голов.

Преимущество Саладина состояло в том, что он мог сам избрать место грядущего сражения, и он остановил выбор на равнине к северу от прибрежного города Арзуф, где было в достатке места для маневров многотысячной орды легкой кавалерии, составлявшей главную силу его войска. Получив от разведчиков сведения о диспозиции мусульман, находясь в восемнадцати днях пути от Акры, 5 сентября 1191 года Ричард приготовил свои войска к сражению, развернув христианскую колонну лицом к суше и спиной к морю.

Авангард тамплиеров стал крайним правым флангом христиан, а шедшие в арьергарде госпитальеры – левым. Ричард занял место в центре, вместе с главными силами светских рыцарей. Перед рыцарями поставили ряд арбалетчиков и копьеносцев, чтобы мусульманские лучники не смогли достать стрелами коней крестоносцев.

Приняв решение, дающееся человеку его нрава трудной ценой, Ричард остался в обороне, удерживая свои позиции, пока мусульмане упорно осыпали ударами левое крыло христиан, где госпитальеры принимали на себя волна за волной стремительные атаки конных мусульманских лучников и кавалеристов, вооруженных саблями. Христиане постепенно сдавали позиции при каждой атаке. В конце концов Великий Магистр госпитальеров доложил Ричарду, что без поддержки его фланг скоро не выдержит, но Ричард еще не был готов. Как и тамплиеры, госпитальеры подчинялись строгому правилу, предписывающему строжайшее наказание для всякого рыцаря, покинувшего боевые порядки без приказа, но под напором неустанных атак мусульман госпитальеры просто изнемогли.

За считанные минуты до того, как Ричард намеревался приказать перейти в наступление, госпитальеры и светские рыцари не выдержали. Изрыгая боевой клич, они устремились на мусульман, их товарищи тотчас же двинулись следом, а фламандские рыцари – за ними по пятам. Вскоре грандиозная волна пробежала по всему христианскому фронту – к их порыву присоединились все рыцари, в том числе и весь личный состав тамплиеров. Ричард, на миг опешивший от такого оборота, почти тотчас пришпорил коня, послав его в галоп, устремившись в гущу сражения. До сих пор судьба улыбалась мусульманским всадникам, и вдруг они узрели лавину из тысяч закованных в латы рыцарей на могучих конях, ощетинившихся копьями, мечами и боевыми топорами. Некоторые легковооруженные мусульманские кавалеристы устремились навстречу, чтобы дать бой, но большинство бежало, бросив строй.

В конечном итоге армию Саладина спасла ее репутация, а не доблесть. Ричарду, как и прочим недавно прибывшим крестоносцам, поведали об излюбленной тактике мусульман: разыграть панику, бежав с поля боя, так что ликующий противник устремляется в погоню и оказывается в тщательно подготовленной западне. Рассказчики то и дело подчеркивали, насколько важно проявлять осмотрительность, и теперь, когда мусульмане действительно улепетывали во все лопатки, их никто не преследовал. Христианские всадники остались на поле боя, храня похвальную дисциплину, а уцелевшие мусульмане с радостью ускакали под защиту холмов.

Хотя Ричард и не давал приказа к атаке, его поведение в сражении заслужило высочайшие похвалы тех, кто его видел, и все почести достались ему. То была первая победа христиан на поле брани со времени Рогов Хаттин, и воинство воспрянуло духом. Ричард ходил в героях, а боевой дух крестоносцев пребывал на высоте.

У Саладина все обстояло с точностью до наоборот. Сперва остановка в Тире. Потом утрата Акры, а теперь унизительное поражение в открытом бою. По войску поползли слухи, что здоровье Саладина сдает. Кроме мучительных нарывов, его начали терзать повторяющиеся приступы малярии. Слухи не лгали, но ставить на Саладине крест было еще рановато. Ричард выиграл сражение при Арзуфе, но до победы в войне ему было еще далеко. Армия султана уцелела, и он приказал идти к Рамлеху, чтобы преградить дорогу от берега к Иерусалиму. Его гонцы уже спешили во все уголки империи с посланиями, повелевающими вассалам прислать еще людей и припасы.

Саладин правильно угадал конечную цель Ричарда, но тот не торопился. Сперва он направил свои войска в портовый город Яффу, решив учредить там базу для поставок с моря в поддержку сухопутной кампании, и приставил солдат к восстановлению укреплений, разрушенных саперами Саладина. Тут Ричарду принесли известия о проблемах в краях, оставленных позади, будто ему не хватало военных и политических проблем Святой Земли. Ричарда с самого начала заботило, что из Европы управлять Кипром будет трудновато, и вот теперь он узнал, что из двух вассальных баронов, оставленных во главе Кипра, один мертв, а второй отбивается от местных повстанцев. Вторая скверная новость состояла в том, что его брат Джон узурпировал власть и стравливает великих баронов Англии, и означала, что Ричарду надо поскорее возвращаться на родину. Решив одним махом покончить с кипрской проблемой и пополнить свою военную казну, он продал Кипр тамплиерам – вероятно, идея сделки исходила от Великого Магистра тамплиеров де Сабля. Храмовники выкупили островное королевство за сто тысяч золотых византинов с уплатой сорока тысяч на месте, а остатка – по получении доходов с острова. Из всех земельных владений тамплиеров Кипр был не только величайшим, но и многократно богатейшим, нежели другие, являя собой идеальный центр торговли с портами, обращенными на юге к Египту, на востоке к Сирии и к Византии на севере. Сверх того, остров славился богатыми медными копями и плодородными землями, покрытыми обширными цитрусовыми садами, плоды которых всегда были в цене.

К сожалению, тамплиеры, связанные по рукам и ногам боевыми действиями, могли выделить для управления Кипром лишь горстку братьев – в путь отправилось всего четырнадцать человек под командованием брата Армана Бушара. К еще большему сожалению, все это были суровые бойцы, а не сметливые управляющие вроде тех, каких можно было вызвать из европейских прецеиторий тамплиеров, будь на то время.

Чувствуя все нарастающую нужду срочно вернуться в Европу, Ричард попытался прибегнуть к переговорам, даже предложил выдать свою сестру – вдовствующую королеву Иоанну – за брата Саладина аль-Адила. Тогда королевская чета из своей столицы в Иерусалиме смогла бы править всей Палестиной, за исключением владений тамплиеров и госпитальеров, каковые будут возвращены упомянутым орденам для совместного христианско-мусульманского правления. Эта диковинная мысль не понравилась никому, а менее всего – предполагаемым жениху и невесте, отчаянно воспротивившимся предложению Ричарда.

Пока Ричард давал волю своей фантазии, Конрад де Монферра вел с Саладином свои переговоры, выдвигая куда более практичные предложения. В обмен на Сидон и Бейрут Конрад сулил отколоться от остальных крестоносцев, учредив независимое государство. При этом его посланники намекнули, что он готов обсудить даже возвращение Акры Саладину. Но и эти переговоры застопорились, когда Саладин заявил, что примет предложения Конрада, если тот согласится выступить на стороне мусульман в войне против Ричарда. Пойди Конрад на такое – и он стал бы изгоем для всех католиков на свете.

Зато продолжение переговоров с Ричардом Саладин поощрял, прекрасно осознавая, что этот колоритный король рано или поздно уедет из Палестины на родину. Конрад же, чьи дарования полководца и государя мусульмане не могли не уважать, напротив, останется, дабы заявить свои права, обретенные после женитьбы на принцессе Изабелле Иерусалимской.

Переговоры с Ричардом тянулись с переменным успехом так долго, что вся кампания захлебнулась из-за прихода зимних ливней. По обычаю на зиму военные действия прекращались, и Саладин отправил половину своего войска отдыхать по домам, а свой двор и часть армии укрыл за стенами Иерусалима. Остальное его войско, усиленное свежими полками, прибывшими из Египта, разбило лагерь на окрестных холмах для вящей безопасности.

Невзирая на дождь, Ричард счел момент весьма подходящим для решительных действий, пропустив мимо ушей предупреждения местных тамплиеров и баронов, что моросящий дождик непременно сменится секущими ливнями с неистовыми ветрами.

В средине ноября 1191 года Ричард повел свою армию по дороге на Иерусалим в район крепости Рамлех, разрушенной сарацинами. Здесь он задержался на полтора месяца, а дожди и ветры тем временем все усиливались. А 28 декабря он выступил на Иерусалим, заставив всю армию пробираться через бескрайнее вязкое болото. Потребовалось целых пять дней, чтобы достичь крепости Бейт-Нуба, расположенной всего в семнадцати километрах от Святого Города.

Пока Ричард планировал грандиозный штурм Иерусалима, тамплиеры, госпитальеры и даже его собственные бароны пытались его вразумить. Ветер был так силен, что даже не давал поставить шатры, и лишенная укрытия армия вымокла до нитки. Хлеб превратился в липкую размазню, остальная провизия была безнадежно испорчена. В такую погоду никто не мог собрать осадные машины, и даже если бы удалось окружить город по всему периметру, тылы любой части христианской армии были бы открыты для атак египетского войска, дожидавшегося среди холмов. Продолжать кампанию – все равно, что напрашиваться на катастрофу. Медленно и неохотно, но Ричард все-таки внял доводам разума и приказал отступить в Рамлех. Передохнув там несколько дней, он повел армию обратно в Аскалон, где его воины четыре месяца отстраивали стены, которые саперы Саладина сравняли с землей. Поскольку Аскалон фактически представлял собой врата в Египет, засевший в Иерусалиме Саладин встревожился, что Ричард надумает вторгнуться в Египет, легко добравшись туда раньше Саладина.

Конрад все еще засылал эмиссаров для переговоров с Саладином, но султан хотел первым делом договориться с Ричардом. И 20 марта 1192 года Саладинов брат аль-Адил явился к Ричарду лично, чтобы предложить договор: христиане могут оставить себе все взятые земли и города, и даже Бейрут, если стены его будут разрушены. Священный Животворящий Крест будет возвращен, всем христианам дозволят отправлять свои религиозные ритуалы и совершать паломничество в Иерусалим в церковь Святого Гроба Господня, а католические священники смогут проповедовать в церквах.

Ричарду такой компромисс оказался весьма на руку. Как только соглашение будет достигнуто, он сможет внять мольбам приора Херфорда, прибывшего из Англии донести Ричарду, что дома все пошло хуже некуда, а его брат Джон правит королевством без жалости и сострадания. Перед возвращением в Англию останется уладить только один вопрос: кто же все-таки займет иерусалимский трон. Чтобы решить это дело раз и навсегда, Ричард созвал совет высочайшей знати Святой Земли.

Собравшимся баронам был предложен выбор между Конрадом де Монферра и Ги де Лузиньяном. Те высказывались, что-де Ги имел право на иерусалимский престол лишь благодаря женитьбе на принцессе Сивилле, и все его права окончились с ее земным веком. Зато принцесса Изабелла – законная наследница, посему и ее муж Конрад де Монферра имеет законное право на иерусалимский трон. Сверх того, благодаря руководству Конрада в Тире, Святая Земля была спасена от гибели, навлеченной на нее Ги де Лузиньяном на Рогах Хаттин. Когда же споры смолкли, Ричард понял, что ни одна душа не сказала о Ги доброго слова, так что и выбирать нечего. Ги всячески поддерживал Ричарда с самого приезда, оба крепко сдружились, но королем Иерусалима Ги де Лузиньяну явно не бывать.

Племянник Ричарда граф Генрих Шампанский отправился с добрыми вестями к Конраду в Тир. Как только постановление обнародовали, весь город буквально обезумел от радости. Конрад согласился провести коронацию в кафедральном соборе Акры через пару недель, чтобы Ричард и его бароны успели на церемонию. Следовало ожидать пышного празднества, так что граф Генрих по просьбе Конрада отправился в Акру заняться приготовлениями.

Но прежде чем состоялось сие торжественное событие, их ждало потрясение, отголоски которого прокатились но всей Святой Земле. А первый толчок ему дал «Горный Старец» – шейх Синан, владыка шиитской секты асасинов.

В последнее время асасины воздерживались от участия в конфликте, с удовольствием наблюдая, как двое врагов истребляют друг друга. Исмаилитские шииты ненавидели курдского суннита Саладина и с радостью стали бы свидетелями победы христиан, но в прошлом году Конрад рассердил их, захватив купеческий корабль с большим грузом, принадлежавший секте асасинов. Присвоив и груз, и корабль, команду он велел вышвырнуть за борт, на корм рыбам. Столь вопиющий поступок требовал мести, а если асасины в чем и знати толк, так это в возмездиях.

Синан заслал в Тир двух тщательно подготовленных асасинов. Оба получили хорошее образование, доброе платье и немалые средства – словом, все необходимое, чтобы производить впечатление достойных представителей мусульманской знати. Прибыв в Тир, они заявили о желании принять крещение, чем привлекли внимание Конрада, ставшего их крестным отцом при обряде посвящения в католическую веру. Все привыкли, что они ходят по всему Тиру и даже запросто являются при дворе Конрада.

Всего через неделю после прихода радостной новости об избрании Конрада королем Иерусалима он отправился навестить своего доброго друга, епископа де Бювэ. Шагая домой в совершенно благодушном настроении, Конрад милостиво принимал почтительные приветствия встречных, и тут двое знакомых мусульманских неофитов приблизились со словами, что у них есть для него письмо. Когда же Конрад протянул руку за посланием, один из них схватил его за десницу, а другой вонзил кинжал Конраду глубоко в грудь.

Одного асасина прохожие прикончили на месте, а другого схватили живьем. Умирающего Конрада понесли во дворец, а схваченного убийцу потащили в башню пыток. Он был безусловно готов к смерти, но не к ужасным мучениям, обрушившимся на него. Наконец, только чтобы приблизить смерть, ибо наверняка знал, что конец пыток означает для него и конец жизни, признался, что он асасин, посланный шейхом Синаном убить будущего короля. Решив, что он выложил все, что знает, допрашивавшие вознаградили его за признание мгновенной смертью, каковой он и жаждал.

Генриха Шампанского новость застала на обратной дороге в Тир. Горожане сочли, что очаровательный молодой граф – идеальный жених для Изабеллы, вместе с ней получающий и титул короля Иерусалимского. Принцессе Изабелле, красивой молодой женщине двадцати одного года от роду, с мужьями не везло. Первый муж ее, Годфруа де Торон, был хорош собой, но интересовался только мужчинами, а второй – суровый, пожилой Конрад де Монферра – оставил по себе дочь младенческого возраста. Быть может, замужество с этим деятельным, богатым и популярным нобилем искупит предыдущие неудачи. И она дала согласие на брак с Генрихом.

Король Ричард, тоже поспешивший в Тир при вести об убийстве Конрада, с восторгом поддержал племянника как очередного иерусалимского государя. При обычных обстоятельствах церковь требовала, чтобы вдова носила траур в течение года, прежде чем снова выйти замуж, но на сей раз обстоятельства требовали немедленных действий. Самой же Изабелле с лихвой хватило недели, чтобы оплакать уход деспотичного Конрада де Монферра. Обручение состоялось всего через семь дней по смерти Конрада, и Генрих де Труа, граф Шампанский, стал королем Генрихом Иерусалимским, объявив своей столицей Акру.

Ги де Лузиньян, возможно, тоже подумывал вернуть себе трон, женившись на сестре покойной жены, но тут воспротивилась церковь: брак с родней со стороны жены считался таким же инцестом, как и женитьба на родственнице по крови. Казалось, Ги остался за бортом, но судьба готовила ему вознаграждение куда более ценное, нежели остатки Иерусалимского королевства.

Тамплиеры потерпели полнейший провал в своих жалких попытках править Кипром. Высокомерие, с которым они брали что им вздумается, и оскорбительное обращение с местными баронами и простонародьем породили все возраставшую враждебность, в конце концов вылившуюся в открытый бунт. Брату Бушару пришлось искать убежища в замке тамплиеров, приказав всем храмовникам на острове – и рыцарям, и сержантам – прибыть к нему. Собравшись полностью, они неистово устремились из замка в атаку на островитян. Итог оказался достаточно кровавым, чтобы на время подавить мятеж, но Бушару оставалось лишь донести Великому Магистру де Саблю, что в любой момент может вспыхнуть куда более обширное восстание, дать отпор которому с жалкой горсткой тамплиеров нечего и думать.

Обсудив кипрские неурядицы со своим другом Ричардом, Великий Магистр предложил продать ему Кипр обратно, но Ричард, воспользовавшись трудностями тамплиеров, решил собственную проблему: куда пристроить Ги де Лузиньяна, оказавшегося столь преданным соратником, вдобавок уберегшим Кипр для Ричарда, пока тот хворал на острове. Так что Ричард уговорил Ги выкупить Кипр у тамплиеров. Итальянские купцы с радостью ссудили Ги деньгами для первого взноса с уговором вернуть долг по получении доходов с острова, прекрасно ведая о том, какие преимущества для торговли сулит Кипр. Заодно они выторговали себе концессии, понимая, что оборонять порты и центры торговли на Кипре от покушений куда легче и проще, нежели на материке. Согласившись оставить тамплиерам их замки и земли на острове, Ги отплыл, чтобы воцариться на троне Кипрского королевства, которым его династия правила три сотни лет – еще долго после того, как христиан изгнали из Святой Земли.

Ричарда утешило, что дела христианского королевства уладились так славно, однако его отнюдь не порадовало, что Саладин отложил последние приготовления к заключению договора, лично возглавив армию, отправившуюся в Месопотамию (ныне Ирак) подавлять восстание, поднятое одним из его собственных племянников. Дожидаясь его возвращения, Ричард мало-помалу терял покой и, как водится, его начала обуревать жажда деятельности.

Ричард просто-таки не мог упустить возможность, предоставленную отсутствием Саладина: захватить город-крепость Даруйнк на границе между Египтом и Палестиной. Взяв часть своей армии и отряд тамплиеров, Ричард двинулся на Даруйнк по суше и морю. Пять дней спустя город принадлежал ему, а гарнизон замка сдался. Часть мусульманских воинов взяли в плен, многих перебили на месте прямо в цитадели, а одну группу приберегли для бессмысленного кровавого представления – то ли призванного спровоцировать Саладина, то ли чтобы потешить на праздновании победы войско Ричарда, оставшееся под стенами города. Согласно повелению Ричарда мусульманских пленных выводили на высокую стену и торжественно сбрасывали вниз одного за другим на виду у ликующего христианского войска.

Встретившись под Аскалоном с королем Генрихом, опьяненные последней победой крестоносцы взывали о походе на Иерусалим, на что Ричард охотно согласился. И вот 7 июня 1192 года воинство Христово двинулось в глубь суши на Святой Город. И снова встало лагерем у Бейт-Нуба, в семнадцати километрах и двух днях пути через холмы от Иерусалима. Саладин уже дожидался в Иерусалиме и крестоносцев, и подкрепления, направлявшиеся к нему из Египта и Сирии. Султан был уверен, что Ричард не отважится на осаду, потому что шпионы донесли, что припасов у христиан всего на две-три недели.

Лазутчики Ричарда тоже не сидели сложа руки. Группа нанятых им арабских бедуинов доложила, что у подножия Хевронских гор замечен самый большой караван из всех, какие они видели, движущийся к Святому Городу. То был долгожданный обоз, шедший к армии султана из Египта. Личный летописец Саладина Бега ад-Дин повествует историю, заслуживающую подробного изложения хотя бы тем, что она дает ясное представление, чем Ричард заслужил столь хвалебные отзывы о своих качествах воина и полководца: «Когда же [Ричард] получил несомненное свидетельство, что караван уже неподалеку… выступила тысяча всадников, каждый из каковых усадил пешего воина [на коня] перед собою… Султан же, получивши сведения о передвижениях недругов, отправил вестника навстречу каравану. Посланным Саладин наказал вести караван пустыней, избегая приближаться к франкам, остерегаясь встречи с оными более всего на свете».

Однако мусульманские командиры пренебрегли приказом, не встретив по пути к каравану ни единого христианина и потому вообразив, будто можно без опаски вернуться той же дорогой. Вожаку советовали не останавливать караван на ночь, чтобы покинуть опасный район как можно быстрее, но он презрел и этот совет, опасаясь, что в темноте многие разбредутся, сбившись с дороги, и остановил караван на ночлег в оазисе, километрах в пятнадцати севернее Беершебы – как раз в пределах досягаемости христиан, шедших в этом направлении. Арабские шпионы Ричарда тут же поспешили к нему с добрыми вестями.

«…Когда сие доложили королю Англии, сказанный не поверил, но, вскочив в седло, отправился в путь с малою свитой. Приблизившись к каравану, облачился в арабское платье и обошедши его кругом, узрел, что в стане царит покой, все забылись крепким сном, и, воротясь, повелел своим воинам оседлать коней. И на рассвете застал сей громадный караван врасплох, наслав на него пехоту и кавалерию… То был величайший позор, ибо давно уже правоверные не знали столь сугубого бедствия».

Насколько же серьезным оказалось это бедствие? Три тысячи верблюдов, три тысячи коней, пятьсот пленных и целая гора провизии и боеприпасов. «Еще ни разу доселе не ведал султан подобного горя и подобного отчаяния». Кроме того, с этого момента Саладин более не мог утешаться мыслью, что провизия у Ричарда скоро закончится.

Везение Ричарда, пополнившего свои припасы за счет противника, означало возможность скорого штурма Иерусалима, и Саладин приказал подчиненным засыпать и отравить все источники и колодцы от Бейт-Нубы до Святого Города. Пусть крестоносцы не знают недостатка в пище, но без воды им долго не выжить. Сверх того Саладину пришлось усмирять собственные войска, потому что вековечная рознь между турками и горцами Курдистана вдруг переросла в кровавые стычки.

Саладин не ошибся: и люди, и животные нуждались в воде, и без нее жажда сломила их даже не за недели, а за считанные дни. Христиане начали падать, а там и умирать. Ричарду пришлось отдать приказ отступать в сторону моря к великому негодованию многих баронов (вероятно, распоряжавшихся ничтожными запасами имевшейся воды). Наверное, Ричарду было так же несладко распроститься с мечтой о славе, как и его воинству: согласно легенде, разведывая окрестные холмы, он заметил отблеск солнца на сияющих кровлях Иерусалима и поспешно заслонил зеницы щитом, не смея даже зреть Святой Город, поскольку не сумел вернуть его крещеному миру.

И снова Ричард вступил в переговоры с Саладином, после чего отправился в Акру вместе с Великим Магистром де Саблем, учредившим там новую ставку ордена тамплиеров, поскольку намеревался вернуться в Англию для решения тамошних проблем, не дожидаясь окончательного подписания договора с Саладином. Как только он устранился со сцены, султан не мог упустить шанс напасть на Яффу. Не встретив никакого сопротивления, поскольку армию Ричард увел с собой, мусульмане без труда ворвались в город, где турки и курды, забыв о разногласиях, начали вымещать злобу на христианском населении, бесчинствуя на улицах, не зная удержу, предаваясь грабежам и убийствам. Христианский гарнизон цитадели выказал было желание поторговаться об условиях капитуляции, но Саладин ответил, что уж лучше никому не покидать цитадель, пока не удастся усмирить войска – только так он мог ручаться за безопасность христиан.

Едва лишь Саладиново войско показалось в отдалении, в Акру направили конного гонца, и Ричард бросился на выручку с величайшей поспешностью, не теряя даже минуты, дабы переобуться в сапоги. Отправив армию в Яффу по суше, сам он вместе с восемью десятками рыцарей и четырьмя сотнями арбалетчиков отправился морем на кораблях Пизы и Генуи.

Наконец восстановив дисциплину в войсках, Саладин с главными силами удалился из города. Рыцари Яффы только-только начали покидать цитадель, чтобы сдаться, когда мусульманские дозорные подняли тревогу, заметив флот Ричарда. Не растерявшись, христианские рыцари тотчас же выхватили мечи, проложив ими дорогу обратно в цитадель, и заперли тяжелые ворота на засов. А некий католический священник тем часом, сбросив рясу, вплавь добрался к Ричарду, дабы поведать, что цитадель не пала. Ричард же, не теряя времени попусту, велел посадить суда на песчаную отмель перед цитаделью, будто десантные ладьи, так что воины, спрыгнув за борт, смогли добраться до берега вброд. А две тысячи итальянских моряков, опьяненные жаром грядущего боя, схватились за оружие и последовали за ними.

Растерявшиеся сарацины, разбежавшись но домам и улицам, попросту не успели приготовиться к сплоченной обороне и дрогнули под неистовым натиском христиан, усиленных воинами гарнизона, хлынувшими из цитадели. Не прошло и пяти минут, как мусульмане в панике бежали из города. Главная часть армии Саладина успела отойти километров на девять, но, узнав, что у Ричарда всего пара тысяч человек, вставших лагерем под Яффой на неукрепленных позициях, султан велел повернуть обратно. Лазутчики уже доложили ему, что армия Ричарда движется со стороны Акры, так что напасть на короля Англии следовало незамедлительно, пока он не собрался с силами. Атака должна была состояться на рассвете.

Приход Саладина оказался бы для христиан полнейшей неожиданностью, если бы не некий беспокойный генуэзский матрос, вставший ни свет ни заря, чтобы прогуляться вокруг лагеря. Едва взошло солнце, как он узрел вдали искорки бликов света, игравшего на оружии мусульман, и сломя голову устремился в лагерь, дабы предупредить соратников. Как ни мало оставалось времени в запасе, Ричард распорядился им на диво толково.

Первым делом устроили невысокий частокол из вбитых в землю шатровых колышков, чтобы сбить с шага и подкосить мусульманских коней. Далеко позади него Ричард выставил плотный строй копейщиков, каждый из которых прикопал нижний край своего щита в мягкую почву и, опустившись на колено, упер копье одним концом в землю, а второй поднял под углом, так что любой конь, попытавшийся прорваться сквозь строй, неизбежно напоролся бы на острие. Позади заградительной стены Ричард поставил половину из своих четырехсот арбалетчиков, а вторую – прямо у них за спиной. Чтобы взвести арбалет, требуется немало времени, так что Ричард решил сократить фронт вдвое, зато вдвое выиграть в скорострельности. Пока передний стрелок целился, задний уже заряжал для него оружие. Мусульманская кавалерия еще ни разу не наталкивалась на столь молниеносную арбалетную стрельбу, и Ричард в очередной раз продемонстрировал свой дар полководца. Семь раз обрушивалась волна наступления на заградительную стену и семь раз разбивалась об нее, и каждый последующий натиск был слабее предыдущего, ибо ноги мчащихся в атаку коней путались в трупах павших мусульманских воинов и лошадей.

Заметив, что мусульманские кони устали, Ричард оседлал одного из десятка коней, имевшихся в стане христиан, и возглавил атаку своих пеших копьеносцев против кавалерии, ринувшись в самую гущу боя. Стоя на возвышении неподалеку, Саладин с невольным восхищением наблюдал за золотобородым божеством войны. Когда же конь Ричарда пал под ним, султан, ненавидевший английского короля со времени резни на Айядиехе, из уважения к достойному противнику послал ему двух свежих коней прямо в пылу сражения, после чего отозвал свои войска, оставив Яффу Ричарду.

Победы давали Ричарду несомненное преимущество на грядущих мирных переговорах, но он подпортил свое положение, публично объявив, что возвращается в Англию при первой же возможности. Останься он еще на какое-то время, ему удалось бы снять требование Саладина, чтобы христиане покинули Аскалон, но он в конце концов уступил, согласившись бросить город, отстроенный его подначальными.

Второго сентября 1192 года Саладин подписал договор о перемирии на пять лет, торжественно поклявшись блюсти его условия. Ричард с договором согласился, но от клятв воздержался, поскольку сам в это время должен был пребывать в тысячах километров от Святой Земли. Посему Саладин согласился, чтобы вместо него присягнули король Генрих Иерусалимский, Великий Магистр тамплиеров де Сабль и Великий Магистр госпитальеров.

Третий крестовый поход остановил наступление мусульман и вернул утраченные земли, однако не преуспел в отвоевании Святого Города Иерусалима. Тамплиеры так и не вернулись в свою первоначальную ставку в мечети аль-Акса на Храмовой горе и еще целый век вынуждены были сознавать прискорбную истину, что не имеют ни малейшего права претендовать на здание, стоящее на месте Храма Соломонова – ветхозаветного Дома Господня, давшего им свое имя.

Тамплиеры никогда не оглядывались в прошлое, а то бы поняли, что величайшим бедствием для ордена во время Третьего крестового похода стала продажа Кипра. Располагай они богатствами острова, орден тамплиеров без труда превратил бы его в суверенное государство, как поступил орден госпитальеров, захватив куда более скромный остров Родос, а со временем – приобретя еще и остров Мальта. Кипр же давал куда больше прибылей, нежели все европейские владения тамплиеров вместе взятые. Обосновавшись там, они оказались бы вне досягаемости для арестов и репрессий, поставивших на ордене крест в правление Папы Климента V.

Но все это оставалось делом отдаленного будущего, а пока тамплиерам выдалась возможность сослужить своему другу Ричарду Английскому еще одну службу. При всей своей ненависти к мореплаванию путешествовать через Византию после своих деяний на Кипре он не смел и потому намеревался добраться только до побережья Адриатического моря близ Венеции, чтобы оттуда отправиться дальше по суше. Правда, дорога лежала через земли герцога Леопольда Австрийского, чье знамя люди Ричарда осквернили, так что, решив не рисковать без надобности, Ричард надумал путешествовать инкогнито. Предоставив Ричарду одеяние и снаряжение рыцаря-тамплиера, Великий Магистр де Сабль отрядил ему в спутники нескольких братьев ордена, и в октябре 1192 года отряд отплыл.

Добраться до Адриатики королю удалось без приключений, но у северного побережья Югославии шторм разбил судно. Отряд тамплиеров дошел по суше почти до Вены, но разыгрывать из себя монашествующего рыцаря Ричард совсем не умел: его царственные замашки и вопиющая заносчивость бросались в глаза, так что в конце концов его все-таки схватили. Радуясь возможности выказать власть над обидчиком, сорвавшим со стен Акры и швырнувшим в ров знамя Австрии, герцог Леопольд сдал его германскому императору. В конечном итоге Ричарда выкупили, но лишь ценой почти полного обнищания подданных, обложенных невыносимыми податями.

А через полгода после отплытия Ричарда из Святой Земли пробил последний час самого достопамятного, овеянного романтическим ореолом исламского лидера всех времен. 3 марта 1192 года тяжело заболевший Саладин скончался. Много лет он по крохам возводил свою могучую империю, но чтобы развалить ее, семейству Саладина потребовалась лишь пара недель.