Темнота молчит [СИ]

Как-то раз песок в песочных часах замер, и с тех пор время в доме остановилось. Джейн, носившая некогда фамилию Уоллис, перестала считать дни, месяцы и годы. Она смотрела на замершие стрелки в карманных часах, ключ от которых давным-давно потерялся в осиротевших комнатах, и не думала, второе сегодня или третье, воскресенье или вторник; было одно бесконечное сегодня. В этом сегодня она ухаживала за теплицей в зимнем саду, смахивала пыль и рисовала красной краской пятно на полу кинотеатра, на том самом месте, где навеки осталось позади её вчера.

В старом особняке семейства Фолл реальность исчезала, и Джейн за время заточения — тогда ещё не до конца добровольного — позабыла о ней вовсе. Реальность отомстила — и выстрелом полицейского, защищавшегося от «опасного и вооружённого убийцы», безвозвратно отняла её Джона.

Это было тринадцать лет тому назад, кажется — но красный след утверждает: совсем недавно.

Опустевшая гостиная, где некогда пахло спиртом и железом, подвал с паяльником, небрежно брошенным на стеллаже, красная лента на столике детской — всё это, некогда живое, замолчало в тот день, когда его, последнего из Фоллов, не стало. Когда все прежние обитатели ушли — а она, оглушённая и безмолвная, смотрела на засыхающую кровь на полу.

Мир снаружи был шумным, ярким — и до боли чужим. Вырванные из жизни на несколько лет, те, кого их семьи часто уже и не думали увидеть вновь, искали своё место; она слишком устала, чтобы искать. Однажды Джейн вырвалась из забытья и поняла, что стоит у порога. Приоткрытая дверь, уже успевшая зарасти диким плющом, спрашивала: войдёшь ли ты сюда снова?

Джейн вошла — и дом приветствовал её мучительными скрипами и шорохами, похожими на тяжёлые вздохи. Она провела рукой по серой от накопившейся пыли столешнице, по мутному, заляпанному зеркалу, и, взглянув в глаза своему отражению, поняла, что не хочет уходить. В тишине старого особняка жили воспоминания — всё, что у неё осталось.

Здесь, в клетке собственных воспоминаний, Джейн планировала провести остаток жизни. Вероятно, так бы и случилось, но однажды старинная дверь открылась, и вскоре дом вновь наполнился голосами.

Новый Кукловод — о, она презирала его уже за то, что посмел коснуться памяти Джона. Новые марионетки, такие же потерянные и испуганные, как и прежние пленники в первые дни заточения.

Как могла, Джейн старалась вести прежнюю жизнь. Пускай борются и преодолевают, пускай к чему-то стремятся; ей же пристало быть призраком, таким же отпечатком ушедшего, как тени иного мира. И — помнить каждый день и час, не упуская ни минуты.

В мягком мерцающем свете Джейн стоит у заколоченного окна, глядя на старую фотографию. Она тогда стояла, ловя пробивающийся солнечный свет, а Джон, ещё живой, замер в тени у неё за спиной.

«Дженни, моя Дженни хохочет, прижимаясь к бронированному стеклу щекой, щурится на солнце — и всё равно смотрит и смеётся», — сами собой звучат в голове строки из его дневника. Нет нужды перечитывать: за столько лет она выучила записи наизусть. Джейн прижимается к стеклу — уже не щекой, а лбом, медленно выдыхает, чувствуя леденящий осенний холод.

«Ещё пара клавиш, нужные двери заблокированы. Я хочу к ней, вниз!»

Он был так близко, и так наивно думал, что она не замечает, не чувствует… Сердце щемит, и кажется, в самом деле тихо скрипят половицы, и кто-то приближается со спины. Джейн знает, что это лишь мираж, но не хочет развеивать его так скоро, не открывает глаза. Всё безликое «сегодня» растворяется в совершенно детском желании, чтобы он был рядом, чтобы вновь вернулся тот далёкий день; только холод стекла, кажется, удерживает её здесь и сейчас. Безжалостно напоминает: стоит обернуться — и воспоминание развеется, как дым от погасшей свечи.

Она оборачивается, и неяркий свет выхватывает фигуру молодого мужчины с щемяще знакомыми чертами. Сердце замирает, и с губ срывается потрясённое:

— Джон?..

Что, если тогда он выжил — и теперь смог вернуться? Или это лишь призрак, явившийся затем, чтобы забрать её с собой? «Призрак» вскидывает руки, покрытые свежими порезами:

— Извините, я… я не хотел вас напугать!

Нет, не он, разумеется, нет — но поразительное сходство не даёт покоя, и Джейн делает шаг навстречу.

— Ты так похож… — растерянно повторяет она и даже поднимает свечу чуть выше, дотрагивается до его лица, силясь развеять наваждение. Джо отступает, прикрывает глаза рукой, щурится от света. Он редко говорит с кем бы то ни было один на один, но сейчас неожиданно спрашивает:

— На Джона Фолла? Простите, я знаю, он… он был дорог вам.

Был дорог. Достаточные ли это слова, чтобы описать те чувства, что связывали их, и продолжают связывать до сих пор, столько лет спустя после его гибели? Нет. Не существует достаточных слов, и потому Джейн ограничивается лишь коротким кивком.

— Я знаю, это может прозвучать как полное сумасшествие, может сделать вам больно, но, всё же, есть хоть какой-то шанс, что он… — юноша мучительно, по слову собирает мысли, теребит и без того растянутый ворот футболки, — что он — мой отец?

Глупо было бы сказать, что Джейн не задумывалась об этом ещё со времён первой их с Джо встречи в зимнем саду. Но так же глупо было бы поверить, что Джон мог быть с кем-то ещё, не с ней — и её ответ звучит вполне уверенно:

— Мы были с ним вместе — всё то время, что он был на свободе. А у нас… у нас не было детей.

Она отстранённо смотрит, как Джо кивает, как медленно уходит, и только дрожь израненных рук, то, как отчаянно он сжимает вырванную страницу дневника, выдаёт его волнение. Почему? Почему ей не может быть всё равно, как было прежде — до его прихода? Что такого важного в нём, слишком похожем на Джона? Мальчику около двадцати, он родился слишком давно — ещё до аварии, до ареста, до всего; сколько ей тогда было — четырнадцать? Пятнадцать?..

Где-то вдалеке, как наяву, слышится голос давно ушедшей матери; в её тоне упрёк, но слова не пробиваются сквозь густой туман, а смысл ускользает, как вода из треснувшей вазы.

Джейн напряжённо вглядывается в темноту пустого коридора, в темноту собственной памяти, которая бережно хранит то, что хотелось бы забыть, и чёрной пеленой скрывает то, что так хочется вспомнить.

Темнота молчит.