Темные тропы

ГЛАВА 12

Сидя на корме судна, Януэль вглядывался в город тарасков, который открывался перед ним в первых лучах солнца. Широкий навес, затянутый бархатом, скрывал его и его спутников от любопытных глаз. Коммерсант принял все предосторожности, необходимые для того, чтобы их путешествие от пристани Альдаранша до самого города прошло незамеченным.

Рядом с ним был Фарель, закутанный в широкий плащ с капюшоном, надвинутым на лицо, чтобы скрыть синеватое свечение его тела.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.

В прорези капюшона Януэль поймал лазурный взгляд Волны.

– Хорошо.

– Однако ты спал беспокойно.

– Какой-то кошмар…

– Ты хочешь мне о нем рассказать?

– Нет. Ну, может быть…

– Тебе следовало бы. Очень важно растолковывать твои сны.

– Этот был запутанный.

– Тем более.

Расправив складку на своем плаще, учитель-Волна склонился к фениксийцу:

– Ты помнишь, что говорится в Завете о снах?

– Нет, – признался Януэль.

– Тридцать четвертая заповедь: «Если дерево есть жизнь и если сон его зажигает, значит, ты осветишь свою жизнь».

– Сон может нам светить?

– Конечно. Сон поглощает твое существование. Он черпает из твоих воспоминаний, извлекая оттуда и наилучшее, и наихудшее. Увидеть себя при свете такого огня означает попытаться лучше понять свое прошлое.

– Трудно поверить.

– Расскажи мне твой сон. Януэль опустил голову:

– Я был… Я шел по болоту. Мне было очень трудно передвигаться, я проваливался почти на каждом шагу. Особенно я помню свет… Очень рассеянный, как свет зари. И еще… Там был странный шум. Поднялся густой туман. Он окружил меня, он меня… поглотил.

– Поглотил?

– У меня было впечатление, будто я тону.

– Ты почувствовал, что не можешь больше дышать?

– Да. И я был парализован страхом. Я не мог от него избавиться, я хотел бежать, но болото мешало мне.

– И?

– Это все.

– Ты проснулся?

– Я больше ничего не помню.

– Ты проснулся, Януэль, – с уверенностью сказал Фарель. – Ты задыхался, ты был мокрый от пота, и у тебя был блуждающий взгляд. Я заговорил с тобой, но ты как будто меня не слышал.

Фениксиец нахмурил брови:

– Я ничего этого не помню.

– Что ты об этом думаешь? Что, по-твоему, стоит за этим сном?

Януэль задумался, убаюканный килевой качкой. У него осталось тягостное воспоминание о прошедшей ночи, и еще более тягостной казалась ему необходимость восстанавливать в памяти ее подробности. Сон был отмечен ощущением удушья и отнюдь не нес в себе сколько-нибудь очевидной вести.

– Я этого не знаю, учитель. В нем, несомненно, ничего больше нет, кроме… страха. Право, я ничего в нем не понимаю.

– Страх… – повторил Волна. – Возможно, но, главное, надо понять, почему он принял у тебя форму тумана. Ты можешь это как-нибудь объяснить?

Януэль задумался, прежде чем ответить, поневоле втянувшись в эту игру. Что мог означать для него туман?

– Туман неуловим, – прошептал он, вслух развивая свою мысль. – Он не имеет лица, он повсюду и нигде…

Столь откровенный разговор об этом вызвал в памяти новые подробности. Он вспомнил, что ощутил еще специфический запах, напоминающий тот, что обычно стоял в Башне Седении во время работы кузнецов.

– Возможно, это был не туман, – сказал он. – Скорее дым.

– Это совсем другое дело. Тебе известно, откуда он шел?

– Нет, но я как будто пытался это определить… Запах был мне знаком. Это, знаете, как тот дым, что заполнял Башню, когда кузнецы погружали лезвия в воду для закалки.

Януэль отчетливо заметил мерцание во взгляде Фареля.

– Как если бы плеснули водой на огонь… – сказал он.

– Да! – воскликнул Януэль. – Это в точности так!

– И дым угрожал поглотить тебя?

– Да. Вода и огонь… это слова генерала Дан-Хана, когда он говорил обо мне.

– Волна и Феникс, – прошептал Фарель. – Вечная борьба…

– Борьба, учитель? Но…

– Не будем больше об этом, – прервал он разговор. Его лицо скрылось под капюшоном.

– Ну же, учитель?

Вздремнувший на скамье Чан приоткрыл один глаз и пробурчал сонным голосом:

– Что стряслось? Мы прибыли?

Януэль этого не знал, он ожидал ответа от учителя, но последний, очевидно, не намерен был продолжать беседу.

– Будь я проклят всеми чертями ада! – внезапно выпалил Черный Лучник со свистом и резко выпрямился на своей скамье.

Януэль последовал за его взглядом, и у него прямо дух захватило от восхищения величественной картиной города тарасков, который уже полностью заслонил горизонт.

Он не мог оторвать глаз от морды Тараска, похожей на голову Дракона, если не считать ее размеров. В ней свободно уместилась бы Башня Седении, подумал фениксиец. Она выступала из воды на уровне глаз, двух огромных шаров медового цвета, и держала на своем черепе маленькие коралловые башенки, в которых, по преданию, жили основатели города. Морда плавно переходила в длинную шею, покрытую рыжеватыми чешуйками.

Далее виднелось тело Хранителя, оно имело форму холма, опоясанного у основания длинной стеной с золотисто-медовым отсветом. По его склонам располагались сотни маленьких коралловых домиков, тесно прижатых друг к другу, а на самом верху, над ними, возвышался полукруглый дворец.

Переливающиеся разными цветами кораллы освещали город ирреальным светом. Несмотря на встающее солнце, в окнах мерцали огоньки, подобные стайкам светлячков. Януэль нигде не видел подобной архитектуры. Он разглядывал волнистые галереи, извилистые переходы, группы маленьких башенок, похожие на букеты цветов… Взгляду не удавалось охватить все в подробностях, но ансамбль заключал в себе некую гармонию, столь волнующую, что пассажиры корабля застыли в молчании, загипнотизированные этим зрелищем.

Один коммерсант оставался невозмутим. Он пересек палубу, подошел к фениксийцу и произнес:

– Перед вами Анкила, город седьмого Тараска. Около шестисот локтей в ширину… Впечатляет, не правда ли?

– Чарует, – взволнованно ответил Януэль. Ветер надувал паруса, которые несли корабль к пристани, выстроенной перед городской стеной и выложенной тонкими пластинами коралла изумрудно-зеленого цвета.

– Мы скоро причалим, – объявил Медель-Ан. – Приготовьтесь.

Пока Чан помогал драконийке подняться на палубу, Януэль рассматривал жителей города, выстроившихся на пристани в ожидании корабля.

Они были в большинстве своем малы ростом. Обнаженные до пояса, они носили только свободные шелковые панталоны с широким поясом и застежкой-раковиной. У них были узкие раскосые глаза, тонкие черты лица и длинные волосы с ониксовым отливом. Януэль был некогда знаком с одним тараском, но тот человек жил на внутренней земле, – иначе гсаоря, вдали от своего Хранителя и его энергетического поля. Здешние, напротив, днем и ночью пребывали внутри этого поля и в результате этого симбиоза приобрели уникальную окраску – смесь голубого с зеленым, придававшую их коже бирюзовый оттенок. Януэль почувствовал, как его инстинктивно притягивает это приморское племя, у него зародилась смутная ассоциация между Волной и Тараском.

Когда корабль устойчиво пришвартовался к пристани, с него был спущен узкий трап, соединивший его с набережной. Коммерсант предложил пассажирам следовать за ним и направился к тому единственному местному жителю, который не принимал участия в швартовке.

Хотя он был одет, как и другие, в простые шелковые панталоны, у него за спиной были два скрещенных палаша, а также широкое ожерелье из ракушек на шее. Подойдя к нему, коммерсант вступил с ним в долгую беседу на языке тарасков.

Этот язык славился своей сложностью и требовал от купцов, торговавших с приморскими жителями, совершенного знания грамматики, если они хотели полного взаимопонимания. Запас слов был довольно ограничен, но язык изобиловал практически бесконечными их комбинациями. Каждое слово могло изменить смысл в зависимости от интонации, контекста или пунктуации. Тому, кто ничего в этой речи не понимал, она казалась похожей на пение тайной общины с его магическим ритмом.

Переговоры между коммерсантом и местным чиновником завершились рукопожатием. Грифиец поклонился и обернулся к Януэлю.

– Он берет вас на Тараска, – сообщил он. – Ровно через девять дней город будет на широте Каладрии. Вы сойдете на берег в маленьком портовом городке, и в дальнейшем вам придется рассчитывать только на самих себя. На все время путешествия в ваше распоряжение будет предоставлен дом. Вы сможете разместиться в нем вместе с вашими спутниками. У вас будет слуга, и вы ни в чем не будете испытывать недостатка.

– Спасибо. – Януэль добавил к своей благодарности положенное по Завету приветствие: – Да осветит ваш путь пламя Феникса, Медель-Ан.

Тот жестом дал понять, что выражения благодарности излишни, и добавил:

– Вашего проводника зовут Муцу. Это шеджистен, или… капитан-пастырь. Трудно перевести, но знайте, что это очень важное и влиятельное лицо.

– Я ничего не знаю об их обычаях, – заметил Януэль с оттенком беспокойства.

– Не беспокойтесь, они умеют принимать чужестранцев. Они не станут придираться по пустякам. Единственный совет, который я могу вам дать, – это никогда не подниматься ко дворцу. Ни один иностранец не имеет права проникнуть туда, даже император. Муцу, безусловно, скажет вам об этом лучше, чем я. – Он помолчал и крепко пожал фениксийцу руку: – Я вам желаю успеха, Януэль. Ради нас всех.

Фениксиец поклонился и отпустил коммерсанта на его корабль. Трап был втянут обратно на палубу, и портовые рабочие стали отдавать швартовы, намотанные на причальные кнехты.

– Добро пожаловать, – произнес шеджистен, коротко поклонившись. – Прошу вас следовать за мной.

Он выражался неспешно и тщательно выговаривал каждое слово. Не дожидаясь ответа, он повернулся и стал подниматься по высоким чешуйчатым ступеням, которые вели к воротам города.

Спутники молча последовали за ним, оробевшие при виде высоких коралловых стен, которые сверкали под лучами солнца.

Когда обе створки ворот раскрылись, чтобы впустить их, все они едва удержались от изумленных восклицаний. Они находились у подножия холма и впервые в жизни ступали ногами по чешуйчатой поверхности спины Тараска. Перед ними поднималась вверх, вплоть до самого дворца, просторная улица. Она была наводнена сотнями пешеходов и торговцев. Царившее здесь оживление превосходило все когда-либо виденное Януэлем в прошлом. Тут была разношерстная и причудливо одетая публика, которая сновала вверх и вниз в запутанном и неисчерпаемом потоке.

– Смотрите! – воскликнул он, широко раскрыв восхищенные глаза.

Возвышаясь на несколько футов над толпой, прогуливались невиданные животные, напоминающие мантийных скатов. Горожане вели их на поводу, и они грациозно струились вдоль улицы, согнув крылья-плавники под тяжестью тюков и бочонков. Януэль обратил внимание на установленные через равные расстояния высокие стеклянные баллоны, наполненные фосфоресцирующей жидкостью, которая освещала темную сторону улицы. Он заметил и арки, вырезанные вручную в костистых наростах Тараска, и высоких ликорнийцев, увенчанных акульими масками, и приветствующих их зевак…

– Это великолепно… – пробормотал Чан.

– Не будем задерживаться, – отозвался Фарель, низко опустив голову, чтобы спрятать лицо в тени капюшона.

Шеджистен согласно кивнул и пригласил их свернуть на улочку, уходящую вправо. Они углубились в переплетение темных переулков, крепко пропитанных соленым рыбным духом. Стены домов были полностью выложены из кораллов и местами представляли собой подлинные произведения искусства. Очевидно, каждый житель города упражнялся в ваянии, и некоторые проявляли в этом несомненный талант. Еще они обнаружили, что все окна затянуты необычной пленкой, непроницаемой и теплой, которая чуть морщилась, когда к ней прикасались.

Они пересекли несколько маленьких площадей, где увидели музыкантов, использующих скелеты крупных морских млекопитающих для исполнения диковинных протяжных мелодий. Они ставили скелеты вертикально, зажав их между колен, и перебирали их ребра как струны арфы. Спутникам встретились по пути и дуэлянты, которые скрещивали свои пшаги, двигаясь с ловкостью заправских танцоров. Путники разошлись в разные стороны, только чтобы пропустить вереницу молодых девушек, которые рассыпали по земле мелкие ракушки с серебристым отливом. Когда они удалились, земля затрепетала и ракушки исчезли в ней.

– Приношение, – сдержанно прокомментировал Муцу.

Путники продолжали следовать за ним, не слишком поверив сказанному при виде гладкой чешуи, устилавшей улицу. Проводник наконец остановился перед одним из домиков, дворец оказался слева от них, на юго-западе. Они стояли на перекрестке двух улиц, отмеченном постройкой в форме колокола.

Шеджистен отцепил от своего ожерелья маленькую пунцовую ракушку, вставил ее в отверстие замка и отворил дверь.

В доме была только одна комната. Свет поступал через потолок, которым служил большой вогнутый витраж, изображавший лежащего на волнах Тараска. На высоте локтя от пола толстые стены имели углубления, в которых были устроены небольшие альковы, устланные вышитыми подушками. Из мебели имелся только один низкий стол, а вокруг него были разложены подушки.

– Вы у себя, – сказал проводник, протягивая Януэлю ракушку, служившую ключом. – Если вам что-либо понадобится, я к вашим услугам… – И он исчез.

Януэль до вечера оставался у изголовья Шенды. Драконийка уже почти не страдала от боли, но нуждалась в постоянном уходе. Этот вынужденный отдых злил ее и приводил в нервическое состояние, но фениксийцу была приятна необходимость постоянно дежурить возле нее. Он менял ей повязки, смазывал раны составом, который Чан приготовил вместе с несколькими подмастерьями Башни, и охранял ее сон.

Когда она спала, он усаживался на подушке возле ее алькова. Скрестив ноги, он старался углубиться в молитву, чтобы достичь того внутреннего покоя, который так часто давал ему Завет.

Феникс хранил молчание. Януэль уже несколько раз пытался возобновить контакт с Хранителем, но тот отказывался или не слышал его призывов. Это странное поведение начинало беспокоить юношу. Теперь он сомневался в том согласии, которого, казалось, они достигли. Закрывая глаза, он видел картины. Бухточка под облачным небом, уснувший на песке Феникс, мать… А потом этот странный сон, этот удушающий туман, в котором он тонет и скрытое значение которого, по-видимому, очень взволновало учителя Фареля. Он, впрочем, куда-то исчез, не дав объяснений. Януэль решил, что он последовал за Чаном, но Черный Лучник, вернувшись в середине дня после ознакомительной прогулки по кварталу, заявил, что его не видел.

Несмотря на все свои сомнения, фениксиец все же сумел отвлечься и вернуть душевный покой. Ему впервые представился случай для этого с тех пор, как он переступил порог Башни Альдаранша. Но сегодня он смог наконец оглянуться назад и понять, насколько ему удалось до сей поры противостоять напору событий. Он удивлялся тому, что пока невредим, что ускользнул от грифийских служителей и от имперской военщины. Как быстро писалась история, его история… Приглашение императора вытолкнуло его на авансцену и вырвало из детства так внезапно, что он все еще отказывался воспринимать себя как взрослого.

Как избранника.

Он привыкал к этой мысли. Ему удавалось ее понемногу усваивать, так чтобы она перестала пугать его, превратилась просто в свершившийся факт и чтобы он мог принимать себя таким, каков он есть. Оказавшись перед лицом имперской делегации, он обнаружил свою власть над жизнью и теперь задавался вопросом о смысле этой власти. Какова она в сравнении с другой властью – над Хранителями Истоков? С одной стороны, он был способен силой отнять черную драгоценность, которая сверкала во лбах этих легендарных существ. Одного лишь его желания было достаточно, чтобы погрузить их в море первичных страстей, – иначе говоря, безумия, насилия и смерти. С другой стороны, он мог извлечь из каждого человека жемчужину его жизни и приговорить его, как и Хранителей, к погибели. Убийственный парадокс сразил его. От рождения он был предназначен стать кузнецом жизни, а заложенные в нем возможности несут только смерть. Безусловно, вода и огонь противоположны по самой своей природе, но конкретно для него здесь не было никакого различия. Одно лишь присутствие Феникса было свидетельством в пользу жизни и, несмотря на молчание огненной птицы, напоминало ему, что он не один идет навстречу предстоящим испытаниям.

Правда, у него была Шенда, а также Чан и учитель Фарель, но ни с кем из них у него не было кровной связи, ни один из них не мог почувствовать малейших биений его сердца. Такая тесная связь, подобная близости между ребенком и матерью, вытекает из основополагающего акта творения.

Шенда застонала во сне. Он встал и склонился, чтобы убрать с ее щеки прядь волос. Он молча смотрел на нее, простодушно взволнованный ее красотой. Она шевельнулась и приподняла веки, как будто почувствовала силу его взгляда:

– Януэль?

– Как ты себя чувствуешь?

Она приподнялась на локте и поморщилась.

– Не очень хорошо, – сказала она со слабой улыбкой.

– Хочешь, я ослаблю твои повязки?

Она взглянула на свою грудь, забинтованную белой тканью.

– Нет, – сказала она, подложив под себя подушку. – Нет, все будет в порядке.

– Как скажешь.

– Где остальные?

– Чан непременно хочет осмотреть город. А где учитель Фарель, я не знаю.

– Тебе очень повезло, что этот человек рядом с тобой.

– Ты думаешь? Порою он кажется странным. Я люблю его, но я… я не знаю, какое чувство он испытывает ко мне. Прежде у нас была Башня, Фениксы… дружеские отношения, хотя я и был его учеником. Теперь это… это иначе. У меня такое впечатление, что он рядом со мной по той простой причине, что я оказался избранником.

– И ты можешь его в этом упрекнуть?

– Подозреваю, что нет, – уступил он.

– Я понимаю… – добавила она, прикоснувшись к его руке. – Это, конечно, несравнимо, поскольку то была любовь между мужчиной и женщиной, я хочу сказать. Но я тоже, я любила… призрак.

– Расскажи мне о нем.

Она негромко рассмеялась и твердо взглянула на Януэля своими большими фиолетовыми глазами:

– Это приказ, юноша? Я не думаю, чтобы мне захотелось с тобой говорить об этом.

– Пожалуйста. Я имею право знать. Она нахмурилась:

– Ах вот как? И с каких пор?

– С тех пор… с тех пор, как ты превратилась в Дракона ради того, чтобы сп «кти меня.

Лицо Шенды потемнело, и взгляд сделался растерянным. Она закусила губы и едва выдавила из себя:

– Ради тебя я нарушила клятву.

– В таком случае какой смысл хранить все это в тайне? Иди до конца.

Она не ответила.

– Иди до конца… – повторил Януэль.

Шенда задумалась о своем возлюбленном, который перевернул ее жизнь, об этой кощунственной любви, которую верховные жрецы Драконий восприняли как преступление. Почему ей так трудно об этом говорить? Ее рука невольно сжалась на медальоне. Она черпала силу в этом молчаливом профиле, застывшем в бронзе, в этом прохладном сокровище, которое оставалось единственной ощутимой связующей нитью между нею и прошлым. Она попыталась отыскать повод, чтобы отказать Янузлю в этой горестной исповеди, но не нашла никакого. Чтобы не предать память Лэна, она навсегда отказалась от возможности найти эфемерное утешение в объятиях другого мужчины. Ей не удавалось найти объяснение этой упорной верности, глубинному отвращению к самой мысли о том, что она может в кого-то влюбиться. Ей случалось испытывать искреннее влечение к некоторым мужчинам, которым удавалось привлечь ее внимание. Однако ее любовь к Лэну никогда не заключала в себе физической близости, и она опасалась, что любовные объятия превратят ее обет в лохмотья и это станет для нее мукой.

– Хорошо, – согласилась она.

Януэль поблагодарил ее. Затем, примостившись сбоку, он скрестил руки и легким движением подбородка дал ей понять, что он весь внимание.

– Это трудно, – призналась она.

Фениксиец почувствовал, как учащенно забилось его сердце. Робость делала драконийку еще более трогательной.

– Что тебе известно о священном культе королевства Драконов? – спросила она у него.

– Я плохо понимаю, какая тут связь.

– Ответь мне, – настойчиво сказала она. – Ну, не слишком много…

– Тогда слушай меня внимательно. Есть нечто, что тебе следует узнать прежде, чем я смогу говорить с тобой о Лэне. Когда я закончила обучение и должна была стать жрицей, я приняла посвящение Дракону. Он стал моим опекуном… или источником моего вдохновения. Все зависит от того, что тебя одушевляет. Наш культ заключен в первую очередь в формулах знания; это ты должен усвоить. Знание любой ценой, эмпирическое знание, основанное на опыте видений.

– Это не очень ясно, Шенда. Даже вовсе не ясно.

– Я знаю, дай мне закончить. Драконы создают цепочку, то есть каждое поколение передает следующему свои знания. Как если бы… ребенок наследовал уже сформированное сознание своих родителей, ты понимаешь?

– Пока да.

– Хорошо. Ты легко можешь вообразить, во что это превратилось со времен Истоков. Непрерывно возрастающее знание, энциклопедическое. Драконы приобрели славу философов, учителей мышления. И получить доступ к этому знанию мы можем через видение. Через акт проникновения, который позволяет нам, перемещаясь во времени, покопаться в памяти Драконов. Управление снами дает нашим самым великим жрецам удобную возможность путешествовать вдоль цепочки, забираться все дальше и дальше и порою заглянуть во времена Истоков…

– Я этого не знал, – серьезно сказал Януэль.

– Каждое поколение Драконов создает самостоятельную цепочку, как бы ожерелье воспоминаний и мыслей, дающее точное представление о различных видах послушания нашего культа. Я принадлежала к поколению, которое некоторыми рассматривалось как наиболее… опасное. – Ее глаза затуманились. – Большинство поколений избирает для работы только одно направление, – продолжила она. – Для кого-то речь может идти, например, о том, чтобы слышать воспоминания, слушать, как Драконы вспоминают свою историю, порою даже затевать настоящие споры.

– Вести диалог? Разве воспоминания не являются… застывшими во времени?

– В некотором смысле – да. Но верховные жрецы рискуют своей жизнью для того, чтобы проникнуть в сознание Дракона, усопшего много веков назад. Это опасное упражнение и незабываемый опыт… Как бы то ни было, мое поколение занимается пятью направлениями. Правда, речь уже не идет о каком-либо одном видении. Когда ты проникаешь в сознание последнего Дракона цепочки, того, который совершил твое посвящение и возле которого ты проводишь большую часть своего времени, – он открывает тебе дверь в другую реальность, как если бы ты проживал это видение, как если бы ты переживал прошлое.

– Я с трудом понимаю, в чем это выражается.

– Догадываюсь, – допустила она. – Невозможно себе представить возбуждение, головокружение и опьянение в трансе, подобном нашему. Все исчезает. Ничего больше нет, кроме тебя и воплощенного сна, во вневременном пространстве.

– Как в Харонии? – осмелился Януэль.

– Нет. Харония существует, даже если она находится в иной физической реальности, чем Миропоток. Видение же возможно не больше одного раза.

– Что ты этим хочешь сказать?

– А то, что, единожды прожитое, видение исчезает навсегда. Ты его действительно видишь только один раз. Когда жрец перемещается во времени, он вбирает в себя увиденное прошлое и стирает его из памяти Дракона.

– Это…

– … наша роль, – подхватила Шенда. – Взвесить каждое видение и заметить каждую мелочь, чтобы наималейшее из воспоминаний не было утрачено. Подобная логика действий влечет за собой целый ряд последствий, в которых ты никогда не разберешься, если только ты не посвящен в культ Драконов, не воспитан в их королевстве. Отдельные периоды нашей истории настолько почитаемы и бесценны, что Драконам приходится вступать в бесконечные переговоры ради того, чтобы священнослужители получили доступ к их памяти. Ты знаешь, они просто обезумели, ослепленные поиском знания, которое имеет пищу только в самом себе, которое нередко превращается в навязчивую идею. Некоторые отдали бы свою жизнь только за то, чтобы узнать, какой запах преобладал в точно определенном месте в не менее точно определенный момент истории…

– А что же ты?

– Я? Я… моэна, то есть грабительница. Так называется жрица, которая украла память своего поколения.

– Для Лэна?

– Да. Он жил в Химерии около полутора веков тому назад. Он был уроженец Драконий, принадлежавший к старшему поколению, священнослужитель и прежде всего поэт, у которого была мечта. – Она вздохнула и отвела глаза в сторону. – Одна-единственная мечта… Подняться по цепочке до Матерей-Драконов. Тех, которые первыми испили из ручьев во времена Истоков и дали жизнь первым поколениям.

– Зачем?

– Чтобы узнать тайну рождения… тайну жизни. Он хотел почувствовать вкус этой первичной влаги, почувствовать, как она льется в его горло. Он был так чуток, так… уязвим. Я не знаю, как и почему это произошло, но я влюбилась. Я любила его лицо, его голос… Я чувствовала себя защищенной рядом с ним, я ощущала себя свободной…

– Ты беседовала с ним?

– Да, я вырвала его из прошлого, я похитила память моего поколения, чтобы не упустить ни единого мгновения. Служители культа мне этого не простили. По их понятиям, я поступила так из эгоизма и, более того, не внеся в память ничего из наших свиданий, совершила преступление, которое невозможно искупить. Ни единого слова… Я желала его для себя и, возможно, именно в этом допустила ошибку.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Нет никаких сомнений в том, что я его полюбила. Но до какого предела я могла бы пытаться противостоять моим учителям? Я не выбирала призвание жрицы. С пяти лет я проводила большую часть своего времени в огромных библиотеках Черного Догоса. Несколько раз у меня возникало желание сбежать. Ради игры главным образом, так как я была еще ребенком. Но у меня был дар, и служители культа прощали мне эти мелкие нарушения дисциплины.

Я помню ночь моего одиннадцатилетия, когда мои учителя устроили мне праздник по случаю дня рождения. Я убежала. Я испугалась их замкнутых лиц, их натянутых улыбок. Я спряталась, и тогда впервые меня унесло видение… Я погрузилась в воспоминания Драконов, я наудачу выбрала зрелище и вдоволь насладилась им. Именно в этот день я и стала моэной… Я обнаружила, что существует власть, что она может быть только моей властью, что есть возможность покинуть свое тело и не страшиться культа, бросить вызов учителям и всем прочим, кто хотел сделать из меня великую жрицу. – Она тяжко вздохнула под наплывом своих воспоминаний. – Так я защищалась в течение многих лет. Оставаясь в одиночестве, я похищала драконову память только для себя самой. Это был мой тайный приют, моя сила… Я всегда выбирала сцены наугад.

И так однажды я встретила Лэна. С того самого дня все перевернулось. Раньше я заботилась о соблюдении тайны, никогда не оставляла следов, крала воспоминания из тех периодов, которыми пренебрегал культ. С появлением Лэна я забыла об осторожности. Я, несомненно, хотела быть обнаруженной… Я нашла свой ключ для того, чтобы отпереть закрытую дверь и выйти, у меня в руках был последний вызов, который должен был придать мне мужества, чтобы покинуть Храм.

Я похитила воспоминания Лэна в состоянии такого… исступления, что священнослужителям не понадобилось много времени для того, чтобы обнаружить правду. Я была в опьянении, ты понимаешь? От него, от моей дерзости, от моей свободы…

Каждым свиданием с Лэном я мстила за себя. Я вознаграждала себя за то, что с самого рождения вынуждена была смотреть на эти угрюмые бледные лица, которые склонялись над моей колыбелью и определяли за меня мою судьбу. Мне уже невыносимы были их обычаи, поведение, замкнутость, эта их болезненная забота о том, чтобы каждое слово о прошлом было записано… В лоне священного культа Драконов не живут. Они… довольствуются ролью эха прошлого, которое они вызывают к повторному существованию. А мне хотелось ветра, небес и пространства. Хотелось вздохнуть глубоко и свободно, вместо того чтобы постоянно дышать запахами пергамента и пыли, напоминающими о смерти. Я не могу забыть эти гигантские стены, заставленные тысячами священных и магических рукописей, кодексов… Это царство тишины душило меня.

Я швырнула им в лицо Лэна и его похищенные воспоминания. Это было как пощечина… У меня никогда не было сомнений в моих чувствах по отношению к Лэну. Я была искренней, я была влюблена. Но одновременно это было самоубийством, сладостным ядом, который обрекал меня на неизбежное превращение в моэну.

– Ты сожалеешь?

Подыскивая слова, она наморщила нос и улыбнулась:

– Нет. С Лэном я пережила необычайные мгновения. Он был моим пристанищем, моим храмом. Возле него я чувствовала себя свободной. Мы говорили обо всем, часто о вещах незначительных… в особенности о незначительных. О какой-нибудь песне, о вине… О мелочах жизни, которые делали меня счастливой. Да… поистине счастливой.

– И что ты почувствовала, когда тебя изгнали?

– Вначале я подумала, что воспоминание о Лэне помешает мне насладиться этой новой свободой. Я принадлежала лишь самой себе, а именно этого я и хотела. Однако я думала только о нем, мечтала о нем… В течение нескольких месяцев я скиталась по королевству. Все повергало меня в трепет: толпа, солнце. А потом я понемногу привыкла.

Я припоминаю… одну безлунную ночь. Я жила тогда еще в лесу. Питалась ягодами и дичью. В ту ночь я зашла в какую-то деревню, переступила порог попавшейся мне на пути харчевни и, прислонившись к стойке, вдруг поняла, что только что перешла в новый этап моей жизни. О, я помню! – Она рассмеялась. – Я была отталкивающе неопрятна. Мои засаленные волосы были похожи на корни растений, лицо покрыто грязью, одета в лохмотья. Трактирщик, в обмен на обещание ежедневно читать ему вслух, предложил мне ванну и комнату на несколько дней. Он был славный малый и очень жалел, что никогда не учился чтению и письму. Я ему пересказывала старые истории из книги, которую он купил за золотую монету, а он разрешал мне уходить и возвращаться когда мне вздумается. Я осталась у него на неделю, потом на две, потом еще на четыре… В конечном счете на год. В течение этого года я научилась владеть оружием, развилась физически… Я посвятила себя полностью своему телу, чтобы забыть о царстве духа. Если не считать чтения, я ни о чем другом не думала. Дни и ночи я отдавала своим упражнениям, и чем сильнее была моя усталость, тем дальше отступали от меня мысли о культе. Затем я отправилась в путь. Я хотела открыть для себя Миропоток, и сделала это. Я стала наемницей, сохранив как единственное воспоминание этот медальон.

Она приподняла его и нажала невидимую кнопку, отчего половинки медальона раскрылись. Внутри, в миниатюрной ямке, оказался золотистого цвета завиток, который она аккуратно извлекла двумя пальцами и поднесла к своим глазам.

– Это…

– Волосы Лэна, да. Я украла это из некрополя в Черном Догосе, когда мы были там с отрядом Черных Лучников.

– Зачем? Я думал, что ты уже сумела тогда… перевернуть страницу, разве нет?

– Нет, Януэль. Я перевернула ее, но так никогда и не закрывала. У меня не было возможности попрощаться с Лэном, жрецы помешали мне это сделать. Тогда я украла эту реликвию. Я украла ее, потому что Слепец поклялся мне, что из пепла одного волоска он мог бы возродить Лэна. На самый краткий миг, чтобы я успела сказать ему «прощай».

– Слепец… Ты говоришь о мэтре Игнансе?

– Да, об учителе из Седении.

– Но этот волосок… Я не понимаю, Шенда. Фениксийцы не обладают такой силой, тебе это хорошо известно.

Она впилась своим фиолетовым взглядом в его глаза и кивнула:

– Я… я думаю, ты прав.

– Ты рисковала жизнью ради меня, зная, что это ложь?

– Я не считаю, что Игнанс солгал мне. Он понял, что мне необходимо в это верить, чтобы продолжать жить. Мы встретились, когда отряд Черных Лучников уже был распущен. Я чувствовала себя усталой. Я надеялась, что чарующее зрелище Миропотока окончательно изгонит из моей памяти Лэна, но я заблуждалась. Я нагромоздила между ним и собою столько приключений, сколько вообще их может быть в жизни наемника. Я много раз ускользала от смерти, я убивала почти все, что существует в живом разнообразии на поверхности этого Миропотока… Я устала от этого, Януэль. В течение всего этого времени память о Лэне ни на минуту не покидала меня. И Игнанс меня услышал. Он нуждался з наемнике, и я согласилась.

– Несмотря на его обещание?

– Да, несмотря на его обещание, – повторила она задумчиво. – Мне прежде всего необходимо было остановиться, притормозить эту безумную гонку, которая вела в никуда. А Седения стоила того, чтобы к ней привязаться. Снег, тишина, горы, куда ни глянь… Я нуждалась тогда в том, чтобы немного отдохнуть, оглянуться назад и посмотреть на тот путь, который я прошла с тех пор, как меня изгнали из Храма.

Слепой старец точно знал, что именно мне хотелось услышать. Я поняла это, только когда мы уже шли с тобой в сопровождении горцев. Он не солгал. Он сделал мне подарок в виде обещания, которое оправдывало право этого медальона на существование. И это было единственное, в чем я нуждалась, поверь мне.

Она умолкла, и Януэль не нарушил ее молчания.

Рассказ Шенды глубоко взволновал его, и, не вполне сознавая, что делает, он медленно склонился к ней. Движимый чувством и уверенностью, что только поцелуй может завершить эту исповедь, он приблизил свое лицо к бледным губам драконники.

– Что ты делаешь? – прошептала она.

Ее грудь приподнялась, как если бы она пыталась восстановить задержанное дыхание. Он продолжал приближаться к ней, ощутив во всем теле трепет желания, которое слишком долго не находило выхода.

– Нет, Януэль, – пробормотала ока, уклонившись в последний момент.

Ее руки ухватили его за плечи и мягко оттолкнули. Он вздрогнул, в глазах его отразилась растерянность.

– Нет, – повторила она смущенно.

Януэль увидел завиток, который она зажала в кулаке. Он медленно поднялся, его голову как будто сдавило тисками. Он попытался улыбнуться, но улыбка вышла неловкой. Он захотел сказать ей, что понимает, но слова застряли у него в горле.

– Януэль… – позвала она, протягивая к нему руку.

Он отпрянул, пошатываясь, с горящими щеками.

– Останься, – сказала она.

Он содрогнулся всем телом. Затем, круто повернувшись, направился к двери. Открыв ее, он застыл на пороге, как если бы собирался ей что-то сказать. Некоторое время он пребывал в нерешительности, опустив лицо, ссутулив плечи. Она позвала его в последний раз, но он как будто не слышал. Януэль переступил через порог и тихо закрыл за собой дверь.