Темный крестоносец

ГЛАВА СЕДЬМАЯ. Пятница 1.30 — 3.30

Какой-то изъян в атмосфере пещеры, вероятно, смесь влажного воздуха и паров фосфата извести, позволил телам сохраниться в почти идеальном состоянии. Разложение уже началось, но в самой незначительной степени, никоим образом не исказив пока внешность девяти трупов, лежавших в ряд в дальнем конце пещеры. Темные пятна на груди белых и защитного цвета рубах позволяли отчетливо представить себе, как их умертвили.

Зажав пальцами нос и стараясь дышать через рот, я включил фонарик, чтобы получше рассмотреть лица погибших.

Шестеро убитых были мне совершенно неизвестны. Судя по одежде и жилистым рукам — работяги. Я был уверен, что никогда не встречал их раньше. Но седьмого я узнал сразу же. Седые волосы, пушистые усы, борода: передо мной был истинный профессор Уизерспун. Даже сейчас сходство с самозванцем, занявшим его место, казалось поразительным. Рядом с ним лежал гигант, человек с рыжими волосами и огненного цвета густой щеткой торчащих в обе стороны усов. Это, несомненно, был доктор Ред Карстерс, чей портрет мне показывали в журнале. Девятый труп сохранился значительно лучше остальных, и я узнал его с первого взгляда. Его присутствие здесь подтверждало, что люди, опубликовавшие повторное объявление о найме па работу специалиста по топливу, действительно в нем нуждались. Это был доктор Чарльз Фейрфилд, мой бывший шеф в Отделе ракетного топлива исследовательского центра в Хепуорте. Один из восьми ученых, которых соблазнили поездкой в Австралию.

Пот застилал глаза, но меня всего трясло от холода. Что здесь мог делать доктор Фейрфилд? Почему его убили? Старый Фейрфилд никогда ни во что не ввязывался. Блестящий ученый в своей области, он был страшно близорук и проявлял стойкое безразличие ко всему на свете кроме собственной работы и тайной страсти к археологии. В этом смысле связь Фейрфилда с Уизерспуном была столь же очевидной, сколь и удивительно непонятной. Чем бы ни объяснялось внезапное исчезновение доктора Фейрфилда из Англии, совершенно ясно одно: это не имело никакого отношения к археологическим раскопкам в заброшенной шахте. Но в таком случае, что же он, черт возьми, здесь делал?

Мне казалось, будто я нахожусь в морозильнике, но пот все сильнее струился по затылку. Не выпуская фонарь из правой руки — нож был в левой,— я вытащил из кармана брюк носовой платок и вытер шею. Чуть левее, впереди меня, на стене вдруг возникло светлое пятно. Отблеск от металлического предмета, на который упал луч фонаря. Но что это? Откуда здесь металлический предмет? Кроме трупов в этой пещере были только аккумулятор, провода на стене и выключатель из черной пластмассы. Я задержал руку с платком и фонарем за головой в том же положении. Отблеск на стене пещеры никуда не делся. Я замер как статуя, не спуская с него глаз. Светлое пятно на стене переместилось.

У меня остановилось сердце. Врачи могут возразить, но оно действительно остановилось. Я осторожно, медленно опустил руку с фонарем и платком из-за головы, переложил фонарь в левую руку, бросил платок на пол, обхватил рукоятку ножа правой рукой и резко развернулся.

Их было двое. От двери пещеры они отошли на четыре фута, до меня оставалось еще футов пятнадцать. Два китайца. Они уже начали расходиться в стороны, чтобы взять меня в кольцо. Один — в холщовых штанах и рубахе, другой — в шортах, оба — рослые, мускулистые и босые. Немигающие узкие глаза, застывшая неподвижность желтых восточных лиц не скрывали, а скорее подчеркивали выражение холодной решимости. Не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: они явились не с дружеским визитом. Да и визитные карточки у них в руках не соответствовали правилам этикета: два убийственных обоюдоострых кинжала для метания, страшней которых я в жизни не видел. В правилах хорошего тона рассматривается множество вариантов представления вновь прибывших незнакомых гостей, но такой вариант отсутствует.

Утверждать, что я не испугался, было бы смешно, поэтому я и не буду этим заниматься. Я испугался, испугался здорово.

Двое тренированных убийц против полуинвалида, четыре здоровых руки против одной. Два явных эксперта по боевым искусствам против человека, который ни разу не зарезал кого-то, а с кухонным ножом дела не имел. И для первого урока был момент не очень подходящий. Однако надо было что-то предпринимать, причем как можно скорее, прежде чем кому-нибудь из них придет в голову, что с пяти ярдов в такую мишень, как я, не промазать, и он перехватит кинжал за лезвие, чтобы было удобней метнуть.

Я бросился на них, занеся правую руку с ножом над головой, будто это не нож, а дубина, и они неожиданно попятились. Может быть, от отчаянной бессмысленности такого поступка, а скорее оттого, что на Востоке с почтительным страхом относятся к сумасшедшим. Я со свистом рассек ножом воздух и в тот же момент, как осколки разбитой лампочки посыпались мне на голову, нажал на кнопку фонаря в левой руке. В пещере стало темно, как в могиле, коей она и была на самом деле.

Надо было двигаться и как можно быстрее, прежде чем они поймут, что у меня двойное преимущество: фонарь в руке и возможность бить ножом наугад, твердо зная при этом, что попаду в противника, в то время как у них пятьдесят процентов вероятности угодить друг в друга. Не боясь нарушить внезапно наступившую тишину, я сорвал пластырь со стекла фонаря, снял сандалии, пробежал три шага в сторону выхода, резко остановился и пустил сандалии вперед вдоль пола с таким расчетом, чтобы они шлепнулись о деревянную дверь.

Будь у китайцев секунд десять на оценку своей позиции и проработку возможных вариантов, они наверняка не рванулись бы опрометью в сторону источника звука. Но в их распоряжении было не больше пяти секунд на размышление, и первая неизбежная реакция: он пытается улизнуть. Я услышал быстрый топот босых ног, стук столкнувшихся тел, глухой удар и истошный вопль, агонизирующий, захлебнувшийся в звоне упавшего на пол металлического предмета.

Четыре быстрых мягких шага в носках по полу пещеры, легкое нажатие большим пальцем левой руки на кнопку фонаря, и в свете яркого луча возникла живая скульптура, неестественно застывшая, как будто высеченная из мрамора. Они стояли лицом к лицу, почти касаясь друг друга грудью. Почти, но не совсем. Человек справа от меня ухватил партнера за ворот рубахи левой рукой, в то время как правая, сжатая в кулак, прижалась к его животу, чуть ниже пояса. Человек слева, лицо которого было повернуто в сторону, неестественно далеко выгнулся назад, двумя руками вцепившись в правый кулак своего компаньона. От напряжения его суставы сжались словно клешни, костяшки пальцев блестели как полированная кость. Я заметил окровавленный конец кинжала, на два дюйма торчащий у него из поясницы.

Секунды две или три — время текло медленно — человек справа, не веря своим глазам, смотрел в лицо умирающего. Потом осознание роковой ошибки и то-го, что смерть теперь стоит рядом, вывело его из состояния оцепенения. Он начал судорожно пытаться выдернуть нож, но товарищ в предсмертной железной хватке крепко-накрепко сковал ему правую руку. Он в отчаянии повернулся ко мне, махнув левой рукой вверх и в сторону, как бы пытаясь то ли ударить, то ли отгородиться от луча фонаря, который я теперь направил прямо в его узкие глаза. На мгновение он раскрылся. Мгновенья было достаточно. Лезвие моего ножа в длину — двенадцать дюймов. Но я не успокоился, пока кулак, сжимающий рукоятку, не уперся ему в ребра. Он кашлянул разок, сдавленно и конвульсивно, потом растянул свои тонкие губы в широком зловещем оскале, не разжимая стиснутых зубов. После этого лезвие ножа не выдержало, и в руке у меня осталась ручка с обломком стали длиной в дюйм, а эти двое, так и не расцепившись, качнулись вправо и рухнули на каменный пол пещеры.

Я осветил фонарем лица у себя под ногами, но это было излишней предосторожностью. Они не могли больше причинить мне вреда. Найдя сандалии, я подобрал упавший на пол нож и вышел, закрыв за собою дверь. Оказавшись снаружи, я всем своим весом навалился на стену туннеля спиной, опустив руки, и набрал полные легкие чистого, свежего воздуха. Я чувствовал себя неважно, но относил это на счет поврежденной руки и удушливой атмосферы в склепе. Тот краткий и жестокий эпизод, который случился за дверью, казалось, не произвел на меня никакого впечатления. Во всяком случае, я так думал, пока не почувствовал боль от напряжения мускулов щек и челюсти. Тогда же понял, что непроизвольно растянул губы и сжал зубы подобно смертельному оскалу того человека, которого только что прикончил. Потребовалось значительное волевое усилие, чтобы разжать зубы и расслабить лицевые мышцы.

Именно в этот момент я услышал пение. Все правильно. Слабый разум Бентолла наконец не выдержал. Шок от того, что я только что видел и совершил, привел в перенапряжение не только мышцы лица. Бентолл сбрендил, крыша поехала, начались галлюцинации. Что бы сказал полковник Рэйн, узнав, что у его верного слуги шарики за ролики закатились? Он, наверное, улыбнулся бы своей еле заметной улыбочкой и проскрипел пыльным голосом, что слышать пение в заброшенной шахте, даже если эта шахта находится под властью злодеев-самозванцев и охраняется головорезами-китайцами, еще не обязательный признак безумия. На что его верный слуга должен был бы ответить, что в принципе это верно. Но если вам слышится женский хор, поющий английский гимн, то тут ошибки быть не может, пора к психиатру.

А я слышал именно хор. Женский хор, поющий гимн. Причем не запись, потому что один голос слегка фальшивил, пытаясь подстроиться, но без особого успеха. Англичанки, поющие гимн. Я резко покрутил головой из стороны в сторону, но ничего не изменилось. Зажал ладонями уши, пение прекратилось. Разжал руки — снова возникли голоса. Если у вас в голове шумит, то зажимай уши или нет, шум не исчезнет. Может быть, то, что в этой шахте английские женщины,— безумие, только я не свихнулся, по крайней мере. Все еще в трансе, но очень осторожно, стараясь двигаться как можно тише, я пошел вдоль туннеля на разведку.

Звуки пения резко усилились, когда я повернул на девяносто градусов влево. В двадцати ярдах на левой стене туннеля мерцали отблески света. Здесь, видимо, был еще один поворот, на этот раз направо. Я подкрался к углу мягко, как падающая снежинка, и выглянул из-за него с осторожностью старого дикобраза, подозрительно обозревающего свет Божий после зимней спячки.

В двадцати футах туннель был поперек перегорожен вертикальными стальными прутьями, расположенными на расстоянии шести дюймов друг от друга. В центре — зарешеченная стальная дверь. В десяти футах за ней — такая же решетка, с такой же дверью. Между двумя дверями, в точности посередине, с потолка свешивалась голая лампочка, ярко освещающая расположенный под ней стол и двух людей в комбинезонах за ним. Между ними громоздилась стопка каких-то причудливых деревянных фишек, и я решил, что они играют во что-то, мне неизвестное. Что бы это ни была за игра, она требовала сосредоточенности, о чем можно было судить по раздраженным взглядам, которые оба человека то и дело бросали в темноту за вторым рядом прутьев. Пение продолжалось с прежней силой. Зачем людям взбрело петь после полуночи? Это казалось совершенно необъяснимым, пока до меня не дошло, что для заключенных в темной пещере смена дня и ночи потеряла всякий смысл. Но зачем вообще им приспичило петь, не поддавалось моему пониманию.

Секунд через двадцать один из сидящих стукнул кулаком по столу, вскочил на ноги, подхватил карабин, который, как я теперь заметил, был прислонен к стулу, подошел к прутьям, пробарабанил дулом по металлу и что-то при этом сердито прокричал. Я не смог понять, что именно, но не надо быть лингвистом, чтобы догадаться о смысле сказанного. Он требовал тишины. Но не добился своего. После паузы, продолжавшейся секунды три, не больше, пение возобновилось, еще громче и фальшивей, чем раньше. Дать им волю, так они перейдут на «Пусть всегда будет Англия». Человек с карабином с отвращением, но и, пожалуй, удивлением покачал головой, после чего угрюмо побрел обратно к столу. Ситуация им не контролировалась.

Мною тоже. Будь я не таким усталым или просто другим человеком, скажем, поумнее раза в два, я бы придумал, как перехитрить, а то и перебить охранников. Но в тот момент мне ничего в голову не лезло, кроме того, что у меня один маленький ножик, а у них — две больших винтовки. Да и свою долю везенья на этот вечер я уже исчерпал.

Я ушел.

Мари мирно спала, когда я добрался до нашей хижины, но я не стал сразу будить ее. Пусть спит, пока спится, ей все равно этой ночью выспаться не удастся. Возможно, опасения по поводу будущего были оправданы и ей вообще больше спать не придется.

Я был изможден духовно, физически, эмоционально. Вымочился окончательно. Так, как никогда в жизни. По дороге из шахты я пришел к заключению, что существует только один-единственный выход, и, собрав последние остатки сил, окончательно решился. Когда же выяснилось, что это невозможно, реакция была соответствующей. А задумал я следующее: убить Уизерспуна — я все еще продолжал называть его этим именем — и Хьюелла. Не просто убить, а прикончить, как бешеных собак, в их собственных постелях. Или еще лучше — казнить. Было ясно, что через туннель, выходящий на другую сторону острова, при помощи арсенала, спрятанного в пещере, в ближайшее время будет предпринята атака на военно-морской объект, расположенный по ту сторону склона. Но если Уизерспун и Хьюелл будут мертвы, навряд ли китайцам самостоятельно это удастся. А для меня в тот момент главное заключалось в том, чтобы предотвратить атаку. Это значило даже больше, чем безопасность девушки, которая спала рядом, хотя я не мог больше притворяться, будто мои чувства по отношению к ней — те же, что и три дня назад. Тем не менее она стояла на втором месте.

Однако я не убил их в постелях по довольно веской причине: их там не было. Они оба сидели в доме профессора, потягивая холодное баночное пиво, которое подносил слуга-китаец, и вполголоса переговаривались, склонившись над картой. Генерал со своим адъютантом готовятся к началу операции. И день этот был не за горами.

Разочарование, горечь от того, что казалось полным крахом, лишили меня остатков рассудка. Я отпрянул от окна да так и застыл. Тупо, бездумно, забыв о риске быть обнаруженным, пока, минут через пять, несколько клеток моего мозга не заработали снова. Тогда я поплелся обратно к шахте. О моем умственном состоянии свидетельствует тот факт, что мне и в голову не пришло опуститься на четвереньки. Я прихватил в пещере с боеприпасами моток бикфордова шнура и химические запалы, снова вышел, порыскал вокруг генератора, пока не нашел канистру с бензином, и только после этого вернулся.

Теперь я достал карандаш и бумагу, прикрыл рукой фонарь и начал писать записку печатными буквами. Это отняло не больше трех минут, и когда я закончил, то удовлетворения не испытал, но ничего не поделаешь. Я подошел к Мари и потряс ее за плечо.

Она просыпалась медленно, нехотя, что-то бормоча спросонья. Потом села на кровати. Я заменил, как блеснули в темноте ее плечи, когда она отбросила рукой со лба прядь волос.

— Джонни? — прошептала она. Ну что? Что тебе удалось обнаружить?

— Слишком многое, черт возьми. Но об этом потом. У нас осталось слишком мало времени. Понимаешь что-нибудь в радиоделе?

— Радиодело? — короткая пауза. — Я прошла обычный курс. Могу отстучать морзянку, только не очень быстро, но...

— С морзянкой я и сам могу управиться. Ты знаешь, на каких частотах судовые радисты подают сигнал тревоги?

— Ты имеешь в виду SOS? Не уверена. На низкой частоте, по-моему. Или на длинных волнах?

— Это одно и то же. Ты не помнишь, в каком диапазоне?

Она на мгновенье задумалась, и я скорее ощутил, чем увидел, как она отрицательно качает головой в темноте..

— Прости, Джонни.

— Это не важно.— Это было важно, важно чрезвычайно, но я настолько спятил, что не терял надежды. — Но ты знаешь личный шифр старины Рэйна, верно?

— Конечно.

— Хорошо. Тогда зашифруй этот текст, — я вложил ей в руки бумагу, карандаш и фонарь. Как можно скорее.

Она не стала спрашивать причину такой просьбы, которая должна была ей показания идиотской. Просто зажгла под простыней фонарь и тихо перечитала записку:

«РАЙДЕКСКОМБОН ЛОНДОН тчк ЗАХВАЧЕНЫ ОСТPOBE ВАРДУ ПРИБЛИЗИТЕЛЬНО 150 МИЛЬ ЮГУ ВИТИ ЛЕВУ тчк ОБНАРУЖИЛИ ТЕЛА УБИТЫХ ДОКТОР ЧАРЛЬЗ ФЕЙРФИЛД АРХЕОЛОГИ ПРОФЕССОР УИЗЕРСПУН ДОКТОР КАРСТЕРС ШЕСТЕРО ДРУГИХ тчк ЖЕНЫ ПРОПАВШИХ УЧЕНЫХ СОДЕРЖАТСЯ ЗДЕСЬ тчк ЗЛОУМЫШЛЕННИКИ ПЛАНИРУЮТ ВООРУЖЕННОЕ НАПАДЕНИЕ УТРОМ ВОЕННО-МОРСКОЙ ОБЪЕКТ ЗАПАДНОЙ ЧАСТИ ВАРДУ тчк СИТУАЦИЯ ТЯЖЕЛАЯ тчк ТРЕБУЕТСЯ ПОДДЕРЖКА ДЕСАНТОМ НЕМЕДЛЕННО БЕНТОЛЛ»

Слабый свет фонаря под простыней погас. Секунд двадцать ничего не было слышно, кроме далекого шума прибоя. Когда она, наконец, заговорила, голос ее дрожал:

— Ты все это обнаружил сегодня ночью, Джонни?

— Да. Они прокопали туннель вплоть до противоположной стороны острова. В одной из пещер, где хранится взрывчатка, у них припрятан целый арсенал. Кроме того, я слышал женские голоса. Они пели.

— Пели?

— Я понимаю, что это звучит идиотски. Должно быть, жены ученых. Больше некому. Займись шифровкой. Мне нужно снова выйти.

— Шифровка... А как же ты собираешься отправить текст радиограммы? — спросила она с отчаянием в голосе.

— При помощи профессорского передатчика.

— Профессорского... Но ты наверняка его разбудишь!

— Он не спит. Все еще беседует с Хьюеллом. Мне придется их отвлечь. Сначала я xoчу отойти на полмили к северу и заложить несколько зарядов аматола замедленного действия, но времени нет. Поэтому придется поджечь рабочий барак. У меня здесь бензин и запалы.

— Ты рехнулся, — голос у нее еще слегка дрожал, но, возможно, в этих словах была доля истины.— Барак рабочих в какой-то сотне ярдов от дома профессора. Ты бы мог заложить эти заряды аматола в миле отсюда, выиграть уйму времени и...— Она замолчала и вдруг спросила: — К чему такая отчаянная спешка? Почему ты так уверен, что они начнут атаку сегодня на рассвете?

— На все вопросы ответ одинаков,— устало сказал я.— Взорвав несколько бомб на севере, мы их отвлечем, это верно. Но как только они вернутся, то спросят себя: откуда взялся весь этот фейерверк? И тут же догадаются, что взрывчатка со склада боеприпасов. Там они выяснят, что два охранника-китайца отсутствуют. На то, чтобы их обнаружить, много времени не потребуется. Даже если я не стану подкладывать бомбы, их хватятся на рассвете. Не позднее, как я представляю. А может быть, и того раньше. Но нас здесь не будет. В противном случае нас убьют. Меня, по крайней мере.

— Ты сказал, что два охранника пропали?—-осторожно переспросила она.

— Они на том свече.

— Ты их убил? — прошептала она.

— Более или менее.

— О, Боже, когда ты перестанешь паясничать?

— А я и не паясничаю. — Я подобрал канистру с бензином, запалы и шнур.— Зашифруй побыстрее, пожалуйста.

— Странный ты тип,— прошептала она.— Временами ты меня просто пугаешь.

— Я понял. Мне нужно было подставить щеки и подождать, пока наши желтые друзья не нарежут меня на лоскуты. Не тяну я на настоящего христианина, вот и все.

Я подлез под полог со стороны моря, прихватив канистру. В доме профессора продолжал гореть свет. Я обошел домик Хьюелла и очутился с тыльной стороны длинного барака в том месте, где скат соломенной крыши спускался до четырех футов над землей. Надежды на то, что удастся полностью спалить дом, у меня не было, огромные бочки с соленой водой, стоящие за каждым домом, предупреждали такую возможность. Но соломенная крыша должна заняться на славу. Медленно, осторожно, стараясь, чтобы в горле канистры ненароком не булькнуло, я полил бензином полоску крыши, шириной в два фута, больше чем на половину длины дома, размотал бикфордов шнур, один конец которого соединил с запалом и закрепил в политой бензином соломе, а к другому подсоединил химический воспламенитель. Подложил под капсюль камень и стукнул по нему сверху рукояткой ножа. Подождал немного, пока не почувствовал, как обмотка шнура начинает согреваться ползущим по нему внутри теплом, после чего положил его на землю и отправился в обратный путь. Пустую канистру я бросил под домик Хьюелла.

Когда я вернулся, Мари сидела за столом, укрывшись с головой простыней. Из-под простыни виднелся слабый желтоватый свет фонаря. Я опустил полог со стороны пляжа, и фонарь погас. Она появилась из-под простыни и тихо спросила:

— Джонни?

— Я. Закончила?

— Вот, держи,— она протянула мне листок бумаги.

— Спасибо.— Я сложил его и засунул в нагрудный карман, после чего продолжал: — Представление начнется минуты через четыре. Когда Хьюелл и Уизерспун будут пробегать мимо нашей двери, будь на пороге с испуганным видом, в ночной рубахе или в чем-нибудь в этом роде и задавай глупые вопросы, соответствующие такому случаю. Потом повернешься в сторону комнаты и скажешь громко, чтобы я никуда не ходил, потому что плохо себя чувствую. После этого одевайся поскорее. Брюки, носки, рубашку или джемпер, все самого темного цвета. Постарайся прикрыть тело как можно больше. Не совсем идеальный купальный костюм, но в прибрежных ночных водах ты в нем будешь менее аппетитно выглядеть для тигровых акул, чем в бикини. Затем возьми два пузырька с жидкостью против акул. Они есть в спасательных жилетах...

— Вплавь? — перебила она меня.— Мы отправимся вплавь? Зачем?

— Чтобы спасти жизнь. Две канистры и спасательный жилет. Так будет лучше, чем в прошлый раз.

— Но как же твоя рука, Джонни? Ведь акулы...

— На том свете мне рука не понадобится,— сурово произнес я.— И лучше уж акулы, чем Хьюелл. Осталось две минуты. Мне пора.

— Джонни!

— В чем дело? — нетерпеливо спросил я.

— Береги себя, Джонни.

— Прости меня,— я дотронулся в темноте до ее щеки.— Я такой неуклюжий, верно?

— Неуклюжий — не то слово.— Она прижала мою ладонь к своей щеке.— Просто возвращайся. Вот и все.

Когда я снова заглянул в окошко дома профессора, они с Хьюеллом были все еще поглощены разработкой стратегии открытия второго фронта. Совещание проходило, судя по всему, успению Профессор говорил уверенным тихим голосом, тыча пальцем и карчу, на которой был изображен какой-то район Тихого океана, а Хьюелл изредка растягивал свои словно высеченные из гранита тонкие губы в холодной полуулыбке. Они были заняты, но не настолько, чтобы забывать о пиве. На них оно, похоже, никак не действовало, зато здорово подействовало на меня. Я вдруг почувствовал, как у меня в глотке пересохло и все внутри горит. Я стоял и мечтал о двух вещах: пиве и пистолете. Пиво чтобы покончить с жаждой, a пистолет — чтобы покончить с Хыоеллом и Уизерспуном. Бедный Бентолл, горько подумал я. Все у нею не как у людей, вечно ему хочется невозможного. Однако, как оказалось, я в очередной раз ошибался. Через каких-нибудь полминуты одно из желаний осуществилось.

Слуга-китаец как раз поднес стратегам очередной провиант, когда продолговатый черный силуэт окна за головой Хьюелла неожиданно сменил окраску. Желтая вспышка света вдруг разорвала темноту за бараком китайцев — от дома профессора заднюю часть барака не было видно,— и через пять секунд желтый цвет сменился ярко-оранжевым, а языки пламени взметнулись на пятнадцать, а то и двадцать футов над коньком крыши барака. Бензин с соломой составили неплохую зажигательную смесь.

Китаец и профессор посмотрели в окно одновременно. Для человека, проглотившего такое количество пива, профессор отреагировал весьма проворно: отпустил короткий хлесткий комментарий, довольно далекий от обычных «Боже ты мой» или «Прости, Господи, мою душу грешную», отбросил ногой стул и вылетел, как снаряд из пушки. Китаец отреагировал еще быстрее, но потратил секунду на то, чтобы поставить поднос на крышку бюро, и оказался у двери одновременно с Уизерспуном. На мгновение они застряли в дверях, профессор снова не обошелся без комментария, совсем не научного по своей сути, после чего они выскочили наружу, а за ними протопал и Хьюелл.

Через пять секунд я сидел напротив бюро. Распахнул дверцу правой тумбы и извлек оттуда пару наушников и ключ радиопередатчика. Напялил наушники на голову, а ключ положил перед собой на стол. На панели передатчика рядом друг с другом располагались круглая ручка и кнопка. Логично было предположить, что это кнопка включения питания и ручка настройки передатчика. Я нажал на кнопку, повернул ручку и оказался прав. По крайней мере в том, что касалось кнопки включения питания. В наушниках сразу же раздалось характерное потрескивание, антенна была подключена.

Мари сказала, что сигналы бедствия подают на низких частотах. Я посмотрел на пять стеклянных шкал полукруглой формы с различными диапазонами волн. Средняя шкала была подсвечена. Увидел названия восточноазиатских городов, написанных по-английски и по-китайски. Как же, черт подери, обнаружить, где здесь длинные волны, а где короткие?

Будут ли слышны в наушниках передаваемые мной сигналы, я понятия не имел. Попробовал отстучать пробные «SOS», но ничего не услышал. Повернул ручку настройки в первоначальное положение, снова поработал ключом, но вновь безрезультатно. В этот момент заметил на самом ключе маленький рычажок. Передвинул его на себя, опять послал сигнал и на этот раз отчетливо услышал писк в наушниках. Очевидно, я могу работать в режиме приема и передачи одновременно, а если вздумается, включать только передатчик.

Шкалы настройки были размечены гонкими черточками, означающими длины воли, но цифровые отметки над ними отсутствовали. Опытному радисту было бы безразлично, но только не мне. Я пригляделся пристальней и обнаружил, что две верхних шкалы справа имели пометку «КГц», а три нижние — «МГц». Несколько секунд я не мог уловить смысл этих обозначений. Голова у меня устала и болела теперь не меньше, чем рука. Потом, каким-то чудом, до меня дошло. «КГц» — килогерцы, «МГц» — мегагерцы. Верхняя шкала соответствует самым длинным волнам, или низким частотам. Тут мне и надо оказаться, если не ошибаюсь. Я нажал на самую левую из пяти кнопок, которые, по моему мнению, должны были быть переключателями диапазонов, и верхняя шкала ожила, в го время как подсветка средней шкалы погасла.

Отвернув ручку настройки в крайнее левое положение, я начал передавать сигналы. Три раза отстукивал «SOS», выжидал секунду, повторял, прислушивался секунды три-четыре, слегка поворачивал ручку настройки вправо и начинал снова. Работа была тупая, но пиво пришлось весьма кстати.

Прошло тридцать минут, за которые я повторил сигнал как минимум на тридцати различных частотах. Ничего, никакого ответа. Пусто. Времени без минуты три. Еще раз отстучал «SOS». С тем же результатом, что и прежде.

Я уже нервничал. Красные отблески пламени все еще плясали по стенам комнаты, но никакой гарантии, что профессор с Хьюеллом будут ждать, пока догорит последняя головешка, не было. Они могут вернуться в любую секунду, или какой-нибудь случайный человек заметит меня в одно из окон или через раскрытую дверь. Xoтя теперь это мало что значило. Если с передатчиком пробиться не удастся, мне так или иначе конец. Меня по-настоящему волновало другое: нашли уже двух убитых в пещере или нет. В этом случае мне тоже наступит конец, только куда скорее. Начались уже поиски после того, как охранники не вернулись с дежурства? Удосужился профессор проверить, действительно ли я сплю в своей, постели? Обнаружили канистру из-под бензина под домиком Хьюелла..? Конца вопросам не было, а ответ на любой из них означал такую большую вероятность таких больших неприятностей, что я отогнал их от себя подальше. Выпил еще пивка и приступил к передаче.

В наушниках послышался треск. Я наклонился вперед, как будто это приблизит меня к далекому источнику сигналов, и снова отстучал «SOS». В ушах запищала морзянка. Я мог различить отдельные буквы, которые не складывались в слова. Акита Мару. Акита Мару, повторялось четыре раза. Японское судно. Японский радист. Ну и везет же Бентоллу. Как утопленнику. Я повернул ручку настройки дальше.

Интересно, как там Мари. Она уже, должно быть, готова к отходу и пытается представить, что могло случиться со мной. Смотрит на часы, зная, что до рассвета осталось три часа и эти три часа могут быть последним отрезком времени, отпущенным нам в этой жизни. Если только убитых не нашли. В ином случае времени у нас осталось еще меньше. Намного меньше. Я продолжал посылать сигналы и мысленно составлял текст краткой речи полковнику Рэйну но возвращении домой. Если вообще вернусь.

Быстрое бибиканье морзянки вдруг возникло в наушниках. Сначала подтверждение приема сигнала, после этого: «ВМС США, миноносец «Новейр Каунти». Ваши координаты, позывные?»

Американский миноносец! Возможно, в какой-нибудь сотне миль. Боже, вот вам и выход из положения! Миноносец. Пушки, пулеметы, вооруженные матросы, все. Потом мой энтузиазм слегка поугас. Координаты? Позывные? Естественно, когда подают «SOS», прежде всего всегда называют координаты.

— Сто пятьдесят миль к югу от Фиджи, Варду, — отстучал я.

— Широта, долгота? — перебил радист. Он работал так быстро, что я с трудом улавливал смысл.

— Не определены.

— Название судна?

— Это не корабль. Остров Варду...

Он снова перебил меня.

— Остров?

— Да.

— Выйди из эфира, кретин безмозглый, и уберись подальше. Это частота для сигнала тревоги.— После этого сигнал резко прервался.

Я готов был забросить этот чертов передатчик на дно лагуны. А за ним и дежурного радиста с «Новейр Каунти». От отчаяния я чуть не разрыдался, но для слез не было времени. Кроме того, он не виноват. Я еще раз попробовал на той же частоте, но радист с «Новейр Каунти» — видимо, он, а кто же еще — просто нажал на ключ и не отпускал, пока я не отключился. Я снова повернул ручку настройки, только совсем чуть-чуть. Мне удалось обнаружить ценнейшую вещь: я на нужной частоте. Гори ярче, барак, молил я про себя, гори дольше. Ради старины Бентолла, только не гасни, пожалуйста. Учитывая то, что я с ним сделал до этого, просьба была нескромной. Барак продолжал гореть, а я радировать. Через двадцать секунд поступил новый сигнал. Сначала подтверждение, затем: «Теплоход «Аннандейл». Ваши координаты?»

«Приписаны к Австралии?» — отстучал я.

«Да. Координаты, сообщите координаты». Он начинал нервничать, и это легко понять: если человек кричит о помощи, ему как-то не к лицу прежде всего выяснять родословную своего спасителя. Я задумался на минуту, прежде чем ответить. Мне необходимо немедленно убедить радиста, иначе я получу такой же отпор, как от военного моряка США. Эта частота — понятие святое во всем мире.

«Специальный агент британского правительства Джон Бентолл просит немедленно передать кодированное сообщение на частоте срочной связи в адмиралтейство, Уайтхолл, Лондон. Чрезвычайная ситуация».

«Вы тонете?»

Я подождал на тот случай, если дико пульсирующие в голове сосуды вдруг разорвутся. Когда понял, что обошлось, продолжил: «Да». В данных обстоятельствах так можно избежать множества недоразумений. «Пожалуйста, приготовьтесь принять сообщение». Я был почти уверен, что пожар догорает. К этому времени от барака должно уже почти ничего не остаться.

Возникла длинная пауза. Кто-то раздумывал, прежде чем решиться. Затем одна фраза: «Степень срочности». Это был вопрос.

«В телеграфном адресе закодирована высшая степень срочности по отношению ко всем поступающим в Лондон сообщениям».

Это его проняло.

«Передавайте сообщение».

Я передал, заставляя себя работать ключом медленно и аккуратно. Красные отблески на стенах комнаты угасали. Громкий гул пламени сменился тихим потрескиванием, и мне показалось, что я слышу голоса. Меня так и подмывало повернуть голову, чтобы заглянуть в обращенное к бараку окно, но я не мог оторвать глаза от текста, пока не закопчу. Наконец закончил: «Пожалуйста, отошлите немедленно».

Возникла примерно полуминутная пауза, после чего он прорезался снова: «Начальство разрешает срочную отправку радиограммы. Вы в опасности?»

«Судно па подходе», — радировал я. Это их успокоит. «О'кей». Меня внезапно осенило: «Где вы находитесь?»

«Двести миль к востоку от Ньюкасла».

Чтобы как-то помочь, им надо было облететь землю на спутнике, поэтому я отстучал «большое спасибо» и отключился.

Положив на место ключ и наушники, я закрыл дверцу бюро и, подойдя к окну, осторожно выглянул. Я переоценил значение здоровенных бочек с морской водой. На месте рабочего барака возвышалась груда догорающих красных углей и пепла высотой в пять футов. За контршпионаж мне, может быть, Оскара не дадут, но среди поджигателей я на равных с самыми выдающимися асами. Хоть что-то у меня получилось. Хьюелл стоял рядом с профессором. Они переговаривались, покуда китайцы таскали ведрами воду, заливая дымящиеся остатки барака. Так как на этой поздней стадии уже ничего нельзя больше предпринять, они могут вернуться с минут на минуту. Время бежит. Я прошел по коридору, свернул направо в кухню, где горел свет, и вдруг резко застыл на месте. Человеку со стороны могло показаться, что я наткнулся на невидимую кирпичную стену.

Внезапно оцепенеть меня заставила мусорная корзина с пустыми банками из-под пива. Боже мой, пиво! Старина Бентолл никогда не оставит ничего незамеченным, если только вы его ткнете носом и трахнете при этом дубинкой по голове, чтобы привлечь внимание. Я осушил два полных стакана пива в комнате и запросто оставил их пустыми. Даже с учетом возбуждения ни профессор, ни Хьюелл не производили впечатления людей, которые забудут о том, что оставили полные стаканы пива. А уж о слуге-китайце вообще речь не идет. И что пиво испарилось от жары во время пожара, они вряд ли поверят. Я выхватил пару полных банок из стоящего рядом ящика, вскрыл их секунды за четыре при помощи открывалки, лежащей на раковине, подбежал к столу в комнате и снова наполнил стаканы, держа их под небольшим наклоном, чтобы не образовалась подозрительно высокая шапка пены. В кухне я швырнул пустые банки в корзину к остальным — количество выпитых за ночь банок позволяло надеяться, что две лишние останутся незамеченными, и вылез из окна. Спешить следовало, потому что я заметил, как слуга направляется к дому, но до своей хижины мне удалось добраться незамеченным.

Когда я пролез под пологом в комнату, Мари стояла в дверях, наблюдая за догорающим пожаром. Я тихо позвал ее, и она подошла.

— Джонни.— Она так обрадовалась мне, как никто и никогда до этого. — Я уже сотню раз умирала от cтpaxa с тех пор, как ты ушел.

И это все? — Я обнял ее крепко здоровой рукой и сказал: — Мне удалось передать радиограмму, Мари.

— Радиограмму? — Той ночью я здорово измотался и физически, и умственно, но все равно надо было быть полным кретином, чтобы не понять: такого комплимента тебе в жизни никто не дарил. Но до меня не дошло.— Ты отослал ее? Как замечательно, Джонни!

— Повезло. Толковый парень на австралийской посудине попался. В этот момент — послание на пути в Лондон. А там пойдут дела. Что именно, не знаю. Если поблизости есть британские, американские или французские военные корабли, то через несколько часов они будут здесь. Или надо ждать роту солдат на гидросамолете, допустим, из Сиднея. Не знаю. Уверен только в одном: в нужное время они все равно не успеют...

— Т-с-сс,— она прикоснулась пальцем к моим губам.— Кто-то идет.

Послышались два голоса, один звучал резко, торопливо, другой гудел, словно грузовик с цементом, взбирающийся в гору на первой передаче. Уизерспун и Хьюелл. Ярдах в десяти, а то и ближе. Сквозь щели в стене-шторе я видел свет качающегося фонаря в руке одного из них. Я бросился к постели, схватил со стула пижамную куртку, судорожно натянул и застегнул на все пуговицы. Юркнул под одеяло. Я неудачно приземлился на больной локоть, поэтому, пока переворачивался на другой бок, лицом к вошедшим в комнату без стука гостям, мне нетрудно было изобразить на лице страдание и бледность. Один Бог знает, как было больно.

— Вы должны извинить нас, миссис Бентолл,— протянул профессор с такой смесью участия, заботы и елейной приторности, что меня чуть не стошнило. Правда, мне было тошно и до этого. Однако я не мог не восхищаться его способностью притворяться. В свете того, что я видел, слышал и совершил, мне было трудно вспомнить, что мы еще продолжаем игру в кошки-мышки.— Мы очень беспокоились, не случилось ли с вами чего. Весьма печально все это, весьма печально.— Он похлопал Мари по плечу по-отечески, на что я не обратил бы внимания пару дней назад, и поднес фонарь поближе, чтобы лучше рассмотреть меня.— Боже праведный, мой мальчик, вы неважно выглядите! Как себя чувствуете?

— Только по ночам слегка беспокоит,— бодро ответил я, намеренно повернув голову вполоборота от него, как будто отводя прищуренные глаза от прямого света, а на самом деле в подобной ситуации просто не хотелось дышать на него пивным перегаром.— Завтра все будет в порядке. Какой страшный пожар, профессор. Жаль, что я не смог вам помочь. Как это случилось?

— Чертовы китаёзы,— прогудел Хьюелл. Его массивная фигура громоздилась в тени и глубоко посаженных глаз было совсем не видно под кустистыми бровями.— Курят свои трубки и бесконечно кипятят чай на спиртовых горелках. Я их всегда предупреждал.

— Нарушение правил противопожарной безопасности,— раздраженно вставил профессор.— Им это прекрасно известно. Но мы не собираемся здесь надолго задерживаться, а пока они смогут поспать под навесом сушильни. Надеюсь, что вас все это не очень расстроило. Сейчас мы удалимся. Вам ничем не нужно помочь, дорогая?

Я понимал, что он не ко мне обращается, поэтому с тихим стоном опустил голову на подушку. Мари поблагодарила и сказала, что нет.

— Тогда спокойной ночи. Кстати, приходите завтракать, когда захотите. Слуга вам подаст. Мы с Хьюеллом завтра встаем чуть свет.— Он жалобно хихикнул.— Эта археология словно медленно действующий яд в крови. От нее невозможно избавиться.

Он еще раз потрепал по плечу Мари и удалился. Я подождал, пока Мари сообщила, что они подошли к дому профессора, и сказал:

— Так вот. Как я уже говорил, помощь придет, но слишком поздно, чтобы спасти наши шкуры. Если мы останемся здесь. Ты подготовила спасательные жилеты и жидкость от акул?

— Какая ужасная парочка эти двое, верно? — прошептала Мари.— Лучше бы этот мерзкий старый козел не распускал руки. Да, все готово. Это необходимо, Джонни?

— Черт возьми, неужели ты не видишь, что нам нужно идти?

— Да, но...

— По берегу нам не добраться. Крутой горный склон с одной стороны, обрыв с другой, пара заборов из колючей проволоки и китайцы в засаде между ними делают это невозможным. Мы могли бы воспользоваться туннелем, но если у трех-четырех тренированных мужчин па прорубку последних нескольких футов уйдет не больше часа, то мне, в теперешней форме, и за неделю не управиться.

— Ты можешь взорвать стену. Известно, где находится взрывчатка...

— Помоги нам Бог обоим, - сказал я. Ты так же наивна, как и я. Проходка туннелей требует сноровки. Даже если потолок не рухнет нам на головы, мы наверняка надежно закупорим конец туннеля, и нашим друзьям ничего не останется, как на досуге переловить нас. Лодкой нам тоже нельзя воспользоваться, потому что оба лодочника снят под навесом для лодки, ничего из этого не получится. Если бы такой простой способ подхода был открыт для Хьюелла и Уизерспуна, то, имея под рукой доблестного капитана Флека, они бы не стали рыть туннель под горой. Если моряки предпринимают такие меры предосторожности с заборами против мнимых друзей, чем они встретят гостя, появившегося с моря? Готов биться об заклад, что у них есть две-три береговых радарных установки, способных засечь подплывающую к берегу чайку. А средств, чтобы отогнать ее от берега кинжальным огнем, у них хватает. Единственное, что мне не правится, так это оставлять здесь ученых с женами. Но я просто не вижу возможности...

— Ты ни разу не сказал, что ученые тоже здесь,— быстро сказала она удивленным тоном.

— Нет? Видимо, я считал это очевидным. Хотя, может, и нет. Возможно, я не прав. Но зачем же тогда, скажи на милость, они держат здесь жен? Моряки работают над проектом чрезвычайной важности, и этот проклятый седой душегуб ждет благоприятного момента, чтобы наложить на него лапы. Судя по его последнему замечанию, хоть он и продолжает врать, ждать они больше не намерены. Он собирается завладеть этой штукой, чем бы она ни была, и использовать жен для давления на мужей, чтобы те продолжали работать над этим проектом и развивали его дальше. О целях я могу только догадываться, ясно только, что они наверняка гнусные.

Я выбрался из-под одеяла и стянул с себя пижамную куртку. Какая еще возможность может быть? Восемь пропавших жен, столько же ученых. Уизерспун наверняка должен использовать их в качестве рычагов для давления на мужей. Если бы не это, он не стал бы себя утруждать даже их питанием. Он бы для них всего пожалел, кроме нескольких унций свинца, как это случилось с настоящим Уизерспуном и остальными. Ему неведомы человеческие чувства, это почти за гранью рассудка. Где жены, там должны быть и мужья. Ты же не думаешь, что полковник Рэйн послал нас на Фиджи только для того, чтобы танцевать «хула-хула»?

— Этот танец танцуют на Гавайях,— прошептала она,— а не на Фиджи.

— О Боже!—воскликнул я. — Женщины!

— Я просто специально дразню тебя, кривляка.— Она обняла меня за шею и прижалась. Руки у нее были неестественно холодными, она вся дрожала. — Разве ты не видишь, что мне это необходимо? Я просто не могу больше об этом говорить. Мне казалось, что подхожу для своей работы... И полковник Рэйн тоже так думал. Но теперь я так не считаю. Слишком уж здесь много нечеловеческого, холодного расчета, абсолютного пренебрежения к добру и злу, к морали, главное только то, что выгодно. Все эти люди, убитые неизвестно ради чего, мы с тобой... Хотя мне кажется, ты настолько безумен, что не теряешь надежду... Эти несчастные женщины, особенно эти бедные женщины... — она вдруг умолкла, тяжело вздохнула и прошептала: — Расскажи мне еще раз про нас с тобой и огни Лондона.

Я ей рассказал. Рассказал так, что сам наполовину поверил.

Мне кажется, Мари тоже, потому что постепенно она успокоилась и замерла, но когда я поцеловал ее, губы у нее были словно изо льда, и она уткнулась лицом мне в шею. Я держал ее в этом положении примерно минуту, после чего, по какому-то общему внутреннему импульсу, мы вдруг одновременно отпрянули друг от друга и начали завязывать лямки спасательных жилетов.

Остатки барака теперь являли собой всего лишь едко пахнущую кучу пепла, мерцающую красными пятнами на темпом фоне покрытого облаками неба. В окне профессора все еще горел свет. Я готов был поспорить, что он не собирается спать этой ночью. Я начинал уже достаточно хорошо понимать его натуру, чтобы предположить: утомление от бессонной ночи для него ничто но сравнению с возможностью насладиться от души предвкушениями нескончаемых наслаждений грядущего дня.

Когда мы пустились в путь, начался дождь. Тяжелые капли с шипеньем шлепались в затухающий костер. О лучшем мы и мечтать не могли. Никто не видел, как мы ушли, потому что увидеть нас можно было только с десяти футов. Мы прошли полторы мили к югу вдоль берега и, только дойдя до того места, где могли прятаться китайцы Хыоелла, как это было прошлой ночью, вошли в воду.

Отошли от берега ярдов на двадцать пять. Вода доходила здесь до пояса, и мы шли по дну, слегка разгребая руками перед собой. Но когда сквозь полосу дождя я с трудом рассмотрел впереди очертания отвесной скалы, где начиналась колючая проволока, мы отошли дальше на глубину, пока не оказались в двухстах ярдах от берега. Вдруг луне взбредет в голову появиться на небе? Хотя ничто этого не предвещало.

Мы осторожно выпустили сжатый воздух в наши спасательные жилеты, хотя не думаю, чтобы на берегу кто-нибудь смог услышать эти звуки. Вода была прохладной, но не холодной. Я поплыл впереди и открыл кран баллончика с жидкостью против акул. Темная, мерзко пахнущая жидкость — при дневном свею она, видимо, должна быть желтого цвета — прекрасно растворялась в воде, растекалась пятном по поверхности моря. Не знаю, как действовал этот репеллент на акул, но против меня он был очень эффективным средством.