С давних пор существовали сомнения в том, что новейшая китайская литература (дандай вэньсюэ) может быть самостоятельным предметом для изучения. В существующей учебной программе факультетов китайского языка новейшая литература и современная литература Китая (сяньдай вэньсюэ) объединены в один предмет. Название дисциплины «Современная и новейшая литература Китая» звучит немного странно. Правильнее было бы назвать ее «Современной китайской литературой», ведь современная литература включает и новейшую. Как же тогда появился дополнительный термин? Почему «современная литература» не может включать «новейшую»?
Очевидно, что между этими понятиями существует разница, и в историческом смысле их нужно воспринимать обособленно. Что такое «современная литература», достаточно ясно, но понятие «новейшая литература» необходимо пересмотреть. Современная литература уже давно существует в качестве учебной дисциплины, однако термин «новейшая литература» можно уяснить только на практике – из произведений писателей и рецензий критиков. Возможно ли составить историю новейшей литературы – вопрос спорный. Историк литературы Тан Тао еще в 1985 году точно подметил: «Невозможно написать историю новейшей литературы»[1]. Однако произведения и литературная критика нового периода стали значительной частью культуры своего времени, поэтому они обязаны входить в учебную программу филологических факультетов. Можно ли написать историю новейшей литературы – вопрос не столько теории, сколько практики. Вместе с литературой 1950– 1960-х годов она составляет единое целое, поэтому новейшая литература должна стать отдельным предметом[2]. Разумеется, ее важность как дисциплины зависит от того, насколько быстро она приживется в учебных программах университетов и с каким энтузиазмом будет встречена студентами. Произведений новейшей литературы становится все больше, и они с каждым годом все разнообразнее, что несомненно обогащает предмет материалом и создает дополнительный стимул для его развития.
Действительно, связывать новейшую литературу и историю воедино – дело неблагодарное. Требуются годы, чтобы что-то вошло в анналы истории, ведь алмаз превращается в сверкающий бриллиант только после долгой шлифовки. Однако же есть смельчаки, которые готовы взвалить на себя сумасбродную задачу и написать историю новейшей литературы. Еще в 1922 году Ху Ши написал «Историю китайской литературы за пятьдесят лет»[3], то есть с 1872 по 1922 год (ровно пятьдесят лет со дня выхода первого номера газеты «Шэньбао»), и это была в полном смысле слова история новейшей литературы. Инициатива Ху Ши не только не вызвала раздражения, а наоборот – удостоилась похвалы самого Лу Синя: «Эта книга принесла мне большую радость и удовлетворение». Писатель считал, что «подобные исторические обзоры гораздо важнее пустого доктринерства»[4]. С другой стороны, реальность меняется настолько стремительно, что новшества последних ста лет выглядят гораздо значительнее, чем предшествующий им период. Ближайшие пятьдесят лет тоже могут пролететь с невероятной быстротой. Возможно, тогда уже будет слишком трудно вспомнить те явления, которые происходят сейчас. Именно поэтому есть все основания для создания истории новейшей литературы. При этом необходимо исходить из некоего чувства ответственности. Понимание современной истории имеет очень важное значение, ведь это личный опыт и воспоминания недавнего прошлого. Они имеют преимущество перед «делами давно минувших дней», рождают живые образы исторических событий, которые вот-вот канут в прошлое. Наша книга, возможно, станет последней памятью об этом этапе литературы.
Несмотря на то что явления современности чрезвычайно изменчивы, было бы неверно при их описании полагаться лишь на разрозненные эмпирические данные. Необходимо в качестве основы своего исследования использовать теоретические установки, только так получится описать явления литературы на более широком историческом фоне. Особенность современной литературы Китая заключается в теснейшей ее связи с нынешними явлениями в Китае. Термин «современность» действительно слишком часто использовался в научных кругах, однако исследований, которые могли бы наиболее полно вписать новейшую литературу Китая в контекст современной реальности, не так уж и много. Именно поэтому ответственный подход к теоретическому аспекту новейшей литературы поможет описать ее суть наиболее глубоко и емко.
Согласно исследованию историка литературы Хун Цзычэна, до конца 1950-х годов авторитетные литературные организации и критики не использовали термин «новейшая литература». Он не встречается в таких работах, как «Десятилетие литературы» Шао Цюаньлиня (1959), «Блистательные достижения социалистической культуры и искусства Нового Китая» Мао Дуня (1959), в коллективной монографии Института литературы Академии общественных наук КНР «Литература Нового Китая за последние десять лет» (1960), в докладе Чжоу Яна «Путь социалистической литературы и искусства Китая» (1960). Однако упоминаются похожие термины: «литература Нового Китая», «литература после создания КНР», «социалистическая литература», то есть подчеркивается историческое значение литературы, созданной после образования республики в 1949 году. Впервые термин «новейшая литература» появился в 1962 году в «Истории новейшей литературы Китая», опубликованной коллективом факультета китайского языка Педагогического института Центрального Китая [5].
Что же все-таки подразумевается под этим термином? Вэнь Жуминь и Хэ Гуймэй в монографии «Общие научные положения о новой и новейшей литературе Китая» указывают: «Появление новейшей литературы – это один из этапов стандартизации исторического описания литературы. Это особенно проявляется в изменении терминов – переходе от “новой литературы” (синь вэньсюэ) к “современной” и “новейшей”»[6]. С заменой «новой литературы» на «современную» исчез революционный смысл первого термина. «Новая литература» стояла между «старой демократией» и «новой демократией», а «новейшая литература» стала подразумевать «социалистическую революционную литературу». Если в замене термина «новая литература» на «современную» есть некий политический оттенок, то понятие «новейшая литература» имеет другую окраску, т. к. происходит из научных работ и заменяет такие изобретенные политологами-теоретиками понятия, как «литература Нового Китая» и «социалистическая литература». Из-за того, что литературе после образования КНР придавалась, возможно, чересчур сильная политическая окраска, ученые решили использовать термин «новейшая литература». Я полагаю, этот термин имеет меньшую политическую и историческую окраску. По сравнению с терминами «литература Нового Китая», «социалистическая литература», «литература республики», термин «новейшая литература» нейтрален. Разумеется, новейшая литература имеет отношение к истории, и даже если в историческом плане этот термин нейтрален, то его содержание несет определенный политический контекст. В промежутке между появлением термина «новейшая литература» и утверждением понятия «новый период»[7] история играла важную роль. Весь ХХ век китайская литература отражала важные политические и исторические события.
Некоторые исследователи полагают, что неуместно называть новейшей литературой произведения, созданные в период с 1949 года по настоящее время, так как написанное шестьдесят лет назад можно именовать новейшим с большой натяжкой. Тань Бэйфан считает, что термин «новейшая литература» в значительной степени определяется временными понятиями «современности» и «текущего момента»: «В конце 1950-х или в 1960-х годах мы называли литературу, появившуюся после 1949 года, новейшей и были правы, ведь на тот момент прошло лишь двадцать лет». Однако продолжать называть ту литературу новейшей представляется неуместным: чем больше времени проходит, тем сложнее называть прошедшие годы новейшим этапом. Ученый полагает, что так называемая новейшая литература – это, в первую очередь, литература текущего момента[8]. Китайские иероглифы, составляющие слово «новейший», можно также перевести как «текущий период», «настоящая эпоха». Оно соответствует английскому слову contemporary («принадлежащий к одному периоду»). Разумеется, период может быть как коротким, так и длинным. Более половины века – это не так уж и мало. Понятие «современный» в контексте европейской культуры относится к более отдаленному прошлому. Например, период зарождения капитализма в XVII веке или период секуляризации христианства могут считаться началом современной эпохи. Поэтому понятие «новейший» относится на временной оси к текущему моменту, а также охватывает около пятидесяти лет до и после этого момента. Здесь все должно быть понятно.
Однако суть остается: появление термина «современный» связано с 1949 годом, когда возникло понятие «Новый Китай», – оно описывает политическое явление и не может отразить глубинные изменения, которые начали происходить в литературе. Такая периодизация истории литературы исходит из деления китайской истории на древнюю (с древности до Опиумных войн XIX века), новую (середина XIX века – 1919), современную (1919–1949) и новейшую (после 1949). Возможно, такая периодизация была принята на основе книги Фань Вэньланя[9] «Общая история Китая», однако этот труд охватывает только первые два периода[10], два других выделены исключительно по аналогии.
В новый и современный периоды истории страна пережила множество социальных преобразований. Революции формировали временные вехи. Литература и искусство стали мощной силой и под влиянием общественных переворотов претерпели коренные изменения. С этой точки зрения давать периодизацию истории литературы опираясь на политику уместно. Однако литература и искусство имеют внутренние факторы исторического наследования, свои определенные временные вехи, поэтому историю литературы нельзя делить на разрозненные фрагменты. Литература после 1949 года имеет теснейшую связь с литературой, появившейся после «движения 4 мая»; она основана на левой литературе и литературе освобожденных районов Яньаньского периода. Эти два типа подготовили базу для литературы Нового Китая, это касается концепций, структуры, системы и пр. Поэтому если уж проводить границу между современной и новейшей литературами и искать источник последней, то пусть это будут выступления Мао Цзэдуна на совещании по вопросам литературы и искусства в Яньани.
Действительно, вполне справедливо считать совещание в Яньани 1942 года отправной точкой для новейшей литературы, для социалистической революционной литературы. Так обнаруживается причинно-следственная связь: современная и новейшая литературы имеют общий временной отрезок.
Ван Дэвэй [11] в своей работе «Современность под гнетом»[12] выдвинул следующую идею: «Если бы не было литературы Поздней Цин [13], не было бы и “движения 4 мая”». По мнению ученого, современные литературные тенденции проявились уже в прозе Поздней Цин, радикальная современность «движения 4 мая» подавила ее разнообразие. Я полагаю, если заново пересмотреть источники, общие периоды, сломы и повороты в истории современной и новейшей литератур, можно обнаружить их взаимозависимый исторический контекст и выделить важные тезисы.
В этой книге 1942 год рассматривается как точка отсчета новейшей китайской литературы, которая даст понимание сущности истории литературы и тех изменений, которые она претерпела.
Предлагается следующая периодизация:
Чэнь Сыхэ [14] в «Учебном пособии по истории новейшей китайской литературы» рассматривает 1949–1978 годы как единый период от образования КНР до III Пленума ЦК КПК 11-го созыва. Вторым периодом ученый называет 1978–1989 годы, третьим – последнее десятилетие ХХ века. Если обобщить, то 1942–1992 годы можно считать одним периодом. В эти пятьдесят лет в литературе доминировала эстетика социалистического реализма и наблюдалось усиление модернистских явлений. В период с 1992 года и по настоящее время (более того, это распространяется на будущее) благодаря разнообразию форм литература вступила в эпоху распада модерна и формирования постмодернистских установок. Описание этого периода – задача ученых уже последующих поколений.
Естественно, любая периодизация литературы исходит из учебной и исследовательской необходимости, ставит целью понимание и разъяснение и является по сути относительной теоретической установкой. В другой системе координат, скажем, через сто или триста лет, ученые, очевидно, не станут выделять мелкие периоды. Сейчас при анализе эпохи Тан в понятие «золотой век танской поэзии» (713–756) включены все различия, изменения и переломы, которые произошли в литературе и искусстве той поры. Через многие годы, анализируя пятьдесят лет ХХ века, возможно, потребуется лишь одна концепция, которая сможет описать специфику периода.
Первый период: 1942–1956 годы. Это время перехода от новой демократической революционной литературы к социалистической. Хотя в районах, подвластных Гоминьдану, в 1930– 1940-х годах возникло движение левой литературы, а также существовала полемика о пролетарской революционной литературе, только в освобожденных районах Яньаньского периода после публикации речи Мао Цзэдуна начался реальный переход от литературы «движения 4 мая» к пролетарской революционной литературе. «Выступления» Мао Цзэдуна определили суть китайской литературы, направление, задачи и художественное своеобразие. Руководствуясь идеями Председателя Мао, большинство интеллектуалов, собравшихся в Яньани, создали множество революционных произведений. Это была огромная перемена для общества. Знаковыми произведениями стали: роман Чжоу Либо «Ураган», роман Дин Лин «Солнце над рекой Сангань», поэма Ли Цзи «Ван Гуй и Ли Сянсян», рассказ Чжао Шули «Женитьба Сяо Эрхэя», музыкальная драма Хэ Цзинчжи «Седая девушка».
Идеи Мао Цзэдуна задали направление художественного творчества в период социалистической революции и государственного строительства на I съезде деятелей литературы и искусства в 1949 году. После I съезда увидели свет множество произведений, созданных под влиянием этих идей. Все интенсивнее развертывалась идейная борьба в литературной сфере, ставившая целью полностью изменить мировоззрение писателей. Происходило все большее сопряжение художественного творчества и дела революции. Одним из ярких эпизодов было движение «пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают сто школ» 1956 года.
Второй период: 1957–1976 годы. После «борьбы с правыми» и движения 1957 года литература и искусство стали еще более политизированными. Самостоятельное развитие социалистического творчества уступило место политической борьбе, искусство стало ареной для развертывания политической деятельности, пространства для настоящего творчества становилось все меньше. Унификация общественного мнения в литературе привела к тому, что сама кампания по «борьбе с правыми» погрузилась в идейную пустоту. В результате художественное и философское творчество все время стремились заключить в рамки. Дискуссии этого периода в основном велись вокруг борьбы с правыми и реализма. Характерными произведениями стали так называемые «три красных романа»: «История красного знамени» Лян Биня, «Красное солнце»[15] У Цяна и «Красный утес» Ло Гуанбиня и Ян Ияня, а также роман «Начало» Лю Цина. В поэзии выделялись стихи Го Сяочуаня и Хэ Цзинчжи.
«Великую пролетарскую культурную революцию» часто выделяют в отдельный период. Литература этого периода обычно рассматривается отдельно, то есть вне общего литературного течения, так как период революции – темный период в истории. В то же время это объясняет доминирование политических тем в литературе 1950-х – начала 1960-х годов. При линейном рассмотрении истории литературы может создаться впечатление, будто бы с наступлением 1966 года все литературное творчество, существовавшее до этого периода, исчезло, и появилось нечто новое, с совершенно другим тематическим уклоном. Однако это, несомненно, искажение истории и безответственное сокрытие правды. «Культурная революция» стала неизбежным результатом усиления модернистских тенденций, революционной крайностью идейной культуры, а также неотвратимой «кульминацией» идеологической историзации. Все это неразрывно связано с предшествующим этапом. Это фундаментальная точка зрения, которой необходимо придерживаться, размышляя о литературе и истории этого периода.
Третий период: 1977–1989 годы. Это время часто называют новым периодом, прощанием с «культурной революцией», выправлением ошибочного и восстановлением правильного курса, началом нового исторического этапа, а точнее – возвращением на прежний правильный исторический путь. С помощью подобной формулировки пытались связать новый период с прежним верным курсом на реализм в литературе, начавшимся с 1950-х годов. На самом деле за ней стоял другой смысл: «правильный путь», инициированный движением идеологического раскрепощения, являл собой источник новой истории, истории после «культурной революции». Первые литературные произведения нового периода были весьма консервативными и представляли продолжение тенденций 50–60-х годов. Если судить о новом периоде с точки зрения «литературы шрамов» и основной массы писателей, принадлежащих к правому крылу «возвратившихся» и к образованной молодежи, то можно заметить, что последние стали придавать надысторическое значение ультралевому пути. Такой подход предусматривал обобщение исторических последствий и переложение всех ошибок на плечи «Банды четырех». В сухом остатке – «чистая», правильная история. Таким образом, можно было придать новое историческое значение, провести границу между прошлым и будущим и благодаря этому найти исходную точку для развития. В литературе этого периода история всегда имела некое правильное влияние, она могла восполнять потери и залечивать раны, исправлять ошибки и указывать путь. «Литература шрамов» тщательно исследовала исторические изломы, но в то же время всегда прощала, освобождала и заново создавала историю. Эта новая история стала истоком и основой нового периода. Энтузиазм литературы нового периода породил общий дух этой эпохи. Был создан целый пласт истории: от «литературы шрамов» до «туманной поэзии», от «литературы реформ» до «литературы образованной молодежи», от модернизма до направления «поиска корней». Это история, которую люди воспели и сохранили в своих сердцах.
Четвертый период: последнее десятилетие XX – начало XXI века. Литература 1990-х годов развивалась под влиянием духа нового периода 80-х. Литературу 90-х годов описывают как хаотичную, поверхностную, заполненную культурным вакуумом. Даже к 2006 году встречались еще резкие и односторонние суждения о том, что «китайская новейшая литература – мусор», «литература мертва». Литература 90-х годов утратила поддержку общества, начала возвращаться к своей сути, а в процессе объяснения загадок истории вернулась к описанию личности. Произведения 90-х, испытывавшие сильнейшее влияние общества потребления, некоторое время действительно казались невежественными и беспомощными. Однако они основывались на силе искусства, а потому были более чистыми, даже выйдя на рынок эта литература все-таки сохранила свою сущность, постепенно освободилась от тисков идеологии. Молодые писатели, основываясь на опыте литературы авангарда, ищут способы связи с меняющейся эпохой, новые формы эстетического чувства, путь в будущее. В связи с недостаточным промежутком времени сейчас нет возможности тщательно проанализировать литературу конца XX – начала XXI века. Однако для понимания литературы того или иного периода ретроспективный анализ, охватывающий более широкий временной интервал, не всегда лучше анализа «здесь и сейчас», анализа того, что «мы уже имеем». Возможно, те вещи, которые эта литература упустит, прямо пропорциональны тем, которые она приобретет. С этой точки зрения феномен литературы конца XX – начала XXI века так или иначе является наследием для следующего поколения, которое поможет им детально проанализировать и лучше понять этот период.
За полемикой о периодизации новейшей литературы на самом деле скрываются различные взгляды на ее свойства. Литература всегда остается литературой, но ни одна историческая эпоха не преминет оставить след на ее теле. В особенности новейшая история: она оказала такое большое влияние на литературу, что ни одно исследование не обходит эту тему.
История – это, по существу, повествование (нарратив). Оно не конечно, ему свойственны пробы и ошибки, исправления, подтверждения, изменения и повторные подтверждения – целый процесс. Суть новейшей литературы Китая в том, что это революционная литература новой демократии, или литература социалистического реализма, или литература революционного реализма – нельзя смешивать эти понятия. Они сформировались в результате трактовок различных теоретиков литературы и авторитетных ученых. Порой эти понятия наслаиваются, порой противоречат друг другу. Например, в январе 1940 года Мао Цзэдун на I съезде деятелей культуры на территории пограничного района Шэньси – Ганьсу – Нинся[16] выступил с речью «О новой демократии», в которой назвал культуру Китая того периода «культурой новой демократии», «антиимпериалистической и антифеодальной культурой народных масс, руководимых пролетариатом». Поэтому существует трактовка «новодемократической революционной литературы». Мао Цзэдун приложил все силы к тому, чтобы на ее основе создать новый тип культуры под руководством пролетариата. После 1949 года литература Нового Китая стремилась стать социалистической.
Хотя для новейшей литературы существует множество различных определений, однако за политикой оставалось последнее слово в определении ее сути. Если литература принадлежит политике, то политика имеет полное право управлять ею – здесь все просто. В таком случае история литературы – это всего лишь глава из учебника по политологии или учебника по истории партии. Но сложность состоит в следующем: даже если какая-то часть новейшей литературы политизирована, а авторы впадают в крайности под влиянием сменяющих друг друга политических движений, это все равно искусство, находящееся вне политики, обладающее сугубо литературными чертами. Поэтому при анализе новейшей литературы нужно иметь широкий исторический кругозор и глубокую теоретическую подготовку. Почему новейшая литература Китая так крепко была связана с политикой? Почему революции так понадобилась литература? Почему, несмотря на давление революции, литература все-таки оставалась литературой и продолжала существовать?
Следовательно, новейшую литературу Китая нельзя определить одним термином, например, «социалистическая литература», и на этом считать задачу написания истории литературы выполненной. Невозможно суть этой литературы выразить одним кратким и окончательным определением, назвав ее продуктом политической идеологии. История и литература этого периода связаны между собой очень крепкими и очень сложными нитями. Древний консервативный китайский народ, приверженец золотой середины во всем, вдруг становится на радикальный путь революции и избирает художественное слово самым эффективным средством для переформирования духа, мыслей и чувств нации. Это поистине беспрецедентный случай. Чтобы точно описать литературу этого периода, необходимо вспомнить о духовном состоянии китайского народа, о том, как эта древняя нация столкнулась с современностью и избрала особый способ отклика на это в литературе. Нужно рассказать о чаяниях народа, его страданиях и его новой жизни. Это наш главный ориентир на пути понимания новейшей литературы и наша исходная точка для размышлений над ней. Только исходя из этих мыслей и чувств можно придать литературе по-настоящему исторический смысл, найти корни новейшей китайской литературы и предугадать путь ее развития.
В попытках отыскать исторические корни литературы стало понятно, что этот запутанный процесс объяснить весьма трудно, потому что ни одно другое слово не выглядит таким обыденным, как слово «история», ни одно другое понятие не обладает такой двусмысленностью. При попытке поговорить об истории литературы неизбежно погружение в так называемое «историческое болото». Как связаны история и история литературы? Это история литературы или литература истории? Хун Цзычэн уже поднимал этот вопрос. В книге «Проблемы и методы» он писал, что исследование истории новейшей литературы в самом начале сталкивается с несколькими взаимосвязанными проблемами. Как понимать историю? История литературы – это литература сама по себе или все-таки история? И третья проблема – проблема вероятности существования новейшей литературы[17]. Эти вопросы являются ключевыми, они касаются исходной точки, методов и целей написания истории литературы.
Важно, что разные исторические концепции напрямую влияют на подходы и способы изложения истории литературы. В современной китайской науке часто используют понятия «повествование» и «повествовать», не обозначая разницы между ними, но я полагаю, что разница существенна. Эти два понятия проистекают из французской нарратологии и обозначают разные вещи: повествование (нарратив) как рассказываемую историю, ее содержание; повествование (наррацию) как действие, выражение точки зрения, дистанцирование от самой истории, стилистика и методы. Первое можно воспринимать как существительное, второе – как глагол[18]. В контексте задачи написания истории литературы наррация – это взгляды, концепции и методы, нарратив – завершенный исторический период, в который существовала литература[19]. В прошлых опытах повествования о литературе исторические концепции были фиксированными, основанными на историческом материализме Карла Маркса с уже готовыми выводами, которые применялись для объяснения литературных процессов. С накоплением теоретических знаний и трудов по истории необходимо пересматривать существующие исторические концепции.
В 1949 году вышла книга немецкого историка Карла Ясперса «Истоки истории и ее цель». Он писал: «Мы стремимся понять историю как некое целое, чтобы тем самым понять и себя. История является для нас воспоминанием, о котором мы не только знаем, но в котором корни нашей жизни. История – основа, однажды заложенная, связь с которой мы сохраняем, если хотим не бесследно исчезнуть, а внести свой вклад в бытие человека»[20]. Согласно Ясперсу, углубленно изучать историю – значит заглядывать в будущее, искать устои самого себя. Это не пророчество, но убеждение, вдохновляющее людей. Ясперс считал, что понимание истории дает возможность осознать собственное бытие. Историческая картина – один из факторов принятия всевозможных решений. Даже с точки зрения объективизма, не терпящей никаких возражений, познание истории вовсе не является нагромождением случайных фактов, это часть самой жизни. Ученый осуждал подход, при котором история искажается в угоду чьей-либо власти или ради выгоды, он отмечал: «Задача представить себе исторический процесс в целом требует от нас всей серьезности и ответственности»[21]. Он также писал, что если история – это целое, то это означает, что у нее есть границы. Эти границы проявляются лишь в сравнении неисторического, доисторического и внеисторического. Историческое событие можно познать, только если погрузиться в него. Только если обнаружить имманентное единство истории, можно построить целостную идеальную картину.
Безусловно, Ясперс обнаруживает модернистское понимание истории в классическом виде. Такая историческая концепция долго определяла модернистский исторический нарратив (включая исторические сочинения и литературный нарратив). Это понимание стремится к конструированию исторической целостности. История в определенных рамках получает разумное объяснение. Различные исторические факты и их отношения между собой наделяются определенным смыслом. Чтобы понять и описать историю, необходима подобная целостность. Целостное понимание истории включает эволюционный и телеологический[22] подходы. Конструирование исторической целостности и есть целесообразное конструирование. Модернистская концепция истории – это не что иное, как своеобразная форма проявления историзма. Историзм – это способ мышления, издавна связанный с телеологическим подходом. Он конструирует исторические связи из внешне разрозненных, но таящих определенные цели идей. Карл Поппер писал в книге «Нищета историцизма» (1961): «В любой версии историцизма выражено чувство устремленности в будущее, – будущее, которое приближают некие необоримые силы»[23].
В конце 1960-х годов модернистская концепция истории начала испытывать влияние теории постмодернизма. Постмодернизм подверг сомнению истоки истории, основные понятия и всю ее логику, модернисты искали иные способы интерпретации. При господстве модернистского понимания истории многие бреши и разнящиеся факты оказываются скрытыми или вычеркнутыми. Многие факторы, которые эта историческая концепция не в состоянии усвоить, попросту отбрасываются. Однако история и телеология – это не одна концепция, а система интерпретации, конструируемая из серии разрозненных фактов. Разумеется, проблема «антиисторичности» в постмодернизме, очевидно, преувеличена и в значительной степени искажена. Деррида как раз неоднократно подчеркивал, что он акцентирует внимание на историчности и находится в поиске способа исторической интерпретации. Он заявлял, что деконструкция и есть подход, в наибольшей степени обладающий историчностью: «Поскольку с самого начала деконструкция требовала не только уделять внимание истории, но, более того, извлекать из истории части, чтобы обращаться с определенным явлением. Таким образом, деконструкция и есть история. В рамках этого подхода исторические концепции играют ведущую роль не только для историков, но и для философов. История идеологических учений, марксизма, просвещения должна подвергнуться деконструкции. Я полагаю, что применение этого подхода сделает историю нейтральной. Деконструкция во всех смыслах не является неисторическим подходом, но она особым образом рассматривает историю. Деконструкция предполагает, что история событийна – это то, что я называю “наступлением случая”»[24]. Поэтому на основе принятия «историчности» постмодернистская и модернистская исторические концепции в конце концов совершенно расходятся. После того как теория постмодернизма стала общим местом в науке, кажется, что целостный исторический анализ не отвечает требованиям времени.
Историки давно пытались, с одной стороны, поддерживать относительную целостность модернистского исторического нарратива, а с другой – искать интерпретационные связи между разнородными событиями. Немецкий историк Йорн Рюзен отмечал, что историческая концепция постмодернизма отбросила вероятность существования в истории чего-то простого, формирующего исторический прогресс. История – это не некое реальное образование, состоящее из фактов, а лишь вымысел. Согласно начальной исторической теории постмодернизма: «Понимая память как источник для надежного обоснования критерия смысла, историческая наука может принять постмодернистский акцент на эстетику и риторику как необходимый вклад в свое метатеоретическое самосознание»[25]. Вследствие этого в постмодернистских исследованиях излюбленным местом является представление исторического опыта в виде картины, имеющей эстетические свойства. С помощью эстетики образы прошлого формируют несовершенный исторический характер некоего явления. Рюзен попытался примирить конфликт между постмодернистской и модернистской концепциями истории. Он полагает, что между развитием концепции универсальности истории и проведением многостороннего исторического анализа с учетом разных точек зрения есть точки соприкосновения. По его мнению, людям нужна основополагающая, универсальная система ценностей, которая в состоянии признать культурные различия. «Существует фундаментальная ценность, которая должна быть внесена в стратегию исторической интерпретации, ценность, которая одновременно является как универсальной, так и обосновывающей разнонаправленность и различие»[26]. По сути, речь идет о принципе взаимного признания культурных различий и наличия положительного образца. Этот принцип в рафинированном виде представляет собой когнитивную структуру. «Этот принцип можно развить в познавательную структуру, которая усилит герменевтический элемент исторического метода, и эта структура позволит реализовать новый подход к историческому опыту, который синтезирует единство человечества и временное развитие, с одной стороны, и различие и многообразие культур – с другой»[27].
В ситуации, когда теория и методы постмодернизма уже весьма популярны, поддерживать целостность и целесообразность исторической концепции не так просто. Необходим компромисс между тем, чтобы сохранить основное содержание модернистской исторической концепции и по возможности усвоить постмодернистские исторические методы. В отношении новейшей истории Китая этот подход представляется особенно ценным и практичным. В контексте составления истории новейшей литературы Китая это единственный разумный подход.
Разумеется, в своих рассуждениях я исхожу из той предпосылки, что признание постмодернистского знания – это критерий, который обязательно должен учитываться, иначе не было бы смысла искать компромисс. Для чего в таком случае развертывать историческое повествование, зачем конструировать картину истории литературы? Возможно ли вообще последовательное историческое изложение, когда история новейшей литературы Китая насыщена внутренними противоречиями и конфликтами? Может быть, весь исторический нарратив – задача невыполнимая, однако в этой кажущейся невозможности он проявляет потенциал. Сталкиваясь с постмодернистским знанием, стоит придерживаться модернистской точки зрения, пытаться примирить одно с другим. В этом нужно руководствоваться следующим.
Во-первых, учитывать проблему ограниченных возможностей трансформации знания. Перейти от одной системы познания к другой не так просто. Стоит людям осознать ограниченность знания, как они готовы вовсе отринуть его. С одной стороны, знание само по себе обладает признаками идеологии, то есть выбор людьми определенного знания вбирает их чувства, представления, ожидания выгоды, привычки и мощь существующего дискурса. С другой – трансформация выбранного знания имеет имманентную связь с тем знанием, которое было прежде.
Во-вторых, постмодернистское знание с модернистской точки зрения определяется имеющимися историческими условиями, которые формирует новейшая теоретическая концепция Китая. Культура мышления в Китае по-прежнему определяется рамками модернизма. Модернизм понимается именно исходя из этой концепции. В этом и проявляется ограниченность – как если бы мы наблюдали самих себя. Но при таком подходе, стоит модернизму выйти за рамки теоретической концепции, проявляется несостоятельность этого подхода, его органиченность, вследствие чего возникает неспособность размышлять и понимать живые исторические процессы. Чтобы чувствовать и понимать современность, находить ее внутренние проблемы, нужно совмещать модернистскую концепцию с постмодернистскими методами.
В-третьих, необходимо учитывать потребности университетского курса обучения. Обязательные дисциплины должны следовать унифицированной учебной программе и обеспечивать преемственность знания. Существующая учебная программа разработана в соответствии с модернистской концепцией и предлагает описание истории литературы, определяемое целостной исторической концепцией. Несмотря на то, что университеты должны быть полем для развития актуальных, передовых, радикальных идей, они являются оплотом консервативного, неповоротливого знания. Это противоречие создает интеллектуальную атмосферу в университетах, характеризующуюся бурными дискуссиями и активными поисками. Я считаю, что университетские курсы должны все-таки склоняться к консервативности и стабильности, это позволит студентам спокойно овладевать знаниями, усваивать традиции и изменения в истории, познавать внутреннюю сущность источников знания.
Следовательно, применяемые в этой книге концепции и методы, возможно, и есть нарратив истории новейшей литературы, сформированный на основе слияния модернизма с постмодернизмом. Это, с одной стороны, представляет новейшую литературу Китая как целостную, последовательную, логичную совокупность основных тенденций, с другой – выявляет генеалогию литературных явлений, которые объединены в историческом процессе с помощью человеческого дискурса. Если не будет опоры на целостную историческую картину, невозможно будет понять сущность и смысл литературных явлений и произведений прошлого. Как только проявляется основополагающая историческая тенденция, таящиеся в этой структуре ложные и навязанные теорией особенности нарратива причиняют вред литературе. Придерживаться модернистской концепции нужно для того, чтобы добиться цельной интерпретации истории, однако, что касается конкретных процессов, связей между историческими фактами и методами исторического конструирования, то здесь необходима определенная рефлексия.
В действительности поиски целостной интерпретации истории на протяжении довольно длительного времени можно считать важным теоретическим прорывом в истории новейшей литературы Китая. Еще в 1985 году Хун Цзыпин, Цянь Лицюнь и Чэнь Пинъюань выдвинули следующую концепцию: то, что сейчас называется китайской литературой ХХ века, представляет собой непрерывный процесс от рубежа XIX–XX веков до сегодняшнего момента, который ознаменовался важными изменениями. Начался и завершился переход от старой китайской литературы к современной, китайская литература приблизилась к мировой и стала ее неотъемлемой частью, столкновение и последующее взаимопроникновение западной и восточной культур вызвало формирование национального самосознания (в том числе эстетического сознания нации) в области литературы, политики, морали и прочего; искусство языка помогло переосмыслить и выразить душу древней китайской нации, и в эпоху смены старого порядка на новый это искусство обрело свежее дыхание[28].
Концепция «китайской литературы ХХ века» призвана стереть научные границы между новой, современной и новейшей эпохами. В новую эпоху начался процесс перехода китайского общества к современности. Эта концепция охватывает в целом китайскую литературу ХХ века, вмещает переход от традиции к современности и слияние китайского опыта с мировым, воплощает национальное самосознание и исторические преобразования в эпоху перемен, выраженные новым эстетическим языком. Авторы концепции в своей статье мастерски оперируют понятиями, демонстрируют широкий кругозор и проницательный ум, проливают свет на многие вещи. Способы, которыми эта статья «разрезает» исторические этапы современной и новейшей литературы Китая нескольких десятков лет, продиктованы глубоким чувством. В особенности разногласия проявляются в сравнении с описанием истории литературы, определяемым идеологией. Но в определенном историческом контексте, где авторы не могут ничего опровергнуть, они вынуждены высказываться положительно. Эта статья потрясла многих, потому что выразила то, о чем люди много лет тосковали, то, чего ждали от науки: чтобы понимать китайскую литературу ХХ века, необходимо пересмотреть ее целиком и подойти к ней с новыми теоретическими установками. На самом деле границы между новой, современной и новейшей литературой Китая такие четкие не потому, что люди ясно видят временные и профессиональные пределы, а скорее потому, что эти границы фиксируют идеологические наименования и заданные исторические смыслы.
Для понимания китайской литературы ХХ века нужно создать целостные теоретические рамки, проложить последовательную линию мышления. Все-таки в середине 1980-х годов китайские ученые имели ограниченный доступ к теоретическим источникам, поэтому авторы концепции опирались на достаточно традиционную теорию «духовных ценностей». Впоследствии Ван Сяомин и Чэнь Сыхэ призвали «переписать историю литературы», это имело большое значение для теории. Однако долгое время эта идея оставалась нереализованной. Только в 1999 году увидело свет «Учебное пособие по истории новейшей китайской литературы» Чэнь Сыхэ. Исследователь опирался на такие определения художественного творчества, как «общее», «безымянное», «национальное», «скрытое», он хотел иначе изложить историю новейшей литературы Китая. Монография Чэнь Сыхэ стала прорывом, она выявила многие прежде скрытые литературные факты, предложила оригинальный и глубокий взгляд на литературу новейшего периода. Однако политический дискурс остался одним из основных факторов, определявших изменения в литературе. Как показать «угнетаемые» факты истории литературы и в то же время не отклониться от влияния основного дискурса – одна из основных трудностей написания истории литературы этого периода. В этом смысле, хотя автор и использовал новые концепции и новые термины, чтобы выявить напряженные отношения между «скрытым творчеством» и основным руслом литературы, все же глубинные слои основного литературного творчества еще ждут анализа.
В 2004 году в издательстве «Жэньминь вэньсюэ чубаньшэ» вышла «История развития новейшей китайской литературы» Мэн Фаньхуа и Чэн Гуанвэя. Это исследование вобрало новые разработки в области изучения истории литературы и модернистской теории, отобразило последовательное развитие основного русла социалистической литературы. Авторы попытались дать новую трактовку литературной генеалогии революционного дискурса, описали новые достижения в изучении целесообразности революционной литературы; разграничение между классическими произведениями по истории литературы и литературной классикой открыло новые перспективы. Мэн Фаньхуа и Чэн Гуанвэй продемонстрировали оригинальные результаты теоретической разработки социалистического реализма и структурного анализа социалистического культурного руководства.
«История новейшей китайской литературы» (1999; исправленное издание – 2007) Хун Цзычэна и по сей день остается самой значительной книгой на тему истории и модернизма. Хун Цзычэн работал над ней в течение десяти лет: проводил тщательное исследование, кропотливо собирал материал и скрупулезно проверял факты, что позволило ему добиться точности формулировок, аккуратности в изложении, меткости слова и сделало исследование поистине блестящим. Однако описать изменения, которые претерпела литература после 1990-х годов, и многообразие ее форм и стилей так же непросто, как представить широкий литературный обзор, показать китайскую литературу на изломах ХХ века. Автору удалось ответить на многие сложные вопросы, однако требуются и дополнительные исследования, чтобы наиболее полно описать все перипетии литературного творчества.
Следовательно, в любом случае нужны теоретические предпосылки, которые позволят эффективно описать историю новейшей китайской литературы. Они позволят разобраться в логике перехода от современной к новейшей литературе и доходчиво объяснить те внутренние связи, которые продолжают существовать в литературном творчестве. Очевидно, что придется также учитывать в своем исследовании политическую подоплеку литературы, политические движения и радикальные исторические изменения, которые оказали на нее влияние. Эти явления лежат в основе истории новейшей литературы Китая, без них исследование вряд ли будет выглядеть правдоподобно и убедительно. Если воспринимать китайскую литературу ХХ века как целостный процесс модернистского развития, то содержание и форма современной и новейшей литератур получат более полное и развернутое объяснение. Концепция модернизма позволяет включить новейшую литературу Китая в мировой исторический процесс. Тогда исторические чаяния, выраженные через литературу и искусство, могут вновь проявиться. В конце концов, это было бы переосмыслением проблемы модернизма, в том числе уже с позиции постмодернизма.
Концепция модернизма в последние годы очень популярна в научных кругах, но ее глубокое внутреннее содержание и способность к переосмыслению явлений еще недостаточно изучены.
В исследованиях истории западной философской мысли слово «модерн» можно найти еще в схоластической теологии Средних веков, тогда в латинском языке использовалось слово modernus. Немецкий герменевт Яусс[29] в работе «Эстетический критерий и историческое осмысление противостояния древности и современности»[30] исследовал этимологию этого термина. Он писал, что впервые его начали применять в конце ХХ века в отношении Римской империи в период ее перехода в христианство, для разграничения древнего и настоящего. Матей Калинеску[31] в книге «Пять ликов современности» говорил, что модернистская концепция проистекает из христианской концепции о конце света[32]. По мнению Хабермаса[33], термин «модерн», варьируя содержание, всякий раз обозначает сознание эпохи, которая соотносит себя с эпохой ушедшей, рассматривает себя как результат перехода от старого к новому. Хабермас писал: «Человеческое представление о модерне менялось вслед за изменением убеждений. Изменение убеждений стимулировалось наукой. Это убежденность в возможностях неограниченного прогресса знаний, неограниченного развития общества и реформ»[34].
То, что сейчас понимается под модерном, берет начало в эпохе Просвещения. Это эпоха, которую породил новый миропорядок, это исторический процесс и ценностная ориентация, сформировавшиеся под влиянием таких идей, как безостановочный прогресс и целесообразность. Задача модерна – позволить практической жизни человека обрести целостность, непрерывность и длительность.
С тех пор как в эпоху Поздней Цин (конец XIX – начало XX в.) китайское общество подверглось влиянию западного капитализма, оно вступило в начальный период модернизма. Существуют различные мнения, касающиеся истоков и развертывания модернизма, не будем на этом останавливаться подробно. В настоящей работе подразумевается, что китайский модернизм стал развиваться именно в эпоху Поздней Цин[35]. Просветительское «движение 4 мая» стало воплощением духа модерна, а последовавшие за ним распространение марксизма и социалистическая революция явились лишь радикальной формой проявления модерна. «Социализм неизбежно победит капитализм» – типичный лозунг модерна, лежащий в основе исторического противостояния китайской социалистической революционной литературы и западной буржуазной литературы эпохи Просвещения. Между модерном в литературе и искусстве и социально-историческим модерном сформировались напряженные отношения. Литература и искусство отражают и выражают эту непрерывно развивающуюся временную концепцию, обосновывают целесообразность исторического развития и в то же время противодействуют модернизму и отвергают его, видят в прогрессе современной истории преступления капитализма и промышленной революции. Западный романтизм со времен Руссо[36] всегда выражал именно это отношение. Оно глубоко заложено в литературе и искусстве со времен модерна, до такой степени, что гуманитарные идеи антимодернизма стали двигателем современного искусства. Немало современных писателей и поэтов Китая напрямую выражали эти тенденции, либо в их идеях сохранялся дуализм (например, у Лу Синя и Шэнь Цунвэня)[37]. Однако литература социалистического революционного Китая продолжала настаивать на эстетическом и чувственном восприятии в качестве основы литературного творчества. В этом смысле она – исключение из вышеперечисленных правил. Поэтому только с точки зрения модерна возможно правильно изложить политическое и историческое содержание новейшей литературы Китая, а также описать ее эпохальное эстетическое значение.
С точки зрения модерна можно воспринимать социалистическую революционную литературу как период «историзации» в отношении переизложения истории и описания китайской реальности, а также собственно новой истории литературы. Историзация и модерн – две стороны одной медали. Импульс историзации проистекает из модерна, модерн в китайской социалистической революционной литературе опирается на проявления историзации. Концепция последней берет начало в работе Фредрика Джеймсона[38] «Политическое бессознательное». В первой же фразе этой книги он провозгласил «вечную историзацию». Джеймсон рассматривал историю как нарратив. Он, очевидно, не считал, что история есть объективное бытие, но полагал, что история обладает цельностью, причем эта цельность не есть сам нарратив, текст, но она приближена к читателю именно через нарратив и текст. Он полагает, что «на основе причинности выражения или обширного аллегорического нарратива вести описание, если это по-прежнему неизменно и непрерывно привлекательно, то только потому, что этот обширный нарратив сам по себе уже ясно выражен в тексте и в наших размышлениях по поводу текста; аллегорический нарратив формирует последовательный, неизменный образец литературы и текста – именно из-за того, что литература и текст отразили главные образцы наших коллективных представлений об истории и действительности». Поэтому «история доступна нам только в текстуальной форме, и наша попытка постичь ее, как и саму реальность, неизбежно проходит через предварительную стадию ее текстуализации, нарративизации в политическом бессознательном»[39]. Это значит, что объективной истории не существует, ее нельзя увидеть и ощутить, но через текст и нарратив можно воспринять существование истории, то есть история существует только в этих текстах. Однако в теории Джеймсона есть еще один важный аспект: все тексты стремятся сформировать историю, выражая в итоге систему коллективных представлений и конструируя историческую картину. У Джеймсона «коллективное» всегда связано с общественными классами, следовательно, обладает политической сущностью, то есть суть коллективных представлений и есть «политическое бессознательное». «Историзация» и «политическое бессознательное» у Джеймсона обладают сильным критическим аспектом. Эта книга, вышедшая в 1981 году, несомненно, обладает критическим характером, хотя автор в то время не пользовался этими методами и концепцией. Когда его книгу используют для анализа и описания особенностей «политического бессознательного» в капиталистических текстах, также деконструируется идеология, содержащаяся в подобном нарративе. Историзация литературы – это та доступная для понимания историчность, которую выстраивает в конечном итоге литературный нарратив. Литература реализма посредством метода воспроизведения позволяет повествовательному содержимому «превратиться» в существование объективной истории, придав ему некоторую легитимность.
Историзация литературы выражает особые отношения между литературой и общественной реальностью. Посредством историзации литература позволяет реальности обрести форму и смысл. Таким образом литература сама становится органической составной частью общественной реальности. Историзация литературы не только следит за тем, как литература выстраивает собственную подлинную историю, в большей степени ее заботит то, как в литературе отражается эта история, как с помощью определенной исторической концепции и метода выражается и интерпретируется человеческая жизнь. «Историзация» Джеймсона обладает чрезвычайно сложным теоретическим содержанием, в том числе затрагивает политическую суть западного марксизма. Но не будем вдаваться в дебри теории. В этой книге используется основной смысл термина «историзация», вот его краткая трактовка.
Термин «историзация» включает несколько аспектов. Во-первых, литературе дарована историчность. Литература порождает и собственную историчность, и воспроизводит историчность объективной реальности. То есть «историзированные» литература и искусство – то же, что «историзированная» реальность. Во-вторых (это следует из первого пункта), если говорить о конкретных текстах, то литература и искусство по отношению к выражаемой ими общественной действительности имеют определенную концепцию исторического развития, а история, которую выражает литературный нарратив, обладает цельностью. С помощью маркеров временного развития нар-рации эта целостность реконструирует историю, она вместе с реальностью формирует взаимосвязь.
С одной стороны, процесс истории понимается как объективный, неизбежный, истинный, заставляющий людей верить ему, а с другой – как целостный нарратив, построенный на однонаправленных в своем процессе движения понятиях. Такой процесс движения в этом контексте может рассматриваться как двигатель неизбежности (а не как сама неизбежность, как в первом случае. – Примеч. пер.). Если так, то исторический нарратив очень силен, ведь цель, направление и убеждение зависят от утверждения влиятельного дискурса.
Именно поэтому историзация в процессе завершенной либо продолжающейся практической деятельности человека дает понимание целостности. Под руководством реалистичного замысла она дает целесообразную оценку человеческой деятельности. Благодаря историзации новейшая китайская литература и традиционная литература демонстрируют очевидные отличия от современной китайской литературы. В китайской современной литературе, разумеется, тоже существует общая ситуация историзации, но не такая решительная и определенная, как в новейшей литературе. Постоянно усиливающаяся историзация придает новейшей литературе мощную общественную силу – беспрецедентную силу воспроизведения насущных идей, чувств и убеждений, позволяет ей стать чрезвычайно важной частью социалистического дела в Китае. Такая история литературы должна воспроизводить генеалогию историзации, объяснять ее, описывать и деконструировать.
Разумеется, историзация описывает общую ситуацию основных литературных направлений, и ее содержание подвержено изменениям. Историзация на разных этапах развивается с помощью своей структуры и формы, делится на составные части, обладает внутренними противоречиями и вариациями. Основные направления новейшей китайской литературы в процессе непрерывной историзации тоже имеют новые начальные точки – неважно, идет ли речь о «литературе Нового Китая» или о «литературе нового периода».
В новейшей китайской литературе социалистический реализм – это полноценный этап историзации литературы. С помощью метанарратива, формирующего историю, развертывается литературное описание вокруг центральной темы. На этом этапе литература обладает целостным историческим подходом, а первоочередным принципом становится художественное воспроизведение объективной истории. Этот принцип пытается вскрыть основные закономерности исторического развития, выстроить целостную структуру пространственно-временного нарратива, подобрать достаточное количество художественных критериев для легитимности и целесообразности реального существования. Например, в литературе 1950–1970-х годов можно увидеть много утрированных и не соответствующих действительности моментов. Скажем, изображаемые Чжао Шули новые образы крестьян освобожденных районов, высмеивание отсталых явлений, описание борьбы между двумя путями развития деревни в романе Лю Цина «Начало» и другие эпизоды. Однако это было необходимым приемом развертывания социалистической революции в реальности страны того времени. Социалистическая революция основана на классовой борьбе, литература и искусство могли обосновать ее необходимость только при условии описания ожесточенного классового антагонизма и борьбы между городом и деревней в Китае.
В этом смысле сейчас больше возможностей для более объективной оценки новейшей китайской литературы, более точного понимания и переосмысления. В ситуации радикализации модерна историзированная литература создала особый опыт китайской литературы. После «культурной революции», в период реформ и открытости, литература столкнулась с задачей переписывания истории (реисторизацией), а также с вечно существующим давлением художественного творчества (давлением, происходящим из модернистских стремлений к поиску самого себя). Это давление в конце концов привело к тому, что литература от уровня идеологической историзации перешла на уровень языковой сущности и индивидуализированного опыта. Новейшая литература 1990-х даже столкнулась с деисторизацией (повествованием о мелочах жизни в противовес повествованию о грандиозных событиях истории). Это ситуация не только освобождения, но и небытия, отсутствия событийности. В ситуации небытия литература вновь подверглась влиянию реисторизации.
Например, обрели силу нарратив о трудностях простого народа и реалистичная деревенская проза. Однако их внутреннее содержание изменилось: влияние реисторизации не смогло подавить стремление к деисторизации. Это явление можно назвать постисторизацией. Получается следующая схема историзации новейшей китайской литературы:
«Литература семнадцати лет» после 1942 года или после 1949 года – период «историзации» «Культурная революция» – «сверхисторизация» Новый период после окончания «культурной революции» – «реисторизация» 1990-е годы и позднее – период «деисторизации».
Историзированная литература свидетельствует о том, что модернизм в Китае развивался по своему историческому пути согласно китайской специфике: он дошел до финала, однако остался незавершенным. Это обусловило чрезвычайную сложность культурной конструкции новейшей литературы в Китае. В запутанном клубке историзации и деисторизации литературы объект творчества то освобождается от истории, то втягивается в ее переосмысление и пытается найти дорогу в двойном языковом контексте – модернизма и постмодернизма. Возможно, идея «вечной историзации», о которой писал Джеймсон, всегда будет актуальна. В процессе деисторизации в конце концов возникают попытки историзации, однако они не повторяют друг друга, а если повторяют, то несут другой смысл. Историзация всемогущего идеологического сознания больше не может повториться.
Мне не хотелось бы вдаваться в подробности, скажу только, что способ, с помощью которого можно теоретически охватить нарратив истории литературы, таков: нужно обратиться к толкованию текстов литературных произведений. Историзация требует обращения к эстетике художественного текста. Однако я не собираюсь здесь, как Джеймсон, обращаться к тексту, чтобы показать, что он являлся «заблаговременным». Джеймсон писал: «Эта история – “отсутствующая причина” Альтюссера[40], “реальное”
Лакана[41] – не есть текст, ибо она в своей основе ненарративна и непредставима». Далее он пишет: «В качестве оговорки, однако, к этому можно добавить, что история доступна нам в одной лишь текстуальной форме или, другими словами, что к ней можно приблизиться только путем предшествующей (ре)текстуализации»[42].
По Джеймсону, историзация есть мистическая онтология, как «абсолютный дух» Гегеля[43] и «вечное возвращение» Ницше[44]. Для нашей же цели историзация – это целостная картина существования литературы на определенном этапе и формы ее функционирования. Использование концепции историзации дает возможность проследить, как основные тенденции развития литературы на определенном этапе отражаются в литературных феноменах, событиях и собственно текстах. Это все помогает в тщательном чтении текстов новейшей китайской литературы, в различении исторического значения текстов (здесь работает историзация) и эстетического значения текстов (здесь работает деисторизация). Однако тексты не подчиняются историзации, как раз наоборот – они самоценны. Я бы хотел подчеркнуть, что концепции модернизма и историзации дают правила и ориентацию для анализа и интерпретации сложных литературных феноменов, обнажают их взаимозависимость и обуславливают доступность их понимания.
Итак, я попытался обратить внимание на два важных пункта при рассмотрении основных тенденций новейшей литературы.
Во-первых, новейшая и предшествующая ей современная литература неразрывно связаны друг с другом. Эту связь уместно интерпретировать в рамках концепции историзации.
Во-вторых, историзация новейшей литературы принимала непрерывно усиливавшиеся радикальные формы. Литература Китая от историзации периода современности перешла к радикальной историзации новейшего периода. Новейшую литературу можно анализировать только в контексте радикальной историзации.
В-третьих, переход от современности к новейшему времени имел как связующие звенья, так и резкие переломы. Эти звенья и переломы сформировали внутренние различия и напряженные отношения между современной и новейшей литературами. История новейшей литературы пережила многочисленные политические кампании, которые не были навязаны извне, но были вызваны внутренней революцией, так как новейшей литературе требовался собственный источник историзации. Наследуя историю, литература должна была завершить революционные изменения, чтобы начать новый виток историзации. Это и была «чрезвычайная миссия», выполняемая историзацией, миссия, которой не суждено было реализоваться. Она сформировала крутой, обрывистый рельеф новейшей китайской литературы и обусловила ее сложную историю.