Летопись Серого Ордена – 2 Тенета войны

Annotation

Год 1852. Победа в недавней войне между Северным Альянсом и Двухморским Союзом стоила Серому Ордену многих жизней. В Красном и Черном советах готовятся к выборам гетмана, из-за границы доносятся тревожные слухи, а православная церковь открыто выступает против сероманцев, чьи обескровленные ряды тают вместе с их славой. Несмотря на упадок, рыцари Серого Ордена стоят на страже…

Вспомни проклятый свиток.

Протри скобы волчьего рыцаря.

Приготовься к крови и слезам, омрачающим блеск героических легенд.

•

• Пролог

• Глава первая

• Глава вторая

• Глава третья

• Глава четвертая

• Глава пятая

• Глава шестая

• Глава седьмая

• Глава восьмая

• Глава девятая

• Глава десятая

• Глава одиннадцатая

• Эпилог

Посвящается защитникам и защитницам Украины

Пролог

Весенний вечер стелился между соснами, обнимал прохладой, заворачивал в сумерки одинокое имение. Полотном озерного плеса мерцали звезды и блики фонарей. От воды веяло сыростью; часовые накинули теплые плащи и глотали из карманных фляг. Питье экономили: сегодня водки выдали вдвое меньше, а количество ночных дежурных, напротив, удвоили — хозяин принимал высокого гостя.

Час назад прибыл экипаж в сопровождении кавалькады с белыми крестами, нашитыми на пропитанную ладаном одежду. Вооруженные провели почтенного гостя от кареты в гостиную, где ждал хозяин, потом вельможные господа поднялись вверх и потаились наедине, а заезжие присоединились к слугам, которые били баклуши на нижнем этаже в ожидании сигнала, без которого тыкаться вверх было строго.

Каждый имел собственное мнение по секретному вопросу, ради которого собрались лицом к лицу глава Тайной стражи Ефим Кривденко и Святейший Патриарх Киевский и всея Руси-Украины Симеон.

– Война, говорю вам! Такие совещания собирают перед войной.

– Ночь длинных ножей будет. Давно евреев не трясли! Наглела сволочь пейсата!

— В Выдубицком монастыре икона Богоматери заплакала миром и кровью, а потом принялась предсказывать будущее... Патриарх все сам записывал!

— А я слышал, что клад Ярослава Мудрого нашли.

— Черт лысого нашли! Благородным господам захотелось склонить кварту, а вы, болваны, разводите мистерии! Налейте лучше.

Пока внизу множились все более причудливые предположения, Святейший Патриарх Киевский и всея Руси-Украины, устроив свое немолодое тело в удобное кресло, рассматривал орнаментированный красным деревом кабинет хозяина. Многочисленные книжные шкафы, карты украинских полков и Восточной Европы, несколько достаточно талантливых пейзажей; ни одной иконы или распятия. Впрочем, Симеона беспокоило отсутствие не христианских регалий, а верных пахолков, к которым он крепко привязался за последние годы: в одиночестве, без посторонней помощи, старик чувствовал себя неуютно.

— Вы не доверяете собственной челяди? – спросил Патриарх.

Ефим от нечего делать листал грубый сборник философских эссе «Pro pryrodu svitu», вытянутый с полки вслепую. Нечитанный том поскрипывал корешком, впервые разворачиваясь миру. Хозяин вернул книгу в шкаф и обратился к гостю с вежливой улыбкой:

– Доверяю. В то же время мне, главе Тайной стражи, известно, как легко люди покупаются и продаются, поэтому любые уши при обсуждении столь щекотливого вопроса считаю лишними, — председатель Стражи подошел к сервированному столу. — Вино я способен разлить самостоятельно, не беспокойтесь, Ваше Святейшество.

Красная струйка перелилась из графина в хрустальный бокал в скрюченных артритом руках. Патриарх осторожно понюхал напиток, пригубил, почмокал губами и одобрительно кивнул.

- Коллекционное.

– Ваша правда, – голова налил и себе. На самом деле он не представлял, что это за вино, потому что на алкоголе не разбирался и не считал должным забивать себе голову подобными знаниями. — Хотите чего-нибудь к вину? Как видите, есть сыры, фрукты...

— Поздно для еды, — прервал хозяина Патриарх.

Неподалеку ухнул филин. Симеон вздрогнул и чуть не разлил вино на седую бороду.

— Нет предостережения оставаться наедине, сын мой? — старик нервно оглянулся. — С вашей должностью...

Пальцы Ефима пробежали кобурой на ремне.

— Если убийца пройдет мимо моих людей сюда, то грош мне цена как голове Тайной стражи.

Симеон погладил бороду – ответ его не удовлетворил. Ефим сглотнул немного вина, подошел к большому глобусу, крутнул. Часы басовито объявили девять часов.

— Должен появиться в девять, — сообщил хозяин.

– Кто он такой? — Патриарх обычно готовился ко сну в это время: его раздражало, что сегодня он нарушит расписание отдыха, которое в почтенном возрасте много значит. — Этот неизвестный... Вы постоянно обходили речь о нем, учитывая секретность, сын мой. Теперь можете поведать?

— Увидите своими глазами, Ваше Святейшество. Человек удивительно неординарных талантов... Можно сказать, он сам нашел меня. Всем сердцем ненавидит оборотней и разделяет наше стремление избавиться от них. Расскажет, как сдвинуть борьбу с места. Его следует выслушать.

— Остается довериться вашему чувству, сын мой! Надеюсь, этот человек удивительно неординарных талантов имеет среди своих добродетелей и пунктуальность.

- Есть, - послышался новый голос.

В комнату с балкона ступил человек. Патриарх метнул испуганный взгляд на Ефима. Тот опрометью обернулся, ухватившись за оружие, но через мгновение силой улыбнулся.

– Черт! О, извините, Ваше Святейшество.

Патриарх выдохнул, положа руку на сердце, и перекрестил хозяина, даря прощение.

– Умеете эффектно появляться, – сказал Ефим гостю, убирая руку от кобуры. — Я не верил, что кто-то способен пройти через мои границы, да еще на этот этаж. Как вам удалось?

- Методы, - ответил мужчина и уселся без приглашения, таким образом провозглашая часть приветствий завершенной.

— Он прошел мимо ваших людей сюда, сын мой, — закряхтел Патриарх и подмигнул Ефиму.

Тот мысленно обозвал священника старым говнюком, сжал губы и наполнил третий бокал. Гость поставил вино перед собой на стол, не скинув запинала.

Новоприбывший оказался господином невысоким и широкоплечим, плащ покрывал его приземистую фигуру, а глубокий капюшон скрывал лицо: виднелась только изуродованная сединой бородка.

— Я останусь инкогнито, — сказал гость Патриарху. – Можете звать меня Рахманом.

- Как хотите, - тот пожал плечами. — Если после долгих переговоров глава Тайной Стражи считает, что вы можете помочь... Надеюсь, так оно и есть. Потому что мое время стоит дорого.

— Тогда без лишних предисловий перейдем к делу, — гость обратился к Кривденко с непонятной интонацией: то ли спрашивал, то ли ставил перед фактом.

– Прошу, – Ефим крутнул глобус.

Голову беспокоило, что назвавшийся Рахманом залез на его балкон незамеченным. Каким образом он это сделал, но охрана — удвоенная охрана, черт возьми! — без исключения получит строгий выговор.

— Значит, господа, Серый Орден. Мистическое сообщество безумцев, подписавших соглашение с нечистым ради мощных сил, якобы используемых в защиту страны. Чернокнижники выставляют это безобразие за добродетель и получают от государства жалование и офицерские звания, а деяния их неотчетны никому, кроме гетмана лично.

– О, да, – процедил сквозь зубы Ефим.

Он имел немало резонов ненавидеть Орден: постоянные палки в колеса, присвоение громких дел, конфликты перекрестных компетенций, борьба за финансирование из казны. Честно и преданно Ефим пытался делать свое дело, а «легендарные» рыцари, едва не захлебывавшиеся своим мистическим пафосом, постоянно препятствовали ему и его людям. Чаша терпения наполнялась много лет, пока не треснула.

- Характерники заманивают в свои ряды детей... - начал было гость, когда священник горячо перебил его:

— Чтобы продлить нечестивые обряды и обратить новые души когтям дьявола! Выкрести! Слуги Сатаны!

Патриарх мгновенно взялся красными пятнами и взмахнул бокалом так яростно, так что разлил вино на стол. Только бы старика не ухватил, подумал Ефим.

– Несмываемый грех! Проклятые души, прикованные к земле...

Ефим хорошо знал эту песенку. Симеон в большинстве своем был прагматичным человеком (включая вопрос веры), но на сероманцах имел болезненный пунктик. Он провозглашал гневные пламенные речи против характерщиков множество раз — благодаря этому они с Ефимом и нашли общий язык.

— Святой трон Константинопольский...

Председателя Тайной стражи всегда подначивало спросить, как так случилось, что святой трон Константинопольский оказался в столице магометанской Османской империи, но он сдерживался. Некоторым соображениям нужно дать время настояться.

— Как вам известно, Серый Орден защищен грамотой привилегий и неприкосновенности Тимиша Хмельницкого, — продолжал Рахман без эмоции, когда Симеон умолк. Грамота была дарована сыном Богдана после обороны Украинского гетманата из Изумрудной Орды, с тех пор характерники окончательно закрепились в воображении народа как упорные защитники родины.

Гость говорил спокойно, без жестикуляции, однако в нем чаялось что-то неуловимо-тревожное. Несмотря на заряженный серебряными пулями револьвер Ефим чувствовал себя уязвимым рядом с Рахманом — и это ему не нравилось. Глава Тайной Стражи давно привык, чтобы так чувствовали себя в его присутствии другие: поддабузнически раскланивались, заглядывали в глаза, пытались уловить двойной смысл в каждом слове, неискренне улыбались в ответ на любую шутку...

Но Рахману нужен. Враг врага – мой союзник.

— Кроме перечня прав рыцарей грамота является политической защитой Ордена. Он будет оставаться нетронутым, пока не нарушит единое условие.

- Государственная измена, - сказал Ефим.

— Да, сударь, именно государственная измена. Вотум недоверия Черной Рады, вотум недоверия Красной Рады и печать гетмана — только так Тимош позволил уничтожить оборотней, если они станут против собственной родины.

— Жаль, что отец Хмель за все добродетели не разглядел угрозы в преступниках слова Божьего и позволил расцвести росткам зла! – Симеон затряс головой.

Раскрученный глобус чуть слышно заскрипел осью. Жаль, что проклятую грамоту нельзя просто сжечь вместе со всеми характерниками, подумал Ефим.

— Уничтожение Ордена возможно только в случае доказанной государственной измены, — сказал он вслух. – И такого случая не было за всю историю. Никакого.

- Вот ваш план, господин Рахман? — проворчал Патриарх, который хотел бы в это время смотреть первый сон в большой мягкой кровати. — Документ, продуманный таким образом, что его почти невозможно отменить, и условие, которое никогда не нарушали, это ваш план? На взгляд не слишком надежно!

- Прошу дослушать, Баша Святейшество, - капюшон впервые вернулся к старику и Симеон вздрогнул, когда увидел отблеск белков: прав был явно не там, где должен располагаться глаз. — Я много месяцев продумывал план, перебирал все возможные пути, развешивал сети, дергал за нити... Остальные идеи не сработают. Поверьте моему богатому опыту, я хорошо в этом разбираюсь. Уже не первая моя попытка разобраться с Орденом.

Из-под капюшона донеслось кавыканье. Был ли такой смех?

— Проводите ваше мнение, господин Рахман, — Ефим хотел было присесть, но передумал.

— Время Мамаевой славы прошло. Сейчас его внуки растеряли прежнее признание, Орден потерял немало сил во время последней войны, но нигде правды дети — даже сегодня волчьи рыцари неуязвимы, — донеслось из-под отлога. — Так что перед изменой, которая непременно случится при нашем содействии... Вы, господа, должны уничтожить веру в добродетели характерников и их дело.

Наконец-то мы перешли к делу, подумал Ефим.

- Из ваших уст это звучит удивительно легко, - сказал он. — А я вот не представляю, как даже в случае измены — который, кстати, я тоже не представляю, — мы получим достаточное количество голосов в Советах за вотумы.

Капюшон вернулся к нему и Кривденко почувствовал на себе пронзительный причудливый взгляд. По спине пробежали сироты.

— Не доверяете моему плану, уважаемый хозяин. Понимаю... Опишите, что вас беспокоит.

Ефим ответил самым любезным тоном, на который смог:

— В Черной Раде у волчьих рыцарей много симпатиков, господин Рахман, поэтому частный случай не убедит их поддержать вотум недоверия. Необходимо больше половины голосов, то есть сто пятьдесят один — и я вас уверяю, что голосов не хватит. В Красном Совете любви к сироманцам гораздо меньше, но там на каждого второго парламентария есаула Басюга имеет папку компромата.

– Именно поэтому они охотно его избавляются, – продолжил Рахман. — А у вас иногда нет папки компромата на каждого второго парламентария, пан Кривденко?

— У меня есть и на каждого первого, — отрезал Ефим. – Не в том дело! Одним частным случаем измены вы не запятнаете ореол самоотверженных защитников государства, которые помогли выстоять и завоевать независимость гетманата. Этот образ складывался столетиями, даже Волчья война не уничтожила его! Если приложить усилия и деньги, нажать на оба Совета и получить желаемые вотумы... Тогда простые люди выйдут в защиту Ордена. Они будут голосовать об измене — и гетман под радостный крик толпы ветирует решение.

— А тут вы затронули очень интересную тему, пан Кривденко, — кивнул капюшон. - Образ, созданный временем. Как известно, время не знает сожаления: любая слава покрывается ржавчиной, каждый образ утончается и крошится... Достаточно лишь изменить угол общественной точки зрения — и подвиги знаменитых защитников превратятся в ужасные деяния дьяволопоклонников. Образ уничтожить удивительно легко, если нанести несколько точных ударов в слабые места! Понимаете, к чему я клоню?

Ефим в важных переговорах ценил конкретику, ему не нравилась манера стелить пышными фразами вместо прямых формулировок без лишних реверансов.

– Продолжайте.

– Мы позаботимся о должном мнении людей, – сказал Рахман. — Они выйдут на майданы с вилами и факелами в поисках чересов с тремя клямрами.

— И как мы это устроим, сын мой? – напомнил о себе Симеон.

Зря я его пригласил, подумал Ефим и потерял вина, чтобы дать себе несколько секунд убрать раздражение с лица.

— Измена Ордена не возьмется ниоткуда, Ваше Святейшество, — капюшон вернулся к патриарху. — Не упадет как гром с ясного неба, не станет досадной случайностью в общественном мнении. Предательство Ордена будет ожидаемым. И окажется зерном, которое впадет в почву, щедро удобренное благодатью... А благодать эта поступит от святых православных церквей.

– Слушаю внимательно, – нахмурился Симеон.

— Многие честные порядочные люди не терпят слуг нечистого, свободно живущих среди нас, имеющих наглость заходить в церковь и просить причастия, которые издевательски носят святой знак распятия и осеняют себя крестным знамением. .. Многие люди не понимают , почему этим покрукам разрешено собирать юные неиспорченные души ... Многие люди тоже сомневаются и не знают , на чью сторону становиться , но пастыри господни укажут правильный путь . Поняли, Ваше Святейшество?

– Я пока не впал в маразм, – сказал Симеон.

— Не собирался обидеть ваш ясный ум, Ваше Святейшество, просто хочу убедиться, что мы понимаем, — без изменения интонации донеслось из-под капюшона.

- Церковь православная будет проповедовать против нечестивцев, - решительно заявил Патриарх. – Так всегда было, есть и будет. Аминь.

— Скажите, Ваше Святейшество, а чего следует ожидать от папистов? Чью сторону они выберут? Важно, чтобы среди добрых христиан не произошло лишнего раскола, и все верующие, то ли от Ватикана, то ли от Константинополя, соединились против сатанинских уродов.

Симеон погладил бороду, допил вино и оцепенел. Он сидел неподвижно больше минуты; Ефим уже подумал было, что старик заснул, и тот проскрежетал:

- Сложный вопрос. Я приложу усилия, чтобы паписты не вмешивались. Но Марьян Дубровский… Настоящий сумасшедший. По нему обещать ничего не могу.

— Я предупреждал, что усиление божьих воинов ухудшит отношения с католическим архиепископом, — не удержался Ефим.

– Эти воины нужны нашей церкви, сын мой, – с нажимом ответил патриарх.

Они нужны разве твоей испуганной жопе, старый шут, подумал Ефим.

– Воины с белыми крестами понадобятся нам всем, – вмешался Рахман. — Я думаю, как направить их благословенную искренность и праведную ненависть к слугам нечистому в пользу нашего общего дела... Под руководством выдающегося австрийского охотника на нечисть Отто Шварца они овладеют новым ремеслом, которое пригодится, когда Орден провозгласят вне закона. Вам может показаться, что я забегаю вперед, но это важная составляющая этого плана: кто-то должен прогонять в ад его служителей. Мы не можем рассчитывать только на силы Тайной Стражи, которая имеет немало других обязанностей, или штыки войска Сечевой...

Надо проверить, что за Отто Шварц отметил себе Ефим.

— Вы хотите научить избранные отряды божьих воинов уничтожать бесовых уродов... Тогда я лично подберу лучших и подарю им свое благословение, — Симеон поднял бокал.

— Спасибо, Ваше Святейшество, — кивнул капюшон. — Вернемся к подготовке почвы. Кроме златоверхих соборов и благодатных проповедей, нужно позаботиться и о других вещах... Здесь присоединитесь вы, глава Тайной стражи.

– Как именно?

— Нужна искусная и всеобъемлющая поддержка... Осудить обманчивые мифы о оборотнях и разоблачить их подлинное нутро. Помочь неуслышанным пророкам получить огласку. Подать надлежащие сведения жаждущим скандалов новости. Распространить творения истинных художников. И тогда, вместе со словом Божьим, почва будет готова принять зерно измены.

Хитрый лис, подумал Ефим. Если волновать волну и поддерживать ее определенное время... Такое действительно может сработать! Толпа легко верит слухам и никогда не пытается копнуть глубже. Особенно если слово гремит со всех сторон, а тем более, когда звучит из амвонов.

— Но прежде всего начните с торчащих из вашего огорода гнилых побегов, пан Кривденко, — капюшон снова вернулся к Ефиму, и тот заставил себя не отвести взгляда. — Вырвите ботву одним решительным движением, потому что если слухи от вашего огорода просочятся в Орден, наши усилия сойдут насмарку.

- Я прополю ботву, - кивнул голова Тайной стражи. — Выдумаю резон, который проглотит без лишних подозрений. Но как насчет искры, которая начнет пожар?

Он игнорировал Симеона, показательно крутившего пустой кружкой.

- Для искры нужно хорошее огниво, - гость впервые за вечер коснулся своего бокала - пробежался указательным пальцем по ножке. Палец был длинным и бледным. - На всякий случай, не единственное. Я знаю, что после волчьей войны среди Ордена осталось немало кресал, которые мы можем собрать и привлечь к нашему делу. За деньги и гарантии неприкосновенности от Тайной Стражи они сделают все должное... Государственная измена — искусная ли ее имитация.

– Это возможно, однако не следует недооценивать назначенцев, – ответил Ефим. — До сих пор им неплохо удавалось вычислить и казнить каждого сероманца, который мои агенты смогли завербовать.

А он, глава Тайной стражи, не сумел защитить ни одного. Это и сейчас ему донимает.

— Нужно сделать это умело, учитывая печальный опыт... И быстро, чтобы их не успели разоблачить. Они раздувают искру на гребне ненависти к химородникам.

— Тогда вот вам сложнее всего, пан Рахман, — сказал Кривденко. – Я знаю гетмана много лет и могу вас заверить, что он не пойдет против Ордена. Даже если там устроят покушение на его жизнь.

— Покушение на жизнь самого гетмана? Чтобы Рада Симох не могла отделаться от такого преступления... Да, здравая мысль, — гость на мгновение умолк, дал щелчок бокалу перед собой, вслушался в мелодичный отклик хрусталя, полного вина. — Однако вы правы, пан Кривденко, этот гетман не годится. Я на него и не рассчитывал.

– Вы говорите о выборах, – догадался Симеон.

Какой-то проблеск разума, подумал Ефим и сделал вид, будто только что заметил опустошенный патриарший бокал. Наполнил его до краев.

— Именно так, Ваше Святейшество, — согласился капюшон. — В октябре гетман отправится на покой... Надо позаботиться, чтобы у последнего вождя было правильное настроение. Его печать разорвет грамоту Хмельницкого.

– Мы не можем повлиять на выборы, – быстро сказал Ефим. — Это вне предела даже для наших объединенных сил.

– Выборов мы и не коснемся, – кивнул запнутой головой Рахман. — Ведь гетман будет частью нашей удобренной почвы! Кого сейчас в кулуарах Советов видят с булавой, пан Кривденко?

— Официально выдвижение не начиналось, но есть два фаворита, — ответил Ефим. — Первый, Борислав Ничего, главный кандидат от Левобережья, служил в войске Сечевом, герой Островной войны. Вам хорошо известно, как широка среди армии поддержка сироманцев, особенно после битвы под Стокгольмом.

— И пан Ничего не исключение?

– Не исключение.

Неожиданно встрял Симеон:

— Но молодая подруга Ничеги, с которой он очень сблизился после смерти жены, родом из семьи православного священника. Девушка очень набожная, ревностная прихожанка, — проскрежетал Патриарх. — Уверен, она примет мудрость слова Божьего, и славный воин примет мудрость вместе с ней, потому что, как мне слышалось, от большой любви Борислав следует за словом этой барышни, как за собственной.

Старик не растерял последней клепки, удовлетворенно констатировал Ефим. Он начал было караться, что зря приобщил попа к заговору, но тот таки пригодится.

— Слухи о том, что Ничего держится за юбку, есть основания, — подтвердил Кривденко. – Второй фаворит – от Правобережья, известный шляхтич Яков Яровой. Вам эта фамилия что-то говорит, господин Рахман?

— Внук Николая Ярового, одного из Совета Семь есаул.

— Его брат тоже ходит с тремя клямрами, — Ефим покачал головой. – Это тупик. Иаков никогда не станет против Ордена.

— Зря вы так думаете, пан Кривденко. Напротив, эту партию можно интересно разыграть. И успешно обратить истинного католика против прислужников ада...

– Даже против собственного брата? – переспросил Симеон с сомнением.

— Кому, как не вам, отец, знать, на что способны братья?

Несколько секунд Патриарх переваривал аллюзию на Священное письмо, и впервые за вечер улыбнулся.

– Нынешний гетман с левого берега, – заметил он. — Поэтому по традиции будет преимущество кандидат Правобережья.

— Я все равно считаю, что нужно содействовать победе Ничего, — сказал Ефим. — С его кандидатурой замысел, вероятно, удастся.

Рахман несколько секунд молчал. За весь разговор он ни разу не сменил позу, даже ногами не пошевелил. Только стучал пальцем по бокалу и крутил капюшоном.

– Согласие, – постановил Рахман. — Пан Кривденко, насколько широки ваши неформальные связи?

— О каких связях идет речь?

— Речь идет о контроле над организациями вне закона. Может понадобиться их помощь, – Рахман снова дал щелчку своему бокалу. — Мне думается, что люди такого рода умеют держать язык за зубами лучше любых других исполнителей.

— Под контролем Тайной Стражи находятся все самые большие преступные группы и кланы на территории гетманата, — ответил не без гордости Ефим. Он лично приложил немало усилий к этому. - Они будут сотрудничать.

– Хорошая новость, – капюшон вернулся к Симеону.

— Если, конечно, Ваше Святейшество не огорчает необходимость прибегать к сотрудничеству со злодеями...

– Иисуса распяли рядом с преступниками, – ответил Патриарх. — Кроме того, Господь Бог, наш Всеотец милосерден, простит самые страшные грехи каждому искренне покающемуся.

– Они непременно покаются, – пообещал Ефим.

Симеон отметил будущее раскаяние щедрым глотком вина.

— Таков, в общих чертах, мой план, господа, — подытожил Рахман. – Детали начну продумывать только после вашего согласия. Что скажете? Сомневаетесь? Слишком рискованно? Я спокойно приму любую критику.

На минуту воцарилась тишина. Даже глобус замер, словно ожидая решения.

— Если вы против... Я просто исчезну и мы забудем об этом разговоре.

– Попробовать можно, – сказал Патриарх.

— Скажу откровенно, ожидал другого... Лучшего, более надежного плана. Я никогда не начинал сделок с таким неопределенным шансом на победу. Много неизвестных переменных, — Ефим покусал нижнюю губу и продолжил, обращаясь к книжным шкафам: — Но Орден мне давно как кость в глотке. Учитывая цели, риски приемлемы.

– Прекрасно! – Рахман впервые за вечер повысил голос, и в нем раздавался триумф. — Вы мудро поступили, что не дали неуверенности и испуга отвлечь вас от праведного дела. Орден – только грозный Колосс на глиняных ногах. Он упадет от единственного умелого толчка и разобьется навсегда!

Рахман сжал бокал так крепко, что тот с мучительным звоном лопнул и рассыпался хрустальными щебнями. Симеон вскрикнул, а Рахман взглянул на изрезанную ладонь невидимым из-под закрывающим взглядом.

— Я принесу бинты, — сказал непринужденно Ефим.

Вино на полу смешивалось с каплями крови.

– Не стоит, – отказался гость. — Лучше принесите новый бокал.

Запахло раскаленным железом.

На глазах у изумленных мужчин кровь перестала сочиться; ужасающие порезы задрожали, дернулись, сомкнулись рваными краями и зажили. Рахман достал большой черный платок, тщательно вытер руку и пол. У бледной ладони не было ни шрама.

Из той мелочи сведений, которые удалось откопать его лучшим людям, Кривденко знал наверняка единственную вещь: Рахман не был агентом Орды или другого государства — он вообще ни на кого не работал. Как произошло подобное удивление и откуда вынырнул такой игрок, Ефим объяснить не мог, только имел догадки... Но теперь получил ответ.

– Случилось чудо Господне, – объяснил Рахман.

Патриарх трижды перекрестился.

— Вы имеете отношение к Ковену? – спросил Ефим.

— Ни с ведьмами, ни с мольфарами я давно не знаю. Можете меня допросить, пан Кривденко, если после всех наших встреч до сих пор сомневаетесь в моей искренности. Охотно отвечу на каждый вопрос.

Председатель Варты решил, что выговор охранникам отменяется, наполнил новый бокал и как можно осторожнее, чтобы не коснуться бледной руки, передал гостю. Тот поблагодарил и поднял напиток высоко, словно скинул над головой булаву:

- Господа! Мы вместе преодолеем характерников и никогда не увидимся снова.

Симеон и Ефим обменялись красноречивыми взглядами и также подняли бокалы.

- Будем, - сказал глава Тайной Стражи.

– За уничтожение Серого Ордена, – повторил Рахман.

- Аминь, - добавил Святейший Патриарх Киевский и всея Руси-Украины.

Бокалы звонко цокнули.

Глава первая

Жизнь в ночном лесу шуршала, ухала, квакала, скрежетала, хрюкала, шипела, лязгала и лепетала. Тугое возглас пульсировало венами чернотропов, катилось эхом по лужайкам, исполняло самые сокровенные норы и закамарки — ни одна сила не способна умерить эту песню.

Под звуки неутихающего концерта заросли трое.

Первым шагал крепкий невысокий человек. У него была приметная коса пепельих волос, достигавшая ему поясницу; наряды на поясе перехвачены черным чересом, куличи держали клямы — нижняя сверкала золотым бандуристом, средняя маленькая серебряная волка, верхнюю украшал бронзовый трезубец. Мужчина шагал легко и неслышно, в его рюкзаке что-то тихо булькало.

Спутники длиннокосого смахивали на банковских клерков, которых выдернули и перенесли в лес прямо из конторских стульев. В высоких шляпах, неуместных костюмах и сверкающих ботинках, воротничках рубашек туго накрахмаленные - трудно представить что-то более лишнее среди дикой природы. Толику карикатурности обоим прибавляли их осанки: первый был высоким и бледным, второй — румяным пузанем в круглых очках. Господин Долговязый все время оглядывался, а господин Пузань держал наготове блокнота и карандаша, которые уже дважды чуть не потерял.

Громкие шаги, треск сухих веток и изредка произнесенные слова добавляли какофонии лесного концерта неуместных человеческих ноток.

— Вы будете идти по дороге боли и крови. Хотите идти дальше? — прозвучал первый вопрос.

- Да, - сказал господин Долговязый.

Господин Пузань с ответом замешкался: в неуверенном лунном свете он торопливо записывал что-то в записной книжке, так что не заметил торжественности момента.

— Ответить есть оба, — сказал Филипп.

– Что? Да-да, конечно, — второй поспешно доскакал предложение и добавил: — Простите.

— Так уходите.

Характерник двинулся первым, едва слышно вздохнув. Оба болвана знали, что направляются в лес, но нарядились как на вечерний променад. Хорошо, что он не завязал им глаз, как делал обычно другим, — эти двое и так чуть ли не на каждом шагу спотыкались, словно брели по лесу впервые.

Поведя бевзов немного между деревьями, Филипп озвучил второй вопрос:

— Вы будете жить чужаками среди людей. Хотите идти дальше?

— Да, — ответил господин Долговязый и быстро огляделся. В голосе слышалась неуверенность.

Олефир терпеливо ждал, пока господин Пузань записывает его вопросы.

- Ага, - сказал наконец тот.

Надо кончать этот фарс, решил Филипп. Ближайшая лужайка пригодится.

— Так уходите.

Они еще несколько минут покружили зарослей: чуть не потеряли господина Пузаня, который неожиданно остановился для очередной заметки; испугали молодого кабанчика, мирно раскапывавшего себе корешки; коварная ветка чуть не выбрала господину Долговязому глаз... Увидев поляну, Филипп очень обрадовался, так что провозгласил последний вопрос чуть бодрее, чем надо, тоном:

— Вы проклятыми останетесь навсегда. Хотите идти дальше?

– А если я передумал? — спросил господин Долговязый, потирая поврежденный глаз.

– Поздно, – отрубил Филипп. — Должны соглашаться.

— Тогда так, — ответил господин Долговязый и, словно испугавшись собственного ответа, осторожно огляделся.

Господин Пузань вертелся, пока не нашел на лужайке освещенный луной участок, сделал очередную заметку, вернулся и тоже согласился. С облегчением Филипп развязал рюкзак, достал медную чашу и бутылку темного стекла.

— Теперь нужно разжечь костер? — спросил Пузань.

– Нет, – ответил Филипп, откупоривая бутылку. – Это просто вымысел.

Он хотел как можно скорее покончить с этим.

— Но по нашим источникам...

– Старая мистификация, – решительно перебил характерник. — Ритуал в преданиях преднамеренно полон лишних действий, чтобы усложнить его повторение.

— Вот оно что, — Пузань поправил очки и побежал на свет дополнять свои записи. – Резонно!

– А та часть с ножом в сердце? — осторожно переспросил господин Долговязый.

Филипп вытащил из-за череса нож.

- А вот эта часть правдива, - он мгновенно помолчал, а потом пожалел испуганного спутника: - Шучу.

Долговязый криво улыбнулся, вытер со лба мелкие капли пота.

— Слова над костром тоже придуманы, — добавил сероманец. — Умышленная романтизация ритуала. На самом деле достаточно только выпить напиток.

Господин Пузань записывал его показания так ревностно, что грифель чуть не драл бумагу. Характерник осторожно наполнил чашу, тщательно закупорил бутылку и поднес напиток господину Долговязому.

- Здесь на двоих, - торжественно сказал Филипп. — С этим вы получите способность перейти... По ту сторону.

Мужчины нервно переглянулись.

– Вы долго искали, – напомнил Олефир. – Вы нашли. И хорошо заплатили.

— Но зачем было идти сюда, чтобы...

– Отбросьте сомнения! — перебил нетерпеливо сероманец.

– Я прошел этот ритуал в пятнадцать лет. Вы в шаге от новых сил! Неужели откажетесь из-за страха?

Аргументы возымели действие.

— Что ждет нас? — спросил господин Долговязый.

От него даже воняло страхом.

- Увидите... Каждый переживает личный опыт перехода, поэтому мои советы вам не помогут.

Мужчины снова переглянулись.

– Значит. Кто первый?

– Давайте мне, – решился господин Пузань и забрал чашу. - Сколько нужно выпить?

– Половину. Остальное оставьте собратью.

Тот кивнул, облизал губы, поправил очки и затем решительно глотнул. Господин Долговязый удивленно наблюдал за ним. Господин Пузань выпил даже больше половины, громко крякнул, вытер губы ладонью и передал чашу товарищу.

– Может, не надо? — спросил господин Долговязый. — Нам для проверки сгодится и один...

– А ну, пей! - скомандовал господин Пузань.

Пан Долговязый подозрительно осмотрел темный напиток, принюхался — пахло калгановкой и какими-то травами, похожими на можжевельник. Несколько секунд он пытался унять возбужденное дыхание, а потом порывисто выпил все до дна.

– Ух! — выдохнул господин Долговязый и занюхал выпитый надувным платком.

Сероманец забрал чашу, тщательно прополоскал ее водой из фляги и кивнул замершим мужчинам:

- Садитесь на землю и закройте глаза.

Они немедленно выполнили приказ.

– Ждите несколько минут. После этого последует переход.

Оба послушно замерли на прохладной ночной траве. Филипп внимательно следил за их лицами, чтобы не упустить должное мгновение.

Эти двое вышли на него две недели назад. Далее последовала классическая партия, которую Филипп разыгрывал не впервые. Экспозиция: он получил приказ лично от Басюги и сел возле них в кабаке как простой часовой, утомленный медленной работой и рад похлопать языком. Осторожное знакомство: они щедро угощают ужином и расспрашивают о жизни-бытии. Он делится всем, что должно им питать. Отладка контакта: встречается с ними несколько раз, всегда позволяет платить за угощение, а потом просит денег — мол, должен отдать долю большого долга, размер которого превышает его годовую плату. Приманка заглотена: ему предлагают немалую сумму за одну небольшую услугу новым друзьям. Они так давно хотели попасть в Потусторонний мир! Но никак не могли найти метод. Страстно мечтают о знакомстве с легендарными и загадочными силами... Возможно ли это для человека вне Ордена? Говорят, есть какой-то ритуал, называемый ночью серебряной скобы.

Он сомневается – они настаивают; он колеблется – они удваивают сумму; он боится гнева Ордена – они подмасливают щедрым авансом. В конце концов он соглашается. «Только вы двое, в полночь». И вот они здесь, готовы делать все, что повелено; думают, что обманули простака-сироманца, зря вокруг таких кружат ужасающие слухи; тихо радуются, что наконец-то похитили сверхважный секрет... Сколько уж таких он видел.

– Не могу ждать! — вскочил вдруг господин Долговязый. Мышцы его лица странно дергались. – Я чувствую, что готов! В ушах золотой перезвон! По ту сторону зовет меня! Я слышу!

Он вскочил на ноги и выхватил из кармана складной нож.

- Нет-нет, подождите, - начал Филипп. Это было не по плану.

– Вот она, я вижу! Цветет перед глазами... Зовет меня! Должен трогаться! Я знаю!

В бледном лунном сиянии лицо господина Долговязого кривилось и полыхало. Одним управляющим движением он выбросил лезвие и вогнал его себе в грудь под какой-то неразборчивый лозунг.

Эхо предсмертного крика разлетелось по лесу. Еще мгновение — и тело ударило о землю. Лесной оркестр вобрал трагические нотки и продолжил концерт, словно ничего не случилось.

– Так и должно быть? — Пузань смотрел на товарища испуганными глазами. Его зрачки были слишком расширены.

– Ага, – ответил характерник спокойно.

Господин Пузань попятился к господину Долговязому, прислушивался к его груди, нервно пискнул, проверил пульс на шее и запястье.

– Он мертв! – завизжал господин Пузань. – Мертвый!

— Вы действительно так думаете? - флегматично спросил Филипп.

– Я не идиот! – тот выхватил небольшого пистоля. - Здесь серебро...

Но оружие фыркнуло в траву, а господин Пузань обеими руками схватился за горло, словно вздумал задушиться. Глаза вытаращились, изо рта вперемежку со хрипом зашумила кровь. Несколько секунд он еще пытался проглотить воздух, но тяжело рванул.

– Отвар из водки, дурмана, волчьих ягод и еще кое-чего, – объяснил Филипп. — Хорошо, что вы не записываете рецепт, потому что это самый настоящий яд.

Очки взлетели куда-то в траву. Господин Пузань отхаркнул темную рвоту, попытался ползти, но распластался в собственной луже, прохрипел что-то неразборчивое кровавой пеной и скончался, судорожно сжимая собственную глотку.

- Телепни, - подытожил Филипп.

Он обшарил их карманы, достал кошельки и документы. У господина Пузаня у путевой грамоты лежал дагеротип, над которым улыбалась круглая женщина и такой же кругленький ребенок. Даже этот дурак имел семью...

Кровь господина Долговязого сверкала в лунном сиянии, теплилась гостеприимным теплом. Вот зачем этот болван схватился за нож? Оба должны были врезать дуба от яда!

Видимо, выпил мало. В дальнейшем следует разделять порции, чтобы этого не повторилось. Филипп закрыл глаза, затаив дыхание. Считал до десяти. Не помогло: кровь сочилась обещанием амброзии, дразнила ноздри, манила, пробуждала приятный привкус на языке - вот я, рядом, коснись меня, крошечную капельку; ну-ка, сделай только шаг, достаточно лишь наклониться и попробовать...

Характерник отвернулся, отошел от мертвых, чтобы не слышно запаха, и принялся ломать ветки на костер с такой силой, чтобы заболели руки и колени. Призвал из воспоминаний лицо Майи, ее глаза, брови, улыбку...

Стало легче. Когда затрещало пламя, он уселся спиной к покойникам, достал варган — и к лесной симфонии добавился еще один мотив. Ватры и мелодии хватит, чтобы его нашли в дикой чащобе.

Филипп играл долго, ни разу не оглядываясь на тела. Дым, музыка и воспоминания о Майе забивали ему сладкий запах крови.

Наконец послышались шаги. Филипп спрятал варган, как только Олекса Воропай вышел из чащи и отряхнул рукав от паутины. Пришедший сероманец осмотрел тела, почесал выбритую макитру, двинулся к костру. Характерники пожали руки.

— Не легче ли стрелять в затылке? – спросил Олекса вместо приветствия. — Зачем возиться с целым спектаклем?

– Не хочу брызг мозга, – ответил Филипп и передал найденные документы.

– Слова романтика, а не убийцы, – Воропай забрал грамоты, вскользь бросил на них глаз. — Очередные желающие приобрести секрет превращения в химородника?

– Они никогда не переведутся, – сказал Филипп. — Эти оказались тупенькими.

– Чьих будут? — Олекса наклонился к свету и вчитался в кириллические закорючки. - Изумрудная Орда, Московский улус. Что-то в последнее время их здесь много...

- Пусть приходят, - пожал плечами Филипп. — Я каждому устрою ночь серебряной скобы.

Воропай расхохотался.

— На самом деле мне нравится твое фокусство, брат Варган. Заставлять истуканов покончить с собой — в этом есть определенная ирония! Но жестокость. Пуля в череп – гораздо милосерднее.

- Я предпочитаю стрелы, брат Джинджик, - Филипп был не в настроении для философских болтовней.

– Да-да, упорный сын степи, – Олекса снова разглядел тела.

Учит, подумал Филипп. В такие мгновения он ненавидел Воропая и клял себя за эту ненависть.

– Хорошая работа, – заключил наконец Джинджик. - Газа будет доволен.

Газой назывался есаула контрразведчиков Немир Басюга. Брат Газда лично отдавал приказы Филиппу и именно он назначил брата Джинджика его куратором.

— Так что же, Варган? — осторожно спросил Воро-пай. — Знаю, ты не любишь таких вопросов, и, поверь, я тоже не в восторге, что должен...

- Со мной все хорошо, - Филипп махнул рукой. — Не волнуйся, брат.

Олекса кивнул с заметным облегчением.

- Помочь с погребением?

Помощь бы не помешала, но Филипп отказался принципиально.

— Как знаешь, — Воропай спрятал документы мертвецов к рюкзаку. – Отдыхай. Новые приказы поступят как обычно.

– Хорошо.

Олекса пошел было, но задержался в конце поляны.

— Слушай... Мы с тобой одного года приема, не правда ли?

— Да, — Филипп вспомнил собрание джур неподалеку от дуба Мама: будто картина из чужой жизни. – Помню, как ты с Энеем перед испытанием поединок устроил.

– Было, – улыбнулся Олекса. – Так и не одолели мы друг друга тогда. Сколько лет прошло?

– В августе будет семь.

– Холера! Время летит, – Воропай снова почесал макитру. — Слушай, брат... У моего давнего цимбора есть избушка в Келечине... Может, поедешь на несколько недель? Там природа тихая, красивая, спокойная: горы, пихты, водопад Шипот неподалеку. Женщина у него андруты печет и кифлики вкусные, с вешенками или морелями, все из собственного сада... Словом, Закарпатье! Отдохнешь там, поешь, может, кобью себе найдешь...

– Спасибо, брат. Я подумаю, – отказал Олефир.

Воропай старается изо всех сил. Надо быть последним подонком, чтобы ненавидеть его, подумал Филипп.

Олекса кивнул, поправил рюкзак и махнул рукой:

– Пусть Мамай помогает, брат.

- Взаимно.

Воропай скрылся в чаще. Филипп достал из рюкзака кусок хлеба и принялся медленно жевать, вглядываясь в пламя.

Прошел час. Ватра погасла, хлеб давно исчез, варган лежал забытым, а сероманец все сидел, уставившись в пепел, как в зеркало. Аромат крови дурманил так, что даже запах сожженного дерева не мог его перебить. Олефир попытался вспомнить Майю, однако ее лицо задрожало и исчезло. Он стиснул зубы и позвал образ матери.

Хватит мучиться, Филипп! Ты хочешь пить. Ты знаешь, как это нравится. Ты обожаешь этот вкус. Зачем отказывать себе? Зачем отрицать собственную природу?

- Исчезни.

Всегда один и тот же разговор. Мы оба знаем, чем все кончится. Разве не легче завершить все сразу? Зачем устраивать себе пытки? Ты ведь не трус. Загляни собственными глазами, Филипп. Загляни решительно, не отводя взгляда. Ты воин. Мы оба воина! Воины-волки, хищные звери, в багряной мгле глаза горят...

- Заткнись.

Так смешно, приказываешь мне... Как будто это подействует. Понимаешь ли ты, что споришь сам с собой? Я не уйду и не замолчу! Тебе это известно! Но ты еще не принял правду. Вместе мы станем сильнее! Вместо этого тратим время на споры...

— Прочь.

Пока ты в состоянии сдерживать меня. Точнее, в состоянии сдерживать себя...

— Прочь, говорю! - крикнул Филипп.

Молчание.

И потом, как в ответ, из-за леса послышался вой волков.

Не успел характерник понять, что делает, как выл вместе с ними — протяжно, громко и отчаянно.

***

Ярко и струилось; дрожало и перехватывало; остыло и растаяло. Мышцы под потной кожей распряглись, отрывистое дыхание замедлилось. Оба качались на невидимых дрожащих волнах без звука, без движения.

Она улыбалась и жмурилась, он наслаждался бесценным и быстротечным мгновением всеобъемлющего покоя, когда в голове свободно от мыслей, а тело приятно смягчилось... Жаль, что это мгновение истекает удивительно быстро.

Арина встрепенулась, подняла голову, непринужденным движением собрала растрепанные волосы и потянулась за стаканом воды. Игнат, в свою очередь, потянулся к ее груди — никогда не упускал такого случая — вдруг в опочивальню без всякого предупреждения ворвалась служанка.

– Пан приехал! — пискнула она и бросилась прочь.

Арина выругалась, Игнат скатился с кровати. Не теряя времени, покидал вещи в опанчу, быстро проверил, не забыл ли чего, потому что в спешке мог выпасть кошелек или выкатилась бы фляга, свернул все в тугой узел.

- Обувь.

Распавшая Орыся подала ему сапоги, накинула на себя шелковый халатик и распахнула окно.

– Мчи, – бросила она. – Потом увидимся.

- Угу, - Игнат прыгнул прочь.

Их встречи всегда проходили спокойно, но когда-то такая передряга должна была случиться — они оба это знали и все равно не были готовы. Классика трагедий, классика комедий, классика жизни. Мастеру Котляревскому понравилось бы, подумал Игнат.

Путь отступления он продумал заранее: из окна спальни выскочил на крышу столовой, пробежал на согнутых и нырнул с первого этажа в высокие кусты самшита. Послышалась брань, затем из кустов осторожно высунул голову серый волк с узлом в пасти, огляделся, убедился в безопасности маневра и бросился к незаметной дыре подкопа под забором.

Муж Орисе должен был вернуться завтра, но по причине его планы изменились. Игнат не волновался: Арина вывернется, а ее служанки будут держать языки на припоне — не столько из-за женского единодушия, сколько благодаря поощрительным таллярам в дополнение к месячному жалованью.

Имение стояло в зажиточном квартале под Владимирской горкой, и бежать к воде было недалеко. Какая-то приблудная собака побежала следом с радостным лаем, но волк не считался с ним, и пес потерял любопытство. Прохожие случались редко, однако Игнат каждый раз ждал, когда они пройдут мимо, потому что огромная волчья с узлом в пасти непременно привлечет внимание, и лишние слухи вдруг разлетятся по окрестностям.

Киев пеленали первые сумерки. В сопровождении теней волк незаметно добрался до берегов Днепра до поростей камыша, после чего оттуда вылез помятый Игнат, нырнул в воду и принялся смывать кровь, мех и запах Ориси.

— Вот д-д-д-д-дедька, — процокал зубами характерник. Начало июня оказалось прохладным.

Он закрутил мокрую селедку вокруг уха, растерся опанчой, быстро оделся, поправил сабли за спиной. Холод застрял в внутренностях ледяными побегами. Вот бы назад, к теплой кровати и ласковой женщине!

Фляжка оказалась пустой. Точно, он же угощал Орисю...

– Срака, – констатировал Игнат.

Хорошо, что в «Ночной Мавке» всегда найдутся и выпивка, и кровать, и женщина. А еще, может быть, заработок.

Дальше от поместий вечерняя столица бушевала жизнью: мостовой стучали колеса экипажей, прохожие спешили по делам, скользили по серомачу равнодушными глазами, некоторые задерживали взгляд на двух саблях за спиной. Такой взгляд всегда может служить отличным поводом для драки, но боевое настроение Игната выветрилось.

Он внимательно проверил кошелек, скобы, шары для пистоля — все на месте. Что же тогда на душе так мерзко? Неужели это глуповатое бегство так подействовало на него?

Ответов не последовало, противное чувство не отпускало, а с ним и холод после вынужденного вечернего купания.

– До жопы, – буркнул Игнат и ускорил шаг.

«Nichna Mavka» имела немало соблазнов (например, роскошное и незаконное игровое заведение в подвале, которое ночью собирало самых богатых киевлян и гостей столицы), но наибольшим преимуществом было то, что и открывали его раннего часа (в отличие от остальных киевских публичных домов). Цены здесь, конечно, высокие, если не сказать — слишком высокие, но заведение того стоило, как и, собственно, перечень его услуг. Первый класс.

Характерник сегодня оказался первым гостем. В зале было пусто: вероятно, девушки еще прихорашиваются наверху, готовясь к вечеру. Игнат устроился за шинквас на любимом стуле, изрядно потертом сотнями разнокалиберных ягодиц.

За трактирщика был какой-то носатый юноша с тщательно прилизанными волосами.

– Поздравляю в «Ночной Мавке», – поздоровался он почтительно. — Чего хотите в этот прекрасный вечер?

Новенький. Настоящие трактирщики так не говорят.

— К жопе прекрасный вечер. Налей водки.

Гната раздражал этот желторок. Куда девался старый знакомый Дмитрий, которому даже заказа не нужно было говорить? Оно рождалось одной лишь силой мысли, чистым и прохладным.

– И не смей разбавлять, – добавил характерник. – Со мной этот трюк не работает.

— Да, сударь, — юноша с уважением посмотрел на его скобы и принялся открывать новую бутылку.

– Где Дмитрий? — спросил Игнат мрачно.

– К сожалению, дядя Дмитрий в больнице, – ответил малыш расстроенно. — Поймал недавно пулю. К счастью, Бог уберег, но в ближайшие месяцы будет оклиговать.

Одной рукой крестился, другой наливал.

— Так ты его племянник?

- Вы правы.

Зазвенели высокие каблуки и рядом Игната уселась Лилия, худощавая блондинка средних лет. В этом году ее повысили до бордель-маман, когда предшественница скончалась от передозировки дурманами. Некоторые считали Лилию слишком костлявой и сухоребряной, а Игнату — одна из любимиц.

— Первая рюмка за счет заведения, — объявила Лилия трактирщику и подарила характернику самую очаровательную улыбку. – Как приятно выйти и увидеть любого рыцаря. Давно тебя здесь не было, Игнат. Где странствовал?

— Волчьей тропой. Твое здоровье, красавица, - Игнат поднял рюмку и ловко наклонил ее к глотке.

Водка пошла красиво, мгновенно прогрела внутренности, однако скверное чувство не исчезло. Пожалуй, просто нужно напиться. Это всегда помогает.

— Почему такой мрачный, рыцарь? – пропела Лилия.

– Потому что тебя редко вижу.

Характерник попытался вспомнить, сколько у него осталось денег и хватит ли на Лилию. Это всегда было непростое перепутье: либо отложить на мечту, либо насладиться здесь и сейчас. Обычно Игнат выбирал поочередно.

— Заходи почаще. Я постоянно вспоминаю твой широкий черес, — женщина многозначительно намотала белокурого кудряшка на указательный пальчик.

Игнат подкрутил усы. Молодой трактирщик с каменным лицом протирал чистые рюмки, уши его полыхали.

– Еще, – объявил ему Бойко.

– Очень не налегай, – прищурила накрашенные серебристыми тенями глаза Лилия. — Ты нужен сегодня трезв.

– Тебе?

Неважно, сколько там в кисете осталось, твердо решил Игнат.

– К большому сожалению – нет, – Лилия оглянулась: в заведение вошли двое, судя по одежде, состоятельных чумаков. — У шефа есть несколько дукачей. Он ждет внизу.

Лилия порхнула к гостям. Сероманец сопровождал ее задок невеселым взглядом и выпил вторую рюмку. Сегодня все женщины бегут ему из рук.

— Лилия самая лучшая, — заметил трактирщик.

— Нашелся здесь знаток, — хмыкнул Игнат. — Ты даже голую девку никогда не щупал. Как тебя зовут?

— Тарасом зовут. И я щупал!

Как только такого малыша додумались взять на работу в публичный дом, подумал Игнат. Наверное, Дмитрий хорошенько попросил за племянника.

— Счастья с щуплением, Тарасик. Еще увидимся.

Когда к себе звал хозяин «Ночной Мавки», то дело было насущным. И денежная. Характерник двинулся к незаметной двери, которой пользовались исключительно работники и доверенные персоны заведения.

– Эй! За другую кто заплатит, господин рыцарь? — крикнул Тарасик.

– Запиши на мой счет, – ответил Игнат. - Фамилия Бойко.

Сероманец спустился в подвал, двое бурмыл перед очередной дверью молча пропустили его дальше.

Потаенным Эльдорадо здесь скрывался огромный игровой зал: роскошно украшенный бархатом и позолотой, до блеска вычищенный, щедро напарфюменный — готовый к открытию на самом высоком уровне. Шевалье ждал у одного из столов, покрытом столбиками игральных фишек.

– А вот и мой любимый характерник! — сказал человек и протянул руки Гнату. — Иди сюда, мон-ами!

Бойко не знал, как на самом деле зовут Шевалье. Наверное, никто во всем Гетманате этого не знал, кроме нескольких агентов Тайной Стражи и Серого Ордена. Сам Шевалье утверждал, что он родом из Франции, носил костюмы по последней парижской моде и ежедневно подравнивал едва заметные, как карандашом нарисованные усики в самой дорогой парикмахерской Киева «Na uzvozi». От него шел тонкий аромат дорогого одеколона (французского, конечно), на ухоженных пальцах блестели золотые перстни.

На украинском Шевалье разговаривал без всякого намека на акцент и гекал, как любой местный, поэтому Игнат имел подозрения, что изысканный бандит родом из угодий, более близких к Житомиру, чем к Парижу.

Они символически обнялись. Игнат всегда корчил от этого ритуала. Он бросил взгляд на выложенные кипы игровых фишек – здесь хватило бы и на десяток его мечтаний.

— Выглядят привлекательно, не правда ли? – спросил Шевалье. — Смотришь на эти фишки, а на самом деле это блестят таляры и дукачи. Настоящее волшебство!

— Да-да, казино никогда не проиграет, — буркнул Игнат, спустивший здесь не одно месячное жалованье.

- Мудрые слова, светлая голова! Вот зачем ты стал проклятым характерником? - всплеснул руками Шевалье. — Я бы тебя в Черную Раду провел, се кон!

- Что? — Гната очень раздражали эти вставки на непонятном для него языке. – Политика меня никогда не интересовала.

- Зря, мон-ами! Любому ответственному человеку, а тем более сознательному гражданину и патриоту стоит интересоваться политикой — он руководит нашей жизнью.

Характернику надоели вступительные болтовни. Гадкое ощущение никуда не исчезло, две рюмки водки не помогли, а фишки напомнили о том, что до мечты далеко — настроение улетело в пропасть.

— Ты меня ради разговоров о политике позвал? – спросил Игнат.

Мало кто бы отважился так разговаривать с одним из самых известных киевских бандитов.

– Вот о чем я говорил! Обожаю твою прямоту и откровенность, - Шевалье зааплодировал с довольной улыбкой.

— Да-да, у меня встал от твоих хвастаний, — мрачно ответил Игнат. – Давай уже к делу.

Шевалье махнул рукой в зал.

– Сегодня здесь будет игра. Очень важная игра… Приедут гости. Очень почтенные гости.

- Рад. Очень рад за тебя, – сказал Игнат. - При чем здесь я?

– Ты уже видел, кто стоит за шинквасом вместо Дмитрия?

— Сопляк, который шею скрутит, оглядываясь на девок вокруг.

— Дмитрия подстрелили уроды, осмелившиеся напасть на меня. Напугали весь персонал, - Шевалье отбросил показное веселье и нервно хрустнул пальцами. – Мерде! Я задействовал все ресурсы, но до сих пор не знаю, кто выступил против меня. Ты понимаешь, какие люди стоят за этим предупреждением, если даже я не в состоянии их найти?

— Дерьмо, — согласился Игнат.

— Ни в коем случае нельзя дать себя запугать. Нельзя показать слабость, – Шевалье поправил бабочку, что было самым высоким проявлением ее недовольства. Нередко после этого жеста чья-то жизнь прерывалась. – Поэтому игра состоится. Сегодня, когда здесь будет немало почтенных гостей, на меня попытаются напасть снова. Я не уверен, но так подсказывает шестое чутье... Я бы сам так поступил. Поэтому должны быть готовы, нужна вся возможная защита.

— Позови сердюков.

– Сердюки будут, – отмахнулся Шевалье. — И зиску из них, как из козла молока.

– И сколько же стоят синие мундиры? – поинтересовался Бойко.

- Ни гроша, - в ответ на удивленный взгляд характерника Шевалье объяснил: - Председатель столичных сердюков тоже будет среди гостей. Но что такое сердюки по сравнению с твоими саблями? Я очень обрадовался новости о твоем неожиданном визите.

– Это случайность, – Игнат с досадой вспомнил Орисю и ее перса. — У меня были другие планы на вечер.

– Видишь? Сама судьба привела тебя сегодня, мон-ами. Так как, поможешь с охраной?

Дальше начинался небольшой спектакль. Боны оба знали финал, но все равно должны были разыграть ее.

– Мое время дорого стоит, – сказал Игнат.

— Твое время нужно мне до рассвета. Дукач через четыре часа, - ответил Шевалье.

Этого заработка хватит на подарки и Остапу, и Ульяне. Еще и отложить на мечту.

— Просто наслаждайся вечером, сероманец. Проходи между столами, общайся, как будешь иметь желание, можешь сыграть и выпить немного... Только не теряй бдительности и способности махать саблями.

– Да способности ловить пули.

– Нотаман! Не удивительно ли ваш потусторонний контракт? – Шевалье протянул ладонь. — Только к девушкам не липни... Пойдешь в любую вечеринку. За счет заведения.

Лилей, он выберет Лилей. Но Игнат с ответом не торопился.

— Ну-ка, мон-ами! Мне известна твоя плата, – Шевалье скривил губы. — Проклятый Орден за месяц платит меньше, чем я через несколько часов!

Игнат нуждался в деньгах, а Шевалье был щедрым.

– Что тебе терять? Одну только ночь. Да и что делать? Ничего противозаконного. Я прошу охранять этот замечательный вечер от возможного, подчеркиваю слово «возможного», нападения. Разве это большая просьба? Не этим ли занимается Орден – защитой простых граждан?

- Простых граждан, - фыркнул Игнат.

Иногда красноречие Шевалье выходило за пределы разумного.

— Рассматривай это как помощь в беде давнему другу.

Как там было в ночь серебряной скобы? «Между подлостями и добродетелями».

– Договорились, – сказал характерник и они ударили по рукам.

Бандит задержал его ладонь. От этого прикосновения мерзкое чувство наконец созрело и разразилось гнойным чиряком: Игнат был противен сам себе. Каждый раз он выталкивал это чувство к самым далеким, темным закоулкам забвения, но каждый раз оно возвращалось, тяжелое, вонючее и неотвратимое.

— А послезавтра нужно сопровождать Павла, — добавил Шевалье.

- Вот уже никак, - решительно отказал сероманец.

- Жаль. Могу узнать почему?

– Не можешь.

Игнат не желал рассказывать главарю крупнейшей киевской банды о том, что завтра он едет к сыну на день рождения.

***

Наконец-то дома! Вдохнуть старые знакомые запахи, бросить вещи на пол, бултыхнуться в ванную и впервые за многие месяцы искупаться без надобности держать пистолет на расстоянии руки. Замереть в целебной тишине, закрыть глаза, почувствовать, как смывает пыль дорог и невзгод... Самые могущественные волшебства прячутся в общепринятых вещах, которые начинаешь ценить только после долгой нужды.

Характерник невольно задремал и скользнул в воду. Рота заливало, он инстинктивно вдохнул нос и набрал еще воды. Сердце утихло. Он закашлялся, схватился за края ванны и сел над водой, жадно хватая воздух. Спокойно! Ничего не произошло. Он на родине, в семейном имении. Не в море, не среди кораблетрощи...

— Это прошло. Давно прошло, — пробормотал Ярема и выбрался из купели.

Расчесать волосы, подровнять усы, заплести бороду, протереть скобы, впитаться в чистую одежду. Рутинные ритуалы помогли: сердце устало, дыхание замедлилось. Ярема взглянул в зеркало, поправил ныряльщик за чересом и довольно хлопнул себя по пузу — славный шляхтич! Таким можно явиться на глаза родных.

Он широким шагом вышел из ванной комнаты, чуть не сбив с ног хрупкую пожилую женщину в строгом черном платье.

- Маменька! — проревел радостно Ярема.

Женщина мгновенно оказалась в крепких объятиях. Пани Яровая была на две головы ниже сына (компенсировала высокая причудливая прическа) и вдвое тоньше — телосложением Ярема удался у отца. Госпожа Яровая мужественно выдержала несколько секунд, деликатно, но уверенно освободилась из плена объятий, поправила платье и спросила строго:

- Сын! Почему сразу не пришли ко мне?

Ядвига Яровая, в девстве Вишневецка, была воспитана в суровых традициях Польского королевства и при любых обстоятельствах обращалась ко всем исключительно на «вы». Лишь к усопшему мужу госпожа Яровая позволяла себе вольность фамильярного «ты».

— Мне сказали, вы отдыхаете после обеда, я не хотел беспокоить, — покраснел Ярема. — Да и вымыться с длинной дороги...

Пани Яровая отступила на шаг, склонила голову набок.

- Дайте-ка я вас рассмотрю. Полтора года не видела, — она придирчиво осмотрела сына от макушки до ног, потом всплеснула руками: — Пресвятая Дева Мария! Вы так возмужали на северных землях! Вырытый отец, пусть Бог хранит его светлую душу.

Женщина перекрестилась и смахнула из глаз слезинки. Ярема смущенно улыбался.

— Борода даже длиннее, чем у него! Я так переживала, когда вы были на этой проклятой войне...

— Мамуньо, мы виделись после нее, разве не помните? Но война уже давно прошла.

Однако она все еще жила в воспоминаниях.

— Это было так опасно! А я не успела выполнить завещание вашего отца и корилась за это. Если бы вы умерли одиноким... Ох, какое счастье, что Дева Мария вас уберегла, пани Яровая снова перекрестилась. — Какая радость, что вы снова дома! Теперь мы выполним его завещание.

– О чем вы говорите? — Ярема сообразил, куда ветер дует, но попытался изобразить дурака.

С Ядвигой такие вещи не работали.

— Говорю о предсмертной воле вашего отца, — подчеркнула последнее слово госпожа Яровая. — Незадолго до смерти в проклятой Волчьей войне он завещал мне: не разреши Яреме долго парубковать, хочу, чтобы Ярема продолжил наш род, возраст сероманца быстротечен и непостижим... Вот такими были слова вашего отца. Я же исполняю его последнее желание.

— Мамуньо, я понимаю, но у меня нет ни желания жениться!

— Хватит вести себя как мальчишка! – отрубила Ядвига. — У нас уже был этот разговор. Время пришло! Вам уже двадцать три года. Ваш брат Яков воспитывает дочь, его жена беременна вторым ребенком. У вашей сестры Вождя есть сын, а сестра София — двое!

Ярема знал, что битва проиграна, но сдаваться не собирался.

— Значит, у вас уже четыре внука, а вскоре их станет пятеро! Яков, Соня и Бозя старше меня, поэтому...

- Более опытные, конечно, - перебила Ядвига. — Но речь как раз о вас, Ярема. Пообщайтесь с ними за ужином и поймите, наконец, что ничего страшного в семье и отцовстве нет. Пора создавать семью и продолжать род, светлейший господин Яровой. Я уже нашла две замечательные кандидатуры.

- Маменька!

Характерник успел забыть, как невыносимо она могла себя вести.

— Я согласила визиты для знакомства, — неумолимо повысила голос Яровой. — Если вы считаете, что мне нравится роль надоедливой свахи, то ошибаетесь!

— Разве мне не позволено самостоятельно решить...

— Сын, я только выполняю волю вашего отца, — в очередной раз с акцентом на последнем слове повторила пани Яровая. — Знали бы вы, как сложно найти хорошую благородную девушку для мужчины вашей профессии! Да еще в таком возрасте. В этих непростых условиях можно остаться совсем без партии! Но только не мой сын. Получите лучшее, как и положено шляхтичам герба Равич.

Ядвига коснулась пальцами драгоценной эмалированной броши, изображавшей медведя семьи Яровых.

— Но... — попытался возразить Ярема.

— Потом все узнаете. Ваш отпуск станет для осмотра и принятия окончательного решения, — госпожа Яровая не оставляла никакого шанса. — А сейчас прошу меня простить, должен заботиться о праздничном ужине. Ведь среди родственников, которые соберутся отметить радостный день вашего возвращения, будет лично Николай Яровой, в паре с которым вы сможете проглотить и двое волов. Впервые за многие годы наша семья соберется в полном составе, поэтому все должно быть на самом высоком уровне! Ох, сынок, знали бы вы, как это сложно — организовать благородный вечер на достойном уровне!

Но куда мне, ветерану какой-то войны, подумал Ярема.

Да, Ядвига должна лично руководить подготовкой к празднованию — без ее присутствия никаких дел в имении не происходило, а если и происходило, то крайне редко и, конечно, на далеком от достоинства уровне.

Госпожа Яровая поднялась на цыпочках, Ярема послушно пригнулся получить теплый поцелуй в лоб, и женщина энергично поднялась дальше. Характерник на мгновение растерянно застыл, а затем тронулся, куда ноги понесли. Улыбался слугам, приветствовавшим паныча с возвращением домой — случилось несколько новых лиц, но остальные работали в имении еще со времен его детства — пока мысли носились испуганными козлятами.

Брак? Жена? Выбирать кого-то на всю жизнь? Он не готов! Собственный дом, хозяйка... Псякрев, это не о нем. Может, когда-нибудь, но не сейчас!

Но его мнения даже слушать не будут. Всё решено. Воля отца — это как дамасская сталь. Мамуньо, кроме кандидаток на почетный титул жены Яремы Яровой, наверное, уже дату свадьбы назначила.

Семейная дубрава встретила сероманца шелестом свежих темных листьев. То ли деревья стали маленькими, то ли он вырос со времени последнего посещения... Когда это было? Кажется, каких-нибудь два года назад, после возвращения с войны — именно перед тем, как дед Николай снова отправил его на Север.

- Здравствуйте, папа, - Ярема с улыбкой провел рукой по стволу. Под пальцами разлетелись красные искры: его ждало сообщение. Ничего, подождет еще немного. – Подложили вы мне огромную свинью! Наверное, знаете об этом, потому что мамуньо, наверное, к вам приходила обсудить свой коварный план.

Дуб качнул ветками.

— Как в чистом поле пушечный выстрел поймал! Не хочу я свадьбы. Да разве меня послушают? – жаловался Ярема. — Мне двадцать три года, здоровый бугай, ветеран Островной, а рядом с маменькой до сих пор как маленький мальчишка! Как вы только справлялись с ее нравом?

Родителей дул молчал. Другие дубы, его прадеды и прапрадеды прислушивались к разговору.

— Не так я представлял свой первый день дома, — Ярема достал трубку, но тут же забыл о ней. — Вот скажите: разве я не сам должен выбирать жену, как выбрал когда-то волчью тропу — самостоятельно! Имеет ли шляхтич такого права?

Характерник был уверен, что папа принял бы его сторону.

– Понимаю, воля родителей праздника. Но вы, например, маму полюбили без бабушкиного принуждения. И в одиночку ее руки добивались! Почему я так не могу? Почему...

– Эй! Ярим!

К дубраве шагал старший брат.

Яков Яровой удался в мать: невысокий, хрупкий, но с шляхетской осанкой и волевым подбородком. Братья были удивительно разными — коренастый Ярема имел кудри цвета красного золота, весной на его щеках и переносице расцветали веснушки, а волосы хрупкого Якова были скорее светло-русыми, отнюдь не рыжими.

Ядвига Вишневецкая перед замужеством поставила Степану Яровому условие: ее первенец никогда не станет на волчью тропу. Степан согласился. Якова чуть ли не с пеленок готовили к карьере политика, и это был удивительно удачный выбор — в кулуарах Красной Рады он чувствовал себя как сокол в небе. Ярему радовало, что ему не довелось родиться первым.

Иаков никогда не искал общества Яремы. Братья общались нечасто — в детстве из-за большой разницы в возрасте, а взрослыми оба осознали, что отличаются не только годами и внешностью.

Обнялись.

– Ого! Ну и бородисько у тебя, – крикнул тщательно выбритый Яков. – Настоящая коса! На северный манер заплел?

– Так удобнее, – пробасил сероманец.

— Слышал, что мама решила тебя женить.

— Узнал ее планы несколько минут назад, — скривился Ярема. – Похоже, мне не выкрутиться.

– Не выкрутишься, брат, – согласился Яков. - Воля покойного отца праздника! Мама, наверное, уже не только девушек нашла, но и договорились о суммах приданого, вине и привинке... Если будет за что давать привинок, конечно.

Приданое невесты молодая семья тратила на общее хозяйство, вину жениха давали жене на случай смерти мужа, а привенком называлось приложение за сохранившуюся до свадьбы девственность невесты.

— Спасибо, братец, ободрил, — похмурился Ярема.

– Говорю как есть, – рассмеялся старший. — Вдобавок дам небольшой совет: выбирай жену, как у меня — тихую и послушную. Чтобы приказов слушалась и не капризничала.

— Как о кобыле говоришь.

– Разница небольшая, – подмигнул Яков.

Если бы здесь стояла Катя Бойко, у него было бы на одно ухо меньше, подумал Ярема.

— Как обстоят дела в Северном альянсе, господин атташе? Варяги пришли в себя после поражения?

— Понемногу живут. Зализали раны, платят контрибуции, Ярема несколько секунд колебался и продолжил: — И готовятся к новой войне, сделав выводы из предыдущей. Эти острова сильно окропили кровью Альянса. Теперь это дело их чести.

— Мир — это только подготовка к новой войне, — процитировал Яков. — Понравились северные путешествия?

– Края прекрасные, – кивнул Ярема. — И Швеция, и Норвегия, и Финляндия... Не могу выбрать, которая больше всего понравилась. Строгие виды, пиво неплохое, отличная рыбная кухня. Есть там что-то близкое моему сердцу, но все равно чужда. Поэтому радуюсь, что я дома.

— Пока Орден не отправит на рога к другому черту, — сказал Яков.

Послышалась ли нотка презрения к нему?

— Волчья тропа, — пожал плечами Ярема. — А ты как дела? Как жена, как мала?

– Все хорошо. Малышка растет, Маричка ждет второго ребенка.

— Поздравляю, братец.

– Не с тем поздравляешь, – улыбнулся Яков, несколько секунд наслаждался непониманием на лице Яремы, наконец продолжил: – Я иду в гетманы.

Характерник присвистнул.

— Действительно, выборы в этом году... Вижу, вы сговорились ошеломить меня новостями, когда я еще и с дороги не выспался. Где же твоя охрана, господин большой козла?

— Скоро я без нее и шага не ступлю, но это произойдет после публичного объявления, которое состоится через неделю. Наслаждаюсь в последние дни спокойной жизни, — Иаков вытащил из-за ремня украшенный золотом декоративный ныряльщик и задумчиво покрутил его в руке. Имею поддержку почти всех правобережных полков. За булаву со мной сразится Борислав Ничога. Слышал о таком?

– Герой Стокгольма? Все о нем слыхали.

Иаков похлопал ныряльщиком по ладони. Начищенное красное золото брызгало солнечными кроликами.

- Сильный противник. Левобережье за него, – продолжил старший брат. — Судьба булавы зависит от черносоветников из срединных полков. Особенно Приднепровья.

— Звучит непросто, — Ярема подумал, что его боевой ныряльщик выглядит убого рядом с ювелирным произведением Якова. — Желаю тебе победы! Ты долго шел к этой цели.

– Собственно, брат, ты можешь помочь в ее достижении.

Яков умолк и дал ему несколько секунд обдумать сказанное.

– О чем речь?

— Несколько человек несколько голосов. Нужны сведения об этих людях, чтобы получить их голоса. Понимаешь?

Теперь ясно, к чему он подошел.

- При чем здесь я?

— Не притворяйся дураком, Ярема, — раздраженно махнул рукой Яков. – Ты все прекрасно понимаешь. Твои собратья из других шалашей могут помочь. Тебе это нетрудно, а я получу булаву.

– Ты просишь компроматы на людей из Черного совета, чтобы шантажом заставить их голосовать за тебя, – мрачно сказал характерник.

— Это довольно брутальная формулировка, но ты схватил суть.

- Нет, братец, - Ярема отвел взгляд. – Не помогу.

Перед отказом он даже не сомневался.

– Ты воспринял все слишком мрачно, – брат махнул золотым ныряльщиком. — Никаких компроматов, никаких угроз! Только несколько задушевных разговоров...

— Орден вне политики, — перебил Ярема.

— Орден не может быть вне политики, черт возьми! — Яков топнул ногой. — Граждане государства не могут быть вне политики! Оставь эти беспомощные отговорки для простых людей!

Ярема провел рукой по стальному ныряльщику.

– Это не отговорки, – сказал он. - А история десятилетий. Волчьи рыцари всегда стояли в стороне от выборов до обоих советов и тем более гетмана. Потому и дожили до сегодняшнего дня.

- Никогда до сих пор брат характерника не избирался гетманом, - Яков заговорил торжественным тоном, с которым, наверное, выступал в Красной Раде: - Ярем! Слушай меня внимательно. И не перебивай! Я прекрасно знаю, в каком плачевном состоянии сейчас Орден. Знаю, что вам не поздоровится еще с тех пор, как умер отец. После раскола и междоусобий сероманцы приходят в упадок, а после Островной войны на ладан дышат. Но я могу вам помочь. И щедро отблагодарю за помощь. Разве ты не хочешь возродить силу Ордена?

– Хочу. Но не такой ценой. Когда правда выплывет, а она выплывет! – это станет концом Ордена.

— Хватит корчить из себя святого, псякрев! — Яков взорвался, но мгновенно овладел собой и продолжил спокойно: — Брат, мы взрослые люди. Правда не дерьмо – не выплывет, если ей не разрешить.

— Я придерживаюсь другого мнения.

— Иногда нужно идти на уступки. Подумай о том, что я только что сказал. Взгляни на Орден и его будущее, – проницательно предвещал Иаков. - Не спеши с ответом. Никогда не отказывайся сразу, так поступать безрассудно.

- Может быть, - Ярема отошел, прижался спиной к отцовскому дубу. — Возможно, так поступать безрассудно... В политике. Но я не политик, братец. Я воин.

Яков раздраженно сплюнул.

— Ты приходил с этим к деду, не правда ли? – спросил Ярема.

Никакого ответного слова. Итак, в яблочко.

– Он так же отказал тебе, – продолжил характерник горько. — Тогда ты решил, что если не есаула, то простой рыцарь пригодится... Но пришел ко мне. Но я тоже этого не буду делать.

– Согласись не ради Ордена, а ради семьи, – Яков ударил себя в грудь.

– Семьи? То есть, ради твоих амбиций? Нет, братец, не уговоришь. Это мое окончательное слово, Ярема скрестил руки на груди. – Оно останется неизменным. Извини.

Губы старшего брата исказила ярость.

– Неизменным, говоришь? Прости, говоришь? – Яков несколько секунд сжимал кулаки, а затем прокаркал: – Запомни! Хорошо запомни этот разговор, брат. Я протянул тебе руку, а ты харкнул на нее!

- Я не...

- Молчи! Это... — Яков кивнул на клямы его череса, — стало тебе дороже этого!

Золотой ныряльщик указал на рубашку Яремы, где был выстроен семейный герб.

— Разговор завершен, рыцарь.

Распавшийся от гнева Иаков развернулся и пошел в поместье.

Поднялся ветер, дубрава зашуршала. Ярема смотрел вслед брату, пока тот не исчез. Характерник провел ладонью по лицу, сжал заплетенную бороду.

Он так долго мечтал вернуться домой, видел это во сне — теперь казалось, что лучше было и не возвращаться.

***

Северин допил кисель, откинулся на скамью и довольно крякнул. Для полного счастья оставалось только выкурить хорошенькую трубку.

– Слишком много смольешь, – заметила Лина, убирая со стола.

– Врачи утверждают, что курение развивает дыхательные пути и ускоряет работу мозга, – ответил характерник, раскуривая носогрейку.

— Не верь тем врачам, — ведьма презрительно сморщила носик. — Ко мне несколько курильщиков приходило с легкими, полными дерьма. Один харкал кровью, вскоре скончался...

Северин прищурился, с удовольствием затянулся и пустил тучку под потолок.

– А меня врач в детстве от смерти спас, – подмигнул ей. — Еще заметь: это не просто табак, а целебная смесь с коноплей.

Лину это не убедило: она каждый раз предупреждала его о вреде курения, каждый Северин не считался, оба оставались при своем.

Грязная посуда улеглась в большой медный таз. Лина всыпала туда щепотку таинственного пороха, добавила перевитую высушенную траву, что-то прошептала, и вода сошлась густой зеленой пеной.

— Каждый раз забываю спросить: этого ты тоже научилась у Соломии?

— Этому Соломия научила меня в первую очередь.

Северин рассмеялся.

– А меня заставляла руками посуду мыть! Надо ей написать... Потому что снова скажет, что забыл о ней.

– Ты действительно забыл, – Лина скрестила руки на груди.

– Но она не командирует ворон!

— То есть без ворон переписываться невозможно?

– Все-все, пристыдила, – Северин поднял руки кверху. — Напишу ей сразу, как уладжу дело.

— Ты действительно должен ехать?

— Нет выбора, — вздохнул сероманец. — Я бы охотно остался, но один упрямый агент долго не отвечает. Должен разобраться, в чем дело.

Ведьма приблизилась вплотную и решительным движением отняла у него трубку. Северин с сожалением провел носогрейку взглядом, Лина взяла его за подбородок и заставила посмотреть ей в глаза. Он без сопротивления нырнул в зеленые глубины.

– Задержишься немного? - села на него верхом.

Он не мог устоять перед таким предложением.

Через полчаса Чернововк подхватил собранные саквы и молча скрипнул дверью, как будто пошел по делам на несколько часов. Лина осталась в разбушевавшейся кровати, не проронив ни слова. С улыбкой смотрела на пол, где смешались остатки молока с обломками кувшина, погибшего жертвой их перемещения со стола на кровать; смотрела так пристально, словно в белой луже скрывались большие пророчества. Лина ненавидела какие-либо ритуалы прощания.

Стоял погожий июньский день – хоть картину пиши. Шаркань поздоровался с веселым ржанием, Северин в ответ почесал его между ушами и проверил подковы. Довольный осмотрами, прибил табак черной от постоянных порезов пучкой большого пальца, разжег погасшую носогрейку, которой не успел выкурить даже половину, и без спешки запряг коня.

— Поехали, друг, — сероманец дунул в лошади ноздри терпким дымом, даже Шаркань чихнул. – Дорога неблизкая.

Небо сияло безоблачной голубизной, природа полыхала свежим разноцветием. Из полей доносились крестьянские песни, потрясенные многоголосием пения пения. Чернововк тоже насвистывал какую-то мелодию. Настроение было чудесным. В такие дни ему казалось, что жизнь действительно имеет смысл.

Какие-то встречные путники кивали, некоторые здоровались, таким Северин отвечал дружеским взмахом руки. Некоторые отводили взгляд и крестились, он и к таким давно привык. Раскаленные скобы блестели, рассыпали по сторонам отблески трех солнечных прыгунов. Чернововк прикладывался к фляге с водой, но трубку больше не трогал — не из-за предостережения ведьмы, а из-за жары, под которой о горячем дыме даже думать не хотелось.

Несколько месяцев подряд новая страница его жизни писалась легко, без ошибки, без ляпки. Служба в шалаше двухвостых проходила спокойно. Северин потихоньку откладывал дукачи на счет, время от времени размышляя, как их лучше потратить. Единственные родственники по материнской линии, семья Непейводы, чувствовали себя неплохое — хозяйство цвело, деньги тоже водились. У друзей по Ордену тоже дела невроки: Варган расследовал какие-то денежные сделки, Эней воспитывал сына, Малыш путешествовал по Северу, а в жизни Захара (несмотря на его почтенный возраст) появилась женщина. Да и у Северина отношения с Линой складывались отлично, если не сказать – идеально. Пусть так и продолжается, подумал он, чтобы не сглазить. Потому что с Катрею все тоже начиналось увлекательно и ярко, а кончилось... Он выпустил здоровую гнездо дыма, отгоняя воспоминания: кончилось — и хорошо. Это все в прошлых главах, перевернутых навсегда.

Шаркань разделял приподнятое настроение хозяина. За эти годы его нетерпеливый нрав несколько успокоился, но он до сих пор ни на одном склоне не мог удержаться и переходил на бодрый клус.

Пообедал сероманец со встречной на привале млечной валкой. Его щедро угостили сытными блюдами и последними новостями - в этом году наблюдается наплыв купцов Изумрудной Орды; цех заставляет Черную Раду ветировать разрешение на строительство железной дороги, что должно пролечь млечным путем от Харькова до Перекопа; цены на механические телеги растут с тех пор, как автоматизированная валка принесла Тимишу Клименко, уважаемому и образованному господину, неплохое состояние...

— Едут они так же, где-то милю через два часа, но на постой почти не останавливаются! Знай только уголь подбрасывай и следи за уровнем перегрева. Причудливая машинерия, - размахивал руками молодой чумак.

— Знаю господина Клименко лично, — кивнул Северин. — Помог ему когда-то в пути, когда он впервые на механическом тарантасе из Крыма возвращался.

– О! Давненько это было?

— Лет семь назад.

— С нами старая Тыква ехала, — вмешался один из седых чумаков. - Он когда-то Клименко к себе паровичником принял. Тот был голытьба голытьбой!

Паровичниками назывались наниматели телеги с парой волов, не имевших собственного инвентаря.

— Через четыре года Клименко насобирал деньжат на собственное дело и вверх пошел. Но своих никогда не сторонился — старой Гарбузы не забывает, на Рождество всегда отправляет гостинцы.

— А где же Гарбуз? – спросил Северин.

Чумаки кивнули на выпасавшихся неподалеку волов. У нескольких на рогах сверкала свежая черная краска.

— Четыре дня... Когда вернемся, заработок и метрику о смерти вдовой отдадим.

- Земля пухом.

Чумаки перекрестились.

На следующий день к вечеру Чернововк добрался до самого обыкновенного поля у обыкновенного села, спешился и огляделся. Тихим озером ржи ветер катил волны, трепал рукава чучел.

— Вылезай, скотина! — крикнул Северин, сложив вокруг рта ладони ковшиком.

Подождал минуту.

– Кому говорю? Вылезай!

Тишина... Дальнее птичье пение... Снова тишина.

— Ты знаешь, что сейчас произойдет, — пробормотал Чернововк. - Лучше выходи по-доброму!

Шаркань отодвинулся от него на несколько шагов и принялся выщипывать травку.

– Проклятое животное! Сам напросился.

Характерник достал из-за череса нож с серебряным лезвием.

На расчищенной земле появился круг, посреди него — причудливый символ, напоминавший рисунок и букву одновременно, и несколько цифр. Лезвие ножа клюнуло крови из проколотой пучки и вошло в землю посреди причудливого рисунка. Очерк на миг вспыхнул багрянцем.

Сероманец подул на раненый палец, порез на глазах затянулся. Через мгновение вдали послышался пронзительный визг.

- Надо было идти, когда звали, - буркнул Северин и повернул нож к чересу.

Визг стремительно приближался. Через несколько секунд стало слышно, что в нем намешаны грязные ругательства и архаические проклятия.

— Подлая стерва, чтоб тебе зубы погнили, сопятая курвиска, чтоб ниже пояса стиснуло за пупа, тряска твоей матери, чтоб Морана побила, чертова душа, чтоб срака по шву разошлась, проклятый вылупок...

— Каждый раз одно и то же, — Северин принялся набивать трубку. — Сейчас о крови запоет.

— Я выпью твою кровь до последней капли и наполню твое мерзкое тело дерьмом!

Сминая рожь, к характернику летел мячик, похожий на густое зеленое перекати-поле. Как оно могло катиться и одновременно непрерывно взывать — было совершенно непонятно. Воинственный мяч замер посреди нарисованного круга и еще несколько долгих секунд извергал проклятия и угрозы. Чернововк слушал, без спешки трамбуя табак. Он дословно помнил эту брань.

На «чтобы ты повыдыхал» речь стихла, а перекатиполое, сплетенное из свежей ботвы и разноцветия, вытаращило два черных глазка без зрачков. Чуть выше между полных яростей глаз, где должен быть лоб, ярко пламенела багряная точка.

- Кончил? – поинтересовался Северин.

– Нет, – буркнул полевик. Рота у него не было, или его не было видно. — Пытаюсь не умереть от бешеной боли, которую ты мне нанес, подлец!

- Заметь, что я предлагал выйти без дергания за нить, - сказал Северин.

— За прутня себя подергивай! — полевик яростно заморгал глазками. Выглядело это забавно.

— Это уже в третий раз, когда ты молчишь или пытаешься убежать, друг мой.

— Волынский волк тебе друг, подонки вшивый!

Северин пропускал эти выпады мимо ушей.

— Знаешь, что убегать бесполезно. Знаешь, что тебя привязано. Знаешь, что я тебя найду. Ты не болван...

– В отличие от тебя!

— Так зачем терять свое и мое время?

— Я разорву эту проклятую нить! Разорву, как твою глотку! — заорал полевик. – Я не знал, на что соглашался!

– Все ты хорошо знал, лжет, – спокойно ответил Северин. — Забыл ли, как уговаривал спасти тебя от адского пустоши Потустороннего? Как радостно вертелся, выше моего соглашения и клялся вовек служить?

Черные очиски воинственно моргали, но кустик молчал.

– Я провел сложный ритуал. Я взял тебя по эту сторону. Соглашение заключено, так что выполняй свою часть! Живи, где приказано, слушай и смотри вокруг, а раз в неделю отчитывайся. Разве это сложно?

– Сложно! Чтоб тебе глаза вылезли! У меня рук нет, чтобы отчеты тебе писать, олух безголовый! - сверкнул полевик.

От ярости на шаровидном туловище проклюнулись цветы. Запахло полевым букетом.

– Раньше ты как-то справлялся. Посоветуйся и дальше, — Чернововк нахмурился и неожиданно гаркнул: — А если нет, то пожалеешь, присягаю Гаадом!

Он ударил кресалом по кремню, поймал искру трутом. Создание испуганно съежилось и попыталось отшатнуться, но незримые кандалы держали крепко. Характерник медленно разжег трубку и приказал:

- Отчитывайся.

Перекати-поле послушно забормотало:

— Вынырнуло здесь одно болтовно... По местным кабакам леса точит и постоянно всех угощает, чтобы внимание привлечь... Рассказывает, как хорошо при Изумрудной Орде ведется... Чтобы не верили ужасам, которые о ней говорят... Мол, бери ярлык и живи счастливо и сито... Зве себя купе глаза, как настоящий москаль... Исчезает мгновенно, как только поблизости нарисовывается оборотень с чересом... А потом возвращается и снова за старое...

– Интересно, – кивнул Северин. — Напишешь все в подробностях: имя, вид, возраст этого певческого купца, места, где высиживается. Ты знаешь, как это делается. Еще что-нибудь было?

– Больше ничего.

Характерник набрал полные легкие дыма и медленно выдохнул прямо в полевика. Тот закрыл глаза. Цветы свернулись и притихли.

— Оставайся полезным агентом и никогда снова не забывай свои обязанности. Слышишь?

– Слышу, – прошептал кустик.

— Еще раз заставишь меня ехать в эту дыру и играть в прятки — заставлю тебя играть с огнем. Чтобы ты порой не решил, что это такое выражение, объясню: я разожгу под тобой костер, — Северин чеканил слова тихо и спокойно. — Большой, настоящий, жгучий костер. Понял?

Создание пробормотало что-то о крови и дерьме.

– Не слышу!

— Понял, говорю, — ответил полевик и открыл глаза. — Понял, господин оборотень. Ты у нас сильный и могучий. Славно пугаешь бедных полевичков, которые тебе и до колена не доходят. Не нарушу я соглашения, чтобы ее гром поразил и тебя вместе с ней...

- Вот и молодец. Катись отсюда!

Северин носаком сапога стер часть круга. Перекати-поле завертелось, завертелось и бросилось за горизонт, как пушечное ядро. Чернововк покачал головой — всегда с ним та же история — и направился к ближайшему дубу докладывать есауле, что дело с недобросовестным агентом улажено.

Ехать почти два дня ради десяти минут разговора! И поэтому он пожертвовал своим временем с Линой? Тьфу!

Чернововк старательно перестраивал сеть потусторонних шпионов в последние годы: в каждом полку, в каждом паланку имел по меньшей мере одного. Некоторых он нашел в человеческих владениях и договорился об услугах; некоторых выдержка из Потустороннего мира при условии сотрудничества — как этого непослушного полевика. За небольшими исключениями, хлопот с агентами не возникало и полезные сведения стекались регулярно, поэтому Вера Забила, есаула потусторонних, следующим заданием планировала создание сети на улусах Изумрудной Орды. Северин уже мысленно готовился к длительной разлуке с Линой, хотя она обещала наведываться даже за многие сотни миль...

На дубе ждало письмо.

— Надеюсь, это не Забила.

Ладонь защекотало. На дубовой коре расцвели красные буквы и послышался шепот: «Щезник от Искры. Поздравляю, любчик! Ты станешь папой. Хватит ли духа на личную встречу? Жду ответа. Пусть Мамай помогает».

Слова смолкли, буквы растаяли в воздухе. Это было первое сообщение от Катри после их окончательного развода четыре месяца назад. Шаркань настороженно смотрел на Северина. Прошла минута, а характерник не шелохнулся.

Едва он подумал, как удивительно легко пишется новый раздел его жизни, как только увидел в нем смысл и поверил, что теперь так будет всегда — как перо сломалось и усеяло страницу чернильными брызгами. Написанные главы не хотели оставаться в прошлом.

– Вот дерьмо, – сказал Северин.

Глава вторая

«Приказываю как можно скорее проверить личные источники в Тайной Страже; узнать последние сведения об изменениях в руководстве и доктрине; отчитываться о каждом источнике отдельно со всеми подробностями».

Странная задача. Кротов в Страже по мелочам не дергают... Наверное, у Басюги были какие-то серьезные причины для такого поручения. Филипп давно не обдумывал приказы: просто выполнял и принимался за следующие. Среди агентов Тайной стражи он имел трех информаторов, и для начала двинулся к наименее надежному.

На доске объявлений, висевшей рядом с казармами сердюков города Лубны, среди портретов объявленных в розыск, талантливо украшенных усами и рогами карандашом неизвестного художника, появилось небольшое объявление: «Ищу редкую книгу о тайных свойствах язычника Горопашным в году 1800-м. Жду владельца экземпляра каждый вечер в библиотеке».

Алексей Крыжановский каждый день ходил на службу мимо этой доски. Как персона ответственная и занудная, агент каждое утро изучал ее на предмет свежих объявлений, и это был идеальный способ вызвать его на встречу. Следующий вечер Филипп провел в библиотеке по выпускам последних газет — он немного отстал от новостей, что недопустимо для контрразведчика, поэтому наверстывал упущенное, пока было свободное время. Просидел до самого закрытия, но Алексей не явился, и это было странно: раньше он никогда не заставлял ждать.

Читательный зал не пользовался спросом среди горожан, поэтому характерник сидел наедине под заинтересованным взглядом библиотекарши — новенькой, сменившей старого болезненного ворчуна, который всегда склонял Филиппа к распитию лечебного самогона на меду и сердился после отказов, словно это были личные обиды.

Второй вечер Олефир провел по разнообразным произведениям об оборотнях. Произведений нашлось немало, но преимущественно это был бред, написанный сумасшедшими, и чепуха, придуманная для читательского развлечения — никаких полезных сведений на многочисленных страницах не нашлось. Наверное, стоимостные работы о Звере и его природе нужно искать в архивах Ордена, а точнее в архивах двухвостых... Может, попросить Щезника о небольшой услуге? Впрочем, если вспомнить, как он убил собственного отца, покоренного Зверем, это не самое лучшее мнение.

Покорение — ложное слово, Филипп. В могущественном союзе они обрели подлинную свободу.

На следующий вечер Алексей тоже не явился. Утром Филипп проверил объявление: его не сорвали, но подвергли небольшому редактированию, в результате чего слова «поганки» и «грибов» были аккуратно зачеркнуты, а над ними каллиграфически выписаны «сраки» и «сердюков». Впрочем, даже подобные правки не могли помешать агенту понять код, которым они пользовались. Если Крыжановский снова не придет, придется искать его лично.

На третий вечер к Филиппу осторожно приблизилась библиотекарша — приветливая и удивительно любезная молодица — и сказала нерешительно:

— У вас такая чудесная коса! — она покраснела и едва не подпрыгнула от собственных слов: — Ой! Простите! Я совсем не то хотела сказать!

Филипп удивленно посмотрел на нее и бессознательно провел рукой по заплетенным волосам.

- Спасибо...

- Простите! — повторила женщина и выпалила: — Вы ждете пана Крыжановского, не так ли?

– Он вас прислал?

– Нет-нет! То есть да... В какой-то мере, она еще больше смутилась. — Господин Крыжановский перед отъездом предупредил, что сюда может приехать характерник... Который будет ждать по вечерам в читальне. Если не исчезнет на третий вечер, я должен передать послание...

– Что за послание?

— Господин Крыжановский больше не живет в Лубнах и напрасно его искать, — процитировала библиотекарша.

- Овва, - Филипп и не думал о таком случае.

– Подождите, у меня осталась его карточка, – она метнулась к стенке, покрытой выдвижными ящиками с буквами. – Вот! Жил по адресу: улица Конашевича-Сагайдачного, дом четырнадцать. Это пригодится?

- Конечно! Спасибо спасибо, — поклонился Филипп, на мгновение заколебался, а потом направился к двери.

— Заходите еще, господин рыцарь! — крикнула библиотекарь на прощание. — Здесь редко бывают характерники... И другие посетители... Пусть Мамай помогает!

Необычно было слышно эти слова от кого-то вне Ордена.

– Навзаем, – усмехнулся Филипп.

Наверное, она ждала большего. Наверное, расстроилась, когда он так просто ушел. Видимо, корилась за неловкий разговор, смотрела в зеркальце с мыслью, что она безнадежная дура... Не знала, что ее вины здесь нет. Не знала, что он должен оставаться отшельником до кончины.

Когда Филипп пытался объяснить это Майе, а она спрашивала отчаянно: почему? Все ведь было хорошо, разве нет? Что изменилось? А он не мог ответить, отводил глаза и проклинал себя за боль в ее голосе.

На улице Конашевича-Сагайдачного сероманец ожидал увидеть новомодное несколькоэтажное здание с отдельными квартирами, но среди старых яблонь притаилась небольшая усадьба. В сумерках, среди озаренных домов, ее темные окна казались мертвыми.

- Вы опоздали, - сообщил мужчина, что именно заходил к соседней калитке. — Дом был приобретен неделю назад.

— Господин Крыжановский уехал?

– Давно еще! Месяца два назад. Сорвался бог знает куда вместе с семьей. Не простился даже по-человечески. Разве хорошие соседи так поступают? — мужчина шаркнул в дом.

Странная ретирада, подумал Олефир. Совсем не похоже на Крыжановского... Меньше с тем, первый крот завеялся, поэтому сероманец поехал в ближайший дуб за городом. Ко второму источнику он поедет утром, а сейчас пора отдохнуть.

Филипп расстелил на земле коцик и лег лицом до полнолуния. Буран немного повозился и тоже замер. Было тихо и прохладно. Даже сверчки молчали. Как тогда, в ту же ночь.

Ночь серебряной скобы.

Все произошло в ночь серебряной скобы.

Он тысячи раз пытался воспроизвести ее в памяти. Обожженная вселенная; хрустящий пепел под ногами; насмешливый Гаад с ножом в руке; бесконечный свиток и росчерк собственной крови на пожелтевшем пергаменте. Дальше воспоминания разрывало, отдельные отрывки загорались заревами: коричневая бумага с красными чертами, сизое облако, скользкий мост над незримой рекой, смех и шепот в ушах... Вой! Черное ничто. Багровые глаза гигантских размеров, как пара цепелинов, налитых кровью. Он стоит перед ними застывший, будто загипнотизированный змеем крольня, как жертва перед алтарем, освещенный багряным сиянием и обалдевший от пронзительного вой, тщетно пытаясь понять, что происходит, кто на него пялится. слепнет, глохнет, а потом приходит в себя у костра, бьется в припадке, тело покрыто мехом и кровью, мышцы разорвало, кости перемололо, над ним склонился испуганный учитель с серебряным ножом в руке, он кричит:

— Очнемся, Филипп, очнусь!

В ночной степи неестественно тихо. Среди тонких облаков сияет полнолуние.

Джура хочет ответить, но рот будто землей засыпало. Он хочет спросить, что случилось, хочет успокоить учителя: он вернулся с новыми силами, не надо беспокоиться, соглашение подписано... Тело еще несколько часов не слушалось его. За те часы учитель должен был убить Филиппа.

Такие случаи редки, а от этого еще более болезненны. В разные годы они случались с одиночными джурами во время путешествия в Потойбич. Вместо возвращения к миру людей будущие характерники корчились в судорогах и, не покидая транса, опрокидывались на волков. Почему так происходило: даже среди потусторонних не ведали, что было причиной и как тому помочь.

Из-за потери контроля над Зверем с самого начала Орден резонно считал таких обратных опасными. Не привыкли сероманцы ждать, пока вероятная угроза превратится в настоящую, поэтому при таких досадных обстоятельствах учитель должен был убить джуру, а если это было сверх его силы, то известить шалаш назначенцев, которые прибудут и выполнят необходимое без лишних колебаний.

Но шалаш назначенцев не узнал о Филиппе. Учитель очень любил своего джуру, которого когда-то нашел и усыновил посреди таврической степи.

— Если не будешь держать язык на припоне, — предупредил сероманец, — нам крючок.

— Я буду молчать, — клялся джура.

Тайна сковала их на долгие годы, до гибели учителя на поле боя под Стокгольмом.

- Никакого алкоголя. Ни одного табака. Никаких дурманов. Не употребляй ничего, что ослабит твою волю!

Филипп понял это навсегда.

Учитель рисковал не только перед Орденом – он рисковал своей жизнью. Каждую ночь, ложась спать неподалеку от опасного ученика, характерник не мог быть уверен, кто окажется ловчее: его меткий выстрел или молодой, жаждущий крови Зверь.

Зверь, у которого был свой голос.

Голос правды.

Тот голос мешал: буйствовал в голове собственной жизнью, насмехался, болтал, подстрекал, но Филипп не слушал его. Джура стремился оправдать учительский риск, и ничто не могло поколебать его свободу. Упорно, изо дня в день, он загонял Зверя в клетку, которую создал собственным воображением: большую, крепкую, с несколькими плотными рядами стальной и серебряной решетки. Зверь рычал, неохотно, медленно отступал, пока не исчез в темноте... Засовы щелкнули. И голос умолк.

После этого учитель разрешил преобразование. Филипп обернулся безболезненно — впервые по собственному желанию — и с удовольствием почувствовал, как властвует над этим удивительным телом. Как послушно оно выполняет его приказы! Какое сильное, ловкое, смертоносное... Учитель радостно улыбался, и это было высшим вознаграждением.

Из клетки мигали багровые глаза.

Джура каждый день продолжал тренировку. Следить Зверя. Никогда не горячиться. Медленно дышать. Не идти за мгновенной вспышкой чувств. Оставлять голову холодной. Медленно дышать. Не учитывать образы. Всегда помнить о проклятом Звере. Медленно дышать.

1845 года Филипп Олефир вступил в ряды Серого Ордена. Больше всего он боялся проверки от Ивана Чернововка, есаулы назначенцев и известного оборотня, боялся во время превращения по его приказу потерять контроль. Волновался зря: благодаря ежедневной закалки все прошло без всякого перецепки.

— Никому не рассказывай, — не уставал угощать учитель на прощание. – Даже самым близким друзьям! Даже жене.

— У меня не будет жены, — отвечал Филипп.

— Это верное решение, — соглашался учитель. — Лучше не приближаться к людям, не привыкать к ним, чтобы не помешать им. И не позволять причинить боль тебе.

– Я всегда буду одиночкой.

Как он ошибался!

После истории с недобитками Свободной Стаи, когда Филипп окончательно оправился после ранения серебряным шаром, его отправили часовым на Юг. Одним из паланков был Мелитопольский — и именно в этом городе его жизнь снова изменилась.

Как всегда, Филипп просиживал свободный день за книгой в парке, когда рядом на скамью села незнакомка.

– Сковорода? Не думала, что характерные такое читают.

Он удивленно поднял глаза: к нему никогда не обращались первыми.

Красивая. В стройном теле, похоже, бурлит татарская кровь — большие темные глаза, восточные скулы, тяжелая черная коса, не уступавшая длине Филипповой. Наверное, за ней падали немало здешних парней.

- А что должны читать характерные? - спросил Филипп. Он не подозревал, как вести такой разговор.

– Не могу ответить, честно говоря, – девушка вздохнула. – Мой учитель читал разве что газеты.

Как оказалось, она прошла шестилетний путь джуры, но не решилась на ночь серебряной скобы. Каждый имеет право отказаться от инициации (недаром обращение называется добровольным). Девушка рассказывала о своем выборе с грустью, однако легко и искренне, словно они знали много лет.

— Я до сих пор сомневаюсь, сделала ли правильный выбор. А вы?

– В важных решениях не сомневается разве что дурак, – ответил характерник.

— Правду говорите. Как ваше имя?

- Филипп.

– А я Майя. Как давно вы получили золотую скобу?

Они болтали до ночи, а потом разошлись, словно хорошие знакомые. Филипп умышленно не расспрашивал, как ее найти, только попрощался громко и двинулся по дорогам южных паланков. Запретил себе вспоминать об этом разговоре, однако Майя стремительно поглотила его мысли. Олефир думал о ней каждый день, и ни одна книга не могла отвлечь. Когда пути завели сероманца в Мелитополь, ноги сами понесли Филиппа в парк, сердце застучало, словно перед битвой, а голова выстраивала многочисленные аргументы, из-за которых им не суждено быть вместе: слишком разные... ничего не получится... его тайна...

Да она и не придет – такие встречи не встречаются дважды.

Она ждала на той же скамье.

– Теперь каждый вечер сюда наведываюсь почитать, – сказала Майя. – Как оказалось, не зря.

– Рад вас видеть, – искренне ответил Филипп.

Все предосторожности разрушило единственной улыбкой. А после поцелуя, которым она его одарила, Филипп твердо решил, что заслуживает счастья. После лет скитаний, закалки и сдерживаний... Он встретил понимающую его. Каждый имеет право любить и быть любимым. Даже проклятый оборотень!

Он усердно скрывал эти отношения от учителя: знал, что тот будет против, знал, какие слова скажет, знал, что предупредит об опасности. Но как объяснить, что жизнь и деньги ломаного не стоит, если у тебя нет таких чувств?

Майя была на несколько лет старше. Не боялась проклятия и не раз просила показаться ей в волчьем облике, но он ни разу не согласился. Искусно играла на арфе, мечтала наложить денег и пуститься в кругосветное путешествие. Они виделись ежемесячно, объездили на Буране местные окраины, и именно с ней, прекрасной Майей, Филипп узнал, что такое страсть, связывающая мужчину и женщину.

Из клетки мигали багровые глаза.

Прошли счастливые годы. Служба у часовых кончилась, и пара отмечала перевод Филиппа в шалаш казначейских.

– О чем ты думаешь? – она лукаво смотрела на него сквозь бокал с белым вином. – Неужели о том, что мы будем реже видеться?

Он думал, что пора приобрести кольцо ей на безымянный пальчик.

– Напротив, – ответил Филипп. — Теперь у тебя будет больше времени для тебя.

Через десять дней грянула Островная война, известная также как Северная. Никого из волчьих рыцарей не обошла служба в войске Сечевом: через несколько недель Филипп присоединился к рядам Двухморского союза, плывущим к северным берегам. На вражеских землях Олефир жил среди стрелков, иногда выбирался на разведку. В битвах он подальше от гущи боя курил из ружья, перезаряжал, целился, затаивал дыхание и снова стрелял (с луком Филипп упражнялся лучше, но здесь выбирать не приходилось). Кровавая потасовка оставалась в стороне, союзники одерживали победу за победой. Филипп успел побывать на ротации дома, увидеться с Майей и присмотреться хорошее кольцо. Он хотел признаться сразу после завершения войны.

...Когда в тыл заходит контратака вражеской кавалерии, мысли смывает паническим страхом. Когда земля дрожит, а конница несется прямо на тебя, в голове остается сама жажда выживания. Инстинкты сжимают сердце; тело умоляет бегства; кто при здравом уме решится встать против безудержной волны смерти?

Молодой солдат слева прицепил было к ружью штыка, но завизжал, бросил оружие и побежал. Вскоре споткнулся, упал, закрыв голову ладонями.

- Страхопуд сраный, - процедил ветеран вправо.

Филипп медленно вдохнул. Достал саблю. Всмотрелся в первую линию кавалеристов, которая нестерпимо неслась на него. Выбрал всадника напротив, выждал, склонился и рубанул по ноге коня, который должен был затоптать его.

Огир с отчаянным визгом упал, всадник ловко выпрыгнул из седла и ударил Филиппа палашем, неловко, но сильно. Сероманец уклонился и единственным ударом разрубил шведу шею. Враг последний раз махнул палашем и сел на землю: кровь превратила верх его мундира из синего в коричневый.

Уши раздирало криками. Кавалерийская атака вгрызлась в ряды стрелков, протянула на несколько шагов и застряла, как нож в кости. Филипп огляделся: стреляли, рубили, кололи и умирали. Неосторожный шаг, и ошалевшая лошадь, корчившаяся на земле, ударом копыта выбил ему саблю из руки. Ладонь пронзила боль, а через мгновение что-то уложило в лоб так, что звезды вспыхнули: попало пулей. Филипп увидел шведа с пистолетом, подхватил брошенное солдатом ружье и побежал на него, штык распоров ткань, кожу, мышцы... Сероманец рванул ружье вверх и вражеская кровь залила его.

– Не занимай! - прокричал Филипп.

Сечевики вокруг подхватили боевой клич, послышались команды охрипших офицеров, а характерник бросился потрогать дальше. В него попало еще несколько шаров, но он не обращал внимания.

– Не занимай!

Он перебьет всех, потом сделает это снова, пока враги не кончатся, а затем вернется домой. К Майе. И никогда ей не расскажет, что он здесь делал.

– Не занимай!

Шлак клевал грудь, бока и спины, никто не мог остановить его, сеятеля смерти, на лицо брызгало горячей кровью и пахло, невероятно пахло сладкой жизнью, от аромата голова... кругом, мир вокруг вдруг... красным.

Мощным ударом он убил еще одного. Кажется, ружье от этого удара сломалось. И подстерегаемая годами клетка затрещала.

Филипп ошарашенно остановился. Вокруг бушевало, но он слышал только ужасающий скрежет в голове. Он бросил оружие, схватился за затылок и упал на колени. Поздно.

Серебряная решетка выломана; стальная решетка разогнута; воля разбита. Он вспомнил Майю и ее улыбку, вспомнил маму, его последний бастион, его надежный якорь, но лицо исчезало, в воздухе пахло кровью, клетку разнесло вдребезги, Филипп отчаянно закричал.

Наконец-то!

И пришла багряная пустота.

Он пришел в себя среди разорванных тел, в луже крови и остатках собственного меха. Язык обжигал вкус железа, словно спал с замком во рту. Битва кончилась; сечевики окружили его широким кругом, наставили ружья, смотрели испуганными глазами. Филипп встал, оглянулся в поисках своих вещей, не понимая, что случилось, а ружья следили за каждым движением, словно пули могли ему повредить. В общем молчании он набросил мундир мертвого шведа - и только тогда заметил несколько загрызенных трупов с желто-голубыми нашивками.

Ноги подкосились. В глазах потемнело. Судорожно перекошенный рот проглотил воздух. Это не могло быть правдой. После стольких лет... После всего, что он...

Четверо. Перечислил: четверо.

Всего лишь.

Его жизнь была потеряна через несколько минут: годы выдержки, тренировок, молчания — все уничтожено.

Зверь вырвался на свободу.

***

Всенощная в «Ночной мавке» прошла без приключений за исключением разлитого бокала вина на какого-то шляхтича. Игнат получил расчет, преддержал несколько часов в Лилии, приобрел подарки и погнал Упыря хвалом — хотел поскорее приехать в семью.

Села характерник достался через несколько часов. Крестьяне вежливо здоровались, Игнат любезно отвечал. Он знал некоторых лиц, однако имена выветрились, и характерник даже не пытался их запомнить. Умиленный Упырь, переводя дыхание, шагом дошел до небольшой хижины. Характерник освободил коня от сакв и доспехов, погладил по шее. Старая клячая Ожинка, единственная жительница конюшни, поздоровалась тихим ржанием. Упырь фыркнул в ответ и взялся за овес.

– Извини, извини, – сказал Игнат. – Я тебе куплю целый пакет прессованного сахара.

Упырь подарил ему укоризненный взгляд и вернулся к овсу.

- Думала, уже не приедешь, - послышалось от дома.

В дверях стояла молодая женщина: длинные волосы убраны под чепец, веки карих глаз отяжелели от усталости, загорелые руки по локте в муке. Ее пышным устам очень подходила бы улыбка, но сейчас они сложились в тонкую черту. Хозяйка оперлась плечом о дверь и придирчиво осматривала характерника, словно не видела его несколько недель.

Его действительно не было несколько недель.

Игнат метнулся к жене, обнял за стан и легко поднял над землей. Серьезное выражение ее лица со смехом растворилось.

– Как я мог не приехать! — прокричал он и погрузился носом в ее шею.

— В этом году забыл.

Он осторожно поставил жену на землю.

— В этом году было срочное поручение... Я столько раз объяснял! Как только у меня есть возможность, то мчусь сюда, миленько, сама понимаешь...

– Понимаю. Я дразнюсь, - она осторожно, словно боялась ожога, коснулась его ладони. – Хорошо, что ты приехал. Остап очень обрадуется.

– Я ему подарка привез! — Игнат достал большой сверток из саквы. - И любимой жене тоже!

- Что за подарок? — в ее глазах промелькнули огоньки.

– Для моей Ульяны – лучший!

Игнат закрутил усы, торжественно встал на колено и театральным жестом поднес ей небольшой сверток.

— Духи, милочка! Самые модные, из самого Парижа!

Она взяла их в руки, и невесомая радость, озарившая ее лицо, исчезла.

— Зачем они мне, Игнат? — спросила Ульяна, даже не развернув свертка. — Куда мне парижскими духами брызгаться? На огород? В субботу на рынок? В воскресенье в церковь? Меня люди засмеют.

Игнат закрутил селедку вокруг уха, почесал макитру.

- Я думал, тебе понравится...

– Мне нравится, – Ульяна открыла подарок и с наслаждением вдохнула аромат. — Такое приятное цветочное благоухание... Но в следующий раз привези пару сапог рабочих, старики уже разлезлись. И молодого вола нужно, потому что Ожинка уже ни телеги, ни плуга не тянет.

Характерник мысленно обругал себя.

— Прости, милочка, я у тебя оболтус... Покупаю козлицы, будто все ухаживаю. Лучше приобрети саморуч все, что вздумается!

Он с широкой улыбкой достал несколько золотых и серебряных монет.

— Надеюсь, этого хватит...

– Спасибо, любимый. Хватит, – она поцеловала его. — Положи деньги в копилку, потому что у меня руки в муке.

В хате было чисто, как в воскресной церкви. Игнат рос у тети, которая убирала дом только по большим праздникам; у Ульяны же порядок царил постоянно.

Он перешагнул порог и замер. Как всегда, почувствовал на коже липкую корину грязи — не с дороги, а от Шевалье, девок, сделок, всего того навоза, которому не было места в стенах этого дома. Вымащенный кровью характерник, которым считал себя Игнат, несмотря на твердую веру, что без дерьма на руках лучшего будущего не построишь, чувствовал себя лишним в собственном доме. Ведь он также был частью гноя, от которого тщательно оберегал двух самых дорогих людей.

Еще и духи бессмысленные купил за дикую цену, истукан кусок! Эти таляры могли пойти на мечту.

– Вот только сейчас взялась за хлеб, – сообщила Ульяна, вернувшись к тесту.

Она вздохнула и потерла лоб обоими запястьями - осторожно, чтобы не принарядиться мукой. Игнат положил деньги в копилку. В такой момент ему всегда хотелось наконец рассказать об отдельном банковском счете, который он постепенно наполнял... Но уже несколько раз этот план уничтожался — по его вине — поэтому Игнат строго-настрого запретил говорить жене о мечте. Сначала он осуществит ее... И только тогда подарит Ульяне. Как она этого и заслуживает.

– Помочь?

— Поешь лучше.

Игнат насыпал себе борща и принялся за еду так, что за ушами лещало. Борщ Ульяна готовила невероятный, такой вкусности он ни в одной корчме не пробовал.

- А на самом деле... Помоги завтра с овином, - она с удовольствием посмотрела, как он поглощает обед. – Я сама не справлюсь, думала соседей звать.

- Земледухов? – пробормотал Игнат.

- Не Терещенко же! Те шатаются нас, черт от ладана.

— А на свадьбе ели-пили, аж роща шумела, — кого-кого, а жадных до пира Терещенко он хорошо запомнил.

– Мы – твоя семья. Семья характерника, – Ульяна улыбнулась. — Для кого-то это будет поводом ненавидеть нас. И не смей извиняться!

Он сделал вид, будто не собирался этого делать, тщательно выскреб ложкой остатка борща и спросил:

- Что с овином?

— Стрих надо перестелить. В углу прогнила и течет, после каждого ливня лужа.

Игнат протер усы и громко отрыгнул. Такой борщ, вероятно, святые на небесах едят!

– А что кум?

После рождения Остапа он хотел позвать Варгана кумом, но тот сослался на еврейскую веру, так что пришлось искать кума со стороны жены, а за куму взяли Катрю.

– Ты забыл? – Ульяна укоризненно взглянула на сероманца. — Он еще три месяца назад уплыл за океан лучшей судьбы искать. В Канаду.