Тени под мостами (Рассказы)

ВОДА

Я люблю смотреть на воду. Нет, я знаю, конечно, что все любят, но я-то ведь не про всех, а про себя. Хотя какая уж в Москве вода, особенно в центре - Москва-река, и все. Но я, похоже, и выразился неточно - я не просто на воду, а как раз на Москву-реку смотреть люблю, и место есть - как из Китайского проезда выйдешь, так прямо через забитую машинами набережную к реке, а там обопрись о шершавый камень, стой и смотри. Можно, конечно, удивляться - чего это там за место: напротив - ТЭЦ какая-то дымит в четыре трубы, ни тебе пейзажа, ни архитектуры, куда лучше где-нибудь напротив Кремля или в Серебряном бору, но это уж кому что. Тут место мое... Сколько здесь всего было - чуть голову куда повернешь, чего только не вспомнишь. Мосты, причал для речного трамвайчика...

Любили мы тогда на нем кататься - хоть и давно это было, а все равно помню и кабину нижнюю, и диванчики кожаные, коричневые в трещинку, и воду серую у самых глаз, и темноту под мостами - под Краснохолмским до ее руки дотронешься, под Большим Каменным осторожно плеча коснешься, а под Крымским повернет голову - глаза близко и губы - чуть дотянулся и снова свет, и уже к Парку подъезжаем - народ, гуляем, дурачимся, все свои, хорошо, только вот она почему-то впереди и не со мной - а что же тогда под мостом было?.. И сейчас понять не могу. Так оно и осталось потом - мне тень под мостами, ему - все остальное. Смешно - сколько лет прошло, а вот попробовал раз прокатиться на трамвайчике на этом один - недавно совсем, - так возле "Ударника" и вылез: в тени под Большим Каменным затосковал, а тут еще с "Красного Октября" карамелью потянуло - нет, не смог дальше, и все тут. Ведь и тогда сладко пахло невидимыми конфетами от ее шеи и волос, в которые я на мгновение опустил свое лицо, пока кораблик, куда мне так и не удалось вернуться, безразлично, но слишком быстро для меня пересекал темную и прохладную полосу воды под широким сводом, так удачно возведенным прямо над тем самым местом тремя архитекторами - не помню, и инженером Калмыковым.

Нет, удивительно все-таки, неужели для воды двадцать лет - пустяк, и в мелкой ряби, разбивающей на неслагаемые кусочки отражения мостов, домов, лиц и облаков, все еще живут, не меняясь во времени, ее губы и волосы, моя рука, осторожно скользящая по затертым до ледяной гладкости, но теплым от весеннего солнца поручням к ее облокотившемуся на них локтю, наше молчание и вздрогнувшее от моего прикосновения загорелое плечо под белым в синий горошек коротким рукавом; подобно тому как воздух над этой водой хранит все эти годы плотную завесу карамельного духа, которую иногда случайный порыв ветра отбрасывает чуть не до Волхонки, но потом все равно отпускает, и она падает назад, на привычное место, и сторожит с двух сторон вход в серую сверху и коричневую снизу тень под мостом, где все так же неуверенно тянется моя рука и вздрагивает ее плечо...

Наверное, поэтому я и люблю воду - удивительное несоответствие между ее медленно, но непрерывно передвигающимся среди каменных берегов телом - все время новым: так и не дано нам дважды войти в одну реку, но не утешает меня твоя печальная мудрость, эфесский мудрец, говори лучше о своем любимом огне, в который можно возвращаться, не сгорая, - и несмываемым постоянством памяти, хранящейся все на том же месте, словно вечна эта ложбинка в тени между двумя упругими серо-зелеными бугорками речной воды, в которую упала моя тридцатилетней давности юность, да так и стоит там, притаясь, готовая невидимой никому, но такой реальной для меня - вынырнуть в любую минуту, чуть приведет меня к этому месту очередная печаль и чуть коснутся меня такой знакомый дым, урчание кораблика или просто девичий смех за спиной.

Что же все-таки случилось тогда... Вода, ах, вода виновата. Не было бы этой томительной до головокружения, до невозможности стоять и смотреть череды темных горбов и впадинок, на минуту отогнавшей меня от теплых поручней, гладкой кожи и белого рукава в синий горошек хлебнуть глоток минералки у маленького буфетного окошка под капитанской рубкой, не пришлось бы мне тогда оторваться от своего места и не вернулся бы я тогда назад так безнадежно поздно - сколько секунд надо, чтобы не стало уже для меня двадцати сантиметров пространства между двумя людьми и чтобы сообразить, что никогда их уже и не будет. Но все равно не понять - ни тогда, ни сейчас, ну неужели же этой спокойной и прохладной руке на поручнях все равно было, чьи пальцы касаются ее, вьют на ее гладкой до безразличия поверхности мучительную цепь прикосновений и замирают в одно мгновение от скользящего вниз, к воде, плеча... Или просто в темноте недоброй тени под мостом случайно перепутались декорации, а она, завороженная монологом собственного, отраженного в насмешливой воде лица, этого и не заметила... Стою и смотрю а сзади, там, где "Россия", и не "Россия" вовсе еще, а гранитные глыбы в траве, запутанные тропинки и огромный, красного кирпича дом, как раскаленный утюг, пытается разгладить землю, сделать ее ровной и лишенной загадочности Господи, как же давно все это было, - только вода все та же, а что отражать - валуны ли, "Россию" ли, кирпичный ли утюг, - ей ведь все равно... Да мосты еще - они все так же стоят, и тень под ними гулкая и прохладная... Сколько лет смотрю. А все то же - вот он, трамвайчик белый, пыхтит, день будний, погода не из самых, время ни то ни се - народу мало, к вечеру хоть сколько-нисколько подойдет, а пока и хорошо, что мало, а то в суете вокруг не нашлось бы нам места у поручней и не было бы ни улыбки под Краснохолмским, ни прикосновения под Каменным, ни касания губ под Крымским все под тремя мостами прошло: сколько он шел, кораблик - двадцать минут или двадцать лет, - и почему я не могу ничего прочитать на земле - ведь на ней куда легче писать и беречь написанное, а вот вода, ах, вода, вода...