Тени предательства

Грэм Макнилл ТЕМНЫЙ КОРОЛЬ

Там, где прежде был свет, ныне осталась лишь тьма. Горячий, лихорадочный пульс близящейся смерти стучал в его венах, а на губах застыл горький, ожидаемый и все же совсем нежеланный привкус предательства. Он знал, что это произойдет, что таковы неизбежные последствия его наивной веры в чистоту человеческого сердца. Смерть затуманила его чувства. Рот наполнился кровью, ее острый запах щекотал ноздри.

Давно подавленные воспоминания о годах, проведенных в сумрачном мире Нострамо, вспыхнули у него в мозгу с такой четкостью, словно это происходило только вчера. Призрачная ночь, расчерченная шипящими полосами люминофора, отражение переменчивых бликов в мокрых от дождя тротуарах, и люди, замершие от ужаса.

Из этой затхлой тьмы пришли надежда и озарение, обещание лучшего будущего. Но сейчас надежда была мертва, а огненосное копье будущего пронзало его разум…

…конец мира, и огромное черно-золотое око, наблюдающее за вселенским пожаром…

…Астартес, истребляющие друг друга под багровым небом…

…золотой орел, низвергнутый с небес…

Образы разрушения и всеобщей гибели шествовали перед его внутренним взором, и, не выдержав, он закричал от боли. К нему взывали голоса. Он слышал свое имя, — имя, которым его нарек отец, и еще одно, то, которое шептали его подданные в страшные часы полуночной стражи.

Он открыл глаза, позволяя видениям угаснуть. Нахлынули ощущения реального мира: кровь и жгучие слезы у него на щеках. Он обернулся на звук голосов, повторяющих его имя.

На него уставились испуганные лица, но в этом не было ничего нового. Рты двигались, произнося какие-то слова, но он не мог различить их смысла за пронзительным визгом статики, заполнившим его мозг.

Что их так напугало? Что за зрелище могло пробудить подобный ужас?

Он посмотрел вниз и понял, что прижимает к палубе другого человека.

Гиганта в рваных золотых одеждах, с белоснежными волосами, испещренными рубиновыми каплями.

Алая бархатная мантия, расшитая золотой нитью, раскинулась под лежащим как расползающееся кровавое пятно.

Мощное загорелое тело. Израненное и истекающее кровью.

Оглядев распростертого под ним изувеченного человека, он поднял руки и сжал кулаки. С пальцев капало красное. В каждой молекуле запекшейся на губах чужой крови он ощущал теплоту и богатство тонов сложнейшего генетического кода.

Он знал этого гиганта.

Его имя давно стало легендой, а непреклонное сердце и боевое искусство не ведали равных.

Раненого звали Рогал Дорн.

Голоса вновь чего-то требовали. Он поднял голову. Говорил воин в золотой броне Имперских Кулаков с черно-белыми знаками различия первого капитана.

Этого воина он тоже знал…

— Курц! — воскликнул Сигизмунд. — Что ты наделал?

Пустота космоса за армированным стеклом была расцвечена мерцанием далеких звезд. Планеты безвестных систем вращались по отмеренным им от века орбитам, безразличные к человеческим драмам. Что знали живущие под светом этих солнц о системе Шерата и о крови, которая пролилась там во имя Империи Человека?

Курц подавил гнев, вызванный этими мыслями, и всмотрелся в свое отражение. Бесстрастные глаза цвета обсидиана на бледном, осунувшемся лице казались дырами в черноту космоса за бортом корабля. Длинные волосы смоляными прядями падали на широкие плечи примарха. Курц отвернулся от отражения — оно не вызывало никаких чувств, кроме разочарования.

Мрачный взгляд примарха привлек блеск металла: его доспех, хранившийся в затененном алькове у дальней стены. Курц пересек комнату и положил руку на череполикий шлем. Линзы шлема, схожие с драгоценными камнями, поблескивали в неярком освещении, а над висками возносились два черных крыла — острые крылья мстящего ангела ночи. Отполированные пластины доспеха были темны, каковые и пристало иметь примарху Повелителей Ночи. Каждая пластина была точно подогнана к его телу и по краям отделана золотом, отражающим звездный свет.

Отвернувшись от своего боевого доспеха, Курц принялся мерить шагами металлический пол обширной и мрачной комнаты, служившей ему пристанищем. Массивные стальные колонны поддерживали сводчатый потолок, скрывавшийся во мгле наверху. Гул мощного реактора звездного форта отдавался пульсацией в металле.

Эта эстетика функционального минимализма была характерна для Имперских Кулаков, построивших могущественную орбитальную крепость как базу для операции по покорению Шерата.

Дети Императора устроили традиционный пир в честь успешного завершения кампании еще до того, как прозвучал первый выстрел. При поддержке легиона Фулгрима и Повелителей Ночи Имперские Кулаки Рогала Дорна сломили оборону воинственной человеческой коалиции, препятствующей победному маршу Империума. После восьми месяцев тяжелых и кровопролитных боев имперский орел воспарил над дымящимися развалинами последнего оплота бунтовщиков. Но если легион Фулгрима был удостоен почестей и похвал, то поведение Повелителей Ночи вызвало лишь гнев Дорна.

Среди серебряных развалин Осмиума противостояние достигло высшей точки.

Дым погребальных костров окрасил небеса в черный цвет. Курц следил за тем, как его капелланы проводят казнь военнопленных, когда в лагерь заявился Дорн. Худощавое лицо примарха Имперских Кулаков ничего хорошего не предвещало.

— Курц!

Никогда прежде Рогал Дорн не называл его этим именем.

— Брат?

— Трон! Что ты тут вытворяешь? — взорвался Дорн.

Вместо обычного благожелательного тона в голосе его звучала ярость. Фаланга воинов в золотой броне вошла в лагерь следом за своим командиром, и Курц сразу почувствовал разлившееся в воздухе напряжение.

— Наказываю виновных, — бесстрастно ответил он. — Восстанавливаю порядок.

Примарх Имперских Кулаков замотал головой:

— Это не порядок, Курц, а геноцид. Прикажи своим воинам очистить позицию. Имперские Кулаки берут этот сектор под контроль.

— Очистить позицию? — переспросил Курц. — Разве они — не враги?

— Уже нет, — сказал Дорн. — Сейчас они военнопленные, но вскоре станут мирным населением и гражданами Империума. Разве ты забыл, ради чего Император начал Великий Крестовый Поход?

— Ради завоеваний, — ответил примарх Повелителей Ночи.

— Нет, — возразил Дорн, положив руку в золотой перчатке на наплечник Курца. — Мы — освободители, а не разрушители, брат. Мы несем свет истины, а не смерть. Для того чтобы эти люди признали наше право вершить судьбу Галактики, мы должны проявлять великодушие.

От прикосновения брата Курц брезгливо передернулся: ему противна была эта претензия на дружбу. В душе примарха Повелителей Ночи закипал гнев, но если Дорн и заметил что-то, то не подал виду.

— Эти люди восстали против нас и должны заплатить за свое преступление, — процедил Курц. — Империуму подчиняются из страха перед наказанием, и ты знаешь это не хуже других. Покарай бунтовщиков, и остальные усвоят, что противостоять нам — значит умереть.

Дорн покачал головой и взял Курца под локоть, чтобы увести подальше от любопытных взглядов.

— Ты не прав, но нам следует обсудить это наедине.

— Нет, — ответил Курц, сердито вырывая руку. — Ты полагаешь, что эти люди смиренно склонятся перед нами после того, как мы проявим сострадание? Милосердие придумано для слабаков и глупцов. Оно приведет лишь к развращению нравов и, раньше или позже, предательству. Держать эту планету под контролем поможет страх перед репрессиями, а не твое великодушие.

Дорн вздохнул:

— А ненависть, доставшаяся выжившим, будет переходить из поколения в поколение — и так до тех пор, пока планету не охватит война, причину которой не будет знать ни один из сражающихся. Это никогда не кончится, неужели ты не понимаешь? Ненависть порождает лишь ненависть. Невозможно построить Империум на фундаменте, пропитанном кровью.

— Все империи строились на крови, — усмехнулся Курц. — Утверждать обратное — наивно. Верховенство закона не сохранишь слепой верой в человеческую добродетель. Разве мы не достаточно повидали, чтобы понять: мир человечеству можно навязать лишь силой оружия?

— Не верю своим ушам, — пробормотал Дорн. — Курц, что на тебя нашло?

— Ничего такого, чего во мне не было прежде, — ответил Курц.

Отвернувшись от исполинской золотой фигуры, он направился к одному из немногих оставшихся пленников. Ухватив человека за лацканы куртки, Конрад Курц вздернул его на ноги. Затем примарх подобрал валявшийся на земле болтер и сунул в дрожащие руки пленного. Склонившись над человеком, Курц сказал:

— Давай. Убей меня.

Перепуганный пленник замотал головой. Тяжелое оружие прыгало у него в руках, словно несчастного одолели судороги.

— Нет? — спросил Курц. — Почему нет?

Человек попытался заговорить, но от близости примарха его обуял такой ужас, что невозможно было разобрать ни слова.

— Ты боишься, что тебя убьют?

Пленник кивнул, и Курц обратился к своим воинам:

— Никто не притронется к этому человеку. Не важно, что произойдет, — он не должен понести наказания.

Сказав это, Курц развел руки в стороны, оставляя спину открытой, и пошел обратно к Дорну.

Не успел он сделать и трех шагов, как пленник вскинул болтер и воздух разорвало звуком выстрела. Разрывной снаряд высек искры, срикошетив от силовой брони Курца, — а примарх, крутанувшись на месте, одним прыжком подскочил к человеку и ударом кулака снес ему голову.

Секунду обезглавленное тело неуверенно пошатывалось, а затем медленно опустилось на колени и повалилось на землю.

— Вот видишь, — сказал Курц, стряхивая с пальцев кровь и обломки кости.

— И что ты этим доказал? — буркнул Дорн. На лице его было написано отвращение.

— То, что, если смертным дать выбор, они всегда выберут неповиновение. Пока этот человек считал, что будет наказан, он не осмеливался выстрелить — но, как только поверил, что убийство обойдется без последствий, тут же нажал на спуск.

— Это был недостойный поступок, — сказал Дорн.

Курц отвернулся прежде, чем тот пустился в дальнейшие объяснения, однако примарх Имперских Кулаков схватил брата за руку:

— Твои воины прекратят бойню и очистят позицию, Курц. Это не просьба, а приказ. Убирайся с этой планеты. Сейчас же.

Взгляд Дорна был тверже гранита. Примарх Повелителей Ночи достаточно хорошо знал своего брата, чтобы понять, что слишком долго испытывал его терпение.

— Когда эта кампания будет выиграна, нам с тобой придется объясниться, Курц. Ты пересек черту, и я не намерен больше терпеть твои варварские методы. Путь, который ты избрал, — это не путь Империума.

— Возможно, ты и прав… — прошептал Курц.

И он увел с поля боя Повелителей Ночи, чья темная броня превращала их в цепочку теней среди развалин.

Курц задался вопросом: чем бы закончился их с братом спор, не подчинись он приказу?

Примарх вздрогнул при мысли о кровавых последствиях, которые сулили подобные рассуждения. Чувствуя себя запертым в клетке зверем, он провел рукой по темным волосам — и тут дверь его комнаты, его узилища, скользнула в сторону. Через порог шагнул воин в сверкающей броне цвета ночи. За дверью Курц заметил фиолетовые доспехи стражников из Гвардии Феникса, личной охраны Фулгрима. Золотые алебарды воинов и их плащи из медных чешуек поблескивали в тусклом свете звезд.

Дорн и Фулгрим изрядно постарались, чтобы не дать ему вырваться из заключения.

Наголо обритая голова вошедшего была шишковатой, с матово-бледной кожей. Полуприкрытые тяжелыми веками черные глаза смотрели из-под выпуклого лба, а челюсть резко выдавалась вперед.

Курц приветственно кивнул своему адъютанту, капитану Шангу, и подозвал его нетерпеливым жестом.

— Есть новости? — бросил Курц в ответ на короткий поклон Шанга.

Тот ответил:

— Повелитель Кулаков выздоравливает, милорд. Не будь он примархом, скончался бы трижды от ран, что вы ему нанесли.

Его командир вновь обратил взгляд к звездам, вращающимся за стенами форта. Курцу не надо было напоминать, насколько тяжелы раны Дорна, — ведь он сам раздирал его тело голыми руками и зубами.

— Теперь, полагаю, я должен дождаться суда своих родственничков?

— Со всем уважением, сэр, но вы действительно пролили кровь брата-примарха.

— И за это они, без сомнения, потребуют заплатить кровью…

Он помнил, как командир Имперских Кулаков ворвался в его покои, кипя негодованием после шератской резни и еще больше взъярившись от слов Фулгрима, который пересказал Дорну то, что Курц поведал ему по секрету несколькими днями ранее. Припадок, скрутивший Курца, когда Фениксиец заговорил о событиях на Кемоше, бросил примарха Повелителей Ночи на пол и заполнил его разум жуткими картинами грядущей смерти и неотвратимой тьмы.

Тронутый очевидным участием Фулгрима, Курц доверился брату и рассказал о видениях, преследующих его с самого раннего детства на Нострамо.

Галактика, охваченная войной.

Астартес, обратившиеся против Астартес.

Ожидающая его смерть от отцовской руки…

Бледное орлиное лицо Фулгрима не дрогнуло, однако Курц заметил беспокойство, мелькнувшее в глазах брата. Курц понадеялся, что Фениксиец сохранит его исповедь в тайне, но, когда Дорн возник на пороге, примарх Повелителей Ночи понял, что его предали.

По правде говоря, он почти не помнил того, что случилось после брошенных Дорном обвинений в оскорблении Императора. Настоящее растаяло, и разум его захлестнуло будущее, в котором Галактика полыхала в бесконечной войне, а ксеносы, мутанты и мятежники обгладывали гниющие кости Империума.

Это и есть тот мир, который создавал Император? Вот судьба Галактики, где страх перед наказанием перестал быть контролирующим фактором. Вот что произойдет, если слабым позволят вершить судьбы человечества… И тогда Курц понял, что лишь у одного из примархов достанет решимости вылепить новый Империум из мягкой глины Империума нынешнего.

— Пришло время нам самим определять свой путь, Шанг, — отчеканил Курц.

— Тот поворотный момент, что вы предвидели?

— Да. Мои братья попытаются использовать эту возможность, чтобы от нас избавиться.

— Полагаю, вы правы, сэр, — согласился Шанг. — Согласно моим источникам, ходят разговоры, и отнюдь не праздные разговоры, о том, чтобы отозвать Повелителей Ночи на Терру и призвать к ответу за наши методы ведения войны.

— Я знал, что так будет. Эти трусы не могут меня убить, поэтому они решили нанести удар с другой стороны и лишить меня легиона. Понимаешь, Шанг? Они десятилетиями ждали этой возможности. Они просто слабаки и глупцы, у которых не хватает мужества сделать то, что должно быть сделано. Но у меня хватит. О да, еще как хватит!

— Каковы будут наши действия, милорд? — спросил Шанг.

— Пусть Фулгрим и Дорн меня предали, однако в других легионах у нас еще есть союзники, — ответил Курц. — Но для начала мы должны навести порядок в собственном доме. Скажи, что творится на Нострамо?

— Все, как мы и опасались, милорд, — сказал Шанг. — Правительство регента-администратора Бальтиуса потерпело крах. Коррупция процветает, в развалинах Нострамо Квинтус правит преступность, и повсюду царит беззаконие.

— Тогда не следует терять времени. Пока эти недоумки пытаются решить мою судьбу, словно я какой-то лакей, которого можно отчитать за разбитую чашку, мы будем действовать.

— Каковы ваши распоряжения, сэр?

— Готовьте корабли, капитан, — ответил Курц. — Мы возвращаемся на Нострамо.

— Но вас приказано держать под стражей, милорд, — заметил Шанг. — Ваши покои охраняют Гвардейцы Феникса и Храмовники Дорна.

Курц криво ухмыльнулся:

— Предоставь это мне…

Курц извлек из затененного алькова последнюю деталь доспеха и поднял над головой. Повернувшись к двери, он надел череполикий шлем. Когда нижний край шлема соприкоснулся с воротом доспеха, раздалось шипение сжатого воздуха. Угол зрения чуть изменился, и восприятие сделалось четче. Курц слился с тенями, наводнившими тускло освещенную комнату.

Он замедлил дыхание и мысленно ощупал окружающее пространство. Темнота стала примарху другом после долгих лет, проведенных под ее черным покровом на городских улицах, где он выслеживал отверженных и преступивших закон. На секунду узник ощутил сожаление, что дело дошло до такого, но яростно подавил это чувство. Сомнения, раскаяние и нерешительность — удел слабых, а не Конрада Курца.

Дыхание примарха стало глубже, а тени вокруг обрели собственную жизнь.

Курц почувствовал силу тьмы — холодную сноровку охотников и ночных тварей, убивавших под ее сумрачным пологом. Смертоносные инстинкты, взлелеянные тысячей битв, достигли сейчас немыслимой остроты и верно ему послужат.

Примарх раскинул руки, и взрывная волна психической энергии выплеснулась наружу. Флюоресцентные трубки под потолком лопнули одна за другой, рассыпав ливень сверкающих искр. Дождь из разбитого стекла зазвенел по металлической палубе.

Шипящие силовые кабели сорвались с потолка и сердитыми змеями заплясали по полу, испуская голубые дуги электрических разрядов.

На главном дисплее мигнул красный огонек тревоги. В открывшуюся дверь упала полоска света, и на пороге возникли силуэты полудюжины воинов в доспехах.

Не дожидаясь, пока свет коснется его, Курц прыгнул вверх, ухватился за выступающую из ближайшей колонны арматуру и скрылся во мраке. Обхватив колонну ногами, он принялся карабкаться выше. Стражники рассыпались по помещению, выставив перед собой алебарды.

Курц слышал, как воины выкрикивают его имя и как эхо умножает их голоса.

Одно движение мускулов, и он уже был в воздухе — невидимая, смертоносная тень. Суетившиеся внизу воины полагались на тепловизоры шлемов, но никакие приборы не могли сравниться с ночным зрением примарха. Там, где другие видели лишь свет и мрак, Курц различал мириады оттенков и полутонов, скрытых от тех, чье сердце никогда не билось в такт с темным сердцем полуночи.

Один из космодесантников Гвардии Феникса стоял прямо под ним, оглядывая комнату в поисках ее пропавшего обитателя и не догадываясь, что смерть затаилась в тенях наверху.

Курц закрутился вокруг колонны, спускаясь по спирали и отставив руку в сторону, как клинок. Стальная плоть примарха с легкостью взрезала ворот доспеха, и голова воина покатилась по полу. Не успело обезглавленное тело упасть, как Курц уже исчез, растворившись среди теней.

Когда его тюремщики сообразили, что узник находится среди них, по комнате прокатились тревожные крики. Узкие лучи фонарей бешено заметались, пытаясь нащупать убийцу. С проворством, выработанным десятилетиями охоты на людей, Курц незримо скользил между лучами.

Еще один воин рухнул на пол с развороченной грудью. Кровь толчками била из разорванных артерий, как вода из дырявого шланга. Тьму прорезали болтерные очереди. Венчики огня расцвечивали дула при каждом выстреле, которым стражники пытались достать невидимую мишень. Но их цель оставалась неуловимой: куда бы тюремщики ни стреляли, Курца там уже не было. Призраком-убийцей он летел сквозь мрак, легко находя дорогу между болтерными снарядами и неистово рассекающими воздух клинками.

Один из Кулаков Дорна попятился к пятну света у двери, и Курц скользнул за ним, двигаясь с невозможной для воина в доспехах беззвучностью. Никогда прежде не испытанное чувство бурлило в его крови, и, осознав, что это за чувство, Курц ощутил восторг.

Несмотря на самоуверенное заявление Жиллимана, Астартес могли испытывать страх…

И страх этот оказался истинной драгоценностью. Ужас смертных был жалок, он дрожал и вонял потом, но этот… этот был молнией, заключенной в кремне.

Курц подскочил к Храмовнику, одному из отборных солдат Дорна.

Ветеран или нет, тот умер так же, как и любой другой, — в крови и смертной муке.

— Во мраке таится смерть! — выкрикнул Курц. — И она знает ваши имена.

Вокс-канал шлема заполнили отчаянные просьбы о подкреплении, но технически превосходящая система брони примарха легко их заглушила. Курц вновь взвился в воздух, перемещаясь из тени в тень.

— Никто не придет, — посулил он. — Вы все умрете здесь.

В ответ на слова примарха рявкнули новые залпы — воины не оставляли попыток нащупать его теневое логово.

Но Курц был полновластным владыкой тьмы — и не важно, какие приборы или источники света пытались использовать его противники, они были заведомо обречены. Трое выживших — Храмовник и два гвардейца Феникса — отступали к двери. Стражники уже поняли, что не сумеют победить в этом бою, но все еще наивно полагали, что из поединка с Конрадом Курцем можно выйти живыми.

Рассмеявшись от чистой радости преследования — удовольствия, забытого им за отсутствием достойной добычи, — Курц взметнулся в воздух и приземлился среди своих жертв.

Пробив кулаком доспех первого Феникса, Курц выдернул его позвоночник сквозь дыру. Отбросив в сторону окровавленный труп с торчащими из раны обломками кости, Курц подхватил алебарду стражника и бросился на пол в тот момент, когда остальные обернулись на предсмертный вопль товарища.

Прежде чем те успели что-нибудь предпринять, Курц взмахнул алебардой, описав круг диаметром в два человеческих роста. Энергетическое лезвие вспороло силовую броню, плоть и кость. Остро запахло озоном и гарью.

Оба воина повалились на палубу вопя от боли и дергая кровавыми обрубками ног. Отшвырнув алебарду, Курц блокировал удар упавшего гвардейца Феникса. Выдрав оружие из его рук, примарх сломал древко пополам и всадил острые обломки в грудь противника.

Храмовник гневно зарычал и сумел откатиться в сторону прежде, чем Курц обрушился на него. Примарх выдернул алебарду из перчатки космодесантника и одним коленом придавил его грудь, а другим — левую руку.

Воин сжал правый кулак для удара.

Курц ухватил его за предплечье и вырвал кость из сустава.

Внезапно одна за другой с гудением и треском реле загорелись лампы аварийного освещения. Резкое белое сияние затопило комнату, изгнав тени.

Там, где была тьма, остался лишь свет.

То, что прежде было тюрьмой, превратилось в бойню.

Кровь забрызгала стены и дверь, а пол усыпали безголовые, безрукие и безногие, разорванные на части тела.

При виде сцены побоища Курц улыбнулся. В эту секунду человек, в чьей шкуре он прятался с того дня, когда впервые преклонил колени перед отцом, перестал существовать. Ненужная маска спала.

Больше он не был Конрадом Курцем.

Он вновь стал Ночным Призраком.

Ночной Призрак перевернул последнюю карту и сжал зубы. Опять знакомый расклад. В стратегиуме флагманского корабля царила тьма, лишь кое-где перемежаемая голубыми отблесками консолей и гололитических дисплеев. Примарх Повелителей Ночи не обращал внимания ни на то, что творилось вокруг, ни на давящее чувство ожидания, исходившее от каждого члена команды.

На тускло светящейся панели перед ним лежала колода потрепанных карт. Их углы загнулись и вытерлись от долгих лет использования. Всего лишь салонная игра, которой забавлялись праздные богатеи в Нострамо Квинтус, — и лишь позже примарх обнаружил, что до наступления Древней Ночи разновидности этих карт использовались племенами Франка и жителями ульев Мерики для гадания.

Очевидно, карты соответствовали социальным кастам тех времен. Колода разделялась на четыре масти: воины, жрецы, торговцы и рабочие. В старину считалось, что по раскладам Младших Арканов можно прочесть будущее, — но в нынешней пресной, пораженной безверием Галактике этот обычай давно вышел из моды…

Что не отменяло один любопытный факт: как бы тщательно он ни перетасовывал карты и сколько бы раз ни раскидывал их на полированном стекле панели, расклад оставался все тем же.

Луна, Мученик и Монстр по вершинам треугольника. Перевернутый Король у ног Императора с одной стороны расклада, а с другой, и тоже перевернутый, Голубь, — по утверждениям знатоков, эта карта символизировала надежду. Последнюю, верхнюю карту он только что выложил. Эта карта мало изменилась за прошедшие столетия, и ее значение, несмотря на нередкие ошибочные толкования, оставалось несомненным.

Смерть.

Услышав шаги, он оглянулся и увидел приближающегося капитана Шанга, в боевой броне и черной церемониальной мантии из блестящего патагиума. Распростертые крылья его шлема обрамляли маску — череп ксеноса, с длинными клыками нижней челюсти, защищавшими горло владельца.

На экране за спиной адъютанта медленно поворачивался разноцветный шар Нострамо. Серую планету окутали плотные облака ядовитого дыма, а в разрывах туч проступала гнойная желтизна и бурые пятна проказы. Тенебор, радиоактивный спутник Нострамо, заплывшим глазом смотрел сквозь кроваво-красную корону угасающего солнца системы.

— В чем дело, капитан? — спросил Ночной Призрак.

— Новости от астропатов, милорд.

Его командир безрадостно хмыкнул:

— Мои братишки?

— Похоже, что так, милорд, — ответил Шанг. — Астропаты чувствуют мощную телепатическую волну, которая указывает на приближение большого флота из Эмпиреев.

— Дорн, — констатировал Ночной Призрак, возвращаясь к картам.

— Без сомнения. Каковы будут ваши приказы, милорд?

Еще раз взглянув на мир своей юности, Ночной Призрак почувствовал, как в нем закипает привычный гнев — словно раскаленная магма под хрупкой коркой умирающей планеты.

— Когда-то Нострамо был образцом покорности, — сказал примарх. — Его население жило в мире из страха перед суровым наказанием, которому я бы подверг любого, нарушившего установленный мной закон. Каждый гражданин знал свое место и знал, что совершить преступление равносильно смерти.

— Я помню, милорд.

— И теперь мы возвращаемся к этому… — прорычал Ночной Призрак.

Он смел карты с панели, и под ними обнаружились бегущие строки сводок.

— Каждые одиннадцать секунд — убийство, каждые девять секунд — изнасилование, количество тяжких преступлений растет по экспоненте каждый месяц, количество самоубийств удваивается за год. Еще через десять лет от созданного мной законопослушного мира не останется и следа.

— Избавившись от страха наказания, люди возвращаются к самым первобытным инстинктам, милорд.

Ночной Призрак кивнул:

— Перед нами окончательное доказательство того, Шанг, что вера Императора в человеческую добродетель — худшая из глупостей.

После минутной заминки Шанг произнес:

— Это значит, что вы собираетесь привести свой план в действие?

— Конечно, — ответил Ночной Призрак, глядя на обреченный мир. — Только самые крайние меры могут продемонстрировать нашу решимость. Нострамо для нас отныне мертв. Час расплаты пробил…

Примарх прошагал по центральному проходу стратегиума и остановился у экрана с изображением Нострамо. Луна к этому времени полностью выкатилась из-за темного тела планеты, и ее отраженный свет блеснул на обшивке кораблей звездного флота Повелителей Ночи. Полсотни судов выстроилось в боевом порядке над воспаленным, кипящим котлом извилистых улиц и изъязвленных проказой преступности дворцов Нострамо Квинтус.

Далеко внизу, на поверхности планеты, зияла огромная рана — глубочайшая пропасть, оставшаяся в планетарной коре с момента огненосного прибытия примарха. Выбравшись из этой адской бездны, он познал такие страдания, каких другие не могли и вообразить. Пытка мучительного взросления еще больше усугублялась изводившими его с самых ранних лет видениями собственной смерти.

А братья все никак не могли понять, отчего владыке Повелителей Ночи неведома радость жизни…

Позади себя он услышал шум. Еще до того, как было произнесено хоть слово, Ночной Призрак ощутил шестым, недоступным его подчиненным чувством давящее присутствие вынырнувшей из Эмпиреев армады.

— Слишком поздно, братья, — прошептал он. — Я уйду прежде, чем вы сможете меня остановить.

В последний раз взглянув на Нострамо, Ночной Призрак приказал:

— Всем бортам: открыть огонь.

Сверкающие копья ослепительно-белого света, исторгшиеся из бесчисленных батарей, вонзились в планету. Переплетаясь и многократно умножая свою мощь, энергии тысячи плененных звезд слились в световой столб, диаметром превосходящий величайшую из башен Нострамо Квинтус.

Этот небывалый луч рассеял окутавшую Нострамо тьму. В небесах полыхал огонь — ужасный жар бомбардировки поджег воздух на много километров вокруг.

Ослепительное энергетическое копье пробило адамантиевую корку Нострамо, пройдя сквозь древнюю скважину, оставленную прибытием примарха. Невообразимая энергия прорывалась через литосферные слои, пока не достигла ядра, — и планета сгинула в пламени сокрушительного взрыва, равных которому в Галактике бывало не много.

Ночной Призрак с холодной отстраненностью наблюдал за гибелью Нострамо. Чудовищность свершенного облекла примарха темным саваном. Как ни странно, он не почувствовал ожидаемого груза вины. Глядя на то, как раскалываются тектонические плиты и как раскаленная магма вырывается на поверхность, сжигая землю и воспламеняя воздух, он ощущал лишь огромное облегчение.

Прошлое умерло — а Ночной Призрак доказал, что принципы, исповедуемые им, не пустые слова. Гром этого взрыва сотрясет Империум и привлечет внимание тех, кто, подобно ему, осознает, что для сохранения человечества в Галактике необходимы жертвы.

Нострамо внизу полыхал, и Ночной Призрак изрек следующее:

— Я беру на себя бремя этого зла и не убоюсь его, ибо я — воплощенный страх…