Тени приходят с моря

Пролог. Кров Четырех Ветров

Близ этого острова часто гуляют ветра, заживо сдирающие с волн клочья пены. Настоящие бури, от которых стонут камни и тяжело скрипят старые деревья в лесу. Ветра быстро загоняют лесных животных в устланные листьями норы, а людей – под надежные крыши.

Наверняка ветрам нравится это делать. Они играют всем, до чего могут дотянуться их невидимые пальцы. Им быстро это надоедает, и тогда они ускользают прочь.

Но даже для Малого мира они заглядывали на этот остров слишком часто. Может быть, поэтому еще в древности его назвали островом Четырех Ветров. Позже так назвали и устроенный здесь приют – россыпь древних каменных башен, поросших просоленным мхом. По легенде, некогда бродячий замок просто шел через океан и остановился здесь, чтобы отдохнуть – уснуть и затихнуть навсегда. Возможно, замок умер, как иногда случается с древними вещами этого мира. Но жившие здесь люди не видели ничего ужасного в том, чтобы остаться под сенью мертвеца. Так и возник приют.

Мертвый замок стали называть Кровом Четырех Ветров. И это особенное место. Сюда никто и никогда не присылал писем и здесь почти не появлялись незнакомцы. Впрочем… речь о взрослых незнакомцах. Маленьких же – где-то нагулянных, а теперь не нужных, голодных, плачущих, еще даже не умеющих говорить, – раньше подбрасывали сюда довольно часто. Здесь они вырастали, постепенно влюбляясь в ветер, птиц и океан. С этой любовью было не очень легко жить, отправляясь в Большой мир, но некоторым все же удавалось. По крайней мере, мало кто возвращался назад.

Нет ничего хуже, чем быть сиротой, верно? Особенно в захолустье вроде этого. Нетрудно описать, что представляет собой приют в Малом мире. Вечные ненастья, плохая еда, воспитатели, напоминающие надзирателей. Бежать бессмысленно, ведь на крошечном острове Четырех Ветров нет ни городов, ни поселков. Это лучшее место для сирот. И их никто не обидит, и они никого не обидят. Расстояние до материков отсюда равняется длине ста тысяч больших кораблей: двадцать вахт плавания или около шести дней пути. Долететь быстрее, но лететь не на чем. В единственный самолет, в старенькую колымагу из мертвых, как раз ударила молния. Его все еще не починили. Может быть, уже и не починят. В конце концов, последний раз его использовали слишком давно.

Девушка по имени Тэсс не улетала отсюда никогда. Но она и не хотела: она вообще очень любила свой дом. Здесь у нее была своя кровать, и там, где она стояла, не протекала крыша, что уже можно было считать везением. Здесь обитали китрапы – рогатые дельфины – правда, они боялись двуногих и обычно не приближались к берегу, но, проплывая мимо, будили всех тонким долгим зовом, похожим на звон колокольчика. Здесь жила чудесный доктор, ла Мади́ Довэ́, которая даже среди самых горьких таблеток находила более-менее сладкую и непременно трепала воспитанников по волосам, напутствуя: «Не хворай!». И здесь был управитель ло Паоли́но. Молодой, но седой, как Серебряные яблоки, – три круглых шара, вырастающих в Небесном саду ночью. Паолино считался главным не только здесь, но и в Большом мире, где, говорили, он был кем-то важным. Именно благодаря ему Кров никогда не бедствовал. По крайней мере, такие ходили слухи.

Потом он исчез. Впрочем… все началось раньше. Намного раньше.

На сиротском острове еще были руины. Это короткое слово произносилось шепотом, с загадочными интонациями, ведь дети так любят загадки. Это были руины конструкторского бюро и завода. Они соседствовали с Кровом, их огораживал высокий забор. Там строили самолеты и корабли.

В детстве Тэсс всегда интересовало, кто эти люди в красивой синей форме, где они живут? Утром их доставлял один и тот же огромный самолет, он же забирал вечером, оглашая окрестности низким гулом. Куда люди улетали, если остров Четырех Ветров – единственный в округе? Сироты взахлеб спорили об этом. Воспитатели – только хмурились и молчали. А когда однажды им показалось, что любопытство детей перешло все границы, и они включили в устав Крова новое правило, несоблюдение которого грозило плетью.

Ни днем, ни ночью, ни поодиночке, ни с кем-либо – не подходить к корпусам чужаков.

Да, воспитатели называли своих соседей за высоким забором «чужаками». А потом на острове не стало и чужаков.

Исчезнув однажды, они оставили много интересного: листы металла, деревянные конструкции, мелкие шурупчики, сварочные аппараты. Часы и станковые механизмы, шестерни, парусину. Доски для письма, длиннющие линейки, увеличительные стеклышки. И, сразу забыв о правиле, ребята все это растащили. Кому-то достался шарф из тонкой ткани вишневого цвета. А кому-то – красивый нож для бумаг и огромный блестящий циркуль. Воспитатели тоже решили, что теперь правило можно отменить. Они взяли себе отопительные приборы, светильники, книги. Говорили, что-то искал в дальнем кабинете бюро даже сам управитель. Но никто точно не знал, что именно и нашел ли.

Никому не понадобились лишь старые, истертые, а местами размокшие и заплесневевшие чертежи, которые ждали Тэсс. Однажды забравшись в руины, она начала собирать Марча – свой маленький игрушечный самолет. Девочка провозилась с ним несколько недель и, закончив, выкрасила его в красный и бежевый цвета. Имя она написала синим – по левому боку. На хвост краски не хватило, поэтому пришлось сделать его желтым.

У Марча был настоящий маленький двигатель и легкие светобатареи на крыльях. А еще Марч был живой. Единственная живая вещь на всем острове, во всем приюте. Правда, он был немногим умнее собаки: летал за Тэсс по пятам, жужжал и вечно садился ей на голову. Воспитывать такое существо было трудно. Но она и не пыталась.

Тэсс сделала самолет по чужим чертежам, лишь немного их исправив. И как же воспитатели удивились, узнав, что Марч получился из тех самых, а значит, и Тэсс тоже, видимо, из тех – других. Одно время все под Кровом только об этом и говорили. Потом как-то успокоились. В общем-то, какая разница? Неслучайно над главным входом в приют красовалась надпись: «Под Кровом все равны». И ей позволили пока остаться равной. В конце концов, чтобы стать по-настоящему особенным, нужно для начала стать хоть кем-то.

Те самые – это живые вещи. Так случается в мире: у некоторых людей, создающих разнообразные предметы, эти самые предметы оживают. Они могут думать, подавать знаки, двигаться, изредка говорить. Подобными бывают самолеты, поезда, корабли, трамваи, машины. В древности такими были замки и мечи, а ныне – дома, и еще реже – вещи вроде диванов и шкафов, игрушек и книг. Их наполняет неосязаемая, невидимая сила самой жизни, сила, которую зовут тэ. И все знают: эти вещи ценнее обычных, мертвых. Подобные самолеты могут какое-то время лететь без топлива, как люди, превозмогая голод. Дома сами прогоняют воров. Мечи обороняют хозяина, пока не будут оплавлены самым безжалостным огнем. Но и во всем прочем эти вещи – как люди. Которые могут быть злыми и бессовестными, грустными и вредными. С ними бывает трудно сладить. Их отличает от людей лишь одно: они никогда не предают.

Тэсс слышала, что в Большом мире – на континентах – мастеров живых вещей называют Зодчими. Называют еще с тех времен, когда всё, что люди могли соорудить, они делали из дерева. Зодчие. Ходили слухи, среди них нет бедных, одиноких, больных и бродяг, и уж точно нет сирот вроде нее. Говорили, тэ бежит прямо по их жилам, и если бы в Большом и Малом мирах верили в каких-то существ, управляющих ходом событий и создающих жизнь, Зодчих считали бы приближенными к ним. Своим появлением Марч дал Тэсс шанс занять место среди них, получить будущее, заметно отличающееся от будущего остальных подопечных.

Но будущее было слишком далеко. Она старалась о нем не думать. Вместе с Марчем у нее и так появилось слишком много проблем.

Например, мальчишки. Они ходили за ней и уговаривали сделать для них такие же самолеты. Девочки же просили живую куклу или плюшевого зверька, уверенные, что у нее, никогда не умевшей шить, получится и это. А ведь она знала: не выйдет. Марча она создала при помощи сомнительного и не очень точного чертежа, но он ожил. Самолет стоил ей заноз на пальцах и ожогов. Он стал для нее символом ее мечты – проектировать настоящие, большие самолеты. Но как объяснить это другим? Вместо фразы «я не могу» дети (да и некоторые взрослые тоже) обычно слышали отговорку «я не хочу».

Марча у нее крали.

Ломали ему крылья.

Бросали его в воду.

Он неизменно возвращался – по воздуху или на своих маленьких шасси, чуть ли не ползком, только так напоминая, что он особенный, живой и не игрушечный. И Тэсс чинила его, бережно красила заново, а потом со своим братом Ла́скезом мстила обидчикам. Она всегда пускала в ход кулаки, пока старшие не сказали ей, что настоящие девочки не дерутся.

К тому времени Марча все равно оставили в покое. Может быть, потому что всем надоело получать в зубы. А может быть, потому что под Кровом все равны и о том, что кому-то повезло чуть больше, чем другим, тут забывали довольно быстро. Забывали до поры до времени, но все же на более длительный срок, чем в Большом мире.

Тэсс больше не дралась. И больше не строила игрушечных самолетов, зато по-прежнему мечтала о настоящих. Вот такой была ее жизнь.

А потом Тэсс исчезла.