Тени в лабиринте

Глава первая

Две колоды сиротливо валялись посреди стола в то время, как участники игры углубились в подсчеты. Хозяин квартиры Иван Трофимович Кормилин был бледен — этой ночью фортуна в очередной раз от него отвернулась. Его постоянный партнер Николай Баринов, наоборот, с видимым удовольствием складывал колонки цифр.

— Сегодня на меня никто в обиде не будет, — первым нарушил молчание Коржов. — По двум пулям — абсолютный ноль. Что у тебя, Ефим?

— Сейчас, — Гонтовой еще раз проверил запись. — Кажись, ноги унес — минус восемьдесят.

— Вистов? — переспросил Баринов.

— Рублей, Коленька, рублей, — кисло улыбнулся Гонтовой. — С такой горкой проиграть двести вистов — как праздник.

— Тогда поздравляю с праздником! — Баринов выразительно пошевелил пальцами. — Надеюсь, это не ляжет тяжким бременем на наш доблестный мясокомбинат?

— Пыль для моряка! — Гонтовой полез за деньгами. — Сколько ты нажил?

— Фима, ты не на работе, — поморщился Баринов. — Я выиграл девятьсот шестьдесят вистов.

— Сходится, — хмуро кивнул Кормилин. — Ну что, зарисуем еще одну? Я свежего чайку заварю.

— Какой чаек, Иван Трофимович, — отмахнулся Коржов. — Начало пятого, скоро светать будет. Надо хоть пару часов отдохнуть.

— Женя, давай коротенькую, — поддержал хозяина квартиры Баринов. — А я тебя потом на службу подброшу.

— Нет, нет, друзья, не уговаривайте, — Коржов приложил к груди руки. — Днем опять проверка намечается, нужно быть со свежей головой. Если не хотите писать втроем, поиграйте в деберц на высадку.

— Я тоже домой поеду, — Гонтовой взглянул на часы, — а то жена последние патлы повыдергивает. В субботу собираемся?

— Видно будет, — пожал плечами Кормилин. — Если что, предварительно созвонимся.

В квартире майора Голикова раздался телефонный звонок. Дежурный по городу сообщил, что на семнадцатом километре Семеновского шоссе совершено убийство.

Положив трубку, майор посмотрел на часы. Было четыре часа 25 минут.

С улицы донесся резкий сигнал автомашины.

«Сколько раз его предупреждал, чтобы не шумел», — с досадой подумал Голиков. Быстро одевшись, он захлопнул входную дверь и, перепрыгивая через несколько ступенек, легко сбежал вниз.

У подъезда его ожидала новенькая черная «Волга», за рулем которой сидел Сергей Бородин. Сухо поздоровавшись, Голиков отрывисто бросил.

— На Семеновское.

До места происшествия добирались молча. Сергей был бы не прочь обсудить достоинства новой машины, но, глядя на озабоченное лицо шефа, сдерживал себя.

Справа вдоль дороги замелькали деревья лесопосадки. Голиков откинулся на спинку сиденья и, казалось, расслабился.

— Машина — блеск! — не выдержал Бородин. — Через пять минут будем на месте.

— Не отвлекайся, прозеваешь развилку, — буркнул майор.

Сергей пожал плечами и слегка сбавил скорость. Машина, как живая, послушно реагировала на каждое движение водителя. Бородин вспомнил, сколько хлопот ему доставлял старый, отживший свой век «Москвич», требующий постоянного ремонта. А запчасти, которые приходилось доставать буквально по крохам! Хорошо хоть сосед иногда выручал.

Спустя несколько минут Сергей не без сарказма отметил про себя, что майор беспокоился напрасно. Задолго до поворота были видны милицейские машины, заливающие грунтовую дорогу ярким светом фар, и фигуры работников оперативной группы.

Как только Голиков захлопнул за собой дверцу «Волги», к нему быстро подошел капитан Пошкурлат и доложил:

— Товарищ майор, убит водитель такси Моисеев Петр Сергеевич. Личность потерпевшего установлена по найденным при нем документам. Предполагаемый мотив — ограбление.

— Ясно. Продолжайте работу. — Голиков поднял воротник и направился к инспектору ГАИ Кобликову, стоявшему невдалеке от такси. Не отвлекая работников оперативной группы, майор негромко обратился к инспектору:

— Товарищ старшина, это вы сообщили о случившемся?

— Так точно.

— Расскажите подробно, как вы обнаружили труп.

Смутившись под пристальным взглядом майора, Кобликов начал нервно поправлять ремень портупеи, пытаясь выгадать несколько секунд, чтобы сосредоточиться.

— Во время патрулирования я обратил внимание на автомашину такси, стоящую на проселочной дороге. Это показалось мне странным. Я приказал водителю остановиться, а затем мы вместе со старшим сержантом Луценко направились к такси. Подойдя, мы почувствовали запах бензина и увидели валявшуюся открытую канистру. Вокруг не было ни души. Приоткрыв дверцу, я заглянул внутрь. Машина была пуста.

Я громко крикнул, пытаясь привлечь внимание водителя такси, но никто не отозвался. Тогда мы решили обойти прилегающий к дороге участок лесопосадки. Я пошел в левую сторону от дороги, а Луценко — в правую. Метрах в тридцати от дороги я наткнулся на лежащего на земле человека.

От Голикова не укрылось, что старшина вздрогнул.

Перед глазами Кобликова явственно предстала картина ночных событий, о которых ему не очень-то хотелось рассказывать майору. Когда они с Луценко разошлись в разные стороны в поисках водителя, старшина вытащил из кобуры пистолет и углубился в лесопосадку. Под ногами противно потрескивали ветки и чавкали мокрые листья, за каждым деревом мерещились какие-то тени. Невольный страх обуял Кобликова. Включив карманный фонарик, он медленно сделал еще несколько шагов, напряженно прислушиваясь к каждому шороху, как вдруг заметил лежащего в неестественной позе мужчину.

Внимательно присмотревшись, старшина понял, что тот мертв, и от этого открытия по его телу пробежал холодок. Кобликов замер на месте, пытаясь дрожащими пальцами снять пистолет с предохранителя. Справа послышались чьи-то шаги. Моментально выключив фонарик, старшина прильнул к земле и взвел курок. Звук шагов начал затихать. Кобликов осторожно последовал за неизвестным и вышел на проселочную дорогу, где увидел впереди себя Луценко, идущего к такси. Старшина объяснил ему ситуацию и приказал охранять место происшествия, а сам побежал к патрульной машине, по рации связался с дежурным по городу и доложил о ЧП.

Отогнав от себя воспоминания, Кобликов продолжил:

— Согласно инструкции, я сразу сообщил об этом дежурному по городу и вместе со старшим сержантом Луценко остался охранять место происшествия.

— Ну что ж, все это изложите в рапорте, — произнес Голиков, увидев идущих к нему капитана Пошкурлата и судмедэксперта.

Прокурор Верхнеозерска Воронов, держась рукой за щеку, прислушивался к мерному тиканью домашних ходиков, безуспешно пытаясь хоть чем-то отвлечься от ноющей зубной боли. Внезапно зазвонил телефон и старший лейтенант Федин доложил о случившемся.

— Гриша, ты надолго? — сонно осведомилась жена, не поднимая головы от подушки.

— Точно не знаю, — извиняющимся тоном ответил Воронов, запихивая в карман брюк упаковку анальгина. — Светку сама отведешь в школу.

Прибыв на место происшествия и выслушав доклад капитана, Воронов подошел к Голикову, который беседовал с судмедэкспертом. В воздухе стоял резкий запах бензина.

Обменявшись с майором рукопожатием, Григорий Севастьянович обеспокоенно поинтересовался:

— Ну что, Александр Яковлевич?

— Пока судить трудно. Достоверно лишь одно: убийство произошло непосредственно возле машины, а затем труп был перетащен в лесопосадку. Сейчас мы задействуем ищейку, может быть, тогда картина несколько прояснится. Боюсь только, что коллеги из ГАИ, — в тоне Голикова почувствовалось плохо скрытое раздражение, — оказали нам неважную услугу, основательно вытоптав все вокруг.

Облака медленно рассеивались, небо постепенно, словно нехотя, серело, все более контрастируя с покачивающимися верхушками сосен. Моросящий холодный дождь закончился. Прошло несколько томительных минут, прежде чем к Голикову подошел кинолог и отрапортовал:

— Товарищ майор, докладывает старший сержант Кузьмин. Собака взяла след от потерпевшего через лесополосу на шоссе, где след обрывается. Там, у обочины, стояла автомашина, которая, выехав на трассу, развернулась и уехала в направлении города.

— Как вы это определили? — быстро спросил Голиков.

— На обочине противоположной стороны шоссе сохранились четкие следы протекторов, которые машина оставила при развороте.

— Значит, вы считаете, что убийца приехал и уехал на другой машине, а здесь состоялась их встреча?

— Нет, я так не считаю, — растерянно ответил кинолог.

— Почему? — задал вопрос молчавший до сих пор прокурор.

— Потому, что других следов преступника ни в одном направлении от шоссе собака не берет. Предполагаю, что их просто нет.

— Вы хотите сказать, — мягко уточнил прокурор, — что убийца приехал вместе с водителем такси, а сам после совершенного преступления вышел на шоссе, где его ждала вторая машина?

— Выходит, убийство с целью ограбления было преднамеренным и заранее подготовленным, — мрачно заметил Голиков. — Абсурд!

— Я доложил только то, мог понять по поведению собаки.

— Послушайте, Кузьмин, — сказал майор, — пройдите с овчаркой еще раз по следу и точно обозначьте весь маршрут. Спрашивать я буду с вас. Выполняйте.

Глава вторая

В кабинете начальника уголовного розыска было многолюдно. Убедившись, что все в сборе, Голиков достал из ящика стола тонкую папку с протоколом осмотра места происшествия, рапортом Кобликова и заключением судмедэкспертизы.

— Основной вопрос, стоящий перед нами, — начал майор, — определение мотива совершенного преступления. Сейчас я вкратце ознакомлю вас с имеющимися данными.

Раскрыв папку, Голиков продолжил:

— Сегодня, в четыре часа 20 минут в районе семнадцатого километра Семеновского шоссе инспектор ГАИ Кобликов обнаружил труп водителя таксопарка Моисеева Петра Сергеевича. Согласно заключению судмедэкспертизы смерть Моисеева наступила между 0 часов 50 минут и 1 часом 50 минут вследствие пулевого ранения в затылок. Выстрел был произведен в упор. Смерть наступила мгновенно. Тип оружия выясняется. Установлено, что Моисеев был перетащен от машины на 30,5 метра в лесопосадку. У убитого отсутствуют деньги, часы и перстень на безымянном пальце правой руки. В салоне машины на полу справа от рулевой колонки обнаружены следы резиновой обуви 41-го размера, идентичные следам предполагаемого убийцы. Отпечатков пальцев преступника на одежде убитого, в салоне машины и на ручке канистры не обнаружено. И последнее. С места происшествия преступник уехал на машине. По следам протекторов эксперты определили, что машина марки «Жигули».

Вот, в основном, и все, чем мы располагаем на настоящий момент. Какие будут мнения?

Наступила тишина. Майор никогда не требовал от подчиненных непродуманных ответов, но, видя, что пауза затянулась, взглянул на Пошкурлата.

— Мне кажется, присутствующим будет небезынтересно выслушать в первую очередь вас, товарищ капитан.

Пошкурлат медленно поднялся с кресла.

— Сидите, сидите, Анатолий Петрович, мы не на собрании, — махнул рукой Голиков.

У капитана не было твердого мнения по поводу случившегося, поэтому он решил придерживаться очевидных фактов.

— На мой взгляд, перед нами типичный случай преднамеренного убийства с целью ограбления. Преступник сел в такси, надеясь завладеть выручкой. Когда машина свернула с шоссе на проселочную дорогу, ведущую к поселку Каморный, пассажир попросил остановиться. Не берусь судить, зачем водителю понадобилось выходить из машины, но, так или иначе, после остановки преступник совершил убийство, а затем и ограбление. Нужно срочно замести следы. И тут замеченная в багажнике канистра наводит его на мысль о поджоге. Он обливает бензином машину и место вокруг нее. Однако преступник вовремя спохватился, что допускает промашку — горящий автомобиль будет виден со стороны шоссе. Возможна и другая трактовка его действий: осуществить задуманное ему кто-то или что-то мешает. — Голиков чуть заметно одобрительно кивнул. — Испугавшись, он перетаскивает тело убитого подальше от места преступления, а сам выбирается через лесопосадку на шоссе, останавливает машину и каким-то образом уговаривает или заставляет ее владельца отвезти его в город.

У меня все.

— Хорошенький сюжет для детективного романа, — процедил сквозь зубы желчный Тимошкин, бывший в эту ночь дежурным следователем.

— У вас есть замечания или дополнения, товарищ старший лейтенант? — обратился к нему Голиков.

— Есть, и довольно серьезные, — уверенно начал Тимошкин. — Судя по версии капитана Пошкурлата, мы имеем дело с опытным, матерым преступником. Однако из-за той суммы, что могла находиться у водителя такси, ни один уголовник на преднамеренное убийство, да еще с применением огнестрельного оружия, не пойдет. Сомнительно также и то, что преступнику удалось остановить поздно ночью машину на пустынной трассе и принудить ее водителя повернуть обратно. И это буквально в нескольких метрах от места преступления!

Думаю, гораздо проще предположить убийство на почве ревности, месть или что-нибудь подобное. В такой интерпретации лично я подчеркнул бы не только преднамеренность, но и подготовленность преступления. Вторая машина, остановившаяся на шоссе, принадлежала либо самому преступнику, либо кому-нибудь из его сообщников. Вот, в общих чертах, мое мнение.

В этот момент в кабинет зашел замначальника по оперработе подполковник Струков и со словами: «Продолжайте, пожалуйста», — присел рядом с майором.

— Ну, как, проясняется что-нибудь?

— Полагаю, сегодня мы сможем остановиться на какой-нибудь одной, наиболее логичной версии, — коротко ответил Голиков, сам не очень-то в это веря. Майор не любил, когда Струков вмешивался в его работу, тем более в начальной стадии расследования.

— Ладно, не буду вам мешать, — сказал, вставая, подполковник, — обязательно держите меня в курсе.

Выходя из кабинета, он едва не столкнулся в дверях с запыхавшимся экспертом-криминалистом Ревазом Мчедлишвили.

— Чем порадуешь, дорогой? — приветливо улыбнулся Голиков.

Реваз пробежал взглядом по непривычно-хмурым, напряженным лицам. В его миндалевидных с поволокой глазах тотчас запрыгали озорные огоньки. Пригладив густую, черную, как смоль, шевелюру, он неожиданно забормотал, искусно подражая базарной гадалке:

— Позолоти ручку, яхонтовый, всю правду расскажу.

Кому-нибудь другому такая вольность, да еще на оперативке, могла бы дорого обойтись. Но Голиков решил, что небольшая разрядка делу не повредит, и, подмигнув эксперту, нарочито-серьезным голосом спросил:

— Мы-то тебе ручку позолотим, прорицатель. А если ошибаешься?

— Зачэм абыжаеш генацвалэ? — приняв предложенный майором тон, Реваз изобразил крайнюю степень негодования, вызвав улыбку у присутствующих. — Да во всем роду Мчедлишвили до седьмого колена…

— Ладно, ладно, — перебил его Голиков, — о твоих славных предках мы уже достаточно наслышаны. Что по поводу оружия, Реваз Отарович?

— Товарищ майор, — сразу посерьезнев, ответил Мчедлишвили, — выстрел был произведен из пистолета типа ТТ, сделанного кустарным способом.

Реваз протянул майору заключение экспертизы.

— Вот так сюрприз! — не удержался Тимошкин.

Голиков полез в ящик стола, вытащил из пачки помятую «беломорину» и начал нервно разминать ее. «Самодельный пистолет — это уже серьезная зацепка, — подумал он, — опытный рецидивист такую улику может оставить только в экстремальной ситуации. Неужели убийство — дело рук дилетанта?..» Майор по опыту знал, что именно такие преступления представляют наибольшую сложность.

— Товарищ Волошин, — сделав несколько глубоких затяжек, Голиков погасил папиросу, — я просил вас побывать на работе и дома у Моисеева. Что удалось выяснить?

Выдержав испытующий взгляд майора, старший лейтенант доложил:

— Согласно анкетным данным, Моисеев Петр Сергеевич родился в 1938 году в городе Темрюк Краснодарского края, национальность — русский, холост, родителей в живых нет. Проживал по адресу: улица Смирнова, 5, квартира 42. В таксопарке — более трех лет, с августа 1968 года. До этого, с 1964-го работал на кирпичном заводе. После службы в рядах Советской Армии с сентября 1960-го по май 1964-го работал водителем в АТП № 4 Темрюка, куда я послал запрос, после чего переехал в наш город. На работе характеризуется положительно: с окружающими был вежлив, план выполнял, жалоб на него не поступало. Близких друзей в таксопарке не имел. Всех соседей Моисеева опросить пока не удалось — многих не было дома, а те, с кем я разговаривал, ничего конкретного не сообщили. Неприметный он был какой-то, товарищ майор, и вряд ли мог кому-либо мешать, хотя…

— Мне кажется, товарищ старший лейтенант, — жестко сказал Голиков, — что вы не справились с порученным заданием, посчитав его, видимо, слишком мелким, незначительным.

Возникла неловкая пауза.

— Итак, — подытожил майор, — работать будем в нескольких направлениях. Вам, Анатолий Петрович, я поручаю розыск автомашины «Жигули». Немедленно свяжитесь с инспектором ГАИ Полосухиным, дежурившим этой ночью на Семеновском шоссе, при въезде в город. Возможно, он что-нибудь вспомнит. Разошлите запросы в соседние города, не было ли у них случаев угона машин.

Сделав пометку в блокноте, Голиков продолжил:

— Нам очень важно иметь исчерпывающие сведения о личности Моисеева, его образе жизни, знакомствах, наклонностях и интересах. К сожалению, информация, собранная товарищем Волошиным, поверхностная и неполная. Поэтому я попрошу старшего лейтенанта Тимошкина совместно с инспектором Громовым еще раз побывать в таксопарке. Поговорите с руководством, диспетчерами, сменщиком Моисеева, другими шоферами, автомеханиками. Постарайтесь выяснить, куда ездил и кого возил Моисеев после того, как он заступил на смену. Тщательно опросите соседей убитого, особенно пенсионеров. Они народ дотошный, все примечают.

Лейтенанту Нефедову поручаю проверить и держать под контролем места, где могут появиться похищенные у Моисеева вещи.

Инспектор Чижмин, поищите в архивах дела, связанные с изготовлением и применением самодельного огнестрельного оружия. Предупреждаю, работа эта трудоемкая и кропотливая. В помощь себе возьмите… — майор на секунду задумался, — старшего лейтенанта Волошина.

Если нет вопросов, все могут быть свободны. О полученных сведениях прошу немедленно меня информировать.

Оставшись один, Александр Яковлевич допоздна сидел в кабинете. В пепельнице росла гора папиросных окурков. Струйки сизого дыма, плавно извиваясь, поднимались вверх и выползали в настежь отворенное окно, тая в сумрачном свете уличных фонарей. Голиков мучительно пытался представить себе истинную картину происшедшего, понять мотивы, побудившие преступника пойти на убийство.

Ограбление, месть, ссора, сведение счетов что-то не поделивших между собой компаньонов?.. Версии, предложенные капитаном Пошкурлатом и старшим лейтенантом Тимошкиным, никакие могли удовлетворить майора, хотя в чем-то каждый из них был, наверно, прав. Знать бы, в чем именно…

В начале десятого в кабинет Голикова зашел Пошкурлат.

— Чем порадовала служба ГАИ? — не скрывая нетерпения, спросил майор.

Пошкурлат раскрыл записную книжку.

— В интересующий нас промежуток времени такси ни в одном направлении не проезжало. Полосухин утверждает, что последняя автомашина такси выехала из Верхнеозерска сразу после спортивного выпуска радиопрограммы «Маяк», то есть примерно в 23 часа 10 минут.

— Очень любопытно. От поста ГАИ до места преступления двадцать пять, от силы тридцать минут езды. Согласно заключению экспертизы Моисеев был убит между 0 часов 50 минут и 1 часом 50 минут. Если допустить, что в 23.10 Полосухин видел машину Моисеева, то у нас где-то теряется минимум час времени. Вы обратили внимание на эту неувязку, Анатолий Петрович?

Не подав виду, что вопрос майора застал его врасплох, Пошкурлат ответил:

— Лично я в этом ничего странного не нахожу. Машина могла обломаться за городом и Моисееву потребовалось какое-то время, чтобы устранить неисправность. Возможно и другое: Полосухин мог отвлечься и не заметить такси.

— Может быть, может быть, — неохотно согласился Голиков. — А что удалось выяснить по поводу «Жигулей»?

— Инспектор помнит, что около двух часов ночи в город въезжали две машины: белая или светло-серая «Победа» и «Жигули». Цвет «Жигулей» — синий, хотя, твердой уверенности в этом у него нет. Первой проехала «Победа».

— Младшему лейтенанту в наблюдательности не откажешь, — удовлетворенно кивнул Голиков. — Светлая «Победа» — это не иголка в стогу сена. Таких машин в Верхнеозерске мало. С помощью ГАИ постарайтесь найти владельца «Победы», так как не исключено, что он видел интересующие нас машины.

После ухода Пошкурлата Голиков зашел к начальнику управления полковнику Коваленко и кратко проинформировал его о принятых мерах. В момент совершения преступления Николай Дмитриевич находился на отдыхе в пансионате под Киевом. Получив сообщение о происшедшем, он немедленно вылетел в Верхнеозерск.

Внимательно выслушав майора, Коваленко уточнил некоторые детали, но в целом план дальнейших действий одобрил.

— Я не ставлю перед вами конкретных сроков, — подчеркнул в конце беседы полковник, поглаживая кустистые седые брови, — но случай у нас особый, из ряда вон выходящий. Поэтому подключите всех своих сотрудников для скорейшего завершения дела.

В 12.00 заключения экспертов лежали на столе перед Голиковым. Наряду с установленными ранее фактами криминалисты сделали несколько интересных дополнений:

1. Преступник был обут в новые кеды.

2. На нательном белье убитого имеются обильные разводы пота.

3. Под ногтями пальцев рук убитого обнаружены ворсинки тика. Идентичные ворсинки в большом количестве найдены на заднем сиденье машины.

4. Преступник действовал в перчатках.

Александр Яковлевич несколько раз внимательно перечитал заключения, пытаясь увязать факты в единую логическую цепь, однако ничего не получалось. Отдельные звенья не вписывались в общее построение, разрывали цепочку, выгибаясь злорадными вопросительными знаками.

«Хорошенькое дело, — рассуждал майор. — Есть ворса на заднем сиденье, но нет следов обуви; есть следы обуви возле переднего сиденья, но на нем нет ворсы. Прямо шарада какая-то: назовите город из пяти букв, если вторая — «и», а седьмая — мягкий знак… Ладно, пойдем дальше. О чем может свидетельствовать ворса под ногтями и пот на одежде Моисеева? Допустим, он вступил в схватку с преступником. Но ведь на месте преступления отсутствуют следы борьбы! Превосходно! Теперь — кеды. Неплохая обувь для занятий спортом на свежем воздухе, даже осенью, в непогоду. Правда, любители бега трусцой не имеют обыкновения брать с собой пистолет. Добавим сюда бензин, разлитый вокруг такси, которое неизвестно когда миновало пост ГАИ, и, наконец, таинственные «Жигули», непонятно почему остановившиеся невдалеке от места происшествия. А все вместе — картина неизвестного художника А. Я. Голикова «Утро в сосновом лесу». Да тут поневоле начнешь верить в нечистого…»

— Разрешите, товарищ майор? — в дверях показался лейтенант Громов.

— Заходи, Владислав, — Голиков приветливо взглянул на инспектора. — С чем прибыл, со щитом или на щите?

— Пока удалось выяснить немного, — чуть робея, начал Громов. — По отзывам сослуживцев и соседей Моисеев вел замкнутый, уединенный образ жизни. Правда, соседка по лестничной клетке сказала, что несколько раз видела его с какой-то женщиной примерно тридцати пяти лет.

— Значит, не такой уж он был аскет, — заметил Голиков. — Фотографии этой женщины в квартире Моисеева вы не нашли?

— Моисеев снимал однокомнатную квартиру у военнослужащего Ивана Кузьмича Лазарева, который сейчас находится с семьей в ГДР. Мы со старшим лейтенантом Тимошкиным в присутствии участкового и понятых тщательно осмотрели квартиру, но ничего заслуживающего внимания не обнаружили.

— Нужно обязательно найти эту женщину, — майор невесело покачал головой. — Что еще удалось выяснить?

— Примерно в 22.30 водитель таксопарка Юрий Дмитриев видел такси Моисеева в районе автостанции. Пассажиров в машине не было.

— Моисеев ехал к стоянке такси возле автостанции?

— Во всяком случае, в том направлении, а подъехал он на стоянку или нет, Дмитриев не знает.

— Хорошо. Чем сейчас занимается Тимошкин?

— Олег поехал в поселок Каморный. Может быть, там отыщется какой-нибудь знакомый Моисеева, к которому тот собирался заехать.

— Неплохая мысль. А автостанцию вы отработали?

— Пока нет, — смутился Громов.

— Узнайте, кто дежурил вечером восемнадцатого на автостанции, и опросите весь персонал. Даже незначительная, на первый взгляд, информация может оказаться нитью Ариадны в следственном лабиринте.

Громов удрученно кивнул.

— Я принес вам нить, — послышался сзади зловещий шепот, — и не одну. Вы еще успеете в них запутаться.

— Лева, не хамите начальству, даже если вам есть что доложить, — не поворачивая головы, Голиков слегка поморщился. — И потом, что это за манера заходить в кабинет без стука?

— И бесшумно, — добавил Громов, довольный неожиданным поворотом темы.

— Условный рефлекс, — пожал плечами Чижмин. — Значит, ситуация следующая. Просмотрели мы с Волошиным целый ворох бумаг и — ничего, достойного внимания. За исключением одного дела, которое около года назад вел следователь Степанов из Октябрьского райотдела. Суть его, вкратце, такова: некто Анатолий Тюкульмин в силу определенных обстоятельств добровольно сдал самодельный пистолет типа ТТ, указав, что пистолет изготовил слесарь станкоинструментального завода Дмитрий Серов, которому якобы не давали покоя лавры лесковского Левши. Серов с упорством, достойным лучшего применения, открещивался от факта изготовления им оружия, хотя это было неопровержимо доказано. В итоге Серова приговорили к двум годам лишения свободы. Летом сего года он был досрочно освобожден по амнистии и в настоящее время трудится на прежнем предприятии.

— А где же обещанные нити? — спросил Голиков.

— В ходе следствия и на суде Серов вел себя по меньшей мере странно. Какой смысл демонстративно отрицать свою вину, когда имеется полный набор доказательств. Неестественным выглядит и поведение Тюкульмина. Возникает вопрос: одну ли смертоносную игрушку сделал юный мастер? Это — первое.

Второе. Калибр сданного Тюкульминым пистолета совпадает с калибром пули, извлеченной из тела Моисеева.

И, наконец, последнее. Хотя конкретных доказательств у меня нет, но я нюхом чую, что Дмитрий Серов мог вернуться к старому занятию.

— Нюхом, значит, — повторил майор, не скрывая иронии, — нюхом — это неплохо. Но маловероятно. А вот с первым и вторым вопросами необходимо срочно разобраться. Вы вызвали Серова?

— Да, отправил ему повестку на понедельник.

— Вызовите-ка на всякий случай и Тюкульмина, а там посмотрим, — сказал Голиков, и по его тону Чижмин понял, что это уже действительно серьезно.

Вернувшись домой, Александр Яковлевич накормил изголодавшегося кота Филимона и, включив телевизор, удобно устроился в мягком кресле. Филимон чинно свернулся клубком в ногах хозяина, положив пушистую голову на его комнатные тапочки и искоса, поглядывая немигающими зелеными глазами на светящийся в полутьме экран. На журнальном столике остывал нетронутый стакан круто заваренного чая.

«Логический ход, — ломал голову Голиков, — от завязки и до финала все действия преступника должны подчиняться какому-то логическому ходу…»

— …в Польше спущен на воду сухогруз водоизмещением двадцать тысяч тонн. Место приписки корабля — Новороссийск. Взаимовыгодное сотрудничество…

«Знать бы точно, сколько пистолетов сделал Серов и к кому они могли попасть в руки…»

— …В булонском аэропорту группой террористов захвачен лайнер компании «Конкорд» с членами экипажа и пассажирами на борту. В результате перестрелки…

«А пока, — продолжил свои размышления Голиков, — накопилось настолько много разрозненных, не до конца понятых и просто странных фактов, противоречащих друг другу, что делать на их основе какие-либо выводы, — все равно, что строить на песке карточный домик во время цунами. И все же, кому и зачем понадобилось убивать неприметного водителя такси?»

— …Со спортивными новостями вас познакомит комментатор Николай Озеров…

Выключив телевизор, Голиков еще долго сидел в кресле, задумчиво поглаживая забравшегося к нему на колени кота.

Глава третья

Дмитрий Серов сосредоточенно поднимался по ступенькам подъезда, словно выверяя каждый шаг. Торопиться некуда, смена на заводе закончилась, впереди — море свободного времени. «Интересно, а зачем человеку свободное время вообще, — прикидывал Серов, попутно отбивая пальцами на перилах «Турецкий марш», — и нужно ли оно? Убить время, конечно, можно, а вот с какой целью? Просто, чтобы развлечься? Чушь какая-то, — решил про себя Серов, раньше не задумывавшийся над подобными вопросами, — вот залягу сейчас спать, основательно так, и дело с концом».

Этот гениальный по простоте практического исполнения план был сорван, едва Дмитрий разделся и положил сумку с вещами в тумбочку. В коридоре появилась мать Серова, седая, хотя еще не старая женщина. Она устало и с какой-то тусклой болью в голосе спросила:

— Дима, что ты опять натворил?

— Ничего, — механически ответил Дмитрий. — А что случилось?

— Я не знаю, что, — вздохнула мать. — Я этого никогда не знаю, но тебя вызывают в милицию.

— Кто вызывает?

— Вот повестка, — негромко сказала мать и протянула Диме подрагивающей рукой повестку, где указывалось, что Серову Дмитрию Александровичу необходимо явиться 22 октября 1971 года к девяти часам утра в УВД к инспектору Л. Чижмину, имея при себе паспорт.

— Странно, — еле выдавил из себя Дима, чисто подсознательно понимая, что ничего странного в этом нет.

Серов зашел к себе в комнату, пробежал взглядом по зашарпанному шифоньеру, пружинной кровати и маленькому полированному столику, приютившемуся в углу. Цветная полосатая дорожка на полу и черно-белое небо за окном. Дима задохнулся. К горлу подкатил густой жгучий комок. Серов выбежал в прихожую схватил куртку и выскочил из квартиры, гулко хлопнул дверью.

В городе был час пик. Светофоры на перекрестках азартно пульсировали, словно пытаясь растасовать гигантскую колоду из пешеходов, автомашин и электротранспорта. Дмитрий отрешенно пробился сквозь шевелящийся хвост длинной очереди, вытянувшейся из универсама. Он толкал прохожих, его толкали, но внимания на происходящее вокруг он не обращал. Через десять минут Серов был у набережной — конечной цели его маршрута. Вода, темная и спокойная, размеренно текла по измельчавшему руслу, как будто унося за собой время.

Дмитрий закурил, облокотился на ограждение и невольно начал вспоминать то, о чем пытался забыть уже много дней…

Дима был единственным сыном в семье. С детских лет отец приучил его к слесарному и токарному ремеслу, а после окончания школы взял к себе на завод учеником токаря. Дмитрий с увлечением читал книги по оружейному делу, мечтал работать творчески, стать знаменитым конструктором-оружейником. Этот энтузиазм в полной мере поддерживался отцом, который, не затрагивая самолюбия юноши, давал тактичные советы, направляя его по жизни.

Внезапная смерть отца глубоко потрясла Дмитрия. Реальность потеряла для него основной, крепящий стержень. Дима замкнулся, ушел в себя, старался избегать встреч с бывшими одноклассниками. Но жизнь брала свое.

Довольно скоро Серов познакомился на заводе с Севой Никольским, который работал слесарем. Дима никогда не признался бы сам себе, почему его так тянуло к Никольскому, но иметь товарища, который старше тебя на четыре года (Севе уже исполнилось 22), — это приятно. После работы Сева играл на гитаре в ансамбле при кафе и часто по утрам, встречая на работе приятеля, Дима чувствовал, как от него несет перегаром вчерашней выпивки.

Как-то Сева попросил сделать детали для своего знакомого. Через пару дней заказ был выполнен. И вот однажды вечером, после смены…

…Севу, парня высокого и слегка сутулого, Дима заметил, как только миновал вертушку со спящей на складном стульчике бабулей в сером тулупе. «Поджидает, — быстро подумал Серов, — зачем? Сказать, что плохо сделал? Или ему одному скучно тащиться до остановки?»

— Слушай, Димка, — добродушное, немного одутловатое лицо приятеля расплылось в улыбке, — да ты просто негодник. Ведь получается, что детали ты сделал бесплатно. А так не пойдет.

— Я в деньгах не нуждаюсь, — вспыхнул Дима.

— Э, брось ты! Что за меркантильные мысли? Я имел в виду пригласить тебя вечерком в «Чернильницу».

— Тогда другое дело. — согласился Серов. — Где и во сколько встречаемся?

«Чернильницей» они называли между собой кафе при ДК железнодорожников за голубые разводы на облицованных плиткой стенах, синие скатерти на столах и по некоторым другим причинам, имеющим отношение к ассортименту напитков. В тот вечер уже собралось довольно много народу, была занята большая часть столиков, расположенных тремя геометрически правильными рядами. Сева моментально выискал свободные места и приятели присели.

Окунувшись в непривычную атмосферу, Дима довольно быстро акклиматизировался и начал с интересом осматриваться.

— И сколько времени здесь царит трезвый образ жизни? — осведомился он.

— Со дня открытия, — рассеянно ответил Никольский, нетерпеливо поглядывая на часы.

На огненно-желтой эстраде, располагавшейся в глубине зала, ударник начал серию хитов, когда двери распахнулись, впустив двух новых посетителей. Один из них был в потертых джинсах, ковбойке с расстегнутой верхней пуговицей, темных полусапожках. На указательном пальце он покручивал номерок от гардероба. Второй тоже выделялся, но отнюдь не одеждой, невыразительной до неприметности. Худые руки и длинные музыкальные пальцы, тонкие черты лица и светло-золотистые волосы.

Они подошли к столику, где расположились Дима с Севой.

— Знакомьтесь, — сказал Никольский после короткого рукопожатия.

— Гена, — представился первый.

— Дмитрий.

— Толик, — покровительственно улыбнулся второй.

— Очень приятно, — пробормотал Серов, бросая укоризненные взгляды на Севу, мол, чего не предупредил.

— Надо выпить за знакомство, — предложил Толик. — Гена, сбегай за бутылочкой коньяка, а то пока дождешься эту официантку.

Гена, что-то неодобрительно бурча, отправился в буфет, а Толик опять улыбнулся, сверкнув белыми зубами, и, положив локти на стол, подпер руками подбородок.

— Дима, — спросил он, — так это ты сам сделал детали?

— Разумеется, — ответил польщенный Серов, — своими руками, на станке.

— Так это же превосходно! — неизвестно чему обрадовался Толик.

Дима критически оглядел нового знакомого. Около двадцати пяти лет, симпатичное, чуть продолговатое лицо. На кончиках пальцев «трудовые» мозоли, очевидно, от гитары.

Подошел Гена. Это был плотно сбитый парень среднего роста с легкой щетиной на щеках. На шее у него поблескивала массивная витая цепочка. Длинные по плечи волосы придавали Гене сходство с каким-то популярным зарубежным рок-певцом. Помимо трехзвездного армянского и закуски он умудрился притащить бутылку «Столичной». Тут Дима спохватился, что Сева, помалкивающий в сторонке, исподлобья смотрит на него, и прекратил свои наблюдения.

Толик тем временем разлил коньяк по стаканам и поднял свой, чтобы произнести тост.

— Нет, нет, — смутился Серов, — я не пью.

— Да что ты, — укоризненно воскликнул Толик, — ведь за знакомство!

Гена поддакнул. Они чокнулись и опустошили стаканы. Толик стал рассказывать анекдот, довольно пошлый. Гена с Севой заржали, похлопывая себя руками по коленям, хотя Серов отчетливо видел, что Гене совершенно не смешно. Обычно Дима довольно тонко чувствовал неестественные ситуации, но сейчас отвлекало буквально все — навязчивая музыка, шумные разглагольствования за соседними столиками, клубы табачного дыма.

Дима с удивлением обнаружил в руках новый стакан, на этот раз наполненный водкой. Гена в высокопарных выражениях предложил тост за мужскую дружбу. С каким-то нездоровым азартом Серов, задержав дыхание, снова выпил.

— Сева, а приятель твой не из разговорчивых, — заметил Толик и, повернувшись к Дмитрию, спросил: — Я вот хотел узнать, а мог бы ты изобразить что-нибудь поинтересней тех деталей?

— Да что угодно, — слегка заплетающимся языком сказал Дима, — хоть пистолет. Возможности у меня большие.

Гена с Толиком так и прыснули со смеху, как будто Серов сообщил им, что он работает диктором Центрального телевидения. Сева сидел в неудобной позе, потупив мутный взор в стакан с остатками прозрачной жидкости на дне.

— Вы мне не верите? — обиженно скривился Серов. — Ну что же, дело ваше.

— Да нет, почему, — протянул Толик, сразу придав лицу серьезное выражение, — верим. Но не очень.

— Вот у меня один приятель, — ни к селу, ни к городу начал Гена, — говорил, что как только вернется из армии, сразу купит себе черный «Мерседес» с магнитофоном и всякой прочей мишурой.

— Ну?

— За месяц до конца срока службы папашу его, директора рыбного ресторана «Океан», взяли, как говорится, за жабры. Естественно, полная конфискация и все такое. Так вот, сразу после дембеля этот парень подался на Север за длинным рублем.

— А что, кроме отца у него никого в городе не было? — поинтересовался Дима.

— А кто еще кроме папаши ему был нужен? — хмыкнул Гена.

— Это Гена говорит к тому, что важен, в первую очередь, конечный результат, — вклинился в разговор неугомонный Толик. — Вот можешь ты сделать пистолет — во всяком случае, утверждаешь, — давай на спор.

— Да ради бога, — самоуверенно заявил Серов, — хоть десять пистолетов. А то все какую-то муру заставляют делать, вон Сева может подтвердить.

Сева встрепенулся, когда о нем наконец вспомнили, и решительно закивал, даже не пытаясь вникнуть в суть беседы.

— Раз так, — сказал Толик, — предлагаю пари: если ты до конца года сделаешь хлопушку — с меня полтинник, если нет — с тебя четвертак. Имеется в виду, естественно, действующий образец.

Говорил он громко, поэтому Гена, опасливо покосившись по сторонам, пихнул его локтем в бок. Толик скорчил мину человека, вот уже как полчаса умирающего от скуки, затем наклонился к Дмитрию и заговорщически прошептал:

— Пошло?

— Ясное дело, — ответил обалдевший от спиртного и собственного гонора Серов.

Дима и Толик протянули друг другу руки. Разбить было некому — Сева уже дремал над опустевшей тарелкой, так и не выпустив недопитый стакан из цепких пальцев. Гена временно куда-то исчез, очевидно, пошел за подкреплением.

— А, черт, — выругался Толик, рыская глазами из стороны в сторону. — Рита! Ритка, иди сюда!

Откуда-то из-за колонны с обворожительной улыбкой вынырнула Рита с какой-то своей подругой, не то Алей, не то Галей.

Дальнейшее Дима помнил очень смутно. Хохочущая Рита, символически перебивающая спорщиков наманикюренными пальчиками, возбужденный Гена, орущий: «А теперь на брудершафт!», осоловевший Сева, сонно хлопающий ресницами… И кто-то совершенно посторонний, нахально затесавшийся в компанию…

Потом туалет, незнакомый парень за спиной, упорно втолковывающий пропитым голосом: «Умойся, вот увидишь, полегчает». Дима с трудом умылся и ему действительно стало чуть легче, хотя координация движений оставляла желать лучшего. Язык распух, еле ворочался и непонятно как вообще помещался во рту.

Они еще провожали кого-то, возможно, ту же Алю-Галю, и редкие прохожие с испуганно-брезгливыми лицами шарахались в сторону. В отдельные моменты Дима почти полностью приходил в себя, закрывал глаза и начиналось странное состояние головокружения — создавалось впечатление все ускоряющегося раскручивания карусели. Приходилось открывать глаза и, словно в подтверждение издевательства паров алкоголя над мозгом, мир, подернутый пеленой, еще несколько секунд продолжал крутиться в обратную сторону.

Улица, на которой жил Серов… Толик с Геной (Сева успел где-то потеряться) оставили там Диму, в полной уверенности, что дальше он доберется сам. И Дима действительно дошел, хотя по дороге его стошнило и возле дома он, поскользнувшись, едва не разбил голову.

На следующий день, немного придя в себя, Серов вспомнил про заключенное пари и решил незамедлительно действовать. Он еще не осознавал тогда, что собирается переступить черту, отделяющую поступок от преступления.

Дмитрий решил сделать два пистолета — так, на всякий случай. Он никогда не делал ничего подобного, отсюда и сомнение: а вдруг что-то не получится?

На изготовление первого образца во время заводских смен ушло около трех недель. На работе Дмитрий делал детали и корпус, а собирал пистолет дома, в полном уединении. Впрочем, в суете и шуме большого цеха никто даже не поинтересовался, что именно делает на станках молодой парень. Второй пистолет отобрал времени вдвое меньше. Дима совершенно справедливо счел это результатом отработки прогрессивной технологии.

Сразу после окончания этой работы Дмитрий, улучив свободную минуту, пошел в гальванический цех, где нашел Севу и взял у него телефон Толика.

Вечером Серов позвонил Толику.

— Какой Дима? — удивился Толик, нацеливаясь прервать разговор.

— Забыл «Чернильницу»? — спросил Серов.

— «Чернильницу» помню, так при чем тут… а-а, как же! Знаменитый оружейник Дима со станкоинструментального. — В голосе Толика звучал уже не вопрос, а утверждение. — Севкин приятель.

— Точно.

— Кстати, о Севе. Он ведь на нас обиделся по-крупному. Хоть убей, не пойму, как мы тогда потеряли его после кафе и никто даже внимания не обратил.

— Я потом заметил, — вставил Серов.

— Ну да, так он, оказывается, оставшись один, дошел на автопилоте до проспекта, обхватил там руками фонарный столб и в таком положении попытался уснуть. Как ты сам понимаешь, первый же патруль забрал красавца и отвез в вытрезвитель. Утром туда прилетел руководитель его ансамбля, три часа извинялся, расплатился и увез дурака на своей тачке домой.

— Он мне об этом ничего не говорил, — подхватил Дмитрий. — То-то я смотрю, Сева наш сторониться всех стал, да еще делового из себя строит. Так вот, я позвонил тебе, чтобы узнать, когда можно будет проверить.

— Проверить? Говори громче, ни черта не слышно.

— Я имею в виду наше пари.

Недолгое молчание, потом как будто на другом конце провода глухо кашлянули, и Толик, растягивая окончания слов, ответил:

— Ты это серьезно?.. Я не знаю, сможет ли Гена в ближайшие дни… Слушай, а ты Никольскому уже сказал?

В субботу Серов, Никольский, Толик и Гена поехали на электричке за город проводить «испытания».

Полчаса они шли в поисках безлюдного места, втаптывая грязно-желтую листву в мокрую землю и спотыкаясь на скользких бугорках. Дима до боли в пальцах сжимал ремень сумки с «опытными образцами». В голове его вертелась тревожная мысль: «А вдруг не сработает?»…

Миновав открытую местность, компания остановилась — кругом были только черные от влаги стволы деревьев да еще несносные вороны, мечущиеся между голыми кронами.

С замирающим сердцем Дима вытащил из сумки пистолеты, один оставил себе, другой передал Толику и начал сбивчиво объяснять, как производить заряжение (патроны остались у Димы от отцовского именного оружия). Сева с Геной, как и полагалось наблюдателям, топтались сзади на почтительном отдалении.

Толик стал в позу заправского дуэлянта и поднял вверх чуть подрагивающую правую руку. Раздался выстрел, вороны с хриплым возмущенным карканьем разлетелись в разные стороны. Сева испуганно отшатнулся, Гена с неестественно побелевшим лицом смотрел в небо, прислушиваясь к затихающему гулу.

У Серова резко изменилось настроение — захлестнуло бодрой волной уверенности, всесильности. Он зарядил свой пистолет, направил на корявый пенек метрах в двадцати, прицелился и нажал на спусковой крючок.

— Попал! — радостно заорал Гена, ошалевший от всего происходящего. — Во класс, а!

Назад они возвращались взбудораженные. Впереди уверенной походкой вышагивал Дима, остальные что-то восторженно кричали. Это был настоящий триумф.

На обратном пути Толик пожелал расплатиться за проигранное пари и вытащил из кармана две зеленые бумажки. Дима вначале решительно отказывался, делая протестующие жесты, но потом, «по настоянию общественности», деньги взял. Полученный «гонорар» был благополучно пропит всей компанией в тот же вечер в небезызвестной «Чернильнице».

Вскоре от Толика последовал еще заказ на детали для машины своего приятеля, а когда он расплачивался в кафе, то попросил у Димы на пару дней пистолеты — «поохотиться», и Серов, уже безгранично ему доверявший, конечно, дал.

А через несколько дней — гром среди ясного неба! К Диме домой пришли с обыском. Он не сразу понял, что судьба сыграла с ним злую шутку, и теперь ему, как в кино, предстоит вживаться в новые, неизведанные роли: подозреваемый, подследственный, подсудимый и, в итоге, преступник.

На допросах Серов отрицал все, полностью, яростно — и изготовление пистолета (речь шла почему-то лишь об одном экземпляре), и сам факт знакомства с Толиком.

Мир в глазах Дмитрия стремительно переворачивался. Ему и в голову не приходило раньше, что его действия были в чем-то противозаконны, наказуемы. Серов не мог мириться с такой ужасающей мыслью и, не вникая в юридические тонкости, отрицал все и вся, запутываясь в собственных показаниях больше и больше.

Перед новым годом Серова перевели в следственный изолятор.

Дима, удерживая под мышкой тюк с постельными принадлежностями, перешагнул порог камеры и массивная дверь с грохотом захлопнулась за ним. Пришлось задержаться на несколько секунд на месте, чтобы привыкнуть к тусклому освещению. Как только глаза приспособились, Серов пересчитал «старожилов», пристально его рассматривающих.

— Здравствуйте, — неуверенно сказал Дима и откашлялся.

— Здоров… — насмешливый хриплый бас донесся откуда-то сверху. — Чего застрял у «кормушки», располагайся, на втором этаже не занято.

Дима безнадежно кивнул и забросил вещи на верхние нары слева от входа.

— Ну, рассказывай, — сквозь зубы процедил тип с короткой ершистой прической, худой и какой-то озлобленный, — с каким багажом прибыл.

— Не понял, — пробормотал Дима.

— А тут и понимать нечего, — не унимался ершистый. — По какой статье сюда залетел.

— По двести двадцать второй, — неохотно ответил Серов. Меньше всего ему сейчас хотелось обсуждать эту тему.

— Незаконное ношение, изготовление, сбыт огнестрельного или холодного оружия — что именно? — осведомился постоялец нижних нар справа, мужчина лет тридцати пяти с темными волнистыми волосами и медальным профилем лица.

— За изготовление огнестрельного, — уточнил Дима, начиная расстилать тощий матрац.

— До двух лет лишения свободы или исправительные работы на срок до одного года, — бесстрастно констатировал мужчина, переведя взгляд в потолок.

На некоторое время в камере воцарилась тишина, только в углу кто-то надсадно кашлял, издавая нечленораздельные приглушенные ругательства.

Продолжая нерешительно топтаться неподалеку от двери, Серов стал рассматривать убогий интерьер камеры. Пол — цементный, серый, шероховатый, будто вобравший в себя тягучую тоску побывавших здесь заключенных. Справа от входа — туалет, в ближнем левом углу — бачок с водой, стоящий на табурете. Перед окном — небольшой столик. Присмотревшись внимательней, Дима заметил, что вся нехитрая мебель намертво вделана в пол.

Через наклонные металлические пластины, перекрывающие оконный проем, просачивался и падал сквозь решетку чахлый, унылый свет.

— Так, — начал распоряжаться ершистый тип, — раз ты у нас новенький, значит, завтра будешь дежурным. Встанешь в пять часов и из «кормушки» получишь на всех пайку. Потом возьмешь тряпку…

— Чего пристал к человеку? — перебил его знаток Уголовного кодекса. — Не видишь, что ли, он еще в себя не пришел.

— Уже молчу, — сказал ершистый и действительно замолчал.

— А ты не стесняйся, — посоветовал мужчина, закинув руку за голову. — Ну, не робей, подсаживайся, будем знакомиться.

Мужчину, как выяснилось, звали Жорой, по натуре он был оптимистом, хотя и навидался в жизни всякого.

— Главное ведь что, — рассуждал Жора, — провести время так, чтобы потом не было за себя обидно. И поменьше прислушиваться к мнению других, а побольше думать о себе самом. Широкая натура всегда пробьет дорогу в жизни, нужно только избавиться от стеснительности и сентиментальности.

Серов так до конца и не понял, почему Жора отнесся к нему с сочувствием.

Однажды, когда Жору вызвали на допрос, Диму избили сокамерники, пытаясь забрать передачу.

«Сколько может продолжаться этот кошмар? — думал Серов, глотая слезы. — Казалось бы, втоптали в грязь — дальше некуда. Но, оказывается, надругаться над человеческим достоинством можно и сейчас, когда от него и так почти ничего не осталось…»

В тот же день во время часовой прогулки по тюремному дворику выглянуло низкое солнце. Серов поднимал голову, жадно впитывая ласковые, щекочущие лучи. Нечто очень теплое, человечное нахлынуло изнутри, и Дима еще удивился, как можно радоваться такой малости, а потом как-то внезапно понял: ведь это было настоящее, не фальшивое, не «солнце», которым подследственные называли зарешеченную лампу над входом в камеру.

Вечером Жора подозвал его к себе, раскрыл пачку «нищего в горах» — дешевых сигарет «Памир» и предложил Серову угощаться. Дима взял сигарету и, разминая ее между пальцами, тихо сказал, ни к кому не обращаясь:

— Обидно получилось.

— Да нет, — покачал головой Жора, — обидно, когда человек на тот свет уходит, задолжав прилично. И одолжить ему больше нельзя, и получать не с кого.

— К чему все это?

— Да все к тому же, — Жора ухитрился принять удобную позу на не предназначенных для этой цели нарах, — пока ты живешь, не отчаивайся, не опускай руки.

— Так рассуждать проще всего, — задумчиво сказал Дима, — а насчет «не опускай руки»…

И он окунулся с головой в рассказ, как верующий на исповеди, не упуская мелкие подробности и не испытывая ни малейшего чувства смущения, а только безотчетную жалость к самому себе. Жора слушал его, не перебивая, и когда Дима закончил, спросил:

— Так как все-таки этот Тюкульмин попался с пистолетом?

— Он оказался подлецом, — с горечью ответил Серов, — самым обыкновенным. Попросил пистолеты для охоты, а сам поехал с какими-то дружками за город на вылазку. Там все напились, а потом Толик решил пофорсить перед своей девушкой. Видно, кто-то из той компании его заложил, а в результате — я здесь. — Дима кисло улыбнулся.

— Ты и сейчас пытаешься в определенной мере выгородить этого подонка, — заметил Жора, выпуская ряд тонких колец, — а ведь именно он посадил тебя сюда.

— Да я все понимаю, но собственных глупостей уже не исправишь.

— Можно исправить, — решительно сказал Жора, стукнув кулаком по матрацу. — Может быть, это, как ни странно, и хорошо, что ты попал сюда. Теперь ты, по крайней мере, будешь знать, что доверять можно только себе и изменить что-нибудь можешь только ты сам. Вот скажи, у тебя есть девушка?

— Нет?

— А раньше?

— И раньше не было.

— А меня ждет одна очень милая дивчина и, надо полагать, дождется, но речь сейчас не обо мне. Как ты думаешь, почему у тебя не было девушки и почему среди немногочисленных своих друзей ты был никто?

— Отчего же, — сказал, закусив распухшую губу Дима, — когда они убедились что я тоже кое на что способен, меня очень даже зауважали.

— Вот! А до этого ты был в их глазах самым заурядным рабочим, который не может себе позволить модерново одеваться и разъезжать на собственной тачке. И так везде, куда ни посмотришь. Если на свободе встретимся, я тебе обязательно расскажу, что такое настоящая работа и как нужно жить, чтобы всякая мразь и носу не смела высунуть. Ну ладно, это я так, к слову. Интересно, что ты собираешься говорить на суде?

— Не знаю, — покривил душой Дмитрий, — там видно будет.

— Я только посоветую — не ссылайся на то, что не знал УК, незнание законов не освобождает от ответственности. Лучше всего тебе чистосердечно во всем признаться и просить о снисхождении, но вижу, что ты этого не сделаешь. Ведь не сделаешь?

Серов знал, что на суде присутствуют его мать, соседи, много лет знавшие отца, рабочие, представители администрации завода. Он не хотел видеть их лиц, их взглядов и сидел, низко опустив голову. На вопрос, признает ли он себя виновным, Дмитрий коротко ответил:

— Нет.

Его приговорили к двум годам лишения свободы с отбыванием наказания в исправительно-трудовой колонии общего режима.

…— Молодой человек, простите, у вас закурить не найдется?

Дима непонимающе взглянул на незнакомого парня, не сообразив сразу, чего от него хотят.

— Закурить не будет? — смутившись, повторил тот свою просьбу.

Серов полез за сигаретами, достал опустевшую пачку, пожав плечами — извини, мол, — скомкал ее и, засунув окоченевшие пальцы в карманы куртки, стремительно зашагал прочь от набережной.

Глава четвертая

Слухи об убийстве водителя такси, обрастая всевозможными «достоверными подробностями», поползли по Верхнеозерску. Напоминания и требования «сверху», постоянные расспросы вносили ненужную нервозность в действия работников, занятых раскрытием преступления. Между тем, проходили дни, а расследование никак не могло сдвинуться с мертвой точки.

Бесследно исчезли разыскиваемые «Жигули». С большим трудом капитану Пошкурлату удалось вычислить владельца белой «Победы» Сергея Максименко, который в ночь с 18 на 19 октября возвращался своим ходом домой после отдыха в Геленджике, а также найти водителей грузовиков и автобусов, проезжавших тогда по Семеновскому шоссе. Несмотря на желание помочь следствию, никто из опрошенных не смог вспомнить ни автомашину такси, ни «Жигули». Видимо, такси действительно свернуло к поселку Каморный до полуночи, а «Жигули» останавливались у поворота на очень непродолжительное время.

По согласованию с руководством ГАИ, Пошкурлат поручил Полосухину и Кобликову ежедневно совершать поездки по заранее разработанным маршрутам с целью негласного осмотра «Жигулей», а также присутствовать при техосмотрах. Но машина как в воду канула.

Нигде не всплывали и похищенные у Моисеева вещи.

Инспектор Громов после разговора с Голиковым побывал на автостанции, однако Моисеева никто по фотографии не опознал.

Голиков в последнее время спал по нескольку часов в сутки. Мысль о возможном мотиве совершенного преступления преследовала майора и днем, и ночью. Казалось бы, многое указывало на то, что произошло преднамеренное и заранее подготовленное убийство с целью ограбления. В пользу этой версии свидетельствовали и следующие соображения: рассматривая фотографии следов, оставленных преступником, Голиков обратил внимание, что тот перетаскивал труп от машины к лесопосадке боком, делая упор на внутреннюю часть ступни, а не на пятки, что было бы гораздо более естественно, если бы он тащил тело двумя руками. У Голикова возникло предположение, что убийца волочил жертву одной рукой, так как другая была чем-то занята. И тут майору вспомнились ворсинки тика, обнаруженные на заднем сиденье и под ногтями Моисеева. Если раньше он считал, что ворсинки остались от одежды преступника, то теперь Голикова неожиданно осенило. Сверток! В машине находился завернутый в материю пакет с чем-то ценным. Если допустить, что неизвестный знал о содержимом пакета, то стремление завладеть им могло толкнуть его на убийство. А это, в свою очередь, указывает на то, что вместе с Моисеевым ехал не случайный пассажир, а человек, хорошо знавший водителя. Правда, возникают новые вопросы: что вез Моисеев и ему ли принадлежал груз?

Несколько особняком стоял вопрос о самодельном пистолете. Голиков возлагал большие надежды на вызов в милицию Серова и Тюкульмина. Однако Тюкульмин вообще не явился по повестке, а Серов, по отзыву Чижмина, держался неприязненно, озлобленно, не желал отвечать на вопросы, касающиеся изготовления пистолета, мотивируя это тем, что он, мол, «уже понес незаслуженное наказание и до каких пор можно лезть в душу». После того, как Чижмин сказал Серову, что из аналогичного пистолета убит человек и оружие до сих пор находится в руках преступника, Дмитрий заметно смутился, занервничал, но ничего к вышесказанному не добавил. Прощаясь, Чижмин дал Серову номер своего служебного телефона и попросил позвонить, если тот что-нибудь вспомнит или захочет сообщить. Дмитрий сказал, что ему вспоминать нечего, но телефон, поколебавшись, взял.

Странное ощущение не покидало Голикова: вроде бы все делается правильно, а конкретных результатов нет.

«Неужели мы что-то упустили из виду? — казнил себя майор. — Лежит это «что-то» на самой поверхности и удивляется: «Почему никто не обращает на меня внимания?» Нужно мне самому сходить домой к Серову, поговорить с парнем по душам, — решил Голиков, — а заодно поручить Чижмину установить круг его знакомых и выяснить причину неявки Тюкульмина в милицию».

Наступила суббота, третье ноября…

Утро обещало погоду мелкую, невзрачную, как съежившиеся листья на асфальтовом коврике детской площадки посреди двора. Крыши домов потемнели, ребристый мокрый шифер слился в единую угрюмую массу. Вокруг просто сквозило сыростью, и Баринов, открывая гараж, зябко передернул плечами.

— Доброе утро, Николай Михайлович, — послышалось сзади.

Баринов обернулся. Рядом стоял слесарь ЖЭКа, которого из непонятных соображений все звали Никанорычем. Слесарь как-то чинил Баринову водопроводные трубы, разумеется, не за бесплатно, и сейчас, очевидно, хотел услышать, что у Николая Михайловича разболтались краны в умывальниках, не сливается вода в ванной или полетел в газовой колонке змеевик.

— Привет, Никанорыч, — ответил Баринов и, взглянув на низкую пелену неба, добавил: — Погодка-то, оставляет желать лучшего.

— И не говорите, Николай Михайлович, — залебезил слесарь, боясь потерять удобную тему для разговора, — это не погода, а мерзость какая-то. При такой сырости и радикулит схлопотать недолго. Чем ездить куда-то, дома посидели бы, телевизор посмотрели под рюмочку с кофеечком.

— Ничего не попишешь — дела, — высокопарно заметил Баринов, садясь за руль. — Мы с вами, Никанорыч, всепогодные.

— Это точно, — хихикнул слесарь, глядя, как Баринов выводит машину из гаража и запирает дверь. — Ну, обращайтесь, коли чего понадобится.

— Обязательно, — рассеянно ответил Баринов. Он уже погрузился в свои мысли. «Хорошо, хоть успел вечером забрать машину из ремонта. Совсем обленились, дармоеды. Да я бы за такие деньги…»

Баринов ехал в другой город к своему старому знакомому, который обещал достать нужный позарез инструмент для работы по камню.

Младший лейтенант Юрий Полосухин опять нес службу на Семеновском шоссе при выезде из города. Мечтательный по натуре, Полосухин в десятый раз рассматривал привычный пейзаж, находя в нем все новые и новые детали. «Краски размыты, — подумал младший лейтенант, — прямо как на картинах Айвазовского».

До конца дежурства оставалось меньше двух часов. Проезжающих машин было мало, немилосердно хотелось спать. На лужах расходились ровные концентрические окружности — ветер практически отсутствовал.

«Меньше машин — больше шансов уснуть», — подумал Полосухин, отпустив после проверки водителя грузовика, и, вспомнив виденный еще в детстве плакат времен гражданской войны, добавил вслух:

— Не спать на посту!

Вдалеке, на полотне дороги, уходящей, как казалось, вверх, со стороны города показались синие «Жигули». На ветровом стекле вовсю работали «дворники», уже можно было рассмотреть водителя. Внезапно Юрий почувствовал, что у него что-то холодеет внутри. «Нет, — подумал он, — не может быть… Тогда ведь было темно, очень темно. И шел такой же дождь. Что делать?»

Когда «Жигули» поравнялись с постом, Полосухин уже стоял с поднятым жезлом, приказывая остановиться.

— Ваши права, — младший лейтенант, наклонившись, отдал честь, не сводя глаз с владельца машины.

Баринов предъявил права, сохраняя спокойствие, хотя веко левого глаза начало слегка подергиваться, очевидно, из-за крайнего неудовольствия.

— М-да, — протянул Полосухин, придав лицу удивительно равнодушное выражение. — Придется вам пройти на пост ГАИ, там в помещении составим протокол.

— По какому поводу? — возмутился Баринов, прикидывая в уме, не является ли вся история мелким вымогательством.

— Видите ли, — уверенно объяснил Полосухин, — тормозные колодки вашей машины не в порядке. Думаю, далеко вы так не уедете, тем более, по мокрой дороге.

Баринов секунд двадцать переваривал эту фразу, все более убеждаясь в правильности своей догадки, а затем резко сказал:

— Тормоза у меня в полной исправности. Если хотите, можете проверить сами.

— Проверим, конечно. Обидно погибнуть в расцвете сил из-за технической неполадки. — Полосухин к этому моменту успел составить словесный портрет Баринова: рост средний, волосы темные с проседью, жидковатые, зачесанные назад, длинный нос, глаза зеленоватые и как бы немного выцветшие, подбородок узкий, губы тонкие, особых примет нет. Одет в темно-коричневый костюм, сшитый, скорее всего, на заказ, под пиджаком пуловер серого цвета, голубая рубашка и галстук. Кожа на руках грубая, вздувшиеся вены, пальцы короткие. Голос низкий, несколько просевший.

Николай Михайлович подвинулся, и Юрий, сев за руль, тронул с места. По спине младшего лейтенанта бежали мурашки — он верил в удачу.

Быстро набрав скорость, Полосухин начал пробовать тормоза, которые, естественно, были в полном порядке. Баринов жадно наблюдал за действиями постового, как будто ему показывали бесплатный цирк.

— Сейчас мы еще на развороте проверим, — бормотал Полосухин, выкручивая руль.

Машина выехала передними колесами на обочину, а затем, с легким визгом от поворота, и задними. В воздух поднялся целый фонтан грязи. Впрочем, обрызгивать было некого: от поста в одну сторону шли деревья, в другую — поле, и нигде ни живой души. Только на шоссе редкие любопытные водители на ходу глазели за странными маневрами «Жигулей».

— У вас действительно все в порядке, — сказал Полосухин, вытирая пот со лба. — Извините, произошло досадное недоразумение.

— Ничего, ничего, — благодушно ответил Баринов, — бывает. Со всяким, как говорится, случается. — Теперь Николай Михайлович, почувствовав свое превосходство над попавшим в дурацкое положение инспектором, пришел в отличное расположение духа. — Я вот тоже, помню, когда получал права…

— Вы далеко направляетесь? — прервал его воспоминания Полосухин.

— В Глебовск, по личному делу.

— Счастливого пути!

Подождав, пока «Жигули» скроются из виду, младший лейтенант побежал к своему посту.

К приезду оперативной группы Полосухин успел огородить участок дороги со следами протекторов «Жигулей». Вскоре на своем мотоцикле приехал и майор Голиков.

Опершись о седло, майор, ломая спички, раскурил папиросу. Ему не хотелось выдавать волнения, мысли роились в голове, мешая спокойно все взвесить.

«Две недели, — невесело думал Голиков, — а результатов никаких. Как будто и не было короткого глухого хлопка в осеннем мраке, остекленевших глаз и крови, перемешанной с грязью».

Сделав несколько глубоких затяжек, майор направился навстречу Ревазу Мчедлишвили.

— Чем порадуете, следопыты? — с затаенной надеждой спросил он.

— Экспертиза покажет, — лукаво улыбнулся Реваз. — Но вам, Александр Яковлевич, по секрету скажу: чертовски большое сходство.

В этот момент к ним подошел Полосухин и протянул майору небольшой листок бумаги, где был записан номер «Жигулей», фамилия и инициалы водителя, приведен его словесный портрет.

— Здесь мне все ясно, — одобрительно кивнул Голиков после недолгого молчания, — а как вел себя этот Баринов во время вашей гм… беседы?

— Нормально. Возмутился, естественно, но не кричал.

— Я вот что хочу спросить: не вел ли себя водитель по отношению к вам несколько настороженно, с опаской, понимаете?

Полосухин сдвинул фуражку на затылок и потер переносицу.

— Да, пожалуй. Вы знаете, он все время с каким-то нездоровым любопытством наблюдал за мной.

— А он не мог заподозрить, что милиция в вашем лице проявляет к нему повышенный интерес?

— Нет, что вы, я не давал для этого никаких оснований. Уж скорее он решил, что я немного того… — Юрий выразительно постучал указательным пальцем по лбу.

— Ну, спасибо, — неожиданно для себя майор нервно рассмеялся.

В управлении Голикова ожидал еще один сюрприз.

Приехав домой на обед, Сергей Бородин возле подъезда встретил соседа — Евгения Петровича.

— Добрый день, Сережа! А я-то думаю, кто это на таком министерском лимузине разъезжает? Ну, рассказывай, как успехи. Хотя, что там спрашивать, сам вижу — ты теперь на коне.

— Да, на таком «коне» можно без капремонта на край света ехать, — самодовольно ответил Бородин. — Зато на работе дел хоть отбавляй.

— Что так? — посочувствовал сосед.

— А вы про убийство водителя такси слышали?

— Слыхал, болтают по этому поводу всякое. Жалко парня, и надо было ему так неосмотрительно поехать ночью за город. Кстати, если не секрет, бандюг этих поймали?

— Не сомневайтесь, Петрович, разыщем, — важно произнес Бородин, напустив на себя вид бывалого детектива. — Всего вам я сказать не могу, сами понимаете, служебная тайна.

Пытаясь выглядеть значительней, Сергей в последнее время заимел привычку несколько приукрашать свои служебные, обязанности. Как-то в беседе с соседом он даже намекнул, что с его мнением считается сам начальник уголовного розыска.

— Да ради бога, Сережа, я все прекрасно понимаю, — запротестовал Евгений Петрович. — Служба есть служба. Просто обидно, что хорошего человека нет, а какие-то гады преспокойно разгуливают на свободе.

— Ничего, долго им гулять не придется. А что касается того, был ли потерпевший хорошим человеком, так это пока, как говорится, вопрос, за семью печатями. — Сергей любил щегольнуть мудреным выражением, но при этом частенько вставлял в цитату слова из «другой оперы», в результате чего фраза теряла изначальный смысл.

— Как тебя понимать?

— Честные люди в тюрьме не сидят.

— Согласен. А к чему ты это говоришь?

— Да к тому, что сегодня утром, когда я в «управе» дожидался шефа, мы получили такую информацию о прошлом водителя, что все рты пораскрывали. Оказывается, он был ранее судим, хотя этот факт тщательно скрывал.

— Ну, так здесь нет ничего удивительного. Кому хочется, чтобы на тебя косо смотрели из-за допущенной в жизни ошибки.

— У моего шефа по этому вопросу другое мнение, — начал Бородин, но осекся и быстро добавил: — Извините, Петрович, мне пора, а то не успею пообедать.

— Заходи на чашку чая вечерком, — крикнул вдогонку сосед.

Перед началом совещания в кабинете Голикова царило оживление. Олег Тимошкин возбужденно отмеривал круги по паркетному полу. В его глазах отражался азарт охотника, внезапно нашедшего давно утерянный след. Лев Чижмин о чем-то шумно переговаривался с инспектором Громовым. Даже старший лейтенант Волошин, которого замучили постоянные семейные неурядицы, старался выглядеть молодцом.

Несколько неуютно чувствовал себя Валентин Нефедов, успевший за последнее время раскрыть «глухую», давно висевшую на отделе кражу, но ни на шаг так и не приблизившийся к похищенным у Моисеева вещам.

И только майор Голиков ничем не выдавал своего настроения, хотя ему уже было известно заключение экспертов.

Выждав, пока стихнет шум, Голиков сообщил:

— Сегодня удалось выяснить, что «Жигули», остановившиеся в ночь убийства Моисеева возле места происшествия, принадлежат Баринову Николаю Михайловичу, работающему в спецкомбинате портретистом. Кроме того, из Темрюка пришел ответ на наш запрос о прошлом потерпевшего. В нем содержится неожиданная информация, заставляющая взглянуть на данное преступление в новом ракурсе: в 1964 году Моисеев был приговорен к четырем годам лишения свободы за то, что, находясь в состоянии легкого алкогольного опьянения, совершил наезд на ребенка.

Сделав короткую паузу, Голиков добавил:

— К вопросу о Баринове мы вернемся чуть позже. Сейчас я хочу отметить другое. Конечно, можно посетовать на неоперативность наших коллег из Темрюка, но это ни в коей мере не снимает с нас ответственности. Упустить столько времени! Владислав, — майор посмотрел на Громова, — оформляй командировку и немедленно отправляйся в Манчиково, где Моисеев отбывал наказание. Выясни, с кем он там контактировал.

— Разрешите, товарищ майор? — немного смутившись, произнес Громов.

— Что-нибудь не ясно?

— Нет, я хотел сказать… В общем, в паспорте, полученном Моисеевым в 1968 году, нет отметки о том, что он выдан по справке.

— Ай да Громов, ай да молодец, — не сдержал эмоций Чижмин, — всех обскакал на лихом коне.

— Лева, ты не на ипподроме, — ехидно вставил Тимошкин.

При упоминании об ипподроме глаза Чижмина за стеклами массивных роговых очков мечтательно затуманились.

— Давайте по существу, — одернул собравшихся Голиков. — А Владислав действительно молодец. Конечно, мимо этого момента мы бы не прошли, но, повторяю, время сейчас дорого.

Майор поднял телефонную трубку.

— Мне нужен начальник паспортного стола. Вышел? Как только появится, пусть срочно перезвонит майору Голикову.

Положив трубку, Голиков продолжил:

— Олег, выясни, каким образом Моисеев был принят на работу в таксопарк и кто его туда рекомендовал. Сделать это нужно без лишнего шума и огласки. Лева, ты разберись с трудовой книжкой Моисеева. Узнай, кто посодействовал происхождению записи о его работе на кирпичном заводе. Вам, товарищ Волошин, придется выехать в Темрюк.

В это время зазвонил телефон.

— Добрый день, Александр Яковлевич! Майор Григорьев. Что там у вас стряслось? Утеряли паспорт? — пошутил начальник паспортного стола.

— Здравия желаю, Юрий Викторович! Хочу повидаться с вами, чтобы обсудить один вопрос. Боюсь, что стряслось не у нас, а у вас.

— Хорошо, сейчас буду.

Отпустив подчиненных, Голиков решил подготовиться к докладу у прокурора. Вскоре раздался стук в дверь и в кабинет, отдуваясь, вошел тучный Григорьев. Поздоровавшись, он сел напротив Голикова и серьезно спросил:

— Яковлевич, я знаю, ты человек занятой и по пустякам не побеспокоишь, так что давай без обиняков. Что там у меня произошло?

— Я буду краток, Юрий Викторович, тем более — времени в обрез. Через сорок минут нужно быть у прокурора города.

— Из-за меня? — встревожился Григорьев, пытаясь ослабить тугой ворот рубашки.

— Вообще-то нет, но сейчас мы должны вместе выяснить одну деталь.

Голиков протянул Григорьеву паспорт Моисеева. Тот не спеша просмотрел его, повертел в разные стороны и недоуменно спросил:

— Ну и что? Паспорт подлинный, выдан в нашем паспортном столе и подпись моя. Подделки тут нет.

— На каком основании он выдан и кто непосредственно его выдавал?

— Ну, это не проблема. В понедельник я лично проверю и перезвоню тебе. А что, собственно, произошло? Ты можешь объяснить толком, в конце концов?

— Хорошо. Вы знаете, кому принадлежал этот паспорт? — спросил Голиков, переходя на официальный тон.

— Если не ошибаюсь, это паспорт убитого водителя такси. Только я никак не возьму в толк, при чем здесь наш паспортный стол?

— Дело в том, что во всей этой истории имеется одно маленькое «но». Моисеев появился в Верхнеозерске после того, как отбыл срок. Между тем, в паспорте отсутствует отметка, что он выдан по справке. Поэтому вы сейчас вернетесь к себе и постараетесь выяснить, кто и на каком основании выдал Моисееву паспорт.

— Да, это действительно странно, — Григорьев, на глазах изменившись в лице, еще раз внимательно просмотрел паспорт. — Могу я взять его с собой? Это ускорит решение вопроса.

— Возьмите, но для порядка оформим передачу. Сейчас я еду к прокурору, как только что-нибудь узнаете, моментально звоните прямо туда, — ответил Голиков.

Глава пятая

Возле входа в кафе на скамейке расположилась группа ребят. Знакомых среди них не было. Серов, стараясь сохранять спокойствие, вошел внутрь и осмотрелся. Посетителей в зале, несмотря на субботний день, было немного. На эстраде рослый длинноволосый парень деловито проверял аппаратуру. Состав ансамбля полностью сменился.

Дима смутно чувствовал, что теперь все изменилось и никого найти не удастся, но злость не давала ему остановиться и прекратить поиски. Кто-то ведь должен зайти сюда, хотя бы случайно, мимоходом. Связь с Тюкульминым после тюрьмы была потеряна автоматически, что касается Севы, то он сменил место работы.

Размышления были прерваны резким дружеским ударом по плечу, вслед за чем последовал громкий возглас:

— Привет, кореш! Не узнаешь?

Дмитрий обернулся и попал в объятия Жоры, веселого и одетого с иголочки. От радости перехватило дыхание.

— Вот так встреча! А ты, небось, думал я еще там торчу? Нет, брат, свое мы уже отсидели. Чего молчишь? Сторониться старых знакомых стал? Быстро ты сменил облицовку, быстро. — По тону Жоры нельзя было понять, всерьез он говорит или шутит.

— Да ты что, Жора, здравствуй! — смутившись, произнес Дима, во все глаза глядя на приятеля. — Просто никак не ожидал тебя здесь увидеть.

— А почему такой озабоченный? Какие-нибудь неприятности?

— По мелочам, Жора, в основном по мелочам.

— Бери пример с меня, чудак, — сказал Жора, увлекая под локоть Диму к свободному столику в углу, — я сейчас на «химии», и то на седьмом небе от счастья, что так отделался. Свобода, брат, великая вещь, и особенно остро это начинаешь понимать там.

Серов чуть прикрыл глаза. Ему вдруг вспомнилось, как они отмечали в камере Новый год: тайком зажигали скрученную в фитиль паклю из обрывков полотенца, плавили сахар в алюминиевой кружке, заливали водой, размешивали и пили по очереди, по маленькому глотку, прямо-таки замирая от наслаждения. Потом наступало состояние легкой эйфории, сердце начинало учащенно биться, и, казалось, стены становятся шире, раздвигаются куда-то в стороны.

— Ты извини, — продолжал болтать без умолку Жора, усиленно жестикулируя, — но в карманах у меня сегодня как назло не густо и угостить тебя не смогу.

— О чем речь! Это я должен тебя угощать, — подхватился Серов.

Через несколько минут официантка принесла бутылку красного вина, салат и бутерброды.

— Конечно, это не черепаший суп с трюфелями и не жюльен под грибным соусом, но, с другой стороны, и не тюремный рассольник. — Жора лукаво подмигнул, ловко откупоривая бутылку.

«Рассольник, — подумал Серов, — в миску обязательно клали картошку, две-три крупные картофелины. Когда на обед был рассольник, наступал праздник. Одно время даже ходили непроверенные слухи, что в соседней камере дают по четыре картофелины на нос».

— Я все-таки не догоняю, — Жора чокнулся с Дмитрием, — что тебя мучает? Выкладывай, я ведь вижу, на душе у тебя неспокойно.

— Ох, как мне это все уже осточертело! — махнул рукой Серов. — Из-за того, что я оступился только один раз, понимаешь, мои мучения, кажется, никогда не закончатся.

Дима сделал паузу, сглотнул слюну и продолжил:

— За историю с пистолетами я расплатился сполна, то есть, я так сначала думал. СИЗО, эти невыносимые допросы, унижения, потом колония… На заводе смотрят на меня с недоверием, товарищам покойного отца стыдно на глаза попадаться, у матери со здоровьем плохо, совсем за последний год сдала. Но это, оказывается, не все. — Серов взъерошил ладонью волосы. — Один пистолет конфисковали, другой остался у Тюкульмина, помнишь, я рассказывал?

— Еще бы.

— Так вот, из этого пистолета, будь он неладен, убили человека.

Нахмурившись, Жора наклонился к Серову и тихо спросил:

— Таксиста?

— Ну, только бы мне добраться до Тюкульмина!

— А почему ты так уверен, что стреляли именно из твоего пистолета?

— Все очень здорово сходится. Когда я был в милиции, мне сказали, что выстрел произведен из самопала, идентичного конфискованному у Тюкульмина. Естественно, я им там не сказал ни слова, а сам решил докопаться до истины. Я пошел домой к Толику, но его мать заявила, что он куда-то уехал. На дальнейшие мои расспросы она не стала отвечать. Понимаю, со стороны это, наверное, выглядит глупо, наивно, безнадежно, но мне-то от этого не легче!

Жора продолжал хмуриться, хотя по его лицу трудно было определить, о чем именно он думает в данную минуту.

— Что тебе можно посоветовать, — задумчиво сказал он, — если собрался разыскивать виновных, лучше сразу брось это дело. Ты никому ничего не должен, а попусту тратить время и нервы — неблагодарная задача. Пойми, наконец, устраивать надо свою жизнь — она одна, другой не отломится. Хочешь, я после «химии» возьму тебя к себе на работу? Интересная работа, как раз для тебя — частые разъезды, с монетой неплохо и свободного времени вволю.

— Единственное «но», — сказал Серов, отрешенно глядя куда-то поверх головы Жоры, — у меня остался долг. Когда расплачусь, может, вздохну спокойно и смогу взвесить, что и как.

— Хорошо, — Жора накрыл своей широкой ладонью руку Дмитрия, — разберись сначала в себе сам, раз это тебе так необходимо. За угощение — спасибо. В следующий раз — стол с меня, а долги, ты знаешь, я всегда плачу сполна. Насчет моего предложения — подумай, дело стоящее. Чтобы можно было связаться, возьми координаты. — Жора достал из бокового кармана ручку и размашистым почерком написал на салфетке адрес. — Как надумаешь, приходи. И выше голову, парень! Лады?

— Лады, — грустно улыбнулся Серов.

Жора встал, застегнул молнию на импортной куртке и уверенной походкой знающего себе цену человека направился к выходу, а Дмитрий остался сидеть за опустевшим столиком — наедине со своей совестью.

В кабинете у прокурора внимание собравшихся было приковано к докладу Голикова…

— К сожалению, возник еще один неприятный момент, — Голиков немного замялся, но затем твердо продолжил, — в паспорте Моисеева, полученном в 1968 году в нашем городе, отсутствует отметка о судимости.

— Да, но каким образом? — удивленно спросил Воронов.

— Начальник паспортного стола майор Григорьев сейчас занимается выяснением этого вопроса и, как только что-либо установит, сразу же вам позвонит.

На какое-то время возникла неловкая пауза. Прокурор укоризненно поглядывал то на раздраженного последним сообщением Коваленко, то на упорно не подающий признаков жизни телефонный аппарат.

Первым нарушил молчание подполковник Струков:

— Мне кажется, имеет смысл задержать владельца машины и хорошенько его допросить. Ведь у нас неопровержимые доказательства его причастности к преступлению. Вы не думаете, Александр Яковлевич, что Баринов может каким-то образом почувствовать за собой слежку и предупредить сообщника?

— Судя по поведению Баринова, полагаю, что он не заметил нашего наблюдения. Баринов уверен в себе, а задержав его, мы действительно вспугнем сообщника, если таковой имеется, — сдержанно ответил майор и, заметив скептическую улыбку на губах Струкова, добавил: — Мы и так столько времени тыкались во все стороны, как слепые котята, что сейчас было бы непростительно принять опрометчивое решение. Поэтому лично я против преждевременных мер. Нужно обождать возвращения из командировок Волошина и Громова, тогда мы будем иметь дополнительные данные о прошлом Моисеева. Возможно, это преступление имеет глубокие корни. А рассчитывать на добровольное признание Баринова по меньшей мере наивно.

— А машина? — пытался настаивать на своем Струков.

— А что машина? Баринов скажет нам с улыбочкой, что в интересующий нас промежуток времени его драгоценные «Жигули» были угнаны, так как милиция неизвестно куда смотрит, а потом поставлены на место. И нам останется только глубоко извиниться, — начиная закипать, произнес Голиков. — Я, кстати, не исключаю, что Баринов может вообще оказаться не причастным к преступлению.

— Каково ваше мнение, Николай Дмитриевич? — обратился Воронов к молчавшему Коваленко.

Полковник, у которого езде не прошла злость на оказавшихся в щекотливом положении работников паспортного стола, сосредоточенно нахмурил кустистые брови.

— В принципе я разделяю мнение Владимира Петровича. Улики против владельца машины имеются, поэтому сейчас, мне кажется, нужно разработать план мероприятия по его задержанию. С другой стороны, с точкой зрения майора Голикова, который непосредственно руководит расследованием, тоже нельзя не считаться.

— Ну что ж, — после некоторых колебаний сказал Воронов, — я вижу, у вас нет единого мнения по данному вопросу. Аргументы, выдвинутые майором Голиковым, на мой взгляд, довольно убедительны. К тому же мы не имеем права допустить нарушения социалистической законности, а я считаю, что для выдачи санкции на арест Баринова пока нет достаточных оснований. Поэтому я поддерживаю решение Александра Яковлевича о нецелесообразности…

Последние слова прокурора были прерваны телефонным звонком. Воронов быстро снял трубку.

— Слушаю вас! Да, у меня. Сейчас.

Прокурор передал трубку Голикову. В течение нескольких минут майор внимательно слушал говорившего, затем жестко сказал:

— Немедленно приезжайте сюда вместе с ним. Нет! Сами все объясните подробно. Мы ждем.

— Что произошло? — почти одновременно спросили Воронов и Коваленко.

— Звонил майор Григорьев. Он выяснил, что паспорт был выдан Моисееву взамен утерянного. Запрос по предыдущему месту выдачи утерянного паспорта не производился. Но самое главное — всему этому содействовал заместитель начальника паспортного стола капитан Сорокотяга по просьбе… — Голиков сделал паузу: — Баринова Николая Михайловича.

— Так Баринов был хорошо знаком с потерпевшим! — в голосе Струкова послышалось едва сдерживаемое ликование. — Что и требовалось доказать! Надеюсь, теперь совершенно ясно — Баринова необходимо срочно задержать.

— А я по-прежнему считаю арест Баринова нецелесообразным, — возразил Голиков. — Более того, в настоящий момент, когда выяснилась связь между Моисеевым и Бариновым, задержание последнего может лишь затянуть время на поиски его сообщника.

— Но вы ведь сами себе противоречите, — возмутился Струков. — Я перестаю вас понимать, товарищ майор. И это в то время, когда вооруженный преступник разгуливает на свободе!

— Полностью поддерживаю предложение Владимира Петровича, — не дожидаясь вопроса прокурора, произнес Коваленко.

Майор Голиков закусил губу.

— Если вы считаете мои действия ошибочными…

— Ну что вы, Александр Яковлевич, в самом деле, — попытался смягчить ситуацию Воронов. — Никто не собирается предъявлять вам претензий. Но посудите сами: сообщение майора Григорьева подтверждает причастность Баринова к убийству Моисеева. Как я объясню там, — прокурор недвусмысленно указал вверх, — что мы, имея такую информацию, не приняли оперативных мер? Сложившиеся обстоятельства обязывают меня поддержать предложение товарища Струкова.

В это время в дверь постучали и на пороге кабинета показались майор Григорьев и капитан Сорокотяга. Получив разрешение Воронова, они подсели к столу, ожидая вопросов. В отличие от своего непосредственного начальника, капитан был высокого роста, худощав и узкоплеч. Кабинетный характер работы наложил отпечаток на его осанку. Усевшись на краешек стула, он принялся нервно поправлять узел галстука под острым кадыком, выступающим на длинной тонкой шее.

— Расскажите нам, товарищ Сорокотяга, — нарушил тишину Коваленко, — как и при каких обстоятельствах вы познакомились с гражданином Бариновым Николаем Михайловичем и про отношения, которые вас с ним связывают. Утаивать что-либо не советую.

— В апреле 1968 года у меня умерла мать, — сбивчиво начал капитан. — Примерно через месяц после похорон я решил заказать памятник в спецкомбинате. Оказалось, что это довольно сложно, так как там большая очередь, а работа выполняется медленно. По совету какого-то заказчика я обратился за помощью к Баринову, который работал портретистом в цехе по изготовлению памятников. Он пообещал ускорить процесс и подобрать плиту, что и сделал. Через некоторое время он зашел ко мне на работу и попросил помочь его знакомому, который потерял паспорт. Отказать человеку, оказавшему мне перед этим услугу, было как-то неудобно. Тем более, я решил, что официальный запрос по месту выдачи утерянного паспорта сделаю позже. Но затем я замотался и забыл…

Поняв, что капитану добавить нечего, Коваленко резко произнес:

— В понедельник подробно изложите это в рапорте. О сегодняшнем разговоре — никому ни слова. Можете быть свободны.

Подождав, пока за работниками паспортного стола закроется дверь, Воронов возмущенно сказал:

— Безобразие! Я думаю, Николай Дмитриевич, вы примете соответствующее решение по данному инциденту.

— Может, на первый раз ограничимся дисциплинарным взысканием? — тихо спросил Коваленко.

— Об этом поговорим позже, — махнул рукой прокурор. — Давайте вернемся к основному вопросу.

— В принципе, нам осталось лишь назначить ответственного за проведение операции по задержанию Баринова, — сказал Струков. — Мне кажется, ни у кого не будет возражений против кандидатуры майора Голикова.

— Я прошу назначить другого ответственного, — майор с надеждой взглянул на Воронова, все еще надеясь на отмену данного мероприятия.

По-своему оценив реакцию Голикова, прокурор произнес:

— Учитывая расхождение мнений, ответственность за проведение ареста гражданина Баринова возлагаю на подполковника Струкова. Опыта вам, Владимир Петрович, не занимать, детали вы обсудите без меня. Считаю, что сегодняшняя повестка дня исчерпана. Желаю удачи!

Глава шестая

Перед Голиковым сидел аккуратно подстриженный мужчина среднего роста в сером пиджаке, тщательно выглаженных брюках, как две капли воды смахивающих на своих многочисленных собратьев из отдела уцененных товаров, и светло-голубой, без претензий на оригинальность, рубашке со слегка загнутыми краями воротника. Это был старший лейтенант Сергей Рязанцев, группе которого было поручено вести наблюдение за Бариновым.

— На обратном пути объект ни с кем не встречался и нигде не останавливался, — докладывал Рязанцев, делая небольшие паузы между предложениями. — Приехав домой, он достал из багажника завернутый в газету сверток и отнес его в квартиру. Там объект пробыл до восемнадцати часов, после чего он вышел из дому, сел в машину и поехал на Индустриальную. — Рязанцев вопросительно взглянул на майора. — Продолжать?

Голиков не смотрел на собеседника. Создавалось впечатление, что он занят изучением трещинок на полировке стола.

— Разумеется, продолжайте, Сергей Вадимович, — устало кивнул майор. — Ваши наблюдения, как всегда, отличаются предельной точностью.

— На Индустриальной объект остановился возле дома 47-А и зашел в сто семнадцатую квартиру. По указанному адресу он находится и сейчас. Есть основания полагать, что кроме него в квартире присутствуют еще несколько человек.

— Вы выяснили, кто хозяин квартиры?

— Да. Кормилин Иван Трофимович, зам. директора фабрики индпошива.

— Ну вот и прекрасно, — сказал Голиков, как бы подводя черту. — Сейчас мы пойдем к Коваленко и вы повторите ваш доклад.

— Начальник управления еще не ушел? — Рязанцев удивленно взглянул на часы. Было 22 часа 50 минут.

В это время Коваленко беседовал со Струковым в своем кабинете, заваленном бумагами.

— Что-то не узнаю я в последнее время Голикова, — задумчиво говорил полковник, сцепив пальцы, — очень уж он осторожничает, медлит. А ведь Александр Яковлевич никогда не был перестраховщиком, на его счету столько удачно проведенных дел. И потом, эта болезненная реакция на ваши замечания. Правда, Голиков давно не чувствовал особой опеки с вашей стороны, и привык все вопросы решать самостоятельно. Полагаю, Владимир Петрович, вы все взвесили, когда принимали решение форсировать ход событий?

Задавая такой недвусмысленный, на первый взгляд, вопрос, Коваленко хотел выяснить, уверен ли Струков в своей правоте.

«Прощупывает. Хочет, чтобы вся ответственность за мое решение на меня же и легла. Разумно, ничего не скажешь», — подумал Струков и заметил вслух:

— В нашем общем деле мы все выполняем определенные целенаправленные функции. В данном случае я корректирую действия Александра Яковлевича, способствуя наиболее быстрому получению ощутимых результатов.

— Да, вы, безусловно, правы, — сказал Коваленко, явно не удовлетворенный официальным ответом подполковника, — мир зиждется на разделении функциональных обязанностей. Знаете, в Южной Америке есть такие муравьи — одни члены семейства обгрызают листву с деревьев, другие — разделяют ее на мелкие части, третьи — транспортируют до муравейника полученные кусочки, четвертые — удобряют зеленью питательную среду…

Раздался стук и на пороге появился Голиков с топчущимся чуть сзади Рязанцевым.

— Вы, как всегда, кстати, — улыбнулся Струков, — а мы тут обсуждаем с Николаем Дмитриевичем мероприятие по задержанию Баринова…

Выслушав доклад Рязанцева, Коваленко попросил Голикова высказать свое мнение, как мнение человека, изучившего перипетии дела лучше других.

— Разрешите мне немного уклониться от обсуждаемого вопроса? — майор решил предпринять последнюю попытку переубедить руководство.

— Хорошо, только давайте покороче. — В тоне полковника слышался скорее приказ, нежели просьба.

— Постараюсь. Первое — определенного мотива преступления мы не знаем, хотя приблизились к его выяснению. Второе — нам абсолютно неизвестно, что связывало Баринова с потерпевшим, где, когда и в какой сфере взаимных интересов пересеклись их жизненные пути. Третье — связь Баринова и Моисеева указывает на преднамеренный характер убийства, причем, похищение личных вещей потерпевшего — не более как инсценировка ограбления с целью направить следствие в ложном направлении. — Майор посмотрел на Коваленко, но, видя, что приведенные доводы не произвели на него должного впечатления, добавил: — Кроме того, возникает целый ряд вопросов, дать ответы на которые нам придется. Зачем водитель ехал с убийцей в поселок Каморный? Почему орудием убийства выбран пистолет? Кто был заинтересован в гибели Моисеева? Я могу задать еще множество других «зачем?» и «почему?».

— Вот на все эти вопросы мы и попросим ответить гражданина Баринова, — невозмутимо подытожил Струков.

Баринов вышел из квартиры Кормилина, с наслаждением потянулся, широко зевнул, как кот после обильной трапезы, и стал спускаться вниз. Дом был старый — на лестнице сохранились массивные деревянные перила, потемневшие от времени и прикосновений тысяч рук, на ступеньках — смешные в своей бессмысленности крючки для давно канувших в Лету ковровых дорожек.

«Такая удача выпадает редко, — подумал Баринов, захлопывая за собой жалобно скрипнувшую дверь подъезда, — масть валила как перед светопреставлением. Правда, сам я тоже не подарок».

Баринов сел в машину, любовно протер изнутри лобовое стекло, включил «дворники». «Деньги есть — ты везде человек, и в Белграде, и в Белгороде. — Мысли текли самодовольно и размеренно. — Спать охота, но ничего не попишешь — у деловых людей рабочий день не нормирован. Так что хошь не хошь, а в Глебовск тащиться опять придется. Овчаренко, зараза, три шкуры дерет, но сегодня не жалко — деньги-то как с куста, а без его инструмента все равно не раскрутишься. Хорошо бы взять несколько комплектов оптом, запас карман не тянет».

Машина плавно тронулась с места. Баринов объехал синий «Москвич», водитель которого безмятежно спал, запрокинув голову на спинку сиденья, убедившись, что вокруг ни души, нахально поехал под «кирпич», пересек дорогу и, лавируя между однообразными до тошноты серыми коробками нового микрорайона, кратчайшим путем выехал на проспект Свободы. На перекрестке пришлось притормозить — две поливалки никак не могли разминуться.

Николай Михайлович повелительно посигналил, но это не произвело эффекта. Скользнув покрасневшими после бессонной ночи глазами по фасаду ближайшего здания, Баринов задержался на рекламной киноафише. Внимание привлекало не столько набранное аршинными буквами название нового фильма «Возвращение «Святого Луки», сколько вырисовывающееся из отдельных торопливых мазков лицо «графа» Карабанова, который, казалось, смотрел прямо на Баринова тяжелым презрительным взглядом.

«Ишь, вытаращился, пучеглазый!» — чертыхнулся Баринов, устремляясь в образовавшийся между поливалками просвет. Настроение, непонятно почему, начало портиться, от какого-то нехорошего предчувствия защемило сердце.

Выезжая на окружную, Баринов включил приемник, крутнул верньер. Приятная эстрадная мелодия заполнила салон машины, подействовала успокаивающе, во всяком случае, Николай Михайлович начал понемногу клевать носом. Гладкая лента шоссе, монотонно проскальзывая под колесами, убаюкивала не хуже колыбели.

В низинке, сразу за поворотом, стал виден контрольный пункт, возле которого никто не подавал признаков жизни.

«Интересно, этот псих снова дежурит, или его отправили подлечить нервную систему?» — оживившись, подумал Баринов и тут же заметил одинокую фигуру, маячащую в дальнем углу площадки.

Полосухин, одетый в широкий плащ-дождевик поверх формы и хромовые сапоги с длинными голенищами, вышел на дорогу и привычным движением поднял жезл.

— Ну, это уже наглость, — процедил сквозь зубы Баринов, выжимая сцепление. — Видать, молодой, да ранний, быстро научился накладывать на свой кусок хлеба чужой кусок маслица. Следовало бы тебя, парень, на место поставить, ну да черт с тобой! Получишь трешку на обратном пути, сегодня я добрый.

Вскоре в зеркале заднего обзора показалась черная «Волга», идущая на большой скорости, очевидно, с претензией на обгон.

«Конечно, этих он не остановил, им можно нарушать, видно, большой начальник едет. Но и мы не лыком шиты. — Криво усмехнувшись, Баринов переключил скорость и прибавил газу. Расстояние перестало сокращаться, когда стрелка спидометра доползла до ста двадцати и остановилась на этой отметке, словно прибор заклинило. — Господи, что там такое? Кретин!»

Впереди в каких-нибудь ста метрах поперек дороги остановился длинный неповоротливый рефрижератор, перекрыв движение. Сбросив газ, Баринов резко затормозил и, выскочил из машины, побежал к водителю рефрижератора, чтобы сказать ему все, что он о нем думает. Однако, в этот момент возле него притормозила «Волга» и из нее выпрыгнули три человека. От рефрижератора, не торопясь, отделились еще две фигуры в штатском. В нескольких шагах сзади впритирку к обочине остановился невесть откуда взявшийся синий «Москвич».

Мысли смешались в голове Баринова.

— Нет, — не в силах правильно оценить происходящее, посиневшими губами прошептал он, засовывая непослушную онемевшую руку во внутренний карман пиджака. — Я сам, не трогайте меня…

— Не двигаться! — властно крикнул один из подбежавших, в то время как двое других ловко схватили ставшего вдруг безучастным ко всему Баринова.

Солидного вида мужчина предъявил удостоверение.

— Подполковник Струков. Гражданин Баринов Николай Михайлович, вы арестованы! Прошу пересесть в нашу машину.

— В чем дело? Здесь какое-то недоразумение. Это произвол, я этого так не оставлю! — По мере того, как первый испуг проходил, к Баринову начал возвращаться дар речи.

— Все объяснения получите позже. А сейчас советую не поднимать шума, — сказал Струков, довольный успешным задержанием.

— Это просто кошмар. Отпустите руки. Я буду жаловаться, — поубавив пыл, продолжал бубнить Баринов, увлекаемый к машине. И только очутившись на заднем сиденье «Волги» между двумя сотрудниками милиции, Николай Михайлович затих. Ухитрившись обернуться, он заметил, что брошенные им «Жигули» обрели нового водителя и следуют в арьергарде.

Голиков сидел за письменным столом, поджав ноги. Ему было не по себе — беспокоило навязчивое ощущение, которое охватывает человека, стоящего у порога над сложенными чемоданами и лихорадочно размышляющего: не забыл ли он напоследок что-то сделать или взять с собой какую-нибудь крайне необходимую в дороге вещь. Майор не желал примириться с фактом собственной непричастности к аресту и последующему допросу Баринова, столь важных этапов в ходе следствия. Дело заключалось не в уязвленном чувстве собственного достоинства — Александр Яковлевич не был самолюбив. Но даже в выходной он не мог обходиться без привычной работы.

И тут Голиков вспомнил: Серов! Единственный возможный свидетель (мысленно майор не выдвигал Серова на роль соучастника), от которого можно было ждать большего, нежели формального отказа.

— Решено, — сказал майор и громко хлопнул ладонями по подлокотникам кресла, вызвав недовольство благовоспитанного Филимона.

Через сорок минут Голиков уже нажимал на кнопку звонка квартиры Серовых. Дверь открыл сам Дмитрий, обернулся и крикнул в глубь коридора: «Откуда я знаю, к кому!», после чего недоуменно уставился на непрошеного гостя.

— Дима?

— Да, — лаконично подтвердил Серов, оценивающим взглядом примеряя на Голикове милицейскую форму.

— А вас не удивляет мой приход?

— Нет! — с вызовом сказал Дмитрий, носком тапочка поправляя свернувшуюся вдвое половую тряпку. — Раз вы пришли — чего-то хотите. А если чего-то хотите, сами выложите, кто вы, откуда и зачем… — Голиков по смыслу вставил далее слово «приперлись», но Серов как будто невзначай запнулся. — Заходите, чего стоять на пороге.

— Да нет, лучше одевайся и выходи. — Майор незаметно перешел на «ты». — Поговорить надо.

Дима неохотно кивнул и скрылся за потрескавшейся крашеной дверью…

Они прошли через бульвар по узенькой асфальтовой дорожке, отделяющей проезжую часть от длинного забора, за которым спряталось годами строящееся здание плавательного бассейна, миновали увядающий палисадник с путано растянутыми бельевыми веревками и оказались в уединенном от шума и выхлопных газов сквере. Влюбленные и пенсионеры перебазировались отсюда ввиду неподходящего сезона, поэтому здесь вдобавок было пустынно.

— Вот ты идешь с незнакомым человеком, упорно изображая полное безразличие. И разве у тебя не возникает вопроса: а на кого он похож? — попытался завязать разговор Голиков, присаживаясь на скамейку.

— На Ринго Стара тридцати пяти лет, — не задумываясь ответил Серов.

— Я так хорошо сохранился? Спасибо за комплимент. Но мы до сих пор не познакомились. Меня зовут Александр Яковлевич, я майор уголовного розыска, хочу с тобой посоветоваться.

— Я заинтересовал уголовный розыск? — пробормотал Серов. И вдруг испугался, что этот странный майор услышит хлесткое биение встрепенувшегося сердца.

— Почему заинтересовал, ты знаешь и сам. А вот угрозыск тебе не импонирует. Угадал? Я не Шерлок Холмс, но ход своих мыслей могу пояснить. Вызывают, скажем, тебя по повестке. Ты являешься точно в назначенное время, но вынужден с полчаса прождать в коридоре, пока тобой поинтересуются. Потом ты заходишь в кабинет и следователь сухо предлагает присаживаться. После чего, оторвавшись от неотложных бумаг, он впивается в тебя из-под очков не сулящим ничего хорошего гипнотическим взглядом и казенным голосом говорит: «А теперь рассказывай все, не стесняйся. Твой дружок у нас на заметке и далеко не уйдет, так что нет смысла мутить воду». Следователь пытается взять тебя в оборот, говорит про убийство так, будто этот вопрос для него — открытая книга, а тебе пора примерять наручники.

— Вы преувеличиваете, — резко возразил Серов. — Я не имею никаких претензий к вашему следователю. Говорил он со мной нормально, на понт — не брал, но добавить к сказанному в милиции мне нечего.

— Возможно, и так, хотя не будем забывать, что ты озлоблен на правоохранительные органы. Я ознакомился с твоим делом и мне показалось, что твое правонарушение не совсем обычное, да и сам ты не обычный правонарушитель. Ты остро реагируешь на несправедливость. Вот есть, к слову, совершенно незнакомый тебе человек, полный сил и энергии. И его ни с того, ни с сего убивает шаровая молния — объект непонятный и непредсказуемый. Ты спас бы этого человека, если бы это было в твоих силах?

— Как?

— В смысле — каким образом? Это неважно.

— Нет — какой ценой? — уточнил Серов.

— Не подвергая себя чрезмерной опасности. Просто нужно решиться.

— Ну, знаете, это неинтересно. Проза жизни.

— И это тоже проза жизни? — Голиков извлек из нагрудного кармана несколько фотографий Моисеева и показал Дмитрию. — Да не бледней ты так, тебе никто не собирается «шить» дело.

— Чего вы от меня хотите? — затравленно спросил Серов, делая ударение на собственной персоне. — Этого, — он кивнул на снимки, — уже не спасти. И шаровая молния здесь ни при чем.

— Дима, не забывай, пистолет находится в руках преступника, — майор незаметно перевел разговор на интересующую его тему. — Скажи, разве ты чисто по-человечески абсолютно равнодушен к тому, что в любую минуту кто-то может превратиться в мишень?

— Ах, чисто по-человечески! А по-человечески, когда тебя постоянно втаптывают в грязь? — У Дмитрия невольно вырвалось это полупризнание, но, подспудно почувствовав доверие к своему собеседнику с чуть грустной улыбкой и усталыми умными глазами, насквозь, как на рентгене, проникающими в самые дальние закоулки души, он уже не мог остановиться. — Когда знаешь, что дорога в институт заказана и есть отличный выбор между временной работой по погрузке-выгрузке вагонов в ночную смену и подметанию дворов. Есть, правда, еще завод. Только подойдет иной раз кто-нибудь из начальства, когда вкалываешь, да посмотрит на тебя эдаким прищуренным взглядом: что, мол, уркаган, ничего больше не натворил? И хочется ответить, как в книжках не пишут, да нельзя. Потому что выгонят, а деваться некуда.

Голиков молчал. Он решил дать Серову выговориться, принципиально не желая ловить его на слове. Реакция Дмитрия на последний вопрос утвердила майора в мысли, что если еще не «горячо», то уже, во всяком случае, «теплее».

Через сквер пробежала, подбрасывая задние лапы, светло-пегая русская борзая, звонко пролаяла на сидящих на скамейке и, сочтя свою миссию выполненной, потрусила обратно к хозяйке — девушке лет семнадцати в ярко-синем спортивном костюме.

— Самое противное, — продолжал Серов, — никто тебя не выслушает, твое мнение всем до лампочки. Да что я распинаюсь тут перед вами…

— Да-а, — неопределенно протянул Голиков, — не выслушают, не похвалят, не погладят… Тебе не стыдно? Ведь это все сплошная рутина! Нужно иметь перед собой четко поставленную задачу, цель в жизни, мечту, в конце концов. Ты мечтаешь о чем-нибудь?

— Сейчас у меня одна мечта: собрать манатки и бежать из этого проклятого города куда глаза глядят.

— Так почему бы тебе действительно не уехать, скажем, на БАМ? Там разворачивается грандиозное строительство.

Серов досадливо мотнул опущенной головой.

— Мать, — коротко ответил он. — Оставить не на кого, а у нее сердце.

— Ясно, — сказал майор. — А Тюкульмин, он тоже очень хотел уехать? Или ты давно его не видел?

После непродолжительного раздумья Дмитрий утвердительно кивнул:

— Давно.

— Порвал, наверное, с ним всякие отношения, хотя на суде грудью стоял за друга.

— Какой он мне теперь друг?

— А зачем ты несколько дней назад заходил к нему домой? — Голиков решил сыграть ва-банк.

Серов оторопел.

— Вот оно что. А я-то думал… — Голикову показалось, что Дмитрий в одно мгновенье отгородился непроницаемой стеной отчуждения, подобно моллюску, плотно смыкающему створки раковин в минуту опасности. — Я знать ничего не знаю, ни к кому не ходил и впутываться в чужие дела не собираюсь. Надеюсь, ко мне больше нет вопросов, гражданин начальник?

— Прекрати! Я беседую с тобой неофициально, если хочешь, можешь повернуться и уйти, — произнес майор, кляня себя за поспешность, а Дмитрия — за ложное понимание чувства товарищества. — Или ты вообразил, что угрозыску больше нечем заниматься, кроме как следить, у кого бывает в гостях Дмитрий Серов. Вчера вечером наш сотрудник побывал дома у Тюкульмина и выяснил у его матери, что Анатолий около двух недель назад вдруг куда-то уехал. Вера Семеновна была очень взволнована этим обстоятельством. Она нам, кстати, и сообщила, что на днях к ней заходил какой-то Дима и справлялся о Толике. Между прочим, по заявлению Веры Семеновны Анатолий Тюкульмин объявлен в розыск. Как ты сам понимаешь, дело принимает серьезный оборот. — Голиков искоса взглянул на призадумавшегося Серова. — Вот в связи с этим у меня есть к тебе большая просьба. Может быть, ты догадываешься, куда поехал Толик, или подскажешь нам, с кем он мог поделиться своими планами. Вреда этим ты Тюкульмину не нанесешь, а расследованию окажешь огромную помощь. Сразу оговорюсь: если ответ на этот вопрос несовместим с твоими понятиями рыцарской чести, что ж, можешь не отвечать.

— Но я действительно даже не представляю себе, куда подевался Толик. — Видно было, что Серов говорит искренне. — Знаете, — заколебавшись, продолжил Дима, — у Толика была девушка, Рита Белова, по прозвищу Княжна Мэри. Она работает продавщицей в центральном универмаге. Я, конечно, не уверен, но, может быть, он ей что-нибудь сказал.

— Красивая кличка. Это что, по Лермонтову: Белова — Бэла — Княжна Мэри?

Дмитрий впервые за время разговора улыбнулся. — А где находятся княжеские хоромы, ты знаешь?

— Да. Хотите записать адрес?

— Говори, я запомню.

— Улица Солнечная, 34.

Прощаясь, Голиков сказал:

— Я надеюсь, ты не выбросил наш номер телефона. Если что-нибудь понадобится, обязательно позвони.

— Ладно, — вяло пообещал Серов…

Ветер налетал порывами, выбрасывая в воздух увядающую листву и нагоняя друг на друга белоснежные перистые облака.

«Неплохой парень этот Серов, — рассуждал Голиков, возвращаясь домой размеренным прогулочным шагом, — сейчас не часто встретишь такого — неустроенного внутри и покрытого хрупкой оболочкой напускного равнодушия снаружи. Разговор с ним, безусловно, дал положительный результат. Главное — одержана моральная победа: Дима кое-что рассказал. В нем сейчас происходит внутренняя борьба, подвергаются переоценке многие, казавшиеся незыблемыми, ценности. Важно и то обстоятельство, что ему, видимо, небезразлична судьба скрывшегося Тюкульмина (а в том, что тот скрылся, сомнений не остается). Второй пистолет существует, и Серов, скорее всего, передал его Толику. Неспроста же этого веснушчатого парня с непомерно рано пробивающейся сединой мучают угрызения совести».

Голикову вспомнилась собственная жизнь — детство в рабочей семье, редкие радости, частые недоедания. Потом война, разруха. Родители и старшая сестра Варя погибли, сам он остался с бабушкой. В 1947 году окончил семилетку, какое-то время не мог найти себе места, год проработал слесарем в котельне. Затем — армия, служба в погранвойсках на западной границе. Когда срок службы подошел к концу, остался на сверхсрочную. В 1959 году вернулся в родной Верхнеозерск, куда его неоднократно приглашали на работу в органы МВД. Спустя семь лет Голиков стал начальником отдела уголовного розыска города…

В затемненной арке мелькнула знакомая приземистая фигура.

— Эй! — насмешливо крикнул Голиков. — Товарищ капитан, неоперативно работаете!

— Так кто мог знать, что вы дворами блукаете, — откликнулся Пошкурлат. — Хотя бы записку в дверях оставили, когда вернетесь.

— Зачем же такая спешка, да еще в законный выходной? — хмыкнул майор. — Незаменимых работников у нас, как известно, нет.

— Новостей много, Александр Яковлевич. Я подумал, что вы должны быть в курсе.

— Ну так рассказывайте, не тяните быка за рога.

Пошкурлат сделал несколько шагов по детской площадке, расположенной точно по центру прямоугольного дворика, прислонился плечом к опоре миниатюрных качелей и объявил:

— Сегодня утром арестован Баринов. При задержании он пытался скрыться, пришлось даже перекрывать трассу. Струков лично руководил операцией. В настоящее время Баринов сидит в одиночке. Владимир Петрович рассчитывает на психологический эффект — надеется, что могильщик дойдет там до требуемой кондиции и завтра утром на первом же допросе поплывет, как…

— Портретист, — поморщившись, поправил Голиков.

— Ну, тем более. — По виду Пошкурлата нетрудно было определить, что ему никак не удается одним махом выложить все новости, сдобрив их собственными комментариями.

— А как вел себя Баринов при аресте?

— Согласно ГОСТам, — плоско пошутил капитан. — Как и все они: кричал, что будет жаловаться в вышестоящие инстанции вплоть до господа бога. Только кого он хочет разжалобить? Уже в отделении у Баринова при обыске обнаружили более трех тысяч рублей.

«Неужели я все-таки ошибся?» — подумал Голиков. Желваки на его худощавом лице беспрерывно двигались, вздымаясь бугорками и снова опадая, темные морщинки под прищуренными глазами стали рельефнее.

— Владимир Петрович не распорядился снять наблюдение с имеющихся адресов? — спросил майор.

— По-моему, нет, — ответил Пошкурлат, перенимая озабоченный тон шефа.

— У вас еще есть что-нибудь? — вздохнул Голиков.

— У меня все.

— Тогда я вас попрошу о следующем: поручите Нефедову, пусть сходит по адресу: Солнечная, 34. Это где-то на окраине, в частном секторе. Там проживает некая Рита Белова, она же Княжна Мэри, подруга Анатолия Тюкульмина — вам должна быть знакома эта фамилия. Нет, сенсацией тут и за километр не пахнет, но расспросить ее на всякий случай надо. Как построить разговор, я сейчас вам объясню…

В это время Баринов маялся, сидя на деревянном помосте в камере предварительного заключения. «Неужели они что-то про меня пронюхали? — тревожно размышлял он. — Но что, что именно? Эх, знал бы, где упал…»

К еде Николай Михайлович даже не прикоснулся — она была явно не в его вкусе.

Глава седьмая

В последний раз придирчиво оглядев сервировку стола, Наташа выглянула в окно. Еще вчера все казалось таким серым и невзрачным, а сегодня виделось совсем по-другому.

«Может, я и в самом деле люблю его?» — подумала Наташа.

Эта мысль больно сдавила сердце, и Наташа безвольно опустилась на краешек тахты. Несколько минут она сидела, боясь пошевельнуться, чтобы не возвращаться к реальности бытия. Да, теперь она точно знала, что любит, но особой радости от этого открытия не только не испытывала, а, наоборот, боялась отдаться этому чувству. И тут Наташа вспомнила мать — единственного дорогого и близкого человека. Почему жизнь так несправедливо устроена: одни — счастливы, другие — несчастны; одни пользуются различными благами, другие всем обделены…

Наташа встала с тахты и подошла к зеркалу. Из глубины чуть помутневшего стекла на нее смотрела серьезная двадцативосьмилетняя женщина, если честно признаться, самой заурядной внешности. В Наташе не было ничего такого, что, как ей казалось, должно нравиться мужчинам, и, главное, отсутствовала внутренняя уверенность в своих силах.

«Вот если бы красиво и модно одеться, — с надеждой подумала Наташа, — возможно, и я буду выглядеть эффектней. Увы, это пока несбыточная мечта: на сотню в месяц сильно не разгонишься. Но почему же тогда Жора обратил на меня внимание? Может, просто пожалел, когда я, сама не своя от страха, стояла у аптечного прилавка не в силах понять, что необходимого для матери лекарства нет. И тут подошел Он!»

На следующий день, когда новый знакомый позвонил и сказал, что достал нужное лекарство, Наташа в первую минуту растерялась, так как не надеялась, что мимолетное знакомство в аптеке может иметь продолжение. А потом… Пять лет промелькнули как один миг и, в то же время, прошла целая вечность.

Год назад умерла мать. Эта утрата потрясла Наташу. Перед смертью мать не раз повторяла: «Вот умру, так хоть руки тебе развяжу». Полина Петровна болела долго и тяжело. Девять лет она была прикована к постели. Конечно, Наташе приходилось нелегко, но сейчас было еще тяжелее. Поэтому все нерастраченное душевное тепло она отдавала Жоре, а он этого не понимал или не хотел понять. В последнее время он не часто баловал ее своими посещениями. И вообще, их взаимоотношения носили сложный характер. Бывая у Наташи, Жора никогда не говорил о любви, не строил планов на будущее. Он не приглашал ее в кино, к своим знакомым или просто погулять. А Наташа и не настаивала. Она боялась, что одним лишним словом сломает хрупкий мостик их отношений. Правда, Жора иногда делал ей дорогие подарки. С одной стороны, это льстило самолюбию, но где-то в глубине души возникали сомнения: «А не дает ли он таким образом понять, что за все платит?» Наташа старалась не прислушиваться к голосу рассудка и для самоуспокоения придумывала тысячи объяснений и оправданий…

До прихода Жоры оставались считанные минуты. Сердце Наташи учащенно стучало.

«Сегодня — или никогда, — решила она. — Сегодня я должна ему сказать все!»

На лестнице послышались шаги, раздался короткий звонок в дверь.

«Это он», — подумала Наташа, быстро отодвигая задвижку.

Каково же было ее удивление и разочарование, когда на пороге она увидела совершенно незнакомого мужчину. Очевидно, эти чувства отразились на ее лице, поэтому незнакомец заговорил первым:

— Вы, если я не ошибаюсь, Наташа?

— Да, а в чем дело?

— Видите ли, я товарищ Жоры, он предупредил меня, что будет сегодня вечером у вас и дал адрес. Я в Верхнеозерске проездом, а нам необходимо переговорить по одному срочному делу. Он уже пришел?

— Еще нет, но с минуты на минуту должен прийти. Проходите, пожалуйста, раздевайтесь, будем ждать его вместе.

Наташа впустила нежданного гостя в прихожую и закрыла дверь. Вдруг перед глазами у нее что-то мелькнуло, от дикой боли перехватило дыхание. В голове молнией сверкнула чудовищная догадка. Наташа попыталась закричать и освободить руками шею, но из горла вырвались лишь сдавленные хрипы. Ее мозг работал как никогда ясно, хотя по обмякшему телу начала разливаться обволакивающая теплота.

Внезапно в сознании Наташи отчетливо всплыла забытая картина далекого детства: вот отец в военной гимнастерке, такой сильный и красивый, как пушинку подбрасывает высоко вверх маленькую голубоглазую девчушку с льняными косичками и заразительно смеется, а девочке почему-то страшно, она боится упасть и разбиться. Ощущение страха заполняет все Наташино существо, и она уже не может четко различить, что это там каруселью проносится вдалеке. До нее доносятся какие-то голоса. Среди них она узнает голос матери, но он слабеет, угасает, слов уже не разобрать…

Через несколько мгновений мир утратил для Наташи свои краски и стал черным…

Убедившись, что женщина мертва, преступник осторожно опустил тело на пол и бесшумно выскользнул из квартиры, прикрыв за собой дверь. Выйдя из подъезда, он огляделся по сторонам, засунул перчатки в карман плаща и исчез в темноте.

В понедельник, прибыв на работу, Струков позвонил в КПЗ дежурному. Владимир Петрович немного нервничал, хотя к допросу подготовился основательно, решив сразу ошеломить Баринова фактами.

Через несколько минут в кабинет ввели изрядно помятого после бессонной ночи Николая Михайловича. При виде подполковника, он прямо с порога заголосил:

— Товарищ начальник! Что же это такое? Произошла трагическая ошибка, меня по недоразумению с кем-то спутали. Я прошу…

— Садитесь, гражданин Баринов. Разговор нам предстоит долгий, — веско сказал Струков. — Обращайтесь ко мне — гражданин подполковник. Это — во-первых. А во-вторых, должен вас огорчить: никакой ошибки не произошло, и вам об этом известно не хуже меня. Так что давайте не будем ломать комедию.

— В таком случае, я не намерен говорить с вами, пока мне не предъявят официальное обвинение, — с вызовом, на грани истерики воскликнул Баринов.

— Всему свое время, — Струков не спеша раскрыл папку, на обложке которой бросалось в глаза набранное жирным шрифтом «Дело №…», достал бланк протокола допроса. — Сначала уточним ваши анкетные данные. У нас, как в фигурном катании: сперва идет обязательная программа, за ней — короткая, а в конце — произвольная. Надеюсь, до показательных выступлений дело не дойдет. Итак: фамилия, имя, отчество…

Односложно отвечая на вопросы, Баринов с глухой тоской думал: «Еще и издевается. Видать, совсем плохи мои дела. Но что ему известно?»

Когда с заполнением анкеты было покончено. Струков небрежно протянул арестованному лист бумаги.

— Теперь можете ознакомиться. По долгу службы ставлю вас в известность: чистосердечное признание смягчает меру наказания.

По мере того, как Николай Михайлович сосредоточенно вникал в смысл написанного, его лицо покрывалось бисеринками холодного пота. Дочитав до конца, он возмущенно бросил бумагу на стол.

— Бред какой-то! Вы больше ничего не могли придумать? Вместо того, чтобы искать настоящих преступников, решили сделать меня козлом отпущения? Не выйдет, не на того напали! Я требую встречи с прокурором.

— Прекратите балаган, Баринов, — невозмутимо сказал подполковник, доставая из папки заключение экспертизы. — Вот прочтите. Нами точно установлено, что ваша машина останавливалась возле места преступления и затем на ней уехал убийца. Запираться дальше не советую, этим вы только отягчаете свою участь.

— Это уже интересно. Не постеснялись даже фальшивый документ состряпать. Зря старались, гражданин подполковник, моя машина две недели простояла в ремонте. Я ее третьего дня как забрал.

— А какого числа вы отдали машину в ремонт? — Струкова начало раздражать упрямство Баринова.

— Девятнадцатого октября, в пятницу.

— Вы ничего не путаете?

— Я никогда ничего не путаю. К тому же это легко проверить, — уверенно ответил Баринов.

Последние слова подозреваемого повергли Владимира Петровича в недоумение. Он рассчитывал, что сейчас Баринов начнет «усиленно» вспоминать, а потом скажет: «Ах, да! Я ошибся!» и назовет шестнадцатое или семнадцатое число, пытаясь создать себе алиби.

«Крепкий орешек, — с досадой подумал подполковник, — сразу не расколешь».

— Постарайтесь вспомнить, где вы были и чем занимались с вечера восемнадцатого до утра девятнадцатого октября, а точнее, до того момента, как вы отдали машину в ремонт?

— Секундочку… Вечером восемнадцатого я поехал в гости к одному знакомому, там я остался ночевать и уехал от него рано утром. Я заехал домой, позавтракал, привел себя в порядок и собрался на работу, но не смог завести машину. Тогда я позвонил в спецкомбинат, сообщил, что задержусь, остановил какой-то грузовик и попросил водителя оттранспортировать мои «Жигули» на станцию техобслуживания. Вы удовлетворены?

— Не тот ли это, случайно, знакомый, у которого вы находились в прошлую ночь?

— Да, — Баринов удивленно взглянул на подполковника, — я был у Ивана Трофимовича Кормилина.

— Понятно, — протянул окончательно сбитый с толку Струков. «Как же так? Если Баринов говорит правду, у него железное алиби. Может, блефует, хочет оттянуть время? Нет, не похоже…»

— А мне по-прежнему непонятно… — начал было Баринов, но подполковник прервал его:

— Николай Михайлович, если я вас правильно понял, восемнадцатого октября вы приехали к Кормилину на своей машине. Пока вы у него находились, кто-нибудь мог воспользоваться «Жигулями»?

— Это исключено, — быстро ответил Баринов.

Струкову пришло в голову, что они с Бариновым напоминают двух шахматистов, один из которых играет в своеобразные поддавки, предлагая попавшему в цугцванг противнику ухватиться за спасительную соломинку, а тот упорно не желает воспользоваться представившейся возможностью. «Или он глуп, или первоклассный актер, пытающийся выгородить сообщников, — подумал Владимир Петрович. — Ну ничего, посмотрим, что ты у меня сейчас запоешь!»

— Где и при каких обстоятельствах вы познакомились с Моисеевым Петром Сергеевичем?

— А кто это такой?

— Послушайте, Баринов, — разозлился Струков, — хватит ваньку валять! О вашем знакомстве с Моисеевым нам достоверно известно. До этого момента я еще склонен был вам верить, а теперь вижу, что вы просто выкручиваетесь.

— Клянусь вам, я не знаю, о ком идет речь.

— И с капитаном Сорокотягой вы, конечно, тоже не знакомы?

— С Сорокотягой? Не скажу, что мы близкие приятели, но с Николаем Андреевичем я знаком. Несколько лет назад он заказывал у нас памятник, по-моему, для матери. Знаете, когда постоянно сталкиваешься с человеческим горем, трудно отказать в посильной помощи.

— Разумеется, безвозмездно, — с сарказмом добавил подполковник.

Баринов никак не отреагировал на последнее замечание.

— А вам не приходилось самому обращаться к капитану за помощью?

— Что-то не припоминаю.

— Не скромничайте, Николай Михайлович, — Струков выдержал паузу. — Ладно, придется вам напомнить: вы просили его ускорить выдачу паспорта одному вашему приятелю, якобы взамен утерянного.

Баринов смутился.

— Да, действительно, совсем упустил из виду, был такой случай. Иван попросил меня оказать содействие в этом вопросе: какому-то его знакомому нужно было срочно трудоустроиться, а он потерял паспорт. Вот я и помог.

— Какой Иван?

— Кормилин. По-моему, ничего противозаконного я не совершил, наоборот, вернул обществу трудоспособного члена. А Моисеев он, Петров или Сидоров, я даже как-то и не поинтересовался. Передал товарищу капитану документы и все.

— Незаменимый вы человек, Николай Михайлович, как я погляжу, — задумчиво произнес Струков. — И капитану Сорокотяге вы не отказали в любезности, и Кормилину удружили, не говоря уже о совсем незнакомом вам Моисееве. И машиной вашей преступники каким-то непостижимым образом сумели воспользоваться. С таким нужным человеком просто грешно так вот взять, да и расстаться: а вдруг вы и нам на что сгодитесь?

Подполковник вызвал дежурного.

— Уведите арестованного. А вы, гражданин Баринов, пока мы будем проверять ваши показания, хорошенько обдумайте на досуге свое положение. И не надо разыгрывать негодование, здесь не театральная студия и не пансионат благородных девиц.

Оставшись один, Владимир Петрович разочарованно захлопнул папку с документами. «Неужели мы поторопились? Если показания Баринова подтвердятся, версия летит к чертям, — невесело думал подполковник, снимая телефонную трубку. — Выплывает на сцену новая фигура — Иван Трофимович Кормилин. С одной стороны, он может подтвердить слова Баринова, с другой — сам попадает под подозрение. А как все-таки быть с машиной?»

От неприятных мыслей подполковника отвлек бодрый голос Пошкурлата:

— Уголовный розыск, слушаю вас!

Выяснив у капитана, что Голиков уже пришел в управление, Струков пригласил их обоих к себе.

Входя в кабинет, Голиков сразу догадался, что все получилось не так гладко, как планировал подполковник.

— Присаживайтесь, — Владимир Петрович протянул майору протокол допроса. — Возникли непредвиденные обстоятельства, которые необходимо срочно обсудить.

— Вот тебе и на! — воскликнул Пошкурлат, прочитав вместе с Голиковым протокол. — Выходит, теперь нужно задержать Кормилина?

— А что вы думаете по этому поводу, Александр Яковлевич? — обратился подполковник к Голикову.

— Особенно выбирать уже не приходится. Следует как можно быстрее опросить Кормилина в качестве свидетеля. А задерживать его на основании показаний одного Баринова нам никто не позволит. — Майор взглянул на часы. — Сейчас Кормилин должен быть на фабрике. Считаю целесообразным, не теряя времени…

Раздался резкий телефонный звонок. Полковник Коваленко срочно всех вызывал к себе.

Встревоженный вид начальника управления красноречиво свидетельствовал о том, что произошло какое-то новое ЧП.

— Товарищи! Только что поступило сообщение от лейтенанта Чижмина: убита инспектор отдела кадров кирпичного завода Северинцева Наталья Ивановна. Обстоятельства убийства выясняются. Вас, товарищ майор, я попрошу выехать на место происшествия.

Глава восьмая

Долго искать нужную квартиру Голикову не пришлось. Возле крайнего подъезда толпились жильцы дома, вполголоса обсуждая происшествие. Провожаемый любопытными взглядами, майор быстро вбежал на лестничную площадку четвертого этажа, кивнул стоящему у дверей молоденькому сержанту и вошел в прихожую.

Осмотр квартиры уже заканчивался. Напряженные лица работников оперативной группы, испуганно застывшие фигуры понятых в углу комнаты да очерченный мелом контур человеческого тела на полу прямо у входа свидетельствовали о том, что недавно здесь произошла трагедия.

Несколько секунд ушло на осмотр обстановки. Недорогая старомодная мебель, белоснежные занавески на окнах, над диваном — репродукция картины Васнецова с бдительно несущими боевой дозор тремя богатырями — безмолвными свидетелями преступления. Посреди комнаты на невысоком столике, сервированном на двоих, — нетронутый ужин.

Навстречу Голикову стремительно поднялся с края дивана лейтенант Чижмин.

— Загадочное убийство, товарищ майор, — не дожидаясь вопросов, скороговоркой начал он. — Приходько с Ревазом повезли тело на вскрытие, но некоторые факты уже установлены. Убита хозяйка квартиры Северинцева Наталья Ивановна. Смерть наступила в результате удушья. В качестве орудия преступления мог быть использован шарф. В квартире не замечено никаких признаков борьбы, судя по всему, ничего не похищено. В передней обнаружены следы обуви предполагаемого убийцы. В комнату преступник не заходил.

— Кто первым обнаружил труп и как ты здесь оказался? — ледяным тоном произнес Голиков.

— Все очень просто, — Чижмин снял очки, зачем-то подышал на стекла и, близоруко щурясь, принялся методично протирать их носовым платком, что было верным признаком волнения. — Утром я приехал на кирпичный завод. Инспектора отдела кадров на месте не оказалось. Поговорив с секретарем-машинисткой, я выяснил, что Наталья Ивановна работает в отделе кадров завода шестой год, то есть трудовая книжка Моисеева должна была пройти через ее руки. Сослуживцы были удивлены отсутствием на работе обычно пунктуальной Северинцевой. Прождав с полчаса, я приехал сюда. На звонки в дверь никто не отвечал. Выйдя из подъезда, я обратил внимание на то, что в окнах квартиры Северинцевой горит свет. Это меня насторожило. Пригласив слесаря ЖЭКа, мы в присутствии понятых открыли дверь. В передней я увидел лежащую на полу женщину.

— Представитель прокуратуры приезжал?

— Да, Дновский Владимир Семенович.

— Какие-нибудь особые, необычные детали запечатлелись в твоей памяти?

— Ее глаза, — Чижмин отвел взгляд.

— Лева, ты не улавливаешь никакой связи между этими двумя убийствами? — задумчиво спросил Голиков.

— После того, как я сообщил о происшествии, мне тоже пришла в голову эта мысль. — Чижмин водрузил, наконец, очки на переносицу. — Если Северинцева проставила в трудовой Моисеева липовую запись, она могла стать нежелательным свидетелем. Ведь кто-то уговорил ее пойти на должностное преступление. Но, Александр Яковлевич, разве за такое убивают?

— Как знать, как знать, — Голиков машинально провел несколько раз ладонью по подбородку. — Смотря что за всем этим кроется. Ладно, не будем делать скоропалительных выводов.

Владимир Петрович сидел как на иголках. После допроса Баринова подполковник имел нелицеприятный разговор с Коваленко и теперь, с подчеркнутым вниманием слушая доклад майора, клял себя на все лады: «Надо же, угораздило! И это при моей-то осмотрительности! Так нет, влез со своими предложениями поперед батька в пекло. А тут еще новое ЧП. Хорошенький подарочек к ноябрьским праздникам!..»

Между тем Голиков продолжал:

— Не исключено, что преступление могло быть совершено лицом с ненормальной психикой. Можно также предположить убийство на почве ревности, но для этого пока нет оснований, так как не изучен круг знакомств потерпевшей. Лично меня настораживает то обстоятельство, что Северинцеву убили непосредственно после ареста Баринова. Наталья Ивановна нас интересовала как свидетель, который может пролить свет на дело об убийстве Моисеева, но складывается впечатление, что кто-то нас опередил. Кто-то, крайне заинтересованный в молчании Северинцевой.

— А каково ваше мнение, Владимир Петрович? — Коваленко вопросительно посмотрел на Струкова.

Подполковник, до которого только сейчас дошел смысл сказанного Голиковым, недоуменно покачал головой.

— Насколько я понял, Александр Яковлевич пытается увязать оба убийства в звенья одной цепи. Но ведь это абсурд! Послушать товарища майора, так выходит, что у нас в городе имеется организованная преступная группа, которая действует настолько слаженно, что впору приглашать к нам на стажировку крестных отцов сицилийской мафии. Моя соседка в таких случаях вспоминает старую поговорку: «В огороде бузина, а в Киеве дядька». И вообще, Николай Дмитриевич, вы представляете, какой может быть резонанс, если мы с подобной версией выйдем в вышестоящие инстанции? — Струков бросил быстрый взгляд в сторону начальника. — Мне кажется, Александр Яковлевич за последние дни несколько устал, и поэтому сейчас непроизвольно сгущает краски.

Голиков с сожалением подумал, что Струков все больше уподобляется типу руководителя, который говорит только то, «что дозволено», и не говорит, «чего нельзя».

В этот момент дежурный доложил, что в управление доставлен Кормилин.

— Товарищ майор, вы успели ознакомиться с протоколом допроса Баринова? — обратился к Голикову Коваленко.

— В общих чертах.

— Тогда я вас попрошу о следующем. Возвращайтесь к себе и продумайте предстоящий разговор с Иваном Трофимовичем. В ходе беседы, не акцентируя пока внимания на личности самого Кормилина, постарайтесь выяснить, насколько правдив был Баринов в ходе допроса. Затем мы снова встретимся у меня и сопоставим полученные вами сведения с показаниями арестованного для определения плана дальнейших действий. Если вопросов нет, можете идти.

Вскоре в кабинет ввели Кормилина.

— Присаживайтесь, Иван Трофимович, — представившись, предложил Голиков.

— Чем обязан? — с места в карьер взвился Кормилин.

— Видите ли, вопрос, из-за которого мы были вынуждены вас так срочно побеспокоить, связан с выяснением обстоятельств особо тяжкого преступления.

— Преступления? Какое отношение это имеет ко мне? Я знать не знаю ни о каких преступлениях! — продолжал кипятиться Кормилин.

— Усаживайтесь и выслушайте меня внимательно. Нам кое-что известно о приятелях, которые бывают у вас дома и даже иногда остаются на всю ночь, — майор заметил, как побледнел Кормилин, — но некоторые подробности мы решили уточнить у вас лично.

— Это что — допрос? — изменившимся голосом спросил Кормилин.

— Иван Трофимович! Еще в древности Платон ввел в свои философские произведения жанр диалога, назвав его диалектическим, то есть вопросно-ответным. Великий мыслитель полагал, что такой метод в наибольшей мере выражает драматизм поиска истины. Считайте, что мы с вами будем заниматься установлением истины. Согласны?

— Ну, разве что из уважения к Платону, — кисло улыбнулся Кормилин. — Платон мне друг, но истина дороже! Спрашивайте, что именно вас интересует.

— Вот это другой разговор. Расскажите, кто у вас был в гостях в субботу вечером и чем вы занимались?

— Позавчера вечером? Сейчас вспомню, раз это так важно для милиции. Ко мне пришли Николай Михайлович Баринов, Георгий Никодимович Эльяков и Фима, отчество и фамилию, извините, запамятовал. Мы разыграли в преферанс пару бутылок шампанского. Надеюсь, вы не находите в этом состава преступления?

— Сколько времени вы пробыли вместе?

— Честно признаться, ребята засиделись у меня допоздна и разошлись где-то под утро.

— Хорошо. А теперь постарайтесь вспомнить, кто был у вас из друзей в четверг, восемнадцатого октября?

— Так сразу я затрудняюсь ответить. — Кормилин пожал плечами. — Вы сами могли бы быстро сказать, что вы делали, скажем, ровно в полдень две недели назад?

— Давайте условимся, Иван Трофимович, что вопросы буду все-таки задавать я, — жестко произнес майор, умышленно повысив голос. — Но вы уходите от конкретного ответа.

— Что вы! Я не собираюсь ничего скрывать. Восемнадцатого… восемнадцатого. Вспомнил! Был тот же коллектив, только вместо Эльякова играл Коржов.

— И часто у вас собираются такие компании?

— Пару раз в месяц. Летом мы иногда встречаемся в лесопарке, так сказать, на лоне природы.

— Играете по-крупному?

— Да нет, господь с вами! Так, больше для собственного удовольствия, — протестующе замахал руками Кормилин, лихорадочно прикидывая в уме: «Неужели кто-то настучал? Ефим мог накапать. Он в субботу завалил больше штуки в пулю, а потом еще в деберц попал Николаю. Стоп! Какой же я осел! Майор морочит мне голову с игрой, чтобы притупить бдительность. Думай, Ваня, думай!»

— А у кого из ваших партнеров имеются собственные машины?

— У Баринова — «Жигули», а у Эльякова — горбатый «Запорожец».

— Восемнадцатого Николай Михайлович приезжал на своей машине?

— По-моему, да, хотя утверждать не берусь.

— А во время игры никто не отлучался под каким-нибудь предлогом?

— Товарищ майор, вы играете в преферанс?

— Немного. Но вы опять не ответили на мой вопрос.

— Если вы знакомы с правилами игры, то должны знать, что отлучиться можно только тогда, когда сидишь на прикупе, да и то на пару минут. А вас, как я догадываюсь, интересует гораздо больший промежуток времени.

— Вы прекрасно все понимаете. И все-таки постарайтесь припомнить, Николай Михайлович Баринов никуда не уезжал в ту ночь?

Кормилин задумался, но мысли его были о другом: «Вот сволочь Николай! Из-за него сиди теперь тут и ломай голову. Похоже, нас действительно дернули в связи с игрой. Ну ничего, пусть сначала докажут что-нибудь. Остальные тоже болтать не будут, не маленькие».

— Нет, я отлично помню, Баринов ушел около шести часов утра.

— Вашей памяти можно позавидовать.

Кормилин развел руками: дескать, что мое, то мое.

— А кто-нибудь из ваших партнеров мог видеть, приехал ли Баринов на своей машине?

— Откуда мне знать. Спросите у них.

— Обязательно спросим, — резко сказал Голиков. Анализируя поведение Кормилина, майор обратил внимание, что тот, отвечая на последние вопросы, сохраняет спокойствие. «Неужели он ни при чем? Или успел взять себя в руки и так уверенно держится?» Голиков решил, что пора переходить к основному вопросу.

— А с Николаем Михайловичем вы давно дружите?

— Да мы, собственно говоря, с ним не друзья. Так, шапочное знакомство.

— Это вы в том смысле, что помогли ему на вашей фабрике справить новую шапку?

— Не придирайтесь к слову, — насупился Кормилин.

— И тем не менее вы несколько лет назад попросили Баринова об одной небольшой услуге: посодействовать некоему Моисееву Петру Сергеевичу в получении паспорта. Напрягите еще раз вашу отличную память, Иван Трофимович, и расскажите мне подробно об этом давнем эпизоде.

Кормилин откинулся на стуле. В его округлившихся глазах поочередно отразились страх, изумление, злоба и другие оттенки эмоций.

— Что за чушь? Какой паспорт? Какой Петр Сергеевич? Да я в жизни ни о чем подобном не просил Баринова! Кому-то понадобилось меня скомпрометировать. Предупреждаю, это даром не пройдет!

— Значит, вы отрицаете, что обращались к Николаю Михайловичу с такой просьбой? — спокойно переспросил майор, прервав поток словоизлияний Кормилина.

— Категорически отрицаю.

— Странно. Ваши слова расходятся с имеющимися у нас данными. Придется, видимо, все-таки составлять протокол, а потом устроить вам очную ставку с гражданином Бариновым.

— До каких пор вы будете надо мной издеваться? Средь бела дня меня, заместителя директора фабрики, регулярно перевыполняющей социалистические обязательства, как какого-то преступника привозят сюда и битый час морочат дурацкими расспросами. Это нарушение Конституции! — взорвался Кормилин, хотя его крик скорее напоминал вопль отчаяния, нежели законное возмущение невинного человека.

«Что же делать? — размышлял Голиков. — Кормилина придется отпустить. Кроме показаний Баринова против него ничего нет и держать его мы не имеем права».

— Иван Трофимович, возможно, я несколько погорячился, но войдите и в наше положение. — Майор сделал вид, что напуган бравадой своего визави. — Совершено тяжкое преступление, в ходе расследования приходится опрашивать многих людей, и мы очень надеемся на помощь населения.

— Опять вы заладили: тяжкое преступление, тяжкое преступление, — Кормилин мгновенно уловил перемену в тоне майора. — Поймите же, наконец, при всем желании я ничем не могу вам помочь.

— Хорошо. — Голиков решил, что дальнейший разговор бесперспективен. — Вот ваш пропуск, можете быть свободны. Если что-нибудь припомните, обязательно нам сообщите. До свидания.

— Нет, уж лучше прощайте! — проворчал Кормилин, пытаясь скрыть истинные чувства. «Фу ты, кажется, пронесло! Еще один такой случай — микроинфаркт обеспечен!»

«Много бы я дал, — рассуждал, оставшись один, Голиков, — чтобы определить, где в показаниях Баринова и Кормилина правда, а где — ложь. Несомненно одно — в момент убийства Моисеева Баринов играл в преферанс у Кормилина, что снимает с обоих подозрение в прямом участии в убийстве. Сложнее с паспортом. Кто-то из них безусловно сказал неправду. Скорее всего, Кормилин. Если Баринов замешан в преступлении, у него было достаточно времени, чтобы продумать свою позицию и преподнести нам что-нибудь более убедительное. А какой смысл указывать на Кормилина? Выходит, уважаемый Иван Трофимович имел веские основания скрыть связь с Моисеевым. Кстати, и вел он себя достаточно нервозно: то бросался в штыки, то занимал круговую оборону. С другой стороны, Баринов мог знать, что за его карточным партнером водятся кое-какие грешки, скажем, на той же фабрике, и тонко рассчитал, что, попав к нам, Кормилин начнет паниковать, навлекая, тем самым, на себя подозрение. А это, в свою очередь, еще больше запутает и затянет расследование. В любом случае, Кормилиным следует заняться вплотную. Вот только с «Жигулями» по-прежнему ничего не получается. Полосухин машину «узнал», да и мнение экспертов тоже однозначно. Так кто же, черт возьми, сидел за рулем машины? Чья невидимая тень упорно прячется в самой дальней точке следственного лабиринта?»

Закурив которую уже за день папиросу, майор поймал себя на мысли, что разговор с Кормилиным оттеснил на какое-то время на второй план убийство Северинцевой, преступление неординарное по способу совершения и жестокости. Голиков отдавал себе отчет, что связь между убийствами пока бездоказательна, но интуитивно чувствовал чью-то безжалостную руку, чью-то преступную злую волю, не останавливающуюся ни перед чем для достижения своих низменных целей.

Глава девятая

Валентин Нефедов пробирался по частному сектору, приближаясь к дому 34 по улице Солнечной. Не шел, не вышагивал, а именно пробирался — перепрыгивая через скопления грязи, преодолевая сваленные подле заборов кучи строительного мусора, отбрасывая ногами в сторону мотки заржавевшей проволоки. Каблуки чешских полуботинок прочно увязали в сырой земле, оставляя глубокие рельефные отпечатки.

«Воркалось, — неожиданно для самого себя вспомнил Нефедов, удачно миновав канаву с маслянисто-бурой жидкостью. — Как это там дальше? Пырялись хливкие шорьки… В общем, неприглядная была картина… И сваливается на мою голову Пошкурлат, чей полет фантазии ограничивается сведениями, почерпнутыми частично из беллетристики, частично из рассказов коллег, и заявляет, что изъятие краденого у перекупщика Гарибьяна — это одно, а систематизация данных о распространении самодельного огнестрельного оружия — нечто качественно другое. Конечно, после того, как указанные в ориентировке вещи не выплыли в местах, взятых под контроль, у начальства сразу появились основания полагать, что мы вообще ничего не делаем. Работа, если вдуматься, неблагодарная. Шеф с самого начала считал, что ограбление — абсурдный мотив для такого убийства. А мы как раз и занимаемся тем, что проверяем правильность этого мотива, полагая вероятность успеха близкой к нулю. Но до тех пор, пока она не будет равна нулю, работу придется продолжать».

— А я все смотрю, ты это или нет. Изменился, старик!

— Пашка, — растерянно произнес Нефедов. — Какими судьбами?

Это был Павел Косельницкий, школьный друг Нефедова. Когда-то они сидели за одной партой, вместе занимались в секции по борьбе самбо.

— Так, рассказывай о себе, о работе, — вечно словоохотливый Пашка от нетерпения пританцовывал на месте. — Еще не женился?

— Да как же — с тобой не посоветовавшись, в ЗАГС идти. Да и с кем?

— А, понимаю. У великого детектива нет времени на амурные похождения. Он весь углубился в дела. Мужественный, изобретательный и непоколебимый, он отличается от Джеймса Бонда лишь тем, что про него еще не сняли телесериал.

— Да будет тебе. Кстати, ты разговариваешь с без пяти минут старшим лейтенантом.

— Ну, Валюха, это надо срочно отметить! — Косельницкий, казалось, готов воспарить от притока товарищеского альтруизма, расправляя бывшие некогда широкими плечи и втягивая появившийся животик. — Быстро пошли ко мне, мой дом рядом с речкой, параллельно этой улице через квартал отсюда. Познакомлю тебя с Юленькой, она у меня умница, студентка, соорудит нам ужин под терновку…

— Ты мне зубы не заговаривай. — Нефедов, до этого развеселившийся, опять сделал серьезное выражение лица, для солидности чуть хмуря брови. — Я при исполнении.

— Шутишь?

— Нет, какое там. Иду к одной особе на Солнечную.

— Допрашивать или как?

— Там видно будет, — неопределенно ответил Валентин.

— А может, все-таки сначала на часок ко мне?

— Никак нет! — по-уставному отчеканил Нефедов. — Первым делом — самолеты.

— Вот именно, — радостно подхватил Косельницкий, — ну, а девушки, а девушки — потом!

— Так то смотря какие девушки…

— Ладно, убедил, — лицо Косельницкого стало улыбчато-хитроватым. — В конце концов, заглянешь на обратном пути в нашу скромную обитель и поделишься свежими впечатлениями о визите к очаровательной… мадемуазель Беловой.

— Откуда ты ее знаешь? — спросил Нефедов, тщетно пытаясь скрыть изумление. — Где, когда и при каких обстоятельствах?

— Обстоятельства у нас территориальные, — ласково заворковал Косельницкий, качнувшись с носков на пятки. — Можно даже сказать, индивидуальнохозяйственные. Молодых специалистов в моей шараге не очень-то балуют благоустроенным жильем, так что четвертый год нудимся здесь, у Юлиной тетки. Подальше от центра и прелестей цивилизации, поближе к свежему воздуху. Соседей всех знаю, да и не соседей тоже — видишь, как просто.

— А как ты догадался?

— Так я всегда был сообразительней тебя, Валюха. Ты вспомни девятый класс, помнишь, Карина притащила тест для определения КИ?

— И у тебя оказалось 125, а у меня — 97, — кивнул Нефедов.

— Ага! Помнишь все-таки. Так вот, вопрос для кандидата в команду КВН: кого из обитательниц Солнечной знаменитый сыщик В. Нефедов может именовать «одна особа»? Между прочим, Белова в это время обычно возвращается с работы.

Нефедов взглянул на часы.

— Она так поздно заканчивает?

— Ничего странного. Вокруг Княжны постоянно вьются хахали, поэтому она хронически задерживается на час-полтора.

— А ты сам-то кого-нибудь из этих хахалей видел? — поинтересовался Нефедов.

— Вплотную, чтобы разглядеть лицо, — никогда. Да и зачем? Они ведь меняются, как листки отрывного календаря.

За забором начала громко лаять собака. Она трясла головой, что можно было определить по характерному звону цепи, молча пробегала шага три вправо-влево и опять принималась за свое.

Нефедов показал приятелю фотографию Тюкульмина. Косельницкий, едва взглянув на снимок, отрицательно покачал головой.

— Не видел. А что натворил этот парень?

— Знал бы — сказал, — опечаленно отозвался Валентин. — Недавно он исчез, по просьбе матери объявлен в розыск. Мой непосредственный начальник считает его причастным к одному преступлению. Правда, непосредственный начальник моего начальника так не считает, но меня сей факт не касается.

— Да, положение, — посочувствовал Косельницкий, поджав губы, — ну ничего, как высвободишься, дуй сразу ко мне. Фиксируй: переулок Гвардейский, дом восемь. От Солнечной это пять минут спортивного ходу. Я не прощаюсь. Учти, не придешь — кровно обижусь.

— Заметано! — улыбнулся Валентин, провожая удаляющегося Пашку долгим взглядом.

«И опять стало тихо, — подумал Нефедов, — встретились, разошлись. Только собаки лают».

Как бы в опровержение его мыслей из окон углового дома грянула знакомая запись. Бередящий душу хрипловатый голос пел:

Нефедов вспомнил, что еще не ужинал, и ускорил шаг. У калитки дома 34 он увидел девушку лет двадцати, стоящую на цыпочках и пытающуюся достать что-то по ту сторону забора.

— Ветер захлопнул, — объяснила девушка, опускаясь на каблуки, — задвижка упала на скобу. А я не могу дотянуться.

При этом она оглянулась. Нефедов без особого труда нащупал задвижку и открыл калитку, петли которой, как выяснилось, порядочно проржавели.

— Вот спасибо! — голос ее постоянно менял окраску и ни в один момент не было никакой возможности определить степень серьезности сказанного. — Заходите. Вы ведь из милиции.

— Угу, — подтвердил опешивший Нефедов, — а что, заметно?

— Настоящего мужчину можно распознать с первого взгляда. Даже в темноте, — рассмеялась Белова. Прикрывая калитку, она посмотрела по сторонам.

Через загроможденную прихожую-кухню Нефедов попал в гостиную — узкий предбанник, оклеенный пестрыми обоями, где хозяйка предложила ему присесть, а сама удалилась в спальню переодеваться. Валентину так и не удалось предъявить удостоверение — это была игра, в которой все подразумевалось как бы само собой.

На трюмо в углу помимо множества образцов отечественной и зарубежной парфюмерии возле шкатулки с перламутровой инкрустацией валялись мужские часы с браслетом. Производственное объединение «Луч», впрочем, собиралось наладить серийный выпуск таких не ранее следующего тысячелетия.

Вскоре Белова вернулась, запахивая на ходу халатик экзотической расцветки, села напротив и молча придвинула гостю пачку «Кента». Некурящий Нефедов вежливо отказался и задал первый вопрос:

— Начну стандартно. Вы знакомы с Тюкульминым Анатолием Викторовичем?

— Да, конечно, — Белова вытянула руку, рассматривая бесцветный лак на длинных ногтях. Ей было как минимум двадцать, глаза чуть мутноватые, а утомленное равнодушие — напускное? «Хороша! И все на своем месте, — констатировал Валентин. — Еще б смыть с лица пару слоев штукатурки». — Мы познакомились почти два года назад, зимой. Я тогда каталась на лыжах в парке на Большом спуске, знаете, там дорожки вначале петляют. Он каждую неделю дарил мне цветы — только розы и только по пять цветков. «Ярко-красные, — смеялся Толик, — это то, чего тебе не хватает».

— Вы в то время, наверное, еще не красились, — нахально вставил Нефедов, пытаясь сменить пластинку. — Кстати, откуда у вас такая необычная кличка — Княжна Мэри?

— А вам не нравится? — Белова кокетливо взглянула на собеседника.

— Во всяком случае, будоражит игру воображения.

— А, какое это имеет значение, — томно махнув рукой, Белова потянулась за сигаретами, не обращая внимания на разошедшиеся полы халата.

— Действительно, — неожиданно быстро для несговорчивого внутреннего «я» согласился Нефедов, — абсолютно никакого. Давайте лучше чая выпьем. На улице такая слякоть…

В течение следующего часа Валентин узнал гораздо больше, чем можно было предположить, и почти все не по делу. Княжна Мэри, например, совсем не любила Тюкульмина. Нет, это не значит, что он ей не нравился. Зато он был, конечно, от нее без ума. Совершенно бесшабашный тип. Поорать под гитару, покидать понты перед лохами, красиво напиться, одним словом, сплошная показуха, ничего солидного. К себе домой никогда не приглашал, с родителями не знакомил. Раза три водил в ресторан, чаще бывали в «Чернильнице», «Могилке», «Коробочке». Все обещал — по хорошим делам в Сочи махнем. Нашел девочку…

Нет, чем занимался в последнее время Толик, она не знает. Просто не интересовалась. Какие у него были приятели? Более или менее хорошо знает троих: Никольского, Логовского, Серова. Об отъезде своем он заранее не сообщил, а вообще последний раз она его видела недели четыре назад с Севой Никольским. Постояли на углу возле универмага. Толик оправдывался перед Севой, что подвел, мол, кент-таксист. Обещал отвезти за город на дачу, а сам взял отгулы и укатил в столицу с одной подругой. Да какая там у него могла быть дача! Машина? У вас тонкое чувство юмора, товарищ следователь. Таксиста? Понятное дело, в глаза не видела. Мог и выдумать. Толик ведь как — уж если лапши навешает, будет крепиться до конца, не признается. Нет, на этих двух фотографиях она никого узнать не может.

«Замкнутый круг, — удобно откинув затылок на спинку кресла, прикидывал Нефедов. — На первый взгляд — целые россыпи информации, на поверку — пустая порода. Тех троих уже опрашивали — никаких положительных результатов. Единственная любопытная зацепка — таксист. Эту линию необходимо отработать. Почему молчит интуиция? Спросить про оружие или лучше не надо? Пожалуй, не надо. Можно легко вспугнуть эту яркую птичку с небрежно взбитыми кудрями и длинным языком. Миссия подошла к концу. Необходимо тактично завершить разговор и откланяться, тем паче Пашка уже изнывает от ожидания».

— Рита, скажите, как вы догадались, что я из милиции? Только честно.

— А я вам все говорю честно. Чистосердечное признание смягчает и так далее. Хотите, на библии присягну? Вы случайно не захватили с собою библию, ха-ха?

— А если серьезно?

— Серьезно? Я ждала вас. Не вас лично, не обольщайтесь. Ждала с того момента, как узнала от Гены, что Толика разыскивает милиция. Вас удовлетворяет мой ответ?

— Да, вполне. — Нефедов поднялся с кресла, сдержанно улыбнулся, оставил на прощание свой служебный телефон — для очистки совести — и вышел.

Быстро сориентировавшись на местности, лейтенант направился вниз, в сторону реки. По дороге Валентин взвешивал, в каком виде подать начальству полученные сведения и что можно поведать Пашке. Задумавшись, он не обратил внимания, что у него появились попутчики. Трое парней вынырнули из темноты и увязались за Нефедовым.

Они шли молча, очевидно, у них было время все обговорить. Один глубоко засунул руки в карманы ветровки, другой прятал за спиной какой-то предмет, третий держался чуть поодаль.

Поравнявшись с лейтенантом, один из парней неожиданно развернул его за плечо и нанес короткий прямой удар в лицо.

Перед глазами, то разгораясь, то потухая, поплыли огненно-зеленые искры. Дома и деревья вокруг качнулись, на мгновение утратив резкость. Валентин выдохнул из легких весь воздух — к голове пошел приток кислорода.

«Никакой техники, — промелькнуло в голове Нефедова, налетевшего спиной на дощатую изгородь. — Однако настроены ребята серьезно. Без дураков…»

Парень в ветровке — высокий и непропорционально сложенный — размахнулся и ударил во второй раз. В сознании лейтенанта не осталось ни одной мысли, даже самой крохотной. Только отсчет. Старый добрый отсчет, как когда-то в морской пехоте. Раз, два, три. Блок, удар, удар. В солнечное сплетение и ногой по надпочечникам. Отскочив в сторону, Нефедов резко повернулся ко второму — коренастому крепышу в болонье, сжимающему в руке «розу», нехорошо поблескивающую в свете выкарабкавшейся из облаков луны. В ноздри Валентину ударил омерзительный запах самогонного перегара.

Если бы выпад был нанесен сверху или сбоку, острый предмет легко можно было бы выбить. Но «роза» чиркнула в воздухе снизу вверх. Нефедов произвел захват руки противника в запястье и выше локтевого сустава с полуразворотом на себя. Послышался треск раздираемой одежды. Валентин почувствовал, что правая рука немеет, становится горячей и захват автоматически начинает слабеть. Выпустив противника на долю секунды, Нефедов нанес сокрушительный удар ребром левой ладони по шее.

Вскинув подбородок, парень завалился набок. «Ночь все окрасит в черный цвет, — подумал Валентин, покачиваясь, — и кровь, и битое стекло…»

Тяжелый удар по темени. Очевидно, бутылкой. Лейтенант потерял сознание, как только уткнулся лицом в придорожную грязь.

«В кои-то веки выдался свободный вечер, — стоя под упругими струйками воды, с удовольствием думал Бородин. — В «Салют» сходить на «Ошибку резидента», что ли? Все хвалят. А по дороге заскочу на пару минут к соседу. Старик, наверное, дуется на меня. Раньше бегал к нему чуть не каждый день, да все с какой-нибудь просьбой, а теперь и носа не кажу. Неудобно».

Приняв душ, Сергей интенсивно растерся широким махровым полотенцем, привел в порядок прическу и, уделив должное внимание вечернему «парадно-выходному» туалету, направился к Евгению Петровичу.

— А, Сережа! — сосед приветливо улыбнулся, увидев на пороге сияющего, как новая копейка, Бородина. — Милости просим, заходи! А я как раз чаек заварил. Индийский. Напиток богов. Или, может, по случаю наступающего сообразим чего-нибудь покрепче? Судя по униформе, за руль ты сегодня садиться не собираешься?

— Если ничего непредвиденного не произойдет. — Проходя в комнату, Сергей досадливо махнул рукой. — И так по горло сыты.

— О работе — ни слова. — Евгений Петрович сделал протестующий жест. — Присаживайся, я сейчас.

— Да я, собственно, на секундочку. Решил вот в кино махнуть на последний сеанс.

— Сам или с девушкой? — донесся с кухни голос.

— Сам, — чуть смутился Сергей.

— А когда начало?

Бородин взглянул на часы.

— Через сорок минут.

— Ну тогда за праздник в аккурат успеем.

Вскоре Евгений Петрович возвратился в комнату, неся в руках поднос.

— Как говорится, чем богаты, тем и рады. Скромная холостяцкая закуска.

— А чего ж вы не женились, Петрович? — улыбнулся Бородин.

— В молодости как-то не сложилось. А теперь… Что уж нам о женитьбе думать, когда такой орел, как ты, бобылем ходит.

— За мной не заржавеет! — отшутился Сергей.

— Смотри, парень, добегаешься! — лукаво подмигнув, хозяин квартиры наполнил рюмки. — Ну, давай! Тост у меня традиционный: за успех!

Некоторое время ужинали молча, пока Бородин не спросил:

— Помните, я вам рассказывал про убийство таксиста?

— Как же, как же, — оживился сосед. — А что, нашли убийцу?

— Пока нет, но лед тронулся. Шеф вышел на группу картежников-деловаров, один тип из этой компашечки уже у нас. Барахтается, гад, но скоро начнет пускать пузыри. Шеф и не таких раскручивал.

— Так что, того бедолагу порешили за карточные долги?

— Мотивировка преступления окончательно не выяснена, — напыщенно изрек Бородин, — хотя не исключен и такой вариант.

— Хорошо, что шеф у тебя башковитый мужик. — Евгений Петрович налил еще по рюмке. — А то развелось всякой нечисти. Не поверишь, иной раз на улицу вечером выходить не хочется.

— Да чего там говорить! — Сергей придвинулся к соседу. — А как вам понравится последний случай? Но это строго конфиденциально. Буквально на днях задушили беременную женщину прямо у нее в квартире.

— Беременную? — ужаснулся Евгений Петрович.

— Наверное, дело рук какого-то маньяка. Ну ладно, не будем портить себе предпраздничное настроение, да и пора мне. Спасибо за угощение. Огурчики у вас просто замечательные!

— Так захвати баночку. Я летом столько накрутил, что и за два года не осилю.

— Ну, это дело поправимое! — рассмеялся Сергей. — Всегда можете рассчитывать на мою помощь.

Кормилин тяжело ворочался на постели. Больше всего ему сейчас хотелось забыться во сне, но сон, как назло, не приходил. Не помогло даже испытанное средство — недопитая бутылка дорогого «Наполеона» сиротливо возвышалась на столе среди небрежно намазанных бутербродов.

Неприятные мысли бередили душу Ивана Трофимовича. «И посоветоваться не с кем, — с тоской подумал он. — Преданные друзья, доброжелательные знакомые, любимые женщины… А было ли все это в моей жизни? Был ли я когда-нибудь по-настоящему счастлив? Вместо друзей — карточные партнеры, вместо семейного очага — одноразовая любовь, необременительные мимолетные связи. Вечно ловчил, изворачивался, каждой сотенной радовался, как папуас блестящей безделушке. Вздрагивал по ночам от страха, но считал себя умнее других. А в итоге? Пустота, одна пустота вокруг…»

— Я никогда не пойду на это, запомни, ни-ког-да! — в голосе одного из говоривших слышался неприкрытый страх.

— Как миленький пойдешь, а лучше — поедешь, — криво ухмыльнулся собственному каламбуру, второй, рослый брюнет в черном кожаном пиджаке. — Совершишь «нечаянный» наезд, отсидишь, сколько полагается, потом переедешь в теплые края, купишь там домик с приусадебным участком и заживешь спокойной жизнью обеспеченного человека. Тюльпаны, ранняя клубника, загорелые длинноногие девушки — искательницы приключений. Или длинноногие не в твоем вкусе?

— Но зачем, скажи на милость, зачем его нужно убирать?

— Старая, как мир, банальная истина, дружок, — улыбка медленно сползла с лица брюнета, — он слишком много знает. И нет никакой гарантии, что ему не вздумается поделиться своими познаниями с кем не следует. Самая лучшая гарантия — молчание.

— Все равно, я не смогу этого сделать, понимаешь, не смогу!

— Сможешь! Сказал «а», придется, если понадобится, говорить и «твердый знак».

— Ты меня принуждаешь? Хочешь толкнуть на новое преступление, а потом найдешь способ потихоньку от меня избавиться и все заграбастаешь сам. Не выйдет! Я тоже не сегодняшний. Есть человек, которому кое-что известно и который, если со мной что-нибудь случится…

— Вот как ты запел! — перебил второй, понизив голос до змеиного шипения, хотя разговор велся с глазу на глаз и не мог быть никем услышан. — Решил за моей спиной позаботиться о собственных тылах? Ладно, придется тебя немножко огорчить: прими мои глубокие соболезнования, приятель твой навсегда нас покинул.

— Ч-что? — дрожащий голос первого сорвался и затих под сводами тускло освещенной комнаты.

— Не хотелось тебя раньше времени расстраивать, история не для слабонервных, но раз уж так вышло… Представь себе: южное взморье в конце бархатного сезона, тихая лунная ночь, на небе ни облачка, волны лениво лижут прибрежные валуны, и человек на выступе скалы, мечтательно склонившийся над водой и впитывающий в себя ночную прохладу. Одно неосторожное движение — и до беды недалеко. И вот, то ли чистый озон вскружил парню голову, то ли еще по какой причине, но потерял, бедняга, равновесие, упал на острые камни и разбился. Такое вот несчастье… Может, тебе водички налить?

— Гады! — прохрипел мужчина, обхватив лицо руками и бессмысленно уставясь в пол. — Кто теперь на очереди? Я?

— Не будь идиотом! — брюнет приподнял за подбородок голову собеседника. — А что мне оставалось, когда ты начал мотаться как укушенный и трепать метлой? Сам виноват, дружок, не подумал о последствиях. И прекрати давить истерику! Сделаешь, как тебе велят — все будет о’кей.