Тень Отца

Часть I. Сын

1

В течение года Ирод изменился до неузнаваемости. Его лицо потемнело и стало почти черным. Нос по форме стал напоминать ястребиный клюв, да к тому же казался длиннее, чем раньше; теперь он нависал над иссушенными губами. Ввалившиеся глаза горели лихорадочным блеском.

Боли, терзавшие его сейчас, были страшными. Он чувствовал себя так, словно в его тело был вбит кол, который кто‑то вращал. Когда наступал приступ боли, ничто не могло облегчить его страданий. В прежние годы он еще мог справиться с болью. Теперь же он выл, ревел, кусал до крови губы и рвал на себе одежду. А когда волна боли отходила, царь впадал в состояние полного изнеможения.

Теперь Ирода не покидало раздражение. Его раздражало решительно все. Подозрительный по своей природе, сейчас он видел измену всюду. Он не доверял никому, особенно со времени, когда Саломея донесла ему о заговоре Антипатра с Ферором. Поначалу он ничего не сделал, чтобы наказать виновных. Ферору он велел уехать в Перею, мотивируя это поведением Роксаны в отношении царских дочерей. Антипатра он отослал в Рим. Вслед обоим царь послал шпионов. Велел также следить за всеми, кто, как ему донесли, общался с его сыном и братом.

Только через несколько недель после отъезда Ферора пришло известие, что царь Переи тяжело заболел. Ирод сделал вид, что беспокоится за жизнь брата и, несмотря на недавние разногласия и свои боли, отправился к нему за Иордан. Царь взял с собой целую толпу музыкантов, которым было велено играть дикие бедуинские мелодии во время его приступов. Царь не хотел, чтобы люди слышали, как он кричит от боли.

Но на следующий день после прибытия Ирода в Гадану Ферор умер. Царь объявил, что его брата отравили, и велел провести расследование. В тюрьму посадили Роксану, ее мать и сестру, а также всех придворных дам. Роксана пыталась покончить жизнь самоубийством, бросаясь из окна, но охрана сумела ее удержать. Женщин допросили и подвергли пыткам. Дворец оглашался женскими воплями и ревом Ирода. Роксана под пытками сломилась; она спасла себе жизнь тем, что свалила всю вину на Антипатра. Ферор, свидетельствовала она, по совету племянника хотел отравить Ирода. Яд достала Дорис. Ферор по неосторожности сам выпил этот яд…

Ирод даровал жизнь Роксане и тут же сделал ее своей любовницей. С той поры он верил всему, что она говорила. Каждый, на кого она указывала, был виновен в глазах Ирода.

Тело Ферора привезли в Иерусалим и похоронили в великолепной усыпальнице, которую Ирод велел построить для себя, за городом, в горах у Змеиного озера. Погребение было торжественным, и весь Иерусалим заставили принимать в нем участие. Никто не уклонился. Присутствие при царе Роксаны вселяло страх — каждого, кто не был на похоронах, она могла обвинить во враждебности к царю. Ирод изображал скорбь о смерти брата: рыдал и рвал на себе одежды, но люди не верили его слезам. Подозревали, что он это делал ради того, чтобы покончить с заговором.

После похорон приступы боли стали еще сильнее. Они повторялись так часто, что царь был вынужден отказаться от участия в разгуле и заперся в своих покоях, в которые имела доступ одна только Саломея. Доктора советовали ему выехать к теплым источникам в Каллирое*, на противоположном берегу Асфальтового моря. Привезенная в бочках вода действительно принесла некоторое облегчение, поэтому Ирод решил не возвращаться в Себасте, а отправиться в Каллирое. При дворе стало легче дышать.

Ирод лежал, растянувшись на постели, когда Саломея вошла к нему в покои. Два красивых мальчика стояли при царе и покачивали кадильницами. Комната была наполнена ароматным дымом, который устранял неприятный запах, источаемый телом Ирода. Этот запах доводил его до бешенства.

— Что тебе нужно? — он поднял взгляд на сестру.

— Я тебе хочу сказать нечто важное…

— Действительно важное? Ты рассказываешь мне всякие глупости.

Ирод страдальчески простонал.

— Говори.

— В Иерусалим прибыли трое странных людей…

— Я не стану заниматься каждым глупцом, который сюда приезжает!

— Но ты послушай. Это люди из Парфянского царства. Какие‑то мудрецы, ученые или, возможно, чародеи…

— Ну и чего им надо?

— Шпионы мне донесли, что они расспрашивают у людей на рынке о каком‑то родившемся иудейском царе…

Ирод сел на постели, неожиданно заинтересовавшись словами сестры.

— Прочь! — выслал он жестом мальчиков, затем подозвал Саломею к себе поближе и спросил:

— О каком царе они спрашивают?

— Мало можно понять из их слов. Шпионы, во всяком случае, не все поняли. Эти чужеземцы ищут какого‑то царя и расспрашивают о нем. Люди толпятся вокруг них. Всех охватило возбуждение… Ведь ты знаешь, какие они, иудеи. У них есть свои пророчества… Роксана, наверняка, тебе говорила о некоем Мессии, которого ожидают фарисеи…

— Говорила.

— Я подумала, что это плохо, что люди их слушают. Поэтому я сказала Боаргасу, чтобы он нашел их, свидетельствовал им свое почтение и сказал, что, поскольку они прибыли в твое царство, ты сам готов их принять и ответить на вопросы.

— Ты хочешь, чтобы я с ними разговаривал? — скривился Ирод.

— Если ты плохо себя чувствуешь, назначь кого‑нибудь. Но я думаю, что только ты будешь знать, что им ответить.

— Да, ты права, — согласился Ирод. Он раздумывал, почесывая грудь. — Говоришь, они приехали из Парфянского царства? Кто их разберет, кто они и кем посланы! Да, я сам должен с ними поговорить.

— Вот видишь…

— Вижу. Злые духи привели их сюда. Где они?

— Я велела привести их во дворец.

— Они не должны видеть, что я болен. Позови слуг, пусть принесут царские одежды, драгоценности… О! — тяжело простонал вдруг Ирод. — Начинается… О! О! — он вцепился пальцами в живот. — Что за боль! — завыл он.

Ирод скатился с ложа на пол и съежился, раздираемый спазмами. Он хрипел, стонал, выл. Прибежали слуги, окружили кольцом лежащего царя, но никто не смел к нему прикоснуться. Спазмы боли продолжались еще некоторое время, затем отпустили. Ирод лежал на каменном полу, словно скомканный платок. Из раскрытого рта текла белая слюна. Глаза покрылись пеленой. Но он превозмог слабость, дал знак. Его подняли, посадили в паланкин и внесли в комнату для облачения.

Трое людей в длинных одеждах, с тюрбанами на головах, вошли в тронный зал медленным, полным достоинства шагом. Двое из них были в полном расцвете сил, а третий был стариком, чье зрение, должно быть, очень ослабло, — он шел неуверенно, опираясь на палку и вытягивая перед собой руку.

Они приблизились к трону, поклонились, но без подобострастия. Должно быть, они были почитаемыми в своей стране людьми. Их богатые одежды были украшены золотыми цепями.

— Приветствуем тебя, царь Ирод, — сказал тот, что стоял посередине. Он казался самым молодым по возрасту, но, по–видимому, был выше других по званию. Его цепь была длиннее и тяжелее, чем у его товарищей. На пальцах у него были драгоценные перстни.

— Пусть властелин неба и земли, — продолжал он, — пресвятой и предвечный Ахурамазда* окажет тебе благословение и милость. Позволь же мне сказать, кем мы являемся и для чего прибыли в твое царство. Меня зовут Бальтазар, я царевич из древнего парфянского рода и, кроме того, усердный исследователь книг, оставленных нашим великим учителем Заратуштрой**. Мои спутники — выдающиеся мудрецы нашего края. Это досточтимый Каспар, — царевич указал рукой на старца, опиравшегося на палку, — знаток тайных звездных путей. А это — Мельхиор, славнейший ученый, которого наш царь призвал собрать и вновь составить священную книгу знаний нашего учителя, уничтоженную во время войн с греками, а когда‑то записанную золотыми буквами на телячьей коже. Мы все из разных мест, но мы встретились и решили вместе отправиться в дорогу…

Царевич сделал небольшую паузу. Ирод неподвижно сидел на троне, и только стоявшая рядом Саломея могла видеть его сжатые губы, дрожащие щеки и стекающие по ним ручейки пота. Комната была наполнена ароматным дымом. Над головой Ирода колыхались опахала из перьев. Придворных, окружавших Ирода, было немного. В Иерусалиме находились только те, кто путешествовал вместе с Иродом и должен был сопровождать его в Каллирое.

Бальтазар продолжил свою речь:

— Как я тебе уже сказал, царь, досточтимый Каспар с непревзойденным умением наблюдает за движением звезд. Его глаза, не видящие земных вещей, способны различать невидимые знаки, оставляемые на небе движением звезд. Это он первый известил нас о таинственной звезде, которая зажглась на западном небосклоне. Ученый Каспар сделал вычисления и установил, что звезда загорелась над твоим, о царь, царством.

Среди придворных раздался шепот, но Ирод по–прежнему молча и без движения сидел на троне.

— Мы, — продолжал Бальтазар, — стали искать в книгах нашего святого учителя объяснение появления этой звезды. Здесь проявил свое знание досточтимый и мудрый Мельхиор. В восстанавливаемой им книге он нашел свидетельство, что в конце времен на земле родится Саошьянт — помощник божественного Ахурамазды, — носящий мистическое имя Аскват–эрета, то есть тот, кто является самой правдой. Его рождение ознаменует новая звезда. Сопоставив это свидетельство с открытием досточтимого Каспара, мы пришли к общему убеждению, что время настало и родился Тот, о Ком было предсказано в книге. Поэтому мы решили отправиться в путь и найти Новорожденного. И действительно, звезда указывала нам путь. Но когда мы перешли реку, отделяющую твою страну, царь, от великой пустыни, то уже не могли руководствоваться звездой. Она светит, но не показывает отчетливо места, в котором родился Аскват–эрета. Поэтому мы пришли в Иерусалим, святой город твоего царства, в котором, как говорят, находится самый прекрасный храм, какой только воздвигали когда‑либо в честь Всевышнего. Здесь мы надеялись узнать все остальное. Мы расспрашивали людей, но они не могли нам ничего сказать. Даже звездГ никто не заметил! Мы уже совсем было разуверились, но прибыл твой придворный, царь, и пригласил нас в твой дворец. Вот, мы стоим, возрадовавшись, перед тобой, уверенные, что ты укажешь нам, где и как нам искать Новорожденного. Будучи царем этой земли, ты, вне всякого сомнения, знаешь место рождения Того, Кто станет Царем над царями…

Ирод вздрогнул при последних словах Бальтазара, словно они пробудили его ото сна. Он спросил, и его голос сквозь стиснутые зубы звучал, как карканье:

— Как ты сказал, царевич? Царь над царями?

— Да, именно так.

— У каждого царства есть только один царь.

— Не всегда, царь. Есть цари, над которыми стоят более могущественные силы. Святая книга нашего учителя гласит, что Аскват–эрета будет царем над всеми царями земли. Это он сделает так, что произойдет окончательная победа извечного Ахурамазды.

Вновь раздался каркающий голос Ирода:

— Я не знаю вашей веры, достославные мужи. И ничего не знаю о рождении царя над царями, как вы говорите. Может быть, вы ошиблись царством, в котором надо искать вашего Аскват–эрета? Это о римском цезаре говорят поэты, что он тот, о ком возвещают древние предсказания, что он принесет золотой век мира и счастья. Однако я не хочу останавливать вас, ученые мужи, на вашем пути, прежде чем вы сами не убедитесь, правильное ли направление вы избрали. Приостановите на время свои поиски и не откажитесь от гостеприимства в моем дворце, а я пока поговорю с учеными моей страны. Может быть, они смогут вам чем‑нибудь помочь. Мой сын Филипп позаботится о вас, и я уверен, что у нас вы не будете иметь недостатка ни в чем, что могло бы увеселить ваш разум и сердце. Отдохните после долгой дороги, а через день–другой я вам скажу, что мне открыли иудейские ученые. Сын, — он посмотрел на Филиппа, — займись нашими уважаемыми гостями.

Ирод поднял руку на прощание, и гости вновь поклонились ему с достоинством. Они вышли в сопровождении Филиппа. Когда за ними закрылись большие двери дворца, Ирод издал крик, похожий на волчий вой, и свалился с трона на пол. Страшная боль сжала его внутренности своими железными клещами.

2

— Ну, что ты об этом думаешь? — спросила Саломея.

Ирод сидел на своем ложе. Его лицо было настолько искажено болью, что, казалось, на нем не было ничего, кроме лихорадочно горящих глаз и большого носа. Огромные усилия, которые он предпринимал, чтобы скрыть свои страдания, изнуряли его сильнее, чем те минуты, когда он позволял себе кричать от боли.

— Ты была права, — проворчал он, — что обратила на них внимание. Это, наверное, посланники парфянского царя. Должно быть, до него дошло, что я болен. Наверное, он думает, что я уже умираю. Эту историю о каком‑то Саошьянте они рассказали для видимости. Я не верю тому, что они говорили. Парфянский царь их прислал, чтобы выяснить ситуацию.

— И ты думаешь, что эта история о родившемся младенце ничего не значит?

— До них дошли фарисейские сказки. В действительности они ищут себе здесь союзников.

— Следовательно, их надо выслать…

— Сначала я должен поговорить с иудеями. Пришли уже те, кого я вызвал?

— Они здесь и ждут, когда ты позволишь им предстать перед тобой.

— Пусть войдут. Только скажи им, чтобы говорили кратко. Пусть не болтают, как они это умеют. У меня нет сил выслушивать глупости. Я уже должен быть в Каллирое. Там, я уверен, боли пройдут. И надо же было этим парфянам появиться именно сейчас! А ведь это ты привела их во дворец…

— Ты сам сказал, что я поступила правильно.

— Да. Это правда. Ты была права. Позови этих иудеев!

Они вошли в зал по одному, скованные, прямые, одетые в стелющиеся по земле одежды. На одеяниях священников были знаки их достоинства. Первым вошел первосвященник Симон, сын Бефы, тесть Ирода, отец прекрасной Мариамны, ставшей женой Ирода после смерти Мариамны из рода Хасмонеев. Чтобы повысить в достоинстве ту, которую хотел сделать своей законной женой, Ирод сделал Симона первосвященником, лишив этой должности прежнего первосвященника — Иисуса, сына Фоаба. Симона сопровождали несколько священников. За ними, потупив глаза, словно желая показать, насколько они равнодушны к великолепию дворца, а, возможно, и чтобы не смотреть на стоявшие по углам комнаты греческие скульптуры, вошли несколько фарисеев во главе с Полионом и Самеем — двумя фарисейскими предводителями, поддерживающими близкие отношения с царем. Два молодых фарисея вели под руки Гиллеля*, уважаемого во всем иудейском царстве, а также за его пределами, то есть везде, где находились иудейские диаспоры.

Вошедшие встали полукругом перед царем. На их лицах проглядывала тревога, которую им не удавалось скрыть. Ведь они не знали, для чего в действительности были вызваны. Ирод внушал им страх. Хотя он старался быть вежливым с ними, они знали, что царь способен быть одновременно и лисой, и львом. А кроме того, они считали, что болезнь сделала Ирода безумным.

Ирода, как всегда, окружали клубы ароматного дыма. Саломея стояла за спиной брата, готовая прийти к нему на помощь.

— Вы знаете, для чего я вас вызвал? — спросил царь.

— Мы лишь догадываемся, — от имени всех ответил Симон. — Думаем, что речь идет о людях, прибывших из Парфянского царства.

— Да. Вы слышали, зачем они приехали?

— Царевна Саломея сказала нам…

— Что вы думаете об этой истории?

Взоры пришедших устремились на Гиллеля.

— Мы знаем, царь, об этом деле… — Гиллель заговорил булькающим голосом, который, однако, становился все более внятным. — В далекие годы, когда парфянский царь оказал милость народу Израиля и разрешил ему вернуться в землю отцов, были иудейские ученые, которые стремились в своих трудах показать, что верования учеников Заратуштры — отзвук наших ожиданий Мессии. И, кажется, они ждут того же самого, что и мы, в течение уже многих веков — того, что завещано нам и совершится единственно для нас…

— Ты хочешь сказать, — Ирод прервал Гиллеля, — что парфяне, надеясь на приход своего Саошьянта, ждут попросту иудейского Мессию?

— Именно так, царь. Истина, словно солнце, отражается в тысячах зеркал.

— Хорошо, — Ирод потянулся за кубком вина, смешанного с травяным настоем, чтобы ослабить надвигающийся приступ боли. — Когда должен прийти этот Мессия?

Свой вопрос Ирод задал Симону, но тот кивком головы переадресовал его к стоявшему рядом священнику. Тот сделал то же самое. От одного к другому, словно покатившаяся монета, вопрос обежал стоявших полукругом людей и вновь остановился на Гиллеле.

— Ты нас спрашиваешь, царь, — сказал великий ученый, — о том, что ведомо только Всевышнему, да прославится Его имя. Но есть знаки…

— Какие знаки? — Ирод вновь прервал торжественную речь Гиллеля. — Где они?

— Эти знаки появляются исключительно в сердцах людей. Есть те, кто чувствует, что время приблизилось…

Гиллель не счел нужным добавлять что‑то еще к этим словам. Ирод подождал немного, затем вновь взял кубок. Он хотел сохранить силы до конца этой беседы. В сущности, он не переносил фарисеев, считая их спесивыми мудрецами. Гиллелю он оказывал почтение, с Полионом и Самеем обсуждал различные вопросы. Ему казалось, что посредством таких контактов он держит под контролем опасную секту. Он знал, что массы непросвещенных амхаарцев, хотя и презираемые фарисеями, питают по отношению к ним благоговейный страх. Эти книжники были хозяевами тайн этого странного народа, которым ему довелось править. Тот, кто хотел управлять иудеями, был вынужден считаться с фарисеями. Ирод был царем иудеев и хотел им быть. Этот народ раздражал его, но одновременно манил своей необычностью. Это было так, как с Мариамной из рода Хасмонеев: он любил ее до безумия, но одновременно подозревал ее, боялся и временами ненавидел. Когда‑то ему казалось, что он может уничтожить фарисеев. Но они возродились. Они казались несокрушимыми. Со священниками было легче. Они превыше всего ценили прибыль, благосостояние и хорошие отношения с властью. Они не считали, что иудейская религия единственно верная, а все, кто верит иначе, — либо глупцы, либо грешники, осужденные на погибель. Симон, бывший родом из Александрии, привык жить в соседстве с греками и никогда бы не сказал так, как недавно высказался один из фарисеев (о чем донесли Ироду): «Проклят тот, кто разводит свиней, и проклят тот, кто учит сына греческой мудрости». Фарисеи были несносны в своей гордыне. Именно их взгляды, которыми они заражали массы, способствовали тому, что царство Ирода оставалось совершенно не похожим на другие царства. Несмотря на это цезарь оказал иудеям столько милостей, сколько ни одному другому подвластному ему народу. В Риме об иудеях говорили с презрением. Повсюду, где только существовали иудейские колонии, сказывалось влияние фарисеев. Теперь они стояли перед Иродом, опустив глаза. Он ненавидел их, но чувствовал, что должен с ними считаться. Фарисеи утверждали, что они в большей степени, чем все остальные, находятся под опекой иудейского Бога… Может быть, так и было в действительности? Может быть, они знали какие‑то таинственные заклинания? Ирод знал, что они были замешаны в заговоре Антипатра и Ферора, но не пытался добиться от них, чт° именно они обещали заговорщикам.

— Я слышал, — произнес Ирод, глядя исподлобья на стоящих перед ним людей, — что этот Мессия должен родиться тогда, когда иудейским царем будет человек не из колена Иуды. Так ли говорят ваши предсказания?

Они с тревогой переглянулись. На этот раз выразителем общего мнения стал Самей.

— Это предсказание туманно, его можно по–разному толковать…

— И все же, есть что‑то такое? Гиркан, прежде чем понес заслуженное наказание, был в Парфии. Кто знает, что он там наплел! Люди, которые приехали сюда, могли знать об этом предсказании.

Иудеи дипломатично молчали. Ирод окинул их лица гневным взглядом, и они внутренне сжались.

— Где должен родиться этот Мессия? — резко бросил Ирод, словно метнул копье.

Их взоры избегали глаз царя; они вновь обежали круг, чтобы остановиться на Гиллеле.

— Предсказание говорит ясно, — сказал, помолчав, раввин. Затем он произнес речитативом, словно пел песню: «Ты, Вифлеем, город Иуды, не останешься без почестей среди городов иудейских, потому что в твоих стенах родится вождь, который будет царствовать над народом Израиля…»

— Вифлеем? — Ирод провел рукой по своей бороде, которая, не будучи подкрашенной, выглядела так, словно была посыпана пеплом. — Это та нищая деревня неподалеку отсюда, в которой выдыхается род Давида?

— У нас нет другого Вифлеема, — заметил Полион. — Ты прав, царь, это бедная деревня. Род Давида пришел в упадок и утратил былое значение.

— Тебе нет нужды мне это говорить, — резко сказал царь, — я сам об этом знаю. Но в таком случае… — сердитый взгляд Ирода пробежался по стоявшим полукругом людям, — где родится этот ваш Мессия? Откуда придет? Кем будет? Чего вы от Него ждете, рассказывая о Нем простолюдинам?

— Мы ничего не ждем от Него… — боязливо заговорил первосвященник. — У нас есть наша вера, а среди ее истин имеются предсказания о Мессии… Мы не можем их утаивать. Однако мы сами боимся, что народ чересчур буквально может принять слова древних пророчеств…

Ирод разразился брезгливым смехом.

— Боитесь? Тебе, тесть, я верю. Ты человек рассудительный и знаешь, что в любой вере есть вещи непонятные. А они, — он вытянул палец в сторону фарисеев, — они так не думают. Болтают о Мессии при малейшей возможности. — Неожиданный взрыв ярости сорвал покров осторожности. — Вы думаете, я не знаю о вашем участии в заговоре моего сына?

В комнате наступила глухая тишина. Затем одновременно заговорили Полион и Самей:

— Это не мы! Это не мы, царь!

— Если не вы, то ваши товарищи.

— Действительно, было несколько безумцев, которые предавались неподобающим разговорам… Их наказали.

— Но вы отговариваете людей приносить присягу цезарю.

— Мы являемся твоими подданными, а не Рима…

— Вы сами когда‑то призвали римлян против своих собственных царей! Когда вам будет это выгодно, вы сделаете это еще раз.

Ирод неожиданно сорвался с ложа. Он был возбужден, метался от одного к другому, крича и угрожая кулаками.

— Сегодня вы натравливаете амхаарцев на римлян, а завтра — на меня! Я знаю вас… Если вам будет нужен парфянский царь, ради этого вы поднимете бунт против меня и Рима. Я догадываюсь, зачем эти люди сюда приехали. Эта болтовня о Мессии и Саошьянте — только для отвода глаз. Мое царство лежит на границе двух держав. Необходимо определиться, с кем мы: с Римом или с Парфией. Я решил, что буду другом цезарю. Пока римляне будут с нами, у нас будет мир. Но вы любите заговоры и вынашиваете свои собственные планы. Ради этого вы хотите уничтожить все то, что я воздвиг. Эти люди приехали, чтобы найти среди вас союзников. И вы, — Ирод теперь стоял перед священниками, грозя им кулаком, — втянулись в это дело! Вы думаете, что римлян может изгнать какой‑то амхаарец, которого вы назовете Мессией? Но римлян никто не побеждал!

Ирод прекратил кричать только потому, что ему не хватило воздуха. Тяжело кашляя, он вновь уселся на ложе. От него исходил трупный запах, не заглушаемый даже ароматным дымом. Воспользовавшись тем, что царь замолчал, стоявшие переглянулись. Слово взял Симон. Он говорил быстро, сбивчиво, дрожащим голосом:

— Несправедливо ты нас обвиняешь, зять, несправедливо. Мы не виновны в том, в чем ты нас упрекаешь. Ты спросил о предсказании, и мы тебе ответили так, как это написано в наших древних книгах. Но, как я уже тебе говорил, никто не знает, что эти предсказания означают в действительности. Мы с тобой, мы верны тебе, мы знаем, сколько ты сделал для царства. Если эти люди приехали сюда искать союзников, среди нас они их не найдут. Мы не хотим мятежей. Существуют предсказания о Мессии, это правда… Народ знает об этом и ждет прихода Мессии, ждет уже очень давно. Никто не знает, каким будет Мессия. В последнее время люди стали волноваться. Они связывают присягу с приходом Мессии… В этом есть немного вины фарисеев… Но не всех. Мы уважаем таких раввинов, как Полион и Самей, почитаем великого учителя Гиллеля… Но в Галилее появляются безрассудные, горячие головы… Раввин Полион сказал, что таковые были наказаны… Мы не хотим бунтов и не хотим такого Мессию, который призывал бы людей к бунту. Впрочем, зачем нам Мессия? У нас есть царь, цезарь… Сохраняется мир, развивается торговля, дороги безопасны, построено много новых прекрасных сооружений. Этих людей, приехавших сюда, лучше было бы… — он, не договорив, сделал красноречивый жест, — но я знаю, что так нельзя. Это слуги великого царя, и им нельзя причинить вред. Значит, их надо как‑то выпроводить… А нас, царь, не обвиняй: мы твои верные слуги.

Долгая речь Симона позволила Ироду вновь набраться сил. Гнев снова ушел в глубь его сердца. Благодаря возбуждению он забыл о болезни. Он был снова самим собой — хитрой лисой.

— А что скажет раввин Гиллель? — спросил он, когда Симон замолчал. Старый ученый поднял на Ирода наполовину прикрытые бровями глаза и, как прежде, медленно произнес:

— Первосвященник уверял тебя, царь, что мы не бунтовщики. И это правда. В приход Мессии мы верим… Когда‑нибудь Он обязательно придет… Однако мы считаем, что нам не следует спешить с Его признанием. Если кто‑то крикнет: «Мессия идет!» — настоящий мудрец не допустит, чтобы этот крик перепутал его мысли, но спокойно доведет свои размышления до конца. Ведь учение книжников так же важно, как и слова Торы; Всевышний не пожелает отменить его ради того, чтобы ниспослать Своего Помазанника…

Другие фарисеи подтвердили слова раввина кивками головы. Ирод почувствовал себя успокоенным.

— Хорошо, — сказал он, — я позову их и скажу, чтобы они ехали в Вифлеем. Ваша задача, чтобы они не нашли Его ни там, ни где бы то ни было. Пусть они убедятся, что в нашем царстве нет никакого Саошьянта. Потом, когда они вернутся ко мне, я преподнесу им дары и отправлю обратно в Парфянское царство.

— Ты мудр, царь, — произнесли они сразу несколькими голосами, — как сам Соломон.

— Идите! — распорядился царь.

Только спустя некоторое время после их ухода начался приступ. Хотя Ирод корчился от боли, он не прекращал строить планы, как ему действовать. «Они сказали, что я хороший царь, — думал он. — Как этот их Соломон… Но я не уверен в их искренности. Ничего, я это переживу. Если бы не эта боль… Меня словно на кол посадили… Ничего. Я всегда буду более ловким, чем те, кто хочет меня обмануть. Еще не родился тот, кто смог бы это сделать! Ах, если бы не эта боль!..»

3

Великолепные персидские скакуны, на которых путники приехали в царство Ирода, после отдыха в царских конюшнях с новыми силами понеслись галопом по каменистой дороге, ведущей вдоль горного хребта. Они и не заметили, как подъехали к горному склону, на котором увидели городок.

— Здесь мы задержимся, — сказал Бальтазар. — Перед нами Вифлеем, о котором нам говорил Ирод. Он действительно не заслуживает того, чтобы его называли городом. Как вы полагаете, не должны ли мы, прежде чем въедем на его улицы, еще раз спокойно подумать о том, что нам делать?

В знак согласия они склонили головы и остановили лошадей. Они путешествовали налегке: их сопровождали только трое слуг и один вьючный конь. Они съехали с дороги на небольшую лужайку под тень раскидистого теревинфа*. Спешившись, возлегли на расстеленном слугами ковре.

— Я хочу начать с тебя, Каспар, — сказал Бальтазар, — потому что ты был первым, кто предложил ехать сюда. Ты говорил тогда, что увидел на далеком горизонте новую, необычную звезду и, вычислив ее траекторию, пришел к выводу, что она зажглась над иудейской землей. Однако, приехав сюда, мы убедились, что никто звездГ не заметил и никому ничего не известно о чудесном рождении… Город, куда нас направили, оказался захолустной деревней. Скажи, ты действительно уверен, что не ошибся в своих расчетах?

Старый волхв отвечал спокойно, без спешки:

— Я уверен в своих расчетах, братья. Я провел всю жизнь, наблюдая за звездами. Мои глаза ослабли от того что я постоянно всматриваюсь в небо. Я не вижу дороги под ногами, но великий Ахурамазда позволяет мне видеть звезды, которые я ищу на небе. Я много раз проверял свои расчеты и уверен, что они верны. Звезда находится где‑то здесь, над нами.

Машинально они посмотрели вверх, но на голубом небе не было видно звезд.

— И ты видел эту звезду на протяжении всего нашего путешествия? — продолжал спрашивать Бальтазар.

— Я видел ее каждую ночь.

— Но ты не можешь указать нам точное место?

— До сих пор не мог. Но я уверен, что, как только мы окажемся в нужном месте, звезда сама подтвердит, что мы действительно достигли нашей цели.

— Да, но для того чтобы в этом убедиться, нам надо дождаться ночи. Признаюсь, этот городок не внушает мне доверия. В таких домах обычно живут простые земледельцы. А теперь я обращаюсь к тебе, Мельхиор. Напомни нам еще раз, что говорят о Спасителе древние книги.

— Повторяю то, о чем гласит книга Вендидад: это будет Саошьянт из рода отца Заратуштры. Он осуществит победу добра над злом и сделает счастливыми всех людей, включая тех, кто умер…

— Книга говорит что‑нибудь о Его рождении?

— Она не говорит ничего такого, что могло бы нам помочь.

— А теперь скажи нам, что ты знаешь об иудейском Мессии.

— Иудеи ждут кого‑то, кого они называют Мессией. Говорят, что Он будет вождем, который обеспечит им господство над всем миром и всеми народами. Однако некоторые из их книг говорят о Мессии странные слова, противоречащие их ожиданиям. Эти книги говорят, что Он будет кротким и добрым, научит людей любви и осуществит победу над злом… И что Своей милостью Он одарит даже умерших.

— Значит, наши ожидания перекликаются с иудейскими?

— Похоже, что так.

— Однако Тот, Кто должен стать Спасителем всего мира, не может быть царем Израиля, покоряющего другие народы. Этот городок, хотя и такой бедный, является колыбелью иудейского царского рода. Мессия должен происходить из рода Давида. Каким будет Тот, Кого мы надеемся отыскать? К кому привела нас звезда? Это иудейский Мессия или Аскват–эрета? Этот вопрос я задаю вам обоим.

Хотя Бальтазар и спросил обоих, но посмотрел на Каспара. Старый волхв сидел, прислонившись головой к стволу дерева. Свои едва видящие — а может, уже ничего земного не видящие — глаза он устремил в пространство, словно там, где‑то вдали, искал ответа на свои мысли.

— Если предвечный Ахурамазда, — произнес он слегка дрожавшим голосом, — позволил мне увидеть моими ослепшими глазами звезду, то это означает только одно: он хотел, чтобы я ее увидел. Подобной звезды я не видел никогда, с тех пор как стал наблюдать за небом. Он сам мне ее указал. Разве так важно, кого мы ищем, если мы находимся рядом с Тем, Кого нам велено найти?

— А если Тот, Кого мы найдем, окажется иудейским Мессией, вождем Израиля?

— Кем бы Он ни был, Он будет Тем, Кого нам ниспослал Предвечный. В каждом предсказании, произносимом устами человеческими, кроме воли Божьей, заключены человеческие желания. Бывает, что исполняется и то и другое. Ведь воля Божья соответствует Его намерениям, а подобные человеческие желания очищены от страстей…

— Каспар сказал то же, что думаю я, — произнес молчавший до этого Мельхиор.

— Мы едины в наших намерениях, потому что и я думаю подобным образом, — сказал Бальтазар. — Давайте будем искать не то, чего мы хотим, а то, что нам велел искать Всевышний…

— Мы согласны, — ответили его спутники.

— В таком случае давайте помолимся, чтобы предвечный Ахурамазда пожелал нам указать, что мы пришли именно туда, куда хотели прийти.

Они встали и повернулись лицом к солнцу. С широко раскинутыми руками они долго и усердно повторяли слова гимнов.

Они оставались на лугу до вечера. Наконец, стало смеркаться. На фиолетовом небе были видны обрывки облаков. Морской ветер нес их к горной гряде, окружавшей Асфальтовое море, и дальше — на их родину, где было так же много гор, как и в этой стране. Серые полосы теней спадали на землю, словно пробудившиеся летучие мыши.

Вдруг Каспар, сидевший до этого неподвижно, глубоко погрузившись в мысли или сон, встряхнулся и оживился. Можно было подумать, что его охватило какое‑то волнение. Его голова вздрагивала на худой шее, а незрячие глаза беспокойно бегали. Иссохшей рукой старый волхв искал палку и найдя, с ее помощью резко поднялся.

— Смотри! — Бальтазар толкнул в бок Мельхиора. — Смотри, к Каспару вернулось зрение…

Ветер развевал длинную одежду и мягкую белую бороду старца. Идя по тропинке на ощупь с помощью палки, Каспар вышел на дорогу, по которой они прибыли из Иерусалима. Бальтазар с Мельхиором шли за ним. На дороге было пусто. Путники, проходившие здесь днем, уже давно достигли цели своего путешествия. Порывами налетал сильный ветер, приносивший с собой свежесть воды.

— Загораются звезды, — шепнул Бальтазар.

Где‑то над ними слабо блеснула первая звезда. Затем сразу же появилась вторая, третья, четвертая… Каспар стоял, подняв голову вверх, подобно человеку, наблюдающему за полетом птиц. Он сплел пальцы и сжал обеими руками свой лоб. На его лице читались сосредоточенность и огромное усилие воли. Он тяжело дышал.

— Еще одна звезда, — произнес Мельхиор.

— Там их целое скопище, — заметил Бальтазар. — Но есть ли среди них наша? Каспар ее ищет… Неужели он не может найти?

Старый волхв по–прежнему стоял с поднятой вверх головой, всматриваясь в небо, которое теперь становилось все светлее от непрерывно загоравшихся звезд. Они рассыпЈлись по небу целыми пригоршнями, словно драгоценные камни, бросаемые рукой искусного продавца на черное сукно. Каспар запустил пальцы в волосы и сильно стиснул голову ладонями. Налетел ветер, листья зашелестели, словно по осыпи в горном ущелье скатывались камешки. Старик дышал тяжело и все более учащенно.

— Ошиблись… — тихо прошептал Бальтазар. — Наверное, нам указали неправильное место.

— Подождем еще немного, — произнес Мельхиор таким же шепотом.

Вновь потянулось время ожидания, отмеряемое налетавшими порывами ветра. Небо было настолько усеяно звездами, что едва ли в этой массе можно было различить новую звезду. Внезапно Каспар отнял ладони. Выражение напряженности на его лице исчезло, он весь дрожал.

— Есть! — воскликнул он.

— Ты ее увидел? — одновременно спросили оба его спутника.

— Я вижу ее. Это здесь, она светит прямо над нашими головами, указывая туда, — он вытянул руку.

— Ты указываешь не на городок.

— Я показываю направление, которое мне указала звезда, — старый волхв взмахнул решительно вытянутой рукой.

— Там нет никаких домов!

— Тем не менее нам следует идти туда.

— Что ж, пойдем.

Бальтазар хлопком ладоней подозвал слуг, которые ожидали поблизости, приготовив к дороге лошадей. Но они не стали садиться верхом, а пошли пешком в направлении, которое продолжал указывать шедший впереди Каспар. Слуги с лошадьми отправились вслед за ними.

Сгустившийся мрак рассеивал льющийся с неба серебристый свет, позволяя им без труда находить тропинку. Спутники Каспара были не в состоянии разглядеть его звезду, но шли за ним, полные доверия к его таинственному знанию, а он шагал, не опуская вытянутой руки. Старый ученый, которого часто приходилось поддерживать и вести за руку, чтобы он не споткнулся о камни на дорогах, теперь шел уверенно и невероятно быстро.

— Ты ведешь нас к скалам! — неожиданно воскликнул Бальтазар, острый взгляд которого разглядел впереди темную стену.

— Я иду за звездой, — решительно заверил его Каспар.

Через некоторое время они увидели крутой обрыв. Задержавшись перед ним, они заметили выступающую, словно нарост, пристройку, закрывавшую вход в скрытую пещеру. В пристройке были двери, прикрытые завесой, сплетенной из тростника. Завеса не достигала земли, и под ней виднелась бледная полоса света. Должно быть, там, внутри, жгли костер.

Бальтазар положил руки на плечи своих товарищей.

— Постойте! — сказал он.

Они остановились. Каспар спросил:

— Зачем ты нас задерживаешь?

— Во мне пробудились сомнения. Что означает то, что человек, в дом которого мы собираемся войти, живет за пределами города?

— Может быть, он очень беден, — предположил Мельхиор.

— А не считаешь ли ты, что его выгнали из города?

— Возможно…

— Как бы там ни было, но звезда стоит здесь, — сказал Каспар. — Она указывает на эти двери.

— В таком случае за этой завесой находится Тот, к Кому нам велено идти, — сделал вывод Мельхиор.

— Стало быть, мы должны поверить звезде. Поверить означает признать то, чего не видят глаза… — говорил Бальтазар. — Нам следует уже сейчас принять всю правду того, что мы через мгновение увидим. Прежде чем мы поднимем завесу, нам следует избавиться от всех тревог и сомнений. Мы заранее должны принять все, что нас ожидает… Только так можно отвечать на призыв Всевышнего.

— Ты хорошо сказал, — признали Каспар и Мельхиор. — Это последний миг сомнений.

— Так давайте отбросим все сомнения! — продолжал Бальтазар. — Еще миг, и мы увидим Того, Кто нам ниспослан. Я хочу преподнести Ему золотую цепь прекрасной работы, ибо Ему суждено стать Царем над царями…

— А я преподнесу Ему кадильницу и ладан как великому Саошьянту божественного Ахурамазды, — сказал Мельхиор.

— Я же, — сказал Каспар, — подарю Ему смирну*. Он родился человеком, значит, Его ждет смерть. Пойдемте, поклонимся Тому, чья звезда взывала к нам издалека…

Они приподняли завесу и вошли внутрь. На подстилке сидел ребенок, держа руку возле лица. Поверх маленькой ладони на них смотрели большие черные глаза. Женщина, стоявшая поблизости, подбежала и схватила Младенца на руки. Она обхватила Его, словно хотела укрыть от появившихся незнакомцев. В глубине пещеры за верстаком работал мужчина. Он также оставил свою работу и вышел вперед, заслоняя собой жену и Сына. Но незнакомцы прошли мимо него — он не посмел их остановить, — один за другим, в своих длинных одеждах, держа в руках дары. Они остановились перед женщиной, державшей Младенца, затем встали на колени и низко поклонились. Воцарилась тишина, которую прервал детский смех. Младенец увидел в протянутых к Нему ладонях Бальтазара золотую цепь и потянулся к ней, затем потряс цепью, искрившейся в свете костра, и засмеялся, будто радуясь красивой игрушке.

4

Была уже глубокая ночь, когда Бальтазар ощутил прикосновение чьей‑то руки. Он сразу проснулся. Вокруг царил мрак; виднелись только тлеющие угольки костра, скрытые под слоем золы.

— Кто меня будит? — спросил он.

— Это я, — Бальтазар узнал голос Каспара. — Вставай, нам нужно ехать немедленно.

— Но сейчас ночь!

— Нам нельзя ждать рассвета. Проснись и ты, Мельхиор!

Оба разбуженных путника удивленно смотрели на старого волхва, стоявшего между их постелями. Сквозь щели в завесе, отделявшей место на постоялом дворе, где они спали, от внутреннего дворика, проглядывала звездная ночь.

— Мы ведь решили иначе, — сказал Бальтазар. — Мы испытали огромное счастье, отыскав Новорожденного. Мы должны были еще раз Его увидеть и только затем ехать в Иерусалим, чтобы известить царя о нашем открытии. И вдруг ты призываешь нас ехать сейчас.

— Мы должны ехать сейчас.

— Иерусалим близко.

— Мы не поедем в Иерусалим.

Оба смотрели на Каспара, еще больше сбитые с толку. Постоялый двор был погружен в глубокую тишину. Они здесь были единственными гостями. Сквозь щели в завесе они видели своих лошадей, привязанных к коновязи на внутреннем дворике. Лошади стояли, низко опустив головы. Возле разведенного костра спали их слуги. Ночь была холодной. Капли росы на нитях завесы выглядели, как жемчужины.

— Ты требуешь противоположного тому, о чем мы договорились перед сном. Не понимаю… Что случилось?

— Я услышал голос.

— Чей?

— Голос ангела.

Теперь они разом поднялись со своих постелей.

— Что он сказал?

— Чтобы мы немедленно отправились в путь и не ездили к Ироду, потому что он пожелает убить Младенца…

Воцарилась напряженная тишина.

— Если так, — сказал Бальтазар, — а я знаю, что так и есть, потому что твои видения всегда истинные, то мы тем более не можем уехать. Мы не можем бросить Новорожденного, когда Ему грозит опасность. А ведь люди в пещере ни о чем не подозревают. Они живут одни, вдали от всех. Если царь Ирод пришлет солдат, то им не удастся убежать, и Младенец будет убит. Нет, мы не может уехать. Мы должны охранять и защищать Его, хотя бы даже ценой своей жизни.

— Да, — сказал Мельхиор, — Бальтазар прав. — Мы посвятили свои жизни тому, чтобы разыскать Новорожденного, так умрем же, защищая Его. Давайте разбудим слуг, пусть они подготовят оружие.

Но Каспар покачал седой головой.

— Ангел сказал: «Не бойтесь за Младенца, Он не погибнет. Вы же должны уехать как можно скорее».

Бальтазар встал и завернулся в плащ.

— Раз ангел так сказал, мы должны быть послушны его велению. Нам следует без промедления выезжать. Я пойду и разбужу слуг. Пусть седлают коней.

— Мы не можем уехать, не заплатив хозяину, — заметил Мельхиор.

— Мы оставим ему деньги. Если ангел велит нам уезжать немедленно, то это значит, что он хочет, чтобы мы остались никем не замеченными.

— Ты прав. Нам следует уехать тихо, не разбудив хозяина. Может быть, от этого зависит безопасность Младенца…

— Ангел сказал Каспару, что мы можем не беспокоиться за Его судьбу…

— Так и сказал, — подтвердил старый волхв. — Ведь Всевышний сделал Его человеком и хочет уберечь Его обычным человеческим путем.

— Так кем же Он является?

— Тем, Кому мы должны были поклониться — Саошьянтом, Мессией, Сыном Человеческим… Я не все могу разуметь… Но сердце мне подсказывает, что за Ним начала свою погоню смерть. То, что Ему надлежит исполнить, Он совершит в непрекращающемся бегстве.

— Тем не менее именно о Нем возвещали древние книги, — заверил Мельхиор.

— И на Него указала звезда, — добавил Каспар.

— Мы этого не поймем нашим человеческим разумением, — заключил Бальтазар. — Это тайна Всевышнего, перед которой нам лишь следует склонить головы. Садимся на коней. Пусть не заскрипят ворота, когда мы будем их открывать, и пусть не стукнет конское копыто о камень на дороге! Человеческой осмотрительностью мы дополним Божественное всемогущество. Он так хочет. Давайте вернемся из этого путешествия, как будто с нами ничего не случилось. Мир будет продолжать стремиться по своему пути, но отныне он будет подобен человеку, раненному в бок стрелой. Это рождение станет точкой исхода… Неужели вы думаете, что добро, рожденное вместе с Ним, не будет постоянно возрождаться вновь? То, что принес с собою Новорожденный, не кончится никогда! Будут умирать люди, повергаться троны, гаснуть звезды… Он же останется в человеческих сердцах навсегда: слабый, смертный, подвергающийся опасности и — вечный…

5

— Встань, возьми Младенца!

Иосиф резко вскочил на постели, словно разбуженный ударом грома. Голос, который он услышал во сне, казалось, повис в воздухе, но в пещере, освещаемой бледным светом светильника, не было никого постороннего. Только на длинной подстилке он видел Мириам, спящую рядом с маленьким Иисусом.

Иосиф приложил руку к груди — сердце бешено билось. Он постарался собраться с мыслями. Засыпая, он был полон восторга: визит мудрецов, прибывших с Востока, наполнил его потрясающей радостью. Наконец, думал Иосиф, приходит время славы. Он чувствовал себя уставшим от трудностей последних месяцев. Этот год прошел тяжело; враждебность со стороны его родственников не исчезла. За все это время их никто не навестил, никто им не помог. Деньги, вырученные за перстень, закончились, и они теперь жили благодаря дарам пастухов. Лишь несколько раз Иосифу представилась возможность заработать, и то лишь потому, что с заказами приходили люди из другого селения. Они с Мириам жили бедно, почти в нищете. В конце концов Иосиф отказался от планов остаться в Вифлееме. Им пришло в голову отправиться к священнику Захарии и его жене. Но когда Иосиф стал разузнавать о них, оказалось, что оба старых супруга уже умерли, почти одновременно, а об оставшемся после них сыне позаботились дальние родственники. Тогда они решили вернуться в Назарет. Там жила сестра Мириам, там был Клеопа. Галилейский город оказал им свое расположение. Но чтобы отправиться в такую дальнюю дорогу с ребенком, нужны были деньги.

Посещение волхвов разрешило проблему. Золотая цепь, подаренная Бальтазаром, стоила очень дорого. Ее можно было продавать частями и жить на это в течение долгого времени.

— Теперь мы сможем вернуться, — сказал он Мириам перед тем, как лечь спать. — Всевышний помог нам…

— Он всегда помогает…

Улыбнувшись, Мириам склонилась над Младенцем. Это Он, тихо лепечущий и тянущий к матери ручки, сделал так, что их заботы закончились. От Мириам Иосиф никогда не слышал жалоб на то, с чем они столкнулись в Вифлееме. Он видел, что она печалилась из‑за его огорчений и всегда старалась смягчить его гнев по отношению к братьям. И хотя она об этом никогда не говорила, он отдавал себе отчет в том, что здесь, в отвергающем их городе, ей не сладко. И он замечал, что близость Иерусалима наполняет ее странной, не поддающейся объяснению тревогой. А она ведь лучше него знала святой город и говорила о нем всегда с почтением и любовью. Теперь же Иосиф чувствовал, что она готова уйти от Иерусалима как можно дальше, словно это было место, грозившее ее Сыну какой‑то опасностью.

Лежа на своей подстилке, заложив руки за голову и устремив взгляд в низкий потолок пещеры, на котором трепетал отблеск огня светильника, Иосиф размышлял о том, что случилось. Слава, которой он так долго ждал, пришла вместе с этими тремя странными людьми в их длинных одеждах. Было что‑то странное и в то же время символическое в том, что Младенцу выразили почтение подданные далекой страны, приверженцы чужой религии. Самые близкие Его не приняли, большинство в Израиле даже не знало о Его существовании. Поклонились Ему только полудикие пастухи, двое благочестивых старцев и эти чужестранцы.

Ребенок рос, но оставался таким же, как и другие дети. Напрасно Иосиф, наблюдая за Его развитием, старался отыскать следы какой‑то необыкновенной зрелости. Ребенок заговорил; его первые слова были полны неточностей, которые, однако, приводили в восторг Его мать. Мать и Сын были счастливейшими людьми на земле, когда были вместе. Мальчик звал ее, искал ее взглядом и радостно смеялся, когда ее видел. Научившись ходить, Он с радостным смехом перебегал от вытянутых рук матери к объятиям Иосифа и обратно. Теперь Он довольно уверенно делал шаги сам. Он смело вытягивал ручку к ослу или вцеплялся пальчиками во всклоченную шерсть пса. Животные позволяли Ему делать все. Пес не отходил от Него, лизал Его лицо и руки. Они часто спали, прижавшись друг к другу. Если что и отличало Его от других детей, так это Его любовь ко всему живому, что Его окружало. «Неужели эти мудрецы с Востока могли заметить в Нем нечто большее, что не было доступно любому другому человеку? Но они встали на колени и поклонились Младенцу, словно зная о Его чудесном рождении. Вот я, например, знаю об этом, — думал Иосиф, — а все равно ищу чего‑то большего…»

Услышанное той ночью, когда он хотел убежать, взяв вину на себя, не стерлось в памяти. Могущество Всевышнего совершило то, что Мириам родила Сына, а Иосиф был призван стать тенью настоящего Отца. Он крепко верил, что все было именно так и не было иллюзией. Он смирился со своей ролью тени. Он полюбил Иисуса. Полюбил прежде всего потому, что этот мальчик был Сыном Мириам. И все же ему еще нужны были объяснения — кем был Тот, над которым он осуществлял отцовскую опеку…

Голос, который услышал Иосиф, заставил его сесть на постели. Он был уверен, что не спал, но, по–видимому, все‑таки спал, ведь в пещере не было никого. Светильник еще тлел — небольшой сгусток дрожащего огня. Вокруг все тонуло во мраке. Он слышал дыхание спящих: более спокойное и глубокое — Мириам и быстрое и легкое дыхание Младенца. В глубине пещеры, за перегородкой, дышал осел. Других звуков не было.

Но Иосиф не стал ложиться снова. Он опустил ноги на холодную землю. Слова, которые, как ему казалось, он услышал оглушительно громко рядом с собой, были словно дополнением тех слов, что прозвучали во сне. Наверное, он все‑таки спал, потому что видел необыкновенное существо, укрытое радужными крыльями, словно разноцветной шалью. Никогда ничего подобного он не видел. Как правоверный иудей, он привык закрывать глаза на скульптуры и рисунки, изображающие человеческие образы. Но когда‑то, как его учили, на Ковчеге Завета были изображены фигуры херувимов. Явившееся ему существо было подобно одному из этих небожителей. Иосиф последовательно воспроизводил в памяти слова ангела: «Царь Ирод хочет убить Младенца. Вы должны бежать. Идите в землю египетскую, откуда Моисей некогда вывел народ израильский. Наберитесь сил, потому что вас ждут трудности и опасности. Быстрее разбуди Мириам, возьми Дитя. У вас нет времени. Вы должны спешить. Бегите!»

Иосиф встал, подошел к постели Мириам.

— Мириам, — тихо произнес он, чтобы не разбудить Иисуса. — Мириам, проснись!

Она открыла глаза и сразу улыбнулась.

— Ты что‑то хочешь, Иосиф? По–моему, еще ночь?

— Ночь. Но мне пришлось проснуться. Мириам, — прошептал он, — я увидел во сне кого‑то. Это, должно быть, был ангел. Да, это был ангел…

— И что он тебе сказал?

— Чтобы мы немедленно бежали в Египет, потому что Ирод хочет убить Иисуса…

Мириам села на постели, поднесла руку к задрожавшим губам.

— О, Адонай! — воскликнула она тихо, но тут же взяла себя в руки и стала такой, какой была всегда: уверенной и решительной. — Идем сейчас же!

— Да, но это был сон… Сны могут быть всего лишь снами…

— Этот сон — от Всевышнего.

— Ты в этом уверена?

— Абсолютно.

— Если бы ангел приснился тебе, тогда…

— Я уверена именно потому, что его видел ты. Не я, а ты.

— Но я…

— Ты опекун и отец.

— Я только тень.

— Ты — отец. Тебе Он дан точно так же, как и мне. Я женщина, и если бы мне привиделся во сне ангел, это могло бы быть обманом. Но поскольку его увидел ты, давай скорее соберемся в путь! Давай поспешим, Иосиф! Мы не можем допустить, чтобы опасность угрожала Иисусу.

Иосиф стал быстро укладывать вещи, которые хотел взять с собой. Склонившись над мешком с инструментом, он вздохнул и сказал:

— Когда появились эти чужеземцы, я подумал, что наступило время славы…

Мириам тоже в спешке собирала самые необходимые мелочи. На мгновение она обернулась к Иосифу:

— И я когда‑то так думала… Но ты помнишь, Иосиф, что однажды сказал Симеон?

— Помню… Но ведь это невозможно… Он ведь родился для славы!

— Может быть, Он сначала хочет познать нашу человеческую нужду, — ответила Мириам…

6

Они быстро сложили самые необходимые вещи: немного одежды, немного еды, кое‑что из плотницкого инструмента. Пока Мириам одевала Иисуса, Иосиф вывел осла и навьючил его тюками. Ребенок, неожиданно разбуженный среди ночи, заплакал. Обычно Он плакал мало и, подобно своей матери, был весел и спокоен. Мириам, укутывая Его платком, разговаривала с Ним. Она хотела накормить Иисуса перед дорогой, но Он отворачивался от еды.

Ночь была холодной. Серп месяца плыл по небу среди обрывков туч, разгоняемых ветром. Кое–где блестели звезды.

Прежде чем тронуться в путь Иосиф остановился, чтобы решить, в какую сторону идти. Дорога в Египет вела по берегу моря. Чтобы добраться до этой дороги, надо было сойти с высокого иудейского плоскогорья в приморскую долину. Самый близкий спуск, по скалистым оврагам, был очень труден. Никто этой дорогой не ходил. Обычно путники предпочитали пройти лишнее расстояние до Иерусалима и выйти на дорогу, ведущую в Газу* ч

ерез Эммаус. Но этим путем они идти не могли. Если за ними помчится погоня, их сразу же обнаружат на этой дороге. Им придется избегать оживленных мест и идти тропинками, по которым обычно ходили только беглецы и грабители.

Сразу за Вифлеемом начиналось большое скалистое ущелье, по которому в период дождей с гор текла вода. Вдоль образованного водой русла можно было выйти прямо к Азоту*. Но в Азоте им лучше не показываться — там их могут легко обнаружить. Поэтому, не заходя в Азот, они должны идти к Аскалону*. В Аскалоне Иосиф знал человека, которому когда‑то помог, и сейчас был уверен, что тот в знак благодарности приютит их, чтобы они могли отдохнуть для дальнейшего пути. От Аскалона до пограничной реки было недалеко. За ней начиналось Набатейское царство**, властитель которого был союзником Ирода. Лишь за пределами Набатеи можно будет вздохнуть свободнее. И именно там начинается пустыня, простирающаяся до самого Египта. Итак, впереди долгий и опасный путь.

— Нам надо идти в ту сторону, — показал рукой направление Иосиф.

Мириам приняла его решение без возражений и вопросов. Она ехала верхом на осле, обнимая вновь уснувшего Иисуса. Поначалу дорога была ровной: это был путь, ведущий к Хеврону. Но на первом повороте они с него свернули. Было темно, но Иосифу удалось найти тропинку, ведущую к скалам. Дойдя до скал, они увидели в них разлом, перед ними словно открывался край огромной бездны, над которой распахивалось небо. Звезды были у них под ногами. Пространство словно растягивалось. Они остановились. Даже осел уперся всеми своими четырьмя ногами и не хотел сделать ни шагу. Им казалось, что предстоит броситься в бездну. Но именно сквозь этот разлом в скале дорога вела вниз. Им надо было спуститься по узкой тропинке и выйти на середину широкого песчаного русла. Тропинка вилась между скал и ручейков осыпи. Временами она исчезала из виду, и ее можно было легко потерять.

Иосиф шел впереди, держа за поводья храпевшего от страха осла, который то и дело спотыкался и испуганно приседал. Сзади шла Мириам с Иисусом на руках. Ребенок прижался к матери и спал. Им приходилось идти очень осторожно и очень медленно.

Снизу, из ущелья, дул резкий холодный ветер. Наверху ветер приносил прохладу, но здесь, в глубине оврага, его сырой холод вызывал дрожь. Ветер ли вызвал эти таинственные шорохи вокруг них? Они не знали. Им казалось, что кто‑то крадется вслед за ними, что среди звуков осыпающихся камней они слышат чьи‑то торопливые шаги.

Ведя вниз, пролом становился все глубже. С обеих сторон все выше становились стены скал.

— Пожалуйста, давай отдохнем немного… — Иосиф услышал за спиной голос Мириам.

Они остановились. Занятый поиском дороги, Иосиф совершенно забыл, что Мириам идет с Иисусом на руках. Он обернулся к ней. Мириам стояла, прислонясь к большому валуну и тяжело дыша.

— Какой же я глупец! — сказал Иосиф. — Я совсем забыл, что ты несешь Иисуса.

— Но ты ищешь дорогу и ведешь осла… Сейчас я отдышусь, и мы пойдем дальше.

— Теперь я возьму Иисуса.

— Нет, нет…

— Не нет, а да. Понесу Его я. Так надо. Я вас опекаю — ты сама это сказала.

Мириам без пререканий отдала ему Сына. Через мгновение они двинулись дальше. Впереди шел Иосиф с ребенком на руках, за ним шагал осел, последней шла Мириам. Ущелье стало совсем узким. Казалось, что это тоннель, по которому течет каменная река. Тропинки не было, но Иосиф шел вниз уверенно, убежденный в том, что найдет ее ниже. Ступни глубоко проваливались в мелкую осыпь; ослу приходилось тяжелее всего. Один раз, выдергивая ногу из камней, он упал. Осыпавшиеся из‑за этого падения камни с грохотом покатились вниз. «Ужасно, если он сломал ногу!», — промелькнуло в голове Иосифа. Он вовремя сдержался, чтобы не сказать этого вслух. Он хотел помочь животному выбраться из‑под камней, но его опередила Мириам. С ее помощью осел вновь встал на ноги.

— С ним ничего не случилось, — сказала Мириам, словно угадывая тревожные мысли Иосифа. — Он снова может идти, только споткнулся, бедняжка.

Ущелье становилось шире и углублялось уже не так круто; тропинка нашлась. Но Мириам дышала тяжело и часто.

— Ты устала? — спросил Иосиф.

Она ответила не сразу:

— Не обращай на меня внимания. Когда слабею я, ты становишься сильнее. Так надо…

Иосиф положил ей руку на плечо.

— Я не могу смириться с мыслью, что все это выпало тебе… Не понимаю…

— Каждому человеку отмерена его собственная человеческая мера. Подумай, сколько женщин вынуждено бежать в ночи, чтобы спасти жизнь своим детям…

— Но ты…

— Почему меня надо больше оберегать, чем других? Я не желаю этого. Пойдем!

Они пошли дальше; продвигались очень медленно, но не останавливаясь. Иисус по–прежнему спал. Иосиф ощущал возле своей щеки Его горячие губы, а маленькие руки обхватили его шею.

Ночь подходила к концу. Звезды погасли, пространство заполнилось серой влажной мглой. Где‑то позади, за горным хребтом, начинался день. Но его свет не скоро должен был спуститься в ущелье, по которому они шли.

— Сейчас мы далеко не уйдем, — сказал Иосиф. — Как только станет светлее, я поищу какое‑нибудь убежище среди скал. Там мы укроемся и переждем день.

— Наверное, ты прав.

Становилось светлее. Ветер стих. Скалы над ними очерчивали четкую линию на фоне неба. Неожиданно за спиной Иосифа сильнее захрустели камни и раздался тихий возглас. Иосиф резко обернулся.

— Что произошло?

— Ничего. Я оступилась.

Мириам стояла на одной ноге.

— Ты не можешь наступить на ногу? — встревоженно спросил он.

— Сейчас наступлю. Ничего страшного. Боль уже проходит, — сказала она. — Если ночью муж посылает жену искать потерявшуюся овцу, то ей, даже если она с трудом может идти, все равно приходится идти…

— Я бы тебя никуда не посылал.

— Знаю. Но я хочу быть, как другие.

Она с трудом наступила и медленно пошла, хромая, придерживаясь руками за валуны. День спускался в ущелье все быстрее. Иосифа все сильнее охватывала тревога. Он даже забыл, что Мириам еле идет, и, повернув голову назад, попросил:

— Нам надо идти быстрее.

Он услышал ускорившиеся шаги, которые почти сразу стихли.

— О, Иосиф, я не могу…

Он обернулся к ней. Мириам снова стояла, поджав ногу. Ее лицо морщилось от боли.

— Тебе больно?

— Больно. Но я должна идти…

— Прости меня. Если бы я мог, то взял бы и тебя на руки… Но меня тревожит наступающий день.

— Я пойду. Уже иду…

Мириам хромала, но шла. Иосиф не мог смотреть на выражение боли, появляющееся на ее лице всякий раз, когда она ступала на поврежденную ногу.

— О, Мириам! Почему Всевышний…

И на этот раз она не дала ему договорить:

— Он хочет, чтобы мы помнили, что мы люди.

Какое‑то время они шли в молчании. Только по ее учащенному, неровному дыханию Иосиф мог понять, какую боль причиняла ей ходьба. Осел тоже шел, припадая на ушибленную ногу.

Вдруг Иосиф поднял голову. Одна из верхушек скал над ними загорелась, как будто к ней прикоснулись невидимым факелом. Красно–золотой свет быстро растекался по черной скале. Мириам тоже подняла голову и сказала:

— Солнце.

— Да, солнце. Уже наступил день. Потерпи еще немного, Мириам. Нам надо где‑то укрыться.

В этот момент высоко над ними загромыхали камни. Иосиф испуганно осмотрелся.

— Здесь кто‑то есть, — сказал он дрожащим голосом. — Наверное, он быстро бежит. О, Адонай!

Во тьме, все еще скрывавшей дно ущелья, они никого не видели. Но кто‑то бежал за ними, потому что они слышали громыхание быстро осыпавшихся камней.

— Это кто‑то один, и у него очень легкие шаги… — заметила Мириам.

— Да, кажется так. Давай подойдем ближе к скалам. Может быть, там найдется какой‑нибудь выступ или боковой овраг, в котором мы сможем спрятаться.

Они приблизились к скале. Но вдруг услышали прямо за спиной шум падающих камней под чьими‑то быстрыми шагами. Неожиданно Иосиф услышал смех Мириам.

— Ах, Иосиф, смотри, кто прибежал за нами.

Большими прыжками, с высунутым языком, к ним подбежал их пес. Он бросился к ногам Мириам и, заскулив, стал тереться о ее ноги. Он радостно хватал зубами ее одежду. Пес был счастлив, что нашел их. Мириам гладила его по голове.

— Какой он умный! Нашел нас, — радовалась она.

В ту ночь, когда приходили мудрецы, Иосиф попросил Ату на время взять пса к себе, поэтому‑то его и не было с ними, когда они ушли.

Иосиф озабоченно покачал головой.

— Только бы он не подсказал направление нашего бегства тем, кто мог нас разыскивать. В любом случае, мы не можем идти дальше.

В боковой стене скалы Иосиф заметил настолько узкий проход, что вряд ли в него можно было протиснуться. Оставив Мириам с Иисусом на руках, Иосиф с трудом вошел внутрь. По извилистому проходу он вышел к высохшему руслу горной реки. Дальше виднелись насыпи из камней, небольшая лужайка и чернеющая дыра пещеры. Иосиф быстро пошел назад, произнося шепотом благодарственную молитву. Это было прекрасным местом для укрытия…

Мириам, ожидая Иосифа, села на землю, прислонила голову к скале и закрыла глаза.

— Еще одно усилие, Мириам, — сказал он. — Я нашел удобное и безопасное место.

— Видишь, какой Он добрый, — произнесла она.

— Да, Он очень добрый, — согласился Иосиф. — Он всегда помогает. А Иисус все еще спит?

— Нам Его доверили, чтобы Он мог беспечно спать, — ответила Мириам, улыбаясь поверх прижатой к груди головы ребенка.

7

Боаргас растолкал стоявшую у дверей стражу, распахнул двери и быстро, насколько ему позволяло его толстое, трясущееся тело, вбежал в царские покои.

Ирод лежал в большой ванне, наполненной горячей водой. Два эфеба стояли рядом. Один из них размахивал кадильницей, а другой услаждал слух царя игрой на тонкой флейте. Горячие ванны с водой, привезенной из Каллирое, давали Ироду некоторое облегчение от боли. Он сидел в воде целыми часами. Теперь, когда на нем не было его длинной одежды, было видно, насколько он исхудал. Под смуглой кожей обозначалась каждая кость. Грудь обвисла, как у многократно кормившей женщины, а покрывающие ее волосы встопорщились и стали похожими на шерсть животного. Только живот был надут, словно бурдюк, наполненный вином.

— Чего ты хочешь? — спросил царь у евнуха, когда тот застыл перед ним в смиренном поклоне.

— Господин, — Боаргас был явно испуган принесенным ему известием, — человек, которому ты поручил следить за парфянскими мудрецами, вернулся…

— Почему он вернулся? — в голосе Ирода слышался сильный гнев. — Я ведь велел ему быть возле них все время! Он должен был вернуться только вместе с ними. Как он посмел?!

Боаргас тяжело сглотнул слюну.

— Господин, он вернулся, потому что они исчезли неведомым образом.

— Что? — вскричал Ирод, рванувшись так сильно, что ванна закачалась на полу и вода хлынула на плиты. — Чернокнижные штучки?

— Может быть, господин… Ведь это чародеи…

— Дай мне сюда этого человека!

Евнух подбежал к двери, крикнул страже, после чего двое стражников втащили шпиона. Он трясся, как в лихорадке, и сразу бухнулся на колени прямо в лужу разлитой воды.

— Пощади, царь, пощади! — завопил он, ударяясь лбом о каменные плиты пола.

Ирод приказал мальчикам–эфебам поднять себя из ванны. Теперь он возвышался над продолжавшим скулить шпионом. Бесформенное тело царя напоминало сатира из греческих скульптур, а прилипшие к телу волосы были похожи на червяков.

— Где эти парфяне? — голос Ирода был сдавленным, но от этого еще более страшным, чем если бы он кричал.

— Пощади, пощади! — стенал шпион. — Они исчезли…

— Рассказывай по порядку! А если солжешь…

— Я скажу всю правду, царь, только правду. Они пришли вечером на постоялый двор. Собирались там переночевать. Их слуги говорили, что они намерены вернуться к тебе, царь. Но когда я прибежал на рассвете, их уже не было…

— Куда же они подевались?

— Неизвестно. Никто не знает. Хозяин не слышал, как они ушли… Никто ничего не слышал… Это какие‑то их проделки. Я клянусь!

— Ты должен был стеречь их у ворот, не спускать с них глаз, а ты пошел развлекаться…

— Нет, царь, нет. Я отошел совсем ненадолго. А когда вернулся, их уже не было.

— Если ты хочешь спасти свою голову, говори, куда они поехали?

Шпион, рыдая, ткнулся головой в лужу воды.

— Пощади! Откуда я могу знать? Я их не видел.

— Зато я знаю, господин, — осмелился вмешаться Боаргас. — Мне донесли… Я, собственно, хотел доложить тебе…

— Говори быстрее!

— Их видели ранним утром. Они миновали Иерусалим и направились к Иерихону. Они мчались быстро, а кони у них великолепные…

Ирод посмотрел хищным взглядом на перепуганного Боаргаса, а потом наклонился, схватил за волосы стоявшего на коленях шпиона и приподнял его.

— Ты что‑то утаил… Говори правду, если не хочешь умереть самой мучительной смертью. Что там произошло в Вифлееме? Почему они не вернулись ко мне?

— Господин, господин, — лепетал шпион. — Я сказал тебе правду. Они исчезли ночью. Я не знаю, почему они не вернулись к тебе…

— А что они делали вчера? С кем говорили, кого видели? Говори! Ты должен был не спускать с них глаз.

— Я не спускал с них глаз ни на миг, господин.

— Так что они делали?

— Скажу… все скажу… Почти весь день сидели на лужайке перед деревней… Не входили ни в один дом, ни с кем не говорили… Только когда стемнело, они пошли… Пошли, словно знали, куда идти; пошли не в деревню, а в поле за ней. Там есть пещера в скале, и в этой пещере кто‑то живет…

— Кто живет?

— Я потом разузнал об этом в деревне: это один из сыновей главы рода, умершего год назад… Братья выгнали его из селения. Сказали, что не хотят иметь с ним ничего общего… Это, как рассказывают, плохой человек. Но он вернулся…

— И эти чернокнижники пошли к нему?

— К нему, господин. Они вошли в эту пещеру. Их никто не сопровождал. Я не мог войти вслед за ними. Мне нельзя было обнаружить себя…

— И что ты сделал?

— Когда они были там, я подполз… Заглянул внутрь… Там были мужчина, женщина и ребенок. Чужеземцы встали перед младенцем на колени. Больше я ничего не увидел, потому что там была собака, и эта собака меня учуяла… Мне пришлось убежать. Если бы я не убежал, их слуги схватили бы меня и убили… Они ожидали рядом. У них были огромные кинжалы. Они, наверняка, убили бы меня… О, господин, пощади!

Ирод отпустил шпиона, и он упал в лужу с громким плеском. Пылающие гневом глаза царя обежали комнату. Его скулы двигались, как будто что‑то с усилием жевали. Он ничего не говорил, но именно его молчание казалось ужасающим. Сдавленным голосом он тихо произнес:

— Пусть войдут все!

В комнату поспешно вошел весь царский двор, который был уже собран в соседней комнате. Все знали, что случилось, и все дрожали от страха. По виду Ирода, который стоял перед ними, голый, с перекошенным лицом, они поняли, что царя охватила ярость, один из тех припадков гнева, которым он предавался в последнее время. В такие мгновения царь сводил все старые счеты, поэтому каждый, кто чувствовал себя хоть в чем‑то виноватым, дрожал и прятался за чужими спинами.

Тем же самым невнятным, как бы придушенным голосом Ирод отдал приказ:

— Эвриклеза ко мне!

После этого страх придворных перешагнул всякие границы. Спартанец Эвриклез был предводителем отряда наемников, щедро оплачиваемых царем и используемых для самых жестоких расправ. Все знали, что он собственноручно задушил обоих царевичей. Было ясно одно — раз царь его вызывает, кому‑то придется расстаться с жизнью.

Ожидая прибытия Эвриклеза, Ирод стоял, широко расставив ноги и нахмурив брови; его нос с раздувшимися ноздрями был напряжен, словно лук; приоткрытый рот обнажал черные зубы, скрежетавшие, словно шестерни какого‑то механизма; дыхание царя было свистящим. Эвриклез появился в сопровождении двух сотников.

— Приветствую тебя, царь, — Эвриклез не встал перед Иродом на колени, а приветствовал его так, как это делали солдаты — поднятием руки. — Я жду твоих приказов.

— Слушай, — Ирод положил руку на доспехи спартанца, на которых, к большому неудовольствию иудеев, была изображена голова с искаженным лицом и с волосами в виде змей. — Немедленно отправь сотню людей в Вифлеем. Там скрывают ребенка. Этот, — царь пнул ногой лежащего шпиона, — покажет тебе место. Пусть они убьют ребенка, а его тело привезут мне. Понял? Но прежде чем они это сделают, пусть окружат город. Никого не выпускать! Этот подлый род укрывал младенца и вступил в заговор с парфянами. Они могут попытаться снова его спрятать. Поэтому для уверенности убей всех мальчиков! Сколько лет этому ребенку? — царь снова пнул шпиона.

— Год, господин. Может быть, больше.

— Значит, всех мальчиков до двух лет. Все сходится. Они говорили, что видели звезду в то время. Всех! Чтобы ни один не ушел! Пусть весь род заплатит за измену! Мерзавцы! Я оставил их в покое, потому что они прикидывались простыми амхаарцами. А они устроили заговор! Они должны быть наказаны. Всех мальчиков! Понял?

— Будет так, как ты приказал, царь, — ответил спартанец. — Я сам прослежу за этим.

— Нет, отправь своих людей, а сам останься. Ты нужен мне здесь. — Свирепый взгляд царя обежал стоявших полукругом придворных. — Это все взаимосвязано, — он перечислял с жестокой медлительностью, — заговор моего сына, приезд этих парфян, ребенок… Теперь мне все ясно. При дворе полно тех, кто приложил руку к этим заговорам. Я знал об этом, однако ждал… Смотрел, как они будут действовать дальше. Они вновь решили попытаться… Опять хотели меня обмануть!

Ирод внезапно протянул руку и, указав на Боаргаса, рявкнул:

— Пытать его!

— О, господин! — толстый евнух бросился к ногам царя. — Это не я! Не я! Я скажу, кто…

— Пытать! Он расскажет все, что знает. Этого тоже взять! И этого! И этого!

Смуглый палец продолжал тыкать в толпу придворных. Тот, на кого он указывал, падал ниц и умолял о пощаде. Но уже вбегали греческие солдаты и выволакивали перечисленных людей из комнаты. Те же, на которых палец Ирода не указал, неподвижно стояли со стеклянными взглядами, не смея ни посмотреть царю в глаза, ни шелохнуться…

— И этого…

Поначалу палец двигался быстро, словно язык, высовывающийся из пасти змеи. Теперь он шевелился все медленнее. Ирод, казалось, пребывал в упоении от того ужаса, который он вызвал среди своих придворных. Он стал задумываться, долго глядя человеку в глаза, прежде чем указать на него пальцем.

И вот он посмотрел на двух мальчиков–эфебов, которые были при нем, когда он сидел в ванне. Старший из них держал флейту, на которой играл царю. Он был необычайно красив, звали его Карус. Он был сыном сирийской невольницы. Царь, заметив его однажды, забрал его у матери и сделал первым в гареме своих мальчиков. Его не смущало то, что он сам мог быть отцом Каруса. Ирод был горд красотою своего эфеба, хвалился им. Он не обращал внимания на донесения шпионов, что Карус принимает подарки от Боаргаса, о связях которого с Антипатром и Ферором он знал от Саломеи. Однако в этот момент гнев велел ему забыть о своем расположении к нему. Ирод чувствовал, что все его ненавидят, и сам ненавидел всех. Он никому не доверял. Царь всматривался в лицо мальчика. Но тот лишь улыбался, даже не подозревая об опасности. Он был уверен, что страдающий недугами царь всегда будет желать его ласк. Однако эта уверенность вылилась в неожиданный результат: смуглый палец Ирода, похожий на острие летящей стрелы, как будто выстрелил в сторону мальчика.

— И его! — сказал царь.

8

Не так просто было добраться до Аскалона. У Мириам была повреждена нога. Три дня они провели в пересохшем русле горной реки, ожидая, пока нога Мириам перестанет болеть. Оставив Мириам с Иисусом одних в пустынном месте, Иосиф с огромной тревогой отправился в ближайшую деревню, чтобы купить еды.

В тесной пещере, где они нашли укрытие, Иосиф отсоединил одно из звеньев цепи, подаренной Бальтазаром, и разбил его на пластинки, чтобы расплачиваться ими за еду. Денег у них не было; но Иосиф боялся ненароком выдать, что обладает ценной цепью.

За небольшой кусочек золота ему удалось купить еды. Он осторожно спросил крестьян, не слышали ли они, чтобы царские солдаты кого‑то искали. Но земледельцы, занятые лишь своим трудом, ни о каких поисках не слышали.

Наконец, Мириам почувствовала, что нога болит меньше, и можно было двигаться дальше. Ночью по бездорожью Иосиф повел своих родных к Ашкелону, который греки называли Аскалоном.

Родной город Ирода, лежащий на берегу Великого моря*, был окружен особой заботой царя. Ирод приказал построить в городе многочисленные сооружения, среди которых были великолепные термы и огромный стадион, окруженный целым лесом скульптур. Он также пожелал достроить и сделать еще более красивым храм покровительницы города, богини Афродиты, почитаемой греками и сирийцами. Для себя он построил дворец, в котором останавливался по крайней мере раз в год, как правило, в дни празднования в честь Афродиты. Тогда ей приносились богатые дары от его имени.

Из‑за культа Афродиты Аскалон был презираем во всей Иудее. Большинство жителей города составляли греки и сирийцы, но были и иудеи. Бразды правления находились в руках греков; они даже имели признанное царем самоуправление. Иудеи, за исключением богатых купцов, проживали в собственном районе. Там селились в основном бедные ремесленники. Здесь, в Аскалоне, жил знакомый Иосифа, ткач Аттай, которому он когда‑то помог и который, по собственному признанию, хотел его отблагодарить. Иосиф не видел Аттая несколько лет, но был уверен, что тот предоставит им убежище. Когда Иосиф оказался в иудейском районе, прохожие сразу же указали бедный домик Аттая. Это была темная, душная и пыльная лачуга. Аттай ютился там вместе со своей женой и девятью детьми, оборванными и голодными. В доме царила нищета. Аттай был болен: он кашлял и его лихорадило. Он не мог много работать. Детям приходилось попрошайничать.

Несмотря на нужду Аттай сразу же принял Иосифа, но не мог ему ничего предложить, кроме темного угла в грязной избе. Скорбно разведя руками, он сказал:

— Ты сам видишь, как я живу. Я бы ничего не пожалел для тебя и твоей семьи, но у меня самого ничего нет. Болезнь сидит вот здесь — он прижал руку к груди — и не дает работать. У меня, правда, есть заказы на корабельные канаты. Но едва я начинаю их плести, меня душит кашель; я не могу спать. О пропитании тебе придется заботится самому. А собаку прогони. Какая польза от нечистого животного?! Еще кого‑нибудь укусит.

Мириам решительно запротестовала. Она любила животных, к тому же привязалась к псу, особенно когда они вместе с Иисусом укрывались одни в пещере в русле горной реки. Пес был верным другом и защитником. Несколько раз он отгонял бродивших поблизости шакалов. Иисус к нему очень привязался и не засыпал, если пес не ложился рядом, свернувшись в клубок.

Аттай морщился:

— На что он нужен? Зачем он? С ним много хлопот, он много ест, а если нечего есть, таскает еду у людей. Говорю вам, прогоните его.

— Позволь, Аттай, ему остаться, — просил Иосиф, видя умоляющий взгляд Мириам. — Мы пробудем у тебя недолго.

Ткач пожал плечами.

— Ну, если вы скоро уедете… Только смотрите за ним хорошенько.

На следующее утро Иосиф отправился на рынок Аскалона, где хотел купить немного еды и расспросить про дальнейшую дорогу. Он ходил между лотками, когда неожиданно до его слуха долетели слова, потрясшие его.

Какой‑то человек, окруженный толпой, энергично о чем‑то рассказывал. Из толпы до Иосифа донеслось, словно выкатившаяся из‑под ног монета, название родного города и заставило его присоединиться к слушавшим и даже протиснуться в середину.

Человек, собравший вокруг себя толпу, был невысокий, рыжий и ободранный. Он производил впечатление жулика. Говоря, он живо жестикулировал, произнося отдельные слова с пафосом, словно для большего эффекта. Когда он говорил, его взгляд беспокойно бегал во все стороны.

— Таким образом, они убили всех. Понятно? — он повысил голос. — Истребили весь царский род! Уже не будет потомков Давида!

Слушатели кивали головами, повторяли услышанное стоявшим позади. Иосиф слушал с ужасом, с которым соединялись боль и гнетущее чувство огромной вины. Забыв об осторожности, он пробился сквозь толпу поближе к рассказчику и схватил его за плечо.

— Я не слышал всего твоего рассказа, — произнес он взволнованно. — Повтори! Что произошло в Вифлееме?

Рыжий бродяга резко отпрянул, пытаясь вырваться из рук Иосифа.

— Чего ты хочешь от меня? Пусти! Я ничего не знаю ни о каком Вифлееме. Я ничего не говорил…

— Ты рассказывал о том, что произошло в Вифлееме…

— Я рассказывал старые истории. Пусти меня!

Он снова рванулся. Он старался скрыться в окружавшей их толпе, так же, как испуганная крыса стремится забиться в первую попавшуюся дыру. Но Иосиф держал его крепко.

— Ты говорил, что царский род Давида истреблен…

— Кто это сказал? Я ничего подобного не говорил.

— Не лги! Я слышал. Повтори!

Человек еще раз попробовал вырваться. Но когда ему это не удалось, он решил сменить тактику: многозначительно посмотрел на Иосифа и легким движением головы дал ему знак отойти в сторону. Едва они выбрались из толпы, как рыжий бросился бежать, увлекая за собой Иосифа. Они пронеслись между лотками, промелькнули среди развешенных торговцами кусков полосатой ткани, пробежали между рядов расставленных на земле сандалий. Наконец, они оказались вдали от людей. Человек, за которым гнался Иосиф, остановился в безлюдной галерее, окружавшей торговую площадь.

— Ну, так чего ты хочешь? — спросил он. — Я рассказывал только то, что сам слышал. Может быть, это неправда…

— Повтори то, что ты говорил.

Маленькие глазки рыжего человека впились в лицо Иосифа.

— Говорю тебе, я рассказывал только то, что слышал от других. Есть люди, которые любят слушать новости. Они всегда дадут пару монет… Ты иудей? — наклонив голову, неожиданно спросил он Иосифа.

— Я живу в Галилее.

— Ты говоришь не по–галилейски. Ты иудей, но, по–видимому, не шпион.

— С чего это тебе пришло в голову?

— Ты не похож на шпиона… — он все еще всматривался в Иосифа. — Сказать правду, ты похож на глупца. Надо быть глупцом, чтобы спрашивать так, как ты. Ты не знаешь, что тут полно шпионов?

— Я хотел обо всем узнать…

— Хотел, хотел… — он пожал плечами. — Что это тебя так взволновало? — его лицо искривилось в злорадной ухмылке. — А знаешь, что ждет тех, кто хочет слишком много знать?

Его маленькие, сверлящие глазки уставились на Иосифа. Страх, по–видимому, у него окончательно прошел, и теперь на его лице можно было заметить выражение хитрости. Он поднял руку и потер друг о друга два пальца, давая понять, чего он хочет. Иосиф вынул несколько асов*. Рыжий бродяга посмотрел на медные монеты и с пренебрежением засунул их за пояс.

— За эти деньги я тебе много не расскажу, — сказал он. — Ты лишил меня заработка. На площади дали бы мне больше.

— Если расскажешь все, что знаешь, я дам тебе еще.

— Ну, тогда слушай, — рыжий наклонился к Иосифу. Он говорил тихо, почти шепотом. — Люди говорят, что царские солдаты прибыли в Вифлеем и убили всех мальчиков…

— Чудовищно…

Бродяга резким рывком высвободился из рук Иосифа и отскочил в сторону, но не убежал. Стоя в напряжении в нескольких шагах от Иосифа, готовый к бегству, он сказал:

— Если ты хочешь узнать больше, то дай мне статир.

Цена была высока, но Иосиф должен был услышать все.

— Ты скажешь все, что знаешь?

— Сначала заплати.

Иосиф стал доставать из‑за пояса деньги. Когда они прятались в пещере, ожидая, пока заживет нога Мириам, он изготовил несколько ложек и других мелких предметов. Благодаря тому, что их удалось продать, у него было немного денег и не было нужды расплачиваться золотыми пластинками, что затрудняло сделку и привлекало лишнее внимание. Он протянул монету рыжему, но тот отошел назад.

— Если хочешь, чтобы я говорил, положи деньги на парапет, вон там, — сказал он, — а сам отойди.

Как только Иосиф отошел, тот прыгнул и, подобно кошке, бросающейся на мышь, схватил монету, после чего отбежал на достаточное расстояние, чтобы Иосиф не мог его схватить.

— Слушай, иудей, если тебе это так надо, — сказал он. — Солдаты, пришедшие в Вифлеем, искали какого‑то мальчика. Вероятно, это царский Сын, к которому приезжали послы от парфянского царя. Но солдаты не нашли мальчика — Его родители убежали вместе с Ним. Поэтому со злости они поубивали всех остальных. А тех, которые убежали, продолжают искать. Солдаты ездят по дорогам и выспрашивают о семье с маленьким ребенком. Обещают большую награду…

Когда рыжий бродяга произносил последние слова, его глаза странно заблестели. Заметив это, Иосиф ощутил страх. Он старался это скрыть, но говоривший, по–видимому, что‑то заподозрил, потому что добавил:

— Они найдут их, хотя бы те скрылись под землей…

Иосиф, стараясь придать голосу как можно более равнодушный тон, спросил:

— Это все, что ты слышал?

— А что ты еще хотел узнать?

По–прежнему стараясь казаться равнодушным, Иосиф пожал плечами. Он повернулся и вышел из галереи. Отойдя немного, Иосиф обернулся и заметил, что этот человек за ним наблюдает. Теперь уже он, в свою очередь, стал петлять среди лотков рынка. Прежде чем вернуться домой он долго ходил по улицам города, постоянно проверяя, нет ли поблизости рыжего бродяги. Хоть Иосиф его и не видел, но вернулся в дом Аттая с тревогой.

Он ощущал боль, страх, отчаяние. Его вновь терзало чувство вины. Конечно, братья повели себя недостойно. Но, все‑таки, это были его братья. К тому же их опасения подтвердились. Если бы он не приехал, это ужасающее несчастье не постигло бы целый род. Иосиф сидел, удрученный этими мыслями. Он не поделился ими с Мириам, не желая ее беспокоить. В нем бродили и другие неясные чувства. Он понимал, что его братья были гораздо более виноваты перед Мириам, чем перед ним. Но она не произнесла ни одного плохого слова о них, да еще и сдерживала его гнев. Он почти боялся снова услышать слова оправдания того, что произошло. А этого он не хотел слышать — именно от нее.

Но Мириам по его поведению и выражению лица догадалась, что произошло что‑то серьезное. Она ни о чем не спрашивала. Проявляя заботу о нем и стараясь каждым жестом выразить ему свою любовь, она терпеливо ждала. Она была такой всегда, с тех пор как он ее узнал: полной терпения и доброты. Когда он видел ее, он не мог ничего утаить. Он помнил о том, что когда‑то решил: именно она должна управлять их жизнью.

Иосиф позвал Мириам и тихим шепотом рассказал ей все, что узнал от рыжего человека. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами.

— О, Адонай! — тихо воскликнула она. — Всех мальчиков?! Они, наверняка, приходили искать Его… — Мириам перевела взгляд на Иисуса, игравшего деревянным зверьком, которого сделал Ему Иосиф.

— Да. Они искали Его, — подтвердил Иосиф.

Ему показалось, что Мириам дрожит. Но она быстро овладела собой. Ее рука потянулась к сидящему на подстилке Младенцу, и ее пальцы стали ласково перебирать Его волосы.

— Нам надо бежать дальше, — сказала она.

— Надо, — согласился Иосиф. — Но, может быть, не сразу… Мне кажется, лучше остаться на некоторое время в доме Аттая. Не будут же они искать без конца!..

— Мы сделаем так, как ты решишь. Ох, как мне жаль тех матерей, тех отцов… — вздохнула она.

— Мои братья не зря боялись… — Иосиф не сумел сдержать горечи. — Он не защитил их… Они, конечно, были плохими… У меня была обида на них… Однако…

Иосиф почувствовал прикосновение ее пальцев к своей руке.

— Ты не должен себя винить, — сказала она.

— Но понимаешь ли ты, Мириам, что значит для отца смерть сына? — воскликнул Иосиф.

Она ответила не сразу, некоторое время помолчала. Вновь она смотрела на Сына, вертевшего в ладошках деревянную козочку. Иосиф заметил, как ее глаза затмила какая‑то пелена. Он пожалел о своих словах.

— Я несправедливо сказал, — шепнул он. — Ты, наверняка, это понимаешь…

— Это страшная боль, самая страшная… Я не раз думала об Аврааме и Сарре…

Теперь они оба смотрели на Младенца.

— Всевышний не может желать этого… — произнес Иосиф. — Он всегда будет хранить Его…

Она резко вскинула голову.

— Не знаю, Иосиф, не знаю и не хочу этого знать. Будет так, как Он захочет. Я только одного желаю: всегда доверять Ему и верить, что все приходящее от Него — высшее благо…

— Смерть сына не может быть благом! Для Авраама это было лишь испытанием.

— А может быть, это — как последняя гиря на чаше весов? Та, которая решает все, когда никакие другие средства не помогли? — Мириам положила руку на плечо Иосифа, словно эта мысль стала открытием для ней самой. — Может быть, эти дети своей смертью спасли твоих братьев, Иосиф?

9

Иосиф был убежден, что не стоит покидать город немедленно. В доме Аттая они были в безопасности. Надо было остаться здесь на то время, пока не прекратятся поиски. Но после разговора с рыжим оборванцем он предпочитал не показываться на рынке. Он отозвал Аттая на небольшой дворик за домом. Иосиф до той поры ничего не говорил ему о причинах, заставивших его отправиться в Египет. Не хотел он говорить и сейчас.

— Послушай, Аттай, — сказал он. — Я хочу попросить тебя об одолжении. Ты оказал нам гостеприимство, и мы за это благодарны тебе. Я надеялся, что утром мы отправимся дальше, но пришел к выводу, что лучше нам остаться в городе еще на несколько дней. Я бы хотел, чтобы моя жена отдохнула…

— Раз ты так решил, Иосиф, то оставайся.

— Спасибо тебе. Но я понимаю, что мы доставляем тебе хлопоты. Мне хочется как‑то отблагодарить тебя. Мне в голову пришла одна мысль… Сегодня в городе я убедился, что иудеи у вас не слишком желанные гости….

— Да, ты прав. Мы научились жить вместе с гоями, а люди из Иудеи затевают споры. Постоянно дело доходит до ссор и стычек, временами до драк. Иногда даже убивают… Власть находится в руках греков, и когда случается нечто подобное, они обращаются против нас всех. Им на помощь приходят и солдаты Ирода.

— Вот видишь. Я чужой здесь и обращаю на себя внимание. Было бы лучше, если бы за продовольствием ходил ты. Я знаю, тебе трудно прокормить семью. Возьми, прошу, эти деньги и купи на них еды и для своей семьи, и для нас.

Иосиф положил на огрубевшую ладонь Аттая три маленькие пластинки золота, отколотые от звена цепи. Ткач молча смотрел на золото, а потом неожиданно затрясся всем телом.

— Что это ты мне даешь, Иосиф?

— У меня нет монет, есть только эти пластинки золота.

— Такого богатства я еще никогда не видел.

— Ты много для нас сделал.

— То, что я сделал, не стоит даже крупинки этого золота.

— Доброту не измеряют золотом. Мы получили это и хотим поделиться с тобой.

Аттай ничего больше не сказал, глаза его лихорадочно заблестели. Он стоял, держа золотые пластинки на ладони, все еще дрожа. Желая его успокоить, Иосиф спросил:

— Ты ничего не слышал о том, что солдаты Ирода кого‑то ищут в городе?

Но ткач посмотрел на Иосифа непонимающим взглядом.

— Ищут? Я ничего не знаю об этом… Нет, не слышал… Пусть Всевышний возблагодарит вас за то, что вы сделали для меня и моих детей! Пусть благословение Предвечного будет над вами и вашим Сыном!

Аттай еще долго произносил благодарения и благословения. Наступила ночь, но хозяин дома не спал. При свете светильника Иосиф видел ткача, видел, как он ходил между циновками, на которых спали его дети. Он что‑то сам себе говорил.

Ранним утром Аттай уже был готов идти на рынок. Он взял с собой старшего сына, который нес большую корзину.

К обеду мальчик вернулся один. Он сказал, что потерял отца на рынке. Аттай не пришел и к вечеру. Когда наступили сумерки, а ткача еще не было, всех в доме охватила тревога. Жена Аттая с плачем подошла к Мириам, которой пришлось ее успокаивать. Больше всех был напуган Иосиф. Он не сомневался, что исчезновение Аттая имело какую‑то связь с золотом, которое он ему дал.

Была уже глубокая ночь, когда скрипнула калитка и люди в доме услышали нетвердые шаги и всхлипывания. Шатаясь и рыдая, в дом вошел Аттай. От него разило вином. Его лицо было разбито в кровь, а одежда разодрана. Он вернулся без плаща и не принес с собой ни корзины, ни еды. Оказавшись посреди избы, он бросился на колени. Стеная, он стал биться головой об утоптанную землю. Проснулись дети и подняли крик. Жена подбежала к мужу. При виде его отчаяния она тоже зарыдала и стала рвать на себе волосы. Никто не знал, что случилось, но всем было понятно, что в дом пришло какое‑то ужасное несчастье. Усевшись на землю возле плачущего Аттая, Иосиф попробовал расспросить его о случившемся. Это было непросто сделать. Он стонал, и из его обрывистых слов мало что можно было понять. Но в конце концов Иосиф понял, что случилось. Ткач на рынке встретил своих знакомых и похвастался перед ними золотом. Они уговорили его пойти в винную лавку. Он пил, и вино ударило ему в голову. Аттай забыл обо всем; он даже не помнил, что с ним было, что он говорил и что говорили другие люди. Придя в сознание, он оказался один на улице. Его знакомых уже не было. Зато на него напали какие‑то негодяи и, избив его, отняли плащ и деньги…

По мере рассказа Аттая, прерываемого всхлипами, Иосиф чувствовал нараставшую тревогу. У него не было сомнений, что в винной лавке Аттай проболтался о людях, от которых он получил золото. Аттай предал его! Иосифа охватил гнев при виде лежащего на земле кающегося бедняка. Аттай всего лишь потерял деньги, но для них это могло стать смертным приговором. Те, кто слышали слова Аттая, наверняка уловят связь между скрывающимися у него дома людьми и выслеживающими беглецов солдатами.

Со времени встречи с рыжим человеком Иосиф понимал, что в воздухе витает опасность. Однако дом казался ему надежным. Теперь же он чувствовал себя загнанным зверем, к норе которого со всех сторон приближаются враги. Было такое чувство, что темный угол, в котором они скрывались, неожиданно осветился множеством факелов.

Иосиф сидел, опершись головой на руку, как вдруг за спиной услышал тихий голос Мириам:

— Ты так сильно сердишься на этого несчастного?

— Ты же видишь, что он натворил!

— Он не пьет, поэтому не знает силы вина. А те люди, может быть, вовсе не хотели спаивать его.

— Он болтал о нас… Сам, наверное, теперь не помнит, что говорил.

— Он обрадовался деньгам. Человек не может радоваться в одиночку, хочет поделиться радостью с другими. И он ведь не знал, что мы вынуждены скрываться.

— Ты его защищаешь. Но я тебе говорил, что рассказывал мне тот человек: нас ищут, назначили награду… Может быть, уже этой ночью…

Иосиф поднял на нее полный отчаяния взгляд. Он был взволнован собственными словами, а лицо Мириам оставалось спокойным.

— Ангел, предупредивший тебя в Вифлееме, пока не приходил к тебе. Это значит, что у нас еще есть время для бегства.

От ее слов Иосифу стало спокойнее.

— Но нам нужно бежать, и как можно скорее, — сказала Мириам.

— Да, но у нас нет еды в дорогу. Ее должен был купить Аттай.

— Не обвиняй его больше. У нас еще есть цепь. Хватит и для нас, и чтобы им оставить…

— Ты хочешь, чтобы я дал ему еще раз? Ему? Да он их растратит!

— На этот раз наверняка не растратит. Ведь они ждали еды. Дети голодные. Прошу тебя, Иосиф.

— Не проси. Одного твоего слова достаточно.

Хотя разговор с Мириам притупил его панический страх, Иосиф не утратил ощущения, что земля горит у него под ногами. Определенно, им надо было уходить как можно скорее. Странно, что это повторялось вновь и вновь: когда им грозил неожиданный удар судьбы, Всевышний приходил на помощь, предупреждая об опасности, но затем не делал ничего больше. Он предоставлял ему действовать самому. Он оставлял ему роль отца…

Иосиф вынул цепь, спрятанную на дне бурдюка, и оторвал от нее еще два звена. Затем упаковал их скромные пожитки. Можно было отправляться хоть сейчас, но Иосиф решил, что будет лучше, если они выйдут в самый полдень, когда в городе наступит гнетущая жара и люди укроются в тени. Утром, когда между домов еще сохранялась ночная прохлада, улицы были полны людей. В эту пору, несомненно, целая толпа зевак стояла бы у городских ворот. В этом случае легко можно было бы наткнуться на рыжеволосого оборванца, который, увидев их втроем, сразу бы догадался, кто они такие.

Часы ожидания проходили тревожно. Сердце начинало стучать сильнее, если на улице перед домом раздавались шаги. Иосиф сидел в напряжении, произнося молитвы.

Аттай, после того как выплакался, заснул и громко храпел и стонал во сне. Когда наступил полдень, Иосиф разбудил его.

— Вставай, я хочу тебе кое‑что сказать.

Ткач стоял, низко опустив голову, сцепив руки и заламывая пальцы.

— Я решил уехать немедленно, сейчас же.

— Ты прав, Иосиф, — буркнул тот. — Ты должен ехать как можно скорее…

— Ты что‑то знаешь?

— Да, это вас ищут…

— А ты говорил…

Аттай растопыренными пальцами провел по лицу, как будто хотел снять с него кожу.

— Не знаю, не знаю, что я говорил… Но ведь ты меня не предупредил. Откуда я мог знать? Только когда стали говорить об убитых детях, о солдатах, о награде… Бегите, бегите как можно скорее… Я не прощу себе, если с вами что‑то случится.

— Это моя вина, что я тебе ничего не сказал. Я должен был тебе довериться, объяснить, почему мы убегаем и куда идем…

— Не говори, куда идете. Я всего лишь слабый человек… Я не хочу знать об этом.

— Хорошо, я ничего тебе не скажу. Я только хочу поблагодарить тебя за убежище.

— Не благодари. Я потерял твои деньги.

— Моя жена решила, что я должен возместить тебе то, что ты потерял. Держи!

— О, Адонай! — воскликнул ткач, вознося руки. — Такой женщины, как твоя жена, я еще не видел. Другой такой нет на свете. У моих детей будет еда! Как вы милосердны! Пусть Всевышний хранит вас! А я вас выдал…

— Ты говорил, что не знаешь, что сказал…

— Не знаю… Не помню… Но они постоянно говорили о том, что вас ищут солдаты и что за вас назначена награда. Если вас увидят на улице…

— Поэтому я выбрал время, когда солнце стоит высоко…

— Пусть Всевышний ведет вас! Пусть Он всегда вам помогает за ваше милосердие!

Наступил час, когда в городе воцарился зной, такой сильный, что даже задушил веявший со стороны моря ветер. В эту пору дня все люди и звери прятались в тени. Иосиф вывел осла, помог Мириам взобраться на него, затем подал ей Иисуса. Все покрыли головы платками. Аттай приоткрыл калитку и осмотрелся. Улица была пустой. Иосиф пошел вперед, ведя осла за поводья. За ними шел пес с поджатым хвостом.

Улицы, по которым они шли, поражали своей пустотой. Они были настолько узки, что солнечные лучи не достигали их дна. Но, несмотря на тень, из‑за горячего воздуха было тяжело дышать. Под стенами были видны спавшие люди.

Дойдя до угла улицы, они остановились, и Иосиф осторожно выглянул из‑за стены. Они тронулись в путь только после того, как он убедился, что на улице нет никакого движения. Таким образом, им удалось миновать иудейский квартал. Теперь они приближались к городским воротам. Перед ними была небольшая площадь, которая была пуста. У ворот они тоже никого не заметили. Иосиф посмотрел на Мириам, затем на Иисуса, который не спал и смотрел на него большими черными глазами, глубоко вздохнул — и пошел вперед. Они шли по площади, как будто проходили через костер. Наконец оказались в тени городских ворот. Иосиф вздрогнул, неожиданно заметив сидящего на земле стражника, но тот спал, подпирая голову копьем. Они тихо прошли через ворота и снова оказались на солнце, но уже за городом. Иосиф еще раз оглянулся. Никто на них не обратил внимания, никто не шел за ними, никто не окликнул.

Несмотря на зной, они шли довольно долго по совершенно пустой дороге, не перемолвившись ни единым словом. Затем Иосиф заметил в стороне небольшую пальмовую рощицу. Они свернули с дороги под тень деревьев. Здесь был даже небольшой колодец. Только теперь Иосиф вздохнул с облегчением. До этого он шел, невольно сдерживая дыхание. Его охватили радость и гордость. План удался: они вышли из города незамеченными. То, что казалось таким трудным и опасным, оказалось простым и легким. Однако Иосиф тотчас приглушил распиравшие его грудь чувства. Это не я, думал он, это Всевышний… Я только тень, и не следует мне присваивать того, что принадлежит не мне…

Иосиф помог Мириам сойти с осла и сказал:

— Я думаю, что нам надо остаться здесь до вечера. Ты отдохнешь, выспишься. Ночью мы тронемся дальше, и не по этой дороге, а вон тем путем, — он указал рукой, — вдоль холмов. Дорога будет нелегкой, но к утру мы должны добраться до пограничной реки.

— Будет так, как ты решил, — сказала Мириам.

— Я решаю, но это Он нас ведет, и поэтому мы избежали опасности.

— Да, я согласна с тобой, — улыбнулась Мириам. — Он всегда нас ведет… Тебе больно, что ты должен быть только тенью? — спросила она, словно отгадав его мысли. — Ах, Иосиф, все твои заботы и тревоги становятся заботами и тревогами настоящего Отца. Он на самом деле нуждается в тебе. Он такой: все может Сам, но все‑таки хочет нашего участия…

10

Над ними горели звезды, с которых вниз спадал серебристый занавес из мерцающих нитей света. Царила тишина, и только со стороны моря доносился плеск волн, бьющихся о скалистый берег. Оттуда же налетал холодный резкий ветер. Они шли уже два часа, держа путь вдоль линии расположенных недалеко от моря холмов и ориентируясь по звездам. Отдохнувший осел шел бодро, и его не приходилось подгонять. Пес бегал вокруг: то исчезал в темноте, и тогда было слышно только его дыхание, то вновь носился рядом с ними, подобно вылетающей из‑под ног птице, которую спугнули. Временами он чуял какое‑нибудь животное и гнался за ним, тихо повизгивая.

Мириам ехала на осле, держа на руках Сына. Когда они отдыхали в рощице, Иисус спал мало, Он играл. Он уже не был постоянно спящим крохотным младенцем. Теперь Он был веселым и смышленым мальчиком, который с любопытством смотрел на все вокруг и любил спрашивать обо всем. Иосиф часто наблюдал за Ним. Иисус даже характером напоминал свою мать. Обыкновенное граничило в Нем с чем‑то таинственным и неопределенным. Еще вчера Иосиф смотрел, как Он играл с детьми Аттая. В узкой улочке, на которую падали косые лучи солнца, создававшие причудливую игру теней и света, мелькали силуэты игравших детей. Силуэт Иисуса был виден в профиль. Он был слишком мал, чтобы принимать участие в игре, но с интересом наблюдал за движениями старших детей. Временами среди взрывов детского смеха до Иосифа доносился и Его смех. Он смеялся так же, как и Его мать — доброжелательно, радостно и никогда — язвительно.

Тогда, подозвав Иисуса, Иосиф спросил:

— Ты хорошо поиграл?

— Они прыгали, а Я смеялся, — ответил Он по–детски.

— Иди к маме, она ждет Тебя. Надо умыться и поесть.

Он никогда не убегал и не выказывал недовольства, если надо было отвлечься от игры. Достаточно было сказать: «Мама ждет», — как Он тут же бросал все занятия.

— Я расскажу маме, что Я смеялся, — сказал Иисус, вкладывая свою ручонку в ладонь Иосифа. — Идем, Каду, мама ждет, идем, — обратился Он к собаке. — Ты должен умыться.

Иисус называл пса Каду. Собака, привязавшись к ним, больше всего любила быть с Иисусом. Пес ни разу не лаял и даже не скулил, когда ручки мальчика в искренней ласке трепали его шерсть. Он лежал смирно и только сверкали его глаза. По отношению к мальчику пес был полон нескончаемого терпения. Когда Иисус спал, пес прижимался к нему. Проснувшись, Иисус тут же искал ручонкой вокруг себя: «Где ты, Каду?»

Наигравшись, Иисус снова спал. Мириам сидела на осле неподвижно, храня его сон. Когда Иосиф смотрел на ее лицо сбоку, то видел едва шевелящиеся губы. Наверное, она шептала молитвы.

— Ты молишься? — спросил он.

— Да. Я благодарю Всевышнего.

— Впереди еще много опасностей.

— Он знает об этом. Я не хочу думать о том, что грядет. Я благодарю Его за то, что получила: за Него… — движением головы Мириам указала на прижатую к ее груди голову Сына, — за звезды, которые нам освещают дорогу, за ослика, который так уверенно шагает…

«Но я вынужден думать о том, что нас ждет впереди», — подумал Иосиф. В этой мысли не было сожаления. Ему было приятно, что женщина, которую он любит, не знает страха и полна доверия. Она всегда жила тем, что происходило в настоящий момент. Он же должен был жить тем, что будет дальше, должен был предвидеть каждый их следующий шаг.

— Помолись еще, — сказал Иосиф, — чтобы и сейчас не было недостатка в Его помощи.

— А разве может быть недостаток в Его помощи? — в голосе Мириам прозвучало недоумение.

— Нет, конечно, я не прав, — признал Иосиф. — Я тоже верю, что Он всегда с нами. Но каждый миг приносит с собой новые опасности. Придется решать…

— Наверное, ты будешь знать, как поступить.

Иосиф замолчал. «Она права, — решил он. — Раз Всевышний велел мне исполнять роль отца, то, без сомнения, Он рядом с нами. Однако я этого не чувствую. Вновь и вновь возвращаются страхи, чувство беспомощности… Я никогда не знаю наверняка, является ли дорога, которую я выбираю, именно той, которую я должен был выбрать».

Он ощутил прикосновение ее ладони к своему плечу.

— Ты так заботишься о нас, — произнесла она, и в ее голосе звучала любовь. — За тебя я тоже должна всегда Его благодарить.

— Я забочусь, как умею. А когда приходит решающий миг, Он забирает все в Свои руки.

Ладонь Мириам сильно сжала его плечо.

— Он поступает, как настоящий Отец, не только Его Отец… — она указала на Иисуса, — но и твой, и мой…

Они двигались дальше, под усеянным звездами небом. Дороги, по которым они шли, были пусты. Они проходили мимо заснувших деревень. Среди холмов выли шакалы, сверкавшие глаза которых сопровождали их постоянно. Пес теперь не отдалялся, а шел возле осла, настороженно навострив уши. Временами он тихо рычал. Понемногу их стала одолевать усталость. Небо над скалистой стеной, поднимавшейся за холмами, уже стало проясняться. Очертания становились более отчетливыми; звезды на востоке гасли, остальные утрачивали свой сверкающий блеск. Тишина стала словно еще более явной. Равномерный шум моря сливался в единое целое с тишиной. Из‑за одной из оград, мимо которых они проходили, раздалось пение петуха. Ночь медленно падала вниз, на землю, как с плеч падает плащ.

Поднявшись на небольшой холм, Иосиф осмотрелся по сторонам. Они миновали огражденный стеной город. Без сомнения, это была Газа. Полоса растительности, преграждавшая им дорогу, наверняка обозначала берега пограничной реки.

До реки было недалеко, но наступал день, а они находились на открытом пространстве. От реки их отделяла дорога, ведущая из Газы в Вирсавию*. Чтобы добраться до границы, они должны были эту дорогу пересечь. Местность по обе стороны была открытой и пустынной. Если бы они покинули цепь холмов, возле которых находились в этот момент, им бы уже негде было укрыться.

Остаться здесь, среди холмов, или идти дальше? Вновь Иосиф был вынужден принимать решение. Как трудно увидеть волю Всевышнего в таких простых житейских делах! Можно укрыться среди холмов и дождаться ночи. Но они пустились в путь без продовольствия и воды. День, проведенный без воды и пищи, особенно для ребенка, будет слишком тяжелым. Пожалуй, лучше всего, несмотря на усталость, добраться как можно скорее до реки, переправиться через нее и отдохнуть уже на другой стороне. Но что они там найдут? Он знал наверняка лишь одно: за рекой начинается территория Набатейского царства. Набатейский царь был союзником Ирода, но Иосиф полагал, что на том берегу им можно будет смелее обращаться за помощью в селениях, через которые они будут проходить.

Иосиф все‑таки решил переправляться через реку, хотя и допускал, что это решение продиктовано его собственным нетерпением. Но он был крайне утомлен. А как сильно измучилась, должно быть, Мириам! Она ничего ему не говорила, но он видел усталость на ее лице. И какой будет переправа? В том месте, где им придется переправляться, нет никакой дороги. Чтобы добраться до переправы, придется пройти несколько стадий** на юг. В этом случае им могут повстречаться другие путники и, кто знает, может быть, даже солдаты. Вполне вероятно, что за переправой могли следить. Может быть, те, кто выслеживал их в Аскалоне, теперь поджидают их здесь?

Мысли метались в его голове, словно птицы, попавшие в клетку и напрасно ищущие выхода. Но все‑таки он должен был принять решение, то есть передать свое решение Всевышнему. Прежде чем сойти вниз к ожидавшим его возвращения Мириам и Иисусу, Иосиф повернулся лицом к горам, за которыми находился Иерусалим, и произнес краткую молитву: «О Господь, Ты наполняешь миром сердце человека. Сделай так, чтобы решение, которое я приму, было согласно с Твоей волей…»

Иосиф спустился с холма. Мириам сидела на земле и кормила Иисуса остатками еды, взятой с собой. Осел щипал редкую сухую траву, произраставшую среди валунов. Пес лежал и тяжело дышал, высунув язык. Голодными глазами он смотрел на кусочек лепешки в руках Иисуса.

— Что ты решил? — спросила Мириам, поднимая глаза на Иосифа.

Он сильно стиснул свои пальцы. Ответил не сразу.

— Мне кажется, мы должны еще немного напрячь наши силы — дойти до реки и переправиться на другую сторону. Это может оказаться нелегким делом…

— Если ты считаешь, что так надо, тогда пошли.

Затем она обратилась к Иисусу:

— Ты уже поел, Сынок?

Он поднял на нее глаза.

— Я не ел. Мама голодная, Каду голодный…

— И отец, и я, и Каду поедим, когда перейдем через реку. Но Ты должен поесть сейчас, потому что нам уже надо идти дальше.

— Но, может быть, ты очень устала? — тихо спросил Иосиф.

— Отдохнем на том берегу…

— Ах, если бы я был уверен…

— Ты должен быть спокоен, Иосиф. Смотри, Иисус радуется, что поедет.

Мириам не села на осла, а посадила только Иисуса. Мальчику нравилось, что Он едет сам. Он терся босыми ножками о мохнатую шею животного и весело смеялся. Он, как всегда, сиял радостью.

Солнце вышло из‑за туч, и его лучи сразу же приглушили, погасили свежий морской ветерок, который они ощущали на лицах ночью. Каменистая пустыня быстро теряла прохладу.

Они дошли до дороги. Выложенная большими плитами, она перерезала их путь прямой полосой. Прежде чем ее пересечь, Иосиф оставил Мириам с Иисусом под прикрытием большого, усыпанного розовыми цветами, куста, а сам вышел на дорогу. Она была пустынной, и только где‑то далеко, как ему казалось, он увидел двигавшиеся силуэты людей. Он кивнул Мириам, и они перешли через дорогу, словно переступили порог.

Плотная стена растительности, которой порос берег реки, была уже недалеко, но пространство, отделявшее их от нее, было совершенно открытым. Хотя Иосиф чувствовал, что быстрое передвижение тяжело для Мириам, он поторапливал ее. Запыхавшись, они подошли к сплетению колючих кустарников, из‑за которых тянуло резким запахом реки. Когда они приблизились к кустам вплотную, Иосиф обернулся и замер от страха. На дороге, как раз в том месте, где они ее перешли, он увидел трех всадников. Они не ехали, а стояли на месте, повернув головы в сторону реки. Казалось, они смотрели на них. Больше всего тревожило то, что эти люди были на лошадях.

— Быстрее! — произнес Иосиф сквозь зубы. — Быстрее! Мы должны как можно быстрее спуститься к реке.

Но колючий кустарник образовывал плотную непроходимую стену. Не было ни одной тропинки, ведущей сквозь эти кусты. Им оставалось только одно: прорываться сквозь шипы. Иосиф отодвинул ветви и попытался провести через них осла. Однако животное уперлось и не хотело идти. Мириам с головой укрыла Иисуса покрывалом и, взяв Его на руки, пошла первой. Иосиф видел, как шипы раздирают на ней одежду, царапают ее плечи. На ее куттоне появились красные пятна. Заслоняя собой Сына, она пробралась к реке. Но осел никак не хотел идти сквозь колючки. Воюя с упрямым животным, Иосиф увидел, что трое людей, стоявших на дороге, съехали с нее и направились к реке. Они двигались не слишком быстро, но, казалось, ехали по их следам. Было что‑то угрожающее в этом их медленном движении. Солнце, отразившись от того, что было на головах всадников, сверкнуло молнией. Должно быть, это были шлемы. И действительно, за ними ехали солдаты. Иосифа охватила паника. С необычной резкостью он хлестнул осла. Испугавшись, животное в конце концов поддалось и пошло вслед за Иосифом, оставляя на шипах целые клочья шерсти. У Иосифа тоже плечи и спина были расцарапаны.

Наконец, они оказались за преградой из кустарника. На дне глубокого ущелья текла река. Она медленно несла свои мутные воды. Иосиф был уверен, что река неглубока.

— Быстрее переправляемся, — сказал он. — Какие‑то люди едут за нами, и я не знаю, что это означает…

По плечам Мириам стекала кровь, один шип поранил ей лоб. У основания волос, над изгибом бровей, застыла темно–красная капля, словно подвешенная бусинка. Иосиф старался не смотреть на ее окровавленные руки и ноги. Он и сам испытывал боль от множества царапин. Даже на светлой шерсти осла появились розовые пятна.

Иосиф первым вошел в реку, нащупывая дно палкой. Вода доставала ему до пояса. Он вел осла, на котором ехал Иисус. Рядом шла Мириам, поддерживая Сына. Река стала глубже, и вода доходила уже до ног мальчика. Иисус наклонялся, опускал руку в воду и радостно плескал во все стороны. Мириам не переставала с Ним разговаривать. Она говорила спокойно и весело, будто принимая участие в Его игре. Казалось, она не чувствовала боли, которую ей доставляло погруженное в воду израненное тело.

Иисус неожиданно перестал плескаться. Взглянув на мать, Он заметил подвешенную над правой бровью красную бусинку. Он протянул палец и дотронулся до лба Мириам.

— Мама, тебе больно? Тебе больно? — спрашивал он.

— Нет, не больно, — уверяла она Его.

Но Иисус, словно не веря ей, прикоснулся пальчиком к капле крови, а потом этим же пальчиком дотронулся до своего лба.

— Больно… — сказал Он.

Вода с каждым шагом становилась мельче, и они без труда достигли другого берега, который был выше и круче. Предоставив ослу самому выбираться из воды, Иосиф поспешил на помощь Мириам. Их одежда намокла и стала тяжелой. На счастье, южный берег реки не имел такой густой растительности, как северный.

Едва они выбрались из воды, как Мириам в изнеможении села на землю. Иисус приветствовал пса, который первым переплыл реку и ожидал их на другом берегу. Тем временем солдаты доехали до стены колючих кустарников. Один из них остался на коне, а двое других спешились и ударами мечей стали прорубать проход.

11

Теперь Иосиф был убежден: эти трое их преследовали. Солдаты не выбрали бы такой путь, если бы не шли за ними. Они не спешили, потому что беглецы не могли от них уйти. Пограничная река не остановила преследователей. Они напоминали хищников, которые терпеливо бегут за преследуемой газелью, чтобы броситься на нее только тогда, когда она упадет без сил.

И вот беглецам уже не уйти. Они пропали! К Иосифу вернулась назойливая мысль о том, что все это из‑за его решения. Обычно он мучительно переживал, когда Всевышний отбирал у него инициативу, словно ничуть не нуждаясь в его стараниях. Теперь все выглядело так, как будто Он хотел сказать ему: «Ты доверился себе — и посмотри, что ты натворил!»

Иосиф повернулся к Мириам и изменившимся голосом сказал:

— Мы пропали. За нами едут солдаты. Я надеялся, что они случайно едут в ту же сторону, но теперь я уверен: они гонятся за нами. Они уже въезжают в реку. Это я вас погубил! — воскликнул он.

— Не говори так, — ответила она. — Ты наш опекун и обязан принимать решения. Ты правильно решил: раз нас преследуют, мы должны убегать.

— Как мы убежим? Они на конях.

— Все равно попытаемся… Ты сам говорил, что надо сделать все, что от нас зависит, и тогда Он возьмет инициативу в Свои руки…

Они встали, посадили Иисуса на осла. Мириам с Иосифом шли по обе стороны, придерживая Его руками. Им необходимо было это прикосновение. Они старались идти быстро, но в действительности двигались медленно. Уставший осел едва волочил отяжелевшие ноги. Они тоже были измучены. Мокрые одежды обременяли их. С израненных плеч стекала кровь, и над ними жужжали кусавшиеся мухи.

Обернувшись, Иосиф увидел, что преследователи уже находятся на этом берегу. Солдаты указывали пальцами в их сторону. Они и сейчас не спешили, а спокойно ехали за ними. Но каждый шаг коней приближал их к беглецам. Наконец, всадники поравнялись с ними, один из них преградил им дорогу.

— Остановитесь! — приказал он решительно.

Они остановились и прижались друг к другу, Иисус был посередине. Только Каду выскочил и стал сердито лаять на солдат. Один из них вскинул копье. Мириам вскрикнула, но было поздно. Удар был нанесен. Пригвожденный к земле пес извивался и скулил, но недолго. Мириам еще раз с болью вскрикнула, а Иисус прошептал: «Каду». Ноги пса выпрямились, глаза закатились, и тело неподвижно замерло.

Один из солдат, по–видимому, был десятником. Двое других исполняли его приказы. Он подозвал к себе грозным жестом Иосифа и, вынув меч, приставил острие к его груди.

— Кто ты? — спросил он.

— Путник…

Солдат загоготал; прикосновением меча он заставил Иосифа поднять выше голову.

— Тебя зовут Иосиф и ты из Вифлеема? Это твои жена и ребенок? Отвечай!

Иосиф пересилил себя; он не стал ничего отрицать, хотя страх подсказывал ему слова отрицания.

— Да. Ты все правильно сказал.

Тот вновь рассмеялся:

— И ты думал, что тебе удастся убежать, да?

Иосифу уже не нужно было что‑либо говорить. Все и так было ясно. Он сказал:

— Убейте меня, а их отпустите… Я старший в роде Давида… Если кто‑то должен погибнуть, пусть это буду я.

— И тебя убьем, и их, — сказал десятник. — Это своего сына ты хотел сделать царем? — Не дожидаясь ответа, он неожиданно хлестнул коня, и тот повалил Иосифа. Десятник подъехал к Мириам, которая схватила Иисуса и прижала Его к груди. Солдат крикнул:

— Дай сюда ребенка!

Она потрясла головой:

— Нет!

Неожиданно заговорил Иисус. В его голосе не было страха, в нем звучал гнев:

— Не кричи на маму! Нельзя!

Десятник разразился смехом:

— Вы слышали, что Он сказал? Он уже сейчас считает Себя царем! Скажи, — десятник обратился к ребенку, — Ты царь?

— Да, Я Царь, — ответил мальчик.

— А где Твое царство?

Иисус поднял руку вверх и очертил ею круг.

— Это все Твое? — засмеялся десятник. — И мы тоже?

— Всё! — убежденно сказал Иисус.

Десятник перестал смеяться. На его жестоком лице появилось странное выражение ненависти, смешанной со страхом. Он жестом подозвал к себе одного из своих подчиненных и, указывая на ребенка, отдал приказ:

— Убей Его!

Но солдат строптиво пожал плечами:

— Сам Его убивай. Я не нанимался убивать детей.

— Ты знаешь, что есть такой приказ. И я приказываю тебе! — крикнул десятник.

Однако тот не испугался:

— Не будь глупцом! Отдавший этот приказ, наверняка уже сам умер. Ты видел, в каком состоянии он был, когда его вывозили.

— Его преемник будет убивать так же.

— Это его дело. Я же этого ребенка убивать не стану. Сам Его убей.

— Ты не хочешь награды?

Вдруг раздался голос третьего солдата. Пока эти двое спорили между собой, он перетряс поклажу на осле.

— У них с собой ничего нет: ни еды, ни воды… Зато я нашел вот что! — он торжественно поднял вверх золотую цепь, подаренную Бальтазаром.

Глаза двух других загорелись. Десятник выхватил у солдата цепь. Он внимательно присмотрелся и воскликнул:

— Золото!

— Золото… — подтвердили другие.

— Это, должно быть, очень ценная вещь…

— Наверняка, больше, чем награда, которую обещали.

— Можно получить и то, и это.

— Глупец. Они наверняка знают об этом золоте и спросят о нем.

— А мы скажем, что ничего у них не нашли.

— Но потом кто‑нибудь проболтается, и все мы поплатимся за это головой.

— Лучше взять золото, а на них махнуть рукой.

— И так сдохнут в пустыне — без пищи, без воды…

— Никто не знает, что мы их нашли…

— А золото мы поделим. Неизвестно, как долго еще продлится наша служба.

— Только мы должны его поделить справедливо!

— Только так. А то ты любишь брать себе б°льшую часть.

— Я десятник!

— К золоту это отношения не имеет. Давайте посчитаем звенья, и все пусть получат поровну.

— Лучше сделаем это сразу…

— Ладно, тогда давайте делиться, а эти пусть идут прочь.

Пока солдаты разговаривали, Иосиф подошел к Мириам и взял у нее Иисуса. Они вновь стояли рядом — измученные, слабые, едва державшиеся на ногах. Они не слышали, о чем говорили солдаты. Десятник подъехал к ним. Иосиф вновь отдал мальчика матери, а сам выступил вперед:

— Если хочешь кого‑то убить, убей меня!

— Глупец! — бросил десятник. — Слушай! Я дарю вам жизнь и вас отпускаю. Но помни: мы вас не видели и не встречали… И не смей возвращаться сюда! Понял? Если вернетесь, то всех вас убьют. А теперь убирайтесь!

Подгоняя их тычками меча, он заставил их посадить ребенка на осла и тронуться на юг. Потом немного постоял, смотря им вслед.

— Далеко не уйдут, — сказал один из солдат, тоже наблюдавший за ними.

— Они еле идут…

— Наверняка, никого не встретят.

— А хоть бы и встретили! Им никто бесплатно еды не даст. А теперь давай сюда эту цепь!

— Не спешите так…

— Почему это мы не должны спешить? Золото должно быть разделено.

Полдень с его убийственным зноем миновал. Они действительно ушли не далеко. Едва солдаты скрылись из виду, они растянулись под скалой, на первом же повстречавшемся островке тени. Они лежали, измученные дорогой, голодом, потерей крови.

Через несколько часов их разбудила жажда. Иосиф приподнялся и, отирая лоб, сказал:

— Солдаты, наверняка, уже уехали. От реки мы ушли недалеко. Пойду, принесу воды.

— Только будь осторожен! — попросила Мириам.

Иосиф с трудом встал на ноги и протянул руку к кожаному бурдюку, лежавшему среди тюков. Когда он уже собирался идти, Иисус, указывая пальчиком, сказал:

— Там Каду… Бедный Каду…

— Будь осторожен! — повторила Мириам.

Иосиф шел, шатаясь из стороны в сторону. В его сознание вонзилась мысль: им удалось сохранить жизнь, но, несмотря на это, они были обречены: измученные, одни, в пустынной местности, без еды…

К реке можно было пройти напрямик, но слова Иисуса заставили его подсознательно выйти к тому месту, где их настигли. Издалека было видно, что солдаты уехали. Не было никого. Только на земле лежало тело убитого пса и рядом с ним еще чье‑то тело…

Иосиф наклонился над телом. Человек был убит ударом копья сзади. Он лежал лицом вниз. Перевернув его, Иосиф узнал десятника. Двое других забрали у него меч и шлем, а также увели его коня. Остался только мешок, раньше висевший у седла. Иосиф заглянул туда и нашел там запас продовольствия и полный бурдюк воды.

12

Восемь лет прошло с тех пор, как они поселились в земле Гесем*. Годы пролетели незаметно.

Первые месяцы были полны невзгод и лишений. Они пришли в Египет после изнурительного странствия по пустыне, во время которого им не раз казалось, что они не дойдут. Еды, найденной в мешке убитого солдата, хватило ненадолго. Но в пути они встретили л

юдей, и им пришлось продать осла, чтобы добыть еды. Добрались до Египта они уже просто нищими, не обладавшими ничем.

В древнем краю Гесем жило немало иудеев. Они поспешили на помощь пришедшей семье. Иосиф принялся за работу, и благодаря его мастерству уже через год они неплохо обжились. У них появился небольшой домик и при нем мастерская. Кроме того, они арендовали небольшой надел на самом краю возделываемой земли, нуждающийся в постоянном орошении, для чего надо было перекачивать воду из канала. Этим занимались Мириам и Иисус. Иосиф работал в мастерской, а изготовленные изделия возил на рынок в ближайший город Гелиополис.

Они научились жить жизнью египетских земледельцев и уже почти забыли о том, как выглядят горы. Их взгляд привык к равнине. На горизонте виднелись только пилоны дворцов, а за Нилом — пирамиды Хеопса, Хефрена, Микериноса, Зосера. Земля требовала труда, но приносила богатый урожай. Край был богатым, поэтому, когда они встали на ноги, то могли жить в достатке.

Годы совершенно не изменили Мириам. Когда Иосиф смотрел на ее фигуру, сгибавшуюся во время работы в поле, или выпрямлявшуюся, когда она нажимала ногой на колесо водяной мельницы, перекачивая воду, ему казалось, что он по–прежнему видит все ту же девушку, сошедшую к нему под каменный свод колодца в Назарете. И лицо ее оставалось юным, девичьим, нежным. Заботы и опасности не погасили того сияния, которым она была пронизана вся целиком, как будто внутри нее горел светильник. В одном только она изменилась: стала серьезнее. Эта серьезность не лишала ее радости, но делала иной — полной спокойствия, неразрывно соединившегося с добротой. Когда Иисус был рядом с ней, нелегко было поверить, что этот десятилетний мальчик, так невероятно на нее похожий, — ее Сын. Его, скорее, можно было принять за ее младшего брата. Это был высокий, худощавый, сильный и красивый мальчик. Как и Его родители, Он много трудился: работал в поле, перекачивал воду, приобретал все больше навыков работы в мастерской Иосифа. Отец уже мог доверить Ему мелкие работы. В надлежащие дни Он вместе с родителями посещал синагогу. С пяти лет он ходил в школу при синагоге и, часами сидя на земле, вместе с другими учениками повторял за учителем слова Торы. Затем Он повторял их много раз дома, словно повторение этих фраз доставляло Ему радость. Он знал наизусть бесчисленное количество стихов и часто использовал их в речи. По просьбе хаззана Он мог не только процитировать любой фрагмент, но также прокомментировать и объяснить его. «У вас умный Сын, — говорил учитель родителям Иисуса, когда те приходили узнать об успехах мальчика в учебе. — О, какой Он умный мальчик! Другие пусть даже запомнят наизусть слова, но не всегда понимают их значение. Он же понимает всегда. А как Он умеет все изложить! Я думаю, Он мог бы стать раввином. Вы должны поехать с ним в Иерусалим. Здесь мы многому Его не научим, а там, в святом городе, у Него была бы возможность слушать великих учителей…»

Хаззан повторял эти слова каждый год, особенно настойчиво он возвращался к этой теме в последнее время.

— Больше мы Его ничему не научим, — говорил он. — Ему нет нужды приходить к нам. Ему нужна другая школа. Говорю вам: везите Его в Иерусалим. Ведь Он ваш единственный сын. Значит, вы должны о Нем заботиться.

Слова хаззана посеяли тревогу в сердце Иосифа. Годы проходили тихо и мирно, как, собственно, он и желал. После тех тревожных лет как будто наступило время продолжительного отдыха. Иосиф вновь был окружен уважением и признанием. Работа приносила ему удовлетворение и заработок. Только здоровье начинало ухудшаться. У него ничего не болело, но он чувствовал себя ослабленным. Впрочем, он из‑за этого не переживал. Мириам была так внимательна к нему и ему доставляла радость ее постоянная забота.

Его любовь к ней не стала меньше, а лишь утратила свой нетерпеливый характер. То, что поначалу отзывалось в нем бунтом, теперь перегорело. Он уже не ожидал никаких изменений. Он только хотел, чтобы она всегда была с ним такой, как теперь: преданной, ласковой и так горячо любящей.

Нет, он вовсе не желал изменений. Теперь он уже не думал, что Сын стоит между ним и Мириам. Он любил мальчика, словно Он был его собственным сыном. Иосиф с радостью передавал ему все свои знания ремесла плотника. Даже ловил себя на мысли, что Иисус скоро повзрослеет, женится, приведет в дом жену, и тогда они вместе с Мириам будут радоваться их счастью.

И все‑таки Иосиф осознавал, что хаззан прав. Возможно, нужно, чтобы Иисус научился большему, чем то, что Ему может дать деревенская школа. Годы, проведенные в Египте, позволяли Иосифу иногда забывать, что он является лишь тенью Отца. Он спрашивал себя: исполнил ли я ту роль, к которой был призван?

— Мириам, — спросил он однажды, когда после трудного и жаркого дня они сидели, отдыхая в тени, — как ты думаешь, прав ли хаззан? Может быть, нам действительно стоит вернуться в землю наших отцов, чтобы Иисус мог научиться большему? Он скоро станет взрослым и должен будет совершать ежегодные паломничества в храм. Я это говорю затем, что Он, наверное, должен жить так, как все правоверные иудеи…

Мириам одобрительно кивнула головой, и ее лицо просияло радостью. Иосиф подумал, что она совсем не легко примирилась с жизнью в Египте в течение всех этих лет, но только никогда не показывала виду.

Мириам сказала:

— Наверное, ты прав, Иосиф. А ты знаешь, что сейчас творится в Палестине?

Он не знал. Его охватило полное равнодушие к тому, что осталось за спиной. Наверное, он подсознательно не желал этого знать… Только через год пребывания в Египте он послал с направлявшимся в Галилею караваном известие Клеопе о том, что они живы и живут в Египте. Через несколько месяцев он получил ответ. Спустя год или два он снова написал Клеопе, и тот вновь ему ответил. Когда же Иосиф отправил известие своему шурину в последний раз, ответ пришел от Симона, старшего сына Клеопы. Шурин умер, но его семья по–прежнему жила в Назарете.

— Я знаю, что Ирод умер, когда мы шли через пустыню. Потом мне сказали, что трон после смерти Ирода достался его сыну Архелаю. Похоже, он такой же жестокий, как и его отец.

— И он все еще царствует?

— Не знаю. Думаю, мне надо сходить — расспросить людей. Как раз вчера, как мне сказал купец Самма, пришел караван из Иерихона… Я попробую увидеться с этими людьми…

Мириам его не торопила, но он все равно чувствовал, как сильно ей хочется вернуться. Она всегда умела молчать, но теперь рухнул какой‑то внутренний барьер, заставлявший ее скрывать свои чувства. «А я, — думал Иосиф, — этого возвращения вовсе не желаю. Мне и здесь хорошо: живу спокойно рядом с женщиной, которую очень люблю. Здесь все идет естественным образом, а там, я чувствую, ждут дела, которые нарушат покой…»

13

В тени раскинувшегося навеса сидели трое мужчин и пили терпкое иудейское вино. Косоглазый Самма познакомил Иосифа с приезжим купцом:

— Это Рувим, сын Геры, он торгует благовониями. Здешние красавицы со времен Клеопатры пристрастились к иерихонским маслам. Они платят любую цену, какую только у них запросят. Еще Рувим привозит вино. Хорошее вино, приготовленное, как положено, согласно предписаниям благочестивых учителей. Никто из нечистых не касается виноградной лозы… А это Иосиф, сын Иакова, известный плотник. Он хочет поговорить с тобой о разных делах…

Купец с широким, почти квадратным лицом выпил вино, отер губы тыльной стороной ладони и слегка наклонился к Иосифу:

— Спрашивай, Иосиф, что ты хочешь знать. Я охотно расскажу тебе обо всем.

— Я живу в Египте уже много лет. Когда‑то я прибыл сюда из Иудеи. Мой сын подрастает, и уже приближается время, чтобы отправиться с Ним в храм, как того требует обычай. Мне хотелось бы узнать, что сейчас происходит в иудейской земле… Когда я уезжал, на трон взошел Архелай…

— Архелай уже не царствует в Иудее. Он был жесток и всем мешал. Он не выполнял того, что обещал. Постоянно вспыхивали бунты и лилась кровь. Досточтимые учители, собравшись, выслали послов к цезарю с прошением лишить Архелая трона, а на его место поставить римского наместника. Римляне не так уж плохи, во всяком случае, лучше, чем этот проклятый идумейский род. При римлянах можно торговать, и в религиозные дела они не вмешиваются. Цезарь выслушал прошение, вызвал к себе Архелая и не позволил ему вернуться в Иудею — приговорил к ссылке…

— Значит, страна находится под управлением римлян?

— Не вся. Римляне позволили управлять Галилеей Антипе, а Авилинея* и Трахонитида* достались Филиппу. Но управлять они могут только под римским надзором. В Иудею прибыли два римских чиновника: Квириний и Копоний. Едва приехав, они потребовали, чтобы в стране была произведена перепись населения.

— Перепись?

— Ты возмущен? Тогда многие возмущались. Началось великое возмущение. Но первосвященник, старцы и даже некоторые из учителей пытались всех успокоить, привести к порядку. Они говорили, что грех за перепись падет на головы гоев. Не все желали их слушать, вспыхивали даже бунты. Их начал Иуда из Гамалы, провозгласив, что у иудейского царства есть только один властитель — Всевышний, Саваоф… А он, Иуда, будто бы является обещанным в священных книгах Мессией…

— И что с ним стало, с этим Иудой? — спросил Иосиф.

— Продолжает сражаться. Он нашел себе сторонников в Галилее, однако ему не удалось поднять весь народ. Антипа поднял против него римские войска, и те преследуют его. Он вынужден скрываться, а действовать — лишь из засады. Если бы Иуда был настоящим Мессией, то, наверняка, сумел бы всех привлечь на свою сторону и победить…

— Значит, в стране идут сражения?

— Да нет же. Говорю тебе: Иуду преследуют. Может быть, его уже схватили. Везде, где правят римляне, царит мир и покой. Такого не было во времена Архелая…

— А перепись продолжается?

— Уже прошла.

Они еще поговорили какое‑то время о разных вещах. Потом Иосиф поблагодарил Рувима за новости и пошел домой.

Палило солнце. Сухая египетская жара была не слишком мучительной. Иосиф по дороге шептал молитву: «О, Господь, царь Вселенной, пожелай указать Твоему слуге, какова Твоя воля. Не позволь, чтобы я искал для себя спокойствия, когда Ты требуешь действия…» Иосифу было нелегко найти слова для этой молитвы. Другие люди, возможно, могли обращаться к Всевышнему со словами, от которых потом отрекались. Иосиф же знал, что всегда, когда он протягивал руку, эту руку встречала невидимая ладонь. И хотя ему было тяжело произносить то, на что он решился, но все‑таки он повторял: «Покажи мне, прошу, Твою волю…»

Приблизившись к дому, он услышал звук рубанка. Он тихонько встал в дверях мастерской. Иисус работал, склонившись над верстаком. Иосиф смотрел, как ритмично двигалась Его худая мальчишеская спина, раскачивались пряди волос. Иисус часто прерывал работу, брал в руки доску и проводил по ней пальцем, проверяя ее гладкость.

— Над чем Ты работаешь? — спросил Его Иосиф.

Мальчик расправил согнутую спину, обернулся и тыльной стороной ладони отер пот со лба.

— Маме нужна полка, — ответил Он. — А еще Я обещал Азубе сделать табуретку.

Азуба была дочерью соседей, ровесницей Иисуса. Когда они были моложе, часто играли вместе. Между ними сохранилась дружба. Однажды Миха, отец Азубы, сказал Иосифу: «А может, когда‑нибудь поженим наших детей?» Иосиф ничего не ответил. Эта была дружелюбная и благочестивая семья, девочка — красивая и, по всему, обещавшая стать хорошей хозяйкой. «Что я могу им ответить? — думал Иосиф. — Как долго все будет так, как теперь, — обыкновенно?» Он когда‑то мечтал, чтобы пришел великий час и прервал эту обыденность. Теперь же ему хотелось, чтобы обыкновенное длилось как можно дольше.

— Азуба, — сказал Иисус, — собирает вещи для своего приданого. Скоро выйдет замуж.

Миха воспринял молчание Иосифа как отказ и принял иное решение. Хотя, возможно, на то были и другие причины. Азуба по тем временам считалась взрослой девушкой, а Иисус по–прежнему оставался мальчиком.

Иосиф положил руку на плечо Сына и спросил:

— Ответь мне: Ты хотел бы вернуться в землю отцов?

Глаза Иисуса, совершенно такие же, как глаза Его матери, спокойно глядели на Иосифа.

— Да, отец.

— Разве здесь Тебе плохо?

Он покачал головой:

— Нет, не плохо. Но там — дом Всевышнего.

— Мы могли бы пойти в храм, а потом вернуться…

— Пусть будет так, как ты решишь, отец.

Иисус, подобно своей матери, послушно полагался на волю Иосифа.

— Но я бы хотел, чтобы Ты Сам решил, — сказал Иосиф. — Ты подрастаешь; может быть, скоро захочешь основать свой собственный дом. Там, в земле отцов, живут Твои родные. В Назарете — сыновья и дочери Твоего дяди Клеопы. В Вифлееме… — он замолчал, вспомнив, что связи его Сына с родом Давида разорваны. — Да, — продолжал Иосиф, — иудейская земля — Твоя родина, и я понимаю, что Ты хочешь туда вернуться… Но Ты должен помнить о том, что там Тебя хотели убить…

Иисус стоял, держа в руках рубанок. Некоторое время продолжалось молчание.

— Хвала Всевышнему, Ты спасся, — заговорил Иосиф, — но опасности могут возникнуть вновь. Наверное, Тебе надо будет вернуться… Но я не знаю, пришло ли время для этого…

И снова на время наступило молчание.

— Раз уж ты велел Мне, отец, решить, — сказал мальчик, — то позволь, Я поделюсь с тобою Моими мыслями. Я думаю, что время возвращения пришло. Как написано у пророка: «Из Египта Я призвал Сына Моего…»

— Пророк так говорил об Израиле…

— Теперь он говорит так обо Мне. Он зовет Меня…

Иосиф вздрогнул. Он с тревогой посмотрел на мальчика. Он старался отыскать какое‑то изменение на лице Иисуса. Но оно казалось таким, каким он его знал всегда: добрым, спокойным, мальчишеским. Однако у Иосифа было ощущение, что в глазах Иисуса он уловил какой‑то странный, доселе неведомый блеск.

Иосиф склонил голову:

— В таком случае, — сказал он, — мы вернемся.

14

Теперь Иосиф спешно решал вопросы, связанные с возвращением. Они оставляли все, чем обросла их жизнь в Египте в течение этих лет. Люди в Гесеме были удивлены: «Как это? — говорили они. — Вы хотите бросить столько нажитого добра?! Конечно, конечно, прекрасно, что вы возвращаетесь в землю наших отцов. Каждый из нас хотел бы вернуться. Мы все только об этом и мечтаем. Но ни один разумный человек не бросает того, что он собирал всю жизнь. У нас тут дома, мастерские, земли… Египет — богатый край; здесь царит мир, а Иудея с Галилеей после того, что там произошло, лежат в руинах. Кто туда поедет, будет вынужден начинать сначала…»

Иосиф и Мириам слушали эти слова и, не отвечая на них, собирались в путь. Иосиф сложил свои инструменты, Мириам — одежду и немного домашней утвари. Они возвращались на двух ослах. На одном ехала Мириам, а другой был навьючен багажом и продовольствием.

Они направились вдоль берега моря по римской дороге, по которой передвигались многочисленные караваны и целые толпы людей. Не спеша, на пятый день они добрались до Газы. Они не собирались заходить в Вифлеем, поэтому дальше пошли другой дорогой, которая вела в Эммаус. Пройдя через отстраивавшийся после почти полного разрушения Эммаус, они повернули на дорогу, ведущую в Иерусалим. По возвращении на родину они прежде всего хотели принести жертву благодарения Всевышнему. Слившись с толпой, они приближались к стенам святого города.

Их путь лежал через ворота Ефрема. Справа находились зубчатые стены дворца Ирода с башнями Гиппика, Фазаила и Мариамны. По левую сторону от них высился холм Гаэрб. Расположенный вне стен города, холм был застроен домами, утопавшими в садах. Здесь были загородные дома самых богатых жителей Иерусалима. Но и сюда пришла война. Дома были либо сожжены, либо разрушены. Повсюду были вырублены деревья, торчали только оставшиеся от них пни. На склоне холма, ближе к дороге, возвышалось несколько белых голых скал. Самая большая из них по форме напоминала огромный череп, выступающий из земли. Два темных углубления казались глазными впадинами. На плоской вершине, как и на других скалах, возвышалось несколько столбов, похожих на деревья без ветвей и листьев. Некоторые стояли прямо, другие покосились, и, казалось, вот–вот могут упасть. На одном из них сохранилась перекладина. Иосиф не знал, что означают эти столбы, но какая‑то странная дрожь пробегала по его телу, когда он смотрел на них.

Они миновали ворота. Узкие улочки вели вниз, в долину Тиропеон, а затем вверх, к подножию скалы, на которой высился храм. Огромное сооружение нависло над городом. Рядом, на склоне горы Мориа, грозно смотрелась башня Барис, которую переименовали в башню Антония. В ней размещались казармы римских солдат.

На улицах города следов битвы было меньше, но территория, прилегающая к храму, пострадала сильно. Великолепные галереи были сожжены, и храм окружали обгоревшие столбы. Восстановительные работы уже начались. Повсюду раздавались удары молотов: это работали люди, обтесывавшие камни.

Несмотря на то что внутренняя часть галереи была сожжена, людей на храмовой площади было много, а между опаленных колонн стояли лотки продавцов. Были слышны голоса животных и рыночный гомон. Торговцы зазывали покупателей, хватая их за полы плащей.

Иосиф не собирался ничего покупать. Он знал, как болезненно Мириам относится к кровавым жертвам, и поэтому предложил принести жертву из выпеченных изделий. Она приняла его предложение с радостью. Накануне вечером в доме, где они остановились, Мириам попросила хозяйку, чтобы она позволила ей испечь предназначенные для жертвы пресные лепешки. Она трудилась над выпечкой до поздней ночи. Старательно выпеченные тоненькие лепешки были смазаны маслом. Мириам несла их в большой корзине.

С трудом они протолкнулись сквозь толпу. Иосиф, часто оглядываясь на Сына, чтобы не потерять Его в толпе, заметил, что Его лицо вначале выражало удивление, которое понемногу стало сменяться недовольством. В конце концов Он потянул Иосифа за рукав.

— Отец, — спросил Он, — почему эти торговцы собрались здесь, возле храма?

— Одни продают жертвенных животных, другие меняют деньги…

— Кто может услышать голос Всевышнего посреди этих криков? — в словах Иисуса звучало сожаление. — Кто найдет к Нему дорогу? Так не должно быть, отец.

— Ты прав, Сын, но что можно сделать, чтобы было иначе?

Мальчик не ответил. Так случалось неоднократно: Он задавал вопрос, касающийся необычайно важного дела, и если понимал, что взрослые не могут дать Ему исчерпывающего объяснения, то замолкал. Сам Он не пытался дать на них ответ.

Священник принял жертву и благословил Мириам, Иисуса и Иосифа. Они вышли из храма и через неизменно многолюдный Двор Язычников вернулись в город, чтобы забрать своих ослов, оставленных на попечение хозяина гостиницы. О том, чтобы заночевать в Иерусалиме, не могло быть и речи: здесь не было места для путников. Поэтому они оставили город и направились дальше. К вечеру дошли до Вифании.

Деревня лежала у подножия Масличной горы. Войдя в деревню, они убедились, что там нет постоялого двора. Они решили попросить местных жителей приютить их. Мириам, увидев женщину, несшую на голове корзину только что выстиранного белья, подошла к ней.

— Прости, что я задерживаю тебя, сестра. Но мы идем издалека и еще должны пройти немалый путь. Мы посещали святой город, но там не было места для ночлега. Мы пришли сюда в надежде, что найдем здесь постоялый двор, но его тут нет, а уже приближается ночь. Подскажи нам, пожалуйста, дом, где бы нас могли принять на ночь.

Женщина остановилась и сняла с головы корзину. Мириам взглянула на ее лицо и оно показалось ей знакомым. На первый взгляд можно было подумать, что это лицо пожилой измученной женщины. Но, присмотревшись, можно было увидеть, что ее лицо вовсе не было старым, а улыбка была очень доброжелательной.

— Если хотите, остановитесь у меня. Это здесь, рядом. Дом у нас просторный, а детей всего трое. Мы с мужем будем вам рады. У нас такой же сын, как этот мальчик, — она указала на Иисуса.

— Это мой Сын.

— Ты не похожа на мать такого взрослого Сына. Ты больше похожа на девушку. По–моему, мы с тобой уже встречались?.. — она взглянула на Мириам и прищурила глаза, словно отыскивая в памяти ее образ.

Мириам опустила взгляд и ничего не ответила. Теперь она была уверена, что знает эту женщину, но какая‑то робость заставила ее не говорить об этом.

Женщина так и не вспомнила. Жестом она пригласила их к себе.

— Пойдемте, — сказала она и пошла к дому.

Подходя к дому, Мириам узнала и его. Перед домом стояли мальчик, ровесник Иисуса, и девочка лет трех.

— Это мой сын Лазарь, — сказала женщина, — а это моя дочурка Марта… Возьми, Лазарь, у меня эту корзину, а я покажу нашим гостям, где они могут положить свои вещи. Когда ты закончишь с бельем, то займись ослами.

— Я помогу тебе, — сказал Иисус.

Иисус не всегда с такой легкостью подходил к незнакомым ребятам. Мальчики взяли корзину и пошли. По дороге они о чем‑то разговаривали, склонив друг к другу головы, словно должны были обязательно обсудить какие‑то общие вопросы. Девочка побежала за ними.

В доме в колыбели лежал еще один ребенок. Мириам, проходя мимо, склонилась над ним.

— Какая славная! — сказала она, улыбнувшись ребенку. — Ведь это девочка, правда?

— Да. У меня сын и две дочери. Всевышний не дал мне больше, — женщина вздохнула, но сразу же сказала более весело: — Из‑за мальчика я очень сильно переживала и думала, что у меня вообще больше не будет детей… Однако Всевышний смилостивился надо мной. — Пусть всегда славится Его Имя!

Женщина принялась хлопотать, чтобы накормить гостей. Она достала из кладовой хлеб, сыр, молоко, фрукты.

— Идемте к столу, — пригласила она. — Мы живем небогато, но тем, что есть, с радостью поделимся с вами. Вы были в святом городе… Видели разрушения?

— Конечно. Разрушения большие.

— О, сейчас уже и половины разрушений не видно, — женщина разговорилась. По–видимому, она любила разговоры. — Надо было видеть, как все выглядело сразу после осады! Мы отсюда видели дым над храмом. Сражение шло на храмовой площади. Говорят, что римский военачальник похитил сокровища храма. А потом, когда на помощь осажденным в городе солдатам пришли другие римские солдаты, — вы бы видели, что тогда творилось! — женщина заломила руки. — Бунтовщики разбежались, а римляне хватали кого попало и прибивали к крестам. Они вырубили все деревья вокруг города, чтобы сделать кресты. Некоторые из них еще стоят на Голгофе.

Она придвигала к ним еду и не переставала рассказывать. Тем временем с поля вернулись ее муж и брат. Они тоже сели к столу и спросили Иосифа, откуда они идут. Узнав, что гости пришли из Египта, они принялись расспрашивать, что происходит в Нильских землях. В их представлении это была страна богатства и веселья, они говорили о ней с восхищением и завистью. Там ведь не происходит таких ужасов, как здесь. Может быть, теперь, наконец, настанет мир. Римляне обещают, что будут управлять справедливо…

Они разговаривали допоздна, пока не настало время идти спать. Хозяйка указала гостям, где они могут расположиться. Все было так, как когда‑то много лет назад: темную избу освещал дрожащий огонь светильника; в колыбели лежал ребенок. Только девочка не плакала, как в тот раз мальчик, а спокойно спала.

— Мои девочки здоровы, — сказала женщина. — У меня нет с ними проблем. С Лазарем было по–другому…

Она приложила ладони к щекам и подняла глаза вверх.

— Это было ужасно, ужасно… — говорила она. — У него ведь была, — она понизила голос, словно только шепотом могла произносить это страшное слово, — проказа…

На мгновение она замолчала, но тут же продолжила:

— Пришел левит и сказал, что я должна отдать ребенка, что ему нельзя оставаться со здоровыми, что он должен быть вместе с прокаженными. Я была на грани жизни и смерти. Лазарь постоянно плакал. На следующий день должны были прийти, чтобы забрать его…

Вдруг она оборвала свой рассказ, и Мириам почувствовала, что женщина пристально смотрит на нее:

— Ведь это была ты! Это ты! Теперь я уверена. Ты пришла со стариком, изнемогшим в пути…

Мириам не ответила, опустив голову.

— Это была ты, — горячо говорила женщина, — это ты его исцелила!

На этот раз Мириам решительно покачала головой:

— Нет, нет, это не я…

— Да. Это ты! — убежденно произнесла женщина. — Я помню, как ты склонилась над Лазарем. Другие от него шарахались, а ты не испугалась… Кто ты? Скажи!

Мириам робко улыбнулась:

— Я мать, как и ты. Просто мать. Смотри, — сказала она, желая отвлечь внимание женщины. — Мальчики разговаривают. Они сразу подружились.

— Пусть Всевышний сделает их дружбу вечной! — воскликнула женщина, молитвенно сложив руки.

15

И вновь они шли по знакомому пути, огибающему Самарию. Иерихон лежал в руинах еще с того времени, как город оказался в руках Симона, раба Ирода, который, встав во главе банды разбойников из Переи, хотел провозгласить себя царем. Всюду на пути они встречали руины и пожарища. Но мир уже наступил, и люди занимались восстановлением сожженных хозяйств, сажая новые деревья на месте вырубленных. На дорогах было спокойно благодаря присутствию римских солдат. Любого разбойника хватали и тут же распинали на кресте. Страшная, жестокая казнь вновь появилась в Иудее. Она применялась во времена хасмонейских войн, потом была почти полностью забыта. Ирод снова стал распинать, а уже от него этот вид казни переняли римские солдаты. Многочисленные расправы привели к уничтожению и без того редких в стране деревьев. Говорили, что новому наместнику Иудеи подали прошение, чтобы он больше никого не распинал.

Переправившись через Иордан, они два дня шли по дороге, отделяющей долину от голых Перейских скал. Потом они второй раз переправились через реку между Пеллой и Скифополисом и оказались на просторах Галилеи, ставшей теперь самостоятельной частью тетрархии. Здесь также повсюду встречались развалины, образовавшиеся совсем недавно. Битвы с повстанцами шли еще несколько дней назад. Городок Наин все еще дымился, когда они проходили мимо. Люди, возвращавшиеся к своим сожженным домам, рассказывали, что четыре дня тому назад в городе проходило кровавое сражение римлян в союзе с солдатами тетрарха Антипы и повстанцев, возглавляемых Иудой из Гамалы. Восставшие были окружены и уничтожены. Тех, кто не погиб в бою, солдаты распяли.

Иосиф, Мириам и Иисус убедились в этом воочию, оказавшись на широком горном хребте между Назаретом и Сефорисом, где вдоль дороги протянулась колоннада крестов. На крестах висели схваченные бунтовщики. Над искривленными в муках телами носились целые тучи птиц. Они сидели на перекладинах крестов и на головах осужденных. Птицы выклевывали им глаза и терзали тела. Ночью к крестам приходили шакалы и набрасывались на останки, поэтому у многих тел были растерзаны ноги и животы.

Кое–где под крестами стояли женщины и палками отгоняли птиц, раздиравших тела. Патрулировавшие дорогу римские солдаты не прогоняли женщин; они равнодушно смотрели на распятые тела и только подгоняли коней, чтобы поскорее отдалиться от гниющих останков. На возвышении, где дорога раздваивалась в направлениях Сефориса и Назарета, на самом высоком кресте висел человек, над головой которого была прибита дощечка с надписью. Семья Иосифа, угнетенная ужасающим видом, который открылся их глазам, и желавшая поскорее миновать лес крестов, здесь невольно остановилась. Распятый человек, должно быть, только что умер. На его теле была видна свежая кровь; он был еще мокрый от пота. Его голова была низко опущена, рот широко открыт в застывшем крике; напряженные мышцы окаменели в последнем усилии. Табличка над головой убитого гласила: «Иуда из Гамалы — иудейский Мессия».

Иосиф взмахом руки отогнал птицу, которая сидела на плече висевшего человека и, вытянув лишенную перьев шею, старалась дотянуться клювом до глаза. Без этой надписи Иосиф не узнал бы Иуду. Он с грустью смотрел на скорченное и обесформленное мукой тело. Оно не напоминало ему человека, полного сил и уверенности в себе, который много лет назад уговаривал Иосифа стать одним из его сторонников.

— О, Адонай! — услышал Иосиф шепот возле себя. — Как же этот человек должен был страдать! Нам следует принести жертву за него, как Иуда Маккавей приносил жертву за своих солдат.

Это сказала Мириам. Уже тогда, когда они вышли на дорогу, уставленную крестами, Иосиф видел, как в ее глазах стояли слезы, а губы шевелились в тихой молитве. Но вид этого тела, казалось, наполнил ее еще большим состраданием. Ее губы скорбно дрожали, а слезы стекали по щекам блестящими струйками. Иосиф хотел ей сказать что‑нибудь утешительное, но так и не нашел нужных слов. Глядя на это измученное тело, он думал о том, что мир, в котором одни люди могут причинять такие страдания другим, — это мир безумия. Нужно либо бежать от него, либо согласиться с его чудовищными законами. У человека нет иного пути, он не в состоянии что‑либо изменить. Ни один народный избранник не смог бы этого сделать. Всех ожидает одно и то же…

Взгляд Иосифа оторвался от израненного тела и устремился на стоявшего рядом мальчика. Иисус внимательно смотрел на распятого. Его взгляд медленно спускался вниз, от дощечки над поникшей головой к пробитым запястьям, затем к выпятившейся груди, далее к впалому животу и, наконец, к прибитым ногам. Можно было подумать, что Иисус желал разглядеть каждую особенность казни и сохранить ее в своей памяти. Иосифу показалось, что в Его взгляде читается негодование и какая‑то яростная воля…

Иосиф спрашивал себя, кто же Он на самом деле. Он, обращавшийся к нему словом «отец»? Если Он должен стать еще одним народным Мессией, как тот, что сейчас висит на кресте, то Его ждет неизбежное поражение. Ничто Его не спасет от этого. Или настоящий Мессия будет иным, непохожим на тех, кто присвоил себе Его имя? Вначале было чудесное зачатие. Но потом жизнь шла своим обычным чередом… Иосифу трудно было это понять. Он чувствовал только одно: то, что он сам был неразрывно связан с этими тайнами. И не только потому, что был призван. Понемногу Иосиф стал понимать, что он хочет быть именно тем, кем ему велено быть. Была его роль маленькой или большой, он не знал, но это была его роль, от которой он ни за что бы не отказался, чем бы ему это ни грозило… «Вид этого тела вселяет страх, — думал Иосиф, глядя на крест, — но, если бы мне пришлось заплатить тем же, я пошел бы и на это — только бы мой Сын стал настоящим Мессией. И хоть я боюсь этой боли каждой частичкой моего тела — пусть будет так!»

16

В Галилею возвращался мир. Их жизнь стала похожа на то тихое, спокойное существование, которое они вели в земле Гесем. Они поселились в том самом доме, который Иосиф когда‑то приготовил для Мириам. Рядом жила семья Клеопы: жена, сыновья и дочери. Иосиф принялся за работу в своей прежней мастерской, и очень быстро по городу и его окрестностям разлетелась весть о том, что в Назарете вновь появился прекрасный плотник. Как и прежде, у него было достаточно заказов. Их стало даже больше, чем когда‑либо, потому что множество предметов домашнего пользования сгорело или пришло в негодность во время пожаров и сражений. Теперь, когда все восстанавливалось, потребность в орудиях земледелия и домашней утвари возросла. Порой даже было трудно обслужить поток людей, приходивших в мастерскую.

Иисус все больше помогал Иосифу. Они оба много трудились. Благодаря их работе в доме появилось все необходимое для хозяйства, и Иосиф вернулся к мысли о дальнейшем обучении Сына.

Он поговорил с начальником синагоги и послал Иисуса к нему, чтобы он и хаззан могли убедиться в Его способностях. Собеседования продолжались несколько дней, после чего начальник синагоги вызвал Иосифа.

— Я сделал так, как ты хотел, Иосиф, сын Иакова, — сказал он. — Мы с хаззаном опросили твоего Сына. Все так, как ты говорил: Он знает много. Мальчики, обучающиеся в нашей школе, не знают большего по ее окончании. И даже скажу тебе честно: они не знают и того, что знает Он. Потому что Он не только много помнит, но и умеет рассуждать. Может быть, действительно стоит выучить Его на раввина? Но здесь мы Его больше ничему не научим. Только в Иерусалиме ты мог бы найти для Него соответствующего учителя. Отвези Его туда и поручи кому‑нибудь из учителей. Гиллель еще жив, хотя уже очень стар. Обучение ведут его ученики. Говорят, что внук Гиллеля* унаследовал от него большое знание. Имеются также ученики Самея, а среди них знаменитый Йоханан бен Заккай. Есть еще Иосия, сын Анании, о котором говорят, что, еще будучи ребенком, он посещал храм, чтобы принимать участие в ученых диспутах. Отвези Его к ним. Здесь, в Назарете, мы больше ничему не научим твоего Сына.

Возвращаясь после этого разговора домой, Иосиф неожиданно почувствовал себя плохо. Уже с утра его беспокоила какая‑то необычная слабость. Теперь же острая боль пронзила его грудь и стало трудно дышать. Он едва смог подняться на гору, чтобы попасть домой. Мириам помогла ему лечь в постель и стала заботливо за ним ухаживать. Только спустя несколько дней боль и сдавленность в груди прекратились. Осталась слабость. Не могло быть и речи о работе в мастерской. Приходили люди забрать заказанные ими предметы, и Иосиф ослабевшим голосом извинялся перед ними и объяснял, почему не сделал работу к назначенному сроку. Он привык выполнять все заказы вовремя, поэтому то, что он не смог уложиться в срок, воспринималось им, как унижение. Всю жизнь он был верен своему обещанию — в большом или малом деле, по отношению к любому человеку. Эта обязательность завоевывала для него уважение окружающих, где бы он ни находился.

Некоторые мелкие работы мог делать Иисус. Иосиф внимательно наблюдал со своей постели за склоненным над верстаком мальчиком. Он, без сомнения, уже многое умел и любил работу с деревом. Но Он все еще был мальчиком. Только через год Ему предстояло стать бар–мицва* - достичь религиозной зрелости. Но сколько еще понадобится времени, чтобы Он достиг житейской зрелости?

«Что будет, — думал Иосиф, — если я утрачу силы прежде, чем Он будет способен зарабатывать на жизнь Себе и матери? Что станет с ними, если я умру?» Мысль о смерти пришла неожиданно. Он не был старым и до сих пор никогда не болел. Люди в роду Давида вообще жили долго. «Неужели я умру так же, — неожиданно возник вопрос у Иосифа, — как Моисей, который, выведя народ Израиля из египетского плена, умер на пороге Земли обетованной? Значит ли это, что я не выполнил возложенной на меня миссии?»

Он лежал, уткнув лицо в постель, и ему становилось все тяжелее от этих мыслей, когда рядом с ним раздался голос Мириам:

— Я принесла тебе, Иосиф, куриный бульон. Выпей, чтобы подкрепиться. Эта болезнь совсем лишила тебя сил.

Он вздрогнул, приподнял голову. Его глаза встретились с глазами Мириам. Она, должно быть, заметила в его взгляде тревогу и подавленность.

— Ты снова в чем‑то раскаиваешься, — произнесла она с ласковым упреком.

— Думаю, что я плохо выполнил то задание, которое доверил мне Всевышний. И поэтому Он забрал у меня силы.

— Зачем ты пытаешься отгадать Его мысли? — Мириам присела к нему на постель. — У Него есть Свой собственный способ разговаривать с человеком. Может быть, посылая человеку слабость, Он хочет, чтобы человек открыл в себе новые силы? Выпей то, что я тебе принесла, и отгони от себя никчемные мысли.

— Но, Мириам…

— Отгони, прошу тебя! — он давно не слышал такой решительной интонации в ее голосе. — Я знаю, кто тебе их посылает. Я чувствую это… Ах, Иосиф, ты ведь хорошо знаешь, что опасности еще не кончились. Мы должны найти в себе силы, чтобы их пережить.

— У тебя они и так есть.

— У нас обоих ровно столько сил, сколько Всевышний хочет нам дать. В одно время Он поддерживает одного из нас, в другое — другого… И я думаю, когда мы опираемся друг на друга, Он невидимым образом приходит к нам и помогает более слабому посредством более сильного. Он хочет, чтобы все совершалось самими людьми. Пей, прошу тебя, — она поднесла ему чашку. — Почему ты думаешь, что плохо выполнил задание?

— Я еще стольким вещам Его не научил…

— Ты научил Его многому. Что же мы, обыкновенные люди, можем дать Ему еще? Наша обязанность — служить Ему и, когда это нужно, жертвовать ради Него собой… Возможно, для нас более важен другой вопрос: научились ли мы у Него?

— Как это пришло тебе в голову?

— Я смотрю на Него, и мне кажется, что Он своей жизнью учит нас гораздо больше, чем мы Его. Мы все время спрашиваем, а Он никаких вопросов не задает…

— Это я спрашиваю, а не ты…

— Я тоже спрашиваю. Только иначе. Но я стараюсь не тревожиться из‑за этого. Он избрал меня такой, какая я есть… Давай будем помнить об этом, Иосиф. Потому что есть кто‑то, кто хочет, чтобы мы об этом забыли, чтобы поверили в то, что не по милости Всевышнего, но из‑за своих собственных заслуг мы стали родителями Иисуса…

— Я ведь — всего лишь тень…

— И об этом тоже он тебе нашептывает. Не слушай его! Каждый человек — только тень, но Всевышний и теням дает жизнь.

Здоровье, наконец, вернулось. Иосиф еще чувствовал себя ослабевшим, но уже мог понемногу работать в мастерской. Но странная вещь: он, всегда любивший свою работу, вкладывавший в нее душу, теперь чувствовал, что тяготится ею. По–другому он стал смотреть и на свои способности. Раньше, даже если люди хвалили его изделия, он был полон сомнений, в самом ли деле они хороши. Теперь у него была уверенность в этом. Иосиф понимал, что в своей профессии он достиг мастерства. Но сейчас ему это было безразлично.

Он уже не спешил чуть свет в мастерскую, а предпочитал сначала прогуляться и поразмышлять. В размышлениях время пролетало незаметно. Ему надо было уяснить для себя множество вещей.

Однажды ранним утром Иосиф шел по тропинке в гору, в направлении луга на склоне. Он любил там гулять. Сколько событий произошло именно там! Там он просил Мириам стать его женой, там она открыла ему свой обет, там — в мучительную ночь отчаяния — он услышал голос, велевший ему стать тенью… На пологом склоне, поросшем густой травой, на фоне бескрайних просторов — от серой глади моря до белых горных вершин — он особенно явно чувствовал близость Всевышнего.

Он медленно шел среди разбросанных в траве валунов, в раздумье склонив голову, как вдруг осознал, что на лугу он не один. Кто‑то стоял на коленях там, где склон заканчивался обрывом. Невольно Иосиф хотел повернуть назад, но вдруг узнал эту мальчишески худую спину и спадающие на плечи волосы. Иосиф не ожидал увидеть здесь Сына, он думал, что Иисус еще спит. Значит, в то время как родители ходили по дому на цыпочках, думая, что мальчик спит, Он выскальзывал из дома, чтобы помолиться здесь в одиночестве?

Как мало, собственно говоря, он знал Сына. Пришло время, когда Иисус перестал быть ребенком, рассказывающим Иосифу о своих детских делах и спрашивающим его об окружающем мире. Теперь Он часто бывал молчалив и задумчив. У Него был свой круг товарищей–сверстников, с которыми Он играл, ходил на прогулки, ловил рыбу. Однако ни одного из этих ребят Он не выбрал Себе в качестве особенно близкого друга. Иисус часто оставлял круг развеселившихся товарищей, чтобы уединиться. Со всей серьезностью Он разговаривал со взрослыми, приходившими в мастерскую Иосифа. Во время беседы Он никогда не забывал об уважении, которое надлежало оказывать старшим. Мальчик не хвастался своим умом; Он предпочитал спрашивать, но Его вопросы повергали в изумление тех, к кому Он их обращал, потому что касались самой сути вещей. Иисус интересовался многим — не мелкими назаретскими сплетнями, но всем тем, что касалось самых важных сторон жизни. Получая ответы на свои вопросы, Он пропускал их, как через сито, через слова священных книг, которые, многократно повторяемые во время учения и молитвы, Он знал наизусть.

Несмотря на то что теперь они реже разговаривали, Иосиф чувствовал, что не утратил любви Иисуса. Еще в Египте он осознал, что его собственная любовь к приемному Сыну, выросшая на обломках несбывшихся надежд, встречалась с глубокими чувствами со стороны мальчика. Если Иосиф только учился любить Сына Мириам, как если бы Он был его собственным сыном, то Иисус отвечал ему действительно сыновней любовью, хотя для Него не было тайной, кем был Иосиф в действительности. Даже собственный сын не мог бы быть более преданным, послушным и любящим. В течение всех этих лет из уст Иисуса не прозвучало ни одного пренебрежительного слова. И никогда никому не выдал Он тайну Иосифа.

Иосиф чувствовал, что и сейчас, несмотря на молчание, возникавшее между ними, Иисус любил его так же, как и раньше. Это служило утешением Иосифу, потому что теперь в нем крепла надежда, что то молчание, которое когда‑то существовало между ним и его отцом, возможно, не воспринималось Иаковом как нелюбовь к нему сына.

Иосиф понимал, что Иисус как‑то по–особому связан с Всевышним. Дома молились всей семьей; в синагоге мальчик молился вместе с другими; иногда они вместе сочиняли бераки. Но Иосиф был убежден, что в часы одиночества и раздумий Иисус обращался к Всевышнему со своей молитвой. Иосиф такой молитвы ни разу не слышал и не представлял себе, как могут звучать слова, которые этот чудесно рожденный мальчик обращает к Всевышнему.

В этот раз Иисус молился вслух. Иосиф боролся с горячим желанием подойти поближе и услышать хотя бы часть молитвенной беседы Иисуса со Всемогущим. Несмотря на робость, вызванную уважением к глубоко личному характеру разговора со Всевышним, желание пересилило, Иосиф подошел на несколько шагов ближе и услышал слова:

— Отец, — говорил мальчик, — как долго Ты еще будешь отдалять этот час? Я так сильно жду его. Я сгораю от нетерпения. Знаю, что он будет мучительным, и Я боюсь боли. Но Я знаю и то, что он откроет Тебя, Твое милосердие и Твою любовь. Отец, Я так сильно этого хочу! Люди не знают, какой Ты. Они не любят Тебя, а боятся. Я хочу, чтобы Ты был любим. Это желание поглощает Меня. Вели, чтобы исполнилось время, которое Ты для Меня предназначил. Но пусть, Отец, во всем будет Твоя воля. Я хочу ей полностью отдаться. Пусть то, что должно произойти, совершится тогда, когда Ты решишь!

Иосиф отпрянул назад. Услышанные им слова ошеломили его. Они открывали такую глубину!.. Чем же по сравнению с ними были все его собственные битвы, которые он когда‑либо вел внутри себя! Какими ничтожными были жертвы, которые он приносил!

Иосиф медленно спускался по склону. Солнце поднималось все выше. Наступая на свою тень, он видел, как она становилась короче, таяла на глазах. Неожиданно он вздрогнул от боли в груди, короткой, не очень острой. Но благодаря ее прикосновению он обнаружил связь между недавно перенесенной им болезнью и только что услышанными словами молитвы. Иосиф понял, что, прежде чем наступит час, о котором молил Иисус, тень должна будет полностью исчезнуть…

Но это открытие не вызвало печали. Наоборот, к Иосифу пришла тихая радость. Он чувствовал, что сейчас открывается не всемогущество, но превышающая всякую меру любовь.

17

Город был настолько заполнен паломниками, что на его узких улочках почти невозможно было передвигаться. На храмовой площади люди стояли плотной толпой, плечом к плечу. Невероятная давка возникла у лотков менял и палаток, где продавали жертвенных животных.

Праздник Пасхи собрал в этом году необычайно большое количество верующих. После подавления восстания Иуды из Гамалы во всем крае воцарился мир. Быстро стали отстраиваться города и деревни. Люди забыли о вызвавшей столько нареканий переписи. Римляне старались расположить к себе население. Наместник Копоний проявлял снисходительность во всем. Он лично содействовал восстановлению галерей храма. Уже не было речи, чтобы на его фронтоне вновь был установлен римский орел. Вместо орла, уничтоженного группой молодых фарисеев в последние дни правления Ирода, на фронтон вернулась золотая виноградная кисть. Отрядам римских солдат, расположенным в городе, был дан приказ выступать без своих знамен с изображением цезарей, чтобы не оскорблять религиозные чувства иудеев. Первосвященник получал золото, чтобы от имени цезаря приносить ежегодную жертву Яхве.

В надежде на то, что придет время покоя и благоденствия, все, кто только мог, отправились в этот год в паломничество.

Для Иосифа и Мириам, которые на протяжении многих лет не могли совершать положенное предписаниями посещение храма, это был день большой радости. В предыдущем году они были в Иерусалиме, но без Иисуса. На этот раз они взяли Его с собой. Иисус шел в это паломничество уже не как ребенок с родителями, но как мужчина, выполняющий свою религиозную обязанность.

Они собирались принести жертву. Иосиф хотел также поговорить с кем‑нибудь из великих учителей об обучении Иисуса. Этот вопрос надо было решить окончательно. Здоровье к Иосифу не возвращалось. Он постоянно ощущал какую‑то тяжесть, быстро уставал, ему не хватало увлеченности в работе. Но он заставлял себя работать, хотя, несмотря на всю силу воли, уже не мог трудиться много. Работа Иисуса сделалась необходимостью, и мальчик все чаще приходил на выручку отцу. Тем не менее Иосиф чувствовал, что не должен своей беспомощностью ложиться бременем на будущее своего Сына.

Долгими неделями он отчаянно боролся с собой. Вначале ему казалось, что прежние силы вернутся к нему. Он преодолевал свое нетерпение. Но проходило время, а силы не возвращались. Наконец, он понял, что эта болезнь останется с ним навсегда, и он уже больше не будет таким, каким был раньше. Теперь он должен был бороться с отчаянием. Он очень сильно любил работу и остро чувствовал свою ответственность за семью. Навязчивый голос шептал ему на ухо, что, если он лишился многих приносящих радость вещей, то, по крайней мере, должен сохранять способность к труду и обеспечению семьи. В тяжелой борьбе Иосиф преодолевал искушение. Он убеждал себя в том, что и этот преждевременный недуг для чего‑то входит в планы Всевышнего, Который, вначале наделив его способностями для определенной деятельности, теперь мог лишить его возможности этой деятельности. Такова, должно быть, Его таинственная воля. И если бы он, Иосиф, стал этому сопротивляться, это был бы бунт. Теперь Иосиф не искал своей вины и не усматривал наказания в том, что его постигло. Он хотел принять волю Всевышнего в смирении и молчании. Теперь он уже не позволял себе жалоб. Он старался всегда быть в хорошем настроении и улыбаться.

Он не знал, как соединить свое нездоровье и планы отправить Иисуса учиться в Иерусалим. Он заговорил об этом с Мириам. Вопрос стоял так: если отдать Иисуса кому‑либо из раввинов для обучения, то без Него им будет еще тяжелее.

Из слов Мириам Иосиф понял, что ее гораздо больше, чем материальные трудности, беспокоит то, что Сын будет вдали от них; кроме того он заметил, что она не совсем уверена в необходимости для ее Сына учиться на книжника. Однако, как всегда, она была готова к любой жертве. Она согласилась с Иосифом, что во время пребывания в Иерусалиме надо будет решить вопрос об обучении Иисуса.

В переполненном людьми городе традиционную пасхальную трапезу приходилось совершать по очереди. Галилейским паломникам, поскольку их было очень много, учители позволили есть агнца в тот вечер, который предшествовал пасхальному. Люди объединялись, чтобы можно было вместе подготовить пасхальную трапезу. Сразу после трапезы надо было уступать это место другим людям. Но все равно не все уместились в городских стенах, и многим пришлось совершать эту трапезу в разбитых за пределами города палатках.

Иисус, Мириам и Иосиф всю праздничную неделю жили в палатке, а для пасхальной трапезы нашли комнату в городе. Они должны были совершить эту трапезу вместе с семьей Клеопы и еще одной семьей, тоже прибывшей из Галилеи. Все проходило согласно традиции. На столе были зажаренный целиком ягненок, пшеничные лепешки, горькие травы и красный растительный соус. Иосиф, как старший среди собравшихся, следил за соблюдением порядка. Стоя с посохами в руках, они пропели:

Когда Израиль вышел из Египта,

Когда дом Иакова оставил чужих,

Тогда Иуда стал святым во Храме,

А Израиль царством…

Затем они приступили к самой трапезе. Они ели, пили вино из общей чаши, переходящей из рук в руки. Когда чаша прошла по третьему кругу, они снова встали, чтобы воспеть радостный гимн:

Прославляйте, слуги Господни, имя Господне!

Да будет оно благословенно

Ныне и во веки веков,

От восхода и до захода солнца…

Во время пения они ритмично двигались, словно в танце. Это был гимн радости и братства. Они испили еще одну чашу, а потом стали быстро убирать со стола. Их время вышло, и уже другие ждали своей очереди накрыть на стол.

В благоговейной тишине, размышляя над словами псалмов, они возвращались к своей палатке через полный праздничного гама город. Несмотря на поздний час никто не спал. С террас доносились песни, везде горели огни, толпы людей ходили по улицам. Двери домов, согласно древней традиции, были окроплены кровью ягненка. Высоко над домами возвышался храм, который был освещен венцом из факелов и лампад. Он казался сплошной горой огней.

Три дня спустя паломники, прибывшие из Назарета и Сефориса, готовились в обратный путь. Было условлено, что люди соберутся в группы за городом на дороге, ведущей в Иерихон, потому что объединиться в городе, все еще полном паломников, было невозможно. Только в последний день Иосифу удалось отыскать раввина Иегуду бен Герима, который был другом знаменитого Йоханана бен Заккая. У Иосифа при себе было поручительство начальника синагоги из Назарета. Фарисей, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, выслушал просьбу Иосифа, а затем равнодушно пожал плечами. Конечно, заверил фарисей, он может поговорить со знаменитым Йохананом бен Заккаем о мальчике, если за Него ручается начальник синагоги. Однако вряд ли стоит надеяться на то, что знаменитый раввин захочет взять мальчика к себе. У учителя много учеников, подающих большие надежды и являющихся выходцами из знатных фарисейских семей. Он, Иегуда, не считает вероятным, чтобы у Сына плотника из Назарета — он скривил губы, произнося название города, — был шанс превзойти их. А кроме того, он не сможет сказать раввину о мальчике прямо сейчас. В праздничные дни раввины заняты более важными делами, чем проблемы с желающими обучаться у них мальчиками. Наконец, он, раввин Иегуда, знает, что знаменитый раввин Йоханан занят вопросом истолкования одного неясного отрывка из священных книг: «Я буду говорить притчами и объяснять извечные тайны», — и ему сейчас нельзя мешать.

Итак, надежды уладить это дело сейчас не было. Иосифу и Иисусу удалось протиснуться почти до Царского портика, где сидели учители и публично рассуждали о некоторых вопросах. Учителей окружали молодые фарисеи, отгораживая их от толпы. Что‑либо увидеть или услышать можно было только из‑за их спин. Случалось, что кто‑нибудь из толпы, подняв руку, вставал и смиренно просил мудрых ученых разъяснить какой‑то вопрос. Учители крайне редко интересовались рассмотрением вопросов из толпы. В таких случаях они подзывали человека к себе, выспрашивали его и при нем с важностью улаживали проблему. Но в основном учители не обращали никакого внимания на людей, и часто, если кто‑то из толпы начинал говорить, кто‑нибудь из молодых фарисеев грозно восклицал: «Молчи!»

Во дворе храма Иосиф потерял Иисуса. Впрочем, сильно он не переживал. Иисус самостоятельно уходил в город и возвращался. Он даже иногда ночевал не в палатке, а, подобно десяткам тысяч людей, где‑нибудь под стеной, завернувшись в плащ, недолго спал ночью, чтобы ранним утром, когда городские ворота еще были закрыты, принять участие в молитвах при открытии храма.

Иосиф не стал беспокоиться и тогда, когда они уже убирали палатку, а Иисуса все не было. Несмотря на то что Иисус всегда приходил, чтобы помочь родителям, все же Он был еще мальчиком и мог просто забыть обо всем на свете, увидев что‑то интересное. Иосиф был уверен, что вот–вот Сын прибежит. Рассудительный и серьезный, Он редко давал волю ребяческой самостоятельности и никогда не забывал о том, что Его мать могла о Нем беспокоиться. Родители не увидели Сына и на месте сбора. Но и сейчас ни Иосиф, ни Мириам не чувствовали себя чересчур обеспокоенными. В толпе из нескольких сотен людей нелегко было кого‑то отыскать. Даже в последние мгновения, когда отряд паломников с радостным пением тронулся в путь, люди еще продолжали подходить. В пути толпу паломников догоняли те, кто опоздал ко времени сбора. В тот день они ушли недалеко. Когда они остановились на ночлег, Иосиф отправился на поиски мальчика. Он нашел жену Клеопы и его сыновей, но Иисуса среди них не было.

— Вы не видели Его? — спрашивал Иосиф, уже начиная беспокоиться.

— Нет, дядя, — отвечали они, — со вчерашнего дня мы Его не видели.

— Вы не знаете, с кем Он может быть?

— Нет. Когда Он ходил по улицам города, Он был или с нами, или один.

С тревогой в сердце Иосиф вернулся к Мириам. Он был озабочен мыслью о том, как ему сказать о том, что нет Иисуса. Мириам была занята приготовлением еды. Она сидела на тюках, держа на коленях чашку с замешенным тестом. Едва Иосиф подошел ближе, как она резко подняла голову. По выражению глаз Мириам Иосиф догадался, что она поняла, с каким известием он пришел.

— Ты Его не нашел? — в ее голосе слышалась дрожь.

— Нет.

— Где Он, Иосиф? Где Он?

— Я не знаю. Никто Его не видел… Должно быть, Он остался в городе.

Мириам пошевелила губами, словно хотела что‑то сказать, но ничего не сказала. Ее щеки побледнели, дыхание участилось. Чашка выскользнула из рук и упала на землю — Мириам не нагнулась за ней. В оцепенении она спросила:

— Что делать?

— Вернемся, найдем Его.

Мириам вскочила.

— Пойдем!

— Ты хочешь идти сейчас? Сейчас? Скоро стемнеет…

— Разве мы можем оставить Его одного?

Иосиф не пытался ее остановить. Они спешно навьючили осла и, не притрагиваясь к еде, двинулись в обратный путь. Стемнело. На дороге никого не было. Они шли быстро. Мириам молча шла впереди. Иосиф следовал за нею, слыша ее учащенное дыхание. Он еще никогда ее не видел такой. Обычно он сам боялся, опасался, тревожился, беспокоился, воображал самые плохие последствия. Она же всегда оставалась спокойной и уверенной. Даже если она и боялась, то по ее виду этого нельзя было сказать.

Приближался третий час ночной стражи, когда на фоне еще черного неба они увидели искрящееся зарево горящих огней. Верх храма казался средоточием звезд, висевших над горизонтом. Чем ближе Иосиф и Мириам подходили к храму, тем больше огней они различали.

Они были измучены быстрой ходьбой. Передвигаясь почти бегом, они до крови сбили себе ноги о камни.

Городские ворота были закрыты. Им ничего не оставалось, как ждать рассвета. Они отыскали то место, где стояла их палатка, в надежде найти там Иисуса, но Его там не было. Они не стали ставить палатку, только развьючили осла и легли на землю, обернувшись покрывалами. Все это время они не разговаривали между собой. Мириам молчала, а Иосиф, обеспокоенный ее необычным поведением, не смел ее ни о чем спрашивать. Он лежал и слышал ее неровное дыхание, свидетельствовавшее о том, что она тоже не спит.

Со страхом, усиливавшимся каждое мгновение, Иосиф думал о том, что могло произойти. Иисус был всегда таким внимательным по отношению к матери. С младенческих лет Он старался не причинять ей ни малейшего огорчения. Нет, Иосиф не представлял себе, чтобы Иисус мог так заговориться с кем‑нибудь или засмотреться на что‑либо, что даже забыл о матери. Тем более, Он уже не ребенок, способный заблудиться. Так что же случилось?

Насколько же легко любое переживаемое им беспокойство будоражило его воображение! Что могло случиться? Раньше, бывало, похищали мальчиков и девочек, которых затем доставляли ко двору Ирода. Ходили слухи и о похищениях мальчиков перейскими разбойниками, которые затем продавали их на восточных рынках. Во время войн совершалось разное насилие, но с тех пор как римляне восстановили в стране мир, все чувствовали себя в безопасности. Двенадцатилетний мальчик не может пропасть, как будто он канул в воду. Где бы он ни оказался, люди укажут ему дорогу. Наконец, как можно заблудиться в городе, в котором из любого места виден храм?

А если это было следствием того давнего дела? Ирода давно не было в живых, а его сыновья лишились царских престолов. Мог ли еще кто‑то помнить о визите парфянских мудрецов? Об этом могли помнить только люди из Вифлеема… Да, они‑то точно не забыли. Кто‑нибудь из братьев Иосифа мог заметить их и следить за ними. Наверняка, они питали ненависть к нему, жаждали мести. Может быть, кто‑то из них побежал с донесением к римлянам? Парфяне были их врагами, контакты с ними могли расценить как измену. Впрочем, могло быть и по–другому: кто‑нибудь из тех безумцев, которые носились с идеей свержения римского господства, мог вообразить, что будет легче разжечь пламя народного восстания, если в их руках будет наследник рода Давида…

Мысли становились все навязчивее. Подгоняемые воображением, они не переставали вертеться в голове. Иосиф не знал, как остановить их лихорадочный бег. И он думал, что Мириам, скорее всего, не находится в подобном смятении. У нее не было привычки рисовать в воображении невероятные ситуации. Но если она переживала за Сына, то боль ощущала всем своим существом, словно отнимали часть ее тела.

А может, она страдает от ощущения вины за то, что произошло? Он сам столько раз в жизни испытывал это чувство. У него была склонность к самообвинению. После долгих лет общения с Мириам, сравнивая ее спокойствие и свою тревогу, он начинал понимать, почему он так делает. Всю жизнь он жаждал служения, а кроме того — желал быть уверенным, что может совершать это служение. Всевышний призвал его к служению, не доверяя его силам. Он позволял ему действовать, но затем Сам брал инициативу в Свои руки. Это будило в нем сожаление, которое, в свою очередь, перерастало в упреки самому себе. Он обвинял себя, не смея обвинить Непостижимого…

Мириам никогда себя не обвиняла. В ней были только смирение и любовь. Она не заблуждалась на свой счет. Она была убеждена, что все получила не по заслугам, а по милости. И сейчас тоже, наверное, ни в чем себя не винила. Она просто страдала, ничего себе не воображая и не пытаясь всего понять.

Когда‑то Иосиф решил для себя, что именно она будет управлять их жизнью. Многократно он пытался ей подражать. Сейчас в том, что произошло, он не находил своей вины. Он только рассуждал: все, что у меня есть, я получил по милости Всевышнего. Я должен быть тенью — а когда солнце встает в зените, тени исчезают. Может быть, Он просто дает мне знать, что эта минута приближается? Может быть, Иисус исчез как раз для того, чтобы я понял, что настало время исчезнуть мне?

Беспокойные мысли и тревога улеглись. Он знал, что наступит рассвет, они побегут на поиски Иисуса и будут искать Его до конца. Они сделают все, что от них зависит… Но лишь в том случае они Его найдут, если Всевышний этого захочет. Быть может, приближается тот час, о приходе которого молил Иисус. И это будет то время, когда земной отец перестанет быть нужен…

Иосиф поудобнее положил голову на свернутый плащ и уснул.

18

Они искали Его весь день, но безрезультатно. По сто раз туда и обратно они проталкивались через наводненные людьми улицы, расспрашивали людей, сообщали о своих поисках в гостиницах и торговых палатках, затем вновь к этим местам возвращались. Но уже издалека, заметив их, хозяева кричали, что мальчика здесь не было и что для встревоженных родителей у них нет утешительных известий.

Город все еще был полон людей. Еще не все вернулись домой, а уже вновь приступили к работе те, кто восстанавливал разрушенные дома. Реки паломников вливались в толпу работников, набожное пение соединялось с грохотом молотов.

Мириам лихорадочно проталкивалась между людьми, ее волосы выбились из‑под платка. Иосиф едва за ней поспевал. Она не хотела есть, не хотела отдыхать. Наталкиваясь в толпе на кого‑нибудь знакомого, она расспрашивала и умоляла помочь.

Как бы хотел Иосиф взять на себя ее тревогу! Но она даже не разговаривала с ним. Ему оставалось только бежать за ней, прижимая руку к груди, где вновь и вновь отзывалась уже знакомая ему боль.

В поисках прошел весь день. Они покинули город лишь в сумерки, когда звуки труб возвестили о закрытии городских ворот.

Измученные, они вернулись к тому месту, где оставили осла, — Иисуса там не было. Иосиф, несмотря на то что был сильно утомлен поисками, начал ставить палатку. Мириам впервые за все время совместной жизни ему ни в чем не помогала. Она сидела на земле, закрыв лицо руками. Поставив палатку, Иосиф развел огонь и попробовал приготовить что‑нибудь поесть. Когда еда была готова, он принес ее Мириам. Но она отрицательно покачала головой.

— Мириам, — сказал он ей, — Мириам, съешь что‑нибудь. Ты должна поесть. Я приготовил, как сумел, но есть можно. Прошу тебя, поешь. Я тебя понимаю… Я знаю… Верь мне…

Она убрала от лица ладони. В ее глазах не было слез, но во взгляде вырисовывалось выражение отчаянного страдания.

— Ах, Иосиф, ты такой добрый! Спасибо тебе. Но, прости, я не в состоянии ничего есть. Я не могу понять… Как это могло случиться? Как Всевышний это допустил?..

— Это я всегда так спрашивал, а ты всегда умела меня успокоить…

— Сегодня я не смогла бы… Вокруг меня только тьма, пустота… Не понимаю… Словно Всевышний исчез вместе с Ним.

— Всевышний не уходит, Он лишь скрывается.

— Зачем? Зачем, Иосиф?

— Не знаю. Я знаю о Нем меньше, чем ты…

— Он вознес меня из небытия, дал мне все, а теперь все отнял…

— Может быть, не отнял…

— Тогда зачем Он сокрыл Его?

— Не знаю.

— Ты говоришь так, как будто не любишь Его!

Иосиф не ответил, пораженный резкостью ее слов. Но она тут же воскликнула:

— Ах, прости меня! Прости, Иосиф! Как я могла так сказать?! Тебе, который отдал всю свою жизнь. Я не знаю, как мне просить тебя о прощении…

Иосиф взял ее руку в свою и легко ее сжал.

— Тебе не за что извиняться, я не сержусь и не мог бы сердиться. Моя любовь к Нему ничто по сравнению с твоей любовью. Наверное, у каждого из нас должны быть часы своей ночи. Еще недавно во тьме был я.

— А сейчас нет? Это хорошо.

— Если бы я мог тебе помочь…

— Так помоги! Научи меня слепо доверять. — Она сплела свои пальцы с его, прижалась к нему. Они уже ни о чем не говорили, но Иосиф чувствовал, что Мириам понемногу успокаивается, преодолевая отчаянье. Он сидел, долго не шевелясь, пока не услышал ровное дыхание своей любимой. Она уснула. Он не спал. От неподвижного сидения все его тело онемело, а в груди вновь отозвалась боль.

С утра они вновь отправились на поиски. Успокоение, пришедшее к Мириам вечером, теперь снова исчезло. Иосиф видел, как она старается совладать с беспокойством, но тревога пересиливала ее. Она вновь ускоряла шаги, почти бежала, расталкивая людей. Иосифу все труднее было за ней поспевать. Они метались по тем же самым наводненным людьми улицам, вновь и вновь обращаясь в те же гостиницы и торговые палатки, где их уже знали. Иисус нигде не появлялся, нигде не давал о себе знать.

Миновал полдень, поиски продолжались, и они понемногу стали выбиваться из сил. Даже Мириам не бежала уже так быстро. Но Иосиф все равно с трудом поспевал за ней.

Когда они в очередной — неведомо какой — раз проходили по мосту над долиной Тиропеон, Иосиф вдруг услышал, как кто‑то его окликнул:

— Эй, человек из Галилеи! Постой!

Иосиф обернулся на оклик и увидел раввина Иегуду.

— Мир тебе, досточтимый, — сказал Иосиф.

— И тебе мир… Я не помню твоего имени, но не ты ли подходил ко мне с просьбой похлопотать о твоем сыне перед досточтимым Йохананом бен Заккаем?

— Да, именно так, досточтимый.

— Не твой ли сын разговаривает с учителями в Лишкат–а-Газит*?

— Мой Сын? Ты видел моего Сына?

— Я видел галилейского мальчика, который обратился к почтенным учителям, и они соблаговолили ответить на Его вопросы.

— Где? Где ты Его видел, досточтимый?

— Он в зале Обтесанных Камней. Учители признали Его рассудительным и беседуют с Ним. Они оказали Ему большую честь. Кто знает, может быть, кто‑нибудь из великих учителей пожелает взять Его к себе в ученики? Тогда твое желание исполнилось бы.

— Покажи нам, как пройти к залу Обтесанных Камней. Мы не знали, где наш Сын, и были очень встревожены…

— Идите туда, — он указал направление рукой. — А если стража вас остановит, то скажите, что вы родители мальчика, которого досточтимые раввины удостоили своей беседы.

— Пусть Всевышний окажет тебе Свою милость за эту весть, которой ты нас обрадовал! Пусть Он даст свет твоему разуму, чтобы ты всегда шел Его дорогой…

Они подошли ко входу, который им указал Иегуда. Стражник, услышав, что они родители мальчика, с которым беседуют учители, с уважением открыл перед ними двери.

В зале царил полумрак. Каменные лавки образовывали полукруг. В центре стоял пюпитр, а рядом был шкаф, предназначенный для хранения свитков священных книг. На лавках сидели достопочтенные учители в ниспадающих наземь облачениях, а перед ними в смиренной позе ученика стоял Иисус.

Учители говорили медленно и напыщенно. Перед тем как начать свою речь, каждый почтительно кланялся остальным. Их речь обычно начиналась со слов: «Так произнес досточтимый раввин… Так сказал почтенный раввин…» Длинные, вплетенные в объяснения цитаты исходили из уст говорящих. Иногда кто‑нибудь из учителей обращался к мальчику, и тогда Он начинал говорить. Он говорил просто и коротко. Временами Он начинал со слов: «Писание гласит…» Некоторые из учителей, выслушав Его слова, одобрительно прицокивали.

Иосиф и Мириам робко остановились в дверях. Но Мириам не могла сдержаться при виде Сына. Она подбежала к Нему, обняла Его и воскликнула:

— Сын! Сын! Ты здесь. Мы так искали тебя! Я так о Тебе беспокоилась!

Она замолчала, заметив обращенные на себя взоры учителей. Милостивые взгляды, которые они бросали на мальчика, мгновенно погасли. Теперь в их глазах были только презрение и гнев.

— Кто пустил сюда эту женщину? — вскричал один.

— Прогоните ее! — восклицали другие.

Иосиф вышел вперед, сложил в покаянном жесте руки:

— Не сердитесь, досточтимые, — сказал он. — Мы родители этого мальчика. Мы потеряли Его и сильно переживали, пока Его искали. И очень обрадовались, найдя Его здесь…

— Если так, — сказал один из учителей, — то забирай и мальчика, и эту женщину и ступайте прочь отсюда! Это место не предназначено для того, чтобы любой амхаарец мог войти сюда. Уходите! Ваше появление смутило мысли достойных ученых. Ну же! Уходите бы

стрее! — он с нетерпением топнул ногой.

Мириам ни на мгновение не убрала рук с плеч Сына. Иосиф шел за ними. Открывший им двери стражник на этот раз грубо прикрикнул на них. Они ни о чем не говорили, пока не оказались на храмовой площади. Лишь здесь Мириам дала волю своим чувствам:

— Что Ты сделал, Сын?! Ты причинил нам столько тревоги и страданий! Мы оба так переживали за Тебя! Мы с болью в сердце искали Тебя… Как Ты мог так поступить?!

Иисус не опустил головы в знак того, что чувствует свою вину. Иосиф, глядя со стороны на Сына, заметил в Его глазах блеск — тот самый таинственный блеск, который уже видел когда‑то.

— Вы Меня искали? — сказал Он. — Переживали обо Мне? Но ведь вы должны были помнить, что Мое место — в доме Отца!

Тон Его голоса был сдержанным, но в словах, которые Он произносил, слышался упрек. Иосиф видел, как побледнела Мириам, как задрожали Ее губы. Она ничего не ответила. Так, молча, они направились к мосту.

Они вышли из города, нашли свою палатку. Иисус, по–прежнему молча, принялся укладывать вещи. Он упаковал тюки, навьючил их на осла. Пока Он трудился, они внимательно наблюдали за Ним.

— Будь спокойна, — сказал Иосиф Мириам, — Он пойдет с нами. Все останется по–старому.

— По–видимому, ты прав, — так же тихо ответила она. — А я уже боялась… Но, Иосиф, почему Он так сказал?

Он уже хотел было ответить: «Чтобы ты помнила об этом, когда придет час настоящего прощания…», — но не сказал. Он не хотел хвалиться тем знанием, которое к нему пришло. Их дороги расходились: ей нужно было идти дальше, а он — тень — должен был исчезнуть. Поэтому она еще не понимала того, что понял он. Впервые он ее опередил…

— Все готово к пути, — произнес мальчик, стоя перед ними. — Если повелишь, отец, мы можем трогаться.

— Пойдем, — кивнул Иосиф. Вдвоем они помогли Мириам сесть на осла. Иисус взял поводья, и Иосиф, видя это, не потянулся за ними. Впервые Сын Сам вел осла, на котором ехала Его мать.

Пройдя небольшое расстояние, Иосиф спросил у Иисуса:

— Что Ты думаешь, Сын, об учении великих раввинов? Ты знаешь, я ведь собирался поговорить о Тебе с досточтимым Йохананом. У него не было времени для разговора со мной, но они говорили с Тобой… Скажи, хочешь ли Ты, чтобы мы вновь отправились в святой город и попросили Йоханана взять Тебя в свои ученики?

Иисус решительно покачал головой. Затем Он обернулся к Иосифу и сказал:

— Если ты Мне позволишь, отец, высказать свои мысли, то Я скажу. Я не хочу учиться у раввинов. Эти люди мудры на словах, но они не знают жизни. Они хотят рассуждать о небе, а не видят земли…

— Но Всевышний живет на Небе, — заметил Иосиф.

— Он также сказал: «Подними камень, и найдешь там Меня. Сделай зарубку на куске дерева — и там Я…»

Иосиф вздрогнул. Он не припоминал тех слов, которые процитировал Иисус.

— Он здесь, но только сокрыт, — продолжал мальчик. — А теперь Он хочет прийти и быть с людьми… Позволь мне не идти учиться к раввинам. Я останусь с матерью, буду о ней заботиться…

В Его последних словах чувствовалась такая горячая нежность, как будто и не произносились недавно полные упрека слова. Иосиф заметил, как ладонь Мириам ласково легла на плечо Сына, а Он потерся об нее щекой. Мать и Сын взглянули друг на друга, и Иосиф увидел, что они улыбаются.

Он был счастлив, глядя, как они любят друг друга. Он не чувствовал ни одиночества, ни зависти. Он знал, что их любовь похожа на переполненный кувшин, из которого вокруг разливается вода. Там, где вода орошала землю, зарождалась жизнь.

Иосиф шел, и в его груди усиливалась боль, но улыбка его была радостной…