Тень, ползи!

15. ТЕНЬ РАЛЬСТОНА

Что-то плясало, дрожало передо мной. У него не было формы, но был голос. Голос повторял снова и снова: «Дахут… берегись Дахут… Алан, берегись Дахут… освободи меня, Алан… но берегись Дахут… Алан, освободи меня… от Собирателя… от Черноты…»

Я попытался сосредоточиться на этом пляшущем существе, но тут что-то ярко вспыхнуло, и существо растворилось в этом сверкании и пропало; только когда я отвернул голову, я снова увидел это нечто, пляшущее и дрожащее в сиянии, как муха в паутине.

Но голос – голос я узнал.

Нечто танцевало и дрожало; становилось больше, но никогда не приобретало определенную форму; становилось меньше, но по-прежнему оставалось бесформенным… летучая тень, захваченная паутиной яркости.

Тень!

Нечто шептало: «Собиратель, Алан… Собиратель в Пещере… не позволяй ему съесть меня… но берегись, берегись Дахут… освободи меня, Алан… освободи… освободи…»

Голос Ральстона!

Я встал на колени, присел, опираясь руками в пол; устремив взгляд на свечение, стараясь рассмотреть это дрожащее бесформенное нечто, говорившее голосом Ральстона.

Свечение сжалось, как зрачки капитана «Бриттис». И стало ручкой двери. Медной ручкой, блестящей от рассвета.

На ручке муха. Синяя муха, муха, питающаяся падалью. Ползет по ручке и жужжит. Голос Ральстона превратился в это жужжание. Только синяя муха, жужжащая на блестящей дверной ручке. Муха поднялась с ручки, облетела меня и исчезла.

Я с трудом встал на ноги. И подумал: «То, что ты со мной сделала на яхте, Дахут, первоклассная работа». Посмотрел на часы. Начало седьмого. Зал тих и спокоен, никаких теней. В доме ни звука. Казалось, он спит, но я ему не доверял. Бесшумно закрыл двери. Вверху и внизу двери большие задвижки. Я закрыл их.

В голове странная пустота, и я не очень хорошо вижу. Подошел к окну и вдохнул чистый утренний воздух с запахом моря. И от этого почувствовал себя лучше. Повернулся и осмотрел комнату. Она огромна, стены покрыты деревянными старинными панелями, шпалеры, выцветшие за столетия. Кровать тоже старинная, резного дерева, под пологом. Комната какого-нибудь замка в Бретани, а не в имении в Новой Англии. Слева шкафчик, такой же старинный, как кровать. Я открыл ящик. На платках лежал мой пистолет. Я осмотрел его. В магазине ни одного патрона.

Я недоверчиво смотрел на него. Я же помню, что когда укладывал его в саквояж, он был заряжен. И неожиданно отсутствие патронов связалось с бездействующим фонариком, не включающимся электричеством, странной сонливостью. И тут я проснулся по-настоящему. Положил пистолет в ящик и лег в кровать. У меня теперь не было ни малейших сомнений, что мое оцепенение объяснялось не естественными причинами. Неважно, было ли это внушением со сторону Дахут или она дала мне за ленчем какой-то наркотик. Моя состояние не было естественным. Наркотик? Я вспомнил слабый наркотик, которым владеют тибетские ламы, они называют его «Хозяин воли». Он снижает сопротивляемость к гипнозу и делает мозг открытым к восприятию гипнотических команд и галлюцинаций.

И я сразу понял поведение и внешность людей на яхте и в доме. Они все получали какой-то наркотик; действовали и думали только так, как приказывали им мадемуазель и ее отец. Я был окружен человеческими роботами, созданиями, отражениями, копиями де Кераделей.

А что, если я и сам могу попасть в такое рабство?

Чем больше я думал, тем больше верил в свою догадку. Я попытался вспомнить вечерний разговор с де Кераделем. Не мог. Но у меня сохранялось впечатление, что я выдержал это испытание успешно, что та другая часть моего существа не позволила мне допустить ошибку. И я почувствовал удовлетворение.

И вдруг я ощутил на себе чей-то взгляд. За мной следят. Я лежал лицом к окну. Глубоко, как во сне вздохнул, и повернулся, закрывая лицо рукой. Под ее укрытием чуть приоткрыл ресницы. Через мгновение из-под шпалеры показалась белая рука, отвела шпалеру в сторону, и в комнату вошла Дахут. Пряди ее спускались до талии, на ней тончайшее неглиже, и она невероятно хороша. Беззвучно, как одна из ее теней, она подошла к кровати и остановилась, глядя на меня.

Я заставлял себя дышать ровно, как будто крепко сплю. Она была так хороша, что мне это удавалось с трудом. Она подошла еще ближе и склонилась ко мне. Я почувствовал, как ее губы легко коснулись моей щеки. Как поцелуй мотылька.

И вдруг, так же неожиданно, я понял, что она ушла. Открыл глаза. В комнате другой запах, незнакомый, смешивался с запахом моря. Он действовал бодряще. Вдохнув его, я почувствовал, как мое оцепенение рассеивается. Я сел, совершенно не испытывая сонливости, настороже. На столике у кровати мелкое металлическое блюдо. На нем гуда листьев, похожих на листья папоротника. Они дымятся, и этот дым и пахнет так бодряще. Я прижал листья, дым и запах исчезли.

Очевидно, это противоядие от состояния оцепенения; и столь же очевидно, никто не сомневается, что я спал без пробуждений всю ночь.

И возможно, пришло мне в голову, зал, заполненный тенями, и муха на дверной ручке, жужжащая голосом Ральстона, – все это лишь производное наркотика, воздействие на подсознание, фантастически искажавшее окружающую действительность и навязывавшее эти искажения сознанию.

Может, на самом деле я всю ночь проспал. Может, мне только снилось, что я выходил в полный тенями зал… бежал из него и спрятался за дверью… и пение мне только приснилось.

Но если нет ничего, чего мне нельзя было бы увидеть и услышать, зачем тогда меня закутали в это сонное одеяло?

Но в одном я был уверен. Мне не приснилось, что Дахут заходила в мою комнату с листьями.

А это означает, что я реагировал не совсем так, как они рассчитывали, иначе я не проснулся бы и не увидел ее. Счастливая для меня ошибка, каковы бы ни были ее причины. Если усыпление повторится, я смог бы использовать листья.

Я подошел к шпалере и поднял ее. Никаких следов отверстия, стена внешне сплошная. Конечно, есть какая-то потайная пружина, но я решил не искать ее. Открыл дверь: задвижки на ней так же гарантировали уединение, как стена комнаты, у которой три остальные стены отсутствуют. Взял оставшиеся листья, положил их в конверт и сунул в кобуру Мак Канна. Потом выкурил с полдесятка сигарет и добавил их пепел к кучке на блюде. Столько пепла было бы, если бы все листья сгорели. Может, никто и не стал бы проверять, но кто знает?

Семь часов. Нужно ли мне одеваться и вставать? Через сколько времени должно подействовать противоядие? Я не знал этого и не хотел допускать ошибки. Спать подольше гораздо безопасней, чем проснуться слишком рано. Я снова лег. И действительно уснул, честно и без сновидений.

Когда я проснулся, кто-то выкладывал мою одежду. Лакей. Блюдо с пеплом исчезло. Было пол девятого. Я сел, зевнул, и лакей с древней покорностью сообщил, что ванна для владыки Карнака готова. О чем бы ни думал владыка Карнака, это сочетание древнего раболепия и современных удобств заставило меня рассмеяться. Но никакой ответной улыбки не последовало. Лакей стоял, склонив голову, обязанный делать только строго определенные вещи. Улыбки не входили в его приказ.

Я посмотрел на невыразительное лицо, на пустые глаза, которые, кажется, совсем не видят ни меня, ни окружающего мира; глаза человека из другого мира. Но каков этот другой мир, у меня не было ни малейшего представления.

Я набросил на пижаму халат и закрыл дверь за лакеем. Потом снял кобуру Мак Канна и спрятал ее, прежде чем выкупаться. Вымывшись, я отпустил лакея. Он сказал, что завтрак будет готов в начале десятого и, поклонившись, ушел.

Я подошел к шкафчику, взял свой пистолет и осмотрел его. Патроны на месте. Больше того, все запасные патроны тоже на месте и лежат в прежнем порядке. Может, мне приснилось, что их не было? Мне в голову пришло неожиданное подозрение. Если я не прав, объясню случайностью. Я подошел с пистолетом к окну, направил его в море и нажал курок. Резкий щелчок от взрыва капсюля. Ночью из патронов извлекли порох, а потом, во время моего предутреннего сна, пистолет с пустыми патронами вернули на место.

Что ж, подумал я мрачно, еще одно предостережение, без всякой жужжащей мухи, и положил пистолет обратно. Потом спустился к завтраку, холодный от гнева и намеренный при случае его проявить. Мадемуазель ждала меня, прозаически читая газету. Стол был убран на двоих, поэтому я решил, что ее отец занят в другом месте. Я взглянул на Дахут, и, как всегда, восхищение и нежность стали бороться с гневом и ненавистью. Она была красивей, чем когда-либо раньше, свежая, как росистое утро, кожа – чудо, глаза ясные, с оттенком скромности… совсем не похожа на ведьму и убийцу. Чистая.

Она опустила газету и протянула мне руку.

Я с иронией поцеловал ее.

– Надеюсь, вы хорошо спали, Алан.

Как раз нужный оттенок домашности. Но почему-то меня это раздражало. Я сел, расстелил на коленях салфетку.

– Хорошо, Дахут, только прилетела большая синяя муха и стала шептать мне.

Глаза ее сузились, я заметил, как она вздрогнула. Потом опустила глаза и рассмеялась.

– Вы шутите, Алан.

– Вовсе нет. Большая синяя муха, она жужжала и шептала, жужжала и шептала.

Она негромко спросила:

– И о чем же она шептала, Алан?

– Она советовала опасаться вас, Дахут.

Она по-прежнему спросила:

– Значит, вы не спали?

Вспомнив об осторожности, я рассмеялся:

– А разве бодрствующим шепчут мухи? Я крепко спал и видел это во сне – несомненно.

– А голос вы узнали? – Она неожиданно посмотрела прямо мне в глаза.

– Когда услышал, мне показалось, что узнал. Но, проснувшись, забыл.

Она молчала, пока слуга с пустым взглядом расставлял перед нами еду. Потом устало сказала:

– Уберите меч, Алан. Сегодня он вам не нужен. И я сегодня не вооружена. Прошу вас об этом. Сегодня можете мне верить. Обращайтесь со мной сегодня, только как… с человеком, который вас любит. Сделаете, Алан?

Сказано было так просто, так искренне, что гнев мой исчез, а недоверие ослабло.

Впервые я почувствовал жалость. Она сказала:

– Я даже не прошу вас, чтобы вы делали вид, будто любите меня.

Я медленно ответил:

– Трудно не полюбить вас, Дахут.

Ее фиолетовые глаза затуманились слезами. Она сказал:

– Я… сомневаюсь…

Я сказал:

– Уговор. Сегодня утром мы встретились впервые. Я о вас ничего не знаю, Дахут, и сегодня вы для меня только та… какой кажетесь. Возможно, к вечеру я буду… вашим рабом.

Она резко ответила:

– Я просила вас оставить ваш меч.

Но я хотел сказать только то, что сказал. Никаких намеков… И тут же вспомнил голос, который потом стал жужжанием мухи: «Берегись… берегись Дахут… Алан, берегись Дахут…» Подумал о людях с пустыми глазами, рабах ее и ее отца…

Я искренне сказал:

– Не имею никакого понятия, о чем вы, Дахут. Честно. Я хотел сказать то, что сказал.

Казалось, она мне поверила. И на этой основе, достаточно пикантной, если вспомнить, что происходило между нами в Нью-Йорке и древнем Исе, завтрак продолжался. Дахут была очаровательна. К концу я понимал, что опасно близок к тому, чтобы думать о ней так, как она того хочет. Мы не торопились и кончили в одиннадцать. Она предложила прогулку по поместью, и я с облегчением пошел переодеваться. Пришлось несколько раз щелкнуть пистолетом и взять листья из кобуры Мак Канна, чтобы очистить мозг от обезоруживающих сомнений. Дахут умеет добиваться своего.

Когда я спустился вниз, Дахут ждала меня в костюме для верховой езды, волосы вокруг головы как шлем. Мы пошли к конюшне. Здесь находилось с десяток первоклассных лошадей. Я поискал черного жеребца. Не увидел, но один бокс был пуст. Я выбрал чалого жеребца, а Дахут длинноногого гнедого. Я больше всего хотел увидеть «каменный сад» де Кераделя. Но не увидел.

Мы неторопливо прошлись по хорошо ухоженной трассе для верховой езды; иногда виднелось море, но чаще скалы и деревья закрывали его. Своеобразная местность и очень хорошо приспособленная для одиночества. Наконец мы подъехали к стене, повернули и поехали вдоль нее. Проволочное заграждение охраняло ее верх, и мне показалось, что провода находятся под напряжением. Лайас не мог здесь перелезть через стену. Я подумал, что, может, он не только получил, но и преподал урок. У стены там и тут стояли невысокие смуглые люди. У них были дубины, но я не мог определить, есть ли другое оружие. Когда мы проезжали, они кланялись.

Мы приблизились к массивным воротам, охраняемым гарнизоном из нескольких человек. Проехали мимо и оказались на широком длинном лугу, усеянном низкорослыми кустами, похожими на присевших людей. Мне пришло в голову, что здесь несчастный Лайас встретился с собаками, которые не собаки. При свете солнца, на свежем воздухе, в возбуждении верховой прогулки этот рассказ терял свою достоверность. Но все же вид у этого места пугающий и зловещий. Я мимоходом сказал об этом Дахут. Она со скрытой насмешкой посмотрела на меня и спокойно ответила:

– Да, но здесь хорошо охотиться.

И поехала дальше, ничего не сказав о том, что это за охота. А я не спросил: что-то в ее ответе восстановило мою веру в рассказ Лайаса.

Мы подъехали к концу стены, и, как и говорил Мак Канн, она была встроена в скалу. Большая скала закрывала вид на то, что находится дальше. Я сказал:

– Я хотел бы посмотреть сверху, – и прежде чем она смогла ответить, спешился и стал взбираться на скалу. С вершины виден был открытый океан. В нескольких сотнях ярдов от берега в небольшой лодке сидели два рыбака. Увидев меня, они подняли головы, и один стал опускать ручную сеть.

Работа Мак Канна.

Я спустился и присоединился к Дахут. Спросил:

– Не хотите ли проехаться за воротами галопом? Я бы хотел осмотреть окрестности.

Она поколебалась, затем кивнула. Мы повернули назад, проехали через ворота и оказались на сельской дороге. Немного погодя мы увидели старинный дом в стороне от дороги среди больших деревьев. От дороги его отделяла каменная стена. У ворот стоял Мак Канн.

Он невозмутимо смотрел, как мы подъезжаем. Дахут проехала, не взглянув на него. Я отстал на несколько шагов и, проезжая мимо Мак Канна, бросил карточку. Я надеялся на такой случай и потому заранее написал:

Что-то тут очень плохое, но доказательств пока нет. Примерно тридцать человек, думаю, все вооружены. За стеной проволочное заграждение под напряжением.

Догнал мадемуазель, и мы проехали еще с милю. Она остановилась и спросила:

– Достаточно видели?

Я ответил:

– Да, – и мы повернули назад. Мак Канн по-прежнему стоял у ворот, как будто и не двигался. Но бумаги на дороге не было. Охранники увидели нас и открыли ворота. Тем же путем мы вернулись к дому.

Дахут раскраснелась от езды. Она сказала:

– Я выкупаюсь. Ленч на яхте.

– Отлично, – ответил я. – Надеюсь, после него мне не захочется спать, как вчера.

Глаза ее сузились, но мое лицо оставалось невинным. Она улыбнулась.

– Не захочется, я уверена. Вы привыкаете.

Я мрачно заметил:

– Надеюсь. За обедом вчера я был ужасно скучен.

Она снова улыбнулась.

– Вовсе нет. Вы очень понравились моему отцу.

И со смехом ушла в дом.

Я был очень рад, что понравился ее отцу.

Абсолютно восхитительная морская прогулка с абсолютно восхитительной девушкой. Только когда один из членов экипажа при нашем приближении встал на колени, ощутил я зловещее нижнее течение. А потом обед с де Кераделем и его дочерью. Разговор с де Кераделем был настолько интересен, что я забыл о том, что я пленник.

Я обсуждал с ним то, что хотел обсудить в тот вечер, когда Билл попросил меня ни с чем не соглашаться. Иногда манеры де Кераделя раздражающе напоминали манеры верховного жреца, обучающего новичка самым элементарным вещам: он принимал само собой разумеющимися такие факты, которые современная наука считает мрачнейшими суевериями, он же считал все это доказанным на опыте. Но знания его были огромными, а ум острым, и я удивлялся, как можно за одну короткую жизнь узнать так много.

Он говорил о враге Озириса черном Тифоне, которого египтяне также называли Сетом Рыжеволосым. Рассказывал о Элевсинских и Дельфийских мистериях, как будто сам был их свидетелем. Описывал их в мельчайших подробностях, да и другие, более древние и страшные обряды, давно погребенные в сгнивших от времени храмах. Злые тайны шабаша были открыты для него; однажды он заговорил о преклонении перед Корой, Дочерью, известной также как Персефона, Геката и под множеством других уходящих в бесконечную цепь веков имен, – женой Аида, царицей теней, чьими дочерьми были фурии.

Я рассказал ему, чему был свидетелем в Дельфийской пещере, когда христианский священник с душой язычника пробудил Кору… и я видел, как величественная, ужасная фигура появилась в клубах дыма от жертвы на древнем алтаре.

Он слушал внимательно, не прерывая, как будто для него рассказ этот знаком. Спросил:

– А Она приходила к нему раньше?

– Не знаю, – ответил я.

Он сказал, обращаясь непосредственно к мадемуазель:

– Даже если и так, тот факт, что она явилась… доктора Карнаку… весьма многозначителен. Это доказывает, что он…

Дахут прервала его, и мне показалось, что в ее взгляде было предупреждение:

– Что он… приемлем. Да, отец.

Де Керадель рассматривал меня.

– Весьма полезный опыт. В его свете… и в свете других обстоятельств, которые вы нам поведали, я удивляюсь… почему вы были так враждебны к этим идеям в тот вечер, когда мы впервые встретились.

Я ответил прямо:

– Я был пьян… и готов спорить с кем угодно.

Он оскалил зубы, затем открыто рассмеялся.

– Вы не боитесь говорить правду.

– Не боюсь, ни в пьяном, ни в трезвом виде, – согласился я.

Он молча рассматривал меня. Потом проговорил, скорее обращаясь к самому себе, чем ко мне:

– Не знаю… возможно, она права… если бы я мог доверять ему, это бы нам дало многое… у него есть любопытство… но есть ли храбрость?..

Я рассмеялся и смело заявил:

– Если бы у меня ее не было, разве я был бы здесь?

– Совершенно верно, отец. – Дахут зло улыбалась.

Де Керадель хлопнул по столу рукой, как человек, принявший решение.

– Карнак, я говорил вам об эксперименте, которым сейчас занят. Вместо того чтобы быть зрителем, вольным или невольным… или не зрителем, как я решу… – он помолчал, чтобы до меня дошла скрытая угроза… – я приглашаю вас проводить этот эксперимент со мной. У меня есть основания считать, что если эксперимент удастся, он щедро вознаградит нас.

Мое приглашение не бескорыстно. Я признаю, что не достиг еще полного успеха в своем эксперименте. Я получил результаты, но это не то, на что я надеялся. Но то, что вы рассказали о Коре, доказывает, что вы не препятствие для материализации этого Существа… этой Власти или Присутствия, как вы предпочтете, оно сможет воплотиться, неведомая энергия придаст ему форму, оно станет ощутимо для людей в соответствии с доступными для людей законами. К тому же в вас древняя кровь Карнака и древние воспоминания вашей расы. Возможно, я упустил некоторые важные подробности, которые ваша – стимулированная – память сохранила. Возможно, в вашем присутствии это Существо, которое я хочу воскресить, появится во всей своей мощи… и со всем, что значит для нас эта мощь.

– А что это за Существо? – спросил я.

– Вы сами его назвали. Оно в многочисленных формах появлялось в Алкар-Азе древнего Карнака, как приходило в храмы моего народа за века до Иса и до того, как были подняты камни Карнака, – Собиратель в Пирамиде…

Если я и почувствовал холодок на спине, он этого не видел. Я ожидал этого ответа и был к нему готов.

Я долго смотрел на Дахут, чтобы он, как я надеялся, истолковал этот взгляд по-своему, потом тоже хлопнул рукой по столу.

– Де Керадель, я с вами.

В конце концов разве не ради этого я сюда пришел?