Тень прошлого

Глава 19

Илларион Забродов медленно подтянул под себя руки, тяжело отжался от пола и с трудом принял сидячее положение. При этом с его волос и одежды потоками хлынули мусор и битое стекло. Под руку подвернулось что-то твердое и скользкое. Надсадно кашляя от тротилового дыма и известковой пыли, он всмотрелся в этот предмет и обнаружил, что перед ним женская ступня – босая, с любовно ухоженными ногтями. Глаза слезились от дыма, в ушах звенели пасхальные колокола, и Илларион некоторое время с тупым упорством пытался сообразить, какая именно это ступня: правая или левая? Это ему так и не удалось, потому что почти сразу вслед за первым взрывом раздался второй – в кухне. Илларион его почти не услышал – звон в ушах глушил все остальные звуки, но почувствовал: пол зло подпрыгнул, Илларион тяжело повалился на бок и так, лежа на боку, смотрел, как из прихожей в гостиную, клубясь, вползают новые облака дыма и пыли. Свет погас, но в комнате было не совсем темно: на том месте, где стоял диван, что-то лениво и чадно горело, словно не в силах решить, вспыхнуть ли в полную силу или погаснуть. Знакомо и резко пахло горелым тротилом и жареной свининой. Илларион не сразу сообразил, откуда взялся этот запах. Голова вообще работала медленно, со скрипом, словно взрывная волна взбила ее содержимое, как яичницу-болтунью. К горлу все время подкатывала тошнота, и мир медленно вращался перед глазами – маленький, темный, утонувший в дыму мирок, обреченный на скорое исчезновение.

Потом взорвался газ. По квартире прокатилась волна пламени, и сразу стало светло: вспыхнули наконец остатки дивана, языки пламени поползли по обоям, задымилась, потекла и загорелась краска на дверных косяках.

Илларион снова сел, неловко хлопая ладонью по занявшейся на груди куртке и дымящимся волосам. Оставаясь у окна в качестве приманки, он рассчитывал самое большее на автоматную очередь, но это… Отсюда нужно было уходить, и чем скорее, тем лучше, но, попытавшись встать, он обнаружил, что совершенно не чувствует правой ноги, словно ее не было при нем уже лет двадцать, а то и с самого рождения. Он даже посмотрел на ногу, проверяя, на месте ли она. Нога была на месте, но работать не желала.

Ему захотелось отдохнуть, и он прилег на горячий замусоренный пол, прижавшись к нему щекой и чувствуя, как нарастает жар. Дышать было трудно, а в ушах звенело так, что он не слышал даже звериного рева огненной струи, которая била из разорванной газовой трубы. «Подохну здесь к чертовой матери, – равнодушно подумал он. – Как же это ему удалось затащить на крышу пушку? Кому – ему? Званцеву, вот кому. Позвольте, позвольте, – вежливо перебил он себя, – Званцев? Это кто же такой будет, если не секрет?»

– Конь в пальто, – хрипло сказал он и не услышал собственного голоса.

Илларион с трудом поднялся на четвереньки. Все встало на свои места, мир скачком раздался во все стороны, выйдя за пределы этой горящей взорванной квартиры. Илларион немного обиделся: миру было легко выйти за пределы квартиры, он и так был за ее пределами, а вот ему, чтобы оказаться снаружи, придется изрядно попотеть.., в буквальном смысле этого слова, потому что в квартире становилось душно.

Он не отвернулся, проползая через ТО, что осталось от его пленников, которых он не уберег: отворачиваться было некуда, на этом участке пути ЭТО было повсюду, ему пришлось бы ползти по ЭТОМУ, даже если бы он был мухой и двигался по потолку. Ему вдруг представилось, что он и есть эта самая муха и ползет вверх ногами по потолку, – ползет неуверенно, потому что его недавно шлепнули полотенцем, и вот-вот упадет головой вниз с потолка на пол.., или все-таки с пола на потолок? Голова у него окончательно закружилась, и он снова упал.

С того места, где он теперь лежал, ему была видна кухня – не вся, но вполне достаточно для того, чтобы верно оценить свои шансы. Кухня полыхала с веселой. яростью, из оборванного трубопровода бил газовый факел, и оранжевые блики просвечивали сквозь развороченные, исковерканные, дырявые стены туалета и ванной.

"Как же это меня угораздило? – медленно подумал Илларион. – Мог ведь успеть убежать… Правда, тогда Званцев не поверил бы, что я помер… Зато теперь поверит, потому что я, похоже, и вправду вот-вот сыграю в ящик. Помню, была такая хорошая книжка в детстве, «Денискины рассказы». Я тогда был уже здоровенный лоб, лет двенадцать мне было, а то и больше, но очень она мне нравилась. Помню, как они там спектакль ставили.

Про шпионов… «Вы этого от меня никогда не дождетесь, гражданин Гадюкин!» А? Сила, как сказал бы Коля Балашихин. Главное, по существу…"

Он снова встал на четвереньки и пополз, волоча раненую ногу, как посторонний предмет, не сводя глаз с ручки входной двери, которая почему-то уже некоторое время вертелась и дергалась – ручка, конечно, а вовсе не дверь.

Или это ему только казалось?

Он решил, что показалось, потому что ручка уже перестала ходить вверх-вниз, и тут дверь вдруг резко распахнулась настежь с громким треском, которого он не услышал, но о котором догадался, потому что накладка замка вылетела вон вместе с изрядным куском дверной коробки. В прихожую боком, с трудом удержав равновесие, влетел Лопатин, показавшийся Иллариону продолжением его бреда, – влетел, нашел Иллариона глазами, подскочил к нему и стал куда-то тащить, крича прямо в лицо что-то неслышное и совершенно в данный момент не важное. Пламя из кухни сквозняком потянуло в прихожую, как в каминную трубу, и крик Лопатина потерял членораздельность, превратившись в яростный рев раненого зверя, а остатки волос вокруг лысины закурчавились и начали дымиться, распространяя тяжелый смрад. Он рывком, с неожиданной в его тщедушном теле силой поставил Иллариона на ноги, поднырнул под его руку и выволок Забродова из квартиры, в относительно прохладный и не такой задымленный воздух лестничной площадки, где суетились в оранжевой полутьме какие-то испуганные полуодетые люди. Иллариону опять показалось, что он бредит: мимо него, раскорячившись, боком, по-крабьи, протиснулся мужчина в махровом халате, волоча в растопыренных руках огромный цветной телевизор в обшарпанном полированном корпусе, за ним торопилась бледная женщина в наброшенной поверх ночной рубашки джинсовой куртке, с растрепанными жидкими волосами – в одной руке она несла за ручку большой, как средних размеров чемодан, музыкальный центр, другой прижимала к боку видеомагнитофон, умудряясь при этом подталкивать коленом бредущего перед ней совершенно раскисшего со сна мальчишку, который моргал по сторонам мутными, ничего не понимающими, удивленными глазами. Возле лифта происходила драка. Кто-то пытался впихнуть туда холодильник, холодильник застрял, и теперь хозяин упрямого агрегата и его раздражительный сосед увлеченно метелили друг друга, не забывая отталкивать пытавшихся разнять их женщин.

– Эвакуация, – с трудом ворочая непослушным языком, прокаркал Илларион на тот случай, если Лопатин чего-нибудь не понял. – Газ взорвался, представляешь? Гражданин Гадюкин… Пушку на крышу затащил…

А? Сила!

Лопатин молча кивал, скаля от натуги мертво стиснутые зубы. Ему было тяжело, а от единственной действующей ноги Забродова на лестнице было мало проку.

На площадке между пятым и шестым этажом к ним бросился Юрий Константинович. Некрасиво кривя мокрое лицо в неслышном плаче, обхватил обоих сразу, вцепился и повис, едва не повалив их на цементный пол, воткнулся головой в вонючую, горелую, грязную и подмокшую кровью узкую щель между их боками и стоял бы так сто лет, если бы Лопатин свободной рукой не отцепил его и не подтолкнул вперед, к лестнице.

По пути со второго на первый этаж их все-таки сшибли с ног. Неуклюжий Илларион не успел увернуться от пожарников, со злыми ощеренными лицами тащивших наверх длинную брезентовую кишку. Пожарники были в черно-белых негнущихся робах, в касках с опущенными пластинами, с дыхательными аппаратами за плечами, широкие, как трехстворчатые шкафы. Получив толчок твердым плечом, Илларион снова перепутал местами пол и потолок и повалился на ступеньки, утащив за собой Лопатина.

– Кавалерия прибыла! – перекрикивая звон в ушах, проорал он в лицо Лопатину. Лопатин вздрогнул и отшатнулся. – Не отдавай меня «скорой»!

Лопатин посмотрел не него дикими глазами, и Илларион утвердительно кивнул, внося окончательную ясность. Нога все еще не работала, в ушах звенело, перед глазами все плыло и двоилось – налицо была контузия средней тяжести и множество мелких поверхностных повреждений наподобие порезов, ушибов и ожогов, но омлет в голове снова превратился в то, чем думают нормальные люди, и Илларион понимал, что ночь, начавшаяся в больнице «скорой помощи», неизбежно закончится в кутузке: все, что висело на нем начиная с воскресного утра, продолжало висеть там же до сих пор. Он знал, как снять с себя обвинения. Нужно было просто поймать Званцева, оторвать ему руку и молотить ею по голове до тех пор, пока он не заговорит. Но для этого требовалось, как минимум, оставаться на свободе.

– Так и будем лежать? – спросил Лопатин, и Илларион понял сразу две вещи: сначала то, что к нему понемногу стал возвращаться слух, а потом и то, что он до сих пор лежит на следователе прокуратуры, как на пружинном матрасе.

– Да, – стараясь не орать, сказал он. – То есть, нет, конечно. Встаем. Константиныч, помогай.

Константиныч, который уже перестал реветь и, кажется, поверил, что теперь все будет нормально, вцепился в его горелую камуфляжную куртку и принялся тащить ее на себя, больше мешая, чем помогая. Кое-как поднявшись, Илларион помотал головой, вытряхивая из нее остатки тумана, и попытался подвигать поврежденной ногой. Нога, казалось, тоже начала отходить: она уже немного двигалась и нестерпимо болела от бедра до лодыжки.

На них налетели деловые и озабоченные люди в сине-белой униформе спасателей и с ходу попытались уложить Забродова на носилки.

– Погодите, граждане, – спокойным и даже слегка шутливым тоном сказал Илларион. – Там, наверху, остались раненые.

Лопатин выкатил на него глаза: только что человек каркал, как умирающая ворона, и вдруг, без перехода, за говорил, как диктор с телевидения: бойко, гладко и с такой же степенью достоверности.

– Где? – спросил один из спасателей.

– Возле лифта, – не задумываясь, ответил Забродов, не сомневавшийся, что к этому времени парочка легкораненых там уже образовалась.

– До машины дойдете? – с искренним участием спросил спасатель. Иллариону стало неловко: люди заняты делом и от души хотят помочь, а он ваньку валяет…

– Дойду, – пообещал он, и спасатели бросились наверх, перепрыгивая через три ступеньки и стараясь не наступать на пожарный рукав.

– Что теперь? – спросил Лопатин, когда они вышли из подъезда на свежий воздух.

Дымом пахло и здесь, но только пахло. Возле подъезда было сущее столпотворение: пожарные, милиция, спасатели, спасенные со своими пожитками, мигалки, фары, команды, чей-то плач и, конечно, толпа зевак. При взгляде на эту кашу у Иллариона снова закружилась голова, но одновременно с этим появилась надежда, что им удастся проскочить незамеченными. Впрочем, не тут-то было: к ним немедленно подскочила вертлявая девица в грубой кожанке с поднятым воротом, по которому рассыпались соломенные волосы, а за ней протискивался угрюмый верзила с видеокамерой наизготовку.

– Программа «Криминальная Москва», – с налета затараторила она, сверкая стеклами очков. – Расскажите, как вам удалось вырваться из ада?

– Из какого зада? – глядя ей в лицо честными глазами, спросил Илларион. – На что это вы намекаете?

Оператор хрюкнул, но продолжал снимать. Илларион повернулся к нему спиной и поспешно захромал прочь.

Оператор бросился было наперерез, но тут позади кто-то заголосил, человек с камерой обернулся на крик, и Забродов нырнул в кусты.

– Постойте! – крикнула девица в очках, но Илларион не обернулся.

– Шакалы, – высказался в адрес представителей прессы Лопатин.

– Зря вы так, – откликнулся Илларион. – Все, кто творит темные дела, боятся света, а средства массовой информации – это как раз и есть свет…

– Почему же вы тогда побежали? – язвительно поинтересовался Лопатин.

– А что, по-вашему, мы занимаемся чем-то особенно благородным? – останавливаясь, спросил Илларион. – По-моему, мы просто плещемся в дерьме, как свиньи на скотном дворе… Кстати, спасибо. Я чуть было не утонул.

– Взаимно, – сухо сказал Лопатин. Таким он даже нравился Иллариону. Грязный, закопченный, встрепанный и злой, он стал похож на человека, а не на ту медузу, с которой Забродов беседовал совсем недавно.

Отойдя подальше, они с треском проломились сквозь кусты, выбираясь обратно на тротуар, и уперлись прямиком в сержанта милиции, явно поджидавшего их. Илларион мгновенно вспомнил, что в кармане у него лежит – лежал – пистолет самого зловещего и криминального вида, и незаметно пощупал карман. Пистолет был там.

«Вот был бы фокус, – подумал Забродов, – если бы припекло посильнее и патроны начали бы рваться прямо в кармане…»

Он с самым индифферентным видом попытался пройти мимо сержанта, но тот заступил ему дорогу.

– Минуточку, – сказал сержант. – Документики предъявите.

– Вы что, нездоровы? – спросил у него Илларион. – Какие документики? На каком основании?

– Есть свидетели, которые утверждают, что вы вышли из той квартиры, в которой произошел взрыв, – сказал сержант.

Это была чистая правда, но Иллариону очень не понравилось злорадное торжество, звучавшее в голосе этого типа. Он, похоже, вообразил, что стоит на пороге раскрытия преступления века.

– Каюсь, – сказал Илларион. – Я натовский шпион. Проник в квартиру с целью корректировки огня. Вот только убраться вовремя не успел…

– Документики попрошу, – повторил сержант, кладя руку на кобуру, которая висела у него, как у эсэсовца, на животе справа.

Илларион незаметно огляделся. Милицейский УАЗ стоял метрах в пятидесяти. Хорошо, если там никого нет или все смотрят в другую сторону. А если в эту? Они сейчас злые и стреляют, не задумываясь, особенно когда им что-нибудь угрожает… Дать ему? Далеко ты убежишь на одной ноге, да и мальчишка здесь…

– Прошу вас, – совсем уже сухо сказал Лопатин и сунул сержанту прямо в нос какую-то книжечку в развернутом виде. Было темно, но Илларион готов был поклясться, что это не паспорт. «Ба! – подумал он. – Со мной же следователь прокуратуры!»

– Виноват, – кислым голосом сказал сержант, посветив фонариком сначала в удостоверение, а потом в лицо Лопатину. – Ваши документы, – повернулся он к Иллариону.

– Сержант, – неприятным скрипучим голосом вмешался Лопатин, – у вас что, нет других дел? Вы мешаете преследованию опасного преступника, это вам ясно?

Очень мешаете.

Сержант снова посветил на него, а потом опять перевел луч фонаря на Забродова. За это время в руке у Иллариона словно по волшебству возникла «беретта», яснее всяких слов говорившая о том, что сержант ОЧЕНЬ мешает преследованию опасного преступника. Правда, пистолет смотрел стволом в землю, а Забродов вообще с живейшим интересом разглядывал горевший в отдалении фонарь, но сержант и так все понял.

– Так бы сразу и сказали, что федералы, – пробормотал он, выключая фонарик и отступая. – Помощь требуется?

– Требуется, – сказал Илларион. – Уйди ты, Христа ради, с дороги. Иди, на пожар поглазей – вдруг драка случится или у кого шлепанцы домашние попятят…

Они доковыляли до джипа.

– Лопатин, – тяжело опираясь на переднее крыло, сказал Илларион, – вы машину водить умеете?

– Умел когда-то, – ответил Лопатин. – Вот только прав у меня с собой нет – валяются где-то за ненадобностью…

– Это ерунда, – сказал Илларион. – Все равно хозяин этой машины тоже где-то валяется.

Лопатин вздрогнул, посмотрел на него долгим взглядом, но промолчал и так, молча, полез за руль.

– Садись, Константинович, – сказал Илларион Лопатину-младшему. – На джипе, небось, не катался ни разу?

– Катался, – ответил Юрий.

– Когда это ты успел? – спросил из кабины Лопатин.

– А когда меня тот, с железными зубами, к себе домой вез, – ответил мальчишка. – Хорошо, что вы его убили, – добавил он, обращаясь к Иллариону.

– Я его не убивал, – сказал Илларион. – Он просто.., неудачно упал. Правда.

– С железными зубами? – переспросил Лопатин. – Доигрался, сволочь… Интересно, сколько еще народу неудачно упадет сегодня ночью?

– Тайна сия велика, – ответил Илларион, с кряхтеньем забираясь на заднее сиденье. – Константинович, давай-ка, брат, садись спереди, а я тут пока полежу…

– Куда поедем? – спросил Лопатин.

– Ребенку пора спать, – напомнил Илларион. – А я есть хочу…

– Замазано, – сказал Лопатин.

– I'll be goddamned, – добавил Забродов. – Поехали.

Когда машина тронулась, он залез в нагрудный карман куртки и на ощупь обследовал лежавший там предмет, чтобы убедиться в его сохранности.

Андрей Игоревич Званцев на радостях принял на грудь гораздо больше своей обычной дозы, и, если бы не исключительная крепость его организма, дело могло бы закончиться весьма печально – вытрезвителем, реанимацией, а то и, чего доброго, моргом. Но организм его, как уже было сказано, в исключительных случаях мог перенести и не такое, а сегодня как раз был совершенно исключительный случай, так что вместо того, чтобы упасть лицом в асфальт прямо у порога ночного ресторана, в котором он праздновал свою великую победу, Званцев всего-навсего отказался от мысли вести машину самостоятельно и поехал домой на такси, что лишний раз доказывало его здравомыслие.

То же здравомыслие, которое ему не удалось утопить в алкоголе, нашептало Андрею Игоревичу, что брать с собой троих разбитных девок, которые неизвестно когда и как подсели за его столик, вряд ли стоило: по правде говоря, сейчас он вряд ли был способен справиться хотя бы с одной, не говоря уже о целых трех. Быть обворованным он не боялся: то, что девки могли бы пронести мимо охранника в вестибюле, было сущей мелочью, да и вычислил бы он их буквально на следующий же день, но к чему все эти ненужные хлопоты? Он завершил трудное дело, он поставил наконец точку в своей затянувшейся вендетте и теперь имел полное законное право хотя бы некоторое время не напрягаться тем, что ему было ни к чему.

Жизнь человека, у которого водятся кое-какие деньжата, скучна и утомительна. От него все время чего-то ждут – все и, что характерно, везде. Повсюду, так сказать. И ждут не чего-то этакого – он повертел в воздухе растопыренными пальцами, – а именно денег. И постоянно стараются поставить его в ситуацию, в которой он вынужден платить. Нет, денег не жалко, это даже бывает приятно – платить. Но, черт возьми, почему человек должен платить за то, что ему совсем не нужно? Потому, что от него этого ждут? Да пошли они все подальше!

Ждали сто лет, и еще подождут! Так или нет?

– Гм, – сказал таксист, и Званцев с некоторым недоумением обнаружил, что все это время, оказывается, делился плодами своих размышлений с таксистом.

– Нет, – сказал он, – это я не к тому, чтобы за проезд не платить, а вообще…

– Я так и понял, – сказал таксист, стараясь дышать через раз: в салоне было не продохнуть от перегара.

– А кстати, – оживился Званцев, – куда это мы едем? Направляемся куда?

– Домой, – просветил его таксист. – На Сивцев Вражек.

– Какой еще овражек? – удивился Званцев. – Учти, шеф, живым я не дамся. Взяли моду – пассажиров насиловать…

Таксист тактично промолчал, решив не вступать в дискуссию по половому вопросу. Вроде на голубого не похож, подумал он, косясь в зеркало заднего вида на своего пассажира. Ну а начнет приставать, пусть пеняет на себя. На что, спрашивается, шоферу монтировка? Шины монтировать? Ну-ну…

– Сивцев Вражек, Сивцев Вражек, – бормотал между тем Званцев. – Знакомое что-то… А! Так я же там живу. Слушай, ты откуда мой адрес знаешь?

– В Мосгорсправке узнал, – ответил таксист. – Это у нас такой новый метод работы – не у пассажира адрес спрашивать, а в справочной.

– О! – сказал Званцев с глубоким удовлетворением. – Додумались наконец-то. А то возят по каким-то овражкам… Научная организация труда! Чем мы хуже Америки? Имели мы эту Америку во все места.., в овражке.

Таксист от души пожалел, что его магнитофон не работает на запись – пленка могла бы получиться исключительная. Такого клоуна он не возил уже давно. Впрочем, расслабляться было рановато: таксист был пожилой и повадки пьяных пассажиров знал назубок. Он не был знаком с высказыванием кого-то из древних, утверждавшего, что алкогольное опьянение имеет три стадии: обезьяна, лев и свинья, но давным-давно убедился в этом на собственном горьком опыте. Сейчас позади него кривлялась и паясничала обезьяна, но любое неосторожное слово могло мгновенно превратить ее в разъяренного зверя. Оставалось лишь надеяться, что упоминание о плате за проезд не станет этим самым неосторожным словом: клиент выглядел не по годам крепким и мог, пожалуй, создать серьезные проблемы.

– Вот так-то, шеф, – грустно сказал Званцев, внезапно возвращаясь к давно, казалось бы, оставленной теме. – Богатые тоже плачут.

– Ну да? – неискренне изумился таксист. – Вот никогда бы не подумал.

– Плачут, плачут, – уверил его Званцев. – Я, например, регулярно рыга.., то есть рыдаю. Буквально в три ручья. Утром, в обед и вечером – так сказать, на сон грядущий.

– Да, – расплывчато согласился таксист, – тяжелая штука – жизнь.

– И не говори, – сказал Званцев. – Хочешь, всплакну?

– Лучше не надо.

– Ну, как хочешь. Дома поплачу, – покладисто сказал Званцев.

Такси уже катилось по Сивцеву Вражку, и водитель внимательно вглядывался в номера домов. Увидев нужный, он подъехал к витой чугунной решетке ворот и с облегчением остановил машину. Дом был, судя по всему, из тех, в которые простых смертных пускают разве что по специальному приглашению – унитаз там прочистить или гвоздь забить. «Да, – подумал таксист. Богатые тоже плачут…»

– Это куда мы приехали? – с живейшим интересом спросил беспокойный пассажир. – Ба! Вот моя деревня, вот мой дом родной…

Цепляясь различными частями тела за все подряд, он тяжело вылез из машины. Таксист включил в салоне свет, но пассажир даже не взглянул на счетчик.

– Держи, командир, – суя таксисту в руку мятый ком серо-зеленых бумажек, сказал пассажир. На верхней мелькнули два нуля, и таксист поспешно сунул деньги в карман. – Не бойся, не фальшивые… Гран мерси. Хорошо покатались.

– Доброго здоровья, – сказал таксист. – Спокойной вам ночи.

– А что, уже ночь? – удивился Званцев. – Ах да…

Что же это – все ночь да ночь? Прямо Заполярье какое-то…

Он стоял, задумчиво охлопывая себя ладонями, словно проверяя, все ли на месте. Таксист воткнул передачу и потянулся через спинку сиденья, чтобы захлопнуть дверцу.

– Погоди, – сказал пассажир, – чего-то не хватает…

Куда же это я…

Он нырнул на заднее сиденье, пошарил по нему руками и вынырнул обратно, держа за ствол здоровенный пистолет.

– Так я и знал, – с удовлетворением сказал он. – Вечно я его везде теряю, прямо Маша-растеряша какая-то…

Таксист отпустил сцепление и рванул с места, забыв закрыть дверцу. Монтировка, подумал он. Шины монтировать. Ну-ну.

Званцев проводил глазами быстро удаляющиеся габаритные огни, пожал плечами и направился к воротам, по-прежнему держа пистолет в опущенной руке и слегка покачиваясь. Он нажал на укрепленную сбоку от ворот кнопку электрического звонка и держал ее, не отпуская, никак не меньше минуты, но охранник так и не появился.

– Вот это сон, – пробормотал Званцев, из последних сил борясь с искушением сбить замок выстрелом.

Не зная, что предпринять, он тряхнул створку ворот, и та неожиданно легко открылась.

– Совсем охренели, – выругался он, входя в арку и прикрывая за собой ворота. – Просто черт знает что…

Он даже немного протрезвел, но, увы, не настолько, чтобы усмотреть в открытых воротах хоть что-нибудь, кроме обычного славянского разгильдяйства.

Кодовый замок на двери подъезда был, как ему и полагалось, заперт, но вот столик охранника в вестибюле тоже пустовал. Званцеву показалось, что это многое объясняет, и он попытался припомнить, какой же сегодня праздник. Ему не вспомнилось ничего, кроме расхожей фразы: «Опить нет повода не выпить», и он решил, что так оно скорее всего и есть. Бывают же, в конце концов, и у охранников дни рождения и прочая ерунда в этом же роде.., в конце концов, чья-нибудь теща могла выгнать ведро самогона, и любящий зять поспешил поделиться своей радостью с коллегами.

В лифт он садиться не стал и, только поднявшись до второго этажа, сообразил, что лифт все-таки существенно отличается от «Мерседеса», а между первым и четвертым этажом нет ни одного поста ГАИ. Спать, решил он. Никаких сигарет, никакого кофе, никаких рюмочек на сон грядущий и никаких, мать их, фиолетовых папок – только спать.

Он посмотрел вниз и обнаружил, что так и несет пистолет в руке, держа его при этом за ствол. Он попытался затолкать его в карман, но безуспешно – рукоятка ни в какую не желала втискиваться в узкую прорезь. «Стоп, стоп, – подумал он с легким испугом. – Так я, пожалуй, застрелюсь. Надо же было так надраться!» Он оставил попытки засунуть пистолет в карман, ограничившись тем, что перехватил его за рукоятку – в конце концов, дом спал, входная дверь заперта на кодовый замок, и стоило ли возиться из-за трех лестничных маршей после того, как он прогулялся с пистолетом в руке по улице?

" Он отпер дверь квартиры, отключил сигнализацию и вздохнул с облегчением, только теперь почувствовав, до какой степени устал за этот сумасшедший день. Хмель странным образом испарился, и осталась одна усталость, – усталость и желание поскорее добраться до кровати. «А таксист-то перепугался, – вспомнил он вдруг. – Что я ему такое плел? Кажется, ничего особенного. Но вот пистолет… Настучит? Да нет, вряд ли. Денег-то я ему отвалил, как за рейс до Тель-Авива и обратно, так что вряд ли он станет на меня стучать. Что он, пистолетов не видел?»

Зевая и почесывая поясницу стволом пистолета, Званцев поплелся в гостиную, на ходу расстегивая свободной рукой куртку. Он вдруг вспомнил, что так и оставил коньяк и лопатинское, с позволения сказать, «дело» на журнальном столике. Это была, конечно, мелочь – никаких посторонних в этом доме сроду не водилось, но Званцев, как и Балашихин, любил порядок и старался не давать себе послабления даже в мелочах. Оставленная с вечера на столе грязная рюмка могла испортить ему половину следующего дня.., точно так же как и брошенный на полу в спальне костюм, вспомнил он и мысленно закряхтел от огорчения, представив себе все те действия, которые необходимо было совершить перед тем, как лечь в постель. Например, принять душ. От него так разило паленым, что он чувствовал это сам.

Стоп, сказал он себе, и действительно остановился.

А с какой это стати от меня разит паленым? Я ведь наблюдал пожар с приличного расстояния и очень, очень недолго. А запах такой, словно здесь обрабатывали паяльной лампой только что забитую свинью. Или это – как это? – галлюцинация? Сроду у меня не было галлюцинаций.

Черт, подумал он, до чего же я устал. Глаза совсем не смотрят, и голова не варит. Какие, к черту, галлюцинации? В такси, наверное, чем-нибудь воняло, а я не заметил. В такси вечно чем-нибудь воняет…

Он вошел в гостиную и снова остановился. У него опять была галлюцинация – на этот раз зрительная: ему чудилось, что в его кресле кто-то сидит. Ха, подумал он, – кто-то! Это труп сидел там, потягивая его коньяк и листая лопатинскую папку – горелый труп в старом плаще явно с чужого плеча, наброшенном поверх паленых лохмотьев камуфляжной куртки. Отсюда и запах, понял он. Просто галлюцинация у меня комбинированная. У меня все по высшему разряду, даже глюки…

– Коньяк у тебя ничего, – похвалила галлюцинация, – штатный. Да ты садись, давай потолкуем.

Званцев медленно опустился в свободное кресло, держа пистолет на виду. Невозможно, билось у него в мозгу, невозможно! Замок, сигнализация.., да ерунда это все, он же умер! Не мог не умереть! Или.., мог?

– Какого черта, – сказал он с обидой, – ты же умер!

– Как бы не так, " – ответил Забродов.