Тень Уробороса. Фарс

Пролог

— Ну, и что у нас здесь? А, встречаешь! Встреча-а-аешь! — Алан Палладас небрежно потрепал холку лохматого пса.

Соскучилась псина. День за днем в четырех стенах сидеть, мечтая о прогулках, редких и коротких…

Прыгает зверь, веселится. Ему бы на волю, за полярный круг. Туда, где станет пес носиться вволю и спать в сугробах. С такой шерстью разве замерзнешь? Ему там раздолье. А вот не суждено: подопытная скотинка он у шуткаря-биохимика.

Отчего шуткаря? Да в двух словах и не расскажешь.

Одно известно — знай Палладас, чем все кончится, то бросил бы свои эксперименты, а записи до единой уничтожил. И результаты…

За решеткой клети в небольшом загончике лежало странное существо.

При виде хозяина оно задрожало. Не от страха, ведь не был Палладас деспотом-живодером и в душе жалел несчастную тварь. Однако не имелось иного выхода у биохимика, кроме как проверить действие вещества на человекообразном. Не ради кошек и крыс корпел он денно и нощно над мудреными формулами…

Синтетический матрас и пол в загоне заваливали клочья свалявшейся шерсти. Но не пухово-белоснежной, а коричневой, по виду похожей на пальмовую «дранку» или высохшие волокна оболочки кокосового ореха. Шерсти обезьяны.

Ученый присел на корточки и отодвинул от себя морду пыхтящего пса. Лохмач заскулил, облизнулся, нетерпеливо потоптался, чтобы убедиться в человеческой несговорчивости. Не обратили на него внимания, и тогда пес, подогнув под себя хвост, уселся поодаль. Совсем неинтересно было ему смотреть на соседку-обезьяну, которая жила с ним бок о бок уже не одну неделю. Насмотрелся вдоволь. Вот погулять бы!..

Мало теперь похожее на орангутанга, да и вообще на какое-либо животное земной фауны, существо в загоне перевело взор мутных темных глаз с собаки на человека. И что-то простонало. Из-под остатков его клочковатой вылезающей шерсти пробивался белый пух.

— Ну-ну! — поднимаясь, заключил мужчина и снова отпихнул от себя навязчивого великана-пса, который возомнил, будто с ним сейчас пойдут гулять.

Палладас взял со стола стереокамеру, вошел в загон и сделал несколько снимков болеющей твари. Затем долго сравнивал результаты. Новые с предыдущими — вчерашними, позавчерашними…

Ученый одобрительно покрякивал: удавался эксперимент, и еще как.

А когда брал у подопытной твари кровь, та даже не шелохнулась. Лишь по-прежнему постанывала слабо, скулила, что собака.

— Потерпи еще, давай-ка! — ободрил ее Алан, прикладываясь к окуляру микроскопа. — Хорошо у тебя все, не переживай!

Тварь словно поняла — вздохнула.

Загудели разъезжающиеся створки дверей лаборатории.

— Па! — послышался девичий голос. — Фу! Ну здесь и вонь! — по плечу биохимика осторожно постучали тонкими пальчиками: — Па, подкинь монеток, очень нужно!

Палладас оглянулся и увидел дочь. Высокая, тоненькая пятнадцатилетняя красавица с серо-голубыми глазищами и густыми темными волосами — точь-в-точь того же оттенка, что и у него. Ну, может, и не красавица. Но мила бесподобно.

Мотнул головой в сторону висящей в открытом шкафу куртки — возьми, дескать, сама, сколько надо.

Уходить девчушка не торопилась, даже основательно опорожнив отцовский бумажник.

— Бедная Макитра! — сказала она, а сама пристально рассматривала мутанта и морщила при этом нос.

— Бедная, бедная, — согласился отец. — Все-таки, Фи, это первый опыт на крупном теплокровном… Любой сюрприз… — Палладас, кряхтя, вывалил из рюкзака несколько пачек собачьего корма — сухого, в пачках, и консервированного, в пластиковых контейнерах, — любой сюрприз не исключен…

— А в собачьем виде она будет даже ничего… Может, и не надо ее потом — обратно?

— Обезьяну брал — обезьяну надо и вернуть… — категорически-строго отрезал Палладас. — И не мешай мне, Фанни! Видишь же — у меня работы навалом! Иди себе, куда шла…

Как загипнотизированная, смотрела Фанни на линяющее бело-бурое существо. Очень медленно проговорила по наблюдении:

— Странные эти приматы… До того на человека похожи, аж стыдно! За обезьян… — и, очнувшись, снова защебетала: — Пока, па! Спасибо за моральную, — (взмах банкнотами) — поддержку!

— Давай, давай! Не загуливайся там долго: сегодня же мать приезжает…

— Ах, точно! — девушка хлопнула себя по лбу. — Конец гастролям — конец свободе! Ладно, вернусь к концу передачи для маленьких сволочей!

— Угу… Я чуть было не поверил…

— Ну уж никак не позднее начала стереошоу для сволочей взрослых. Пока, папа Франкенштейн!

Палладас фыркнул: начиталась… или насмотрелась? Франкенштейн… Откуда ж это? Знакомое имя. А может, фамилия?..

Юная мизантропка выскользнула из лаборатории, и, тут же позабыв о дочери, Алан продолжил свое занятие.

23.07.986 г.[1]

Наш институт взялся за этот проект из-за Савского и его связей с Клеомедом. Попытки скрыть проблемы клеомедян вызывают усмешку даже у школьников. Изначально я браться за это не хотел. Все-таки, у меня семья, а воздействие атомия на человеческий организм, насколько я знаю, более чем пагубно. Не за себя переживал, мне-то что. Но у дочери все впереди, а это малоизученное вещество влияет на наследственность и, возможно, даже опосредованно.

Однако Савский настоял и записал меня руководителем группы. Значит, волочить мне этот воз сена исключительно на своих плечах. Как, собственно, всегда. Люблю работать в соавторстве. Когда соавторы не мешают…

При первых же опытах с моим новым препаратом выявил побочный эффект. Я называю это побочным эффектом, потому что при работе добивался совершенно другого. Я намеревался найти формулу нейтрализатора, исключающего мутагенез человека при контакте с атомием… Но данное «отклонение» настолько интересно, что я пока решил приостановить основную работу и разобраться, что может из этого получиться…

16.02.987 г.

Сегодня опробовал нейтрализатор (буду пока называть его так) на теплокровном. Мышь издохла. Возможно, была передозировка. В самой формуле я уверен.

05.05.987 г.

Вещество действует. В стоящих рядом клетках в течение недели жили взрослая крыса (1,5 года) и трехмесячный котенок. Инъектирована была крыса. Процесс изменений начался примерно на исходе 6-го дня (пометка: был занят в институте и не успел установить точного времени — N.B! в следующий раз быть внимательнее!). Изменения завершились на третий день, окончанием можно считать 14.38 пополудни, когда животное вышло из транса, похожего на летаргию. Теперь в наличии два совершенно идентичных котенка. Анализы крови, генетические исследования подтвердили идентичность оригинала и полиморфа. Полагаю, ОКГО[2] это открытие вряд ли одобрит: процесс слишком напоминает клонирование или, точнее, дублирование. Доказать, что это принципиально другой механизм, будет нелегко. Впрочем, пока опыты не завершены, ни о какой огласке не может идти речи.

12.01.988 г.

При неосознанной трансформации эффект удерживается:

— у крысы: 17 дней;

— у кошки: 28 дней;

— у собаки: 35 дней;

Был проведен опыт на обезьяне (молодая самка орангутанга). Результат любопытен.

Во-первых, эффект удерживался 44 дня. Самка орангутанга трансформировалась в кобеля овчарки.

Во-вторых, поведение обезьяны в образе собаки соответствовало по всем критериям именно собачьему. Подозреваю, что животное не только трансформируется, но и приобретает психику и даже память образца. Это необходимо подробно изучить. На данный момент могу сказать лишь одно: полиморф отзывался на кличку оригинала.

Повторное перевоплощение состоялось почти неожиданно. Я готовил орангутанга к обратной отправке в зоопарк, пес овчарки был изолирован, но периодически попадал в поле зрения обезьяны. Я еще не могу быть уверенным, но предполагаю, что орангутанг почти осознанно копировал теперь поведенческие особенности пса. Трансформация свершилась через два дня, пришлось изменять договор с зоопарком.

Я почти уверен теперь, что действие препарата контролируется психикой. Обезьяна вернулась в прежний облик через три дня. Но перед этим, пользуясь вполне традиционным для наших широт внешним видом собаки и лжесобаки, я вывел животных на улицу.

Набегавшись со своим двойником, полиморф по возвращении крепко заснул. Хорошо, что я сообразил не просто задвинуть щеколду, но и закодировать замок: утром я застал в вольере не пса, а снова обезьяну. Это говорит о том, что она перевоплотилась во время сна, причем задолго до истечения прежнего срока. Проведенный анализ показал, что это не связано с ослаблением действия вещества. Тогда — с чем же?

30.01.988 г.

Самка орангутанга все еще в лаборатории. Я не ожидал, что мои опыты продлятся. Удалось выявить механизм обратного досрочного перевоплощения.

Обезьяна как-то поняла взаимосвязь: когда она в своем настоящем облике, я не гуляю с ней, и ей приходится сидеть в душном вольере. Увы, таковы мои рабочие условия. Я еще не могу обнародовать открытие.

Когда же она принимает облик собаки, я вывожу их обоих на свежий воздух. Подозреваю, что она преследует цель оказаться на свободе и инстинктивно (?) использует возможность введенного ей препарата. Вырабатывается определенный рефлекс. Это любопытно.

Кроме того, это открытие дало мне почву для размышлений:

1) пока животное находится в чужом облике, оно не помнит, кем является на самом деле. Когда же оно возвращается в истинное состояние, его память хранит события, случившиеся с ним тогда. Это еще не подтвержденный факт, потому пока воздержусь от каких-либо заключений;

2) «выход из образа» происходит в результате осуществления целей, с которыми полиморф принимает чужое обличье. Думаю, отдавать эту обезьяну еще рано. Необходи……….

…14. 2…….. (обрывочные символы, свидетельствующие о не очень аккуратной затирке информации)

02.03.1001 г.

2 года назад я уже имел общение с ними. Посредник получил от меня три ампулы вещества. На тот момент я весьма нуждался в средствах для продолжения своих тайных опытов. Осознаю, что это могло повлечь за собой негативные последствия, однако наш институт отказался от работы с атомием из-за принятия известной законодательной статьи. И Савский был бессилен, несмотря на то, что я добился определенных успехов, а разработанное по моей формуле вещество даже в нынешней форме способно угнетать мутагенное воздействие атомия.

Но я уже близок к решению проблемы…

Теперь эти люди вновь связались со мной. Это дилемма: мне нужен спонсор для продолжения моих разработок, и в то же время я очень сильно подозреваю, что имею дело с нелегальной оппозицией. Доказательств у меня нет. Пока нет. Это опасная игра. Я не уверен, что у них нет людей, которые обучены убивать. Даже, скорее всего, что есть, слишком уверенно они ведут себя.

Эту информацию получит моя дочь в случае моей гибели.

Выхода у меня уже нет.

(Конец записи)

1. Волков бояться…

Надо же было такому произойти! Всего на какую-то минутку задержался в квартире — и, считай, можно прощаться с жизнью…

Алан замер. Будто каталептик, прирос к полу, зачарованно глядя на открывающуюся дверь. То еще состояние: бежать бы впору, а двинуться не в силах.

И время растягивается, точно густой сироп. И медленно, как во сне, переступает порог молодой человек в темной одежде.

Длинные пепельно-русые волосы с проседью собраны в тугой хвост на затылке, глаза мертвы.

Узнал его Палладас. Был незнакомец тем самым посредником, которому два года назад, еще на Земле, биохимик передал три ампулы. А прозвал он парня тогда «Господином Инкогнито».

Ох, и дорого ему обойдется это проклятое изобретение! Люди с глазами цвета стали не останавливаются на полпути. А ведь неплохое впечатление произвел парнишка на Палладаса в их прошлую встречу. Да, ошибаться свойственно всем. Только не всем — так фатально…

Господин Инкогнито шагнул к Алану.

Паралич прошел.

— Меня послали вас убить, — просто и безэмоционально высказался юноша.

Ученый сглотнул:

— Я понял, — через силу, но удалось ему улыбнуться, чтобы не потерять лицо даже в шаге от смерти. — Как ты меня нашел, Господин Инкогнито?

Юноша не удивился неуместному вопросу. Крепко сжав губы, он смотрел прямо в глаза Алану, и в холодно-серых зрачках его замерзал даже лучик здешнего солнца.

— Это неважно. У меня мало времени.

И Палладас понял: всё. Лишь мелькнула глупая мысль: «Как он будет это делать?» Глупая оттого, что ответ не заставит себя ждать…

Рабочий космопорта бросил на тележку последний тюк с мусором. Не обращая внимания на своих коллег, таких же биороботов, или иначе — «синтов», он покатил груз через площадку между подсобными помещениями.

Толпа прилетевших с Колумба редела. Пассажиры, перестав быть таковыми, уже подстроились к ритму земного города, уже ассилилировались с теми, кто не покидал Москву, уже начали думать о делах повседневных, забывая веселье курортной планеты.

В километре от порта громадный транспортер буксировал челнок по взлетному полю, и так же медленно и размеренно «синт» толкал свою тележку, не глядя в ту сторону, где надрывались двигатели монструозной машины.

До распылителя было уже подать рукой, однако рабочий услышал странные звуки, доносящиеся из глухого закутка между низенькими постройками. «Синт» насторожился. На территории не должно быть посторонних — это аксиома. Но в темном тупичке кто-то был. Рычание — не рычание, не разобрать. И вроде как стонет человек.

Биоробот бросил свою поклажу и осторожно, вдоль стены подсобки, подкрался ко входу в узкий коридорчик.

Рычание перешло в сдавленный кашель. Борьбы, кажется, там не было. Но оставить без помощи человека, предположительно в ней нуждающегося, «синт» не мог. На этот счет в мозг его была заложена жесткая программа.

Рабочий наладил связь с напарником и тихонько попросил подкрепления. В закутке затихли. Помедлив несколько секунд, биоробот решился сделать шаг вперед.

— Р-р-р… я-а-а-ап… яп… р-р-р! — с остервенением рыгнула темнота.

А потом «синт» закричал.

Когда на место происшествия подоспели другие биороботы, они обнаружили бедолагу лежащим навзничь, без сознания. Кроме него, в тупике не было больше никого.

Он мчался навстречу закату.

Желание было одно: чтобы все запланированное осуществилось…

Легко было бежать. Так легко, что можно было одновременно думать, вспоминать. Ни одышки, ни усталости.

Солнце… Не всегда оно было таким над Москвой!

Ему повезло стать свидетелем отключения Фильтросферы. Сколько же времени минуло с тех пор? Кажется, полвека… Он был совсем мал. Родители взяли его с собой посмотреть уникальное событие. За шесть лет до Москвы Фильтросферу отменили в Нью-Йорке, и сопровождалось это действо грандиознейшим шоу. Американцы любят и умеют веселиться от души. А все почему? Миграция! История помнит и других американцев, но было то в незапамятные времена…

Тогда он стоял возле матери и в тревоге, с холодным комком в животе, таращился в серебристые небеса. Фильтросфера, которая была создана полтысячелетия назад с целью защитить город от радиации, переливалась перламутром. А тот тускло-золотистый комочек — это, как говорили взрослые, и есть Солнце. Они видели светило, выезжая за пределы Москвы, но не иначе как через прозрачную, чуть затененную крышу автомобилей или флайеров.

Все, что за пятьдесят лет, казалось, ушло в глубокие лабиринты памяти, сейчас являло себя удивительными подробностями…

Обращение президента, которая правила на тот момент Столицей Содружества:

— …По решению Галактического Союза и вследствие проведенных испытаний, доказавших, что радиационный фон Земли за последние десятилетия классифицируется как «условная норма», Фильтросфера над Москвой должна быть снята сегодня, 21 марта 951 года, ровно в 17.00 по местной широте…

Реакцией толпы на речь Эды Солло были оглушительные рукоплескания, крики, свист.

Он даже не представлял, кто и каким образом «отключит» Сферу. Ему казалось, что президент просто отдаст голосовой приказ. Четырехлетний ребенок не подозревал, сколько трансформаторов и стабилизаторов и на скольких засекреченных станциях сейчас, после тщательной к тому подготовки, синхронно прекратят свою работу — навсегда…

Навсегда ли? Может быть, может быть… Тогда он испытывал безмятежную уверенность: конечно, Фильтросфере не вернуться! Поколение Х века Эпохи Мира уже очень смутно представляло себе, что такое «ядерная зима» и «жесткое излучение». Фильмы Наследия воспринимались как страшные сказки.

Но теперь былой уверенности не было, ой не было!

Он даже встряхнул головой и фыркнул, отгоняя черные предчувствия. Нынешние люди изменены генетически, но выход ли это? Иногда ведь даже страх перед самоуничтожением — не преграда. История сухо иллюстрировала данный факт ослепительными вспышками над Древними Россией, Америкой, Францией, Испанией, Ближним и Дальним Востоком, Австралией, арабскими территориями Африки… В анналах памяти Главного Компьютера этот период называется «Завершающей войной». Без малого тысячу лет назад была поставлена беспощадная точка в жизни многих людей Эпохи войн и катаклизмов. Медленно, тягостно начался новый отсчет…

…Вот влюбленная парочка — два пуделя. Настолько увлечены друг другом, что даже не обратили на него внимания. И как он раньше не догадывался, что они умеют разговаривать? Не на этой скудной и лживой кванторлингве, а каждым своим движением, каждым взглядом.

Прыжок — уход — задорное поддразнивание:

— Ты меня любишь, мой матерый волчище?

Черный пудель прихватывает зубами нижнюю челюсть подруги, и они с упоением выкручивают друг другу головы, заставляя насторожиться андроидов-выгульщиков, которым невдомек, что таким образом ухажер отвечает своей невесте:

— Радость моя, я весь твой, до кончиков когтей!

Он, сторонний наблюдатель, следит за игрой собак почти с завистью. Пуделям нет дела до окружающих, они просто живут и наслаждаются жизнью…

— Это светило, радость моя, — оно тоже твое!

Они валятся в траву на газоне (как мало таких парков и сквериков осталось в центре города!) и, нежно покусывая друг друга, щурятся на солнце. Потом на несколько секунд, очарованные, замирают, глядя в небо…

…Так же и он смотрел тогда на тускло-золотистый комочек в серебряных небесах Фильтросферы. И этих двух собак не было еще в помине.

Будто встарь, на башне реконструированного Кремля загудел набат. Последний удар колокола возвестил точное время — пять часов вечера. С последним ударом мир стал другим.

Толпа охнула, в едином порыве шевельнулась. Люди застились руками — и яркое, великолепное, бесстыжее солнце явило себя на лазурном куполе. Именно «куполе», ведь пройдет много лет, прежде чем горожане отвыкнут называть небо словом, которым испокон века называли Фильтросферу. Солнце сияло уже в треть своей весенней мощи, клонясь к закату, но многие решили, что ослеплены. Да, очевидцам навсегда запомнился тот вечер весеннего равноденствия…

…До места назначения нужно преодолеть еще пол-Москвы.

Утомившись, он перешел на шаг. Становилось все темнее, солнце уже давно, подобрав лучи, с королевской неторопливостью сошло по другой стороне дальних холмов, за перевал, в какие-то неведомые чертоги.

С приходом вечера иллюзии начали рассеиваться.

Он смертельно устал догонять солнце, а ведь было еще очень далеко до цели. И еще — самое главное, что может и не получиться, ведь гортань его не приспособлена для таких умений… Он, конечно, тренировался, когда выскочил из здания космопорта и забежал в закуток между подсобками, надеясь, что здесь его не побеспокоят. С огромным трудом, но выговорил три заветных слова, чем смертельно перепугал «синта». За каким только чертом тому биороботу понадобилось лезть под руку? Под руку ли? Гм! Как сказать…

Близ холмов дул ветер. Разгоряченное тело поначалу с благодарностью приняло прохладу, но вскоре мышцы начали дрожать. Нет, уж лучше вечная жара Колумба, чем коварство здешнего климата!

В темноте он видел плохо. Воздух источал множество всевозможных ароматов: воды, молоденькой листвы, травы, дорожного покрытия, древесины. Но это не могло помочь: он не умел ориентироваться по запаху.

Ну вот и знакомый пустырь. Цель близка. Скоро будет разъезд, дорога резко вильнет вправо и спустится в лог…

На участок удалось проникнуть без помех.

Достать до звонка. Боком прижаться к стене за выступом, рядом с дверью и вне досягаемости обзорника.

Двери разъехались. На пороге возник черный поджарый силуэт красавца-добермана. Это Дядюшка Сяо, домашний робот Буш-Яновских.

Собравшись с силами, он прохрипел роботу:

— Пр-р-рошу…

Острые уши Дядюшки Сяо встали торчком, шея вытянулась, тело подобралось для прыжка.

Надо выйти на свет.

Доберман отреагировал, как отреагировала бы настоящая собака при виде незнакомца, вторгшегося на ее территорию: губа справа дрогнула, ощерив громадные клыки, а откуда-то из электронной утробы донеслось глухое рычание.

— Фу! — фыркнул нежданный визитер.

Дядюшка Сяо даже слегка присел: что-то не сошлось в сигналах его микросхем. Связанный с охранной системой дома, он не нашел ничего лучше, как поднять тревогу.

Сирена пронзила здание от фундамента до крыши.

— Оставаться на местах! — женский голос в переговорном устройстве был спокойным и повелительным. — Докладывайте: кто? Что нужно?

— Я… Алан… Палладас… — гость наконец-то повторил заветные три слова.

Сирена смолкла. Переполоха не случилось: нелегко напугать или чем-то удивить человека, много лет прослужившего в Управлении. А Полина Буш-Яновская, хозяйка дома, была капитаном спецотдела того самого Управления.

В холле, уставленном пальмами, появилась невысокая рыжеволосая женщина с «табельником» в руке.

— Ты где? Убери собаку и выйди! — приказала Полина (надо же, как повзрослела с тех пор!), глядя на него в упор и будто не замечая оторопевшего робота-дворецкого. — Немедленно покажись! Алан! Я не шучу! Алан!

— Я! Здесь! — срываясь на лай, выдавил громадный пятнистый дог.

Буш-Яновская сжала перила лестницы с такой силой, что хрустнули суставы, а костяшки на кисти побелели. Через мгновение она справилась с собой, но голос прозвучал растерянно:

— Ты… кто?

— Я… Алан… П-палладас… — на грани узнаваемости слов снова рявкнул дог.

— Матка Боска! — проронила Полина. — Ну, знаешь ли… Дядюшка Сяо, впустите его!

Доберман посторонился, и дог, осторожно ввинтившись в холл, потрусил к лестнице.

— Ты куда? — уточнила хозяйка дома.

— Надо… спать… — невнятно выдавил гость, дрожа от чрезмерного напряжения в горле. — Два… часа… Скажу — потом…

— Ну, знаешь ли… — Буш-Яновская развела руками и коротким выдохом раздула рыжую челку. — Рехнуться… Э-м-м-м-м-м… Ладно, тогда пошли наверх…

И Полина в сопровождении робота Дядюшки Сяо последовала за оглядывающимся догом.

2. Неведомый взломщик

— Калиостро?

— Нет. Стоквелл.

— Как — Стоквелл? Сегодня ж вроде смена Калиостро!

— Заменяю.

— Слушай, занырни, а! Там у «космопытов» творится черт те что…

— А мы причем?

— Стоквелл, слушай, Сфинкс зря тревогу не поднимет. Ныряй! Мы наготове. Хранители уже там. «Контры» — тоже, с Брокгаузом во главе.

В глазах капитана Стоквелла мелькнул лихой огонек:

— С Брокгаузом? Тогда иду!

Голограмма усмехнувшегося дежурного из полицотдела погасла. Тот знал, чем пронять кэпа.

Раздеваясь на ходу, Стоквелл позвал навигатора и велел ей открыть порты. Покуда женщина возилась с установкой, капитан специального отдела забрался в «аквариум» и перед погружением в гель пробормотал себе под нос что-то не очень хорошее в адрес Брокгауза.

— Начинаю! — предупредила ассистент-навигатор.

Мир для Стоквелла изменился. Исчезла темнота «дежурки», а сам капитан сидел в седле на взъярившейся вороной лошади. Рядом вырастали подключаемые ассистенткой виртуальные ипостаси коллег-«спецов».

А потом они мчались по воспаленным локациям, преследуя неведомого призрака.

Фигура в черной рясе с надвинутым на лицо капюшоном не раз возникала перед ними — и ускользала, неуловимая…

— У него нет шансов! — сказала «амазонка» справа от Стоквелла…

…Огненная львица выпрыгивает из пустоты. Сохмет, хранительница, ассистентка Сфинкса:

— Он возле вашего узла!

Основательно выругавшись, капитан бьет в бока вороной кобылы. Как стрела из лука амазонки, лошадь срывается с места, увлекая за собой отряд воительниц.

В локации спецотдела взломщик не обнаружен.

— К «контрам»! — следует короткий приказ Стоквелла.

Тропическая зелень сменяется мертвым ландшафтом. На краю утеса высится чернокрылая фигура демона Демиба. Это виртуальный образ капитана Брокгауза.

Поднимая пыль до небес, отряд амазонок мчит к собравшейся у подножья скалы группе хранителей и контрразведчиков.

Слышится обрывок чьего-то доклада:

— …даже у медиков!

— Вот чертовщина, я такого еще не видела!

Демон Демиб стремглав падает с утеса и складывает крылья за спиной:

— Калиостро, что ли? — его голос подобен раскату грома и полон ехидства.

— Какой, к дьяволу, Калиостро? — угрюмо отзывается спецотделовец. — Не его смена, я Стоквелл.

— Прости, кэп, не признал тебя в седле!

Хранитель Сфинкс поднимается с растрескавшейся земли. Стоквелл переводит взгляд с Демиба на него и обратно:

— Брокгауз, зато тебя нельзя не признать. К нам хакер не пройдет. Локализуйте, он где-то здесь!

На горизонте мелькают серебристые молнии. Вот и «космопыты» пожаловали! С них начался этот сумбурный марафон.

— Он сейчас подберет одну штуку, которую мы ему подбросили, — отвечает Сфинкс, — и уже точно никуда не денется.

В скальном гроте проступает черный силуэт.

— Вот он, мать его так! — капитан Стоквелл пускает стрелу в призрачную фигуру.

У него ясное ощущение, что взломщик явился подслушивать.

Стрела врезается в камень, вышибив из него искры и распадаясь бесполезной сетью. Львица Сохмет также не успевает поймать беглеца.

— Не подобрал… Хитер! — она и взбешена, и восхищена смекалкой противника.

— Кто возьмет, тем и «колоть» его! — предупреждает Демиб.

Садистов из контрразведки хлебом не корми — дай кого-нибудь «расколоть» в своих зеркальных застенках.

— Ну, тогда мы можем идти спать? — усмехаясь, парирует Стоквелл, и хохот коллег-спецотделовцев ему поддержкой. — Вы и без нас справитесь…

И тут возвещает подхваченный эхом голос навигатора контрразведчиков:

— Демиб, я Люцифер! Мы вычислили идентификационный адрес!

Брокгауз-Демиб, Сфинкс и Стоквелл-амазонка тут же отключают основную часть своих поисковых групп. Те направятся на перехват, но уже в реале.

Стоквелл первым замечает взломщика. Тот как ни в чем не бывало прохлаждается под чахлым деревцем. Но у капитана уже нет азарта. Нарушителю грозят большие неприятности, и быть их проводником не захочет ни один агент СО. Пусть уж «контры» или космоисследователи — это их дело. А так… сделали, что могли.

Брокгауз с победным криком сбрасывает сеть на философски любующегося закатом незнакомца. Теперь тому не уйти даже через открытые шлюзы.

Взломщик не двигается.

— Дай-ка погляжу на тебя, гад! — сложив крылья, Демиб-Брокгауз падает возле него.

— Стой, Демиб!

Но предупреждение Сфинкса опаздывает. Не снимая сети, контрразведчик срывает капюшон с головы пленника. Вскрик ловцов: незнакомец исчезает. Фиктивная копия или…

Капитан Стоквелл предупреждает своего навигатора о выходе из виртуальной зоны, однако не может удержаться напоследок от язвительного комментария в адрес вечного неприятеля, ныне растерявшегося Брокгауза:

— От любопытства кошка сдохла!..

…Темнота «дежурки». Время потекло своим чередом. Пространство уже не подчинялось законам программы.

Стоквелл выбрался из «аквариума». Интересно, кто он, этот взломщик — мужчина или женщина? То, что самоубийца, и дураку понятно, а вот кто именно поставил с ног на голову всю систему Управления — вопрос интригующий. Капитану очень хотелось бы взглянуть на него после поимки…

3. «Черные эльфы»

Тихонько насвистывая незамысловатую песенку, Валентин Буш-Яновский выбрался из бассейна и накинул полотенце на свои мощные плечи. Солнце попыталось было коснуться его, но ветер вкрадчивой змейкой выжил робкий лучик с тела человека. Ветер заструился по коже, радуясь появлению зябких мурашек под каплями воды.

Валентин досадливо кхекнул и хлебнул из бокала остывшего глинтвейна. Когда уже наступит нормальное лето?

Мужчина сунул ноги в шлепанцы и подошел к столику возле шезлонга, чтобы поставить бокал. Теперь витраж зала для тенниса не закрывал обзор, и с места, где стоял Валентин, открылся вид на подъездную дорогу.

Их с Полиной дом со всеми пристройками стоял на спуске в лог. Это местечко издавна так и называлось — Звягинцев Лог, и уже почти никто не знал, почему. Валентин слышал, что некогда, еще в прошлую эпоху, археолог по фамилии Звягинцев откопал в этом овраге какой-то артефакт. Да бог с ними, с учеными и артефактами! Буш-Яновский историей, особенно древней, как и политикой, никогда особо не интересовался.

Зимой небольшой парк, окружавший здание (о! им несказанно повезло: поселиться не так уж далеко от городской черты, да еще и получить право на озеленение участка — спасибо жене-управленке!), становился прозрачным. С территории бассейна тогда можно было увидеть часть автострады и еще более дальние холмы, которые сохранились почти в первозданном виде. Прекрасное местечко — тихое, спокойное…

Сейчас к их дому, плавно преодолевая извилистые повороты, подъезжал темный микроавтобус — обычный, колесный, не на грави-приводе…

— Снова отдохнули, ч-ч-ч… — прошипел себе под нос мужчина.

Приехать к нему не мог сегодня никто. Все друзья знают: когда у Буш-Яновских совпадают выходные, чета пропадает для всего мира и лучше ее не беспокоить. Отсюда напрашивается вывод, что это к жене. Полининых коллег Валентин держал чуть ли не за врагов.

Буш-Яновский закутался в просторный черный халат, в котором поместилось бы двое далеко не тщедушных мужчин, причем с головой. Миновал внутренний коридор и оранжерею. Глупые попугаи, скачущие по любимым пальмам женушки, подняли гвалт. Они фыркали крыльями, суетились и орали на все лады.

— Перестрелял бы гадов! — буркнул Валентин.

— Перестрелял бы гадов! Перестрелял бы гадов! — привычно и даже с готовностью отозвались птицы.

Ладно, когда в их обитель вторгся вчера папаша Фанни, Валя еще стерпел. Как бы там ни было — свой человек. Правда, чем вызван был этот странный визит, Валентин не понял, а у Полины он давно уже привык не выспрашивать тех вещей, о которых она не говорила сама. Так или иначе, приезд Палладаса жена представила ему прошлым вечером как данность.

Алан спал в комнате для гостей, и с Валентином они увиделись лишь за завтраком. Биохимик вид имел помятый, и в ванной после него попахивало… как-то странно. Псиной, что ли… К тому же, судя по всему, своей одежды у Палладаса не было. Никакой. Пришлось выделить ему один из халатов.

Но теперь, похоже, их и без того недолгий покой готовы нарушить гости иного плана…

Валентин поднялся по ступенькам, но двери разъехались еще до его попадания в зону охвата фотоэлементами.

— О! Идешь? А я как раз за тобой!

Невысокая фигурка жены отступила на шаг назад, пропуская Валю в дом. Затем Полина присоединилась к нему, взяла под руку. Вместе они смотрелись просто неотразимо: титан и нимфа, которая не достигала ростом ему и до плеча. Однако Валентин никогда не решился бы вступить в единоборство с этой «нимфочкой».

— Там, кажется, к тебе, — Валентин хотел ущипнуть ее за бок, но передумал: зачем дразнить себя игрой, когда это все равно ни к чему не приведет из-за переизбытка гостей в их несчастном доме? Черт бы их всех взял!

Полина поняла его настроение и даже смягчилась:

— Это… просто гости, Валь… Мои друзья.

— Те самые, с которыми вы, нахлеставшись текилы, устраиваете спортивные игры? Ну это… типа «бега на ходулях с препятствиями», «плавания в мешках», «художественной гребли на песке»?..

Полина тут же шлепнула его по спине:

— Валька, гад, не ерничай! Это было давным-давно и всего один раз…

— …но како-о-ой! — ввинтил он.

— …с Яськой и Фанни…

— И Сэндэл!

— Сиди не было!

— Была, елки-палки, была!

— Ну, была… — сдалась жена. — Только это — совсем не такие друзья!

— Мне уже значительно легче. Значит, вызывать группу спасателей и выкапывать мешок с Сиди больше не придется?

Полина тотчас напустила на себя строгости:

— Валя!

— Да? — ух, как тяжко далось ему это «да»!

Он готов был посшибать стоявшие вдоль стен коридора пальмочки и никелевые статуэтки, изображавшие неизвестно что. Но с женой — она такая! — не поспоришь…

— Валя, смотайся после обеда в центр. Насчет Колубма… Ну, ты помнишь?

— Насчет чего?

— Колумба! Туг на ухо? Я решила, что нам, если и лететь, то на Колумб… Ты хотел отдыхать — вот и отдых.

— А ближе ничего нельзя найти? — огрызнулся Валентин: ну вот, уже откровенно гонят из дому, да еще и под таким идиотским предлогом.

— Нет, ближе нельзя! Это самый лучший курорт в Содружестве.

Что-то фальшивое проскользнуло в ее тоне. Нет, другой бы не заметил, но они с Полиной были женаты уже почти восемь лет, так что чувствовали друг друга и без слов. И эта фальшь насторожила Валентина.

— Хорошо, съезжу, — сквозь зубы вымолвил он, и на том разговор прекратился.

Все равно ведь будет так, как требует она: устами Полины глаголет все ВПРУ.[3]

Внизу, в холле, приехавших гостей встречал услужливый Дядюшка Сяо.

Друзьями супруги на сей раз оказались трое мужчин и молодая женщина красы неописуемой. Все они были в строгих черных костюмах, показавшихся Валентину формой какого-то неизвестного подразделения.

Дама нежно улыбнулась — и ему, и Полине. Минутная заминка. Затем Полина сделала еще несколько шагов с последних ступенек и бросилась к гостье:

— О! Джо! До чего же я рада тебя видеть!

Валентин ощутил, как от удивления кожа с его лба поползла к затылку. Это какими же они должны быть подругами, чтобы вот так обниматься?! Даже с Фаиной и Ясной жена держала некоторую дистанцию, а тут…

— Чезаре! — Полина перекинулась на высокого парня-блондина лет тридцати.

Рафинированный интеллигент. В наличии даже некое подобие аккуратненькой бородки. Буш-Яновский видел его впервые.

— Я Чезаре, — тихо сказал, приподнимая руку, крепенький южанин, ростом чуть пониже «интеллигента», пышноволосый. — Он, — (кивок на блондина), — Марчелло…

Полина нисколько не смутилась и захлопотала возле Чезаре, оставив в покое иронично прищурившегося Марчелло. Этого Чезаре, кудрявого типа со смолянисто-черными волосами, Валентин окрестил про себя «генуэзским рыбаком». Слишком уж простецким казался тот парень. Третий в команде представлял собой «не пойми что». Буш-Яновский так его и прозвал, не мудрствуя лукаво. Щуплый, верткий, да еще и с пронырливыми умными глазами, все время что-то жующий и сплевывающий…

Тем временем гостья приблизилась к Валентину и протянула ему руку:

— Здравствуйте, синьор. Мое имя — Джоконда Бароччи. Я сожалею, что нам не удавалось видеться прежде.

— И вы решили исправить это упущение! — гоготнул хозяин дома, осторожно пожимая хрупкую с виду кисть красотки.

Словно извиняясь за недотепу-мужа, Полина вздохнула и в ответ на вопросительный взгляд Джоконды пожала плечами. Неловкую заминку разбавило появление Алана Палладаса.

— Извините, что в халате! — залебезил биохимик, тоже восхищенный небесной красой госпожи Бароччи.

Спутники Джоконды перекинулись друг с другом короткими репликами на незнакомом, но приятном для слуха языке. «Не пойми что» фыркнул, «интеллигент» зевнул, а «рыбак» слегка нахмурился. Сама Джоконда не успела ничего сказать, так как в дверях возник Дядюшка Сяо и, кланяясь на манер цирковой лошади, чиркнул когтями по паркету:

— Прошу за стол!

Разговор за обедом не клеился. Полина отдавала Дядюшке Сяо короткие распоряжения, не пытаясь найти тему для беседы. Сам же Валентин, без аппетита пережевывая бифштекс, который казался ему совершенно пресным, задумчиво смотрел в одно из окон — огромных, от пола до потолка, и расположенных по кругу в обеденном зале. Отсюда был хорошо виден остроносый автомобиль визитеров и приготовленная роботом-дворецким его, Буш-Яновского, спортивная машина. И этим жена озаботилась! Насколько же она торопится сплавить любимого супруга подальше!..

Все так и ждали, когда исчезнет «лишний».

…Когда Валентин наконец уехал, оставшиеся переглянулись.

— Дядюшка Сяо, деактивация, — негромко и чуть глуховато приказала Полина, сразу изменившаяся как лицом, так и поведением.

Теперь это была капитан спецотдела, а не просто радушная хозяйка, которая в погожий весенний денек воспользовалась выходным, дабы угостить давних приятелей обедом.

Робот-доберман самоотключился и замер у барной стойки.

Алан смотрел на подругу дочери уже совсем другими глазами. Давно ли с Фаинкой девчонками бегали, спрашивается? А теперь — офицер! Видно, что устала безмерно, но и бровью не ведет, молодец. Ну, что ж поделать, так оно получилось. Он виноват и готов это признать…

И с этими, «черными», она явно едва знакома. Палладас мог только гадать, кто они такие. Может, из Управления, может, нет… А главная-то у них эта девочка! Поверить невозможно: молоденькая совсем. Парнишки-то, которые с нею приехали, четвертый десяток разменяли, а сидят, помалкивают, ждут, когда начальница заговорит.

Джоконда вытащила сигаретку, и чернокудрый — Чезаре, что ли, его зовут? — щелкнув зажигалкой, помог ей прикурить. На Палладаса она почти и не глядела, но биохимик чувствовал, что она чем-то невидимым прощупывает его мысли.

— Алан, это «Черные эльфы», можешь познакомиться еще раз, — как-то обреченно, будто на прощание, вымолвила Буш-Яновская и кивнула на гостей. — Джо — начальница квадро-структуры.

Палладас удивился так, будто услышал о существовании драконов.

— Правда, что ли?! Ого! Госпожа Бароччи, можно я вас потрогаю? А то вдруг вы сон?

Чернокудрый крепыш сверкнул глазами в его сторону. Джоконда ласково улыбнулась и поднесла сигарету к губам.

— Схема утверждена, — выдохнув тонкую струйку дыма, сказала она, обращаясь к Полине. — О действии вашего, господин Палладас, препарата, мы знаем уже многое. Было бы неплохо, если бы вы объяснили подробнее, но… попозже. Сейчас я расскажу, что мы с вами будем делать.

— Нас с Аланом смущает один факт, — Полина слегка потерла пальцем переносицу. — При исключении из спецотдела Фанни была подвергнута множественному блокированию памяти… Блокировка всей информации, частично — навыков. Это могло сказаться… да думаю, и сказалось… на многом в ее личности. Мне так кажется. Она, знаете ли, сильно изменилась с того времени. Во что это выльется теперь — неизвестно… Сможет ли Алан обмануть Лору Лаунгвальд?

— Твоей начальницей займется Стефания Каприччо, — успокоила ее Джоконда. — Это нью-йоркская контрразведчица, и она вот-вот приедет в Москву именно для этих целей. О том, чтобы Алан под действием вещества не сказал ничего лишнего, Стеф позаботится. Алан, а вот вам я, правда, не завидую.

— Ладно, чего уж! — отмахнулся биохимик. — Кому еще всю эту дурь расхлебывать, как не мне?

— Тоже верно. Хотя держу пари, вы даже не представляете себе, кто такая Стефания. В любом случае, нам надо представить дело так, чтобы у подполковника Лаунгвальд не возникло ни малейших сомнений в том, что тот диск информнакопителя предоставлен ей вашей, Алан, дочерью. За это придется пострадать. Но план уже одобрен президентом, и менять что-либо мы не вправе.

— Алан… — Буш-Яновская сделала паузу, которую нарушил лишь хрустнувший шейными позвонками Витторио, которого Валентин прозвал «не пойми что». «Эльф» совсем не аристократично решил размяться, потянулся и покрутил головой из стороны в сторону. — Алан, все очень опасно, ты уже и сам мог в этом убедиться. И будет все только сложнее. Мы идем ва-банк — ва-банк пойдут и они…

Алан с благодарностью вспомнил того мальчишку, Господина Инкогнито, который тоже пошел ва-банк и в одиночку вступил в очень нехорошую игру.

— Разберемся… — ответил биохимик. — Бывало и похуже…

— Да уж куда хуже, знаете ли… — прокомментировала Полина и в ожидании обратилась к Джоконде с красноречивым видом человека, сделавшего все, что от него зависело.

— Здесь один слабый момент, — бесстрастно заговорила Бароччи, слегка подкартавливая. Так проявлялся ее акцент. — Твой муж, Валентин. Мой тест показал, что вероятность отказа составляет примерно восемь процентов из ста… Но чтобы он согласился на «анабиозку», тебе придется поставить его в известность.

— Здесь множество таких слабых моментов, Джо… Но не Валька. Валентин не откажется.

От нечего делать «интеллигент» Марчелло принялся играться с ножом и вилкой, изображая что-то вроде ленивого фехтования. Чезаре пасмурно взглянул на него из-под бровей, насупился, нахохлился и поплотнее сложил руки на груди.

Красавица-южанка раскрыла кейс, откуда извлекла затем несколько мини-накопителей:

— Записи с Фаиной, вам для работы. Это из файлов Главного Компьютера. Все, что удалось отыскать. По большей части — рабочие моменты, есть сюжеты на отдыхе, вот только домашние практически отсутствуют…

Алан поневоле оживился: значит, милый облик дочери фиксировали не только на работе и управленческих внутренних «посиделках»?

— «Практически»? — переспросил он, прикидывая, куда в их квартире могли прицепить «видеоайз» нарушители частной собственности из родимого Управления.

Джоконда нежно улыбнулась ему, прекрасно понимая причину, по которой ученый встрепенулся:

— Но ведь вы снимали дочь любительским способом и не раз высылали ролики по Сети друзьям и родственникам, не так ли?

— Ах, ну да, ну да! — Алан усмехнулся: — Забыл, с кем имею дело!

— Ты частенько это забываешь… — проворчала Полина. — Отсюда все проблемы.

— Однако если бы не я, то… сама понимаешь… — Палладас подмигнул, дабы разрядить обстановку.

— Bla-bla-bla… — перебив их, вмешался Чезаре. — Пьете из пустого стакана, а?

Бароччи поднялась из-за стола. Мужчины сделали то же самое. Не глядя на подчиненного, она выпалила быстрой тирадой:

— Чез, э ора доббиамо андаре!

— Си, синьорина! — усмехнулся мрачнолицый Чезаре.

«Квартет» тут же снялся с места. Джо и ее парни исчезли, будто в сказке. Раз — и от дома уже стремительно отъезжает черный, похожий на громадную иглу, микроавтобус…

4. «Зеркальный ящик» Управления

Спиралеобразное сверкающее устройство, вращаясь, поднимало меня вверх… и внезапно растаяло. Будто ветром сдуло покровы наваждения.

Осталась реальность. И боль.

Только что снившаяся мне безликая девица-палач теперь уже наяву хватается за волосы на моей макушке, дергает, заставляя меня поднять голову:

— Так что ты помнишь? — вдруг кричит она, и лицо ее обретает черты; из неясного пятна оно становится…

Пощечина. Я задыхаюсь от спазмов, меня трясет, но женщина кому-то кричит:

— Она сейчас сдохнет. Раствор!

Акцент… Акцент из какой-то далекой — не моей — жизни…

Рука немеет. Черты девицы обостряются…

Ей за тридцать. Была совсем девчонкой — сейчас вижу: ей далеко за тридцать. Волосы гладко зализаны, короткие, нос тонкий, загнутый, как у хищной птицы. В темных глазах — пустота.

Смерть? Или все же сон?

В голове начинает проясняться.

Я все в том же «ящике», среди зеркал… Да, это наш, управленческий, «зеркальный ящик». Комната для допросов. И пыток. Пытки привезла с собой из Америки Стефания Каприччо, а передо мной — она сама. Эта самая «хищная птица»…

— Я не… — пытаюсь повторить, пытаюсь вспомнить недосказанную фразу из того бытия — и не могу.

Зеркала искажаются. Из них лезет что-то страшное. Девица… эта женщина… смерть… она снова хватает меня за волосы (чувствую боль, но это маячок к спасению) и говорит:

— Скажешь?

Начинаю вспоминать…

Все происходило так.

Ночью накануне ареста в подъезд дома на Улице Двенадцатой Ночи, где проживала бывшая сотрудница ВПРУ Фаина Паллада, не производя излишнего шума, вошло несколько человек в гражданской одежде.

Приказ о задержании исходил от подполковника Лоры Лаунгвальд, начальницы московского филиала ВПРУ. Руководителем операции назначили капитана Полину Буш-Яновскую, и та отдала необходимые распоряжения своей помощнице, лейтенанту Лиде Будашевской, будучи занята встречей с американской коллегой. Надо сказать, Лида Будашевская глубоко в душе подивилась этому приказу, но не подала и виду: не в компетенции лейтенантов обсуждать и, тем более, осуждать действия и решения СОС.[4]

Паллада и ее отец проживали на четырнадцатом этаже старой тридцатиэтажной постройки. Но это совершенно не означало, что можно пренебречь осторожностью, тем более, когда имеешь дело с таким человеком, как Фанни. Некогда дружная с Палладой, Лида Будашевская выставила парней по периметру дома и — особенно — под окнами означенной квартиры. Сама же с группой из четырех человек направилась в подъезд.

Тихо разъехались зеркальные двери лифта. Сержант Студецкая осталась внизу, сержанты Ясна Энгельгардт, Элина Шершнева и Татьяна Аверина во главе с руководителем операции поднялись в лифте на четырнадцатый этаж.

Свет на площадке выключили. Затем Лида Будашевская кивнула Шершневой, и та подошла к нужной двери. Остальные — Лида, Ясна и Татьяна — стали по обе стороны от дверного проема.

Шершнева позвонила. Ответа не было очень долго. Затем в переговорном устройстве послышался сонный и недовольный женский голос:

— Кто?

Шершнева негромко отозвалась:

— Фаина, это я, Элина… Есть разговор. Срочный…

Хозяйка квартиры немного помолчала, затем «угукнула».

— Все понятно…

И блокировка отключилась. Повинуясь команде лейтенанта, группа ворвалась в помещение.

Паллада — высокая стройная женщина — и не думала оказывать сопротивление. Методика захвата, соответственно, изменилась. Лида вышла вперед. Фанни смерила ее взглядом:

— Соскучились?

Будашевская неопределенно двинула головой. Фанни кивнула:

— Могу я одеться?

— Разумеется. Ясна, проводи.

Сержант Энгельгардт шагнула вперед, по привычке сделала движение пожать руку арестованной, однако вовремя опомнилась и указала той следовать в комнату. Фаина насмешливо посмотрела на нее, с тем же выражением скользнула взглядом по лицам бывших коллег и развернулась в направлении своей спальни.

В то же время в центре Москвы, в подземном помещении контрразведотдела.

Здание располагается на правом берегу реки. Семнадцать этажей над землей — это собственно ВПРУ. Днем оно сверкает зеркальной облицовкой, ночью эта облицовка каким-то замысловатым образом поглощает свет улиц и напоминает прямоугольной формы Черную дыру, открывшуюся в пространстве на мирной площади города. Название этой площади — Хранителей.

При появлении подполковника Лоры Лаунгвальд низшие чины вытянулись в струнку и отдали честь, касаясь пальцами сдвинутого на правое ухо берета.

Руководитель московского филиала Управления, она же начальница специального отдела, Лора Лаунгвальд шла в сопровождении капитанов Полины Буш-Яновской и Стефании Каприччо.

В зале, середину которого занимал так называемый «зеркальный ящик» — помещение страшное даже для тех, кто находился снаружи, не говоря уже о вынужденных быть внутри — находились оператор Главного Компьютера и лейтенант местной контрразведки.

— Доложить обстановку, — тихим и — одновременно — металлическим голосом потребовала подполковник.

— Наряд подъезжает, госпожа подполковник! — доложила светловолосая лейтенант. — Через пять минут арестованная Фаина-Ефимия Паллада будет здесь. Какие распоряжения?

— Отставить. Продолжайте…

Лаунгвальд вставила в зрачок линзу и скользнула пальцами по встроенному в браслет матовому экрану, на котором тотчас высветились кнопки управления. Отсмотрев нужную информацию, подполковник повернулась к рыжеволосой Буш-Яновской, которая была одета, по традиции спецотделовцев, в гражданское.

— Допрос начнете вы, капитан.

На лице Буш-Яновской не дернулась ни единая мышца, и, несмотря на это, Лаунгвальд с удовлетворением отметила, что ее распоряжение задело подчиненную. Да и не могло не задеть, ибо Полина Буш-Яновская была давней подругой арестованной Паллады.

— Капитан Каприччо, а вы смените Буш-Яновскую, — не глядя на американку Стефанию, распорядилась Лаунгвальд. — Мне нужна информация о контейнере в течение часа. Затем, в случае неудачи, вы можете применять эти… ваши… — подполковник слегка поморщилась, — контрразведческие штучки…

Стефания Каприччо молча кивнула. Капитан контрразведотдела Нью-Йорка прибыла в Москву полтора часа назад именно с целью провести допрос Паллады, уволенной из рядов спецотдела за должностные правонарушения и подозреваемой в связях с некой террористической организацией.

Именно о ней, о Стефании, говорила Алану Палладасу «черная эльфийка» Джоконда всего каких-то две недели назад.

Внутренность «зеркального ящика» осветилась. Сверху опустился цилиндр лифта и, щурясь, из плавно разъехавшихся дверей вышла молодая женщина.

Буш-Яновская смотрела на нее исподлобья. Арестованная была высокой, однако рядом с конвоирами выглядела как девочка-подросток. Темноволосая, с короткой стрижкой, голубоглазая. И очень похожая на своего шуткаря-папашу…

Лаунгвальд вся ушла в созерцание того, как пленницу приковывали наручником к столу. Буш-Яновская догадывалась, какие чувства сейчас испытывает шеф. С заступлением на должность Лоры Лаунгвальд жизнь московского Управления сильно изменилась. Более всего доставалось Фаине Палладе, к которой у подполковника развилась сильнейшая личная неприязнь. Именно личная, Полина знала об этом прекрасно, ибо нареканий по службе офицер уровня, подготовки и способностей Фаины иметь не мог. Не подстрой Лаунгвальд увольнение, то вполне вероятно, что сейчас Паллада значительно продвинулась бы по служебной лестнице…

Американка Стефания едва заметно кивнула Полине.

— У вас час, капитан, — насладившись униженным видом арестованной, произнесла подполковник.

Через час Лаунгвальд должна быть на совещании, после которого ее ждет самолет в Париж. Внезапная служебная командировка — это естественный рабочий момент в жизни каждого управленца. Только не была эта командировка внезапной.

Полина шагнула в раскрывшиеся двери. Это должно было выглядеть внушительно для внутреннего наблюдателя: зеркало ни с того ни с сего раскалывалось пополам, пропускало человека и тотчас снова смыкалось, не оставляя ни намека на зазор. Даже по воде идут круги, если в нее падает камень. Здесь же для человека стороннего все походило на пугающее колдовство. Однако назвать Фанни «человеком сторонним» было нельзя.

По спине Буш-Яновской прошел холодок: зеркала были такими же темными, как облицовка здания ВПРУ. К тому же установки охлаждали здесь воздух настолько, что еще чуть-чуть — и можно будет увидеть пар от дыхания. Арестованная же сидела на металлическом стуле в тонких летних брюках и маечке без рукавов. На ее руках заметно проступила «гусиная кожа», тонкие темные волоски стали дыбом, губы побледнели.

— Капитан Полина Буш-Яновская, специальный отдел, — представилась Полина, как того требовали должностные и процессуальные инструкции. — Вы — Фаина-Ефимия Паллада. Подтверждаете это?

Капитан и арестованная некоторое время смотрели друг на друга. Наконец прикованная к столу кивнула и опустила глаза. Буш-Яновская прошла на место, предназначенное для ведущего допрос офицера. Она выложила папку, извлекла из нее несколько листков. Паллада оторвалась от созерцания своего наручника и поглядела на подругу. Та стискивала челюсти настолько, что это было заметно даже стороннему наблюдателю — о мужчинах в таком случае принято говорить, что у них катаются желваки.

— Фанни… — Полина села. — Ты все помнишь? Я имею в виду, ты вменяема?

Фанни слегка удивилась. Или сделала вид, что удивилась.

— Помню то, что мне не затерли в башке, — откликнулась она, стараясь, чтобы негнущиеся от холода губы выговаривали слова четко и правильно. — Не заблокировали, вернее…

Наблюдавшая за ними, Лора Лаунгвальд сузила глаза и взглянула на часы.

— Это необходимая мера, госпожа подполковник, — опередила какие-либо ее действия американка Стефания Каприччо. — По требованию Конвенции ее вменяемость должна быть установлена и запротоколирована.

Лаунгвальд взглянула на нее через плечо. В глазах подполковника американка прочла нескрываемое презрение. У служащих различных ведомств и уж тем более, разных стран отношения всегда были натянутыми. Спецотдел и контрразведка мирно не сосуществовали никогда — и так повелось с незапамятных времен. Истоков неприязни уже никто и не помнил.

Теперь ситуация осложнилась еще тем, что в вотчину ревностной служаки Лаунгвальд вторгся агент враждебного отдела, да еще из Нью-Йорка. А уж истоки этой неприязни насчитывали более тысячи лет, еще с довоенной эпохи. Отчасти из-за того, что политическое поведение западного правительства спровоцировало Завершающую… Изменилась обстановка, однако то, что вживлено в людей почти на генетическом уровне, трудно вытравить в течение всего-то тысячи лет. Открытие Космоса и гиперпространственных тоннелей не отменяло извечного разделения Земли на страны и даже сектора.

Тем временем Полина обстоятельно зачитывала арестованной ее права и предупреждала о всевозможных ответственностях в случае некорректного поведения. И делала она это настолько тщательно, что у подполковника начало складываться впечатление, будто капитан пытается тянуть время. Однако Устав запрещал кому бы то ни было, даже старшему по чину, прерывать офицера, ведущего допрос, если тот не допускал никаких нарушений. А нарушений Полина не допускала.

— Итак, — Буш-Яновская наконец-то приступила к основной части допроса. — Когда вы, Фаина-Ефимия Паллада, в последний раз виделись с вашим отцом, Аланом Палладасом?

Арестованная задумалась, припоминая.

— Кажется… — она шмыгнула носом. — Месяца три назад, не позже никак… Примерно… в конце февраля…

— Вы можете указать более точную дату?

— Затрудняюсь, — покачала головой Паллада, а потом украдкой утерла под носом.

— Громче! Я убедительно прошу вас отвечать четче и громче. Ваши ответы фиксируются…

— Можешь мне не объяснять… — невесело усмехнулась арестованная и, старательно размяв посиневшие губы, почти заорала: — Я затрудняюсь назвать точную дату своей последней встречи с отцом, Аланом Палладасом, 946 года рождения, госпожа капитан Буш-Яновская!!!

Стефания Каприччо за стеклом осталась невозмутима, а вот лицо подполковника Лаунгвальд потемнело от гнева.

— Что он сообщал вам в тот день, когда вы видели его в последний раз? — не обратив внимания на провокационную выходку подруги, продолжила Полина. — Постарайтесь припомнить досконально, это в ваших интересах…

Казенный язык Уставом приветствовался. И здесь Лаунгвальд не могла придраться к оговоркам своего исполнителя, хотя эти, по сути — лишние, фразы и растягивали время допроса.

— Да ничего, наверное, особенного он мне не сообщал, — поежилась Фаина. — Вы ведь знакомы с ним не меньше моего, капитан.

— Отставить, Паллада! — одернула ее Буш-Яновская, будто все еще считая, что перед нею, капитаном, сидит старший сержант-«провокатор». — Отвечайте по существу. О чем вы разговаривали с ним в день вашей последней встречи?

— Ни о чем мы с ним не разговаривали. Он, как обычно, заперся в своем кабинете, а на следующий день уехал.

— Куда? Он вам не сообщил?

— Нет.

— И у вас нет никаких предположений на этот счет?

— Не-е-ет, — в голосе Фаины послышалась издевка, и она, опершись локтем свободной руки о столешницу, развалилась поудобнее. — А разве это имеет значение для следствия? Ну, будь у меня на сей счет какие-либо соображения? А? Капитан?

— Хорошо. Давайте по-другому. Что вы знаете о деятельности некой организации под названием «Подсолнух»?

На губах арестованной мелькнула улыбка:

— А я должна о ней что-то знать? После того, как вы пропустили мои мозги через эту вашу сраную мясорубку? А?

— Значит, вы отказываетесь говорить? — уточнила капитан.

— Я не отказываюсь. Просто я могу отвечать лишь на те вопросы, ответы на которые мне известны, — столь же категорично отчеканила арестованная и ухмыльнулась. — У вас есть что-то против меня? Если нет, вы не имеете права меня задерживать более трех часов. А я могу потребовать какого-нибудь адвоката, ворюгу-пройдоху, как они все!

Несмотря на блокировку памяти в ней осталось много от прежнего управленца специальности «провокатор»…

— Капитан Буш-Яновская! — послышался голос, и Фаина невольно огляделась, пытаясь найти его источник: еще бы — даже измененный программой, этот голос был узнаваем для нее. И ненавистен. — Выйдите из комнаты в операторскую!

— Слушаюсь! — Полина не могла не подчиниться приказу шефа, даже нарушающего процессуальные нормы.

Зеркало снова разъехалось и поглотило капитана. Фанни задумчиво уставилась на «браслет», вяло утирая слякоть под носом.

Покинув «зеркальный ящик», замерзшая Буш-Яновская первым делом обратилась к блондинке-лейтенанту:

— Поднимите температуру в камере.

— Есть!

Пока лейтенант занималась аппаратурой, капитаны и подполковник отошли в сторону. Прежде чем заговорить, Лаунгвальд пожевала узкие губы:

— Проведение допроса поручается капитану Буш-Яновской. Подробности отчета — в мой архив.

— Слушаюсь, госпожа подполковник! — Полина щелкнула каблуками.

Лаунгвальд стремительно удалилась. Двери бесшумно разъезжались перед нею и тут же смыкались.

— Пора переходить на медикаменты, — тихо сказала Стефания Каприччо. — Пока Фаина действительно чего-нибудь не ляпнула…

— Да, в этой морозилке мозги отказываются соображать, — согласилась Полина. — Я окоченела даже с терморегулятором, а уж Файке каково… Может и не выдержать, знаете ли…

— Сейчас «ящик» прогреется. Это было распоряжение вашего шефа — опустить температуру до возможного минимума… Мы ничего не могли поделать.

— Я предполагала, что так и будет, — Буш-Яновская зябко растерла плечи. — Ну все, ни пуха, ни пера, Стефания.

Американка кивнула и отправилась в «зеркальный ящик».

…Я пытаюсь ухватиться хоть за какую-то мысль — одну, вторую — сложить из них подобие «соломинки» и выкарабкаться из водоворота безумия. Забываю все, о чем думалось мгновение назад. Это усиливает мой ужас.

— Скажешь? — кажется, голос Стефании хуже любого кошмара.

Соломинка рассыпается на множество бессвязных мыслей, но я уже не в мальстреме…

…Вспоминаю… Капитан КРО Нью-Йорка Стефания Каприччо, войдя ко мне в «ящик» после Полины, изъяснялась предельно лаконично. И вежливо. Но эта вежливость дорогого стоила. Мне. Она представилась при входе, и по спине у меня побежала ледяная струйка пота. В каждом ее движении, в каждом жесте, не говоря уже о взгляде и походке, сквозило что-то ужасное, неосознаваемо-ужасное. Так наши древние предки, вероятно, столбенели, встречаясь без оружия с диким хищником. Я не буду передавать наш с ней недолгий разговор: слова тут ничего не объяснят. Они важны лишь для стенографа. Скорее всего, прочитывая записи в протоколе дознания, человек несведущий может составить мнение, что Стефания со мной любезничала.

И тогда началось главное. И тогда меня столкнули в мальстрем безумия…

…Моя первая галлюцинация была достаточно логичной и правдоподобной. И, мне кажется, она что-то значила…

Я на знакомой мне, но чужой планете. Я в городе, который уже видела, но который также чужд мне. И мы лицом к лицу с моим убийцей — человеком, назначенным убить меня. Кто он? Возможно, из Управления… Но человек из Управления выполнил бы свою миссию, не раздумывая. Почему медлил тот мальчишка? Не знаю, не помню. Он не убил меня. Мне кажется, я уже и прежде видела этого парня. Юного и древнего Господина Инкогнито…

Вот он стоит передо мной. В глазах его — пустота. Не такая, как у Стефании. Пустота и отрешенность загнанного. Я знаю, что он может убить меня голыми руками, едва двинувшись. Я откуда-то знаю это. И он не делает этого, он слушает меня. Кажется, он уже все решил. У меня нет страха.

— Я запоминаю, говорите… — едва слышно произносит он, глядя куда-то мне под ноги…

…Просыпаюсь от удара по лицу:

— Говори! — то снова была Стефания; о, ангелы и архангелы, молю вас, верните мне те часы и минуты, когда все это происходило! Они были раем, хотя тогда я так не думала. Глупая!..

Провал — всплытие, провал — всплытие… Сбилась со счету… И всюду те же лица: в обрывках галлюцинации — красивое, смертельно усталое лицо юноши, в реальности — все более утомленное, но с каждым разом и более жесткое лицо Каприччо. Мысли стали мешаться. Во сне я пыталась сказать молодому человеку, что ничего не знаю, а в реальности… в реальности я, наверное, бессвязно плела что-то о контейнере — том самом, о котором должна была сообщить своему несостоявшемуся убийце.

— Я оставил дочери… дочери информнакопитель… — говорю я. — Там — всё…

Мальчишка не двигается, но я получаю оплеуху и чувствую, что из носа струится горячий — языком чувствую: кисловато-соленый — поток.

— Что на накопителе? — лязгает в ушах металлический женский голос.

— Информация… о к-контейнере… — говорю я нелепицу, извлеченную из сна, и слышу хрип. Кажется, он вырывается из моей собственной глотки…

— Дьявол! Она сейчас сдохнет! — вскрикивает женщина и разражается длинной — явно ругательного характера — фразой на незнакомом языке. — Скорее! Два! Я сказала — два кубика!

Вену пропарывает что-то острое. Рука отнимается. Память — тоже.

— Я все сделаю… — тихо говорит мне Господин Инкогнито, длинноволосый юноша (вижу в его русых волосах блестки седины), и растворяется в темноте.

Темнота облепляет меня, словно свето- и звуконепроницаемый синтетический кокон… Синтетический… Да… Я пытаюсь выговорить формулу вещества, которое поглощает меня. Кажется, я знаю это вещество.

Наступает Вечность…

Монстры исчезли… Кажется, исчезли… Я уже не чувствую их…

Это потому, что нет зеркал… Это уже не «ящик». Вот главное, что я поняла, едва начав приходить в себя.

Тело раздирали крючья. Я была уверена, что сейчас открою глаза и обнаружу себя подвешенной на крючках, как туша во владениях мясника. Для туши хватает одного, меня же растянули за руки, за ноги, за каждый позвонок, маленькими крючочками тянули внутренности, через изогнутую трубку древних жрецов высосали мозг…

Я лежала на металлической койке с синтетическим матрасом. Не было ни крючьев, ни трубок. Была только боль.

Повернув голову влево, я увидела девушку, неторопливо укладывающую какие-то непонятные инструменты в кейс. Сознание невольно отметило, что девушка много моложе меня, стройна, пышноволоса, хороша собой, одета во все черное и главное — главное! — ничуть не похожа на мастера пыток Стефанию Каприччо. К тому же образ этой красавицы был смутно мне знаком, но я никак не могу вспомнить, где видела ее…

— Это — тоже сон? — спросила я.

Получилось, что я скорее подумала, чем спросила. Язык почти не повиновался.

Девушка обернулась. Действительно красавица. И эта улыбка… полуулыбка… Я уже где-то встречала подобную загадочную улыбку. Это сон. Или… я не заметила, как умерла? Стефания кричала, что я сейчас сдохну. Может, так и произошло?

— Ты — архангел? — спросила я уже более, как мне показалось, отчетливо.

— До свидания, синьорина Паллада! — с мягким, бархатистым акцентом, слегка картавя, отозвался архангел.

Минимизировав кейс, мое видение исчезло за дверью. Забавно: на этом свете тоже есть двери. Я ведь так долго искала их, когда плыла по белоснежному ледяному коридору…

На голову снова нахлобучилась мгла. Все растаяло…

Я снова сижу в «зеркальном ящике». Сижу и ловлю себя на том, что не помню ни того, как меня тащили сюда, ни того, как усаживали, ни того, как приковывали. Передо мною вновь Полина Буш-Яновская. Ох и глупо же я, наверное, смотрелась, когда вместо любой закономерной в таком случае фразы разочарованно спросила:

— А где тот архангел?

Буш-Яновская деловито разложила перед собой какие-то бумаги — все до одной стерильно-чистые. Поправила, собрав их в тонюсенькую стопочку. Постучала ногтями по столу.

— Госпожа Паллада… Вы отпущены. Под мое поручительство. Вам не разрешено не только покидать Москву, но и дом, где отныне будете проживать…

— Домашний арест? — усмехнулась я: мне было наплевать уже на все.

Буш-Яновская сжала губы. Она всегда была из тех женщин, которые считаются хорошенькими, но не красавицами: носик вздернут, но слегка длинноват, верхняя губка чуть-чуть не достает нижней, и, чтобы сжать губы так, как Полина сделала это после моего скептичного вопроса-уточнения, подруге пришлось значительно напрячь мышцы лица. Из обаятельной лисички она тут же превратилась в слегка раздраженную хмурую даму:

— Я попрошу не перебивать меня. За это время вы обязаны вспомнить все, о чем вас просили вспомнить здесь…

Перебивать я не стала. Усмехнулась про себя. Ну что ж, арест так арест. Что мне теперь, после всего…

5. Аннигиляция

По дороге из КРО Полина повела себя странно. Усевшись за руль своей старенькой «Звездочки», она извлекла из кармана малюсенький — с ноготь размером — приборчик и активировала его. Фанни догадалась, что это ни что иное как сканер для обнаружения всевозможных «жучков». Приборчик пискнул на манер летучей мыши и через секунду выдал светящийся «бублик» — «ноль», который растаял в воздухе.

Выпущенная на поруки, Паллада подперла голову рукой, вздохнула. У нее было единственное желание: поскорее куда-нибудь лечь, забиться в самый темный угол, стать невидимой — надолго-надолго… даже навсегда… И еще ее затошнило, когда машина тронулась. Это напомнило ей галлюцинацию о вертящейся спирали, когда рот был набит острым песком, а горло резало будто ножом…

— Что мне кололи, Полина? — спросила Фанни, онемевшими пальцами нащупывая кнопки, чтобы опустить спинку кресла. — Психотропы? У меня в голове все путается, я ни… ч-черта… не помню и не понимаю… Ангелы и архангелы, меня сейчас вырвет…

— Заткнись. Раньше надо было думать… — сквозь зубы бросила Буш-Яновская, глядя на дорогу: она всегда предпочитала водить машину самостоятельно и не полагалась на автошофера.

— Так что я сделала? — арестованной наконец удалось откинуть спинку кресла, и Фанни буквально растеклась на ней всем телом.

«Звездочка» выскочила на автостраду и повернула на запад. Вдали уже показались неясные, голубоватые холмы. День выдался пасмурным и туманным.

Полина разомкнула губы:

— Мы договорились, что ты будешь беспрекословно подчиняться мне. Хоть это-то ты помнишь?

Фанни абсолютно не могла вспомнить, чтобы они с Полиной о чем-то договаривались. Ей казалось, что с подругой они не виделись уже с год. И вообще странно, как она очутилась в Москве, хотя планировала «гастроли» по Югу. Но где-то в отчаянно замаскированных уголках памяти прятались обрывки другой, опротестовывающей это, информации. Напрягаться, чтобы извлечь ее, сейчас не было ни сил, ни желания…

— Ну, знаешь ли! — Полина прибавила скорости, потому что машина нырнула под землю, на скоростное шоссе. — Придется вспоминать, так дело не пойдет… Я подозревала, что с этим будут проблемы…

Фанни бессильно повернула голову и взмолилась:

— Полина, перестань говорить загадками! Если бы я о чем-то таком знала, Каприччо выудила бы это из меня, независимо от того, хочу я этого или нет…

— Каприччо колола тебе совсем не то, о чем ты думаешь… — возразила капитан Буш-Яновская. — К тому же, в таком сочетании, чтобы ты, наоборот, ни фига не вспомнила…

Паллада отвернулась и сквозь полусомкнутые ресницы стала смотреть на сверкающую дорожку, в которую превратились осветители, встроенные в потолок тоннеля. Так же плясали и вспыхивали разрозненные мысли в ее голове…

Полина продолжала:

— Ты будешь «вспоминать» то, что скажу тебе я. Отец вложил накопитель в одну из старых твоих книжек. Между прочим, он говорил тебе об этом, но, знаешь ли, как это ни прискорбно, голова твоя набита неизвестно чем… — она удрученно вздохнула. — Ты передохнешь у меня, выспишься. Затем мы едем на Двенадцатой Ночи и «обнаруживаем» то, что нам нужно… Просматриваем накопитель на месте, у тебя. Но — молча! Фанни! Запомни: абсолютно молча. Если кто-то и будет говорить, то лишь я. Вот тебе план на ближайшие сутки.

— Хорошо, — не отрываясь от созерцания светящейся «дорожки», откликнулась Паллада.

— Узнаешь? — Буш-Яновская вытащила из того же кармашка, из которого доставала сканер, миниатюрный, чуть ли не микроскопический датчик, затем протянула его апатичной арестантке.

— Что за гадость? — Фанни поднесла датчик к глазам и стала разглядывать тонюсенькие волосинки усиков, которыми он должен была к чему-то крепиться.

— Знаешь, сколько времени понадобилось Джоконде, чтобы, пока ты была без сознания, локализовать «троянчик» в твоей шкуре?

— Что еще за Джоконда? — Паллада по-прежнему смотрела на посверкивающие в пальцах усики «троянчика».

Буш-Яновская качнула головой. Фанни подумала, что это имя очень подошло бы той девушке, «архангелу»… Если, конечно, дива не была галлюцинацией… И снова — приступ тошноты… Нет, необходимо смотреть в окно или в прозрачный потолок, а не на то, что происходит в машине. Когда отвлекаешься, хоть немного перестает мутить…

— Во-первых, это «слухач»… — заговорила Полина, выдергивая из полумертвых пальцев подруги маленькое устройство. — Довольно паршивенький, но, знаешь ли, расшифровать при желании можно… Ты что?

Паллада схватилась за горло. Буш-Яновская вовремя подсунула ей пакет, и арестантку вывернуло желчью. В глазах Полины в какое-то мгновение мелькнула жалость. Она помогла подруге избавиться от нечистот, подала салфетку.

— Все?

Фаина кивнула. Капитан продолжила:

— Во-вторых, это был аннигилятор… Чтобы с тобой было меньше возни, когда ты окажешься не нужна… Распоряжение Лаунгвальд. Ты еще будешь сомневаться в серьезности происходящего?

Ее фраза добила бывшую сотрудницу спецотдела окончательно…

…А сейчас я расскажу, что такое аннигиляционный ген, среди сотрудников ВПРУ именуемый «аннигилятором».

Итак, еще в бытность нашу младшими сержантами спецотдела, этой псар… впрочем, неважно; итак, в бытность мою спецотделовцем нам с Полиной, двадцатилетним выпускницам Академии, пришлось как-то выехать на расследование чрезвычайного происшествия. Обычно просто так СО не дергают. Но здесь дело вышло за рамки компетенции полицотдела. Впрочем, на месте мы застали и коллег-военных.

Обычное, на первый взгляд, дорожно-транспортное. Но, как выяснилось, обычное да необычное. Эта авария была со смертельным исходом. Как нетрудно догадаться, за рулем был водитель-человек. В прямом смысле — был. Когда-то. Поэтому смертельных исходов было два.

Изуродованное тело погибшего пешехода лежало с краю дорожного полотна. Передок машины расплющило о титановое заграждение. Но водитель умер вовсе не от удара.

— Дуэль, — констатировал кто-то из военного отдела.

— Угу… — я, с мрачным видом перешагивая через какие-то покореженные железяки, пробралась к кабине водителя и засняла то, что некогда было шофером — распластанную поверх брюк белую сорочку; штанины свисали с сидения кресла, один ботинок завалился набок и застрял возле кнопки тормоза. — Мексиканская…

Меня не поняли. Меня мало кто понимал. Со своими ретроградными взглядами я, наверное, одна на все московское ВПРУ едва ли не с детства увлекалась литературой и кинематографией Наследства. Догадываюсь, что и вы можете меня не понять. Мексиканская дуэль — это когда два мачо… простите, два парня, находясь друг от друга в двух шагах, целят один другому в лоб каждый из своего пистолета и, частенько, скажу я вам, одновременно спускают курки. Как следствие — два трупа.

Мне пришлось забраться на заднее сидение и снимать все в салоне. Мне в любом случае пришлось бы это сделать, потому что следом влезала эксперт управленческой Лаборатории. Она извлекла из кейса какие-то склянки и стала совершать не понятные мне манипуляции.

Буш-Яновская заглянула к нам в окно с правой стороны и присвистнула. Признаться, мы обе впервые тогда увидели последствия того, что бывает, если срабатывает аннигилятор. Настоящий, генетический, а не тот, что впаяли мне на одном из допросов, пользуясь моим бессознательным состоянием… Даже кошмарное зрелище на дороге, вся эта кровь и нелепо вывернутые конечности трупа не произвели на нас такого угнетающего впечатления, как эти абсолютно чистенькие и почти аккуратно сложенные предметы гардероба, еще недавно бывшие на теле водителя.

— Что ж, лишний раз молекурярку не гонять… — пожала плечами эксперт, верно оценив наше с Полинкой состояние и своими словами о молекулярном распылителе, вероятно, намереваясь подбодрить нас. — Подбросите потом до Лаборатории, девчонки? Я своих тут оставлю, пусть управляются…

Бледные, как призраки, мы с Полиной молча кивнули, и я тут же скрыла свой страх за стереокамерой.

Принцип действия аннигиляционного гена нам даже в Академии объясняли весьма туманно, ибо это не вменялось нам в обязательную дисциплину. Не-факультативно все подобные вещи изучались только студентами, учащимися на медиков-экспертов, и офицерами Управления, уже дослужившимися до лейтенанта. Простые же люди, которые не имели ни малейшего отношения к ВПРУ, вообще, как мне иногда казалось, считали аннигиляционный «предохранитель» выдумкой-«страшилкой» спецслужб. Но проверять никому не хотелось. Однако иногда случались эксцессы — вот как теперь. И на места печальных событий непременно вызывались агенты соответствующих отделов. Если дело могло предстать в невыгодном свете, прецедент обставлялся секретностью. В данном же случае относить ДТП к категории секретности нужно не было. Составив протоколы, собрав все данные для отчета, мы уехали с места происшествия, увозя с собой эксперта.

Тут-то мы с Полиной и взяли нашу медколлегу в оборот. И вот что она нам поведала:

— Да уж… Странно вас там обучают, в Корпусе! Мне сдается, это наипервейшее, что должен знать даже абитуриент, который только что окончил школу! Аннигилятор виртуозно введен в наше с вами ДНК… — тут она начала частить такими терминами, что мы с Буш-Яновской остановили ее и попросили быть попроще. — Если человек случайно, — она подчеркнула это «случайно», — убьет, например… ну, кошку, скажем… то с ним ничего не произойдет. Я имею в виду — физически… — (Мы попросили ее не вдаваться в подробности и не читать курс лекций о морали и нравственности — опять же не дословно, но она снова нас поняла.) — Аннигиляторы должны провзаимодействовать: ген убитого индивидуума — послать сигнал гену убийцы. На ментальном уровне это происходит мгновенно, еще даже до осознания убийцей содеянного. Вот и все. И — как следствие — потом вместо убийцы, вольного или невольного, мы находим груду одежды…

— А… что это вы собирали в ваши… м-м-м… — я хотела сказать «пробирки», но побоялась опростоволоситься: вдруг они на экспертовском жаргоне назывались совершенно по-другому?

— Концентрация молекул, лишенных связи, в замкнутом помещении остается значительной продолжительное время. И это позволяет установить, сидел за рулем хозяин автомобиля или нет. Путаницу допустить нельзя, девочки…

Мы с Буш-Яновской переглянулись и сделали вид, будто что-то поняли. По мне так трудно представить, как это возможно по концентрации молекул установить человека. Но, по-видимому, специалисты Лаборатории умели делать такие анализы. Да и не мне удивляться: у меня папик еще и не такие чудеса вытворял…

Впрочем, вернусь к агентам ВПРУ. После получения звания лейтенанта (по крайней мере — в спецотделе, или, сокращенно — СО) агент Управления проходил секретный и достаточно длительный курс обучения, по завершении которого мог «обходить» аннигилятор без риска для собственной жизни. Эта мера была принята в СО, ВО, РО и КРО. Полицейские оставались, что называется, «за бортом»: их никто не использовал в операциях, где может понадобиться ликвидация противника. Люди, не имеющие отношения к Управлению, какими бы они высокопоставленными ни были, к таковому обучению не допускались. Что характерно: это особенно касалось политиков и бизнесменов. В Конвенции была железобетонная, даже титановая статья, предусматривающая принудительную аннигиляцию нарушителей данного запрета…

…И вот теперь, после всего, что вспомнилось Фаине, ты, читатель, можешь представить себе, что она ощутила, когда узнала, что в ее тело вживляли устройство, которое в один момент могло привести в действие естественный аннигиляционный механизм и распылить физическую сущность на молекулы?

— Ты уверена, что у меня больше ничего такого нет? — несколько раз сглотнув, прошелестела Паллада. — Вдруг они для подстраховки натолкали в меня еще с десяток таких «слухачей»?

«Звездочка» уже поворачивала на дорогу, спускавшуюся в Звягинцев Лог, где жили Буш-Яновские — Полина и ее супруг, Валентин.

— Уверена, — отрезала подруга, а потом слегка смягчилась: — Не паникуй. Джоконда не ошибается.

— Так что делать-то? Они ведь поняли, что… как ее?.. что Джоконда… удалила эту пакость…

— Подручные Бароччи позаботились об этом. Положись на них. Все пока идет согласно плану. Что будем делать — я уже сказала… Выше нос!

— Одевайся!

Полина сочла, что арестантка выспалась уже предостаточно. За окном густели сумерки.

И снова — поездка через весь город на улицу Двенадцатой Ночи…

Паллада не узнала своей квартиры. Перевернуто было все.

— Ищи, — сказала подруга, настолько безапелляционно, словно Фанни была не человеком, а ее домашним роботом — доберманом Дядюшкой Сяо.

— Что искать?

Полина дернула бровью и снова сжала губы. Фанни очень не нравилась эта мимика подруги. И все-таки после сна в голове многое прояснилось. Паллада вспомнила о накопителе, вспомнила даже то, как он выглядел, но вот где он… Какая-то книжка…

— Хорошо, давай искать…

И она принялась бродить по комнатам, перешагивая раскиданные после обыска вещи. В какой-то момент Фанни вдруг заметила сидящую на подоконнике муху. Брюшко насекомого отливало сталью. Все стало понятно, в том числе и предосторожности Полины Буш-Яновской…

Паллада аккуратно огляделась. Такие же твари сидят на потолке… в углу… в простенке… Хорошо потратилось Управление на ее скромную персону… «Видеоайзы», да еще и дистанционно управляемые — вещь недешевая…

Краем глаза она заметила, что Полина небрежно подняла с пола старую-престарую детскую книжку сказок. «Волшебный клубочек» — гласило название на обложке…

Снова что-то вспыхнуло в памяти… Фанни подумала, что Каприччо, скорее всего, колола ей так называемую «сыворотку правды», к которой, помнится, у нее была высокая сопротивляемость. В конрразведотделе это любят. Не то чтобы «сыворотка правды» совершенно не имела на Фанни силы, нет. Таких людей не существует в природе. И этот препарат изобретен именно с той целью, чтобы выудить у человека сведения, которые, как ему казалось, давно и надежно забыты. Мозг не забывает никогда и ничего, в том и смысл «допинга», чтобы найти хитрые «пароли», снять блокировку и выпустить воспоминания на свободу. Люди по сути ничем не отличаются от компьютеров, роботов и биокиборгов. Только делают больше иррационального… Но после стольких дней (Фанни по приказу Лаунгвальд держали в «зеркальном ящике» почти две недели) мозг Паллады должны были разобрать на нейроны и вытряхнуть все, что могло там находиться. Тут им не помешали бы даже амнезия и склероз… Но блокировка не снята, даже наоборот, все запуталось еще сильнее. Ах да! Полина же говорила, что вещество в инъекциях достигает как раз обратного эффекта… Зачем? Помнится, Фанни и так изуродовали почти до предела этой блокировкой…

Полина по-прежнему стояла с книжкой в руках («Как памятник Рою Кретчендорскому!» — подумалось Палладе) и совершенно не собиралась помогать бывшей коллеге в поисках. Она лишь многозначительно похлопывала себя «фолиантом» по ладони. Внутри Фанни что-то всколыхнулось — как отзвук некоего воспоминания. Точнее — наплыв друг на друга двух воспоминаний, будто из различных сознаний.

Перед глазами сам собой возник образ красавчика-Сашки, объекта юношеской влюбленности Фаины. Были и записочки от любимого одноклассника, такие глупые признания с сердечками и чужими стишками о «розах и слезах»… Фанни стеснялась своей строгой мамы, но выбрасывать любовные послания было жалко. Приходилось прятать их в этой невинной книжке — толстая картонная обложка расслаивалась от старости, и между слоями без помехи входили дорогие сердцу листочки бумаги.

Второй «слой» воспоминаний: она берет книгу и заталкивает туда два малюсеньких диска-накопителя, а руки у нее… мужские.

Паллада взяла книгу, повертела так и эдак. Присутствие повсюду «мух»-соглядатаев смущало, приходилось тянуть резину, дабы все выглядело правдоподобно и не вызвало подозрений у Лаунгвальд:

— Моя любимая детская книжка… Может, забрать ее из этого свинарника?

Буш-Яновская испытующе смотрела на подругу, под правым глазом у нее слегка дрогнуло веко — словно она хотела подмигнуть.

— Сейчас все на накопителях… — продолжала Фанни, и в мозгу у нее все отчетливее проявлялась картина: она уже вспомнила все, что было за две, за три недели, за месяц, за два до сего дня. — А я с детства ретро предпочитаю… Маме тогда пришлось постараться, чтобы найти для меня эту книгу…

Паллада вздохнула, с тоской вспомнив и о матери, погибшей несколько лет назад в авиакатастрофе: она возвращалась с гастролей, произошел сбой в программе, что управляла самолетом, и… Потом говорили, что такое случается раз в сто лет… Отец, Алан Палладас, чтобы избавиться от боли, на целый год зашился в своей работе и почти не выходил из лаборатории. Странно, только сейчас Фаина вдруг четко осознала, что он пережил тогда. Они с отцом старались не разговаривать об этом, выжимать трагедию из памяти. И Фанни, с ее тренированной психикой, это удалось. А Палладасу… да, теперь она знала точно: отец не забыл…

Паллада сунула руку в зазор расслоившейся обложки и поняла, что связанная с Сашкой часть ее личной жизни стала достоянием папаши: поверх записочки приятеля лежали два диска информнакопителя — обычные малюсенькие ДНИ.

— Полина! Кажется, это оно…

Буш-Яновская в меру убедительно изобразила недоверие, но отобрала мини-диски у арестованной и немедленно двинулась к разобранному на составляющие компьютеру.

Над голопроектором возникло мерцание, которое затем сменилось дилетантски сделанным, но довольно качественным изображением отца Фаины. Оформляя запись, он уповал лишь на важность передачи информации, потому голограмма его запечатлелась только по пояс. Фанни с Полиной стояли, глядя на выросшего из стола Алана Палладаса. И вот он, что-то отстроив, кивнул и начал вещать:

— Фи, малышка, я не могу сейчас говорить слишком много. Возможно, что меня как-то прослушивают. Надеюсь, нет. Но в любой момент ситуация может измениться и совсем выйти из-под контроля. Я еще ничего не знаю, кроме того, что иного выхода у меня нет. Запомни две вещи: доверяй твоей подруге Буш-Яновской, что бы она ни делала, и сообщи ей, что «Подсолнух» не получит того, что требовал. Ее Управление может заинтересовать планета Колумб, Город Золотой, главный мост над рекой. Передай ей следующее: «Верхушка шлема, беспрепятственно путешествующая по кругу, закроет мост ровно в полдень и погрузится в волны. Имеющий уши да услышит. Имеющий ум да поймет». Где я нахожусь, вам лучше не знать. Ну а если вы докатились до того, чтобы просмотреть это, то, скорее всего, нам больше не увидеться. На втором диске — частично мой дневник… Постарайся, чтобы он попал в руки Полины, а она уже разберется, как с этим поступить…

— Теперь и отец погиб? — Фанни тупо смотрела на то место, где в воздухе растворилась голограмма.

— А ты надеялся, что она будет сидеть и думать о том, как спасти родного батюшку… — не обращая внимания на ее слова, иронично бросила Полина, а затем наскоро, через линзу, просмотрела информацию со второго диска.

— Что мне теперь делать? С меня снято подозрение?

Буш-Яновская вытащила из глаза линзу, деактивировала ее и извлекла накопитель из руин, когда-то именовавшихся компьютером.

— Эта часть плана отработала. Продолжаем…

Этим же вечером, в присутствии своего мужа Валентина, Полина поведала подруге такое, отчего та подумала, что ее кошмарные галлюцинации не закончились. И еще — Фаине предстояло очень много работы в ближайшее время…

6. Подмастил!

Сегодня, благодарение Великому Конструктору, мой последний день в этом городе. Вечерком решающая игра, а потом — адью, Одесса! Что-то я хотел… что-то ведь вертится в голове! Ну будет, будет! Об этом завтра. Что-то должно произойти до завтра, точно знаю. Предчувствие.

Я тщательно одевался. Все эти шулерские «примочки» у меня продуманы до мелочей. Не поверите — даже при моем «ниже среднего» росточке в костюме можно разместить все, что необходимо.

Запонки — моя гордость. Причем ни одна сволочь не сможет придраться: они сделаны не из блестящих материалов, а из кости. Первейшая заповедь шулера: заведомо пожалей соседей по игровому столу, у которых на руках полированные перстни или запонки — возможно, после игры их будут бить. Но такие огрехи допускаются, пожалуй, только начинающими махинаторами: эти ребята еще полагаются лишь на атрибутику, а посему вычислить горе-игрока, пыхтящего и тужащегося в стараниях увидеть в отражении на своих «цацках» карты других, — раз плюнуть. Еще не проученные как следует жизнью, они понятия не имеют, что существует «прикладная психология», на которую, по большому счету, и нужно опираться в нашей нелегкой профессии. «Примочки» и шустрые руки — это уже вторично. Как частенько говорила одна моя подружка, Фанька: «Знать прикуп — это еще только полдела. Главное — суметь потом доехать до Сочи». Забавная девчонка. Мы с нею разбежались с месяц назад, а до сих пор иногда жалею. Хоть и была она почти на голову выше меня. Ей я прощал все, даже это.

Казино «Серпентум». Можно сказать, я здесь живу. Среди этих гадюк-«прихожанок», разодетых в блестящий шикдерман, и крокодилов-«толстосумов», их супругов либо сожителей. Да, да… Гастроли есть гастроли. В гостиницу приезжаю отоспаться, а чуть солнце коснется морского горизонта — я снова здесь. Главное — не сильно примелькаться и самый большой куш отхватить накануне отъезда, не раньше. В остальном — ничего особенного, я уже привык.

— О, Кармезан! Сколько вы намереваетесь поставить сегодня?

Эти размалеванные шлюхи постоянно западают на мою смазливую внешность. И Мадиночка — не исключение. Дочка владелицы одного из самых крутых автозаводов Юга. Стерва такая, что на физиономии написано: «Кобра индийская. За ограждение не заходить!». Скалюсь в улыбке и лобзаю ее костлявую ручонку. Мадиночка не прочь прыгнуть со мной в постель, но увы, детка: я на работе шашней не завожу. Исключение — только моя Фанька, ну да вы все тут вместе взятые ей и в подметки не годитесь. Даст Великий — еще пересекутся наши с ней пути-дорожки…

У «своего» стола сразу примечаю новое лицо. Что, новый «гастролер» или очередной простак, завернувший просадить пару-тройку тысчонок за ночь?

Мадиночка все еще виснет у меня на руке. Сегодня она поддала больше, чем обычно.

Незаметно изучаю «новичка». Да нет, на полного простака не похож. На «гастролера» — тоже. Глаза, правда, с лукавинкой, но скорее насмешливой, чем коварной. А внешность открытая и опять же — не простецкая. Такое себе могут позволить только сильные люди… Ну и фрукт! Он начинает меня беспокоить. Сегодня мой последний день в Одессе, и хотелось бы провести его без сюрпризов. А эта «темная лошадка» может спутать мне все карты — в прямом и переносном смыслах… Н-да… Как бы его прощупать-то?

Между тем я незатейливо болтал с хмельной Мадиночкой и потягивал заказанную минералку. Да, забыл сказать: на работе я не позволяю себе даже легкого пива. Рефлексы не те будут уже с одного глотка…

Нет, тип явно собирается играть, причем — за моим столом. Одет без претензии, джинсы да рубашка с короткими рукавами, на фоне остальных варанов и игуанш смотрится очень даже выигрышно. Но мне ли не заметить с первого взгляда, что вся его одежда — из хлопка, а значит, стоит подороже шикдермановых туалетов местных рептилий…

Парень — на вид лет тридцати — рассеянно смотрит в мою сторону, затем скользит взглядом ярко-синих глаз по мельтешащим всюду голограммам певичек и танцовщиц, по всевозможным рекламным трансляциям, вспыхивающим то здесь, то там… Ох, не к добру! Ох, не к добру он здесь, позвоночником чувствую! Лукавинка-лукавинкой, а взгляд-то — ледяной… Очень похож на профессионала. Но почему я его ни разу нигде не видел? Мне казалось, я знаю уже всех своих «коллег» по Черноморскому побережью… Что ж, ему хуже: он нарушил негласную этику и забрался на мою территорию. У нас это не приветствуется, так что у парнишки могут быть впоследствии большие проблемы… Ладно, чего накручивать самого себя? Надо приступать!

Я нарочно стал по другую сторону стола, чтобы держать подозрительного посетителя в поле зрения.

Гм… он не шельмовал. Уж я-то заметил бы малейшее проявление нечистой игры, поверьте! Но играл отменно. Я нарочно пасовал, даже когда в прикупе лежало два нужных мне туза и марьяжный король — дабы проследить за его реакцией. Парень торговался ровно, без рывков. Нарочно довел намеченную мной «жертву» до непомерной ставки и спасовал. У него у самого был пиковый марьяж и дохленькая пиковая же десяточка. Ну и куча всякой швали… А ставка-то на кону была более чем хорошая, даже по моим вкусам.

Через пару часов игры я, внутренне аплодируя ему, терзался тяжкими раздумьями. Куш надо сорвать сегодня и в семь утра мчаться с выигранной суммой прямиком в аэропорт. Билет на флайер у меня уже лежит в кармане. Пожалуй, пожертвую несколькими тысячами, проиграю, а потом мне резко начнет «везти». И «жертву» нужно сменить. Подойдет и сидящий наискосок от меня жирный лопух с громадными мясистыми ушами. Или — в крайнем случае — вон та старая грымза в длинных серьгах из фальшивых бриллиантов. Потому как прежняя «добыча» весьма сдулась, азарта у нее поубыло, так что хороших трофеев можно не ожидать. Нет, парень — не профессионал. Нельзя доводить простаков до разочарований. И портить мне игру — тоже нежелательно. Надеюсь, ты не будешь торчать тут до утра? В гостиничном номере тебя ждет шикарная телка и скучает премного. Так что ступай, ступай!

Парень явно не собирался внимать моим бессловесным мольбам. Он удвоил ставку на кону — и все понеслось снова. Моя первоначальная «жертва» раскисла и ушла к виртуальным автоматам. Правильно: на оставшиеся медяки она вполне может сорвать три семерки. Или доехать домой на такси, если удастся уговорить киборга…

Я отошел якобы отлить, а сам поймал в коридоре одного из официантов:

— Что пьет вон тот парень, Гош? — спросил я как бы невзначай.

— Мартини с соком, Карм…

— Держи на погремушку дочке, — я сунул ему в нагрудный карман «сотню». — Мадинка попросила, чтобы ты плеснул ему в коктейль чего покрепче. За ее счет…

— А! Понял! — проследив за моим взглядом в сторону изрядно упившейся и сонной Мадиночки, Гоша понятливо осклабился.

— А ей больше не наливай ничего, кроме сока, — я подмигнул. — Иначе этот красавчик потом потащит ее на себе…

— С чего такая забота сегодня, Карм?

— Хочу оставить о себе хорошую память, — небрежно бросил я и почесал под воротничком.

— Что, отпуск кончился?

— Давай, Гош… Мне надо отлить…

Я, слегка позевывая, умылся. Ну и скучища! Если я не нейтрализую «соперника» в ближайшие час-два, то можно смело порвать или сдать билет. Дьявол! Надо же так замутить воду, что из нее ни одной рыбки не выловишь!

Взглянув в зеркало, я увидел, что незнакомец вошел в уборную. Мы перекинулись взглядом и разошлись.

«Мой» стол имел неутешительный вид. Мерзавец перепортил мне всех клиентов. Теперь они еще и сонные, как удавы на солнцепеке… Вот дьявольщина! И меня в зевоту тянет, хоть выспался накануне как нельзя лучше.

Этот ублюдок, пригубив, отставил приготовленное по моему спецзаказу пойло и больше уже не притрагивался к бокалу. Заманить его, что ли, в подсобное помещение да стукнуть хорошенько по макушке, чтобы провалялся там спокойненько до утра и не мешал работать? Какие только мысли с планами и способами устранения помехи ни приходили мне в голову!

Возможно, он прочел мои мысли. Возможно, тоже выдохся. Когда к нашему столу подсела очередная партия, среди членов которой я различил пятерых шулеров-непрофессионалов, парень стал совершать небольшие ошибки, «велся» на их провокации. Мне бы сразу смекнуть, что здесь что-то нечисто, да не тут-то было: зарвался я премного…

Вскоре ублюдок спустил почти все деньги, которые намолотил за полночи. Но не уходил. И я решил побыстрее закончить весь этот балаган, пока он не спохватился и не начал отыгрываться.

Следящие за каждым из игроков «видеоайзы» уже перестали интересовать меня. Несколько раз, вытягивая нужную мне карту, я откровенно рисковал. Нелегко, поверьте, отслеживать смещение фокуса миникамеры и взгляды остальных игроков, которые хоть и были дилетантами, но, как многие дилетанты, могли оказаться неплохими критиками. Да, и не стоит еще забывать, что кругом были зрители. Одно могу сказать: хоть я и не отличаюсь особенной потливостью, холодно мне точно не было.

Я срубил намеченную сумму и решил уйти, не дожидаясь оваций. Сделав для отвода глаз ставку и выложив несколько крупных купюр на кон, я извинился, сославшись на слабость мочевого пузыря. Никакой идиот, на взгляд дилетанта, не стал бы разбрасываться такими деньгами, и потому меня отпустили без особых подозрений.

Покинув казино через изученный загодя черный ход, я задворками и переулочками отправился к магистрали, чтобы поймать такси и смотаться в аэропорт. Мой флайер отлетал через каких-то полтора часа.

Рассвет — это как раз то время, когда я обычно встаю под душ, а затем, с первыми, еще деликатными, лучами солнца падаю в постель. Разумеется, в соответствии с уже упомянутым законом: на «гастролях» — никаких романтических поползновений. Исключением была, пожалуй, все та же моя Фанька, но она — коллега. Фактически — одна душа. Так что тут, можно сказать, я ничего не нарушал.

Но сегодня мне не светил ни душ, ни постелька. В Сочи отосплюсь.

Однако мои мысли-предвкушения враз оборвались, когда я едва не налетел в полутьме на выскочивших из-за угла бывших своих соседей по столу — тех самых, непрофессионалов. Они раскусили мой маневр, а я-то…

Никогда прежде особо не дрался. Не доводилось. Предпочитаю действовать внушением. Но сегодня был явный прокол с моей стороны.

Мозг отключился. Я уже потом, кусками, вспоминал, что творил…

…Скрестив руки, ловлю в тиски летящий на меня сверху кулак самого здоровенного из компании. В ту же секунду вырубаю ногой забегающего сбоку рыжего. Ломаю запястье здоровяку. Прыгая через него, падающего, пинаю в ухо того, который в тесном переулке еще не успел выскочить из-за спины громилы, но уже исхитрился надеть на руку парализующий кастет — из дешевых, что иногда пробивают и хозяина.

В голове — лишь одна мысль-контролер: «Не до смерти!»

Четвертый врезается головой в бетонную стену и, глухо шмякнувшись затылком («уйкх!»), начинает сползать, чего я не уже не успеваю отследить, потому как занят подскочившим рыжим.

«Не до смерти!»

«Охота мне была из-за вас подыхать!» — парирую мысль и взмах ножа пятого шулера. Ого, ребята серьезные и рисковые! Совсем аннигилятора не боятся, что ли?

Нож вылетает из сломанной руки. Да, устраиваю ему открытый перелом, чтобы рыжему было неповадно, но в горячке боя тот не был убежден моей демонстрацией.

Для меня прошли часы, на деле — пятнадцать секунд. Потом убедился.

Рыжий перелетает через меня, ухваченный за руку и фактически сам проскочивший вперед. Пусть летит. Я добиваю его ударом пятки в грудь — не до смерти, я не идиот! Пусть просто полежит, пока я уберусь подальше отсюда.

Подбираю сорванную запонку, мрачно окидываю взглядом валяющихся недоумков, разворачиваюсь и ухожу, постепенно начиная удивляться самому себе — откуда бы взяться подобным навыкам?

Мои раздумья были прерваны появлением автомобиля, перегородившего мне выход из закоулка. Машинка явно из разряда прокатных. За рулем (кто бы сомневался!) синеглазый тип, который пудрил мне мозги в казино. Он мотнул головой, приказывая садиться. Повинуюсь. А что делать, не бежать же назад, там уже кое-кто мог и очухаться, а то и заблажить. Излишний интерес правоохранительных органов мне совсем ни к чему.

Кажется, я влип.

— Ты не из задохликов, хотя кажешься таковым, — заметил парень, мгновенно разогнав машину до сотни.

А я сидел и думал: он неосмотрительно позволил мне расположиться на заднем кресле, так что не попробовать бы…

— Давай, — откликнулся он, бросив короткий взгляд в зеркало; глаза его смеялись. — То, что останется от нас обоих, выковырнут из груды металлолома и отправят в молекулярку. Сегодня же.

Я удержался, хотя очень хотелось выматериться.

— Мне нужен напарник, — сказал он. — Недельки на две — от силы. Ты подходишь. Я тоже собираюсь в Сочи.

— А не пойти ли тебе?..

— Дик.

— Что?

— Дик Лоутон. Меня так зовут.

Я скрипнул зубами. А что еще оставалось делать?

— Я так понимаю, что нам придется договориться? — помолчав и поборов ярость, спросил я.

Он слегка хохотнул и пожал плечами — мол, само собой разумеется.

— Ты — «гастролер»?

— Ну, будем считать, что так, — согласился Лоутон. — В Сочи мне нужно кое-кого развести на монетки. Предлагаю неплохой процент. Побольше, во всяком случае, чем ты огреб сегодня…

— Мой вылет — через час с небольшим, — отозвался я. — И…

— Придется слегка повременить. Билеты — за мной…

Он внезапно развернулся и пшикнул мне чем-то в лицо. Только в эту секунду я заметил, что он нацепил на нос и подбородок что-то вроде тоненькой маски. Все поплыло. А потом — куда-то ухнуло…

7. Настоящая Фаина

Мне снился такой хороший сон — про лебедей! Забавно, что снаружи лебеди были орнаментированы черными и красными пятнышками, которые при близком рассмотрении оказались карточными мастями. Подкрылки же пестрели, как «рубашки» у принятых в «Серпентуме» колод. Лебеди резвились в спокойном бирюзовом море и разлетались во все стороны, кружились, снова садились на воду и пыжились друг перед другом — чья масть старше. А три лебедя из «прикупа» постоянно ныряли, и смешно торчали кверху их крапленые хвостики.

На душе было чудненько. Я выполнила то, что собиралась, а теперь под ровный гул двигателей флайера лечу в…

О, ангелы и архангелы!

Я подскочила, как ошпаренная. Номер — гостиничный, но не мой! Тихо гудит кондиционер.

Весь последний месяц промелькнул у меня в памяти за какое-то мгновение. Я была Кармезаном, моим приятелем-шулером, которого я «срисовала» перед приездом в Одессу: благо, сам он собирался совсем в другие края — куда-то, кажется, в Крым. Я всегда стараюсь обеспечить себе максимальную безопасность, а потому во всех подробностях узнаю планы «объекта», чтобы ненароком он не повстречался со своим двойником в моем лице. Вернее, как раз в своем лице, простите за каламбур.

Я пользовалась отцовским изобретением уже, наверное, лет семь. Не буду рассказывать, к каким чудесам выдумки мне пришлось прибегнуть в первый раз, чтобы заполучить заветный эликсир! Меня не остановила даже опасность погибнуть, но на то имелись причины, и сейчас я помню о них весьма смутно. Кажется, что-то, связанное с желанием выручить парня, по которому я тогда буквально сходила с ума и который впоследствии оказался изрядной сволочью…

Проклятая блокировка памяти!

Когда отец узнал, он очень разозлился. Но я его успокоила, что теперь ему можно больше не клянчить обезьян в зоопарках и что я сама согласна быть подопытной обезьяной, рассказывая обо всех своих ощущениях. Ученый взял верх над родителем, и папа стал смотреть сквозь пальцы на мои выходки. По крайней мере, это давало некоторую гарантию, что в случае контакта с неким страшным веществом (точного названия не припомню) я буду в безопасности. Ведь ради этого он и работал…

А знали б вы, как мне пригодился эликсир, когда я уволилась из рядов ВПРУ! Не представляю, чем бы занимался разжалованный спецотделовец, не будь у него под рукой этого «перевоплотителя». Да еще и после того, что сделали с моим сознанием и подсознанием. Ведь это страшно, когда при нечаянной попытке вспомнить какой-либо эпизод из своей жизни тебя вдруг накрывает тьмой небытия. Полина не раз говорила, что я стала как будто не в себе и что прежде я была совершенно другим человеком. А уж Полине можно верить. Но и она была не в силах мне помочь. Никто не был в силах помочь мне, да и черт с ними со всеми! Мне уже ни от кого ничего не нужно!..

Стоп!

Но я не собиралась перевоплощаться обратно до прилета в Сочи!

Мой испуг был настолько силен, что я даже не замечала свойственного обратной трансформации липкого пота и слабости. Это притом, что прежде я сразу мчалась мыться, додумывая и вспоминая все уже под прохладными струями…

Ублюдок! Этот ублюдок, назвавшийся Диком Лоутоном, почти похитивший меня… Где он? И… черт возьми! Да он же наверняка видел, как я…

Я спрыгнула с кровати. Костюм Кармезана кургузо топорщился. Рукава пиджака обрели на мне стиль «три четверти», а брюки и подавно превратились почти в бриджи. Не до того. Надо убираться отсюда. Деньги? А, он вытряхнул из меня все отыгранные деньги — кто бы сомневался, как говорит Кармезан. А вот тайничка с НЗ не заметил. На билет хватит. О, черт!

Я поняла, что он вытащил у меня также и паспорт. Нет, кармезановский остался. Мой, настоящий. На имя Фаины-Ефимии Паллады, уроженки Москвы.

Надо валить отсюда, в чем есть и с чем есть. Главное — выбраться из Одессы. Хоть как. Дальше — разберемся.

И в дверях я столкнулась с Диком. Разумеется, с теми шулерами дрался не Кармезан, а спящая в его душе я. Разумеется, я не остановилась и сейчас. Причем — даже на свой страх и риск отбросив блок «Не до смерти!»

Как он очутился у меня за спиной — не знаю. Кажется, в какое-то мгновение Дик ушел влево от меня, коснулся ступней «архитектурного изыска» — карниза, опоясывающего комнату по периметру, скользнул под моей рукой — и вот он уже сзади. Это произошло с такой немыслимой быстротой, что я даже не успела отследить его передвижений. Жесткий ремень (или что это было?) затянул меня поперек груди, Лоутон одной рукой удерживал его концы, больно вжимая пряжку в позвоночник между лопаток, а в другой продемонстрировал флакончик с уже знакомым мне спреем:

— Еще хочешь поспать, мисс Паллада? М?

Я сдалась, поникла. За считанные секунды он продемонстрировал свое надо мной превосходство. Наверное, все-таки блоки в сознании притупили и мои идеомоторные функции. Лучше бы заодно и заблокировали воспоминания о том, как в спаррингах я одерживала победы над лейтенантами всех отделов Управления, не говоря уж о равных мне по званию… А здесь — какой-то штатский… Позор!

Он ослабил тиски.

— Я могу надеяться, что больше ты не будешь делать глупостей? — положив подбородок мне на плечо, но по-прежнему держа распылитель перед моим носом, доброжелательно спросил Дик.

Пришлось кивнуть. А что еще оставалось? Я уже выспалась. Черт возьми, хуже просто некуда!

Лоутон оторвался от меня, отбросил ремень и сел в кресло между мною и дверью. Поигрался, вращая флакон в пальцах, постукивая то его донышком, то колпачком по низкому столику. Я стояла, кусая губы от бессилия, и исподлобья смотрела на него.

Дик покачал головой:

— Бешеная! Ну ты и бешеная! Это что — побочный эффект? — и подбородком указал на мою (весьма странную для любой уважающей себя женщины) одежду.

— Ты из полиции? — спросила я.

— Угу… — он с иронией фыркнул: — Специализирующейся на полиморфах вроде тебя. У меня чуть сердечный приступ не случился, когда я увидел…

— Жалко, что не случился. Ты меня арестуешь?

— Я похож на полицейского?

— Ты похож на отморозка. Говори, что тебе нужно, мы рассчитываемся — и расстаемся квиты… Сколько я должна для тебя выиграть? Не стесняйся…

— Может, мне поучить тебя вежливости? — задумчиво, почти философски, спросил он стенку.

Откуда только он взялся на мою голову, такой самоуверенный, как андроид нового поколения из рекламного ролика?! Насколько меня всегда бесила та навязчивая реклама, настолько же выводил из себя этот его безмятежный вид. Я решила подразнить своего похитителя. Все-таки во мне еще осталось что-то от сержанта-«провокатора»…

— И это говорит отморозок, который вытряс из меня все до последнего кредита!

— У тебя в белье остался потайной кармашек, и в нем около тысячи, так что не надо мне врать…

— Так ты рылся в моем белье, извращенец?! — усевшись было в кресле напротив, я подскочила, словно на сидении подо мной оказался электрошокер.

Дик неторопливо вытащил сигарету, неторопливо прикурил, неторопливо выдохнул дым.

— Мисс Паллада… Я никогда в жизни не ударил женщину. Ты добиваешься, чтобы я тебя ударил?

Матерый мерзавец, подумалось мне. Ничего не попишешь, придется уступить. За неимением альтернатив, как любит говорить мой папаша…

А Лоутон тем временем продолжал:

— Теперь ты успокоишься, сядешь и расскажешь мне, каким образом ты все это проделываешь. И предупреждаю: в мистику — оборотней, вампиров и демонов — я не верю.

— Совсем? — съязвила я, усаживаясь и чувствуя себя совершенно по-идиотски в малом, да еще и мужском костюме. — А что ж ты ожидаешь? По-твоему, я выпишу тебе химическую формулу?

Дик докурил и пригасил окурок в мраморной пепельнице.

— Знаешь, мисс Паллада… Я не буду обращаться в полицию сразу. Сначала я сдам тебя твоим дружкам. Предупрежу их, конечно, о твоих умениях. Чтобы они были осторожнее. В полицию я постучусь потом. Тебя, разумеется, передадут в спецотдел… с твоими-то уникальными трансформационными способностями. Спецотдел кинется к экспертам, приедут контрразведчики. В итоге все закончится Карцером, но ты уже не будешь осознавать этого: тебя сведут с ума профессионально и гораздо раньше приговора…

В Карцер я точно не хотела. А ведь он сдаст. Слишком уж уверенно выдвигает условия, чтобы пренебречь ими в случае моего несогласия. Что, если согласиться, а потом сбежать? Замаскироваться так, что и родной отец бы не узнал? Черт возьми, но на это нужно время, а времени-то как раз и нет. Лоутон осуществит угрозу, за мной начнется охота… Мне это надо? С «дружками»-то я разберусь, а вот с властями такие фокусы не пройдут…

Попробую подключить обаяние — в войне все средства деморализации противника хороши. Вдруг прокатит?

— И что я тебе сделала, что сижу и выслушиваю тут твои дурацкие угрозы? — с отчаянием (нормально, не переборщила, кажется!) заговорила я. — Перебежала тебе дорогу, что ли? Деньги, которые я у тебя выиграла ночью, ты получил обратно, и даже с лихвой. Так какого черта? А?

— Я уже задал вопрос, который меня интересует, но ты предпочла выслушать угрозы. Не люблю обманывать ожидания леди. Даже если эта леди — «амазонка» вроде тебя. Довольно препирательств на сегодня? — он качнул бровью; мое молчание было вынужденным согласием. — Итак?..

— Во-первых, я попросила бы обращаться ко мне на «вы»…

— Это языковая акробатика, но если вам так хочется — я не против.

— А во-вторых, у меня должна быть гарантия, что вы не выполните после моего покаяния и нашего дальнейшего «сотрудничества» своих угроз. Слова джентльмена, забегаю вперед, мне мало. Несмотря на то, что вы — я так думаю — американец? — почему бы и не поддеть под видом того, что начала идти навстречу?

— Я американец. Но уже столько торчу здесь, что это можно сбросить со счетов. Какие гарантии вас устроят, мисс Паллада? Могу дать расписку.

Я подумала, но не стала говорить вслух, что он может сделать с этой своей распиской, если даже и составит ее.

— Верните мне паспорт. Деньги оставьте у себя, я не в претензии.

— Обещаю вернуть вам и то, и другое. Мне совершенно не нужно ваше брюзжание. Я бы предпочел менее длительный контакт с особой вроде вас, однако выбирать не приходится. Вы представляете собой то, что нужно мне, я же могу посулить то, что выгодно вам. Никто не внакладе… Идет?

— Мне нужно сходить в душ, — я попыталась прощупать почву на тему «могу ли я выдвигать встречные условия»; бессловесный ответ Дика разочаровал меня в моих ожиданиях, и потому пришлось со вздохом приступить к повествованию о своих мытарствах…

…Лет тринадцать назад моему отцу, Алану Палладасу, талантливому ученому, который почти всю жизнь посвятил своей любимой биохимии, пришла в голову необычная формула. На самом деле она не была запланированной целью его работы. Изначально он предполагал найти причину некоторых загадочных хромосомных мутаций живых организмов, подвергшихся радиоактивному или еще какому-то (я не слишком сильна в этой области) воздействию. Он что-то говорил о планете Клеомед в связи со своими экспериментами, но что именно — я не запомнила.

В общем, данные опыты и привели его к созданию эликсира метаморфозы. Первые несколько дней после введения сыворотки у животного, получившего дозу этого вещества, сильно выпадает шерсть. После окончательного эксперимента с обезьяной по кличке Макитра, выпрошенной отцом по знакомству в каком-то питомнике, я, рискуя собою и, естественно, поначалу втайне от папика, вколола вещество себе. Ощущения были незабываемыми. Я думала, что помру, но не померла. Все прошло. Моя шевелюра претерпевала некоторые неудобства в первую неделю, но волос у меня было предостаточно, так что сверкать лысиной мне не пришлось. Затем выпадение волос прекратилось. Все неприятные ощущения прошли, и я продолжала жизнь, как ни в чем не бывало, пока…

Да уж, перевоплощаться в своего собственного приятеля не очень приятно. Тем более, узнать в результате перевоплощения реальное отношение к тебе человека, которого любишь…

Я изменилась не только внешне. Я изменилась целиком. Изменилось мое сознание, генетика, физиология. Я стала не просто существом мужского пола. Я стала именно им, своим парнем, со всеми мыслями и воспоминаниями. О себе я думала уже в третьем лице — как о чокнутой Фаинке Палладе, дочери сдвинутого на биохимии ученого, навязчивой влюбленной, которую очень удобно пользовать для собственной выгоды. Вот так рушатся иллюзии…

…Американец внимательно и невозмутимо слушал, но в какой-то момент перебил, вальяжно откинувшись на спинку кресла:

— А каким образом достигается эффект перевоплощения, мисс Паллада?

Я была вдохновлена воспоминаниями настолько, что практически забыла, с кем веду диалог. Расхаживая по комнате, наконец подошла к двери на балкон и посмотрела на Черное море с высоты… наверное, пятнадцатого-двадцатого этажа, не ниже. Да, отсюда не сбежишь… Даже будь в том малейший смысл…

— Главное — ты должен себя заставить почти влюбиться в свой объект, — пришлось прервать созерцание синей дали и вернуться к обыденности. — Нужно зажить его жизнью… Это поначалу очень трудно. А потом ничего — привыкаешь… Да, труднее всего — полюбить… — (ну и грязные же у меня ногти! Что только я скребла ими ночью? Ах, да! Стычка в Приморском переулке, совсем про нее забыла…) — Дик, мне правда очень нужно в душ.

Подкуривший еще одну сигарету (предложил и мне, но я не курю), Лоутон сделал вид, будто не расслышал моей просьбы, и уточнил:

— Так все же — как это происходит?

— Чтобы достойно сыграть роль, актер должен вжиться в роль, в образ существа, которое хочет сыграть. О психотренинге «Улыбайся — и настроение улучшится» вы когда-нибудь слышали? Не настроение улучшится — тогда и улыбайся, а наоборот… Здесь — то же. Ты подмечаешь за объектом малейшие черты его внешнего поведения — и начинаешь перестраиваться внутренне. Даже, я бы сказала, на молекулярно-генетическом уровне…

— Если бы я не видел своими глазами то, что с вами творилось, я бы решил, что вы сейчас бредите, — заметил Дик, но я, уже не обращая внимания на его ремарки, продолжала без понуканий:

— Но это есть и в природе! Ничто не ново в этом мире! Мимикрия некоторых видов — это же общеизвестно!

Лоутон хмыкнул и перебил:

— В определенных пределах. Слону не стать мышью. Расцветка, форма тела — это все за миллиарды лет эволюции… Но так вот, с ходу… — он покачал головой и сбросил пепел в мраморное блюдце. — Поразительно… Продолжайте…

До чего же у него яркие глаза! Точно душу твою просматривают, сине-зеленые, как море за окном. И дает же природа таким отъявленным стервецам подобную красоту!

Я нехотя отделалась от гипнотического очарования Лоутонова взгляда, снова разозлилась, снова подавила раздражение — целая гамма чувств за одну секунду! — и продолжила:

— Движение порождает мысль. Поначалу двигаться, как объект, для тебя становится естественным. Затем — говорить, как он. Думать, как он… И это уже один из последних этапов. Далее — трансформация. Полная трансформация. По документам совпадут и отпечатки пальцев. И рисунки сетчатки глаза…

Я вкратце, по требованию Дика, рассказала, как меняла облик за обликом. Поведала, как успела поперебывать и шулерами, и мошенниками, и прочей швалью. Как удивлялась, возвращаясь к прежнему облику и помня все, что делала, будучи другим человеком. Как не помнила почти ничего о себе настоящей в чужом облике… Это странно, это словно реинкарнация, отголосок прошлой жизни… Я ведь поистине могла оборачиваться кем угодно — человеком, животным.

— А птицей? — уточнил Дик с выражением скептицизма; я его понимаю: у меня бы тоже не умещалось в голове то, что открывал в плане возможностей эликсир Палладаса.

— Нет, птицей не могла бы. Вес физического тела сохраняется в любом облике. И эликсир действует до определенных пределов. Можно стать крупной собакой, но каким-нибудь карликовым пинчером — уже нет. Кости не могут уплотняться или разряжаться слишком сильно…

— Это как?

— Примерно одинаковый вес оригинала и полиморфа. Я сама не пробовала в животных, мне как-то отец объяснял. По случаю. Но все-таки лучше для тебя, если твой вес вообще не отличается от веса объекта перевоплощения… Мужчины, например, тяжелее, поэтому миниатюрная женщина, принявшая облик хотя бы средней комплекции парня, очень рискует костной системой. Кости станут как бы «разряженными», более хрупкими. Я не знаю, за счет чего происходит замещение веса, так скажем, «в обратную сторону», об этом можно было бы спросить моего папашу… В общем, если бы даже и можно было стать птицей, то разве что только страусом…

Американец ухмыльнулся, и в глазах его вновь вспыхнула прежняя лукавинка:

— Да, хреновенькое оборотное зелье… Не полетаешь нетопырем… Что ж, дашь на дашь, как у вас говорят. Вы честно поделились со мной своим секретом, и мне ничего не остается, как поведать вам о своих намерениях…

Да, всю жизнь грезила, что буду сидеть в одесской гостинице и выслушивать планы какого-то афериста! Я решила настоять на своем:

— Так я понимаю, мне все равно никуда не деться от ваших намерений? Могу я наконец вымыться? Я всегда это делаю после обратных перевоплощений. Очень не люблю, когда от меня несет потом…

Лоутон пожал плечами:

— Это вам мерещится. Ничем от вас не несет. Но если настаиваете — неволить не буду. Душ направо по коридору. Не пытайтесь утопиться…

— Я не доставлю вам такого удовольствия!

Сохраняя вежливую улыбку на лицах, мы обменялись «любезностями», и я с облегчением наконец-то вошла в ванную комнату. Да, не утопишься здесь, даже если захочешь: всего-навсего душевая кабинка и неглубокий мраморный «поддон» под ногами. А гостиница-то не из дешевых…

Оттираясь под горячими струями, я лихорадочно соображала, как бы от него все-таки сбежать. Ну совершенно не было у меня желания танцевать его танцы! Чтобы какой-то «самец» влиял на мои действия, руководил мною?!

Ничего удачного в голову не приходило.

Хоть он и мошенник, но мужик не из слабых, да и подготовлен физически не хуже меня. И угрозы свои — я почувствовала — выполнит, не задумываясь, если я начну выделывать глупости. А меня совсем не греет идея попасть в лапы своих бывших коллег. Они и так отыгрались на мне по полной программе.

Надевать на свежее тело прежние вещи очень не хотелось. Тем более, во влажном воздухе ванной они приобрели характерный запах заношенной одежды. В принципе, я ничего не имела против запаха моего бывшего приятеля, он парень аккуратный и не чурается дорогого парфюма. Но все же попотей с мое во время перевоплощения!..

Завернувшись в громадное гостиничное полотенце, я вышла к своему похитителю.

Дик что-то собирал в небольшой чемодан. Я встала у кресла и скрестила руки на груди. Н-да, встреться мы с этим типом при других обстоятельствах, он бы, пожалуй, смог бы мне даже понравиться. «Мой» тип мужчины: крепкий, широкоплечий, но не чрезмерно. И глаза поразительные. Ну, это если объективно. Женским, так сказать, восприятием. Упаси меня Великий Конструктор от каких-то отношений с ним, тем более — любовного характера! Он очень опасный человек…

— У вас есть во что переодеться, мисс Паллада? — спросил он, не оглядываясь, хотя я вошла бесшумно.

— Нет, конечно. У меня все приготовлено в Сочи, я уже загодя сняла там номер, там мои вещи. Я ведь не думала, что меня умыкнет некий американский аферист и нарушит все мои планы…

— Неосмотрительно с вашей стороны. При вашей профессии нужно быть готовой ко всему…

Он еще собирается поучать меня?! Издевается?!

А Дик тем временем спокойно продолжал:

— Что ж, придется послать андроида в магазин. Сейчас придет портье. Вы голодны?

Я сглотнула слюну, но ответила, что нет. Лоутона это не убедило, посему явившийся портье вкатил в номер столик с завтраком.

— Видите эту женщину, любезный? — спросил Дик.

«Синт» кивнул.

— Снимите с нее все необходимые мерки и вот на эту сумму приобретите ей необходимые вещи гардероба. Список она огласит вам сама. Примерочная — там, — он кивнул на дверь смежной комнаты и сел за стол.

Пока андроид обмерял меня, фиксируя мои пожелания в плане одежды, я тихонько спросила:

— Вы не в курсе, кто он такой?

— Господин Лоутон? — портье был невозмутим, как любой уважающий себя андроид. — Ричард Лоутон, проживает в Москве, адрес не указан. Вас что-нибудь еще интересует, госпожа?

— Род его занятий?

— Не указано, госпожа… Я смог вам помочь?

— Нет.

— Всего доброго. Хорошего дня. Вещи будут доставлены через полчаса.

Поправив на себе полотенце, я вышла к своему похитителю. Он кивнул, предлагая присесть, что я с удовольствием и сделала, а затем принялась за яичницу и томатный сок.

— Мои амбиции не простираются так далеко, как ваши, мисс, — заговорил Дик. — Я намеревался поиграть немного в казино Сочи. Но чтобы срубить приличную сумму и уйти с нею, нужен напарник. Желательно, такой, в связях с которым меня не заподозрят в этом самом казино. Кроме того, есть и параллельное дельце в Адлере. О нем я расскажу вам по вылете. Вам ничего не придется делать, кроме как сопровождать меня на встречах. Разумеется, я преследую две цели: отвлекать внимание тех, с кем буду проводить беседы, и не спускать глаз с вас… За помощь вы получите неплохую награду. Но — опять же — если не будете делать глупостей. За каждую глупость я буду накладывать штраф. По окончании работы мы расстаемся друзьями.

Я очень сильно сомневалась в его последнем — чрезмерно оптимистичном — утверждении, но вида не подала. Даже при менее отягчающих обстоятельствах в дружбу по контракту я не верю. Может, поэтому у меня теперь и нет друзей?..

8. Адюльтер

Буш-Яновская вошла в гостиницу. Отделанные черномраморной полированной облицовкой стены, приток прохладного воздуха из невидимых кондиционеров… Июнь выдался на редкость жарким, и в вестибюле капитан испытала приятное отдохновение.

Она пока не собиралась выдавать здесь свою причастность к Управлению, а потому, напустив на себя слегка растерянный вид, подошла к сидящим на «рецепшене» биороботам — идеально сложенным девушке и молодому человеку.

— Могу я быть вам полезен? — тут же подскочил киборг-мужчина, едва заметив ее приближение.

— Д-да… — изобразив легкую неуверенность, отозвалась Полина. — Я приехала к подруге, она живет в этой гостинице… Сэндэл Мерле… Сейчас, — она порылась в сумочке и вытащила пустую бумажку, но сделала вид, что прочла в ней какую-то надпись. — Вот, номер 1123…

— Конечно, госпожа! Это одиннадцатый этаж. Вас проводить?

— Нет, спасибо… Впрочем… Наверное, проводить… Я боюсь заблудиться.

Девушка осталась на рабочем месте, а молодой человек отправился с Полиной. Портье из лифта приветливо им разулыбался и без расспросов вызвал нужный этаж: между «синтетической» обслугой гостиницы, как это водится, была отлажена внутренняя связь, а портье-лифтер и подавно был замкнут на электронику своего рабочего мирка.

— Доброго дня! — выдал он стандартную фразу, когда дверь с мелодичным звоном уехала в пазы под потолком, выпуская пассажиров.

Полина и ее провожатый шагнули из зеркальной пасти лифта на классическую ковровую дорожку, а затем повернули в правый коридор.

— Вот номер 1123, госпожа! — «синт»-администратор замер в полупоклоне перед синей дверью нужного номера. — Я не нужен вам больше?

— Нет, постойте! — Полина улыбнулась. — Возможно, моей подруги нет, и если это так, я вернусь назад в вашем приятном обществе!

Любезность даже «синтам» приятна, и биоробот засиял улыбкой. Полина постучалась, но дверь оказалась незаблокированной и тут же уехала в стену.

— Сэндэл! Привет! А я к тебе! — крикнула она.

В спальне послышались шаги. Не получив разрешения уходить, администратор почти с человеческим любопытством заглянул в номер поверх головы невысокой Буш-Яновской.

Оборачиваясь простыней, из спальни выглянул светловолосый гигант с рельефными мышцами. Полина издала тихий вскрик и, прикрыв пальцами рот, выдохнула:

— Валентин?!

Теперь-то «синт» точно не ушел бы отсюда, не увидев развязку.

— Полина?! — гигант был в очевидном замешательстве. — Что ты здесь де…

— Кто там, любовь моя? — послышалось из глубины комнаты, звук легкого прыжка, шаги… и, повиснув на плечах блондина, из-за него выглянула смазливая, но слегка неестественная — словно кукла или манекен — женщина. Насколько можно было разглядеть — совершенно обнаженная.

Последовала классическая фраза мужа, которого застукали на «месте измены» с неопровержимыми уликами:

— Дорогая, это не то, о чем ты думаешь!

Кукольная красотка захлопала ресницами, лицо ее вытянулось:

— Полина?! Что ты здесь делаешь?

Ах, это было так похоже на сюжет книги, которую недавно, чтобы скоротать время, администратор читал на рабочем месте! До чего смешны люди — и не только в книгах и стерео! Как забавно наблюдать за их мелодрамами!

Ни слова не добавив, Полина шагнула к мужу и влепила ему пощечину, от которой тот даже покачнулся:

— Кобель!

После этого она круто развернулась и понеслась к лифту, оттолкнув с дороги администратора.

— Полина! — крикнул вслед проштрафившийся Валентин. — Поля! Прости меня!

Уходя вслед за посетительницей, смеющийся в душе биокиборг успел заметить, как кукольная любовница ухватила гиганта за руку и дернула к себе, не позволяя броситься вдогонку.

Полина стояла с каменным лицом. Валентин покорно смотрел на нее с высоты своего роста. Дядюшка Сяо переводил взгляд с одного хозяина на другого и слабо повиливал хвостом.

Робот ничего не понимал в происходящем. Некоторые эмоции — в частности, привязанность к тем, с кем прожил уже достаточно много времени — ему чужды не были, но в человеческих взаимоотношениях он разбирался слабо.

Вернувшись час назад, хозяйка велела ему собрать все вещи господина и выставить в холле. Похоже, хозяева собрались в поездку. Без малейшего промедления робот выполнил приказ. А вот далее произошло странное.

Приехавший Валентин первым делом бросился к ней, они разговаривали на повышенных тонах, чего никогда за ними не водилось. Теперь оба стояли по обе стороны от чемоданов господина почти на пороге, в холле.

— Дядюшка Сяо! Деактивация! — вдруг приказала Полина.

Робот лег и отключился.

— Теперь есть все, что нам нужно, — повернувшись к мужу, сказала Буш-Яновская.

Тот улыбнулся:

— Ну все, что ли? Спасибо, Полюшка, выручаешь! Что бы я без тебя делал?

Она досадливо фыркнула, раздувая рыжую челку и отворачиваясь:

— Влепила бы я тебе еще раз затрещину, да уж иди!

— За последнее время я только и получаю, что затрещины… — Валентин пожал плечами, а серые глаза его смеялись.

— Кобелем родился, кобелем и помрешь, прости меня Фанни… Правильный облик ты тогда выбрал, это и есть, знаешь ли, твоя истинная сущность! Иди, Сэндэл ждет! Справишься с чемоданами, или помочь?

Он засмеялся и оценивающе оглядел свои необъятные плечи:

— А что — выгляжу внушительно! Справлюсь! Разрешишь облобызать ручку или снова оплеухой попотчуешь?

Полина закатила глаза, но потом не выдержала и тоже рассмеялась. От души.

— Да иди уже, иди! У меня дел невпроворот, а я тут с тобой время трачу!

Валентин подхватил вещи:

— Да, кстати… Я не знал, что Файка такая ржачная, когда пьяная. Жив останусь — я ей обязательно ту вашу текиловую попойку припомню! А что передать Сэндэл?

Буш-Яновская положила руку на сканер, и двери разъехались:

— Сэндэл от меня передай… ну, придумай там что-нибудь повеселее. Горячий и пламенный Антаресу, например. Или нет! Скажи, что я едва ее узнала…

— Я - тоже, — бывший супруг протиснулся наружу, кряхтя и подталкивая коленом тяжелые чемоданы. — Едва узнал Хвастушку Сэндэл. А ведь, можно сказать, на руках ее нянчил! Чудеса… эт самое… пластической хирургии…

Полина подавила улыбку, наблюдая за неуклюжими движениями человека, явно еще не привыкшего к своему телу:

— Удачи тебе, «эт самое»! Привыкай к мускулам, бродяга! — она приподняла миниатюрную руку и многозначительно пощупала свой бицепс.

— Всем нам теперь удача нужна… — Валя посерьезнел, кивнул, спустился по ступенькам и направился по дороге к стоявшему за воротами автомобилю Сэндэл.

Выйдя на веранду, Полина провожала взглядом машину до тех пор, пока та не скрылась за поворотом, и бессознательно мяла пальцами листики обвивающих колонночки кустов дикой розы.

9. «Дельфины» Черного моря

Дик Лоутон не знал одного: что я в Сочи по вечерам должна была петь в одном из ресторанов. В качестве разминки перед более поздними набегами на казино, где мне предстояло разыгрывать из себя одну из «гремучек» (по классификации моего любезного малыша Кармезана). А что? Мне нравился и такой способ облегчения кошельков некоторых зажравшихся сволочей! Ничем не хуже, чем сидеть в Управлении на окладе, собранном с налогов. Как говорили наши древние предки, «деньги не пахнут». А уж они толк в «презренном металле» знали!

В общем, у меня был контракт, и аннулировать его я не могла. Моя певческая деятельность не шла вразрез с планами Лоутона, поэтому возражать американец не стал. Я все равно была у него на виду. И куда мне бежать? Навстречу Карцеру?

Мне давно хотелось провернуть одну штучку с исполнением своей коронной песенки. Вообще мой тембр — альт, как и у матери. Но эта песенка требовала надсадной хрипотцы, и я не могла ее достигнуть. Однажды нарочно простудилась. Но, черт возьми, потом не могла говорить три дня. И вот теперь мне удалось выловить в Сочи одного приятеля, который знал все эти премудрости и был в состоянии обучить меня правильному «расщеплению связок». На нашем сленге — «гроулингу».

Я непрофессиональная певица. Точнее… как бы это сказать? Я профессиональнее многих нынешних певиц, но не оканчивала никаких специальных учебных заведений. Меня обучала мама в домашних условиях с пяти лет — то есть, с момента, когда меня забрали из инкубатора. А оттуда меня забрали позже, чем всех остальных детей. То ли родители совсем забыли о моем существовании за своей работой, то ли в свете того, что я вытворяла с нянечками-биокиборгами, боялись приводить домой подобного питекантропообразного неандерталеныша. Мама, Ефимия Паллада, до своей трагической гибели по праву считалась золотым голосом московской оперы. Частично ее способности передались по наследству мне. Увы, но я с детства не обладала усидчивостью, необходимой в музыкальном ремесле…

В моем номере в Сочи у меня были приготовлены все вещи и для концертных, и для картежных гастролей. Правда, пришлось забрать их оттуда в гостиницу, облюбованную моим похитителем: условия сейчас диктовал он.

Лоутон снял два смежных номера и на тот период, когда мы приползали отсыпаться, блокировал меня в моем. У меня создавалось ощущение, что Дик будто бы подгадал свой план под мой «график работы». Так, при его деловых встречах с некой дамой, перетянутой, как сосиска, шикдерманом и украшениями, я спокойно распевала на сцене того же ресторанчика, будучи и на глазах у Дика, и избавленная в то же время от знакомства с этой мегерой. То, что она — именно мегера — было написано на ее лице. При моих многочисленных «профессиях» вкупе с перевоплощениями поневоле станешь психологом. Пусть и бешеным.

Но прежде, до появления «сосиски», он вынужден был наблюдать за нашим общением с тем музыкантом, у которого я брала «уроки» по уродованию своего голоса.

— Не гроули пузом, ядрена матрешка! — вопил на меня Кобальт. — Ты собираешься выть, как волк, или рычать, как испорченный транспортер?! Ори на связках, задействуй мягкое нёбо — тогда будет, как волк! Напрягай горло, вот так! — и он демонстрировал, как выполнять этот полузапрещенный прием. — Только все же старайся, чтобы это за тебя воздух делал, а не ты сама.

— Коб, слушай, так воздух или на связках?! Надскладочный… подскладочный… черт ногу сломит! Ты на кванторлингве объясни!

От таких переживаний «учитель» все чаще прикладывался к пиву, так что к моменту выступлений был синим, что глаза моего конвоира. А я пила простую водичку и потешалась! Причем над ними обоими!

Лоутон опасался, что я исхитрюсь незаметно подговорить приятеля и сбежать. Коб обалдевал от моей музыкальной тупости и считал, что я придуриваюсь (отчасти так и было, ведь я действительно тянула время, изыскивая способ намекнуть дружку о своей проблеме).

— Вообще гроулинг и скрим — не для женщин, — заключил Кобальт, наслушавшись меня до тошноты. — Это, мля, фальцетом нужно… мужским! Файка, а оно тебе надо — такой голосище сажать?

— Надо, Коб! Папой клянусь!

Истязания продолжались. Причем истязания для Кобальта. Вот я так думаю: а ему надо было со мной возиться? Но возился, черт возьми! Не без моего козыря в рукаве, разумеется. Неосознанно, не помня управленческой техники, на рефлексе, я использовала один прием, который отлично срабатывал на мужчинах. С Лоутоном не получилось, не поддался, а вот Кобальт с каждым днем смотрел на меня все вожделеннее.

Как же выкрутиться-то, ангелы вы мои, хранители сонные?!

Днем мы с Диком синогда выбирались на пляж. Но никогда не садились рядом. Поблизости друг от друга, так, чтобы я была постоянно у него под присмотром, но только не рядом. Хотя бы за одно это я могла бы сказать ему «спасибо»: меня и на расстоянии нервировало его соглядатайство.

Мне нравилось, растянувшись в шезлонге, смотреть в небо. Над пляжем были частично включены фильтры. Отец рассказывал, что в его детстве города прятались под куполами мощных Фильтросфер. Увидеть этого в старых фильмах было невозможно: Сферу улавливал лишь человеческий взгляд. И я немного завидовала отцу, что он еще застал то время. Пляжные же установки, встроенные в титановые волнорезы, работали в четверть силы и, защищая от избытка солнечной радиации, не искажали обзор.

Рано утром и поздно вечером пляжная обслуга включала «дельфинчиков» — то есть, те же самые фильтры, но для очистки воды. Черное море пострадало в прошлую эпоху не только от радиации, и соблюдаемые ныне меры предосторожности отнюдь не были излишними. Будучи служащей ВПРУ, я как-то бродила по локальной сети и обнаружила данные за 971 год о химическом состоянии воды в Черном море примерно в его центре. Сказать, что волосы зашевелились у меня на голове — это не сказать ничего. Причем зашкаливающий за все допустимые величины уровень изотопов урана и плутония — это просто кристальная чистота родниковой воды или утренней росы по сравнению с остальной частью таблицы. И очень сомневаюсь, что за прошедшие четверть века ситуация намного улучшилась. Так что, если бы не «дельфинчики», не бывать бы моим «гастролям» по Черноморскому побережью…

Однажды Лоутон уговорил меня проснуться на рассвете и, пока пляж пуст, посмотреть на работу «дельфинчиков». Я ворчала и огрызалась всю дорогу. Свежий, упоительный морской воздух не смягчил моего раздражения, я чертовски не выспалась: мы играли до глубокой ночи.

Но когда включили фильтрацию, даже мне расхотелось бухтеть и перечить.

С каждого волнореза прыгнуло в воду по три серебристых дельфина — величиною с настоящих. Собравшись стайками, они стремительно понеслись в море, они резвились, как живые, переливаясь в лучах восходящего солнца. И этим зрелищем любовалось всего несколько счастливцев, в том числе и мы с неугомонным Диком Лоутоном. Спины и бока эфирных зверюг блестели от воды, словно «дельфинчики» и впрямь состояли из плоти и крови. Мне было жаль, что их живых прототипов уже не водится в этом море, да и в океане этих водных млекопитающих осталось всего ничего…

— Давно хотел на это взглянуть… — Лоутон улыбался.

Мы стояли на середине волнореза, суетливый бриз трепал нашу одежду и волосы. Я покосилась на своего похитителя. Куда подевалась злость на него? Не то, чтобы у меня появилась к нему особая симпатия, но и заставить себя по-прежнему раздражаться одним только видом Дика я уже не могла.

А глаза у него не синие. И вовсе не холодные. Они у него — как море, как это утреннее, просыпающееся море…

— Интересно, насколько точно я угадал принцип? — спросил он, и я догадалась, что не меня. Скорее — риторически…

Откликаться не хотелось, но это был хороший случай поддеть его.

— Это у вас настоящий цвет глаз или контактные линзы? — невинно поинтересовалась я.

Дик даже не отвел взгляда от ныряющих «дельфинчиков»:

— Это «визиопротезы». Я слеп от рождения.

Я подавилась ветром и закашлялась от неожиданности. Лоутон с иронией покосился в мою сторону, и я поняла, что он меня разыграл. Чтобы не дать ему насладиться победой в розыгрыше, я бросила, что он может продолжать таращиться на это шоу и дальше («ведь в вашей родной стране это любят, не так ли?»), а мне хочется посидеть на берегу и послушать Моцарта. Да-да, у меня были странные вкусы, мне все об этом говорили: я слушала только музыку Наследия, причем перемежала классические композиции с тяжелым роком. Это позволяло мне быстро настроиться на активный лад.

Однако Лоутон сообщил, что уже увидел все желаемое, и мы можем возвращаться.

— Я заметил, у вас очень интересная манера игры… — сказал он, когда мы поднимались на эскалаторе к набережной. — Вы как бабочка: вьетесь, вьетесь над цветком прежде чем сесть. А потом — хоботок в нектар и упорхнула… За вами всегда забавно наблюдать, когда мы за игорным столом…

— Вам надо было идти в зоологи… — буркнула я.

— Вы думаете? — не поверил американец.

— Ну да. То «дельфинчики», то бабочки…

— Да и вы, как мне думается, не на своем месте. Вам бы в ВПРУ служить, а не по казино с кабаками шляться…

Он попал в болевую точку. На очистившееся голубое небо моего настроения снова набежали тучи:

— Служи я в ВПРУ, — медленно сказала я сквозь зубы, — я не увидела бы и сотой доли того, что вижу теперь…

— Что, например? — продолжал доставать меня Лоутон, ехидно посмеиваясь (сволочь!). — Прокуренные рожи махинаторов и пьяных богатеньких стерв?

— Одну из таких р-р… физиономий… я вижу уже пятый день. И что-то она тоже не особенно спешит в Управление! И знаете, почему?

— Ну, наверное, потому что мужчине труднее туда пробиться? — беззаботно откликнулся он.

Мужчина! Я чуть не фыркнула, но сдержалась. Не стоит уподобляться ему в выборе средств для оскорбления…

— Нет. Потому что в Управлении надо работать, а вы уже тысячу лет сидите у нас на шее!

Лоутон захохотал, да так, что мне подумалось: ни за что не буду стучать ему по спине, если поперхнется и закашляется — пусть сдохнет! Даже если после этого я распылюсь на атомы как косвенный виновник его смерти.

— Ну-ну! — наконец вымолвил Дик, тыльной стороной кисти вытирая навернувшиеся на глаза слезы.

Торговцы — а только они и начали деятельность на сочинских улицах в столь ранний час — изумленно оглядывались на нас.

На самом деле, я знала, что права. В бытность мою сержантом спецотдела разве могла я помышлять поиграть в орбитальном казино или выпить коктейль «Млечный Путь» в орбитальном ресторане? Там, конечно, особенно не разойдешься и много не срубишь — как потом удирать, если что-то пойдет не так? — но отдохнуть с шикарным видом на Луну в гостинице «У Селены» в обществе симпатичного и неутомимого приятеля можно превосходно. Кстати, именно это я и планировала сделать в конце сезона, объездив за лето все «злачные» места Черноморского побережья и даже Крыма. Не попадись на моем пути… эх, да что теперь говорить! Вот уж помеха так помеха, не ожидала…

Мои угрюмые размышления перебил странный шум.

Мы поднялись со взморья, и перед нами была большая площадь-амфитеатр, где частенько происходили всевозможные представления. Сейчас, в половине восьмого утра, городская площадь была забита людьми. Что-то ненормальное…

Кроме того, множество машин местного Управления подсказывали, что органы отреагировали на какую-то акцию и прислали для оцепления отряды ВО и ПО. Значит, это акция политического характера. Митинг? Забастовка? Что-то в последнее время не сидится народу на месте…

Мы остановились поодаль, в тени сверкающих восковых листьев магнолии. Вскоре мне стало понятно, что это за сборище. Я увидела на большой скене любительски скроенное голографическое изображение капустного кочана с торчащей из его середки головой румяного ребенка.

— «Капустники»… — озвучила я свою догадку.

Дик приложил руку щитком ко лбу. Он тоже заметил голограмму и согласился со мной.

Значит, снова начали беснование… Я покачала головой. Мы еще учились в Академии, когда нас с Полиной забросили наблюдать за такими же вот поборниками отмены временной стерилизации. Нет, я, конечно, ретроградка, но не до такой же степени! И не в этом вопросе!

«Капустники», а если по-научному, то антирепроблокисты, выступали против принудительной обратимой блокировки функций размножения у гуманоидных существ Содружества. Хотя Конвенция по правам человека одобрила это еще триста лет назад, с появлением первых же инкубаторов — изобретения профессора Муравского, женского избавителя, — а Организации по Контролю Рождаемости (ОПКР) и Контроля Генетических Операций (ОКГО) — поддержали статью. Иными словами, репроблокада была негормональной операцией, которую проводили на третьей неделе жизни вне «реторты» у всех без исключения особей обоих полов. Впоследствии человек, по достижении психологической и физиологической зрелости обдуманно желая продлить свой род, всегда мог обратиться в ту же ОПКР, пройти тесты, внести подтверждающую (хоть и сравнительно немалую) сумму и отправиться в любой из понравившихся инкубаторов с выданным ему разрешением.

Секрет наложения и снятия блокады, ее принципов, вверенный представителям этих контролирующих организаций, охранялся неусыпно. Стоит ли говорить, что грозило слишком болтливому сотруднику в случае разглашения? Скажу одно: моя судьба показалась бы уволенному счастливой.

Репроблокада позволила избегнуть всевозможных неприятностей и неразберихи, свойственных обществу моего любимого, но такого, все же, дикого прошлого.

Помню, мы с Полиной, тогда еще малолетки, очень удивлялись, кому и — главное — почему надоела столь упорядоченная и спокойная жизнь. А потом поняли. К примеру, в свое время выпуск контрацептивов и прочих медицинских препаратов, связанных с этой стороной человеческой жизни, приносил немалые доходы предприятиям, которые занимались разработками. Соответственно, упразднение самой проблемы упразднило эту статью доходов. Так же наши далекие предки, выбираясь из последствий ядерной зимы, бунтовали против внедрения плутониевого топлива…

Ну и, естественно, к движению «капустников» примкнуло и немало чокнутых, «идейных» и просто людей, которым отчего-то захотелось в данный момент покачать права. Так было, по-моему, всегда и, наверное, так всегда будет.

Митинги, правда, проходили в относительно спокойной обстановке: я ни разу не слышала о случаях, когда властям приходилось бы применять силу и разгонять демонстрантов. Хотя… за те три года, которые я не работаю в ВПРУ, многое могло измениться. Я ведь редко появляюсь на улице в дневное время суток и никогда не смотрю стереотрансляции новостей…

Теперь же, если мои уши меня не обманывали, ораторы на скене через мощные, перебудившие наверняка половину Сочи, усилители требовали не просто отменить стерилизацию. Я покосилась на Дика и по его ухмылке поняла, что не галлюцинирую: выступавшие — а были там и женщины — ратовали за разрешение естественного способа размножения. Нет, вы слышите? Естественного! Когда я представила себе этот процесс, меня затошнило от омерзения. Однажды я видела, как это происходит у лабораторной крысы. Крыса (напоминаю тем, кто ни разу не видел) — животное, которое и так далеко от представления об эстетических эталонах для человека, а крысиха, начиненная отвратительными лысыми детенышами, да еще и… О, Гениальнейший! Где ты был, когда придумывался столь изуверский способ дублирования живого теплокровного существа?! Если это изобретал твой извечный злобный антипод, когда ты почивал, тогда нет ничего удивительного в нелепости жизни наших предков — достаточно лишь представить, откуда они появлялись на этот свет…

— Ангелы и архангелы! — пробормотала я, сглатывая, чтобы меня не вырвало (никогда не была особенно чувствительной, а в СО и подавно стала циничной, но три года изоляции от окружающего мира, похоже, нейтрализовали мои навыки еще сильнее «затирки» памяти). — Что за дрянь, черт возьми?! Мистер Лоутон, мне это не снится?

— Успокойтесь, мисс Паллада! — он похлопал меня по плечу. — У нас послезавтра ответственная игра, и вы должны быть хладнокровны, а не зарываться от переизбытка чувств, как мой дружок Пит…

— Пит? Кто такой Пит?

Чуть повышая голос, чтобы перекрыть вопли из усилителей, Дик невозмутимо объяснил:

— С ним мы частенько рубимся в виртуалке. Не было ни дня, чтобы он не нарвался, не пристукнул кого-нибудь и тем самым не ополканил против себя весь игровой мир… За ним нужен глаз да глаз… С вами играть — одно удовольствие. Пока. Поэтому предлагаю отправиться в «Риверу» или — еще лучше — в знаменитые Новоафонские пещеры.

Я поморщилась:

— Вот только не надо фальшивого гуманизма, мистер!

Хочет выставить меня истеричкой? Не выйдет! Самому наверняка сплохело от услышанного, вот он и хорохорится, пытаясь показать свое моральное превосходство. М-мужчина! Гм!

— ОПКР преследует свои цели! — захлебывался очередной оратор. — Им выгодно держать нас под контролем! Каждай наш шаг делается с позволения ОПКР! Люди мы или марионетки? На сегодняшний день наука вполне способна выпускать надежные контрацептивы, а уж людям самим решать — когда, сколько и зачем!.. Без пробирок и роботов!

А-а-а! Ну теперь-то все понятно. Я-то, дура, думала… На этот раз «капустников» пощекотали дельцы, рассчитывающие с поддержкой «народной воли» переломить ситуацию и восстановить выпуск-продажу «антизалетных» препаратов. Ха-ха! Вернее, ну-ну.

Вот почему силовики ограничиваются лишь выставлением постов с небольшим усилением, а дежурные вэошники скучают и снисходительно позевывают, глядя на этих придурков. Это называется — напугать ежа неприкрытым тылом. А за упоминание роботов контрацептивщики рискуют навлечь на себя гнев воротил, которые занимаются созданием синтетических организмов. Мои бывшие коллеги просто останутся в сторонке и, посмеиваясь, дадут обеим группировкам возможность выпустить пар. Те при этом будут думать, будто действуют сами. Не как марионетки. Еще раз — ха!

По мере нашего отдаления от амфитеатра речи становились все менее разборчивыми.

— Раньше о «естественном размножении» речи не заходило… — пробормотала я. — По крайней мере, насколько я это помню…

— Что? — не расслышал или сделал вид, что не расслышал, Лоутон.

— Ничего. Я подумала: почему бы этому типу не настоять на том, чтобы операцию сделали в первую очередь ему? В смысле, по перемене пола. Стал бы теткой, попробовал хоть раз проделать то, к чему призывает… С соответствующими последствиями: физическими и психологическими мучениями, выходом из строя на несколько лет, изуродованным телом, не имея никакой благодарности за свои жертвы, а чаще даже наоборот…

— Что — наоборот? — удивленный моей пламенной речью, переспросил Дик.

— А то! Думаете, это так, фигня? Я много читала на этот счет из литературы Наследства. И фильмы смотрела. Не только художественные, между прочим, где все выхолащивают и приукрашают, а документальные. Думаете, женщина после этого красивее становится? Ага, сейчас! Она — себя в жертву, а мужик, которому опротивеет смотреть на эту обрюзгшую и отупевшую тетку, станет коситься на свеженьких красавиц, у которых все литое-упругое. И что в итоге?

— Что в итоге?

Нет, этот гад не тупил. Он подзадоривал меня. И я злилась все сильнее.

— В итоге такие примитивы, как вы, снова усядутся нам на шею и свесят ноги! И будут делать что хотят! Отрывать в войнах друг другу головы, издеваться над нами… и вообще! Вы еще спрашиваете? Я уверена, вы разделяете их позицию!

Американец расхохотался:

— Мисс Паллада, неужели вы считаете, что мне не о чем больше думать, кроме как об этой чепухе? Вы сами сейчас вещаете с горячностью того «капустника». Не берите в голову, о'кей? Нам еще работать! Я думаю так же, как и вы, по крайней мере, в этом вопросе. Поэтому вы расходуете свой пыл не по адресу.

Не исключено, что он нарочно вытащил меня этим утром к морю. Для деморализации. Все-таки, у нас с Лоутоном хоть и скрытая, но все же война…

Мини-флайер доставил нас к Новоафонским пещерам в считанные минуты. И там мы с Лоутоном провели весь день. И — верите ли? — я даже начала привыкать к присутствию моего конвоира. Он был интересным собеседником, хотя абсолютно ничего не рассказывал о себе. Это удивляло, потому что все парни, с которыми я знакомилась до него, старались изложить подробности своей биографии, свои заслуги перед Содружеством, и прочее, и прочее. Пожалуй, подобной сдержанностью отличался только мой любимый Кармезан, но разве я могу всерьез воспринимать мужчину, который едва достает мне до плеча? Конечно, он во всех отношениях лучше этого американца, да и лицом удался… Но вот ростом его Великий Конструктор обделил… Увы, я все еще в поиске. Не раз меня пытались окольцевать, но — дудки! Как нагуляюсь, сообщу дополнительно, возможно даже в СМИ.

Усталые, мы вернулись в гостиницу под вечер, когда солнце уже нырнуло в море с трамплина собравшихся на западе алых облачков, но темнота еще не успела нагрянуть на город. Поразительно, что здесь так всегда: солнце как будто удирает от преследователей и торопится скрыться за горизонтом. Никакой степенности! Точно в Москве совсем другое светило!

Словно в награду за мило проведенный день, Лоутон не стал запирать меня на ночь в моем номере. Тем самым он либо давал понять, что стал больше мне доверять, либо (что скорее) был абсолютно уверен: я никуда не денусь. С моей стороны было бы глупо дергаться, а потому расчет его не подвел.

Я вышла из душа и с размаху ничком, «морской звездой» кинулась на свою кровать. Матрас попружинил подо мной. Ну что ж, тебя, Лоутон, по крайней мере, можно хотя бы терпеть. Еще несколько дней — и я свободна от твоего общества! Меня немного беспокоило подозрение, что он может и не сдержать слова, ведь тузы сейчас в его руках, но я старалась об этом не думать. В конце концов, ведь и за ним грешки водятся! И еще неизвестно, учтут ли в Управлении его анонимный донос на меня или проигнорируют. Рисковать не хочется, но если он затеет грязную игру и не выполнит условий, то и я пойду ва-банк! Прицеплюсь на недельку-другую к кому-нибудь, да к тому же Кобальту, приму его облик — и поминай как звали! А из того облика — еще в какой-нибудь, я не раз проделывала и такое… Я прожила уже столько жизней, сколько не снилось еще ни одному смертному. Правда, это были такие жизни, о которых не хочется и вспоминать. Но что делать: алтарь комфорта требует жертв… А жить красиво и удобно я люблю.

10. Решающая игра

День, в который Лоутон наметил реванш над облюбованным казино, был для меня удачным. Даже несмотря на то, что характер моего похитителя испортился окончательно — стал каким-то… нестабильным, брюзгливым — мы все равно ладили. Просто он попросил меня не обращать внимания, вот я и не обращала.

Хочу похвастаться. Мне все-таки удалось спеть ту песенку с «расщеплением связок», и Кобальт прослезился за кулисами, а Дик попросил позволения поцеловать мою руку и целовал так нежно, словно у нас свидание.

У меня было чувство, что захоти я полететь, то непременно сумею это сделать. Классный день! Шикарный день!

Я потеряла бдительность. А это непростительно. Недаром в среде шулеров плохой приметой считается безоблачное начало дня: «Покайфуешь утром — облажаешься вечером». Вот так и получилось.

В казино мы явились пораньше. Сначала я, через какое-то время — Дик. И вот тут началась череда «обломов». Среди игроков я узнала Жору Таранского, приятеля Кармезана. Счастье, что он никогда не видел меня в моем настоящем облике. Но Жора — конкурент нешуточный. Да, не везет мне в последнее время с конкурентами… Точнее сказать, везет на конкурентов… Урожайным будет лето, если оно таким образом начинается, ничего не скажешь.

Мы с Лоутоном играли поначалу за разными столами. Причем я — с Таранским, где и оставила с десяток тысяч. Изображая огорчение, я отошла к автоматам и просадила там еще несколько сотен. Лоутон тем временем с переменным успехом обыгрывал своих партнеров, а партнеры обыгрывали его. Все шло нормально. Все, если не считать одного обстоятельства: последние дня два Лоутон стал сам не свой. Хоть он и не позволял мне узнать себя и «закрывался», ничто не мешало мне в столь тесном и долгом контакте чувствовать его. Не знаю, удалось бы мне примерить на себя его образ, задайся я такой целью, или нет, но мне удалось по привычке чуть-чуть «пощупать» его сознание. Он оказался очень сложным персонажем, с таким нужно работать дольше, гораздо дольше. Тем более, Дик знал о веществе и, видимо, потому при общении со мной был весьма осторожен. Нет, в него перевоплощаться не стоит…

Как я уже сказала, последние дни он вел себя немного странно. Перепады настроения прежде были ему несвойственны, а тут он стал то раздражаться по пустякам, то чуть ли не любезничать со мной. Думаю, мы просто устали друг от друга. Ему хотелось побыстрее закончить эту эпопею и помчаться с добычей в свою сторону. Поразительно, что тут наши намерения (а не стороны) абсолютно совпадали.

И еще один момент: накануне финальной игры мы перебрались в адлерскую гостиницу, чтобы оттуда смыться на флайер, когда это будет нужно. Вопросами билетов снова заведовал Лоутон.

То, что игра пошла наперекосяк (то есть из финальной начала становиться фатальной), я поняла, когда при выходе из дамской комнаты увидела подкарауливавшего меня Таранского. Забавно, что, как и в древности, в моей новой «профессии» заправляли именно особи мужского пола. Женщин-шулеров я могла бы пересчитать по пальцам. Причем одной руки.

— Слушай, детка! — сказал он, подделывая стиль речи под дурацких «крутых парней» из глупых фильмов Наследия. — Я заметил, ты крутишься тут уже не первый день! Так вот, кончай тут пастись, мешаешь. Я не шуткую… Ты из этих, и мне это не нравится…

— А ты — не из этих? — я скривила лицо; отпираться не имело смысла: у Таранского такое же чутье на людей, как у Кармезана, да и как у любого шулера-профи. Жулик обязан быть чуть ли не ясновидящим — до определенных пределов, конечно.

— Давай-ка ты уберешься отсюда подобру-поздорову, а? А то ведь я кое-что могу шепнуть управляющему…

— Давай это обсудим? — я подмигнула. Главное — вывести его из помещения, а на улице уже достаточно темно.

Но Таранский сам виноват — полез на рожон. Эх, ему бы кармезановскую дипломатичность…

Я всадила ему два пальца в горло, что обычно гарантирует около пяти часов в состоянии блаженного забытья. Чем, по сути, человек отличается от белкового робота? Да ничем — анатомия та же. Только ума поменьше, а амбиций побольше…

Аккуратно подставила бедро и распределила вес таранцевской туши по своему правому боку. Сейчас найдем неисследованный уголок — и пусть отдохнет…

Таковым местом оказалась кабинка в мужском туалете. В коридоре было несколько камер наблюдения, но в этом закутке их не установили. Насколько я знаю, охрана не слишком бдительно следит за околосортирной территорией, да и Конвенция не слишком-то одобряет хозяев заведений, нарушающих права посетителей на интимность.

Уложив бедолагу-Жорика на унитаз (ну, не рассчитал сил человек, перебрал, пришел облегчиться да и заснул — бывает), я подалась назад, собираясь запереть кабинку, и натолкнулась на бесшумно подошедшего сзади человека.

Я вздрогнула, но управленческой, недозаблокированной, выдержки хватило, чтобы не вскрикнуть, да и вообще не издать ни звука.

— Какого черта? — спросил Дик, едва успевая увернуться от моего молниеносного удара: я отреагировала прежде, чем поняла, на кого налетела. — Ты что творишь?

— Он нас раскусил…

— Он раскусил тебя. И это не значит, что надо отключать людей и вляпываться в дерьмо.

Как будто уравновешивая состояние недавнего стресса, на меня снизошло идеальное спокойствие.

— Ты обещал штрафовать — вот и штрафуй. И избавь меня от выговоров! — невозмутимо ответствовала я, тоже переходя на «ты» с его подачи.

— Штрафовать… Ты провалила все дело! — громким шепотом возмутился Лоутон, заталкивая вывалившуюся ногу Таранского в кабинку и прикрывая дверцу.

— Хрена ли?! Никто не видел! И вообще, мистер, мы долго еще будем торчать в этом заведении? Нас неправильно поймут! Точнее — меня!

Лоутон поглядел напоследок на кабинку, набитую тушей Жорика, так, словно пытался запечатлеть в памяти ее дорогие черты, и в знак согласия с моим доводом двинулся к выходу. Но все же добавил:

— Тебя, я думаю, и так неправильно поймут…

— Если достанут! — я со значительным видом поиграла бровями и улыбнулась.

Американец не стал больше спорить. Мы вышли к нашей прокатной машине за углом, на стоянке.

— Наигрался? — издевательски поддела я.

Дик не отреагировал на мой тон, сел в машину, сдал назад, и мы покинули автостоянку.

— Так… Все переносится на завтра. В казино Адлера, — проговорил он спустя какое-то время.

— В Адлере паршивенькое казино, и посетители там нищие…

— Это не твоя забота! И если ты еще раз выкинешь что-нибудь подобное, клянусь покойной прабабушкой, я сдам тебя властям! Поняла?

Больше в автомобиле мы не разговаривали. Вряд ли Таранский станет поднимать шум: не в его интересах. Но в то сочинское казино, Лоутон прав, мне в этом облике отныне путь заказан…

Я разделась в своем номере, прыгнула в постель и задернула на себя простыню. Тут постучал Дик:

— Разреши? Нам нужно переговорить, Фанни…

Хм! Он еще ни разу не называл меня Фанни… Что за новости? И тон смягчил. Нет, не спорю: изредка с ним можно общаться как с человеком — пока не начинает страдать манией величия.

— Заходи, переговорим.

Он сел в кресло подле кровати. Я улеглась, опершись головой на руку, а локтем этой руки — на подушку.

— Послушай, а как ты перевоплощаешься обратно? — ни с того, ни с сего задал вопрос Лоутон. — То есть, я подумал… Тебя ведь я тогда усыпил внезапно… Это происходит вследствие потери сознания?

— Нет.

— Тогда — как?

— Когда миссия образа окончена. Или в результате смерти. Не аннигиляционной, разумеется… А с чего это тебя вдруг стало интересовать?

Он опустил глаза. Подумал. Наконец продолжил:

— Это удобная штука. Хочу предложить тебе выход: ты достанешь для меня этот твой эликсир — и мы в расчете. И не нужно больше рисковать в казино…

— Я не могу достать для тебя эликсир. По крайней мере, здесь. Я не вожу его с собой. Мне нужно вернуться в…

Дик перебил.

— Да, и еще. Насчет Москвы…

Мне показалось, что эликсир не особенно интересовал его — так, разве что, для завязки разговора.

— Фанни, твой отец в опасности.

Я похолодела вся — от пальцев на ногах до макушки, а что-то острое и ледяное кольнуло под дых. Он не шутил, и я распознала это сразу.

— Откуда ты знаешь?

— Однажды, он сказал тебе такую фразу: «Мужчинам, Фи, со времен Адама требуется какой-то стимул, чтобы осознать очевидное. Лишь надкусив роковое яблоко, первочеловек понял, насколько красива его Ева. А когда уже натворишь запретное, тогда жалеешь. Но это лучше, чем жалеть о несделанном»…

С каждым словом Дика я ощущала, как слабеет моя челюсть, а мысли в голове стали похожими на смерч. Эти слова отец говорил мне давным-давно, с глазу на глаз. В таком месте, где подслушать нас не могли.

— Кто ты? Папа? Ты?

Лоутон чуть удивленно взглянул на меня, потом в глазах мелькнуло понимание моего вопроса:

— Нет, Фанни.

— Тебя послал мой отец? — настаивала я, ухватив его за руку.

— Можно сказать и так, — Дик вздрогнул, будто от боли, а потом осторожно, но твердо высвободился. — Он сейчас в Москве, в очень нехорошей ситуации. Ты можешь ему помочь.

— А ты две недели морочил мне голову?! Сволочь! Что с отцом?

Американец прикрыл глаза:

— Фанни, не кричи, пожалуйста. Завтра я расскажу тебе, зачем были нужны эти две недели. Если бы я сказал раньше, это повредило бы Алану. Смотри сама.

Он включил голографический проектор. Я увидела папу, стоящего возле окна в незнакомой мне комнате.

— Фи, я сообщил Дику то, что знаем мы с тобой, и только мы с тобой. Это чтобы ты поверила ему, если даже не узнаешь. Положись на этого человека. Большего я сказать не могу. Но если ты отвернешься, мы погибли. Прости, я сам виноват во всем…

Голограмма погасла. Дик тут же отправил диск в «молекулярку».

— Что я должна сделать? Отвернись, я оденусь!

Но американец настойчиво придержал меня в постели:

— Не сегодня. Сейчас ты примешь снотворное и ляжешь спать. А завтра мы вылетим в Москву и сделаем все, что нужно. Для начала — заедем к твоей подруге Полине Буш-Яновской. Дальнейшее узнаем от нее. Информация в целях безопасности разбита на части, и всего не знает никто, кроме Алана.

— Да не смогу я спать!

— Со снотворным — сможешь.

— Кто ты такой? Откуда узнал отца? — я приглядывалась к нему в полутьме.

Дик казался больным. Больным не понарошку.

— Спокойной ночи! — с трудом поднявшись со стула, он положил на столик у изголовья маленькую пилюлю. — Выпей и спи.

Щелкнула блокировка.

Черт возьми, какое тут спать? Уснуть самостоятельно? Чушь!

Американец не солгал. Папа затеял какую-то игру, это на него похоже. Но какое отношение к нему имеет Лоутон, которому я должна (и, кажется, действительно могу) довериться? Что ж, остается только рассчитывать, что Дик не обманул и расскажет мне обо всем завтра.

Немного колеблясь, я посмотрела на столик, взяла пилюлю, проглотила и сама не заметила, как отключилась…

…Проснувшись утром, Фанни нашла на столике возле кровати свой паспорт с вложенными в него тысячными купюрами — полностью выигрыш Кармезана в «Серпентуме», билет на самолет в Москву и записку от руки: «Действуй самостоятельно!».

Дика в номере не было. Билет был оформлен на имя Ф.-Е.Паллады.

Он говорил, что еще одной частью информации обладает Полина Буш-Яновская, и поначалу хотел сопроводить Фаину к ней. Но, видимо, изменил планы, решив больше не рисковать.

Значит, надо ехать к Буш-Яновской. На мужчин полагаться нельзя.

Утвердившись в своем мнении, Фанни стала одеваться.

1. Лора Лаунгвальд

— Госпожа подполковник, разрешите войти? — отскочил от стен стандартный вопрос.

Лора Лаунгвальд подняла голову и посмотрела на вошедшую Александру Коваль, лейтенанта из Санкт-Петербурга.

Подполковник Лаунгвальд родилась в Стокгольме. Старая Швеция, благодарение Великому, меньше всех стран планеты пострадала в Завершающей войне. Однако беспощадное время практически уничтожило большую часть архитектурных памятников той эпохи. В Стокгольме пошли по пути наименьшего сопротивления и не стали оглядываться на прошлое, а принялись возводить современные здания на месте руин. Постепенно древность была вытеснена вначале из столицы, а затем — из страны.

Судьба распорядилась так, что Лоре Лаунгвальд пришлось покинуть родину. Она долгое время работала в ВПРУ Парижа, а затем была переведена в Петербург. Эти города ей не нравились, но лютую ненависть вызвала только Москва, с ее мешаниной архитектурных стилей всевозможных эпох, отвратительно обнаженным небом и социальным космополитизмом.

Когда майору Лаунгвальд присвоили новое звание и выдвинули на пост начальника московского филиала ВПРУ, новый руководитель начала базовые перестройки во вверенном ей ведомстве. Тут-то подчиненные и стали вспоминать древние высказывания, вполголоса остря насчет эпохи перемен.

А подчиненные у Лоры были еще те штучки! До повышения она успела недели две побыть куратором у офицеров спецотдела; эта должность сохранилась за нею и в чине подполковника, разве что кабинет сменился на более просторный.

Хотя за ту тысячу лет, что минула со времени Завершающей, понятия «раса» и «национальность» почти исчезли, сменившись, скорее, различиями по месту проживания (страна, планета), для подполковника Лаунгвальд это никогда не было пустым звуком. А в подчиненных у нее ходили и русские, и полячки, и немки, и англичанки, и еврейки, была даже иммигрантка с Колумба. Но наибольшей занозой для Лоры оказалась гречанка, сержант СО в специализации «провокатор».[5]

— Сержант Паллада, как долго еще вы будете являться на работу в таком виде? — морщась, однажды спросила подполковник.

Не то, чтобы Фанни одевалась как-то особенно вызывающе. Хотя как посудить. С ее вопиющей сексуальностью все юбки смотрелись короче, разрезы — заметнее, туфли даже на низком каблуке притягивали мужское внимание к гречанкиным стройным ногам, а каждый коллега противоположного пола так и норовил потрепать с нею языком во время рабочего дня, дабы услышать ее замечательный голос. И при этом нельзя сказать, что она была дьявольски красива или старалась выглядеть эротично. А еще ужаснее было то, что Паллада обладала очень острым умом и на все вокруг, в том числе на Лаунгвальд, ей было наплевать. Она не скрывала своих насмешливых взглядов в адрес начальницы и не лезла за словом в карман. Прежняя шефиня была от нее без ума и пророчила ей лейтенанта уже через год. Вот с той у сержанта было полное взаимопонимание.

— А что с моим видом, госпожа подполковник? — спокойно уточнила Фанни.

И это она ей, Лоре Лаунгвальд, перед которой стояли навытяжку капитаны и майоры?!

— Вы как разговариваете со старшей по званию, сержант?

— Простите, госпожа полковник, я не очень сообразительна, поэтому позволила себе переспросить. Простите, этого больше не повторится.

Она еще издевалась!

— Я хочу видеть вас в форменном мундире, — и, когда Паллада, щелкнув каблуками, удалилась, прошипела ей вслед: — Я тебе припомню «американскую стажировку», дрянь!

Разумеется, свободомысленных замашек эта стерва нахваталась у своих нью-йоркских коллег, будучи интерном по распределению.

Лейтенанта ей присвоить, как не так!

На другой день Паллада послушно явилась в форме. Это ЧП в московском спецотделе вспоминают и поныне. В офис, где она работала, тогда не заглянул только ленивый. Мундир выглядел на Палладе еще более вызывающе, чем самая короткая юбка. Женщины спрашивали, у какого гениального закройщика она смогла так перешить эту казенщину, мужчины думали явно не о работе. Вызвав ее, Лора едва не пустила пену бешенства.

— Госпожа Лаунгвальд, с вашего позволения, завтра я приду в скафандре, — засмеялась Фанни.

И еще несколько раз в тот злополучный день подполковник слышала доносящиеся из ее офиса взрывы хохота. Звонче всех звучало гречанкино заливистое «а-ха-ха-ха!»

— На костер тебя, на костер! — потешалась Ясна Энгельгардт, их с Буш-Яновской не-разлей-вода.

И снова — громко, беззаботно: «А-ха-ха-ха!» Паллады.

Попустить такое Лора не могла, но и уволить «за просто так» не могла тоже. Оставалось лишь ловить момент. А он не замедлил представиться.

Когда Лаунгвальд получила кое-какие сведения о деятельности подчиненной, то сделала единственно возможный шаг. Лоре с легкостью удалось обвести вокруг пальца даже неглупую Полину Буш-Яновскую, на глазах у которой разворачивались эти события. Одним «провокатором» в отделе стало меньше, одним безработным с искалеченным сознанием — больше. Из Управления уходят редко, но если все же уходят, то лишь так, как Паллада.

Вытравить из сознания информацию — это все равно, что, не спиливая дерево, лишить его ствол нескольких годовых колец. То есть — невозможно. А вот заблокировать… Чем это закончилось для сержанта Паллады? Два месяца после «блокировки» она пролежала в психиатрической клинике почти в полном беспамятстве, еще месяц приходила в себя, реабилитировалась, усиленно собирая воедино кусочки собственной личности, а затем покинула больницу, но уже будучи другим человеком…

Некоторое время Лаунгвальд еще наблюдала за бывшей подчиненной, дабы окончательно убедиться в ее неведении. Фаина-Ефимия не давала поводов подозревать себя в излишней осведомленности, она даже не замечала слежки. А уж «вычисление топтунов» — это базовый навык любого управленца. Соответственно, потеря этого навыка была для подполковника яркой иллюстрацией удачного исхода «блокировки памяти».

— Избавились от сатаны, — с одобрением приговаривала Александра Коваль, спешно переведенная Лорой в Санкт-Петербург все из-за той же деятельности Фаины, из-за которой сама гречанка лишилась работы и памяти.

— Такого чёртушку потеряли! — печально вздыхали все без исключения коллеги, но и они под прессом служебных обязанностей вскоре забыли о «чёртушке»: кому есть дело до чужой судьбы? В своей бы разобраться.

Успокоившись, Лаунгвальд позволила Палладе жить новой жизнью. Шеф Управления была уверена, что в случае необходимости сможет тут же вернуть Фаину-Ефимию в поле зрения.

Иными словами, Лаунгвальд ничего не знала и не хотела знать о мошеннической деятельности Паллады. Когда сверху пришло распоряжение арестовать гречанку в связи с информацией о веществе перевоплощения, подполковник исполнила приказ и заполучила Фаину-Ефимию для допроса.

А одной из предпосылок ареста было появление в нью-йоркском Управлении юноши-фаустянина[6] с чудовищной информацией о перевороте, что назревал в Галактическом Содружестве. Имени и данных этого человека не было в Главном Компьютере. Каждый житель Содружества с самого рождения был «учтен» ОПКР и внесен в реестр. Любое нарушение каралось очень строго, в некоторых случаях две статьи Конвенции предусматривали даже смертную казнь. Поначалу рассказ фаустянина Зила Элинора сочли едва ли не бредом сумасшедшего. Однако правоохранительным структурам положено проверять любые, даже менее тревожные показания. И проверка принесла неутешительные результаты: версия мятежа оправдывалась.

И, наконец, не знала подполковник Лаунгвальд, что вовсе не Фаина-Ефимия Паллада сидела у нее в «зеркальном ящике» в последнюю декаду мая. Не могла она сидеть там. Физически не могла, ибо находилась более чем за тысячу километров от Москвы, в Одессе, и даже в мыслях не держала возвращаться домой до конца лета.

Но вернемся все же к тому, о чем Лора Лаунгвальд знала и что планировала предпринять в ближайшее время.

Вызов Лаунгвальд отозвался глубоко в сознании Александры фразой: «Старуха очнулась!» То, что «старуха» в прошлом была ее покровительницей, что она спасла Коваль от неприятностей, давно стерлось в памяти. Век благодарности короток. Затем родился вопрос: «За каким чертом я понадобилась в Москве?» Но даже присутствуй рядом с лейтенантом внимательный наблюдатель — и он не уловил бы на ее лице ни тени подобных мыслей.

«Старуха» встретила Александру в своем новом кабинете. Одного-единственного взгляда лейтенанту хватило, чтобы убедиться: уклад прежнего «места обитания» Лаунгвальд перенесен и сюда. Мрачнейшая обстановка атмосферных виртуальных игрушек призвана была подавлять личность «всякого, сюда вошедшего».

— Да, лейтенант, входите, присаживайтесь.

Лаунгвальд пожала руку Александры, кивнула на стул и прошла к своему креслу во главе стола, выполненного из натурального мореного дуба, покрытого по древней, классической технологии черным лаком. Черномраморная же статуэтка-часы, развернутая циферблатом к хозяйке кабинета, изображала младенцев-ангелочков.

— Простите, я слегка опоздала, госпожа подполковник.

— Ничего, Александра.

Да и сама полковник-гермафродит ни на гран не изменилась за прошедшие годы. Все тот же дистрофический пингвин, как про себя называла ее бывшая подчиненная. Прозвище это родилось у Александры само собой, при первом же взгляде на походку шефа, когда та медленно и с достоинством шествовала мимо, выворачивая стопы носками в стороны и неся высушенное, всегда утянутое в мундир, тело на двух тонких ножках.

Увы, но более половины правительства во главе с нынешним Президентом Содружества имели те же отклонения от нормы, что у Лаунгвальд — все они не могли считаться ни полноценными женщинами, ни стопроцентными мужчинами. Мало кто знал об этом, ибо посвященные предпочитали молчать.

Страшный порок новой эры, «награда» за военные успехи прошлого тысячелетия, дань активно развивающейся промышленности, плата за риск тех прапрабабушек, которые двести-триста лет назад не поверили ученым и не воспользовались услугами очищающего человеческие гены Инкубатора…

Прабабушки самостоятельно рожали уродов, и уродства передавались через одно, два, а то и три поколения. И гермафродиты были не самым страшным отклонением. Наученные горьким опытом и пренебрежением общества, дамы все же отказались от консервативного способа репродукции. Увы, но приди они к Инкубатору хотя бы на полтора века раньше, нынешняя стуация была бы другой — в позитивную сторону.

К счастью, с каждым десятилетием сбоев становилось все меньше: генетики изобретали все более эффективные фильтры для отбора качественного материала.

Сейчас, во времена правления женщин, несчастным гермафродитам было выгоднее изображать из себя существа женского пола — тем, конечно, чьи внешние данные позволяли это сделать. Лоре Лаунгвальд и президенту Ольге Самшит — позволяли.

— Лейтенант, вы командируетесь на Колумб, — без предисловий сообщила подполковник, впиваясь взглядом глинисто-желтых глаз в лицо Александры.

Коваль и виду не подала, что удивилась. Но удивилась она сильно. Не так уж часто сотрудникам ВПРУ Земли приходилось отбывать для выполнения заданий на другие планеты Содружества. Тем более — на курортные планеты, каковой являлся Колумб, спутник Кастора в звездной системе Gemini.[7]

Лаунгвальд активировала информнакопитель, и лейтенанту ничего не оставалось, как извлечь линзу и приложить ее к своему зрачку для просмотра сведений.

— Фаина-Ефимия? — переспросила Александра после считки. — Она вернулась на службу?!

Подполковник постучала ногтями по столу. Лейтенанту Коваль совершенно не обязательно знать, что вчерашний приказ о командировании на Колумб капитана Буш-Яновской и разжалованной Паллады поступил «сверху» без каких-либо объяснений. Изменять в нем что-либо по своему усмотрению было вне компетенции Лаунгвальд. Тем более — столь жесткое распоряжение категории «А». Категория «А» предусматривала запрет на дополнительную информацию помимо той, что содержалась в формулировке задания.

— Капитан Буш-Яновская и Фаина-Ефимия Паллада отлетают послезавтра, 23 июня, в 14.30 по времени этой широты, — медленно проговорила шеф. — Вы отправляетесь по моему приказу. Дело, которое вы должны будете выполнить в Управлении Золотого, вот на этом ДНИ, ознакомитесь с ним попозже. Но вы, наверное, понимаете, лейтенант, что основной вашей функцией будет наблюдение за офицером Буш-Яновской и… бывшим «провокатором»…

— Слушаюсь, госпожа подполковник…

— Вы будете постоянно на приват-связи со мной. Докладывать о каждом шаге, предпринятом вами и этими двумя.

— Да, госпожа подполковник.

— Теперь — вашу «линзу», лейтенант, — «старуха» протянула к Александре свою холодную сухую ладонь.

Коваль подчинилась. Лаунгвальд полностью освободила «приемник» ото всей последней информации и на всякий случай даже удостоверилась в качественности произведенной очистки. Александра брезгливо подумала, что после такого ей придется стерилизовать свою линзу, а еще лучше — обзавестись новой, хотя это далеко не дешевое удовольствие.

— Вы свободны. Готовьтесь к отлету, — последовало прощальное слово «старухи», и Александра, козырнув, удалилась.

Однако тотчас же после ее ухода двери вновь разъехались, в кабинет шагнула секретарь Лаунгвальд, вытянулась в струнку и четко, хорошо поставленным голосом проговорила:

— Госпожа подполковник, разрешите доложить!

Эта ритуальная архаичность (секретарь могла общаться с шефом и по внутренней связи, и через голографическую проекцию, но являлась всегда сама) также была требованием руководства местного филиала.

— Докладывайте, — Лаунгвальд не отвлеклась от своих дел ни на секунду.

— Господин Кир прибыл.

— Пусть войдет.

Лора дождалась входа посетителя и снова, как и во время прихода Александры Коваль, незаметно включила купол ОЭЗ.[8] Лаунгвальд абсолютно не хотелось нарушения конфиденциальности. Управление напичкано стукачами и карьеристами. Пока живешь — не доверяй никому!

Кир был непревзойденным осведомителем шефа ВПРУ в вопросах экономических нарушений в стране. Прекрасный бизнесмен, умеющий расположить к себе сильных мира сего, он входил в парламент и уже года полтора как организовал собственную партию, которой на предыдущих выборах не хватило каких-то трех процентов, чтобы попасть в Совет Галактики. Вместо него там очутились «Принимающие Мир» Кейт Иглесон, ставленницы президента Ольги Самшит.

Мало того, этот человек был связником между Лорой и ее мятежной сестрой Эммой. Но о последней речь впереди.

Коренастый, кривоногий, с блестящей плешью ото лба до макушки, немного оттопыренной нижней губой и волевым подбородком, Кир вполне по-хозяйски пробрался к креслу и вскарабкался на него.

— Сестрица ваша изволит испросить информации об агентах, которых вы, многоуважаемая, отправляете на задание, — проворковал он.

Лора недобро улыбнулась:

— В последнее время она только запрашивает информацию, а сама не дает ничего.

— Осторожничает! — щуря, словно кот, бархатно-карие круглые глаза, отозвался Кир. — Боится вас скомпрометировать. Да она и сама знает не больше вашего.

— В Совете уже всё знают о делах экстремиста-Антареса?

— Всё — не всё, а что-то знают. Вам следует быть поосторожнее и стараться не идти на поводу у Эммы. Чревато.

Лора холодно взглянула на него:

— Спасибо за поучение.

— Да я ведь ничего такого. А дипломат Антарес — да-с… прокололся, есть такой пункт… Я, с важего позволения, подымлю тут у вас. Немножко…

Экономист неторопливо достал портсигар, извлек оттуда громадную сигару, позолоченными щипчиками срезал кончик, стряхнул кусочки сухого листа в девственно чистую пепельницу и, чиркнув какой-то специальной спичкой по заказному коробку со своим вензелем, прикурил. Уже одно это, да еще присутствие в кабинете пепельницы говорило о том, на каком счету он у Лаунгвальд, ненавидевшей всех курильщиков. Дым клубами поплыл по внутреннему пространству кокона оптико-энергетической защиты, не просачиваясь за ее пределы. Лоре пришлось терпеть. Единственное, что она смогла сделать — это отключить ОЭЗ, пока ее не стало заметно Киру (ему незачем знать обо всех ухищрениях управленцев, пусть даже он и догадывается о существовании этих устройств), и активировать вытяжку.

— Надо все же убедиться, господин Кир, какую позицию занимает во всем этом Максимилиан Антарес, — после некоторой паузы вновь заговорила подполковник.

— Антареса просто так за плавники не поймаешь и за жабры не возьмешь. Скользкий он, госпожа Лаунгвальд! — и с тихим призвуком «чпок» Кир вытолкнул через округленные губы аккуратный, плотненький, как и он сам, дымный тор.

Явно любуясь своим творением, он проводил взглядом растворяющийся «бублик».

— Если к орбите Эсефа подойдут военные крейсеры Управления, любого неприкосновенного выдадут с потрохами, лишь бы остаться в живых, господин Кир!

— Уй, да вы никак о войне твердите, подполковник! Не отдаст Ольга такого приказа, и вы это знаете не хуже меня.

— Да войны пока и не нужно. Эммина и Антаресовская поддержка мне еще пригодится. Вот когда заполучу эликсир Палладаса — дело другое. Тогда уж нам с вами место в Совете Галактики обеспечено. А может, и не только…

— Н-да, тут уж все зависит от фантазии и прозорливости, многоуважаемая госпожа Лаунгвальд, — согласился он. — Так что, выдадите информацию для сестры?

На его пухлом лице было написано: «А разве у вас есть иной выход, подполковник?» Лора выложила перед ним информационный накопитель. Тут же затушив сигару, Кир взял диск и, раскланявшись, подался к дверям.

2. Deus ex machina

В Москву я прилетела ближе к вечеру.

Над зданием аэропорта кружились голуби. Вспомнился вопрос Дика о том, позволяет ли папашин эликсир перевоплощаться в птицу. Н-да… сейчас это не помешало бы! Что-то страшновато мне… Черт возьми!

Паллада! Возьми себя в руки!

Неужели и я когда-то была такой же уверенной и рассудительной, как Полина? Не могу себе представить. Странно это все… По-дурацки… Я… Не я… Бред какой-то.

Я обратила внимание, что фиксирую на себе множество любопытных взглядов. Это меня насторожило, но, проходя мимо контрольной стойки и плюхая на скользящее полотно свою полупустую сумку, я краем глаза уловила свое отражение в зеркале. Да… немудрено. Этот тип зачем-то утащил мой «дорожный» костюм, в котором я обычно путешествовала, чтобы не привлекать ненужного внимания и не запоминаться. Мало ли что… Да и остальной мой гардероб, как выяснилось, очень приглянулся американцу. Пришлось ехать в моих кожаных «доспехах» — единственной одежде, которая у меня осталась в опустевшем адлерском номере. Покупать обновки было некогда, лишний раз «светиться» в Адлере или Сочи не хотелось. На самолет — и в Москву!

— Отдыхать или на гастроли? — с доброжелательной улыбкой в голосе спросил меня регистратор.

Я едва не вздрогнула.

— На гастроли? — надо ведь было что-то сказать, чтобы потянуть время.

— Вы ведь из музыкантов?

Я неопределенно повела плечами. А пусть думает что хочет. В конце концов, отчасти он прав: я из них.

Подхватила сумку и рванула на выход.

Давно я тут не была! Год? Или меньше? Привет, Москва! Сейчас будем разбираться, что натворил мой папаша…

Я вырвалась из толпы и подошла к бордюру. В тот же момент из потока машин ко мне вынырнуло такси, закачалось на гравиподушке. Терпеть не могу эти «гробомобили»! Вспомнилось словечко из моего управленческого прошлого. Но попытка разобраться, отчего мы так обзывали эти находки технической мысли, привела только к болезненному уколу в мозгу.

Один из прохожих слегка зацепил меня, проходя мимо, подтолкнул к гравимобилю. Таксист лишь того и ждал, дверца радостно вскинулась наверх, открывая пасть салона, стандартно обтянутого синим велюром.

— Транспортные услуги, фирма «Пегас»! — жизнерадостно сообщил робот-автошофер со зловещей улыбкой Гуинплена из однажды прочитанной мною книги Наследия. — С нами вы почувствуете себя в раю!

— Не каркай, — мрачно бросила я, зашвыривая сумку на заднее сидение. — Нам ехать еще…

В фирме «Пегас» придумывают чертовски удачные слоганы для саморекламы…

— Куда вас доставить, госпожа? — продолжал робот, дверца же тем временем с легким шипением опустилась.

— Звягинцев Лог. Реко-Глинская, 14…

— Будет сделано. Желаете ехать с музыкой, с анекдотами, поговорить о жизни, о политике, об экономике?

— Если умеешь — спляши. А не умеешь, так просто деактивируй звуковую карту и смотри на дорогу.

— Как вам будет угодно, госпожа!

Эти гении вложили в речь электронного болванчика еще и специальную, «огорченную», интонацию! Я почти восхитилась. Вот это у них чувство юмора! Я даже простила им двусмысленную фразу о рае, когда уловила нотки обиды в его стандартном ответе на отказ. Рассчитано на то, что человек купится, расчувствуется и позволит роботу нести всякую ересь в пути. А потом все эти бородатые анекдоты про маскулинистов и жен-изменщиц непременно окажутся внесенными в счет. Сервис, черт возьми!

Такси мотало и раскачивало на поворотах. Это еще ничего: по запруженному автомобилями городу мы ехали довольно медленно. А вот когда очутились на подземной скоростной трассе!.. Ненавижу машины с гравиприводом! Ясно, что робот просчитывает все до мелочей — и в какой ряд перестроиться, и где сбросить скорость. Но ведь не в каждом автомобиле за рулем — «синтетика». Важно учитывать еще и такой всегда все осложняющий фактор, как человек-лихач. Помню я один случай… Уф! Да-а! Не ко времени я это вспомнила!

Пришлось отогнать неуместные мысли об автокатастрофе и аннигилировавшем водителе — пожалуй, это те немногие воспоминания, которые остались у меня после зачистки. Уж лучше бы заблокировали именно их…

Взгляд зацепил изображение в голографическом проекторе на панели управления. Как я и распорядилась, звук был отключен, однако меня заинтересовали кадры новостийной передачки.

— Дай звук и разверни изображение! — потребовала я.

— Просмотр внесен в перечень услуг и по прейскуранту это составит опла…

— Брось! Выполняй! — перебила я; робот чудесно распознал причину, по которой я в прошлый раз не захотела пользоваться дополнительными услугами фирмы «Пегас». Что ж, ради этого маленького удовольствия можно и нарушить свой принцип: не пополнять счет компании обдирателей.

Голограмма развернулась на половину салона, одновременно со всех сторон зазвучало:

— …странных данных… На место выехали наши корреспонденты и ученые Каирского Института Физики…

Повторное изображение трех древних гизских пирамид, которое привлекло мое внимание еще до развертки. Я всегда, сколько себя помню, интересовалась темой Египта времен фараонов. Не знаю, что влекло меня в ней, но подобные передачи я не пропускала, даже если в них не было никакой полезной информации.

Стереокадры гористой части Египта. Объемно, черт возьми, почти полный эффект присутствия. Давненько я не смотрела стерео…

Изображение дополнялось музыкой — той самой, что будит фантазию и заставляет замереть в предвкушении чего-то таинственного. Музыкой Наследия. Тогда, в любимые мною времена, это направление называли «восточными мотивами», хотя к настоящему фараоновскому Египту музыка арабов не имеет никакого отношения.

По-видимому, флайер, откуда велась съемка, снижался. Объектив запечатлел русло обмелевшего заболоченного Нила. Снова горы, дрожащие в мареве, исполосованном фальшивыми мокрыми дорожками: стереокамера способна фиксировать и такое явление, как мираж. А сверху палит осатаневшее солнце, и я почти почувствовала безумный зной пустыни.

В эфир, оборвав музыку, втиснулся голос корреспондента — ровный, бесстрастный, казенный. Хуже, чем у робота-водителя из моего такси:

— Зафиксированные аномалии в ионосфере заставили встревожиться земных ученых. Для пояснения: ионосферой принято называть внешние разряженные слои атмосферы, ионизированные ультрафиолетовым и рентгеновским излучением Солнца, а также космическими лучами. За последние трое суток состояние ионосферы над этим районом неизменно напоминало полярное в периоды магнитной активности. В такое время над полюсами образуются спорадические слои ионосферы с энергичными частицами солнечного и магнитосферного происхождения. Однако наблюдать такое над почти экваториальными участками метеорологам не приходилось уже несколько сотен лет. Это неизменно отразилось и на состоянии тропосферы: температура в пустынных областях Египта повысилась в среднем на 6–7 градусов. Ученые утверждают, что бить тревогу еще рано и что, возможно, этот период скоро закончится. Что об этом скажет профессор кафедры ядерной физики Кеваль Асми?

Несколько секунд в голографической проекции плавали вяленые, сморщенные скалы. Зной, судя по всему, там был несусветный. А всего, казалось бы, каких-то 6–7 градусов потепления…

Профессор Кеваль Асми подключился по другому каналу и долго что-то объяснял — понятное, наверняка, лишь ему и группе физиков, прилетевших вместе со съемочной группой. В любом случае, для меня его бормотание было похоже на заклинательную абракадабру, которую очень любят в приключенческих фильмах и в виртуальных игрушках. Вероятно, примерно столько же, сколько и я, понял корреспондент, потому что спустя минуту он лихорадочно бросился исправлять положение. Нарочно повышая голос, чтобы разбудить уснувших стереозрителей, он поблагодарил господина Асми. Тот самодовольно замер и нахохлился. Канал отключили.

— Перенесемся в каирскую гостиницу «Эль-Нилям», где части нашей съемочной группы удалось встретиться с эвакуированными из Луксора туристами, — диктор коснулся пальцами ушной раковины, куда был вставлен микронаушничек. — Митчелл? Ты на связи?

Изображение порхнуло, отладилось. Смазливый паренек с невинными глазками перехватил эстафету и зачирикал с таким усердием, словно продолжал разминку скороговорками, которую дикторам, вообще-то, положено делать далеко за кадром:

— Луксор да мы на связи сейчас мы находимся в гостинице «Эль-Нилям» на первом ее этаже в холле под знаменитой статуей Хоруса гордостью Каира и теперь мы видим группу туристов пострадавших в результате м-м-м магнитной бури в Луксоре это граждане Франции и Бельгии впрочем двое из Германии итак госпожа Реми представьтесь пожалуйста!

— Реми, — басом отозвалась пожилая француженка, мрачно поглядывая на интервьюера.

Остальные туристы выглядели не менее помятыми, чем Реми. Будто боясь, что его перебьют, собкор Митчелл затарахтел еще быстрее:

— Госпожа Реми расскажите что произошло с вами в Долине Царей напомню что в горах на западном берегу Нила есть небольшие долины из которых самая известная Долина Фараонов примерно в полутора километрах от нее расположена Долина Цариц и Принцесс в знаменитой Долине Царей в Луксоре сорок две гробницы почти все царские в отличие от фараонов Древнего Царства чья столица находилась в Мемфисе фиванские фараоны времен Нового царства не строили пирамид…

Тут, наверное, он поймал наконец на себе двенадцать (туристов было двенадцать) ненавидящих взглядов и поспешил умолкнуть. Жаль, конечно, что не навсегда…

— Мы почувствовали страх, да, да! Жуткий страх! — загудела Реми; остальная группа оживилась, послышались утвердительные возгласы. — У моего мужа прихватило сердце! О! Если бы не господин Хельмут, он врач! Какое счастье, что у него оказалось с собой лекарство!

— О, да! Да!

— Это было не от жары — совсем не от жары! Боже мой!

— О, да! Да-да!

— Вы почувствовали страх а с чем вы связываете его природу госпожа Реми?

Я поймала себя на том, что мысленно прошу его заткнуться. Впрочем, Реми уже сама перебила бы кого угодно:

— Это был страх смерти! Мы с мужем немало читали о древних проклятиях фараонов… У меня закружилась голова и, пардон, меня затошнило!

Дальнейшая неразбериха случилась из-за того, что каждый из группы спешил поделиться своими впечатлениями о пережитом ужасе. Все сводилось к одному: в Луксоре группу внезапно обуяла необъяснимая паника. Поняли это и на основном канале. Прежнего корреспондента я встретила почти со слезами счастья на глазах. Он говорил так ровно и членораздельно!

— У известного профессора археологии из Сан-Франциско на этот счет имеются свои догадки. Господин Ковиньон? Вы на связи? Эдуард Ковиньон!

Снова скачок изображения, фокусировка. Вытянутое лицо с выражением глубочайшей самопогруженности. Словно очнувшись после медитации, голографический мужчина — лет шестидесяти на вид — уставился прямо на меня.

— Профессор Ковиньон располагает артефактами, которые, как он утверждает…

Что там утверждал Ковиньон, мне узнать не довелось. Наше такси дернуло, завертело. Если бы не полная герметичность салона, я наверняка услышала бы душераздирающие вопли и скрежет шин колесных автомобилей, водители которых — не знаю уж, люди или роботы — всеми силами старались уйти от столкновения. Тем не менее, нас все же зацепило сбоку другое такси. Причем с того бока, где сидела я. Удар прошел по касательной, меня лишь опрокинуло в противоположную сторону.

— Черт тебя возьми! Хрена ли ты, застранец, не смотришь, куда едешь?!

Машина стояла, а орала, кажется, я. Точно — я.

Еще бы: я чуть не задохнулась в аварийных подушках, которые вырвались отовсюду и стиснули меня, как сладострастный любовник.

— Вирус тебе в программу! Что ты творишь, болван электронный?! Отключи к чертям эти подушки!

Кто-то второй, вторая я внутри меня, бесстрастно взирала на происходящее. С одной стороны, я трепыхалась в страховочных пузырях. С другой — невозмутимо стояла надо всем этим безобразием, скрестив руки на груди и посмеиваясь. Да, вот так. Именно так это и было! Пришлось умолкнуть. И тогда вторая я подсказала, что поздно разоряться и грозить вирусами: система робота-шофера, едва меня не угробившего, отказала. Это было неизбежно. Вообще-то я чудом осталась жива. В какое-то мгновение мне даже стало жаль железяку.

Из идиотских «пузырей» меня выковыривали подоспевшие андроиды-медики.

Я не стала разбираться, кто там прав, а кто виноват. Улучив момент, отвела глаза дэпэошникам[9] и смылась с первым попавшимся парнем на его машине. Из-за пробки, организованной моим такси и еще несколькими «несложно» столкнувшимися автомобилями, мой спаситель тоже никак не мог проехать. Парнишка торопился по своим делам, я — по своим. В общем, мы помогли друг другу.

И только окончательно придя в себя от шока, я сообразила, что совершила невозможное, заставив дэпэошников забыть о моем существовании. Вместе с блокировкой памяти из меня удалили и все навыки. Навыки… Ангелы и архангелы! Что же я умела тогда, если сейчас это сделала играючи, не задумываясь? Да еще и с бдительными дежурными ДПО?!

— Вам куда? — поинтересовался мой избавитель.

Я оценивающе посмотрела на него. Нет, не пойдет. Не в моем он вкусе — это если вдруг призадуматься о продолжении знакомства. Страшненький и, как говорила Полинкина прабабка, «ледащий».

— Звягинцев Лог. Если не по пути, то…

— Ничего, я довезу!

Молодой человек нерешительно посмотрел на меня, надеясь, что, возможно, я проявлю по отношению к нему хоть малейшую благосклонность. Я же только кивнула и, покусывая губу, погрузилась в свои мысли. Ладно, как-то я воздействовала на дорожников — и черт с ними. Прорвалось, наверное, из подсознания. Недоблокировали его или с перепугу что-то там замкнуло… Хм! «Вирус тебе в память»… Вот так оно бывает, голубушка Фанни!

Мозг закололо. Понятно: снова разговариваю сама с собой. Очень хорошо. Полина мне рассказывала, что после блокировки я долго лежала в психушке на реабилитации. Чего не помню, того не помню. Весь тот период вообще вылетел у меня из головы. Буш-Яновская говорила, что у меня проявлялись почти все признаки шизофрении в активной фазе. В том числе — знаменитое раздвоение личности…

До особняка Буш-Яновских в Звягинцевом Логе я все-таки добралась. И даже без дальнейших приключений. Нет, я решительно никогда больше не сяду в «гробомобиль»! «Фирма «Пегас»! С нами вы почувствуете себя в раю!» После сегодняшнего им придется либо сменить слоган, либо прогореть. Потому что к моменту нашего отъезда в кашу из машин пробивалась очередная вездесущая съемочная группа…

Парень, подбросивший меня на Реко-Глинскую, 14, тоскливо посмотрел мне вслед, однако я не растаяла и попрощаться не вернулась.

В Логе летом — благодать! Польке и Вальке крупно повезло жить в этом местечке. Моя же мать, будучи при жизни знаменитой примой московской оперы, не позволяла себе шиковать. А потому после роковой авиакатастрофы мы с папашей так и остались в старой квартире старого дома — монолитного муравейника, вокруг которого громоздились всевозможные магазины, рестораны и прочие заведения, утопающие в призывных огнях рекламных голограмм. И два чахлых деревца на пять кварталов вокруг.

Я постояла, вдыхая в себя аромат хвои. Не к добру мне вспомнилась трагедия, случившаяся с мамой. Я всегда старалась затереть ее в своей памяти и, кажется, мне это удавалось. А сегодня… Какое-то предупреждение? Покойница-мать словно грозила мне пальцем с того света…

Если бы не папашины опыты, на которые он спускал все средства, в том числе и мамины гонорары, она могла бы остаться в живых. Отлично помню: она не хотела лететь тогда. Я же… я на тот момент работала в Управлении, у меня была куча своих забот. Я проигнорировала спор между родителями, а ведь могла встать на мамину сторону и послать отца куда подальше с его экспериментами. Чертов «гений»!

Во мне шевельнулось нехорошее чувство, и я с трудом удержала проклятье, готовое вырваться из моего сердца. А потом… в голову пришла мысль, что все-таки я пользуюсь плодами папиного труда. Пусть и не в распрекрасных бескорыстных целях, но тем не менее — пользуюсь! Ему они дохода не приносили, пусть хотя бы принесут мне. Почему нет? Я ведь не хочу ничего эдакого — вроде власти над миром. Несмотря на то, что эликсир метаморфозы вполне мог бы поспособствовать в исполнении подобной мечты, будь она у меня…

И я сделала несколько шагов в направлении дома Буш-Яновских.

Не знаю, что произошло. Внутри меня взвыла какая-то сирена. В виски впилась иголка — привычная, знакомая, ледяная иголка. Под ложечкой засосало. Неужели египетская аномалия переместилась в здешние широты? Наверное, похожие чувства испытали луксорские туристы…

Опасность!

Опасность — от Полины?! Чепуха! Я проделала такой путь, в дороге со мной ничего не произошло… почти ничего. Меня никто не задержал, не похитил. Остался последний шаг — и Буш-Яновская разъяснит мне ситуацию.

Я уже на пороге. Уже кладу руку на сканер…

Все помутилось в голове. Я подняла глаза и увидела перед собой маску. Лепнина, украшавшая фасад Полининого дома. Страшная, перекошенная маска, символ древнего театра, одной стороной лица усмехалась, другой — рыдала.

Вспышка!

Память!

Oh-h-h my god! Моя голова!

Двери открылись…

3. Ясна Энгельгардт

Сержант Ясна Энгельгардт специализировалась в спецотделе в качестве «аналитика-оперативника». Она была человеком дисциплинированным и покладистым. Ее мать, Пенелопа Энгельгардт, ушедшая в отставку в звании майора ВО, приучила дочь к беспрекословному подчинению. Единственным существом, к которому Энгельгардт-старшая питала слабость, была ее внучка, недавно родившаяся Полиночка. Именно бабушка настояла, чтобы Ясна и ее муж, художник Виктор Хан, забрали малышку из Инкубатора почти сразу после извлечения новорожденной из реторты. Мотивировала она это объяснением, что «так в их семье поступали всегда».

Не сказать, что появление постоянно орущего младенца в доме, где еще не был закончен ремонт, сильно поспособствовало профессиональной карьере обоих молодых супругов. Виктор почти забросил рисование, пропустил несколько выставок, а Ясну все чаще видели на работе невыспавшейся и понурой, хотя она крепилась из последних сил. И в спецотделе Ясина вялость стала уже притчей во языцех: сотрудники шутили, перефразируя старую, как мир, поговорку: «Не было у бабы забот, забрала баба дочку из Инкубатора».

Сегодня, в один из своих редких выходных, Ясна вырвалась из дома под предлогом визита к Буш-Яновским с приглашением четы на скорое крещение дочки. Причем идея крещения тоже целиком и полностью принадлежала Пенелопе Энгельгардт.

Сержант упивалась короткими мгновеньями свободы. Она заметно повеселела. Кроме того, у начальницы были гости.

Американцы оказались ребятами веселыми и заводными. Один, Витторио, постоянно грыз орешки и выплевывал скорлупки прямо под ноги к отчаянному неудовольствию робота Дядюшки Сяо. Второй, Марчелло — приятный блондин с аккуратной бородкой — тут же принялся осыпать Ясну комплиментами, будто впервые в жизни увидел перед собой хорошенькую женщину. Ну а третий, Чезаре, самый старший и наиболее серьезный в команде, время от времени вступал в перепалку с главной в их «квартете» — Джокондой. Оба — и он, и красавица — пикировались на незнакомом Ясе языке, быстром и певучем, отдаленно напоминающем кванторлингву. Джоконда делала вид, будто строжится, и обзывала подчиненного синьором Бурчачо.

Но все они явно дожидались появления кого-то еще.

— Вы так всегда? — не удержалась Энгельгардт, в очередной раз выслушав от Марчелло оду своим глазам, «локонам» и улыбке.

— Нет, — буркнул Чезаре, хмуро поглядев на блондина, — только зимой, весной, летом и осенью… Паяц!

— Э! Чез! Фаворисца тацерэ! — Марчелло вскинул указательный палец.

Кудрявого крепыша это не проняло:

— Чиуди иль беццо! — ответил он все в том же неприветливом стиле.

Энгельгардт нисколько не удивилась, когда услышала сигнал охранной системы, оповестившей о чьем-то приходе.

Клацая когтями, Дядюшка Сяо потрусил ко входной двери. Капитан Буш-Яновская, переглянувшись с гостями, также поднялась и вышла.

— Рад приветствовать! — из холла послышался голос робота-добермана, и в нем, как бы это ни было странно для машины, присутствовали нотки радости.

— Дядюшка Сяо, вашу лапу!

Ясна изумилась. Второй голос принадлежал Фаине Палладе, которую не так давно отпустили после ареста. И голос этот был слишком веселым для человека, обуреваемого большими неприятностями.

Ошибки не было: в зал вошла гречанка собственной персоной. Внимательными серо-голубыми глазами оценила обстановку. Улыбнулась всем присутствующим.

— О-о-о! — воскликнул Витторио и, отряхнувшись от ореховой кожуры, подскочил к ней. — Бон джорно! Салве! Коме андато ил виаггио?

— Си, андра бене! — быстро откликнулась Фанни на том же языке (!). — А парте ил уна пиккола инциденте. Ла авариа…

— Ла авариа? — Джоконда хмыкнула. — Си-и-и… Ты, как всегда, в своем духе!

Гречанка согласно кивнула. Затем красавица-американка встала, они с Палладой обнялись и «поцеловались» крест-накрест, промахиваясь мимо щек. Ритуал продолжили мужчины-подчиненные. Соблюдая некую иерархию, гречанку обнял, взаимно похлопывая по лопаткам, вначале старший, Чезаре. Затем — бородатый блондин Марчелло. И уже напоследок — любитель орешков Витторио. Все завершилось рукопожатиями.

Полина с усмешкой наблюдала за спектаклем. Вопросительные взгляды растерянной Энгельгардт она игнорировала.

— Там все в порядке? — спросила Фанни, разваливаясь в кресле и забрасывая ногу на ногу.

— Бенинтецо! — последовал ответ начальницы «черного квартета». — Эсса мэндаре ин лабораторио е гиа дормирэ.

Гречанка сложила руки на груди и потерла пальцами подбородок. Ясна сразу отметила, что прежде этот жест подруге свойственен не был.

— Хм… Фаволосаменте. Я не сомневалась, Джо… Все сработало замечательно, грациа…

Джоконда вытащила из кармана изящную коробочку с тоненькими сигаретками и предложила гречанке. Та кивнула. Дядюшка Сяо, по-стариковски поворчав себе под нос, активировал вытяжку и в очередной раз принялся убирать скорлупки, набросанные Витторио.

— Как дела, Яся? — Фанни наконец-то переключилась на молчаливо наблюдавшего за нею сержанта. — Вы переехали в новый дом?

Ясна вздохнула. Это была больная тема, о которой она предпочитала говорить только в форме шутки.

— Если этот дом можно назвать новым…

— Он пережил Завершающую, — вмешалась Буш-Яновская. — А значит, переживет еще и всех нас. Добротный дом.

— О, да! — подхватила Энгельгардт. — Когда мы вошли туда впервые, там не было ничего, кроме обломков и тараканов. А стены были расписаны каким-то белым составом. Ну, мою матушку вы знаете: она сочла эти надписи шедевром древних граффити и бросилась за специалистами…

Уже знакомая с этой историей, Полина рассмеялась, а остальные обратились во внимание, будто им и впрямь была интересна какая-то история ветхого дома. Ясна продолжала:

— Я потом поинтересовалась, что там было написано… У дешифровщика…

— И?.. — Фанни выдохнула дым.

— Это были какие-то загадочные послания на славянском. «Кириллица» — так, по-моему, это называется. Ну, вот такое, например: «Буш требует выдачи главного таракана!» Встречались письмена и на основе латыни, типа «Тараканы, гоу хоум!» Понятия не имею, что это могло означать для древних…

Но «квартет» и гречанка, по-видимому, поняли, потому что переглянулись и захохотали.

Ясна заговорила бойчее:

— Ученые подошли к вопросу принципиально…

— Еще бы они не подошли к нему принципиально, когда над ними с мухобойкой стояла твоя мамуля! — вытирая слезы, откликнулась Фанни.

— Вот-вот! Состав соскобленной краски оказался веществом-инсектицидом… То-то я заметила, что тараканы его не доели… Ну, давайте не будем об этом. Я приехала пригласить вас на крестины моей Полинки. Мать хочет обставить это событие с помпой…

— Если она снизошла даже до меня, то верю. Насчет помпы… — Фанни подмигнула Ясне с Полиной и окликнула добермана. — Дядюшка Сяо, не сообразите ли вы нам чего-нибудь выпить? До сих пор не отдышусь после аварии… Кстати, Джо, еще до того, как мое такси вляпалось в переделку, я успела посмотреть одну забавную передачку. Угадай, кого я там увидела?

Американка с невозмутимым видом пожала плечами.

Тем временем робот ловко и быстро сервировал столик. Лапы его постоянно трансформировались, да еще и с такой быстротой, что глаз едва улавливал смену приспособлений: только что были ножницы, теперь уже щипцы, затем нож, зажим, снова нож. Столовые приборы, казалось, сами разлетались по местам, напитки — выливались в посуду, угощения — с ресторанным шиком укладывались на тарелки. А с виду ведь доберман и доберман…

Гречанка сделала глоток из своего бокала и продолжила:

— Нашего с тобой общего знакомого, археолога Эдуарда Ковиньона… И вот на самом интересном месте — трах-бабах! — мы теряем управление и сталкиваемся со встречным авто! Чтобы я еще хоть раз в жизни села в «гробомобиль», тем более — фирмы «Пегас»!..

— О! О! — вмешался Чезаре, услыхавший знакомое имя. — Кто бы мог подумать! Ковиньон! Белиссимо! Ах! Ах!

— Чезаре, ту алла луи иннаморато![10] — Марчелло и Витторио, хлопая себя по ляжкам, загоготали, отчего с последнего еще сильнее посыпались выплюнутые скорлупки. — Сигнорси![11]

Кудрявый с деланным возмущением прикрикнул на них:

— Чиуди иль беццо! Гуэлло мия аморэ![12]

— Гы! Аморэ а прима виста![13]

Они попрепирались между собою, покуда начальница-американка не остановила их красноречивым взглядом.

— Мы с Фанни покинем вас, — произнесла Джоконда, адресуя эти слова не своим спутникам, а хозяйке дома и Ясне. — С вашего позволения.

Гречанка поднялась, небрежно ткнула окурком в пепельницу, и они с американкой ушли в Полинин кабинет.

— Боюсь, Ясна, что на крещение к твоей дочери мы не успеем, — наконец-то у Полины появилась возможность поговорить о деле, которое привело сержанта в ее дом. — Мы, знаешь ли, с Палладой отправляемся в служебную командировку. Буквально завтра… Потому приношу извинения.

— С Фанни?! Она восстановлена в спецотделе?

Сплошные сюрпризы! Вот этого Ясна никак не ожидала. В свое время она тяжело пережила утрату своей любимой подруги: с Фанни они были дружны гораздо больше, чем с быстро продвигавшейся по карьерной лестнице Полиной или с писательницей Сэндэл Мерле, Хвастушкой Сиди, ныне супругой посла Максимилиана Антареса.

— Считай, что восстановлена, — отозвалась Буш-Яновская.

— Но крестины будут не завтра. У нас еще не закончился этот треклятый ремонт, к тому же, масса организационных вопросов… Так что, думаю, не раньше первых чисел августа…

Полина ответила, что будет иметь в виду, извинилась за отсутствие Валентина и пригласила гостей ужинать.

4. Гость с Фауста

Если не считать некоторых видов фауны, Эсеф был райской планетой.

— Вам куда? — уточнил таксист.

— Северное взморье.

Священник Агриппа не привык к пейзажной роскоши и яркому солнцу. Магистр редко вылетал во «Внешний Круг» обжитой и протуннелированной части Галактики. На его родном Фаусте небо скрывали свинцовые тучи, а дождь был настолько привычным явлением, что монахи попросту не обращали внимания на это неприятное атмосферное явление. Если священникам и приходилось покидать суровую планету монастырей, то это было вызвано лишь неотложными делами Епархии.

Но сейчас, как это ни странно, Агриппу двигал порыв личного свойства. И магистр был взволнован. Причем взволнован настолько, что даже не обращал внимания на растущие у обочины хищные «цветы» — на самом деле вовсе не цветы, а животных, которые, благодарение Всевышнему, не могли передвигаться.

Их было много. Самые мелкие — величиной с кулак. Средние — с человеческую голову. Ну а долгожители могли бы сожрать и овцу. Неприятного вида — в форме пятиконечной звезды, лучи которой у взрослых особей обманчиво загибались наружу, к «стеблю», чтобы при первом же удобном случае сжаться в «бутон», поглощая неосторожную жертву — они постоянно шевелились. «Цветы» все время меняли запах.

Людей они пытались приманить чарующим ароматом всевозможных блюд. Гастрономическая озабоченность проецировалась хищниками на все окружающее. Молодняк тренировал навыки на мухах, и потому пройти мимо «питомника» с юной порослью, не зажав носа, было невозможно.

Поначалу, как знал Агриппа, колонисты пытались избавиться от омерзительного соседства. Они выжигали целые луга этих «цветочков», но галактическое общество охраны природы осудило вандализм. И в самом деле: с гибелью волосатых темно-бордовых живых «пентаграмм» стала нарушаться экология Эсефа. Под нажимом Общества в правительстве Содружества приняли поправку к статье, где наложили строжайшее вето на уничтожение «пэсартов». Именно так называлось это животное-растение в перечне «Представители фауны планет Галактики». На латыни — базовом языке кванторлингвы — название звучало как «pesartus vulgaris», то есть, «пэсарт обыкновенный».

В городах, конечно, от «цветочков» избавляются по-прежнему, невзирая на запреты. Однако стоит выехать за пределы населенного пункта — и любуйся багровым морем, над которым кружат насекомые. Сутки напролет издает оно гадостные чавкающе-хрустящие звуки.

«Любуйся», конечно, при одном условии: если на тебе надет надежный респиратор…

Те пэсарты, что росли у самой дороги, с любопытством нацеливали свои пятиконечные головы-желудки на проезжавший автомобиль священника. Сообразив, что до жертвы им не дотянуться (они не были разумными, однако все, что касалось процесса пищеварения, пробуждало в них необычайную находчивость), «цветочки» принимались в ярости грызть дорожное покрытие скрытыми в глубине «бутона» зубами. Перезаливать дорогу местным властям приходилось в среднем раз в два года.

Прилет фаустянина был связан с одним немаловажным обстоятельством, а если точнее, то с побегом бывшего послушника по имени Зил Элинор.

Элинор не был Агриппе кровным сыном, да это и так понятно, ведь монахи исповедуют целибат. Однако мальчик, родившийся, как и все остальные дети Фауста, в монастырском инкубаторе, слишком отличался от своих собратьев. Агриппа являлся не только наставником, но и названым отцом Зила. Священник крестил ребенка, занимался его воспитанием, знал о душевных порывах взрослеющей личности.

И вот теперь, похоже, с Зилом приключилась какая-то беда. Максимилиан Антарес в приватном сообщении прислал неутешительные новости. Это заставило Агриппу отложить дела, обратиться в Епархию за разрешением покинуть Фауст и, наконец, прибыть на Эсеф.

Машина домчала священника до резиденции посла. Пусть она и находилась за пределами города Орвилл, столицы одноматерикового Эсефа, и была погружена в зелень первозданных джунглей, стоит ли говорить, что в округе трудно было бы найти хоть один вредоносный пэсарт? При видимой дикости усадьба и прилежащая территория была тщательно ухожена, что неудивительно: дипломат Антарес, посол Земли на Эсефе, был первым лицом этой планеты.

Агриппа задумчиво огляделся. Совсем недавно здесь ступала нога его сына… О, Всевышний! Что же случилось с тобой, мальчик мой?

Священник еще чувствовал слабые отголоски присутствия Зила. Все фаустяне в той или иной степени эмпаты, а Элинор был среди них, пожалуй, сильнейшим. Правда, мальчишка о том и не догадывался, считая, что это норма.

Основоположник религии Фауста, Александр-Кристиан Харрис, который жил во времена Завершающей войны, в своих долгих поисках нашел сведения о знаниях древних оританян — полностью исчезнувшей с лица Земли расы прародителей нынешних людей. Многие называли эту расу атлантами или «антарктами», но суть не менялась. Пращуры-духократы погибли в ледяной пустыне во время одного из глобальных катаклизмов прошлого. Их немногие крохи успели рассеяться по планете и сохранить малую толику своей культуры, не до конца задавленные новой, техногенной и воинственной, цивилизацией. Именно знания жителей загадочного Оритана и легли в основу учения монахов Фауста.

Биокиборг-садовник, обрабатывавший приусадебный участок, выпрямился над грядками и уставился на священника пустыми глазами. Агриппа еще раз подивился: все, скольких он видел, «синты» из обслуги Антареса выглядели классически бездушными болванчиками.

— Здравствуй, — просто сказал Агриппа.

— Здравствуй, — монотонно ответил садовник. — Чем могу быть полезен, господин?

— Где могу я найти вашего хозяина?

— Господин Антарес сейчас на пляже. Он ждет обеда.

— Как мне отыскать пляж?

— Идите по этой тропинке, она выведет вас, — «синт» равнодушно махнул рукой в сторону парка.

Деревья темно-зеленой аркой смыкались над выложенной «диким» камнем тропой. Где-то вверху многочисленная птичья братия устраивала шумную возню, сопровождаемую чириканьем, визгами и трепетом крылышек.

Священник по привычке заложил руки в широкие рукава темно-лиловой мантии. Жара, равно как и холод, не смущала его. Он просто не замечал капризов погоды.

Наконец за стволами деревьев сверкнула жизнерадостная бирюза. Фауст, несмотря на дождливость, не имел на своей поверхности бассейнов морей и океанов: он был испещрен многочисленными руслами бурных и мутных речушек.

Океан Эсефа прекрасен. Величавые и неторопливые волны тревожат его голубовато-зеленую гладь и аккуратно, будто следуя некоему придворному этикету, накатываются на песчаный берег. Пернатые морские твари с пронзительными криками парят над поверхностью и вместе с теплым солоноватым ветром взмывают в поднебесье.

Что же здесь, в этом Эдеме, пришлось не по душе воспитаннику Агриппы? Что случилось с Элинором? Какой змей укусил его?

Посол возлежал в шезлонге, подставляя бледное тощее тело под ласковые солнечные лучи.

Облаченный в темно-лиловую сутану, по песку шагал худощавый мужчина, чем-то похожий на хищную птицу. Крупный загнутый нос, гигантский в профиль и тонкий анфас. Небольшие умные глаза смотрят из-под нависающих надбровий. Губы, сжатые в ниточку, говорят о строгости и аскетизме, что лишь подтверждают манеры — на ходу он прячет кисти рук в широких обшлагах рукавов, невзирая на жару и на неуместность подобного одеяния на пляже.

— Извините, господин Антарес, что помешал вашему отдыху, — визитер присел на соседний шезлонг.

Посол окинул его взглядом. Да… Если на Фаусте Агриппе было самое место и время, то здесь, среди всего этого витального великолепия, бледно-серый монах в лиловом балахоне выглядел призраком.

— Чепуха, я вас ждал, Агриппа. Ситуация с вашим воспитанником немного вышла из-под контроля. Вы уже что-нибудь слышали об этом?

Монах покачал головой. В глазах его была затаенная тревога. Похоже, Агриппа не кривил душой, когда четыре года назад говорил о своей привязанности к воспитаннику…

— Абсолютно ничего не слышал, господин Агриппа. И сильно обеспокоен. Я надеюсь, вы расскажете мне все?

— Все не знает даже ваш непосредственный начальник, святой отец, — Антарес вкрадчиво и нехорошо хохотнул, но Агриппа не изменился в лице и спокойно перенес богохульство собеседника. — Этот гаденыш наделал много глупостей.

— Зил?! Отчего — «гаденыш» и что значит — глупостей? — святой отец встревожился еще больше.

— В том числе и ту, о чем вы сейчас подумали, — и снова тот же смешок со стороны посла. — Мы брали его не для того, чтобы он лез не свои дела, соблазнял своими «хорошенькими» глазками жен хозяев и кусал те руки, что кормят его… А произошло именно это.

Антарес поднялся, натянул майку и шорты. Ему не хотелось выглядеть более бледным, чем редко видевший солнце священник. Но Агриппа и не смотрел на него. Он растерянно перебирал складки своей рясы:

— Вы как будто говорите о другом человеке. Зил на это…

— Способен! Он очень изменился за эти годы, отец Агриппа!

Магистр воскресил в памяти чистое и бесхитростное лицо послушника монастыря Хеала. Вспомнил тот миг — в их последний день — когда Элинор с Кваем Шухом подбежали к нему и по обычаю приложились губами к его рукам…

Нет, верить не хотелось. Да только изоляция на закрытой планете не прибавляла житейского опыта даже иерархам. Убедительность тона Антареса убивала…

— Но… он был столь крепок духом… — это все, чем смог возразить Агриппа на предъявленные обвинения. — Самый лучший, вы же помните?! Вы сами тогда заявили, что он — совершенен… Где мог произойти сбой в его психике?

— Где-то у вас, — без промедления откликнулся посол.

— Такого просто не может быть. Просто не может быть, повторяю! Верните мне его, я увезу мальчика обратно, домой… Возьмите Квая, возьмите кого угодно, если необходимо. Я ошибся тогда…

Агриппа помнил растерянность и радость юного послушника при вести о том, что он попадет во Внешний Круг.

Максимилиан Антарес правдоподобно изобразил возмущение:

— Хотите сказать, это наша вина? Э, нет, господин священник. Товар был подпорчен с момента создания. Просто этот брак ждал своего часа. Мы выбрали не того. Помните, мы думали о Квае… как его?..

— О Квае Шухе…

— Да, о его закадычном дружке, Квае Шухе, совершенно верно, — спокойно повторил дипломат. — Теперь я считаю, что нужно было остановить выбор именно на нем. Кстати, сейчас мне принесут обед. Не желаете разделить со мной скромную трапезу, святой отец? Я обожаю грибные блюда, и как раз вчера мне доставили с Земли великолепные боровики! Здесь ничего подобного не произрастает. Здесь повсюду эти пакостные пэсарты. Бр-р-р! Вы пробовали когда-нибудь жаренные в сметанном соусе боровики, Агриппа?

Священник отрицательно покачал головой. Ему было не до чревоугодия. А ведь посол мало отличается от ненавистных ему самому пэсартов! Точно так же хочет заманить экзотической пищей…

Неподалеку от них на песок опустилась тяжелая белая птица с острыми крыльями. Она почистила перья и с подозрением уставилась на людей. Не найдя в них ничего интересного, заметила плеснувшую в волнах рыбу, протяжно крикнула, неуклюже пробежала вперед и кое-как взлетела, чтобы спикировать в воду и вынырнуть с добычей. Магистр подумал, до чего же не по-божески устроены миры Внешнего Круга: здесь все друг друга жрут, отдаваясь этому всей душой и помыслами…

— Вы, фаустяне, забавный народ, — продолжал витийствовать Антарес.

— Но ведь вы обещали, господин Антарес! Мы воспитываем наших монахов вовсе не для войн и убийств, вам это известно. Зил был направлен вам в услужение, он дал мне зарок слушаться вас, как меня. Он никогда не нарушил бы данного слова!

Антарес заслонился от него рукой:

— Увольте, Агриппа! Овца вашего стада оказалась паршивой…

— Так что натворил во Внешнем мире Зил? — не вытерпел Агриппа.

— Если я скажу, что он пренебрег самой важной библейской заповедью, вы мне поверите? Воспользовавшись отсутствием гена-аннигилятора… А?

Темные глаза священника расширились:

— Но это… это ужасно! Каким образом?..

— Ну, если перечислять, то он пренебрег почти всеми заповедями по очереди, — отмахнулся Антарес. — Это уже в прошлом. Пора думать о нынешнем положении вещей.

— Каюсь. Эти три года я почти не выезжал с Фауста и не знаю ничего, — сдался священник.

— Ваш гаденыш…

— Прошу, не называйте так мальчика. Что бы он ни сделал, наказание за свои поступки он понесет… — Агриппа указал на небо.

— Договорились, святой отец! Гаде… этот ваш воспитанник совсем поехал рассудком. Он преследовал Сэндэл…

Священник помрачнел. Недаром, ох недаром на Фаусте не было ни единой женщины! И вот — пожалуйста: стоило появиться жене посла, и все моральные устои Зила рассыпались в прах… Если, конечно, Антарес не лжет.

— Наши женщины не привыкли к такому обращению. Но, возможно, чем-то ему удалось соблазнить мою супругу — или своей молодостью, или своей прытью… Я не знаю… Женщины — существа странные.

Агриппа посмотрел на изморенное физическим бездействием тельце посла и мысленно сравнил его с полным жизни и сил статным послушником. Хоть магистр и был далек от всего житейского, но здесь жену Антареса он понял. Хотя и не одобрил поступков — ни ее, ни своего сына.

— Но мы встретились не для того, чтобы обсуждать моральные принципы моей досточтимой супруги, Агриппа. Зил сбежал. Мы не нашли его. Я оч-чень, повторяю: оч-ч-чень хотел бы узнать, где он сейчас. Он весьма опасен. Вас это не смущает, мой набожный друг? Простите, что фамильярничаю. Я сегодня на отдыхе и позволил себе расслабиться… Так вас не смущают все небогоугодные поступки вашего га… вашего сыночка?

— Он по-прежнему мой сын. Не нам, смертным, осуждать деяния друг друга…

— Это позиция не мужчины, но юродивого. Вы наивны до комичности. Хотите думать, что все люди хороши?

Священник исподлобья посмотрел на посла:

— Не вижу ничего порочного в этой позиции. Не мне судить поступки даже моего сына. Для этого существует другой — более строгий — суд…

Антарес зевнул. Надо было предположить подобную реакцию идиота-фаустянина. Они там все будто пыльным мешком пришибленные… Что ж, придется подступиться с другой стороны:

— Кроме того, святой отец, опасность грозит и ему самому. Как я понимаю, коли у него отсутствует аннигиляционный ген, не только он может убивать беспрепятственно… То же самое могут проделать и с ним. Причем — кто угодно… Не обязательно для этого быть специально обученным сотрудником ВПРУ. Ведь так?

Агриппа вздрогнул. Он мог бы уже и не отвечать: Антарес узнал все, что хотел.

— Так помогите нам определить местонахождение Зила, Агриппа! Не берите грех на душу, вы и без того взрастили настоящее чудовище в человеческом обличии!

— Как же я смогу помочь? Поверьте, господин Антарес, я нисколько не пытаюсь выгородить его! По дороге на Эсеф я много думал и пришел к тому, что мальчика нужно забрать отсюда… Поэтому наши с вами намерения совпадают…

— Я предполагаю, что он на Земле, святой отец. Но мое появление в столице Содружества непременно вызовет ненужный резонанс. Не соблаговолите ли вы самостоятельно заняться вашим воспитанником? Хотя бы попытайтесь узнать о его судьбе.

Священник вздохнул:

— Я сделаю все, что от меня зависит… — за эти несколько минут разговора он на глазах осунулся и постарел.

Отойдя к полосе прибоя, Антарес ополоснул ноги от песка и обулся.

— Разрешите небольшой вопрос, магистр? — с улыбкой крикнул он. — У вас тоже нет аннигиляционного гена?

— У меня — есть, — проговорил Агриппа, думая совсем о другом. — Мое происхождение предполагало частые контакты с внешним миром, и потому аннигиляционный ген у меня есть…

— Почему же у остальных…

— Господин Антарес, я не имею права говорить об этом. Иерарх не давал мне таких полномочий.

— Но как-то все это странно…

Посол подобрал с шезлонга свое полотенце и, забросив его через плечо, кивком пригласил магистра следовать к усадьбе. Фаустянин легко, словно юноша, поднялся и поравнялся с Антаресом.

— Ничего странного. Просто Элинору была уготована совсем другая судьба, господин посол. Совсем другая… Эта судьба заключена в его имени… Я до сих пор не понимаю мотивов такого решения Иерарха Эндомиона…

— А я вот хорошо понимаю. Да вам говорить бессмысленно, вы же упертый в своей наивности и вере в людей, как черт знает кто! Дело ваше. Но лишнее слово гаде… Зила на Земле может обернуться огромными неприятностями вам и вашему приходу. Вы ведь не хотите развоплощения, верно?

— Я не хотел бы неприятностей Епархии…

— Могу уверить: вас одного не казнят. Поэтому в ваших же интересах как можно быстрее помочь нам отыскать вашего проходимца. У меня даже есть кое-какие намётки…

Священник медленно перевел взгляд на носы своих черных туфель и снова задумался.

5. Вспышка

— Знаешь, Ти (ничего, если я буду называть тебя просто — Ти?)… Ну так вот, Ти, есть одна история про древнего мудреца… Как-то раз шел один путник по дороге и увидел сидящего под оливковым деревом старца. Путник узнал в старике знаменитого мудреца. И он спросил: «Ответь, философ, сколько времени мне еще идти до Афин?» Старик взглянул на него и махнул рукой вдаль: «Иди!» Путешественник растерялся. Старец ждал. «Но ведь я задал тебе такой простой вопрос, мудрец! Сколько времени мне еще идти до Афин? Ты ведь наверняка оттуда, это единственная дорога!» Старик снова указал вдаль и повторил внушительно: «Иди!» И тогда путник рассердился: «О тебе ходят легенды, а ты, видимо, настолько глуп, что не можешь мне сказать, как долго мне еще идти до Афин!» На что мудрец ответил: «По-моему, глуп как раз ты! Как же я могу сказать тебе, сколько времени займет твой путь, когда ты стоишь на месте?» Путник махнул рукой и поплелся своей дорогой. А старик, оценив скорость, с которой тот двигался, закричал ему вслед: «Ну, если ты будешь идти все время с такой скоростью, то Афин достигнешь к закату!» Интересно, Ти, а мы с тобой достигнем Москвы хотя бы к рассвету, а?

Андроид[14] усмехнулся и посмотрел на Нику. Тибальт (таково было его полное имя) отличался от большинства своих полуискусственных собратьев: у него было и чувство юмора, и зачатки индивидуальности. Правда, полностью черные глазные яблоки выдавали синтетическое существо в водителе транспортера.

Движимые стереотипными фобиями, люди не желали, чтобы созданное их руками внешне и внутренне было неотличимо от них самих. Мало ли что? Ника хорошо знала миф об Эдеме, о Вавилоне, о Потопе — о том, что случилось, когда вторичное возжелало уподобиться своему Создателю. А так как из всех белковых роботов андроиды более всего походили на человека, их отличительным знаком ученые сделали необычные глаза. И, разумеется, типовую внешность. Правда, рисунок сетчатки, как и у каждого человека, у андроида тоже был индивидуален — наподобие «серийного номера».

Тибальт не был движим одной лишь программой. У него неплохо развились эмоции, а живостью мимики он мог бы посоревноваться и со многими биологическими людьми.

Случилось так, что Ника Зарецкая проворонила свой флайер, который должен был доставить ее в Москву. Она оканчивала второй курс Академии при ВПРУ, намереваясь впоследствии поступить на службу в Военный Отдел. И завтра начиналась сессия. Разумеется, можно было вылететь и следующим флайером, однако все рейсы отменили: Москву захватил циклон, да еще какой! Июнь уходил громко, с фейерверком.

Не успели еще отмерцать переломанные всполохи молний, как вдоль всего черного небесного купола прокатился оглушительный рокот, словно планета в своем бешеном беге внезапно столкнулась с невидимой преградой.

Ливень хлестал так, что замерло все живое и неживое, и только громоздкие механизмы еще могли работать в экстремальных условиях. В одном из таких механизмов — огромном транспортере — по правую руку от водителя сидела Ника Зарецкая. После неудачи с перелетом девушке пришлось воспользоваться старым, как мир, приемом, который назывался «автостоп»: ехать-то надо, причем срочно.

Но сейчас даже транспортер полз по дороге, будто раненная черепаха по мокрому песку — захлестываемая безжалостными волнами, кособокая…

Настроение у Зарецкой было самое что ни на есть приподнятое. Еще бы! Она и опоздала-то из-за того, что никак не могла убежать со свидания с ненаглядным своим Домиником. А потому ей хотелось плясать, говорить глупости и смеяться — несмотря на ужас, творившийся за пределами кабины.

— Я постараюсь наверстать упущенное, когда ливень слегка стихнет, — пообещал Тибальт и свернул к обочине. — Лучше пока постоять: я уже не вижу дороги, а навигационная система… ну, я ей не очень доверяю, тем более — с такими помехами…

И говорил-то он так… по-человечески. Временами нескладно. С живыми интонациями.

— Ти, а вы… роботы, киборги, андроиды… вообще — как чувствуете мир? Только без обид, ладно?

— Какие обиды, Ника? И что означает — «как» чувствуем? У нас то же осязание-обоняние-зрение-слух, что и у вас, — Тибальт извлек мягкую щетку из недр «бардачка» под лобовым стеклом и деловито принялся наводить чистоту на приборной панели.

— Да я совсем не об этом! Как это — чувствовать, когда в тебя заложена программа?

— Но в нас есть и программа базовых эмоций! Мы ведь не роботы… — в его тоне едва уловимо промелькнуло что-то сродни расовой гордости, и Ника с трудом подавила смешок: ей сейчас хотелось любить весь мир, а этого обаяшку-андроида — и подавно расцеловать в обе щеки.

— А то, что можно делать только сердцем и душой? — деликатно подсказала она.

— Что ими можно делать? Это абстрактные понятия. Сердце — орган, качающий кровь. Душа — это и подавно категория из человеческих религиозных представлений. А чувствуем мы нервной системой и самым главным ее распределителем — мозгом… В точности так же, как и вы…

— Значит, ты тоже мог бы в кого-нибудь влюбиться, да? — Ника игриво поморщила нос.

— Теоретически — может быть. Но зачем? Это ведь не несет никакой практической значимости. Люди привязываются к существу противоположного пола из-за естественного инстинкта. Вы по определению двуполы, такова ваша природа. Нас, андроидов, выпускают однополыми…

Зарецкая развеселилась еще больше:

— А знаешь, в древних мифах тоже были однополые существа. Это ангелы. Все — мужчины, представляешь? Как и вы, андроиды! Ти, знаешь, кто ты? Ты — ангел-водитель!

Он и бровью не повел. Ника зевнула и потянулась:

— Может, включишь музыку? Так надоел этот шум и грохот…

Андроид исполнил ее пожелание.

Если в герметичной кабине с хорошей звукоизоляцией слышны оглушительные раскаты грома и яростный плеск небесного водопада, то что творится снаружи? Страсть! Ника поежилась. А ведь подумала она об этом неспроста: ей все больше хотелось сбегать по естественной нужде, но как выйти в тот кошмар?

Тибальт убрал щетку и покосился на попутчицу. Что-то явно не так: она притихла. Что-то беспокоит ее. Несколько минут назад эта щекастенькая, курносая, но при всей неправильности черт лица миловидная девушка щебетала, как искусственная канарейка, а теперь сидит, насупившись, и думает о чем-то своем.

— Могу я тебе чем-то помочь? — наконец спросил андроид.

— Н-не знаю… — Ника очевидно смущалась.

— Так что? Я вижу, у тебя что-то не в порядке. Скажи, возможно, я могу поспособствовать…

Она засмеялась:

— Ну, здесь-то ты точно бессилен. Мне нужно… туда… — и девушка мотнула головой на заливаемое потоками воды стекло, в грозовую темень.

Тибальт понял, кивнул и, привстав, перегнулся через спинку своего сидения.

— Что ты ищешь? — поинтересовалась курсантка, и в тот же момент андроид протянул ей непромокаемый плащ в фабричной упаковке. — Спасибо, Ти! Спасибо огромное, выручил!

Ника торопливо облачилась в защитную накидку, набросила на голову капюшон и выпрыгнула наружу.

Ноги тотчас захлестнула волна: дорога походила скорее на русло горной реки, чем на автотрассу. Воды налилось почти по колено.

Путешественница чертыхнулась. Теперь по возвращении придется сушить обувь и брюки. Вот же приспичило так приспичило… По обыкновению — не вовремя… Что ж, зато теперь можно, не стесняясь, топать за кусты в кювете: ноги промокли насквозь.

Постукивая зубами и путаясь окостеневшими пальцами в застежках брюк, Ника для бодрости напевала только что услышанный мотивчик. Не до песен, конечно, но не плакать же, в конце концов, да еще и в такой деликатной ситуации, где, скорее, впору смеяться! Освободившись от штанов, она присела.

Хорошо мужикам! Ника с облегчением озиралась по сторонам, помогая стихии в поливе придорожной растительности и в душе потешаясь над своим «вкладом» в природный круговорот воды. Парень отошел чуть в сторонку, слегка расстегнулся — и вперед… Но зато ни одна женщина не выйдет из строя, если ей — случайно или целенаправленно — «прилетит» удар в пах. Это уж точно!

Ну, все! Теперь можно ни о чем не беспокоиться! Какое счастье!

Зарецкая поднялась, застегнулась и хотела возвращаться, как вдруг ее внимание привлекло слабое свечение возле ближайшего куста.

— Эй, кто там?! — крикнула Ника. — Делать больше нечего, как подглядывать в такую погоду?!

Она подумала, что это водитель-андроид. Нонсенс, конечно, но мало ли что там произошло с его искусственным сознанием в такую погоду?

Ника шагнула в направлении света, желая разоблачить и пристыдить «синта». Можно подумать, они сами не отправляют естественных надобностей! Неужели это чем-то отличается от…

В следующую секунду произошло невероятное. Пространство исказилось, «поехало», и яркий свет, похожий на вспышку молнии, словно поглотил Нику…

Девушка не сразу сообразила, что происходит. У нее было чувство, будто она прорывалась через что-то вязкое, пружинящее — и при этом прорывалась отнюдь не по своей воле. Ее тащили на аркане через очень загустевшее желе, вот на что это было похоже…

Когда глаза обрели способность видеть, курсантка московской Академии обнаружила себя в пещере. Воздух здесь был влажным и горячим, будто в сауне, и тело мгновенно покрылось испариной. Пещера словно светилась, источником света было маленькое озерцо, заполнившее каменную яму. И — о, Великий! — вокруг было множество людей, оплетенных светящимися нитями! Зарецкая вскрикнула от ужаса, но было поздно…

…Андроид ждал минут десять с несвойственной людям терпеливостью. Ливень поутих, можно было ехать, но спутница не возвращалась.

Тибальт подумал, что, возможно, она убежала не только по «мелкой» надобности, и помедлил еще. Однако вышли все сроки, и он взволновался — разумеется, настолько, насколько может взволноваться синтетическое существо.

Взяв фонарик, накинув запасной дождевик, андроид выпрыгнул из кабины и отправился на поиски. От людей можно ожидать всего, чего угодно. Может быть, Ника любит прогуливаться под дождем? Еще через пять минут он решил совсем уж по-человечески покричать, призывая свою попутчицу. Так и не добившись результата, «синт» махнул рукой и приступил к выполнению программы — доставке груза в город. И без того он задержался часа на полтора относительно графика.

Спустя одиннадцать часов на месте исчезновения курсантки, уже при свете июньского солнца, появится группа дознания. Тибальт, конечно, сообщит, куда следует, об исчезновении попутчицы, и в Управлении это происшествие сочтут существенным.

У обочины безлюдного шоссе скучится четыре управленческих машины. Рядовые с какими-то техническими приспособлениями будут ползать в мокрой траве, замерять уровень радиации, следы инфракрасного излучения, следы биологического присутствия. Офицеры станут фиксировать данные донесений, эксперты Лаборатории скопируют эти сведения для дальнейшего разбирательства. Нормальная рабочая обстановка для ненормального явления.

И в анналах Главного Компьютера Содружества появится еще одно имя, носитель которого с 23 июня будет значиться в розыске — «курсантка Академии ВПРУ г. Москвы Ника Зарецкая»…

А таких исчезновений в последнее время, по засекреченным данным, было немало только по одной Земле. Не говоря уже о других населенных планетах…

6. Подготовка к отлету

Буш-Яновская появилась в приемной Лаунгвальд в назначенное время, минута в минуту. Секретарь указала капитану задержаться и подождать. Та беспрекословно подчинилась, однако в душе была удивлена: если шеф назначала кому-либо аудиенцию, то и сама соблюдала королевскую точность.

Наконец двери кабинета бесшумно разошлись, оттуда выехал круглый живот в дорогом костюме, затем появился обладатель живота — коротконогий лысоватый мужчина с брезгливо оттопыренной нижней губой и умными прокалывающими глазками. Не взглянув ни на Полину, ни на секретаря, он удалился.

— Капитан Буш-Яновская, войдите! — сказала секретарь, и Полина поднялась.

Лаунгвальд сидела за своим громадным столом, и в кабинете еще пахло дымом сигары. Буш-Яновская усмехнулась. Выходит, подполковник считает преступниками не всех курящих на этом свете… Одновременно офицер спецотдела козырнула и отрапортовала:

— Госпожа подполковник, капитан Буш-Яновская по вашему приказу прибыла!

Лаунгвальд, заложив руки за спину, медленно подошла к ней, холодно окинула взглядом с головы до ног, будто набросила металлическую сетку.

— Так. Так.

Полина, как всегда, не совсем поняла, что означают эти лаунгвальдовские глухие «так-так».

Не сняв с капитана «сетки», шеф отвернулась и отошла к голографу, размещенному в простенке, позади стола. Свои руки она по-прежнему держала за спиной.

— Дешифраторы частично разрешили нашу проблему, капитан, — Лаунгвальд активировала экран, и на нем высветилось объемное изображение двух полушарий какой-то планеты; шеф выстрелила из оптоуказки в сторону западного материка, и его проекция, увеличившись, вытеснила восточный, а затем заняла всю площадь голограммы. — Контейнер с веществом должен находиться вот здесь, — она обвела в воздухе петлю вокруг большого участка восточного побережья континента, очертания которого чем-то напоминали схематическое изображение спиральных Галактик.

В том месте, куда указывала Лаунгвальд, находился большой залив с выдающимся в него полуостровом. И Полина поняла, что речь пойдет о задании, на которое им с бывшим сержантом СО Фаиной-Ефимией Палладой предстояло отбыть этим вечером.

Это был Колумб, спутник кратного Кастора из созвездия Gemini (Близнецы). Интересующее Лору изображение меняло масштаб, все приближаясь и приближаясь. Залив был частью моря — Моря Ожидания.

— Вам должно быть известно, капитан, что столицей полуострова Спокойного является Город Золотой. Вот он. Он же — столица всей страны, в состав которой входит Спокойный. Страна, как вы знаете, называется Раек. Здесь, — (в ход снова пошла указка), — в пригороде, в Даниилограде, — (галоэкран приблизил план местности максимально; на голограмме стали видны холмистые гряды, множество садов, лугов и загородных строений; далее начинался город), — находится разведотдел. Само Управление расположено в Золотом. Вам необходимо связаться с разведчиками Колумба, которые уже занялись поисками.

— Так точно, шеф! — козырнула Полина; в отличие от прежней начальницы спецотдела — мировой, как считали все управленцы, тетки — Лора Лаунгвальд обожала изъявления формальной почтительности даже в беседе с глазу на глаз. И карьеристка Буш-Яновская не считала постыдным тешить самолюбие подполковника.

— Вам, кроме того, уже известно, что вы возглавите эту операцию. В вашем подчинении будет… — Лаунгвальд почти запнулась, — сержант Паллада. Искомый груз нужно в кратчайшие сроки доставить на Землю, — и подполковник снова заложила руки за спину. — Подробности в вашем архиве, ознакомьтесь.

— Слушаюсь, шеф. Разрешите вопрос? Благодарю. Госпожа подполковник, можно ли считать, что Паллада восстановлена в должности?

Буш-Яновская впилась взглядом в лицо Лоры, но ни единая мышца не дрогнула под бледной кожей начальницы.

— Да, можно.

Полина вытянулась в струнку и щелкнула каблуками.

Шеф посмотрела на обувь капитана и поморщилась:

— И еще. Во время выполнения задания соблаговолите одеваться по Уставу.

— Есть!

— Вольно. Можете идти.

Полина развернулась, как на шарнирах. Лаунгвальд выпустила капитана из «сетки» лишь после того, как та покинула кабинет.

В отделе Буш-Яновской творилось что-то невообразимое. В считанные секунды серьезные «амазонки» всех профилей — и «провокаторы», и «аналитики», и «совмещающие» — превратились в шальную детвору. А виной всему была гречанка Паллада. Офис громыхал раскатистыми шутками Кости Богуславского, женским восторженным писком и, конечно же, звонким Фаинкиным «а-ха-ха-ха!»

Полина не спешила спускаться. Она встала у колонны на «галерке» и любовалась своими подопечными. И пропади пропадом все эти «Видеоайзы» злобной старухи Лаунгвальд! Пусть видит и бесится, она уже ничего не сможет сделать.

Ощутив взгляд подруги, Фанни подныла голову и долго смотрела на Буш-Яновскую. И в ее голубых глазах плавала горечь. Коллеги балагурили, трясли ее, щипали, обнимали, гречанка же думала о своем. Полина понимающе улыбнулась и кивнула. Кивнула и Фанни.

— А ну-ка по местам! — сдерживая улыбку, Буш-Яновская зашагала вниз по ступеням. — Устроили тут, понимаешь! Сержант Паллада! Разлагаешь коллектив…

— Капитан, а я согласен разлагаться таким образом! — тут же откликнулся Костя. — Фай, пригласи меня сегодня поужинать, а?! Я много стихов выучил!

— О, дарлинг, я бы с удовольствием! — Фанни погладила его по макушке и похлопала по спине. — Но, видишь ли, тетя-тираннозавр отправляет нас в такую зад… хм… в такую командировку, что я могу обещать тебе ужин лишь по ее окончании. Если захочешь.

«Амазонки» прыснули.

— Так, команд уже не слушаемся. Богуславский, сегодня и завтра — два дежурства подряд вне очереди! И никаких виртуальных рубиловок, понял?

— Капитан, после того, что пообещала мне Фанни, я готов дежурить ВЕЧНО!

— Ну, посмотрим, посмотрим, — Полина подмигнула подруге. — Ну-ка быстро разошлись!

— Они и так разошлись не на шутку, ты не находишь? — уточнила Паллада, закуривая.

Сигарета была тут же отобрана и выброшена Полиной в молекулярку:

— Ты что, с ума сошла? У себя будешь безобразничать! Не порти мне дисциплину! Быстро все разошлись! Ясна, а ты почему не разошлась? Эй!

— А? Что? — проснулась прикорнувшая на Полинином рабочем месте Энгельгардт.

— У себя спи, будь добра!

— Ой, извини, капитан!

Яся шмыгнула к себе, провожаемая остротами шутников-приятелей.

Фанни и Полина уселись рядом, почти соприкасаясь головами, и гречанка вполголоса проговорила:

— Я получила от Джо файл-прогнозы, — она указала глазами на браслет. — Отсмотрим уже на катере, о'кей?

— Угу.

— Что у Лаунгвальд?

— Вот тут — всё. Задание, контакты.

— Славненько. Тоже поглядим после отлета.

— У тебя мундир сохранился?

— На фига?

— Она приказала.

— Я понятия не имею. Ты же знаешь, что там как будто вторая Завершающая стряслась. Не знаю, как ты, а я не собираюсь задыхаться в этой удавке и поеду в гражданском, даже если и отыщу форму.

— Ну, как хочешь, — махнула рукой Буш-Яновская. — А я, знаешь ли, подчинюсь. У меня же нет тетки-генерала, а папаши — «черного эльфа»… Кстати, чуть не забыла! Яся, зайди в 4-й отдел, ты там нужна кому-то из этих…

— Вике? — Энгельгардт тяжело поднялась.

— Да.

Едва Яся вышла за двери, гречанка ни с того, ни с сего обеими руками схватилась за виски и тихо застонала.

— Что случилось? — Полина тут же бросилась за водой.

К ее возвращению Фанни уже лежала на столе, впившись пальцами в волосы и не шевелясь. Буш-Яновская набрала воды в рот, а потом обрызгала подругу — раз, другой, третий:

— Доиграетесь вы с этим эликсиром!

— Бог ты мой, а также его воинство! — Паллада подняла голову. — Да при чем тут эликсир? Надо было меньше баловаться «харизмой»… Мне… О, ч-черт! Напачкала я тебе тут…

Весь стол под нею был залит кровью. Кровавый же след остался и у Фанни под носом. Полина торопливо отвернула ее от «Видеоайзов» и подала салфетку:

— Как же ты полетишь?

Фанни запрокинула мокрую голову и сквозь целлюлозный комок салфетки прогундосила, что, мол, не впервой.

7. Межзвездный катер «Лир-13»

Я находилась на территории «обзорного диска» — плоского кольца вокруг основной части межзвездного катера. Беднягу Фанни я оставила в каюте, отдохнуть. Она с трудом перенесла выход челнока на орбиту, и при пересадке на «Лир» мне пришлось буквально волочить ее на себе. Она еще и извинялась! Гордячка. Да уж, они друг друга стоят: два сапога — пара…

Я смотрела на звезды сквозь прозрачный купол «обзорника». Что-то ждет нас на Колумбе? И что-то предпримет моя начальница? Мы с Киром сделали вид, что не знаем друг друга, когда он выходил из кабинета Лаунгвальд, но взглядом он выразил многое. Нам с Фанни нужно ждать подвоха в любую секунду…

Вон знаменитый Пояс Ориона, который древние называли «Тремя Волхвами». Это ведь там, на планете-спутнике Альнилама, Беты Ориона, пятьсот шестьдесят лет назад земная экспедиция-пионер нашла свидетельства существования погибшей цивилизации. Погибшей много миллионов лет назад…

Возможно, они были первыми. Возможно, поэтому в нашей культуре так много упоминаний этого громадного созвездия, которое отсюда смотрится чуть по-другому, чем с земной поверхности.

— Капитан! Какая неожиданность!

До чего некстати! Позади меня стояла асимметрично подстриженная женщина с жесткими чертами лица. Александра Коваль, прежняя наушница Лаунгвальд. Значит, ее и послали соглядатайствовать…

Как и на мне, на Коваль был мундир спецотделовца с лейтенантскими нашивками на серебристом лацкане. Обмениваясь рукопожатием, мы дежурно заулыбались. Александра не изменилась: все тот же противный редкозубый оскал, все тот же шныряющий взгляд. С ее характером надо в «контры» идти. Хотя нет, при всей своей стервозности контрразведчицы — преданные служаки. А Коваль склонна крутить и мутить…

Она щелкнула каблуками. Я поморщилась:

— Оставьте, Саша. Мы ведь сейчас не при исполнении! А какими судьбами занесло сюда вас?

— Я, капитан, как раз при исполнении! — снова осклабилась Александра; я предпочла смотреть ей в глаза, а не на длинные и крупные зубы, верхние резцы которых отстояли друг от друга так далеко, что там, казалось, мог бы вполне разместиться еще один такой же зуб. — Как поживает «старуха»? Дрессура идет полным ходом? — она всегда отличалась склонностью говорить желчно и насмешливо, а теперь откровенно прощупывала меня.

— А что, Саша, вы перешли в «провокаторы» или по-прежнему в «аналитиках»? — вяло задала я встречный вопрос, чтоб смутить ее.

Уж кто-кто, а играть в такие игры что «спецы», что «контры», что «разведчики» умеют в совершенстве.

— В «аналитиках», капитан. Впервые летите? — Александре не оставалось ничего, как перевести разговор на другую тему.

Но ответить я не успела. Полупрозрачные створки дверей снова разъехались, и на территорию «обзорника» шагнули еще двое — мужчина и женщина. И оба остановились, как вкопанные, уставившись на меня. Женщиной была Сэндэл Мерле, а мужчиной — мой бывший муж Валька.

— Здрассссь… — только и мог высвистеть он.

Тогда, в гостинице, я не успела разглядеть в подробностях подругу юности, писательницу Сэндэл. Сейчас мне ничто не помешало убедиться в том, что жена эсефовского посла Антареса прибегла к помощи пластических хирургов еще как минимум пару раз. Дива-«синт» с обложки журнала… Такая же манекенообразная и бессмысленная. Грудь вываливается из лифа откровенного платья — Сэндэл не скупилась на трансплантанты. Теперь ее женским достоинством при желании можно кого-нибудь пришибить. Каждое движение ориентировано на одно — секс, секс и только секс. Бедная нимфоманка!

У меня мелькнул вопрос: чем же они различаются в этом отношении с Фанни? Ответ нагрянул тут же. Привлекательность Паллады интеллектуальна и насыщенна. Глупые мужики чураются ее, а умных она притягивает как магнитом. Фаине плевать на свою сексуальность, она просто такая, как есть. Сама собой. Сэндэл же поставила это во главу угла, использует как козырь, поэтому двадцать четыре часа в сутки думает лишь о том, как выглядит. Она была бы нарасхват во времена до Завершающей. А уж в доисторический период…

Додумать я не успела, только ехидненько так улыбнулась Вальке.

— О, дорогая! — воскликнула супруга посла, демонстрируя качественно проведенную операцию своего ортодонта-стоматолога. — Вот уж не ожидала!.. Надеюсь, мы вам не помешали? Мы с… Валей захотели полюбоваться космосом…

Я тщетно пыталась припомнить истинный цвет ее глаз и волос. Сейчас глаза были ядовито-зелеными, а волосы — нестерпимо-рыжими. И я бы выдернула их по одному, если бы она соблазнила действительно моего мужа. Валька хоть и любит прикинуться дурачком, но в голове у него поболе, чем даже у меня.

— Вы тоже на Колумб, правда? — Сэндэл повернулась к Александре.

Нет, на Проксиме Центавра выйдем… Я посмотрела на бывшего. Он ухмыльнулся и сразу принял глупый и растерянный вид. Мне вспомнился тот день, когда мы с «эльфами» узнали о прибытии Сэндэл на Землю. Джоконда выложила передо мной свой файл-прогноз, один из нескольких тысяч. Эта женщина — волшебница. Меня бы настолько не хватило. Пси-агенты с лихвой отрабатывают свой хлеб. И встреча Валентина с женой посла случайной, разумеется, не была. Будучи сверхуверена в своей неотразимости, Сэндэл даже не заподозрила подвоха, когда Валя согласился поужинать с нею, а потом пошел в ее номер, сделав вид, будто звонит мне и выдумывает причину опоздания. Интересно, а если бы это на самом деле был мой родной муж, я отнеслась бы к его звонку так же наплевательски? Черта с два! Я узнала бы все, к тому же очень быстро, и прикончила их обоих! Меня бы не остановила даже угроза Карцера…

— Колумб — это чудо! Я всегда мечтала там побывать… Ой, мы же до сих пор незнакомы! Сэндэл Мерле — это я, к вашим услугам… м-м-м… лейтенант? Ведь лейтенант? Я не слишком хорошо разбираюсь в знаках отличия… — писательница кивнула на галунный шеврон, серебрящийся у плеча на правом рукаве лейтенантского мундира.

Мы с Валентином коротко переглянулись. У него в глазах на мгновение промелькнул огонек смеха. На диск «обзорника» тем временем подтягивались новые партии пассажиров-зевак.

— Я вас оставлю.

Во взгляде Александры мелькнуло понимание. Уж она-то знала, за кем я замужем, с Валентином они встречались не один раз и прежде. Сравнивая меня с Сэндэл, лейтенант понимала и его. Что ж, попутного вам ветра, панове!

Немного поплутав по секторам — ну не доводилось мне прежде летать на катерах! — я нашла наши с Фанни смежные каюты.

Гречанка полулежала в кресле. Несмотря на ее позу, я не поддалась обманчивому впечатлению.

Энергетические способности у нас, «аналитиков», прокачивали не так много и упорно, как у «провокаторов». И вот теперь я слегка не удержалась от желания подглядеть за Фанни. Расконцентрировав взгляд, как нас учили, я поймала в расплывшийся фокус фигуру подруги. Смутно, едва заметно, пространство над головой Паллады «поплыло». Я ухватилась за увиденное и стала погружаться, как погружаешься в изображение на абстрактной стереокартинке. И вот марево соткалось в нечто более определенное. Уходя куда-то в потолок и возвращаясь, над головой Фанни пульсировали две струйки цвета ртути.

Я продолжала присматриваться. Вместо гречанки в кресле циркулировали, перераспределяясь между какими-то светящимися теплом «узлами» бурные серебристые ручейки. Это было забавное зрелище. Смутный силуэт Фаины чуть двинулся.

— Старуха, дверь закрой![15] — она хохотнула. — Шпионим?

— Это Сашка Коваль. Шпионить направили ее. Помнишь такую?

Фанни поковырялась в памяти и пожала плечами:

— Нет. Сашка Коваль… Александра Коваль… — гречанка повторила это имя несколько раз и на всевозможные лады. — Что-то очень знакомое, но… Черт возьми, так поиздеваться над памятью! Я поражаюсь, как много умеет это тело по сравнению со скудностью воспоминаний!

Я понимала, о чем она говорит. Кроме личной, это была еще и профессиональная досада, ведь именно во время стажировки в Америке Фанни получила специализацию, а ее «крестным» был…

…Но я увлеклась. Пожалуй, пора привыкать к тому, что Фанни — это Фанни. Моя коллега, старший сержант, восстановленная в должности. И точка!

— Ты обещала показать файл-прогноз Джоконды.

— Ах, ну да! — Паллада активировала комп, встроенный в браслет, и перед нами развернулась голограмма. — В Даниилограде живет подруга покойной Ефимии Паллады, примадонна Кармен Морг. Смотри, что мы сделаем…

На проекции развернулось изображение карты материка Фракастор — в точности той же, что демонстрировала мне Лаунгвальд в своем кабинете. Быстрое, головокружительно быстрое приближение — я даже поморщилась от щекотки в глазных яблоках.

Уединенный домик в окружении леса. Не домик, а усадьба.

Стереоизображение очень полной дамы преклонных лет.

— Мы выходим на певицу, — комментировала Фанни.

Интересно наблюдать со стороны за собственной «фикшеной» — как будто бы я сама там, на голограмме. Я да не я. Хм! А Фанни выше меня почти на голову! Никогда об этом не думала.

Вот «мы» с бешеной скоростью выскакиваем из автомобиля, несемся к усадьбе, нас, торопливо размахивая руками, встречает хозяйка, мы о чем-то разговариваем.

— Разумеется, тетушка Морг соглашается сотрудничать… — самоуверенно проговорила гречанка. — Уж оставь это мне. Сэндэл ничего не пишет уже несколько лет. Это свидетельство очевидца… Но женщина она честолюбивая. Потому предложение тетушки Морг покажется ей более чем соблазнительным…

— А если не получится? — уточнила я.

Фанни заставила голограмму замереть:

— Надо, чтобы получилось. Это факультативная часть плана, однако я хочу отправить Антареса в нокдаун. За того мальчишку, за Элинора. Парень помог нам и заслужил отмщения, а сволочь-Антарес так и напрашивается на апперкот. И мы ему это обеспечим. Генерал Калиостро одобрила затею, поэтому Джоконда составила прогноз.

— Обещаю, что буду тебе помогать во всем, — я погладила подругу по плечу. — Даже самом рискованном… И если будет нужно, войти вместе с твоими «эльфами» к Лаунгвальд, разложить ее на полу и произвести обыск в ее кабинете. Сделаю. Ради Ф-ф-ф… ради тебя.

Темные брови гречанки сошлись на переносице, она отвернулась, но вскоре лицо ее вновь просветлело:

— О'кей, капитан. Мы уже отдохнули, так почему бы нам не сходить в игровой салон и не перекинуться в картишки?

8. Юпитер

Скучать на межзвездном катере «Лир» нам не приходилось. Здесь были предусмотрены всевозможные увеселительные программы, дабы скоротать вынужденный досуг пассажиров. С выходом за пределы Солнечной системы «Лир» совершит гиперпространственный скачок, и перед «тоннелем» нас погрузят в сон. Однако до этого момента пройдет еще шесть стандартных (земных) суток. Усыплять же четыреста шестьдесят пять человек на целых 216 часов — а именно столько времени занимает перелет до Колумба — транспортная компания считала нецелесообразным. Дешевле было обеспечить людям развлечения, что, разумеется, частично входило в стоимость билета. На другие планеты, тем более, курортные, бедняки не летают. Перевозчик всегда остается в выигрыше.

А еще нам обещали «показать» Юпитер, орбиту которого мы должны пересечь на третий день путешествия. Бывалые люди говорят, что зрелище это незабываемое и редкое.

Фанни безвылазно сидела в игровом зале. Александра Коваль жалась к нам, будто бездомная собака. Не знай мы истинных мотивов ее поведения, нам было бы смешно. Я избрала тактику наблюдателя.

Условным утром третьего дня полета Коваль вышла на связь с Лаунгвальд. Разговор происходил по приват-каналу.

— Госпожа подполковник, докладываю. Контакт с объектом установлен. При этом обе ведут себя так, словно летят на отдых. Попытки проникновения блокируются обеими, но, судя по всему, неосознанно: капитан и сержант ни о чем не подозревают.

Глухой голос Лаунгвальд, мутноватая и мигающая голограмма которой светилась в углу каюты Коваль, неохотно ответил-вопросил:

— А жена посла?

— Мерле играет в свою игру, или, скорее, в игру кого-то посерьезнее. Думаю, она вряд ли пойдет с нами на контакт…

«Старуха» медленно кивнула:

— Этого следовало ожидать. Во время прохода орбиты Юпитера осуществляйте оговоренный план.

И Лаунгвальд отключила связь: слишком долгий сеанс могли перехватить.

Было время завтрака, но Паллада, расслабленно откинувшись в кресле, уже потягивала сливочно-коньячный коктейль. Фанни раньше меня стала путать условный день с условной ночью.

Я сосредоточенно кромсала ножиком рисовую запеканку. А за соседним столиком, поглядывая в нашу сторону, сидели Валька и Сэндэл.

— Доброе утро, — поприветствовала всех нас выбравшаяся в ресторан Александра. — Разрешите составить компанию? — последняя фраза была адресована Фанни и мне.

Гречанка безразлично пожала плечами, я едва сдержала зевок.

Мне пришлось следовать приказу начальницы, чтобы она раньше времени не заподозрила подвоха. Свободомыслие среди подчиненных было для Лаунгвальд страшнее Завершающей войны. Посему моя исполнительность обернулась тем, что целыми днями я должна была дефилировать по катеру в неудобном, с жестким корсетом, мундире офицера СО.

Внешний вид принятой по Уставу формы был красив и элегантен. Строгость и некоторая «траурность» основного фона оживлялась вставками с серебристым «напылением» — ворот, лацканы, обшлаг рукавов, пояс брюк, облегающих и заправленных в невысокие, до середины икр, сапожки. Внутри же этого костюма можно было сдохнуть. Русалка из древней сказки чувствовала себя комфортнее с заколдованными ногами, чем я — в форме, уместной на плацу, но не в обиходе. Все-таки Лаунгвальд — сволочь порядочная, прости меня, Матка Боска! Перед каждым отходом ко сну я в ужасе смотрела на свое тело, иссеченное красными полосами от «струн» корсета. Когда Фанни застала меня однажды за этим занятием, то предложила массаж. Пришлось выставить ее вон. До чего же несправедливо: я, значит, могу смотреть на Палладу в любом виде, а сама должна от нее прятаться! Ну ничего, скоро привыкнем обе…

Едва Коваль покончила с завтраком, голос робота объявил:

— Господа пассажиры межзвездного катера «Лир-13»! Доводим до вашего сведения, что через сорок минут траектория, по которой движется наш катер, совпадет с орбитой Юпитера. В данный момент видимость пятой планеты Солнечной системы затруднена из-за нескольких добавочных уровней защиты от астероидов, пояс которых мы минуем через четверть стандартного часа. Вы будете оповещены и приглашены на обзорный диск дополнительно. Экипаж корабля «Лир-13» и компания «Магеллан» благодарит за внимание. Повторяю…

— «Лир-тринадцать»! — нараспев отозвалась гречанка. — Между прочим, в древности это число считалось несчастливым…

— Не каркай! — предупредила я, заметив несколько красноречивых взглядов со стороны.

— А что, думаешь, откажут тормоза или мы поцелуемся с астероидом при отключенной защите?

Из-за соседнего столика послышался стон Сэндэл:

— Фанни, дорогая, я тебя умоляю, прекрати это!

— Я тебя ум-ля-я-а-айу! — чуть утрировав, Паллада точно спародировала манеру Сэндэловской речи, и мы засмеялись.

Валентин нерешительно оглянулся на Фаину. В его глазах появилось какое-то странное выражение — то ли тоски, то ли чего-то более нежного. Пусть помучается. В следующий раз будет думать наперед…

Я скрыла улыбку. Это ж надо было всё так запутать! Иногда я даже сама себе, перед зеркалом, задаю дурацкие вопросы, не слишком доверяя собственному зрению.

Спустя полчаса прозвучало объявление, приглашающее нас на «обзорный диск».

Коридоры катера заполнились любопытствующими. Негромко переговариваясь, мы с Фанни шли в общем потоке. И тут люди начали тесниться, толпа расступилась, оставляя свободный проход посередине.

Мимо нас в полном безмолвии прошествовала очень пожилая женщина, которую сопровождали три девицы. Это были особы крупного, даже мощного телосложения, и было нетрудно догадаться, что под строгими костюмами скрываются мускулы. И мускулам этим мог бы позавидовать даже Валька. На лицах телохранительниц не прочитывалось ничего, кроме полного пренебрежения к окружающим.

— Россельбабель! — произнес кто-то, когда величественная Дама с эскортом скрылась за поворотом.

— Ого! — послышался голос за нашими спинами; это снова была вездесущая Александра Коваль. — Сама снизошла до простых смертных! А я-то предполагала, что у этой мумии собственный крейсер…

Александра считала так небезосновательно: миллиардерша Дора Россельбабель являлась главой компьютерной империи. Сеть мегакомпании Россельбабель раскинулась по всему Содружеству, давным-давно подмяв под себя все мелкие и средние фирмочки, претендовавшие на конкуренцию.

— Вы заметили, что ее охраняют живые люди? — продолжала шептать лейтенант, доверительно взяв Фанни за локоть.

Гречанка смерила ее взглядом сверху вниз, через плечо, и освободила руку:

— Вы думаете, от зомби ей было бы больше пользы?

— Ну, не иронизируйте, Фаина! Вы же понимаете, о чем я! О восемьсот тридцать четвертой…

Статья 834 Конвенции Содружества запрещала наем людей на должность телохранителей. В телохранители брали «синтов», которые даже случайно не смогли бы покалечить или, тем более, убить потенциального врага. Их обязанность — закрыть хозяина собственным телом, если понадобится. Взять себе чужую смерть.

— Ну и что ж, — удивить Фанни было трудно. — Я могла бы познакомить вас с «хранителем золотого браслета». Даже Галактический Трибунал не подкопается… Неважно, что этот браслет все время на руке его хозяина. Ну, вы поняли, о чем я толкую. Так что эта заковыка, эта восемьсот тридцать четвертая, не стоит рваного кредита. «Синт» — не охранник.

Возбужденные голоса идущих впереди означали только одно: купол энергетической защиты снят, и Юпитер предстал во всей своей красе на расстоянии всего каких-то пятидесяти тысяч километров.

А вскоре увидели его и мы.

Великолепная планета сейчас занимала собою полкосмоса. «Лир-13» был наклонен по отношению к ней так, что нам, наблюдателям, она представала нависающей сверху.

Я ощутила трепет. Его не зря назвали Юпитером.

Сейчас он не был похож на шар: катер слишком близко подошел к его поверхности. Теперь это была скорее гигантская тарелка, нечетко «располовиненная» лучами слабого и далекого Солнца на полушарие дня и полушарие ночи.

Тучи разноцветных газов медленно закручивались, образуя циклоны. Местами они светились, местами казались черными провалами. Планета, названная в честь главы греко-римского божественного пантеона, жила своей жизнью и нисколько не нуждалась в поклонении каких-то смертных.

Светящаяся точка чуть правее нашего «Лира» оказалась зондом. Посверкивая, она медленно проползла в отдалении.

Расположившись в наиболее выгодных местах, некоторые туристы непрерывно вели съемку.

— Шикарно! — услышала я тихий голос Фанни. И не смогла не согласиться. Это было действительно что-то!

Розовый завиток над песочно-желтой поверхностью планеты отразил маленькую, ничтожную тень «Лира». Заметив это, снимающие оживились.

— Туда! Туда! Смотрите туда! — воскликнул кто-то.

На прощание Юпитер устроил красочное шоу. Огромная ярко-малиновая волна метана, вырвавшись из его недр, взмыла протуберанцем над более или менее спокойным атмосферным слоем. Феерическое «щупальце» потянулось к нам, словно желало или схватить, или погладить наш катер.

Впервые за все время зрелища «очнулся» голос автогида:

— Подобное явление наблюдалось двадцать восемь лет назад, при пересечении орбиты Юпитера межзвездным катером «Гамлет-1». К слову, все транспортные средства, рассчитанные на космические перелеты и гиперскачки, выпускаются старокалифорнийской корпорацией «Шексп-Айр» с пятьсот третьего года нашей эры…

И далее полилась информация рекламного толка. Юпитер же медленно удалялся, все больше погружаясь во тьму…

— Черт возьми! Как вы с этим живете?! — и гречанка, подскочив как ужаленная, стала проталкиваться к выходу из «обзорника».

Я поспешила за нею:

— Что стряслось?!

Фанни состроила непередаваемую гримасу и ускорила шаг.

— Фанни!

Я ничего не понимала. Оттолкнув биоробота, проходившего мимо нашей каюты, подруга влетела в номер. Там она разворошила свою сумку, выхватила что-то маленькое и, ругаясь, нырнула в уборную.

До меня наконец дошло, в чем дело. Ожидать от Файки другой реакции было бы трудно. По крайней мере, при нынешнем раскладе. Я расхохоталась и стала подтрунивать:

— Инструктаж прошла?

В ответ мне по-итальянски объяснили все, что можно было объяснить. Я вытащила из аптечки инъектор и подала его Фаине через незаблокированную дверь.

— Что это? — спросила она.

— Обезболивающее.

Проклятья и чертыхания Паллады я слушала до самого вечера, пока она не заснула. Скорей бы уже гиперскачок, не то с непривычки она изойдется на сплошной ворч.

Я тоже почти задремала, когда ко мне в дверь тихонько постучали.

— Входите!

В номер вошел андроид в форме командира катера. Это обстоятельство слегка удивило меня, потому что члены экипажа из-за пустяков по каютам пассажиров не разгуливают.

— Простите, госпожа капитан… Мне очень жаль… Но вынужден побеспокоить…

Как они достают со своим извечным расшаркиванием! Если это вовремя не пресечь, «синт» может извиняться долго и невразумительно.

— Докладывайте, — перебила я андроида.

— На катере чрезвычайное происшествие, госпожа капитан. Из багажа пассажирки похищена шкатулка.

Вот еще на нашу с Фаиной голову! Надеюсь только, что хозяйкой шкатулки была не Пандора. Или — того хуже — не Дора. Ну да, та самая, Россельбабель. Потому что заскоки у олигархов непредсказуемы, и связываться с миллиардершей мне бы не хотелось ни при каких обстоятельствах.

— Это каюта 230. В ней проживают Сэндэл Мерле и Валентин… — «синт» слегка запнулся, — Буш-Яновский… Вы понимаете, это исключительный прецедент на рейсах наших космолиний… Наше руководство информировано и отдало распоряжение разобраться во всем на борту, своими силами, до гиперпространственного скачка. Я выполняю приказ, госпожа капитан… На этом рейсе три представителя спецотдела Управления Земли: вы, ваша соседка и лейтенант Коваль… Принимая во внимание ваше старшинство по званию, я взял на себя смелость связаться именно с вами…

— Неужели из четырехсот шестидесяти пассажиров нет ни одного сотрудника полицотдела?

— Из четырехсот шестидесяти пяти… — осторожно поправил командир. — Никак нет, госпожа капитан. Ни одного…

— Прискорбно… — я с досадой прищелкнула языком и поморщилась.

Лучше бы уж потерпевшей была Россельбабель… Но, по-видимому, придется работать с Сэндэл. Эх!..

Андроид ждал ответа. Лицо его не выражало никаких эмоций, кроме покорности.

— Давайте сделаем так, командир. Вы мне просто скинете на комп все обстоятельства этого дела…

— Это еще не все, госпожа. У нас еще пропал один из сотрудников, модель серии «Джабраил». Это «синт»-уборщик. Он выпал из локальной системы связи.

— Вы связываете это с пропажей шкатулки Сэн… госпожи Мерле?

— Нет, но не исключаю и такой возможности, госпожа капитан.

Я кивнула, щелкнула пальцами и покосилась на спящую за матовой переборкой Фаину:

— Туда же, на комп, списки пассажиров. Каким временем мы располагаем?

— 123 часа. До входа в гиперпространственный тоннель.

— Хорошо. Подготовить для дознания каюту, лучше поближе к сервисному центру.

— Слушаюсь!

— Для дачи показаний — Мерле и… и Буш-Яновского. Предоставить списки отсутствующих в «обзорнике» на момент ограбления… Оповестить лейтенанта Коваль и срочно пригласить ее ко мне. Не сюда — в каюту для дознания.

— Слушаюсь!

Андроид выскочил вон.

— Вставай, голубушка! — я потормошила подругу.

Та распахнула глаза. Резко оттолкнувшись руками от постели, села:

— Какого черта, капитан?!

Я объяснила, какого именно. Паллада откинула простыню и с сумрачным видом принялась натягивать одежду:

— Чудны дела твои, господи! Напьюсь-напьюсь, напьюсь-напьюсь… И отчего меня не утопили в реторте?..

Ее состояние было мне понятно. И все-таки мы при исполнении, а тут уж не до болезней и жалоб.

9. Убийство

«Синт» Джабраил терпеливо ждал, как и было условлено, в машинном секторе. Его дежурство подошло к концу, нужно было успеть к вечерней проверке, а хозяина все не было…

Пол слегка вибрировал под ногами, ведь установка находилась совсем близко. Облокотившись на перила, биоробот скучающе разглядывал переплетение труб и кабелей там, внизу. И это лишь видимая часть аппаратуры. К самому главному — плутониевому двигателю — путь заказан. Помещение, где был расположен двигатель, могли обслуживать только роботы. Никакой органики. Это даже не риск, это верная смерть для биологического существа.

Наконец Джабраил услышал шаги и, оглянувшись, узнал в полутьме того, кто должен был прийти.

— Чем могу вам служить? — с готовностью спросил он.

Ответа не последовало…

Пока Фанни носилась по катеру, собирая необходимые сведения, мы с лейтенантом Коваль в присутствии нескольких членов экипажа обследовали каюту Сэндэл.

Писательница околачивалась рядом и сильно переживала. Валя тоже околачивался и тоже переживал. Верней, делал вид, будто переживает. Признаться, сначала я подозревала, что похищение шкатулки — дело его рук, но он успел мне шепнуть, что непричастен и не стал бы устраивать самодеятельности.

— Будь у нас хотя бы биотестер… — сокрушенно заметила Александра, с брезгливостью передвигая несколько Сидиных платьев, которые висели на «плечиках» в выехавшем из стенной панели гардеробе.

— Тестером тут не поможешь… — я фиксировала на камеру каждый закоулок номера, а «синты»-понятые безучастно стояли у двери. — Спустя столько времени? Знаете ли, сомневаюсь… Сэндэл, прошу тебя, успокойся и сядь: от тебя уже можно прикуривать! Лучше сообщи, что лежало в твоей шкатулке. Я снимаю.

Сэндэл плюхнулась в кресло и приняла выгодную позу. Мне так и хотелось съязвить на тему неправильно выставленного света или еще чего-нибудь в том же роде, но я удержалась. Поганый корсет жал сильнее обычного, ведь я уже было попрощалась с ним до завтра, и вот пришлось снова напяливать осточертевший мундир…

— В шкатулке были мои украшения, — сказала писательница.

— Опиши эти свои бранзулетки, если не трудно.

— Это не «бранзулетки», а свадебный подарок Максимилиана! — возмутилась Сиди. — Оправленные в золото сапфиры, всё в египетском стиле — и колье, и кольцо, и серьги. Колье широкое, похожее на воротничок, мелкой ковки — из множества сочленений. Очень гибкое, шею облегало идеально. Кольцо — с сапфировым скарабеем, который катит золотой шарик. Серьги в виде кобр с сапфировыми глазами. Полина, дорогая, найди их! Я буду благодарна тебе до конца жизни!

Я многозначительно покосилась на Вальку, и Сэндэл меня поняла. Она притворилась смущенной, а сама подавила улыбку. Стерва.

— Мне не нужна твоя благодарность, Сэндэл. Это просто моя работа. Что еще, кроме драгоценностей, находилось в той шкатулке?

— Ничего!

Ответ прозвучал на несколько мгновений раньше, чем должен был прозвучать. Поспешно. Теперь я была стопроцентно уверена: в похищенном ларце было спрятано что-то еще. Возможно, из-за этого писательница всполошилась даже больше, чем из-за утраты побрякушек.

— И последний вопрос. Ограбление произошло в период между 11.00 и 11.06 часами нынешнего утра. Где вы с Валентином были в это время?

— Как будто ты не знаешь! — скривилась она.

Я сделала паузу и опустила камеру.

— Думаешь, я тут развлекаюсь, Сиди? — (ее передернуло: Сэндэл ненавидела, когда ее называли Сиди, а я сделала это нарочно.) — Я фиксирую все это для следствия. Если ты не хочешь давать показания, но не стоило и обращаться с жалобами, а если уж обратилась, то будь добра отве…

— На «обзорном диске»! — скороговоркой перебила меня писательница.

— Спасибо, все свободны!

Покачивая соблазнительными бедрами, как декоративная рыбка — вуалью хвоста, Сэндэл уплыла из каюты.

Сержанта встретили две девушки в кожаных безрукавках. Фанни подумала, что вчера утром не сильно ошиблась, угадывая истинные размеры мышц валькирий-bodyguard… В точности такие же красавицы служили в Военном Отделе Управления. Только платили им, скорее всего, раз в сто меньше, чем платит этим старуха-миллиардерша.

Третья телохранительница стояла у мини-бара и что-то взбалтывала — может, коктейль, а может, лекарства для хозяйки.

Паллада показала жетон и вкратце объяснила причину своего визита. Не сделав и шагу, чтобы пропустить ее, девушки повернули головы в сторону хозяйки, восседающей у голопроектора с громадным котярой на коленях.

— Что ж, пусть ее входит… — миллиардерша с достоинством кивнула и погрузила холеные, но слегка покореженные старостью пальцы в густую шерсть белоснежного кота. Он лениво сощурил оранжевые совиные глаза.

— Красивый зверь, — войдя, похвалила гречанка. — Настоящий?

Россельбабель выдержала проверку «провокацией». Вместо того чтобы рассердиться на дерзость, старуха усмехнулась.

— Его красота прямо пропорциональна вредности, — Россельбабель указала в кресло, и Фанни села. — У Фараона чудовищно скверный характер. Попробуйте-ка погладить его. Вот и посмотрим, примет ли он вас. Если примет — я готова ответить на любой ваш вопрос, если нет — ну, тогда не взыщите, офицер.

Телохранительницы замерли за спиной хозяйки. Та, что взбалтывала коктейль, добавляя в него загадочные ингредиенты, жевала жвачку и напевала. Подтанцовывая, девушка вынула из шкафчика аптечку и приготовилась к первой крови.

Фанни оценивающе посмотрела в их лица. Фараон ждал, мягко постукивая пушистым хвостом по хозяйкиной ноге.

Сержант уверенно протянула руку. Кот прижал уши, ощерил усатые брыли и глухо зашипел. Голова его стала идеально круглой, а глаза — дикими.

— Пожалуй, не стоит испытывать судьбу, — решила Дора. — Я отвечу вам, сержант.

— Ну почему же? Милый котейка, — и ладонь Фанни накрыла внезапно расправившиеся уши Фараона.

Он сначала не понял, что делает, потом подался вперед, подныривая под ее руку, потерся и громко, с «мырканьем», заурчал. Телохранительницы озадаченно переглянулись. Поласкав кота, Фаина откинулась в кресле и включила стереокамеру:

— Госпожа Россельбабель, а теперь не сочтите за труд ответить на несколько вопросов следствия.

— Задавайте, а я оценю их трудность, — старуха не скрыла восхищения.

— Итак, сегодня утром, в 10.40, вы с вашими спутницами отправились на обзорный диск, не так ли?

— Да.

— Вы следовали из вашей каюты?

— Конечно.

— В любом случае ваш путь лежал через коридор 14 отсека, верно?

— М-м-м… Это тот, что по выходе отсюда — налево?

— Да.

— Тогда — лежал.

— Вы ничего не заметили в коридоре крыла двухсотых номеров? Без всякого дела находящихся там людей, например?

Фанни незачем было задавать этот вопрос: система слежения в то время еще была в полном порядке, и на отснятых кадрах не было ничего подозрительного.

— Нет, сержант, все пассажиры намного обогнали нас. В коридорах не было никого, кроме «синтов»…

Вальяжный Фараон мурлыкнул и нехотя цапнул зубами палец хозяйки. Фаина снова пощекотала его за ухом:

— Госпожа Россельбабель, мне кажется, я видела этого молодца в доме покойной Маргариты Зейдельман…

— Вы принимали участие в расследовании убийства Маргариты? — Дора помрачнела и после кивка Паллады подвинулась к ней поближе. — Увы, да. Я решила взять беднягу Фараона себе… Не всем ее кискам повезло так же…

Но упоминание Маргариты сработало: госпожа Россельбабель, убедившись, что Фанни — привилегированный офицер (а кто попало тем расследованием убийства топливного магната не занимался), стала более открытой. У сильных мира сего очень много чудачеств, и Паллада с удовлетворением отметила, что сумела зацепить нужную струну. Беседа стала почти непринужденной.

— Да, жаль… Конечно, госпожа Россельбабель, дело, которым я занимаюсь сейчас, не столь ужасно, как то… но… вы понимаете? На катере известной туристической компании у жены солидного посла похищают свадебный подарок…

Задумавшаяся Дора рассеянно покивала.

— Как вас зовут, офицер?

— Фаина.

— Вы будете кофе, Фаина?

— О, благодарю! Но я — только что…

— Ничего. У вас впереди еще бессонная ночь. Да и чувствуете вы себя неважно.

— Что, так заметно?

— Конечно. Вы бледны. Девочки, напоите Фаину хорошим кофе.

«Валькирии» бросились исполнять приказ, ни на секунду не выпуская Палладу из поля зрения.

— Благодарю, госпожа Россельбабель. Так вот. Понимаете, я тоже заинтересована в том, чтобы шкатулка нашлась как можно быстрее. В прошлом мы с Сэндэл Мерле были дружны…

— Несомненно понимаю! Знаете, я постараюсь восстановить в памяти все события сегодняшнего утра… Я уже немолода, чтобы запоминать все…

И старушка ударилась в мемуары. Паллада допила кофе, ища достойный предлог откланяться как можно быстрее. В данный момент ее нисколько не интересовали подруги боевой молодости Доры Россельбабель, и обойти ей нужно было еще многих и многих. А чувствовала себя она действительно неважнецки: слабость, раздражение, да ко всему прочему и тянущая боль внизу живота…

Когда Фанни откланялась, кот увязался за нею и проводил до дверей.

— Вы покорили сердце Фараона! — заметила миллиардерша. — Заходите к нам еще.

Фанни слегка поклонилась и ступила за разъехавшиеся двери.

Одна из «валькирий» следила за нею до самого лифта, и когда тот раскрыл зеркальную пасть, уже хотела отступить в номер. Однако на площадке под ногами Паллады лежало нечто, заставившее удивиться и Фанни, и ее.

В лифте находилась раскрытая шкатулка.

В присутствии Сэндэл и командира катера мы извлекли шкатулку из лифта. Одна из охранниц госпожи Россельбабель дала свидетельские показания, Фанни же задумчиво покусывала губы.

— Что такое? — шепнула я ей по дороге в каюту для дознаний.

— Мне кажется, это была попытка подставы, — поделилась сомнениями подруга. — Если бы телохранительница не выглянула и не увидела шкатулку одновременно со мной, косвенные улики были бы против меня.

Сначала я хотела отмести это предположение как абсурдное, но потом вспомнила гречанкин рассказ о том, что произошло с нею в Нью-Йорке. Статью об атомии и детройтском инкубаторе считать иначе, нежели «подставой», было невозможно. И это уже не мания преследования. Кто-то основательно взялся за нее. Но…

Сэндэл заметно волновалась.

В специальных, обитых розовым бархатом углублениях шкатулки сверкало золотое и синее пламя. Я стала вынимать украшения по одному: колье, серьги, кольцо — и требовать подтверждения, что это те самые «бранзулетки». Всякий раз выжидательно замирая, словно боясь подвоха, Сэндэл кивала. Лицо «синта»-командира выглядело бесстрастным. Он был настроен только на одно — как можно скорее уладить формальности и отчитаться перед начальством.

— Минуточку! — Фанни передала камеру мне, а потом подошла к шкатулке.

Писательница снова насторожилась. Паллада повертела ларец так и эдак. Обычная большая пластиковая шкатулка для украшений — что она хочет найти еще? Ого! Надо же, как я сразу не обратила внимания?! Вместилище было чересчур мелким по сравнению с наружней толщиной коробки.

— Позволишь? — и, не дожидаясь разрешения Сэндэл, гречанка перевернула шкатулку.

Бархатная вставка вывалилась.

— Что ты делаешь?! — отчаянно взвизгнув, жена дипломата дернулась к столу.

— Не трогай, я психическая! — Фанни преградила ей путь рукой, и Сэндэл наверняка показалось, что эта рука сделана из прочного металла. Мне тоже так казалось, и я знала, отчего это, а Сиди — нет.

В шкатулке было второе дно. И этот секретный отсек пустовал. Короткого взгляда на лицо Сэндэл нам хватило. В мимике писательницы быстрым хороводом сменились ужас, разочарование и облегчение.

— У вас есть претензии, госпожа Мерле? — спросила Коваль, до этого момента молчавшая.

— А? — та подняла глаза на нее, перевела взгляд на Фанни, сообразила, о чем идет речь, и покачала головой: — Нет, все в порядке. Все в полном порядке…

В голосе ее звучал фатализм проигравшего.

— У вас есть какие-либо нарекания, претензии к компании «Шексп-Айр» или ее охранной системе? — вступил в беседу командир корабля.

— Нет, — окончательно сдалась Сэндэл.

— Ввиду сохранности всех вещей прошу считать дело закрытым, — итог подвела я. — Сэндэл, забирай шкатулку. Все свободны.

Андроид-командир с облегчением вздохнул. Лейтенант Коваль улыбнулась своей щербатой улыбкой. Жена посла понуро пошла к дверям.

— Стойте! — воскликнул «синт». — Тревога в машинном отделении.

Мы с Фанни, не сговариваясь, закатили глаза и тихо выругались. Что еще готовит нам эта шебутная ночь?

С браслета гречанки послышался сигнал вызова. Она включила ретранслятор, не теряя времени на линзу, поэтому проекция развернулась перед нами в открытую. Я узнала Дору Россельбабель. А шикарная у нее каюта!

— Госпожа Паллада! Я прикинула кое-что. Когда прошлым утром мы с девочками покинули 14 отсек, из вспомогательного крыла вышел «синт»… Из обслуги… Портье, или как их здесь называют? Похоже, он направлялся именно в каюту, из которой что-то там похитили. Если вы допускаете мысль, что биоробот может быть сопричастен, то…

— Благодарю вас, госпожа Россельбабель!

Миллиардерша дружески улыбнулась. И чем Фанни успела ее пронять?

А ведь Россельбабель права: когда гречанка летела разбираться со своими женскими неприятностями, нам навстречу шел «синт» в красно-синей форме обслуги катера. Фанни с ним столкнулась. Как я могла это забыть? Наверное, это оттого, что «синтетику» мы воспринимаем как часть интерьера… Непростительное упущение для сыскарей…

— «Синт» не может быть сопричастен! — запротестовал командир корабля, когда голограмма погасла, а мы уже неслись по коридору.

— Ну, мне можешь не рассказывать сказок… — отмахнулась Паллада. — Что случилось в машинном?

— Неизвестно. Мне доложили, что двое рабочих, вернувшихся оттуда, вышли из строя.

— В каком смысле?

— По-человечески — сошли с ума.

Гречанка мрачно покосилась на меня, и я подумала о самом плохом.

Возле шлюза толпилось несколько «синтов». Для своего менталитета они казались чрезмерно возбужденными и растерянными. Мне в глаза бросилось двое, сидящих на полу. Руки и головы их покачивались в треморе, как при болезни Паркинсона.

— Кто такие? — спросила Фанни, кивнув на них.

— Механики, обслуживающие систему охлаждения, — ответил командир, наклоняясь над биороботами. — Скажи, что там?

Один из «синтов» поднял голову, поглядел на него и бессмысленно засмеялся. Второй при этом заплакал. Я растолкала всю эту братию и, открыв шлюз, приказала Фанни и Александре следовать за мной вниз.

— Фанни, фиксируй. Командир, а вы следите, чтобы ни один из «синтов» больше сюда не проник.

Я уже примерно представляла, что увижу внизу.

На переплетении труб в полутьме лежал биокиборг в красно-синем костюме. Его голова была неестественно вывернута, череп раскроен чем-то тяжелым и острым. Кровь стекала в зазоры между трубами и кабелями.

— Лучший способ уничтожить информацию — повредить мозг… — Фанни перепрыгнула через ограждение, подошла к трупу, присела на корточки и осмотрела рану, одновременно снимая все на камеру. — Коваль, вы где?!

Александра неловко проковыляла вслед за нею. Кажется, ее тошнило. Я осмотрела площадку, на которой стояла. Видимых следов борьбы не было.

— Прекратите уже морщиться, лейтенант! — раздраженно бросила гречанка. — В конце концов, это не первое и не последнее убийство со времен Каина и Авеля! Вы что, не видели мертвяков?!

— Нет… — пробормотала лейтенант. — То есть… да, но… в мортуриуме… и…

— Вам, конечно же, можно позавидовать.

Фанни выбрала самый безобидный ракурс, при котором не было видно ни крови, ни раны. Полученный снимок она «слила» в информацию и выслала наверх, на ретранслятор командира катера:

— Это и есть Джабраил?

Голос «синта» ответил, что это так.

— Он ранен, офицер?

— Он убит, командир. Доложите вашему руководству. Замолчать этот факт уже не удастся.

Коваль поглядела на меня с невысказанным вопросом: «Почему здесь распоряжается сержант?» Но задавать его она права не имела, иначе это являлось бы нарушением субординации. Из нас троих заниматься убийством могла только Фанни: лишь у нее был опыт в подобных делах.

— Ваши соображения, Саша? — она поднялась и перевела камеру на лицо лейтенанта.

Александра собрала волю и ответила:

— Рана нанесена недавно. Наискось. Слева направо… Немного со скосом ко лбу. Это означает, что убийца ростом был ниже жертвы.

— Чудненько! Орудие убийства?

— Не знаю. Возможно, что-то вроде топора?

— Похоже. Но… вы знаете, я встречалась и с убийством, которое совершили краем обычной бумаги… Поэтому не будем торопиться с выводами… Вы полагаете, что вначале была нанесена рана, а шея была свернута потом?

— Без анализа — затрудняюсь предполагать…

Мы снова посмотрели на убитого. Окоченевшее тело, неестественно вывернувшись, лежало на трубах. Взгляд Фанни метнулся вверх, на мостик, где сейчас стояла я.

— Мне кажется, что убийца вначале свернул шею жертве и лишь потом добил ее ударом в череп. Так было бы логичнее: уничтожение мозга, из которого можно посмертно извлечь информацию.

— Убийца обладает немалой силой… — я решила подыграть Фанни и проследить за действиями Александры. Схема убийства была мне понятна: «синта» спихнули с этого мостика на трубы.

На мое замечание Паллада ответила спустя какое-то время, старательно поворочав труп и чуть ли не обнюхав раны:

— Немалой силой, чтобы свернуть кому-то шею? Ну, не скажи… Это под силу любой из нас троих, хоть мы и не Ауэрмахи.[16] Это под силу охранницам Россельбабель, это под силу любому мужчине-пассажиру на нашем катере. Из тех, с кем мне удалось пообщаться и визуально оценить их физическую подготовку. Биокиборг сильнее любого человека, но ведь он мог знать убийцу и не ожидать от него нападения, верно?

— Я думаю, вы неправы, — заговорила Александра. — Для чего кому-то убивать «синта»?

— А вы не связываете убийство с похищением ларца, Саша? — спросила Фанни.

— Убить из-за побрякушек? Тем более, из-за побрякушек, которые вернули?

— Ну, во-первых, — вмешалась я, — побрякушки могли заменить на фальшивые. Во-вторых, могли вытащить то, за чем и охотились, а остальное — вернуть. Попутно пытаясь подставить сотрудника Управления, в прошлом не очень хорошо себя зарекомендовавшего и даже, знаете ли, уволенного. А в-третьих, были времена, когда убивали и за полкредита…

Коваль почувствовала, что мы расставляем силки для нее. У меня больше не было сомнений, кто похититель и убийца. Меня интересовало другое: что выкрали из шкатулки Сэндэл?

— Уважаемые офицеры, — печально добавила я, — придется нам самим приводить здесь все в порядок. «Синты» на это негодны…

— Морока… — высказалась Коваль. — Я поищу носилки.

10. Игра в «поддавки»

Спустя полчаса мы поместили труп в морозильную камеру продуктового отсека. Поварам придется терпеть неудобства из-за переполненности кухонного рефрижератора, который набили содержимым морозилки. Но другого выхода у нас не было. Морги на пассажирских катерах не предусмотрены. Паллада, на долю которой выпало замывать кровавые следы в машинном отделении, мрачно пошутила. Дескать, это не глупость, а практичность изготовителя: в случае фатальной неполадки катер целиком станет моргом — да и только.

Я видела, что гречанка уже нашла ответ, и хотела побыстрее закончить формальности. Наше счастье, что убит был не человек, а «синт». В обратном случае нас запросто могли вернуть на Землю.

Когда мы наконец очутились в нашей каюте, мои глаза слипались. Но это нисколько не умаляло желания узнать разгадку.

— Фанни, зачем Коваль понадобилось убивать «синта»? — спросила я.

Гречанка шагнула в душевую, но оставила двери открытыми, чтобы я могла ее слышать:

— Затем, что «синт» выкрал для нее шкатулку из каюты Сэндэл.

— Но ведь это зафиксировали бы системы слежения!

Мокрая голова Фанни, разбрызгивая воду, выглянула из-за двери:

— А ты что сделала бы в первую очередь, капитан: бросилась опрашивать свидетелей или отсмотрела данные системы слежения? — хитро спросила гречанка.

— Если ты помнишь, мы отсматривали данные вместе!

— Да, но тебе просто ни разу не приходилось бывать подставленной, — она нырнула обратно, и голос ее снова приглушился звуком льющейся воды. — И твоя невнимательность простительна.

Спасибо за снисхождение. Я почувствовала укол профессионального самолюбия. Но, видимо, психологи правы: мы думаем и анализируем совсем по-разному. Они более приспособлены для сосредоточенности на мелочах…

— И?..

— Ну что — «и»… Изображение было «закольцовано». Уборщик ненадолго заставил систему сектора фиксировать одно и то же изображение — пустого коридора. Если иметь доступ, то технически это несложно.

— Как ты заметила подлог?

— Я потом покажу тебе момент. Там было мгновение, когда «синт» только появился, а двери каюты были уже закрыты. Это оттого, что на самом деле он появился уже во второй раз. Шкатулка к тому времени лежала в подсобке, откуда ее потом вытащила Коваль. Имеющая, заметь, прочное алиби: она была с нами на «обзорнике».

— Значит, Джабраил работал на Коваль?

— На Лаунгвальд.

— И Коваль убила его как ставшего ненужным свидетеля?

— Именно так!

Не потрудившись даже завернуться в полотенце, Фанни выпорхнула из душа и прыгнула к зеркалу.

— Как она убила его? Ведь «синт» действительно намного сильнее человека, тем более женщины.

Гречанка энергично вытерла волосы. Надо ей сказать, что мы делаем это более бережно и степенно, а не так — лишь бы побыстрее отделаться и забыть.

— «Синт», может, и сильнее, но… В общем, Коваль приказала ему спуститься в машинное. Предлог? Не знаю. Нашла какой-нибудь, за чем дело стало? Джабраил послушно спустился. Коваль заговорила с ним и в самый неожиданный момент сбросила с мостика вниз, на трубы.

— Он не убился бы. «Синты» хорошо группируются, и там было невысоко.

— Если он не свернул шею сразу, то был поврежден. В любом случае Коваль помогла ему скончаться, а потом разнесла ему башку, чтобы уничтожить информацию.

— Уф… да, срастается… Так зачем Лаунгвальд и Коваль понадобилась шкатулка Сиди?

— О! А теперь препарируем корень зла. Палладас передал через Зила Элинора три ампулы вещества перевоплощения. Сам Палладас подтвердил это, — и гречанка стала по одному отгибать пальцы: — Первую тогда вкололи Зилу. Вторую Элинору удалось стащить у хозяев… для меня. Третья… А вот третьей наверняка должна была воспользоваться Сэндэл как исполнительница планов мужа…

— Почему же она ею не воспользовалась?

— Не знаю. Возможно, они предполагали, что перевоплощение может ей не потребоваться… Они играют вслепую. Им известно меньше, чем нам. Это — последняя ампула, имеющаяся у них. И потому тратить такую драгоценность по пустякам им крайне нежелательно. В общем, Коваль интересовала ампула, а эта ампула лежала в шкатулке. Всё.

Фанни закурила. Я вялым жестом разогнала дым.

— Фанни, так это говорит о расколе в их рядах…

— В точку! Лаунгвальд играет свою игру, — и Фанни подмигнула: — Теперь это ясно, как божий день. Она знала, что Сэндэл везет эликсир, и даже догадывалась, где. Рубанемся в «поддавки», капитан?

— Это риск. Коваль ходит за нами как приклеенная. В любой момент теперь она может перевоплотиться в тебя или в меня, устранить оригинал — тебя или меня — и втереться в доверие оставшемуся.

— Ну, со мной этот финт у нее не пройдет, можешь быть уверена. С тобой, думаю, тоже. Владеющий информацией владеет миром, а она этого не знает. Короче, играем? — гречанка протянула мне руку.

— А играем! — я хлопнула по ее ладони. — Кто не рискует, тот не пьет шампанского!

— Угу. Истину глаголешь! И не летает загорать на Колумб…

1. По делам его…

Когда вошел он, со своих мест поднялись все заседатели епархиальной консистории — церковного суда планеты Фауст.

Тонкими, хищноватыми чертами лица и бородкой клинышком напоминал Иерарх образы аристократов, отчеканенные на древних земных монетах. Казалось, бородку его подпирать должен круглый гофрированный воротничок…

Но не было, никакого гофрированного воротничка не было у Иерарха Эндомиона. Был белый шарф, обернутый вокруг аккуратно выбритого горла, был бархатный, ниспадающий мягкими складками до самого пола синий подризник, был переливающийся рубиновым огоньком расшитый драгоценностями саккос и наплечник-омофор. На правом бедре Эндомиона к саккосу крепились не символические, как можно было бы подозревать, а самые настоящие ножны с палицей из дуба, ударную часть которой венчало стальное навершие, а «рукоять» украшала витая золотая инкрустация, и ложбинки, выдавленные в золоте, подогнаны были в точности к анатомии руки хозяина оружия.

Покрывать голову на Фаусте не положено. Лишь капюшоном и лишь из соображений необходимости на открытом пространстве. Здесь частенько идут дожди, и оттого рясы жителей планеты монастырей издревле снабжены широкими, низко надвигавшимися на глаза капюшонами.

Итак, при входе Иерарха и его Благочинных — сопровождающих помощников — все поднялись со своих мест.

Эндомион окинул взглядом слегка утопленных в глазницы и раскосых темных очей все вокруг, а затем поднялся на свое место.

Иерарха боялись, пред ним благоговели. Его взор, казалось, способен был остановить сердце собеседника.

Под давящим выражением этого взгляда поклонился магистр Агриппа. И чуть кивнул Иерарх: «Вы понадобитесь мне после слушания!», и слегка двинул рукою в темно-синей бархатной перчатке: «Продолжайте!»

Слушание продолжалось.

Синодальный трон верховного представителя власти на Фаусте возвышался над всеми остальными креслами в мрачном зале суда. Эндомион воссел на нем и тотчас занялся своими делами, ни разу не взглянув на подсудимого — мальчишку-послушника из монастыря Хеала.

Юный монашек потерял дар речи: он впервые в жизни видел столько верховных санов одновременно, а явление Иерарха и подавно парализовало волю бедного паренька. Не о судьбе своей думал теперь молоденький Вирт Ат, не о случайно убитом им во время обычной тренировки приятеле-послушнике…

Кашлянул пенитенций, чуть растерянно шнырнул глазами по темно-синей фигуре на возвышении, и дознание продолжил:

— В котором часу, послушник, состоялся ваш бой с покойным?

Вирт молчал. Все воззрились на него. Агриппа теснее сжал кулаки, тоже глядя на одного из друзей Элинора.

— Послушник Вирт Ат!

Юноша вздрогнул, очнулся, повернул измученное бессонницей и пролитыми слезами лицо к судье.

— В котором часу состоялся ваш бой с Ситом Рэвом?

— В… в три пополудни…

— Это был обычный, тренировочный бой? — резал тишину въедливый голос пенитенция.

— О, да. По распорядку, предписанному уставом, ваша честь…

— На каком оружии вы состязались, послушник?

— Посох и цеп, ваша ч…честь…

— Говорите громче, послушник!

— Посох и цеп!

Вслушивавшийся в шепот одного из своих Благочинных, Иерарх вдруг сделал собеседнику знак рукой. Тот, склоненный к уху светлейшего, отодвинулся и распрямился. Внимание засветилось на лице Иерарха, подозвал Эндомион к себе одного из заседателей и о чем-то спросил.

— Хеала! — услышал шепот каноника магистр Агриппа.

Иерарх медленно кивнул.

— Кто назначал вас в пару друг другу, послушник? — пенитенций тоже заволновался, почуяв необъяснимое внимание Эндомиона к теме расследования.

— Наш наставник, настоятель Диэнус.

— Как произошло несчастье? Опишите все, что произошло во время боя.

Вирт рассказывал кратко, но предельно ясно. Риторы исправно выполняли свою работу, обучая послушников мастерству красноречия.

Противники, на первый взгляд, были равны по силам. Диэнус был опытен и не мог ошибиться, поставив друг против друга различных по навыкам монахов. Одного роста, веса, возраста, похожие по сложению, одинаково подготовленные… Все предвещало не более чем повседневный тренировочный поединок. Одного не учел Диэнус, и магистр Агриппа уже знал, что именно, а потому сердце его обливалось кровью. Никогда нельзя выставлять друг против друга послушников правого и левого крыл монастыря Хеала. В правом жили мастера боя с посохом, в левом — с цепом. Дело в оружии. Дело только в оружии! Ровно на день был приставлен Диэнус к хеаловцам отлучившимся по делам прихода настоятелем Маркуарием. И, похоже, Маркуарий забыл полностью проинструктировать своего заместителя о тонкостях внутреннего распорядка… Если бы сам Агриппа не был на тот момент в отлучке, не случилось бы беды с несчастным пареньком…

Не привыкшие оспаривать веления наставников, мальчишки сошлись в поединке. Почти никто не знал о решении Диэнуса. Обычно послушники состязались на пустыре за монастырской стеной, без свидетелей. Ведь это всего-навсего простая тренировка! Так они состязались и позавчера.

В пылу боя Вирт не заметил, как неминуемо стал одерживать верх. Упрямый Сит не желал признавать поражения и, пару раз захлестнув цепом посох, чуть не обезоружил партнера. Он рассчитывал на одно движение Вирта, но тот совершил другое, причем случайно. Увы, но мальчишки сами не заметили, как отступили к берегу речушки. Стопа Сита соскользнула с глинистого откоса, а в этот момент Вирт, высвобождая посох, обманным движением дернул оружие к себе. Теряющий равновесие огненновласый цепник одним рывком оказался ниже уровнем, и молниеносная бойцовская реакция их не спасла. Тяжелый витой набалдашник посоха ударил юношу точно в висок и проломил кость. Взметнулись рыжие волосы, хлынула кровь — не помнил Вирт череды событий…

К реке скатился уже бездыханный труп: Сит не успел даже закрыть глаза. По заключению монахов в мортуриуме, осколок височной кости мгновенно пробил ткани мозга. Послушник не почувствовал боли и, тем более, не успел понять происшедшего.

Увы, так оправдалась древняя пословица о том, что нельзя входить в чужой монастырь со своим уставом…

Магистр Агриппа прекрасно знал и Сита, и всех остальных послушников Хеала. Это были его, его воспитанники! Почти всех, будучи еще совсем молодым, он вынимал из инкубаторских ванночек, почти всех приводил к вероисповеданию фаустян. Случившееся угрожало монастырю лишением сразу двоих послушников — убитого Сита и вероятностного заключенного Пенитенциария Вирта… Не много ли этих потерь за последние годы? Зил, Сит, теперь еще и Вирт, который, по сути, невиновен. И Диэнус невиновен, нельзя назвать халатностью его неведение! Уклад монастыря Хеала всегда сильно отличался от порядков в других монастырях Фауста. Но епархиальная консистория для того и заседает, дабы найти виновного. И он будет найден непременно. Очень суровому наказанию подвергнутся наставники Диэнус и Маркуарий, и все же более всего магистра Агриппу удручала судьба Вирта.

За своими тяжкими размышлениями магистр совсем забыл даже о присутствии Иерарха.

И тут прозвучал с синодального кресла звучный, тяжелый и повелительный голос светлейшего Эндомиона:

— Послушник!

Все вздрогнули.

Юноша впился пальцами в барьер, к которому был прикован энергетическими веригами.[17] Одно резкое движение — и светящееся энергополе вопьется в плоть, прожигая тело до костей. А при следующем рывке просто оторвет конечности…

— Ты сам считаешь себя виновным в прерывании воплощения твоего брата?

Вирт беззвучно шевельнул губами, не в силах сглотнуть сухой ком, откуда-то взявшийся в глотке.

— От твоего ответа зависит твоя дальнейшая судьба, — предупредил Иерарх.

Послушник беспомощно поглядел в сторону Агриппы. Магистр опустил тяжелую голову. Эндомион непредсказуем. И никогда не узнаешь о решении, которое хочет принять светлейший.

А ведь Иерарх и сам когда-то, в незапамятные времена, был послушником Хеала. Лучшим послушником! И Мастером Посоха. Агриппа помнил это. Эндомион старше него всего на два года. Не единожды он обучал младшего брата премудростям техники боя на посохах.

— Послушник, мы все ждем твоего ответа! Ты — сам — считаешь — себя — виновным — в - случившемся?

И Вирт едва слышно вымолвил:

— Да, Владыко…

По залу консистории пронесся легкий ропот.

— Говори с исповедником, послушник, — Иерарх поднялся с места. — Ты будешь отправлен в Пенитенциарий на бессрочное отбывание повинности. Магистр Агриппа, следуйте за нами. Пенитенций, продолжайте дознание!

На бессрочное?! В Пенитенциарий?! Агриппа ожидал любого, самого жестокого приговора, но пожизненного заключения?..

Мысли пожилого магистра метались, словно у юнца. Он крепко, до боли, зажмурился, желая убедиться, что все это не кошмарный сон, а ужасная явь.

Иерарх, Благочинные и Агриппа покинули зал через единственные двери. Магистр едва переставлял ноги, следуя за величавым Эндомионом, и посторонился, пропуская Диэнуса, приглашенного к свидетельскому барьеру.

Почти вслед за ними вывели закованного Вирта.

Внезапно юноша, невзирая на боль от обжигающих вериг, дернулся к Агриппе:

— Святой отец! Святой отец, вы нашли Зила? Скажите только, он жив?

— Я не знаю, мой мальчик, — магистр охватил руками его истерзанные запястья и, как мог, погасил боль от ожогов.

Слыхано ли? Теряя весь мир, этот человечек, еще ребенок по сути своей, думает о друге, а не о том, что его ждет за порогом Пенитенциария, его отныне постоянной обители! Они в Хеала все такие…

И Агриппа снова зажмурился, а когда открыл глаза, Вирта уже уводили.

«За что вы его так, Владыко?» — хотел спросить Агриппа своего старшего брата. Но не спросил.

Вместо этого он вышел вслед за Иерархом под дождь и сел во флайер.

— С возвращением из Внешнего Круга, магистр, — произнес Эндомион, когда аппарат уже поднялся в воздух, плавно повернул и метнулся в сторону Епархии. — Итак, по вашему ответу приговоренному я понял, что миссия была безуспешна…

Агриппа слегка развел руками.

— Вы не желаете или не можете говорить, Агриппа? — холодно уточнил светлейший.

— Простите, Владыко… Я, откровенно говоря, потрясен вердиктом, вынесенным вами этому мальчику.

— Все же это не аутодафе, магистр.

— В чем разница?

Эндомион слегка улыбнулся — тонко-тонко, крепко сжатыми губами.

Внизу мелькала бесконечная унылая равнина, похожая на улыбку Иерарха, серую и безрадостную.

— Максимилиан Антарес потерял вашего Элинора, я верно понял?

— Да, Владыко. Потерял.

— Вам не следовало возвращаться ни с чем, Агриппа.

Да, хватило и недолгого отсутствия. Магистр вспомнил чистые, но воспаленные от слез глаза Вирта, заглянувшие в самую его душу. Вот какими бывают глаза обреченного…

— Вы вернетесь на Землю и отыщете бывшего послушника Элинора, слышите, магистр? Считайте это предписанием консистории. В моем лице.

Агриппа кивнул.

— А сейчас мне очень хотелось бы услышать ваш рассказ об этих биороботах, — продолжал Эндомион.

— О каких биороботах, светлейший? — недопонял магистр.

— Тех, которые считают себя нынешними людьми. Я предпочел бы рассказ самого Элинора, варившегося во всем этом много лет, но за его отсутствием готов выслушать вас.

И Агриппу пронзила ясная и острая, как стилет, мысль. Мысль, перевернувшая все его представления о духовенстве Фауста. Озарение, открывшее магистру тайну согласия Иерарха на продажу Зила Элинора во Внешний Круг…

2. Колумб

…Снилось мне престранное. Я точно знала, что мне это снится, но в то же время принимала самое деятельное участие в происходящем.

Я очутилась вдруг на совершенно незнакомой планете. И это при всем том, что дальше земной орбиты мне даже в бытность сотрудницей Управления выбираться не приходилось никогда.

Со мной рядом через контрольный пункт шла Полинка. И я воспринимала все это как должное. По крайней мере, в тот момент…

Воздух был напитан каким-то знакомым запахом, напомнившем мне о лаборатории моего папаши.

— Сера, что ли? — покривилась я, осматриваясь по сторонам.

Земляне отнюдь не поскупились в средствах, отгрохав колумбянский космопорт. Впрочем, судя по всему, они не поскупились ни в чем: вдалеке виднелся город, жить в котором вполне комфортно смогли бы даже исполины.

Это был космопорт государства Раек, а наш с Буш-Яновской путь лежал в Даниилоград, где располагался местный Разведотдел, и затем, скорее всего, в Город Золотой — столицу Райка. Непогрешимое чувство юмора создателей здешней цивилизации заставило меня ухмыльнуться. Назвать раем провонявшую серой планету могли только земляне. Очень может быть, что даже наши с Полькой соотечественники.

Ну, неважно.

— Благодарю за помощь, Фанни, — мурлыкнул подле меня знакомый голосок.

Я обернулась, краем глаза отметив, что Полина уже получила наши вещи и подзывает к ним андроида-транспортера. А рядом со мной, красиво поставив на мраморную ступень лестницы точеную ножку, видневшуюся в разрезе длинного платья, красовалась Сэндэл Мерле. Конечно же, в компании с Валентином Буш-Яновским. Вид у Сэндэл был несколько заискивающий, и я прекрасно знала, отчего. Она многозначительно повертела в руках ту самую шкатулку.

— Надеюсь, мы с тобой по-прежнему подруги, mon ami! — с оттенком пафосности добавила она.

Буш-Яновская просигналила мне, указывая на тыльную сторону кисти: «Время!»

— Счастливо отдохнуть, Сиди, Валя, — а затем, не сдержавшись, я все-таки ввернула, глядя прямо в неестественно-синие глаза этой стервы: — Adieu! Береги бранзулетки, сестра Евтерпы и Пегаса.

Валентин как-то очень странно посмотрел на меня, и я нашла его взгляд знакомым. Но не Валькиным. Однако раздумывать об этой парочке у меня не было ни времени, ни желания. Нас ждали в Даниилограде.

Едва я, догоняя Полину, ступила на скользящее полотно, мы услышали за спиной какой-то стук. Эхо загромыхало под потолком циклопического сооружения, словно колесница обозленного языческого бога.

Посетители космопорта оборачивались, оглянулись и мы с Буш-Яновской.

Видимо, как-то неловко повернувшись, Сэндэл все-таки выронила свой чертов футляр, и ее фальшивые драгоценности разлетелись по гладкому полу павильона. Андроид-уборщик тотчас кинулся помогать Валентину отыскивать бижутерию, Сэндэл же, раздосадовано повертев в руках поданную ей шкатулку с полуоторванной крышкой, выругалась и теперь уже намеренно разбила эту дрянь об пол. И снова на стук обернулось все присутственное общество. А Сэндэл удалялась прочь, пиная осколки.

Полина кашлянула, но ничего не сказала мне, хотя взгляд ее повторил выражение Валентинова. И мне это… понравилось. Вернее, не мне, а кому-то второму во мне. Непонятное ощущение, объяснить его я не смогу. Это ведь всего лишь сон, не так ли?..

…Очутившись на открытом пространстве, агенты спецотдела поневоле замерли от созерцания поистине удивительной для любого землянина картины.

Отчетливо различаемая пара солнц довольно быстро катилась к горизонту на северо-западе, а на смену ей, с юга, всходила другая звездная пара.

— Че-е-ерт возьми! — протянула гречанка, заслоняя лицо щитком из ладони. — Ни хрена се! Полина, ты себе…

В ту же секунду рука Буш-Яновской отдернула ее к пешеходной части.

Несмотря на знаковые запреты, мимо Фанни со свистом пронесся гравимобиль.

— Местные! — проворчала догнавшая коллег Александра Коваль. — Куда спешат?..

— На тот свет, — буркнула Паллада.

И едва прозвучал последний слог, со стороны перекрестка двух шоссе донесся грохот. Тут же весь космопортовый городок взорвался воем всевозможных сирен — полицейских, медицинских, пожарных.

Гравимобиль на всей скорости въехал в поворачивавший транспортер. Судя по виду легковушки, врачи ее водителю были теперь не нужны…

Фанни пожала плечами и уселась в подъехавшую к парковке служебную машину.

— Ну вы, сержант, как скажете, так будто припечатаете… — Александра опасливо улыбнулась и торопливо прикрыла рот, когда Паллада с неприязнью взглянула на ее неэстетичные зубы.

На Колумбе всего два материка: в Западном полушарии — Фракастор, в Восточном — Фетас. Это царство вечного лета. В отличие от Земли, полюса Колумба свободны ото льда, зато существовать на его экваторе невозможно: это выжженная пустыня, вид которой при первом спуске разведзонда отчасти напомнил бывалым космонавтам меркурианские ландшафты. Большая часть территории Фракастора, ныне населенной, находится в полярной и приполярной зонах Севера. Такая же выгодная ситуация и у Фетаса — тот ближе к Югу, но на другой стороне Колумба.

Наши агенты высадились во Фракасторе, где по ориентирам Палладаса был спрятан контецнер с веществом перевоплощения.

Гречанка мрачно закурила и никак не прореагировала на предупреждение Буш-Яновской о том, что в Даниилограде им нужно быть через двадцать минут. По земному, разумеется, исчислению. Потому как со здешними бешеными светилами установить определенное время суток невозможно: в этих широтах почти круглосуточно царит день, равный полугоду. А год на Колумбе, если учесть то, как планета лавирует между танцующих парами Касторов, равен тридцати тысячам земных лет. Поэтому — стоит ли удивляться?

В самые «темные» часы местной ночи, когда кажется, что вот — наконец-то! — можно отдохнуть от вечного сияния, на небо выползают две луны, Империум и Доминикон, естественные спутники Колумба…

Колумбяне шутят, что если в раю света еще больше, то они согласны остаться здесь.

— А это еще что? — Фанни, чрезвычайно деятельная после долгого перелета и принудительного гиперпространственного сна, уставившись в окно, ткнула водителя в плечо: — Сержант, ну-ка тормозни!

Буш-Яновская не успела проронить ни слова, как гречанка выскочила из остановившейся машины и в три прыжка оказалась около странных людей, которые толпились вдоль зданий.

Сами дома были вызывающе огромны, с непривычной для земного взгляда архитектурой — сплошные прозрачные арки, в коих, словно жидкость в реторте средневекового алхимика, во все стороны циркулировали кабины лифтов, напоминающие шарики ртути. Бессистемные же группы людей, обосновавшихся на тротуарах рядом со стеллажами, заваленными чем-то разноцветным, смотрелись на их фоне словно мезальянс между юным женихом и престарелой невестой.

— А действительно — что это? — наконец поинтересовалась и Александра Коваль.

Лейтенант была весьма озабочена предстоящей миссией, чтобы замечать то, что творится вокруг. Прилет на совершенно незнакомую планету не нарушил ее настрой, но вот Фаина выбить из колеи — сумела.

— Как — что?! — удивился сержант, явно — местный уроженец: его внешность и повадки чем-то неуловимым отличали его от приезжих. — Торговые ряды…

Тем временем гречанка вклинилась в самую гущу народа, протолкалась к прилавку и, ухватив какой-то красновато-желтый шарик, стала его разглядывать и нюхать. Причем даже на расстоянии было видно ее неподдельное изумление:

— Буш-Яновская! — завопила она, поднимая шарик над головой, а вокруг нее уже суетился растерянный продавец. — Это персик, Буш-Яновская! Это настоящий, живой персик, Буш-Яновская! Это рехнуться можно, Буш-Яновская!

Торговец и окружающие не знали, кататься им со смеху, наблюдая за чокнутой дикаркой, или вызывать полицию.

Тем временем Фанни переключила свое внимание на другие фрукты и овощи, криками восторга информируя сидящих в машине коллег о своих открытиях:

— Лейтенант! Капитан! Черт возьми! Это же манго! А этого я вообще не знаю! Яблоки! Не синтетика, не в супермаркете, не из теплиц! Бананы! — она размахивала желтой связкой с видом древнего шамана, служащего какому-нибудь фаллическому культу. — Oh-h-h my got! Они все живые и дешевые, как черт знает что! А какой аромат, будь я проклят… та… проклята!

На лице сержанта-водителя отчетливо читался вопрос: «Она что, свихнулась?!»

— Паллада! Вернись в машину! — наконец не выдержала и рявкнула Полина.

— Девушка, брось мечтать! Это же… Эльдорадо! Эльдорадо! Чтобы я покинула рай?!

Оценивший ситуацию торговец расторопно совал в руки гречанке пакеты, наполненные фруктовым ассорти и неизменными курортными сувенирами. Фанни, не глядя, бросила ему кредитку и, бурно выражая радость, унесла трофеи в автомобиль.

Салон тут же наполнился благоуханием свежайших плодов. У Александры едва не потекли слюнки.

— Едем, — сквозь зубы вымолвила Полина, и сержант тут же подчинился приказу. — Возможно ли затемнить стекла, сержант? Так, чтобы ничего не было видно и изнутри? — Буш-Яновская бросила уничтожающий взгляд на Фаину, однако гречанка тут же сунула ей под нос лиловую гроздь винограда.

— Все это растет на кустах и деревьях? — высасывая ягодки отвергнутого капитаном лакомства, приступила к допросу Паллада.

— Конечно… э-э-э… сержант, — водитель старался не отвлекаться, но троглодитские восторги землянки завораживали бедного колумбянина. Мало того: Буш-Яновская сразу поняла, что Фанни ему понравилась. Так и до аварии недалеко.

— Что, прямо под открытым небом?! Вот так вот — безо всякой защиты и очистки?!!!

— Фанни, поумерь пыл, а! — морщась, попросила Полина. — Конечно, без защиты и очистки: на Колумбе не было Завершающей! Уясни это и успокойся!

— Черт возьми! Да у нас такая гроздь потянет на треть моего жалования, а тут…

— Матка Боска! — воздевая глаза к небесам, почти простонала капитан. — Да успеешь ты нажраться этих фруктов!

«Странные у них взаимоотношения, — в то же самое время анализировала лейтенант Коваль, глядя то на радостно поглощавшую виноград и персики Палладу, то на сумрачную Буш-Яновскую, которая при всех безобразиях, чинимых младшей по званию гречанкой, не спешила ту одернуть. — А уж не лесбиянки ли они? Это многое бы объяснило. Насколько я их всех помню, эта сухарь-Полина не потерпела бы такого ни от кого даже три года назад…»

— Я знаю, чем займусь, когда уйду в отставку, — облизывая липкие от фруктового сока пальцы, подытожила Фанни. — Это просто преступление — не наладить поставки этого добра отсюда к нам! Они же тут по нему ходят! Вообрази, Поль: я своими глазами видела мусорник, куда они сбрасывали некондиционный товар! Представляешь, чуть-чуть поддавленную клубнику — в молекулярку! Вандалы!

Кусающий губы сержант все-таки не утерпел и прыснул от смеха.

— А вас, прошу прощения, как звать? — с надменным видом переключилась на него гречанка.

— Мейге Даан, сержант Мейге Даан…

— Я сказала что-то смешное?

— Фанни, успокойся! — вмешалась Полина, чувствуя перемену в настроении Фаины.

— Нет, сержант… — Даан давился смехом, еще не восприняв вопрос Паллады как угрозу и не расценив должным образом предостерегающий тон капитана.

— А что, сержант Мейге Даан, на Колумбе принято таращиться на сиськи незнакомых приезжих женщин? Так, сержант? Может быть, мы выйдем и поговорим, сержант?

«Точно лесбиянки!» — мелькнуло у Александры.

Сержант тут же перестал скалиться и начал бормотать что-то в свое оправдание.

— Так вот, самец Мейге Даан, запомните: мы не колумбянки. Возможно, здесь это и поощряется, но если вы прилетите на Землю…

— Да заткнись, Паллада!

— Я заткнусь, — Фанни вытащила сигарету и раздраженно помяла ее. — Я заткнусь, конечно, заткнусь. Но правду не задушишь, — с этими словами она прикурила, а затем вовсе высунулась в приоткрытое окно. — Эй! Привет, Колумб!

Им вслед таращились изумленные пешеходы…

— Какого дьявола ты устроила все это представление?

Оставшись tete-a-tete в номере служебной гостиницы, агенты переодевались для выезда в Управление.

Паллада только хмыкнула в ответ.

— Ты хорошо разбираешься в картах, но не стоит играть в такие игры на старте. Это мое мнение.

— Она уже никуда не денется, капитан, — Фанни, стоя в одних трусиках перед зеркалом, явно любовалась своим отражением и вертелась так и эдак. — Во-первых, на ней висит убийство «синта». Во-вторых, отсюда улетим либо мы, либо она. Сейчас это игра в «поддавки». Будет доставать — нашлю порчу. На пару неделек — думаю, ей хватит.

— Ты чего на парне оторвалась? — Полина проверяла, не забыто ли что-нибудь важное, но среди распакованных и валяющихся по всему номеру чемоданов царил полный хаос. Ошибиться было нетрудно.

— Мне не понравилось, как этот кретин пялился на меня!

— Свою ревность, капитан, прибереги на другой случай, ладно? — Буш-Яновская усмехнулась. — И заруби себе на носу: не делай того, чего не делаешь обычно!

— Поконкретнее, пожалуйста!

— Поконкретнее? Пожалуйста! Мужик взбесится, если на него засмотрится девушка?

— Если она хотя бы не страшна, то нет.

— Тогда какого, спрашивается, черта?! И не надо стучать кулаком по плечам парней, когда хочешь им что-то сказать. Не надо сушить волосы так, будто это помело. Не надо закидывать ногу лодыжкой на коленку, особенно если ты в юбке.

— О, Мадонна Мия, сколько условностей! Лучше бы уж Джоконда обошлась без гипноза…

— В общем, не веди себя так, чтобы окружающие принимали нас за гомосексуалисток.

— А-ха-ха-ха! — залилась Паллада. — А лейтенант в этом уже почти уверена, дарлинг! Ну что ж, в другое время, в другом месте я бы не отказалась…

— О, небо! За что мне в напарники всегда достаются идиоты?! Я уже готова, а ты голая. Может, поспешишь? Или так и будешь нарциссировать?

— Ваша честь, я протестую! Это не нарциссизм, а вуайеризм!

— Тьфу! Протест отклоняется! У тебя пять минут.

Чертыхаясь, Фанни все-таки влезла в неудобный мундир.

— Сто лет его не надевала! У вас тут есть терморегулятор?

— Да.

— Где активируется?

— Там же, где и у вас! — язвительно заметила Полина, подбочениваясь. — Ты можешь побыстрее?!

Гречанка придавила специальные скрытые вставки на бортах мундира, и терморегулятор заработал.

— Я знаю, что раздражаю тебя, но придется потерпеть…

Они летели в странном, движущемся по зданию во всех направлениях, лифте и наблюдали за городом с огромной высоты, невидимые снаружи в этой «ртутной капельке».

— Ты меня не раздражаешь, — ответила Буш-Яновская. — Но я немного… как бы это сказать… не привыкла так работать.

Фанни снова расхохоталась, продолжая разглядывать высившуюся в туманной дымке на горизонте гигантскую фигуру какого-то человека.

— Это как сидеть верхом на ванне с химраствором, когда туда залили катализатор? Острые ощущения, правда? Смотри-ка, вот это статуэтка! Интересно, это и есть Великий Конкистадор, или здесь много таких кадавров?

— Это и есть Конкистадор, — смягчаясь, согласилась Полина. — Там восток, следовательно, Город Золотой тоже там.

Гигантская статуя исторического завоевателя, подарившего свое имя этой планете — главная достопримечательность Золотого. Спутник Касторов кажется раем лишь для неопытных. По своей сути Колумб коварен. В точности таков, какой предстала будущая Америка испанским колонизаторам в незапамятные времена. Здесь, конечно, никогда не было аборигенов, столкнувшись с которыми пришельцам пришлось бы или воевать, или мириться. Коварными выходками планеты оказались стихийные бедствия, вызванные или гео-, или гелеомагнитными причинами.

Именно потому создатели колумбянских городов постарались перестраховаться и снизить риск материального ущерба на случай штормов или ураганов.

Во-первых, полуостров Спокойный, основную площадь которого занимает Раек, называется так не для красивого словца. По статистике, в этой зоне была зафиксирована рекордно низкая частота возникновения цунами. Да и от яростных западных ветров полуостров защищает гряда гор, высоте которых могли бы позавидовать марсиане, существуй таковые на свете. По сравнению с величием этой горной цепи даже претенциозный памятник Конкистадору кажется лишь кустиком самшита на фоне пятисотлетней секвойи.

Во-вторых, портовый Даниилоград носит и другое название-топоним: «Город-Бриг». Он служит дополнительной защитой для углубленной в тело полуострова столицы, своеобразным «буфером», волнорезом — на случай гигантской волны. Весь город высечен из скалы и слегка возвышается над Золотым. Со стороны океана Даниилоград и впрямь напоминает очертаниями корабль.

— Поль, обещай, что мы с тобой обязательно побываем у подножия Конкистадора! — с восхищением глядя на монструозное сооружение, ребячливо попросила Фанни.

— Если останется время — обещаю, — с видом строгой мамы отозвалась Буш-Яновская.

Гречанка закусила палец, причмокнула, и они обе, вываливаясь из лифта, засмеялись.

— Пожалуй, я понимаю Фанни! — Полине пришлось сдаться.

— Оу, даже я начинаю понимать ее! «Девушка, брось мечтать: вот он я, а вот она ты!»

— Ну ты, примадонна! Потише! Где наша машина? Ты ее видишь?

— Сейчас найдем! «И незачем нам стоять — время терять у запретной черты!»[18]

Один только постамент грандиозного урбанистического памятника занимает площадь среднего земного города прошлого. Город Золотой лепится вокруг подножия, а кое-где и забирается на него: вокруг немыслимо громадных сапог испанского первопроходца настроены кафе, рестораны, казино, театры и прочие увеселительные заведения, призванные вытягивать кредиты с виртуальных карт и из карманов жителей.

— Че-е-ертова махина! — протянула Фанни, когда путанные подземные шоссе наконец-то выплюнули их автомобиль под самое подножие статуи.

Местные уже давно привыкли к этому монстру. Статую не используют в практических целях: на ней не найти ни обзорных площадок, ни станций-приемников. Полостей внутри тоже нет — Конкистадора исполнили монолитом. Единственное, к чему прибегли городские власти, так это оснастили памятник маяками. Они одновременно и освещают исполина в полутьме, и служат предупреждением для пилотов.

И еще. Дополнительной «шуткой» ваятелей Конкистадора является то, что тень от него, подобно древним солнечным часам, за сутки совершает почти полный круг по всему городу.

В своем послании Алан Палладас говорил о некой макушке шлема, тень от которой, «падая» с моста Белого Кондора, «погружается» в воды реки 999 Проба. Происходит это ровно в полдень — неизменно вот уже на протяжении трехсот лет. Таков возраст Конкистадора. И это было четким указанием на местонахождение груза — то есть, затопленного контейнера с эликсиром метаморфозы.

— Да, вот такой он, наш кнейт! — не без самодовольства, будто и сам принимал участие в проектировании статуи, откликнулся водитель. — Высота — почти тысяча метров!

В такой близости разглядеть Конкистадора невозможно. Он превращается в монструозного вида груду сверкающего на солнце металла, ослепляя и пугая своей неумолимой мощью. У гречанки и ее спутницы появилось стойкое впечатление, будто сейчас все доспехи вместе с обнаженным мечом, на который опирается усталый завоеватель, вдруг рухнут вниз, погребая под собой бедный город.

— Интересно, какова здесь вероятность землетрясений… — пробормотала себе под нос Полина, стараясь не смотреть вверх.

Шофер-андроид с насмешливой готовностью откликнулся:

— Не волнуйтесь, госпожа капитан! Основа Конкистадора уходит под землю настолько же, насколько возвышается над нею. Баланс выверен с высокой точностью. Скорее рухнут Кордильанды, чем наш кнейт…

— Кордиль… что? — уточнила гречанка, не слишком внимательно изучавшая перед отлетом географию Колумба.

— Да горы! — андроид небрежно мотнул головой в сторону синевших на горизонте горных кряжей.

— Поразительно… — Полина все-таки взглянула на памятник, но поежилась: — Мне бы вашу уверенность, «синт»!

Шофер очень по-человечески хохотнул:

— Смерти бояться — так лучше из пробирки не высовываться!

— Скоро мы приедем, эй, философ? — вмешалась Фанни. — Ненавижу этот мундир!

— Считайте, что мы уже там.

Буш-Яновская критически оглядела подругу. Мундир ей не по нутру, оказывается! И не удержалась от издевки:

— В старину говаривали: «Плохому танцору всегда яйца мешают!»

— Господь с тобой, Буш-Яновская! — незамедлительно откликнулась Паллада. — Я на них уже даже наступаю!

— Веселая у вас подруга, — подмигнул «синт».

— Веселее не бывает, — вздохнула Полина. — Вы вот ее сейчас высадите и уедете. А я так живу…

И первой, кого увидели в основном здании ВПРУ агенты земного спецотдела, была лейтенант Александра Коваль.

Фанни и Полина переглянулись, но ничего друг другу не сказали…

3. Нападение на Джоконду

«Черные эльфы» — это всегда словно приведенный в полную боевую готовность «плазменник». Им не нужно входить в спецсостояние, дабы умертвить врага: они в этом состоянии живут».

Так говорят об элитном подразделении генерала Софи Калиостро все осведомленные сотрудники ВПРУ.

Входя в любое помещение, пси-агенты ощущают и ведут себя, как дома. Друг с другом, на взгляд постороннего, «Черные эльфы» общаются легкомысленно, ребячливо и не по чинам.

Когда же дело доходит до внешних контактов, то, незаметно для чужого глаза, у них включается отлаженная схема распределения ролей.

Коммуникацию осуществляет главный группы. Обычно это женщина, хотя бывают исключения. Быстро, уверенно, мягко она обнаруживает в биополе собеседника все возможные зоны соприкосновения. Остальная часть группы находится на связи с начальницей, принимая вытянутые данные. И уж только затем, когда «сеть» сплетена, обманчиво милые и симпатичные персонажи начинают работу — слаженно, как единый организм.

Сегодня по распоряжению непосредственной начальницы группа Джоконды Бароччи выехала на место загадочного исчезновения некой курсантки Зарецкой. Так как приказ поступил спустя две с лишнм недели после этого происшествия, пси-агенты не рассчитывали обнаружить что-либо интересное.

Территория все еще была оцеплена. Охраняли эту местность, укрытую невидимым куполом оптико-энергетической защиты, рядовые из Военного Отдела. Не «синты»: московское Управление предпочитало архаичные modus vivendi и modus operandi.

Вокруг шумел майский ветерок и чирикали птички, а в области ОЭЗ висела угнетающая, тяжелая, как пресс, тишина. Даже солнце потускнело, стоило сделать шаг под купол.

Чезаре, Марчелло и Витторио повернулись к своей начальнице, снабжая Джо энергией, необходимой для будущих манипуляций. А энергии ей понадобится много, энергии чистой, дабы не пробыть здесь долее положенного срока.

Джоконда легко перехватила «хлысты» невидимых сил. Где чей — «эльфийке» даже не надо было задумываться, девушка наизусть знала все оттенки каждого.

— Малареда! — тихо сказала она, обращаясь к Витторио. — Концентрарцио сул лаворо! Сентито?[19]

Витторио встряхнулся. Его сознание напряглось неспроста: в этой области все окружающее вопило о проникновении чужеродной сущности. И при этом распознать сущность было невозможно. Внутренний рефери «эльфа» взбунтовался, в работе четверки появились помехи: душа и сердце не могут действовать с полной самоотдачей, когда порожденный разумом въедливый голосок критика шепчет на ухо о невозможности реализации задуманного. Витторио едва не растерял не успевшие набрать силу потоки — столь велико было его смятение.

— Хей, Порко! — голос Чезаре звучал и насмешливо, и ободряюще: когда Джоконда была не в состоянии привести в чувство кого-то из подчиненных, на выручку приходила мужская солидарность. — Каттиво поэта эсто браво критико![20] — и старший из мужчин-«эльфов» подмигнул.

Любитель орешков рассмеялся и привел себя в порядок.

Чезаре любил наблюдать за работой Джоконды. Ее энергия и методика так не походили на их с Марчелло и Витторио, а то, чем не обладаешь и по определению никогда не сможешь обладать сам, всегда интересно и вызывает разную степень зависти. Чез завидовал Джоконде с восхищением и безнадежной мечтой когда-либо объединить противоположные силы в единое русло…

Когда энергии оказалось достаточно, незримые руки «эльфийки» соткали между призрачными ладонями некий бесформенный сгусток. Чезаре видел, как тот наливается силой, будто вот-вот материализуется и станет видимым даже для неподготовленного взгляда. Разумеется, этого не произойдет, но все же…

Физическая оболочка девушки была неподвижна. И только трое окружающих ее мужчин видели охвативший начальницу смерч. Выпитый до предела, Витторио с тихим стоном опустился на колени. Чез положил руку ему на плечо, и тот благодарно дрогнул. Разговаривать сейчас было нельзя.

Часть того, чем была личность Джо, проникла в живой сгусток. Сущность обрела форму ящерки, соскользнула с нематериальной ладони и юркнула в мокрую после недавнего ливня траву. Джоконда замерла. В полной неподвижности ждали и спутники: сейчас о начальнице нужно было заботиться еще более трепетно, чем обычно.

Чезаре из любопытства отыскал снующую в траве и кустах рептилию, подключился, увидел все ее глазами… В прямом смысле побывал в ее шкуре. Да, Витторио было перед чем растеряться!

Ломброни тут же вернулся. Они переглянулись с обессилевшим Витторио. Сдержанный и аристократичный Марчелло сделал знак, мол, все мне расскажете, но потом.

Ящерка покинула зону купола, выскочила на середину дороги, замерла, приподняв переднюю лапку и вытянув вверх изящную головку. Военные из оцепления, конечно, ровным счетом ничего не увидели, но что-то почувствовали, а потому насторожились. Создания, в которые вложено столько силы, не могут оставаться незаметными, а тратить дополнительную энергию и время на «scutum» («щит») для ящерицы было нецелесообразно.

На огромной скорости, друг за другом, по шоссе пронеслись три автомобиля — два колесных и один с гравиприводом. Шины колесных переехали ящерку. Она даже не шелохнулась. Спустя минуту рептилия повернула голову, сверкнула изумрудными глазами и шмыгнула обратно, под купол ОЭЗ, который для нее преградой не являлся.

Джоконда вытянула незримую конечность, и пресмыкающееся вспрыгнуло к ней на ладонь. Женщина «выпила» ту часть себя, что подселяла в создание. Затем приложила ящерицу к браслету на реальной руке, и сущность растаяла. Три серебристые нити выстрелили в грудь каждому из спутников уже из браслета. Последний всплеск смерчика потух.

Всё.

«Черные эльфы» развернулись и молча направились к своему автомобилю. Все четверо переключились на обычный способ видения. Чезу и Марчелло пришлось тащить на себе обессиленного коллегу.

Заговорили они только в машине.

— Я увидел, но не понял ровным счетом ничего, — заявил Чезаре, который сидел за рулем. — Что скажешь, Джо?

— Санта Мария! — простонал Витторио, машинально отыскивая в кармане орешки. — Там что-то было! Клянусь папой! Там было черт знает что!

Заметив, что приятель оживился, Марчелло стал его подначивать:

— Порко, а ты у нас, оказывается, дохляк! Ну и что вы там такое увидели, коли «младшенький» чуть не отдал концы?

Горячо жестикулируя, обиженный Витторио высказался по поводу блондина со столь же язвительными интонациями. Но силы его быстро убыли. Он смолк, покрепляясь своим любимым лакомством и усеивая машину скорлупой.

Марчелло было попросту лень вникать в обстоятельства дела на месте, «эльф» привык экономить силы — такова уж его психологическая особенность. Зато к нему всегда можно обращаться за резервом…

— Времени с того момента прошло много. Был выброс огромной мощности, но я не знаю, что за источник мог это осуществить, — заговорила Джоконда. — Вкус мне незнаком. А тебе, Чез?

— Согласен. Чужеродная смесь. Не могу классифицировать. И переправить нельзя?

— Нет. Я пробую — не получается…

— Э! Хоть опишите, что ли! — потребовал Марчелло. — Дегустаторы, тоже мне!

Джоконда оглянулась. Ее глаза теперь прикрывали стекла темных очков:

— Тебе это зачем, Марчелло? Мы же говорим: эта смесь не поддается описанию. Мое личное впечатление от нее — серебристый символ какой-то «гармошки» или туго сжатой и вдруг распрямляющейся пружины. И зеркало. Но это — мой стереотип…

— Нет, Джо! — откликнулся Чезаре, не отвлекаясь от дороги. — Ты очень хорошо сказала. Это именно спираль, отражающаяся в зеркале. Но что бы это значило? Выброс энергии от этой спирали невообразимо огромен. Прошло почти три недели — а, вон, Порко едва не заклинило при входе в зону… Что ж там было в момент активации?

Джоконда тем временем налаживала связь со своей непосредственной начальницей — генералом Софи Калиостро.

— Докладывай, Джо, — негромко распорядилась голограмма величавой пожилой брюнетки.

Генерал сняла очки, и те остались висеть на золотой цепочке у нее на груди. Софи Калиостро, подобно многим нынешним «силовикам», была склонна к архаике в мелочах, избегая по возможности медицинского вмешательства. Очки для нее были признаком стиля и власти.

Агент любого другого подразделения на месте Джоконды сейчас неминуемо вытянулся бы в струнку (умудрившись это сделать в сидячем положении) и сообщил бы что-то вроде: «Обнаружено проявление ментального характера невыясненной морфологии».

Но на месте Джоконды была она сама, а госпожа Калиостро очень удивилась бы, услышь она подобную ахинею из уст своей подчиненной. И «эльфийка» ответила:

— Синьора Калиостро, в зоне творится какая-то чертовщина, и я могу поделиться лишь при непосредственном контакте. Мне вылететь в Сан-Франциско?

— Совершенно верно, Джо, вылетай. Есть сообщения от Рикки?

— Нет, синьора.

— Вылетай, Джо.

Спустя восемь часов «эльфийка» уже сидела в сенсорном кресле и «давала показания» бесстрастной машине. За зеркальной стеной в таком же кресле восседала генерал, и перекачка ощущений, испытанных Джокондой на поле между Москвой и Санкт-Петербургом, осуществлялась напрямую.

Поднимаясь, Софи Калиостро озадаченно потерла пальцами переносицу между глаз и тут же нацепила свои любимые очки.

— Не зря Фред торопил… — пробормотала она, качая головой. — Надо было озаботиться еще на прошлой неделе…

Зеркало разошлось, и на пороге возник стройный силуэт Джоконды. Начальница «Черных эльфов» с неизменно ласковой улыбкой шагнула навстречу генералу. Та неуютно повела головой и поправила при этом тугой воротничок. Для Джо это было показателем крайней степени замешательства руководительницы.

— Ну что… — Софи еще раз кивнула. — Это нужно исследовать. Пока больше ничего придумать не могу. Озадачила ты меня. Озадачила…

— Что предпринять дальше, синьора?

Калиостро прищелкнула языком, пропустив ее вопрос мимо ушей, в задумчивости помолчала и лишь потом очнулась:

— Что, Джо? А, что предпринять… Отдохни, — она слегка усмехнулась. — Вместе с основной информацией мне передалась и твоя усталость. Если уж ты не смогла ее скрыть, то, сдается, тебе действительно пора сделать передышку.

— Сроки?

— Я оповещу тебя, — генерал почти ласково похлопала ее по плечу. — Иди, Джо, выспись, выспись…

Машина мчалась по знойному белоснежному Сан-Франциско с его витыми лестницами, уходящими в поднебесье, вычурной архитектурой домов элиты, воздушными мостами, ветвистыми руслами многоярусных хайвеев. Джо дремала, и неизменные спутники не нарушали ее покоя до того момента, пока микроавтобус не припарковался близ шикарной местной гостиницы «Ренессанс».

— Порко, после тебя я ощущаю себя вышедшим из свинарника, — буркнул недовольный жарой Чезаре, отбрасывая ногой скорлупки орешков и выбираясь из автомобиля.

Витторио хохотнул, но спорить или острить ему было лень.

— Все свободны. Ретрансляторы не выключать, а то я вас знаю… Витторио, ты — отдохни, никаких фильмов! — Джоконда веско поглядела на своих помощников и, не произнеся более ни слова, удалилась.

После душа «эльфийка» расслабленно вытянулась на просторной кровати в своем тихом, оборудованном всей необходимой техникой номере. И поймала себя на том, что релаксации, столь привычной и отработанной до автоматизма, не наступает. То, что в народе называется «сна ни в одном глазу». А ведь усталость Джоконды — Софи Калиостро не ошиблась — была нечеловеческой. Опустошенный Витторио Малареда был по сравнению с нею, нынешней, бодрячком.

Девушка застегнула браслет, вытащила из него индивидуальную линзу и вставила ее в глазное яблоко. Моргнула, заставляя слизистую привыкнуть к чужеродному предмету. Затем активировала сам браслет.

Изображение, которое было бы невидимо для постороннего, окажись он здесь сейчас, развернулось для девушки в ту же секунду. Программа наложила звук. Вся информация передавалась непосредственно в мозг, и наблюдатель при этом чувствовал себя участником событий. Хотя в данном случае в тот тревожный для нью-йоркских управленцев день самой Джоконды Бароччи в зеркальной камере контрразведотдела не было.

Спиной к Джоконде, вернее, к фиксирующему устройству, стоит мужчина в форме спецотделовца с капитанскими знаками отличия. Девушка слышит знакомый голос, обращенный к сидящему напротив капитана юноше:

— Кто ты?

Арестованный не пристегнут к столу: судя по виду парня, контрразведчики перестарались, накачав его медикаментами, а потому смысла в подстраховке наручниками нет.

…Джоконда тогда нисколько не удивилась, узнав, что до прихода капитана Калиостро незнакомцем занималась капитан КРО Стефания Каприччо, которую за глаза называли Великим Инквизитором…

Юноша даже не шевелится. Он сидит, буквально растекшись по стулу, запрокинув длинноволосую голову на металлическую спинку и тупо глядя прямо в камеру, поверх головы капитана.

— Мое имя Зил Элинор, — едва выговаривая слова, тускло произносит арестованный спустя полминуты. — Это все… ч-что я могу сказать в этой комнате…

— Тебе лучше начать объясняться, парень… — продолжает капитан, проходя и садясь (все так же, спиной к фиксирующему глазку) за стол против Элинора. — Психотропные вещества до добра не доводят…

— Я не буду ничего говорить в этой комнате…

Калиостро явно изучает визави. Тот раздет до пояса, на нем остались только запятнанные кровью брюки из хлопка. На груди парня, прямо под левым соском, между ребрами зияет узкая рана с засыхающей у краев кровью. Капитан поводит плечами, и хорошо чувствующая этого человека Джоконда невольно воспринимает его тогдашний импульс: «Дикость какая-то!»

Юноша прикрывает глаза. Он из последних сил борется с помрачением рассудка, но теперь, когда его цель — приход капитана Калиостро, которого он требовал на протяжении пяти часов допроса — достигнута, организм сдается.

Капитан поднимается, подходит (по-прежнему не оборачиваясь на камеру) к допрашиваемому и берет того за подбородок. Элинор слегка вздрагивает. Но он по-прежнему не может двинуться: все рефлексы угнетены воздействующими на нервную систему препаратами. Арестованный и вздрогнул-то подобно трупу, через плоть которого пропустили электрический разряд…

— Ты слышишь меня, Зил Элинор? — капитан присаживается на краешке стола и складывает руки на груди.

Парень медленно моргает в знак согласия и с трудом сглатывает. Под кожей горла напряженно прокатывается бугорок «адамова яблока».

— Изложи свои требования.

Губы арестованного двигаются.

— Я… — начинает он и замолкает.

Капитан склоняется к нему, подставляя ухо. Юноша собирается с силами:

— Я буду… разговаривать с… тобой… в отдельной… комнате… Без прослушивающих… и других… устройств…

— Гм… — Калиостро выпрямляется. — Как вам это нравится? — капитан почти поворачивается к наблюдателям, но в этот момент голова юноши безвольно падает на плечо, а тело съезжает по стулу. — Эй! Ч-черт! Так. Я выхожу, откройте мне. Он в отключке…

Изображение меркнет.

Джоконда просмотрела запись почти трехмесячной давности еще и еще. Неосознанным жестом сдернула с головы «чалму» из банного полотенца, мыслью находясь там, возле капитана, в «зеркальном ящике» КРО…

Она почти спала, когда в дверь постучали.

Джо села и досадливо бросила в микрофон, связующий номер с пультом администрации:

— Я просила не беспокоить меня!

Стук повторился. Джоконда перепоясала халат, рука ее пробежалась по бортам висящего в гардеробной пиджака, скользнув затем по щекам. Девушка находилась в полусонной рассеянности, и это было очевидно.

Из-за разъехавшихся створок двери в лицо ей ударила струя белесого распыленного вещества…

4. Заветный груз

Разведывательный и Военный отделы Управления Колумба сегодня охвачены лихорадочной деятельностью. Мост Белого Кондора, прилегающие к нему улицы и дороги, что фактически соответствовало двум районам Города Золотого, перекрываются. Приостановили деятельность метро на пятом ярусе, к мосту не подпускаются грузовые машины, до этого курсировавшие по четвертому, легковушкам нет места на третьем и втором ярусах, платформу же первого подняли, вопреки всем правилам, среди бела дня. И прямо под ним стоит большой военный катер с генератором оптико-энергетической защиты (ОЭЗ). Купол ОЭЗ накрыл собой и мост, и прилегающие территории…

— Ну что, готова? — Фанни рывком задернула молнию на спецкостюме.

— Да. И машина Алоизы нас ждет, — отозвалась Полина.

— Отлично! Люблю ловить рыбку в мутной водичке!

Они бежали по серым коридорам даниилоградского разведотдела. Из окон можно было увидеть, что творится на мосту.

— Стой-ка! — Буш-Яновская прикрыла глаза и шагнула через порог спиною вперед. — Примета!

— Т-с-с! Враг не дремлет! — гречанка повторила ее маневр. — А что это даст?

— Ничего не даст. Просто наша примета. Ты совсем ее не помнишь?

— Поля, в моей башке — девственность космической пустыни!

Алоиза Монтерей действительно ждала их у своего автомобиля. Капитан с сержантом козырнули, а потом погрузились в машину…

…Жителям обоих берегов Золотого представилась сюрреалистическая картина: река внезапно обрывалась, а вместо нее и Белого Кондора наблюдателям проецировалось зеркальное отражение того места, где пребывали они сами. Если присмотреться, каждый найдет в отражении и свою собственную фигуру. Видимо, военные что-то намудрили, а скорее всего, просто не стали возиться с маскировкой. А дальше, по другую сторону купола, 999 Проба продолжала свое неторопливое течение. Воды вытекали ниоткуда и впадали в никуда, вот как это выглядело со стороны. Временами ОЭЗ начинал дрожать от помех, и у зевак мутилось в голове. Выставленные на постах сотрудники ПО старались отогнать толпы как можно дальше: на этом настаивали врачи Экспертного Отдела, потому как такое зрелище отнюдь не на пользу человеческим глазам.

Майор разведки Ализа Монтерей в сопровождении капитана Буш-Яновской и сержанта Паллады проехала в своей машине на мост, когда по приказу ответственного за операцию в куполе открылась брешь. Автомобиль тотчас исчез, растворился для тех, кто остался снаружи.

Тень статуи уже давным-давно сдвинулась далеко в сторону берега, однако катер держался в точности над тем местом, где она была в полдень.

Колумбянские сотрудницы военного, все как одна — крупнотелые девицы с лужеными глотками, выпрыгнули из фургона, что подоспел с противоположного берега в ту же минуту, как машина Монтерей притормозила на втором ярусе.

Бледная, будто высохшая, майор махнула рукой командиру военных. Та мгновенно выстроила своих девиц у перил.

— Приступайте, — проговорила Монтерей в ретранслятор.

Аквалангисты, покинув катер, погрузились в воду.

Под куполом висела зловещая, глухая тишина. Даже солнце казалось отсюда мрачным.

Фанни сидела на ограждениии и, покачивая ногой, курила.

Наконец укрепленный на катере подъемный кран заработал, и через пять минут над поверхностью воды возник покрытый тиной микроавтобус, из раскрытой дверцы которого хлестала вода.

— Ну вот и все, пожалуй, — сказали в ухе Буш-Яновской: она все время была на связи с Палладой, хотя они и находились сейчас неподалеку друг от друга. — Это и есть батюшкин контейнер.

Тем временем извлеченный из микроавтобуса ящик прицепили к концам тросов, сброшенных военными сверху.

— Взглянем на эту кость в горле, а, Буш-Яновская? — Фанни спрыгнула с перил и подошла к контейнеру.

Стенки ящика были осклизлыми, кое-где на них налипли отвратительные на ощупь водоросли: автобус и его содержимое пролежал на дне реки около трех месяцев.

Паллада протерла участок, на котором виднелся примитивный кнопочный индикатор, открывающий панцирь контейнера. После набора шестизначного кода эта герметичная «скорлупа» распалась на две части. Внутри оказался еще один ящик, правда, уже более цивилизованного вида и абсолютно чистый. Фанни приложила руку к сканирующему устройству. Распознав генетическое сходство с хозяином (к этому «фамильному» приему Палладас неоднократно прибегал и прежде), микрокомпьютер пустил гречанку в недра хранилища.

Внутри тут же зажглась подсветка, и оттуда дохнуло холодом.

Уложенная в ячейки, снабженные специальными прослойками для амортизации, контейнер заполняла не одна сотня ампул с содержимым цвета древесной смолы. Фанни натянула перчатку и, осторожно ухватив пальцами, подняла перед собой одну из них:

— Вот они. Теперь дело за малым: вывезти их отсюда на Землю.

«Да уж, за малым…» — скептически подумала Полина, но быстро поняла, что Паллада имела в виду то же самое: вывозить груз прямо сейчас очень опасно.

По обе стороны моста у границ купола защиты стояло по пять гравифургонов. Контейнер погрузили только в один, туда забрался весь взвод ВО и Фаина с Полиной. Монтерей уехала в своем автомобиле в противоположную сторону. На всех этих предосторожностях настояла, как ни странно, безалаберная Фанни. Однако, поразмышляв, Буш-Яновская решила, что ничего не странно: когда было нужно, ленивая и вальяжная гречанка умела собраться и выполнить все в лучшем виде — разумеется, для того чтобы ничто не мешало ей лениться дальше…

— Фанни?

Буш-Яновская привстала и встряхнула подругу за плечо. Но та, крепко зажмурившись, добела закусила нижнюю губу.

— Фанни! Что, опять?

Паллада издала тихий стон и сжала голову руками.

— Обезболивающее! Скорей дайте кто-нибудь обезболивающее! — приказала Полина.

Командир, черноглазая разбитная брюнетка в чине лейтенанта, вскочила и через мгновение уже протягивала Буш-Яновской инъектор с какой-то жидкостью. Фаина, корчась от боли, тем временем уже сползла с сидения и стояла теперь на коленях. Быстрым и точным движением Полина впрыснула обезболивающее ей в артерию на горле. Через несколько мгновений тело гречанки расслабилось. Тяжело дыша и все еще согнувшись в три погибели, Фанни отпустила голову, прижала руки к днищу фургона и замерла.

— Ваше имя? — тихо спросила Буш-Яновская, осторожно поднимая подругу.

— Лейтенант ВО Галина Куриленко, — отрапортовала командир, к которой она обращалась.

— Благодарю, лейтенант.

— Врача?

— Обойдусь, — пробормотала Фанни, уткнувшись лицом в грудь Полины.

Вышколенные солдаты сделали вид, что ровным счетом ничего не произошло. Однако один-два любопытствующих взгляда капитан все же уловила.

— Докладывают из остальных фургонов, — сообщила Куриленко. — Наблюдения не замечено, все чисто.

— Хорошо, — Буш-Яновская погладила голову Фанни и шепнула: — Это всё после того самолета, да?

Гречанка едва заметно кивнула.

— Что говорят врачи?

Теперь Паллада лишь слабо пожала плечами.

— Два года — это не шутки, кэп… Надо лечить!

— Поль, раньше было хуже. И чаще, — пробубнила в ответ Фанни. — Так что успокойся и забудь.

— Ну вот мы и дома, — сказала Галина Куриленко. — Так, девочки, занялись контейнером! В спецхран Монтерей!

— Мне нужно связаться с Джокондой, — гречанка высвободилась из-под руки Полины. — С утра не получилось, попробую еще…

— Зона недоступности?

— Не знаю, Поля. Джо не бывает в зоне недоступности…

— Да и ты не так уж часто бываешь на Колумбах, знаешь ли! Достукивайся.

Однако связи не было. Фанни устало свернулась клубочком на кушетке в кабинете Алоизы Монтерей. Майор только-только подошла.

— Джо не выходит на связь… — дрожа от слабости, проговорила гречанка из-под локтя, под который, как под крыло, спрятала свою многострадальную голову. — Не знаю, что случилось. Другого канала у меня пока нет…

— Тебе надо отдохнуть…

— Капитан права, вам надо отдохнуть! — поддержала Полину Монтерей. — Контейнер теперь под надежной охраной, вам не о чем беспокоиться…

Паллада поднялась, взяла под руку напарницу и, не прощаясь с хозяйкой кабинета, вывела в рекреацию. Полина заглянула в Фаинины мутноватые голубые глаза.

— Поля, в Золотом у нас еще есть дело. Если ты помнишь.

Буш-Яновская тяжело вздохнула…

5. Глава «Подсолнуха»

Хуже и не представить удела, чем быть личным парикмахером Эммы Даун! Лизбет убедилась в этом на собственном горьком опыте. Но такова уж судьба у искусственно созданных существ, к коим она принадлежала…

…Не так уж часто выпадает свободная минутка, чтобы позволить себе вот эдак посидеть в шезлонге на веранде и полюбоваться закатом. Пока эта… как ее?.. скакала вокруг хозяйки с расческой и феном в руках, Эмма наслаждалась последними деньками теплой клеомедянской осени.

Назойливо жужжащая муха была предтечей главного нарушителя спокойствия — пухленького, похожего на детский волчок Карла Кира. Коротенькие ручки даже не могли плотно прижаться к толстым бокам бизнесмена. Лизбет исправно продолжала свою работу, но хозяйка уже не получала никакого удовольствия от осторожных прикосновений парикмахерши.

Эмма Даун, родная сестра подполковника и шефа московского ВПРУ Лоры Лаунгвальд, почти с ненавистью взглянула на визитера. А он, словно не замечая, поедал развеселыми глазами ее роскошное тело, едва прикрытое для соблюдения приличий купальником.

Эмме повезло куда больше, чем младшей сестре. Она родилась без уродств. Некоторые — да тот же Кир, к примеру — и подавно считали ее эталоном женской красоты. В отличие от тощей астенички Лоры, Эмма была не просто полноценной женщиной, но еще и получила в наследство самые лучшие черты их предков — скандинавов. Сторонники Эммы (называть ее организацию оппозиционной террористической группировкой в Содружестве стали с подачи журналистов, сама она считала своих людей кланом) гордо величали свою предводительницу Валькирией.

Ей льстило, что в рядах клана «Подсолнух» бытует миф о предках Лаунгвальд, которые принимали самое деятельное участие в установлении ныне существующего строя — равноправия полов с некоторой доминантой женщин над мужчинами. Было так на самом деле, или это лишь красивая легенда, не знала и сама Эмма. Однако старшая сестра подполковника предпочитала верить в то, что сие — абсолютная правда. Ведь это отличная реклама! В последние годы Эмма в «пиаре» не нуждалась, ее оценили по достоинству и на Земле, и во всем Содружестве. А вот на старте спорная история об участии праматерей Лоры и Эммы в «войне недоступных» или «молчаливой войне» сыграла огромную роль в их биографии…

Горстки людей, которые сумели выжить на относительно безопасных территориях планеты, дичали с катастрофической быстротой. Те крохи культуры и информации, которые остались не сожженными в адском пламени, обесценились. Книгами Наследия разжигали стойбищные костры. Передаваемые из поколения в поколение вести о том, что где-то на Земле уцелели передовые лаборатории, также стали искажаться. Им перестали верить.

Здоровые женщины племен стали на вес золота — при том, что само по себе золото, вопреки набившему оскомину фразеологизму, потеряло свой вес в глазах землян. За двести семнадцать лет они получили возможность полностью вкусить «прелести» ощущения себя самками. Почет и уважение — безусловно. Защита со стороны мужчин — несомненно. Однако если женщина не была способна к репродукции или по каким-либо причинам ее животная функция была ослаблена, ради ее спасения никто не пошевелил бы и пальцем, окажись она в беде. Будь она хоть семи пядей во лбу, но закон племени — это закон племени.

До сих пор известно не одно имя женщины-полководца из тех, что спасали свой род, выполняя чисто мужскую работу. Но все это обесценивалось так же, как и культура: женщина должна прежде всего плодить будущих воинов, а эти воины впоследствии должны сдохнуть, воюя с другими племенами за клочок недозараженной земли. Все убийственно просто. Хотя, что греха таить? Красиво… Есть какая-то эстетика в этом атавизме…

Дело шло к очередной широкомасштабной войне — пожалуй, первой после локальных стычек деградирующих хомо сапиенс, предки которых счастливо пережили Завершающую. В архивах Главного Компьютера Содружества сохранились противоречивые сведения о том, где конкретно назревал тогда кризис: одни источники называют юго-восточную Азию, другие — Северную Африку, третьи — Центральную Америку. Не суть важно.

То ли по велению свыше, то ли в результате некоего исторического исключения, но бессловесные и покорные «человекоматки» внезапно повели себя странно.

— Эта война убьет всех нас! — подняв голову, закричала вдруг рослая светловолосая дикарка.

Вождь вскинул бровь, ожидая, что племя сейчас разорвет ее на части за такую дерзость. Но девушка стояла, твердо уперев ноги в землю, а за спиной ее зловеще посверкивала сотнями глаз толпа соплеменниц.

— Ты больше не дочь нашего народа!

— У твоего народа больше не будет дочерей, — ответила она и увела за собой всех женщин от мала до велика.

Благодаря автору древнегреческих комедий по имени Аристофан, люди прошлого знали о некой женщине по имени Лисистрата.[21]

В те незапамятные времена Афины вели бесконечную войну со Спартой. Война эта получила название Пелопонесской и — вдобавок — определение «бессмысленной». На протяжении двадцати семи лет мужчин и юношей двух враждующих государств выдергивали из семей и швыряли в мясорубку. И тогда, если верить Аристофану, нашлась одна решительная женщина, призвавшая своих соотечественниц избегать близости с мужьями, покуда те не прекратят уничтожение друг друга. Неизвестно, сумела ли Лисистрата подговорить женщин Спарты или там, у спартанок, была своя Лисистрата, но афинянки захватили Акрополь, сделали его своей крепостью и действительно не подпускали к себе представителей противоположного пола. В итоге мирный договор между Афинами и Спартой был подписан. Мужчины сдались.

Новое же — это хорошо забытое старое. Понимая, что назревающая война выкосит весь цвет племени и еще больше отбросит людей в дикость, женщины постъядерной эпохи взбунтовались.

— Тех, что уже понесли, и тех, что с детьми, мы спрячем в пещере на Белой горе, — распорядилась «Новая Лисистрата». — А ты, старая Улими, отправишься к мужчинам и передашь им наше слово: мы не станем более совокупляться с ними, не станем более рожать от них детей, пока они не прекратят убивать друг друга. Ступай, Улими!

И, не убоявшись мести воинов, старуха донесла до них условия женщин, которые с этого дня вступили в «войну недоступных».

Борьба была яростной. Если кому-то из бунтовщиц выпадало несчастье попасть в руки изголодавшихся самцов, а еще хуже — понести в результате изнасилования, таковая шла на самоубийство. И здесь проявилась вся исступленная одержимость, на какую только способны доведенные до точки долготерпеливые женщины. Кроме того, «Новая Лисистрата» объединила свое однополое племя с женами врагов. Поначалу с неохотой, но согласились и они в итоге с ее доводами.

— Умереть или выжить — так лучше вместе! — повсеместно гремел отчаянный призыв, и к бунтаршам потянулись женщины со всех краев, куда только долетела молва.

Через три витка Земли вокруг Солнца племя Недоступных исчислялось несколькими тысячами человек. Беглянки заняли крепости в горах. Предводительница оказалась великолепным стратегом.

В конце концов мужчины подняли белый флаг. Но подстрекательницы, в отличие от аристофановской Лисистраты, одним этим не удовлетворились. Ибо рано или поздно всё имеет свойство забываться и возвращаться на круги своя.

Плох тот воспитатель, который не помнит своего детства, плох тот воспитанник, который не помнит преподанных уроков. И женщины новой эры не пошли на мелочные уступки. Поразительно, но в той тонкой политической игре ими не было допущено ни единой ошибки. Долго терпели…

Они заставили своих мужей объединить силы и разыскать останки разрушенной цивилизации. Они полностью контролировали теперь каждое движение мужчин и действовали методом кнута и пряника. Они обучались у ведуний способам предохранения от беременности, и на свет не появился практически ни один младенец, пока искомое не было обнаружено. А обнаружено оно было быстро, ведь энергия самцов отныне тратилась не на убийство…

Два с лишним века, скрытые в бункерах, выжившие ученые и их потомки продолжали вести исследования по изучению человеческого генома. В благоговейной растерянности бродили дикари по оснащенным невиданной техникой коридорам. С трудом, но возвращались из первобытного состояния к цивилизованному образу жизни. Так начали появляться первые «homo creator». Люди с аннигиляционным геном в хромосомной структуре. Люди, неспособные убивать себе подобных. Люди-созидатели…

Это уже потом, несколько веков спустя, некий профессор Муравский найдет способ размножения полностью «ин витро» и станет во главе первого в земной истории Инкубатора.

Поначалу его изобретение вызовет много толков и протестов. Женщины воспримут дар мужчины как подвох. Лишь самые смелые решатся на эксперимент — и не пожалеют. Глядя на своих подруг — крепких, моложавых, по-девичьи стройных, но при этом имеющих детей, остальные женщины станут смелее. Получить желаемое, не жертвуя собой — разве не это извечная мечта человека, склонного к погоне за «недорогими драгоценностями»?

Разумеется, Инкубатор изобретался не с целью потешить самолюбие и сохранить телесную оболочку мнительных красавиц. Муравский преследовал практическую цель: снизить процент уродов, которые рождались естественным путем. Мужчины изящно «отомстили» женщинам за «Лисистрату-2», но это была роскошная месть! Они сыграли на закоренелых комплексах представительниц противоположного пола, однако тем самым совершили огромный скачок вперед. Инстинкты остались инстинктами, Инь и Янь по-прежнему тянулись друг к другу — возможно, отныне даже с большей силой и самоотдачей, нежели прежде. И в то же время равноправные величины теперь именно дополняли друг друга, не имея «главного» и «придатка»…

…И вот Карл Кир, осведомитель и правая рука подполковника спецслужб Содружества, смотрел в распутно-зеленые глаза праправнучки одной из тех изменивших мир женщин-реформаторов.

Взмахом руки Эмма отогнала от себя парикмахершу.

— Здравствуй, Эмма…

— Карл! Чему обязана столь неожиданной встречей? Что-то экстраординарное от Лоры? — с легким оттенком непонятной насмешливости вопросила Даун-Лаунгвальд.

— О, — протянул Кир. — О…

— Слушаю тебя, — Эмма поморщилась: Кир, как обычно, маневрировал на грани между раскованностью и развязностью.

— Твоя сестрица ведет двойную игру, Эмма.

Она посмотрелась в зеркальце. Кто сейчас не ведет двойной игры? Пожалуй, только она и самые близкие люди, костяк ее клана. Всем остальным она не доверяла. Разве что Кир мог располагать ее благосклонностью, и то лишь потому, что Эмма испытывала к нему тягу неплатонического характера. В нем, таком невзрачном и даже смешном с виду, таилось что-то притягательно-звериное, первобытное, «самцовое». И Эмме, привыкшей держать под контролем огромное множество людей, всегда немного не хватало рядом такого человека, с которым можно было бы ощутить себя изнеженной и слабой — хотя бы на минутку.

Карл отрезал кончик громадной сигары и сунул ее в рот, намереваясь подкурить. А Эмма с досадой обнаружила сладкую щекотку в животе и немного более поспешно, чем следовало бы, отвернулась. Желание не выдать себя всегда выдавало ее с головой, и в душе Кир чувствовал себя победителем.

— Рассказывай, — она поднялась из шезлонга и набросила на себя легкое шелковое одеяние, очень похожее на древнеяпонское кимоно.

— Лора отправила за контейнером двух агентов спецотдела.

— И кто же это?

— Капитан Буш-Яновская и сержант Паллада. Они уже прибыли на Колумб и приступили к выполнению задачи…

— В чем именно состоит их задача? — Эмма подпоясалась, плавным движением ухоженной, крупной и очень красивой руки указала в сторону округлой постройки, напоминавшей до половины врытое в землю громадное яйцо.

Когда она и Кир, едва достававший ей до плеча, подошли к зданию, по одной из сторон скользнула рябь. Часть стены подобралась вверх, словно жалюзи, пропуская людей внутрь.

Здесь было тихо и свежо. Непрозрачное снаружи, изнутри «яйцо» являло собой панорамную площадку вроде мини-обсерватории. Судя по убранству, здесь находился кабинет Эммы.

— Вывезти с Колумба тот самый контейнер и доставить его на Землю.

— Ухум… — хмыкнула Эмма, незаметно покусывая губу. — Ухум… И в чем ты усматриваешь двойную игру сестры?

— За ними отправлен соглядатай-координатор, бывшая правая рука Лоры…

— Коваль?

— Она самая! Лейтенант Коваль должна проследить за тем, чтобы груз попал в руки Лоры, а вовсе не твоих людей, как было оговорено изначально. Мало того, по Лориному поручению Коваль выкрала ампулу с веществом.

— Лорочка решила обойти меня? — хохотнула Эмма и уселась за стол. — Что ж, и это на нее похоже. Ну-ну, дальше!

— И все-таки все не так плохо. Твой Антарес — клад. Вот кому ты можешь доверять.

— Снова сунул в дело свою тупую жену? Я в курсе. И более того — я одобрила этот ход. Даже если она ничем не сможет помочь, то хотя бы и не помешает. Пусть у Макса создастся иллюзия, что я даю ему в руки часть своих козырей. С Элом он всех нас подвел, и больше я не хочу поручать ему важных дел… А с Коваль, Палладой и Буш-Яновской мои ребята разберутся, и очень скоро. У меня есть человек, которым можно подменить дочку нашего славного биохимика. Вот тогда у нас и появится прямой доступ к контейнеру.

Кир блаженно выпустил колечко дыма. Балуясь, он «отметил» его центр огоньком сигары и со вздохом добавил:

— Есть еще одна сила, о которой ты должна знать. Это «Черные эльфы» генерала Калиостро.

— Думаю, Джокондой Бароччи как раз в эту минуту уже занимаются… — Эмма указала взглядом на часы, встроенные в художественное голографическое панно в простенке между громадными окнами, — мои люди в Америке.

— Все предусмотрела! — восхищенно всплеснул руками Кир. — Голова-а-а!

Даун-Лаунгвальд не стала скрывать, что комплимент ей польстил.

(Как раз в эту минуту Джокондой, напротив, не могли заниматься: ее, спящую, везли в Нью-Йорк. Точнее — вез. Это был некий Сабуко Марукани, в прошлом — сотрудник ВПРУ, разжалованный за должностные преступления и подвергшийся частичной блокировке памяти. Потеряв работу, он без лишних колебаний согласился на предложение человека Эммы вступить к «клан» и действовать в интересах оппозиции.)

— Ну, свою миссию — предупредить тебя — я выполнил. Твое дело — оперировать полученной информацией. Я удаляюсь со сцены… — Кир церемонно поцеловал руку Эммы, как это делали мужчины в древности. У него это получилось ровно с той долей естественности и непринужденности, что Даун почти поверила в его нежные чувства.

— Я думаю, что ты не потеряешь слишком много времени, если останешься на ужин. А, Карл? — Эмма слегка приподняла бровь.

— Тебе стоит лишь приказать — и я выполню любое твое пожелание.

— Да, я не приказываю, я желаю. Желаю, чтоб ты остался на ужин и рассказал мне подробнее о том, в чем ты варишься сейчас там, на Земле… Сказать откровенно, я скучаю по Стокгольму. Все-таки, это моя родина…

— Согласен остаться и поностальгировать. Правда, я думал, после всего, что я тебе расскажу, ты отправишься лично контролировать процесс…

— Механизм уже запущен. Контейнер мы получим любой ценой. Даже ценой чьей-то жизни: поверь, у меня есть и такие. Люблю фанатиков…

Кир скрыл улыбку. Эмма завуалировано поставила его на место: мол, я знала все это и без тебя, голубчик, но не могу не отметить твоей ретивости и преданности…

6. Пси-агенты генерала Калиостро

Сабуко Марукани, следуя приказу и инструкциям, поднимался в номер назначенной ему Джоконды Бароччи. Зная, с кем ему предстоит иметь дело, бывший спецотделовец настроил себя на полную концентрацию сил.

Он с показным безразличием разглядывал передвижной сервировочный столик, прикрытый белоснежной салфеткой. Заказ в чей-то номер. Столик сопровождала горничная. Марукани был немного голоден, и ему мерещился аппетитный аромат, который якобы доносился из-под салфетки. Хотя, конечно, это лишь его фантазия: все блюда были герметично упакованы.

Сабуко вспоминалась одна байка, гулявшая по дальневосточному филиалу Управления, где ему довелось послужить вплоть до блокировки памяти. И связан этот полуанекдот был как раз с «Черными эльфами», одну из представителей которых он должен был через считанные минуты усыпить и вывезти из гостиницы.

Почему-то при «затирке» эта информация, то есть байка, не исчезла из его цепкой памяти.

Много лет назад — а история подразделения «эльфов» насчитывает тридцать два года — японские острова и восточную часть Евразийского континента захлестнула волна бунтов. Ученые связывают это явление с тогдашней особенной активностью светила, политологи — с общественными факторами. А историки, как всегда, до сих пор еще ни в чем не разобрались.

Примкнувшие впоследствии к клану-партии Эммы Даун, к «Подсолнуху», смутьяны требовали отставки действующего на тот момент президента, дочери Эды Солло. Демонстрация довольно быстро перешла к погромам. В центр Осаки оказались стянуты силы трех филиалов ВПРУ, в основном — из военного и специального отделов. Но пресечь массовый дебош не удалось.

Стадный инстинкт затмил разум людей и почти отключил чувство самосохранения. Драки могли перерасти в убийства. Бунтовщики нападали как на правоохранителей и военных, так и друг на друга. Казалось, невидимый диверсант распылил над городом какое-то психотропное вещество, и народ взбесился.

Часть смутьянов завладела одним из флайеров спецслужб. Мало того, внутри аппарата находились двое спецотделовцев Осаки и трое военных, среди них — одна женщина. Все они тут же стали заложниками, а пилоту-андроиду было приказано поднять флайер в воздух и направить в центр континента.

Затем на борту судна случилась неминуемая борьба: ведь не будут управленцы сидеть сложа руки, ничего не предпринимая для спасения себя и имущества ВПРУ. Женщина, сержант спецотдела, ухитрилась завладеть связью и сбросить призыв о помощи с точными координатами. Во всеобщей потасовке этого не заметили ни преступники, ни коллеги сержанта.

Один из военных был тяжело ранен.

Далее сведения о событиях противоречивы. Единственно, в чем совпадают внутриуправленческие показания потерпевших (распространять информацию в СМИ очевидцам запретили), так это в том, что рядом с местом приземления флайера оказался некий человек. Так как флайер не дотянул до аэродрома, «синт» посадил его рядом с наземной трассой где-то в Италии. А тот загадочный гражданский мирно занимался починкой автомобиля, так невовремя сломавшегося посреди безлюдной дороги.

И тут ему чуть ли не на голову приземляется набитый управленцами и преступниками летательный аппарат…

Мужчина отвлекся от своего занятия. Чуть помедлив, он подошел к флайеру. Сержанту удалось разблокировать двери и выскочить наружу. Двое преступников бросились за ней.

Что и как сделал незнакомец, объяснить более или менее внятно не смог потом никто. Он и приблизился-то не сразу, а лишь тогда, когда основная часть бунтовщиков лежала в параличе.

Переговорив с лейтенантом ВО, мужчина спокойно завершил ремонт своего авто, сел и уехал в неизвестном направлении. Вызванное из Сан-Марино подкрепление этого странного избавителя уже не застало. Да и старшие чины предпочли версию о том, что ребята из захваченного флайера справились своими силами.

Но и много лет спустя по Управлению ходили слухи «для внутренних пользователей», будто незнакомец был ни кем иным, как Фредом Калиостро, зятем (сестриным мужем) легендарной Софи Калиостро, основавшей пси-структуру «Черные эльфы».

Было ли так на самом деле, был ли незнакомец «эльфом» Калиостро, да и был ли незнакомец вообще, Сабуко Марукани, глотавший слюнки над сервировочным столиком в лифте сан-францисского отеля, не знал. Однако, наслышанный о сверхчеловеческих возможностях псиоников, наемник не торопился в бой без хорошего настроя. Вот только есть, как назло, хотелось нестерпимо. Сабуко постоянно хотелось есть после блокировки памяти. И он это скрывал даже от врачей. Вернее, в первую очередь от врачей, ведь медики все как один входят в состав ВПРУ. Сабуко подозревал, что его начинающаяся булимия — последствия операции по затирке. Не исключено, что во время блокировки ему повредили тот мозговой центр, который контролировал импульсы пищеварительного тракта.

Утаил он свою проблему и от нынешних соратников.

Легкий «дзинь» вкупе со слабым толчком пола оповестил Сабуко о прибытии на нужный этаж.

Вежливо улыбаясь, горничная поглядела в его изжелта-коричневое узкоглазое лицо. Едва Марукани вышел из кабины, биоробот сменила «маску», перестала улыбаться и продолжила поездку вместе со своим столиком. Бывший управленец с сожалением сглотнул слюну.

Оставшись в одиночестве, Сабуко спрятал нижнюю часть лица под респиратор и сжал в руке баллончик с усыпляющим газом. Да, да, он знал: действовать нужно мгновенно, иначе сам станешь объектом охоты для хищницы, которую намечал в жертву. Еще нужно избавиться от всяких мыслей, чтобы она не ощутила его волнения. Много чего нужно сделать для перестраховки. И забыть, забыть об этом распроклятом голоде!

С трудом, но Сабуко вошел в нужное состояние. Он подозревал, что прежде мог делать это легко и непринужденно…

На первый стук ответа не последовало. Нет, «эльфийка» на месте, его не отправили бы на операцию, не будь сведения абсолютно проверены. Значит, хозяйка номера просто заснула.

Сабуко постучал еще и почувствовал ее приближение. Джоконда Бароччи, женщина поразительной красоты и столь же опасная, сколь и прелестная, вот-вот окажется перед ним. Он поднял руку, зная, какого роста жертва, и не желая потерять ни мгновения. «Scutum» — прием, спасший многих оперативников, закрывал Сабуко надежной броней. Он уже не помнил, что среди коллег «щит» назывался и по-другому: «Благословение». Не помнил, а выполнить и наложить — смог. Велика сила подсознания, туда не доберется ни один медик!

Двери разъехались и…

…И Сабуко успевает сообразить только, что на него наброшен странный посыл. Пальцы нажимают пульверизатор, газ выплескивается в прекрасное лицо «эльфийки»…

И без того свободный от лишних мыслей мозг Марукани опустел. А Джоконда, невредимая, стояла над телом наемника. Впрочем, горе-исполнитель и не мог знать этого приема — «эмпат-парализатора», что срабатывал на человеке за счет присутствия у того аннигиляционного гена. То есть, весь урон, планируемый быть нанесенным жертве, полностью возвращался пославшему. Да, сила подсознания велика…

Этот прием был одной из главных «фишек» пси-агентов Софи Калиостро.

Тем временем Джо неторопливо довершила дело: с неженской силой затянув довольно крупного мужчину в номер, она пристегнула наручники к его вывернутым за спину запястьям. И лишь затем, стягивая маску со своего лица, проговорила в ретранслятор:

— Чез, вы мне нужны. Все трое.

Настолько спокойно, что приехавшие по вызову «эльфы» почти удивились, узрев представшую их глазам картину.

— Чезаре, ты отвезешь его к «контрам» в Нью-Йорк. Марчелло, ты сядешь и напишешь программу. Сколько тебе понадобится для этого?

— Для этого? — Спинотти задумчиво потыкал узким носком ботинка в ногу растянувшегося на ковре Сабуко и поскреб в бородке. — Смотря какой сложности…

— Он доставит мою фикшен-голограмму к заказчикам.

— То есть, правдоподобность минимальная?

— Средняя.

— Часов за пять управлюсь.

Тут вставил реплику Чезаре:

— У тебя четыре часа сорок семь минут.

— А почему не сорок восемь? — буркнул Марчелло, запихивая в глазное яблоко инфолинзу.

— О-ль-ля, сорок восемь, так и быть.

Тем временем Джоконда пообщалась по привату с генералом Калиостро и, получив распоряжения, снова подошла к своим ребятам:

— Порко, ну а ты займешься им самим. Тебе сколько понадобится, чтобы расколоть его? — она слегка прищурила глаза и сжала губы.

— Четыре часа сорок семь минут. Я «сделаю» Марчелло, — Малареда подмигнул приятелю.

— О'кей, приступайте. Так, Чез…

— Я!

— Меня не будет на связи, пока я совещаюсь с синьорой. Ни для кого. Проследи.

— С удовольствием, Джо. С удовольствием.

Чезаре любил оставаться «за главного».

А Малареда тем временем принялся освобождать захваченного в плен Сабуко из «паутины» эмпат-паралича.

Ровно через четыре часа сорок восемь минут Чезаре вывез арестованного из отеля. И ровно через четыре часа пятьдесят три минуты Марчелло активировал две голограммы: уплотненную, «сложную», фактически неотличимую от оригинала — Джоконды (это была повседневная заготовка именно на такие форс-мажорные случаи) и двойника попроще — Сабуко. Интерактивные «глюки» уселись в машину незадачливого наемника, и Малареда доставил их по адресу, выведанному у пленника. Дальнейшие действия и контакты обеих голограмм фиксировались «эльфами» посекундно. Сценарий прошел без накладок.

1. Договор с примадонной

Прогнозисты обещали хорошую погоду на всю ближайшую неделю. Океан Феба был безмятежен, как студент после успешной сдачи последнего экзамена. Он блаженно вздыхал легким прибоем и подставлял почти незаметные волнышки ласкающим лучам Касторов. Каскады искр плясали на воде от берега до горизонта, слепили глаза и чаровали, повергая отдыхающих в какое-то расслабленно-бездумное состояние. Магия бесконечной синей стихии была столь сильна, что лишь немногие помнили о суетных земных делах…

Но кое-кто помнил.

Этот «кое-кто» очень внимательно приглядывался к одной из пассажирок большого прогулочного катера — очень полной даме неопределенного возраста, дорого одетой и кажущейся неприступной. И «он» точно знал, что неприступность эта обманчива.

Даму звали Кармен Морг. В прошлом она являлась примадонной московской оперы, но ближе к пятидесяти перебралась на аграрно-курортный Колумб и навещала теперь родную Землю лишь от случая к случаю: на юбилеи хороших товарищей или по приглашению на громкие Содружественные фестивали. Последние несколько лет Кармен превратилась почти в затворницу. Ее здоровье, как, не скрывая, говорила она, пошатнулось из-за гибели самой любимой подруги — Ефимии Паллады. Морг и Палладе довелось проработать бок о бок полжизни.

Поначалу Кармен впала в депрессию, затем — в философию, а вскоре не на шутку увлеклась эзотерикой. Правда, «кое-кто» не подозревал о последнем обстоятельстве. «Он» знал характер Кармен, пожалуй, едва ли не лучше, чем она сама. Бывшая примадонна считала себя женщиной бескомпромиссной и жесткой, очень деловой и уверенной в себе. Но это было иллюзией. Морг жила в иллюзиях и, выдумав себе маску, не замечала, что маска эта топорщится, где-то отстает — в общем, ни в какую не хочет на ней сидеть. Это было видно даже мало-мальски знакомому. А вот попутчик Кармен, совершающий вместе с нею прогулку на катере, знал ее с тех лет, когда она нянчила «его» на руках и с улыбкой выслушивала первые откровения взрослеющей личности.

Судно вышло из бухты, где городские власти устроили «водную феерию», подключив специальные системы, выбрасывающие в небо фонтаны воды. Наблюдать феерию с берега было не так интересно, потому толпы отдыхающих, пользуясь любым попутным транспортом, рванули на ближайшие острова. Прокатчики гидромашин, планеров и катеров взвинтили цены до поднебесья, словно решив соревноваться количеством цифр на прейскурантном табло с высотой морских фонтанов.

Катер, где плыла Кармен, относился к категории V.I.P. Он был зарезервирован небольшой группой людей, основную часть которых можно было бы причислить к здешней богеме. Посвященный в ряды ВПРУ мог бы встретить здесь и своих коллег, путешествующих под видом служителей творчества. И не только мог бы, но и встречал.

— Боже мой! Тетя Кармен!

Примадонна раскрыла глаза и увидела стоящую возле нее высокую стройную девушку в закрытом синем купальнике. Приметливый женский взгляд тут же отметил, что купальник очень идет к серо-голубым глазам дерзкой брюнетки, нарушившей покой пожилой знаменитости. И лишь в следующее мгновение Кармен поняла, кто перед нею.

— Фаичка! Детка! — воскликнула она, с удивительной прыткостью, едва ли предугадываемой в ее тучной фигуре, подскакивая с шезлонга.

Чуть придушенная в расчувствованных объятиях Кармен, Фанни охнула. Натискав дочку подруги всласть, певица ухватила ее за плечи и, любуясь, отстранила от себя:

— Как же ты похожа на своего папашу!

В тоне прозвучала легкая укоризна: подруга Фаининой матери откровенно недолюбливала беспокойного Алана Палладаса.

— Тетя Кармен, я не нарочно! Честное слово! У меня к тебе дело, тетя Кармен, — гречанка выскользнула из-под ее ладоней, ловко извернулась и, уверенным движением ухватив певицу за локоть, увлекла за собой в каюту. — У меня к тебе серьезное дело, тетя Кармен! Садись. Это очень важно. Это касается моей жизни и жизни отца. Ну, не говоря уже о судьбе всего мира.

— Я нисколько не сомневалась, что именно так ты и скажешь. Твой папаша снова просадил все деньги на своих дурацких опытах? Ох, ну как же ты красива, деточка моя! Как жаль, что твоя мама… — Кармен прослезилась, и голос ее, дрогнув, загустел, — …не сможет увидеть тебя… такой… — она утерла глаза острым кончиком наскоро сложенного платочка.

— Не будем сейчас об этом, тетенька Кармен! — Фанни погладила ее по плечу. — Как твоя жизнь?

Только этим и можно было вразумить сердобольную тетушку Кармен. Она тут же вспомнила о неотложном деле Паллады:

— Да что моя жизнь?! У тебя-то что стряслось, дитя мое? — и напоследок махнула платком под курносым носом, словно вдавленном в подушечки разрумяненных щечек.

— Тетя Кармен, ты помнишь Сэндэл? Сэндэл Мерле?

— Хвастушку Сиди! Ну, бог ты мой, конечно же помню! Она писала такие милые вещицы, когда вы все хулиганили и бегали на свидания с мальчишками…

— Те-е-етя Кармен, ну давай посерьезнее! — рассмеялась гречанка. — Я, между прочим, разговариваю сейчас с тобой как официальное лицо. Да, Сэндэл стала довольно известной в Содружестве писательницей. Во многом — благодаря своему супругу Максу Антаресу… Вот о нем сейчас и пойдет речь…

…Полина взглянула на часы. Жариться на солнце, да еще и под аккомпанемент глупой болтовни парней и девиц из какой-то музгруппы Буш-Яновской надоело. Сержант уже должна закончить свою беседу с Кармен Морг. Им с таким трудом удалось выпутаться из-под пристального наблюдения Александры Коваль, что все пошло чуть-чуть несообразно намеченному Джокондой плану. Впрочем, то ведь был всего лишь файл-прогноз…

Буш-Яновская поднялась и оглядела себя — руки, грудь, бедра. Щедрые солнца над Колумбом уже покрыли ее светлую кожу загаром, и кое-где стали проступать незваные веснушки. Что ж, искусство иногда требует в жертвы… красоту.

Их громадный трехъярусный катер с бассейнами, теннисным кортом и прочими ухищрениями, плыл в открытом океане, и без приборов Полине было не понять, удаляются ли они от берега по-прежнему, либо возвращаются назад, в Даниилоградскую бухту. «Да, когда еще доведется прокатиться на такой штуке», — мелькнуло сожаление, а сама капитан тем временем спускалась в каюту.

Она застала собеседниц в момент, когда Кармен с недоумением произнесла:

— Но ведь офсетная печать, насколько мне известно, довольно сложный процесс, Фая!..

Обе женщины — постарше и помоложе — воззрились на вошедшую Полину и замолчали.

— Полина? Я не ошиблась? Вы Полина?

Та кивнула.

— И ты здесь… — Кармен Морг всплеснула руками. — Девочки, но я переживаю, что могу вас подвести. Я ведь никудышная актриса…

— Не прибедняйся, тетя Кармен! Просто сделай это для меня, Алана и… во имя памяти мамы. Что касается «печати по старинке», этим займусь я. Все готово, вплоть до пластин. Их просто подменят в самый последний момент. И все, тетя Кармен. И все.

Полина села к их столику и плеснула себе сока, а затем небрежно бросила в бокал кубик льда.

— Это очень серьезное и запутанное дело… — пораздумав, снова засомневалась певица. — Это необходимо поручить опытному сотруднику вашей организации…

— Тетя, решение принято лишь исходя из того, что ты заслуживаешь огромного доверия… Принято там, понимаешь? — Фанни указала куда-то вверх.

«Н-да, «провокатор», как по писаному глаголешь! — Буш-Яновская коснулась губами ледяной жидкости, а затем исподтишка взглянула на подругу. — Тетка аж зарделась от блаженства. Ты льстишь, и лесть твоя убойна… Кармен теперь «твоя» с руками и с ногами. «Провокатор» — змеиная специализация, я всегда это знала»…

Ведь Полина таким вот взглядом — чуть-рассеянным, наполовину сквозь стеклянные стенки бокала — видела еще и то, что при этом делает Фанни. И немного завидовала.

Тоненький, еле заметный ручеек, почти ниточка, соединял сейчас сержанта и певицу. Он начинал свое течение из груди Фанни и вливался в грудь Кармен. И в тепле, в любви купалось сердце примадонны, обласканное якобы открытым сердцем опытного «провокатора».

А вот на более глубоком слое (о нем Полина могла только догадываться) происходило уже нечто другое. Упругий огненный 'щуп' аккуратно тянулся от переносицы Паллады ко лбу примадонны. Вот этого Фанни помнить и уметь уже не могла. Это вытравили из нее во время блокировки. Страшный прием, парализующий волю собеседника. Настоящее название этого приема — 'харизма'. Это вам не мягкая и нежная струйка сердечного 'обаяния' и даже не откровенное воздействие 'секси', срабатывающее лишь на существах полярных полов. 'Харизму' среди управленцев называют еще 'посылом подчинения'. Единственная мера против него — да как и против любого другого вмешательства — 'scutum', или 'щит'. Ясно, что Морг не только не владела этим, но даже, возможно, и не подозревала о наличии таких способностей у реальных людей. Хотя… хм… а этого 'секси' в ней самой еще достаточно. Видимо, в молодости она обворожила не один десяток, а то и не одну сотню мужчин…

Буш-Яновская усмехнулась, но ничего не сказала, несмотря даже на беспомощно-вопрошающий взгляд готовой подчиниться Кармен. И просто почуяла, как 'щуп' окунулся в незащищенный мозг женщины. Поведение певицы изменилось. Двиения стали немного вялыми, глаза остекленели. Но если не приглядываться — так и не заметишь. Теперь за Кармен будет все делать программа, втиснутая в нее Палладой.

Полина не ведала лишь одного. Фанни любила подругу покойной матери. Кармен была одной из немногих, к кому гречанка испытывала по-настоящему теплые чувства. Потому так долго и беседовала Паллада с Морг, чтобы просто-напросто не повредить самочувствию тетушки резким вмешательством. Потому и наматывала программу осторожно, как плетет паутинку маленький лесной паучок, и та потом блестит нависшими росинками на солнце, растянутая хитрым образом между ветвями. И в точности так же легко эта паутинка, разорвавшись, исчезнет без остатка — стоит лишь пройти между кустами. Но прежде она сослужит службу: поймает закуску для паучка. 'Приходи ко мне на ужин', - мухе говорил паук', - вспомнила Буш-Яновская любимую песенку Фаины.

— Хорошо, детка. Я постараюсь, — улыбнулась Кармен.

— Сейчас катер подойдет к одному из островов. Там для тебя откуплена вилла. На два дня. По соседству с тобой отдыхают Сэндэл с любовником. Вам будет совсем не трудно «случайно» встретиться и повспоминать прошлое. А затем перейдешь к делу. Вот накопитель с романом твоего «племянника», — Фанни вложила в безвольную руку певицы малюсенький ДНИ. — Остальное ты знаешь.

— А если ей не понравится роман?

— Уверяю тебя, ей — понравится, — убедительно ответила гречанка. — Сэндэл знает в этом толк. А Бульвер-Литтон — великолепный писатель. Жаль, что это — единственное из того, что нам досталось. И пока это лишь архивный «пробник»: исходник напечатан кириллицей, английского варианта не осталось. Так что сама понимаешь, сколь велики трудности перевода на кванторлингву.

— Ах… в голове не умещается… — Кармен взялась за виски. — За два дня?..

— Такой шанс не упускают. И Сэндэл его не упустит. Наша Хвастушка основательно исписалась на своем Эсефе в окружении услужливых «синтов» и деловых партнеров супруга. Она схватится за роман.

Морг кивнула.

2. Нападение

— Кто в типографии подменит пластины? — уточнила Буш-Яновская, глядя вслед спустившейся по трапу примадонне.

— Разумеется, «синт». Управленческий «синт», абсолютная копия того, что обслуживает машину…

— Таковой уже имеется?

— За кого ты меня принимаешь?

— За Фаину-Ефимию Палладу, действия которой иногда опережают здравый смысл, а идеи — законы природы.

— Ну, дарлинг, в данный момент я сама по себе — главное нарушение законов природы, ты не находишь?

Крыть Полине было нечем. Она только засмеялась и покачала головой.

Фанни, зевая, облокотилась на перила. Пестрый зонтик Кармен мелькнул напоследок, теряясь среди листвы.

— Странные эти колумбяне все-таки… — с ленцой сказала гречанка.

— Это почему еще? — Полина смазала кожу солнцезащитным кремом.

— Делать такой «буфер» из города, а потом совершенно беззаботно плыть в открытый океан на остров, который слизнет при первой же хорошей волне…

— О волне, знаешь ли, будет известно заранее. Тут в основном богачи, поэтому я уверена, что возле каждой виллы предусмотрено по флайеру на случай стихийного бедствия…

— Ну да… — последовал равнодушный ответ. — Устала я что-то… Будь я настоящим «провокатором», не была бы сейчас как выжатая. Да и Кармен, сделав дело, уже не вспоминала бы о нем. Но что могла, как говорится… Спасибо родному «вэпэрэу»…

— Как голова?

— Хреново голова… С этим постоянным чертовым запахом серы… Нырнуть не хочешь?

— Ну нет, я только намазалась! — Полина загородилась от подруги обеими ладонями.

— Ж-ж-женщины!

И с этими словами гречанка, легко перемахнув через перила бортика, нырнула с высоты второй палубы катера в темно-синие волны чужого океана. Фанни угадала: Буш-Яновская не захотела прыгать не только из-за того, что недавно наложила крем. Полина всегда немного побаивалась морской глубины, а уж здесь, на чужой планете, да еще и в такой дали от основательного и надежного берега… Кроме того, зная рельеф дна (остров со всех сторон оканчивался обрывом, стоило пройти в воде несколько шагов)… Нет! Все-таки кое-какое воображение у капитана спецотдела осталось. Конечно, сложись ситуация, угрожающая жизни, Полина отключила бы глупые фантазии и нырнула. А просто так в этот миллиардолетний океан, даром что условно часть его вокруг полуострова Спокойного называлась морем Ожидания, Буш-Яновская наведываться не собиралась. Уж увольте, как говорится.

— Достаточно, выходи оттуда! — скомандовала капитан, хотя гречанка плавала отменно красиво и стремительно, извиваясь всем телом, словно водяная змея.

Полине было жутковато наблюдать за подругой, зависшей над бездонной пропастью цвета индиго — так отличалось здешнее море от знакомых спецотделовке земных морей.

Что-то твердое, прохладное и явно живое ткнулось в руку Буш-Яновской. Капитан обернулась.

Перед нею стояло диковинное существо. Оно походило и на крупную двуногую ящерицу, и на полностью ощипанного страуса. За ним волочился поводок, прицепленный к серебристому ошейнику. Морда существа, можно сказать, состояла из двух громадных глаз необычайной красоты и осмысленности. Черные зрачки в оранжевой радужке заискивающе подрагивали, словно у собаки, которая домогается подачки. Когда диковина моргала, то закрывалось нижнее веко, что, впрочем, нисколько не ослабляло трогательности зверюшки. Вдобавок ко всему она галантно пошаркивала по палубе ступней лапы, похожей на раздвоенную «культю» земного верблюда.

Словом, такого зверя Полина видела впервые.

— Матка Боска! — проговорила она, и безрукое тельце диковины вдохновенно завибрировало, а глазищи исполнились такой просительности, что даже самый закоренелый бюрократ не устоял бы перед их обаянием и подписал любую резолюцию.

— У нее, к сожалению, нет ушей, — послышался мужской голос слева от Буш-Яновской. — Ну вот, снова улизнула!

Средних лет лысоватый мужчина поднял конец поводка и подтянул к себе своего — как получалось — питомца.

— Это дрюня, раздобыл по большому знакомству, — он похлопал существо по сероватому туловищу. — У дрюней нет слухового аппарата, но они все «слышат» поверхностью кожи. Да сами убедитесь, до чего она у них нежная!

Полина убеждаться не торопилась, разглядывая незнакомца и его «дрюню».

— Вообще ее зовут Утибожемой… — после этих слов хозяина диковина стала радостно пританцовывать, вибрируя еще сильнее. — Видите? Многое зависит еще и от интонации…

В этот момент на палубу как раз выбралась Фанни и воскликнула:

— У, ты боже мой!

«Дрюня» запрыгала в экстазе.

— Ну я же говорю! — победно заметил мужчина.

— Это что ж у нас тут такое глазастое?! — гречанка наклонилась над диковиной и смело погладила ее по нежной шкурке. — Где это вы ее ухватили?

— Реликтовое животное Сна…

Утибожемой издавала мурлыкающие звуки и даже подпрыгивала к руке Фанни за новой порцией ласки.

— Н-да… — Паллада покачала головой. — Такая не сбежит, так залюбит до смерти…

Мужчина засмеялся:

— Это вы точно заметили!

— Если вы еще не заметили, я всегда точно замечаю. Фаина, — и гречанка протянула ему ладонь.

— Дик. М-м-м… Ричард. Землянин, как и вы. Отдыхаю здесь — и тоже по большо-о-ой протекции…

Женщины переглянулись, и Полина, с усмешкой, отведя взгляд, представила себя владельцу «дрюни». А попутно отметила, что Утибожемой и ее хозяин схожи меж собой чем-то неуловимым, что всегда присутствует между владельцами и питомцами.

— Минуточку. У «дрюни» режим: она у нас животное ночное. Сейчас отведу ее в каюту…

Мужчина удалился.

— Ди-и-ик! — протянула Полина, дернув бровью.

— А? — рассеянно откликнулась Фанни и с вопросом уставилась на подругу, а потом, после ее кивка в сторону удалившегося нового знакомца, поняла и хохотнула: — А, ну да! Бывает и так…

Послышалось объявление об отплытии. Вскоре зеленый остров с высадившейся на нем Кармен Морг растаял за кормой. Море становилось все более насыщенно-синим. Пожалуй, теперь они уже пересекли условную границу и вышли в открытый океан Феба…

Но не суждено было катеру проделать долгое путешествие в бескрайних водах.

С шумом и воем из глубины в небо вырвался летательный аппарат военного образца. Произошло это прямо перед носом гидросудна. Катер дернулся, отдыхающие попадали со своих шезлонгов, пока еще недоумевая и отпуская нелестные замечания в адрес капитана со штурманом. Но не причем, совершенно не причем были ни тот, ни другой. Даже наоборот: успели спасти всех от возможной катастрофы.

— Ч-черт возьми! — выругалась Фанни, схватившись за перила металлической лесенки, а Полина пребольно ударилась плечом о переборку.

Спустя какие-то секунды из летательного аппарата с ловкостью кузнечиков выпрыгнули на верхнюю палубу катера закамуфлированные люди. Едва коснувшись подошвами твердой основы, они ринулись сметать немногочисленную и не слишком вымуштрованную охрану. В ход шло все: электрошокеры, парализаторы, газ…

— Полька, загони народ в каюты! — Фанни выхватила из кармана шортов невесть откуда оказавшийся там плазменник, а затем заорала во всю силу своей музыкальной глотки: — Управленцы есть на борту?!! Все наверх! Врачи есть?

Отовсюду слышался топот и перепуганные вопли отдыхающих.

— Полька, связь с Монтерей! — добавила вслед подруге гречанка.

Навстречу Фаине из кубрика выскочил владелец «дрюни» Дик.

— Куда?! — рявкнула та. — Вниз, к пассажирам!

— Я, с позволения… врач…

— Стоять! Управленцы! Ко мне, кто есть!

Перед Палладой возникло несколько полуголых, но вооруженных фигур: три женщины, четверо мужчин, каких званий — не разберешь.

— Врача прикрывать! — командовала Фанни. — Хоть волос с его головы — вам башку оторву! Удобные позиции заняты, отбиваем. Дик, работайте!

— Так точно!

— Стрелять на поражение.

— Я сержант! — признался один из парней.

— Тогда вниз и стеречь гражданских!

— Есть!

Неразбериха закончилась. Десантники успели перехватить управление катером, и теперь тот двигался в непредсказуемом направлении. Зато с этой минуты горстке защиткиков-управленцев стало понятно, что и как делать.

— Вызвала подкрепление! — вернувшаяся Полина бросилась на палубу рядом с Фанни, которая нашла убежище за тросовым баком.

Летательный аппарат неторопливо сопутствовал похищенному катеру.

— Врача нашли? — быстро спросила Буш-Яновская.

— Дик.

— «Подсолнух»?

— Наверняка! Полька, иди за мной, прикрывай. Их больше по левому борту, ударим в тыл.

Обе, перекатившись, проскользнули к запасной лесенке наверх. Где-то справа послышался первый свист: это начали стрельбу из плазменников ребята-управленцы.

— Мало нас… — карабкаясь по гладким перекладинам лесенки, заметила Буш-Яновская.

— Некогда, — бросила в ответ Фанни и, вынеся крышку люка над собою, с проворством кошки стремглав вылетела на верхний ярус…

3. «Ничья» земля

Выбоины, трещины и провалы в местах, где пыльная серая штукатурка отвалилась от стены, стали складываться для исступленного воображения Вирта в фигуры людей или невиданных чудовищ. Вот какой-то горбатый человечек бьет кривым посохом другого… кажется, тоже человечка. Нет! Только не это! Юный послушник отворачивался, прятал голову под обожженными руками, корчась на голых досках своего тюремного одра. Но картина оставалась: цеп, опутавший посох, лицо рыжеволосого Сита, удар в висок…

— Господи Всевышний! Смилуйся, ниспошли на меня помутнение рассудка, дабы не помнил я ничего и не ведал, кто я есть! — в который шептали губы молодого человека, цепляя черную от старости древесину лежака.

То ли его мольбы оказались услышаны, то ли измученный многодневными терзаниями организм был не в силах более бодрствовать, но незаметно для себя приговоренный к пожизненному заключению монах провалился в спасительную пучину сна.

И там, во сне, не было этого нелепого убийства. Не было исчезновения Зила Элинора. Они, верные друзья — Зил, Вирт, Квай Шух и рыжий Сит — еще совсем мальчишки. Двенадцать? Тринадцать лет им сейчас? Все, кроме Сита — жители правого крыла монастыря Хеала. «Посошники», как поддразнивал их Сит.

Ясноглазый Элинор, заводила, жадный до знаний, неутомимый, манит к себе его, Вирта. В большой тайне от наставника (увидит разгуливающими в неположенное время по коридорам Хеала — не избежать тогда друзьям сурового наказания!), накрывшись старым одеялом Квая Шуха, они забиваются в холодную нишу у кладовки, и Элинор шепчет:

— Пятьсот тридцать две тысячи ликов к северу отсюда. Там большой старый город, снаружи кажется заброшенным. Но его зачем-то реставрируют…

— Откуда знаешь это? — возражает скептичный и довольно приземленный Квай — совершенная противоположность Зила.

— Знаю, — уклончиво отвечает Элинор.

— Пятьсот с лишним тысяч ликов — это очень далеко… — но по интонации чувствуется, что Ситу очень, очень хочется там побывать. Ни одна из вылазок, организованных Элинором, не оказывалась скучной или неудачной. А чего стоило братьям-послушникам покрывать их, если был риск, что наставникам покажется подозрительным отсутствие шальной четверки…

— К северу отсюда… — Вирт сам удивляется, слыша свой голос будто со стороны и в то же время ощущая шевеление собственных губ. — Это ведь земля Каворат?

— Да. Ничья земля… Тс-с-с! Кто-то идет! — Элинор чуть пригибается, заставляя также сжаться и пригнуться товарищей.

Вирт чувствует на лице щекотку от длинных и мягких полос Зила. Элинор один во всем монастыре носил длинные волосы. Очень красивые длинные волосы, пепельно-русые, густые. И опять же — будто в пику Кваю Шуху, который всегда брился налысо, как многие послушники. В Хеала не приносили в жертву индивидуальность воспитанников. По крайней мере, в том, что касалось длины волос: это была своеобразная компенсация за ограничения во всех остальных сферах жизни.

— Все, прошел, — все они перевели дух, и Элинор продолжает: — Можете мне не верить, но я был на Ничьей земле…

— Мы верим, верим…

— Зил, мы верим, — (снова это странное ощущение собственных шевелящихся губ).

— Ну, не знаю, не знаю… — упрямится Квай. — Как ты мог там быть?

— В Каворате строят какие-то странные дома… Все закрыто…

— Чем?

— Не знаю. Пелена какая-то, я не понял, — Зил нетерпеливо отмахивается. — Я хочу посмотреть. Надо что-то придумать, братья.

— Нам достанется… — Квай Шух не был бы собой, если бы не пробурчал это.

Затем все мечется перед взором спящего Вирта. Он уже не помнит, как, но все они — вчетвером, вместе с недоверчивым Кваем — оказываются возле сумрачных руин Каворат. Идет дождь, ряса Вирта промокла до ниточки, однако же любопытство сильнее озноба.

Что-то не пустило их тогда в город. Но запах неразгаданной тайны остался. И упрямый взгляд серых глаз Элинора…

Рывком выбрасывает Вирта из тумана города на Ничьей земле…

— Заключенный! Заключенный!

Юноша вскидывается, уничтожающая боль в потревоженных ожогах прокалывает его тело, будто кто-то бьет кинжалом снизу, вспарывая живот до самого повздошья. Лишившись на минуту дыхания, Вирт очумело таращится на монаха-гварда.

— Вставай. Пойдем.

— Ку… куда? — наконец выдыхает бывший послушник.

— Увидишь.

Вирт еще не опомнился и не успел оценить всей нереальности происходящего: никуда не может ходить заключенный Пенитенциария. Никуда и никогда. Здесь не издеваются над заключенными, не морят их голодом. Да это и не было бы весомой пыткой для человека, тело которого закалено для любых испытаний. А было пыткой именно вынужденное беспросветное бездействие, день и ночь, ночь и день. Привыкших к постоянному движению молодых парней это сводило с ума не то что за считанные годы — за считанные месяцы. А потом Господь снисходил к ним и забирал их грешные души, которые искупили свою вину. Преступников на Фаусте было чрезвычайно мало, ими становились скорее по недоразумению, нежели по злому умыслу. И, тем не менее, они были.

Глуховатое эхо скакало по мрачным низким коридорам тюрьмы, похожей на нору. Для изнеженного цивилизацией человека из Внешнего Круга суровой тюрьмой показался бы монастырь Хеала, а от вида внутреннего убранства Пенитенциария посторонний и подавно мог бы навсегда лишиться дара речи. Но Фауст был закрытой планетой.

— О чем ты говорил во сне, заключенный?

Вирт промолчал. Он даже не услышал вопроса. Боль в руках застилала все.

— Какая-то Ничья земля… — бормотал гвард. — Здесь подожди! — они остановились возле арки, слегка приподнимающей потолочный свод, и конвоир бросил озабоченный взгляд на изъязвленные руки юноши, явно решая, каким же образом ему выполнить предписание и надеть на заключенного вериги.

Вирту было все равно. Он стоял, прикрыв глаза.

Гвард осторожно закрепил сенсоры у него на спине и на груди, невидимая паутинка тут же обволокла ноги Вирта, потянулась было к рукам и отступила, покоряясь программе, измененной охранником.

— Зачем ты дергался, не возьму я в толк… — философски покачал головою гвард. — Идем.

Снова какие-то тоннели и переходы. Все это, кажется, под землей. Юноше казалось, что сейчас продолжается адский сон, в котором он почему-то застрял. Вот путешествие к Каворат было явью, а гнилые лабиринты подземного Пенитенциария — это приснившийся кошмар…

И вот — какие-то ступеньки, ступеньки лестницы вверх. Гварды менялись. Их одежды становились все богаче. Вирта передавали из рук в руки, пока с последним конвоиром не пришлось остановиться у тяжелой лакированной двери.

— Береги время Иерарха, заключенный… — надменно процедил вооруженный священник. — Отвечай коротко, не говори о том, о чем тебя не спросили. Не умоляй о милости: ее не получишь. И помни о веригах: сейчас они будут усилены… — (Вирт почувствовал, как энергетическая паутина с обманчивой ласковостью обернулась вокруг его шеи.) — Ты делаешь неосторожное движение — поле мгновенно отрывает тебе голову. Ты услышал меня, заключенный?

— Да, — шепнул юноша, хотя пропустил три четверти сказанного гвардом, и даже упоминание Иерарха не вернуло его к действительности.

Закрывающаяся дверь подтолкнула Вирта в большой зал, похожий на главный храм Тиабару — города, в предместьях которого находился родной Хеала.

А напротив, глядя в высокое стрельчатое окно, стоял сам Иерарх Эндомион. Вирт едва удержался, чтобы не рухнуть на колени перед светлейшим: веригам все равно, с какими эмоциями совершает неправильные действия их пленник. Они выполнят свое предназначение и мгновенно оторвут голову носящему их.

— Вирт Ат. Это твое имя — Вирт Ат? — вопросил Иерарх.

— Да, Владыко.

— У меня к тебе имеется дело. Ты можешь сесть…

4. «Припадок»

— …А сестра тем временем отдаст распоряжение этой своей… Александре Коваль… вывозить контейнер с Колумба, — глядя на терминал в своем полупрозрачном куполе-кабинете, говорила Эмма, и время от времени ее длинные жесткие пальцы касались сенсорных панелек. Тогда на табло вспыхивали какие-то символы, понятные ей одной.

На лице Кира читалось некоторое нетерпение. Казалось, он собирается уйти отсюда и сделать то, что должен сделать.

— Ей ничего не останется, Карл. С Коваль мы разберемся потом…

Большие Эммины часы сообщили, что сейчас в этой части Клеомеда натикало уже три пополудни.

«Дьявол, вот накладка… — металось в голове у Кира. — Женщины, свяжись с вами… Сами не знаете, что сотворите в следующий миг… Как приятно работать с Лорой, язви меня в душу! Как же сообщить-то?!»

Его пухлая ручка нащупала в кармане малюсенький комочек чего-то непонятного. Тут же мозг выдал информацию: это мыло, которое Кир, задумавшись, прихватил с собой из душевой кабины в каюте межзвездного катера. Хотел выбросить, но забыл. И хорошо, что забыл.

Незаметным движением освободив мыльце от обертки, он сунул комочек в рот. Было немыслимо противно. Слюны сразу стало много, очень много, захотелось сплюнуть. Кир сделал щекой «полощущее» движение, и мыло вспенилось.

— Эм… — простонал он, падая на колени.

— Что? — она вскользь глянула через плечо и тут же поднялась на ноги: — Что такое?!

Изо рта Кира лезла густая белая пена. А он уже валялся навзничь на ковре и корчился в конвульсиях, хрипя, выгибаясь и падая всем своим тяжелым телом.

— Ахрр…кх…кх… — он выдернул из кармана носовой платок, но скрутить его в жгут самостоятельно не сумел. — Эм…ма…

Даун-Лаунгвальд свернула платок. Он крепко стиснул ткань зубами. Спасибо хоть за то, что казенное мыло делают без запаха, да-с…

Подергавшись еще немного, Кир замер. Во рту было так мерзко, что даже тошнило.

— Ты эпилептик, Карл? — тревожно спрашивала Эмма. — Лежи, я вызову тебе врача.

— Не надо… всё уже… — слабым голосом отозвался тот. — Мне бы… выспаться. Так всегда после… Уффф… — Кир сел и отер лицо ладонью.

— Пойдем, вставай. Отведу тебя в спальню.

— А там? — он кивнул на терминал.

— Там уже работают. Можешь встать?

— Да могу, Эмма, могу… Вот же дьявол, до чего не вовремя…

Они снова пошли-поковыляли к бассейну, только теперь в сторону виллы.

— Может, все-таки врача? — с сомнением уточнила Даун.

— Нет, уж бесполезно.

— Приготовьте гостевую! — распорядилась хозяйка, и горничная мгновенно помчалась исполнять приказ, да так ретиво, что к моменту прихода Эммы и Кира спальня была готова. — Тебе что-нибудь понадобится, Карл?

— Только тишина и покой, Эмма.

Оставшись в одиночестве, бизнесмен первым делом выпустил на прогулку муху-«зонд», чтобы та поискала вероятные «Видеоайзы». К его удивлению, «жучков» в помещении не оказалось. Кир повторил запуск программы — тот же результат. Что ж, риск есть: Эмма могла раздобыть аппаратуру, к которой его муха невосприимчива. Хотя, конечно, его непосредственное начальство позаботилось о том, чтобы у исполнителя был самый лучший инструментарий из последних научных разработок. Вот только если бы не мыло… Так бывает частенько. Любят картежники фразу: «Не во всякой игре тузы выигрывают». Тоже мудрость многовековая…

Ну что ж, в данном случае риск опревдан: операция на Колумбе на грани срыва. Хуже этого может быть только одно: Дик Калиостро, племянник генерала, в смертельной опасности на том катере.

Кир активировал браслет, вставил в глаз линзу и наладил приват-связь.

Величественная Софи Калиостро возникла перед ним спустя полминуты: сказывались огромные расстояния.

— Госпожа Калиостро, глава «Подсолнуха» отдала приказ перехватчикам. На гидрокатер в Золотом совершено нападение. Только что.

По лицу Софи скользнула тень — и более ничем не выдала себя генерал:

— Вас поняла Кир. Продолжайте наблюдение.

Отключившись, Кир шмыгнул носом. Вот так: стараешься-стараешься а потом — ни «здрасьте» тебе, ни «спасибо»… Впрочем ему жаловаться не приходилось. Это так, для самоутешения. Есть мыло ему довелось впервые в жизни…

5. Цунами

Майор Алоиза Монтерей, начальница золотогородского ВПРУ, была близка к тому, чтобы хвататься за голову. Только что с ней связалась сама президент, Ольга Самшит, перед нею — Софи Калиостро, а пять минут назад — капитан Полина Буш-Яновская с осадного катера. Информация лилась на Монтерей ошеломляющим потоком. Высланное подкрепление не смогло обнаружить в указанной точке никакого катера, так что, скорее всего, судно похищено. Поисковая группа прочесывает квадрат за квадратом над морем, но пока безуспешно. Калиостро проявится снова через пять минут, а к тому времени майору уже нужно располагать хоть какими-то сведениями. А их нет, нет, нет!

И снова — сигнал связи. Подполковник Лаунгвальд, шеф ВПРУ северного, самого большого континента Земли. Только ее сейчас и не хватало.

— Майор! Отправляйте моих агентов и контейнер на Землю.

— У нас затруднения, госпожа подполковник…

Кажется, Лаунгвальд нисколько не удивилась:

— Возлагаю полномочия капитана Полины Буш-Яновской на лейтенанта Александру Коваль. Отзовите ее из Даниилограда! А потом составьте рапорт на Буш-Яновскую и Палладу!

— Есть, госпожа подполковник!

Чуть не спотыкаясь, в кабинет Монтерей влетел сержант из спецотдела, «аналитик»:

— Госпожа майор! Донесение из третьего квадрата: катер обнаружен. Подкрепление брошено в заданную точку.

— Усилить подкрепление. Ступайте.

— Это еще не все, госпожа майор.

— Рапортуйте.

— Только что пришло сообщение синоптиков. В океане отмечено зарождение волны. Высота и мощность пока подсчитываются…

— Будьте на связи! Выслать пятьдесят три флайера для эвакуации пассажиров.

— Слушаю!

Давно такого не претерпевало застойное ВПРУ Райка… Сейчас Управление гудело, будто растревоженное осиное гнездо.

— Проклятье! — пробормотала Алоиза, машинально отдавая с терминала распоряжения задействованным в операции сотрудникам. — Там же еще этот чертов Дик Калиостро… Что там? Говорите!

— Катер поврежден! — отрапортовал неизвестный военный. — Ждем точных сведений от начальника группы подкрепления.

— Жертвы есть?

Двухсекундная задержка.

— Да, госпожа майор. На борту восемь трупов, есть раненые…

— Срочная эвакуация!

— Есть!

Зарождение волны… Зарождение волны… Да эти зарождения отмечаются чуть ли не еженедельно. Только почти всегда это не перерастает в цунами, а «рассасывается» по пути, и до берега доходят лишь блеклые отголоски, к тому же погашенные скалами, загораживающими бухту. Ко всему прочему, судно в открытом океане может даже и не ощутить волны. Только было у Монтерей предчувствие, что есть на борту катера кое-кто очень «везучий», и неприятность, которую в любом другом случае можно было бы считать маленькой, в его присутствии перерастает в чрезвычайное происшествие локального масштаба…

Только бы успели!

— Майор! Флайеры на подлете! Готовимся к эвакуации.

— Нападающие захвачены?

— Только выжившие из десанта. Их поддержка с воздуха скрылась. Ведется преследование, пока безрезультатно.

…Еще эта волна, будь она неладна…

Колумб, океан Феба, в то же самое время.

Высадившееся подкрепление застало на катере неутешительную картину.

Почти все сооружения трех ярусов палуб горели, исходя черным дымом, застилающим радостно-бирюзовое небо. Груда обломков устилала каждый квадратный метр судна. И это еще счастье, что оно не получило пробоины и не затонуло.

Начальник военных мгновенно отметил для себя и пересчитал лежащие под обломками искалеченные тела: этих уже не поднять. Над некоторыми обожженными суетился врач — мужчина средних лет с залысинами, а за ним, придавая ситуации трагикомичную нелепость, бегала со спущенным поводком похожая на ящера «живность». Она жалобно пищала, требуя к себе внимания.

— Проклятье! — навстречу подкреплению выскочила перемазанная сажей рыжеволосая женщина, и по глазам было видно: управленка из старших офицеров. — Это возмутительно! Вы были вызваны двадцать две минуты назад! Я составляю рапорт! — в ярости разоралась она.

Тут подоспел медик со своей дурацкой ящерицей:

— Раненые в безопасности, капитан!

— Спасибо, Дик… — рыжеволосая раздраженно отерла щеку и угрожающе посмотрела вначале на командира, а затем — на армаду флайеров, приближающихся к катеру.

Шагая через завалы, командир подкрепления пошел в сторону кубрика.

На покореженных кусках металла, некогда бывших цельной коробкой для хранения тросов, возле уложенного лицом вниз пленного (похоже, единственного оставшегося в живых десантника «Подсолнуха») с сигаретой в зубах сидела чумазая брюнетка в некогда светлой рубашке и шортах. Одной ногой она придавливала лежащего к полу, на коленке второй сочилась кровью рваная ссадина.

— Подкрепление прибыло, готовьтесь к эвакуации! — останавливаясь перед сидящей женщиной, сказал командир.

Та медленно вытащила сигарету изо рта, тихо сплюнула песчинки копоти, попавшие в рот, и, окинув военного непередаваемым взглядом серо-голубых глаз, спокойно уточнила:

— Ничего, что я курю?

Флайер Сэндэл, Валентина и любезно принятой ими на борт певицы Кармен Морг взмыл в воздух. Супруга дипломата рвала и метала: стихия посмела нарушить ее отдых! Но и она примолкла, когда обзорные панели явили чудовищную картину.

Идущая к горной гряде и к полуострову Спокойному волна закрыла собой полнеба. Сомнений теперь не было: цунами не «рассосется» и удар по суше будет сокрушительным. Оставалось уповать лишь на то, что многокилометровые горы успеют укротить хотя бы часть водяного проклятья.

— Как такое может быть?! — шептала Сиди. — Только утром передавали прогноз: полный штиль на ближайшие три-четыре дня… О, господи! — покачав головой, писательница оглянулась и только тут наконец заметила Кармен. — А вы кто, госпожа? Ваше лицо мне очень знакомо…

— Потрясающе! — прокомментировал Валентин, на всякий случай пристегиваясь в своем кресле и продолжая разглядывать нарастающую, чем ближе к берегу, волну. Вот уже вершина вала пошла взахлест — значит, скоро отмель. Но Буш-Яновский потрясался не столько увиденным, сколько умению любовницы перескакивать с одной мысли на другую. — И то верно: сначала — о погоде, потом — знакомиться…

Сэндэл не поняла его насмешки. Она привыкла слушать мужчин вполуха и смотреть на всех сквозь пальцы.

— Силы небесные… — простонала Кармен Морг. — Если «заслон» Даниилограда не выдержит… Только не это! У меня ведь с собой ни документов, ни вещей, все осталось дома!..

Но Мерле настаивала:

— Так кто вы?!

— Сэндэл, вы меня не узнаете? Я Кармен Морг.

— Э-м-м… — Сэндэл закинула ногу на ногу и манерно закусила фалангу указательного пальца. — Вы знакомая Ефимии Паллады? Ах, ну да! Припоминаю, припоминаю! Вы ведь, кажется, певица?

Валентин крякнул. Но Кармен, похоже, не обиделась этому пренебрежительному «кажется, певица».

Флайер поднялся на безопасную высоту и полетел к городу, опережая неторопливую волну, словно уверенную в своей победе.

Женщины разговорились. Буш-Яновский был слегка удивлен: ладно Сэндэл — здесь у нее ни имущества, ни жилища. Хоть сейчас может умчаться на свой райский Эсеф. А вот откуда такая безмятежность у примадонны, у которой, как выяснилось из их болтовни, под Даниилоградом был дом?! Она рискует потерять его после удара цунами, а ведет себя так, словно ничего не происходит. Какая-то неестественная… Неужели управленки так постарались?

— …А мой племянник — помните его, Сэндэл? Равиль…

— Не помню. Он тоже здесь?

— Да, тоже здесь. Знаете, он недавно написал книгу всей своей жизни. Так он говорит…

Жена Антареса криво улыбнулась, но певица горячо продолжала:

— Беда в том… да вы наверняка знаете ситуацию на книжном рынке, зачем я буду рассказывать… Он не может опубликовать свой роман. Офсетка сейчас очень дорога и престижна. Ему просто не раздобыть такие средства для напечатания. Кроме того, ему отказывают, потому что имя его неизвестно…

— Так что ж, чем его не устраивает информнакопитель? Спасение для всех графоманов, да еще и бесплатно…

— Уверяю вас, роман хорош. И в издательстве ему говорили то же самое…

— Девчонки, глядите-ка! — вдруг перебил Валентин, указывая вниз.

Сэндэл и Кармен приникли к обзорнику.

Цунами встретилось с первой из гор цепи. Послышался грохот, отдающий вибрацией где-то в животе.

Длинный «рукав», отделившийся от основной массы волны, охватил гору, словно пытаясь уцепиться за нее и вскарабкаться на вершину. Длилось это не более пяти секунд. Вал расшибся пополам, но не устояла и часть горы. Грохот усилился. Разнесенный на обломки, утес рушился вниз, с корнями выворачивая пережившие волну деревья. Огромные камни несло, как песчинки, дальше, к другим горам гряды.

— Ужас! — восхищенно вымолвила Сэндэл, забывая о том, что острова, который они покинули несколько минут назад, теперь не существует в помине. Или, по крайней мере, построек на этом острове. — Вот это да! Не хотела бы я там оказаться!

Кармен и Валентин переглянулись. Буш-Яновский тяжело вздохнул.

Вдали показался берег, судьба коего представлялась очень печальной. Флайер намного обгонял волну, и все же увидеть ее силу можно было даже с такого расстояния.

Значительно уменьшившись после раскола, она неслась за беглецами. Валентин различил вдали множество флайеров, эвакуирующих людей, которые еще час назад безмятежно отдыхали, развлекались в бухте и на дальних островах.

Теперь вал едва ли достиг бы пояса статуи Великого Конкистадора. Но это — слабое утешение. И будучи такой высоты он принесет на сушу катастрофу немыслимых масштабов, если не устоит Город-Бриг.

— Кстати, насчет идеи романа… — упорно продолжала выполнять навязанную Фаиной программу тетушка Кармен. — У Равиля отличная, незаезженная идея… Но… он неизвестен, нужно имя… Мне только что пришла в голову мысль. Что если вам, Сэндэл, поставить свое имя в качестве автора?

— Да вы с ума сошли! Еще я не судилась с вашим племянником из-за обвинения в плагиате!

— Нет же, нет! Равиль согласен на все, лишь бы книга увидела свет! Ему втемяшилось в голову напечатать ее именно в бумажном виде — и все тут. И он настолько в отчаянии, что ему не нужны медные трубы! Я была бы очень благодарна вам, просмотри вы роман…

— Попробуй, любовь моя! Ну че те — жалко?! — поддержал примадонну Валентин.

— Для подобного у меня существуют литературные агенты. Я не вмешиваюсь в этот процесс… — но Сэндэл уже колебалась. — Передайте кому-нибудь из них этот ваш романчик, а я положусь на их слово. Если они решат, что произведение стоит того, чтобы на нем фигурировало мое имя — тогда я не против…

— Дорогуша, а где ты тут видишь своих литературных агентов? — возразил Буш-Яновский. — Я думаю, ты неразумно упускаешь свой шанс. Давно я не читал твоих новинок…

— А «старинки» разве читал? — огрызнулась писательница.

— Нет, но у нас с Полиной в доме были все твои книги. Кстати, на стереографии в последней ты получилась… как бы сказать-то?.. усталой… Вот бы тебя такую, как сейчас — да на новый экземплярчик! Да с рекламным слоганом: «Возрожденная Сэндэл Мерле дарит вам свою новую книгу под названием…» Да, госпожа Морг, а какое название у вашей книги?

— «Альмагест».

— «Альмагест»! Пф-ф! Вульгарная претенциозность! — тут же отозвалась Сэндэл.

Флайер мчался уже над сушей, а вздыбленное море оказалось далеко позади. Писательница уселась на место, любуясь своими загорелыми ножками.

— А мне нравится…

— Правда?

— Ну, привлекает… Необычно.

Сэндэл внимательно посмотрела на любовника. Ситуацию на книжном рынке она знала куда лучше, чем Кармен Морг. Извечная картина: индустрия делания денег. И если уж такому примитивному существу, как Валентин, понравилось это название, полдела сделано. Издатели всегда ориентируются на примитив… Ах, ох, придется, похоже, принять заманчивое предложение тетушки Кармен…

Писательница сощурила глаза, сегодня синевато-черные, как виноградины.

— А что означает «Альмагест» ты хоть знаешь?

— Ха! Понятия не имею! — гоготнул Валентин и добавил: — Но я бы такую книжку купил! — чем окончательно добил сомневающуюся спутницу. Кармен тем временем молчала.

— Хорошо, госпожа Морг. Я подумаю, что можно сделать. Роман большой?

— Не очень, Сэндэл.

— Я хотела бы взглянуть на него…

Тем временем взбесившийся океан набросился на берег, сметая пляжные и портовые постройки, выкидывая наружу камни и переломанные судна.

Но Даниилоград выдержал удар. Город и низины были затоплены, однако ощутимого ущерба зданиям наводнение не нанесло. Правда, потом еще в течение двух недель уборочная техника будет устранять завалы из раскуроченных деталей суден, легкомысленно цветастых пляжных навесов и зонтиков, перемешанных с тоннами черного песка и острых камней.

Власти будут хвалиться своевременным реагированием и прочерками в списках с графой «погибшие». А близкие тех, кто не вернулся живым из той роковой катерной прогулки, будут взирать на голопроекции, стискивать кулаки и сдерживать слезы…

6. Бестселлер жены Антареса

Печатный цех типографии не прекращал работы ни днем, ни ночью. Огромные, мало изменившиеся с прежних времен станки, штампующие продукцию, работали с таким грохотом, что «синты»-рабочие давно перешли на общение знаками.

Из отдела главного технолога в цех беспрестанно поставлялись алюминиевые листы с оттисками будущих книг, буклетов, газет, журналов и открыток. Конвейер походил на морской прибой, упорно выкидывающий на пляж ненужные ракушки. Все размеренно, рассчитано, безошибочно. Каждый работник внимательно отслеживал пометки на обертках пластин, подхватывал «свою» и помещал в соответствующий станок.

Там пластина претерпевала следующую порцию пыток, прокатываемая меж валиками каждой секции печатающего устройства. Первая, вторая, третья, четвертая — и оттиск стандартной цветной странички готов.

А на выходе стоял второй биокиборг и собирал готовые к скреплению листы.

Колумб славился не только лучшими в Содружестве курортами. И не только лучшими аграрными достижениями славился Колумб. Это была еще и книжная столица Галактики. На Земле уже почти отказались от старинного, «бумажного» метода книгопечатания. Информнакопитель казался куда удобнее.

Типографские запахи — клея, красок, смесей, разогретой аппаратуры — были в новинку для главного технолога. Да хотя бы просто потому, что он, андроид, являлся всего лишь точной копией прежнего технолога. Во время пересменки настоящий работник был изъят тихим и неприметным офицером ВПРУ. Подмены не заметил никто.

Прокатный стан заглотил очередную порцию алюминиевых листов. Эта порция была довольно велика. Она изобиловала не текстом, но оттисками стереографий. При этом ни одному «синту» не пришло в голову рассматривать, что там выплюнула послушная машина.

Разносчик переложил на ленту второго конвейера кипу еще горячих листов, и она уехала в «отдел сборки». Такой же разносчик отправил в тот же отдел пачку тисненых кожаных переплетов с другого станка. Партия была внеочередной и оплачена заказчиком вдвойне. Однако этого рабочие не знали. Принимая пачки так называемых спуск-полос, «сборщики» методично приводили их в надлежащий вид, укладывая в следующую машину и принимая уже обрезанными и переплетенными. «Браковщик» отсматривал каждый экземпляр и так же раскидывал книги в три стороны: на ленту принятия, на ленту доработки и в утилизатор. Приборы занудно фиксировали процент брака.

Этим утром новая книга Сэндэл Мерле «Альмагест» выйдет в продажу. С обложечного портрета, обрамленного конгревом, радостно улыбалась загорелая красавица с нереально правильными чертами лица и соблазнительными формами. На титульном же листе романа под именем автора и названием виднелась дополнительная подпись: «Моя жизнь с Максимилианом Антаресом».

Глаза пролистывающего книгу «браковщика» безучастно скользили по ярким снимкам с компрометирующими посла надписями: «Антарес и его окружение: лучший друг террористки Эммы Даун, член организации «Подсолнух» Биар Масса с супругой и я с мужем. Сегодня Биар улыбается, а завтра спровоцирует волну бунтов на несчастном Клеомеде». Или: «Алан Палладас, ученый с Земли, принужденный сотрудничать с Антаресом, играющим по правилам госпожи Даун»… Остальное — в таком же духе, красочно, с иллюстрациями и дополнительными комментариями очевидицы, жены дипломата. Мало того: за деньги самого же Максимилиана Антареса, поспешно отчисленные издательству за срочность исполнения заказа…

7. Провал

Молча взирала Эмма на медленно удаляющуюся планету Клеомед. До чего же раздражают такие накладки! Ни с того ни с сего приходится срываться с насиженного места, менять дислокацию, уходить от погонь. Лет десять назад такая жизнь была ей по душе. Даун-Лаунгвальд теперь точно могла бы сказать: да, ей нравился риск. Но десять лет назад. А сейчас… Чего хотела Эмма Даун сейчас?

Лишь однажды она была откровенна, да и то — с родной сестрой, точнее, родственником-гермафродитом по имени Лора. Может, и зря откровенничала. Но что сделано, то сделано.

— Знаешь, Лорка, — сказала она тогда за бокалом «Дом Периньон» стадвадцативосьмилетней выдержки, проницательно глядя на будущего подполковника ВПРУ лихими зелеными глазами. — Знаешь, осточертевает прикрываться высокими идеями… Это для них, для психов этих хорошо: вперед, даешь, умрем за… Бесы. И бесы в них сидят. Никакому экзорцисту не по зубам…

Лора выдержала прямой взгляд сестры и постаралась не выказать своей неприязни к ее широкому скуластому скандинавскому лицу, оканчивавшемуся почти по-мужски волевым подбородком. Эмма облизнула большие чувственные губы и небрежно отбросила за плечо прядь светлых волос.

— Зачем возишься с бесами? — коротко выстрелила в нее управленка.

— Они за меня пойдут на верную смерть! Никогда не верила в реинкарнацию. И вдруг — нате вам психопатов-самоубийц. Сама видела: таким даже аннигиляционный барьер не барьер… Только рады сдохнуть… Так-то…

— Поздравляю с удачным выбором соратников, — скрывая яд сарказма, процедила Лора. — Не ты ли им внушаешь крамолу, сестрица?

— Они сами рады. Ничего внушать не надо. Это у тебя под крылом «провокаторы» сидят, твоим же Управлением воспитанные и выкормленные. А нам таких не нужно, мы другим сильны. Идем со мной, Лорка! Не обижу, вот увидишь! И ребятишкам твоим применение найдем. Я ведь все равно свое возьму, Лор!

— А какова твоя программа? Мне хочется услышать это лично от тебя… — Лаунгвальд-младшая пила совсем мало и создавала резкий контраст хмельной и немного дурашливой Эмме.

Это был последний прилет Эммы на Землю. С тех пор в Колыбель Содружества, на родину Лаунгвальдов, наведывались только посланцы от вынужденной сменить фамилию руководительницы оппозиции.

Красивые, подсвеченные алым закатные скалы, близость Атлантики, крики чаек… Никаких фильтросфер, никаких отпечатков цивилизации! Как все свежо в памяти, а ведь было это больше десятка лет назад…

— Программа… Да такая же, Лор, как у тебя, программа. Я власти хочу. Безраздельной. Впрочем нет! — она в прямом смысле слова сделала широкий жест, взмахнув большой рукой и расплескав на землю драгоценные капли вина из бокала. — Нет! С тобою — поделюсь! Не обижу ни в чем, только ты мне помогай. Удел дураков — бунтовать. Наше с тобой призвание — пользоваться дураками. Дурость, жадность и тщеславие — три кита, которые согласны бесплатно волочить на себе любую поклажу. Так зачем нам идти пешком, когда можно ехать, усевшись на эту поклажу, Лор? Ну?..

Лора выбирала недолго. Мятежная, но сильная сестра лучше, чем многолетнее прозябание в пешках Управления.

И Эмма действительно помогала, выполняя все пункты договора. Взлет Лоры к вершинам власти, пусть пока местечковой, но уже реальной, всего за десять лет — из капитанов в подполковники. Это Лаунгвальд-младшая предпочитала скрывать и от всех (что естественно), и от самой себя. Врать себе, разумеется, не удавалось, поэтому приходилось просто как можно реже вспоминать о протекциях, обеспеченных Эммой…

Теперь Эмма Даун отлично видела все это. Лора захотела того, о чем тогда городила философию подвыпившая сестра: ее, безраздельную и реальную. Эмма и ее самоубийцы стали не нужны подполковнику Лаунгвальд.

— Ты никогда не отличалась большим умом, Лора… — складывая руки на широкой груди, пробормотала Даун. — Ты не учла Кира… Ты не учла многих составляющих… Ты не видишь дальше своего длинного носа… Черт, зачем ты это сделала, Лора?! Зачем? Я бы тебя не обманула, я играю честно, тем более, со своими. Ты входила в мой клан, а своих я не обижаю. А теперь… Дура ты, Лорка! Я-то уйду, пока уйду. А вот ты останешься. И подставишься, Лорка, как пить дать подставишься… Не думала я, что тебе суждено так зарваться…

— Госпожа Даун! — прервала поток ее мыслей вслух подошедшая телохранительница. — Вас вызывают в приват…

— Отмени, игнорируй, — отмахнулась было Эмма, но затем вскинула голову и развернулась. — Хотя нет! Стоп!

Они быстро покинула зал и, заправив в глаз линзу, ушла в свою каюту.

Проектор транслировал прямо на сетчатку зрачка Эммы изображение части голографической комнаты-кабинета с видом на роскошный, залитый солнцем сад. Солнце Эсефа так щедро, что его нельзя не узнать даже за сотни парсеков от того места, где оно, Тау Кита, царит во всем своем великолепии. Да, это не загаженный Клеомед с его мутантами… В то же время ни на Эсефе, ни во всей системе Тау нет даже намека на атомий — основного составляющего футурум-вещества. Вещества, которого еще нет и которое поможет выйти за пределы местной Галактики, не соотносясь с условиями, диктуемыми гиперпространственными тоннелями. Вещества, первым магнатом которого станет она, Эмма Даун-Лаунгвальд.

— Максимилиан! Рада видеть вас, — Эмма села в кресло и усилила громкость связи. — Что вы хотели?

— Думаю, у вас неприятности, — сказал бледный щупленький человечек в деловом костюме с воротником-стойкой, расшитом серебристой нитью. Одежда придавала благородства и даже некой величественности его в целом тщедушному виду. — Я не ошибся, Эмма?

— Да, вы не ошиблись.

— Вы держите путь в мою сторону, не так ли? — невозмутимо продолжал Антарес.

— Да, и здесь вы правы…

— Предлагаю вам в качестве временного убежища Эсеф. Здесь вас не додумаются искать, а мы покуда решим, как поступить дальше.

— Перед вылетом я слышала о скандале, связанном с вашей женой и некой разоблачительной книгой. Это транслировалось по всем внешним спейс-каналам. В чем дело?

Дипломат едва заметно поморщился. Он сумел скрыть злобу, заклокотавшую в нем. Эмма с чисто женским удовлетворением отметила: «Так я и думала: его идиотка-жена попала впросак!»

— Это разговор не для трансляции, Эмма. Он слишком длинен. Боюсь, ваш Карл Кир — шпион подполковника Лаунгвальд.

— Я тоже думала об этом. Тем более, он в спешном порядке покинул Клеомед еще вчера, так что…

— Угу… Я жду вас на Эсефе.

— Хорошо, Максимилиан. Скоро я буду у вас. Постарайтесь, чтобы об этом не узнала ваша супруга. Мне бы не хотелось повторения колумбянской истории.

Эмма прервала связь. Однажды она видела эту Сэндэл Антарес (или жену Макса звали как-то иначе?). Впечатление, которое та оставила своими манерами у внимательной Даун, оказалось верным: дура, беспокоящаяся только о своей внешности и способная, не задумываясь, подвести под монастырь ближнего своего. Если она и писала когда-либо книги, которые пользовались спросом, то либо это было за счет меценатства Антареса, либо Сэндэл впоследствии попросту зажралась и деградировала.

А еще — совершенно запутанная история с «малышом Элом»… Ну что ж, не польститься на эту нимфоманку, которая ложится под скальпель хирурга еще чаще, чем в постель с мужиками, не сможет даже святоша…

Что-то слишком много стало неизвестных переменных на одно несложное дело. Эл, затем бегство и исчезновение Алана Палладаса, чертова девица Фаина Паллада, вечно путающаяся под ногами и едва не разоблачившая в свое время Александру Коваль — за что, собственно, Лора Лаунгвальд и убрала молодого сержанта-«провокатора» с дороги, добившись под каким-то предлогом основательной блокировки гречанкиной памяти. Предательство сестры и Кира. Провал операции по захвату агентов на Колумбе. Теперь еще вот эта неприятность с компроматом от Сэндэл. Лучше не придумаешь! Когда столько сопротивления, то невольно приходят в голову мысли: а правильно ли я что-то делаю? Не бросить ли эту затею, проклятую всеми известными плюс и минус-богами?

Однако Эмма не привыкла останавливаться, когда до призового бонуса остается всего ничего. Контейнер извлечен руками агентов ВПРУ. Теперь — только перехватить его. Хоть на это идиоты, называющие себя последователями Даун и кланом «Подсолнух», способны? Хоть здесь их действия будут корректны, или права древняя пословица: «Если хочешь сделать работу хорошо, сделай ее сам»? До смешного доходит, право слово!

И старшая из сестер Лаунгвальд отдала последние распоряжения своим соратникам на Колумбе. В конце концов, у них у всех сейчас есть некоторое преимущество над врагом — захваченная в Сан-Франциско «эльфийка» Джоконда Бароччи.

Едва Эмма, расслабившись, откинулась в кресле, морально готовя себя к скорому гиперпространственному сну (она ненавидела это вялое состояние после пробуждения, когда ничего не можешь с собой поделать, хочется приклонить голову и дремать, дремать, дремать, как в пасмурные осенние дни), ей было доставлено очередное сообщение.

Ознакомившись с ним, глава «Подсолнуха» пришла в неистовство. Теперь на Земле не осталось ни одного ее агента: несколько часов назад группа, ориентированная на похищение и допрос начальницы «Черных эльфов», была обезврежена управленцами. Привезенная Сабуки в ставку, Джоконда оказалась мастерски сделанной фикшен-голограммой, равно как и сам опростоволосившийся японец. Свяжись с этими «самураями»… Может, кто-то из их пращуров и был гордым камикадзе, который скорее умрет и уничтожит противника, чем сдастся в плен, однако Марукани это свойство не передалось. Он провалил операцию. Тщательно спланированную и казавшуюся безупречной операцию…

8. Возвращение на Землю

— Хорошо, хорошо! — Буш-Яновская не сказала ни единого слова протеста, когда лейтенант Александра Коваль в категоричной форме заявила, что доставить контейнер на Землю поручено ей.

Коваль смягчилась. Она ожидала возмущения, праведного гнева служаки, у которой отнимают задание, но, по-видимому, капитану уже настолько осточертело пребывание на Колумбе, что она была готова на все. Тем более — распоряжение всесильного полковника Лаунгвальд, никуда не денешься. А ведь Александре стоило бы насторожиться…

— Где же наша непревзойденная Паллада? — с иронией спросила лейтенант, понимая, что теперь может позволить себе фамильярность: карьера проштрафившихся московских спецотделовок, скорее всего, закончена. Или, по крайней мере, под большой угрозой.

Полина развела руками и усмехнулась:

— Не имею ни малейшего представления, Саша! Думаю, спит. А зачем она вам понадобилась?

— Да нет, ни зачем. Хотела попрощаться, — оскалилась своей щербатой улыбкой Коваль.

— Простите, у меня сейчас мало времени. Если вам больше нечего сказать, то я уезжаю. Очень хочется, знаете ли отдохнуть: неделя была слишком напряженной… С этой волной и захватом… Кхе… Я передам Фаине, что вы пожелали ей счастливо оставаться.

— Да-да, именно, капитан: счастливо оставаться. Надеюсь, мы еще встретимся на Земле.

— Как пожелает Великий Конструктор.

Расшаркавшись, женщины разошлись. Путь Александры лежал теперь в военный космопорт под местечком Осми в пустынной зоне на границе Райка и Сегиждана. А Полина, которая, кстати, не обманула лейтенанта ни единым словом, отправилась, как и намекала, в гостиницу.

Войдя в их с гречанкой номер, искусственно погруженный в сумерки, она расшорила окна.

Яркий свет хлынул через ставшее прозрачным стекло и заполонил всю комнату.

Полина обернулась, подошла ближе к кровати.

В постели, небрежно прикрытый простыней, лежа на спине, спал темноволосый молодой человек. Самый обычный парень — до тех пор, пока, разбуженный солнечными лучами, не раскрыл глаза. Сине-зеленые, глубины необыкновенной. Без этого взгляда лицо его выглядело бы довольно пресным, а будь в дополнение к этим глазам еще и смазливая внешность — то слишком слащавым.

Этот же был «настоящим мужиком», по крайней мере, по вкусу Буш-Яновской.

Заслонившись рукою от света, он сел, затем потер лоб, растрепав влажную от пота прядь волос.

— Хай! — сказал он. — Ну что?

— Она вылетает через два часа. У нас с тобой еще около суток. Как состояние?

Мужчина огляделся и, опоясавшись простыней, встал с кровати:

— Никогда в жизни так не хотелось под душ!

Они рассмеялись.

— Дик… — начала было Полина, и тут по связи с администрацией им сообщили о прибытии некоего Валентина Буш-Яновского.

— Иди, встречай. Я — в душе!

— Недолго, капитан!

— Закажите что-нибудь на ланч, капитан! — насмешливо отозвался Дик, прикрывая за собой дверь в ванную. — Не забудь, что я люблю омаров под винным соусом!

Буш-Яновская поворошила приготовленные им заранее и лежащие на спинке кресла вещи: джинсы, белоснежную майку, нижнее белье. Хмыкнула, по пути сунула все это в протянутую из-за двери руку напарника и пошла встречать бывшего супруга.

Когда Валентин и Полина уже сидели за трансформированным из-под пола столиком, наблюдая за размеренными движениями сервирующей стол горничной, Дик появился перед ними — свежий, бодрый, полностью одетый и даже с высушенными волосами.

— Вот, оказывается, какой ты! — приподнимаясь и пожимая ему руку, заметил Валентин.

— Устраивает? — Дик упал в кресло напротив супружеской четы.

— Ну, скажем, в виде Фи ты мне нравился больше.

— Ну, скажем, при виде тебя настоящего у меня тоже появились бы другие желания. Например, пристрелить тебя за все, что ты устроил. Но ты мой тесть — это раз. И ты — гений, черт тебя побери. Это два. Теперь готовься, папа: закончились твои свободные похождения. Отныне ты работаешь при ВПРУ и на ВПРУ. С такими способностями на свободе не разгуливают.

Буш-Яновский изобразил огорчение, но было видно, что он нисколько не переживает по поводу своей участи:

— Ну, знаешь, власть всегда смотрела сквозь пальцы на тех, кто может что-то сделать. Пока этот «некто» не сделает нечто, мешающее комфорту этой власти.

— Алан, или ты заткнешься и дашь нам поесть, — вмешалась Полина, — или тебя пристрелю я.

— Молчу! — Валентин тут же взялся за вилку и нож, но вспомнил о чем-то и потянулся к сумке, висящей за спинкой его стула. — Вот.

— О-о-о! — дуэтом протянули капитаны.

Дик принял из его рук новехонький экземпляр книги, пролистал, задерживая взгляд на некоторых снимках. Затем книга перешла к Полине.

— Леди Морг была великолепна! — оценил американец, принимаясь за еду. — Я почти влюбился в Кармен, клянусь моим старым компом! Будь она лет на двадцать помоложе…

— Да, а Сэндэл теперь в состоянии глубокой депрессии. Ей-ей, даже жалко девчонку! Утешил, как мог…

— Старый развратник! — фыркнула Буш-Яновская. — Мистер Калиостро, я вам не завидую: с таким тестем…

— Поля! Я нянчил тебя с пеленок!

— Ой, не надо! Сэндэл ты тоже знал еще девочкой! Растлитель!

— Ты что-то слишком весела, малышка!

— Еще раз назовешь меня малышкой, и я надену на тебя наручники. А, быть может, даже и всуну кляп! — пригрозила капитан, сейчас несерьезностью своей совершенно не похожая на прежнюю вышколенную служаку.

— Знаете, давайте уже пообедаем, — вмешался с миротворческой миссией Дик Калиостро. — Затем у меня будет пара философских вопросов к… гм… папе и… — он слегка дернул темными бровями. — В общем, я тороплюсь на Землю, не знаю, как вы.

— Лаборатории по заморозке? — угадала Полина, нетактично указывая на американца столовым ножом.

— Да, сестра моя по несчастью! Ты чувствуешь мою боль!

На время они замолчали. Валентин с любопытством наблюдал, сколь быстро и ловко управляется Дик со своим деликатесным блюдом.

И ведь было на что посмотреть!

Разрезанный в форме, напоминающей крылья бабочки, громадный жареный омар утопал в подливке из хереса и соевого соуса. Подрумяненное свежее мясо с золотистой корочкой, блестевшей от арахисового масла, в котором его совсем недавно ворочали на раскаленной сковороде лучшие повара гостиницы, выглядело неуместным шедевром на скромном столике номера. Перышки зеленого лука лежали поверх «крыльев», нещадно терзаемых ножом и вилкой американца. Обратное перевоплощение пробудило в офицере зверский аппетит, и он в два счета разделался со своим ланчем.

— Расследование по делу того катера закончилось? — впечатленный скоростью исчезновения омара, наконец-таки решился спросить Буш-Яновский.

Дик деловито сортировал вещи. Притом, что он нисколько не спешил и все движения его были точны и не суетны, капитан находился в почти постоянном движении. Казалось, он не желает терять ни секунды времени. Эта динамика немного нервировала Валентина. Дик лишь взглянул на часы и не вымолвил ни слова. На вопрос «мужа» ответила Полина:

— Нет, Алан. И нескоро, знаешь ли, закончится… Это вообще заслуга Калиостро, — она кивнула в сторону напарника, — что мы смогли взять «языка»: он просто не дал десантнику выстрелить и аннигилироваться после убийства. Остальные — трупы. Трое — наших, пятеро — «подсолнуховцев». Еще раненые, но только наши… Десантники аннигилировали…

— Кошмар… — ученый прикрыл глаза и покачал головой.

— Шесть аннигиляций подряд — да, я такого еще никогда не видела… — Полина потупилась. — Похоже на то, что трое в дыму по ошибке убили и своих… Если бы контейнер попал к «Подсолнуху», в Содружестве начали бы случаться вещи и похуже этой. Я впервые видела людей, которые сознательно шли на самоуничтожение.

— Фанатичная вера? Но во что? Чем их так прельстила эта… как ее зовут-то на самом деле? Эмма? Какими благами?..

— Алан… не знаю.

Тем временем Калиостро застегнул сумку и поднялся с корточек:

— Все, пора. Живо-живо-живо!

И, ни секунды не медля, стремительно покинул номер.

Буш-Яновская и ее фальшивый супруг последовали за капитаном.

9. Черная дыра

Когда бывший майор колумбянского военного отдела Ханс Деггенштайн увидел «эскорт», сопровождавший катер с Александрой Коваль и вожделенным грузом, он засомневался в реальности удачного исхода порученной ему операции.

В окружении каравеллы из семи обманчиво миниатюрных и легких боевых челноков-«оборотней» катер «Джульетта» выходил на околоколумбову орбиту. И Ханс имел весьма хорошее представление о том, во что «перекидываются» эти челноки, переходя в режим атаки.

Маленькие «капельки» внезапно выбрасывали «паруса» — дополнительную одностороннюю энергозащиту судна — и становились за счет этого раза в три больше. Но главное — не «паруса». Беда в том, что следом челноки переставали быть видимыми, а потом сменяли координаты, дабы ощетиниться лучами смерти, направленными в самые уязвимые места кораблей пойманного врасплох врага. Это открывались надежно укрытые под ОЭЗ эмиттеры «оборотней». Как правило, цель была либо мгновенно уничтожена, либо повержена в бегство.

Дисциплинированный приверженец Эммы, Деггенштайн уже потянулся к приборам, чтобы поставить начальницу в известность, но тут случилось что-то, отчего рука этого беловолосого красавца замерла в воздухе.

Блекло-голубые глаза на сухом, словно вытесанном из дерева светлой породы, лице со слегка ввалившимися щеками отразили растерянность, непонимание и… страх.

Александра была спокойна. Теперь «старуха», скорее всего, восстановит ее в московском спецотделе. Ведь это из-за «провокатора» Паллады три года назад Коваль была убрана с глаз долой и выжидала, когда все урегулируется после той опасной истории.

Вышестоящее начальство, как потом выяснилось, решило «прощупать» Лаунгвальд, едва та заступила на новую должность. Коваль, по понятным причинам, оказалась у «старухи» в фаворитах: ведь она была одним из связных Эммы и Лоры, правой рукой подполковника.

Фаина же являлась очень талантливым «провокатором» СО. Рядовое дело — понаблюдать за сотрудницей — поручили именно ей. Паллада вклинилась в доверие к Александре. До крамольных бесед не доходило: Коваль была осмотрительна. Однако «провокатор» на то и «провокатор», чтобы делать выводы, не обманываясь кружевной пеной слов. И Фанни начала о чем-то подозревать.

Вовремя заметившая их с Александрой подозрительный контакт, Лаунгвальд тут же приняла меры. Незамедлительно сфабриковали «бомбу» — частное письмо якобы от Фанни, где разглашались некоторые факты внутренней работы ВПРУ. Адресат был гражданским — на тот момент приятелем гречанки. Конечно, страшных секретов послание не содержало, однако подобный факт являлся злостным нарушением Устава. Паллада, разумеется, потребовала апелляции, стала доказывать свою непричастность. Но по молодости не сдержалась. Сыграл роль и бешеный темперамент гречанки: она встречно во всеуслышание обвинила в подлоге ненавистную начальницу.

Спровоцированный «провокатор»! Коваль помнила, как это забавно смотрелось со стороны, хотя на тот момент ей самой было не до веселья: Александра сидела как на иголках, не зная, в чью пользу закончится разбирательство. Фанни, миловал Создатель, не успела по своей неопытности связать подлог с деятельностью Коваль. Да и доказательств у нее не было. Все выглядело как личный конфликт руководителя с анархически настроенной подчиненной.

Арбитры-управленцы из Трибунала ВПРУ при Президенте Содружества, возмущенные несдержанностью сержанта спецотдела, вынесли скорый вердикт: разжаловать Палладу и заблокировать ее память. Полуискалеченная, гречанка потом долго валялась по госпиталям, а Лаунгвальд припрятала Александру в питерском филиале. От греха, что называется, подальше. И к моменту выздоровления Фаины дело почти забылось.

Подруга гречанки, Полина Буш-Яновская, перед самым судом внепланово получила, по распоряжению Лаунгвальд, лейтенанта, и отстаивать честь приговоренной, лишенной памяти Паллады отчего-то не пожелала. Верными тропками пробиралась «старуха»! Сумела заткнуть рты всем причастным и остаться вне подозрений! Александра и теперь не была в курсе, что Фанни из принципа не стала вмешивать Полину, и та знала только внешнюю сторону дела: дерзкая подружка нахамила начальнице, за что и подверглась справедливому наказанию…

…Сейчас контейнер с палладасовским веществом находился в трюме катера. Бояться помех со стороны Буш-Яновской и непонятно ради чего восстановленной в должности Паллады было уже не нужно. Капитан и сержант поняли, что проиграли. А потому благоразумно отступили. Что ж, Полина всегда была чертовски осторожна!

Но что за странные звуки доносятся в каюту? Сбой в управлении? Непохоже. И локализация их нехарактерна. И еще: сработала бы аварийная система, поступил бы сигнал тревоги. Тут же — все тихо. Кроме этого отчетливого шипения, гула и потрескивания. Так при пожаре гудит, выбрасывая в небо гейзеры искр, безумное пламя…

Коваль отложила книгу, купленную еще в Золотом. Последние минут двадцать она так и не перевернула ни одной страницы: крепко задумалась лейтенант, с едва сдерживаемой улыбкой триумфатора вспоминая недавнее прошлое.

Она вышла на связь с пилотом:

— У вас все в порядке?

— Так точно, госпожа лейтенант! — отозвался андроид.

— Вы не слышите ничего подозрительного?

— Никак нет! Система в норме. Идем назначенным курсом в сопровождении семи боевых челноков. Вижу их все.

— Проверьте с ними связь, пилот!

— Есть!

Александра ждала, сверля глазами спину голограммы. Когда пилот наконец обернулся, на лице его читалось замешательство:

— Связь отсутствует, госпожа лей…

— Ищите способ дать им знать, что у нас неисправности!

Без лишних слов пилот рухнул в кресло, и сенсоры с готовностью впились в пазы на его спецкостюме. А затем… затем подключившийся к жизнеобеспечению катера «синт» обмяк и свесился через подлокотник.

«Джульетта» продолжала лететь выбранным курсом. Лишь на одном «оборотне» хватились связи, но Александра этого уже никогда не узнает…

Лейтенант не услышала даже — ощутила — приближение чего-то из коридора к дверям ее каюты. И разом, как песком из разлетевшихся вдребезги огромных песочных часов, ее захлестнуло давно поблекшими, но теперь возрожденными в цвете, вкусе и звуках воспоминаниями. Вот так же, будучи девчонкой, нагнетала маленькая Саша страхи на себя и на еще более маленького кузена, оставаясь с ним вдвоем после ухода взрослых. Нарочно рассказанные в темноте страшные истории пугали и ее саму. Казалось, по большому родительскому дому передвигается что-то непостижимое, но, конечно, жуткое. И дети, чувствуя, как по спинам их носятся ледяные мурашки, а волосы встают дыбом, забивались под кровать, выжидая, толкались локтями в споре, кому из них восстановить умышленно деактивированную Александрой систему освещения.

Ей и сейчас захотелось забиться куда-нибудь или стать невидимкой. Но, пересилив себя, в последнем порыве лейтенант бросилась к сенсорной панели у дверей. Заблокировать! Намертво! Аварийно! Автономная подача воздуха! Дополнительная защита каюты!

И каюта превратилась в капсулу, способную некоторое время продержаться в космосе даже после гибели самого катера. Одного прикосновения к нужной «плашке» хватит для катапультирования. Но Александра не посмела спешить. Она офицер, а не сопливая девчонка, прячущаяся под кровать. Она еще не знает, что за опасность внедрилась на борт ее судна. Она несет служебный долг и ответственность за груз…

Как во сне, тупо, ничего не соображая, глядела лейтенант Коваль на мерцающие и поочередно гаснущие символы в панели. Отменено автономное воздухоснабжение — значок синего завитка чернеет, выключается. Отменена дополнительная защита каюты — мрачнеет и пропадает схематический рисунок щита с каким-то незатейливым вензелем. В смятении Александра успевает ударить ладонью (тут не промахнешься, самый главный сенсор — самый крупный!) в красное поле с изображением примитивного парашюта. Ничего не происходит, а вместо катапультирования отмирает и значок блокировки.

Дверная пасть разверзается одним бесшумным рывком.

И последнее, что удалось увидеть Коваль, — это ряд теней. Будто обтянутый черным трико танцор встал меж повернутыми друг к другу зеркалами и провалился в ложную галерею двойников. Разум лейтенанта не успел дать названия тому, что уловил взгляд. А затем — вспышка неистовой яркости поглотила ее и «Джульетту»…

…На мгновение из полыхнувшего белым светом и пропавшего затем катера образовалась черная дыра, исказившая пространство ближней Вселенной для пилотов, управляющих челноками-«оборотнями» и для притаившихся под куполом оптико-энергетической защиты «подсолнуховцев», которых возглавлял тот самый Ханс Деггенштайн.

Все звезды Галактики собрались для наблюдателей в шар, скучковались в непонятном единстве, заплясали, словно вакханки из древних мифов. Приборы аппаратов на несколько секунд потеряли чувствительность, машины дернуло к бездонному жерлу невесть откуда возникшего подпространства, и лишь молниеносно сработавшая аварийная защита спасла судна от гибели. При этом каждое из живых существ на их борту — и люди, и полуроботы — почувствовали жуткую боль, как если бы что-то мощное схватило их за ноги и за голову, пытаясь разорвать…

…А затем все прошло. Звезды «встали на свои места», системы восстановились. Не вернулась только «Джульетта», и несколько минут спустя командиры обеих сторон — и колумбянского Управления, и оппозиции Эммы Даун — лихорадочно соображали, в каких терминах им рапортовать начальству о случившемся…

10. Пробуждение

Снова эти проклятые карты-лебеди с краплеными хвостиками! Но мое сознание уже знало этот символ, и я поняла, что сплю. Когда я об этом догадалась, объятия ласкового Морфея начали разжиматься, освобождая меня.

Меня поколачивал озноб. Я чувствовала себя ледяной глыбой. Вернее, не глыбой, а поскромнее: сосулькой. В детстве мы обожали грызть эти прозрачные штуковины, и запрет родителей не мог нам помешать. Даже беседы с отцом, пугавшим меня подробностями состава нынешних, постъядерных, осадков, действовали недолго. Наверное, нам тогда просто повезло. А может, папаша попросту перестраховывался…

Стоп-стоп! А где это я и почему не могу шевельнуть ни рукой, ни ногой? Ведь они у меня есть! Ведь есть, правда?! Я запаниковала, внезапно вспомнив ужасающие фантастические фильмы о людях с отрезанными головами. Не хочу!

И отчего кромешная тьма вокруг меня? Я что есть сил таращила глаза, они готовы были лопнуть, но не увидели и проблеска света.

Это смерть?! Преддверье «молекулярки»? Но они ошиблись! Я жива! Я не могу двигаться, но мыслить-то я могу! Или ошибся тот, кто говорил о тождестве жизни и разума?! Выпустите меня! Я жива!

Пытаясь заорать, я издала лишь мычание зомби. Во рту не было даже слюны, небо и язык походили на иссушенную пемзу, а заиндевевшим легким не хватало воздуха.

Видимо, от перенесенного ужаса мизинец моей правой руки наконец дернулся, потом задвигалась вся кисть.

Откуда-то снаружи донесся тихий писк.

Так. Так. Успокоиться. Немедленно успокоиться и не дергаться, как дура! Мозги! Оттаивайте быстрее и дайте хоть какую-нибудь подсказку — что со мной происходит, черт возьми?!!

Значит, так. Вчера я заснула в своем номере в Адлере. Наверное, заснула, хотя Дик (ах, вот еще что! паскудный Лоутон! ну, что ж я теперь удивляюсь!)… хотя Дик основательно взбудоражил мои нервы своим дурацким запугиванием и советами за каким-то дьяволом лететь в Нью-Йорк.

Ну вот, я заснула и… Вот на этом «и» моя фантазия вместе с воспоминаниями спотыкалась… «И» — проснулась. «И» — представления не имею, где. «И»… Великий Конструктор, миленький, вот ей-ей клянусь: выпусти меня отсюда — карты в руки я больше не возьму! Пусть это все окажется кошмаром, а? Ну пожалуйста! Пожалуйста, пожалуйста! Я не хочу в «молекулярку»! Я не хочу тут лежать, даже если это и не «молекулярка»! Ничего хорошего такое положение вещей не предвещает, доказано опытом всей моей раздрызганной двадцативосьмилетней жизни!

Кто-нибудь! Спасите! Эй! Э-эй!

Словно в ответ на мои немые мольбы что-то дрогнуло подо мной. Я ощутила это скорее нервными окончаниями в позвоночнике — они, окончания то есть, похоже, успели «оттаять». Послышался тихий гул и какое-то клацанье. Только потом я поняла, что гул шел извне, а вот клацанье — из моего рта: это стучали мои собственные зубы. И от холода, и от страха.

Тело стало оживать. То, на чем я лежала, ухнуло куда-то вниз (все так же в полной темноте), мягко затормозило вместе со мной и стало двигаться поступательно вперед, той стороной, где находилась моя голова. В сердце все сжалось, замерло. Я ухватила ртом глоток воздуха. Кажется, стало светлее? Нет: точно! Надо мной прозрачный купол. Да я ведь лежу, будто какая-то мумия, в стекловидном саркофаге! Мозги, думайте! Вы же все помните! Ну или почти все. Вам же это знакомо! Что это?..

Озарение пришло мгновенно: я в анабиозной камере! Сама ведь разглядывала такие однажды. Правда, снаружи…

В «саркофаге» быстро потеплело. Еще пара секунд — и я смогу двигаться. Может, и не полностью, но сбежать попытаюсь. Только сначала нужно оценить обстановку.

И я замерла в неподвижности, притворяясь по-прежнему спящей…

11. Измена подполковника Лаунгвальд

Детище межзвездной транспортной компании «Шексп-Айр», «Ромео», второй колумбянский катер, шустро и тихомолком проскочивший к гиперпространственному тоннелю через восемнадцать часов после исчезновения «Джульетты», опускался теперь по специальной, возведенной высотою до орбиты, шахте.

«Трубой», как ее называли на космопортовском жаргоне, пользовались довольно редко. Находилась она в районе древнего Байконура: эту местность и прежде использовали для запуска первых ракет. По «трубе» поднимали и спускали крупные судна, с которыми по той или иной причине было нужно обращаться особо бережно и которые нельзя было оставлять на орбите.

К такой категории важности и относился на сей раз катер «Ромео».

Местность вокруг старого космопорта была оцеплена солдатами военных отделов близлежащих городов. При этом все они скрывались под ОЭЗ — это было прямое распоряжение маршала при Президенте Содружества. Этот приказ был отдан в обход Лоры Лаунгвальд.

А сейчас солдаты просто ждали, невидимые и неслышимые, в мрачных коконах силовых установок.

На борту катера — три человека. И самое главное — некий контейнер. Военным строго-настрого, под страхом трибунала, запретили применение оружия в районе катера.

Вблизи «трубы» расположилось несколько машин с неоновой эмблемой Содружества. Встречающих выслала подполковник Лаунгвальд с двумя миссиями: принять контейнер и…

А вот для пресечения второй части приказа Лоры Лаунгвальд и были стянуты войска. А пока — «не пойман — не вор»… Не пойман — не вор.

Выполнить задание Лоры должна была капитан Якопольцева, верная приверженица нынешнего руководителя ВПРУ. И Якопольцева была уверена: после успешно завершенной операции Лаунгвальд даст ей майора. Давно пора!

Нижний ярус «трубы» раскинулся в подобие цветка, и под гигантскими, затмившими солнце, лепестками очутился хищных очертаний колумбянский катер, мощный, словно Кракатау, и одновременно легкий, будто присевшая испить нектара пчела.

Днище «Ромео» трансформировалось в лифт, и через несколько минут из его кабины вышли три человека: двое мужчин и женщина. Один был скорее пожилым, его спутник и спутница — молодыми и одетыми в спецотделовские мундиры. Мужчин Якопольцева не знала, только догадывалась, что пожилой — это Алан Палладас, неким образом причастный к ее нынешнему заданию. А вот с рыжеволосой женщиной, тоже капитаном, они узнали друг друга сразу:

— С прибытием, капитан Буш-Яновская!

— Благодарю… — холодно откликнулась та и «не заметила» протянутой руки.

— Прошу во флайер. Грузом займутся.

Якопольцева окинула быстрым взглядом третьего, синеглазого брюнета, от которого так и сквозило молодой энергией. Жаль. В других обстоятельствах она предпочла бы с таким скорее провести две-три ночи, чем…

Палладас и спецотделовцы направились к флайеру. Якопольцева шла следом. Оказаться в замкнутом пространстве, защищенном от лишних взглядов… А потом… Иногда флайеры и самолеты теряют управление. Редко, но такое случается…

Капитан напоследок махнула рукой своим людям, чтобы приступали к выгрузке, и поднялась на борт флайера.

Синеглазый спецотделовец спокойно пристегивался в кресле, Буш-Яновская и Палладас наблюдали в обзорник за перемещениями исполнителей приказа капитана возле «Ромео».

Якопольцева извлекла из кобуры свой плазменник и, не медля, целя в головы, трижды нажала на спуск.

Но… лучи смерти беспрепятственно прошли сквозь плоть убитых, пронзили подголовники кресел и погасли, натолкнувшись на защитное покрытие флайерных стенок. А трупы просто растворились.

И тут начался штурм.

12. «Анабиозка»

Дик просто отключил программу управления трех голографических проекций. Полина двинула бровью, а впечатленный Палладас, уже в который раз счастливо избегнувший верной смерти, кашлянул в кулак.

Все трое не спешили покидать борт «Ромео», ставшего крепостью.

Буш-Яновская знала, что сейчас, именно в эту минуту, в кабинет подполковника Лаунгвальд входят представители Арбитров Трибунала и предъявляют ей обвинения. Она представляла выражение лица «тети-тираннозавра», как назвал ее однажды Калиостро, и жалела, что всего этого не видит Фанни…

Возникшие ниоткуда, полигон окружали боевые гравимобили ВО. Над плато загремел голос, требующий сложить оружие и сдаться. И подчиненные, которые лишились блокированного во флайере командира, предпочли уступить силе. «Штурм» закончился без кровопролития.

Только тогда, когда последний из группы Якопольцевой был арестован и отправлен в гравимобиль, на подъездной дорожке близ «трубы» показался черный микроавтобус пси-агентов генерала Калиостро.

Полина и Алан готовились к высадке, вполуха слушая непонятную болтовню Дика и Джоконды на их напевно-стрекочущем языке. Капитан заодно обнялся и со спутниками «эльфийки», которые лишь после этого почтили своим вниманием остальных пассажиров «Ромео». «Эльфы» выглядели беззаботными и легкомысленными. Витторио, заплевавший скорлупками своих орешков весь пол в каюте, даже похлопал Палладаса по плечу и ссудил горсточкой угощения, ссыпав ее прямо в карман ученого.

— Ты с нами в «анабиозку»? — усаживаясь в микроавтобус, уточнил Дик у Джоконды.

Та лишь улыбнулась.

Лаборатории по биозамораживанию находятся за чертой города и эксплуатируются не очень долго: лет сорок с небольшим. До снятия московской Фильтросферы здесь была пустошь. Да и теперь, на стыке X и XI веков, лишь очень наблюдательный глаз обнаружил бы здесь следы разумной деятельности: анабиозные лаборатории были спрятаны глубоко под землей.

Управленцев здесь ждали. Полину, Дика и Джоконду встретили два медика, чтобы провести внутрь. Иного способа попасть сюда, кроме как с дозволения старшего персонала, не было. Возможно, пройти в лабораторию беспрепятственно смогла бы только президент…

Хитросплетения коридоров закончились просторным, ярко освещенным холлом.

— Придется пройти обеззараживание, — оглядев посетителей густо накрашенными глазами, безапелляционно заявила одна из медиков, блондинка с туго скрученными на затылке волосами и в смешной бирюзовой шапочке на макушке. — Вот, установка для постоянного персонала, пожалуйста…

Спецотделовцы и «эльфийка» послушно нырнули под низкую арку маленького помещения. Ненавязчиво и быстро их одежда была обработана мягкими направленными струями антисептика. Механический голос предложил им пройти в открывшиеся двери напротив арки.

Посреди небольшой комнаты стояло два «саркофага». Крышки обоих были отодвинуты, и за прозрачными стенками дальнего пытался приподняться крупный мужчина. Движения в ближнем не угадывалось, и Дик слегка изменился в лице:

— Что-то не так? — спросил он, обращаясь к медикам.

Блондинка с «шишечкой» оторвалась от приборов и удивленно посмотрела на него:

— Что, простите?

Калиостро кивнул на саркофаг.

— Почему не просыпается? Я могу подойти?

— Да, можете. Она проснулась.

— Ничего не понимаю…

— А ты поцелуй ее, она и проснется, — посоветовала Буш-Яновская и, зардевшись от радости, поторопилась ко второй капсуле, откуда уже пытался выбраться Валентин.

Из одежды на нем были только плавки. В таком же «наряде» была и лежащая неподвижно женщина — Фанни Паллада.

— Холодно-то как! — пожаловался Буш-Яновский. — Задубел вконец!

Дик наклонился над «саркофагом» Фаины. В ту же секунду она ухватила его за ворот, резко дернула на себя и стукнула лбом в переносицу.

Жуткая, ослепляющая боль в голове. Схватившись за лицо, Дик отпрянул. Будь у Паллады получше с координацией, она сломала бы ему нос. Но даже этого внезапного удара хватило, чтобы вывести Калиостро из строя. После одного неприятного случая в самолете он и без того часто страдал от головных болей.

Полуобнаженная, гречанка вылетела на свободу и ринулась к захлопывающимся дверям. Медики подали сигнал тревоги, но Фанни столкнулась с преградой в виде Джоконды Бароччи до появления охраны. Полина с усмешкой проследила, как обессиленная подруга в последнем яростном прыжке атакует «эльфийку». Атакует пустоту. Потому что Джоконды на прежнем месте не было: она уже скрутила Фанни парализующим посылом, явно стараясь ей не повредить.

Рот Валентина приоткрылся сам собой:

— А тут чего?.. — медленно спросил Буш-Яновский.

Вместо ответа Полина обняла его и молча, прикрыв глаза, прижала рыжеволосую голову к плечу мужа.

Через запасные входы в помещение синхронно вломились охранники, опоздавшие всего на несколько секунд.

А проигравшая и осознавшая, что проиграла, Фаина медленно опустилась на корточки, села на пол и тихо заплакала.

— Что вам нужно от меня? — услышали ее шепот «эльфийка» и подошедший Дик.

Капитан, мигом расстегнув мундир, закутал им обнаженную гречанку. Она не сопротивлялась и, судя по всему, не видела того, кто это сделал. Рыдания злой удавкой стянули ее горло, и даже всхлипнуть не могла Фанни.

Дик сделал знак, чтобы все отошли от них.

— Послушай меня, — он сел рядом с женщиной. — Все кончилось. Тебе восстановят память. А потом ты решишь. Все кончилось, слышишь меня?

Она затихла и с минуту глядела ему прямо в глаза. Затем распухшие губы ее приоткрылись, и Фанни с глухой ненавистью ответила:

— Да пошел ты!

13. Разгадка

Лучше бы я так и осталась в неведении! Я не хотела, я ведь так не хотела разблокирования моей чертовой памяти! Неужели я информнакопитель: захотели — стерли, захотели — перезаписали?! Мой разум снова мутился, как тогда, после увольнения. Медики «анабиозки» записали, что это результат сильного нервного потрясения. А я думаю так: горите вы все синим пламенем, ублюдки!

Теперь я сидела в том же проклятущем кресле в управленческой лаборатории, я была единым целым с машиной, от которой зависело, буду я помнить или нет, воскреснет моя личность или погрузится в состояние полного идиотизма. Ненавижу машины! Ненавижу людей! Ненавижу весь этот мир!

— Постарайтесь успокоиться, госпожа Паллада! — сказал кто-то из этих тварей-врачей по внутренней связи.

А я снова рыдала и кричала, обсыпая их всех самыми грязными ругательствами, какие только выпрыгивали мне на язык из моей больной башки.

Они терпеливо ждали, когда пройдет моя истерика. Я потом поняла, что ждали. И нельзя было вводить мне транквилизаторы. Только сама!

Когда блокировали, ничем не гнушались, падлы!

— Вы собрались?

Я набрала воздуха в грудь и выдохнула:

— Да. Извините.

— Все в порядке. Приступаем.

— Я готова…

…И там, где было пусто словно после похода Аттилы, стали возникать расплывчатые образы, постепенно обрастая плотью, жизнью, звуками.

Мне стало хорошо. Так хорошо мне не было уже много лет…

— Мы поступили! — швыряя в меня подушкой, кричит разлохмаченная, радостная Буш-Яновская. — И ты, и я, слышишь?

Мне смешно и опять же — хорошо. На два долгих месяца можно забыть о нудных книжках, о тренингах, о преподавателях. И хорошо, и смешно одновременно осознавать себя студенткой Академии. Смешно, потому что я, анархистка по глубоким убеждениям, никогда не думала, что стану работать на государство. Смешно, потому что Полина, скрипя мозгами, ломилась к своей мечте, а я стала абитуриенткой скорее с ней за компанию и не слишком-то напрягалась, готовясь к экзаменам…

— Через месяц мы с Максимилианом улетаем на Эсеф.

Сэндэл. Интриганка, хвастушка-завирушка Сэндэл, уже писательница, уже знаменитость. Помню проводы, помню кислую физиономию посла. Он никогда не нравился мне, и я считала, что Сиди взяла его в мужья только ради будущей карьеры. И впоследствии жизнь подтвердила мои догадки…

…Мне двадцать три. Я готовлюсь подтвердить звание старшего сержанта. Для этого — год практики в Нью-Йорке с группой таких же «желторотиков»-курсантов, как и я. Полина — в Токио. Переписываемся каждый день, а когда позволяют средства, то и общаемся по приватному каналу в проекциях. Но денег никогда не было чтоб так уж слишком много…

Помню сильное, мятежное рукопожатие нашего инструктора, лейтенанта Риккардо Калиостро. Помню, как сжалось тогда, впервые, сердце от его взгляда. Это как провалиться, стоя в лифтовой кабине — все внутри подпрыгнуло, а в голове поплыло. Черт, я влюбилась в этого парня с первого взгляда! Никогда до этого, никогда потом… Тогда. Черт возьми, я не узнавала себя! И, разумеется, была с ним более колючей, чем положено быть ученице с наставником. Как только не раскусили меня ревнивые сотрудницы? И сейчас, сидя в этом кресле, я улыбаюсь, когда вспоминаю наши глупые игры…

За глаза, перед подругами, я называла его уменьшительно-пренебрежительно — «лейтенантик Карди», а про себя, как производное — «сердце мое». В шутку, в шутку, а потом дошутилась. Поймал он меня своим «лазурным» взором…

Его ироничные замечания, его грубоватая требовательность, сменяемая искренней симпатией к нам, — все нравилось мне в нашем инструкторе. А он, как я потом узнала, и не замечал этого. Пока не дошло до работы с энергиями.

Ведь это «лейтенантик Карди» стал моим крестным, открыв меня как «провокатора». Сам он служил в специализации «аналитик-оперативник» и обладал дополнительными качествами «ролевика», но почуял во мне привкус иных возможностей. Калиостро интересовало все, что я делала. А я старалась, ух как я старалась, лишь бы он задерживался возле меня подольше!

Но соединил нас ежегодный праздник — показательные выступления управленцев. К нему начинали готовиться за месяц или за два до срока. Постоянные изнурительные тренировки, отработка сценария до автоматизма, общее творчество при составлении этого самого сценария. И на «показухе» мы блеснули!

Карди изображал убитого оперативника и валялся под ногами у нашей отбивавшейся группы. А я скакала рядом, демонстрируя возможности «провокаторов» (хотя, положа руку на сердце, скажу, что тогда еще очень смутно представляла себе принципы их работы). Пользуясь тем, что все звуки, транслируемые для публики, в первом акте выступлений были записаны заранее, «убитые» и «раненые», лежа без всякого дела на песке арены, вовсю балагурили, ржали и отпускали всяческие шуточки по поводу «еще живых». Наш лейтенант нарочно выбрал для себя роль управленца, выведенного из строя сразу после начала боя: это позволяло ему потом разбирать поведение каждого в отдельности. Но и он дурачился не меньше своих коллег.

Я исполняла роль шпиона-провокатора, деструктурирующего группу Карди изнутри. И вот когда я в очередной раз воздействовала на сознание находящейся неподалеку Лиды Будашевской, то услышала оклик наставника:

— С ума сойти! Фаина! Не надевай больше короткие юбки на выступления!

Каким-то чудом я не сбилась и не сбавила темпов. Вот было бы потехи: смеющийся «провокатор» в разгар боя!

А Карди продолжал «провоцировать провокатора»:

— Ч-черт! Я сейчас ослепну! Ты всегда носишь кружевное белье, Паллада?!

Я случайно наступила на его пальцы. А вот двигаться ему было нельзя, поэтому лейтенант только присвистнул сквозь зубы от боли.

— O'key, o'key! Пусти! — простонал он.

— Будешь еще меня «раскалывать»?

— Да упаси меня боже!

Только после этого я неспешно переставила ногу.

Кстати, тогда мы заняли третье место. Из возможных четырех. Четвертое обычно занимал полицотдел. Это была первая и последняя «показуха» в моей карьере.

Своими дурацкими замечаниями Карди добился того, что разбудил во мне ненужные фантазии. Ведь среди управленцев ходила давнишняя двусмысленная поговорка: «На работе работай, а не спи!» А мы стали встречаться, не афишируя, конечно, отношений. Ни мне, ни ему не нужна была огласка. Любопытные все равно догадались — в женском коллективе мало что скроешь.

Это были самые лучшие и самые сумасшедшие дни и ночи, сколько себя помню. Жизни в нем было на двоих, он заражал меня собой. И я «болела» Карди, а он… кажется, и он «болел» мною ничуть не меньше…

Однажды он взял меня за руку и потащил в космопорт. На все мои вопросы лейтенант отвечал шутками, доводя меня ими до белого каления.

Тогда я впервые увидела Главный Компьютер Содружества. Наш челнок вышел на орбиту.

Огромная Луна восходила из-за края похожей на блюдце Земли под нами. Я пыталась разглядеть очертания Северной Америки, из которой мы стартовали всего час назад. И не могла. Завитки облаков, похожие на крем, небрежно размазанный по голубой глазури торта, закрывали материки, и в прогалинах виднелась только поверхность океанов, освещенная косыми лучами прячущегося Солнца.

Главный Комп — это грандиозных размеров искусственный спутник нашей планеты. Целый город. Исследовательская станция и независимое хранилище культуры землян. Ему не страшны природные катаклизмы, а вероятность попадания в него метеорита или болида предельно мала.

«Мозг» ГК располагается, конечно, в самом центре шара. Это святая святых. Посетителям показывают лишь внешнюю проекцию этой всезнающей машины. Машины ли? Не знаю. То, что я увидела собственными глазами, никак не вязалось с моими представлениями о машинах прошлых поколений.

ГК, который сотворился передо мной и Карди, был яркой голограммой нашей Галактики. Ты вдруг оказываешься посреди звездных скоплений, вокруг тебя, словно древнеголландская мельница, лениво машет рукавами светящаяся спираль. Ты стоишь и перед нею, и в ней. Ты чувствуешь себя одновременно и червем, и богом. И ты ощущаешь свое единство со всем этим…

А лейтенант, обняв меня со спины, отвел мои волосы, и я ощутила на шее медальон.

— Принимаешь? — спросил он.

Я растерялась. При всем своем воображении не ожидала от Карди столь сентиментального поступка.

— Ой! — только это и вырвалось у меня.

— Э-м-м… — он задумчиво потер подбородок. — Это расценивать как «да» или как «нет»?

— Как «ой», — я отобрала у него другой медальон, который он прятал в кармане.

Лейтенант покорно склонил передо мной голову. Упрямая застежка долго не желала защелкиваться, Карди комментировал то, что видит, почти уткнувшийся лицом мне в грудь, а я, сотрясаясь от хохота, боролась с клапаном.

Мне очень отрадно: с появлением Главного Компьютера люди перестали использовать каких-либо посредников для вступления в брак. Достаточно получить маленький информкристалл, вложить его в медальон и повесить на шею избраннику. Действо стало интимным и касающимся исключительно двоих. Остальное — желание пары: оповещать или не оповещать об этом кого-либо постороннего. Брак автоматически фиксируется ГК, а заполучить личную информацию о семейном положении того или иного жителя Содружества могут только старшие офицеры Управления. Да и то не из всякого отдела. Только СО и разведки. Совсем в исключительных случаях — полицейские.

Мы не пожелали. Более того, я отказалась знакомиться с его родственниками. Сейчас думаю, что это послужило впоследствии одной из причин нашей размолвки. В моральных устоях лейтенанта Калиостро всегда был вписан пунктик и стояла «галочка»: «почитание клановости». Согласись я тогда встретиться с тетей Софи, сегодня все было бы иначе. Но я, тогда еще совсем девчонка, застеснялась и взбрыкнула. Мне не хотелось, чтобы и обо мне среди завистливых коллег забродили сплетни о покровительстве могущественной родственницы. Карди терпел это по «праву крови». А кем была я? То-то и оно!

К моменту окончания моей американской практики встал вопрос о моем возвращении или невозвращении в Москву. Как выяснилось позже, мой муж и не предполагал, что у меня возникнет дилемма. И все маленькие бытовые стычки оказались ничем по сравнению с его обидой, когда я попросила совета — что же мне делать.

— Ну если ты поворачиваешь так, то я даже не знаю, — помрачнев, сказало мое «огненное сердце», и, развернувшись, Карди уехал. Он часто отводил душу, уезжая на набережную Ист-Ривер, чтобы швырять с нее в воду камешки и, ругаясь сквозь зубы, выпускать пар.

На этот раз стычка наших темпераментов миром не закончилась. Я пошла на принцип, расценив его поведение как шантаж и попытку повлиять на мою добрую волю. В пылу последней ссоры мы наговорили друг другу много нехороших и, по большей части, надуманных вещей. Год спустя я называла то фехтование взаимными обвинениями не иначе как «войной двух идиотов», однако возвратиться мне было не суждено из-за одного нерадостного события в моей жизни. А точнее — увольнения из рядов ВПРУ с сопутствующей блокировкой памяти.

И до самой реабилитации в психушке, когда я уже окончательно утратила связь с миром, во мне жила любовь к нему. Но что только не вытравит из души и сердца правильное сочетание лекарственных препаратов в комплексе с «транками»!

Вспомнила я и ту историю с Сашкой Коваль, а заодно — с нашей грымзой, которую я не могла терпеть с момента ее восхождения на «трон». Теперь, после краткого рассказа Буш-Яновской, я уже понимала, что меня просто подставили. Это не прибавило мне ни уважения, ни преданности нашему досточтимому ВПРУ.

Потом? Потом — встреча с одним «каталой», приятелем Жорика Таранского. Потеряв себя, я нашла применение моим недоуничтоженным способностям. Карты благоволили мне, для многих дилеров я стала соринкой в глазу. Для «щипача» нет ничего хуже, чем примелькаться перед крупье. И на помощь пришел отцовский «эликсир», о котором, как я наивно считала, не знал больше никто…

…Когда меня отключали от машины, я снова плакала. Может, иногда лучше «не помнить»? Недаром в старых «мракобесных» книгах о перерождении утверждается благо от забывания прежних инкарнаций души… Да, удел слабых. А разве кто-то говорил, что я сильная?!

По приезде домой мне было ни до чего. Я бродила по квартире, как потерявшее свой склеп старинное привидение.

Поймала себя на том, что запихиваю что-то в кухонную печку. Это я машинально высыпала в таз муку, бросила туда три яйца (кажется, даже со скорлупой), погасила соду, плюхнула молока, размешала и вывалила в бисквитную форму.

Зачем ему понадобилось усыплять меня? Что вообще происходит в этом мире? И для чего мне вернули память? Кажется, без нее мне жилось даже лучше. Легче, проще, бездумнее…

Бисквит каким-то чудом поднялся и подрумянился. Автомат сообщил о готовности. Я встала с пола, вытащила форму и спустила ее содержимое в молекулярный распылитель.

— Кондитер хренов! — обжегшись, я швырнула посуду в мойку и под мерный плеск воды решила, что сейчас пойду, найду его или Польку и потребую рассказать мне все…

14. Дик

Все получилось не так, как я планировала. Нет, я действительно набралась злости и решимости, снова оделась и даже выскочила из квартиры… чтобы нос к носу столкнуться с Диком… или Карди? Нет, все же Дика. Тот, мой, Карди, мое сердце, остался по другую сторону пропасти — дыры в моей памяти. Неважно, что ее залатали. Тут виновата не только дыра, но и я сама…

Взгляд капитана скользнул по моему лицу, опустился ниже, отметил то, что я надела медальон. Причем надела, с трудом отыскав его после стихийной уборки: кто-то из отдела по распоряжению Полины наведался ко мне в мое отсутствие и устранил учиненный сыскарями разгром. А ведь прежде, помнится, я с недоумением разглядывала эту побрякушку и не выбросила только из-за подозрений, что она могла принадлежать маме…

— Восстановилось? — слегка улыбнулся Лоутон… то есть, Калиостро и повертел кистью вокруг своей головы. — Можно?

Я отступила и посторонилась. Смятение прошло. Любовь еще была, но это любовь прошлого к прошлому. Этот Дик для меня чужой. Он спасал меня и отца, он прятал меня и выполнил сложнейшую задачу, однако я не знала Калиостро, которому тридцать два года. Для меня он так и остался двадцативосьмилетним парнем: как раз того же возраста, какого я теперь.

— Что, вытяжка так и не работает? — потянув носом воздух и уловив витающий запах моей выброшенной стряпни, спросил он. — Что у тебя сгорело?

— Карди… Дик, расскажи. Я хочу знать все, что случилось. Я… уже успокоилась, все нормально. Просто расскажи и уходи.

— Что, даже кофе не угостишь?

— Если он есть…

Капитан подкурил, и мы пошли в столовую. Кофе я нашла и сварила — так, как ему нравилось. И здесь он не изменился: попробовал и похвалил, добавив, что соскучился по моему кофе.

— Я слушаю, Дик.

Я отсела подальше, в кресло напротив, чтобы видеть его полностью. Мне было тоскливо. Слишком много воспоминаний клубилось тут вместе с дымом от его сигареты, вместе с запахом кофе, который я сама не пью, вместе с его взглядом — чуть-чуть насмешливым и по-прежнему обожающим. Ему удалось скрыть этот взгляд там, в Сочи. «Ролевик»…

— Все началось в мае, — заговорил он и тут же перебил сам себя: — Впрочем, нет, что это я плету! Все закрутилось два года назад, в самом начале августа. Но тогда я еще не знал, что все закрутилось…

1. Аврора Вайтфилд

Все началось с безобидного ремонта, что затеяли у нас в спецотделе. Это была плановая акция, и ей уже подверглись многие офисы нью-йоркского Управления. Мы сочли ремонт временным неудобством, стали переселяться в соседний кабинет.

Таская туда-сюда кучу барахла, мы все между делом отчитывали проштрафившегося вчера на банкете лейтенанта Пита Маркуса, моего хорошего приятеля.

— …И еще бросал дротики в панно «На рассвете»! — проходя мимо нас, внесла свою лепту мисс Сантос, наша большая, будто оркиня, Исабель Сантос. Ей одной ничего не стоило перетащить на себе немаленький шкафчик со всем содержимым, что в тот момент она и проделывала, даже не замечая тяжести.

Краснеющий кудровласый Питер пыхтел, кряхтел и ронял информнакопители, которые, явно пожадничав, наложил в коробку неаккуратной грудой.

— Да не может быть! — оправдывался он.

— Может! — тут же ответило голосов пятнадцать из разных концов коридора и даже из женской уборной.

— Я все понимаю, — пискнула скромница Рут Грего, — но пытаться сделать сигару из листьев пальмы…

— Это был не я! — Пит снова грохнул свои диски.

Интересно, он их когда-нибудь донесет до нового кабинета, если не вмешаться в процесс?

— Ты! — в припеве участвовал хор из одних и тех же голосов — видимо, оные принадлежали наиболее пострадавшим вчера от буйной питовской энергии.

— Пит! — крикнул я, догоняя приятеля.

Маркус обернулся, и мне удалось на ходу забросить в коробку выпавший накопитель.

— А вот забираться на стол и орать, что ты хочешь трахаться, было совсем не обязательно!..

Да, песнь разрослась до второго десятка куплетов. На сей раз запевалой был Джек Ри, старший сержант из соседнего отдела, также участвовавший во вчерашней Маркусовой попойке с печальным исходом.

Нет, подумалось мне, не донесет…

— Да вы меня разыгрываете! Не мог я такого сказать! Тем более — со стола!

Я тяжко вздохнул, наблюдая, как Пит корячится между ножек наших леди и стульев, причем успевая косить глазами во все стороны.

— Мог! — подтвердили свидетели.

— Ладно, ребята! — вмешался я, тревожась за судьбу информации на ДНИ. — Кто скажет, что не хочет трахаться, могу лично вручить номерок и адрес моего психиатра. Давайте дружно заткнемся и уже закончим этот чертов переезд!

Это подействовало, от Маркуса отстали, и он благодарно подмигнул мне, по-прежнему малиновый от стыда.

— Ну, что тут у вас? Переехали? — бодренько спросила выпорхнувшая из лифта майор Сендз, куратор нашего СО. — Еще нет? А что ж так долго?

— Пит! — все дружно указали на сегодняшнего козла отпущения. — Мешается под ногами.

— Маркус, не мешайтесь под ногами! — майор, не вынимая изо рта тоненькой сигаретки, вправленной в длинный мундштук, перешагнула через ноги Пита и огляделась: — Да, а где он? Мне нужно от него кое-что по поводу техники…

Маркус сжался в комочек и попятился за наставленные у входа в кабинет столы.

— Не толпитесь здесь! — посоветовала майор, перед тем как скрыться у себя. — Начальство в любой момент может нагрянуть. Передайте Маркусу, чтобы зашел, как появится. Безобразие!

Я ощутил, что кто-то дергает меня за брючину. Потный и взъерошенный, поднимаясь с четверенек, Пит поманил меня за шкаф:

— А что, я что-то натворил еще и с техникой?!

— Не говорите ему, капитан! — посоветовал Джек Ри. — Он этого не переживет!

— Ничего ты не натворил с техникой. Миссис Сендз нашла какое-то описание жутко дорогой приблуды для своего голопроектора, вот и не знает, с кем советоваться. Гм… кстати, я бы не стал вдаваться в подробности: если она купит и ей не понравится, виноватым, как всегда, окажешься ты. Так что смотри.

— О'key, скажу, чтобы не покупала.

— Тогда крайним окажешься еще быстрее.

— Мерзость! Кажется, у меня вирь! — вдруг на весь этаж завопила оркиня Исабель, едва-едва подключив свой компьютер. — Всех убью! Кто мне виря подсадил?!

На ее ор выскочила даже миссис Сендз.

— Какой еще вирус?! Вы тут с ума посходили? Сейчас же — чтобы никаких тут вам вирусов! Капитан! Зайдите немедленно! А, Маркус, и вы тут! Зайдете после капитана.

Я старательно отряхнул брюки и рубашку, прочел предобеденную молитву (другим молитвам меня не обучили) и, минуя Исабель, прошипел сквозь зубы:

— Ты могла сначала сказать мне и потихоньку?

— Дик, так это… — она часто заморгала.

— И не вирь это. Ты не к тому компу подключилась, он и орет на незнакомую систему.

— О, точно, не мой!

Сколько раз я клялся себе подвергнуть мисс Сантос строгому выговору — у меня волос на голове меньше! И даже у Пита… А скоро еще и седых добавится.

— Капитан, что творится в вашем отделе? — посверкивая узкими темными глазами, рвала и метала майор. — Что за вирусы?

— Да господь с вами, миссис Сендз, — подыграл я. — Какой может быть вирус? Тем более, у Исабель…

Нашу оркиню до работы с непроверенными на предмет «инфекции» файлами не допустили бы никогда. Да и посторонних ДНИ я у нее не замечал. Тем более, на этот счет имелась строгая должностная инструкция.

Майор затянулась своей сигареткой, помолчала, села.

— Я была бы вам очень обязана, Риккардо, чтобы такого не повторилось. К тому же вы слишком демократичны с людьми. Их надо вот так!.. — она сжала кулачок и тут же рассеянно стряхнула пепел себе под ноги. — Что у вас один Маркус вытворяет — уму непостижимо.

— Да, миссис Сендз. Я уже давно задумывался о методах борьбы с заболеванием Маркуса…

— Каким еще заболеванием?

— Гиперандродисфункция, — совершенно серьезно ответил я.

— Что за диагноз? — заволновалась начальница. — Это излечимо?

— О, да! Это ему надо просто стать постоянным донором какого-нибудь инкубатора.

Майор сначала долго сверлила меня своим пристальным взглядом, потом фыркнула и махнула рукой:

— Риккардо, уйди с глаз моих!

Когда двери уже съезжались за моей спиной, я услышал задыхающийся хохот миссис Сендз.

У нас с нею были особые отношения, благодаря которым в неофициальной обстановке я мог не щелкать каблуками, а она изредка позволяла себе называть меня по имени и на «ты». Все дело в том, что майор была воспитанницей моей тети, Софи Калиостро, и мы с нею знали друг друга уже много-много лет. Достаточно того, что это она, миссис Сендз, подарила на мое трехлетие (когда родители наконец забрали меня из инкубатора домой) самый шикарный на тот момент «Космопорт». Игрушечные катера летали потом по нашей квартире до моего совершеннолетия…

Обедали мы — я, Пит, Исабель и ее вечный жених, офицер-полицейский Фрэнки Бишоп (он был даже больше оркини, с блестящей, словно воздушный шарик, шоколадной кожей, маленьким островком причудливо выстриженных на затылке мочальных волос и телячьими глазами) — рядом, в нашем же квартале. Ресторанчик назывался «WOW!» и пользовался большой славой у подростков и управленцев. Хотя слишком сильно я не стал бы разделять эти две категории нью-йоркского населения. Один сегодняшний переезд чего стоил…

И тут я увидел… ее. В первую секунду я даже не поверил своему счастью: мне почудилось невозможное. Увы, девочка оказалась не Фаиной… И даже не очень-то сильно похожей на нее.

Я так уставился на несчастную посетительницу, что Пит не мог того не заметить.

— Вау! — воскликнул он, даже не думая понизить тон.

Впрочем, здесь это восклицание выглядело скорее как бесплатная реклама ресторанчика.

— Я с нею закручу! — пообещал Маркус и, промокнув губы салфеткой, ринулся в бой.

В многочисленных зеркальных отражениях мы с Исабель и Фрэнки наблюдали, как Питер, забалтывая девчонку, показывает ей на наш столик. Несколько раз я замечал, что ее взгляд останавливается на мне. Нет, до моей жены ей далеко. Хотя сегодня вечером я по-прежнему свободен…

Сияющий Питер навис над нами и победно протрубил:

— Это Аврора Вайтфилд, сотрудница Отдела Космических Исследований!

Ну вот, снова коллега… Как ни порадуется кому глаз — обязательно окажется управленкой. Не хотелось бы повторять ошибки молодости… Впрочем, никто и не затевает матримониальных планов. Почему бы нет? Тем более Аврора поедала меня глазами, и это замечали все, кроме вдохновленного Пита. С чего бы это такое внимание к моей скромной персоне? Вроде я далеко не Гильом Муратти[22]…

— Это место свободно? — уточнила мисс Вайтфилд (англичанка? я тоже наполовину англо-саксонских кровей: по отцовской линии; но, говорят, по мне это не заметно).

И она села рядом со мной.

Маркус держался до последнего, пока уходящие Исабель и Фрэнки не пнули его под столом. Бедняга понурился и побрел к выходу.

Аврора же охотно согласилась на вечернюю встречу, авансом одаривая меня такими взглядами, что я даже засомневался: смогу ли теперь спокойно работать и доживу ли до вечера? В общем, разум отключился быстро и надолго. Со мной бывает. Не так, правда, часто, как у Питера, но бывает…

Однако свидание сорвалось. И не без помощи Пита, который получил от миссис Сендз взбучку и задание. Причем задание для нас двоих! Ну разве не сволочь он после этого?!

До дома я добрался глубоко за полночь.

Ездить мне приходилось через весь Нью-Йорк. Когда, само собой, это удавалось сделать — поехать домой.

То, что я сюда добрался, еще не говорит ни о чем: в любую минуту меня могут сдернуть по тревоге. Причины таких вызовов были разными, подчас абсолютно кретинскими. Этот вид «тревог» мы с Питом называли «попрыгать с бубном вокруг компа» или «вкрутить светодиод».

Лет семь-восемь назад, сразу после Академии, подобное мне даже нравилось — подтверждало мою значимость, непревзойденность. С годами я обленился. Когда долго работаешь в какой-либо структуре, постепенно замечаешь ее слабые места. А потом эти слабые места начинают раздражать. Очень раздражать. Очень-очень раздражать!

Все, не завожусь!

Я скинул одежду, окунулся под душ — разумеется, под ледяной, черт побери эту англичанку с ее ножками и глазками. По мере успокоения вспомнился и наш с нею разговор во время ланча. И, благо тема его никоим образом не касалась секса, я позволил клубочку воспоминаний раскрутиться.

Вайтфилд говорила, что занимается какими-то новыми разработками, связанными с космическим топливом, и в случае благополучного завершения экспериментов ей светит повышение. Ну что ж, голова у красотки на месте, что обнадеживает…

…Мой домашний комп выдал мне целый список задач, намеченных мною на ближайшее время.

— …и юбилей тети Софи в субботу! — окончательно «добил» меня мой домашний экзекутор.

А я ведь чуть не забыл, что 4 августа выпадает в этом году на субботу. И именно в этот день моей тетке из Сан-Франциско исполнится 70 лет. Что ж, это шанс увидеться с родителями — раз за последние три года…

Тетя Софи в свое время занимала высшие посты в нашем Управлении. Будучи в звании генерала, она ушла в отставку еще до моего прихода в спецотдел. Но верно говорят, что от нас не уходят никогда: тетка так и осталась генералом Калиостро, о ней слагают легенды. Что неудивительно. С ее мнением по сей день считаются президенты Содружества — и экс-правители, и Ольга Самшит. В общем, из-за родственных связей мне приходилось нелегко, и какое-то время я всерьез подумывал сменить фамилию на «Лоутон», прежнюю отцову. Но потом махнул рукой: не стоит прятаться от проблем, все равно отыщут и догонят.

Вряд ли кто знает, каково мне было поначалу, когда от меня ждали протекций, пытались лебезить, дабы я замолвил словечко перед влиятельной родственницей, когда рассчитывали, что я буду рваться к вершинам власти и тащить за собой своих прихлебателей. Вот тогда и пришлось всех разочаровать. Но не стану же я объяснять всем и вся, что в нашей семье это неприемлемо. Что с меня будут драть не три, как со всех, а четыре или даже пять шкур, что любое мое достижение будет расцениваться как само собой разумеющееся, а вот каждая ошибка усугубится во много крат. Впрочем, я знал, на что иду, и никогда не жаловался. И если ныне я был капитаном спецотдела, то, не кривя душой перед своим отражением в зеркале, мог сказать, что это — лично моя заслуга.

Надо быть справедливым: когда ситуация действительно была серьезная, когда поддержка была нужна не лично мне, а делу, которым я занимался, тетя не отказывала в помощи. Правда, помощь практически всегда ограничивалась советом, но тот совет дорогого стоил. В общем, я был вполне доволен и своей жизнью, и своими сородичами, с годами понимая: на их месте я поступал бы с молодыми точно так же.

Раздумывая на тему подарка, я незаметно для себя заснул.

Для нормальных людей пятница — это день, предшествующий выходным. Так уж повелось издревле. Иногда человеку нужен пряник, дабы остальные пять дней безропотно сносить кнут. Но ведь то для нормальных людей…

В очередной раз получив от меня нагоняй, Пит сидел тише воды — ниже травы и даже не выскакивал покурить. А вот Исабель с утра не появлялась. И никаких известий от нее не поступало. О'key, до ланча я еще сумею скрыть отсутствие «оперативницы», но рано или поздно ее хватятся…

Затем меня вызвала к себе майор Сендз. Я стал заранее придумывать предлог, по которому Исабель могла бы отсутствовать на рабочем месте, но наша начальница была заинтересована другими вещами.

— Я вот для чего вас вызвала, капитан. Через две недели состоятся соревнования между отделами. К нам приедут также из Управления Европы. Я понимаю, нам всем сейчас не до чемпионатов и соревнований, но спецотделу необходимо выдать показательную программу. На этот раз подготовкой займетесь вы.

— Я? Снова?!

— А в чем дело? — миссис Сендз приподняла бровь. — Да, вы… И обкатаете, и выдадите в лучшем виде… Я рассчитываю на вас…

— А что, больше некому?

— Нет. Фридрих уходит в отпуск на будущей неделе, Армана в командировке… Остаетесь вы. Это не обсуждается. И еще. Там сегодня ребятам-мастерам понадобится периодически проходить через ваш кабинет, так что предоставьте им доступ к окнам, дверям и тому подобное. И берегите казенное имущество, я вас прошу!

— Есть… — промямлил я, поворачиваясь, чтобы уйти.

— Вы будете завтра у госпожи Калиостро, не так ли? — остановила меня майор.

— Да, надеюсь…

— Будете, будете, не беспокойтесь, я найду, кем вас заменить в случае чего… Это дело святое… Так вот, передайте ей от меня наилучшие пожелания и вот это… — она полезла в стол, затем протянула мне какую-то коробочку, опоясанную блестящими ленточками.

Значит, юбилей — дело святое. Запомним.

Когда я вернулся в свой офис, пресловутые ребята-мастера уже осаждали моих коллег. Судя по их поведению и тому, что они говорили исключительно на кванторлингве, это были жители Восточного полушария. Соотечественники Фанни. Не побоюсь предположить, что, скорее всего, славяне. Да еще и люди, ни одного «синта»! Редкость в наши дни…

Когда один из них деловито полез на стол сидящей у окна «аналитички» Рут Грего, девушка, едва успев выхватить у него из-под ног футляр с дорогущими интерлинзами, просто обратилась в соляной столб. Ее широко раскрытые, беспомощные водянисто-голубые глаза потеряли всякую осмысленность взгляда, а рот, приоткрывшись для невысказанного протеста, так и не смог закрыться.

— Давайте, отодвигайте все с прохода, — быстро приказал я своим подчиненным, пока кого-нибудь из нас не увезли отсюда в каталептическом столбняке.

Вчерашний день повторился. Правда, в пределах одного кабинета. И без участия Пита.

— Давай, бросай! — орал кому-то в окно рабочий и свешивался на карниз.

Даже мне стало не по себе: все-таки тридцать четвертый этаж — это не бассейновая тумбочка для прыжков. Женщины же старались вообще не смотреть в ту сторону. И правильно делали, потому что спустя минуту парень окончательно выбрался наружу, пытаясь что-то ухватить. Его соотечественники в это время зачем-то тормошили коробку генератора-распределителя, один ковырял плинтус в углу у окна. Видеофоны трезвонили, как сирены, но мы не успевали соединяться.

С приходом Фрэнки Бишопа мы втроем ускользнули на ланч, оставив за спиной развал и запустение.

— Что это вас прессуют? — зычно высказался полицейский, сверкая белоснежными зубами.

— Погоди, еще и до вас доберутся… — парировал Питер, вталкиваясь в лифт.

— Исабель только и видели? — продолжал допрос Фрэнк. — Под шумок сбежала моя дарлинг?

— Да, кстати! — опомнился я. — Ты не в курсе, где она может быть?

— Не-е-ет! А что, ее не было?

Гм… А не пора ли уже всерьез обеспокоиться исчезновением сотрудника?..

— Может, к дантисту пошла? — предположил Пит и покосился на меня.

Ну и что, что я пообещал в следующий раз съездить ему по зубам за идиотские выходки? Это скорее из-за Авроры. При чем здесь Исабель?

Мы вошли в «WOW» и даже успели рассесться по местам, когда мой ретранслятор издал характерный сигнал. Вызов был от кого-то из «своих».

Перед нами возникло голографическое лицо Исабель, и одновременно обрушился поток слов. О чем она тарахтела, я не понял, так как поразился ее внешним видом: лейтенант вся была усеяна какими-то зелеными пятнышками.

— Что у тебя с лицом? — перебил я сумбурные попытки оркини что-то объяснить.

Сантос расплакалась, развозя эту кошмарную зелень по щекам. Честно говоря, я впервые видел Исабель в слезах. Услыхав знакомый, за еще и подвывающий голос, Пит и Фрэнки переместились мне за спину и смогли увидеть лейтенанта. После этого оба они оторопели.

— Чума на оба ваших дома! — возопил Пит Маркус. — Что у тебя с лицом?!

— Дик, я в изоляторе госпиталя «Санта-Моника»! У меня ЭТО!

Кажется, Фрэнки нервно дернулся.

— Что — ЭТО? — уточнил я.

— Ветряная оспа, Дик! Они говорят, что ЭТО изредка встречается только у маленьких и только при нарушениях гигиены в инкубаторе! Я не знаю, что делать! Я не могла до вас дозвониться все утро, тут что-то с распределителем! Ди-и-ик! Я вся в этих пятнах! Они чешутся! О, святые угодники! — судя по ее движениям, они действительно чесались. — Что делать?!

— А что говорят врачи? — вмешался Фрэнки. — Это опасно?

— Нет! Но ЭТО заразно!

Мы переглянулись, и Питер осторожно почесался. Потом почесался Фрэнки. Ну, и мне уже ничего не оставалось, как поскоблить шею под воротником.

— ЭТО передается воздушно-капельным путем, — продолжала просвещать нас Исабель, запоздало догадываясь, что мы ее видим, и отключая голограмму. — Или при контакте с кожей!

— Сиди там, где сидишь! — быстро среагировал я. — Сколько тебя не будет? Говори быстро!

— Они говорят, три недели!

О, спасибо, Мадонна! Я двадцать один день не увижу лейтенанта Сантос! Вот за ЭТО можно даже выпить в рабочее время…

Исабель всхлипнула и прервала связь.

— После такого зрелища, — подытожил я, — мы все просто обязаны на ней жениться.

2. День рождения тети Софи

В Сан-Франциско, на день рождения тетки, я вылетел рано утром в субботу.

Любой другой на моем месте ехал бы к сестре своей матери в предвкушении грядущего отдыха и всевозможных удовольствий: кому же не понравится, когда вокруг него скачет заботливая родственница, пичкает ненаглядного племянника всевозможными вкусностями и хлопочет о том, чтобы он выспался, как нормальный человек, а не управленец. Так уж устроено большинство тетушек, тем более, не имеющих собственных чад. Но к Софи Калиостро это не имело ни малейшего отношения. Я ехал туда работать. Потому что контингент тетиных гостей всегда очень специфичен, и разговоры, как правило, ведутся тоже специфические — в основном на политические темы.

По прогнозам, в Сан-Франциско стояла нестерпимая августовская жара. Еще хуже, чем у нас.

Мне пришлось тащить с собой целый чемодан: в Нью-Йорке было немало желающих отметиться перед генералом «незначительным» подарочком. Когда этих «незначительных» подарочков набирается с два десятка, их тяжело нести. Из того, что нужно лично мне, в этом чемодане было лишь сменное белье, туфли и непременный атрибут всех тетиных мероприятий — классический камзол с дурацким воротником-стойкой. Кто надевал, тот поймет…

Я свободно вздохнул лишь после того, как самолет поднялся в воздух. Немного поразмышлял на тему, с какой это стати перед стойкой регистратора меня так пристально изучал незнакомый парень хлипкого, болезненного сложения с торчащими надо лбом на манер перышек обесцвеченными волосами. Ну что ж, бывает, от «этих» граждан никто не застрахован…

В салоне стало прохладно, и я блаженно задремал. Хорошо, когда в полете несколько тысяч километров гонишься за солнцем: из-за Гринвичской поправки прилетаешь в тот же час, в котором вылетал. Здесь у меня экономилось почти шесть часов. Правда, обратный перелет сожрет этот «кредит» с лихвой.

Не заметив, сколько прошло времени, я очнулся от чьего-то прикосновения к моей руке. Некто всунул мне в пальцы скомканную бумажку и тут же устремился по проходу дальше. Я ощутил исходящую от него тревогу — так, словно колотило меня самого. Это был тот самый «задохлик». Значит, дело тут не в неправильной секс-ориентации.

Встряхнувшись, я развернул бумажный ком. Черным маркером там было крупно выведено: «ПОМОГИ ВСЕМ!» Не будь парень в столь подозрительном состоянии, я счел бы, что это очередной «прихожанин» — из тех двинутых, которые ждут Окончательного Пришествия.

Выпутавшись из ремня, я бросился за ним. Он не оглянулся, но мгновенно ускорил шаг. Я рванулся бежать — он тоже. Пассажиры стали оглядываться на нас, наклоняясь в проходы между креслами.

И вдруг этот тип хватает маленькую девчонку и ныряет в межсекционную зону. Что тут началось! Приходится выхватывать удостоверение, поднимать его над головой, а потом прибавлять темпа, требуя от всех спокойствия.

Парень стоит у заблокированного люка, прикрываясь вопящей от страха девчонкой. В руке его посверкивает тончайшая спица, острие которой касается горла ребенка. Гул здесь закладывает уши, и голоса почти не было слышно:

— Пусть мне откроют — и она не пострадает!

Я опускаю табельный плазменник, говорю как можно спокойнее:

— Отпусти ее — и вали на все четыре стороны!

— У нас у всех мало времени! — кричит он, явно срываясь. — Не торгуйся со мной! Под панелью возле фронтального двигателя — взрывное устройство. Времени почти не осталось. Откройте мне люк! — парень сует в руки своей жертве что-то, напоминающее дистационку (я никогда не видел такой нелепой формы — будто он сам ее и смастерил). — Осторожно, не нажми! — предупреждение адресовано ребенку.

Прибежавшие по тревожному сигналу «синты»-стюарды замирают. Один человек угрожает другому в присутствии третьего и требует сделать то, что приведет к гибели всех троих — неизбежной разгерметизации салона. При этом если не выполнить его требования, то все закончится смертью маленького человека, его собственной (когда сработает аннигилятор), а затем и падением машины после взрыва.

И тогда я прибегаю к единственно возможному в этих обстоятельствах способу. Мне проще сделать это именно сейчас, когда я еще так хорошо чувствую раскаленные жала страха в своем позвоночнике. Все силы мобилизуются мгновенно. «Эх, мне бы отцовы способности!» — мелькает мысль, и я, неуместно, в который раз жалею о несправедливости природы, обделяющей способностями детей гениев.

Я выпускаю невидимую иглу «харизмы», дабы подчинить преступника. Осторожничать некогда. Удар мгновенен.

Мою голову тут же рвет адская боль — так, словно мой мозг заживо полосуют скальпелем вдоль и поперек…

…Лавина чужих мыслей и образов рухнула в меня и сшибла с ног даже на физическом уровне. Лица, фигуры, свет, тьма — чудовищный калейдоскоп…

Отлетев назад, ударяюсь плечом об угол какого-то хромированного ящика.

— Откройте! — слышу я сквозь пелену боли, а из салона в двери стучат-грохочут пассажиры, доносится истерический крик женщины — скорей всего, матери взятой в заложницы девчонки.

— Да откройте же ему! Откройте! — разноголосо требуют люди.

Толпа. Бешеная тупая толпа. Я четко осознаю сущность того скопища в салоне, вроде это и не мои мысли. Не мои мысли, а его — самоубийцы, каковым он желает стать…

— Прикажи им открыть, — обращается ко мне «пернатый» выродок. — Или мне придется убить ее! У вас все меньше времени на спасение! На таймере осталось семь минут!

…Я не смогу, я не в силах сейчас повлиять на разбушевавшийся безмозглый организм, сотворенный из единой эмоции — страха и смятения пассажиров. Смерть — лучший «провокатор»…

— От…кройте ему… — бормочу я стюардам, вытирая рукой какую-то слякоть под носом.

Каждое слово бьет меня по голове, как палица.

…Ему откроют, и межсекционка тут же разгерметизируется. Если оттолкнусь посильней и прыгну, то успею вырвать у него из рук ребенка и отлететь вон за ту переборку. Возможно, наружу высосет одного или нескольких биокиборгов, но мы с девчонкой уцепимся за те поручни, пока не захлопнется запасная аварийная мембрана. Другого выхода нет. Либо мы рискуем, либо…

…Стюард с грохотом открывает панель управления люком, нервно бьет ладонью по сканеру. Бесконечные две секунды считывания информации — и дверца отскакивает.

Я распластываюсь в прыжке. «Пернатый» парень швыряет девчонку мне, шагает назад, захлопывает внутренний люк и только после этого — слышно — распахивает наружный, механический. Никакой разгерметизации.

…Успеваю перехватить выпадающую из ее рук «дистанционку», вписываюсь вместе со своей ношей в стенку за переборкой, разглядываю каскады искр перед глазами. Девчонка верещит, словно это я пытаюсь проткнуть ее спицей. Но, кажется, цела — в отличие от моей дважды пострадавшей башки…

…Следующий момент, в котором я принял участие, был заполнен уже множеством лиц. Кто-то выдергивал из моих рук ребенка, колошматившего меня что было сил: я сжимал девчонку хваткой голодного удава. Два сотрудника авиаохраны. Женщина, по-английски лопочущая, что она врач.

— Де-то-на-тор… — выговариваю по слогам, но у меня получается лишь пузырящееся бульканье, а из носа все льется и льется горячий, похожий на расплавленную медь, поток.

— Капитан, сэр! — врач помогает мне подняться на ноги. — Сейчас я помогу вам!

Оттолкнув ее от себя, я подхватил с пола свое удостоверение, ткнул им в физиономии представителей службы внутренней безопасности (хорошо же они справляются со своими функциями, нечего сказать!), вскочил на негнущиеся ноги и, хромая, поковылял в салон. К той самой панели, за которой сейчас пока еще ровно гудит фронтальный двигатель. Сколько у меня осталось? Черт знает!

Выхватываю из ножен, закрепленных под брючиной, свой кинжал. Это мой постоянный спутник, где бы я ни был. Бывают ситуации, когда остаешься без плазменника…

Разнесенная вдребезги панель отваливается кусками, обнажая полость. Оттуда веет холодом. От ледяной пустоты я отделен лишь неверной металлической пластиной.

«Пернатый» отморозок не солгал: там была закреплена небольшая, чертовски простая по исполнению, бомба. Просто черная пластиковая коробочка и несколько проводков. Обезвредить ее было пустяком, но сколько страха нагнала на меня она своим недавним существованием…

Смерть — лучший «провокатор»…

Ноги подломились, и я долго отсиживался в кресле, а рядом гудел людской рой. Никто не посмел прикоснуться к тому, что лежало на моих коленях. Даже мертвая, змея остается опасной в глазах несведущих.

Я не был настроен умирать. Мне, в конце концов, нужно доставить тетушке хренову гору сувениров. Если бы мы взорвались и разбились, тетя Софи не простила бы мне этого. Чему, мол, тебя, сукин сын, столько лет обучали в Академии? Вот так спросила бы она, вытащив меня за чуб из котла с кипящей серой в преисподней.

Переведя дух, я все так же — с проклятой бомбой в руках — поплелся в уборную. Все те же уроды-охранники и растяпа-врачиха вяло плелись за мной и предлагали свои услуги. Я захлопнул дверь, склонился над раковиной и плеснул водой в лицо. Зеркало отразило кошмар: какого-то всклокоченного типа с окровавленной физиономией и пятнами крови на одежде. Да еще и на фоне аккуратно выложенного на полочку футляра со взрывчаткой…

В аэропорту мне удалось улизнуть от местных коллег и дачи показаний. Причем исключительно благодаря моей тетушке, вернее, Тревору, ее биокиборгу-дворецкому, которого она, узнав о происшествии с нашим самолетом, прозорливо выслала за мной.

Тревор подхватил мой чемодан, бросил его в багажник автомобиля (конец фарфоровым статуэткам нью-йоркских подхалимов! и ради чего я только таскал эту поклажу за собой вместо того, чтобы сдать в багаж?), прыгнул за руль и увез меня прочь из аэропорта.

— Что там тетя? — спросил я дворецкого, тщетно борясь с головной болью — не помог ни коньяк, принесенный стюардами, ни сон, в который я впал на все оставшееся время перелета.

— Принимает гостей, — спокойно ответствовал биокиборг.

— Много их?

— Пока только мисс Диксид, которая прибыла еще вчера.

Я кивнул и отстал от него.

В Сан-Франциско очень много всего белого — белоснежные здания, ограждения, белые одежды на людях, даже раскаленное небо и то белесое, а не голубое, как повсюду. И множество пальм — аллеи, парки, джунгли из пальм. После мрачноватого Нью-Йорка это казалось почти сказкой — заросли живых растений и сверкающий вдалеке океан.

Голова уже готовилась взорваться.

— Тревор, останови! — сквозь зубы простонал я, отчаянно сглатывая щекочущий гортань комок тошноты.

Дворецкий повиновался. Это дало мне возможность отдышаться. Тревор нашел в аптечке обезболивающую пилюлю и протянул мне с бутылкой охлажденной минералки. Люблю я этого «синта»: никогда не лезет со своими расспросами и не навязывает лишних услуг.

Мысли о том диверсанте-самоубийце не покидали меня ни на мгновение. Чего он хотел добиться этой акцией? Зачем дал о себе знать? Не выдержали нервы — решил покончить с этим как можно быстрее, не дожидаясь падения? Ему этот вопрос уже не задашь: его оледенелый труп давно рухнул где-нибудь в пустыне, которую мы тогда пролетали.

С теткой у нас была очень интересная, выработанная годами странной дружбы, манера общения. Не успел еще ее ньюфаундленд Блэйзи[23] толком сбить меня с ног и тщательно проверить, умывался ли я с утра (во избежание ошибки он обычно повторял эту процедуру при помощи своего слюнявого языка, после чего я ощущал себя склизким, будто тварь с планеты MC-Quadro в Северном Магеллановом облаке), как тетя Софи вышла на центральный балкон и своим звучным генеральским голосом изрекла:

— Риккардо-Риккардо-Риккардо! Ты, мой юный безумный друг, как всегда не смог не попасть в очередную переделку! Было бы очень удивительно, если бы ты явился без сопровождающих тебя происшествий! Но и на том спасибо!

Я в свою очередь, борясь с радостным Блэйзи и его слюнями, столь же витиевато ответил:

— Тетя-тетя-тетя! Моя сиятельная муза, если бы ты только знала, сколько непреодолимых препятствий встретилось на моем грешном пути по мере того, как я всем сердцем рвался к тебе на твой праздник!

При этом нелишне будет уточнить, что этот разговор происходил у нас полностью на итальянской «скороговорке».

— Я надеюсь только, мой милый мальчик, — продолжала тетка в манере древних актеров, выступавших перед греческим и римским народом со скен в громадных амфитеатрах, — что ничто не помешает тебе в подъеме по лестнице и входе в мою гостеприимную обитель. Твоя мама также вот-вот обрадует меня своим долгожданным появлением! Так восстань же из праха и соверши подвиг восхождения, мой юный безумный друг!

Если не знать истинной сущности генерала Калиостро, то после подобных приветствий человек неосведомленный наверняка обвинил бы ее в легкомыслии. Но второй акт пьесы был еще впереди…

Я выкарабкался из-под восторженно буянившего ньюфаундленда, по натуре своей безобидного, как меховой коврик в гостиной сибарита.

Моя величественная тетка спускалась ко мне по внутренней парадной лестнице, утопающей в зелени декоративных пальм и оплетенной лианами, как беседка в дендрарии. В отставке у тети Софи появилась непреодолимая страсть к хлорофиллосодержащим насаждениям.

Мы, разумеется, обнялись. Выглядело это как братание двух солдат противных сторон на поле боя после перемирия.

Генерал Калиостро, как всегда, была «бодрячком». В свои семьдесят она выглядела гораздо моложе, не более чем на пятьдесят, а ее стати могла бы позавидовать не одна юная дева. На этом их отдаленное сходство с моей матерью и заканчивалось. Далее начинался офицер ВПРУ, от взгляда до голоса.

Те подруги, которые нередко восхищались моими глазами, просто не видели глаз тети Софи. Вот где воцарилась истинно неземная красота! Ярко-голубые, как у сиамской кошки, они были столь же холодны. Наверное, лишь самые близкие люди хоть раз в жизни видели, какими бывают эти глаза в минуты теткиных «душевных порывов». И, хотя сейчас она вела себя как ни в чем не бывало, глаза ее лучились звездами, когда она смотрела на меня, замученного жарой и головной болью. От сердца тут же отлегло: я без всяких слов понял, что она уже прекрасно осведомлена о подробностях происшествия на нашем рейсе. И довольна моими действиями.

— Приведи себя в порядок, мой дорогой друг! Приведи, потому как мне хотелось бы, чтобы перед своей матерью ты предстал в приличном виде: Маргарет совершенно не обязательно знать о твоих боевых подвигах!

— О'кей, тетя. Разрешите отдышаться?

Она взглянула на золотые часы, обвивавшие крепкое запястье ее смуглой руки:

— Одна нога там, другая — здесь.

Итак, время пошло. Я почти строевым шагом отправился по боковой лестнице в свою комнату. Тревор уже разобрал мой чемодан, разгладил сорочку, брюки и камзол. Подарочные коробочки стояли повсюду, но хотя бы не мешались под ногами. Забавно, что лично мой подарок для юбилярши поместился бы в нагрудном кармане. То есть, его главная часть. Однако для солидности я упаковал его в офисный кейс.

Над его созданием я просидел вчера полночи, но довел до совершенства. При этом замечу, что «полуфабрикат» лежал у меня без изменений уже года три с момента задумки.

Атмосфера генеральского дома бодрила. Слово «отдохнуть» к этому месту не подходило. Здесь не отдыхали, здесь вершили судьбы мира. Да, да, вершили. Даже в этом маленьком суперсовременном душе, где я сейчас намыливал свою многострадальную голову…

Наконец отражение в зеркале подсказало мне, что в таком виде можно выйти встречать маму. Кстати, я забыл поинтересоваться, где же обретается на данный момент мой отец. Ведь тетя четко указала, что мои «боевые подвиги» мне придется скрывать только перед Маргарет, а генералы не оговариваются и не допускают неточностей.

Я рассмотрел рассаженное в самолете плечо. Громадный кровоподтек. В зеркале отразилась моя правая лопатка. Что ж, свидание с Авророй откладывается на неопределенный срок: не хочу напугать бедняжку черно-лиловым синяком в полспины…

Кожа на плече была неровно разорвана, рука онемела. Но, слава Великому Конструктору, обошлось без вывихов и переломов. Края разрыва не мешало бы прихватить «медклеем», а у меня его не было. Да и поздновато: регенерация уже началась. Надо было слушаться тетю доктора! Теперь либо шить, либо оставить заживать как есть. Я предпочел последнее, обеззаразил рану и кое-как наложил повязку. А больно, черт!

Застегнув белоснежную сорочку, я примотал шелковый галстук, запрыгнул в брюки и, морщась от стреляющей боли в руке, натянул камзол.

Тетин сценарий, как всегда, прошел на ура. Едва я шагнул на первую ступеньку лестницы, система контроля за жилищем заговорила бесстрастно-автоматическим голосом:

— Внимание! У вас гость. Маргарет Калиостро, 934 года рождения, зарегистрирована в городе Сан-Марино, Италия. Цель визита — неизвестна. Приказано впустить.

Тетя Софи наверняка будет довольна моим подарком…

В двери вошел Тревор, увешанный чемоданами, за ним показалась мама. Она никогда не путешествовала налегке. Отца с нею действительно не было.

— О, Мадонна! Какая жара! — воскликнула моя матушка и бросилась в объятья сестры: — Поздравляю, Софи! Я привезла тебе нашу домашнюю пиццу, у вас здесь такую не выпекают. Я знаю, ты любишь. Там еще несколько видов… О! Рикки!

— Маргарет!

С матерью мы общались иначе, чем с генералом Калиостро. Если Софи я называл тетей или тетей Софи, то свою маму, при всей моей любви к ней, как правило, по имени: она предпочитала американский стиль взаимоотношений детей и родителей. К тому же это помогало ей забыть о возрасте, по поводу которого она вздыхала беспрестанно.

Если не считать цвета глаз (у Маргарет они черны, словно два обсидиана), сестры всегда были похожи почти как близнецы. Но ничего не попишешь: мама действительно выглядела старше подтянутой Софи, несмотря пять лет разницы «в ее пользу».

— O my god! — воскликнула она, отстраняя и разглядывая меня: — Мы так давно не виделись, что я забыла, каким ты стал! Скажи-ка, милый, когда ты наконец приедешь к нам в Сан-Марино? Это, между прочим, уже невежливо с твоей стороны! Мама Мия, Софи видит тебя чаще, чем я!

Они переглянулись. Нет, я уж лучше промолчу, не то накинутся на меня вдвоем, как это частенько бывает: если я отвечу что-то, что понравится одной, то другая наверняка будет возмущена. Ну и наоборот.

— А отец — он не смог приехать? — осторожно спросил я, когда она всласть навздыхалась и выдала все приличествующие случаю междометия.

— Твой отец, возможно, приедет вечером или завтра… Ты мне лучше скажи, как ты поживаешь в своем Нью-Йорке? Я ненавижу этот город!

— Прекрасно, Маргарет! — я поспешил замять все возможные недоразумения: тетя Софи Нью-Йорк любила, в этом городе она познакомилась со своим будущим мужем, ныне покойным генералом Паккартом.

— Смотри у меня! — она погрозила мне кулаком и тут же ласково поправила бант моего галстука. — Ты там не сотворил чего? Не сделал меня бабкой в мои-то шестьдесят пять?!

— Надеюсь, нет, Маргарет, — в той же игривой форме отозвался я. — По крайней мере, жалоб из ОПКР моему начальству до сих пор не поступало.

Тетушка усмехнулась. Мама любила козырять тем, что она моложе сестры, и больше всего на свете боялась, что глупому и неосмотрительному сыночку может взбрести в голову состарить ее появлением внуков. В отличие от всеведущей Софи, она понятия не имела о моем браке, иначе всполошилась бы не на шутку.

А насчет комитета по вопросам рождаемости я, разумеется, пошутил. Даже будь Фанни со мной, ни один здравомыслящий чиновник не подписал бы разрешение о временном снятии репроблокады у такой сумасшедшей парочки. Мы были слишком похожи, и сие — удвоенное зло. Впрочем, не думаю, что хоть кому-то из нас двоих захотелось бы обращаться в ОПКР. Что Фаина, что я — мы недолюбливали шумливую братию под названием «дети». По крайней мере, пока…

Вообще странно, что я вспоминаю о моей жене отнюдь не в прошедшем времени: так, словно она ненадолго уехала. Прошло уже два года с тех пор, как она, оставив мне записку: «Карди, прости, я улетаю в Москву. Думаю, что нам с тобой больше нечего ловить в этом союзе. Когда тебе понадобится расторжение, позвони — без проблем! Ф.», вернулась к себе на родину.

Я не стал ей звонить. Отчасти — потому что малодушно боялся: вдруг она взъестся и чего доброго сама станет инициатором развода. А терять ее я не хотел. Достаточно того, что я потерял голову. От нее…

Вскоре к нам спустилась мисс Диксид, «боевая подруга» тетки. Мисс Диксид по-прежнему работала в консульстве и уходить на покой отнюдь не собиралась. Это была сухая и костлявая дама с выпученными глазами и строго поджатыми губами. В детстве я побаивался ее, да не сказать, что и теперь питал по отношению к ней особо теплые чувства.

— Тетя Софи, я жажду продемонстрировать тебе одну штучку и надеюсь, всемилостивейшая тетя Софи, ты примешь ее в качестве подарка! — дождавшись, когда мама и мисс Диксид ненадолго покинут наше общество, с привычным для нас обоих театральным пафосом заявил я. — Только нужно, чтобы снаружи не было Блэйзи: ему это может не понравиться, о тетя Софи!

Тетка подозрительно взглянула на меня, но в результате все же приказала Тревору увести ньюфаундленда в дом. Пес жалобно взглянул на меня, а потом, покачиваясь, словно медведь, и вывалив почти до земли розовый язык, прошел мимо нас.

Я прямо на пороге активировал свой «прибамбас», как любит называть подобные вещи Питер Маркус.

Искусственная пантера, сделанная мной на основе принципа работы Фильтросферы, тут же материализовалась в воздухе, мягко прыгнув на лапы и яростно, с щелчком, взмахнув длинным хвостом. Тетя невольно отступила на шаг, мне за спину — все же и в генерале Калиостро осталось кое-что от первобытной женщины. Например, инстинкт искать мужской защиты.

Зверь рыкнул и унесся прочь, скрывшись в саду за домом.

— И как прикажешь это понимать, мой юный безумный друг? Где теперь искать это милое животное, малыш Риккардо? — она казалась невозмутимой, но театральности в ее тоне значительно поубавилось.

— Его не нужно искать, оно само нас найдет, когда выполнит свою работу…

— И в чем, если не секрет, заключается его работа?

— Она очищает пространство в заданной зоне. От вредных для человека примесей, даже от излишков радиации. Как Фильтросфера. Я потом покажу, как ее можно перепрограммировать на большую или меньшую территорию…

Стало заметно прохладнее. Томительно-влажный тропический воздух будто напитался океанским бризом.

— А что ж, злоумышленниками твой зверь не питается? Спустил бы его в самолете… Да, заставили вы нас с Тревором сегодня понервничать, юный мой негодник, душой не покривлю… Мы потом обговорим эту тему, сейчас у меня хватает забот и без тебя…

— Так точно, тетя-тетя-тетя! — отрапортовал я, стукнув каблуками друг о друга. — Как скажешь!

— Вольно, капитан! И не забудь прибрать своего ассенизатора, когда он приберет «вредные для человека примеси»…

— Тетя!.. — разочарованно вскричал я, с тоской наблюдая удаляющуюся генеральскую спину.

— Ты хочешь услышать, понравился ли мне твой подарок? Да, малыш Риккардо, я очень довольна. Но теперь мне некогда…

Вот такая моя тетушка всегда. Однако я хорошо ее знал. В душе она пищит от восторга, как маленькая девчонка. Генерал Калиостро была рьяным поклонником всевозможных технических новинок. Не удивлюсь, если она заставит Баст слушаться одного своего взгляда…

Пантера вылетела из-за угла, шерсть ее шипела и искрилась. С размаху уселась на плитке дорожки, принялась вылизываться, блаженно урча. Ее вечноголодные глаза полыхали уже чуть слабее.

— Молодец, Баст. Хорошая девочка. Иди домой! — я деактивировал устройство, и зверь, изогнувшись, сиганул назад, в кейс, по красивой параболе.

В напоминание об очистительной миссии Баст остался только пахнущий грозой воздух.

Остальные гости должны были съехаться к пяти часам вечера. Точнее, как любила выражаться генерал Калиостро, к семнадцати — ноль-ноль. Но четверка тетиных «Черных эльфов» являлась тогда, когда этого требовало дело.

Не постигаю, как Джоконда не умирала в своем плотном черном костюме, пусть и при наличии в нем терморегулятора. Мало того — благоухала тончайшими и нежнейшими духами.

Джо я зауважал после первой нашей встречи достаточно быстро. Увидев несколько лет назад новое лицо из окружения моей тетки, к тому же личико свежее, юное (ей тогда было то ли двадцать два, то ли двадцать три) и ангельски красивое, я, разумеется, не устоял и принялся так и эдак ухаживать за «эльфийкой». Говоря откровенно, больше нее я хотел потом лишь Фанни. Но Джоконда настолько элегантно и с таким искусством пресекла мои поползновения, что я был впечатлен и одновременно нисколько не обижен. Мало того, мы постепенно подружились с нею и стали относиться друг к другу скорее как брат и сестра.

Впуская их, система охраны дома даже не пикнула. Этот «квартет» в черном был вхож сюда в любое время суток.

Мы обнялись с Джо, чмокнули друг друга в щечку — крест-накрест, как было негласно принято между мной и нею. С ее парнями мы только обнялись, с каждым по очереди. Завершив этот ритуал, обменялись нейтральными вопросами о делах-погоде-природе.

— Идем со мной, — коротко и чуть картавя, сказала тогда Бароччи своим нежным, будто журчание ручейка, голосом. — Чез, остаетесь тут.

Ломброни кивнул и, не долго думая, отвесил подзатыльник Порко, собравшемуся по своей дурацкой привычке погрызть орешков прямо в гостиной.

Не досматривая до финала сцену их препирательств, мы поднялись в тетин кабинет. И ведь Джоконде, в отличие от меня, она выделила время! Я даже слегка приревновал Софи к начальнице «Черных эльфов».

— Что узнали? — без предисловий спросила генерал Калиостро, усаживаясь за свой стол.

Джоконда молча протянула ей ДНИ и уселась в кожаное кресло. Просматривая информацию в своей интерлинзе, тетя махнула рукой, чтобы сел и я.

— Угу… — она побарабанила длинными ногтями по полировке. — Что еще?

— Этот человек зарегистрировался как Андрес Жилайтис, проживающий в Вашингтоне. Отпечатки пальцев, рисунок сетчатки глаза в точности совпадают… Он частный охранник Маргариты Зейдельман.

— Зейдельман? Очень интересно… И что Маргарита?

— Ее номер не отвечает. Возможно, в отъезде. В данный момент ищем.

— Вам придется вылететь туда вместе с Риккардо.

Джоконда кивнула и ласково улыбнулась, будто речь шла не о преступлении (я уже догадался, что они занимались моим самолетом), а о детской шалости. Вот только какой из того «пернатого» задохлика частный охранник?..

— Теперь ты, Рикки. Давай уже займемся тобой, — тетя неторопливо протерла очки — не иначе как для того, «чтобы лучше видеть тебя, дитя мое». Под ее сканирующим взглядом я ощутил себя инфузорией-туфелькой под окуляром микроскопа. — Расскажи по порядку, как все произошло. При этом я буду тебе признательна, если ты не ограничишься лишь сухим изложением фактов, а в подробностях припомнишь течение своих мыслей в той ситуации…

Мне польстило тетушкино доверие. Но я замялся, докладывать мне или нет о записке преступника-самоубийцы. Интуиция подсказывала, что об этом должно знать как можно меньше людей.

— …Он вел себя слишком подозрительно. Чувствовалось, что он почти в панике. Когда я направился к нему, он побежал, потом схватил ту девчонку…

— Дик, почему ты обратил внимание именно на него? — уточнила донельзя логичная Джоконда.

Тьфу! Так и знал, что вмешается Джо и испортит мне всю игру!

Ну не хотел я выдавать того парня, почему — не знаю! По какому-то наитию чувствовал, что для пользы дела мне пока лучше придержать язык за зубами. По крайней мере, ничего не говорить о записке и на досуге обмозговать это дело самостоятельно…

— Я ведь говорю, что…

— Мы уже слышали, — перебила Софи Калиостро. — Джо спрашивает тебя, что привлекло твое внимание именно к этому человеку. Мало ли, по какой причине может волноваться пассажир самолета? Рикки, ведь есть что-то еще. Не так ли?

О, женщины! Я вздохнул и вытащил из кармана измятую, но уже аккуратно мною сложенную записку преступника: «ПОМОГИ ВСЕМ!» Тетя внимательно рассмотрела ее, передала Джоконде. Девушка перевела взгляд на меня.

— Ну и почему ты хотел скрыть это? Рикки, ведь все это — не шутки, — продолжала генерал.

Хуже всего, когда не знаешь, чем объяснить свои предчувствия.

— Тетя! Джо! Могу я попросить вас об одном одолжении? Я тоже буду разбираться в этом деле, но пусть пока эта улика не становится достоянием ВПРУ… Мне кажется, здесь нужно сохранить в тайне некоторые вещи, чтобы это не повредило следствию…

Они обе не стали спорить. И на том спасибо.

— Зачем готовить крушение самолета, чтобы затем выдать себя и дать шанс избежать катастрофы? — Джо озвучила мои недавние сомнения. — Я подняла старые материалы из архивов ГК… Прецедентов, когда смертник сам, сознательно, выдает себя, уже заложив взрывчатку, не случалось. Крушения происходили почти по одной и той же схеме, с незначительными вариациями… Либо самолет взрывался в воздухе, либо врезался в здание, и тогда количество жертв возрастало во много раз… Цель, как правило, была иррациональна: вызвать панику среди населения и, пожертвовав собой, попасть в лучший, с точки зрения исповедуемой религии, мир. Мотивация же — вполне материальна: семью самоубийцы обеспечивали денежными средствами сами заказчики преступления, оставаясь при этом за кулисами…

До меня вновь дошел ужас всего случившегося. Я думал, что заглушил его коньяком, обезболивающим и медитацией, однако он вновь проступил наружу. Если все это вернется, если люди снова начнут уничтожать друг друга почем зря, если человеческая жизнь обесценится настолько, что ее легко можно будет поменять на стопку купюр — какое будущее у всего нашего техногенного мира? Что будет с теми, кто открыл коридоры Галактики, не успев разобраться внутри самих себя? Крах? Тотальное уничтожение разумной жизни — везде и всюду, где успела ступить оскверняющая нога полудикого homo erectus?

— Поэтому, — сказал я, — я пока и не хочу, чтобы кто-то еще, кроме нас троих, узнал о существовании этой бумажки. Расследованию это не поможет, только запутает. Не исключено, что весть о записке попадет в прессу… Даже не знаю, как объяснить, но я чую, что ее нельзя светить, вот и все!

— Мы поняли тебя, — сказала тетя. — Мы уже все поняли. Думаю, ты прав. Ты редко ошибаешься, Рикки, и это твой огромный плюс как «аналитика». Джо, что на этого Жилайтиса?

— Досье неплохое, рекомендации — тоже. У парня наблюдались некоторые нарушения в работе эндокринной системы, но сильных патологий не было. Он был вполне трудоспособен и адекватен. Больше ничего особенного. У Зейдельман работал с 990 года, она им довольна…

— Скоро подъедет Джейн. Я наведу справки у нее, они ведь достаточно плотно общаются с Маргаритой и ее окружением. Возможно, к тому времени отыщется и сама Зейдельман. Ни один из новых фактов (Рикки, обрати особое внимание!) не должен просочиться в Управление без моего на то распоряжения… А теперь, мои хорошие, постарайтесь расслабиться и немного отдохнуть. Мы все имеем на это право: сегодня был денек из ряда вон… Да и я совсем забросила свои обязанности по отношению к гостям. Ну же, не усугубляйте моей невежливости, ступайте!

Мы снова оказались в зале. Гостей было уже человек сорок, и все ожидали выхода виновницы торжества. Я увидел Говардов с дочерью. Надо же, как выросла и похорошела их Одуванчик-Энн. Сколько же мы не виделись? Лет пять? Или все семь? Тогда она бегала смешным голенастым подростком, теперь аппетитно округлилась и вырастила длинную — едва ли не до колен — косу. Благодаря ей голова Энн Говард постоянно находилась в откинутом состоянии. Мне нравится, когда волос у женщины много, но в случае Одуванчика это уже явный перебор. Вот и мама: тараторит о чем-то с миссис Говард, матерью Энн. Никогда не понимал, почему она так стремится казаться американкой? У нее, когда она говорит на испорченном английском, такой акцент, что лучше бы ей пользоваться кванторлингвой. Подозреваю, что половины слов миссис Говард и ее муж, считающий себя непревзойденным стилистом, попросту не могли разобрать и кивали из элементарных соображений этикета.

А Энн оказалась девицей не промах! Пока старшие болтали, она успела построить мне глазки, подмигнуть и скрыться. Ох, Одуванчик, не в лучшее время ты застала дядю Дика…

— Дик, пойдем перекусим, — нарушила мои терзания Джо.

Чез, Марчелло и Витторио уже позаботились о себе и жевали тартинки, крекеры и тарталетки, собравшись в углу, у самой заставленной яствами части стола.

— Я говорила с матерью той девчонки, — сказала Джо, когда мы, взяв по тарелке, отошли в тетины заросли у стены за колоннами. — Девочка была в шоке. Через нее прошел и твой «посыл подчинения», и его «рикошет». Или она подвинулась умом, или действительно что-то чувствует…

— Ты о чем? — я совсем не эстетично, прихватив двумя пальцами длинные «лапшины» как-то особо промаринованной морковки, поднял их над собой и опустил в рот. При упоминании «харизмы» и «рикошета» у меня глухо заныл затылок.

— Из аэропорта их доставили в больницу и накачали успокоительным. Пострадавшие выспались, но сон подействовал на ребенка странным образом: ей приснилось, что этот преступник не погиб после прыжка с самолета. И еще… Она очень убеждала меня, что он совсем не тот, за кого себя выдает…

— В каком смысле?

— Я не смогла добиться от нее внятного объяснения. Что ты хочешь, ей всего шесть лет… Она говорит, что он давал каким-то образом понять, что не причинит ей зла. Она очень боялась, но…

— Что — «но»?

Джо замялась, потом все-таки сказала:

— Но боялась тебя. Она боялась, что ты выстрелишь и попадешь в нее.

— Почему ты придаешь этому такое значение, Джо? Девчонка пережила нешуточный стресс, ей приснились кошмары. Мозг помог ей справиться с пережитым, убедив, что никакой опасности не было и не могло быть. Вот и прекрасно! Я очень рад за нее. Надеюсь, врачи смогут восстановить ее психику полностью…

— Это все логично. Однако… Знаешь, мне приходилось немало общаться с детьми. Я в силу необходимости изучила массу литературы по детской психологии и ментальности. И… Дик, дети не ошибаются в таких вещах. Они видят то, чего не видим мы. И чувствуют в сто раз больше. Ты слышал о детских «полетах во сне», которые приписывают богатому воображению маленьких?

— А что, может, спросим у той девчонки, что все это значит? А? Джо? — с вызовом бросил я, раздраженный тем, что Джоконда придает столь большое значение бреду той соплячки.

— Только без сарказма, Дик! Я ведь не хотела тебя оскорбить.

— Проехали… — я злился еще и потому, что мамаша девчонки, которую я, можно сказать, спасал (никто ведь не предполагал, что «пернатый» Андрес Жилайтис честно выполнит условия ультиматума и отпустит заложницу), даже не соизволила сказать мне просто человеческое «спасибо». Ну да, это моя работа, конечно. Я и не отказываюсь. И все же как-то, не по-хорошему, цепляет. — Потанцуй со мной, Джо!

Она кивнула. В жизни не видел более красивой женщины. И более неприступной — тоже. Хотя чувственность читалась в ее бархатно-карих глазах и в каждом движении. Повезет кому-то…

Не дождавшаяся меня, Энн-Одуванчик вернулась в зал и, застав нас с Джокондой в танцевальных объятиях друг с другом, обиженно надула губы.

И тут как раз приехала Джейн Соколик, на которую сослалась тетушка, говоря о Маргарите Зейдельман. Джейн, деловая женщина, была лет на десять старше генерала Калиостро, но в точности так же полна энергии. Она извинилась перед юбиляршей и перед присутствующими за вынужденное опоздание. Выглядела бизнес-леди весьма озадаченной.

Когда иссяк поток поздравлений и были вручены все подарки, началась основная часть банкета. Гости отвлеклись на угощения и напитки, и тетя посчитала целесообразным воспользоваться этим. Я почти не сводил с нее глаз и заметил, как она что-то шепнула Джейн Соколик, поглядела в сторону Джоконды и почти неуловимо сделала движение глазами в сторону своего кабинета — это уже для непонятливого меня.

Мы снова оказались наверху, теперь вчетвером.

— Джейн, — сказала тетушка, — вы ведь хорошо знакомы с Маргаритой Зейдельман? Что вы можете сказать о ней и ее окружении?

— Она… мягко говоря, Софи, она со странностями. Более чем, — Соколик нерешительно оглянулась на нас, словно оценивая, стоит ли откровенничать в нашем присутствии; тетя всем своим видом успокоила ее на этот счет. — Маргарита практически никому не доверяет… Живет затворницей со своей охраной и кошками. Целый дом кошек, Софи, вы представляете себе? Но… Что-то случилось? Зачем вы меня о ней спрашиваете?

— Я не могу вам этого сказать, Джейн, но, поверьте, это важно, — обтекаемо, немного извиняющимся тоном пояснила генерал.

Джоконда сидела с непроницаемым видом, слившись со своим любимым кожаным креслом, куда обычно взбиралась с ногами, как девчонка, и… пропадала. Я воспринимал ее только потому, что специально смотрел. Энергетики ее не чувствовалось.

— Ах, сегодня день полон происшествий… — посетовала Соколик, нервно вертя на пальце большой золотой перстень с сапфиром. — Мой зять, Эдуард, сегодня едва не погиб в авиакатастрофе… Мы столько пережили этим утром, вы себе не представляете… Но не стоит говорить об этом в ваш день рождения, Софи… Простите.

Стоп-стоп-стоп! Или сегодня была еще одна авиакатастрофа, или мы с ее зятем летели одним рейсом… Я тут же переключил внимание с Джоконды на Соколик, а тетя уточнила:

— Он летел из Нью-Йорка?

— О, Софи, вам, наверное, уже известно об этом… Создатель миловал, все остались живы. Но когда мы об этом узнали… — она вздохнула и удрученно покачала головой. — Если бы не какой-то мальчик из вашего Управления, сейчас мы находились бы в трауре…

Как только ни называли меня сегодня, Мадонна Миа! Теперь вот и до «мальчика» дожил. А что, неплохо: «Гарсон! — да, вот так, с древнефранцузским прононсом. — Пару трюфелей к тому столику!»

— Ваш зять, если мне не изменяет память, археолог? — то ли из вежливости, то ли из каких-то иных соображений осведомилась тетушка.

— Да. Он сопровождал несколько артефактов из нью-йоркского института…

— Полторы тонны египетских камней?

— Не имею ни малейшего представления, Софи. Похоже, вам известно больше, чем мне…

Я понял, что на информнакопителе, который доставила тете Джоконда, был также список и краткое описание груза рокового самолета.

— Вам наметка, Рикки и Джо, — значительно посмотрела на нас генерал.

Бароччи без излишних колебаний поднялась. Я последовал за нею.

Джо свистнула своих парней, и мы загрузились в их микроавтобус.

— Нам так и так пришлось бы опрашивать всех свидетелей происшествия, — сказала мне она. — Так что начнем с археолога. Меня тоже слегка смутили его полторы тонны камней пассажирским рейсом…

— Как его фамилия?

Джоконда не думала ни секунды:

— Эдуард Ковиньон, археолог… Сейчас… — видимо, она, вложив в глаз линзу, погрузилась во вселенную Главного Компа, но пробыла там недолго: — Вот. Эдуард Ковиньон, 936 года рождения, уроженец Сан-Франциско. Профессор кафедры археологии, довольно известное имя в сообществе ученых Земли… Является мужем ученой Елены Соколик. Есть дети, сын. Так… работы… заслуги… награды… о-о-о! неплохо, неплохо… Ну, поглядим…

— Почему бы ему в частном порядке и не провезти реликвию пассажирским рейсом? — по-итальянски проворчал Чез, которому было лень ехать куда-то, срываясь посреди банкета.

— Молчи, Чез, — ответствовала его начальница, прикуривая длинную тонкую сигаретку от протянутой мной зажигалки. — Молчи и веди машину.

— Грациа, синьора… Вот заболеем от недоедания да помрем, что тогда ты скажешь, донна белла?

— Молчи и веди машину, — повторила Джоконда.

— Импрецазионе![24] — тихо ругнулся Чез и умолк.

Я же знал, что еду к тетке не отдыхать, а работать. Нюх на плохое меня еще не подводил. Научиться бы еще перенаправлять это «плохое», как умеют делать наши загадочные «провокаторы»…

И все-таки лучший «провокатор» — это Смерть…

3. У археолога

Да, не знал я тогда, что в то же самое время, как «черноэльфовский» микроавтобус нырял по автострадам Сан-Франциско, на другой стороне Земли, в родном городе моей благоверной один чертов ученый по имени Алан Палладас мучился бессонницей.

Не в силах заснуть самостоятельно, изнуренный, нервный, он прибегнул к помощи снотворного. И так странно подействовал на него препарат, что Алан то ли наяву, то ли в полусне столкнулся с необъяснимым явлением.

Из арки большого зеркала в его спальне к нему шагнул он сам — и по отражению комнаты проползла медлительная волна.

Алан-2 оглядел замершего от смятения прототипа и то ли сказал, то ли показал (а может, и то, и другое, ученый точно не помнил):

— Вечная жизнь. Но путь к ней отыщешь не ты. Эликсир оборотня лишь пробудит дремавшее веками, и дух древних аллийцев напомнит о себе…

Выдав Алану-1 всю эту белиберду, Алан-2 спокойно повернулся и скрылся в зазеркалье.

Палладас резко сел, но так и не понял: сон это был или явь. Его отражение смотрело на него из зеркала и послушно делало то же, что делал он сам…

После того, как Джоконда с Марчелло и Витторио покинули машину, Чезаре не поленился ознакомиться с данными, которые извлекла из недр ГК начальница.

— Ха! Знакомая рожа! — сказал он об Эдуарде Ковиньоне, том самом археологе, к дому которого мы подъехали. — Не давеча как позавчера на банкете у Дугласов похожий тип пытался заигрывать с Джо…

Мне стало любопытно:

— И что? Она на него просто посмотрела — и он умер сам?

— Да нет, почему, — безразлично отозвался Ломброни, втискивая руки в тонкие перчатки. — Мило, в общем-то, поболтали…

«Эльфы» надевали специальные перчатки при любом посещении чьего-либо дома. На тетин, правда, это правило не распространялось.

Джоконда и парни ждали нас, не входя в дом. Чез сделал кистями разминочное движение, будто престидижитатор, собирающийся показывать фокусы.

Еще у двери я ощутил, что в помещении работает голопроектор. Мои предположения оправдались: когда горничная отворила нам двери, до меня донеслись звуки, которые невозможно было бы услышать в доме. Это был шум прибоя и крики чаек, а поверх был наложен легкий музыкальный фон. Приятный женский голос как раз завершал фразу:

— …по одноименному произведению Сэндэл Мерле…

По залу разливался свежий, хоть и немного искусственный запах моря. А я вот по глупости своей никогда не читал эту модную нынче писательницу. Пит читал и называл ее Мерлином. Рассказать же мне, о чем там, у этого Мерлина, идет речь, мой приятель не мог, как ни старался…

Развернувшееся на полгостиной голографическое изображение действительно транслировало морской пейзаж, на фоне которого вспыхивали титры. Идиллию дополняла девушка, скачущая по берегу в поисках раковин. Этих останков от морских моллюсков на песке было чересчур много, а потому в голову сразу же закралось подозрение: не искусственное ли это вмешательство? Я живо представил себе съемочную группу, добровольно работающую «сеятелями» ракушек. Кстати, в реальности эти штуки пахнут не очень приятно, бывает, что после шторма пляж попросту источает зловоние. Но в связи с принятием закона-ограничения на диапазон передаваемых запахов, выдвинутого почти четверть века назад комитетом по голографическому вещанию (помнится, я был еще маленьким, когда вокруг этой статьи в СМИ велись ожесточенные споры), ароматы, вызывающие агрессию, омерзение и тому подобные эмоции, транслировать было нельзя.

Родные Джейн Соколик гостей не ждали. Елена, дочь Джейн, бледная женщина с грубоватыми чертами лица и диковатыми навыкате глазами, была откровенно не рада нашему приходу и тому, что мы оторвали ее от просмотра. А вот старик, читающий газету в кресле у окна, не выразил никаких особенных чувств, даже не поднял головы.

На вопрос Джоконды о Ковиньоне Елена Соколик раздраженно бросила, что муж сейчас отдыхает и она, мол, не имеет ни малейшего желания беспокоить его. А подтекстом звучало: «Не убраться ли вам куда подальше?»

Убираться мы не намеревались. Я решил немножко расположить к себе эту неприветливую даму. Делать это в открытую, обычными «грубоматериальными» способами — бесполезно. Только раздразню дракона в его логове, а Соколик имеет, как хозяйка, все основания «попросить» нас со своей территории.

Пришлось пофантазировать и найти в Елене хоть какую-нибудь мало-мальски соблазнительную черту. И я нашел, как ни странно! Ее достоинством оказались коленки, маленькие, изящные, точеные. Их она и выставляла напоказ, понимая это.

Я легонько коснулся ее ножек. Нет, не физически! Конечно, не физически! Мне пришлось хорошо постараться, чтобы посыл «секси» не отразился на мне самом. Парни-«эльфы» тут же разобрались, что к чему, и подключились ко мне, с трудом сдерживая улыбки на лицах. Хотел бы я увидеть эту вакханалию их глазами! Жаль, не дано. Лишь очень смутно, смазанно, я ощущал, как их посылы ввинчиваются в ее энергополе.

Джо тем временем сказала, что мы подождем, и без приглашения уселась поодаль, воззрившись якобы на голограмму, а на самом деле наблюдая за нашими безобразиями.

Увы, Елена Соколик оказалась полностью фригидной. Бедняга ее муж… Она не поддалась, а может, даже не почувствовала нашего учетверенного вторжения. Лишь перекинула ногу на ногу, меняя положение и все так же враждебно поглядывая на раскованную «эльфийку».

— Хелен, на твоем месте я был бы поосторожнее с капитаном, — вдруг произнес старик, опустив свою газету и воззрившись на меня. — Козерог, родившийся в год Быка — смесь не для слабонервных…

Я немного удивился. Как это он угадал мой зодиак и год рождения, интересно? Когда я был мальчишкой, мать говорила всем, что я Тигренок (ну, водились когда-то на Земле такие звери). А потом ее подруга, доморощенный астролог наподобие этого деда, убедила Маргарет, что я-де отношусь еще к году Вола — по восточному календарю, ведущему отсчет лет вразрез с общепринятым исчислением. Не сказать, что в результате этих открытий жить мне стало проще или труднее, но нынешний факт налицо: Соколик-старший безошибочно классифицировал мою «астральную принадлежность».

— Папа, я разберусь сама! — отрезала Елена.

— Валяй! — согласился старик и снова погрузился в чтение.

К нашему всеобщему… ну, удовольствием это не назовешь — утешению, на лестнице, ведущей в спальную зону дома, раздался звук шагов.

В гостиную спустился археолог.

Эдуард Ковиньон, долговязый длинноносый мужчина, будь он актером, своим типажом прекрасно подошел бы на роль чудаков-ученых из старинных приключенческих фильмов. Попавшись на удочку стереотипов, я тут же принялся искать в нем признаки рассеянности. Однако археолог был всего лишь оживлен. Странно: быть в столь прекрасном расположении духа после того, как утром чудом избежал смерти… Можно позавидовать не только возможности выспаться, но и стальным нервам этого парня.

— Прошу ко мне, — сказал он, откровенно любуясь Джокондой. — Раз уж вы по мою душу, как говорится!

— И этот — туда же! — услыхал я бурчание ревнивого Чезаре, напрасно изображающего, будто ему на все наплевать: мне уже давно казалось, что он слегка влюблен в свою начальницу.

А вот кабинет археолога оказался вполне пригодным для съемок научно-фантастических фильмов. Вся комната была завалена старыми книгами, на столе красовался громадный микроскоп, какие встретишь еще и не во всякой лаборатории ВПРУ. Были тут колбы, кисти, коробки, инструменты непонятного (мне) предназначения и еще масса всякой, не нужной обывателю, рухляди. От вида всего этого Джоконда едва заметно поморщилась. Кому не известна ее почти патологическая педантичность и тяга к аккуратности? Пожалуй, только неряшливостью и можно было пронять невозмутимую «эльфийку».

— Кажется, я вас где-то видел? — взглянув на меня, спросил археолог.

— Очень даже может быть, — расплывчато откликнулся я.

Хозяин кабинета, потирая руки, предложил нам сесть и первым оседлал стул, словно закрывшись от нас его спинкой. Своей жилистостью и явной неприхотливостью ученый напомнил мне алтайскую березу. Отец часто возил меня в те края, питая непреодолимую и необъяснимую тягу к горам Тибета и Алтая. И там, в глухой тайге, я частенько видел эти белоствольные деревца, растущие прямо из базальтовых глыб. Как им удавалось выжить — не представляю, но факт остается фактом: южная и юго-восточная часть материка Евразия оказалась территорией, которая выстояла и сохранилась в смертоносном дыхании Завершающей войны. Отец говорил, что это из-за гор и из-за особой энергетики, свойственной этим местам.

— Мы с неофициальным визитом, господин Ковиньон, — тихо заговорила Бароччи. — Просто хотим задать вам несколько вопросов…

Ее голос, почему-то приобретший вдруг странные нотки, был не просто тих, но и слаб. Я почувствовал, что никуда уже не стремлюсь. Вот так бы сидеть тут вечно и слушать, как говорит Джоконда. А говорила она, если вслушаться, всякую ерунду: о том, что всегда интересовалась историей древних цивилизаций, о нелегком труде археологов, о последних открытиях. Я сонно моргнул и едва сдержал сладкую зевоту. У меня было ощущение, что кто-то невидимый мягко касается кожи моей головы, делая релакс-массаж.

— Но теперь я все-таки поговорю о том, ради чего мы побеспокоили вас, синьор Ковиньон, — Джо ласково улыбнулась, тронула руку Эдуарда, и тот совершенно обмяк в своем «седле». — Вы везли с собой багаж, господин профессор. Это, если не ошибаюсь, были камни из Египта?

Тон хозяина кабинета был теперь вялым, ритм речи — замедленным, с придыханием, как и у Бароччи:

— Вы, леди, хорошо осведомлены… Только эти камни не из Египта… И не совсем камни…

— Тогда что же это такое?

Она слегка, с доверительным видом, склонилась к нему, и взгляд археолога застрял в разрезе ее белоснежной блузки. Я даже прозрел, и тут же сон отпустил меня: Джо незаметно, без лишних манипуляций, достигла того, на чем «сломались» мы с «эльфами», обрабатывая Елену Соколик. Гм! Значит, не только древностями интересуемся, господин профессор? Уж совместить понятие «древность» с умопомрачительной ложбинкой между упругими полушариями груди Джоконды мог бы только полный кретин или законченный импотент. Импотентом хозяин кабинета, судя по всему, не был. Кретином, вроде, тоже…

— Это не совсем камни… а скорее бетонные глыбы… искусственного происхождения, — продолжал монотонно вещать Ковиньон, и Джоконда, не делая резких движений, медленно распрямилась. — Они доставлены на Землю моими помощниками. Но… они были созданы в Египте, совершенно верно…

Джоконда осталась спокойна. Может быть, это у меня что-то не в порядке со слухом? Археолог сказал, что эти камни доставили на Землю откуда-то извне, что они искусственного происхождения, но что создали их египтяне. Это что, так и должно быть?

Марчелло зевнул, Чезаре развернул конфету, а Витторио (спасибо, хоть воздержавшийся от поедания своих дурацких орехов!) отобрал у него эту конфету на полпути ко рту и съел сам. Уж им-то и дела не было до каких-то камней. Кажется, они давно утеряли нить беседы.

— В Нью-Йорке их продатировали с максимальной точностью. С максимальной — на уровне возможностей нынешних технологий, разумеется… — ученый, кажется, входил в раж и «просыпался»; а быть может, его чрезвычайное оживление и было следствием «эльфийского» гипноза. — День и год в сопровождающих документах, конечно, не указан. Но этим камням около пятнадцати тысяч лет.

Он снова выдержал паузу, и снова никто не взорвался аплодисментами. Думаю, в душе своей археолог поразился нашему вопиющему невежеству.

— Вы хотите сказать, что в двенадцатом тысячелетии до эпохи РБ[25] люди в долине Нила умели не просто отливать бетон, но и зачем-то (и как-то!) перебрасывать его на другие планеты Местной Галактики? — Джоконда неторопливо прикурила, да и я ощутил свербящее желание затянуться сигареткой.

— Не знаю, — сокрушенно вздохнул Ковиньон, — еще не знаю. Мне известно лишь то, что два обломка, которые я привез из института — это нечто вроде фрагментов плит, выполняющих функцию «дверей», заслона между коридорами. Им самое место внутри храма или пирамиды. Но там, где их обнаружили, они валялись под открытым небом. И знаете, где их обнаружили? — он победно сверкнул глазами. — На XNW-3540 и XNZ-3641 в Каприкорнусе![26]

— На Блуждающих? — не выдержал я. — Но это ведь мертвые миры!

— Мертвее не бывает, — поддакнул обрадованный моей реакцией ученый. — Мертвее нашей Луны! Абсолютно безжизненные! И до отказа заполненные залежами этого… — он полуигриво подмигнул Джоконде, — запрещенного… Ну, вы поняли…

Он намекал на атомий — вещество, которое официально на Земле считалось несуществующим, а на Клеомеде из-за его испытаний рождались дети-мутанты, и инкубаторы были бессильны очистить генетический материал. Насколько я знал, ОКИ (Организация Космических Исследований) потихоньку продолжала заниматься изучением атомия. И Аврора Вайтфилд, моя знакомая по «WOW», была одной из тех, кто к этому причастен.

Самое огорчительное заключается в том, что сейчас у нас нет полномочий для его допроса. И даже если Джоконда вновь применит свои чары, Ковиньон впоследствии сможет спокойно отречься от своих слов, да еще и дискредитировать пси-агентов. Нет, «эльфийка» не будет рисковать репутацией. И без того наша сегодняшняя психо-энергетическая атака на эту семейку была избыточной. Заметят — могут и нажаловаться нашему начальству. А оно нам нужно? Тут надо быть осторожнее, когда без санкций, без ордера. Пока мы лишь гости на чужой территории…

— Вы могли бы вкратце просветить нас, какую информацию несли те кам… плиты? — Джоконда аккуратненько «нащупывала дно», стараясь показать свою неосведомленность и заинтересованность одновременно. Игра в «учителя и ученика», словом.

— О, конечно! — Ковиньон вскочил, схватил со стола пухлую папку и, теряя листы («Нет, нет, не подбирайте, не стоит! Потом!») извлек из нее несколько стереографий. Мы увидели снимки тех плит, испещренных иероглифами.

— Пиктография, — заметил археолог, водя пальцем, темным от въевшейся пыли, по «строчкам», сверху вниз. — Древнейшее письмо. Здесь написано следующее: «Малек проглочен будет рыбой, а рыбу хищник схватит тут же, акула хищника погубит и будет съедена людьми. Их, в свою очередь, отправят на корм малькам и крупным рыбам»… Поразительно, правда?

— Ах! Ах! Белиссимо! Сигнорси! Аморэ а прима виста! — услышал я приглушенное передразнивание от Чезаре, но Ковиньон был так увлечен своими каменьями и вниманием роскошной женщины, что ничего не услышал. — Скажите, а вот эта закорючка — это и есть человек?

— Нет, вот человек, — показал ему археолог, ткнув желтоватым ногтем в изображение.

— Ага! — в нос пропел Чезаре и продемонстрировал снимок Марчелло и Витторио со словами на итальянском: — Кто бы мог подумать! Белиссимо! Ах! Ах!

— А вот эту фразу можно перевести примерно так: «Премалое в финале причинно-следственной цепи станет превеликим». Это ведь логическое продолжение предыдущего постулата!

— Продолжение? — я не увидел никакой связи между перечислением субъектов пищевой цепочки и неким подобием архаичного видения теории относительности о причинах и следствиях.

— Разумеется! Ведь посмотрите сами: после смерти людей отправят «на корм малькам и крупным рыбам»! А? Каково?!

Мне было сомнительно. Египтяне могли и не подразумевать этого. Кроме всего прочего, это могло быть некой бездумной компиляцией каких-нибудь более древних «шаманских» заклинаний. Бессмыслицей, другим словом…

— Синьор, а не поступало ли вам каких-либо угроз, маскирующихся под предостережения? — не вдаваясь в подробности, продолжала Джоконда. — Именно в связи с этими плитами, с их перевозкой?

— Не смешите меня, леди! Разве это тайна? Я не повез бы их общим рейсом, содержись в этом материале хоть малейшая предпосылка для секретности! — отфыркался Ковиньон, с юмором глядя на недалекую служаку-вояку.

— То есть, о плитах знали многие? А о том, что они привезены с Блуждающих?

— Мы не делали большой тайны и из этого. Кроме того, мы собираемся опубликовать информацию в общий доступ… На днях…

— В Главном Компьютере?

— Разумеется. И в СМИ.

— Благодарим вас, господин профессор… — Джоконда поднялась с места. — Надеемся, что вы успешно продвинетесь в исследовании этих реликвий. За сим позвольте откланяться.

Усаживаясь в прожаренный солнцем микроавтобус (Чез сразу же врубил кондишен на полную мощность), я посмотрел на «эльфийку».

— Что скажешь, Джо? — как и тетя, я был высокого мнения об ее дедуктивных способностях. И не только дедуктивных. — Думаешь, дело в камнях?

— Да. Думаю. Но связать пока не получается. Поживем — увидим!

— Мудро! — откликнулся Чезаре, сдирая перчатки и швыряя их в «молекулярку». — Вот только какого хрена его аспирантов понесло на Блуждающие, скажите вы мне, дураку?

Джоконда кончиками пальцев потерла веки и сказала только:

— Поехали, Чез!

Ломброни беспрекословно подчинился. Нет, я чую: к Джоконде этот парень неравнодушен! Держу пари!

— Интересно, — заметил я без адресации, — откуда тот дед узнал, что я капитан? На лбу у меня это не написано, представляться я не представлялся, а на камзоле моем нашивок нет…

Марчелло хмыкнул, но ничего не сказал. А Виттрио с удвоенной энергией хрустел орешками.

4. Чрезвычайная ситуация в Вашингтоне

По возвращении в тетино поместье мы ждали приезда моего отца, Фреда Калиостро. Однако он позвонил и, попросив прощения у свояченицы, пообещал быть к вечеру воскресенья. То есть, мы сможем увидеться с ним лишь завтра… Если сможем.

К слову сказать, Фред Калиостро руководил еще одной ветвью «Черных эльфов», не столь привилегированных, как «квартет» Бароччи, и работающих в Европе почти независимо от своей основательницы, генерала Калиостро.

Мои сомнения по поводу нашей встречи с отцом оправдались: вылететь нам с Джокондой пришлось уже ночью. Бароччи приехала к тетушке после полуночи, когда все гости разъехались, а Маргарет удалилась в спальню. Ко мне же сон предательски не шел. Мы сидели с тетей и Тревором на кухне, судача в семейном кругу. На генерала снизошло вдохновение, и она вспомнила, что я — ее племянник, а не просто капитан нью-йоркского спецотдела, и что со мной тоже можно поговорить по душам. В последний раз такое было, когда мне стукнуло шестнадцать. Видимо, из-за тяжелого дня мы все устали и пороняли свои маски…

— Синьора Калиостро, — внезапно, как раз тогда, когда мы с Тревором глубокомысленно выясняли, кто он — дворецкий или мажордом — раздался за моей спиной голос Джоконды, — у меня новости. Маргарита Зейдельман найдена в своем кабинете. Мертвой. Ее обнаружила охрана.

Я не поверил ушам.

— А Жилайтис? — как ни в чем не бывало уточнила тетя.

— Жилайтис лежал на обследовании в клинике «Санта-Моника» в Нью-Йорке и не покидал ее пределов двое суток. В момент совершения попытки уничтожить самолет «Нью-Йорк — Сан-Франциско» он находился под капельницей: ему сделали полное переливание крови, чистку плазмы и лимфы. Это засвидетельствовано врачами клиники документально.

— Вылетайте, — без лишних расспросов решила тетя.

Наш самолет коснулся шасси посадочной полосы аэропорта Мемори[27] в 9.25 по нью-йоркскому времени. Джоконда, безмятежно проспавшая — в отличие от меня — все шесть с лишним часов перелета, столь же безмятежно проснулась и надела свой неизменный пиджак. Ночь была безжалостно проглочена той самой Гринвичской поправкой…

Чезаре Ломброни, Марчелло Спинотти и Витторио Малареда, громко и с повизгиванием зевая, плелись за нами к трапу. Им не было никакого дела до пассажиров, шарахавшихся от производимых ими звуков.

«Идеальное преступление», — всплыла в памяти фразочка из литературы Наследства; тогда особо популярным жанром был детектив. Сейчас книги об убийствах относили к жанру фантастики и не слишком приветствовались управленческой цензурой — разумеется, если это не было оправдано целостностью художественного замысла писателя. Мне подумалось, не возвращаются ли прежние времена, сигналом к которым стало вчерашнее без пяти минут падение самолета и убийство старухи-магната…

— Может, у Жилайтиса есть брат-близнец? — усмехнувшись, спросил я Джоконду, которая расчесывала свои роскошные черные волосы в поданном специально для нас флайере.

— У Жилайтиса нет братьев-близнецов, — с полной серьезностью ответствовала она, не замечая или не желая замечать моей иронии. — Но даже если бы и был, у близнецов всегда различаются отпечатки пальцев и уж тем более — рисунок сетчатки…

— Гм… Логично… Что ты думаешь?

— Мне пока не о чем думать. Нет почвы… — Джоконда принялась подкрашиваться, расслабленная, словно сытая кошка. — Поживем — увидим.

Не исключено, что в голове у нее такой же порядок, какой она проповедует вокруг себя. Все разложено по полочкам, блестит и сияет. Когда нужно — включается, когда не надо — отключается. Как «спящий режим» у роботов. Господь сотворил для утехи своей души чрезвычайно привлекательную голограмму во плоти, хвала ему, Главному Конструктору! Голограмму… голограмму…

— Джо! А как насчет фикшен-голограммы?

— Голограммы — где? В больнице или в самолете? — задала каверзный вопрос Джоконда.

— В самолете.

— Голограмма не прошла бы контроля при регистрации. Это основное. Не говоря уж о том, чтобы излучать эмоции, брать в заложники детей и отражать «харизму» «щитом»… — Джоконда продолжила наводить красоту — хотя куда уж больше?

— О'кей, глупость сказал, признаю… О больнице не спрашиваю: переливание крови и чистка плазмы голограмме исключены…

«Эльфийка» не ответила.

Да уж. Я считал себя не самым плохим специалистом в области создания подобных штучек, а потому со всей ответственностью могу поручиться: создать «глюка» с подобными характеристиками под силу только Богу. И одно из таких созданий сидит в данную минуту рядом со мной…

В Вашингтон (точнее, в Арлингтон) мы прилетели к 9.53 утра. Я уже всерьез подумывал обратиться в какую-нибудь клинику и поставить себе обезболивающую инъекцию: голова раскалывалась не то что на куски — на микропикселы…

Особняк Маргариты Зейдельман располагается в низине. Капитолийский холм, где, согласно истории, в прежнем тысячелетии находилось правительство Америки, ныне был громадным музеем под открытым небом. В выходные и по пятницам сюда совершают паломничество тысячи туристов со всех уголков Земли, а также гости с планет Содружества. То, что осталось от Белого дома и тогдашнего Пентагона после Завершающей (ныне Пентагон — название было решено сохранить — находится в предместьях Нью-Йорка и надежно защищен оптико-энергетическим куполом), посещается людьми, как римский Колизей, вечные египетские пирамиды и Стена плача в Иерусалиме.

Дом Зейдельман видно с объездной дороги издалека. Топливный магнат при жизни явно предпочитала уединение, и, приблизившись, мы в том убедились: постройка обнесена высокой глухой стеной, которая в дополнение к своей неприступности снабжена еще и системой слежения. На безопасность старушка не скупилась. Да только вот не помогло. Как говорили древние, «не жди черного дня, не то придет»…

— Это тут совершили делито креминале? — поинтересовался малоразговорчивый Марчелло, выглядывая в окно автомобиля.

Не знаю, почувствовал бы я или нет, что здесь витает смерть, если бы не знал об убийстве хозяйки дома. Но особняк производил поистине мрачное впечатление. Как сказали бы мои нынешние спутники, все здесь было в стиле «фиори мода» — настоящая находка для поклонников готических времен. Мрачное, темно-серое здание со стрельчатыми окнами и очертаниями стремящейся вверх ракеты «воздух-воздух» напоминало монастырь или дом с привидениями из фэнтэзийной он-лайновой игры… Я не хотел бы прожить здесь и дня, мне куда больше по душе наша с Фанни маленькая квартирка под самым небом, с большими окнами, открывающими панораму Манхэттена. Ну вот, снова это обобщение… Интересно, привороты — реальны?

Все вокруг дома Зейдельман было оцеплено нарядами ВО. При подъезде к дому нас пытались остановить по очереди на всех постах, но после того, как я показывал свое удостоверение, а Джо приставляла браслет на правой руке к их сканерам, мы беспрепятственно двигались дальше.

Дом был набит агентами спецотделов всего штата. От нас были выделены Пит Маркус и Рут Грего под руководством майора, миссис Сендз, от полицейских (зачем-то) — Фрэнки Бишоп.

— Вау, Дик! — Пит вцепился в мой локоть и потащил меня к кабинету, возле которого дежурили три сержанта ВО. — Это такое дерьмо! Я еще не видел ничего подобного в своей жизни! Столько кровищи!

— Сгинь, извращенец! — я стряхнул его с себя. — Эксперты здесь?

— Там, — он указал на дверь.

— Привет, Ди, — Фрэнки, почему-то сероватого цвета, протянул мне свою лапищу.

Я пожал оливковую ладонь с четко обозначенными коричневым цветом складками (интересно, что сказал бы тот дед, папаша Елены Соколик, увидев линии жизни-судьбы Фрэнки?).

— Слушай, у тебя нигде не завалялось нашатыря, а?

Я отрицательно покачал гудящей головой. Забавно наблюдать за этим гигантом, которого пошатывает в полуобмороке. Не знаю, за каким чертом они прислали на эту «мокруху» полицейского? Видимо, чтоб не отставать и быть в курсе. Ну, тогда бы уж пригнали и разведчиков, и «космопытов» заодно. А то непорядок получается…

Мы с Бароччи вошли. Пит, Рут и троица «эльфов» Джоконды остались снаружи. И тут я понял, почему бедняга-Бишоп никак не мог прийти в себя.

В кабинете под присмотром миссис Сендз работало двое экспертов. В других обстоятельствах я первым делом осмотрел бы помещение, но сейчас все внимание привлекал женский труп, лежащий по другую сторону от большого, сделанного под старину стола. Здесь уже появился характерный запах смерти, знакомый мне со времен изучения анатомии в Академии. Курсантов, прикомандированных к спецотделу, целый год по три раза в неделю вывозили в нью-йоркский «мортуриум», как было принято называть морг для умерших «синтов».

Проводить какие бы то ни было опыты над человеческим существом — неважно, живым или мертвым — Конвенция запрещала. Поэтому единственным возможным наглядным пособием для студентов, изучающих анатомию, стали искусственно созданные существа, имеющие в точности такое же строение, как и у людей, с единственным небольшим отличием — их жизнедеятельностью руководило небольшое техническое устройство — микрочип, сращенный с мозгом. У биокиборгов этот микрочип доминировал во всех их действиях и поступках, андроиды были более человечны, точнее, человекоподобны. И, дабы подстраховаться, трусливое человечество, ожидавшее подвохов со стороны всего, чего угодно, в том числе со стороны порожденных им созданий, делало все, лишь бы с первого же взгляда отличить «синта» от своего соплеменника. Полностью черные глазницы андроидов — верный тому пример. Если говорить от души, я встречал искусственных типов и даже простых домашних животных, которые были в сто крат более человечными, чем многие знакомые мне люди.

Но позволю себе вернуться к «мортуриуму». Мне самому доводилось вскрывать труп одного из андроидов на экзамене по анатомии, извлекать внутренние органы и рассказывать о возможных патологиях этих органов у человека. Тогда я сумел убедить себя, что имею дело лишь с подобием человеческого тела, в некотором роде, макетом. И в то же время крамольная мыслишка исподволь точила меня до сих пор: чем они, «синты», хуже нас, так называемых людей? Это постоянно приводило меня к неутешительным выводам теологического свойства: если люди так относятся к тому, что сделали своими руками, то почему они требуют большего у Великого Конструктора в своих молитвах и чаяниях? Кто им сказал, что у Него нет своей «Конвенции»?

Итак, мы с Джокондой вошли в кабинет, где произошло убийство, и увидели на полу труп. Пит, по своему обыкновению, был склонен немного преувеличивать реальное положение дел. Крови было не так уж много. Уж в любом случае — не весь кабинет, как нарисовало мое разыгравшееся воображение. Старуха, падая, залила кровью свой письменный стол, клавиатуру компьютера и кожаное кресло. В конвульсиях опрокинула последнее: видимо, цепляясь за него. Я прикрыл глаза и представил, как она одной рукой пытается сжать располосованную кожу на горле, а другой хватается за спинку кресла. Артерия толчками выбрасывает ярко-алую кровь — в никуда. Раз, два, три…

Честно? Замутило.

— А, Риккардо… — тусклым голосом констатировала миссис Сендз. — Ну, вот видите, как… Что там генерал?

Я кивнул, изобразив улыбку. Все время казалось, что старуха, лежащая с перерезанным горлом на полу, сейчас пошевелится. Восковая маска, в которую превратилось ее лицо, малоприятное, насколько я мог судить, еще и при жизни, все равно никак не могла убедить меня, что она мертва. Странное ощущение. Глаза обманывают разум, а разум сам обманываться рад. Он ждет, когда лежащий вздохнет и шевельнется. Ведь нечасто нам приходится иметь дело с покойниками, чтобы успеть научиться спасительному цинизму…

Джоконда без малейших колебаний опустилась на одно колено возле трупа и, натянув перчатки, стала разглядывать нанесенную рану на горле того, что еще вчера было Маргаритой Зейдельман.

— Оружие было исключительно острым, — сказала она по-итальянски, поворачивая туда-сюда голову покойницы. — Дик, смотри!

Кожа на горле убитой была рассечена одним взмахом и с поразительной точностью — почти от уха до уха, пересекая одновременно все жизненно важные артерии и сухожилия. Чтобы нанести такое увечье, нужна нечеловечески твердая и уверенная рука. И, как минимум, много-много лет обучения и работы в ВО или СО нашего Управления…

— Тремендо ферита, — продолжала «эльфийка». — Я такого еще не встречала. Профессионально.

— Тремен… что? — переспросила миссис Сендз.

— Ранение, не совместимое с жизнью, — с некоторой неточностью перевел я. Все-таки язык моего народа отличается большей живостью, чем кванторлингва.

— Мы до сих пор не определили тип оружия, которым оно было нанесено, — призналась моя начальница. — Пронести сюда холодное оружие он не смог бы ни при каких обстоятельствах, — майор кивнула на встроенные в двери датчики-металлоискатели. — Госпожа Зейдельман была «повернута» на безопасности. К ней даже личный охранник смог бы приблизиться лишь с пустыми руками.

— Ну, один-то, похоже, приблизился не с пустыми… — я поднялся на ноги.

— На, посмотри-ка данные, — майор Сендз подала мне свою линзу, наскоро сполоснув ее в очистительном растворе.

Она не успела удалить предыдущую информацию. Передо мной появился список имен тех агентов, что были представлены для ведения этого дела на согласование с вышестоящими. Также присутствовали и краткие характеристики каждого кандидата. В частности, обо мне там было сказано так: «Риккардо Калиостро. Пол — мужской. Возраст — 30 лет. Звание — капитан СО. Специализация: «аналитик-оперативник». Стаж работы в ВПРУ — 12 лет. Активен, умен, ироничен, но по отношению к коллегам неконфликтен. Психологически стоек. Пси-способности — средние (спасибо хоть за то, что не оценили как «на нуле» — подумалось мне в свете вчерашних событий в самолете и в доме Соколиков). Допущен». Успел я ухватить и кое-что о моих коллегах: «Питер Маркус. Пол — мужской. Возраст — 26 лет. Звание — лейтенант СО. Специализация: «аналитик-ролевик». Стаж работы в ВПРУ — 8 лет. Активен, умен, бывает несобран, однако компенсирует исполнительностью. Психологически стоек. Пси-способности — низкие. Допущен». А также: «Рут Грего. Пол — женский. Возраст — 25 лет. Звание — старший сержант СО. Специализация: «аналитик-прогнозист». Стаж работы в ВПРУ — 7 лет. Активность выражена слабо, умна, спокойна, доброжелательна. Психологически уравновешена. Пси-способности — высокие. Допущена». И еще я прочел немного из досье на Фрэнки: «Фрэнк Бишоп. Пол — мужской. Возраст — 29 лет. Звание — лейтенант ПО. Специализация: «досмотрщик». Стаж работы в ВПРУ — 7 лет (почему-то у полицейских годы учебы в Академии в стаж не шли). Активен…»

На этом миссис Сэндз, спохватившись, активировала другой ДНИ. Я просмотрел сухие доклады о нынешнем деле. Зейдельман обнаружил мертвой охранник по имени Кевин Бутроу. Он заметил, что система охраны ее кабинета отключена, попытался выйти на связь и, не получив ответа, наведался в эту комнату лично. Увидев труп, тут же покинул помещение и поставил в известность спецотдел нью-йоркского Управления. Допросы остальной обслуги дома ощутимых результатов не дали.

— Понятно, — я извлек линзу и бросил ее в раствор. — Понятно, что чертовщина какая-то…

Вместо комментария к моим словам Джоконда молча взяла со стола чистый лист бумаги, оторвала кусок, сжала его в руке так, что неповрежденный краешек едва выглядывал из ее ладони, подошла к кожаному креслу и едва уловимым молниеносным движением полоснула по его спинке. Кожа разошлась так, будто по ней проехались тончайшим лезвием. А ведь мебельная обивка подвергалась специальной дубильной обработке, это не та уязвимая оболочка, которую являет собой человеческое тело…

Я покачал головой. Отец показывал мне однажды, что можно сделать, имея под рукой самый безобидный предмет — карандаш, например, или диск-информнакопитель. Но вот так, запросто, листком обычной бумаги… Сказать, что впечатляет — это ничего не сказать.

Начальница «Черных эльфов» подкурила сигарету, подошла к распахнутому окну и выглянула наружу. Миссис Сендз была поражена увиденным. А уж эта женщина на своем веку сталкивалась со многими необычными вещами.

— Считаете, тот задохлик, Жилайтис, мог так запросто чиркнуть старушке по горлышку?

Майор посмотрела на меня с глубоким сомнением. Вряд ли частный охранник обладал навыками агента Управления и был обучен безнаказанному убийству. Даже Зейдельман при всех ее деньгах не смогла бы заполучить такого в личное распоряжение — смотри ту же Конвенцию, а заодно Устав ВПРУ. Маргарита не стала бы рисковать своей репутацией. Если бы Жилайтис прежде работал в нашем ведомстве, Джо выяснила бы это сразу.

Сплошные «не», «не», «не»… А результат — лежит в этой же комнате, в луже крови, окоченевший. Вот вам и «не»…

Судмедэксперты, обработавшие каждый квадратный дюйм кабинета, развели руками. По видимому, здесь имелась тьма отпечатков людей и «синтов», которые служили в этом доме — не исключено, что отметился и свалившийся нам как снег на голову последователь русского Родиона Раскольникова.

Джо поманила меня к себе. Я подошел к ней и тоже выглянул в окно. Кабинет Зейдельман находился на втором этаже особняка. Внизу проходила выложенная плиткой дорожка — никаких клумб и зеленых насаждений.

— Давай посмотрим, — словно прочитав мои мысли, сказала девушка и затушила сигарету в изящной керамической пепельнице.

— Куда посмотрим? — успел спросить я, но Джо уже запрыгнула на подоконник. — Эй, не стоит этого делать!

Она оглянулась через плечо и вопросительно двинула бровью.

— Ну, решать тебе… — я сдался.

Бароччи оттолкнулась от карниза и мягко приземлилась на дорожку, присев почти до земли. Никаких признаков боли у Джоконды я не заметил. Она распрямилась и спокойно направилась обратно в дом через парадное.

Миссис Сендз потерла внутренние уголки своих узких, но слегка округлившихся после этого трюка глаз. Пришлось вспомнить о порученной мне подготовке к «показушным» соревнованиям. После увиденного майор точно заставит меня лечь костьми на тренировках…

— Что Жилайтис? — дабы переменить тему и поскорее отвлечь начальницу от не выгодных мне мыслей, осведомился я.

— Жилайтис в клинике. К нему приставлен конвой. Он еще не очнулся от наркоза, поэтому если вы за него возьметесь, то будете делать это «с нуля»… Возьметесь?

— Конечно, майор. Госпиталь «Санта Моника», не так ли?

Миссис Сендз согласно кивнула. И что всех так и несет в этот госпиталь — сначала Исабель Сантос с ее ветряной оспой, теперь вот этого Андреса Жилайтиса?! Какое-то мистическое стечение обстоятельств, иначе и не назовешь. Сложно представить себе ситуацию, что Жилайтис, выжив после прыжка без парашюта и после минуса пятидесяти семи градусов по шкале Цельсия за бортом, преодолев затем (по земле) несколько тысяч километров и вернувшись обратно в Нью-Йорк, наивно обратился в самую известную столичную больницу с тем, чтобы ему сделали переливание крови и почистили лимфу. Конечно, а то мало ли какой инфекции он там насобирал, в полете, на высоте двенадцати тысяч километров!

В коридорах повсюду болтались осиротевшие кошки Маргариты Зейдельман. Одни пугливо шарахались в сторону, другие нагло путались под ногами, гладкие и пушистые, крупные и маленькие, длинноногие и коренастые. Только на втором этаже мне попалось не меньше десятка этих тварюг. Хорошая коллекция. Люблю кошек. Было бы побольше времени или домашний робот для ухода за квартирой, завел бы себе кота…

Джоконда поднималась на крыльцо в сопровождении Пита Маркуса, который, не зная, к кому лезет, пытался наладить с нею отношения. Он, конечно, полагал, что со стороны это незаметно и выглядит как совершенно безобидная любезность.

— Дик, — сказала она и, подняв с пола смешного лысо-ушастого кота породы «сфинкс», продолжила на итальянском: — Пусть этот паццио буффо исчезнет. Он меня утомил, — а затем перешла на кванторлингву: — Осмотрим комнату Жилайтиса, она на первом этаже.

Бароччи развернулась и пошла в левое крыло особняка — в «башню». Я удержал Пита он порыва последовать за нею:

— Знаешь, ты бы пошел к майору Сендз! Давай, выполняй!

— Ты это назло… — проворчал «паццио буффо». — Увидел, что она на меня запала…

— Выполняй приказ, лейтенант.

«Паццио буффо» — это «потешный псих». Если, конечно, у Джоконды это является признаком благосклонности, то тут я — пас…

Я догнал Джо, и мы с нею поднялись по винтовой лестнице на пятый этаж пристройки, соединенной с самим домом галереей. Снаружи эта пристройка смотрелась как дозорная башня времен Робин Гуда.

Один из охранников Зейдельман (теперь справедливее говорить — «из бывших охранников») отпер для нас с Бароччи дверь в комнату своего коллеги.

Н-да… Я покосился на Джо, но как всегда никакой особенной реакции не заметил.

Если посетить казарму, то, скорее всего, от нее останется больше ощущения домашнего уюта, чем от жилища (тут больше подойдет слово «пристанища» или даже «кельи») Андреса Жилайтиса. В углу комнаты стояла узкая кровать, идеально ровно застеленная серым одеялом. У окна — маленький стол и легкий на вид стул. Все.

— Здесь чего-то не хватает, тебе так не кажется? — спросил я Джоконду.

— Чего, например? — уточнила она.

— Решеток на окнах и кольца в стене. Для кандалов.

Мы огляделись. Нет, за дверью находился еще и небольшой, встроенный в стенную панель, платяной шкаф. Разумеется, в нем также царил казарменный порядок: уложенное идеальной стопкой сменное постельное белье — на одной полке, а нательное — на другой. Развешенная по «плечикам» верхняя одежда, кажется, готова отдать честь, стоит на нее гаркнуть приказным тоном. Внизу в аккуратную линию выстроилось три пары обуви на разные сезоны. Вот теперь — все.

Наверное, при виде всего этого душа Джоконды пела. Вот кто был бы для нее идеальной парой.

— Серьезный парень, — бросил я «апарт в зал». — Ты поедешь к Жилайтису?

— Едем, — Джоконда подошла к двери.

— Как, ты не будешь прыгать из окна?!

«Черные эльфы» позевывали в холле.

— К флайеру в Арлингтон, затем — в «Санта Монику» Нью-Йорка, Чез, — сказала Джо. — Спинотти и Малареда, вы остаетесь. Поднимитесь наверх и скажите майору Сендз, что я направила вас в ее распоряжение. Докладываться мне каждые двадцать минут.

Витторио выплюнул последнюю скорлупу, встал с дивана и отряхнулся. Истинный Порко!

А мы снова помчались в Нью-Йорк.

5. В госпитале «Санта Моника»

К нашему приезду Жилайтис только-только пришел в себя от наркоза. Он, конечно, не ожидал, что у его изголовья будут дежурить две оркоподобные личности в мундирах ВО. Ради того, чтобы он не создавал проблем ни им, ни себе, вояки были готовы даже собственноручно подсунуть под пациента «утку».

Я изучил его на информнакопителе у дежурной медсестры. Ни малейших сомнений: это он. «Перышки», конечно, немного примялись, то есть прическа была уже не та, но во всем остальном — мой клиент.

— Ну поглядим, что он будет сочинять, — я на всякий случай проверил состояние своего оружия. Эх, мне в этом камзоле даже «плазменник» вытаскивать несподручно! Но хотя бы мой кинжал на своем прежнем месте. — О'кей, идем!

Мы не договаривались с Джокондой о манере ведения допроса — все выйдет само собой. Это все-таки не контрразведчица Стефания Каприччо, слухи о садистских наклонностях которой разнеслись далеко за пределы американских филиалов ВПРУ.

— Вся документация подтвердила: на момент совершения обоих преступлений он находился под наркозом, — еще раз, по пути в палату, предупредила меня Джо. — И тому есть немало свидетелей…

— В самолете тоже было немало свидетелей. Если не больше. С этим-то ты согласишься, мисс Корректность?

— Сейчас разберемся, — Бароччи была неуязвима для моих подколок.

При нашем появлении Жилайтис слегка приподнялся на локтях, но на его плечо тут же опустилась предостерегающая длань конвоира. Парень беспомощно оглядел нас:

— Я не знаю, за что меня арестовали, — сказал он заплетающимся после наркоза языком.

Малейшие сомнения улетучились: это был он. Абсолютно тот же голос. Впрочем, мне ли тягаться с электроникой, фиксирующей отпечатки пальцев и рисунок сетчатки? Это уже так, для самоубеждения…

И тут меня впервые со вчерашнего дня скрутило от невыносимой головной боли, которая пронзила мозг и током прокатилась затем по всему телу сверху вниз. Я схватился за тумбочку и рефлекторно прижал к носу ладонь. Из ноздрей хлынула горячая струя, словно что-то взорвалось там, в глубине переносицы.

Перед глазами возник образ мужчины со странным птичьим лицом и в темно-лиловом облачении, напоминающим древние рясы священников. Мужчина держал в руке раскачивающийся на цепочке золотой диск, отдаленно похожий на наши с Фаиной свадебные медальоны, и тихо что-то говорил. Блики от этого необычного «амулета» слепили меня, я жмурился, мне хотелось плакать, чтобы это прекратилось.

— Amen! — сказал мужчина.

Пелена спала. Опершись на стенку, я сидел на полу, надо мной склонялась Джо и один из «орков»-конвоиров. Я почувствовал исходящую от «эльфийки» теплую волну поддержки. Не сомневаюсь, что лишь благодаря ее вмешательству мне стало гораздо легче. Да и боль отступила.

— Что с вами, офицер? — взволнованно спрашивал громила, сержант ВО. — Вы в порядке?

— В порядке, — я взял протянутое мне бумажное полотенце и стер кровь с лица.

Жилайтис смотрел на меня с испугом и изумлением. Но в его глазах не было одного нюанса — узнавания. Я чувствовал: этот парень видит меня впервые в жизни. И это не сыграешь. Подсознание не обманывает…

— Ты в состоянии продолжать? — уточнила Джо, протягивая мне руку, уцепившись за которую я поднялся на ноги.

— Да, вполне… — палата перестала качаться. — Да.

— Андрес Жилайтис, 19 января 971 года рождения, регистрация в Вашингтоне, группа крови «А», отрицательный резус-фактор? — выдала Бароччи, поворачиваясь к подозреваемому.

— Да… — согласился парень.

В самолете я слегка ошибся: Андрес на год младше меня. Ну, несущественно…

— С чем вы обратились за помощью в клинику? — продолжала Джоконда.

— Мне два раза в год приходится делать полное переливание крови и чистку лимфы. Вы можете уточнить мой диагноз в записях врачей — у меня неоперабельная дисфункция щитовидной железы и… — он нервно указывал пальцем куда-то на дверь. — Но скажите, что я сделал, господа?

— Вы работаете частным охранником у Маргариты Зейдельман, — не обратив никакого внимания на его вопрос, констатировала начальница «Черных эльфов».

— Ну…

— Поточнее, пожалуйста. Ваши слова фиксируются в протоколе.

— Да. Работаю. Частным этим… охранником. А в чем все-таки дело, леди и джентльмены? Я имею право это знать!

— Помолчите, — посоветовал я, двигая к изголовью кровати стул и присаживаясь на него. — Если говорить о правах, вы не имели их на то, чтобы занимать эту должность. По 834 статье Конвенции Содружества. Это обоюдное нарушение закона: и со стороны работодателя, и со стороны нанимаемого. Или вы скрыли свою истинную биологическую принадлежность, господин Жилайтис?

Он не выдержал моего взгляда в упор, смутился, что-то забормотал в свое оправдание. Но, по крайней мере, желание качать права у него отпало.

— Вы все узнаете, когда придет время, — Джоконда по-женски смягчила резкость моего заявления. — Когда вы в последний раз видели вашу нанимательницу Маргариту Зейдельман, синьор Жилайтис?

— А сегодня какое?

— Пятое августа 999 года, воскресенье.

— В пятницу утром видел — третьего, значит! Третьего августа… А что с нею случилось? Ее похитили и требуют выкуп?

— Ее убили и уже ничего не требуют, — я проглядывал логи, старательно фиксируемые информнакопителем, краем глаза следя за мимикой пациента.

На лице Жилайтиса отобразился ужас:

— К-как — уб…били?.. Это шутка такая? Как м-можно уб-бить?.. Это же суицид.

— Суицида не было, — вставила Джоконда.

— Тогда… вы узнали, кто ее убил и… как это вышло?

— Вот это мы сейчас и пытаемся выяснить, — сказал я и тайком вздохнул: кажется, парень не играет; а если и играет, то мир утратил величайшего лицедея всех времен. — Насчет того, как — ей перерезали горло. От уха до уха.

— КТО?!

— Итак, вы видели в последний раз вашу хозяйку, Маргариту Зейдельман, утром пятницы, 3 августа… — снова приступила к основной теме дознания «эльфийка». — Как вам показалось, она держалась обычно?

— Да. Абсолютно как всегда… Пожелала мне удачного обследования, выдала аванс на непредвиденные больничные рас… Нет, но вы действительно уверены, что убитая — леди Зейдельман?! Может, не она это? — Жилайтис умоляюще заглядывал нам в глаза.

Думаю, такую работу ему теперь не найти вовеки. Если даже и подтвердится, что он непричастен к убийству и покушению на жизнь пассажиров моего самолета. Похоже, все деньги у Андреса уходили на поддержание собственной жизни в больницах: судя по его жилищу, он ничего не покупал и обходился минимумом. В то же время это обстоятельство может сыграть и против него. Обязательно будет иметь место версия о том, что парню требовались огромные суммы на лечение и в связи с этим он согласился на предложение какого-то доброго дяди (или тети) за хорошую плату устранить свою хозяйку, которая своей профессиональной деятельностью могла сильно мешать чьей-то карьере. Другой вопрос, что так он рисковал бы не просто своим здоровьем, а своей жизнью. Или все-таки Жилайтис каким-то образом научился обходить аннигилятор? Нет, это невозможно. Нереально. Чтобы научить этому, нужен мощный инструктор из ВПРУ и, по самым приблизительным прикидкам, года три целенаправленной систематической работы. «Самопальных» мастеров мир еще не видел. Но… у него какие-то нарушения в эндокринной системе… Не могло ли это дезавуировать аннигиляционный ген? Это, пожалуй, задача для медэкспертов лаборатории при ВПРУ, Тьерри Шелла, например, или Лизы Вертинской…

— Она не упоминала, с кем собирается встретиться в субботу? Не намечала каких-нибудь поездок? — Джоконда щелкнула зажигалкой и подкурила; Андрес с невольным страхом поглядел на дым и отодвинулся — так, чтобы не вдохнуть его ненароком. Тогда девушка сделала знак одному из конвоиров.

Оркоподобный вэошник послушно включил вытяжку и тут же снова замер в изножье койки.

— Нет. Леди Зейдельман не имела привычки фамильярничать с нами… Мы — внутренняя охрана. На выезды она нанимала разовых секьюрити в какой-то охранной фирме. «Синтов», — Андрес со значительностью посмотрел в мою сторону.

— В таком случае меня интересуют все ваши контакты за последний… — Бароччи слегка запнулась, — скажем, за последний год. Ваши показания будут перепроверены.

Тут Жилайтиса наконец-то осенило:

— Но неужто это меня обвиняют в убийстве леди?!

— Вас пока ни в чем не обвиняют. Потрудитесь вспомнить то, о чем я вас попросила.

У Бароччи сработал сигнал встроенного в браслет ретранслятора. Взмахнув указательным пальцем — призыв к ожиданию — «эльфийка» прикоснулась к уху и выслушала звонившего. Рискну предположить, что это был или Спинотти, или Малареда.

— Си, каписко. Грациа, Марчелло, — отключив связь с домом Зейдельман, Джоконда снова повернулась к Андресу: — А как вы объясните то, что вас видели в доме в пятницу вечером и субботу утром, синьор Жилайтис?

— Меня?! Кто?!

— Ваши коллеги, вызванные на допрос. Сейчас с ними разговаривают представители ВПРУ, и несколько человек дали показания, что видели вас 3-го августа. Вы вернулись из госпиталя «Санта Моника» вечером, в 20.25 по местному времени. Затем в 5.38 утра 4-го августа система слежения зафиксировала вас покидающим поместье Маргариты Зейдельман. В 7.50 того же дня вы прошли регистрацию на рейс до Сан-Франциско в аэропорту Мемори.

— Но я не мог быть там! В пятницу в то время, про которое вы сказали, я проходил обследование. А утром, в районе шести, я уже лежал на операционном столе… И еще… мне не к кому было бы лететь в Сан-Франциско… Я не знаю, чем мне доказать мои слова, но ведь, наверное, было немало свидетелей, которые могут подтвердить, что так оно и было! Это ведь считается, правда? Правда?

— К сожалению, есть уже и немалое число свидетелей, подтверждающих обратное… — не выдержал я, понимая, что парень откровенно вляпался. — Скажите, господин Жилайтис, в каких отношениях вы были с коллегами?

Жилайтис пожал плечами:

— Да в самых обычных… Друзей у меня не было, но и делить нам с другими охранниками было особенно нечего… Если вы думаете о зависти, там, или еще о чем таком…

— То есть, у вас ни друзей, ни увлечений, ни сердечных привязанностей, так выходит?

Он густо покраснел, покосился на Джоконду:

— Да… — его голос подсел. — Да…

Я понял причину его взгляда в сторону Джо: видимо, заболевание влияет и на интимную сферу его жизни. Ничего не поделаешь. Хотя, если честно, я на его месте предпочел бы удавиться, чем жить в таких ограничениях. Упаси господь, конечно!

— Теперь вернемся к вопросу о контактах за последний год.

— Врачи, — начал перечислять, вяло загибая дрожащие пальцы, подозреваемый, — хозяйка, коллеги из моей смены…

— Другие пациенты, — как бы невзначай подсказала Бароччи.

В дымчатых, еще не до конца прояснившихся после наркоза, глазах Андреса мелькнул огонек озарения.

Дело было так. Полтора месяца назад Андрес лег на пару недель в небольшую клинику в Вашингтоне. На обследование. Из-за нехватки места ему не выделили отдельную палату, а положили еще с двумя пациентами — пожилым, у которого были признаки болезни Альцгеймера, и совсем молоденьким парнишкой. Старик с ними не разговаривал, а вот молодые люди общий язык между собой нашли. В то время Жилайтису ничто не казалось подозрительным, но теперь, из-за этого убийства, он был склонен видеть во всем намеки на будущую «подставу». Андрес сказал, что ему тогда сразу бросился в глаза слишком уж здоровый вид Джимми Хокинса — так звали его собеседника.

— Как-как? — уточнил я и, усмехнувшись, взглянул на Джоконду.

Но та и ухом не повела. Что ж, может быть, «приключения» не были ее излюбленным литературным жанром в детстве…

— Джим Хокинс. Кажется, он занимался навигацией или… чем-то в этом роде…

Джоконда рассмеялась:

— Ну-ну! И что еще не так было в этом вашем юнге Джиме?

Каюсь: жанр «приключения» в литературе Наследства Джоконда своим вниманием не обошла…

— Джим был очень загорелым, поэтому я так легко и поверил в то, что он связан с морским делом. Теперь — не знаю… Странный он был… Смеется, а глаза глухие… Ел мало. А когда не знал, что я смотрю, и задумывался, то… не знаю, как и сказать. Как будто ему умирать завтра — вот такое у него в глазах было.

Джоконда отвернулась и что-то шепнула в свой браслет.

Андресу вспоминались все новые и новые подробности странных поступков «юнги». По ночам этот парнишка что-то бормотал. Или надолго запирался в ванной. Однажды забыл задействовать блокиратор, и Андрес спросонья увидел, что Джим стоит против большого зеркала между ванной и рукомойником, разговаривая с собственным отражением. Услышав шаги соседа, юноша сильно вздрогнул. А после выписки внезапно исчез, даже не попрощался.

— Опишите-ка его! — предложил я, и Джо подрегулировала мощность приемника в своем компе-напульснике.

— Чуть выше меня. Отлично сложен. Волосы длинные, он их в хвост убирал всегда. Глаза… цвет не помню, кажется, серые. Непрозрачные такие, глухие. Голос — тихий, никогда не повышал, сколько помню. Но говорил разборчиво, четко, грамотно. Я бы и красивым его назвал, да уж больно взгляд мне его не нравился, страшно становилось…

— Да… — сказал я Джоконде. — Пресноватый фоторобот получается… А что, особых примет нет? Кроме длинных волос?

Андрес подумал и покачал головой.

— И с тех пор ваши с ним пути-дорожки не пересекались?

— Нет.

Мы вышли, оставив Жилайтиса на попечение конвоиров.

— В вашингтонскую клинику? — спросил я, попутно кляня все на свете за эти наши метания туда-сюда.

— Не вижу смысла, — ответила Джо. — Там сейчас ребята. Пойдем-ка перекусим куда-нибудь, синьор Калиостро…

Воскресный Нью-Йорк поражал своей тишиной. Время отпусков, да еще и выходной. Люди стремятся в курортные зоны, что им здесь, среди стен и дорог?..

Даже официантка, даром что «синт», казалась заспанной и недовольной нашим приходом. В кафе мы с Джо были первыми посетителями.

«Эльфийка» с изящной небрежностью отламывала тонкими пальцами кусочки воздушной булки, окунала их в сливовый джем и отправляла в рот. Интересно, есть что-нибудь, что она делает, не вызывая невольного восхищения? Я поймал себя на противоречии: любви (такой, как к Фанни), я к Джо не испытывал никогда — но при этом просто преклоняюсь перед нею, очарован и готов сделать все, если она попросит. Мистика или обычное энергетическое вмешательство тут не при чем. Джоконда предельно честна со мной и никогда не применяла ко мне свои «черноэльфовские штучки». Ни для «приворота», ни для «отворота». Между нами все было естественно. Но должно ли быть именно так между мужчиной и женщиной? Этого я не знаю…

— О! — Джоконда отряхнула крошки с ладоней и тронула ухо под завитком густых черных волос. — Слушаю, Чез!

Она присоединилась к моему ретранслятору, и я тоже смог услышать доклад Чезаре Ломброни. Само собой, на искрометной итальянской скороговорке:

— Значит так, персонал клиники подтверждает: в двадцатых числах июня к ним поступил некий молодой человек по имени Джим Хокинс. Правда, по-английски он не говорил абсолютно, только кванторлингва. Описание внешности совпадает с полученным от тебя… Диагноз — «общее обследование». Гм, как вам такой диагноз, нравится? Ведущий врач утверждает, что анализы показали: Хокинс был идеально здоров.

— Чез, Чез, подожди! — остановила его Джоконда. — Ты что-то не то говоришь. Что за голословные утверждения?

— А это, синьорина, я тебе и хочу объяснить: никаких данных о Хокинсе — ни информации в компьютере клиники, ни биоматериала в лаборатории — у них не осталось. Вот такая дрянь…

— То есть, выехать на поиски этого Джима вы не можете?

— В яблочко, шеф!

— Тряси врачей: кто имел доступ к компьютеру, кто мог уничтожить документы…

— Этим в данный момент и занимаемся. Ты сказала докладываться — я и докладываюсь. Будет что новое — сразу свяжусь.

Я поскреб в волосах.

— Как тебе это нравится?

— Мне это никак не нравится, — Джоконда подкрасила губы, несколько раз взглянув на меня поверх зеркальца. — Удалить информацию Лаборатории ВПРУ могли только в самом ВПРУ. Значит, мы имеем дело с чем-то большим, нежели банальное убийство на почве конкуренции. Значит, Джим, скорее всего — управленец. Здесь одно «но»: психологическая устойчивость — это пункт, который у вас блюдут наиболее тщательно. Такие подвижки, как «склонность к суициду» не прошли бы незамеченными. А что он сделал в самолете? Верно: покончил собой.

— Так к чему же мы пришли?

— К «ПОМОГИ ВСЕМ!» — ответила девушка, демонстрируя в воздухе очертания той загадочной записки от лже-Андреса.

6. Подготовка к соревнованиям

За всю следующую неделю мы не продвинулись ни на шаг в этом расследовании. Следы «юнги Джима» безвозвратно затерялись, ответственный за уничтожение информации, как и надо было ожидать, не нашелся, а Рут и Пит, которым я поручил ведение дела Зейдельман, ходили мрачными, точно небеса во время затмения солнца. Полицейских в лице Бишопа от «мокрого» отстранили (не по чину), «контры» и военные сами отворотили носы: не царское это дело. Как всегда, остались мы, «спецы». А тут еще и показательные соревнования не за горами.

В конце концов миссис Сендз определилась: «показуху» она сочла более важным мероприятием, нежели возня со свидетелями (в случае Зейдельман — с отсутствием оных). Жилайтис под надзором недреманного ока Управления, и, в крайнем случае, если уж дернут «сверху», то козел отпущения под рукой.

В кабинетах нашего отдела по-прежнему шел ремонт. Мы прыгали через головы приютивших нас коллег-соседей и все привычно чертыхались, раздраженные теснотой и безвыходностью положения.

Плечо мое, несмотря на изнурительные ежедневные тренировки, заживало быстро. Вот только голова иногда болела, и сильно. Понимая, что эдак я могу и свалиться, майор Сендз на время подготовки к сезонным соревнованиям заменила куратора в подотчетной мне ветви. Теперь вместо меня ребятами заправляли безжалостная Стефания Каприччо из КРО и ее заместительница — подлипала Заноси Такака. Пессимистично настроенный лоботряс Питер Маркус сказал на это лишь одно: «Теперь «коричневый» путч нам тут обеспечен!». Я посочувствовал, но помочь ничем не смог. Может, потом будут больше ценить начальника-«демократа». А то, как сетует майор, наверное, и правда распустились… Каприччо с Такака отыграются на них за то, что в прошлом году спецотдел на соревнованиях «сделал» контрразведчиков. Тогда их самая главная «амазонка» — Стефания Безжалостная — была в командировке и не успела натаскать своих как положено.

Класс! Я был в восторге: СО Вашингтона «подарил» нашей команде Юнь Вэй, эту маленькую и с виду хрупкую китаяночку, обладающую навыками «черного эльфа». И действительно: прежде «гномочка»-Юнь работала под началом моего отца, но в дальнейшем решила развивать карьеру на государственной службе. На официальной государственной службе. Что ж, это был ее выбор. Но вашингтонский широкий жест я оценил.

Номинально Юнь находилась пока лишь в звании старшего сержанта. Хотя, если честно, я с легким сердцем передал бы ей свои полномочия по подготовке зрелища и занялся бы более интересными делами.

Помню, я так же восхищался навыками одной молоденькой практикантки, «спеца»-сержанта со способностями «провокатора». Это было три года назад. Я почти полностью переложил на ее плечи творческую часть «показухи», и она, не замечая того, организовала все с блеском и помпой.

А потом эта практикантка стала моей женой…

Ч-черт, до сих пор ходя по стадионным коридорам, окунаюсь в те времена. До сих пор не могу ее забыть.

В нашей нынешней группе было двадцать человек. От нью-йоркского спецотдела — я, Збигнев Стршибрич и Саманта Стамп; от вашингтонского двое — Юнь Вэй и Сара Уоллес; остальные пятнадцать сержантов и лейтенантов приехали из разных штатов — Колорадо, Юты, Техаса, Калифорнии, Пенсильвании, Висконсина и Флориды. Мы никогда не виделись прежде (если не считать Юнь и двух моих подчиненных), но быстро сплотились, так что дело двигалось успешно и без особых недоразумений. Я не утруждал себя заранее составлением сценария, поэтому сценарий вырабатывался по ходу тренировки и в основном женщинами, нашим «творческим костяком» под управлением Юнь. За семь послеобеденных часов — с двух до девяти — мы должны были успеть сделать многое из задуманного. И мисс Вэй оказалась для меня настоящей палочкой-выручалочкой.

Давно мне не приходилось столько тренироваться, как в ту среду! Я даже не заметил, что ближе к девяти у нас появился зритель — Аврора Вайтфилд из ОКИ. Она сидела на трибуне и наблюдала за нашей работой. Хорош же я был: с меня, как и со всех остальных, ручьем тек пот, а говорить я мог с превеликим трудом. Хотелось лишь надеяться, что Авроре, свеженькой и надушенной, такое зрелище по вкусу.

Я распустил группу отдыхать и, помахав мисс Вайтфилд, трусцой побежал в душ: пусть ее думает, что я легок на подъем и ничуть не устал за семь часов самоистязаний и спаррингов, а также что моя многострадальная голова вовсе не раскалывается от жгучей боли…

— Какие планы? — спросил я, свежий и возрожденный, когда мы встретились у моей машины.

Просто как в былые времена! И если чуть-чуть прищуриться, то Аврору можно перепутать с Фанни, до того они похожи…

— Ну, неплохо было бы взглянуть, как ты живешь, — Аврора кокетливо двинула плечом.

Намек понял. Надеюсь, рваный рубец на моем плече уже не так бросается в глаза, как неделю назад…

Она расхаживала по моей квартире и с любопытством разглядывала незатейливую обстановку. Я проверял почту и загружал комп новым списком задач, которые должен был «не забыть выполнить за этот месяц».

— Может быть, поужинаем? — спросила Аврора, усаживаясь на диван и доставая завалившийся между подушек компьютерный журнал — из тех, что я пролистывал на досуге; досугов у меня было мало: она держала еще не прочитанный мною февральский номер.

— Куда-нибудь сходим? — я освободил глаз от линзы и, поморгав, улыбнулся моей гостье. — Выбери по вкусу — куда… Только… давай сегодня туда, где потише?

— М-м-м! — астрономша поджала губы. — Ну нет! Я же вижу, что ты устал! Готовить я не умею, но полуфабрикаты…

— Нет-нет-нет! — перебил я, направляясь в кухню. — Сиди, где сидишь!

Не хватало еще в первый же день отправить ее к плите! Ну, на второй-третий — еще куда ни шло…

Я возился на кухне, а девушка, судя по звуку и синтезированным запахам, включила мой старый голопроектор. Мы изредка переговаривались через две комнаты, потом она затихла. Пришлось поторопиться: еще заснет со скуки. А все-таки у нас обоих были планы на «после ужина». И, признаться, меня эти мысли хорошо будоражили, отгоняя усталость.

Аврора опередила и заявилась ко мне в таком соблазнительном виде, что о готовящейся еде я просто забыл. Она поигрывала расстегнутой петелькой на блузке, недвусмысленно теребя ее пальцем и поглядывая на меня исподлобья. Долго уговаривать меня было не нужно, я просто сбросил со стола все кухонные принадлежности, сгреб Аврору и усадил ее на столешницу. При этом мы беспрерывно целовались и пытались содрать друг с друга одежду, что в таком запале сделать не получалось.

Она скользнула своей ладонью по моим брюкам:

— Бедный! Сплошной комок нервов! Тугой комок нервов!

Мы засмеялись. Мне нравится, когда женщины в такие минуты говорят всякие непристойности, но только что-то в угасающих мыслях подало из последних сил сигнал: есть в Авроре какая-то неискренность!

Она охватила меня своими стройными ногами, и мне стало плевать, надето на нас что-то или уже нет. Аврора всхлипывала, стонала и кричала в лучших традициях виртуального порно. И, каюсь, всю ту половину ночи, что мы с нею занимались любовью, меня эти звуки заводили.

Только потом, когда мы жевали разогретый ужин — из тех остатков, которые не успели подгореть во время нашей кухонной эскапады — я поймал себя на одной не очень-то приятной мыслишке. Она ахала и охала, но ни разу не испытала настоящего оргазма. Конечно, я контролировал это автоматически, не нарочно. Лучше бы у меня совсем не было умения воспринимать «тонкие» всплески энергетики партнерши. Получив сигнал из бессознательного, я так же автоматически стал менять поведение, стараясь доставить ей удовольствие. Увы, ни одна из моих попыток успехом не увенчалась. Аврора же, не подозревая о том, что я все понял, мастерски имитировала экстаз, вплоть до осязаемых проявлений, которые, может, и обманули бы кого-то другого на моем месте. Я поневоле стал ее отражением: неискренность — всегда плата на фальшь. Но для чего, черт возьми, ей это было нужно?

Истинный разврат — это когда вот так. Разврат с извращением. Потому как — зачем, если не хочешь? И во мне поневоле появилась некоторая неприязнь к этой даме. Такие мне еще не встречались. Сколь Аврора походила на Фанни внешне, столь же она была ее полной противоположностью психологически. Я давно уже научился умерщвлять в себе порывы к сравнениям других женщин с моей вспыльчивой гречаночкой, но тут не получилось. Моя жена была естественна в любом настроении, я обожал ее даже тогда, когда она в гневе швырялась в меня журналами, подушками или посудой, когда психовала и спорила, когда дулась после ссоры. Она не была вечно милой улыбчивой «цыпочкой», она могла ляпнуть крепкое словцо или окатить антарктическим холодом из своих лучистых серо-голубых глаз. Она была чаще не права, чем права. Но за честность и открытость я простил бы любое прегрешение Фанни. Это по работе она «провокатор»… Ее любимым изречением всегда было старое, уже неизвестно кем произнесенное: «Плох тот актер, для которого вся его жизнь — сцена. Тогда он не актер, а всего лишь лицедей». Нет, в жизни Фаина «провокатором» не была.

И так захотелось мне увидеть ее в эту, именно в эту ночь вместо сотрудницы ОКИ!..

— Прости, Дик, но мне пора ехать, — выдернула меня из моих размышлений Аврора, аристократично выкладывая вилку и нож на салфетке, по обе стороны тарелки, на одинаковом расстоянии от нее. — Подвезешь меня домой или вызвать такси?

Этим она словно провела черту между нами. Я принял игру и с прохладцей ответил, что это зависит от ее желания, а вообще могла бы и остаться. Астрономша тут же смягчилась, принялась объяснять, что ей непременно нужно домой, что у нее снова какая-то конференция в Детройте, что это очень важно и так далее и тому подобное.

Я сел за руль, хотя глаза мои слипались. Женщины смеются над нашими нехитрыми потребностями — пожрать, потрахаться и поспать — а вот попробовали бы сами пожить в таком ритме, как я!

— Что за конференция? — спросил я скорее из вежливости и желания не заснуть за рулем, чем из интереса.

— Мы боремся за то, чтобы с атомия сняли запрет, и, возможно, скоро добьемся своего…

— Ты серьезно? То есть, вы нашли способ нейтрализовать мутагенные свойства этого вещества?

Вот тут-то глаза Авроры загорелись по-настоящему! Вот здесь она была абсолютно обнажена в своей искренности!

— Нет. Атомий как был, так и остается мутагеном — от этого никуда не денешься… Но именно он позволит нам выйти за пределы Местной Галактики и вырваться в настоящую Вселенную… Я готова ждать до глубокой старости, лишь бы увидеть, что мы добрались, скажем, до Андромеды… Это было бы таким подарком для меня…

— И за какое время корабль на атомиевом топливе достигнет Андромеды? — я едва сдержал зевок.

— По моим расчетам, лет за семьдесят. Там ведь пока нет «коридоров» — в межгалактическом пространстве… И неизвестно, можно ли их проложить вообще. Вот когда наша экспедиция окажется в другой галактике, мы сможем судить о нашем потенциале!

— А-а-а…

Хорошо ей щебетать, когда она и крохи своих сил не потратила, а вдобавок даже и подзарядилась моими. Вампирша. Мне стало смешно, когда мой засыпающий разум нарисовал сюрреалистическую картинку: тянущуюся ко мне клыками Аврору. Одержимую утопическими идеями Аврору.

Не врезаться бы на такой скорости…

Удивляюсь, как после этой поездки мне удалось вернуться домой живым. И на том спасибо…

7. Ежовые рукавицы контрразведчиков

Через неделю я перестал узнавать своих коллег по отделу. Работа шла своим чередом, но все сидели тихо, как степные сурки в норах, словно боясь сказать хоть одно лишнее слово. Что случилось, я на тот момент не понял. Да и узнавать не было ни времени, ни сил: мы со Збигневом и Самантой так выматывались на тренировках, что по утрам едва притаскивали ноги в Управление. Более или менее раскачаться удавалось только к обеду. Мы все трое сквозь зубы ругались на эти треклятые и никому не нужные соревнования, но толку от брани не было никакого. Впрочем, я и сам был виноват: не отказываться же от встреч с Авророй, когда она сама предлагает! Я даже стал свыкаться с ее странным поведением в постели и скучал, когда по какой-то причине встретиться нам не удавалось.

Просветил меня о причине упадочнических настроений в отделе Питер Маркус в «курилке».

— Кто надоумил майора поставить над нами Каприччо и Такака? — осторожно поинтересовался он.

Я пожал плечами. В общем, ситуация действительно странная: «контры» ведь совсем туманно представляют себе специфику нашей работы. Не проще ли было сделать временным куратором капитана Стоквелла, начальника параллельной ветви СО?

— Соревнования пройдут 27 августа, да? — с надеждой в голосе продолжал Пит.

— Да. В следующий понедельник, — я стряхнул пепел и пристально всмотрелся в печальную физиономию приятеля: если уж и этот оптимистичный лодырь приуныл, то чего ждать от остальных? Пит молитвенно сложил руки перед грудью, возвел глаза к небу и, беззвучно двигая губами, призвал в свидетели всех богов (или страшные проклятья на чью-то голову, не поймешь).

— Так в чем дело, Пит? Каприччо держит вас в ежовых рукавицах?

— Если бы только это… — и тут лейтенанта прорвало: — Дик, это просто тирания и диктатура! Не знаю, как все, но я чувствую себя в Карцере! Эти две маньячки ввели свой профашистский режим и секут за каждым! А каждый обязан — понимаешь: обязан! — стучать на ближнего своего, причем в письменном виде! И еще они дважды в день по очереди вызывают нас всех к себе, а там начинают применять свои контрразведческие штучки! Скоро начнут травить психотропами, помяни мое слово!

— Что вам говорит на это майор?

— Ага, кто бы еще рискнул шкурой — затевать бунт! Ты там лучше быстрее проводи эту «показуху» — и возвращайся! Ты, конечно, тоже не подарок, но лучше уж ты…

— Позволь, позволь! Это в чем же я «не подарок»?

— А, купился?! — Пит гоготнул и фамильярно хлопнул меня по плечу.

— Ну что ж, раз у тебя еще есть силы придуриваться, то после состязаний я напишу заявление об отказе от курирования, — жестоко решил я. — И устно сообщу, что вам очень понравился режим контрразведчиков, а потому вы хотели бы оставить их у себя кураторами еще на…

— О-о-о! — взвыл лейтенант. — Я брошусь под колеса, повешусь, застрелюсь и уйду на больничный! Стефания — еще ничего! Но Такака, которая лижет ей задницу — это все! Наши скоро очумеют от нее…

— Это «контры», тут ничего не изменишь…

— Да делать им там, видно, нечего, вот на нас и отыгрываются…

Тут в «курилку» вошла Стефания. Пит мгновенно преобразился:

— Как дела, шеф?

Она окинула его рентгеновским взглядом, и Маркус сразу стал маленьким-маленьким, а потом невольным движением подвинулся ко мне, словно пытаясь спрятаться у меня за спиной. Каприччо многозначительно отодвинула манжет мундира, взглянула на часы, затем — на нас.

— Ну, я пошел? — Пит с подобострастным видом выскользнул за дверь.

— Разболтались ваши люди без присмотра, капитан… — сухо заметила Стефания.

— Ну и вам все же какое-никакое занятие, капитан, — я усмехнулся и подкурил вторую сигарету.

— Поделитесь опытом, Калиостро, как вы с ними справляетесь?

— Лаской. И еще я всегда ношу в подсумке кусочки сырого мяса.

— О! Это вы очень рискуете! Вы им мясо, а они и всю руку отхватить могут! — продолжала язвить коллега.

— Могут. Но не отхватывают, — парировал я. — Отравиться боятся.

Мы обменялись еще несколькими невинными колкостями, и я пошел к своим.

В нашей временной комнате стоял такой гвалт, какого я не слышал в рабочее время еще ни разу в жизни. Народ хохотал.

Все столпились у стола Рут Грего, на разные голоса давая девушке непонятные советы. Сама Рут сидела подавленная и что-то писала обычной лазеркой на бумаге, стараясь, как первоклашка. Даже кончик языка высунула и лоб нахмурила с непривычки.

— Давненько наши люди не занимались чистописанием? — спросил я, усаживаясь на свое место. — В чем дело? Совсем с цепи сорвались?

— Сейчас я расскажу вам одну историю, Ди! — с загадочным видом начал старший сержант Джек Ри, весельчак и балагур, любимчик капитана Стоквелла, его непосредственного начальника. — Жил да был один правитель. Жадный до ужаса. Ну, сволочь, короче говоря. Прознал он, что в одной деревне ему платят очень маленькие налоги. Вызвал к себе сборщиков податей и послал в ту деревню. Те возвращаются с пустыми руками. «А что говорят крестьяне?» — спрашивает правитель. «Плачут, что ничего нет!» — жалуются мытари. Правитель без разговоров посылает их обратно. На этот раз кое-что принесли. «И что крестьяне?» — «Плачут, что больше ничего нет!» Правитель снова посылает их в ту деревню. Возвращаются в третий раз, уже совсем мал их улов. «А что говорят крестьяне?» — «Ничего не говорят. Смеются и танцуют». Правитель рукой махнул: «Вот теперь у них точно ничего нет!» Ди, заметьте: ваши люди еще не танцуют, но уже смеются…

— И что сказал правитель?

— Да вот, капитан, новое распоряжение от Заносси Такака! — прокомментировал Збигнев Стршибрич. — Саманта отказалась писать объяснительную, и теперь Рут должна накарябать служебную с тайным доносом на нее. Мы дружно сочиняем.

Я посмотрел на Саманту. Она принимала в том самое деятельное участие. И эти дети инкубаторские — мой коллектив?

— Так за что, собственно, лейтенант Уэмп, тебе нужно было писать объяснительную?

— А я пописать ходила, — безоблачно ответила лейтенант, и наши грохнули новым раскатом хохота, — а в это время мне позвонила Такака, за каким хреном — не знаю. Ну и не застала меня на месте, соответственно. Ну и вляпала в обязаловку писать «откоряку». Ну и я, естественно, сказала, куда ей нужно пойти и что там увидеть. Ну и она, естественно, кинулась к фюреру Каприччо. Ну а та, само собой, обратилась к миссис Сендз. А миссис Сендз, как положено, посоветовала разобраться по своему усмотрению. Ну, они и разобрались. Теперь Рут строчит на меня «телегу». Да, кстати, Рут! Не забудь упомянуть про мой хронический цистит! И еще у меня до четырех лет было ночное недержание. Поэтому мне сейчас терпеть — ни-ни!

— Ну и вляпают тебе выговор, — мрачно закончил Питер, который после «курилки» и «рентгена» еще чувствовал себя весьма неуютно.

— Да и хрен с ними! — отмахнулась лейтенант Уэмп. — Я лучше пойду на мосту дежурить с «вэошниками» три ночи подряд, чем этой дуре «откоряку» писать. Ди, тебе же за это ничего не будет, правда? Ты ведь сейчас у нас официально не куратор?

Я прикрыл лицо ладонью, пряча улыбку. А Стефания была не так уж и не права насчет того, что откусят…

— Давай свою «телегу», — я подошел к Рут и протянул руку.

— Но я еще не все! — испуганно подняла на меня водянистые глаза мисс Грего, защищая свою писанину.

— Давай-давай.

Рут нерешительно подала мне листок. Я развернулся на каблуках и стремительно направился к двери. Наши провожали меня взглядами в гробовом молчании.

Миссис Сендз была на месте. Я подошел к ней и положил бумагу ей на стол.

— Что это, капитан?

— Это? По-моему, маразм. А вы как думаете, майор? — я чувствовал, что шеф сегодня в неплохом расположении духа, и я вполне могу позволить себе небольшую дерзость.

Миссис Сендз прочла служебную записку Рут и едва сдержала улыбку.

— Если мои люди только и будут делать, что составлять объяснительные для капитана и лейтенанта КРО, то я сомневаюсь, что работа вверенного мне отдела пойдет эффективно.

— Риккардо, сядьте, пожалуйста. Сюда, сюда. Так вот, распоряжение поставить вместо вас Каприччо и Такака пришло оттуда, — майор указала куда-то наверх. — Вернее, не их, а вообще кого-нибудь из РО или КРО. Я остановила свой выбор на этих двух.

— Почему?

— Они там все такие, капитан. Какая разница… Пусть потешатся, вам всем это пойдет на пользу.

— Сомневаюсь. Уж простите меня, шеф, но сомневаюсь. Режим концентрационного лагеря еще никому не шел на пользу. Люди не могут работать в такой обстановке. Сожалею, но я, невзирая на выговор, могу написать бумагу, где откажусь от участия в соревнованиях и их подготовке. Ситуация в коллективе напряженная, даже угрожающая.

— Риккардо, мальчик мой. Вы разве не поняли, что Стефания именно этого и добивается? У них слишком свежо в памяти прошлое поражение, а «контры» такого не прощают.

— Это что, интрига такая? Но это же по-детски… и смешно, в конце концов… Какие-то закрытые состязания — и такие страсти…

— Они этим живут, вы же чудесно знаете принципы и образ их жизни. Тем более, когда стало известно, что Вашингтон присылает нам Юнь Вэй, а Лос-Анджелес — Джона Пристли. Вдобавок ко всему — вы. Никто ведь не ожидал, что у Фридриха так сложатся семейные обстоятельства…

— Но так серьезно относиться к «показухе», майор?..

— Что вы, капитан! Это же престиж, это способ показать всему миру, что на спецотдел можно положиться! Это — не шутки. А вот это, — она приподняла со стола служебный донос Рут, — вот это хотя бы весело. Вот к этому серьезно можете и не относиться, дальше меня кляузы не пройдут. Пока не пройдут. Если ваши ребята не наделают глупостей.

— Майор, эти две дамы провоцируют их делать глупости, а ведь все люди разные — кто-то стерпит, а кто-то и сломается, пойдет на конфликт. По-моему, спецотдел — это не зона для экспериментов…

— Капитан! Отставить! Вы спецотдел, а не школьная команда по бейсболу. И вы просто обязаны сохранять рабочий настрой в любых обстоятельствах. В любых, какими бы экстремальными они ни были! Это понятно? В конце концов, у вас что, своих «провокаторов» нет?

— Есть! Но я не позволю им вмешиваться, — я поднялся, но не удержался напоследок от замечания: — И еще: я не вижу смысла создавать эти экстремальные обстоятельства искусственно. Доброго дня, майор.

Миссис Сендз покачала головой, но ничего мне на это не ответила.

Итак, по нашим головам по-прежнему ходили рабочие-ремонтники, а заодно Каприччо и Такака. Жаль, «оркиня» Исабель еще в карантине. Такое пропускает! В глубине души я хотел бы увидеть, как попытается Стефания насесть на лейтенанта Сантос. Этаж, конечно, тридцать четвертый, зато стекла бронированные. Может, обошлось бы без жертв…

Ну ничего, ждать осталось недолго: послезавтра ее отпустят.

Эх, и зря же я не навещал Исабель в клинике! Прохлаждался бы сейчас, весь пятнистый, в палате — и в ус бы не дул…

Тренировки продолжались. Фрэнки Бишоп, жених Исабель, подкалывал нас при каждой встрече. У них, полицейских, программа была облегченной (особенно в сфере того, что касалось смертельных приемов), а балльная система оценивания — единая с нами. В полицотделе служили здоровяки по семь футов ростом, причем в большинстве своем, как и Фрэнк, афроамериканцы. Таких не нужно обучать обходить аннигилятор, их и без того все уважают. Да и жюри частенько подсуживает в их пользу. Как говорится, пусть место даже третье, но зато верное. Из четырех возможных: РО и КРО на соревнованиях обычно выступали под одним флагом.

Вечером в воскресенье я получил сведения от Джоконды. Интересная подробность: Джейн Соколик, бывшая компаньонка убитой Маргариты Зейдельман, как выяснилось, сама надоумила зятя командировать экспедицию на Блуждающие с целью разведать, насколько верны слухи о неисчерпаемости запасов запрещенного вещества на этих территориях. Вероятно, Джейн и Маргарита по своим каналам пронюхали, что кто-то в правительстве ратует за отмену запрета на атомий, и не на шутку испугались за свой бизнес. Если топливо-абсолют разрешат, то оно непременно вытеснит с рынка нынешнее, как в прошлом тысячелетии бензиновый двигатель вытеснил конные экипажи. Тем самым канал доходов топливных магнатов будет перекрыт. Старушек тоже можно понять. Это только Доре Россельбабель все нипочем, ее империя держится на производстве компьютерных систем.

8. Выступление

Это 27 августа было официальным праздничным Днем ВПРУ. В Нью-Йорке собралось множество представителей Управления всего Содружества. Правительственные отели были заполнены до отказа иногородними и инопланетными гостями. «Показуха» — это шоу сугубо для своих, поэтому транслировать соревнования по телевидению или освещать события в прессе запрещено. Сегодня нас обещали «посмотреть» сама Ольга Самшит и несколько высоких чинов из Пентагона. Самшит, насколько я знал, «болела» за спецотдел и сердилась, когда нас пытались засудить (такое иногда тоже случалось), а представители Пентагона, естественно, переживали за «своих» — военных.

Несмотря на закрытость, эти мероприятия всегда были фееричными. На двух последних, генеральных, репетициях в субботу и воскресенье нас поставили в известность, как все пройдет, дабы мы имели хоть малейшее представление о своих будущих «дислокациях».

Еще один нюанс. Полицейские и военные имели возможность выступать с открытыми лицами, «контры» и «спецы» («ролевики» с «оперативниками») были обязаны сохранять инкогнито.

Готовясь к первому выходу на поле стадиона, наша команда надевала специальные маски из эластичного, пропускающего воздух, полностью облегающего лицо материала, который в то же время изменял человека до неузнаваемости и защищал.

— Капитана, вы похожа на наша Чжун Цзуньи в фильме «Дракона и лед», — промяукала Юнь Вэй из-под маски, напомнившей мне о древних индейцах.

То, что передо мною — именно Юнь, угадывалось с трудом, да и то из-за «гномичьего» роста и полудетского голосочка с акцентом.

Я взглянул на себя в зеркало. Юнь права: я был похож на китайского актера из их «action»; теперь во мне было куда больше китайского, чем в самой мисс Вэй. Эффект новогоднего карнавала и бала-маскарада придавал действу дополнительную интригу.

Хорошо представляю себе, что сейчас делается на стадионе. Над всей его площадью, разумеется, активирован купол оптико-энергетической защиты, как над Пентагоном. Это недешевое удовольствие, но чего не сделаешь ради закрытости. Теперь нас не видно и не слышно ни с окрестных территорий, ни с околоземной орбиты.

Далее, как говорится, по обычному сценарию: посреди бела дня под куполом созданы искусственные потемки, иначе впечатления от феерии не было бы никакого. Стадион переполнен. Если Ольга Самшит уже приехала, то она наверняка находится со своей охраной в ложе с нулевой гравитацией, которая может свободно перемещаться в воздухе во время действа, выбирая наиболее удобные ракурсы. То же самое — с представителями из Пентагона и прочими высокопоставленными гостями. В общем, сейчас под энергокуполом собралось не менее десяти тысяч человек со всех уголков Земли и некоторых планет Содружества.

И вот объявили выход команд-участников. Мы вынырнули с южной стороны стадиона. Трибун видно не было. Вместо этого поле превратилось в желтую пустыню, которая отличалась от настоящей лишь отсутствием убийственного зноя. Над пустыней кружились военные флайеры и «обстреливали» ее выспренно-яркими ненатуральными лучами «плазмы». Когда луч соприкасался с землей, происходил взрыв — с огнем и дымом. Интересно, где организаторы подсмотрели подобный эффект? Но, несмотря на это, было слышно, что нелепая фантазия режиссеров приводит зрителей в восторг. И после каждого «взрыва», когда спецэффект рассеивался, в его эпицентре появлялся кто-то из нас. По замыслу устроителей, нас как будто «телепортировали» этими лучами на землю. Как они все это проделывали — неизвестно. Нашей заботой было пробежать и встать на оговоренное во время репетиций место.

Во всех четырех сторонах стадиона светились громадные голограммы, увеличивавшие нас в сотни раз. Мы, замаскированные представители развед-, контрразвед-, а также спецотдела, появлялись на поле уже после военных и полицейских. И если выступавших ВО и ПО представляли поименно, то нас — лишь по прозвищам. К «ник-неймам» иногородних добавляли еще название той местности, откуда они прибыли.

— Красиво, капитана! — крикнула мне Юнь, которую в общем шуме, пальбе и тревожной музыке было едва слышно.

Я кивнул через плечо и отвернулся. Сколько же они вломили во все это средств — подумать страшно. И это только начало…

Под ногами у меня был самый натуральный желтый песок. Хотелось бы потрогать его руками — интересно, на ощупь он столь же реален? Но с этим можно и не спешить — поваляться мы всегда успеем. От души.

Да, прежде мы обходились более скромными декорациями.

Энергетической защитой нас, спецотделовцев, полицейских и контрразведчиков, отсекло от военных. Забавно было видеть, как мы, оставаясь на прежних местах, вдруг исчезли на голографическом изображении.

Флайеры продолжали кружить и стрелять, теперь уже лучами, более похожими на плазму. Десятки прожекторов сосредоточились на группе в бронекомбинезонах и шлемах. Антуражем теперь были холмы, между ними, в расщелине, протекала река. Ребята демонстрировали произвольную программу-заготовку: «Бой на пересеченной местности». Десять против десяти. Умение стрелять, подходить незаметно, нападать, отражать атаки, рукопашка, бой с холодным оружием — все мелькало быстро, отточено, ни одного лишнего движения. Одна «десятка» победила вторую за считанные минуты, но тут к условному врагу пришло подкрепление. Удар «оборотней» из космоса. Военные тут же запрыгнули в проявившиеся для взгляда челноки, перевели их в боевой режим и затеяли в сымитированной космозоне отчаянную перестрелку. Здесь были продемонстрированы едва ли не все основные тактические приемы боя в безвоздушном пространстве.

Военные уложились в отведенное время точь-в-точь, ни секундой больше, ни секундой меньше. Наступила пауза, ребята и девушки — крупные, на подбор — замерли на своих местах. Затем зрители разразились аплодисментами, комментаторы еще раз представили выступавших. Энергетическая защита скрыла «вояк», и программа высветила голографическое изображение полицейских.

Погоня в городе. Несуществующие холмы и ущелья сменились домами и улицами. Челноки-«оборотни» тоже исчезли, растворились звезды космозоны и громадная Луна, близ которой случился предыдущий бой.

Несколько автомобилей несутся за преступниками. Цель десяти полицейских — естественно, пеших — захватить десять правонарушителей, не повредив их. В одном из убегавших, стереотипном «черном парне в черном», я узнал Фрэнки Бишопа. «Орки» изощрялись, компенсируя зрелищностью многие ограничения своего профиля — никакого огнестрельного или холодного оружия, максимум — электрошокеры. Фрэнки не стеснялся: он вырвал из несуществующего окна несуществующую раму с решеткой и стал размахивать ею, отпугивая девушку из своего отдела. Атлетически слепленная девушка, к слову, тоже не очень-то растерялась: поднырнула под раму, прокатилась и сшибла его с ног. Вой сирен был перекрыт аплодисментами.

Затем наступила наша очередь. Что ж, видимо, РО и КРО нынче в фаворе, раз им предоставили возможность выступать в последними. В прошлом году завершающим в произвольной программе выступал СО. Думаю, в квалификации это решило многое.

В нашей сценке «плохого парня номер один» изображал я. По настоянию «гномочки»-Юнь мы несколько оттянули момент действия, чтобы заставить зрителей поднапрячься. Фильм с такими приемами назвали бы «триллером».

Я с хорошим плазменным пистолетом крался впотьмах по коридорам какого-то заброшенного дома. Прожектор следил за мной. Голограмм я уже не видел и потому мог лишь предполагать, где находятся мои сторонники и откуда выскочат бравые спецотделовцы. Через три секунды начнется штурм… Две… Одна…

Сбросившиеся на канатах сверху, в окна вломились шестеро — парни из Денвера, Хьюстона, Милуоки и Таллахасси. Еще четверо, в их числе была и Юнь Вэй, вынесли виртуальную дверь.

Я оттолкнулся ногами от земли и, налету стреляя по черным силуэтам, достиг укрытия за бетонным выступом. То же самое, я знал, сейчас делали и мои сторонники. Мы играли вслепую, но зрители видели каждого из нас как на ладони.

…Помню показуху трехлетней давности. Фаина тогда исполняла роль внедрившегося к нам «провокатора» противника. Одним коротким движением руки она выпустила целый веер сюрикенов, замаскированных под обычные игральные карты. Мы рискнули позаимствовать этот прием из классической компьютерной игры. Выглядело впечатляюще, тем более один из этих сюрикенов «убил» и меня…

…В меня летит какой-то вращающийся комок. Это Юнь. Естественно, я палю по ней. Разумеется, на такой скорости я не успеваю попасть в нее. Она швыряется электромагнитными силками и вырывает из моих рук «плазменник». Я перекувыркиваюсь, качусь в соседнюю комнату, усыпанную штукатуркой и битыми стеклами. Эффекты переданы на совесть: плечам и спине больно, будто катаюсь я не по шелковой травке стадиона, а по самым настоящим обломкам камней.

Спарринг с Юнь — одно удовольствие. Ни с той, ни с другой стороны — никаких поддавков. Все естественно и быстро. Правда, в финале «хорошие» должны победить «плохих» (нас), но мы столько раз обкатывали этот эпизод, что накладок быть не должно: легкую «промашку» с моей стороны не заметят.

…Была у нас на этот раз и другая «фишка». В реальных стычках бок о бок с оперативниками зачастую находятся и врачи-сопровождающие. Это естественно. Однако в «показухи» медиков отчего-то не приглашали. Понятно, что это всего лишь шоу, но надо быть справедливыми: лекари не раз спасали жизнь, причем людям обеих противоборствующих сторон. И я уговорил Лизу Вертинскую выделить для нашего выступления двоих фельдш-лейтов. Поэтому сейчас парни старались вовсю, поддерживая «раненых», а также принимая участие в битве. И работали они просто отлично.

Надо было потешить и майора Сендз, благодаря Джоконде увидевшую, что умеют делать «Черные эльфы». Ради этого мы с Юнь задерживались на репетициях в течение двух последних выходных.

…Я лишаю «гномочку» оружия, хватаю с пола осколок стекла, но не достаю до ее тела какого-то дюйма. Юнь же полосует меня по горлу своим удостоверением, и я, обливаясь фальшивой кровью, падаю на кучу щебня.

Зрители снова аплодируют. Сюжет окончен. Декорации тают в воздухе. На голографических экранах в замедленном повторе я увидел нас с Юнь, мой рывок со стеклом и — с особенным смакованием и еще медленнее — движение руки китаянки. В оригинале ее бросок был молниеносным. Соприкосновение ребра ее пластиковой карточки с моим горлом. Из моей маски брызжет искусственная кровь, я начинаю падать навзничь, сжимая ладонями глотку…

Следом над стадионом вспыхнула проекция зрительного зала. Я увидел наших, в том числе успел заметить и Пита. Миссис Сендз сидела настолько довольная, что даже ее голограмма сочилась благодушием.

А вот выражение лиц двух дам из Пентагона мне не понравилось. Они с хмурым видом качали головами и о чем-то спорили. По движению губ я понял, что речь идет о моих врачах.

Разведчики и контрразведчики обыграли сцену с заложниками. Это было еще более мрачно, чем у нас, но, на мой взгляд, менее зрелищно. Хотя кто его знает, кого посадили в сегодняшнее жюри: их имена мы узнаем после вынесения очков в самом итоге соревнований. Вполне возможно, что РО и КРО им понравится больше.

В перерыве, который был заполнен говорильней, мы все отправились в свои раздевалки. Комментатор рассказывал историю создания этого шоу, называл имена первых организаторов. Вся информация была рассчитана исключительно на новичков, поэтому бывалые зрители переключились на общение друг с другом.

— Где капитан Калиостро? — послышался голос Пита.

— Я! — мне пришлось приподнять над головой руку с оттопыренными указательным и средним пальцами. Хотя разговаривать с кем-либо, тем более — с Питом — хотелось меньше всего. Но ведь не отстанет!

Я стянул «окровавленную» маску, взял бутылку с минеральной водой, прополоскал рот, сплюнул под ноги и пошел к сигналящему мне Маркусу.

Пит был не на шутку встревожен. Ухватив за локоть, он поволок меня в тихий закуток:

— Дик, слушай, я в ярости! — выпалил он. — Только что миссис Сендз возмущалась: пентагоновские мегеры (они в жюри) снесли нам целых два балла. Типа, врачи не имеют такой физподготовки, это вопиющее нарушение… эт сэтера, эт сэтера… Если бы не они, мы обогнали бы «вояк» с разрывом в балл!

Про себя я усмехнулся: значит, зацепило! Ну-ну!

— Пойдем опротестуешь! — теребил меня Питер. — Вы отлично зажигали, меня бесит такой произвол! Они просто опустили нас и подсудили своим!

Я не без труда высвободился из цепких пальцев Маркуса:

— Пит, глотни успокоительного. Я никуда не пойду.

— Тебе что — по хрену?!!

— По хрену, — согласился я.

— Но мы можем натравить на них наших лабораторных крыс!

— Пит, еще раз назовешь медиков лабораторными крысами, и я тебя так опротестую, что к ним на лечение ты и попадешь.

Маркус громко фыркнул и воззрился в потолок:

— Дик, вы должны были получить десять баллов. Это же ТАКАЯ фора!

— Пит, как у тебя дела с раскрытием убийства Зейдельман? — я расстегнул костюм и разоблачился.

Он даже не знал, что сказать. Затем промямлил:

— Не передергивай!

— Не говори мне, что нужно делать, дабы тебе не было сказано, куда идти. Все, отбой! Иди на свое место.

Пит понуро поплелся на трибуны.

Я подошел к своей секции и сунул руку в ячейку. Какой костюм будет у каждого из нас во второй части шоу и кого назначат участником, не знал никто, кроме жюри.

Продолжение действа, по традиции, посвящалось межкомандным спаррингам. Драться теперь нужно будет всерьез. Собственно, три недели тренировок были предназначены именно для этого.

Со стадиона сюда доносился голос комментатора:

— …и тогда было решено объединить различные ведомства — Разведывательное Управление, Бюро Расследований, Международную Полицию, Военно-Промышленный Комплекс — в единое: ВПРУ. То есть, Военно-Полицейско-Разведывательное Управление. Кроме того, в состав ВПРУ влились и такие отделы как ОКИ и Лига Последователей Асклепия. Наше Управление на сегодняшний день насчитывает 247 лет своей истории.

«В конце концов, — подумал я, извлекая из ячейки пакет с костюмом, — Если майору понадобится, пусть она и оспорит!»

— Тебе наверняка перепадет Стефания Каприччо, — сказала мне Саманта Уэмп, которая уже красовалась в образе Валькирии.

Лучше всего этот образ, конечно, подошел бы Исабель Сантос, но Саманта смотрелась в нем тоже вполне неплохо. Разве только выглядела более хрупкой и женственной.

— Она не участвует в «показухе», — ответил за меня «провокатор» Збигнев.

— Ради такого случая может и прорваться. Как мы их в прошлом году, а?! — Саманта подмигнула мне.

Я обмотал запястья эластичным бинтом. Настроение у ребятишек приподнятое, боевое. Это радует. Я бы тоже так хотел, но исход соревнований почему-то мало меня интересовал. Это всего лишь шоу — шоу эпохи лицедеев, ничего более. Лет десять назад и я относился к этому серьезно, но прошли те годы.

Когда я развернул костюм, все охнули: это было одеяние Анубиса, египетского бога с мордой шакала. В моем случае морду шакала заменял шлем в виде фабрилловой маски, защищающей голову от энергетических воздействий противника. Золоченые «напульсники» с ласкающим ухо «крак!» защелкнулись поверх бинтов на моих руках. Тонкие на вид сапоги защищали ногу от стопы до колена. Золотой передник прикрывал середину тела. Желто-голубой полосатый «воротник» — грудь, шею, лопатки и плечи. Браслеты повыше локтя должны подстраховывать руки: защитное поле «напульсников» действовало только на кисти. Уязвимым местом оставался живот. Но любая защита ослабляла воздействия как извне, так и мои. В то же время на животе у человека не существует энергоузлов, пригодных для генерирования действенных и быстрых боевых посылов. Разве только мне в противники выставят женщину — тогда я еще смог бы посредством «секси» ослабить ее агрессивность по отношению ко мне. Однако уверен: моим соперником назначат мужчину.

— Мне кажется, капитана, сражаться выберут тебя… — шепнула Юнь, и я, надвинув на лоб шлем с мерцающими изумрудными глазами, кивнул.

— Нерон и его балет! — провозгласил Дональд Морлинг из Гаррисберга. Он пугнул нас личиной злодея. — В прошлом году мне достался Франкенштейн, а Григорию Топоркову, лейтенанту из Москвы — Санта-Клаус…

Стадион переливался всеми цветами радуги. Голограммы демонстрировали старые записи выступлений, в центральной части помещения медленно крутился гигантский неоновый шар, вокруг которого нарезал круги белый голубь размером с бронтозавра. Ветка мира в его клюве больше напоминала выдранное в корнем деревцо. Для завершенности здесь не хватало бейсбольных девочек и мальчиков из группы поддержки, которые прыгали бы по периметру поля с боа в руках и скандировали за свои команды. Я вздохнул. Ничего не поделаешь — шоу. Иногда и управленцам хочется поразвлечься…

Три года назад моей жене досталось одеяние Афины Паллады. Мы посмеялись, что это такая шутка жюри. И на единоборство вызвали именно ее. Фанни победила. А когда победила, то воздела кверху свой сверкающий муляжный меч и выдала клич, которому позавидовала бы любая Валькирия.

А мне тогда достался Гладиатор…

Начались спарринги. Выступить должны были по три человека от каждого отдела. При этом жребий, кому выходить на ринг, был слепым: жюри просто оглашало имена или звания, на голографических экранах высвечивался тот человек, которого вызывали. Просмотреть пятнадцатиминутные состязания каждой из двенадцати пар планировалось за три часа (плюс к тому повторы особенно интересных моментов и пара десятиминутных перерывов).

Мы сидели на отдельной трибуне со стороны южного выхода и следили за ходом соревнований. На голопроекции среди зрителей я увидел Аврору Вайтфилд и ее сотрудника — кажется, его звали Брюсом или Барни. Аврора упоминала его имя, но я не стал утруждать себя запоминанием. Значит, ОКИ тоже получила в этом году доступ на шоу. Их приглашали через раз. Авроре, видимо, повезло.

На исходе первого часа вызвали и меня:

— Капитан специального отдела Нью-Йорка — на синее поле! Капитан контрразведотдела Нью-Йорка — на желтое поле!

Я поднялся и нырнул под арку.

Голограммы изобразили Анубиса и Гладиатора. Вот кому на этот раз досталось побыть героем Колизея — контрразведчику Брокгаузу!

— Полубог Анубис против раба Гладиатора! — зазывно пропел комментатор, и трибуны взорвались овациями.

Телосложением мы с Брокгаузом друг от друга почти не отличались. Он тоже был средней комплекции, так же, как и я, широк в плечах и узок в талии, настолько же увертлив при внешней негибкости. Мы были одного роста, одного возраста, одного звания, и даже почти тезками: я — Риккардо, он — Ричард.

— Ричи! Ричи! — скандировали на трибунах. Явно не мне: я не переваривал, когда меня называли Ричи — какая-то кошачья кличка, по-моему…

В одежде Брокгауза преобладали синие тона — синий плащ, синий шлем. На голограмме мы смотрелись отлично: в моем костюме больше желтого и золотого на фоне большой синей «запятой» Круга Для Поединков, размеченного по принципу Инь-Ян; в костюме контрразведчика больше синего. Мы были словно «глазки» противоположных энергий внутри каждого из полей.

С точки зрения истории — символичное состязание…

Я поймал взглядом лежащие у краев круга шесты. Что ж, можно сказать, что спецотдел проиграл: я слабо дерусь на шестах. Хотелось бы знать: это подстроено? Впрочем, протестовать было уже поздно…

Снова грянула музыка. Несколько мгновений мы изучали друг друга. По своему внутреннему кодексу я никогда не нападал первым.

Сделав какие-то выводы, Гладиатор бросается на Анубиса.

Я прыгаю навстречу, изворачиваюсь в воздухе и, еще не успев коснуться ногами земли, целю пальцами в болевую точку у него на шее. Брокгауз уклоняется. Мы катимся по настилу: теперь я — по желтому полю, он — по синему.

Подскакивая, контрразведчик хватает шест. Все, мой шанс упущен…

И тут окружающая действительность начинает менять свои очертания. В первое мгновение мне кажется, что сменились виртуальные декорации. Но нет. Вместе с ними сменяется и мой противник. Да и со мной происходит что-то не то…

…Мы с наголо обритым парнем скрещиваем оружие под скучным мелким дождем. Трава похожа на водоросли, ноги не скользят лишь потому, что за свою жизнь мы приноровились бегать по ней. Невдалеке — стена монастыря, чуть дальше — храмы, храмы, часовни, еще монастыри… Я вижу это краем глаза и я знаю, что это за монастыри… Но сейчас — лишь бой. Передо мной — мой противник в бою и мой друг в жизни. Квай Шух. Я обнажен по пояс, длинные мокрые волосы хлещут меня по спине, одна прядь прилипла ко лбу и щеке, и я отбрасываю ее привычным жестом.

В моих руках — не шест, а посох с металлическим набалдашником.

Я счастлив. Бой — это моя жизнь. Я создан для него. И мой друг Квай — тоже. Я почти не касаюсь земли, все мое тело живет сейчас в полете, каждая мышца, каждая клеточка движутся в гармонии с этим полетом. Мы с Кваем смеемся, для нас это развлечение. Нас не видит никто.

Посохи сливаются в два вибрирующих круга.

Вдруг я вспоминаю сон. Мой сон, где меня всегда убивает желтый всадник с зелеными змеями в волосах. Всего лишь мгновенье — и мое оружие вылетает у меня из рук, я падаю на спину. Шест Квая со свистом останавливается и уже целит в мое лицо.

Я перекувыркиваюсь чуть вправо и назад. Вскакиваю на ноги.

Время ускоряется. Посох врезается в землю точно в том месте, где была моя голова. Значит, Квай понял, что я увернусь.

Поднять оружие! Главное — взять оружие, отпугнув противника. Я ощущаю в себе зверя, который хочет победить, достичь своей цели. Из моей глотки вырывается утробное рычание.

Квай Шух оседает и отскакивает в сторону, а в глазах его — ужас. Я хватаю свой посох, сбиваю друга с ног обычной подсечкой, и он валится навзничь.

— А-а-а! — кричит он, даже не сопротивляясь.

Я останавливаю острие своего посоха, чуть коснувшись кожи на его горле, над яремной впадиной.

…И вдруг откуда-то прорывается оглушительный рев. Я вскакиваю с одного колена, озираюсь…

Мы с Кваем бежим к монастырю. Он бормочет одно и то же:

— Ты не должен был этого уметь! Это под силу иерархам — не нам!

— Уметь что? — спрашиваю я. — Что уметь, Квай?!

— Ты был невиданным чудовищем! Страшным чудовищем, с серой шерстью. Я думал, ты меня разорвешь!

— Не говори об этом никому. Я должен разобраться сам!

В его глазах — страх и непонимание…

…Виртуальные храмы исчезли, наваждение спало. Я — это я. В шлеме с мордой Анубиса, на синем поле ринга. Поднялся на ноги и Дик Брокгауз — Гладиатор в перекосившемся плаще. Его я только что едва не проткнул шестом…

Капитан КРО протягивает мне руку, а я все еще не могу поверить, что мы на стадионе Управления.

Я дошел до своих, рухнул на скамью и сжал разламывающуюся от боли голову в ладонях. Юнь, Саманта, Збигнев, бросившиеся было обнимать меня, отступили.

— Капитана? — настороженно спросила мисс Вэй. — Вы плоха?!

— Дайте воды, — попросил я.

Саманта сунула мне в руку бутылку.

— Ди, ты просто… просто прелесть что! — говорила она. — Если я в тебя влюблюсь, ты сам будешь в этом виноват! — и мисс Уэмп запечатлела прочувствованный поцелуй на моем шлеме. — Ты слишком сексуален в виде волка!

— Смотри, смотри повтор! — перебил ее щебет Збигнев, указывая на голограмму. — Кр-р-расота!

Я с трудом поднял голову. Замедляя действие, голопроектор транслировал наш с Брокгаузом спарринг в повторе. Судя по времени, длился он всего одиннадцать минут с самого начала.

«O my god!» — подумал я, увидев над трибунами свою увеличенную во много раз золотисто-смуглую фигуру.

Боюсь, даже на пике своих возможностей я не сумел бы двигаться с такой сумасшедшей скоростью, как там. Траектория, по которой летело в меня острие шеста, не оставляла сомнений: если бы я промедлил, победа капитана КРО была бы несомненной. И останавливаться, как Квай Шух в моем наваждении, Брокгауз не собирался. Я сам избавил себя от фиаско.

Дальше скорость повтора снова увеличилась. Далее — чрезвычайно замедленно: мой шест метит в его горло. Здесь это легко уловить даже самому желторотому новичку. Но… Я прекрасно оцениваю свои умения и могу поклясться: либо острие не достало бы его яремной впадины, либо капитана КРО уже везли бы в реанимацию. Остановиться так, как я сумел в видении, мне было не под силу.

Я не на шутку испугался того, что со мною происходит. Наваждения, бред — это еще ничего, если случается только с тобой. Но если ты выходишь из-под контроля собственного разума во время коммуникации с другими людьми, это опасно. Пока этого не заметил никто, все приписали мои действия поразительному мастерству капитана Калиостро. Однако я не самодур. Что будет дальше?

А еще я очень хотел бы знать, кто таков Квай Шух и кто такие «иерархи», которые умеют принимать обличье неких чудовищ. В той галлюцинации мой обритый соперник сказал, что я сумел сделать это, но я не видел себя со стороны, да и голограмма не выявила никаких чудес. Просто я двигался с запредельной скоростью — и все. Хотя само по себе это уже наводит на странные мысли. Нет у меня таких навыков! Тем более — с шестом!

Головная боль унялась лишь к оглашению результатов соревнований. Мы заняли второе место. Первое (как и следовало ожидать после реверса жюри еще в первой части шоу) присудили ВО, третье — разведке. Полиция удостоилась утешительного приза в виде диплома.

— …К своим коллегам я буду относиться как к братьям. Я не позволю, чтобы религиозные, национальные, расовые, политические или социальные мотивы помешали мне исполнить свой долг по отношению к пациенту… — с улыбкой прочел свою «мантру» доктор Эйсмолл, похлопывая по плечу возмущенного Пита.

Кажется, это был отрывок из Присяги Врачей…

1. Мутант с Клеомеда

— Ди! Хочешь увидеть такое, чего еще никогда не видел?! — голос принадлежал Тьерри Шеллу, нашему непревзойденному эксперту и моему хорошему приятелю.

Возиться с линзой и с регулировкой звука не хотелось: свой ретранслятор я бросил в ящик стола. А разворачивать изображение на полкабинета было бы с моей стороны некорректно.

Судя по голосу, Тьер был чрезвычайно оживлен, что очень нехарактерно для такого циника, каким становишься после пары десятков лет на службе в лаборатории ВПРУ. В мою сторону тут же начали оглядываться сидящие неподалеку сотрудники.

— Что там? — я нарочно понизил тон в надежде, что медик поймет и поступит так же.

Но напрасно: Шелл орал по-прежнему:

— Приходи. Тебе — покажу!

Судя по всему, он там еще и поддатый. Для их ведомства это не было таким уж грехом: попробуй-ка с его повозиться на трезвую голову со всякими микробами, вирусами, прочей инфекцией.

Саманта смотрела на меня с любопытством, но я сделал вид, что не замечаю ее немых вопросов. После того случая с переменой руководства мои подчиненные в течение уже полутора лет едва ли не молились на капитана Калиостро. А Пит — так тот вообще позволял себе величать меня «папашей Диком». И чем он после этого отличается от подхалимки Заносси Такака?

Я выехал в лабораторию. Это было недалеко от Управления, однако чтобы добраться до нее, нужно было прилично покружить по серпантину нью-йоркских дорог. Кроме того, ее помещения располагались под землей: над ними был сооружен тот самый госпиталь «Санта-Моника».

Кстати, расследование убийства Зейдельман и покушения на самолет окончательно зашло в тупик спустя пару месяцев после соревнований, приуроченных ко Дню ВПРУ. Пит и Рут отделались объяснительными и с облегчением вздохнули…

…Внизу меня остановили. Едва я предъявил свое удостоверение, мне тотчас выделили сопровождающего в виде андроида-лаборанта.

Тощий, долговязый, с серым лицом, Тьер с нетерпением дожидался моего появления. Я не ошибся: от него попахивало виски. Граммами этак двумястами. Может, и большим количеством, высчитывать промили алкоголя в соотношении с его кровью не возьмусь: эти медики умеют одновременно принимать в себя чертову уйму горячительных напитков и твердо стоять на ногах.

— Надень вот это. Мало ли что, — и доктор Шелл небрежно бросил мне респиратор.

При этом сам он был в виде весьма расхристанном и далеком от стерильности.

Мне всегда было любопытно: неужели за тысячу лет существования цивилизованного человечества наука не смогла выдумать более действенных методов обеззараживания, чем ультрафиолетовая лампа, в народе называемая «кварцем»? Все коридоры и комнаты просто провоняли ее мерзким запахом. Да и от Тьера, сколько его помню, всегда попахивало этой гадостью. Хотя, конечно, это было необходимой мерой предосторожности — лаборатория находилась так глубоко под землей, что солнечные лучи, убивающие хотя бы часть всякой дряни, с которой приходилось сталкиваться нашим экспертам, просто не могли просочиться сюда и сделать свое светлое дело.

— Тьер, скажи мне одну вещь, — обратился я к нему, чтобы не было скучно в молчании вышагивать по мрачным коридорам лабораторного подземелья, — ты бухаешь со страху, со скуки или чтоб тебя ни одна болячка не взяла?

Эксперт шмыгнул грушевидным носом, а потом иронично посмотрел на меня:

— Ты, Калиостро, тетку свою меньше слушай. Лучше курить бросай, оно-то как раз вреднее будет.

— А по-моему — один черт, — я пожал плечами.

Интересно, откуда он знает, что моя тетушка вечно сокрушается по его поводу? Мол, капитан Шелл, светлая голова, умница — и ведь сопьется.

— Знаешь, Ди, каждый снимает напряжение как может. Так что не ищи соринки в чужих глазах. Из своих бревна выковыривай!

— О'кей, молчу, травись на здоровье. Тут, кстати, курить можно?

— Нет.

Мы вошли в святая святых лаборатории — операционный зал. Это была огромная комната цилиндрической формы, в середине которой находился еще один прозрачный цилиндр — лифт с вакуумной прослойкой. С верхних ярусов здания ассистирующие «синты» обычно доставляли на нем инструменты, медикаменты и аппаратуру.

Тьер подавил отрыжку, икнул и шумно выдохнул в мою сторону. Я развеял воздух вокруг себя, потом вошел.

У «разделочного стола», как его с особым медицинским юмором называли коллеги Шелла, находилась Лиза Вертинская в своей обычной бирюзовой блузе с эмблемой чаши и змеи на плече и в бирюзовых же штанах. Проволока огненно-рыжих волос, забранных в хвост, сейчас покоилась под полупрозрачной шапочкой-«беретом». Остальное закрывала маска и очки.

На прозекторском столе (лучше уж я буду называть его так, как привык) лежал вскрытый труп непонятного существа, с виду напоминающего человека с полутора головами и зачатком третьей руки, торчащей из ключицы чуть правее посмертного разреза. На том месте, где у нормальных людей начинается ухо, у мутанта выпирало еще одно лицо с бельмами на незакрытых глазах. Другое ухо было на месте, широкое и приплюснутое.

— Что это? — спросил я, натягивая предусмотрительно подсунутые мне Тьером перчатки.

— Подарочек с Клеомеда, — эксперт почесал макушку под «береткой». — Ради него я тебя и позвал. Вообще, по Конвенции, мы не имели права его потрошить. Но обстоятельства перетягивают чашу весов. Не зная, с чем бороться, не узнаешь, как бороться. Логично?

— Более чем, — я наклонился над трупом, утыканным какими-то стержнями, трубками, зажимами и прочей медицинской утварью.

— Ну вот, наши Арбитры посовещались и выдали разрешение. Так сказать, в «обстановке строжайшей секретности». Но как я мог тебе-то не сказать? — он окинул меня взглядом, который мне показался зловещим.

— Так что или кто это?

— Я же сказал: житель планеты Клеомед. Если поточнее, города Свэа, в переводе — «Грязи». Там много лечебных грязей потому что.

— Да? — я с недоверием разглядывал изуродованное мутацией тело. — Что-то ему они не очень помогли… И какого он возраста… был?..

— Я бы сказал, лет сорока — сорока трех…

— Умер от естественных причин?

— Куда уж естественней! У них сороковник — глубокая старость. Знаешь, в палеолите и неолите у нас ведь так же было!..

— Тьер, уволь меня от выслушивания твоих исторических лекций! — я заслонился от него ладонью и уловил одобряющий взгляд Вертинской. Исторические лекции Шелла у любого слушателя могли вызвать истерическую реакцию. Уж простите за невольный каламбур.

— Нет проблем! — без возражений согласился эксперт. — Этого парня нам прислали утром в замороженном виде. Да парень это, парень, можешь не проверять…

Я с невинным видом развел руками, хотя именно это и собирался сделать — заглянуть под простыню, чтобы проверить, может ли вообще у такого существа быть пол.

— У них этим поражено девяносто девять процентов населения. Были еще более или менее уцелевшие — на том острове, что затонул, прости меня господи — но и они уже ассимилировались с населением после миграции на континент… Более тридцати лет прошло все-таки. Все из-за этого треклятого атомия, которым у них там промышляют… Инкубаторы не справляются. Это же просто машины, тупые машины. Ты им дай программу — они выполнят. А какую программу в них закладывать, если неизвестно, как эта гадость действует на живой организм?! И ведь эти чертовы ублюдки не дают изучить! Да и наши хороши — вместо того, чтобы исследовать проблему, предпочли от нее отречься этим дурацким законом!

Тьер во хмелю был истинным бунтарем. Сравнить его с Тьером трезвым — небо и земля.

— Кхе… — он кашлянул в кулак и слегка угомонился. — Да и наша, якобы всесильная, ОПКР за всеми уследить не может. Ты сводки наших тамошних коллег читал? Нет? А я читал. На Клеомеде начали размножаться по старинке.

— Это как? — я не поверил своим ушам.

— Ну как… все тебе расскажи. Как животные. Инкубатор бесполезен — так они от отчаяния и пустились во все тяжкие. Все равно вымирать или мутировать. Короче, не ищи в том логики, ее у них нет. Не знаю, каким способом рожден именно этот экземплярчик, но мне все это нравится меньше и меньше…

— Ладно, Тьерри. Ближе к теме. У меня совсем мало времени.

— Да я тебя, вообще-то, не для чего-то такого пригласил. Просто хотел, чтобы ты взглянул. Смотри, что у него с внутренними органами! Я вообще удивляюсь, как он с этим прожил сорок лет! Стойкий парень!

Если отбросить то, что при жизни наш «клиент»-клеомедянин являлся сиамским близнецом (это, равно как и два сращенных через аорту сердца, нефроптоз трех почек и нереально длинный кишечник, можно было отнести всего-навсего к уродствам), мутацией было наличие у него сразу легких и жабр. Причем, судя по всему, назвать его двоякодышащим было нельзя: ни тот, ни другой орган со своими функциями толком не справлялись. Жабры, насколько я силен в биологии, у этого существа явно недоразвиты, а легкие — чрезвычайно малы.

— Мы называем его «Человек-Амфибия», — подала голос Лиза. — Но с дыхательной системой у него при жизни были большие проблемы… Сомнительно, чтобы он мог дышать под водой. И это именно мутация: коллеги передают информацию, что жабры появляются у все большего количества клеомедян. Может, в итоге такое эволюционное ответвление и приведет к положительным изменениям вида homo sapiens, но это будет, во-первых, уже совсем не homo sapiens, а во-вторых, нам, нынешним, да и им самим, от этого сейчас не легче. Эволюция может занять тысячи лет, а думать, что делать, надо уже сейчас…

— Смотри, Тьер, что тебя ждет, если не найдешь себе другую работу! — я указал на невероятно увеличенную печень «Человека-Амфибии».

Эксперт фыркнул:

— У меня уже давно все отвалилось, что могло отвалиться! А вот на твоем месте я бы призадумался. Чтобы у твоих потомков потом не нашли каких-нибудь похожих уродств…

— Это ты к чему?

Недаром во взгляде Тьера мне сразу почудилась угроза.

— Ты уж прости, но сплетни и у нас по Лаборатории похаживают. А я уши не закрываю, хоть мне все это до синей лампочки — кто с кем спит, да кто кого подсидел…

Вертинской срочно понадобилось уехать на лифте. Шелл небрежно сдвинул ногу трупа, присел на освободившееся местечко и сложил руки на груди, сверля глазами ничего не понимающего меня:

— Слышал я тут как-то, что ты с Вайтфилд из ОКИ встречаешься. Как о человеке, ничего о ней сказать не могу, как о женщине — тем более. Так что не сочти уж за хамство. А вот о том, что касается ее рода занятий — не вправе, как медик, тебя не предупредить. Хоть по инструкции и не должен. Разглашать…

— Да брось ты уже вокруг да около ходить! — вызверился я, и Тьер отвел взгляд.

Мне стало уже совсем не по себе.

— Советую тебе как врач: не планируй с Вайтфилд серьезных отношений. Она работала непосредственно с атомием. Что он делает — ты видишь, — эксперт мотнул головой за плечо, где на столе растянулся наглядный пример жертвы человеческой погони за недосягаемым. — У нее у самой или у тебя третий глаз во лбу, конечно, не прорежется. Может, и детей ваших сия чаша минует. А вот насчет внуков — уже не знаю. Это ведь долгоиграющая, очень коварная хвороба. В общем, имей в виду. Ты уже мальчик взрослый, а информацию я тебе подкинул. Все, давай.

Он проводил меня к выходу. Я был потрясен. Нет, планов связывать свою жизнь с Авророй у меня, конечно, не было. Я по-прежнему рассчитывал на то, что Фанни одумается, и за эти полтора года несколько раз почти решился ей позвонить, но в последнюю минуту всегда одергивал себя. Репродуктивные проблемы меня тоже особенно не беспокоили: моя тетка прекрасно прожила и без прямых наследников. Во мне родительская функция угнетена до предела, не мое это призвание — и все. Но если эта полуизученная дрянь все-таки «заразна», если ее влияние каким-то образом передается от человека к человеку, то…

— Дай что-нибудь от головы, Тьер! — я сдавил голову руками.

Он протянул мне ампулу и салфетку — утереть закапавшую из носа кровь, снабдив свой жест мрачной медицинской шуточкой:

— Но «плазменник» к виску — эффективнее. Ну все, проваливай, у меня дела, у тебя дела.

— Спасибо, Тьерри, — я заткнул ноздри комком салфетки и пожал его уверенную ладонь с длинными цепкими пальцами.

— Не жди, что растрогаюсь. Лучше держись подальше от атомия!

Он развернулся и, чуть подпрыгивающей, чуть покачивающейся походкой стремительно умчался назад по коридору.

2. Детройтский Инкубатор

Последние месяца три Аврора практически жила у меня. Мы не скрывали отношений, всюду появлялись вместе, но что-то не ладилось. Иные мои слова или поступки вызывали у нее вспышки раздражения, а я невольно отвечал ей тем же. Один маленький нюанс отличал наши ссоры от неизбежных ссор между любящими и «притирающимися» друг к другу людьми: она злилась на меня как на чужого. И перемирия не стирали пятен, что оставались на душе после таких стычек. Обиды только копились и повисали грузом где-то внутри. Думая над этим, я ловил себя на одной мрачной мысли: когда мы расстанемся с Вайтфилд, я, скорее всего, буду вспоминать больше плохого, что было между нами. Время не станет лекарем в нашем случае.

Поэтому я и не знаю, что удерживало нас друг возле друга — некая основательность, которая появляется с годами и не позволяет разбрасываться близкими, или, напротив, легкомыслие, когда не хочется заниматься решением проблем, кажущихся чепухой.

Сегодня, как и всегда, я появился дома позже Авроры, готовя серьезную беседу.

Она валялась на искусственной медвежьей шкуре возле стереопанно с изображением старинного английского камина. При моем входе Вайтфилд отложила книгу в густой белый ворс-«мех» и оперлась на локоть, изучая мою пасмурную физиономию.

— Привет, — бросил я, в который раз с недовольством отмечая тягу Авроры делать все вопреки мне.

Может, конечно, я самодур или фетишист, но мне совсем не хотелось, чтобы она даже подходила к этому коврику — любимому уголку Фаинки, где мы столько раз любили друг друга под тихий треск искусственного пламени в фальшивом камине. Где болтали ночи напролет, засыпая лишь к утру. Где, казалось, до сих пор каждая «шерстинка» еще хранит аромат волос и тела моей жены. Когда Аврора впервые предложила мне заняться любовью на «белом мишке», я дал ей понять, что этого не будет никогда. Думаю, астрономша догадалась, с чем это связано, и впоследствии так и липла к этому ковру. Разумеется, о существовании Фанни она не знала, но ревнивое женское чутье дает подчас безошибочные интерпретации мужских поступков. Что бы мы, мужчины, насчет этого ни говорили…

— Я сегодня нашла пиццу — почти такую, как ты любишь! Разогреть?

— Аврора, — перебил я, усаживаясь рядом с нею, — ты действительно работала с атомием?

Девушка напряглась. Помолчав несколько секунд, с нотками вызова в тоне уточнила:

— А что?

— Я просто спросил. И хочу простого прямого ответа.

— Да, я работала с атомием. И если ты переживаешь по поводу его воздействия на меня, то ошибаешься: мы соблюдали все меры предосторожности, да и прямой контакт был непродолжителен. Поэтому прекрати смотреть на меня как на заразную!

— Что значит «все меры предосторожности», когда нам даже неизвестно, каким образом атомий влияет на ДНК… да и на нее ли он влияет?..

— «Вам» — неизвестно, — спокойно согласилась Аврора. — А мы не враги себе. И почему ты вообще поднял эту тему? Приехал накрученный, с порога бросаешься на меня! Это что еще такое?! Ты хочешь поссориться?

Чтобы не оскорбить ее скоропалительным (хоть и честным) ответом, я прикурил и отвернулся. Черт! Да, я хотел поссориться. Поссориться так, чтобы она сейчас ушла и больше уже никогда не возвращалась сюда со своими заморочками, мечтами об Андромеде, претензиями и недовольством мной. Раз и навсегда разрубить этот проклятый узел…

— Все ваши страхи — от косности! — заговорила тогда Вайтфилд. — От той же радиации из-за неумелого обращения с плутонием и ураном в прошлом было немало жертв. А теперь плутониевое топливо позволило нам освоить Галактику. В свое время у него было столько же противников, как у атомия сейчас! Нисколько не сомневаюсь!

Я молчал, и это заставляло ее распаляться все яростнее:

— Ограниченные, тупые людишки вроде тебя жгли на кострах книги и выдающихся ученых, чтобы люди никогда не вылезли из тьмы…

— O my god, Аврора! — у меня даже появилась оскомина. — Ну какими же пафосными штампами ты сейчас говоришь! Просто послушай себя!

— Задевает? Потому что это правда!

— Тьма, свет, светочи прогресса… Еще повесь на меня ярлык инквизитора — для полноты своей стереотипной картинки. Но — уж прости — это больше ты, ты и твои единомышленники, похожи на обезьян с пистолетом. Вы ухватили кусок заразной дряни и скачете с нею, доказывая всем: мы живы, вот, пожалуйста, а вы все — дураки и консерваторы! И еще удивляетесь, что сородичи шарахаются от вас из чувства самосохранения.

— А что, по-твоему, нужно? Закрыть проект нового корабля, который сможет летать со световыми скоростями? Остановить все разработки? Послать к черту умнейших инженеров?

— Ты хочешь сказать…

— Да, хочу! Наше лживое, лицемерное правительство одной рукой, во всеуслышание, запрещает что-то, чтобы жвачному быдлу спалось спокойно, а другой рукой, тайно — поощряет. Не говори мне, что ты не знаешь о разработках на Европе!

— На какой Европе? — я не сразу отреагировал на смену темы, еще увлеченный спором об атомии и каких-то сожженных на костре просветителях.

— На юпитерианском ледяном спутнике, дарлинг! — гримасничая, пропела Аврора. — Том самом, открытом полторы тысячи лет назад ученым Галилеем! Которого твои инквизиторы едва не сожгли живьем на костре.

— И что, там ведутся какие-то разработки?

— Уже двадцать лет, мальчик! И тебе не в плюс то, что ты, агент Управления, слыхом не слыхивал об этом. Хотя… да. Кому я это говорю?! Ты не обязан знать больше, чем предписано Уставом! Скажут жечь — будешь жечь! — она вскочила, суетливо затолкнула ноги в свои туфли, выхватила из гардероба плащ. — Нам не о чем с тобой говорить! Сиди и заботься о том, чтобы ты и твое быдло было накормлено, напоено и не создавало проблем для дальнейшего распространения плесени по Земле!

— Я никому не чинил и не собираюсь чинить препятствий, Аврора, — я тоже поднялся и пошел следом за нею. И чего меня потянуло на объяснения? Но мне не хотелось завершать разговор вот так. — Просто я считаю, что всему свое время. И если существует опасная преграда, значит, пока это лишь химера, мы просто не доросли до того, чтобы что-то иметь. Да то же атомиевое топливо. Не стоит отворачиваться от Природы и считать ее тупой слепой старухой. Кто, скажи, глупее: тот, кто ищет дверь или тот, кто разбивает голову о стену? И не только свою голову!

— Вот сиди и жди пришествия гения, которого выродит твоя Природа и который по мановению волшебной палочки разрешит все научные проблемы!

И Аврора умудрилась хлопнуть дверью.

Атмосфера дома была так наэлектризована, что я почти слышал повсюду треск невидимых разрядов. В общем, оставаться здесь мне тоже не хотелось.

Питер меня не ждал. Но, в общем, был рад моему приезду.

— Давай, заваливай быстрее! Тут полуфинал. Опять со своей поцапался?

— Лучше не спрашивай. Есть что пожрать?

Пит неопределенно махнул рукой в сторону кухни.

Не успели мы пожевать бутербродов, у меня противно заверещал ретранслятор. Этот тип сигнала у меня настроен на Управление.

— Капитан Калиостро! — перед нами возникла голографическая миссис Сендз.

— Тах тошно, майор! — ответил я с неприлично набитым ртом.

— Приятного аппетита.

— Шпашыбо, — я с трудом проглотил недожеванный кусок, уже чуя, что ее вежливые пожелания — лишь прелюдия к «очередному внеочередному» вызову.

— Капитан, вашим напарником назначается лейтенант Маркус. Через час вы должны вылететь в Детройт, штат Огайо. Чрезвычайное происшествие. Инструкции получите в аэропорту от коллег из лаборатории, — и без дальнейших разъяснений майор Сендз разорвала связь.

Пит убийственно посмотрел на меня. Футбольный матч был в самом разгаре.

— Слушай, шеф, креозот мне в печенку! — собираясь, сказал он. — Почему всегда, когда ты появляешься, что-то происходит? Наши играли с турками, это тебе о чем-то говорит?

— Абсолютно ни о чем. Я люблю настольные игры. Например, шашки, — и я швырнул приятелю сумку с его и своими вещами. — Выкатывайся!

Под молчаливое пыхтение Маркуса мы прибыли в аэропорт. Миссис Сендз подъехала минутой позже.

— Капитан! Лейтенант! В инкубаторе Детройта авария. Вам нужно разобраться, в чем дело, — она протянула мне информдиск. — Здесь все, что у нас имеется на данный момент. Просмотрите в полете. О новых фактах докладывать только мне.

— Есть, шеф, — сказал я.

— Все. С богом!

Шеф до сих пор не могла нам простить нераскрытого дела старухи Зейдельман. Надо попробовать реабилитироваться на детройтском происшествии, тем более что, похоже, она придает ему особое значение.

После взлета я включил просмотрел информацию на ДНИ. Пит пытался досмотреть свой матч на голопроекции у потолка салона, но связь была отвратительной. Издавая вопли досады, он отбивался от меня локтем, когда я объяснял ему суть задания.

Детройтский инкубатор был выстроен в конце прошлого столетия и с тех пор работал без сбоев на новейшей аппаратуре, которая заменялась каждые пять-семь лет. Тревожный сигнал поступил в Управление сегодня в 18.50. ОПКР обратилась в специальный отдел с просьбой разобраться в настораживающем прецеденте. Инкубаторская аппаратура впервые за вековую историю заведения дала подряд восемнадцать сбоев.

Единичные случаи рождения двуполых детей, либо детей с какими-то патологиями обмена веществ, передающимися по наследству и не устраненными очистительной программой компьютера, бывали и прежде. Чаще всего это происходило из-за того, что обслуживающие машину сотрудники слишком поздно замечали отклонения, когда аннигиляционный ген эмбриона уже действовал, как у взрослого существа. Для исправления ошибки нужно было бы вызывать целую бригаду специально обученных агентов ВПРУ, перепроверять все от и до и уничтожать больной зародыш. На это не хватало времени, к тому же пресса так и норовила поднять вопрос этического характера — возможно ли уничтожать человека, если нет оснований полагать, что он будет нежизнеспособен? Доказать, что гермафродит не способен жить, было, разумеется, невозможно. Двуполых на земном шаре довольно много, внешне их не отличить от полноценной особи. Разве только жизнь гермафродита раза в полтора короче, да и морально ему несладко.

И потому, чтобы не усугубить без того хлопотную ситуацию, инкубаторы и ВПРУ предпочитали закрывать глаза на редкие промашки системы.

Но в данном случае у Организации по контролю рождаемости был повод забить тревогу. В детройтском инкубаторе появилось сразу восемнадцать эмбрионов с ярко выраженными уродствами — сиамские близнецы (близнецов обычных машина регистрировала как норму и допускала к рождению), зародыш с зачатком второй головы и дополнительной конечности — какой, в файле не указывалось, да и не важно это было; эмбрион совершенно без конечностей с искривлением позвоночника в шейной зоне — в народе это называли горбом. В общем, сверх полутора десятков аномально формирующихся детей в той стадии развития, когда вмешаться своими силами и искоренить проблему врачи инкубатора уже не могли. А машина продолжала штамповать уродов — с подозрением на ненормальность были уничтожены еще десять трехнедельных эмбрионов.

Сейчас деятельность репродукции в Детройте была приостановлена, но пока это не афишировалось. Именно с целью разобраться во всем по-тихому и устранить возможные неполадки в технике мы с Питом были командированы в столицу штата Огайо (прежде столицей был Колумбус, но от него мало что осталось после Завершающей).

— Вот скажи мне, — ступив на дорожное покрытие в аэропорту Детройта, завел свою песню Маркус, — вот скажи, неужели нельзя объединить Инкубатор и нашу Лабораторию, чтобы врачи в этом цыплятнике были хоть чуть-чуть квалифицированнее нынешних клуш и могли сами разбираться с такой фигней?

— Нельзя. ОПКР не отдаст нам Инкубатор. Да и наши не захотят еще одну головную боль. Нам и Лаборатории хватает.

— Ну конечно! О людях думают в последнюю очередь!

— Слушай, ты, «людь»! Меня твое нытье достало! — (и еще мне очень надоело участвовать в демагогии, на которую сегодня так и прорывало окружающих: день, что ли, такой?). — Ты офицер Управления, а это — наша работа. Не нравится, не справляешься — уходи.

— Я следую логике…

— Вот станешь Президентом Содружества — и следуй сколько хочешь. А сейчас ты меня утомил. Поэтому — будь добр, заткнись!

Пит, хвала небу, заткнулся.

Нянечки-«синты» в инкубаторе были сделаны по женскому образцу и одному типу: почти двухметровые спортивные красавицы с милыми улыбчивыми личиками, на которых раз и навсегда было запечатлено выражение лика Сикстинской Мадонны Рафаэля.

Нас встретили профессор-генетик Реджинальд Слэйтер, он же, по совместительству, главный директор инкубатора, и педиатр, которую я вначале заподозрил в принадлежности к биокиборгам, но, приглядевшись повнимательнее, удостоверился, что Дайана Грейт — человек. Видимо, приклеенная улыбка Сикстинской Мадонны была издержкой ее нелегкой профессии.

Нам с Питом выдали инкубаторские униформы, в которых мы стали похожи на вывалянных в муке пингвинов. Так выглядели и профессор с педиатром, так выглядел и прочий обслуживающий персонал — кроме роботов и андроидов, которые никогда не покидали стен репроцентра.

— Так, и что, есть какие-то изменения, док? — спросил я, послушно переодеваясь.

— Никаких… — обреченно развел руками Слэйтер. — Проходите в лабораторию.

Вот насмешка судьбы: за одни сутки я уже успел побывать в двух лабораториях, причем почти по одному поводу — проблема с уродами…

Сразу оговорюсь: то, что в народе называют пробирками, выглядит как довольно вместительные округлые «аквариумы», унизанные различного вида и толщины трубками и проводами, которые тянутся к главной машине — собственно Инкубатору. Этих прямоугольных ванночек-аквариумов в лаборатории сотни, каждая имеет свой идентификационный номер. Разделяются они на секции: в зависимости от стадии развития зародыша.

В «пробирках» слева от Инкубатора видна лишь мутноватая жидкость, тогда как справа в бледно-розовых коконах плавают, дрыгая конечностями, почти готовые к извлечению сформировавшиеся младенцы. Конечно, разглядеть их сквозь стенки «плаценты» невооруженным глазом практически невозможно, однако очертания телец угадываются темными пятнышками.

Я с трудом представлял себе, что в прежние времена бедные женщины были вынуждены таскать такой «аквариум» в своей брюшной полости. Сегодня это было бы расценено ими как тяжкая расплата за какое-нибудь преступление, а тогда размножаться иначе не умели. Да, и еще… Меня даже прошиб холодный пот: ведь плод должен был выйти наружу, раздвигая кости таза и причиняя несчастным несусветную боль!

Гм… лучше бы я не задумывался над такими глобальными вопросами, иначе мне просто становится стыдно за человеческий род — что не нашелся еще в те времена свой профессор Муравский, который облегчил бы участь женщин Древней Земли…

— Это резервный блок Инкубатора, — пояснил профессор Слэйтер. — Мы не отключаем его, пока дети не сформировались до конца. Они здоровы. А вот прием новых клиентов нами пока отменен. До выяснения обстоятельств. Надеюсь, нам удастся установить причину сбоев до того, как все это пронюхает пресса…

— Ничего не могу обещать, — ответил я, разглядывая крайний правый «аквариум» с особо шустрым пациентом — если верить машине, высвечивающей данные плода, пацаном в возрасте тридцати девяти недель и девятнадцати дней, весом три килограмма семьсот граммов пятнадцать миллиграммов. Он так пинал ногой стенку своего вместилища, что «пробирка» содрогалась. А ведь, оказывается, «аквариум» сделан из какого-то упругого, как каучук, вещества, абсолютно прозрачного и явно очень надежного.

Проследив за выражением моего лица, профессор подтвердил:

— Да. Ванна рассчитана даже на случай падения. Внутри нее еще несколько невидимых глазу защитных прослоек. Все это максимально приближено к естественной анатомии женской матки во время беременности. А прежде, в первых Инкубаторах, ванны были сделаны из обычного полугибкого пластика…

Я не удержался, поморщился и перевел разговор на менее неприятную тему:

— С чего все это началось?

Профессор промокнул лоб гигроскопичной салфеткой, потом подвел нас к отдельно стоявшим восемнадцати «аквариумам». Они все еще обрабатывались отдельной машиной и выглядели в точности так же, как и все остальные. Пит с любопытством прилип к стеклу, но был разочарован. Единственное, что можно было разглядеть внутри, так это присоединенные к шлангам и трубкам шарообразные комочки размерами от чуть больше куриного до чуть меньше страусиного яйца.

— Просто так этого не увидеть, — сказал Слэйтер, вызывая развертку голограммы. Нам с Питером не помогло и это. Похоже, только взгляд специалиста смог бы уловить разницу между эмбрионом нормальным и эмбрионом с патологиями. — Этому уже почти семнадцать недель. Тот самый сиамский близнец. Первый из всех мутантов… — он тронул какой-то сенсор.

Изображение увеличилось во много раз, со всех сторон демонстрируя то, что было скрыто под плацентарной оболочкой.

Тут уж даже мы с Питом разглядели, что это сращенные между собой телами и головами младенцы. Большой неожиданностью для Маркуса было увидеть, как «оно» двинулось. Питер даже присел:

— Они что — еще живые?!

— В том-то и дело. Семнадцать недель — это тот самый срок, когда в прошлом, при практике внутриутробного развития, проявлялись первые визуальные признаки беременности…

— А если на кванторлингве? — скуксился Пит, которому лень было шевелить мозгами и который просто «включил дурачка».

— У женщины начинала меняться фигура, — пояснила молчавшая до тех пор педиатр, сопровождая слова красноречивыми жестами.

— Не показывайте на себе! — продолжал придуриваться Маркус, торопливо «смахивая» с нее что-то невидимое.

Дайана Грейт изменилась в лице и отступила. Думаю, она составила определенное мнение о работниках столичного спецотдела.

— В связи с этим мы не можем управиться собственными силами и… спасти этих несчастных младенцев от будущих мучений, — тщательно подбирая слова, закончил Слэйтер. — И именно поэтому здесь нужна помощь квалифицированного агента ВПРУ… Аннигиляционный ген этих зародышей уже включен, в случае нашего вмешательства пострадает — ну, вы сами понимаете — сотрудник инкубатора…

— Понятно, — сказал я. — Как у вас отключается эта система?

Дайана помрачнела и быстро покинула лабораторию. Профессор показал мне, какие команды необходимо ввести в машину. Я вошел через медитацию в необходимое состояние — это заняло секунду — и отключил свой аннигиляционный ген. Пит проделывал то же самое одновременно со мной.

— Профессор, я бы порекомендовал выйти и вам, — я повернулся к Слэйтеру. — Опасности для вас нет никакой, но так, на всякий случай…

Он покивал и, бросив последний взгляд на Инкубатор и на «аквариумы» с больными, вышел в разъехавшиеся двери.

Я покосился на Пита:

— Ох, и за что ты мне свалился на голову?..

— Что, кэп?

— Ничего. Я начинаю.

Я ввел несколько команд, снимая предохранительные блоки системы отключения. Аппаратура медленно обрабатывала информацию, затем в воздухе вспыхнули символы, требующие подтвердить приказ. Пит тихонько выругался. Тут он был прав: время у нас ограничено, наши аннигиляционные гены вот-вот активируются снова. Я выдохнул и подтвердил. Программа сбросила все данные.

Свет над восемнадцатью «аквариумами» погас. Поступление питательных веществ и адаптированное кислородообеспечение прекратилось. Трубки и шланги втянулись в «брюхо» машины. Вместо этого по одному из узких «фалов» — импровизированной пуповине — в тельца уродов выплеснулся яд. Больше ничего. Будь голограмма по-прежнему включенной, мы увидели бы только, что сиамские близнецы выгнулись в короткой конвульсии и замерли. То же самое произошло и с остальными семнадцатью.

Я всегда гордился, что в моем послужном списке не было «черных квадратов». Теперь мне можно впаять их сразу восемнадцать…

Страшная усталость разлилась по телу. Когда деактивируешь ген аннигиляции тренировочно, а не для убийства, никакой усталости нет, только напряжение. Тут, оказывается, все иначе. Тут словно бы что-то оторвали от тебя самого…

— Позови профессора… — сказал я и сам удивился, сколь незнакомо прозвучал мой собственный голос.

Пит ничего не сказал. Он и сам осунулся за эти секунды.

Слэйтер и Дайана Грейт вернулись. Кажется, у педиатра были покрасневшие глаза.

— Все? — как-то нерешительно спросил профессор.

Я кивнул, вытащил сигарету и вопросительно посмотрел на Слэйтера. Он показал следовать за ним.

Мы все уселись в его кабинете, и я закурил. Пит завистливо поглядел на меня, но отчего-то не решился сделать то же самое.

— Теперь расскажите мне об этом подробнее, — после нескольких затяжек я смог говорить более или менее сносно.

Как болит все тело! Так, будто убил не я, а меня. По крайней мере — очень сильно избивали…

— Я начну с рассказа о родителях этих близнецов, если позволите, — профессор отпил воды из стакана на своем столе. — Они явились сюда полгода назад, прошли все, какие положено, тесты. Им нужен был ребенок мужского пола…

— Как их звали?

— Селия и Уолтер Линн. В браке десять лет. Ей — тридцать семь, ему — сорок один. Хорошо обеспеченная семья, он — профессор геологии, она — математик… Через полтора месяца после всех проверок мы взяли материал и оплодотворили яйцеклетку. Программа приняла эмбрион, началось развитие… А потом произошел сбой… И началась цепная реакция. Такое ощущение, что все эти патологии сами по себе заразны. Машина просто не распознавала нарушений, хотя это нереально — столь сильные отклонения… — Слэйтер подавленно покачал головой. — Боюсь, аппаратура почему-то по умолчанию приняла эти уродства за норму и даже не подняла тревоги…

— Вы уже сообщили об этом мистеру и миссис Линн? — спросил я.

— Пока нет. Если вы дадите на это санкции, то мы их оповестим хоть сейчас…

— О'кей, с этим разберемся, — я махнул рукой. — До какого колена вы изучили их генеалогическое древо, док?

— До прабабушек. Коренные клеомедяне. Со стороны Уолтера. А Селия — американка, как и все ее предки… Его мать и отец — эмигранты с Клеомеда, сам Джим родился на Земле…

У меня в мозгу взревела сирена. Пита это, конечно, не тронуло. Стоит ли удивляться — его не было со мной в Лаборатории у Тьерри Шелла и он не видел «Человека-Амфибию»…

— Клеомедяне, говорите… — пробормотал я, фиксируя все это и помечая цветным значком «NB». — Других клеомедян у вас не было?

— Нет. Ни до, ни после… Вообще потомки инопланетных переселенцев у нас бывают крайне редко, клеомедяне — вообще исключительный случай… Вы же знаете, их уровень жизни не позволяет изыскивать средства для космических перелетов…

Говорил он, столь осторожно подбирая правильные слова, что меня начало подташнивать.

— Капитан, сэр, вы сможете выявить причину неисправностей? — профессор наклонился ко мне через стол. — Вы же понимаете, что в обратном случае ОПКР закроет Инкубатор…

— Машина с нормальными эмбрионами сейчас работает автономно?

— Да… Но… Я не знаю, успела ли она… программа, которая в ней заложена… ну, вы понимаете… — он подышал в кулак, как будто замерз.

— Мы проверим это.

И мы отправились в операторскую, где была сосредоточена вся система. Пит уже немного отошел после отключения «аквариумов» и даже пытался хорохориться:

— Да будет тебе переживать, Дик! Это в прежние времена тебе бы проходу не дали борцы за запрещение абортов, а тут пара манипуляций с сенсорами и — вуаля!..

Я исподлобья посмотрел на этого идиота:

— Жалко, что никто пока не ввел в обращение борцов за здоровое чувство юмора. Ты был бы у них самой главной мишенью…

— Что-то я не понял…

— Прискорбно. Ты собираешься работать, или будешь глазками на меня моргать? Я не девушка, могу ведь нечаянно между них тебе что-нибудь тяжелое уронить…

Мы искали причину неполадок до самого рассвета. От табачного дыма уже горели глаза, а голова раскалывалась от боли. Ничего не выявлялось, сколько мы ни бились.

— Да менять к чертям собачьим эту аппаратуру, и дело с концом! — выругавшись, рявкнул Пит после очередного заявления программы, что «проверка пройдена успешно, нарушения отсутствуют».

— Может, и правда отсутствуют?.. — задумчиво спросил я у себя самого.

— Ага, а восемнадцать уродов — с неба упали?

— Эта аппаратура стоит миллионы. И ее заменили всего полтора года назад. Разве только из твоей зарплаты высчитают…

— Ну ты вообще… сказанул…

— А что, в рапорте так и напишу: лейтенант Маркус обещал возместить. Лет через тысячу как раз рассчитаешься… Ладно, пошли подремлем. Башка уже не варит…

— Вот это мысль! — Пит с готовностью вскочил.

Я связался с Нью-Йорком, доложил обстановку. Миссис Сендз задумалась, потом сказала:

— Пока ничего не предпринимайте, капитан. Я посоветуюсь. Можете отдыхать. До связи.

Мы пробыли в Детройте два дня. Майор Сендз объявила нам решение специально собранной комиссии, состоявшей из членов ОПКР и ОКГО: никаких замен, решать все на месте до полного возобновления работы Инкубатора. Удивили…

— Давайте-ка попробуем, — потирая лоб, сказал я профессору Слэйтеру. — Здесь без практики ничего не выяснишь…

— То есть? — не понял док.

— Ну что, берем материал, соединяем, отправляем в пробирку, наблюдаем за этими вашими зиготами и гаметами… Предложить ничего лучше не могу.

— Кхм… — Слэйтер кашлянул. — Тут одна небольшая проблема, капитан Калиостро…

— Ну, и?..

— У нас нет материала.

— В инкубаторе — нет материала? Это что, шутка такая?

— Нет. Мы все уничтожили после… ну, вы понимаете… Но я сейчас вызову мисс Грейт, мы подумаем, что можно сделать…

Я понял, что начинаю звереть. Материал-то зачем надо было уничтожать? Причем весь! Прямо хоть сам иди и…

— У меня есть идея! — я вскочил. — Пит!

— А я что?! — он быстро понял ход моих мыслей и шарахнулся от меня на вертящемся стуле.

— Снимите у Маркуса репроблокаду, док, дайте ему пробирку, если есть — какие-нибудь непристойные журналы. Женский-то материал у вас, надеюсь, наличествует?

— Нет.

— Тьфу ты!

В этот момент в кабинет Слэйтера вбежала педиатр:

— Вызывали, мистер Слэйтер?

— Иди сам! — беззвучно шептал мне Питер, с отчаяньем жестикулируя; я отрицательно покачал головой и безапелляционно показал ему подниматься и топать к двери.

Профессор вкратце описал мисс Грейт создавшуюся проблему. Она слегка покраснела — буквально на секунду — и сообщила, что, кажется, знает, как может помочь, причем именно сегодня.

— Вы уверены? — нерешительно переспросил Слэйтер, оглядываясь на меня.

— Уверена, уверена! — сказал я вместо Дайаны, взял ее за плечи и подтолкнул к двери следом за Питом. — Мисс Грейт уверена, док! Благодарю вас, мисс Грейт!

Слэйтер уже вызывал лаборантов.

Маркуса и Грейт развели в противоположные относительно друг друга лаборатории. Пит смерил меня уничтожающим взглядом, и створки дверей за ним сомкнулись. Отлично его понимаю. Но у меня была достаточно веская причина, которую я не мог сбрасывать со счетов, беспокоясь о чистоте эксперимента. Со стремлением Авроры в бескрайние просторы космоса я как донор был бы теперь не годен. Даже если «атомиевое отравление» и не передается от человека к человеку…

Через три часа мы все сидели у микроскопа. Пит был все еще зол на меня. Один-единственный плюс от всей этой ситуации: он хотя бы молчал и не загружал меня своими плоскими шутками. Хм! И что ему не нравится? Можно подумать, он не занимается подобным в собственной ванной. С его-то буйным темпераментом?..

— Пока все в порядке, — сообщил профессор. — Капацитация завершилась успешно, слияние есть. Даст бог, сбоев не будет…

— Эй, я протестую! — Питер буквально вскипел. — В порядке — так уничтожайте, пока не поздно!

— Помолчи, эксперимент еще не закончен! — я отодвинул приятеля, заставляя его сесть на место. — Поздно будет… док, через сколько?

— Я и так чувствую себя идиотом! — огрызнулся Маркус.

— Как?! И это с тобой впервые?! — почти искренне изумился я.

— Я его понимаю! — поддержала Маркуса педиатр. — Но ради работы можно и потерпеть, не так ли, господин лейтенант?

— Мы не можем сейчас уничтожить материал, — сказал профессор, не слушая наших препирательств, — пока произошло только объединение генетического материала, а впереди еще деление, образование той самой зиготы, морулы и бластоцисты, начало роста… По-другому мы ничего не выясним…

— Понятно тебе? — я обернулся к Питу, хотя из всего сказанного Слэйтером и сам понял не так уж много.

— Так сколько нам здесь сидеть?! Месяц? Два? По-моему, это была очень плохая идея, капитан!

— Предэмбриональная стадия длится около двух недель, — снова вставил Слэйтер. — Мы ничего не можем ускорить, несмотря даже на эктопический способ размножения… Это природа…

— Сколько?! Две недели?! Да вы все рехнулись! Я не согласен торчать в Детройте две недели!

— Молчать, лейтенант! — развеселился я.

— А тебе я этого никогда не прощу, Дик! Это не по-дружески и даже не по-человечески. И вообще — делайте, что хотите…

Он рывком поднялся и ушел из лаборатории. Я посмотрел на профессора:

— Что, правда — две недели, док?

— Правда. Но и тогда мы мало что определим. Разве только будем внимательнее наблюдать за развитием и страховать машину, вот и все.

— Н-да, не дело… Не торчать же нам, в самом деле, тут полмесяца… — я потер подбородок. — Есть еще какие-нибудь предложения?

— Никаких. Если только на свой страх и риск не начать дальнейшую репродукцию, будто ничего не случилось… А те восемнадцать пар оповестим персонально, независимо друг от друга, чтобы не было лишних толков да пересудов.

— Восемнадцать, вы сказали, док? — я щитком приложил ладонь к уху щитком. — Семнадцать — и я вас заклинаю! — пусть клеомедяне держатся подальше от всех инкубаторов!

— И что же им делать? — педиатр была напористым человеком, правда, куда уж ей до Авроры Вайтфилд…

— Вы склонны считать, что сбой произошел из-за их материала? — засомневался Слэйтер.

— Док, я не могу вам ничего сказать наверняка. Мое дело — подать рапорт о проведенной работе и ждать результатов ваших наблюдений до какой-то там недели…

— А потом что?

— Ну, не тяните с прекращением жизнедеятельности. Если, конечно, «бэби» не входит в ваши планы, мисс.

Н-да… Я побарабанил пальцами по столу. Вопросами этического характера после трех бессонных ночей я не задавался. Но тут выступила Дайана и категоричным тоном заявила:

— «Бэби», как вы изволили выразиться, не входил в мои планы. По крайней мере, до сегодняшнего дня. Но если он окажется нормальным, я не позволю отключить программу, капитан!

Ой. Кажется, я создал проблему. Пожалуй, говорить об этом Питу пока не стоит…

— Господа, господа! — вдруг вскрикнул Слэйтер, мимоходом заглянувший в микроскоп. — Тут происходит черт знает что! Взгляните, офицер!

Я тоже посмотрел в микроскоп. Профессор объяснял то, что я увидел — а увидел я, что яйцеклетка как бы рассоединилась:

— Ее разорвало. Ни о какой нормальности не может быть и речи! Посмотрите же сами, Дайана!

Педиатр также прильнула к окуляру.

— Все. Я связываюсь с Нью-Йорком, — сказал я. — Аппаратуру нужно заменять. Старую мы заберем для исследований — возможно, хоть так мы сможем кое-что выяснить…

Я вышел в кабинет Слэйтера и доложил о случившемся. Миссис Сендз разрешила нам с Питом вылет.

— Дик, — Маркус успокоился только в самолете и перестал бойкотировать меня, — а ты не думаешь, что эта парочка — ну, Линнов, клеомедян — могла сделать это нарочно?

— Диверсия, что ли? — поморщился я.

— Ну а почему нет? Эх, надо было не сидеть в четырех стенах, а разыскать этих клоунов да допросить с пристрастием… Кто, откуда и зачем…

— Пит, этим займутся без нас. Если посчитают нужным. У тебя не было санкций на допрос.

— Да мне и самому интересно было бы посмотреть на них! Ни черта себе — из-за одной парочки да такой тарарам! Рехнуться можно! Чуть папашу из меня не сделали!

Мы засмеялись, и я отвернулся к иллюминатору.

3. «Подстава»

Аппаратуру в Детройте заменили.

Аврора дозвонилась мне домой, стала извиняться за ссору трехдневной давности, спрашивала, где же я пропадал. Я сказал, что это не стоит внимания. Мисс Вайтфилд тут же настояла на встрече:

— Ты ведь не будешь против, если я к тебе приеду?

— Не против, конечно. Только я очень хотел бы выспаться…

— Я тебе не помешаю, дарлинг!

Об атомии мы не заговаривали. Мисс Вайтфилд носилась со мной, как преданная супруга. Когда я попытался заигрывать с нею, она тут же заохала и стала уговаривать меня лечь спать. Я пожал плечами и последовал ее совету. Все равно никогда с уверенностью нельзя сказать, нравится ей близость или она просто терпит это…

Зато следующий день принес мне такой неприятный сюрприз, каких не приносил еще ни один из почти двенадцати тысяч прожитых мною.

Отлично выспавшись, я приехал на работу в приподнятом настроении. Исабель, занятая приготовлениями к их с Фрэнком свадьбе (не вечно же в невестах ходить!), делилась со мной подробностями того, что именно она планирует заказать в каких-то там салонах.

— До этого же еще целых полгода, Исабель! — удивлялись все наши.

— Терпеть не могу все делать в последнюю минуту! — убедительно прогудела наша «оркиня», и все ее поняли. — Папа Дик, подари нам с Фрэнком гоночную «Шеффервили» этого года выпуска!

— Сейчас, — ответил я, и Пит, который, ковыряясь во рту зубочисткой, сидел на краю моего стола, хохотнул. — Вот только продам свой «Ларедо», откажусь от аренды квартиры и наймусь пожизненным рабом на рудники в Козероге…

Ребята бурно подхватили тему, и всем стало не до работы. А ведь зря я упомянул Козерог, где вращалась несчастная планетка Клеомед… Ох, зря! Не к добру!.. И возможность убедиться в этом представилась мне уже через несколько минут.

Двери разъехались, в нашу комнату ворвалась разгневанная Аврора Вайтфилд с какой-то газетой в руках.

— Об этом знал только ты! — глухо проговорила она, останавливаясь возле моего стола, и в кабинете повисла гробовая тишина. — Добился своего?! Мой проект закрыли — по твоей милости!

Англичанка швырнула газету мне в лицо, но я успел перехватить ее. Не вдаваясь более в объяснения, девушка покинула комнату.

Все продолжали молчать, только Пит слегка присвистнул и задним ходом прокрался к своему месту.

Я развернул скомканную газету.

— Мне она никогда не нравилась… — бросила реплику в воздух Саманта Уэмп и тоже села за свой стол.

Что тут у нас? Сегодняшний номер «Сенсаций». Будь это «желтая» газетенка, я бы и смотреть ее не стал. Но «Сенсации» претендовали на серьезность публикуемых материалов и кичились тем, что оперируют лишь проверенными сведениями.

На передовице огромными буквами было напечатано заглавие большой статьи-интервью:

Некий Люк Вейнфлетт, собственный корреспондент издания, представлял в качестве своего собеседника… меня, капитана спецотдела Риккардо Калиостро, с которым он имел честь пообщаться в славном городе Детройте во время своей командировки.

«Я» размеренно и неторопливо посвящал мистера Вейнфлетта в дела ОКИ, особенно в те, что были связаны с атомием. Не забыл упомянуть также о ведущихся на Европе секретных разработках нового типа космического корабля. Затем рассказывал, какими последствиями грозят опыты с атомием. Примером служил снимок какого-то урода, явно сфабрикованный в дизайн-программе «Хэрб-мэйстэрэ». Мутант якобы сбежал с Клеомеда и попросил политического убежища на Земле. Мол, его «я» собственными глазами видел в Лаборатории ВПРУ.

Дальше — еще веселей. «Я» жизнерадостно распространялся о том, что вся репросистема детройтского инкубатора рухнула по вине каких-то двух идиотов-эмигрантов с Клеомеда из-за того, что бабушка одного из них была сиамским близнецом, а дедушка другой — гермафродитом с явными признаками микроцефалии. И ведь обыватель проглотит этот бред, даже не поперхнувшись! Видимо, признаки микроцефалии были у интервьюируемого «меня» и у того, кто допустил статью к публикации…

Все заканчивалось на оптимистичной ноте, мол, несмотря на все сложности, «я» все равно свято верю, что закон о запрете изучения атомия будет аннулирован (именно этим словом «я» и выражал свою веру).

На сем разрешите откланяться. Не надо аплодисментов.

Пит выхватил у меня газету и стал зачитывать ее вслух. Во время этой декламации на меня было брошено немало изумленных взглядов. Я сидел, подперев челюсть рукой, и соображал, что, а главное — КТО за всем этим стоит. То, что я вляпался по уши в самые неприятные неприятности — бесспорно. Но кто меня подставил? Теперь я понимаю ярость Авроры. Будучи ею, я вообще пристрелил бы меня на месте. Это ведь было дело всей ее жизни! Бедная девчонка!

— Ты когда успел? — спросил Маркус, передавая «Сенсации» по рукам. — Мы же с тобой из инкубатора не выходили!

— Пит, ты дурак? — спросил я, просветлев.

— Я с вами не согласен.

— Тогда какого хрена ты стоишь передо мной и порешь чушь? Как, по-твоему, я мог наговорить столько ахинеи на квадратный дюйм?

— Иногда… — он слегка присел под моим грозным взглядом: — Ну, конечно, если очень сильно постараешься… В общем, шеф… о'кей, шеф! Ты не умеешь говорить ахинею! Ты изрекаешь лишь глубоко философские мысли, коим позавидовали бы…

— Пит, заткнись, — попросила его Саманта, подсаживаясь ближе ко мне, на пустующий стул. — Тебя подставили, Ди?

Я прикрыл глаза и вздохнул. Что еще мне уготовано этим милым осенним деньком?..

— Давай разбираться, кто это мог сделать, — продолжала настаивать Саманта.

— Так, лейтенант Уэмп! — я рубанул воздух ладонью. — Давай ты будешь разбираться в своих делах!

Она обиженно посмотрела на меня, отъехала назад и поднялась на ноги, всем своим видом и позой выражая мысль: «Я тебе, неблагодарному, помочь хотела, поддержать, а ты вот как, значит!» Увидев, какое фиаско потерпели лучшие намерения Саманты, остальные сотрудники беспрекословно разошлись. Только мало что понявшая Исабель продолжала сердито посапывать и ворчать себе под нос.

Нет, я и в самом деле слишком мягок с ними…

«Пошли покурим?» — спросил меня Пит по приват-каналу.

Я оглянулся на него в реале и кивнул. Мы вышли в «курилку».

— И что думаешь предпринять? — с интересом и тревогой спросил Маркус.

— Разумеется, найти этого… как его? Люка Вейнфлетта… и пообщаться с ним по душам. Должен же я хотя бы постфактум увидеться с тем, кому давал интервью…

— Так ты по ретранслятору, что ли, давал интервью, я не понял?!

— Пит, ты знаешь, что такое «микроцефалия»?

— Э-э-э?

— Тогда не задавай мне больше подобных вопросов.

— То есть, Саманта права? Тебя подставили?

Я промолчал, сдержав просящиеся на язык очень нехорошие слова.

— Поезжай к журналисту, вытряси из него все… В конце концов, есть еще такая штука, как опровержение!

Что-то парень разошелся. Но мне было совсем не до того, чтобы ставить Маркуса на место.

— Штука-то такая есть. Да только процентов восемьдесят того, что он написал, — правда. Я не знаю, откуда у него эта информация…

— Может быть, кто-то представился тобой, Вейнфлетт ведь тебя ни разу не видел… И твоих снимков там нет, заметил?

— Разберусь…

— Ты кого-нибудь вот так, навскидку, подозреваешь?

— Я что, судья преисподней, чтобы определять, кто во что горазд? Никого я не подозреваю.

— Да-а… — Пит сделал несколько затяжек в тишине (о, блаженство, длящееся недолго!). — Аврору жалко. Надо бы ей объяснить, что ты здесь не причем…

Мой взгляд заставил его умолкнуть.

Я заглянул в кабинет миссис Сендз.

— Госпожа майор, к вам можно?

— Заходите, капитан!

Она сидела, свирепо зажав в зубах тонюсенькую сигаретку, и что-то отсылала в информнакопитель. Я протянул ей газету.

— Что это? — не поняла шеф.

— Прочтите передовицу, — мрачно ответил я.

Что-то сейчас начнется… Но пусть лучше получит все это из моих рук.

Минуты три ее не было слышно. Затем она зашуршала листами.

— И как вы все это объясните, капитан? — за этим спокойствием притаился назревающий тайфун.

— Пока — никак. Я хотел испросить у вас пару часов времени, чтобы встретиться с журналистом Вейнфлеттом и выяснить, откуда он взял всю эту информацию…

— Да о чем вы говорите, Калиостро?! — миссис Сендз швырнула окурок в пепельницу. — О том, что произошло в Детройте, знали только трое — вы, я и лейтенант Маркус!

— И еще несколько человек из комиссии, которую вы сзывали…

— Это не в счет, капитан. Это проверенные люди.

— А мы с Питом — не проверенные люди?

— По этой газете выходит, что нет. Получается, что кто-то из вас оказался несдержан на язык. И если это Пит, с вас, Риккардо, это вины не снимет. Он ваш подотчетный! Вы поставили под удар авторитетность профессора Слэйтера, высветили в порочном свете наших коллег из ОКИ и, наконец, будучи совершенно некомпетентным в вопросах науки, сами предстали в… в…

— Совершенно с вами согласен, госпожа майор, — перебил я тираду миссис Сендз. — Весь смысл моего прихода к вам заключается в том, что я хочу с вами договориться о моем двухчасовом отсутствии по служебной надобности. За это время я разыщу Вейнфлетта и узнаю, кто сливал ему эту информацию и почему ссылка была именно на меня. Питер Маркус, профессор Реджинальд Слэйтер и педиатр Дайана Грейт, если понадобится, могут засвидетельствовать, что за время пребывания в Детройте я переступил порог инкубатора лишь дважды — войдя и выйдя. Я не покидал его стен три дня — у меня просто не было на это времени. Равно как и на интервью.

Говорил я спокойно, и моя уверенность начала убеждать начальницу в том, что я, возможно, прав.

— Здесь нет моих снимков. Моим именем журналисту мог представиться любой. Когда я встречусь с ним, хотя бы половина или часть вопроса решится. Ведь и в самом деле, этим можно заставить его написать опровержение…

— Он может и упереться, Риккардо… — вздохнув, покачала головой миссис Сендз. — Опровержение не приносит журналисту ничего, кроме служебного порицания либо увольнения. Этот ваш Вейнфлетт — штучка еще та. Он прежде частенько мелькал в изданиях скандального толка…

— Ну, мне уже тоже, допустим, терять нечего, — возразил я. — Лично мне служебное порицание или даже увольнение обеспечено, так что я — в свободном полете…

— Кто это вам сказал, капитан?! Садитесь, сейчас я вам кое-что объясню… Так вот, когда вы дослужитесь до моей должности, вы поймете, что я не просто так здесь сижу и гоняю комаров…

Я усмехнулся. Миссис Сендз — гонять комаров? Хотелось бы на это взглянуть…

— Вы увидите, что шеф спецотдела — это хлопотно. Вы ведь все, по сути, как дети, капитан. Мало того, шефу спецотдела приходится быть своеобразным «фильтром» между вами и вышестоящим начальством. Вы думаете, что получаете все нагоняи, которые посылают в вас «оттуда»? — она показала наверх. — Даже третьей части не получаете. Вы думаете, «туда» уходят сведения обо всех безобразиях, которые вы иногда учиняете на местах? И о сотой части не уходят. И получается, что моя главная задача — прикрывать все ваши… Другими словами, не торопитесь лезть в пекло.

К чему это она? Я на ее место никогда не стремился. Вот что они мне уготовили, оказывается…

— Так вот, — продолжала шеф. — Если вам, Риккардо, удастся доказать, что все это — дезинформация, а также добиться опровержения, «там» об этом узнают лишь в позитивном ключе. Если нет — что ж, мне придется доложить по форме… Возможно, вам придется объясниться и самому… У вас есть два часа. На эти два часа куратором назначается «провокатор» Збигнев Стршибрич… Ступайте.

4. Беседа с журналистом

В редакции этой злосчастной газеты я оказался довольно быстро, несмотря на дорожные пробки. Сложнее было отыскать Люка Вейнфлетта, но мне опять повезло. Этого парня я, как и предполагалось, видел впервые в жизни. Маленький, кругленький, маневренный, с неприятной улыбкой и наглыми кошачьими глазищами. А вот он меня, по всей видимости, узнал и заулыбался:

— А, мистер Калиостро! Вы снова к нам? Добро пожаловать!

Часть моих планов, если не все, рухнула тут же. Он не притворялся, его узнавание было искренним. К тому же он меня как будто ждал…

— Здесь можно потолковать с глазу на глаз? — спросил я, и Вейнфлетт насторожился, явно прислушиваясь к моим словам. Странно, потому что ничего угрожающего в моем тоне не было.

— Пойдемте, тут есть отдельный кабинет, сэр… Что-то не так? Вы в порядке, сэр?

— Что — не так? — я перенес на него тяжелый взгляд.

Вейнфлетт затараторил еще быстрее. Он говорил по-английски примерно с той же скоростью, с какой Джоконда Бароччи говорит по-итальянски. И при этом умудрялся не коверкать слоги.

— У вас есть для меня что-то новенькое об атомии, не так ли, господин капитан?

При упоминании этого проклятого вещества у меня отчетливо зачесался кулак. Правый. Как давно я мечтаю стукнуть им кого-нибудь, кто произнесет в моем присутствии слово «атомий», не будучи женского пола!

— Найдем что-нибудь… — пообещал я и первым вошел в кабинет.

Люк усадил меня в удобное мягкое кресло, сам плюхнулся в такое же напротив.

— Вы не будете возражать, если я включу запись, сэр?

— Буду. Это касается только меня и вас.

— О'кей, о'кей! — согласился журналист и опустил уже потянувшуюся было к информнакопителю руку на колено.

— Когда и где состоялся «наш» первый разговор, господин журналист?

Он растерянно посмотрел на меня. Давненько, видимо, ему не задавали таких странных вопросов.

— Вчера… в Детройте…

— Где в Детройте?

— В пресс-центре Детройта…

— Замечательно. У вас, конечно, сохранились какие-нибудь материалы нашей с вами встречи?

— О! Конечно!

— То есть, вы вели съемку, стереографирование?..

— Да… Но главный редактор велел не печатать вашу фотографию… Кажется, из-за того, что вы «оперативник» СО или что-то в этом роде… Вы недовольны?

— Нет, что вы, я в восторге…

Его суетливая скороговорка порядком раздражала меня, и приходилось сдерживаться.

— Но у вас… что-то с голосом, сэр… Я чувствую: что-то не так… — Люк изобразил заботливость, налил мне воды, но я отодвинул от себя стакан.

— Могу я увидеть эти материалы, мистер Вейнфлетт?

— О! Конечно! Мы уже сделали нужное количество копий…

Хитрая уловка-дополнение. «Сделали нужное количество копий»… С видом «как ни в чем не бывало, к слову пришлось»…

— Мне принести их сейчас, офицер?

Я потер полированную поверхность выполненного под дерево стола. От моего пальца на ней остался блестящий след, и я несколько раз «перечеркнул» его.

— Нет. С вашего позволения, у меня к вам еще несколько вопросов…

Вейнфлетт хитровато улыбнулся:

— Надо же! Вопросы задают — мне! Когда такое было? Да, я весь внимание, сэр…

— Как вы вышли на меня, мистер Вейнфлетт?

— Я? На вас? Но вы же сами позвонили мне!

— Расскажите обстоятельней. Так, как будто у меня выборочная амнезия и я ничего не помню из нашей с вами вчерашней встречи… И, если возможно, помедленнее.

— Это… какой-то новоизобретенный стиль общения в Управлении, капитан?

— Вам затруднительно ответить?

— О! Конечно, нет! Вы позвонили мне днем, после ланча, перед моей поездкой в пресс-центр. Сказали, что у вас имеется эксклюзивная информация для нашей газеты… Мы договорились с вами о встрече. Встретились. Результат вы видели в газете. Вы чем-то недовольны, сэр? Я исказил ваши слова? Мы можем сверить их с первоисточником! Я ведь предложил вам предварительную читку — вы сами отказались… Обычно мы практикуем сверку, но раз такая спешка…

— Значит, я торопился… Угу…

— И все-таки у вас что-то с голосом, капитан. Интонации… А… — он осекся на полуслове.

Я взглянул ему в глаза и прочел там все, что было нужно. Этот парень решил, что у меня проблемы с психоделиками… Отсюда и подозрительная амнезия, и изменение голоса. Интонаций.

— Интонаций, говорите? Вот теперь давайте-ка посмотрим вашу запись, мистер Вейнфлетт! Нет-нет! Не стоит вам выходить отсюда! Лучше позвоните вашим коллегам, и пусть кто-нибудь принесет нам диски сюда…

Видимо, я шокировал журналиста все больше. Опасливо поглядывая на меня, он набрал на своем ретрансляторе чей-то номер и попросил принести диск «24.11.1000.-01».

— Что-то не так, офицер? — спросил он после этих манипуляций.

— Мистер Вейнфлетт, вы должны понять меня правильно. Это расследование.

— Расследование чего?

— Сегодня я увидел вас впервые. Это — раз. У меня нет наркотической зависимости, нет амнезии, я адекватен. Это — два, три, четыре. Я не знаю, с кем вы говорили вчера об абсолютном топливе, но намереваюсь это выяснить. Это — пять. Причем рассчитываю на вашу поддержку… Шесть. Вопросы будут?

Его круглое лицо значительно вытянулось. Мое заявление автоматически тянуло за собой массу служебных неприятностей. Причем для него.

— Этого не может быть. Я видел вас вчера на расстоянии вытянутой руки, как вижу сейчас. За исключением некоторых деталей я смею утверждать, что это были вы…

— За исключением каких деталей?

— Что-то… в интонациях… Почти неуловимо для обычного слуха… Но у меня филологическое образование, а в юности я увлекался музыкой. Знаете, профессиональные музыканты говорили мне такую вещь: свой слух и голос у меня не отработан, но за певцом я повторяю в точности. Причем именно благодаря интонационной окраске и ритмике. Хороший пародист, но никакой певец.

— Как это связано с темой нашего разговора, мистер Вейнфлетт? — за это нестерпимое и многословное самолюбование мне хотелось приложить ему по зубам.

— Вот так и связано. Вчера вы говорили чуть иначе, чем говорите сегодня. Я заметил это с первой же фразы, которую вы произнесли, придя сюда…

— То есть, я был «как бы» другим?

— Грубо говоря, да. Теперь я все больше убеждаюсь в этом…

В этот момент андроид-рассыльный занес Люку диск.

— Давайте посмотрим, — предложил я.

Мы отсмотрели весь материал. На записи я вел себя вполне естественно, движения были моими. И, если не считать интонаций, на которые справедливо указал журналист, там, перед фиксирующей камерой, сидел именно капитан нью-йоркского спецотдела Риккардо Калиостро.

— Видите? — спросил Люк. — Что вы на это скажете?

Я прогнал запись еще раз. И еще. Времени у меня было все меньше, я все чаще поглядывал на часы. Но мне нужно было найти хоть что-то, что можно было считать зацепкой, и указать на это Люку. Мне нужно было опровержение. В остальном я мог отсмотреть диск и на своем рабочем месте.

— Включу медленный просмотр, — сказал я.

От одной и той же информации мы устали, как черти. Люк уже просто тупо пялился на голопроекцию, я еще приглядывался. И мои усилия были вознаграждены.

— Смотрите! — я показал на один эпизод в медленном воспроизведении; Люк покачал головой, и я повторил операцию — со зрением у него дела были куда хуже, чем со слухом…

В нужный момент я ткнул пальцем в изображение, где рука моего двойника двинулась вперед, потом по той же траектории — назад, затем снова вперед, абсолютно так же. Это заняло какие-то доли секунды.

— Глюк программы! — пояснил я.

— О! Никак не может быть! Моя камера совершенно новая, программы здесь ни разу не сбоили!

Я отмахнулся:

— Глюк программы «глюка», — пояснил я. — Уплотненной интерактивной голограммы, если так проще. Еще ее называют «фикшен-голограмма». Вы вчера беседовали с призраком, мистер Вейнфлетт, и вот вам доказательство. Впрочем, если вы еще не верите, я могу взять этот ДНИ на экспертизу и пришлю вам заключение…

— Я вам доверяю, офицер, но моему руководству, конечно, понадобится заключение экспертизы. Какие дальнейшие шаги вы предполагаете сделать, мистер Калиостро? Уф, нас всех просто капитально накололи! — он вздохнул, уже предчувствуя взбучку от начальства.

— Хоть теперь это и мало поможет, но будет лучше, если вы разместите в своей газете опровержение. Звучать, конечно, это будет странно, не спорю…

Мы с журналистом нервно рассмеялись, и Вейнфлетт продиктовал:

— «Капитан нью-йоркского спецотдела Риккардо Калиостро никогда не приходил к Люку Вейнфлетту в пресс-центр Детройта и никогда не давал тому интервью об атомиевом топливе, о проекте нового вида космического судна на Европе, о происшествии в инкубаторе и прочих секретных вещах. Дополнительная информация об атомии, детройтском инкубаторе и прочих секретных вещах размещена в ГК на сайте таком-то. Благодарим за внимание»… Не знаю, быть может, в напечатанном виде подобное будет смотреться не так идиотски?

— Благодарю вас за сотрудничество, Люк, — я поднялся, быстро взглянул на часы и пожал ему руку. — И за понимание…

— Что вы, конечно, какая благодарность! Мы с вами оба попали в такое неудобное положение относительно друг друга и публики!

— Не говоря уже о начальстве, — не преминул заметить я, выходя из кабинета.

Люк, слегка манерничая, прикрыл ладонью глаза. Было, конечно, не до смеха, но нас пробило на веселый лад. Не рыдать же, в самом деле!

Вечером меня ждал трудный разговор с тетей Софи. Она выслушала мой отчет, затем поджала губы и молчала с минуту, несмотря на дороговизну приватного канала связи. Если бы звонок исходил от меня, два следующих месяца мне пришлось бы работать бесплатно. Но так у нас были гарантии, что этот разговор окажется достоянием только нас двоих.

— Рикки, тебе проще, ты в этих делах дока… Поэтому поищи, Рикки. Поищи по своим каналам, кто еще в стране может обладать такими же умениями, как у тебя…

— Я сразу скажу, тетя: обладать ими могут многие, но чтобы создать макет, в точности копирующий меня, надо вести за мной постоянное наблюдение, знать все мои параметры или… просто сотрудничать со мной с моего согласия… Тогда мы управились бы с копией за одну ночь… Но так как я в здравом уме и твердой памяти ни с кем не сотрудничал, то теперь затрудняюсь ответить на вопрос…

— Поведение Маркуса тебя не настораживает?

— Питера? Тетя, Пит — не тот человек…

— Сколько раз я слышала такие речи! И сколько раз из-за этого погибали прекрасные люди — ты не ведаешь! Мальчик мой, будь бдителен! Не оскорбляй своего друга подозрениями, но и не будь простаком!

Я даже замер. «Мальчиком моим» тетка не называла меня с того времени, как я в шесть лет располосовал себе ногу ржавой арматурой на той части берега Тихого океана, где купаться было запрещено…

— До связи, капитан. Пока — «один-ноль» в пользу противника. За тебя взялись не на шутку, и мы должны узнать, откуда подул этот ветер. Я прослежу, чтобы последовало опровержение, но и ты не спи.

— Спасибо, тетя…

Изображение уже гасло.

5. Господин Инкогнито

Было чудесное майское утро. Суббота. Выходной, на счастье Исабель Сантос и Фрэнка Бишопа, которые должны вот-вот отправиться под венец. И все было бы прекрасно, если бы Фрэнки не попросил меня быть свидетелем со стороны жениха. Да и это еще не все: они с Исабель настаивали, чтобы я хоть раз в жизни надел ради такого случая форменный мундир, положенный по Уставу офицеру спецотдела. Скрепя сердце, я согласился. Это мне, видимо, расплата за то, что в нынешнее ночное дежурство поменялся сменами с капитаном Стоквеллом. Хорошо выспался? Так помучайся теперь в этом костюме для пыток!

Выяснить что-либо насчет «фикшен-голограммы» мне не удалось. Не удалось это ни майору Сендз, ни Джоконде, которая работала над этим по поручению тети Софи. Вышестоящее начальство было очень недовольно моей службой, и я лишь чудом избежал строгого выговора с возможным понижением в звании. Многие коллеги поглядывали на меня косо, Аврору я не видел и не слышал с того самого рокового 25-го ноября, то есть, полгода. Но, кстати, уж что-что, а последний факт я перенес абсолютно безболезненно…

Готовясь к свадебной церемонии, я и не подозревал, что творилось ночью в ОКИ и в Управлении.

А творилось невообразимое…

Сигнал тревоги поднял на ноги всех хранителей системного обеспечения Организации. Вращающийся под сводами Обсерватории макет Галактики — уменьшенная копия того, что представлял собой Главный Компьютер — полыхал алым.

Система предупреждала о проникновении. Взрывались и рассыпались искрами сверхновые, отмечая пути, по которым блуждал неведомый хакер.

— Вот так-та-а-ак! — протянул начальник хранителей и решил, что пока лучше попробовать справиться своими силами, без вызова руководства ОКИ.

Во-первых, глубокая ночь. Во-вторых, такой гвалт поднимется, что сирена покажется оперной арией…

Хранители запрыгивали в свои зоны, окунались в желе, чувствительное к каждому сигналу их физического тела.

«Пароль — вход осуществлен!», «Пароль — вход осуществлен!» — монотонно констатировала программа.

— Сфинкс!

Начальник хранителей осмотрелся и тряхнул гривастой головой. Именно таков был его виртуальный облик в зоне поисков.

— Сфинкс, я Сохмет! Координаты?

— Исходная!

— Вот это меня забросило! — напарнице, как всегда, не повезло. — Жди, иду!

Нет, женщины и техника — слова из совершенно разных словарей. Сфинкс с рычанием растянулся на растрескавшейся муляжной земле.

— Сфинкс, я Ангел. Видел его только что! Купирую зону!

— Поздно, Ангел! Сфинкс, я Дриада, и мы его упустили. Он ушел в информационку!

— К «контрам»?! — человеколикий лев подскочил, и тут из разлома в земле выпрыгнула напарница-львица — Сохмет. — Всё, будите ВПРУ! Уровень тревоги — первый! Образ? Ангел, Дриада, его образ?

— Кидаю слепок!

Над пустыней заклубился и соткался гигантский образ фигуры в темном плаще и с глубоко надвинутым на лицо капюшоном.

— Вот мы, значит, какие! — проронила Сохмет, хлеща себя хвостом по ребрам, словно разъяренная кошка.

— За мной! — начальник-Сфинкс обрушился в разлом.

Львица нырнула следом.

Макет Галактики полыхал. «Узлы» постоянно взрывались: это через них проносились хранители, перекрывая доступ в зачищенную зону и сужая круг поисков.

— Я Бабуин, Сфинкс! Повреждений информации на моем участке нет!

— У кого есть? — Сфинкс и Сохмет неслись по Млечному Пути.

— У меня порядок…

— У меня тоже…

— Я спрашиваю — у кого есть?!! — проревел главный хранитель.

Молчание.

— Новые пломбы на проверенные узлы! Движемся в сторону информационки!

Им навстречу уже летели виртуальные двойники хранителей-разведчиков — одинакового вида демоны с красными глазами и перепончатыми крыльями. Их черные рясы, распыляясь, оставляли за ними длинный темный шлейф, который не таял, но, повисев, ссыпался песком на «землю».

— Берсерк, где Сфинкс? — с шумом хлопая крыльями, начальник виртуалов со стороны контрразведчиков замер в воздухе над конным рыцарем.

Тот не успел ответить, как рядом, пугая всхрапнувшего скакуна, из-под земли вырос крылатый человеколев:

— Что у вас, Демиб? — спросил он у черного ангела.

Вытянув руку, Демиб огненным мечом отчертил пределы зон, уже проверенных его подчиненными.

— Дай допуск! — потребовал Сфинкс. — Он на вашей территории. К нам ему не вернуться.

— Допуск дан! — хранитель системы КРО взмыл в небо и растворился.

Преследование продолжилось в коридоре-перешейке. Это были архивы контрразведотдела. «Рукава»-ответвления старательно опутаны черной паутиной. Доверяй, но проверяй! Демоны свою работу знали.

Темная фигура в плаще и широком капюшоне мелькнула еще не раз — и при этом всегда мастерски уходила от погони, используя любую программную лазейку.

— Демиб, идентифицировали? Вирь или человек? — то и дело вопрошала львица Сохмет.

— Пытаемся сблизиться и поймать хотя бы первые цифры адреса! — наконец ответил главный демон. — На вирь ни черта не похож!

— Он движется к «спецам»! — определил Сфинкс.

— Там кордон амазонок, — Демиб стоял на краю мертвого утеса, опираясь на меч и взирая вдаль из-под ладони.

— Cool! Он не выйдет?

— Пока не накинули сеть — нет. О, кто едет!

Поднимая пыль до небес, навстречу им мчался отряд амазонок на одинаковых белых конях. Лишь одна, та, что впереди, лучница в богатом убранстве, с выжженной правой грудью, сидела на громадном вороном першероне. Резко осаженный, он встал на дыбы, взмахивая в воздухе пудовыми копытами, обрамленными мохнатой вьющейся шерстью.

— Калиостро, что ли? — подлетая к амазонке, спросил Демиб.

— Какой, к дьяволу, Калиостро? — женским голосом отозвалась та. — Не его смена, я Стоквелл.

— Прости, кэп, не признал тебя в седле!

— Брокгауз, зато тебя нельзя не признать, — капитан одной из ветвей спецотдела сверкнул амазонскими глазами в сторону Демиба и Сфинкса. — К нам он не пройдет. Локализуйте, он где-то здесь!

Видимо, Стоквелл знал пароль Дика к его дежурному образу Гарпии — таково было имя главной амазонки.

— Он сейчас подберет одну штуку, которую мы ему подбросили, — ответил Сфинкс, — и уже точно никуда не денется.

И, будто подслушивая их, в скальном гроте проступил черный силуэт беглеца.

— Вот он, мать его так! — выругался Стоквелл, натянул тетиву и пустил стрелу в призрачную фигуру.

Стрела врезалась в камень, вышибла из него искры и распалась бесполезной сетью.

— Не подобрал… Хитер! — львица, метнувшаяся было к возвышенности, впустую прошлась лапами по отвесной скале, сделала в воздухе сальто и одним прыжком отлетела обратно к Сфинксу.

— Кто возьмет, тем и «колоть» его! — предупредил Демиб.

— Ну, тогда мы можем уходить спать? — тут же свирепо усмехнулась амазонка, а ее товарки захохотали. — Вы и без нас справитесь…

«Спецы» никогда не любили участвовать в допросах.

— Демиб, я Люцифер! Мы вычислили идентификационный адрес!

Демиб, Сфинкс и Гарпия тут же отключили большую часть своих поисковых групп. Те направятся на перехват, но уже в реале.

Амазонки первыми увидели незнакомца, сидящего в теньке под деревцем сикоморы. Однако настигли его крылатые демоны контрразведчиков. Хранители СО не слишком торопили своих коней, а убегать он сам, как видно, больше не собирался.

Сдался, признав свою беспомощность, или приготовил какую-то новую каверзу?

Сфинкс, тяжело дыша, навис над опутанной сетью темной фигурой в капюшоне.

— Дай-ка погляжу на тебя, гад! — Демиб-Брокгауз сложил крылья и камнем упал возле плененного хакера.

Тот даже не пытался освободиться.

Контрразведчик, не убирая сети, рванул с его головы капюшон. И тут же под вскрик всех ловцов незнакомец исчез.

— От любопытства кошка сдохла, — прокомментировал капитан Стоквелл и покинул виртуальную зону.

— Отбой, — оборачиваясь к остаткам своей группы и медленно тая в воздухе, сказал Сфинкс.

6. Допрос

Форма офицера ВПРУ, а в особенности специального отдела, идет и женщинам, и мужчинам. Но надевать ее — гиблое дело.

Меня бесило в ней все: и эти декоративные вставки из черной лаковой кожи, блестевшие, как плевок на солнце, и нарочито расширенные плечи, и особый покрой «спинки», заставлявший выдвигать грудь и невесть как распрямляться. При моей конституции эта мера была вообще лишней: по выражению моей тетки, «он и так плечами все углы сшибает». Ортопедический корсет, встроенный в верхнюю часть мундира и заодно перетягивающий талию, уже через два-три часа ношения начинал доставлять огромный дискомфорт тому, кто в нем находился. Дважды ненужные мне ухищрения!

Полицейская машина была украшена свадебной мишурой. Приехавшие за мной ребята включили сирену, изумляя тем самым редких прохожих. Особенно старался Пит Маркус. Кстати, после тетиных слов я невольно стал приглядываться к нему. И за прошедшие полгода обнаружил в его поведении множество странностей. Чего греха таить, только с ним мы были в наиболее дружеских отношениях, только его я подпустил слишком близко к себе и доверял многие вещи, которые ему не положено было знать по должности… Но поймать Пита пока было не на чем. И я просто слегка закрылся от него. На всякий случай.

Мой выход произвел фурор, как будто женихом был не Фрэнки, щеголявший в белоснежном костюме с розочкой в петличке, который шикарно контрастировал с его атласно-шоколадной кожей, а я. Что неудивительно: все собравшиеся видели капитана Калиостро в мундире впервые в жизни. Даже подозреваемый Пит.

Возле здания Службы Регистрации уже стояло целое море машин. Фрэнки и Исабель пригласили на торжество добрую четверть нью-йоркского Управления. Это не считая родственников и штатских друзей…

Особое впечатление на меня произвело знакомство со свидетельницей Исабель. Подругой «оркининого» детства. Комплекцией они были похожи, как близняшки, а выражением лица — как зеркальное отражение и его оригинал. Единственная разница заключалась в том, что на Исабель было пышное белое платье с очень широкими плечами и перевязью поперек туловища, а на Марианне — коротенькое розовое, с расклешенной юбочкой над мощными, повернутыми внутрь, коленками. Обе были мелко-мелко завиты и сочно-сочно накрашены. Еще у Марианны на лице был пирсинг — в бровях, носу и губе. В общем, выглядела вторая «оркиня» по-боевому.

Мы вошли в помещение вслед за молодоженами. Марианна снисходительно поглядывала на меня с высоты своего роста и при этом не забывала держать шлейф Исабель.

Помпезность этой процедуры меня смешила. И это все лишь ради того, чтобы обменяться медальонами с информкристаллом внутри! Правда, информкристалл этот был «хитрым»: разделенная пополам часть целого. Любители мистики поговаривали, что после нескольких лет брака и проживания супругов бок о бок этот кристалл, будучи в постоянном взаимодействии половинок, давал своим хозяевам дополнительные силы и усиливал чувственность. Лично мне возможность проверить эти приметы не представилась…

С хирургической точностью отделив нашу четверку от остальных гостей, киборг-служащий указал нам пройти наверх по специальной лестнице.

Наверху нас разбили по парам, как на прогулку в инкубаторе, затем «брачующихся» куда-то увели, а нам предложили присесть в глубокие кожаные кресла в зале. Зал был огромным, со звукоизолирующими устройствами на стенах, и эти устройства были замаскированы красивыми стереопанно с восходами, закатами, облачками и чайками. Море поплескивало, чайки покрикивали, атмосфера убаюкивала…

— Эй! Дик? Который час? — прогудела Марианна со своего кресла, что стояло через низенький столик от моего.

Наверное, она повторила это уже не в первый раз. Я дрогнул и с видом, будто и не задремал ничуть, взглянул на часы:

— Десять пятнадцать…

— Тихо-то как… — подруга Исабель была разговорчивее, чем показалось мне сначала.

— Угу.

И я, по привычке пользоваться любым случаем подремать (даже если накануне хорошо выспался), снова прикорнул.

Следующим эпизодом был вопль Фрэнка Бишопа, заскочившего в зал неизвестно откуда:

— Понятые! То есть, тьфу! Свидетели! Свидетели, а вы по какой причине все еще тут?! Все давно на местах, мы вас ждем, не начинаем!

Спина страшно болела от несгибаемого корсета, сопротивление которого я все же ухитрился немного преодолеть.

Толпа маялась у дверей. С нашим появлением «синты»-привратники торжественно отворили дверь, и невеста, оглянувшись на меня через плечо и отдав шкатулку с медальонами, сквозь зубы прогудела:

— После регистрации я тебя убью! Где тебя носит, бабник ты противный?

Я всучил шкатулку Марианне, а затем бодро откликнулся:

— Разве можно убивать свидетеля, золотце?!

Тут уже прореагировал жених:

— Свидетелей всегда убивают.

— Заткнитесь и идите! — шепотом рявкнула Исабель, хватая его под руку.

После Службы Регистрации новобрачные объявили, что теперь состоится венчание, но до поездки в храм еще целых полтора часа, и потому нам всем предлагается развлекаться по своему усмотрению.

Фрэнки с разъезжающимися ногами спускался по ступенькам, держа законную супругу на руках. При этом лицо у него было каменным.

— Дик! Хватай свидетельницу! Снимаю! — прыгая с камерой, вопил Пит.

Я в ужасе заметил, что Марианна прицеливается, чтобы запрыгнуть мне на руки.

И тут спасительно заверещал мой ретранслятор. Я предусмотрительно увернулся, свидетельница козликом проскакала мимо. Пока я, отбежав в сторону, где потише, связывался с Управлением, толпа грохотала от смеха. И жених с невестой не были исключением.

— Капитан! — в привате возникло изображение моей начальницы. — Немедленно приезжайте в КРО.

— Есть, майор! Что-то случилось, майор?

— Случилось, капитан. У вас двадцать минут.

Я оторвал Фрэнки от Исабель и их всепоглощающего поцелуя «на камеру», вкратце описал обстановку и извинился. Полицейский среагировал моментально:

— Пит! Ты за шафера!

Толпа грохнула еще сильнее. Следом на руки Питу приземлилась Марианна, и они оба опрокинулись на газон.

Помещения объединенных контр- и разведотдела, подобно шелловской Лаборатории, находились под землей. То есть, это была та же постройка, где работали все остальные наши отделы, только разведчики сидели на минусовых этажах. В их системе коридоров можно было заплутать, и потому здание КРО у нас в шутку называли «Бермудским треугольником».

Не удивлюсь, если узнаю, что выбор их дежурных хранителей остановился на виртуальном образе демонов по той же причине. По крайней мере, во время всех учебных тревог и усилений, в которых мне с моей Гарпией приходилось принимать участие, «контры» рядились ангелами ада.

Меня сопровождали миссис Сендз и Заносси Такака, то и дело хватавшаяся за голову.

— Несколько часов назад Брокгауз и его люди задержали одного человека, который забрался в файлы ОКИ, а потом проник и к нам… — бормотала мне майор, а Такака шла молча. — Молодой человек, лет двадцати… Сейчас его допрашивает Стефания Каприччо…

«Бедный парень!» — подумалось мне.

Контрразведчица извинилась и завернула в попутный кабинет. Майор Седз заметно расслабилась:

— Говорят, — с ухмылкой продолжала она, — что этот хакер хорошо надул Брокгауза. Видать, поэтому капитан в состоянии аффекта при его захвате в реале применил нервно-паралитический газ. Это значительно осложнило допрос: этот Элинор — так он назвался — теперь мало что соображает…

— Так пусть бы Брокгауз его и допрашивал!

— В том-то все и дело, что арестованный твердит, как заведенный: «Мне нужно говорить с Риккардо Калиостро, капитаном специального»…

Вот это уже новость! Я продышался, выветривая из себя остатки шампанского, коим меня, как свидетеля, обильно поили после регистрации. Интересно, откуда он меня знает? Чай, капитан Калиостро — не звезда голографа…

— «Харизму» пробовали?

— Такака попробовала…

Я посмотрел на догнавшую нас изрядно помятую контрразведчицу и понял, отчего она держалась за голову. Наверное, после того происшествия в самолете я выглядел не лучше.

— «Scutum»? — уточнил я на всякий случай, хотя все было ясно и так.

Миссис Сендз кивнула. Да, не завидую Такака.

Я ошибся, подумав, что это снова развлекается наш старый знакомый Андрес Жилайтис…

Внутри «зеркального ящика» у стола сидел совершенно не знакомый мне юноша. Именно юноша — слово «парень» ему как-то не подходило.

Не знаю, отчего, но в первую очередь мне бросилось в глаза его телосложение — идеально слепленная фигура. Из всей одежды на нем были лишь запятнанные кровью светлые брюки из натурального материала.

Видимо, психотропный газ был пущен при захвате весьма щедро. Юноша сидел на стуле так, словно вот-вот стечет с него. Откинутая на металлическую спинку длинноволосая голова не шевелилась. Не двигались и серые зрачки, в упор глядевшие на Стефанию Каприччо. Я покривился: заполучить Стефанию в экзекуторы мне не хотелось бы, даже стой передо мной выбор — смерть или пытки.

Что-то уж очень знакомое было в его облике: длинные волосы, мертвые серые глаза, безукоризненная фигура. Где-то я уже все это слышал. Не видел, а именно слышал…

Внезапно губы юноши зашевелились, и я услышал тихий бархатистый голос:

— Я буду разговаривать только с Риккардо Калиостро, капитаном вашего спецотдела…

Миссис Сендз со значением взглянула на меня, покривила губы (мол, а я что говорила?), а потом сообщила Стефании о моем прибытии. Капитан Каприччо как услышала ее слова в своем наушнике, так сразу и направилась к выходу из «ящика».

— Сколько он уже здесь? — спросил я шефа.

— Пять часов, — ответила, прикуривая, миссис Сендз. — С лишним…

Я понял, что КРО фактически сдался. Надо иметь поразительное мужество, дабы сломать Стефанию и ее подлипал. Уже за одно это я Элинора (кажется, так он назвался?) зауважал…

— Ваш выход, капитан, — процедила Каприччо.

Внутри «ящик» непроницаем. Он полностью состоит из зеркал. Куда ни взгляни — всюду увидишь свое отражение. В состоянии, усугубленном психотропами, это может довести до помешательства.

Глядя поверх моей головы, арестованный прошептал:

— Приветствую тебя, идущий на смерть!

Я поневоле замешкался. Кроме того, что я имел виртуальный образ амазонки Гарпии, во внутреннем межотделовском общении меня обычно величали Гладиатором. Что это — совпадение? Или он все-таки успел изрядно порыться в системе?

— Кто ты?

Юноша по-прежнему не двигался. Контрразведчики сочли излишней мерой предосторожности пристегивать его наручниками. Им лучше знать, что за дрянью он отравлен.

— Мое имя Зил Элинор, — едва выговаривая слова, тускло произнес арестованный спустя полминуты. — Это все… ч-что я могу сказать в этой комнате…

— Тебе лучше начать объясняться, парень… — я через силу, но все-таки назвал Элинора «парнем» и уселся напротив него. — Психотропные вещества до добра не доводят…

— Я не буду ничего говорить в этой комнате…

Только тут я заметил на груди юноши, прямо под левым соском, между ребрами узкую рану с засыхающей у краев кровью. Вот откуда эти пятна на его штанах…

«Дикость какая-то!» — мелькнуло у меня. Ладно еще — газ. Но измываться-то зачем, когда пленник в твоих руках?

Юноша прикрыл глаза. Я видел, что прежде он из последних сил боролся с помрачением рассудка, но теперь, когда его цель — мой приход — была достигнута, организм начал сдаваться.

— Я не буду ничего говорить в этой комнате…

Я встал, приблизился к Элинору и взял его за подбородок, чтобы разглядеть получше лицо того, кто учинил такую суматоху в нашем ведомстве. Он был совершенно безволен. Родись я женщиной, вполне мог бы назвать его красивым: четкие, верные черты лица, классические пропорции, ровная загорелая кожа…

Юноша слегка вздрогнул, очнулся. Даже взгляд его слегка ожил. Нет, право, красивый мальчишка! Только какого черта сунулся в это дерьмо?

— Ты слышишь меня, Зил Элинор? — я присел на краешек стола и сложил руки на груди.

Парень медленно моргнул в знак согласия. Под кожей горла напряженно прокатился бугорок «адамова яблока», когда он сглотнул вязкую слюну, скопившуюся во рту. Обычно в таких случаях подопытные расслабляются до той степени, что у них течет, и не только изо рта. Организм и психика Элинора были настолько крепки, что еще контролировали моторику тела.

— Изложи свои требования.

— Я… — начал он и замолк.

Мне пришлось наклониться близко-близко к его губам. Элинор собрался с силами:

— Я буду… разговаривать с… тобой… в отдельной… комнате… Без прослушивающих… и других… устройств…

— Гм… — я распрямился. — Как вам это нравится? — с этим я обращался уже к коллегам, но тут голова юноши безвольно упала на плечо, глаза его закатились, а тело съехало по стулу. — Эй! Ч-черт! Так. Я выхожу, откройте мне. Он в отключке…

Невидимый зазор разошелся, раскалывая зеркало и выпуская меня.

— Кто ранил его? — я сверлил взглядом Стефанию, но та пожала плечами.

— Риккардо, — сказала моя начальница, — Это произошло на моих глазах. Он потому и раздет по пояс…

— Что — произошло? — переспросил я.

— Когда его адрес был вычислен, за ним приехали. По приказу Брокгауза в квартиру пустили хинуклидилбензилат… Два миллиграмма. Как следствие — потеря ориентации, галлюцинации… Когда его посадили в «ящик», он то проваливался в бред, то становился очень оживлен и беспрерывно требовал вызвать вас. Три часа назад, после того, как Такака применила «подчинение», он ответил «щитом». Похоже, это стоило ему большого напряжения, и он потерял сознание. В какой-то момент я заметила, что его рубашка пропиталась на груди кровью. Ранение исключено, вблизи не было острых предметов, он лежал в камере один: мы восстанавливали лейтенанта. Рубашку пришлось снять, но установить, откуда рана, не удалось. Она абсолютно свежая, будто только что нанесена…

— То есть, рана появилась именно во время его отключки?

— Полной потери сознания, как сейчас, не было. Он бредил, галлюцинировал каким-то желтым, что ли, всадником…

— Его подвергли почти смертельной дозе BZ…

— Пороговой норме, — вступилась за коллег Стефания. — Капитан Брокгауз знал, что делает!

Я не стал спорить. У «демонов» свои моральные принципы, надо лишь принять это как данность.

— Что решаем с его условиями?

Юноша неподвижно лежал на полу в той же позе, в какой я его и оставил. Но было видно, что он дышит.

Миссис Сендз вопросительно посмотрела на контрразведчиц. Заносси Такака давно была индифферентна ко всему происходящему, Каприччо тоже махнула рукой:

— Делайте, как считаете нужным… Лишь бы заговорил — и побыстрее!

Любопытно, а что удержало Брокгауза от применения апоморфина? С него бы сталось, а Элинор блевал бы все это время без остановок, пока не выплюнул бы собственный пищевод и желудок. Сволочи…

— Стеф, введите ему в таком случае сочетание галантамина и триседила, — обращаясь неофициально, попросил я Каприччо.

Она посмотрела на меня своими черными глазами, провела рукой по гладко зализанным при помощи геля волосам.

— Нейролептики ему сейчас опасны, может «сдвинуться»…

— Тогда ждите сутки, пока выспится сам. Мне спешить некуда, — я напустил на себя безразличие, хотя на самом деле был уже основательно заинтригован этим мальчишкой.

— Это нереально, — сокрушенно опуская плечи, вздохнула миссис Сендз. — Придется рисковать, или с нас сдерут три шкуры…

— Вы обеспечите нам конфиденциальность? — уточнил я.

— Мы можем убедить его, что никаких прослушивающих устройств нет, но при этом оставить для страховки тебя один канал, — вступила миссис Сендз, обратившись ко мне на «ты».

— О'кей, давайте так и сделаем. Поднимайте его.

Мне совсем не хотелось, чтобы знающий что-то важное мальчишка, так и не успев заговорить, отдал богу душу из-за глупости моих коллег. Хотя бы одно то, что он сумел попасть в секретные файлы организации, помешанной на безопасности, делало ему определенную честь в моих глазах. Да и потом, судя по всему, он хорошо поводил за нос дежурных хранителей — раз уж сумел довести до белого каления самого Брокгауза, наиболее уважаемого мной коллегу из КРО. Мне довелось узнать многих взломщиков и декодификаторов, но никто из них не смог бы сделать того, что сделал Элинор.

Я ревностно проследил, чтобы мальчишку положили под капельницу, обращаясь с ним как можно бережней. К моему удивлению, рана на его ребрах, которая не так давно показалась мне очень глубокой и серьезной, почти затянулась. Подобной скорости регенерации я не ожидал…

Прошло два часа. Элинор не просыпался. Мы ждали втроем, отправив Такака отдыхать. Я не без сожаления подумал о том, что почти все наши сейчас гуляют на свадьбе Фрэнки и Исабель.

— Майор, я сбегаю и принесу нам всем перекусить…

— Я не хочу, — отозвалась Стефания.

Двужильная она, что ли? Миссис Сендз молча кивнула.

К моему возвращению арестованный подал первые признаки жизни. Оставив недоеденный пирожок и недопитый кофе на столе, я пошел к нему.

Юноша встретил меня прояснившимся взглядом, но он еще не мог двигаться. Несколько прядей потемневших от влаги волос, пепельно-русых с проседью, налипли на его лицо.

— Я же просил, чтобы прослушивающих устройств не было… — с укоризной прошептал он.

— Их нет.

Вместо ответа он безошибочно перевел взгляд в ту область потолка, где была встроена камера. Я опешил.

— Подожди, я разберусь.

После короткого спора мне удалось убедить коллег перевести нас в полностью изолированный кабинет. Через четверть часа мы перебазировались туда.

Элинор оперся на дрожащую руку и встал с каталки. Я подвинул ему стул: он все еще был прикован к капельнице.

— Я слушаю тебя, Зил.

И вот тогда, от него, я узнал действительно поразительные и страшные вещи.

Зил Элинор вырос на закрытой планете монастырей — Фаусте. Как и все его сверстники (а жили там исключительно существа мужского пола), он являлся послушником монастыря Хеала. Мне это не говорило ни о чем, но когда юноша упомянул «мастеров Посоха» и имя «Квай Шух», я насторожился. В памяти мелькнула моя неожиданная победа над Диком Брокгаузом летом позапрошлого года. Ведь именно тогда мне привиделось, что я бьюсь не на шестах, а на посохах, и не с капитаном контрразведчиков, а с обритым наголо мальчишкой — Кваем Шухом.

Затем он был вывезен с Фауста неким дипломатом по фамилии Антарес. Что заставило иерархов отпустить его в так называемый Внешний Круг, Элинор не знал. Он сказал только, что до него подобного не случалось никогда: послушники жили на Фаусте, там же и умирали.

Антарес знал о том, что у мальчишки нет аннигиляционного гена (вот тоже вопрос: как это могло получиться — создать человека без «предохранителя»?!). Ради каких-то своих грязных делишек посол задействовал глупого монашка в качестве убийцы людей, неугодных Антаресу или его хозяевам. Мне показалось, что в этом моменте рассказа Элинор, смутившись, что-то опустил. Какую-то подробность, где таилась причина, по которой столь религиозная личность, как он, сломал себя и стал киллером. Но я слушал и не перебивал.

Два года назад юношу привезли с Эсефа и поместили в одну из вашингтонских клиник с четкой целью: понаблюдать за лежащим там на обследовании Андресом Жилайтисом. Беда в том, что Антарес заполучил в свои руки некое вещество, позволяющее человеку менять свой облик. Здесь я, разумеется, запротестовал. Мой рассудок отказывался верить в подобный бред. Но Элинор мягким жестом руки дал понять, что объяснения впереди.

А я-то ломал голову, кого мне напомнил Элинор, когда я увидел его впервые! Ну, конечно: «юнга Джим», приметы которого с потрясающей точностью набросал нам с Джокондой охранник убитой старухи!

Обернувшись Жилайтисом, юноша проник в дом Маргариты Зейдельман, беспрепятственно пришел в ее кабинет и убил старуху-миллионершу. Вторым приказом было уничтожить самолет, в котором один довольно известный археолог перевозил из Нью-Йорка в Сан-Франциско плиты, доставленные с Блуждающих в звездной системе, где вращается печально известный Клеомед.

— Зачем? — спросил я.

— Я не знаю, Дик. Думаю, из-за информации, которую они несли своим существованием…

Отработавший поручения, Элинор вернулся на Эсеф.

— Постой! — я снова не утерпел. — Но как ты выжил после прыжка с самолета?

— У меня… — мальчишка опустил глаза. — У меня было одно устройство, о котором я тоже расскажу чуть позже.

— О'кей, — я решил не перебивать его: после нейролептиков арестованный соображал еще не очень четко, часто сбивался и начинал все сначала.

Два года его не трогали и не заставляли ничего делать, кроме прямых обязанностей: он был телохранителем при Антаресе.

Но все дело в том, что ампулы с веществом перевоплощения Элинор получил сам, причем из рук создателя этого препарата. Алана Палладаса.

Вот тут в моей голове взорвалась шаровая молния.

Алан Палладас! Биохимик Алан Палладас! Отец моей жены и, получается, мой тесть…

Именно ученый надоумил Элинора тайно фиксировать все контакты Максимилиана Антареса. В целях подстраховки. Мол, бывшие хозяева так легко становятся врагами. И после убийств юноша понял, что Алан Палладас был не так уж далек от истины: когда Элинор станет не нужен, его уберут. И это будет просто и безопасно для убийц: у него ведь нет аннигилятора.

— У меня много снимков, которые я делал, присутствуя на встречах дипломата с разными людьми. Я не знаю этих людей, но, мне кажется, некоторые из них находятся вне закона.

— Почему ты так решил?

— По обстановке секретности, с которой проходили их прилеты на Эсеф, по репликам…

Я отметил, что, несмотря на дурноту, говорит он очень стройно, правильно, будто, как все мы, управленцы, обучался у лучших риторов. Речь его была поставлена до автоматизма. И еще мальчишка был умен не по годам. Может, виной тому пережитое, а может, и врожденная смекалка. Я не стал гадать.

Месяц назад к Зилу обратились вновь. На этот раз он должен был устранить самого Алана Палладаса, который стал опасен и обманул хозяев Антареса. Дело было в каком-то контейнере, который тот не передал им на Колумбе.

Элинор уже решил, что не сделает этого. Он знал, что на Эсеф не вернется, понимал, что за ним откроют охоту. Мальчишка чувствовал, что медленно сходит с ума.

Выйдя на Палладаса (ученый понял, что Элинор подослан для убийства), бывший послушник рассказал ему все. И тогда Алан Палладас сообщил ему имя.

Это было имя мужа его дочери. Имя, которое Элинор запомнил еще во время регистрации на рейс, едва не ставший роковым для пассажиров нашего самолета. Мое имя.

Сам Палладас к этому моменту уже должен оказаться на Земле, воспользовавшись изобретенным препаратом. Должен довериться подруге дочери, капитану московского спецотдела. А единственным выходом для Элинора оказывалось путешествие в Нью-Йорк и мое участие.

Будучи на Эсефе, юноша не терял времени и впитывал в себя информацию Внешнего Круга. Может быть, он гений, может, нет — я не знаю. Но его способности я мог бы приравнять к способностям моего отца.

Новые навыки помогали Элинору во многих областях. Помогли и здесь.

— Ты подобрал «плавающий» код в систему ОКИ! Код, который все время изменяется…

— Да, — согласился Зил. — У меня не было иного выхода. Я был нацелен на это и добился результата. Мне нужно было выйти на тебя. Я знал, что этой ночью ты дежуришь. Я планировал сдаться тебе, но я ошибся…

— Ты не ошибся. Я должен был дежурить этой ночью. Но иногда одно бытовое обстоятельство ломает все планы…

— На той квартире, где меня взяли, у меня спрятаны снимки со встреч Антареса и ампула с веществом, которую мне удалось выкрасть у него. Всего их было три, я привез их лично. Три пробных ампулы. Первую инъектировали мне. Вторая — со мной. Где третья и как ее использовали, я не знаю. Я рассказал все. Меня ликвидируют?

Голос его был теперь вялым и бесцветным. Мне показалось, что теперь ему уже все равно. А потом я понял, что ему очень страшно, что он хочет жить, но жить как прежде для него подобно смерти.

— Если вы отдадите меня назад, Антаресу, я найду способ покончить собой, — твердо сообщил юноша, глядя в пол.

— Почему у тебя нет аннигиляционного гена?

— Его нет ни у кого из моих братьев.

— Родных?

Он с непониманием посмотрел мне в глаза, потом сообразил, что я имею в виду, и слабо улыбнулся:

— Нет. У послушников, священников, иерархов… Ни у кого из фаустян…

Я протер лицо ладонью. Что такое Клеомед с его неразберихой и мутантами! Мы имеем в созвездии Жертвенник гораздо более страшную мину замедленного действия — миллионы воинов веры, обладающих возможностью беспрепятственно убивать.

— Сколько лет тебе сейчас, Зил?

— Через три дня — двадцать четыре. Будет. Возможно, будет…

Как хорошо я понял это его «возможно»!..

А затем он рассказал мне об устройстве, которое спасло его от смерти во время прыжка с самолета. И почти все события, окружавшие меня последние два года, заняли свои места. Я понял причинно-следственную связь всего, что происходило со мной и моими коллегами…

Пошатываясь, я покинул изолятор. За три часа разговора с этим несчастным мальчиком к моим собственным годам добавилось лет пятьдесят.

— Ну что? — миссис Сендз была неподдельно взволнована и напугана переменами в моем облике. — Докладывай, Рикки, что там?

— Простите, майор, — пробормотал я. — Мне нужно лететь в Сан-Франциско. Сейчас же. Очень вас прошу: дайте Зилу отдохнуть и не сводите с него глаз. Не потому что он сбежит. Потому что найдутся желающие убить его.

— Ты узнал такое, что можешь доложить только генералу? — нахмурилась моя начальница.

Будь на ее месте кто-то другой, я не осмелился бы ответить на эту реплику согласием. Но майор Сендз прекрасно поняла подтекст моих слов и не стала требовать доклада.

— Майор, я попросил Элинора рассказать вам о местонахождении тайника в его квартире. Там снимки и ампула. Только вам. Он скорее умрет, чем доверится кому-то еще…

— Попросил?

— Да, вы не ослышались. Вы подпишете разрешение на мою отлучку?

— Сколько времени она займет?

— Не могу знать.

7. Многоходовка

Он сидел и смотрел на меня. Маленький, пухлый, ничем не примечательный, кроме лысины и объемного брюшка. Да еще, пожалуй, внимательных темных глаз. И никто, глядя на него, не поверил бы, что передо мной — опытнейший «провокатор-манипулятор» Управления. Он практиковал в Восточном полушарии вот уже без малого двадцать лет — приличный стаж даже не в «полевых условиях». Но Карл Кир любил риск, любил политическую возню, обожал играться людьми, как марионетками. И особенно радовался, когда марионетка всерьез полагала, что это она «водит» его.

Не так давно президент Ольга Самшит лично поручила ему наблюдение за пришедшей к власти в Москве Лорой Лаунгвальд. Уж очень беспокоило главу Содружества близкое родство подполковника Лаунгвальд с persona non grata Эммой Даун. Кир и прежде знавал Лору, поэтому войти к ней в доверие, апеллируя к обычным человеческим слабостям (обоюдное стремление к власти, использование нужных связей друг у друга), ему оказалось несложно. Все было правдоподобно и не вызывало у подполковника ни малейших подозрений в двуликости партнера-осведомителя. Мало того: он был близко, даже очень близко знаком с ее сестрой, той самой Эммой.

Теперь начиналась настоящая Игра, и Кир заранее предвкушал потеху. Я чувствовал его настроение и даже немного завидовал ему. Лично мне происходящее весельем не казалось.

Мы все — моя тетка, я, Джоконда, Кир, Стефания Каприччо и даже сама Ольга Самшит — собрались в одной из секций Главного Компьютера. Мини-заседание было очень напряженным: нельзя было упустить ни малейшего нюанса планируемой операции.

Я понял, что для меня наступило время жестоких открытий. Оказалось, что после нашего расставания моей жене пришлось несладко. Выполняя задание в своем ведомстве, она была попросту подставлена и уволена из спецслужб. Самостоятельно изучив дело трехлетней давности, я обнаружил множество взаимосвязей, которые вели, опять же, к Лоре Лаунгвальд. И не надо было дослуживаться до генерала, чтобы понять: Фаину просто убрали с дороги. Она «невелика сошка», чтобы это дело получило огласку. На то и был расчет нового шефа московского ВПРУ.

Как же я костерил себя за то, что в течение стольких лет так и не удосужился выйти на связь с собственной женой! Боюсь только, что она бы меня и не вспомнила. Мне хорошо известно, что заключает в себе формулировка «уволена из рядов ВПРУ». И наш с нею роман был как раз одним из периодов ее активной профессиональной деятельности, а блокировать выборочно память невозможно. Конечно, она мало что помнит из нашей с нею жизни! Если помнит вообще…

Ольга, высокая полная женщина (женщина ли? многим было известно, что она гермафродит), сидела во главе президиума и выслушивала всех нас. Она не смотрела ни на кого — такова уж ее особенность.

— Джоконда с подчиненными вылетят в Москву на встречу с капитаном Полиной Буш-Яновской. Три часа назад Палладас появился у нее дома, — докладывала моя тетка. — Бароччи проинструктирует их о дальнейших действиях. Доподлинно известно, что на поиски Зила Элинора и следов контейнера Антарес направил на Землю свою жену. Так что, скорее всего, она вот-вот выйдет на Буш-Яновскую, о задании которой будет известно максимальному количеству заинтересованных лиц…

Софи Калиостро докладывала ровно, четко, но специально для президента — развернуто.

Скажу чуть короче, нежели говорила она.

План был расписан по минутам. Муж Полины Буш-Яновской, Валентин, ляжет в анабиозную камеру. Но это после того, как скрывающийся от преследования мой тесть примет его облик и соблазнит Сэндэл Мерле, жену Антареса. Сделать это: а) несложно; б) полезно для ее дальнейшего контроля и полета на Колумб.

Моя жена сейчас промышляет картежной деятельностью в Одессе («надо получше узнать об этом городе!» — пометил я у себя, устыдившись своего невежества). Девяносто девять и девять десятых процента вероятности, что память ее относительно меня заблокирована. Но если все-таки она меня узнает, я должен буду посветить ее во все. Лучше бы, конечно, не узнала. Мне совсем не хотелось бы травмировать жену подобными вестями.

Переняв ее облик (ампула Элинора была уже у меня, и Палладас подтвердил характеристики вещества), я буду должен оповестить Джоконду и ее ребят. Они усыпят настоящую Фаину и поместят ее в анабиозную камеру — туда же, где будет находиться истинный Валентин Буш-Яновский. Гражданские не должны участвовать в этой игре и рисковать. Я настоял бы на анабиозке даже в том случае, если бы не было опасности вызвать подозрения у Лаунгвальд, увидь она по нелепой случайности кого-то из двойников в неположенном месте.

Джоконда составила для меня небольшую аутогипнотическую программку для восстановления моей личности в облике Фаины. Зрительный образ-сигнал — лепная маска на фасаде дома Буш-Яновских. Маска древнегреческого театра, пол-лица смеется, пол-лица плачет. Если я не вспомню себя раньше, этот «маркер» мне поможет. Программку мы с Джо загнали мне в сознание в течение двух сеансов гипноза.

А вот «шуточка» с «Альмагестом» и компроматом на Антареса была уже нашей с тетей импровизацией. Оповещать о таких мелочах президента мы, естественно, не стали. Это не являлось первоочередной задачей операции, и потом — у нас могло и не получиться. Слишком много было допущений. Но Джоконда добросовестно откопала информацию о подруге моей покойной тещи, Кармен Морг, оперной певице. «Эльфийка» составила невероятное количество файл-прогнозов на эту тему. И вообще, перед отъездом в Россию я был готов уже едва ли не молиться на теткину любимицу. Она столько для нас сделала!

Пока Полина, Джоконда, Стефания Каприччо и Алан Палладас в облике своей дочери ломали комедию в «зеркальном ящике» для того, чтобы заинтересовать Лаунгвальд единоличным владением этой гадостью из контейнера, я завершал свои дела в Нью-Йорке. А их у меня накопилась чертова уйма. Вот так всегда: все в последний день.

Еще пару раз я заходил к Элинору, больше узнать о его безопасности, чем пообщаться (времени для этого у меня не было вообще). Потом, перед самым моим отъездом, Тьерри Шелл прислал мне результаты экспертизы по этому мальчишке. Стыдно признаться, но мне даже не довелось на них взглянуть.

Я заручился обещанием миссис Сендз лично контролировать изолятор, в котором содержится Зил Элинор, и улетел в Одессу — вступать в Игру.

«Похитив» Фанни в облике Кармезана, я привез ее, спящую, в свой одесский отель и стал в нетерпении дожидаться ее обратного перевоплощения. Но когда мне предстало это жуткое зрелище, я предпочел переждать, а потому спустился в ресторан.

Суставы ходили ходуном под кожей существа, которое еще не было Фаиной, но уже не являлось и Кармезаном. Черты лица менялись, метаморфировал скелет. Это выглядело так, словно кто-то зафиксировал эволюцию двух совершенно разных организмов, наложил эти снимки друг на друга и прокрутил полученное изображение на большой скорости. Да господь с ним, со зрелищем! Хруст, сопровождавший «перекидывание», был во сто крат страшнее. А ведь то же самое ждет и меня!

Я дождался полудня и вернулся в номер.

Фаина налетела на меня, будто кондор. Она ничуть не утратила своих бойцовских навыков, но меня все же забыла напрочь.

Усмирив, я наконец смог спокойно разглядеть свою жену.

Это была уже не та огненная девчонка с роскошной гривой черных волос, забранных в греческий высокий «хвост» на макушке и с двумя осветленными прядками — справа и слева. Теперь у нее была довольно короткая стрижка, измученное лицо, загнанный взгляд совсем не лучистых серо-голубых глаз. Она казалась тяжело больной, человеком со сломанной психикой. Да, она очень походила на этого мальчика, Элинора.

От моей Фанни остался только звонкий голос. Как же я хотел услышать ее заливистое «а-ха-ха-ха!» еще хоть раз в этой жизни. Ради этого вытаскивал ее, ворчащую и сонную, к морю, нарочно дразнил во время митинга «капустников» — все зря. Она только озлоблялась на меня, и удержать ее можно было лишь силой, грубостью, шантажом.

И все-таки, говоря ей заготовленные холодные и жестокие фразы, я понимал, что такой, как сейчас, я люблю ее сильнее, чем когда-либо прежде. Больше всего мне хотелось подняться, обнять ее и шепнуть, что она в безопасности, что теперь я никуда не отпущу ее. Но я отыграл свою роль — и только. Слишком многое пришлось бы объяснять, и не факт, что, узнав о нашем былом супружестве, Фанни сделала бы шаг навстречу. Консультанты-психологи предупредили, что куда больше вероятность обратного.

Захочет ли она возвращаться? Вряд ли.

Уверен ли я, что все мы в безопасности? Нет.

Вспомнит ли она самостоятельно то, что табуировано машиной? Сомнительно.

Так зачем терзать ее? Если все закончится благополучно, мы решим, как быть дальше. После того, как память ее разблокируют…

Мы были вместе почти две недели. Несмотря на все доводы разума, естество брало свое. Ее близость доводила меня до умопомрачения. Я закрывал жену (скорее, от самого себя) в смежном номере. Не один раз я заходил к Фанни, когда она спала, смотрел на нее, осторожно касался пальцами и губами ее кожи и волос. Рисковал, но остановить себя не мог…

Мне приходилось отвлекаться на одну глупую богатую стерву, которую мне пришлось для отвода глаз Фаины подцепить в том ресторане, где моя жена пела. Я хотел слушать только ее, а приходилось слушать еще и банальный треп Марины Дитрикс. И таким освобождением был отъезд этой моей новой знакомой из Сочи!

На исходе второй недели со мной стало твориться странное. Какие-то обрывки чужого сознания стали внедряться в мое. Я ощущал, что временами веду себя неадекватно ситуации. Самое опасное, что это заметила и Фаина. Но, к счастью, она стала подозревать «этого американца» в шизофрении. Ей и в голову не приходило, что кто-то еще может воспользоваться изобретением ее родителя.

В нашу последнюю ночь я уже точно знал, что мое перевоплощение произойдет через несколько часов. Мое тело начало изменяться. Очень болели суставы, их будто что-то выкручивало. Болела кожа — при каждом движении, при каждом прикосновении. Какая-то слепая прачка, отжав белье, принялась отжимать и меня…

Поговорив напоследок с женой, я оставил на столе снотворное, закрыл комнату, вышел, сел за стол и написал записку самому себе — завтрашнему. Завтрашней. Той, которая выполнит остальную часть операции.

«Действуй самостоятельно!»

Затем вызвал поселившихся неподалеку «Черных эльфов».

Джоконда взглянула на меня с тревогой, вместо обычного приветствия ласково погладила по щеке:

— Мой бедный! Могу чем-нибудь помочь?

Я покачал головой.

— Ты уже меняешься, — заметил Чезаре, внимательно рассматривая меня.

— Знаю. Давайте закончим с этим побыстрее, синьоры и синьорина?

«Эльфийка» вынырнула из номера Фанни:

— Все. Она уже не проснется до самой Москвы. Так что мы уезжаем. Пусть Всевышний будет на твоей стороне, Дик! — она поцеловала свой ноготь на большом пальце и отправила этот поцелуй куда-то вверх.

Марчелло вынес Фанни.

А я заснул на постели жены. Чтобы проснуться совершенно другим. Женщиной. Существом из параллельной вселенной.

8. Dans ma chair[28]

Сложнее всего мне оказалось… да нет, не ходить. Врут все эти фантазеры о центре тяжести и прочей ерунде, вынося их в кардинальные отличия женского организма от мужского. Будь я ряженым — по-научному это называется «трансвестизм» — мне, возможно, и пришлось бы помучиться с правильной походкой. В конце концов, есть немало женщин-спортсменок, которые выглядят и двигаются в платье, как переодетый мужик. А так я был в нормальном, отлично сбалансированном женском теле.

Сложнее же всего оказалось мыслить как женщина. Все-таки гормоны играют решающую роль.

Не пялиться на окружающих дам, не слишком долго смотреть в глаза посторонним мужчинам (женщины почему-то избегают этого)… В конце концов, избавляться от смущения перед Чезаре, Марчелло, Витторио и тестем, спрятавшимся в теле Валентина Буш-Яновского. Ведь они-то знали, кто я на самом деле! Но это лишь малая толика затруднений. Остальное мне даже не сформулировать словами. Это на уровне чувств. В общем, в новой оболочке мне поначалу было очень некомфортно.

Зато были и плюсы. Я мог беспрепятственно любоваться своей женой, просто подойдя к зеркалу. Причем — в любой степени обнаженности. Я мог «подглядеть» ее мысли и узнать, чем она живет. Может, душу Фанни я и не постиг, душа осталась с нею — там, в анабиозной лаборатории под Москвой. Но наградой мне — то, что я понял свою жену. Что такое — прожить вместе год? И век не поможет! А вот прожить хотя бы месяц в чьей-то шкуре…

Однако мне больше нравится быть тем, кто я есть. В основном из-за этого я и торопился завершить операцию на Колумбе. Иногда мне казалось, что минуты растягиваются на целую вечность…

Как и предполагалось, «подсолнуховцы» тоже не дремали. Но вот их нападение на гражданский катер было явной неожиданностью. С этого момента все мы поняли: Эмма Даун пойдет ва-банк…

…Мне второй раз в жизни пришлось «отключать» аннигилятор для настоящего убийства. И, знаешь, Фанни, в тех условиях мне было не так тяжело. Я осознавал, что убиваю подобного себе. Понимал, что совершаю величайшее злодеяние. Но ведь и он, тот, кто погиб от моей руки, пытался убить меня! И было бы мне легче, если бы я лежал на палубе с прожженным плазмой мозгом, а молекулы моего убийцы развеяло бы над древним морем Колумба — из-за того, что сработал бы аннигилятор? Не я покушался на него!

Но это всего лишь оправдания. Нет, человек не изменится никогда! И даже с приставленным к виску плазменником он будет желать смерти такому же, как он сам. Говоря и даже иногда веря, что не желает.

Затея с Кармен Морг увенчалась внезапным успехом. Да, из тебя, Фанни, получился бы великолепный «провокатор». В своем теле я не умею и десятой доли того, что умел в твоем!

По реноме Максимилиана Антареса теперь нанесен безжалостный удар. Листая новую, с запахом типографской краски и клея, книгу, я вспоминал юношу, судьба которого до сих пор неясна. Мальчишка очень понравился мне. Обычно когда общение с человеком у меня сопровождается подобными эмоциями, он становится моим другом. Может, интуиция. Но вот с Элинором я загадывать не могу. Мне очень хотелось бы, чтобы он остался жив и не попал в страшное место, называемое Карцером…

Лаунгвальд повела себя вполне предсказуемо: отдала приказ своей ставленнице Александре Коваль вывезти контейнер с Колумба, а нас отстранила от дела. По прилете на Землю меня и Полину ожидала смерть.

Ради такого случая колумбянское ВПРУ выделило для Александры целый катер и даже эскорт из челноков-«оборотней». Освободив контейнер от настоящего эликсира метаморфозы, загрузило ампулами с жидкостью того же цвета и консистенции. Приехавшая в спецхран и очень довольная собой Коваль собственноручно опечатала фальшивый контейнер — поверх той опечатки, что наложили разведчики за полчаса до нее.

Но, судя по тревожным сводкам, катер исчез при таинственных обстоятельствах на подходе к Вратам Великого Шелкового пути (так на Колумбе величали гиперпространственный тоннель — и, по-моему, даже без иронии).

Самое, на мой взгляд, опасное — это тот факт, что Коваль, вероятно, успела воспользоваться эликсиром, ампулу которого она выкрала руками несчастного биокиборга из шкатулки с украшениями Сэндэл Мерле.

По прилете на Землю и после спуска по Трубе мы с Полиной выпустили навстречу убийцам свои голограммы, заготовленные по плану еще на Колумбе.

Вот, собственно, и все…

Нет, не все. Теперь я сижу напротив своей жены и жду ее вердикта.

Жду, что она скажет.

Что ТЫ скажешь…

9. Фанни

Я допил совершенно холодный кофе.

Фаина поднялась с места и безо всякой цели прошлась по комнате. Я смотрел на последний лучик догорающего заката. Когда Фанни проходила сквозь него, на стене в золотисто-желтом неровном квадратике мелькала ее тень, а ее тело, волосы, лицо вспыхивали — и она становилась похожей на ту Афину Палладу, которая воздевала к небу острие меча, зайдясь в боевом призыве.

— Ты правда, что ли, заходил ко мне в сочинской гостинице? — остановившись, сумрачно выдала жена.

Ч-черт! Ну разве я сомневался в том, что именно это она и спросит?! Женщина!

— Правда, — улыбнулся я и нисколько не соврал: оказывается, быть откровенным до неприличия — это так легко!

Теперь я был уверен, что могу предугадать любой ее поступок или вопрос. И уже с готовностью встал, чтобы попрощаться и уйти. И моя самонадеянность тут же получила по носу:

— Это называется — дождаться принца на белом коне! — насмешливо бросила Фанни. — Ну посмотрим на тебя, так ли ты крут, как рассказываешь!

Господа! Позвольте, а я рассказывал о своей крутизне?!

— Рассказывал-рассказывал! Особенно про эту твою фригидную тетку Аврору!

Гм… ну и кто в кого перевоплощался, спрашивается?! Она читает мои мысли. Дожили…

Фаина толкнула меня назад в кресло, да я и не сопротивлялся. Ее глаза, в которых наконец-то вновь поселились озорные лучики, оказались близко-близко от моих:

— В тебе загнулся автор эротического жанра, сердце мое! — она шлепнула меня по рукам, потянувшимся обнять ее, но с моих коленей не вскочила. — Уберись к черту! — а затем аккуратно коснулась пальцем моей до сих пор ноющей после удара переносицы. — Ничего, третий глаз не открылся?

Я засмеялся и откинул голову на валик, предоставляя Фаинке вытворять все, что ей заблагорассудится: целовать меня, расстегивать на мне одежду, не давать мне и пошевелиться… Исключительно, о чем я спросил, когда ее узкая ладошка проскользнула к моему паху, это не опасается ли она иметь дело с тем, кто, возможно, насквозь протравлен чертовым атомием.

— Единственное, чего следует опасаться, причем тебе, дурень, — ответила она, забрасывая за спину болтающийся медальон и с легким стоном наслаждения впуская меня в себя, — это что у тебя вырастут рога. И вовсе не от атомия, а если будешь плохо исполнять свои супружеские обязанности!

Да, Фанни — это Фанни. Всегда говорил и говорить буду!..

Конец 1 книги