Тень в воде

Глава 1

Первым знаком стал тонкий, искрящийся, точно лед, фонтан брызг прямо у горизонта. Йилл увидела его, и в ту же секунду раздался крик:

– Лево руля, йе-е-е… вот он! We've got it, we've got it!

Она была готова к этому, все четыре часа пути она провела на палубе, завернувшись в одеяло и до рези в глазах вглядываясь в воду. И теперь Йилл с трудом встала, откинула одеяло и на негнущихся ногах доковыляла до планширя. Ветер усилился, превратившись в злой шторм. Волны раскачивали судно, облака соленой воды захлестывали палубу, кроссовки Йилл намокли. Скользко. Она ухватилась за поручень, идущий вдоль планширя, ноющими от холода пальцами.

Один из членов экипажа уже стоял там. Может быть, он и кричал. У него было круглое, загорелое лицо, лоб облепила мокрая челка. Ухватив Йилл за локоть, он проорал:

– There! You see it?[1] Там!

Наклонившись вперед, Йилл увидела, как огромное серебристо-серое тело всплеснулось над поверхностью метрах в двадцати от судна. Так близко, что у нее перехватило дыхание. Воздух сверкал водой и солью – именно в эту секунду выглянуло солнце, и через мгновение она разглядела продолговатую голову.

– Yes! – хрипло прокричал мужчина. – Sperm whale, кашалот!

Глаза Йилл щипало от слез.

– Да, – прошептала она. – Да, боже мой, я вижу.

Она обернулась, чтобы позвать Тора, но не обнаружила его. Когда она снова взглянула на воду, кит накренился, плеснул огромным хвостовым плавником и нырнул. Накатившие волны скрыли следы, море растворило пену.

Член экипажа смотрел на воду.

– На этот раз все. Но он вернется, обещаю. – Теперь он говорил по-норвежски – или как-то еще по-скандинавски. Он вспомнил, кто она такая: единственная шведка, прибывшая вместе с тем доходягой. Кажется, бедняге стало плохо еще до того, как они поднялись на борт.

Глава 2

После он пожалел, что не собрался с силами и не поднялся к Йилл. Она так пылала, когда зашла к нему в салон, мокрая и растрепанная на ветру, и взгляд был совсем иной, чем прежде.

– Привет, Тор, – сказала она, утирая лицо. – Как мне жаль, что ты этого не увидел.

Он слабо улыбнулся.

Прежде чем взойти на борт, оба приняли по таблетке «постафена» против морской болезни. Тору не помогло. Первые волны озноба настигли его уже через полчаса, и он забился в угол на корме, не в силах сдвинуться с места.

– Скоро будет полегче, – утешала Йилл. – Обычно проходит, если оставаться на палубе.

Кроме Тора были и другие больные. На этом же корабле плыла русская группа. Вначале они шумели и мешали другим, надевая оранжевые дождевики; одна из женщин, недовольная ярким цветом плаща, изображала, будто вышагивает по подиуму На голову она повязала косынку и посмотрелась в карманное зеркальце. Это было еще на пристани. Дул сильный ветер. Мужчина на велосипеде чуть не упал от порыва, пришлось спешиться. Тор видел, как члены экипажа говорят с капитаном, размахивая руками. Они о чем-то спорили. Шторм, подумал Тор. Выходить в море рискованно. Он посмотрел на Йилл, которая ободряюще улыбнулась.

Наконец убрали трос, перекрывающий вход на трап. Русские повалили первыми, занимая места сумками и мешками. Ну конечно, подумал он про себя, всегда найдутся те, кому надо выделяться и всем мешать.

Йилл взяла на себя руководство.

– Сядем здесь, – она указала на стопку пластиковых стульев, – тут свежий воздух.

Йилл принесла одеяла и расстелила на стульях так, чтобы можно было сесть и укутаться.

– Идет?

Русские тоже вышли на палубу. У одного из них была с собой серебристая фляжка, которую он пустил по кругу. Йилл достала две крохотные упаковки изюма.

– Лучше что-нибудь съесть, – сказала она. – И конечно, оставаться на палубе.

Первые полчаса, пока судно маневрировало среди островов, Йилл сидела рядом с Тором. Чайки пока следовали за судном. Они беззвучно кружили над пассажирами, буравя их холодными взглядами. Земля виднелась вдалеке темным горным массивом. Судно отходило все дальше.

Тор чувствовал, как затуманивается мозг. Йилл, подумал он. Она сказала, что немного пройдется.

Русские были все там же, но Тор заметил, что они затихли, их голоса глохли в шуме двигателя. Женщина, которую он видел на пристани, сняла косынку. Лицо обмякшее, посеревшее. Ветер трепал рыжие пряди, демонстрируя седину у корней, но она не обращала на это внимания.

Закружилась голова. Тор прижался к стене рядом с планширем, чтобы в случае необходимости быстро перегнуться через борт. Необходимость не заставила себя ждать. Еще какая! Диафрагма судорожно сокращалась раз за разом, судороги сопровождались дрожащими стонами.

Как же плохо. Я умираю. Сколько продлится плавание? Почти весь день. Это лишь начало адских мук.

Хоть Йилл и советовала оставаться на палубе, холод в конце концов загнал Тора в помещение. Шатаясь, на трясущихся ногах он добрался до салона. Волны поднимались все выше, Тора бросало как щепку, он был совершенно беспомощен. Нащупав скамейку, он опустился на нее, уткнулся лицом в стол. В помещении стояла страшная вонь. Но находиться здесь все же казалось надежнее, к тому же Тора трясло от озноба.

– Тебе что-нибудь нужно? – спросила Йилл. – Что-нибудь принести?

Она откинула капюшон, достала носовой платок и звучно высморкалась.

Нет. Ему ничего не нужно, ничего. Одна лишь мысль о том, что Йилл принесет ему что-нибудь съедобное – бутерброд с колбасой, апельсин или даже стакан маслянистой воды – вызывала тошноту. Наверное, таблетка от морской болезни вышла наружу с первой рвотой. На Йилл же качка совершенно не влияла. Общаться с судами, указывать им путь, вводить в шлюз было для нее обычным делом. Она работала с лоцманами где-то на канале в Сёдертэлье. Вид у нее был усталый, но довольный.

Вскоре Йилл снова вышла на палубу. Тор видел, как ее швыряет в разные стороны, а ей хоть бы что. Кто-то из экипажа взмахнул руками, на секунду заслонив Йилл. Ее белозубый смех.

Глава 3

Йилл старалась вернуть его к жизни. Йилл Чюлен, подруга детства его жены. Она старалась изо всех сил. Но надолго ли их хватит? – спрашивал он себя. Когда жена шесть лет назад пропала без вести, жизнь перевернулась с ног на голову. Он превратился в зомби, сломленного человека, утратившего контроль над своей жизнью. Тор полностью переменился, перестал узнавать себя. Он понимал, что полиция прекратила поиски[2].

Первое время он одержимо искал, расследовал и реконструировал. Это случилось в выходные, которые он провел в летнем домике на острове Вэтё. Берит не захотела поехать с ним, и как же он проклинал себя после за то, что не остался с ней или не уговорил поехать вместе. Она была чуть не в себе, и он должен был поддержать ее и присмотреть за ней. Так он думал теперь. Но тогда, шесть лет назад, Тор пытался внушить себе, что их брак зашел в тупик, что жизнь течет сама по себе, что изменить ничего нельзя. С одной стороны, обычное дело, с другой – поражение. Только сейчас Тор полностью осознал его.

Он неуклюже пытался заново сблизиться с женой. Иногда по ночам он слышал звуки, похожие на рыдания. Тогда Тор обнимал ее поверх одеяла, и Берит тут же умолкала.

– Что случилось? – спрашивал он. – Тебе плохо?

Она притворялась, что спит. Тор слышал, как она пытается выровнять дыхание.

– Я знаю, что ты не спишь, и хочу, чтобы ты рассказала, в чем дело!

Нет. Этого он не говорил. Он прятал голову в песок. Боялся конфликта. Как всегда. Боялся услышать то, что она может рассказать. Что бы это ни было.

В горе и радости. В болезни и здравии.

В феврале, шесть с половиной лет назад, он поехал в их летний домик, где весь день трясся от холода. Вернувшись домой вечером в воскресенье, он не нашел там жену.

Кое-что Берит все же рассказала. Она собиралась поехать на метро в Хэссельбю, встретиться с одноклассницей, которая по-прежнему жила в тех краях. Жюстина Дальвик, дочь «карамельного короля». Ее отец владел знаменитым концерном «Санди», международным семейным предприятием, производившим сладости и пастилки от кашля. Берит говорила что-то о психологическом насилии, кажется, ее мучила совесть из-за того, что она вместе с подружками обижала Жюстину в школе. Тор пытался успокоить жену, говорил, что все дети жестоки. Что такова человеческая натура. Но Берит не хотела слушать.

Тор разыскал ту женщину. Встреча вышла тяжелой. В ее доме царила какая-то угрожающая, агрессивная атмосфера.

– Я хочу знать, что вы делали, – заявил он. – Все до мельчайших подробностей.

В ситуации было что-то сюрреалистическое. По комнатам летала большая дикая птица. Пахло перьями и пометом.

Женщина передвигалась с некоторым трудом. Тор заметил это, когда она поднималась на второй этаж. Жюстина хромала. На ней были кофта и юбка не по фигуре. Глаза сильно накрашены. Тор вспомнил, что Жюстина должна была стать наследницей большого состояния, – с такими деньгами можно одеваться и приличнее. Ее неряшливый вид не вязался с богатством. Комната была забита книгами – они стояли на полках, стопками громоздились на полу. Птица расхаживала между ними, издавая каркающие звуки. Она могла напасть в любой момент. Тор выставил вперед руки, защищаясь.

– Черт, как можно держать дома такую тварь?

Жюстина молча теребила манжеты кофты. Руки у нее были в царапинах и синяках. «Хищник, – подумал Тор. – Хищник в доме».

– Вы сидели здесь? – спросил он.

– Да.

Он осмотрел оба кресла, опустился в одно из них – то, где сидела Берит. В воздухе висел запах сигаретного дыма. На журнальном столике Тор заметил следы от бокалов.

– Что она говорила, о чем вы беседовали?

Жюстина развела руками:

– О чем говорят женщины… Об обычных женских делах.

– Это не ответ.

– Она сама пришла, разыскала меня.

– И?

– Когда-то мы знали друг друга. Учились в одном классе. По-моему, между школьными подругами всегда остаются какие-то связи.

– Подругами? А вы были подругами?

– Не совсем, – выдавила Жюстина.

– Вот именно. Я понял это по рассказам Берит. Вас обижали в школе, так? И она тоже. Травили, не правда ли?

Жюстина, прихрамывая, принялась бродить вдоль полок, поправлять книги. Не могла усидеть на месте, не могла спокойно отвечать. Это бесило Тора. И все же он постарался наладить контакт.

– Дети бывают так жестоки, – сказал он.

Она не поддалась на уловку.

– Знаете, все давно в прошлом. Да и я не была ангелом.

Тор достал из кармана паспорт Берит, который отыскал дома в ящике письменного стола.

– Сначала я думал, что она… ну, куда-нибудь уехала. Но вот, смотрите – нет. Во всяком случае, не за границу.

Он будто старался любой ценой вовлечь эту неразговорчивую женщину в свои поиски. Жюстина робко глянула на него:

– А вам не приходило в голову, что ей просто нужно побыть одной?

– Одной? Зачем?

– Ну, она рассказывала о том, как… о ваших отношениях.

Тор насторожился.

– Она плакала. Сидела в этом кресле и рыдала. Похоже, вас больше ничего не связывает. Она все повторяла: «Что у меня осталось? Ни любви, ни работы». Что-то в этом духе.

Тор почувствовал тупую боль в солнечном сплетении. Что у меня осталось?

«А мальчики? Сыновья?» – подумал он.

И в ту же секунду понял: скоро все придется рассказать им. Рассказать, что произошло нечто непредвиденное.

Глава 4

Когда зазвонил телефон, Ханс-Петер Бергман принимал душ. Услышав звонки сквозь шум воды, он чуть не поскользнулся в мыльной пене.

– Жюстина! – Но тут же вспомнил, что ее нет дома.

Она снова отправилась к озеру, к лодке, и, видимо, уже успела отчалить. Конечно, он мог и не отвечать, но боялся пропустить что-нибудь важное. У матери недавно случился второй инфаркт, ее только что выписали из больницы. Ханс-Петер быстро выключил воду и закутался в банное полотенце. Вышел в холл, оставляя мокрые следы.

Это был Ульф, его начальник.

– Не помешал?

– Нет.

– Слушай, нам бы поговорить кое о чем.

– Прямо сейчас?

– Нет, это не телефонный разговор. Можешь прийти сегодня пораньше?

– Могу. А в чем дело?

– Проблема, – отрезал шеф.

– Серьезная?

– Не телефонный разговор, – повторил Ульф.

– Ладно, появлюсь, как только смогу.

Ханс-Петер работал ночным портье в гостинице «Три розы» на улице Дроттнинггатан в центре Стокгольма. Это была маленькая гостиница со старомодным, но индивидуальным характером. Например, постояльцы, нуждающиеся в чистке ботинок, могли оставить их у двери своего номера. Ульф владел тремя гостиницами в Стокгольме и пригородах – в двух других царила та же атмосфера. Простые, но по-домашнему уютные комнаты. Ханс-Петер уже много лет работал на Ульфа, за исключением небольшого перерыва четыре года назад, когда «Три розы» закрыли на ремонт. Номера стали чуть современнее, в каждом появились туалет и душ, которые раньше были только на этаже.

Когда Ханс-Петер переехал к Жюстине, та предложила ему оставить работу.

– Моих доходов хватит нам обоим. – Она улыбнулась своей странной, словно обращенной внутрь улыбкой. – Мы вдвоем можем прожить на папино наследство.

Ханс-Петер бережно взял ее лицо в ладони.

– Думаешь, это хорошо? Чтобы я жил за твой счет, как паразит?

Она не уклонилась от его нежного жеста.

– Не как паразит. Просто ты всегда оставался бы со мной.

У него едва не перехватило дыхание.

– Я и так с тобой, – ответил он. – Я всегда после работы возвращаюсь к тебе.

Ханс-Петер вернулся в душевую. Одеваясь, он посмотрел в окно. Птица была в саду. Ханс-Петер выстроил для нее вольер вокруг вишневого дерева. Внутри вольера находился домик, в котором птица могла спать. Это было домашнее животное, которое на полгода – с апреля до октября – перебиралось в сад. Для Ханс-Петера эти месяцы были передышкой. Все-таки держать такую крупную птицу в обычном доме не совсем нормально. К тому же птица оставляла помет. Жюстина застилала пол и мебель газетами, но это не помогало. Ханс-Петер читал, что птицы испражняются каждые пятнадцать минут. Видимо, так оно и было. Ханс-Петер не боялся птицы: она никогда не внушала страх, пусть порой и хлопала крыльями так, что по комнатам разлетался липкий пух. Иногда она могла разинуть клюв и издать глухой, короткий звук, напоминающий скрип дерева, но Жюстина утверждала, что это всего лишь признак хорошего самочувствия. Птица предпочитала общество Жюстины, но, казалось, не имела ничего против присутствия Ханс-Петера в доме. Несколько раз она даже позволила ему погладить себя по спине. Его поразило, каким твердым и горячим оказалось тело птицы.

Птица досталась Жюстине от одной разводящейся пары. Птенец выпал из гнезда, и его чуть не съела кошка. Супруги спасли птицу. Это был самец, и впоследствии он настолько привык жить в обществе людей, что выпустить его на волю было равносильно убийству. Жюстина прочитала объявление: «Продается птица, по семейным обстоятельствам». Повинуясь импульсу, она немедленно отправилась по указанному адресу.

– Я всегда хотела иметь животное, – рассказывала Жюстина Ханс-Петеру в одну из первых встреч. – Но все не получалось.

Оказалось, что мачеха Жюстины, Флора, терпеть не могла животных.

– Если бы ты знал, как я всегда мечтала заботиться о живом существе, которое было бы привязано именно ко мне, которое было бы только моим. Но она не позволяла.

– А отец? – спросил Ханс-Петер. – Он не мог уговорить ее?

Жюстина усмехнулась.

– Нет, – ответила она, поджав губы.

Когда Флора переехала в дом престарелых, Жюстина все же завела морскую свинку – длинную, коричневую, похожую на крысу. Свинка получила имя Рэтти. Но теперь ее уже не было в живых – ее тельце покоилось под кустом сирени в саду. И Флоры тоже не было в живых.

– Рэтти должны были скормить змеям, – объясняла Жюстина. – Ее никто не хотел покупать, а владелец магазина решил перейти на торговлю рептилиями. Похоже, он просто пожалел Рэтти, вот и отдал мне. Однажды я принесла Рэтти к Флоре в лечебницу. Она сидела в инвалидном кресле. Рэтти нагадила ей на колени – наверное, просто испугалась. Флору нетрудно было испугаться.

Жюстина засмеялась звонким, высоким смехом, а во взгляде блеснул лед.

– Такие были времена, – сказала она.

– А теперь настали другие, – прошептал Ханс-Петер, прижимая Жюстину к себе. – Теперь есть только ты и я. Надо забыть все неприятности прошлого. Я помогу тебе в этом, обещаю.

Ханс-Петер посмотрел на часы. Третий час. Обычно его смена начинается около шести, но сегодня надо выйти пораньше. Он надел джинсы и хлопковую рубашку с короткими рукавами. К концу лета, после затяжных дождей, вдруг снова установилась теплая погода. От влажности растительность словно взбесилась. Ни Ханс-Петер, ни Жюстина не любили возиться в саду. Участок, на котором стоял дом, спускался к озеру Мэларен и был скрыт от посторонних глаз, поэтому можно особо не стараться. А когда зелень начинала совсем уж буйствовать, они обращались к старому садовнику из Хэссельбю-горд. Это был невысокий жилистый человек, явно не дурак выпить. Этим летом Ханс-Петер несколько раз пытался найти его, но безуспешно. Наверное, садовник «ушел», как говорила мать Ханс-Петера о соседе, который периодически уходил в запой.

– Ушел он, Линдман наш. Вот беда-то.

Траву все же надо постричь, отметил про себя Ханс-Петер. Придется заняться этим завтра.

Ханс-Петер стоял в холле верхнего этажа, служившем также библиотекой, и смотрел на воду, ее причудливые переливы и течения. Лодки у пирса не было.

Жюстина, – подумал он, и внутри засвербило беспокойство. Вскоре он заметил лодку и крошечную фигурку, припавшую к веслам.

Глава 5

Видение посещало ее по утрам, совсем рано, перед самым рассветом. Проснувшись, она лежала на спине, и на потолке над ее телом проступали контуры. Она хотела закрыть глаза, но не могла. Хотела повернуться на бок, укрыться одеялом, спрятаться. Но шея, выгнутая назад, не слушалась, и веки не желали прикрыть глаза. Под грудью было влажно от пота, а руки лежали безвольно, точно гири.

Покалеченное лицо, одна глазница пуста, будто вырезанная в листе бумаги, после скомканном. Она видела полуоткрытый рот, из которого сочилась вода.

На месте носа – следы рыбьих зубов, но второй глаз цел. И это было самое невыносимое. Глаз наблюдал за ней, неотрывно; лицо колыхалось, но пристальный взгляд оставался неподвижен.

«Я сплю, – повторяла она, – это всего лишь сон».

Но сны видят с закрытыми глазами, а ее глаза были открыты; она лежала на спине и вглядывалась в сумерки. С ясным, неспящим сознанием. И вот лицо принимало окончательные очертания в рассеянном свете – такое же, как всегда.

Язык прилипал к нёбу, разбухая мертвым звериным тельцем.

– Ханс-Петер, – шептала она, но тихо-тихо, чтобы он не услышал.

Глава б

Йилл проснулась от шелеста дождя. Тело помнило движения судна: Йилл казалось, что ее все еще качает. Она лежала, вытянувшись, в светлой комнате и, несмотря на беспокойную ночь, чувствовала себя отдохнувшей. Они остановились в новом отеле с маленькими опрятными номерами. В ванной был пол с подогревом, на котором Йилл нравилось стоять по возвращении из очередного похода.

Они решили снять двухместный номер на всю неделю отпуска, ведь Йилл и Тор были как брат и сестра. О другом не могло быть и речи. Тор – муж ее пропавшей без вести подруги.

Тор спал, измученный вчерашним морским переходом. Йилл почувствовала укол совести. Он лежал на боку, повернувшись к ней худой спиной, храпел, и Йилл ночью несколько раз пришлось поддеть его ногой, чтобы он перестал.

Она потратила немало времени, уговаривая Тора выбраться из дома и поехать вместе с ней. Ему нужно было развеяться. После исчезновения Берит он перестал работать и, хотя прошло уже немало лет, все еще числился в неоплачиваемом отпуске по болезни. Если бы не наследство, доставшееся ему от родителей, то неизвестно, на что бы он жил.

В нем была какая-то маниакальная отчаянность. Он не сдавался, не желал смириться. Йилл не раз думала, что все было бы гораздо проще, если бы Берит погибла в автокатастрофе или умерла от тяжелой болезни. Тогда осталось бы тело, с которым можно попрощаться, и траур рано или поздно закончился бы.

Всю сознательную жизнь Йилл мечтала побывать на Лофотенских островах. А еще на Шпицбергене, но это намного дороже. Да еще и опасно из-за белых медведей. Туда отправляются с оружием, а это Йилл не нравилось, все существа имеют право на жизнь. К тому же дикие животные появились в тех краях раньше, чем человек.

Коллега Йилл, парень по имени Даг, рассказывал, как работал инспектором на Шпицбергене. Восемь летних недель он проверял документы прогулочных судов, считал белых медведей и птиц. Однажды утром он повстречал старика, который проснулся от грохота в доме и, вскочив, обнаружил в комнате медведя. Ружье висело на стене позади медведя, добраться до него не было возможности. Старик инстинктивно бросился на пол и притворился мертвым. Он мог закричать и замахать руками, чтобы испугать медведя и прогнать прочь, но знал, что это может оказать на зверя прямо противоположное действие и спровоцировать нападение. До смерти перепуганный, старик слышал свистящее дыхание и прочие звуки, издаваемые зверем, чувствовал прикосновение шершавого носа. Голодный белый медведь – смертельная опасность. Старику это было прекрасно известно.

Рассказывая эту историю, Даг обычно делал паузу именно здесь. Было заметно, что он наслаждается реакцией.

– Наконец зверь убрался восвояси. Мы встретили старика сразу после – и отправились вместе с ним к его жилищу. Зрелище было – не приведи господь. Медведь нашел бочку старого сала и повсюду его размазал. Еще он разворотил небольшую купальню неподалеку. Старик жутко перепугался, жутко. Хоть и совсем не божий одуванчик был.

Йилл хотелось в туалет. Тихо ступая, она пробралась в ванную. Часы показывали шесть. Йилл спустила воду и вернулась в комнату. Тор спал. Она осторожно приподняла край занавески, чтобы взглянуть на зябкое утро. Птенец чайки за стеклом нахохлился, будто от холода. Ночью Йилл слышала его тонкий, пронзительный писк. Птенец и теперь пищал, словно выталкивая звуки всем телом. Озирался в поисках мамы, неспособный понять, что она сделала свое дело и теперь он предоставлен самому себе.

Тор зашевелился и внезапно открыл глаза. Посмотрел в сторону окна, будто ожидая увидеть кого-то другого, не Йилл.

– Доброе утро, – тихо проговорила она.

Он кивнул и закутался в одеяло. Как улитка, прячущаяся в домик.

– Который час?

– Можешь еще поспать.

– Нет, хватит.

– Как ты?

– Ну, так. Нормально.

– Больше не тошнит?

Он отрицательно покачал головой.

– А ты?

– Да вот смотрю на птенца чайки, которого мы видели вчера вечером. Все еще ищет маму.

– Хм.

– Надеюсь, выживет.

Тор не ответил. Она привыкла к этому. К его молчанию, к тому, как он замыкается, словно прячется внутрь себя. Через минуту он прокашлялся.

– Она снова мне приснилась.

– Берит?

– Да.

– Хороший сон? – осторожно поинтересовалась Йилл.

– Она жила в квартире. Я чуть с ума не сошел от радости, когда узнал. Позвонил в дверь, она открыла. Такая гладкая, округлившаяся. Не толстая, но будто округлая, холеная. Она сказала: это ты? Как будто не удивилась. И лицо точно фарфоровое.

– Фарфоровое?

– Такая красивая, накрашенная, она всегда была такая… – Он запнулся и натужно исправился: – Она всегда такая.

– Да, она всегда такая, – повторила Йилл.

Некоторое время Тор молча лежал, затем потянулся за сигаретами. Вытащил одну, покрутил в руках.

– Она стояла в дверях и улыбалась, приглашая внутрь, и губы у нее были, как всегда, такие красные, блестящие, но, как только она заговорила, я понял, что она нетрезва.

– Как это?

– Ну, пьяная. Напилась, но не так чтобы в хлам, а как будто… как будто я тоже пьянел, стоя на пороге и глядя на нее.

– Хм. Ты можешь как-то истолковать этот сон?

– Нет.

Йилл и сама порой видела сны о Берит – болезненные, тяжелые, – но теперь это происходило все реже. Ведь Берит пропала так давно. В глубине души Йилл знала, что надежды снова увидеть подругу нет.

Она знала, что никогда не забудет первый разговор. Рано утром в понедельник, на следующий день после исчезновения Берит. Она работала в ночную смену и только что вернулась домой. Машина не завелась, так что пришлось идти пешком в темноте всю дорогу. Тротуары покрывала корочка льда, и несколько раз Йилл чуть не упала. В голове шумело от усталости. Уже во дворе она услышала звонок телефона.

Это был Тор Ассарсон, муж Берит. Он был на взводе, практически рыдал в трубку.

– Но ты-то должна, должна знать, где Берит!

Должна! Как заклинание.

Они с Берит не виделись неделю, лишь раз наскоро поболтали по телефону. Договорились сходить в кино. Йилл незадолго до этого переехала в Сёдертэлье, и если допоздна задерживалась в Стокгольме, то оставалась ночевать у Берит и Тора, в Норра-Энгбю, в кабинете.

Тор приехал к Йилл поздно вечером в понедельник. Какой-то съежившийся. Йилл никогда не видела его таким. Она сварила крепкого черного кофе, но никто не стал его пить. Йилл только что закончила смену, за двое суток она спала всего четыре часа. От усталости внутри царила пустота. Йилл казалось, что Тор преувеличивает. Он схватил ее за руки:

– Она что-нибудь говорила тебе? Что она говорила?

– Тор…

– Обо мне, о нас!

Насколько откровенно следовало отвечать?

– Ну… что-то такое намекала, – пробормотала она.

Тревога пульсировала в висках, Йилл бросило в жар. Пришлось встать и открыть окно. Сырой февральский воздух ворвался в кухню.

Тор сжал пальцами виски. На щеках его пролегли серые полоски.

– Мужчина, муж всегда все узнает последним!

– Ты о чем?

– Я говорил с той женщиной, Дальвик. Та, что из Хэссельбю, больная, ну, у которой конфеты. Вы учились в одном классе.

– Жюстина? – еле произнесла Йилл.

– Да, Жюстина. Ну и имечко! Моя жена поехала к ней, чтобы облегчить совесть. И эта чужая баба из Хэссельбю рассказала, что Берит была несчастна со мной! Недовольна нашей жизнью.

Он закурил, не спросив разрешения.

– Не удивлюсь, если весь Стокгольм осведомлен о подробностях интимной жизни супругов Ассарсон. – И фыркнул, выпуская дым, – на этой стадии гнев еще брал верх над страхом.

– Это не так! – возразила Йилл.

– Откуда тебе знать? Что она сказала тебе? На что намекала? – Тор передразнил интонацию Йилл, затем встал и начал метаться от стола к раковине и обратно. Темно-синие брюки были ему коротковаты.

– Только то, что она… что-то насчет спячки…

Тор обернулся и посмотрел на Йилл покрасневшими глазами.

– Но это со всеми бывает, – поспешно добавила она. – Рано или поздно. Это скорее правило, чем исключение.

Он открыл кран, загасил окурок, произнес четко:

– Как ты думаешь, могла она уехать? Чтобы припугнуть меня?

– Зачем ей пугать тебя?

– Или не напугать. Разбудить. Если она считает, что я сплю. – Он сухо засмеялся, явно довольный своей шуткой.

– Но зачем она, в конце концов, поехала в Хэссельбю? – спросила Йилл. От этого названия ее пронзило острое беспокойство, даже спустя столько лет.

Глава 7

Когда Ханс-Петер добрался до гостиницы, термометр показывал двадцать пять градусов.

В метро было невыносимо жарко, Ханс-Петер подобрал бесплатную газету и принялся обмахиваться ею. Чем больше он думал о разговоре с Ульфом, тем больше портилось настроение. Ульф упомянул какую-то проблему, которую намеревался обсудить с глазу на глаз.

На улице порыв горячего ветра взметнул мусор и пыль. Из летних кафе тянулись разнообразные запахи еды. У Ханс-Петера сосало под ложечкой: он не успел поесть перед выходом. Перед ним шагала женщина с детской коляской. В ту секунду, когда Ханс-Петер уже приготовился открыть дверь, белую панамку малыша сорвало ветром и швырнуло в его сторону. Ханс-Петер почти рефлекторно вытянул руку и поймал панамку, прижав ее к стене. Молодая мамаша тут же подскочила к нему и вырвала панамку. На ткани остались следы пыли. Сердито нахмурившись, мамочка принялась тереть панамку о свою майку. Загорелые груди едва не вываливались из выреза.

– Всегда пожалуйста, – сказал Ханс-Петер. – Прямо «Унесенная ветром».

Женщина резко повернулась к нему:

– Что это вы несете?

Ханс-Петер ощутил резкий прилив гнева, точно в солнечное сплетение кулак вонзился. Захотелось прошипеть в ответ какую-нибудь гадость, обидеть. Но он промолчал – Ханс-Петер был не из тех, кто выплескивает злость. Ссоры в его жизни случались крайне редко. Даже давний разрыв с Лив прошел очень сдержанно. Лив приходилась сестрой его боссу, Ульфу. Иногда Ханс-Петер выслушивал рассказы о том, как нынче поживает бывшая жена. Лив оставила Ханс-Петера ради мужчины по имени Бернт. Переехала в его типовой коттедж в северной части Хэссельбю, нарожала целую прорву детишек. Однажды Ханс-Петер столкнулся с семейством в торговом центре в Окермюнтан.

– Нам надо поддерживать связь, – прошептала она, положив свою маленькую мягкую ладонь на его рукав. Бернт стоял рядом, выставив пивное брюхо.

– Конечно, заходи к нам, выпьем. Или просто кофе попьем. Мы почти все время дома.

Но Ханс-Петер так и не зашел. Разумеется.

А потом он повстречал Жюстину.

Не успел Ханс-Петер взяться за ручку как дверь резко толкнули изнутри. Это была Ариадна, уборщица, в руках она держала пакет.

– Ну ты и несешься! – воскликнул Ханс-Петер.

Опустив голову, Ариадна что-то еле слышно пробормотала и шмыгнула носом. Ханс-Петер обнял ее за плечи и увлек обратно в фойе.

– Ариадна.

Она сжала губы. Казалось, это причинило ей боль. Губы были припухшие, странного цвета.

– Что с тобой, господи боже?

Ариадна скривилась.

– Упадала с лестницы, дома.

– Упала?

– Да, на крыльцо. Спешила.

– Вот как.

– Хорошо, не поломалось у меня ничего.

– Да уж, похоже, тебе и так изрядно досталось.

Ариадна высвободилась, принялась собирать туристические брошюры, разбросанные по стойке администратора. Аккуратно сложила их в старую коробку из-под обуви, которую когда-то украсила цветастой самоклейкой, чтобы использовать именно для хранения брошюр. Ханс-Петер отметил, что коробка уже изрядно потерта.

– Нужно сделать новую коробку, – сказал он. – Эта уже свое отслужила.

– Если нужно, – глухо произнесла Ариадна.

– То есть как?

– Не знаю. Просто чувствую так.

– Ульф что-то сказал тебе?

– Нет. Не сказал.

Ариадна была родом из Греции. Она прожила в Швеции больше пятнадцати лет, но до сих пор говорила с довольно сильным акцентом. Ханс-Петер пытался исправлять ее ошибки. Сама она особо не старалась выучить шведский получше.

– Мой муж говорит, ему нравится, когда я так говорю, – повторяла она. – Он говорит, это экзотика.

Ариадна была замужем за полицейским по имени Томми.

Раньше она часто брала с собой на работу дочь Кристу, когда та была помладше. Девочка родилась слепой, как котенок, ей было не суждено видеть мир.

– Так что ты имеешь в виду?

Она откашлялась.

– Не знаю. Но воздух такой. Сегодня не так хорошо, я жалко.

Иногда слова Ариадны было сложно понять. Впрочем, ясное дело, кому может быть хорошо с таким разукрашенным лицом.

– Наверное, гроза надвигается, – сказал Ханс-Петер.

Ариадна наморщила лоб:

– Не знаю.

– Ты уходишь? – Ханс-Петер указал на пакет в ее руке.

Ариадна одернула футболку, обтягивающую грудь и пухлые бока. Джинсы тоже были в обтяжку. Казалось, ей нравится носить светлые тесные брюки, которые делают ее еще полнее.

– Надо купить новые тряпки, – пробормотала она и заправила за уши жесткие курчавые волосы. – Тряпки кончились, знаешь, которыми мыть.

– Конечно, понимаю.

– Я не могу убирать, должна убирать.

– Ладно, не буду задерживать.

Ариадна сделала пару шагов и остановилась.

– Ты сегодня ранний, – сказала она, будто лишь в эту минуту осознав, что обычно Ханс-Петер приходит вечером.

– Рано, – поправил он.

Ариадна попробовала улыбнуться. Изуродованные губы дрожали.

– Да, рано.

– Уффе хотел поговорить со мной. Ты его видела?

– Наверху. – Ариадна указала на лестницу.

– Ладно, тогда пойду к нему.

Она снова приготовилась открыть дверь, но остановилась. Печально покачала головой.

– Что такое? – участливо спросил Ханс-Петер.

– Нет, ничего. Я скоро обратно.

Глава 8

Тепло вернулось на той неделе, когда они уехали из Швеции. Душная, внезапная жара, от которой люди расслабились и сбавили темп, хотя было уже поздно. У большинства отпуск закончился. Почти все лето прошло под дождями.

– Ловкий расчет, – смеялись коллеги Йилл в диспетчерской. – Наконец-то в городе нормальная погода, а ты уезжаешь.

Йилл закончила свою смену и уходила в девятидневный отпуск. Ей давно уже опостылели курорты. Вместо этого она решила отправиться вместе с Тором в одно из тех мест на Земле, где рождаются циклоны.

Нужно ли это ему? – думала Йилл, когда самолет опускался через дождевые облака к Тромсё. Может, ему больше по душе бокал «сангрии» на жаркой тесной улочке, где на веревках, протянутых от дома к дому, сохнет белье, а в тени дремлют собаки?

Прочитать его мысли сложно, не поймешь, чего он хочет.

– Сядешь за руль? – Она протянула ему ключи от автомобиля, взятого напрокат.

Тор кивнул. Едва сев в машину, он вывернул ручку обогрева до максимума.

С пассажирского места Йилл могла исподволь рассматривать Тора, не смущая его. Он всегда был худым, на вид заядлый курильщик. Острые морщины печальными скобками пролегли от носа к уголкам рта, узкие губы в мелких трещинках. Ему пятьдесят четыре – на два года больше, чем ей. Брови с возрастом стали жесткими и кустистыми. Слишком длинные волосы редкими прядями спускались за воротник. Тор сидел, напряженно приподняв плечи и чуть склонившись вперед. Йилл посмотрела на его руки, лежащие на руле, и едва сдержалась, чтобы не прикоснуться к ним.

– Здесь удивительно много зелени, – проговорила она. – Так… плодородно. Я не ожидала.

Клевер и колокольчики. Сочная колышущаяся трава. Лиловые заросли иван-чая. Она сорвала цветок, когда они остановились на обочине.

– Его нельзя ставить в воду, – сообщил Тор.

– Да ну?

– Большой любитель свежего воздуха. Вянет, как только поставишь в вазу.

Тор взял цветок из рук Йилл и указал на гроздь бутонов на верхушке:

– Знаешь, что по ним можно проследить ход летних месяцев?

– Как?

– Цветение начинается снизу. Они цветут по очереди: сначала нижние бутоны, а верхние ждут. Вот, смотри. Когда эти, нижние, отцветут и увянут, следующий ряд сможет расцвести. Ну а когда распустятся самые верхние – все, конец лета.

– Какая обреченность…

Тор еле заметно улыбнулся.

– Откуда ты это знаешь? – спросила Йилл. Ей казалось, что Тор не из тех, кто впитывает такие знания. – Откуда ты все это знаешь?

– Бабушка рассказывала. Она из Буртрэска.

– Ой, у тебя была бабушка, я никогда и не думала.

– Она давно умерла. Я подолгу жил у нее. Когда у отца с матерью были проблемы.

– Какие проблемы?

– Обычные. Такое и в лучших семьях бывает.

Йилл почувствовала, что Тор хочет сменить тему. Она взглянула на красно-лиловое море цветов.

– Она хорошо знала растения? Так и вижу старушку среди грядок с душистыми травами.

– Хороший образ. Постепенно она и стала старушкой. Но грядок с травами у нее не было. В домах престарелых они нечасто встречаются.

Йилл наклонилась и понюхала цветок. Он не пах.

– У нас, похоже, еще осталось немного лета, – сказала она. – Подумать только, оказывается, природа придумала себе собственный календарь.

Он рассмеялся.

Номер в отеле они заказали заранее через Интернет перед въездом в Вестеролен. На снимках гостиница выглядела красивой и ухоженной, да и расположена была недалеко от берега. Подтверждения бронирования им не прислали, и Йилл несколько раз звонила, но безрезультатно.

Затем она решила, что все образуется на месте.

Был вечер, еще светлый.

Добравшись до гостиницы, они уже издалека заметили: что-то не в порядке. Здание располагалось так, как обещали снимки, и Йилл с Тором видели крупные буквы слова «Отель» с торца. Но входная дверь была заколочена. Тор въехал во двор, заваленный игрушками, велосипедами и ржавыми остовами кроватей. В окно на втором этаже выглянул темнокожий человек и тут же быстро задернул занавеску.

Йилл и Тор заперли автомобиль и вошли внутрь. Пустые коридоры, обшарпанная стойка администрации. Они замерли в нерешительности. Откуда-то доносились звуки работающего телевизора: развлекательная программа с искусственными взрывами хохота. Заглушая смех, плакал младенец, тонко и безутешно. Тор приоткрыл дверь, за которой виднелся бильярдный стол и безжизненная барная стойка.

– Пойдем отсюда, – торопливо сказал Тор.

– Ладно, – прошептала Йилл.

Они обернулись и обнаружили у себя за спиной невысокую женщину азиатской внешности, одетую в водолазку и брюки. Она смотрела на Йилл и Тора широко раскрытыми глазами, полными такого ужаса, что они окончательно растерялись. Некоторое время все стояли как парализованные.

Тор очнулся первым. Он шагнул к азиатке:

– Извините, а это разве не отель?

Женщина медленно подняла руки, сцепив их под подбородком. Она не отвечала.

– На вывеске написано «Отель», – продолжал он. – Написано так, и мы подумали…

И тут женщина стала мотать головой – сначала медленно, затем быстрее. Все это время она не сводила с Йилл взгляда – умоляющего, полного немого, невыразимого ужаса. Йилл был знаком этот взгляд, она узнала его, этот безумный страх. Она видела его у свиней, которых вели на скотобойню, и у Панды, ее любимой лошади в ездовой школе, когда та сломала ногу. Видела Йилл этот взгляд и у Жюстины, в детстве, когда они с Берит заставили ее забраться в бочку с водой на кладбище Хэссельбю. «Ты рыбка, Жюстина, а рыбки что едят? Что рыбки едят? Червяков». А теперь этот же взгляд – у женщины в пустом помещении.

Йилл почувствовала, как Тор взял ее за локоть.

– Пойдем, это какая-то ошибка.

Она собралась сделать шаг, чтобы преодолеть оцепенение. В эту минуту женщина открыла рот, чтобы закричать. Но крика не последовало, лишь мяукающее нытье. Рот, распахнутый до самой глотки, язык и короткие зубы. И глаза – как белые, испуганные ящерицы.

Вернувшись к машине, Тор и Йилл увидели ранее не замеченную вывеску: «Лагерь для беженцев».

– Да как можно селить людей из дальних стран на таком севере! Неудивительно, что они становятся странными. – Тор завел машину, рука дрожала.

Йилл тоже дрожала, всем телом. Сосущее беспокойство уже заглушало радостное предвкушение.

Глава 9

Обычно он ставил машину на одной из маленьких улочек в районе вилл, а остаток пути шел пешком. Вообще, он не знал, что ему нужно. Может, просто увидеть ее. Может, этого окажется достаточно.

В пригороде было так усыпляюще тихо, вокруг лишь слепые фасады. Лето еще не ушло, но меж деревьев не было видно движений, не было слышно голосов и смеха. Разве у них мало поводов для шумной радости – у этих жильцов роскошных вилл? И машины у них крутые. Не то что его ржавая развалюха.

Натан, его отец, их презирал.

«Ты был когда-нибудь в шведском пригороде вечером в воскресенье? Тихо как на кладбище. Где все люди, позвольте поинтересоваться. А они сидят в своих бункерах и пялятся в телик. Или что там еще. Мы никогда не станем такими, Микке. Обещай, что никогда не станешь, как они».

Он был таким сильным и настоящим. В его теле не было и намека на смерть.

«Я покажу тебе полную противоположность, парень. Мы поедем в занзибарскую деревню, вот там – жизнь. Поедешь со мной, Микке, как только закончишь с учебой. Тогда я возьму тебя с собой. Самое крутое бюро путешествий в мире, понимаешь, не для слабаков. Микке, ты будешь моим компаньоном».

Дом этой женщины был построен из камня, чуть в стороне от остальных, на берегу озера Мэларен. Он видел, как она ходит по лужайке с ножницами в руках. Подобравшись ближе, разглядел, чем она занимается: женщина разрезала пополам слизняков. Микке следил за ее лицом, когда коричневые внутренности растекались по лезвиям ножниц: не дрогнул ни единый мускул.

Он приехал не в первый раз. Его тянуло сюда, и это желание не давало ему покоя. Он наблюдал, укрывшись в густых кустах. Она должна увидеть его, только если он сам того захочет.

Однажды, очень давно, он был в ее доме. Сразу после ее возвращения из той роковой поездки. Она вернулась одна, без его отца. Она бросила его в джунглях и уехала домой.

В тот раз Микке хотел услышать рассказ от нее. Пусть ее лживые женские уста произнесут: «Мне пришлось бросить Натана, мы не могли его найти. Что мне было делать? У меня не оставалось выбора».

Той весной, когда отца бросили в джунглях, Микке было шестнадцать.

«Ты еще слишком юн, Микке, сначала надо закончить учебу».

Вместо него отец взял с собой эту женщину. Свою новую женщину со странным именем Жюстина. Он взял ее с собой, в зеленый сумрак джунглей, оберегал ее и защищал, таков он был со всеми, кого любил. Поэтому она должна была остаться там, когда он пропал. Она не должна была возвращаться. Она совершила самое большое предательство на земле.

«Я никогда никого так не любила, как я любила твоего папу».

Он помнил слово в слово, и лицо ее помнил в ту минуту: слезы текли по щекам. Как она прижала его к себе, и кислый запах ее пота.

Никогда никого так не любила. Красивые, величественные слова. Как в песне. Он мог бы довольствоваться этим. Горевать и тосковать вместе с ней.

Но теперь в ее доме жил другой мужчина. Женщина в каменном доме предала его отца, и не один раз.

Глава 10

Тележка Ариадны, заполненная маленькими брусками мыла, бутылочками с шампунем, рулонами туалетной бумаги, чистящими средствами и стопками постельного белья, стояла у стены. Ханс-Петер чуть не упал, споткнувшись о гору грязных простыней на полу, и раздраженно ругнулся. Конечно, еще рано и постояльцев почти нет, но все же следовало перед уходом отправить белье в стиральную машину. Решится ли он сделать замечание, когда она вернется? Как она примет это, учитывая ее нынешнее состояние? Ханс-Петер вдруг понял, что совсем не знает Ариадну, несмотря на много лет работы бок о бок.

Прежде, когда она брала с собой дочь, это частенько раздражало его. Девочка лежала на кушетке в каморке портье и чавкала конфетами, оставляя повсюду липкие следы. Даже на его книгах. Но он молчал, понимая, что найти няню нелегко. Однако Ариадна явно считала, что брать с собой на работу ребенка позволено по умолчанию, и это его злило. Могла бы, по крайней мере, спросить.

Иногда Ханс-Петер пытался поболтать с девочкой, чтобы как-то сблизиться. Он плохо разбирался в детях. Та обращала к нему слепые глаза, но не отвечала. Жесткие, спутанные волосы на подушке. Ее звали Криста. Сколько же ей сейчас лет? Почти подросток?

Все номера располагались этажом выше. В два ряда: курильщики с окнами во двор, некурящие – на улицу Дроттнинггатан. Их разделял длинный коридор без окон, теперь перекрашенный в нежно-абрикосовый цвет. На уровне пояса стену украшал бордюр с узором из античных амфор. Ариадна просияла, увидев этот рисунок, взгляд ее устремился в невидимую даль. Узор повторялся и на каждой двери, где оливково-зеленые цифры номера были вписаны в светло-серое изображение амфоры.

Ханс-Петер ногой затолкал грязные простыни под тележку уборщицы. Дверь пятого номера была приоткрыта, оттуда неслась бодрая танцевальная музыка. Ариадна часто включала радио во время уборки, а иногда и подпевала. У нее был сильный, звучный альт. Но сегодня, видимо, не такой день. Не до песен ей сегодня.

Ханс-Петер распахнул дверь и заглянул внутрь. В туалете был включен свет, а мокрые следы на полу свидетельствовали о том, что постоялец не задернул как следует занавеску принимая душ.

– Ульф, – позвал Ханс-Петер, хоть и видел, что комната пуста.

Ответа не последовало.

Он повернулся и пошел прочь по толстому яично-белому ковру, который сегодня еще не пылесосили, это было очевидно. Ханс-Петер в очередной раз пожалел, что они не выбрали другую расцветку. Но их с Ульфом одурачил продавец в торговом центре Маркарбю, заявив, что именно это покрытие как нельзя лучше подходит для публичных мест.

– Мусор совсем незаметен, он словно сливается с ворсом, но вместе с тем его легко собрать любым приличным пылесосом. И как отсвечивает, посмотрите! Эксклюзивный ковер, рай для ног, – по-моему, можно позволить себе, раз уж вы затеяли большой ремонт!

Ариадна нередко возмущалась, орудуя пылесосом:

– Смотри, все нитки. Идут к ковру как электрические! – имея в виду, что статическое электричество притягивало к ковру мусор. Ханс-Петер видел, как она ползает по ковру, словно огромный младенец, и руками собирает нитки и волоски.

Однажды постоялец из восьмого номера уронил на тогда еще совсем новый ковер бокал красного вина, и, несмотря на усердные попытки оттереть пятно солью и денатуратом, избавиться от него не удалось. Ханс-Петер отчетливо видел пятно и сейчас и внезапно почувствовал прилив усталости.

Он позвал снова, на этот раз громче:

– Уффе, да где ты пропадаешь?

В конце коридора с щелчком открылась дверь десятого номера для некурящих. Шеф выглянул в коридор, из одежды на нем было только полотенце, повязанное вокруг бедер. Мокрые волосы торчали в разные стороны. Ханс-Петер никогда не видел шефа одетым во что-либо, кроме костюма или аккуратного блейзера с брюками, и сейчас понял, что глазеет на Ульфа самым беззастенчивым образом.

– Просто принял душ, – непривычно язвительным тоном пояснил тот и жестом пригласил войти. – Мозг закипает на такой жаре. Входи.

Что-то было в нем новое, беззащитное, отчего настороженность Ханс-Петера усилилась. Безволосая грудь с выступающими ребрами выглядела жалко, руки висели плетьми, будто лишенные мускулов. Кожа на плечах казалась стянутой и желтоватой, как у узника лагеря.

– Ты как? – выдавил из себя Ханс-Петер.

Вместо ответа Ульф пощелкал языком.

Затем стал теребить полотенце.

Кроме номеров постояльцев и каморки портье, в гостинице не имелось помещений, где можно было скрыться от посторонних глаз. Даже в маленькой столовой на первом этаже, которая раньше была частью холла, окна выходили на оживленную улицу, чтобы постояльцы из сельской местности могли наслаждаться видом толп спешащих на работу столичных жителей. Ульф разместил там несколько столов, стульев и отдельный кухонный стол, на который выставляли завтрак. Очень простой завтрак, никаких излишеств, как в более изысканных отелях-конкурентах. Простокваша, хлопья, два сорта хлеба, домашний апельсиновый мармелад, колбаса, сыр плюс термосы с чаем и кофе. Престарелая матушка Ульфа взяла на себя обязанности по приготовлению завтрака. Ей было уже за восемьдесят, но она оставалась бодрой и деятельной. Она даже заменяла Ариадну, когда та болела.

Десятый номер еще не был убран. Ульф разгладил постель и жестом пригласил Ханс-Петера присесть. Пододеяльник и простыня были в бело-голубую клетку, это должно было создавать видимость роскошной постели. Одежда Ульфа висела на кресле: черные брюки с отутюженными стрелками, белая рубашка, льняной пиджак и галстук. Отвернувшись, Ульф принялся натягивать пестрые трусы. Полотенце соскользнуло на пол, Ханс-Петер увидел худые ягодицы босса. Он смущенно сглотнул и поджал ноги, откинувшись к стене. Спина чуть ныла. Такое бывало, когда он не мог толком расслабиться.

– Ну и жара, как в аду, – снова пробормотал Ульф.

– Да уж. Но скоро погода переменится, вчера слышал прогноз.

Ульф засмеялся. Взяв одежду, он скрылся в душевой. Дверь осталась открытой.

– Да они чего только не говорят.

– Это точно. Летом вот сколько трещали про антициклон. А были сплошные дожди.

– Ну да. Кстати, спасибо, что пришел пораньше.

– Да ладно.

Из душевой доносилось шуршание одежды.

– Видел сегодня Ариадну, – сказал Ханс-Петер.

– И?

– Ты ее видел?

– Да, а что?

– Вид у нее был так себе… говорит, упала.

Ульф снова появился в комнате, заправляя рубашку в брюки и затягивая ремень.

– Вот как.

– Да. Мол, с лестницы, дома.

– Может, и так, – без всякого интереса произнес Ульф.

Ханс-Петер сменил позу.

– Но это уже не первый раз. Так?

– Ну да. Но она неповоротливая, сама говорит. Даже шутит над собой.

– Интересно, как у нее дома дела.

Ульф пожал плечами:

– Не знаю.

– Ты ее мужа видел?

– Когда-то видел.

– Он полицейский, по-моему?

– Да, вроде как. С девочкой им, конечно, не повезло. Много трудиться приходится, надо думать.

– Ну да. Это точно.

Ульф полностью оделся. Усевшись в кресло, он закинул ногу на ногу. Мягкие кожаные ботинки, черные носки. С улицы, через приоткрытое окно, доносился вой сирен, жесткий и торопливый. Вскоре он затих, теперь был слышен только гул голосов, перестук каблуков, смех. Ханс-Петер посмотрел в окно. Мимо пролетел голубь, опустился на крышу дома напротив. Ульф сидел, уставившись на свои руки, вращая большими пальцами.

– Ты упомянул о какой-то проблеме, – осторожно напомнил Ханс-Петер.

– Точно.

– Что-то с Ариадной?

– С Ариадной? Нет. Скорее, со мной.

Внутри все похолодело.

– Да?

– Да. Хотя в перспективе это отразится и на ней. И на тебе. На всех, кто работает в моих гостиницах, к сожалению.

Подняв голову, он посмотрел прямо в лицо Ханс-Петеру. Голос звучал остро и звонко.

– Понимаешь, я узнал, что болен.

– Что?

– Да, вот так. Они нашли опухоль в таком месте, где лучше бы опухолей не иметь. Дела плохи, если честно.

– Что… что ты говоришь… где?

Ульф постучал себя пальцем по затылку.

– То есть… в мозге?

– Да.

– Вот черт.

– Да, вот так вот.

– А что ты… они ведь должны…

– Оперировать?

– Ну да…

– Ну да. Но они говорят, что… этот эскулап мой говорит… – Голос сорвался, и Ульф будто уменьшился, съежившись в кресле, затем подался вперед и упал с глухим, деревянным звуком. Поднявшись, он остался на коленях перед креслом.

Ханс-Петер замер перед ним, неловко протянув руки:

– Ульф?..

Тот сглотнул, на шее обозначились жилы.

– Все в порядке, – хрипло ответил он. И, помолчав, добавил: – Они говорят, что эту чертову опухоль не удалить. Неоперабельная.

Он произнес слово по слогам: не-о-пе-ра-бель-на-я.

– Понятно, – прошептал Ханс-Петер.

Ульф громко хлопнул в ладоши и встал.

– Но это мы еще посмотрим. Они еще не поняли, с кем имеют дело.

Внизу тренькал колокольчик: открылась входная дверь. Затем послышалось тяжелое дыхание Ариадны, поднимающейся по лестнице. Ульф вышел в коридор, двигался он точно механическая кукла.

– Ты тоже зайди к нам! – крикнул он.

Лицо Ариадны блестело от пота. На розовой футболке проступили пятна.

– Да? – глухо произнесла она.

Ульф поднял полотенце, лежавшее у порога. Его длинные бледные руки бесцельно теребили материю.

– Я продам все! – выкрикнул он. – Я болен, понимаете – у меня опухоль в мозге. У меня там грызун сидит, понимаете, там рак сидит и поедает мой мозг. Но я им покажу. Я им покажу! Есть специалисты, в Америке есть такие специалисты, они в этом понимают, не то что в Швеции, и я им заплачу, и они мне помогут. И я снова буду здоров.

Глава 11

Ульф ушел. Ульф Свантессон, ее босс. Никто из них не посмел его остановить, они не смогли даже открыть рот, чтобы задать вопросы, которые теснились в голове. Он ушел прочь по коридору, вниз по лестнице и далее на улицу. Звонок растерянно звякнул, когда за Ульфом захлопнулась дверь.

Ариадна подошла к окну, или, точнее, ее ноги подошли – отекшие ноги, потрескавшиеся пятки. Она стыдилась своего тела, а ведь так было не всегда.

Она выглянула в окно, но без крика, без слов, просто смотрела. Как ее шеф быстро, семенящей походкой пробирается через толпу. Сверху шея казалась слишком худой и слабой для круглой головы, которая будто бы увеличилась в размерах из-за живущей внутри опухоли. Пиджак через плечо: бумажник! – пронеслось у нее в голове, смотри не потеряй!

Ее словно окатило волной, израненные губы горели.

Издалека, словно шипение, до Ариадны донесся голос Ханс-Петера:

– Что нам делать? Что делать?

Ариадна с трудом повернулась к нему, разлепила распухшие губы.

– Он умрет? – прошептала она. – Ханс-Петер, Ульф умрет?

И при звуке этого короткого, страшного слова она заплакала.

Ханс-Петер был добрый человек. Она всегда так считала. Он помогал ей убирать комнаты и пылесосить ненавистное ковровое покрытие. Ариадна хорошо запомнила, с каким довольным видом Ульф и Ханс-Петер расстелили покрытие в коридоре. Если бы ее взяли с собой в магазин, она немедленно сказала бы «нет». В первую очередь из-за цвета: разве можно стелить светлый ковер там, где люди ходят в уличной обуви? Мужчины в таком не разбираются. Они непрактичны.

Ариадна сварила кофе и сделала пару бутербродов из хлеба, оставшегося от завтрака. Завтра утром Бритта принесет новый. Или не принесет? Как все теперь будет? Неужели она потеряет работу и пойдет на биржу труда? Она ведь больше ничего не умеет. В этом отеле она как дома, он не слишком большой, ей как раз хватает сил. И Кристу можно взять с собой, если нужно, раньше Ариадна так и делала. Здесь все было знакомо и надежно.

– Все образуется, – утешал Ханс-Петер. Он словно читал ее мысли.

Он впился зубами в бутерброд, откусил и принялся жадно жевать. Ариадна вдруг поняла, как они похожи – Ханс-Петер и Ульф. Почти одного роста, худые, угловатые. Но Ханс-Петер – брюнет с карими глазами, как она сама. Поднеся чашку к губам, она сделала осторожный глоток. Хотя уже не брюнет, отметила она, а седой. Наверное, он седел медленно, вот Ариадна и не замечала, потому что видела его почти каждый день. На макушке волосы поредели, скоро образуется лысина, как у Ульфа. Как почти у всех мужчин, с возрастом. Однако не у Томми. У него густые, коротко стриженные волосы, которые и не думают выпадать.

– Он поедет в Америку, там ему помогут, – сказал Ханс-Петер. – Там потрясающие врачи, в онкологии они давно нас обскакали, я про это читал и по телевизору видел.

– Онкология, – повторила Ариадна. Это было знакомое слово.

– Они его вылечат.

– Да, но деньги. Ему нужны деньги. В Америке врачу надо платить.

И тут Ариадна вспомнила, что Ульф говорил о продаже.

– Отели. Тогда деньги.

– Посмотрим, как все сложится.

– А мы? Что будет с нами? Он и нас продаст?

– Давай не пороть горячку. Все образуется. Так всегда бывает.

Ханс-Петер налил еще кофе себе и Ариадне. Часы показывали половину пятого. Ариадне пора было собираться домой. Она попыталась встать, но не смогла. Ханс-Петер улыбнулся ей.

– Не волнуйся так, Ариадна, – спокойно произнес он.

Она сделала глубокий вдох.

– Хорошо.

– Обещай. Тревогами делу не поможешь.

Ариадна всхлипнула. Проклятые слезы. Как бы научиться не реветь по любому поводу. Она с усилием сглотнула.

Ханс-Петер сменил тему:

– Слушай, а как твоя дочь? Давно я ее не видел.

– Криста. Все хорошо.

– Уже большая девица, наверное?

– Шестнадцать.

– Ух ты, такая взрослая?

– Да. Старший класс. У нее, как это называется… ассистент, помогает ей.

Подумав о дочери, Ариадна заспешила: надо домой, сначала на метро до Броммаплан, потом на автобусе до Экерё, неблизкая дорога, а она устала. И все же опять не сдвинулась с места.

– Сейчас много вспомогательных средств, – сказал Ханс-Петер. – Правда ведь?

Ариадна кивнула. Она бы с удовольствием поговорила о помощи для людей с нарушением зрения, но не сейчас, когда мысли заняты другим.

– Его мать, – тихо проговорила она. – Бритта. Думаешь, она знает?

– Может быть.

– Мать знает, – торжественно произнесла Ариадна. – Мать всегда знает.

Она смахнула крошки со стола на ладонь и высыпала в свою полупустую чашку.

– У матери… как сказать… радар на ребенка. А Ульф ребенок для своей матери.

Ариадна словно воочию увидела Бритту, ее пухлые морщинистые руки, бодрые, лучащиеся радостью глаза. Увидела, как на них наворачиваются слезы. И заплакала сама.

Глава 12

Ha улице перед домом, где он жил вместе с Неттой, было тесно от машин. Нетта была его матерью. Нетта с колючей панковской прической. Нетта с драконом на животе: татуировка выглядывала из трусов.

Сегодня утром она опять завелась. Стояла у вытяжки и курила.

– Микке, тебе сколько лет?!

Как будто не знает. Сама его родила, роды длились сорок девять часов, после она целый месяц не могла ходить на горшок и уж точно не могла заниматься сексом, впрочем, ей и не хотелось. Все это он знал, до мельчайших подробностей.

– Ну чего тебе? – зло отозвался он.

– Черт, Микке, тебе уже двадцать два. Так больше нельзя. Пора тебе съезжать.

Его по-настоящему бесило, когда она так говорила. В каком-то смысле это тоже было предательство.

Машины вплотную стояли вдоль тротуара, ни малейшего просвета. Он немного покружил, заранее зная, что шансов нет. В конце концов Микке сдался: поставил «шевроле» почти у самого шоссе Кварбаксвэген, хоть отсюда за ней не присмотреть, кто угодно мог испоганить. Такое случалось раньше: какой-то дебил сломал зеркало и краской из пульверизатора написал fuck на капоте. Надпись проступала, несмотря на попытки Микке закрасить ее. Интересно, кто это был. Может, та же банда, что малевала на многоэтажках тридцатых годов вдоль Дроттнинг-хольмсвэген. Не успевали каракули удалить, как они появлялись снова. Микке подумал, что можно было бы спрятаться и выскочить, когда они придут, чтобы как следует навалять. Вытрясти бы из них все дерьмо. Он бы на месте владельцев домов так и сделал.

Направляясь к дому, он увидел Нетту, выходящую из метро. Черные бриджи, высокие каблуки, на которых она еле ковыляла. Два пакета продуктов из магазина «Ика». Микке тут же почувствовал, что проголодался.

До подъезда они добрались одновременно. Микке открыл Нетте дверь, она буркнула «спасибо».

Вместе со знакомой Нетта держала «секонд-хенд» на улице Флеминггатан. Назывался магазин «Одежда и розовые штучки». Правда, многие розовые штучки были совсем другого цвета. Например, в витрине красовался выводок смертельно уродливых ядовито-зеленых фарфоровых кошечек. «Вы что, дальтоники? – язвил Микке, заглядывая в их магазин. – Назвали розовым, так продавайте розовое». Он знал, что Нетта любит, когда он приходит, ей нравилось хвастаться сыном и пререкаться с ним тоже нравилось. У Катрин, ее компаньонки, детей не было.

Но сегодня мать была не в настроении.

– Ну и чем ты весь день занимался? – язвительно поинтересовалась она, разбирая пакеты с продуктами. – Может, чем черт не шутит, работу нашел?

У него защекотало в ладонях, пальцы стали неметь. Микке взял пакет молока, чтобы поставить в холодильник, но Нетта вырвала его из рук.

– Ну? – взвизгнула она. Таким ее голос становился, только когда она была в очень плохом настроении.

Микке отошел к окну, оторвал листок какого-то растения в горшке и смял его так, что выступила влага.

– Хватит нудеть, – огрызнулся он. – Ищу уже, скоро устроюсь.

Нетта поставила на огонь сковороду и налила масла. Через минуту оно стало шипеть и дымиться. Микке слышал, как нож стучит по разделочной доске.

– Что значит – скоро?

– В киоск.

– В киоск?

– Да. На следующей неделе собеседование.

Хм.

Казалось, он ее не убедил. Нетта быстро, сердито перемешивала содержимое сковороды лопаткой. Натану она надоела. И Микке понимал почему. Натан и Нетта: хорошо звучит, как в детской песенке. Но не работает в жизни.

В одном из ящиков секретера лежала их свадебная фотография. В самом низу. Под ворохом бумаг. Иногда Микке доставал и рассматривал ее. Нетта в платье с вырезом и цветочками в волосах. Она была такой юной, с пухлыми детскими щеками. Натан в белом костюме и рубашке с расстегнутым воротом. Небритый, как из рекламы сигарет. Он обнимал ее своими широкими, грубыми руками. Такими же, как у него самого, у Микке.

Вскоре после свадьбы родились сестры-близнецы Ясмин и Юсефин. Они уже давно выросли и переехали. Микке редко их видел, но не особо скучал. Даже совсем не скучал.

Сразу после ужина Микке вызвался мыть посуду. Обычно это действовало на Нетту успокаивающе. По крайней мере, она переставала ныть. Крепкие пальцы держали щетку и чистили, и терли. Нетта болталась тут же, у раковины.

– Я ж не хочу тебя выгнать прямо сейчас, – умоляюще, с мукой в голосе произнесла она, – но ты бы хоть работу нашел. В твоем возрасте я уже давно работала. Сначала в «Гулинс», а потом в «Хеннес и Мауриц». Пока не родились девчонки. До самых родов. Прямо с работы на такси – и в роддом.

«Знаю, – думал Микке. – А через два года родился я».

Вслух он произнес:

– Найду, найду. Скоро, я же сказал.

Двадцать три года. На год больше, чем ему сейчас. Столько было Нетте, когда она, лежа на родильном столе, порвалась аж до самой огнедышащей пасти дракона. Ну, это, конечно, преувеличение, но все-таки. Микке не просил, чтобы его рожали, и все равно ее страдания словно вменялись ему в вину. Могла бы попросить кесарево!

Когда Карле Фэй Тукер было двадцать три, она зарубила двух человек с помощью pickaxe. Микке посмотрел в словаре: это было что-то вроде кирки. Разумеется, для нее определили наказание. Сначала черт-те сколько лет в камере для смертников. А потом, февральским утром, в самый обычный вторник, ее пристегнули к койке, и курчавые волосы рассыпались по белым простыням. Взгляд блуждал, сердце бешено колотилось. И вот вошел мужчина, мужчина принес шприцы.

Микке тогда было шестнадцать лет. Это был год, когда пропал Натан.

Он помнил обсуждения в школе на следующий день. Смертная казнь: «за» и «против». Эва Хультман, их учительница, принесла газеты, и весь класс участвовал в дискуссии. Око за око, зуб за зуб. Тот, кто лишил человека жизни, – есть ли у него право сохранить собственную жизнь?

Но как же, она ведь раскаялась, ведь она даже уверовала. Она вышла замуж за тюремного капеллана, стала другим, добрым человеком.

Нельзя судить ее по другим законам только потому, что она женщина, да еще белая, да еще и красотка. Какое тогда, к черту, равноправие?

Карла Фэй Тукер была красоткой, правда. Эва Хультман раздала копии статьи с фотографией. Густые курчавые волосы. Микке представил, как по ее венам растекалась смерть, и почувствовал странное возбуждение. Как она лежала с раскинутыми руками, пристегнутая, неподвижная. Как на распятии. Лежала в ожидании смерти.

Даже Папа Римский просил за нее.

Глаза Эвы Хультман блеснули за очками.

– Теперь послушайте внимательно! Был всего один человек, который мог избавить ее от казни. Кто-нибудь знает, что это за человек?

Руки взмыли вверх, рука Микке тоже.

– Губернатор Техаса, тот самый Буш.

– Верно. И знаете, что он сказал, мистер Джордж В. Буш? Несмотря на просьбы самого Папы Римского?

– Он сказал «не-а!».

– Именно. Он сказал: «Не-а!» Но мало того, он разыграл сценку, изображая, как Карла молится о спасении своей жизни. Голосом маленькой девочки он произнес: «Please don't kill me, pleeeeease don't kill me»[3].

В эту минуту Мадлен Хельсинг разрыдалась. Разревелась, уронив голову на парту.

– Я всю ночь думала о ней, – хлюпала она носом. – Как она лежала на матрасе в своей камере, как вы думаете, она спала в ночной рубашке? Она вообще могла уснуть?.. Подумать только, знать, что ты ложишься спать последний раз… что вот скоро откроется дверь камеры – и все, все окончено.

Ему нравилось думать об этом. Даже теперь, хотя прошло уже больше шести лет. Иногда он запирался в своей комнате, ложился на кровать, поверх покрывала. Вызывал в сознании образы смерти – с того момента, на котором разрыдалась Мадлен Хельсинг.

Карла Фэй Тукер сидит на своей койке. Рассвет. Рядом куча одежды, которую кто-то принес в камеру, – перед лицом смерти нужно быть достойно одетой. Ее руки дрожат. Она не справляется с одеждой, ей нужна помощь. Ее одевают, точно ребенка. Белая рубаха и брюки, белые резиновые боты. Она наклоняется, пытается их застегнуть. Одетая в белое, как святая, и абсолютно уничтоженная. Может быть, отворачивается на минуту, ее рвет. Может быть, прядь волос попадает в рот и впитывает гнилостный запах того теплого, маслянисто-живого, что извергается из ее нутра. Охранник в полной готовности. Почти смущенно трогает ее за плечо. Хорошо, она убийца, она зарубила по меньшей мере одного невинного человека, но таким утром, как это, он может позволить себе быть подобрее.

На часах четверть шестого. Что она пищит? Можно ли различить слова? «Я готова встретить Иисуса, я иду к нему. Я жду вас у Господа».

Дальше – путь в комнату смерти. Ей приходится останавливаться, опираться на стену холодными кончиками пальцев. Раз за разом, задерживаясь настолько, что охранники начинают посматривать на часы.

«Пожалуйста, миссис Тукер, пойдемте, все ждут».

Она берет себя в руки и делает то, о чем ее просят. Но последний отрезок пути им все же приходится ее нести. В конце концов они оказываются в комнате с кафельными стенами – той, которой она так долго боялась. Выглядит комната именно так, как она себе представляла. Пол голый и блестящий. Единственный предмет, в центре, что-то вроде носилок. Она сразу видит его и хочет повернуть назад. Тщетная попытка.

«Достоинство, миссис Тукер, сохраняйте достоинство!»

Один из охранников, тот, что помоложе, издает какой-то звук. Но Карла Фэй Тукер уже не противится, последние шаги к кушетке она делает сама.

Дальше – ремни, стягивающие ее грудь, руки и ноги.

Иногда он воображал, что сидит в одной из зрительских комнат с большими окнами для обзора. Что он один из репортеров, получивших разрешение присутствовать на казни, чтобы потом написать о ней. Он сидит в первом ряду, ему видны даже капли пота на ее лбу и как она трепыхнулась, будто рыба, когда в комнату вошел человек в докторском халате.

Он что-то сказал?

«Доброе утро, Карла. Пора. Вы ждали четырнадцать лет, и время пришло. Если посмотрите налево, увидите родственников ваших жертв. Вы можете попросить у них прощения, – возможно, вы даже получите его. Но этого недостаточно, покоя им не будет, пока приговор не приведут в исполнение».

Затем он склоняется над ней. Три инъекции.

Раз – она лишается сознания.

Два – она парализована.

Три – редкие удары ее сердца замирают.

Глава 13

Они прибыли в удивительный голубой городок. Промышленные и жилые постройки, даже фонари на дождливой набережной были выкрашены в голубой цвет. Позже, в отеле, девушка за стойкой администрации все объяснила. Был замысел превратить весь город в произведение искусства. Идея возникла у местного художника. До Миллениума здесь все было серым.

– Не знаю, – ответила девушка на вопрос Йилл о том, что та думает о перемене. – Хотелось бы выбирать самим.

– А вам не дали?

– Ну, споры были.

Отец этой юной леди принадлежал к наиболее враждебно настроенной фаланге и отказывался перекрашивать свой дом. Даже если краску дадут бесплатно, заявил он и стал заваливать редакцию местной газеты злобными письмами. В той же газете опубликовали текст о художнике, который изложил свое видение. Родом из этого городка. Учился в Кракове, где его чуть не свели с ума серые, удручающие постройки. Там он и придумал, что можно сделать.

– Он, наверное, считал, что здесь такое же уродство, что и в Кракове, – воскликнула девушка, исполненная негодования. – Как он мог? Он же родом отсюда, как и мы!

– Но что вы думаете о результате? – не отставала Йилл.

– Он здорово разошелся. Сначала говорил, что все будет готово еще в прошлом году. Ха! Да никогда не будет готово. Всегда найдется народ, который не захочет превращать город в какое-то Синюшкино.

А Йилл понравилось. Она ходила по городу и фотографировала голубизну, пытаясь поймать нюансы. Она видела перед собой Сёдертэлье: что, если бы такой эксперимент поставили и там! «Скания» и «Астра». Больница. Церковь Святой Рагнхильды и бетонное основание моста Мэларбрун. Вокзал… Даже тюрьма Халлфэнгельсет, расположенная за городом. Было бы здорово!

К пущему восторгу, Йилл обнаружила, что фасады некоторых зданий украшены надписями. На задворках портового склада она наткнулась на хайку Лapca Соби Кристенсена:

Пока Йилл читала, мимо прошла женщина с пакетом мусора и подозрительно покосилась на нее.

– Я просто читаю, – поспешила объяснить Йилл.

– Что?

– Ну вы посмотрите, так красиво, до слез. Какой потрясающий выход поэзии на улицу.

Женщина пожала плечами и усмехнулась. Она каждый день выносила мусор, но ни разу не замечала стихотворения.

– Не, я только вот это видела. – Она указала на неприличное словечко, намалеванное неподалеку. Понять его было несложно.

Женщина словно нехотя подошла к Йилл и стала читать тщательно выписанный текст.

– Ну, не знаю, – улыбнулась она уже по-новому, будто смущенно, – понимаете, как-то не успеваешь, времени на все не хватает.

Палец садовника дрожит над тяжестью розы. Йилл старалась запомнить строчки, чтобы рассказать Тору, который остался в голубом отеле. Утром он был такой замкнутый и молчаливый. Йилл не могла достучаться до него.

Точка свечения. Есть ли точка свечения в жизни того, кто утратил близкого человека столь незавершенным образом, как Тор? Йилл подошла к книжному магазину. Небольшой, в основном открытки и канцелярия. В витрине лежала раскрытая книга с пейзажными фотографиями. Фьорды и закаты. Силуэты горных массивов. Йилл купила альбом, попросив завернуть в подарочную упаковку. Выйдя на улицу, она обнаружила, что идет дождь. Пальцы и нос озябли.

В лифте отеля она посмотрела на отражение своего угловатого лица.

Пятьдесят с хвостиком. Я, Йилл Виктория Чюлен, тетка пятидесяти с хвостиком лет. Сморщившись, она потерла зубы краешком рукава. Добела их уже не очистишь, сколько ни три щеткой с солью – хваленый способ. Глаза голубые, но не такие насыщенно-голубые, как в молодости. Выцвели, как и волосы – жидкие и серые. Иногда она их подкрашивала хной, как настоящая климактеричка. Сейчас волосы висели посекшимися прядями. Может, постричься? Может, стара она уже для такой длины?

Когда Йилл вошла, Тор курил у открытого окна.

– Могла бы постучать, напугала ведь!

– Тор, – быстро произнесла она, чтобы не передумать. – Если бы ты увидел меня сейчас впервые. Если бы ты до этого меня никогда не видел.

– Что?

– Как ты думаешь…

К ее удивлению, он выбросил сигарету в окно и закрыл его, а после подошел к ней и обнял.

Глава 14

Поведение птицы изменилось, будто что-то ее беспокоило. Она сидела, прижав крылья к бокам, и кричала так, что от пронзительных звуков закладывало уши.

– Что такое с тобой? – шептала Жюстина.

Она стояла на верхнем этаже и смотрела вниз, в густую, непроглядную зелень. Близился вечер, но жара все висела, тяжкая и неподвижная. Жюстине мерещилось то верещание обезьян, то тонкий звон мелких насекомых. Она вслушивалась в эти звуки, когда остальные спали, а она одна бодрствовала. Шорох и гомон джунглей. Жюстина дрожала, мерзла в адскую жару.

– Иду, – крикнула она и поспешила вниз по лестнице.

Просторный вольер был выстроен вокруг дерева. И птица могла прыгать с ветки на ветку, даже летать, если захочет. Обычно она спускалась к Жюстине и, разевая черный клюв, добродушно скрипела. Но на этот раз птица молча подобралась к хозяйке. Жюстина прижала лицо к сетке и почувствовала птичье дыхание, точно ветер легонько коснулся верхней губы.

– Я принесу тебе яиц, – почти шепотом сказала Жюстина. – Яиц с маслом и мясом. Не грусти. Не грусти и не бойся.

Вольер из сетки и дерева построил Ханс-Петер. Жюстина и не знала, что он такой мастеровитый.

– Птица должна бывать на воздухе, – решил он. – Ей необходим ультрафиолет.

Конечно, он был прав в том, что постоянное пребывание в замкнутом пространстве губительно для живых существ.

– Солнце и ветер в перьях – вот что нужно этой проказнице.

Птица обвыклась в вольере с первого дня. Забралась наверх и уселась успокоенная. Жюстину тревожила мысль о кошках и других птицах, вдруг ее питомица испугается, увидев их. Иногда после дождя в траве у вольера скакали дрозды-рябинники, но обитательницу вольера они полностью игнорировали – как и она их.

Птица вдруг резко отлетела к противоположной стенке вольера, врезавшись в нее. Взъерошенные перья будто поблекли. Жюстина обернулась – кажется, что-то напугало птицу.

Все было как обычно. Пышная, тяжелая зелень, маслянистый блеск воды. Йилл увидела собственную машину, припаркованную у спуска. Она подумала, что если бы Ханс-Петер поехал на машине, то давно уже вернулся бы домой. Но на работу он предпочитал ездить общественным транспортом. Иногда Жюстина забирала его на машине. Случалось также, что она оставалась в гостинице и проводила ночные часы в его служебной каморке.

– Что такое? – тихо спросила она. – Если бы ты могла рассказать, что случилось.

Птица смотрела на Жюстину, разинув клюв. Может быть, хочет пить? Жюстина открыла дверцу и вошла в вольер. В плошке еще оставалась вода.

– В чем же дело? Может, ты чего-то боишься?

Резкий взмах крыльев – и когти вцепились в ее руку. Жюстина приподняла руку, чтобы птице было удобнее сидеть. Лапы были холодные, птица кричала, вцепившись в хозяйку, а та гладила ее по спине, но это не помогало.

Глава 15

Узнав об исчезновении Берит, Йилл сперва подумала, что произошло недоразумение. Обычная здоровая шведка среднего возраста не может просто взять и пропасть. Спустя какое-то время она поняла, что это была шоковая реакция. Фаза оцепенения, или отрицания.

Спустя несколько дней в вечерних газетах появились сообщения о ее лучшей подруге. Крупный заголовок: «Дело Берит», под ним лицо подруги. Йилл нехотя признала, что произошло нечто непостижимое. Фаза реакции захватила ее с головокружительной силой.

Несколько раз она выбиралась на поиски, беспорядочные и бестолковые. В лесу Юдарскуген и в Гримста, на прогулочных дорожках у Окесхов, на пустынных улочках и в перелесках Хэссельбю. Она тратила на поиски все свое свободное время, рассудком понимая, что ни к чему они не приведут. Все мыслимые места уже были прочесаны. Йилл знала, что Тор побывал и дома у Жюстины, с которой Берит, очевидно, встречалась незадолго до исчезновения.

Йилл наведалась и в издательство, где работала Берит. «Издательство Лудинга». До этого Йилл была там всего однажды – заезжала за Берит. Они собирались на спектакль в театр «Стадстеатерн», Йилл уже не помнила какой. Анни Берг, коллега Берит, тоже тогда пошла с ними. Тем вечером Берит пребывала в хорошем настроении. Хихикая, точно проказливая девчонка, она достала бутылку «шерри», спрятанную на стеллаже за книгами.

– Это для Сони Карлберг, когда подписывается контракт. Без него она отказывается. Но сегодня мы и себе позволим капельку снадобья.

Йилл знала, как непросто Берит приходится со знаменитой писательницей. С ней следовало вести себя предельно учтиво – ее книги всегда среди самых продаваемых. А настроение у писательницы было переменчивое, вот и приходилось ее задабривать.

В этот же визит Йилл в издательстве царила совсем другая атмосфера. Повсюду угадывались признаки скорого отъезда. Йилл почти сразу столкнулась с начальником Берит, издателем Куртом Лудингом. Он стоял за дверью и раскладывал коробки для упаковки вещей. Лудинг и открыл Йилл дверь. Рукава белой рубашки неряшливо висели, на волосах осела пыль.

– Вы к кому?

– Берит! – выпалила она. – То есть… я ее подруга.

Он опустил коробку и опустился сам.

– Берит, да, – глухо повторил он. – Вы что-нибудь о ней слышали? Что-нибудь хорошее? Ну скажите – да!

– К сожалению, нет.

– Понять бы, что она такое затеяла. Может быть, это чтобы проучить меня?

Йилл покачала головой.

– Мы переезжаем, все издательство переезжает на север, в Лулео. Представляю, какой для многих сотрудников это шок. Берит рассердилась, когда я рассказал ей, просто вне себя была от злости. – Лудинг утер нос пальцем, наморщил лоб. Йилл заметила, что очки ему не мешало бы протереть.

– Я тут осмотрюсь, – выдавила она. – Может, что-нибудь найду, какой-нибудь намек на то, что с ней могло произойти.

– То есть вы ничего не знаете?

– Нет. И у меня нет сил просто сидеть и ждать.

– Да. Это тяжело. Но знаете, в воскресенье она собиралась поехать в Хэссельбю – навестить могилы родителей, как я понял.

– Да, я тоже слышала.

– Но потом? Та женщина, Жюстина Дальвик, – почему Берит пошла к ней?

– Не знаю. – Йилл ощутила внутри холодок. – Понятия не имею.

– Я думал, что она затевает какой-то книжный проект.

– О чем вы? Какой проект?

– Удивительная женская судьба. Дочь «Карамельного короля», подумать только. И вдобавок – та ужасная поездка в джунгли. Кажется, тогда два человека погибло? Девушка, как ее звали? – Мартина, вроде бы. Дочь Матса X. Андерссона, знаменитого пианиста. И руководитель группы, Натан, не помню фамилию. Он тоже. Невеселая история. В газетах писали – вы, наверное, видели. Может, Берит подумывала сделать книгу об этой Дальвик. С ней такое бывает – ходит, что-то выдумывает, никому не говорит. Вся такая загадочная. И потом выдает. И еще обижается, скажу я вам, если ты отказываешься сразу поверить в успех.

Из своего кабинета вышла Анни в старомодной белой юбке и цветастом переднике. В руках – стопка книг.

– Эти берете с собой? – устало спросила она, сунув книги Людингу под нос.

– Анни, я… – произнес он с умоляющим жестом, – выброси все это. Давно уже никому не нужно. Или подарить кому-нибудь? Хотя больничные библиотеки везде позакрывали… Нет, не знаю. Делай что хочешь.

Тут Анни заметила Йилл и переменилась в лице.

– Привет, – прошептала она. – Ты? Ты ведь не…

– Нет, нет.

– Слава богу. Я так испугалась, что ты расскажешь что-нибудь ужасное.

– Я хотела бы поговорить с тобой. Если у тебя есть время. Я просто хожу и смотрю. Никак не могу успокоиться.

Они сели в комнате Анни, где также царил беспорядок.

– Тут все вверх дном, как видишь, – бесцветным голосом произнесла Анни. – Не знаю, успею ли довести до ума книги, которыми сейчас занимаюсь, до отъезда.

– Вы уже сейчас переезжаете? Берит говорила что-то насчет конца лета.

– Он, – Анни кивнула в сторону коридора, – хочет, чтобы мы освободили помещение. Сам собирается уехать как можно скорее. Мы подтянемся, как только найдем жилье в лопарских болотах. Если решим ехать с ним, конечно. Так трудно, черт возьми. Никто не хочет уезжать – у всех тут жизнь, все обустроены. Но придется, наверное. Издательский мир – дело особенное, знаешь, тут все статично. Почти никогда нет новых вакансий. Здесь все решает работодатель.

Она стиснула зубы, и стал заметен дряблый второй подбородок.

– А ты? Ты уже решила, что будешь делать? – осторожно спросила Йилл.

– Нет еще. У меня два сына, ходят в школу. Надо и себя кормить, и их. Но просто взять и выдернуть их из привычной среды – друзья и так далее…

Она умолкла. Вдалеке зазвонил телефон.

– Насчет Берит… – произнесла Йилл.

– Да.

– Куда она, черт возьми, могла деться?

– Необъяснимо. Просто исчезла – и все, и не возвращается. Я так беспокоюсь.

– Как ты думаешь, это… из-за работы? Людинг сказал что-то такое. Что она могла нарочно спрятаться.

Анни посмотрела в глаза Йилл, прямо и серьезно.

– Нет, не думаю. Я боюсь, Йилл. Я боюсь, что с ней случилось что-то страшное.

Спустя несколько дней с Йилл связалась полиция. Позвонили ей на работу, где она была новенькой, поэтому Йилл насторожилась, когда Фред протянул ей трубку.

– Мы хотели бы побеседовать с вами. – Это прозвучало не как просьба, а как приказ.

Йилл переехала в Сёдертэлье, сняв квартиру в одном из красных многоквартирных домов у залива Бергвик. Квартира располагалась на первом этаже, так что Йилл не видела устья канала, но это ее не расстраивало: воды ей хватало и на работе, на шлюзовой вышке. Зато по ночам она часто слушала звуки проходящих мимо больших торговых судов, направляющихся к Сальтшён или Мэларен. Йилл пыталась узнать их по звучанию, и нередко это ей удавалось. «Марина» из Кингстоуна шумела сильнее всех, даже стекла дребезжали.

Йилл только что рассталась с Пелле, с которым эпизодически жила последние девять лет. Это были сложные отношения. Они никогда не жили вместе по-настоящему, иначе бы поубивали друг друга. Так обычно думала Йилл. У нее была квартира в Ракета, у него в Альвике. Оба работали на предприятии «Хаглундс Рёр», где Йилл была единственной женщиной. Она сидела в офисе, принимала телефонные звонки, высылала счета и выплачивала зарплату дюжине других сотрудников, а также варила кофе и всячески заботилась о коллегах, пока в один прекрасный день не поняла, что все это ей смертельно надоело. Тогда она уволилась, представления не имея, чем займется дальше, а потом выбрала совершенно новый путь. Смотритель шлюза. Или «оператор СДС», как это называлось официально. Служба Движения Судов.

К этому моменту она уже привыкла жить одна. Йилл могла вдоволь налюбоваться за тем, что творит с людьми брак. Или, точнее, что люди могут сотворить с браком. Берит и Тор. Ее лучшие друзья.

В начале расследования Тор значился в списке подозреваемых. Йилл знала, что говорит статистика. В случае насильственной смерти преступником часто оказывается кто-то из близких. Поэтому она и насторожилась, когда полиция вызвала ее на допрос. И все же рассказала все как есть. Тор и Берит переросли друг друга.

– Вы давно знакомы, так? – Вопросы задавала женщина-полицейский. Молодая девушка с косичками и веснушками.

– Я знаю Берит с детства, мы учились в одном классе до конца школы.

– И жили обе в Хэссельбю?

– Да.

– А Тор? Ее муж?

– Он появился намного позднее.

– Ясно. Вы знаете, как они познакомились?

– У него была лодка, моторка с парусом. Берит подрабатывала в кафе, летом. И он заглянул туда выпить кофе. Так они и познакомились.

– Чем она занялась, окончив школу? Стала учиться дальше?

– Да, изучала языки.

– Вот как?

– Да. Она не знала, чем хочет заняться. Ну а языки всегда пригодятся.

– Конечно. Потом она познакомилась с Тором Ассарсоном и они стали парой.

– Да.

– Сколько они уже женаты?

Йилл задумалась.

– С семьдесят пятого года. Они обвенчались в Копенгагене. В церкви Святого Густава. Я и друг Тора были свидетелями.

– Ага. И как бы вы описали их брак?

Йилл ответила не сразу.

– Что сказать… это довольно обычный брак.

– А что это значит?

– Hy, не знаю.

– Много ссор?

– Нет, не больше среднего. Но я помню, что в самом начале было непросто. Когда родились дети, они жили тесно. Мальчики у них – погодки. Они жили в маленькой однокомнатной квартире Тора. Я смотрела на них и думала, что с детьми можно было подождать, пока не найдут что-нибудь побольше. А сейчас у них свой дом, и они остались вдвоем. Надо было наоборот. – Йилл нервно засмеялась.

– Да уж, правда.

– Мне кажется, им неплохо вместе, – добавила Йилл.

– Неплохо?

– Ну, люди перерастают друг друга, а когда дети уезжают из дома насовсем, бывает, что уже и поговорить не о чем. И ты стоишь и думаешь: ну вот, приехали.

– Вы так думаете?

– Да. Становится спокойно и как бы… скучновато. Риск такой есть.

– А вы замужем?

– Нет. Потому и не замужем. – Йилл пыталась шутить, но девушка-полицейский даже не улыбнулась.

– Ладно. А как со спиртным?

– То есть?

– Тор и Берит. Как они пьют?

– Очень умеренно. Самое большое – бутылка вина субботним вечером, не больше.

– Вы уверены?

– Конечно. А кто-то говорил иначе?

– Нет, нет. Просто я должна была спросить.

– Да, конечно.

– Вам когда-нибудь казалось, что Берит боится мужа?

– Тора? Нет, никогда. Ни за что.

– Ясно.

– Тор не такой, он добрый и мягкий человек, он бы ни за что! – Йилл повысила голос.

– Я вас прекрасно слышу. А лодка у них, кстати, осталась?

– Нет, они ее продали и купили летний домик. На Вэтё. Но это вы, наверное, знаете. Кажется, Берит лодка особо не радовала.

– Не радовала?

– Сначала родились дети. Йорген и Йене. С маленькими детьми на лодке непросто. А потом, она понимала… что ничего не умеет. На лодке она чувствовала себя беспомощной. А это было не в ее стиле.

– Ясно. Вот мы и подобрались к следующему вопросу: как бы вы охарактеризовали Берит Ассарсон? Вы ведь знаете ее всю жизнь.

Йилл задумалась.

– Красивая, уверенная, умная, – произнесла она наконец. – Типичный лидер. Знает, чего хочет, не позволяет собой управлять. Заботливая. Мила с друзьями и семьей. Всегда отправляет открытки или маленькие подарки на день рождения. Забавные книги…

Девушка-полицейский сделала пометку в своем блокноте.

– Последнее время вы замечали какие-то изменения?

– Она была чем-то удручена. Беспокоилась насчет работы. Издательство переезжает на север, а она не хотела. Да, она была почти подавлена. Иногда она бывает такой, перед месячными, ну вы знаете. Жизнь такая штука – то вверх, то вниз. Такое дело.

– А враги у нее есть, как вы думаете? Кто-то, кто ее не любит.

– Может быть, и есть, но мне она ничего такого не говорила. Думаю, она мне сказала бы, я даже уверена в этом.

– Вы часто встречаетесь?

– Когда не встречаемся, то все равно поддерживаем связь. Звоним друг другу. Я переехала недавно, в Сёдертэлье. Географически расстояние увеличилось. Но это ничего не значит для друзей.

Девушка-полицейский теребила косички.

– Может быть, это странный вопрос, но насколько вы близки? Можете описать?

– Мы как сестры. Да, как сестры. Мы обе единственные дети у своих родителей, мы нашли друг друга в самый первый школьный день. И с тех пор дружим.

Глава 16

Какое-то время он так и стоял, обнимая Йилл. Она была почти одного роста с Берит, но в объятиях казалась совсем другой. Суровее. Как ствол дерева. Прямой и твердый. Волосы и лицо у нее были мокрыми.

– Если бы я увидел тебя впервые… – пробормотал он.

Йилл стояла, отвернувшись.

– Дождь идет, – хрипло произнесла она.

Тор кивнул. Ее волосы были мягкими на ощупь.

– Мы ведь сейчас в тех краях, где рождается циклон.

Они стояли так неподвижно, что Тор почувствовал слабую, почти незаметную дрожь, пробежавшую по телу Йилл.

– Ты замерзла, – произнес он, чувствуя, будто растет, будто внутрь, в те пустоты и впадины, где уже давно жила скорбь, вливается какая-то сила.

Тор медленно снял с Йилл куртку, опустился на колени и принялся расшнуровывать ее ботинки. Стопы у нее были длинными и ровными, без изъянов. Холодные, как две ледышки. Взяв Йилл за руку, Тор повел ее в ванную. Тепло пола заструилось от ступней вверх по ногами – его и ее. Он держал ее руки в своих, тер; у нее были круглые, коротко остриженные ногти, некрашеные. Так непохожа на Берит, совершенно непохожа.

– О чем ты спросила, когда вошла? – напомнил он. – О чем ты думала?

– Не знаю. Просто иногда я чувствую себя такой…

– Какой?..

– Неприметной.

Они сели в машину. Дождь перестал. Безветренная, но холодная погода. Воздух острее, чем вчера, заметил Тор.

– Куда отправимся, прекрасная дева?

Йилл не ответила, и в этом было что-то новое и загадочное. Он хлопнул в ладоши:

– Знаю! Просто поедем. На запад, как можно дальше. Расписания у нас нет, планов тоже. Можем делать что хотим!

Робкая, радостная улыбка.

Пейзаж беспрестанно менялся. Впечатляюще крутые и высокие горы и скалы сменялись овечьими пастбищами и белыми песчаными берегами заливов – уже пустынными, без единого человека. Короткое лето закончилось. Тор и Йилл проезжали мимо деревень и отдельно стоящих домов, под облезлой красной краской которых проглядывала серая древесина. Несколько заброшенных домов: пустые безжизненные окна. Дорога была новой – десятки километров идеального черного асфальта. Через несколько часов она прервалась. Внезапно, без предупреждения.

– Вот мы и оказались как можно дальше, – констатировал Тор. – На восток от солнца, на запад от луны.

Эта фраза просто всплыла в голове – выражение, которое он слышал когда-то давным-давно. Перед глазами тут же возникли белобрысые челки сыновей, причмокивающих сосками, слюнявых. Как легко было с ними управляться в те времена. Малейшее колебание голоса – и: «Папа, ты же не сердишься, папа?»

Они вышли из машины и заперли ее. Шагая по упругим бугоркам мха и вереска, они спустились к воде. Издалека доносилось бряцанье овечьего ботала. Солнце опускалось в медные полоски воды.

– Я бы с ума сошла с такой штукой на шее, – сказала Йилл. – Никуда не спрячешься от звона. Ты представь себе, как боль в виске, только снаружи, которую на тебя навесил какой-то недоброжелатель. Не исключено, что это вполне подпадает под статью об истязании животных.

– Они, наверное, реагируют не так, как мы, – отозвался Тор. – Не зря ж возникло выражение «тупой как баран».

– Хм. – Йилл очистила банан и откусила.

Среди камней у воды стайка трясогузок занималась летными учениями. Йилл наблюдала за ними.

– Скоро осень, – заметила она. – Станет темно и пустынно. Ты хотел бы жить здесь всю долгую зиму?

– Нет, конечно! А ты?

Йилл засмеялась:

– Нет. Наверное, надо быть очень сильным и с природой на «ты», чтобы жить здесь круглый год. А я не такая. Видимо, и ты тоже.

– Нет, нет!

– Каким ты видишь свое будущее? – спросила Йилл, и в налетевшем ветре она вдруг показалась почти уродливой: слезящиеся глаза, выступающий подбородок.

Он не любил говорить об этом. Во всяком случае, прежде. Все ждали от него смирения. Ждали, что он скажет: «Да, черт возьми, продам дом, соберусь с силами, начну новую жизнь».

У него была маленькая аудиторская фирма, но он уже давно не брал заказов. Денег, унаследованных от родителей, хватило на несколько лет, но потом пришлось продать летний домик. Жил он экономно, из излишеств позволял себе только сигареты.

Сыновья тоже намекали. Старший, Йорген, пошел и дальше: устроил настоящую сцену с сыновне-отцовской разборкой. Драматург Ларе Нурен отдыхает!

– Посмотри правде в глаза! Мама не вернется. Это ужасно и грустно, но, к сожалению, ты должен отпустить ее и двигаться дальше. Иначе тебе не выжить, пап, говорю тебе. Сам не можешь – иди к психологу. Это, кстати, давно пора сделать. Научился бы разговаривать, пап, а то ваше поколение…

Он был так похож на мать: ее глаза, ее рот. Широкоплечий, атлетичный – он уже был не маленький мальчик, их с Берит первенец, старший брат Йенса. Нет, теперь перед Тором стоял циничный незнакомец.

– Ты о чем? – воскликнул Тор, обескураженный внезапной атакой сына. Он успел привыкнуть ко всеобщей деликатности: никто не смел кричать на того, кто столь трагически потерял близкого человека. С ним все были предельно осторожны, не спорили, не критиковали.

Йорген сглотнул, издав сухое причмокивание.

– Мы же тебя вообще не видели, – произнес он, и голос его дал петуха, выплескивая все то, что накопилось внутри. – Мы тебя не видели! Тебя не было с нами. Мы с тобой хоть раз говорили по-настоящему, ты и я? Мы тебя когда-нибудь вообще интересовали? Мы с Йенсом тебе больше мешали. Ты вообще хотел детей? Нет, нет, это была мамина затея, точно. Но ты мог отказаться, это было бы более честно по отношению к ней и к нам.

– Что ты говоришь такое! Хватит нести чушь, когда ни хера не знаешь. – Тор стеснялся брани, но на этот раз он был загнан в угол. Собственным сыном.

Иорген продолжал – косящий взгляд, завиток челки на лбу:

– Или ты такой похотливый козел, что не мог оставить ее в покое! Хотя нет, в это поверить сложно. Вы вообще любили друг друга? Знаешь, что я помню из детства? Тишина! Эта атмосфера за обеденным столом – тишина. Вы не касались друг друга, не обнимали, не ласкали. Вам бы разойтись давно, всем было бы лучше. Нам бы это не повредило, поверь, нам было бы в сто раз полезнее вырасти с разведенными родителями, чем брать пример с вас, – вы могли нам навредить, вы могли заразить своей холодностью меня и Иенса. Но мы, слава богу, оказались сильнее и выросли нормальными…

Он умолк, но явно не закончил.

Это было весной, за окном на кусте сирени пиликала синица.

Тор открыл рот, чтобы ответить, но почувствовал острую боль в области сердца. И по сей день он помнил свою мысль в тот момент. Отлично, инфаркт. Получи, сопляк.

Глава 17

Она зашла в магазин на площади Броммаплан. Обезжиренное молоко, банка ветчины, овощи. Взяла немного конфет, подумала о девочке, и тут же головная боль точно удар тока впилась в глазные яблоки. За кассой, как обычно, сидела Цветастая – так Ариадна называла ее про себя. Цветастая, лет пятидесяти пяти, с красными пятнами на шее и щеках. Она сидела там с незапамятных времен, и все же они здоровались, точно незнакомые, каждый раз как впервые.

– Сто семьдесят три кроны, – озвучила Цветастая, и, доставая кошелек, Ариадна заметила тень неприязни на ее лице.

Ариадна опустила голову, прижав подбородок к груди, понимая, что это не поможет. Кассирша уже заметила ее опухшие от ударов губы. Ариадну захлестнуло желание что-то сказать, объяснить: «Это все лестница, дома, я упала и ударилась. Хорошо, что шею не сломала». Но она промолчала, принимая сдачу.

Автобус номер 305 все не шел. Тоже как обычно. Очередь все удлинялась, Ариадна стояла одной из первых – с тяжелым пакетом в руках. Уже седьмой час. Следовало прийти раньше. Ариадне удалось занять сиденье. Отвернувшись к окну, она смотрела на проносящиеся мимо деревья, луга, лошадей с тощими гривами. Криста просилась на занятия верховой ездой, но Ариадна противилась. Она боялась больших животных, их непредсказуемую силу, и понимала, что помогать Кристе на конюшне пришлось бы ей.

– Кое в чем себе надо отказывать, – пыталась она объяснить, избегая разговоров о главной причине – все и так было ясно. Криста отвернулась к стене, взмахнув длинными волосами. Из носа у нее текло.

Весной Томми возил их на конюшню, где держат полицейских лошадей. Обняв дочь за плечи, он подвел ее к Маре, старой жилистой кобыле, которую вскоре ожидала скотобойня. С пересохшими от волнения губами Ариадна смотрела, как лошадиные губы касаются ладони дочери в поисках съестного. Ариадна дала Кристе заранее припасенные морковки и прислушалась, как хрумкают большие лошадиные зубы.

– Я хочу, мама, хочу, – ныла девочка всю дорогу домой. Слезы блестели на круглых румяных щеках.

Томми молчал, вцепившись обеими руками в руль. Ариадна знала, о чем он думает.

Спустя полчаса автобус затормозил у остановки «Уголок Линдквиста». На часах было почти семь. Светлые брюки Арианды измялись, врезались в пах. Ариадне хотелось поправить их, но не делать же это на людях. Ступив на гравий, она почувствовала легкое головокружение. По полю бежала женщина с двумя собаками. Ариадна боялась собак, а одна к тому же была без поводка – та, что покрупнее. Ариадна зажмурилась, превозмогая боль, подхватила пакет и зашагала домой.

Дом стоял у дороги, но им это не мешало. Машины здесь проезжали редко – только соседские, а их было немного. Слева, совсем рядом с подъездом к их дому, жила недавно овдовевшая женщина, а справа, за пустующим двором, – тихое семейство с двумя детьми. На пустом дворе когда-то располагался заброшенный летний домик, который снесли после смерти владельца, но затем всякая деятельность прекратилась. Поговаривали, что взрослые дети никак не могут поделить наследство.

За дорогой раскинулся луг, где запросто разгуливали косули, зайцы и фазаны. Однажды ранним утром Ариадна видела даже огромного лося. Она позвала Томми, но когда тот пришел, лось уже исчез.

– Когда и эту землю возьмут в оборот, покоя нам не видать, – говорил Томми. Распаляясь, он рассказывал, как перед окнами их дома вырастут ряды типовых коттеджей, как скукожится их личное пространство. – Когда они начнут строительство, тогда, черт побери… – Желваки твердели, напоминая Ариадне резиновые мячики, которые Криста бросала об пол и никогда не находила после. Сердито двигаясь на ощупь вдоль стен, девочка сносила все на своем пути.

Дом был желтый, деревянный. Ариадна обрадовалась, увидев его впервые. Дерево – теплый, приветливый материал, непохожий на прохладный камень, из которого сложены стены греческих домов. В Швеции и без того прохлады хоть отбавляй. В этот дом они с Томми переехали вскоре после свадьбы. Он подхватил ее на руки, поднялся на крыльцо и перенес через порог, она помнила его руки вокруг своих бедер, она обнимала его за шею, смеясь и вскрикивая от страха: Томми, конечно, сильный, но она была тяжелой и нуждалась в бережном обращении, ведь они ждали ребенка.

Еще не войдя во двор, Ариадна заметила, что двери дома закрыты, окна тоже. По спине пробежал холодок. Она остановилась, провела рукой по лбу, громко откашлялась и закрыла глаза. Затем сделала глубокий вдох и двинулась дальше.

Машина стояла под навесом – значит, он дома. Зеленая «БМВ» с вмятиной на заднем крыле: на днях он задел камень, слишком быстро стартовал. «Я сейчас злой, так и знай!» На солнце фасад дома точно пылал. Ариадна поднялась на террасу, отметив, что растения в горшках совсем зачахли. Потрогав землю, она обнаружила, что дело не в недостатке влаги, – должно быть, гниль. Болезнь, возникающая ниоткуда и не поддающаяся лечению. Такое случалось часто. Ариадна не знала почему.

Входная дверь была заперта. Высокая коричневая дверь с латунным кольцом – лев с разинутой зубастой пастью. Подарок коллег Томми на сорокалетие. Спустя пару лет кольцо потускнело и подурнело, сколько Ариадна его ни чистила. Склонившись к сумке, чтобы достать ключ, она почувствовала, как в губах пульсирует кровь. Рука дрожала, не слушалась, но наконец ей удалось отпереть замок и надавить на массивную ручку.

В холле было душно. «Зачем он закрыл дверь?» – подумала Ариадна. За спиной раздалось пение птицы – той черной, с желтым клювом, которая любила сидеть высоко на березе, а зимой у кормушки. Томми был против того, чтобы Ариадна кормила птиц, уверял, что разбросанный корм привлекает крыс. Но Ариадна неизменно отвечала: «Разве норма, чтобы живые существа проживали в такой холод?» И Томми смеялся, становясь похожим на себя прежнего, взгляд его смягчался.

– Эй! – позвала Ариадна. И еще раз: – Я уже дома, эй!

Криста лежала в одном белье на своей кровати. Мягкий живот, стекающий набок, заношенный и застиранный бюстгальтер. Одна нога закинута на другую, ступня покачивается в воздухе.

– Криста? – позвала Ариадна. – Мама дома. Немного поздная.

Дочь не отвечала. Склонившись над ней, Ариадна заметила плеер. Она тронула дочь за ногу. Девочка вздрогнула и сняла наушники.

– Мама?

– Да, милая. Это мама. Я дома.

– Будем есть?

– Я только поварю картошку. А потом будем есть.

Девочка, слишком крупная для своих лет, неожиданно ловко вскочила. Ариадна подобрала с пола футболку. Когда она наклонилась, ей почудилось, что мозг сдвинулся внутри черепа.

– Жара, – хрипло произнесла она. – Хоть вечер, а жара все. Хорошо бы купаться.

Пляж находился в пяти минутах ходьбы от дома, но они давно уже не бывали там. Маленькой Кристе разрешали плескаться у берега, но ей это не нравилось – влага, ускользающая из-под пальцев. А когда мимо нее пробежал пятилетний мальчик, обрызгав водой, с ней случилось что-то вроде приступа астмы. Томми погнался за мальчиком, схватил его и принялся трясти так, что голова малыша моталась из стороны в сторону. Сломает ведь шею, подумала Ариадна, ой, сломает.

Она очистила несколько картофелин и налила воды в кастрюлю. Открывая банку с ветчиной, порезала палец. Капля крови упала на мясо, расползлась темным пятном.

– Железо, – пробормотала она по-гречески и засмеялась. – Дополнительная порция железа.

Девочка сидела за столом с мрачным, измученным видом. Приподнятая верхняя губа обнажала зубы. На подбородке зрел прыщ.

– Он ушел, – сказала она.

Ариадна вздрогнула.

– Что?

– Сначала он был дома, но потом ушел.

– Папа?

– Ага.

– Я делаю еду, скоро готово. Голодная, милая? Скоро будем.

Влажное дно кастрюли зашипело, коснувшись плиты, и вокруг распространился легкий запах горелого. Ариадна взяла тряпку и принялась протирать стол, плиту, лампу над столом. Везде налет жира – и как она только не замечала. Ариадна быстро сполоснула тряпку, выжала, посмотрела на свои руки с побелевшими костяшками, и вот открылась дверь, и он уже дома.

Глава 18

Ханс-Петер любил читать, когда гостиница затихала, а гости укладывались спать в своих номерах. В его каморке хранилась целая кипа книг, на которых теперь никто не оставлял липких отпечатков детскими ручонками. Никаких слепых девочек, вынужденных передвигаться на ощупь, пользуясь руками как глазами. Вытянувшись на кушетке, он повернул вентилятор так, чтобы прохладный воздух задувал прямо под воротник рубашки. О, как приятно!

На этот раз Ханс-Петер читал французского классика Альфонса Доде, «Письма с моей мельницы». С первых же глав он с наслаждением погрузился в описания прованских пейзажей, постепенно осознавая зарождающееся желание отправиться туда вместе с Жюстиной, на выходные.

Он и раньше пытался уговорить ее на путешествие, но Жюстина противилась: весь ужас, который она пережила в Малайзии, поселил в ней стойкое отвращение к самолетам и поездкам.

Только через год после знакомства Жюстина рассказала Ханс-Петеру, что тогда случилось, – отрывисто, заливаясь слезами. С ней там был мужчина, его звали Натан. Это он взял ее с собой в джунгли.

– Мы стали его первой группой. У него были большие планы. Он занимался экзотическими путешествиями, знаешь, когда люди отправляются в джунгли и живут там, спят и едят разные… ну, коренья и листья. И обезьян, они подстрелили обезьяну – один из местных. Из народа оранг-асли.

Жюстина помолчала, затем продолжила, запинаясь:

– Я больше никогда, никогда не хочу… эти скользкие узкие тела… впивающиеся в кожу… пиявки… слышишь, я больше ни за что, никогда!

Она любила Натана. Он повез Жюстину в джунгли, чтобы испытать ее силы. И однажды утром исчез. Они искали часы, дни напролет, но так и не нашли. В конце концов им пришлось принять страшное решение: уехать без него. На этих словах взгляд Жюстины стал пустым и мертвым.

– Мы были вынуждены оставить его там и уехать.

Когда они с большим трудом добрались до населенной местности, их ждала еще одна катастрофа. Чтобы Жюстина не чувствовала себя одинокой, ее поселили вместе с молодой шведкой из группы. Ее звали Мартина, она была фотографом и дочерью известного пианиста Матса X. Андерссона. Натан поручил Мартине сделать буклет о его фирме. И уже в первый день в номер пробрался грабитель и зарезал Мартину.

– Моим ножом. Парангом, – шептала Жюстина, уткнувшись лицом в пуловер Ханс-Петера. – Он взял мой паранг и зарезал ее. Я виновата, что он это сделал? Надо было избавиться от ножа? Да, надо было, ведь я больше не собиралась в джунгли, зачем мне паранг… нож для джунглей… я знала это… мне его подарил Натан, и я помню, что подумала тогда, что дарить острое – к беде.

Она стонала и плакала, ее побелевшие пальцы были холодны как лед. Ханс-Петер, обняв ее, баюкал, точно дитя.

– Ну конечно, ты не виновата и сама это понимаешь, ну зачем изводить себя такими мыслями.

Жюстина принимала душ, когда произошло убийство. Шок парализовал ее. Ханс-Петер догадывался, что с ней не слишком бережно обращались после убийства. Местные полицейские учинили жесткий допрос в комнате с решетками на окнах. Вел допрос худой человек с пронизывающим взглядом и лицом в оспинах.

От мысли, через что пришлось пройти Жюстине, Ханс-Петер ощутил гнев. Ей требовалась помощь психологов, люди с мягкими приветливыми голосами должны были помочь ей выговориться, выплеснуть свои переживания. Но такой ерундой в стране вроде Малайзии, конечно, не занимаются.

Потрясение сказалось на ее психике, надломило. И пусть уже прошли годы, Жюстине до сих пор снились кошмары.

Альфонс Доде. Ханс-Петер взял книгу, проглядел текст на задней стороне суперобложки, где рассказывалось о писателе. Он всегда делал так, чтобы познакомиться с классиком, представить, как он жил, каким был. Доде казался вполне преуспевшим человеком. Его книги печатали большими тиражами. Он был счастливо женат и со временем обрел немалое состояние. Но грех не остается безнаказанным: в молодости Доде был не слишком целомудрен и подхватил сифилис, который со временем набрал силу и усадил писателя в инвалидное кресло, а после и вовсе лишил жизни. Он умер в возрасте 57 лет, посреди обеденной трапезы.

Всего на несколько лет старше меня, подумал Ханс-Петер.

Этим вечером ему не хотелось читать. Слишком много мыслей теснилось в голове. Тревога об Ульфе и о будущем. Ариадна. Жюстина.

Не успел он произнести про себя имя Жюстины, как она позвонила. Голос звучал хрипло, был каким-то далеким, надтреснутым.

– Ты исчез, – произнесла она.

Ханс-Петер вспомнил, что забыл оставить Жюстине сообщение о том, что сегодня ему пришлось выехать раньше обычного.

– Ой, прости, пришлось по-быстрому уехать, я так спешил.

– Почему?

– Кое-что произошло, расскажу, когда приеду домой.

– Но, Ханс-Петер, если ты так спешил, то мог бы поехать на машине.

– Конечно, мог. Но не поехал.

Жюстина помолчала.

– Когда ты вернешься? – спросила она наконец.

– Завтра утром, как только уедут постояльцы. Как обычно, ты же знаешь.

Он слышал ее дыхание в телефонной трубке.

– Я люблю тебя, – сказал он.

Она не ответила.

– Жюстина!

– Мне страшно, – выдохнула она.

– Послушай, тебе нечего бояться. Все, что было, давно прошло!

– Да.

– Вот и хорошо. Тебе надо двигаться дальше, мы же столько раз говорили об этом. Ты сильная, взрослая, ничто не может тебя испугать.

– А птица?.. – прошептала она.

– Что – птица?

– Она странно себя ведет.

– Как это – странно?

– Летает беспрерывно, не находит себе места.

– Может, заболела? Съела что-нибудь не то.

– Нет, кажется, она боится. Как будто там что-то есть…

– Ложись спать, милая. Уже поздно. Я приеду, как только освобожусь.

Жюстина молчала, Ханс-Петер услышал, как она сглатывает.

– Хочешь приехать сюда? – спросил он. – Садись в машину и приезжай, поспим вместе на кушетке.

– Нет, Ханс-Петер. Птица… я не могу оставить ее одну.

Глава 19

Некоторые воспоминания не стираются со временем. Бочка с водой на кладбище Хэссельбю была таким воспоминанием.

Саму игру придумала не Йилл, она никогда не была такой изобретательной, как Берит, больше поддакивала, следуя за подругой хвостиком. Но может быть, в тот день именно она предложила отправиться на кладбище. Смутно, с трудом припоминая, она все же заставила себя признать, что это был ее план – как способ выбраться из дальвикского дома.

Давайте посмотрим на могилу твоей мамы.

Сначала они были дома у Жюстины, в каменном доме у озера. Йилл не хотела туда, Берит тоже. В этом доме им чудилось что-то зловещее, от него мурашки бежали по спине до самой попы. Они не хотели заходить – казалось, что дом захватит их, сделает частью обитавшего там кошмара.

В доме умерла мама Жюстины. Просто упала на пол и умерла. В ее мозгу лопнул сосуд, наполнив кровью череп. Кровь потекла наружу через глаза и нос, уши и рот. Такая картина являлась Йилл по ночам, в кошмарах, и, крича от ужаса, она кидалась к маме, утыкалась в пропахшую потом ночную рубашку, а все из-за Жюстины. Могла бы и не тащить их в свой дом.

Она подкупала нас, вот почему она всегда оказывалась слабее. Мы учились в одном классе, мы с Берит нашли друг друга с первого взгляда, сошлись, срослись, как умеют только маленькие девочки, стали одним человеком. А Жюстина постоянно вклинивалась между нами. Так вспоминается это теперь. Никто не хотел играть с ней, с самого первого дня она была изгоем, который есть в каждом коллективе, большом и маленьком, детском и взрослом. Словно любой группе нужен козел отпущения.

Что же такое было в Жюстине, почему ее отторгали? На этот вопрос сложно ответить. Может быть, имя? Жю-юс-стин-на. Чудное иностранное имя. Но в классе были и другие дети со странными именами, пусть в их районе проживало совсем мало иммигрантов. Одну девочку из Венгрии звали Кинга. И ее принимали без вопросов. В параллельном классе учились финские близнецы Юсси и Кари. Несмотря на акцент, они вошли в костяк класса.

Может быть, дело в ее умершей маме? Но почему же ее тогда, наоборот, не взяли под защиту? Бедная сирота, навроде Белоснежки или Золушки. Но нет, дети мыслят не так, как ожидают взрослые. У нее ведь была новая мама. К тому же очень красивая. И жутко богатый папа. Ему принадлежал весь концерн «Санди», все фабрики, не только в Швеции, но и за границей. Жюстина набивала школьный ранец конфетами: «Дам коробку, если разрешишь играть с тобой». Прямо в лоб. Без церемоний. Она пыталась купить друзей. Конфеты буквально сыпались из нее. Иногда она прятала коробочки с пастилками, заставляя нас искать, ползать, унижаться.

А в остальном она была как мы. Только худее. Тощая и костлявая, уколоться можно. Если дотронуться. Но трогать ее не особо хотелось. Во всяком случае, с добрыми намерениями.

Бочка с водой… я помню тот день, он вдруг всплыл перед глазами. Стояла осень, учебный год начался несколько недель назад. Жюстина привела нас к себе домой. Мы сопротивлялись, даже ударили ее несколько раз, в живот и по щекам: «Оставь нас в покое!» – но она будто не чувствовала ударов. Наконец мы сдались и пошли с нею. Наверное, нам хотелось конфет. Что правда, то правда. Какие дети не любят конфеты?

Сначала мы прятались в кустах: Жюстина хотела убедиться, что новой мамы нет дома.

Ее звали Флора, она носила костюмы и блестящие чулки. Нам она казалась очень красивой. У нее была такая чудесная одежда, как в журнале «Мир женщины». Она села в машину, которая ждала ее у дома. Пахло выхлопными газами и духами. Как только автомобиль отъехал, Жюстина подошла к двери и отперла ее.

– Пошли! – приказала она, внезапно превратившись в сильнейшую из нас.

Поднимаясь по лестнице на второй этаж, я умирала от страха. Ведь все случилось именно там, на втором этаже. Жюстина показала нам место, где ее мертвая мама лежала на полу. Жюстине тогда было четыре года, она все видела. Солнце светило на паркет. В ту минуту было трудно представить себе Жюстинину маму с пустыми глазами и кровь вокруг, но эти детали стали являться мне позже, ночами. Несколько месяцев подряд.

Я стояла на залитом солнцем паркете, в доме было тепло. И все же я мерзла.

– Пойдем, – прошептала я, вернее, заныла. – Пойдем, Берит, я хочу домой. Мы скоро ужинать будем, пойдем домой.

Берит не слушала. Она ступала мягким, хитрым зверьком, кралась по коврам: «Так где у тебя пастилки? Ты обещала пастилки, где они?»

Мне не терпелось выбраться из дома, паника нарастала, но Жюстина и не думала отпускать нас.

– Вот, – сказала она, приведя нас в свою комнату, где под кроватью хранился целый ящик пастилок.

Мы могли взять сколько угодно. Я запихнула несколько коробок в карманы – кажется, медовые и фруктовые, они нравились мне больше всего.

– Пойдем теперь домой. Мама будет беспокоиться.

Нет, она тянула нас за собой, она держала Берит за куртку, не отпуская. Я помню ее обкусанные ногти, заусенцы.

– Я покажу вам одну вещь в подвале!

Мы спустились по узкой лестнице. В одной из серых подвальных комнат стоял огромный котел для белья, какие водились раньше в больших домах. И, глядя на нас, Жюстина рассказала, что Флора делала с ней в наказание за плохое поведение. Она рассказывала почти с гордостью, высоко вскинув голову.

– Иногда она сажает меня в воду. Чтобы выварить из меня упрямство.

Мы уставились на Жюстину.

– Да ну! – выдохнула Берит.

– Ну да!

– Не ври.

– Ну и не верьте. А она так делает.

– А твой папа? Что он говорит?

Жюстина отвернулась и не ответила.

Пытка. Явное преувеличение. Она все придумала, чтобы произвести на нас впечатление. Потому что если бы это было правдой, то непременно вышло бы наружу – рано или поздно. Полиция узнала бы. Конечно, она врала. Ну конечно. Ведь это было бы заметно. На теле вздувались бы уродливые пузыри. Разве наша учительница, как же ее звали? – вроде бы на «М», – разве она не забила бы тревогу, если бы заметила? А как она могла не заметить? Учителя все видят.

Вот что было плохо в Жюстине. Она врала, все время врала. Не гнушалась никакими средствами, чтобы заставить нас жалеть ее. Чтобы заставить нас впустить ее в свой круг.

– Пойдем на кладбище, посмотрим на могилу!

Да, это предложила я. Но только для того, чтобы вырваться, – мы были как узники в этом доме. И Флора могла вернуться в любой момент – красавица Флора с прекрасным прямым носом и твердыми ногтями. Когтями, которые умеют впиваться в кожу.

Однажды нам пришлось бежать за Флорой – позже, когда Жюстина упала на горе. Мы помчались к их дому, она открыла нам, голова в бигуди.

Жюстина там, на горе, пожалуйста, пожалуйста, пойдемте!

Она явно разозлилась, что мы застали ее в таком виде. Флора повязала косынку, и голова ее вмиг стала похожа на огромный бугристый шар, натянула сапоги и кинулась за нами. Она была вне себя от ярости и всю дорогу ругалась: «Я же говорила вам не играть на скалах!»

Жюстина лежала там, где мы ее оставили, но ей удалось натянуть на себя большую часть одежды. Одна нога была вывернута странным, жутким образом. Мы вместе отнесли ее домой. Она не издала ни единого звука.

После ее долго не было в школе.

Я постоянно бегу от этого вопоминания. Я не хочу думать о том, как мы пошли на кладбище, – мне вовсе не нужно было спешить домой, как я говорила, я все придумала. Среди могил бродил старик, подметал то здесь, то там. Мы быстро отыскали могилу мамы Жюстины, она сразу вспомнила дорогу. Жюстина прислонилась к надгробию.

– Здесь лежит моя мама, прямо под нами, в земле.

Ярко светило солнце, поэтому страшно не было, ни капельки. Но я все же не могла не думать о том, как руки Жюстининой мамы роют землю, как вылезают наружу и хватают нас за лодыжки. Как тащат нас вниз, чтобы наказать за то, что мы не хотим играть с ее девочкой.

Жюстина дура, Жюстина дура, Жюстина дуррра, в штаны надула!

Эту дразнилку мы придумали сами, дети часто сочиняют такое. От могилы мы отправились к белому каменному домику, где обитали мертвые – те, кого еще не закопали в землю. Дверь была заперта – я помню, что Берит подергала ручку. Посмотрев в замочную скважину, она прошептала, что видит гроб. «Коричневый, крышка открыта. Внутри кто-то лежит».

– Дай посмотреть! – крикнула я. – Мне страшно захотелось почувствовать то же, что она, я хотела увидеть настоящую смерть. Отпихнув Берит в сторону, я прильнула к скважине. К моему разочарованию, меня ждала непроглядная тьма.

Я уже хотела что-то сказать, обвинить ее в чем-то, но в эту секунду послышались шаги по гравию – это был тот старик с метлой. Мы спрятались и сидели в укрытии до тех пор, пока он не ушел.

– Давайте поиграем, – предложила Жюстина. Сейчас мне кажется, это она предложила.

Под водосточной трубой стояла бочка. В ней скапливалась дождевая вода, должно быть, для полива.

– Придумала! Давайте поиграем в рыбку. Ты, Жюстина, будешь нашей рыбкой.

Жюстина не возражала. Она соглашалась на все – таковы были правила.

– Мне раздеваться?

Ответ – да. Где это видано – рыба в одежде?

До сих пор помню ее маленькую сморщенную писюльку, спрятавшуюся между бедер, совсем не похожую на мою, круглую, выпуклую, как и у Берит, – я видела, когда мы купались. Мы выглядели как нормальные люди. Жюстина протягивала нам одежду, вещь за вещью, и мы клали их на землю.

Она не могла сама забраться в высокую бочку. Мы ухватили ее костлявое тело и столкнули в воду, хлынувшую через край. Стенки бочки были в чем-то зеленом, противном. Жюстина прерывисто вздохнула, когда холодная вода коснулась ее кожи, и на мгновение мне почудилось, что она плачет. Но она рассмеялась. Визгливо и дерзко:

– Теперь я ваша рыбка!

Жюстина принялась плескаться в воде так, что брызги полетели в нас.

– Прекрати! – Берит шлепнула ее.

Но Жюстина продолжала брызгаться.

Мы были начеку: боялись, что вернется старик.

– Старик идет! – прошипела я, и только тогда она утихла.

Мы видели, что ей холодно. Берит сказала, что надо накопать червяков и покормить рыбку. Тогда Жюстина стала бешено карабкаться вверх.

– Я не такая рыбка, я только листья ем! – кричала она.

Мы снова ударили ее, я помню. Но не нарочно, мы ведь просто хотели, чтобы она замолчала. Рыбы не разговаривают, они всегда молчат, а мы играем в игру, где она – рыбка. Мы нашли длинные палки и сперва делали вид, что это удочки, а потом стали бить Жюстину, и она стояла, вцепившись в края бочки, и не плакала, а просто терпела.

Став взрослыми, Берит и Йилл ни разу не говорили о том случае. О Жюстине говорили, но уделяли ей не больше внимания, чем всем остальным на классной фотографии. Радостные воспоминания и рассказы. Жюстина, крайняя справа. Волосы зачесаны набок, прихвачены зажимом. У остальных челки и кудряшки. Учительница на «М», как же ее звали, в плиссированной юбке и туфлях без каблука. Когда Йилл исполнилось тридцать, Берит заказала увеличенные портреты, свой и Йилл, и вставила в рамку. «Моей лучшей подружке». Йилл по-прежнему хранила эту фотографию, она висела над кроватью. Две круглощекие девятилетние девочки в гольфах и сандалиях.

Берит тогда произнесла небольшую речь:

– Это Йилл, которую я знала всегда, с которой я выросла бок о бок. Нам повезло. Мы обе выросли в надежных семьях, без разводов, скандалов и той замороженности, которая царит во многих семьях. Мягкий климат нашего детства позволил нам вырасти теми хорошими, умными людьми, какие мы есть… правда? – Она сделала паузу и хихикнула, и это было так похоже на нее. Все засмеялись. – Мы с Йилл никогда не ссорились. Мы кровные сестры, и мы будем жить до девяноста лет, а потом прыгнем с обрыва, вцепившись друг в друга своими старческими пальчиками.

Глава 20

Было уже темно – черная августовская ночь, небо затянуто облаками, сулящими дождь. Ах, было бы приятно освежиться под проливным дождем после затяжной духоты.

Жюстина позвонила Ханс-Петеру в «Три розы». Разговор дал минутное облегчение, но вскоре страх вновь стал подползать ближе. Руки тряслись, во рту пересохло, напал прерывистый кашель. Жюстина напряженно стискивала ладони, пытаясь сдержать дрожь. Решила принять душ – может, все станет немного иначе, если она вымоется.

Жюстина прошла в ванную, разделась и уже собралась открыть кран, как вдруг с лестницы донесся непонятный звук. Жюстина застыла. Прислушалась, затем очень медленно, беззвучно открыла дверь. Тишина. Продолжая прислушиваться, она неловко натянула на себя одежду. Неужели ее застанут в ванной, голым зверем? Ни за что! Перед глазами замелькали кадры «Психо» – ноющая музыка, вода, окрашивающаяся кровью.

Она стояла в библиотеке, за окном темнота. Птица. У птицы же есть предчувствие ночи, сидит в генах – чувствовать, когда наступает ночь, а когда день. Ее питомец слишком долго прожил в доме, растерял многие свои инстинкты. Но не этот – день и ночь. Перед рассветом он летел к Жюстине и ловко садился на плечо. Его крылья не знали, что такое полный размах, он расправлял их лишь наполовину. Дом, конечно, был высок, но для такой большой птицы недостаточно.

Жюстина различала очертания вольера внизу, у дерева, глаза привыкали к темноте. Она знала, что птица внутри. Наверное, сидит на своей любимой ветке, а может, забралась в домик. Что ее встревожило? Неужели там кто-то есть – кто-то недобрый?

– Конечно, нет! – произнесла она вслух. Но голос сорвался, ему не хватило силы.

Пока Жюстина была в Малайзии, птице приходилось выживать одной. Других вариантов не было. Жюстина заперла ее на чердаке, оставив большой запас еды и воды. Она до сих пор помнила возвращение домой: затхлый запах помета, птица, кинувшаяся к ней, удары перьев по лицу.

Дни напролет после возвращения Жюстина ползала на коленях, отскребая помет. Стены и пол, сверху донизу, весь дом. Как ритуал возвращения к тому, что было прежде.

До Натана.

Глава 21

На другой стороне улицы Хемслёйдсвэген располагались маленькие земельные участки. Обычно Микке бегал там, по аккуратным гравиевым дорожкам, вокруг круглого озера Лилынён, затем возвращался домой. Он заботился о своем теле, старался держать себя в форме. Натан бы это оценил, все-таки Микке – его сын, он не боится трудностей.

Временами он бегал регулярно, почти каждый день, невзирая на ветер или палящее солнце. Но иногда силы покидали его. Микке не знал почему. Иногда он просыпался утром, чувствуя себя абсолютно бессильным – и физически, и психически. Порой это состояние было вызвано словами Нетты, она бывала такой бестактной, что могла распахнуть дверь в комнату Микке и заорать, точно психопатка: «Черт, я больше не могу, не могу больше!»

Как будто во всем виноват только он. Во всех трудностях ее жизни. Каждый отвечает за себя, разве не так? Разве она сама не повторяла это при каждом удобном случае?

«Никто ничего за тебя не сделает, бесплатно в этой жизни ничего не достается, имей в виду. Если хочешь чего-то добиться – засучи рукава. Не сдавайся, Микке, борись за успех, даже если все кажется бессмысленным».

Так она могла проповедовать часами.

Он собирался переехать. Как только устроится, лишнего дня не проведет здесь. Но для начала надо найти работу по душе, а не первую попавшуюся. Правда, Микке не знал, что это может быть за работа. Но он поймет, если его оставят в покое. И тогда Микке избавится от Нетты, а Нетта от него. Микке обязательно найдет собственное жилье.

Во время одной из пробежек Микке и познакомился с Генри и Мэртой. Обоим было не меньше восьмидесяти – Микке не уточнял. О таких вещах не спрашивают, это понимал даже он.

Генри и Мэрта жили в домике у озера – переезжали туда весной, как только воду давали, и оставались там до начала сентября. А после нехотя возвращались в квартиру в Бандхаген.

Однажды вечером Микке во время пробежки чуть не столкнулся с Мэртой, внезапно возникшей у него на пути. Выставив ходунки за калитку, она стояла, опершись на них, – бледная, едва не прозрачная, хотя дело происходило летом. На ней были мешковатые коричневые штаны, натянутые до самой груди и подхваченные шнурком. Пуловер тоже сидел кое-как, Микке заметил дряблое плечо и бретельку бюстгальтера.

– Ой, пожалуйста, у тебя минутка найдется?

Она вытянула руку, серую и морщинистую, и ухватила Микке своими когтями.

– В чем дело? – нервно спросил он.

– Понимаешь… наш котик.

– Что?

– Такой толстый, коричневый… или рыжий, да. Рыжий. Можно сказать, рыжий.

Микке тяжело дышал, наклонившись вперед. Он уже сбился с ритма, спешить теперь некуда.

– Что с ним?

– Пропал.

Старухин подбородок задрожал, словно она вот-вот собиралась разрыдаться.

– Да? – Микке пожал плечами, кожа была липкой от пота. Одетый только в шорты и боксерскую майку, он хотел принять душ. Он вдруг смутился.

– Понимаешь, мальчик, мы тебя заприметили. Ты тут вечно бегаешь по округе. Вот мы и подумали – вдруг увидишь нашего котика. Ты же целыми днями тут скачешь. Его Лис зовут, котика нашего. Он кот, но мы его Лисом зовем.

Микке торопливо кивнул:

– Ладно. Лис. Понял. Посмотрю.

Старуха вцепилась в ходунки.

– Ты добрый мальчик, я вижу. А если найдешь Лиса, то уж я тебе…

– Ладно, – перебил Микке. – Все нормально.

Как это ни удивительно, Микке нашел кота. На следующий день. Возвращаясь домой с пробежки, он услышал, как в кустах что-то скребется. Там Микке это и увидел – старый ящик из-под пива, перевернутый вверх дном и прижатый двумя камнями. Кот был под ящиком.

Животное было цело, но выглядело измученным. Кому пришла в голову такая бессмысленная, жестокая выходка?

Микке сел на корточки.

– Лис, Лис… это ты?

Он сбросил камни, и приподнял ящик, просунул руку внутрь, коснулся кота. Он думал, что животное зашипит, выпустит когти. Микке приготовился увидеть кровь на руке. Тогда бы он рассердился – просто взбесился бы! Он чуть не отдернул руку.

Но вместо этого кот стал тереться о его ладонь и мурлыкать. Шерсть была мягкой и удивительно прохладной. Невероятно! Похоже, котик-то его полюбил с первой минуты!

Микке перевернул ящик и взял кота на руки. Прижал к груди, погладил. Бежать Микке уже не мог, но торопился изо всех сил. Животное даже не пыталось вырваться. Наоборот – кот приник к Микке всем телом и урчал, точно под кайфом, вся майка после оказалась облеплена короткими рыже-коричневыми волосками. Микке попытался счистить их, но тщетно. Нетта заметила шерсть и язвительно расхохоталась: «Микке, черт тебя дери, ты никак девушку завел?»

Даже на подходе к домику стариков кот не пытался вырваться. Одной рукой прижимая к себе зверя, Микке другой открыл калитку.

– Эй! – позвал он.

Домик был старым и ветхим. Веранду давно следовало перекрасить, крыша прохудилась в нескольких местах. Дверь была приоткрыта, и Микке позвал снова:

– Эй, я кота вашего принес!

На пороге показался старик. Он был так же болезненно бледен, как и жена, – может, от старости, может, с годами кожа теряет способность поглощать солнечное тепло. Длинные тощие руки были в голубоватых венах, шнурками вьющимися под серой кожей.

– Лис!.. – ахнул старик, и только тогда кот встрепенулся, вырвался из рук Микке, метнулся к дому и рыжей молнией скользнул внутрь. Из-за двери послышался надтреснутый вскрик, потом смех и оханье.

– Генри, Генри, ты видел, кто у нас тут!

Старики хотели угостить Микке кофе. Он отказался, сказав, что не пьет кофе. Может, тогда пива?

Микке вынужден был принять приглашение. День был туманный, почти дождливый. При входе Микке пришлось пригнуть голову. Старуха в кухонном закутке наливала в миску молоко. В домике не было настоящей плиты, только две газовые горелки на скамейке, покрытой жирной клеенкой. Кот сидел на половике.

Посередине крошечной гостиной стояли два продавленных кресла и стол из сосны, слишком массивный для столь маленькой комнаты. У стены – деревянный диван, на тумбочке у окна – телевизор. Пахло кисло и затхло – наверное, плесенью, влагой и стареющими телами. Кровать стариков пряталась за занавеской с крупными подсолнухами. От тесноты и полумрака Микке стало не по себе.

Сидя на продавленных диванных подушках, Микке зябко ежился – ему всегда было холодно, если сразу после пробежки не принять душ. Старик открыл банку слабоалкогольного пива и наполнил два стакана.

– Ты нашел нашего котика, ты спас ему жизнь! Спаситель ты наш.

Да, пришлось им все рассказать.

– Кто же мог такое сотворить? Сколько зла в мире! – причитала старуха, раскачиваясь из стороны в сторону. На подбородке и верхней губе росли белые волоски. Муж погладил ее по щеке. И это выглядело мило, хоть они и были древние старики.

– Чем тебя отблагодарить?

Старик достал бумажник, вынул из него сто крон.

– Нет, нет. Не надо!

– Конечно, надо! Котик – наша единственная радость. Детей у нас нет, родных нет. Ну, чтоб мы их любили, – таких нет, хе-хе. Кроме Лиса нет у нас никого.

Сидя на коленях у хозяйки, кот безотрывно смотрел на Микке.

– Да уж, мы хотим заплатить, – кивнула старуха. – В долгу оставаться не хотим.

В конце концов Микке пришлось взять свернутую купюру.

Уже собираясь выходить, Микке увидел дробовик, висящий на стене слева от двери. Старик заметил его взгляд.

– Он свое отслужил, – быстро сказал хозяин.

– Чего?

– Ружьишко. Стрелять из него нельзя.

– Нельзя?

– Я взял его у брата, когда тот помер. Он охотником был. Хотя я так и не… – Старик понизил голос. – Она против всего такого, Мэрта моя. Да и я тоже, честно признаться.

– Понятно.

– Хотя если нежданные гости нагрянут, такая штука пригодится. Против пьяных. Может, и не заметят, что вещь нерабочая. Вот как я думаю.

– Ясно.

Микке вышел на крыльцо. Ладонь старика опустилась на его руку.

– Слышь, ты только… вообще-то их так вешать нельзя. Кажись, закон теперь есть, что надо в шкаф запирать. На цепь пристегивать или как там. А мне плевать. Никто не видит – никто не знает. Правда?

– Конечно.

– Так что ты это, не болтай направо и налево…

– Конечно, нет.

– Народ у нас такой – сплетни пойдут… сам знаешь.

Вот как получилось, что Микке стал заглядывать к старикам в гости. В следующий раз, когда он проходил мимо, к крыше домика была приставлена лестница. Генри взбирался по ней на своих дрожащих стариковских ногах. Микке открыл калитку и вошел во двор.

– Извините, а что вы делаете?

Генри успел забраться только на первую перекладину. Услышав голос, спустился на землю. Прикрыл глаза, ухватившись за лестницу.

– Да крышу хотел починить.

Микке заметил в траве куски черепицы.

– Вот, свалились, – пробормотал Генри. – Давно уже, правда. Не те, конечно. Их-то теперь разве что старухе на цветочные горшки. Я новые нашел в сарае. То есть не новые, конечно, а те, что остались, когда крышу в прошлый раз перекладывали. Но это еще до нас было.

– Лестница шатается, – заметил Микке.

Старик хмыкнул:

– Да уж, высоковато тут.

– Их просто положить надо?

– Да. Пристроить поладнее, на обрешетку.

– Я заберусь наверх и сделаю.

– Ну уж, ладно тебе…

– Сделаю.

– Да ты ж бегать-скакать собирался.

– Потом поскачу. А сейчас починю вашу крышу.

Генри сделал несколько шагов назад.

– Правда, сделаешь? Точно?

– Точно.

– Мне-то нехорошо что-то. Накатило вот.

– Да ладно, сделаю. Чего уж там. – Сам не зная почему, Микке положил руку на плечо старика. Его поразило, насколько хрупким оно казалось на ощупь. Каким-то острым. И нежным, точь-в-точь цыплячья косточка.

После Микке помогал и в другом – стриг траву, красил облупившуюся веранду.

– Прям внучок у нас завелся, – говорила Мэрта, и ее светлые, почти бесцветные глаза подергивались слезой.

– Да ладно вам, – отзывался Микке. – Что ж не помочь, раз могу.

Он никогда прежде не общался со стариками. Его бабушка по матери вышла замуж во второй раз и поселилась в Аликанте. Да она и не стара была: Нетту она родила совсем молодой. А родители Натана умерли, их Микке никогда не видел. Генри и Мэрта – они были его и только его. Микке не собирался ничего говорить Нетте, она бы только все испортила.

Домик старики купили в семидесятые годы.

– Тебя еще и в проекте не было, – посмеивался Генри. – Мы были молодые – или почти молодые – тогда. А сколько вообще длится молодость? Вы об этом думали? Когда начинается старость? – Иногда он принимался философствовать, довольно занудно.

Домик построили в 1909 году, вот-вот столетний юбилей справит. Построили его родители Карла-Густава Линдстеда, рассказывала Мэрта с гордым видом.

– А ты знаешь, кто это такой? Ты, наверное, слишком молод, чтобы помнить. – Сдвинув кустистые брови, Мэрта смотрела на Микке. – Один из великих актеров нашего времени. Никогда не забуду, как он играл Примуса Свенссона в «Доме Вавилонском». Его по телевизору показывали. Когда, Генри? Помнишь? В начале восьмидесятых? Хотя тебя тогда и планах не было, да, мальчик?

– Был, конечно.

– Но взрослых фильмов по телевизору не смотрел. Хотя этот сериал был хороший, про такие вот земельные участки, – правда, не эти, а в другом районе, Эншедедален. Там он и жил, Примус Свенссон. Но потом все домики там снесли, чтобы построить большую больницу, помнишь, Генри? Бульдозеры… и домишек милых как не бывало. Грабеж и разбой, вот что это.

Мэрта умолкла и шмыгнула. Кот терся о ее ноги, Мэрта рассеянно погладила его.

– Да, а еще «Три чудака». Хотя тогда тебя уж точно на свете не было. Йоста Бернард, Гуннар «Чудак» Линдквист и Карл-Густав Линдстед. Они звали себя «Три чудака». – Мэрта захихикала, вспоминая.

«Вот тупизм, – подумал Микке. – Нереально тупо».

Но ничего не сказал.

В один прекрасный день, когда Микке подстриг лужайку, старики вручили ему ключ от домика.

– Мы хотим, чтобы он у тебя был, – произнес Генри с серьезным видом. – Вдруг с нами чего стрясется. В нашем возрасте ничего не знаешь наперед. Обернешься – а смерть с косой тут как тут. Кого сразу скосит, а кого так, подкосит, и лежи тогда, точно кура на прилавке. Мы с Мэртой все обсудили. Хорошо, когда есть запасной ключ. Мы могли бы, конечно, дать его кому-нибудь из соседей. Но, честно говоря, соседям мы тут не очень доверяем. Или как сказать?.. Мы не хотим, чтобы они сюда ходили и шпионили. Это все наше. Соседи у нас неплохие, дело не в том. Но болтать же начнут. Как мы живем, то да се. Ты же понимаешь?

Микке кивнул, зажав ключ в руке. К ключу был привязан пластиковый плетеный шнурок. Бело-зеленый, замусоленный.

– Ты так близко живешь, можешь заглядывать сюда иногда. Зимой то есть. Зимой-то мы не тут. Не так часто, имею в виду. Транспорта нормального-то нет. Да и что тут делать, зимой? Ничего тут хорошего зимою нет.

Микке снова кивнул.

– Рад помочь, – сказал он.

Глава 22

– Ты пришла, – приветливо произнес он. – А мы с Кристой заждались. Сидели и ждали, когда же наша мамочка придет.

Она стояла спиной к нему. В горле набухал ком, который она никак не могла сглотнуть. Сняв крышку с кастрюли, она проткнула картофелину вилкой, хоть и знала, что варить еще минут десять, не меньше.

– Сидели и ждали, – повторил он, на этот раз громче. Она услышала его шаги. – Правда, Криста, мы ведь ждали?

Тоненький, угодливый голос Кристы:

– Да, папа.

– Еда скоро готовая, – пробормотала она и обожглась крышкой. Вздрогнув, с грохотом уронила ее на плиту.

Теперь он был совсем рядом, за спиной, она слышала сдержанное дыхание.

– Где ты была? – Руки вокруг ее груди, сжимают, давят.

– Но… на работе.

– Ах, на работе…

– Да.

– Так долго?

– Автобуса не было, я ждала. Я пошла покупать в магазин, а там очередь в касса, и пропустила автобус, а следующего ждать… они не часто, ты знаешь.

Он повернул ее к себе, у него были маленькие, льдисто-голубые глаза. Когда-то она любила эти глаза, эту светловолосую дикую силу, когда-то…

– Очередь в касса… – передразнил он. – Очередь была в касса? Ты что, полмагазина скупила?

Она молчала, чувствуя, как сердце качает кровь.

– Ты в три заканчиваешь, не так ли? В пятнадцать ноль-ноль. Разве не так?

– Да, – прошептала она.

– Так долго домой не добираются. Даже если очередь в касса.

– Сегодня больше.

– Вот как. Больше.

– Да.

– Больше постояльцев, что ли?

– Мы говорили, было важно.

– Вы говорили? – Он ослабил медвежью хватку, поднял руку. Коснулся ее припухшего лица кончиками пальцев. Прикосновение обожгло огнем.

– Да.

Откуда-то издалека доносился звон столовых приборов – Криста.

– С кем? С кем ты говорила, вместо того чтобы мчаться домой и заботиться о семье?

– Ханс-Петер.

– Ханс-Петер.

– Да.

– И о чем же таком важном надо было поговорить именно сегодня? Таком важном, что все остальное стало неважно? Все остальное! – прорычал он, и слюна запузырилась в уголках рта.

Зазвонил телефон. Он так резко оттолкнул Ариадну, что та ударилась о стол. Уверенным шагом он направился в холл. Ариадна посмотрела на Кристу. Девочка быстро-быстро, словно одержимая, постукивала вилкой по стакану. В комнате стоял тревожный перезвон.

– Тихо, – прошептала Ариадна. – Пожалуйста, Криста, тише, положи вилку.

Он был в холле. Говорил по телефону. Смеялся. Интересно, кто это. Наверное, кто-то с работы. Она поставила на стол блюдо с нарезанной ветчиной, украшенной помидорами и петрушкой. Полила соусом и добавила ароматной чесночной соли.

– Скоро еда готовая, – механически повторила она.

Девочка сидела, обратив лицо вверх. Зрачки бегали по сторонам. Родители пытались научить девочку концентрировать взгляд – по крайней мере, когда она не одна. Но Криста все время забывала.

– Дождаться картошка только, – произнесла Ариадна.

Они сели за стол. Ариадна разрезала порцию Кристы на кусочки, как всегда. Он молча наблюдал за дочерью. Сама Ариадна не хотела есть.

– Куколка, осторожнее, – предупреждала ее когда-то мама. Родители называли ее «куколкой», будто ждали, что в один прекрасный день кокон лопнет и на свет появится обворожительная красавица. – Я очень хорошо понимаю, что ты находишь в этом светловолосом чужестранце. Но я вижу больше, чем ты, потому что я не влюблена.

Матери. Что они понимают.

Он заканчивал полицейскую школу. На греческий остров он прибыл вместе с несколькими друзьями. Она наблюдала за ним, стоя у тогда еще нового бассейна. Видела, как он стоял на бортике, готовясь нырнуть. На нем были облегающие плавки, а волосы на теле в лучах солнца отливали золотом.

Родители Ариадны держали гостиницу, в которой остановился будущий полицейский. То, что он выбрал именно эту гостиницу, а не другую, это ведь был знак, разве нет? Иногда постояльцев регистрировала Ариадна. Так было и в тот вечер, когда он приплыл вместе с друзьями. Именно она вписала его имя в регистрационный журнал. Томми Ягландер.

– Do you speak English? – спросил он, хотя она поздоровалась с ним по-английски.

– Yes, sir.

– Then I have to tell you something very important[4].

– Да… – прошептала она, насторожившись.

Речь шла о еде. У него была аллергия на millet. Настолько сильная, что он всегда носил с собой таблетки и шприцы для инъекций. Millet? Что это такое? Она не знала.

– Может быть, вы и не кладете millet в еду, – сказал он. – Но если кладете, то, пожалуйста, не делайте этого, пока я здесь. Иначе вам придется разбираться с трупом.

Она сходила за словарем и в конце концов выяснила, что millet означает просо.

– I thought millet was food for birds[5], – сказала она. – Корм для попугайчиков.

Он рассмеялся так весело, что она заметила золотые пломбы в коренных зубах.

Когда, взяв ключ, он ушел в свою комнату, она заглянула в его паспорт. На пять лет старше нее, родился в декабре. Стрелец. Живет в Стокгольме, Швеция.

Ночью ей приснилось существо – наполовину конь, наполовину человек. Он скакал по берегу моря, натягивая тетиву лука и целясь прямо в нее. Подскакал так близко, что песок из-под копыт угодил ей в лицо. По спине пробежало тепло, и она проснулась в ту же минуту. Казалось, между ног пролилось теплое молоко.

Он уезжал и возвращался. За год не менее трех раз наведывался на остров, в гостиницу. За это время она успела выучить несколько шведских предложений. А он выучился говорить не только «калимера».

Он произвел впечатление на ее родителей, хоть и был чужестранцем. Заморочил им голову – как она думала теперь. Хотя она и не смогла бы объяснить – как. Он просто показал лишь одну сторону себя – приятную, очаровательную. Вежливую, приличную, веселую.

Родители постепенно перестали обращать внимание на старинные правила поведения, требования морали. Они освобождали ее от работы в отеле.

«Тебе нужно иногда выходить, Куколка. Возьми с собой нашего шведского гостя, покажи ему остров».

Так что когда он торжественно попросил руки их дочери, они приняли его в свои объятия как любимого сына. Они думали, что знают его. Он так много рассказывал им жестами и самодельными словами. О себе. О том, как они будут жить в Швеции. Так убедительно, что даже мама наконец сдалась.

За несколько дней до свадьбы произошло непредвиденное – у папы случился инфаркт. Рано утром, когда он встал с кровати, чтобы пойти в туалет, жена проснулась от странных звуков и едва успела поймать его, прежде чем он свалился с кровати. Упали оба – ее тело оказалось внизу, смягчив удар. Но это не помогло. Он умер прямо на каменном полу, на руках у жены.

Вместо свадьбы вышли похороны. Ариадне пришлось спрятать чудесное свадебное платье и облачиться в траур. Все это время Томми очень помогал им. Он держал Ариадну за руку на похоронах, пока она плакала, плакала. Он обнимал ее маму и предлагал ей переехать в Швецию. Когда угодно. Например, через месяц, когда все практические вопросы будут улажены.

Спустя неделю они с Ариадной поднялись на борт самолета, направлявшегося в стокгольмский аэропорт Арланда. Стремительная церемония в стокгольмской ратуше, и невинная греческая девушка стала госпожой Ягландер. Руки украсили два простых золотых кольца. После они вместе с одетыми по форме коллегами Томми, присутствовавшими на церемонии в качестве свидетелей, отобедали в ресторане «Стальмэстарегорден».

Ариадна представляла себе все совсем иначе: радость, праздник, музыка, танцы до рассвета. Но вышло как вышло. И поскольку вся родня носила траур, отметить так было приличнее. С этим не поспоришь.

– Мать твоя может приехать чуть позже, – утешал Томми. – Пусть живет в новом доме, поможет присматривать за детьми.

На самом деле за семнадцать лет совместной жизни Томми и Ариадны мать навестила их всего четыре раза. Отчасти в этом была вина Ариадны. Ей было невмоготу видеть по лицу матери, что та знает. Что ее тревога была вовсе не беспочвенной.

Томми изменился сразу после рождения дочери. Ариадна стала замечать его темную сторону – полную противоположность той, в которую она влюбилась. Их вызвали в больницу для беседы с доктором. Что-то было не так с глазами Кристы. Девочка спала в детском автомобильном кресле. Проплакав всю ночь, она совершенно изнемогла.

Врача звали «доктор Новаковска». Она была родом из какой-то восточноевропейской страны – имя и акцент свидетельствовали о том. После Томми жаловался, что им не дали шведского специалиста. Как будто их ребенок не достоин лучшего! Почему именно им приходится довольствоваться отбросами с Востока!

У доктора Эвы Новаковска были холодные пальцы. Она улыбнулась, глядя в сторону автомобильного кресла.

– Какая у вас замечательная девочка. Такая славная, хорошенькая, а какие длинные реснички.

Она взяла стопку документов и стала молча их перелистывать. На подоконнике стояла пластмассовая фигурка: аист со свертком в клюве. Из свертка торчал белобрысый хохолок.

Они ждали. Криста захныкала и уронила соску. Ариадна вернула соску на место и снова укачала девочку.

Доктор Новаковска поправила очки. Прокашлялась.

– Как вы уже, наверное, поняли, что-то пошло не так.

Именно этими словами: что-то пошло не так.

Что могло пойти не так? В материнском теле ребенок под защитой. Женское тело устроено таким образом: внутри есть специальная комнатка. Надежная, уютная комнатка, где зародыш вырастает в плод, а плод в ребенка.

– Мы ее обследовали, – продолжала доктор Новаковска. На шее у нее висела цепочка с крестиком. Когда Новаковска двигалась, крестик раскачивался. – К сожалению, мы ничего не можем сделать. Называя вещи своими именами, скажу: ваша дочь никогда не будет видеть.

Томми рассердился, просто рассвирепел. Вскочил, навис над столом, опираясь на костяшки пальцев. Ариадна никогда раньше не замечала, какие мощные у него кулаки.

– Что вы с ней сделали! – Голос глухо дрожал, рвался из глотки, точно зверь.

Доктор Новаковска отшатнулась. Это было самое трудное в ее профессии: сообщать о неизлечимой болезни или смерти. Во время учебы они тренировались делать такие сообщения, половину учебного дня посвятили ролевой игре на эту тему. Это и вправду было как игра, театр.

– Поверьте, мы сделали все, что в наших силах. Но у маленькой Кристы врожденный порок. Он возник уже в утробе матери.

Он не воспринял ее слова. В ту минуту.

– Моя жена ходила на осмотры. Вы должны были заметить уже тогда! Зачем нам тогда женские консультации, если вы не можете проследить, чтобы беременность протекала как надо!

– Конечно, конечно, разумеется. И Швеция – одна из передовых стран в этой области. Но не все можно обнаружить сразу.

– Значит, плохо смотрели. Скажите как есть. Вы совершили ошибку.

– Но, Томми… – Ариадна нащупала его запястье. Оно было как гранит. Он повернулся к ней, поджав губы:

– Значит, ты с ними согласна!

– Нет… но…

Он посмотрел на нее, глубоко в глаза, глубоко в кожу.

– Но ее жизнь все равно может сложиться счастливо, – продолжила доктор Новаковска, явно шокированная реакцией молодого отца. – Это еще не катастрофа. Я знаю многих… есть вспомогательные средства, специальное обучение… когда Криста подрастет. Если хотите, я могу дать вам номера телефонов родителей, оказавшихся в той же ситуации.

Но Томми уже схватил автомобильное сиденье Кристы и рванул на себя так, что девочка проснулась и заплакала. Он застыл в дверях.

– Мне нужен специалист.

Врач нервно засмеялась.

– Вы только что говорили со специалистом. Вы говорили со мной, а я именно специалист.

Томми повернулся к Ариадне. Взгляд его был острее лезвия.

– Поехали.

Глава 23

Услышав внезапный свистящий звук, она вздрогнула и затаила дыхание. Потом увидела, как быстро перемещаются по небу тучи. Ветер раздвигал их, будто театральный занавес, открывая луну. Она казалась такой близкой. Были отчетливо видны и поля, и кратеры.

Из темноты проступил и сад: посеребренные листья и сплетение теней. Она перевела взгляд на вольер. Птица? Нет, та спала – наверное, где-то высоко, спрятав голову под крыло.

Пора и ей в постель: без двадцати час. Надо идти в спальню, забираться под одеяло, устраиваться рядом с пустотой, где должен находиться Ханс-Петер. Надо обнять пустоту, заставить себя вспомнить его надежную спину и ноги.

Она взглянула на озеро. Поверхность серебрилась в сиянии ночного светила, подергивалась рябью под порывами ветра.

Нет, подумала она, нет. Капли пота выступили над верхней губой. Она утерла рот тыльной стороной ладони, ее переполняли страх и печаль.

В этот день, как и во все прочие дни, она выходила на лодке. Гребла несколько сотен метров – теперь ей сложно определять расстояние. Зимой все выглядело иначе. Даже темнота была другой, более серой.

Как и в другие дни, в этот день она встала в лодке на колени, перегнулась через борт, глядя в прозрачную воду. Водоросли и травы, рыба – все иное. Здесь было глубоко – а как глубоко, она не знала.

Достаточно?

Ханс-Петер не любил ее лодочные прогулки, он называл это поведение полуистерическим. Она отвечала, что иногда ей нужно собраться с силами. Что это жизненно важно для нее – близость к воде, созерцание.

Она убеждала его, произнося пафосные речи.

– Там, между небом и водой, я достигаю особого спокойствия. Не надо пытаться отнять его у меня, мешать мне. Мы с тобой не из тех людей, что принуждают друг друга. Мы никогда, ни за что не должны этого делать.

– Да ты сумасшедшая. – Ханс-Петер пытался отшутиться. – Но все мы не без странностей.

– Понимаешь, это важно для меня, – ворковала она детским голоском, прижимаясь к нему. – Так же важно, как для тебя – читать.

Это случилось в конце зимы шесть с половиной лет назад. Лед был хрупок и рыхл. Обмякшее женское тело, привязанное к финским санкам, стало еще тяжелее от пакетов с камнями, которые она привязала к нему. Она толкала санки все дальше и дальше, пока лед не начал проседать под ее весом. Последнее усилие, толчок, руки отпускают деревянную ручку, сани с глухим бульканьем наклоняются вперед и погружаются в воду.

Глава 24

Аэропорт располагался в страшной глуши. Добираясь туда, им пришлось ехать по узким извивающимся дорожкам, а под конец – мимо хлева, вокруг которого блеяли овцы. Глина и навоз облепили покрышки. Они припарковались у здания терминала.

– Мы всю неделю ездили так осторожно, – вздохнула Йилл, – а теперь на машину смотреть страшно! Что о нас подумают в прокате…

– Что подумают, то и подумают.

Тор достал сумки из машины и отправился к терминалу. Отпуск закончился, настала пора возвращаться домой. Он надеялся, что ощутит облегчение или, по крайней мере, не почувствует ничего, но с удивлением обнаружил, что это не так.

Зал ожидания был пуст. Неужели они с Йилл – единственные пассажиры рейса на Будё? Неужели самолет отправится в путь только ради них? Они зарегистрировались и опустили ключ от машины в ячейку возврата на стене, чтобы персонал фирмы по прокату авто забрал его.

– Машиночка наша… Я успела к ней привыкнуть. – Йилл бросила взгляд на пустую парковку и изобразила игриво-детский тон, как иногда делают женщины.

Берит была такой же – по крайней мере, в начале знакомства. А он уже и забыл. Все казалось таким далеким. Вся его жизнь.

Они уселись на диван и стали ждать. За стойкой кафетерия гремел посудой сонный подросток. В воздухе терпко пахло кофе, слишком долго простоявшим на плитке. Самолет должен был взлететь через полчаса, но его еще не было видно. В паре сотен метров от аэродрома находилось кладбище с белыми крестами и надгробиями, а дальше – непроходимый дикий лес.

«Совсем не так, как дома, – подумал Тор. – У нас кладбища ухоженные и уютные, люди ходят туда, чтобы предаваться воспоминаниям. День Всех Святых, большие свечи, запахи мха и дыма. Дрожащие от холода люди, собравшиеся стайками, чтобы согреться, слушают оркестр Армии спасения. Частый, туманный дождь превращает их в тени, стирая лица. Почему в День Всех Святых всегда идет дождь? Может быть, как говорила бабушка, ангелы плачут вместе с нами?»

Он указал на надгробия:

– Странное место для кладбища, правда? Совсем рядом с взлетной полосой.

– Мертвым шум не мешает, – произнесла Йилл с норвежским акцентом, листая брошюру авиакомпании.

– Что ты сказала?

Она посмотрела на него, прищурив глаза и наморщив нос, а затем прочитала на своем деланном норвежском:

– «Шум – это главная экологическая проблема для жителей районов, расположенных рядом с аэропортом». Ты только послушай: нежелательные громкие звуки называют шумом. Вот почему аэропорт построили среди пастбищ и кладбищ.

Тор невольно улыбнулся. Это подстегнуло Йилл, и она продолжила:

– Но все не так страшно. В соответствии с планом правительства, в период с 1999 по 2010 год шумовые помехи должны быть сокращены на двадцать пять процентов – из расчета так называемого «индекса шумовых помех».

– Великолепно.

Она умолкла и придвинулась к нему.

– Ну, как все? Хорошо?

– Да.

– Доволен поездкой?

– Конечно. Конечно.

– Значит, не жалеешь, что согласился?

Он фыркнул:

– Нет!

– Ты так и не увидел китов. Это сильное впечатление.

– Я уже понял, – сухо отозвался он.

Йилл открыла сумку и достала сверток. На шее выступили красные пятна.

– Вот.

– Это мне?

– Да.

– С чего вдруг?

– На память. И спасибо, что ты поехал сюда вместе со мной.

– Тебе спасибо. – Он почувствовал, как неубедительно это прозвучало.

Тор вертел сверток в руках. Прямоугольный и твердый. Книга. Она купила ему книгу.

– Открыть?

– Если хочешь.

Это и вправду была книга. Альбом фотографий. Обложка отливала синим: море, небо, горные гребни. Посреди сине-белого – судно, красно-черно-белое, сфотографированное сверху.

– Такие красивые снимки, что я подумала… Не могла пройти мимо.

– Спасибо, Йилл.

– Тут и фотографии китов есть. Кашалотов. Никто и не узнает, что ты не видел их собственными глазами. Ты же был рядом с ними. В паре метров от них, в общем-то. Можешь все равно рассказать о них друзьям.

«Друзьям, – подумал он. – У меня есть друзья?»

Когда-то давно друзья у них были. Пока жизнь текла так, как ей и положено течь. Они дружили семьями, устраивали ужины, вместе праздновали день летнего солнцестояния. Но Тор никогда не чувствовал себя особо вовлеченным в эти отношения. В основном, это были знакомые Берит. Люди из издательского мира. Друзья юности. Например, Йилл и ее теперь уже бывший. Как его звали? Пелле? Грубый, нахрапистый качок. Они плохо смотрелись вместе. В этом Тор и Берит были солидарны. Тор вдруг понял, что очень мало знает о Йилл, хоть они и знакомы много лет. Вероятно, она знает его гораздо лучше, чем он ее.

Она встала и подошла к окну, будто прислушиваясь. Перед дорогой она накрасилась, нацепила официальное лицо. Все закончилось. Они летят домой. Йилл – работать, уже завтра ей предстоит встать в шесть. Он – зачем? Чтобы ждать дальше, разумеется. Искать и ждать. И иногда встречаться с сыновьями. Неужели это все, что осталось от его тщательно выстроенной жизни?

С Йоргеном они не виделись с тех пор, как сынок спустил на него собак. Он дико испугался, когда Тор рухнул на колени и схватился за сердце, немедленно вызвал «скорую» и отправился в больницу вместе с отцом. Там Тора определили в палату интенсивной терапии и подключили трубки и измерительные приборы. Даже в туалет вставать запретили. Йорген сидел на табуретке у койки – на круглой стальной табуретке с дырочками. Казалось, это очень неудобно. Тор с мучением смотрел на сына: «Можешь идти домой, Йорген, ничего страшного».

Нет, парень упрямо продолжал сидеть. Через несколько часов Тора выписали. Сердце оказалось здоровым и целым. Что же с ним произошло?

«Может быть, что-то с желудком. Часто симптомы напоминают сердечную боль. Но конечно, лучше лишний раз обратиться за помощью, чем… ну, вы понимаете».

Домой Тор поехал на такси. Йорген отправился к себе в Сульна. Там он жил со своей девушкой. Интересно, он до сих пор с ней? Хелле. Кажется, так звали эту миниатюрную плоскогрудую датчанку.

Когда Берит еще была с ним, сыновья часто приезжали вместе со своими девушками, спонтанно. Теперь этого не случалось. Младший, Йене, разозлился и расстроился, когда Тору пришлось продать летний домик в Вэтё. Он часто ездил туда со своей девушкой, но с ремонтом помогать не собирался. Они чуть ли посуду грязную после себя не оставляли.

Тор знал, что и Берит расстроилась бы, если бы вернулась. Может, он продал летний домик, чтобы насолить ей? Может, это стало неосознанной местью? Психолог наверняка додумался бы до такого объяснения. Берит обожала Вэтё. Он так и видел ее с книжкой, полулежащей в кресле на веранде. Ей всегда приходилось что-то читать по работе.

Там, в домике, оставалось немало книг, над которыми она работала. Например, «Большая книга о съедобных грибах». И несколько романов Сони Карлберг. Тор словно впервые заметил названия: неужели такие книги издают до сих пор? Одна называлась «Салон „Судьба“». Вторая – «Перед закатом». Обложки в стиле пятидесятых. Что-то вроде усадебных романов. Тор вспомнил, как Берит жаловалась на писательницу, даму, которая заводилась с пол-оборота. Как она явилась в редакцию, обнаружив опечатку в своей новой книге, и в ярости швырнула увесистый том на клавиатуру компьютера, отчего и книга, и клавиатура пришли в негодность.

Перед продажей Вэтё Тор забрал почти все личные вещи, но мебель и все прочее оставил. И книги Берит тоже.

От мощного гула задрожали большие окна, и пластиковый стакан съехал на самый край стола. Какой-то самолет шел на посадку. Тор встал рядом с Йилл. Она пахла чем-то незнакомым – мылом или духами. Они увидели, как маленький белый самолет опускается и приземляется на полосу.

– Понятно, – кивнула Йилл.

Женщина в комбинезоне, с темно-красными волосами, завязанными в хвостики, выкатила тележку только с их багажом. Больше ничего. Она посигналила самолету двумя желтыми лопаточками, приглашая ближе к терминалу. Самолет остановился в нескольких десятках сантиметров от нее. Звук мотора затих. Женщина поставила колодки под колеса и натянула чехлы на две лопасти пропеллера. После подсоединила шланг с горючим. Под комбинезоном угадывались широкие бедра. Тор почувствовал легкий прилив желания. Он слегка ткнул Йилл:

– Гляди-ка, баба-то не промах.

Она кивнула. Пора было идти садиться. К удивлению Тора, самолет оказался почти заполнен. Он хотел сказать Йилл что-то шутливое, вроде «откуда они все взялись?».

Но вдруг увидел ее лицо.

Она плакала.

Глава 25

Едва Ханс-Петер устроился на кушетке в своей каморке, как в дверь позвонили.

Черт, подумал он, вроде бы все постояльцы уже пришли.

Спина ныла – когда-то у него был жуткий приступ остеохондроза, лишь бы снова не повторился. Ханс-Петер не раз пытался уговорить Ульфа установить кодовый замок, в то же время понимая, что любые проявления модернизации таили угрозу его служебному положению. Но Ульф сопротивлялся. Он хотел, чтобы все в гостинице работало по старинке, проверенным способом. Это был его фирменный стиль.

В дверь снова позвонили. Ханс-Петер медленно встал и пригладил волосы – то немногое, что от них осталось. Мать беспокоилась при встречах: «Тебе бы врачу сказать про облысение, Ханс-Петер. Вдруг болезнь какая. С болезнями надо быть осторожнее. А если вовремя начать лечение, то можно победить недуг».

Ханс-Петер устал объяснять, что его растущая лысина – проявление возраста, что это совершенно нормально. Мать вздрагивала, как от удара:

– Возраста? Но, Ханс-Петер, ты совсем еще не старый. И посмотри на отца – я знаю, что тебе досталась его шевелюра.

В это мгновение отец обычно встряхивал седой гривой так, что перхоть летела по всей комнате.

– Какие же мы старики, Ха-Пэ? Вот, смотри, тут и вошь заблудится.

Мать не могла примириться с мыслью, что у нее до сих пор нет внуков и теперь уже, по всей видимости, не будет. Она гнала прочь эту мысль. К тому же она начинала дряхлеть разумом. Или становилась забывчивой – это формулировка звучала мягче. Два перенесенных инфаркта ослабили ее еще больше.

В дверь позвонили еще раз – резче, требовательней. Ханс-Петер открыл. На пороге стоял мужчина, высокий и крепкий, но с круглым, почти детским лицом. Короткие, выгоревшие на солнце волосы, ни намека на лысину. Он был одет в черные джинсы и белую футболку, подчеркивающую бронзовую мускулистость рук. На плечи он накинул пуловер, небрежно связав рукава на груди. Голубые глаза – яркие, лучистые, будто мужчина надел цветные линзы. Он протянул руку.

– Добрый вечер, – произнес он глубоким, но в то же время слегка натянутым голосом. Ханс-Петер хорошо различал нюансы интонации.

– Э… добрый вечер.

– У вас есть свободные номера?

– Не… не думаю. – У Ханс-Петера возникло смутное опасение, что однозначный отказ может вызвать взрыв гнева. «Глупости, – пронеслось в уме. – Это Жюстина заразила меня своими страхами».

Он вернулся к стойке и стал листать журнал, хоть и так знал, что этой ночью отель полон. Мужчина подошел ближе, оперся руками на стойку и навис над нею. Его пальцы поросли светлым пушком. На безымянном пальце правой руки блестело кольцо.

Ханс-Петер откашлялся.

– Боюсь, что ситуация сложная, – произнес он, пытаясь изобразить вежливое сожаление.

Мужчина фыркнул:

– Что вы сказали? Боитесь? Вам бы радоваться, что дела у гостиницы хорошо идут.

Ханс-Петер почувствовал, что краснеет.

– Это просто выражение такое, – пробормотал он.

– Да ладно, шучу, – сказал гость. – Забудьте про номер. Мне просто захотелось зайти сюда. Оглядеться, поговорить.

– Вот как?

– Дело в том, что я вас знаю. Или не то чтобы знаю, но я знаю, кто вы такой. И вы один из тех, с кем я хочу поговорить.

Ханс-Петер захлопнул журнал и отложил его в сторону Под мышками покалывало от беспокойства.

– Пожалуйста, объясните, что вы имеете в виду.

– Да не бойтесь вы так. Можно подумать, вы привидение увидели.

– Простите… мы встречались раньше? Может быть, вы останавливались у нас? В таком случае, я вас не помню, все лица невозможно запомнить.

Гость потянулся, суставы крупного тела хрустнули. Он оттопырил губу.

– Ханс-Петер Бергман. Это вы, не правда ли?..

– Да…

– Живете в Хэссельбю. Вместе с Жюстиной Дальвик, уже пять лет. Не женаты, а лишь проживаете вместе, прошу обратить внимание.

– Да…

– Она не хочет выходить за вас? Не хочет делиться своим огромным наследством? Или есть другие причины? Может, это вы жениться не хотите?

В ушах Ханс-Петера нарастал шум, заполнил всю голову до самой шеи, лишив способности думать.

– Спокойно, – произнес мужчина. – Все проще, чем кажется. Мы за нею давно следим. Мы чувствуем, что ей есть что скрывать. Но поймать ее пока не удалось.

– Кто вы? – наконец спросил Ханс-Петер, чувствуя, как внутри поднимается волна гнева. – Почему вы врываетесь сюда и говорите какие-то непонятные вещи?

Мужчина переменился. Его лицо озарила улыбка.

– Меня зовут Томми Ягландер. Я муж вашей коллеги, Ариадны. Она, конечно, рассказывала, что я работаю в полиции.

– Вот оно что… – безжизненно отозвался Ханс-Петер.

– Моя жена забыла ключи, так что я решил заглянуть сюда, раз оказался поблизости. Может, ключи здесь. Не видели незнакомых ключей случайно?

– Нет, кажется.

– Она иногда такая растеряха, жена моя. То кошелек потеряет, то ключи. Твоя такая же? Может, все женщины такие? Они хвалятся, что могут делать несколько вещей одновременно, но я не знаю, не знаю. – Он громко, раскатисто засмеялся.

Ханс-Петер хотел засмеяться в ответ, но ничего не вышло. Тогда он решил проявить вежливость, привитую родителями с детства.

– Может, чашку кофе и бутерброд? Или вы уже уходите?

К удивлению Ханс-Петера, здоровяк принял приглашение. Ханс-Петер налил воды в кофеварку и насыпал кофе. Пока варился кофе, он отрезал два толстых ломтя хлеба, намазал паштетом и положил сверху пару кусочков соленого огурца. Накрывая стол в комнате для завтрака, он слышал доносящиеся через приоткрытое окно возгласы и крики пьяной молодежи.

– Присядьте, – сказал он. – Я как-то опешил сначала – из-за того, что вы знали, кто я такой. Я должен был узнать вас? Даже неловко как-то…

Томми Ягландер вытянул вперед длинные ноги. Ботинки были тщательно начищены. Когда он положил ногу на ногу, Ханс-Петер заметил ценник на подошве одного ботинка.

– Я заезжал за ней пару раз, – ответил Томми. – Но вас не встречал. Видел вашего Свантессона.

– Да, это он тут хозяин. Вы угощайтесь. – Ханс-Петер переставил на середину стола тарелку с бутербродами.

Ягландер протянул руку, но передумал.

– Можно узнать состав хлеба?

– Обычный ржаной хлеб. Мама Ульфа Свантессона печет к завтраку.

– А добавки в нем есть? Например, просо?

– Просо? А что это такое?

Ягландер ответил целой лекцией. Было заметно, что ему уже приходилось слышать этот вопрос прежде.

– Злак. Выращивают его в Азии и Африке, но здесь тоже встречается. В Европе его начали выращивать уже в каменном веке, а в Швеции этот злак был распространен в восемнадцатом веке. Из зерен проса изготавливают крупу и муку, которую используют в выпечке и приготовлении еды. Если я проглочу хотя бы грамм проса, то умру.

– Вот черт.

– Так что вы понимаете, почему я спрашиваю. У меня, конечно, всегда есть с собой шприцы и антидот. – Он указал на маленький кожаный рюкзак, который лежал у его ног. – Но действует лекарство не сразу. А чувствовать, как отекают дыхательные пути, не очень-то приятно.

– Не думаю, что мама Ульфа кладет это самое просо в свой хлеб. Она довольно консервативна, как и сын. Но на всякий случай я ей позвоню. Может быть, другим гостям тоже важно знать такие вещи.

– Насколько мне известно, во всей Швеции, кроме меня, есть только один человек с такой же аллергией. По-моему, женщина.

– Я все равно позвоню. А который час, кстати?

– Половина двенадцатого. Ладно, не беспокойтесь. Я не буду бутерброд, если не обидитесь. Старушки обычно рано ложатся спать.

Ханс-Петер налил кофе. Сам он пить не решался, чтобы не сбить сон. Он съел один бутерброд и выпил стакан воды.

Ягландер огляделся по сторонам:

– Приятное местечко.

– Ну да. Неплохое.

– «Три розы». Почему так назвали?

– Этого я не знаю. – Ханс-Петер с удивлением обнаружил, что никогда не задавался этим вопросом.

Янгландер подул на кофе и сделал глоток.

– У вас, как я понял, сегодня было много дел.

– В это время года всегда дел много. Есть иностранные постояльцы. Народ снова стал путешествовать, успокоился после одиннадцатого сентября.

– А был спад?

– Да, иностранцы приезжали меньше.

На минуту воцарилась тишина. Из ванной номера на втором этаже доносился слабый шум. Томми Ягландер с хрустом потянул себя за пальцы. Ханс-Петер терпеть не мог этот звук. Кажется, Ягландер это почувствовал.

– Она хорошо работает? – вдруг спросил он.

– Что?

– Моя жена. Она хорошо работает?

– Конечно. Разумеется. Здесь, как видите, сложно поддерживать чистоту, но она трудится не покладая рук.

Ягландер хохотнул. Подавшись вперед, он пристально посмотрел на Ханс-Петера своими почти светящимися голубыми глазами. Тот рефлекторно подался назад. Оказаться на допросе у такого бульдозера – так себе удовольствие.

– Кажется, я знаю, о чем вы сейчас думаете, – произнес гость, не меняя выражения лица.

– Что… что вы имеете в виду?

– Вы приготовили кофе, бутерброды, все очень мило, но больше всего вам хочется вмазать мне как следует.

– Нет… с чего вдруг? – В голове пронесся облик Ариадны, ее распухшие губы.

– Я читаю по лицам, понимаете. Я вижу каждого насквозь. Это часть моей работы, и я неплохо с ней справляюсь, скажу вам без ложной скромности.

С улицы донесся пронзительный женский вопль:

– Сво-о-лочь! Я тебя убью!

Ягландер не сдвинулся с места.

Женщина снова закричала. Частый стук каблуков – и снова все затихло. Ханс-Петер отодвинул в сторону тарелку, на которой лежал нетронутый бутерброд.

– Боюсь, я вас не совсем понимаю.

– Ха! Снова боитесь!

Ханс-Петер поежился.

– Объясните, о чем идет речь.

– Ваша женщина. Жюстина Дальвик. Я знаю, что вы прекрасно слышали все, что я сказал несколько минут назад. Что мы следим за ней, потому что у нее в прошлом – темные делишки. Но вы решили не слышать этого, вытеснить из памяти. Не поможет, Бергман. Как только за мной закроется дверь, вы вспомните мои слова и будете прокручивать их в голове снова и снова.

– Темные делишки? – в каком-то отупении повторил Ханс-Петер.

– Один из моих коллег следил за ней – если понимаете, о чем я. Ханс Нэстман. Хороший старый полицейский. К сожалению, уже покойный. Рак. Чума нашего времени.

Ханс-Петер безотрывно смотрел на Ягландера. Тело сделалось будто из мокрого песка – все отяжелело и словно просело.

– Что она, по-вашему, сделала? – бесцветным голосом спросил он.

– Да уж, я бы с такой кровать делить не стал.

«Постель, – растерянно подумал Ханс-Петер. – Постель, а не кровать, идиот». Вслух он произнес:

– Но что она сделала?

– Вы уверены, что хотите знать?

– Да! – почти крикнул Ханс-Петер.

– Убила человека.

Глава 26

Утро было прохладным, в воздухе пахло осенью. Йилл отстегнула велосипед и ладонью смахнула капли с седла. Приближалась трудная для навигации пора – с утренними туманами. Многие не спешили входить в канал, а бросали якорь у Борнхувуда в ожидании лучшей видимости. Кроме прочего, это означало, что лоцман вынужден был оставаться на судне долгие часы, хоть оно и находилось совсем рядом со шлюзом, где он мог бы сойти на берег и отправиться домой, чтобы успеть отдохнуть свои законные девять часов перед следующей сменой. Иногда служащим шлюза даже приходилось отправлять за лоцманом один из своих служебных катеров.

Йилл скатилась на велосипеде по склону и поехала по пешеходной дорожке вдоль воды. На часах было без четверти шесть. Вокруг ни души. Порой утром Йилл встречала компанию косуль, которые угощались в окрестных садах. Ничуть не пугаясь, они спокойно наблюдали за ней. Остальное время они обитали в лесу вокруг Рагнхильдсборга. Переезжая в этот район, Йилл даже не догадывалась, насколько дикая здесь природа. «Приятный сюрприз, – думала она теперь. – И город, и деревня сразу».

Она проехала мимо гавани с катерами справа и длинным лодочным гаражом из гофрированного железа слева. Чуть дальше, по левую руку, лежало заброшенное поле для гольфа. Этим дождливым летом оно большей частью пустовало. Неподалеку стояло и здание фабрики из желтого кирпича – здесь когда-то располагалось производство табачных изделий, затем редакция губернской газеты. Что же там теперь? Йилл не знала. Но двери «Овощной базы Ларссона» были открыты, внутри мельтешили люди. Они начинали работать еще раньше, чем Йилл. К тому же каждый божий день. Кому-то всегда хуже, чем тебе.

Распорядок работы Йилл непосвященному мог показаться довольно тяжелым. Но Йилл не хотела ничего менять. С нее хватит офисной жизни. Сегодня ей предстояло работать с шести до половины третьего, затем отдых до десяти вечера, пока не начнется долгая ночная смена, которая завершится в шесть утра. Потом сон дома, новая смена с половины третьего пополудни до десяти вечера. Но зато потом – три свободных дня, а через каждые пять недель – целых девять выходных подряд. Из такого маленького отпуска она только что вернулась.

Йилл энергично крутила педали, чтобы одолеть подъем перед мостом Мэларбрун, не слезая с велосипеда. Хорошая физическая форма требовала постоянных тренировок. Стоило Йилл оставить велосипед хотя бы на пару дней, как силы шли на убыль. Иногда она ходила в спортзал «Наутилус». Надо бы почаще – хотя бы три раза в неделю.

«Нужно взяться за ум», – думала Йилл. Вокруг все только и твердят о том, как важно тренироваться. Ее талия уже начала заплывать жирком, и это ее сильно раздражало. Она ведь всегда была стройной, но, бросив курить несколько лет назад, набрала восемь килограммов и теперь не особо надеялась от них избавиться.

Хотя лучше уж жир, чем рак. Так Йилл обычно говорила Берит, которая была заядлой курильщицей. Была? Йилл вдруг почувствовала, как ее захлестнула внезапная тоска по подруге. Она набрала воздуху в легкие и закричала в никуда:

– Берит! А ну-ка возвращайся, твою мать!

И тут же умолкла, застеснявшись своей выходки, нервно огляделась по сторонам. Нет, кажется, никто ее не слышал. В горле застрял ком, Йилл сердито откашлялась и сглотнула.

– Прекрати, – прошептала она. – Йилл, мать твою, прекрати.

Справа на мосту торчала старая шлюзовая башня, промах конструктора. Некоторые коллеги рассказывали, каково было работать в ней. Из-за движения по мосту башня вибрировала и тряслась так, что невозможно было налить больше половины чашки кофе, иначе все выплескивалось. А туалет находился в подвале.

Добравшись до вершины холма, Йилл перестала крутить педали и понеслась вниз по склону. Глаза слезились на ветру. За то время, что они с Тором путешествовали, жара спала. Коллеги, конечно, будут ее поддразнивать: никто не мог понять, почему она решила провести отпуск в Норвегии.

– За такие деньги можно было жариться на солнышке у теплого моря.

Но она не хотела теплого моря, ничуть.

Этим утром она проснулась с трудом. Домой она приехала сильно за полночь. Тор предложил остаться у него, чтобы не ехать слишком поздно на электричке. Йилл отказалась, понадеявшись успеть на последний поезд, – и успела. А вообще Йилл не очень любила ночные электрички. Старый и испещренный надписями поезд подъехал к станции Сёдертэлье около часа ночи. До дома Йилл добралась уже на такси.

Открыв калитку, Йилл вошла на территорию шлюза, ведя велосипед в руках. Хоть этим утром в шлюзе и не было судна, она уловила типичный запах дизеля, смазки и мазута. Йилл поднялась в лифте до вышки управления. Фред и Ниссе только что пришли. С ними она работала чаще всего. Ночная смена собиралась домой. Фред обнял Йилл, поздравил с возвращением.

– Хорошо съездила?

Йилл кивнула. В голове шумело от усталости.

– А вы?

– Отлично. Не видишь, как загорели? – Закатав рукав, он показал руку.

Ниссе положил ладони на плечи Йилл, окинув оценивающим взглядом:

– А ты вот – нет! Бледная как смерть. Что, место было не у окошка?

Йилл засмеялась.

Комната, в которой они работали, располагалась на самой верхотуре, и вид из нее открывался на оба конца канала. Посреди помещения стояли их рабочие столы, сдвинутые вместе. Три стены были почти полностью из тонированного стекла, четвертая представляла собой экраны и мониторы, отображавшие разные мосты. Йилл сняла рюкзак, подошла к горшкам, в которых росла ее хойя, потрогала землю. Отлично, влажная: кто-то присматривал за ней в отсутствие хозяйки.

Ближайшую смену ей предстояло «сидеть на трафике», как у них это называлось. Это означало, что она должна следить за всеми судами в навигационном пространстве Сёдертэлье – где они находятся и куда направляются. Эта территория протянулась через все скалистые острова, шхеры, начиная с Ландсурта, охватывая Мэларен и Стокгольм к западу от шлюзов. Любое движение в этих пределах Йилл заносила в электронный регистр. Она следила за зелеными сигналами судов на экране радара, где можно было видеть название, курс и скорость судна. Все суда длиной более сорока пяти метров были обязаны отсылать рапорт в СДС.

Не успела Йилл занять свое место, как поступил вызов от лоцмана с «Листерлэнд», который сообщил, что судно только что вышло из Чёпинга. Йилл узнала голос: Билли Андерберг. Услышав голос Йилл, он обрадовался и попросил переключиться с официального канала СДС на шестьдесят восьмой, «разговорный».

– С возвращением! – воскликнул он. – Сколько белых медведей застрелила?

– Десять! – бодро отозвалась Йилл. Ей нравился веселый и общительный Билли. Несколько раз они ходили вместе в ресторан. Йилл всякий раз аккуратно платила за себя. Он был другом, не более. Иногда мужчины с трудом воспринимают такие вещи.

Шестнадцатый канал был для вызовов – в том числе экстренных. На судах его прослушивали всегда. Именно по шестнадцатому каналу пришло сообщение о бедствии от «Эстонии» – вот уже почти десять лет назад. Надо же, как быстро летит время! Йилл вспомнила Герд, подружку детства из Хэссельбю. Герд была приемной дочкой Эстерманов и главной заводилой в издевательствах над Жюстиной. Герд была на борту «Эстонии» той ночью, там она устроила девичник перед своей третьей свадьбой. И она, и пять ее подружек утонули.

Настало время записать отчет на автоответчик, который сообщал лоцманам уровень воды и фарватер. Йилл взяла телефонную трубку и стала начитывать:

– Уровень воды в Сальтшён +20, Мэларен +1, Юльста -1, Вэстерос -1, Квиксундсбрун +2. Фарватер для Мэларен. Брюггхольмен, к востоку от Укнохэлль: маяк с красным немигающим фонарем погас. Линасундет: причал 13 погас…

Ниссе поднялся по винтовой лестнице с тремя чашками кофе, которые он принес из комнаты отдыха. Эту смену он сидел «на лоцманах», а Фред – «на канале». Последнее означало обязанность разводить мосты и швартовать суда, находящиеся в шлюзе. Главная задача Ниссе состояла в составлении расписания работы с лоцманами, что бывало довольно непросто. Порой лоцманов не хватало. Кто-то на больничном, кто-то не успевал отдохнуть необходимое количество часов. Лоцман не имеет права выходить на работу, не отдохнув, чтобы не подвергать судно риску. Особенно на озере Мэларен, где мели и узкие проходы требуют концентрации и многолетнего опыта.

Многие удивлялись, слушая рассказы об этой работе. Разве не все суда в наше время управляются компьютерными системами? Нет, компьютерных программ, на которые можно было бы полностью переложить ответственность за управление целым судном, еще не разработали. К тому же техника слишком чувствительна. Например, компьютер может выйти из строя во время грозы. А во время навигации приходится учитывать и местонахождение других судов.

Йилл и ее коллегам рекомендовали выходить на суда вместе с лоцманами, чтобы лучше понимать их работу и одновременно развивать представление о своей. Но делать это предлагали в свободное время. Сначала Йилл проявляла энтузиазм и совершала такие вылазки. Однажды она была рядом с Билли Андербергом, когда тот управлял судном на пути из Чёпинга в Сёдертэлье. Тогда она поняла, что он держит в голове всю карту озера Мэларен.

Ночь выдалась ясной и очень холодной, ярко светила полная луна. Они сидели в темноте, озирая окрестности с капитанского мостика.

– Знаешь что? – произнес Билли.

– Нет. – Йилл вдруг испугалась, что он заговорит о личном. Но он заговорил о другом.

– «Светит полная луна, что сулит тебе она…» – запел он, но тут же сменил тон на серьезный: – Знаешь, что луна – лучший друг моряка?

Йилл добродушно засмеялась. Какая поэзия – словно строчка из книжки с афоризмами на все случаи жизни. Йилл знала, что Билли пишет: у него в кармане всегда лежала черная записная книжка. Однажды он дал Йилл почитать записи. Сначала она смутилась: кто она такая, чтобы судить о поэзии! Но вскоре с облегчением обнаружила, что стихи ей нравятся.

– Ты настоящий поэт, Билли, это отличные стихи! Отправь их в издательство!

Он замахал руками:

– Нет, нет, это не для чужих глаз, только для лучших подруг. Просто для разрядки. По ночам бывает одиноко.

Йилл не сдавалась:

– Ну правда же, я знаю одно издательство. Помнишь Берит, мою лучшую подругу? Я рассказывала о ней. Которая пропала. Одна из ее коллег теперь работает в другом издательстве, называется «Бладгульд». Они издают стихи, это я знаю. Если хочешь, могу показать ей то, что ты написал. Попытаться стоит.

– «Бладгульд» – листовое золото, – с иронией в голосе произнес Билли.

– Ну да, и что?

– Да просто звучит как-то…

– Помнишь писателя Тобиаса Эльмквиста? Из Сёдертэлье? Его книги выходили именно в «Бладгульд». У меня есть сборник его стихов, могу дать почитать.

– Тобиас Эльмквист? Это, часом, не тот, который…

– Тот. Случайно убил какого-то парня в Эстерйотланде. Но это не значит, что он плохой поэт.

– Случайно… – язвительно повторил Билли, и они переключились на этические темы, обсуждая вину и мораль. И черная книжечка Билли осталась у хозяина.

Йилл посмотрела в окно. Вода неподвижно блестела. По мосту мчался утренний поток машин. Она обратила внимание на школьный автобус, который вез детей вместе с учителями в бассейн «Сюдпулен», и содрогнулась при мысли об ответственности за толпу неуправляемых пятиклашек в купальниках и плавках. Нет, стать учителем ей никогда не хотелось, хоть мать и была учительницей. А может, именно потому. Йилл хотела стать журналистом и даже проучилась несколько семестров в журналистской школе «Поппиус». Но работы не нашла, и отсутствие стабильности убило энтузиазм. Несколько лет подряд она пыталась трудиться фрилансером, но в конце концов поняла, что не умеет подать себя должным образом.

Потом Йилл случайно попала в фирму, которая занималась продажей труб. Родителям понадобилось заменить трубы в старой ванной, они обратились в фирму «Хаглундсрёр», и среди рабочих, прибывших по вызову, оказался Пелле Юханссон. И пошло-поехало. Они стали парой, но вместе никогда не жили. И детей не завели. И слава богу – думала теперь, спустя несколько лет, Йилл. Они бы не стали хорошими родителями, слишком разные они люди.

Однажды в юности Йилл забеременела, по ошибке. Она не знала того парня, просто встретила его на вечеринке, оба были пьяны. Йилл помнила мучительный разговор с куратором перед абортом. В то время аборт еще не был обычным делом. И операция проходила при недостаточном обезболивании. Как будто Йилл хотели наказать за неприличное, непристойное поведение. Ей было двадцать. Если бы она родила ребенка, сейчас ему было бы тридцать. Может быть, Йилл уже стала бы бабушкой. Странная и немного печальная мысль.

Йилл подняла взгляд. На набережной стоял пожилой мужчина в коричневых брюках и рубашке, с расстегнутой ширинкой. Он мочился прямо в воду канала.

– Прекрасный вид, – с горечью прокомментировала Йилл.

– А ты не смотри, – отозвался Ниссе.

– Скоро это прекратится, – добавил Фред. – Когда построят защитный забор. Тогда мы окажемся совсем отрезаны от мира.

Черт, все этот проклятый Буш. Это он напортачил – зачем полез в Ирак!

Забор должны были построить в соответствии с указаниями о предотвращении терактов, поступившими после 11 сентября 2001 года. Согласно новым правилам, все гавани следовало оградить забором – даже такие маленькие, как шлюз Сёдертэлье. В некоторых местах забор уже выстроили, чем лоцманы были очень недовольны, ведь теперь попасть на судно стало значительно труднее.

Пьяный застегнул штаны и, шатаясь, сделал несколько шагов.

– А если упадет в воду, – сказала Йилл. Такое порой случалось. Несколько лет назад коллеги увидели, как человек упал в канал, бросились ему на помощь, но было уже поздно. Он утонул прямо у них на глазах. После выяснилось, что это был день его рождения.

– Да уж, не хотел бы я наглотаться этой водички, – с сарказмом произнес Фред. – Дерьма-то в ней хватает. Хотя раньше было еще хуже, конечно, – когда канализация выходила прямо в канал. Можно себе представить, что там было у больницы. Так себе картинка.

Йилл взяла бинокль. Мужчина нетвердой походкой направлялся к северным воротам шлюза, где был мостик для пешеходов с предупреждающей надписью: «На свой страх и риск». Мужчина не без труда ступил на узкий мостик и побрел, стараясь удержать равновесие. Йилл следила в бинокль за его движениями и вдруг заметила, что защита от обледенения на западных воротах шлюза исчезла.

– Смотрите! – крикнула она. – Кому звонить?!

Фред отпил кофе.

– Расслабься, золотце. Ее сняли, для ремонта.

– Откуда ты знаешь?

– Работал в две смены.

Он сел рядом с Ниссе, и оба принялись просматривать списки лоцманов, чтобы найти свободных. Загар не мог скрыть усталость Ниссе. Йилл знала, что дома у него не все гладко. Его жена давно хотела развестись, но пока еще жила в их общем доме в Персхаген. Иногда они посещали семейного психотерапевта; после таких визитов Ниссе появлялся на работе удрученный и почти не разговаривал. Глядя на коллег, сидящих рядом за компьютером, Йилл почувствовала прилив нежности.

«Как старое, усталое семейство, – подумала она. – Вот мы кто. Рождество и Новый год, радость и печаль – все проживаем вместе. Мы знаем друг друга, как родных. Мы принимаем друг друга со всеми недостатками и пороками».

Йилл встала, потянулась. Ниссе поднял голову:

– Можешь проверить, точно ли «Фагерик» прибывает в Ландсурт в 11.30?

Йилл остановилась на полпути в туалет, вернулась на место и стала вызывать судно:

– «Фагерик»! «Фагерик»! СДС в Сёдертэлье, шестнадцатый канал.

Ответа не последовало.

– Вызов по вестервикскому передатчику, – сказала Йилл. – Или по передатчику Висбю.

В конце концов связь была установлена, координаты оказались верными.

Вскоре начал проявляться недосып. Йилл почувствовала пустоту, какую-то хрупкость внутри. Глаза слезились. Словно сквозь туман, она слышала, как Ниссе звонит одному из лоцманов.

– Здорово, Якобсон. Хотел отправить тебя в Ландсурт, принять «Фагерик». Ладно. Конечно. Слушай, дел много. Думаю дать тебе двойное задание. Вывести «Сивал» около семи вечера? Что скажешь?

«Сивал». Услышав название, Йилл мысленно вернулась на борт «Леоноры» – рыбацкого судна, на котором они ходили смотреть на китов. Тор. Они так поспешно расстались этой ночью: ей пришлось бежать, чтобы успеть на электричку.

– Спасибо за компанию, – крикнул он вслед. – Созвонимся!

Йилл направилась к винтовой лестнице, чтобы спуститься в туалет. Там она встала перед зеркалом и долго рассматривала свое изможденное лицо. Слезы снова навернулись на глаза. Секунду они дрожали на ресницах, затем скатились по щекам, повисли на подбородке, упали на свитер и исчезли, впитавшись в шерсть.

– Что с тобой? – сердито прошептала она. – Климакс, что ли?

Оторвав кусок туалетной бумаги, Йилл высморкалась и вернулась наверх.

Глава 27

Едва ли не больше всего Микке мучило то, что они с отцом не попрощались как следует. Он ушел из квартиры отца в ярости. Целый вечер он ждал, что Натан позвонит, но только теперь, несколько лет спустя, ему стало ясно, что отец был занят сборами. Ведь это он целиком отвечал за долгое и трудное путешествие. И все-таки он мог бы потратить пару минут на звонок. Просто чтобы спросить, как дела.

Это было за день до отъезда. Микке отправился к отцу на метро, тот жил в двушке на улице Норртульсгатан. И в центре, и место красивое. Почти без мебели, но какая разница. Во время разъездов отца квартирой распоряжались сестры-близнецы. Микке даже не предлагали. Это его задевало, но он понимал, что сестры, которые были на несколько лет старше, больше нуждались в отдельном жилье. Хотя было бы, конечно, круто пожить в этой квартире. Целый месяц распоряжаться своей жизнью, а не ходить под неусыпным оком Нетты.

Натан, одетый в шорты цвета хаки и футболку, открыл дверь. Он был ниже ростом, чем Микке, но крепче, с выпуклыми икрами и бицепсами. В подвальном этаже его дома располагался спортзал.

– Здорово, Микке! Заходи.

На голове у него была шляпа вроде ковбойской.

– Что скажешь? – он взмахнул рукой, указывая на головной убор.

– Круто!

– Нужна защита от солнца. И от москитов, знаешь.

– Да. – В горле у Микке рос ком.

– Как ты, парень? – Отец приобнял его за плечи и повел в гостиную. Военный рюкзак старой модели стоял, прислоненный к дивану. На столе лежали полиэтиленовые пакеты с трусами и футболками, пачка авиабилетов и паспорт. – Вот, вещи собираю. Хочу взять только этот рюкзак. Больше ничего. В джунглях много не надо. А что понадобится, куплю на месте. Например, паранг.

– Что это такое?

– Нож. Дико острый и удобный. Такой в самолете не провезешь. Сразу спецназ вызовут. Лучше не рисковать, правда?

– Ну да.

– К тому же там дешевле. В Джерантут.

– Джерантут?

– Дыра страшная, пара магазинов, и все. Оттуда мы и отправимся в поход.

– И тебе обязательно нужен этот нож… па… паранг?

Натан ухмыльнулся:

– С дикарями шутки плохи. Да нет, шучу. Но джунгли, понимаешь? Лианы. Растительность. Мы будем первыми белыми людьми в тех краях. Можешь себе представить? Ну и звери, конечно. Не хочется оказаться нос к носу с огромным тигром и без оружия.

– Ну да.

Натан указал на рюкзак:

– Не самая шикарная модель, конечно. Но экономить важнее. Смотался на военную базу, где проходят распродажи, и купил кое-что, дешево и сердито. Гораздо дешевле, чем в «Натуркомпаниет». Там тебя обдерут как липку. Правда, шляпу эту я там и купил. Но и только.

Он приложил к себе поношенные военные штаны защитного цвета:

– Гляди. Чем не штаны? Нормальные?

Микке пожал плечами.

– Ну да, – глухо произнес он.

– Путешествия должны быть дешевыми. Это моя бизнес-идея. Не хочу возиться с богачами, у них совсем другой менталитет. Знаю я таких. Хотят все получить на блюдечке, и чтоб таскали их барахло и подтирали им задницу, когда настигнет «месть Монтесумы». Нет уж, лучше возить нормальных людей. Обычных шведов, которым нравятся приключения и трудности, но которые не набиты купюрами. Я хочу, чтобы они пережили нечто прекрасное и интересное, но не снимали с себя последнюю рубашку. Приключение на всю жизнь. Это моя ниша – или будет моя ниша. Это будет суперуспех! А потом, когда закончишь школу, Микке, – станешь моим компаньоном.

Угу.

Натан говорил и говорил. От него попахивало спиртным.

– Как назовем фирму, а? «Гендсер и сын»? Бюро путешествий «Гендсер и сын»? «Гендсер Трэвеллинг Компани»? Или «Челлендж» – вызов – что-то в этом духе… что скажешь?

Тогда Микке и осенило.

– «Чип Трип», – выдал он, не задумываясь.

– «Чип Трип»! – Отец сорвал с себя шляпу и подбросил в воздух. – Да ты гений, парень! Я всегда это говорил. Гений! Будешь пиарщиком фирмы. – Давай учись хорошенько, и все будет путем. Как только сдашь экзамены.

Для первой поездки он нанял девушку-фотографа, чтобы сделать буклет. Она вошла в состав группы, которую Натан назвал «экспериментальной». Он рассказал об этом Микке.

– Ее зовут Мартина, просто красотка! На, глянь. Но матери не говори.

Он развернул газету и показал большую цветную фотографию девушки. Действительно, очень красивой. Через плечо висел фотоаппарат – вроде бы профессиональный. Одета она была в короткую джинсовую юбку и майку. Одной ногой опиралась на каменную кладку или что-то подобное. У нее были стройные бедра, гладкие и загорелые.

«Дочь известного пианиста открывает для нас неизведанное!» – прочел Микке и начал неохотно просматривать текст.

В компании с фотоаппаратом. 25-летняя Мартина, дочь известного пианиста Матса X. Лндерссона, не боится незнакомых мест. Вооружившись фотокамерой, она исследует и показывает нам уголки мира, о существовании которых мы не догадывались.

– Хороша, да? – хохотнул Натан, блеснув почти неестественно белыми зубами. Взяв бокал, стоявший на подоконнике, он сделал глоток. – Встречаемся с ней в Куала-Лумпур, она приедет туда из Непала.

Зависть кислотой разъедала Микке.

Натан крепко потрепал сына по затылку, взъерошив волосы.

– Что скажешь, парень? Хочешь такую небось?

Микке зло вывернулся.

– Хочешь пить, кстати? Кажется, в холодильнике есть кола.

Микке отправился на кухню. В раковине возвышалась гора грязных стаканов и тарелок. В холодильнике почти ничего не было. Несколько банок пива и кола. Открыв ее, Микке стал пить.

– У тебя девушка есть? – крикнул из комнаты Натан. – Ты ничего не рассказываешь. Как у тебя вообще с женщинами?

– Нормально.

– Только не давай им собой помыкать. Обещай мне.

– Ладно.

– Иначе добром дело не кончится. Уж я-то знаю. У меня опыта хватает.

Отец был женат дважды и еще с одной женщиной просто жил. Кроме Микке и его двух сестер у отца было еще трое детей, все девчонки. А теперь он жил один, правда, есть та женщина из Хэссельбю. Но она жила отдельно.

Отец достал пачку долларов и стал пересчитывать. Затем положил деньги в кожаный мешочек, повесил его на шею и спрятал под футболку. Образовался смешной бугор, и Натан сорвал мешочек с шеи.

– Черт, не годится.

Он надел старые поношенные кеды и стал расхаживать по комнате.

– Я их потом выброшу, – сказал он. – К концу пути они свое отслужат.

Микке отпил еще колы.

– Когда вы вернетесь домой? – мрачно спросил он.

– Примерно через месяц.

– Хм.

– Ты пока дорабатывай название. Может, и логотип придумаешь. «Чип Трип». Может, на конце «с»? «Чип Трипс»? Как тебе? Что скажешь, Микке? Черт, да не дуйся ты. Это просто пробная поездка. Я еду, чтобы прозондировать почву, завязать полезные контакты. А потом начнем серьезную работу. Когда я вернусь. Сколько лет тебе осталось учиться? Два? Время летит, парень, tempus fugit — так было написано на часах с маятником у нас дома. Латынь.

В эту секунду зазвонил телефон. Натан ответил и, зажав телефон плечом, продолжил сборы. Было ясно, что он говорит с женщиной. Наверное, с той, из Хэссельбю, со странным именем. Жюстина или как там ее. Микке ее никогда не видел. Она тоже собиралась в джунгли.

Нет, настоящего прощания не получилось – в том числе и из-за бабы из Хэссельбю. Микке вдруг стало не по себе, что-то накатило, и он ушел, махнув отцу рукой. Спустившись на пару этажей, он услышал, как Натан открыл дверь.

– Микке!

Имя эхом прокатилось по лестничным пролетам. Микке не ответил, сделав вид, что уже вышел из подъезда.

Теперь это мучило его, точно гвоздь, засевший в сердце. Он с отцом так и не попрощался.

Та девушка, Мартина, тоже не вернулась из Малайзии. Ее зарезали в номере гостиницы, где она остановилась вместе с Жюстиной Дальвик. Черт. Если бы в мире была справедливость, то зарезали бы эту суку. Она предала Натана. И вообще уродина. Старая и толстая. Ей все равно скоро помирать. Как отец мог запасть на такую?

Микке хорошо помнил первую поездку к ее дому. Каменный дом в Хэссельбю. Он позвонил ей заранее, и она согласилась встретиться. Еще бы ты не согласилась. Шлюха.

Она была странная. Больная на всю голову, наверное. Они сидели в синей комнате, и вдруг она сорвалась с места и кинулась на второй этаж. Микке долго ждал, но она не возвращалась. Наконец он вышел в холл, где его оглушило хлопанье черных крыльев. Микке закричал и ухватился за перила. На верхних ступеньках лестницы он увидел хозяйку. Она что-то кричала ему, но он не мог расслышать.

– Не бойся, не бойся, он больше испугался, чем ты.

Как будто могла знать, насколько он испугался.

Через некоторое время они все-таки разговорились. Ведь он пришел поговорить. Узнать побольше. Женщина рассказывала о тиграх. Что Натан, несмотря на нож, мог не справиться с раненым, напуганным слоном.

Нет. Такое бы они услышали. Их же было много. Если разъяренный слон нападет на человека, это невозможно не услышать. Всхрапывание, какие-то трубные звуки. Смерть в джунглях не может быть беззвучной. Затем она произнесла слащавую речь о том, что Натан был любителем приключений и все такое. Что он умер счастливым, в седле, так сказать. Счастливым? В седле? Да откуда ей знать, пронеслось в голове у Микке. И тут он разревелся. Он всхлипывал и подвывал, как сопляк. Теперь Микке вспоминал об этом со стыдом. Но в ту минуту ничего не мог с собой поделать. Тогда она спустилась по лестнице – как-то скрючившись, полубоком, – и, добравшись до Микке, прижала к себе.

– Я никогда никого не любила так, как любила твоего папу.

А после сделала нечто совсем уже странное и безумное: притащила откуда-то рожок – самый настоящий старинный почтовый рожок – и стала в него дуть.

Только тогда Микке успокоился.

Как же он узнал? Как до него дошло, что Натан, скорее всего, больше никогда не вернется домой?

Обрывки слов и фраз.

Священник. Да, черт побери, священник, которого Нетта пригласила домой, чтобы смягчить удар. Он был ее знакомым, но как они познакомились, Микке не знал. Просто однажды вечером священник уселся в кожаное кресло у них дома. Звяканье чашек на подносе. Крошечных, кукольных чашечек, которые они почти никогда не доставали, потому что обычно пили из кружек. Этих кружек у них было море, даже запретить их пришлось. В качестве подарков на всякие праздники и Рождество.

Под ногами Микке что-то тонко скрипело, точно сахар рассыпали.

– Присядь на минутку, нам надо поговорить.

Нетта собрала волосы на затылке, уши торчали, длинные серебряные сережки позвякивали, на шее светло-голубой шарфик.

– Микаэль! – повторила она ясным, резким голосом. – Хватит слоняться по комнате, сядь! Этот человек – священник. Он пришел сюда, чтобы мы его выслушали.

Деваться было некуда, Микке стреножили, как теленка на скотобойне, и священник протянул свою лапу, в которую Микке и вцепился изо всех сил. Щеки священника свисали двумя мятыми мешками.

– По просьбе твоей матери я связался с МИДом и посольством в Куала-Лумпур, – произнес он.

Нетта вскочила, выбежала на кухню, глянула в окно.

– Девочки скоро придут. Надо их дождаться.

– Твои сестры? – спросил священник, хоть и знал заранее. – Твои сестры-близнецы, как их зовут? Я слышал, но забыл… Плохая память на имена… Для человека с моими обязанности это, конечно, дурное качество.

Он фыркнул – наверное, это означало смех, чтобы разрядить обстановку, чтобы оттянуть момент оглашения невыносимой вести, которую Микке хотелось вынести вон, вытащить на улицу, взять с собой в метро – если бы он решил поехать на метро, – увезти подальше как досадное недоразумение.

Тут пришли сестры. Однояйцевые близняшки, отличающиеся лишь прическами. Одна острижена под мальчика, у другой непослушные кудри. Белые джинсы и пиджаки. Парфюмерные запахи наполнили комнату, и Нетта вышла на балкон покурить. Близняшки уволоклись следом. Затем и священник туда же сгинул, а потом и Микке вышел на балкон, ему вдруг отчаянно захотелось узнать все – до мельчайшей подробности, до последнего слога.

– Как я уже сказал, я связывался с посольством, – начал священник, доставая носовой платок: от табачного дыма он расчихался. Пролетел голубь, шумно хлопая крыльями. В углу стояла елка, оставшаяся с Рождества, – лысая, с одинокой ниткой мишуры на нижней ветке.

– Нет, пойдем внутрь! – воскликнула Нетта, перепугавшаяся, что священник простудится, – что она вообще за хозяйка!

Компания вернулась в комнату, с минуту смущенно потолкавшись в проеме балконной двери. Священник уселся обратно в кресло, Нетта – на диван, скрестив ноги, сестры – на стулья, принесенные с кухни. Микке стоял, прислонившись к косяку.

– Конечно, мы не можем быть абсолютно уверены, – продолжал священник. – Но пропавший в джунглях… если он не возвращается так долго…

В сознании пронесся образ: Натан бьется с напавшими на него дикарями. Может, он стал их рабом? Ведь черные поколение за поколением жили в рабстве – вдруг им захотелось отомстить?

Нет. Микке прогнал видение прочь. Натан скорее уж стал бы их предводителем.

Близняшки прикрыли глаза – совсем одинаково. На щеках осыпавшаяся тушь. И – надтреснутый голос Нетты:

– Он вернется. Ваш папа выживет в любых условиях. Правда же? Ведь он из таких? Правда?

Священник молчал. Потом пробормотал:

– Надежда умирает последней.

Глава 28

Вспоминая позже, Ханс-Петер удивлялся своей реакции – своей силе. Она наполняла его, точно кипящая лава. Сначала он почувствовал, как его окатил жар, рубашка прилипла к потной спине. Но через секунду слабость уступила место ледяному самообладанию. Он дернул к себе стул, словно намереваясь швырнуть его в Томми Ягландера, но тут же поставил на место и со скрежетом толкнул к столу. Что-то сжало грудь, ребра, выдавливая короткое, резкое дыхание. От бешенства слова Ханс-Петера стали неразборчивыми, но не слабыми, не слабыми!

– Уходите!

Ягландер неспешно поднялся, опустив на стол руку – кулак, которым наверняка избивает жену.

– Не горячись. Мы так думали, – произнес он, раздувая ноздри. – Я не сказал, что это так. Это всего лишь подозрения.

– Прошу вас покинуть гостиницу. – Ханс-Петер слышал собственный голос, тон четкий и официальный, но на грани. Вспоминая позже, он удивлялся и этому: отдавать распоряжения полицейскому! Неповиновение должностному лицу. Или как бы это называлось, если бы его решили прижать к стенке?

Ягландер криво ухмыльнулся:

– Ладно. Ухожу. Все понял. Спасибо за кофе.

Он набросил на плечи пуловер, все это время лежавший на стойке портье, и снова завязал рукава. В его движениях было что-то умоляющее, будто он раскаивался и был готов взять свои слова обратно.

Убила человека.

Дверь захлопнулась, металлически щелкнул замок. Ханс-Петер остался стоять на месте, сцепив пальцы так, что костяшки побелели, и вдруг в голове взорвалась боль, белыми вспышками рассыпавшись перед глазами.

Убила человека.

Как они познакомились… Первые встречи после того, как он обнаружил ее без сознания поблизости от мыса Темпелудден. Она поскользнулась и упала во время пробежки. Одна нога у Жюстины была слабая – последствия детской травмы. Он помог ей добраться до дома, и после они много раз говорили друг другу, что это была любовь с первого взгляда. Оба немолоды – подумать только, встретить настоящую любовь еще раз, какой дар небес!

Жюстина оказалась чудесной подругой и любовницей. Но у нее имелось и другое – в ее психике прятались черные дыры. И Жюстина продемонстрировала их довольно скоро, чтобы предупредить его, дать шанс сбежать.

Ее рыдания, отчаяние и чувство вины.

«Вокруг меня исчезают люди. А если с тобой что-нибудь случится, Ханс-Петер. Я приношу несчастья, нам лучше больше не встречаться». Ее беззащитное лицо, побагровевшие нежные губы. Он целовал эти губы, она пробуждала в нем желание, подобного которому он прежде не испытывал.

«Дурочка моя любимая, как может человек приносить несчастья другим. Ты же сама понимаешь, что это чушь».

Он часами сидел с ней и гладил, утешая.

«Жюстина, я тебя никому не отдам. Потому что теперь мы – это мы. Только мы. Отныне и навсегда».

Он знал, что его слова звучат высокопарно, но удержаться не мог. К тому же она и вправду успокаивалась.

Натан Гендсер, пропавший в джунглях, был ее любовником. Как ни странно, Ханс-Петер не ревновал. Скорее всего, этот человек погиб – и получил по заслугам, хотя так думать, конечно, нельзя, и уж точно нельзя произносить такое вслух. Гендсер обижал Жюстину, они были плохой парой. Он заманил ее в опаснейшую экспедицию в джунглях, чтобы испытать ее. Немолодую уже женщину, полноватую и не слишком сильную. Как же она его не раскусила. Конечно, любовь слепа. Зато Ханс-Петер сразу понял, в чем тут дело, как только она рассказала ему ту историю. Все яснее ясного, он этого Гендсера видел насквозь, но никогда не говорил об этом Жюстине, чтобы лишний раз не растревожить.

В газетах много писали об исчезновении Натана и о том, что случилось после, – об убийстве девушки. Это было еще до встречи с Жюстиной, но Ханс-Петер помнил заголовки. Однажды она показала ему фотографию. Натан Гендсер верхом на «харлее». Снимок Жюстина выкрала – Натан не хотел, чтобы у нее была его фотография.

«Вот он. Таким он был».

Был! В прошедшем времени…

Ханс-Петер взял снимок, чтобы рассмотреть получше.

«Красавец-мужчина. Орел».

Жюстина всхлипнула, но не заплакала. И вдруг порвала фото. Тем вечером они сидели перед камином в библиотеке у нее дома. Клочки фотографии Жюстина бросила в огонь. Они сидели и смотрели, как огонь пожирает то, что осталось от Натана Гендсера, обращает память о нем в пепел.

«Прекрати винить себя! – призывал Ханс-Петер. – Руководителем был Натан Гендсер, а не ты. Ты же не привыкла к таким сложным, экзотическим условиям. Это он все придумал. Это был его проект. Вся ответственность на нем. Ты не имеешь ко всему этому никакого отношения».

Уговоры требовали времени. Времени и сил.

А еще та девушка. Мартина. Дочь знаменитости. Ясное дело, желтые газеты словно с цепи сорвались. В иные дни Жюстина не решалась выйти из дома. В кустах прятались репортеры и фотографы, выскакивавшие из укрытия, стоило открыть дверь.

Она чувствовала себя виноватой и в смерти Мартины.

«Мы были в гостинице… я пошла в душ. Я так устала. Помню, что вода становилась все холоднее, и я думала о том, что она будет принимать душ после меня, что ей не хватит горячей воды, но у меня не было сил… я открыла краны еще сильнее, вода лилась и лилась, мне казалось, что я никогда не отмоюсь… ты бывал в таких странах, Ханс-Петер? Твое тело было одним сплошным синяком и укусом? Ты знаешь, что это такое?»

«Нет, милая, нет».

«Там был мужчина… нет, мальчик. Он лежал прямо перед гостиницей, как мертвый. В самый первый день, когда мы приехали на такси из аэропорта. Я спросила Натана: Натан, ты думаешь, он мертв? Но Натан ругался с водителем, который хотел слишком много денег. Думаю, он даже не заметил мальчика. Что эта страна сделала с нами… и джунгли… и глина… высохнуть было невозможно, одежда гнила на теле, а утром, когда надо было надевать ее снова, она воняла. В таком климате невозможно высушить одежду. Как же они ухитряются – те, что живут в джунглях, там же есть народ, они маленькие и жилистые. Это народ оранг-асли. Как они сушат свою одежду?» Жюстина разрыдалась, и Ханс-Петер обнял ее и прижал к себе.

Он не прерывал ее, считая, что она должна выговориться. По собственному опыту он знал, что бывает с человеком, который держит все в себе. Когда-то давно его сестра Маргарета погибла в автокатастрофе. И в родительском доме на несколько лет воцарилась тишина. Ханс-Петер тогда учился в университете, но прервал учебу, чтобы позаботиться о своих застывших в молчании родителях. Для этого ему пришлось пожертвовать своим будущим.

«Это была ужасная поездка, я понимаю», – бормотал он, перебирая пряди ее волос. Жюстина положила голову ему на колени и лежала, закрыв глаза.

«Они спрашивали, слышала ли я звуки, находясь в душе. Как можно там что-то услышать, Ханс-Петер? Как можно услышать, когда хлещет вода, как?»

«Никак, – шептал он в ответ. – Никак, это невозможно».

«Я сразу поняла, как только вышла из душа. Она лежала на полу, из ее спины торчал нож. Это был мой нож, мой паранг. Его мне подарил Натан».

«Да», – тихо произнес Ханс-Петер, чувствуя, как напряглось ее тело. Он взял ее ледяные руки и стал массировать пальцы, мягкие ладони. Постепенно судорога отпустила измученное тело.

«Его потом поймали. Думаю, это был он, мне дали опознать его через специальное окошко. Он сидел на корточках в какой-то дыре, – наверное, это было что-то вроде камеры. Позвоночник выпирал, как плавник. Думаю, это был он, но как я могла быть уверена, Ханс-Петер?»

«Ты правильно сделала, что убежала обратно в душ, как только увидела нож, – прошептал он. Этот рассказ он слышал столько раз, что помнил каждое слово, каждую деталь. – Этот человек был готов на все, он мог убить и тебя. Мог вынуть нож и вонзить его в тебя, в твое тело. Кто убил один раз, может убить и второй, ведь границ уже нет – тех границ, которые останавливают нормальных людей, но не безумцев. Как бы я жил без тебя, как бы я жил, моя любимая, любимая женщина».

«Как ты… думаешь, они приговорили его к смерти? Ты знаешь, в тех странах… – Жюстина села и устремила на Ханс-Петера полный отчаяния взгляд. – Я не помню, как все было… может быть, его отпустили… может быть, это вообще не он. Может быть, он пошел воровать с голоду. Что я сказала, когда они заставили меня смотреть на него? Что я сказала, Ханс-Петер?»

Она зашлась в рыданиях.

«Как… животное, жалкое тощее животное, он сидел на полу, темный, голый, что я сказала? Сказала, что это он? Обрекла его на смерть только потому, что не могла вспомнить?»

Головная боль не отступала. Ханс-Петер подошел к аптечке, достал болеутоляющее, налил стакан воды, чтобы запить.

Мы за ней следили.

Слова Ягландера неотступно пульсировали в голове. Ханс-Петер помнил, что именно это мучило Жюстину больше всего: подозрения. Она не выдерживала, она была слабой и восприимчивой. Тот полицейский, Нэстман, уж не он ли брякнул, что Жюстина приносит людям несчастье. Как может шведский полицейский говорить такое? Да, с тех пор как Жюстина вернулась домой, произошел ряд трагичных, необъяснимых событий. Но винить ее! Все равно что бить лежачего.

Ханс-Петер принялся массировать виски, закрыл глаза, попробовал расслабиться. Значит, он умер, этот Нэстман. Так ему и надо – промелькнула в голове ребяческая мысль. Злоба утихала, но не отпускала до конца. О сне не могло быть и речи. Набрав воды в раковину, он принялся мыть посуду. Затем прошелся с тряпкой, оттирая пятна, которые пропустила Ариадна.

Вскоре после их с Жюстиной знакомства умерла ее мачеха, Флора Дальвик. Она жила в доме престарелых, парализованная после инсульта. Самое обидное – она умерла, когда Жюстина впервые за долгое время забрала ее домой. Неудивительно, что Жюстина винила себя.

«Это стало слишком большой эмоциональной нагрузкой. Я должна была догадаться, чертова идиотка. Старики и больные очень чувствительны. Я просто хотела ее порадовать, ведь жизнь в лечебнице так однообразна. А врачи – разве не могли они предупредить меня, что это слишком большая нагрузка? Нет, наоборот, они хвалили меня: „Если бы всех наших пациентов так часто навещали и брали домой!“ Я просто хотела порадовать ее, Ханс-Петер. А она умерла!»

И он снова утешал ее: «Может, Флора и хотела умереть в собственном доме? В покое, среди вещей, к которым она привыкла».

«Не знаю!» – плакала Жюстина.

«А так бы умерла в больничной палате, стерильной, чужой. Вечно спешащие медсестры, усталые и измученные. Вместо этого рядом с Флорой была ты – ближайшая родственница. Разве это не лучше?»

Так он говорил задолго до того, как начал узнавать обо всех издевательствах Флоры над Жюстиной. У старухи, похоже, были садистские наклонности. Это не могло не оставить отпечатка на Жюстине.

Для себя Ханс-Петер решил во всем помогать ей, выслушивать рассказы, поддерживать, чтобы она сумела наконец выкарабкаться из мира своих ужасных душевных травм. Когда-то он изучал психологию и богословие. И имел явную склонность к духовному окормлению, его всегда интересовали люди. А теперь перед ним была его любимая.

Беда не приходит одна. И это правда. Вскоре после смерти Флоры Дальвик бесследно исчезла бывшая одноклассница Жюстины, Берит Ассарсон. Настоящая загадка, о которой много писали в газетах. К несчастью, эта Берит навещала Жюстину перед самым исчезновением, поэтому полиция, как только что намекал Ягландер, некоторое время следила за Жюстиной. Как будто мало на ее долю выпало страданий! Сколько может вынести человеческая душа?

И теперь у Жюстины проблемы с психикой. Она ушла в себя, боится всего на свете. Но говорить об этом не желает, замыкается, стоит ему коснуться этой темы. Порой на нее накатывает страх. Да, Жюстина подолгу может чувствовать себя прекрасно, ходить радостной, даже счастливой. А потом вдруг погружается во мрак. Ханс-Петер пытался убедить ее обратиться к врачу. Но в худшие периоды она не умела слушать. А в лучшие – не было причины спешить за медицинской помощью.

Это как жизнь с алкоголиком, думал Ханс-Петер. И в глубине души радовался тому, что у него есть работа, где он может перевести дух.

Глава 29

Шелест листвы. Кто-то. Что-то.

Медленно, шажок за шажком, она босиком вышла на балкон. Перегнулась через перила, заправила прядь за ухо. Отчетливый звук вдалеке, хруст сломанной ветки. И отчаянный птичий крик. Прежде Жюстина не слышала, чтобы ее птица так кричала.

– Эй! Есть там кто-нибудь?

Широко раскрыв глаза, вглядывалась она в темноту, в черный сад.

– Кто там? Если что-то нужно, выходи!

Она слышала клекот, испуганное хлопанье крыльев, задевающих за сетку. Иногда птицы впадают в панику – обычно в стаях, заразившись страхом товарок, но случается, что и в одиночку. Паника – часть птичьей натуры. Безоглядное бегство – это инстинкт, как у лошадей или оленей, когда они в стаде. Надо попробовать успокоить птицу.

– Иду! – крикнула Жюстина.

Выглянувшая луна бликами разрезала черную воду.

Жюстина вернулась в спальню, быстро натянула штаны и пуловер, упала на колени перед платяным шкафом и стала выгребать на пол все его содержимое. Да, вот шаль, в которую она однажды завернула птицу, забирая у прежнего хозяина. Тот предложил обрезать маховые перья, чтобы птица не поранилась. Но Жюстина воспротивилась. Поддавшись внезапному порыву, она сорвала с себя шаль, завернула в нее птицу, и та быстро успокоилась от прикосновения мягкой ткани.

Жюстина схватила сумку, проверила, на месте ли ключи от дома и от машины. Затем зажгла свет во всех комнатах и, взяв зонтик, выставила его, точно оружие, перед собой.

Тихо. Лишь слабый ветерок. Жюстина замерла на крыльце, вслушиваясь. Ничего. Но Жюстина знала, что там кто-то есть. Ей было трудно дышать. Волоски на затылке зашевелились.

– Иду, я иду! – Вместо крика получился лишь сдавленный хрип. – Я иду к тебе!

Влажная трава царапала босые ноги. Жюстина вспомнила о слизняках – длинных и коричневых – и содрогнулась от одной лишь мысли, что может наступить на такого. Обычно она их уничтожала, разрезая пополам, но это происходило при свете дня. «Декапитация», – пронеслась мысль. «Капут» – это на латыни «голова». Подкатила тошнота, она с трудом сдержала позыв к рвоте.

Обувь, надо обуться, защитить ноги. Она вернулась на крыльцо, дрожащими руками отперла дверь, сразу за ней стояли сандалии, ее надежные, удобные сандалии. Жюстина застегнула ремешки. Развернувшись в сторону сада, заметила какое-то неясное движение, хрустнул гравий под чьими-то ногами, темная тень скользнула вверх по склону. Шаги, но не торопливые, убегающие, а твердые, размеренные. Кто-то выжидал в ее саду, но теперь решил удалиться.

Головокружение усилилось.

Птица билась в вольере, охваченная слепым ужасом. Услышав голос Жюстины, она стремительно опустилась на землю и встретила хозяйку разинутым клювом. Глаза дико блестели в свете луны.

– Это я, – прошептала Жюстина, жалея, что у птицы нет имени, тогда было бы проще успокоить, убаюкать. Спросить прежнего хозяина она забыла, а придумать новое подходящее имя не смогла. Но прежде их было только двое – Жюстина и птица. И не было никакого страха.

Отперев дверцу вольера, Жюстина присела на корточки и провела пальцем по гладкой птичьей голове. Птица еще шире разинула клюв и зашипела, словно не признавая хозяйку. Но уже через миг птичье тело расслабилось.

Жюстина взяла птицу на руки и испачкалась в свежем помете. Встав коленями на траву, Жюстина дала птице понюхать шаль – тонкий и светлый кокон, в котором птица прибыла в новый дом. Бережно укрыв взъерошенные перья тканью, Жюстина прижала птицу к груди, как младенца.

– Поедем, – прошептала она. – Не надо нам сидеть вдвоем.

Удерживая птицу одной рукой, другой Жюстина схватила зонтик, копьем выставив перед собой. За ее спиной, словно множество белых лезвий, блестело озеро Мэларен, ветер усиливался, неся запах ила.

Жюстина двинулась к машине. Ей почудилось, что у кустов сирени кто-то притаился, она вздрогнула так сильно, что прикусила щеку. Привкус железа и что-то вязкое, густое на языке. Сумка соскользнула с плеча, пришлось наклониться и подхватить ее, зажав зонтик локтем. Пальцы нырнули в сумку за ключами от машины. Щелчок замка. Жюстина открыла дверцу, устроила птицу на пассажирском сиденье, положила зонтик и опустилась на водительское место. Только когда заурчал мотор, она ощутила, как страх отступает.

На часах было десять минут третьего. Жюстина доехала по Сандвиксвэген до Лёвставэген и повернула направо. Кругом темно, ни одного светящегося окна. Она прибавила скорости и включила лампу. Птица лежала на боку с приоткрытым клювом, молча таращась на Жюстину круглым глазом. Она выглядела спокойной. Машин на дороге не было, лишь пара такси. Наверное, стоило позвонить Ханс-Петеру и предупредить. А теперь уже нет смысла – почти добралась.

У парка Тегнерлунд нашлось свободное место для парковки. Жюстине удалось втиснуть автомобиль между джипом и старым «фольксвагеном». Прижимая птицу к животу, дуя на ее затылок, утешительно бормоча, Жюстина чувствовала себя собранной и хладнокровной. Птица издавала приглушенную воркотню, но больше не казалась испуганной. Зонтик Жюстина оставила в машине.

Ханс-Петер открыл сразу. Он не спал. Лицо было бледным и изможденным.

– Привет, – сказала Жюстина. – Я все-таки приехала.

Он смотрел на нее, словно не узнавая.

– Привет…

– Ханс-Петер! – громко произнесла она.

– Что это у тебя? Птица?

– Да…

– Жюстина, что ты творишь?

– Она чего-то испугалась. – Жюстина хотела прижаться к Ханс-Петеру, вдохнуть его запах и тепло. – Я же сказала. Кто-то был в саду. Птица билась в панике.

Погладив Ханс-Петера по подбородку, Жюстина заметила, что у него красные глаза. И неужели он отшатнулся?

– Что такое? – спросила она. – Что-то случилось?

Он распрямился, стал таким, как обычно. Но в голосе слышались незнакомые нотки, когда он спросил:

– Зачем ты привезла птицу сюда?

– Она так испугалась, с ней случилась истерика. Ты бы ее видел. И я тоже испугалась. Ее страх заразил и меня.

Она снова задрожала.

– Жюстина… – сказал Ханс-Петер, так и не коснувшись ее.

Он принес чашку воды для птицы. Та зашипела, но через мгновение опустила клюв в чашку. Ханс-Петер вздохнул:

– Нельзя так.

Жюстина пожала плечами:

– Ничего страшного.

– А постояльцы! Да у кого-нибудь сердечный приступ случится, когда они увидят, как здесь летает большая дикая птица. Она их до смерти напугает. Репутация гостиницы будет испорчена – вспомни про вирус… птичий грипп, от которого люди умирают.

– Во Вьетнаме. Не здесь.

Жюстина сидела на кушетке за стойкой, на той самой, где она не раз спала, прижавшись спиной к животу Ханс-Петера. Птица встряхнула перьями и чуть не потеряла равновесие, затем сделала несколько неуверенных шажков, но не взлетела. Темное перо скользнуло на пол. Жюстина осторожно потрогала взъерошенное оперение, потом развернула шаль. Ткань была испачкана кровью и пометом.

– Она не хочет летать, ей больно.

– Жюстина… – произнес Ханс-Петер.

Она обернулась к нему, готовая разрыдаться.

– Ладно, – быстро согласился он. – Пусть остается здесь, закроем дверь.

– Спасибо.

Ханс-Петер опустился рядом на кушетку.

– Ханс-Петер, – пробормотала Жюстина, – ты такой добрый, я люблю тебя.

– Что произошло, как ты думаешь?

– В саду кто-то был.

– Наверное, косуля.

– Нет.

– Ты кого-то видела?

Она кивнула.

– Что ты видела?

– Не знаю… но я испугалась.

Он обнял ее за плечи.

– Приготовлю тебе чего-нибудь горячего. Чаю. Хочешь чаю?

Он снова стал прежним. Жюстина откинулась на подушки, закуталась в одеяло, глядя, как он наливает воду в чайник.

– Ханс-Петер, – прошептала она.

Он стоял к ней спиной.

– Ты сердишься, что мы пришли?

Он не ответил. Она не стала повторять вопрос.

Глава 30

Темнота. Она с трудом встала на колени, попыталась нащупать выключатель. Нет. Вспомнила. Томми выкрутил лампочку. Выкрутил лампочку и запер дверь кладовки. Ногти царапнули холодную стену, скользнули вниз, к дверной ручке, надавили. Заперто.

Он уехал. Ариадна слышала удаляющийся шум двигателя, а возвращения не слышала. «Криста», – пронзила мысль. Все это время Ариадна пыталась не кричать, чтобы не пугать девочку. Но та, наверное, понимала и так. У Кристы была удивительная способность улавливать настроение.

Ариадна вымыла посуду и навела порядок в кухне. А потом вдруг с грохотом и звоном уронила стакан прямо на каменный пол. Она ползала по полу, собирая осколки, когда в кухню вошла дочь.

– Осторожно, не шагай здесь, а то осколки в ногу.

– Что ты делаешь, мама?

– Не шагай здесь. Опасно. Иди в свою комнату и жди.

Но было уже поздно. Раздался вскрик: Криста стояла на одной ноге, на каменную плитку капала кровь.

– Ты что, изуродовать ее хочешь! Мало ей, по-твоему?

Ботинок Томми, удар прямо в копчик. Ариадна ударилась о плиту, упала на бок, скорчившись от боли. Не издав ни звука.

Кое-как поднялась, собрала осколки, принесла пылесос. Он увел дочь в ванную и стал промывать рану. Криста громко плакала. Он рявкнул и на нее:

– Черт возьми, заткнись!

Это был один из «таких» дней. «Такой» вечер. Она знала все реплики наперед, они повторялись из раза в раз. Неделю за неделей он молчал и копил силы, а потом неизбежный взрыв. Как будто внутри у него лопался гнойник.

Все началось уже за обеденным столом. Опрокинув тарелку с горошком себе на колени, Криста упрямо шарила пальцами, вилкой. Томми скрипнул зубами.

– Помоги ей! Ты что, не видишь, что она не справляется с вилкой? Не можешь готовить для нее еду попроще, не горошек?!

Ариадна встала и принесла ложку, вставила ее в руку Кристы, поднесла к тарелке.

– Вот, попробуй ложкой, так проще.

Его кулак с грохотом опустился на стол, посуда со звоном подскочила.

– Что за манеры! – крикнул он.

Ариадна уронила руки на колени.

– Шестнадцать лет, а ест, как ребенок! Так ее и людям показать нельзя.

Ариадна совершила ошибку: она стала спорить. Давно следовало запомнить, что это до добра не доводит.

– Гopox есть трудно, – пробормотала она. – Он такой маленький, она не виновата.

– Зачем тогда даешь ей горошек? Нельзя найти что-нибудь другое, ты же часами торчишь в магазине?!

Ариадна застыла, не смея пошевелиться.

– Посмотри на нее! – велел он. – Посмотри, как она выглядит! Как свинья! Рот измазан, волосы в соусе, вся в картошке. Шестнадцатилетняя девушка должна быть самым прекрасным существом! Как чудесный, нежный бутон! Похожа она на бутон?! Гордишься ею, Ариадна? Довольна? Нравится тебе, что ты натворила? А ты, Криста? Может, ты не знаешь еще – это матушка виновата, что ты не можешь видеть! Не знаешь? Отвечай! Знаешь?

Руки Кристы шарили по столу. Нащупав стакан, она сжала его, приготовилась. Она проделывала это и раньше: сжимала стакан так, что стекло лопалось, молоко стекало по рукам, смешиваясь с кровью. Томми вырвал стакан и поставил его у раковины позади себя.

– Все, едим спокойно!

Первые трудности беременности застали Ариадну врасплох. Неужели это так нелегко! Она не знала! В этой новой стране у нее не было друзей, знакомых ровесников. Матери она пока не хотела ничего говорить. Прошло слишком мало времени – вдруг что-то пойдет не так.

Томми был внимателен и терпелив. Он приносил чай и тосты в постель.

– Все пройдет, – говорил он. – Пройдет! Поначалу всем бывает тяжеловато, потом станет лучше.

Он смеялся и гладил ее по щеке. У него было несколько сестер, каждая в свое время стала матерью.

Ариадна лежала, вытянувшись на спине, без подушки. От малейшего движения к горлу подкатывала тошнота. Запах тостов ударял в ноздри. Она хотела попросить Томми убрать поднос, но не решалась. Он был так добр, так заботлив, ей не хотелось его обижать и смущать. Плаксивая сентиментальность также была частью ее болезненного состояния.

– Все пройдет, – сказал и врач, когда она пришла на прием. – Вы меня понимаете?

Он говорил медленно и отчетливо, а когда не хватало слов, использовал ручку и бумагу. Он никуда не спешил.

– Я был в вашей стране, – признался он. – Я хочу купить там дом на острове. Маленький белый домик. Уже выбрал.

Выдвинув ящик стола, он достал фото. Это был не ее родной остров, а другой, но название было похожим. Ариадна отвернулась и заплакала. Врач повторил, что скоро полегчает.

– По утрам часто бывает тошнота, но потом проходит. Постарайтесь побольше лежать, если возможно. Не волнуйтесь по пустякам.

Его рука на ее руке. Он только что был внутри у нее, растягивал ее промежность холодным металлом, было больно.

– Выглядит все хорошо, – констатировал он. – Вы на десятой неделе.

Десять недель болезни! Только бы все прошло. Беременность не болезнь. Это совершенно нормальное состояние, женщина для этого и создана – вынашивать и рожать детей.

– Просто отдыхайте по утрам, и все скоро пройдет, – повторил врач, когда Ариадна собралась уходить.

Но плохо ей было не только по утрам, но и вечером, и днем, и ночью – круглые сутки длился этот кошмар. Едкая изжога и тошнота в ответ на все, что пахло. А пахла и пыль в старых креслах, доставшихся Томми в наследство, их обивка, и мыло в ванной, и ногти, когда она их стригла, и газета «Дагенс Нюхетер», которую она упрямо пыталась читать, буква за буквой.

Ариадна старалась задерживать дыхание, но запах все же проникал внутрь, и она сгибалась, выворачивалась наизнанку.

Работы у нее пока не было. Чтобы найти работу, нужно знать язык. Целыми днями Ариадна сидела дома, но под конец не выдерживала – стены давили. Набив карманы полиэтиленовыми пакетами, она шла на улицу.

Ветер дарил некоторое облегчение. Стараясь избегать киосков с едой и магазинов, Ариадна ходила по мучительно светлым улицам в апрельской слякоти. Холодными ночами накатывала тоска по прежним временам, когда вся жизнь была впереди. А сейчас ей казалось, что жизнь утекает прочь.

Настало время второго визита к врачу. Ариадна уже лучше говорила по-шведски. Увидев результаты анализа крови, врач обеспокоился.

– Вас все еще тошнит? Неужели правда?

Как будто она лгала или преувеличивала.

Врач выписал рецепт на мелкие белые таблетки и порекомендовал почаще чистить зубы. Больше ничего.

– Вы можете почувствовать некоторую затуманенность и усталость, но это не страшно, у вас ведь нет занятий, требующих концентрации, если я правильно понял. Вы домохозяйка?

И случилось невероятное – таблетки помогли. Они вылечили ее, она снова стала здорова. Томми тоже почувствовал облегчение. Слабость Ариадны мучила его, лишала присутствия духа.

Ариадна позвонила матери и поделилась радостной вестью – она ждет ребенка. Мать растрогалась до слез.

– Неужели правда, Куколка?

– Да! Приезжай к нам в гости, Томми купил дом. Переедем туда к лету. Он говорит, что в новом доме есть место и для бабушки.

Однажды вечером Томми нашел таблетки в ванной. Помрачнев, он вышел на кухню:

– Ариадна, на этой упаковке твое имя.

Комната поплыла перед глазами.

– Да…

– Это же лекарство.

– Потому что меня тошнило. Ну, раньше.

– Врач прописал тебе лекарство, хотя ты беременна?

Ариадна молча кивнула.

– Он что, не знает, что лекарство может повредить плоду?

Она испуганно взглянула на Томми.

– Но он… просто сказал…

– Один парень у нас во дворе… у него кисти рук росли прямо из туловища. Самих рук не было. Его мама принимала лекарства, когда была беременна. Как думаешь, он счастлив?

– Я не знала, – прошептала Ариадна. – Я их кидаю в мусор.

– Как давно ты их принимаешь?

– С тех пор как здорова.

– Как давно? Несколько недель?

– Да, – испуганно повторила она. – Несколько недель.

В кладовой было тесно, она едва могла сидеть. Подобрав под себя ноги, она прижалась к батарее. Тело отекло и болело. Он часто бил ребром ладони, по тем местам, которые меньше всего видно. Лишь иногда он промахивался – как вчера, когда она извернулась так, что несколько ударов пришлось по лицу. Он очень разозлился. Так разозлился, что до сих пор не пришел в себя и не пожалел о том, что сделал.

Она сидела в темноте и старалась не плакать. Дочь не должна слышать, что мать плачет от слабости, поддавшись отчаянию. Девочка в такие моменты пряталась в своей комнате. Один-единственный раз она спросила с беззащитным, невыразительным лицом:

– Мама, зачем ты принимала те таблетки?

Криста теребила в руках свою резинку для волос, которую только что сняла, так что волосы волной упали на плечи. Арианда приготовилась ответить, но девочка продолжила:

– Папа правду говорит? Что я могла бы… видеть?

– Нет, – прошептала Ариадна.

– Но папа так говорит.

– Папе грустно. Грустно человеку бывает разно. Иногда это трудно понять. Папе очень хотелось, чтобы ты имела зрение. Поэтому он так говорит.

Девочка мотнула головой, отбросив назад густые спутанные волосы. Под длинными ресницами блеснули белки глаз.

Ариадна обняла дочку и прижала к себе.

– Мне тоже грустно, – хрипло произнесла она. – Маме тоже отчаятельно грустно. Но знай одно: что папа ни говорил, таблетки тут ни при чем.

Он, конечно же, устроил дикий скандал. Связался с производителем лекарств, угрожал судом и СМИ. Все ответы, которые он получал, сводились к одному: исследования не установили связи между лекарством и повреждением плода. Томми отказывался в это верить.

Глава 31

Лишь у развязки возле площади Броммаплан Томми осенило: прочесать дно! Он прочитал все документы по делу об исчезновении Берит Ассарсон, но не обнаружил ни слова об исследовании дна озера. Неужели они могли забыть об этом! Он, конечно, давал слабину, старик Нэстман, – все из-за болезни.

Они познакомились, когда Нэстман работал в управлении криминальной полиции, а Томми был новичком в районном отделе. Томми нравился его старший коллега – он выслушивал до конца и не забрасывал новичка словечками из профессионального жаргона, как делали многие другие. Иногда они вместе обедали. Нэстман уже знал, что болен, что все очень серьезно, знал, но ни с кем не делился. Он говорил о Жюстине Дальвик, хотел услышать мнение Томми.

Последние недели жизни Нэстмана Томми часто навещал его в стокгольмском хосписе. Нэстман лежал в большой и довольно уютной комнате с фотографиями сыновей и их жен или подруг на прикроватной тумбочке. На стене висел рисунок, приклеенный скотчем, – непонятное существо на тонких ножках и надпись взрослым почерком: «Дедушке! Скорее выздоравливай и приходи играть со мной, как обычно. Целую и обнимаю, Малин». Томми смотрел на рисунок, и горечь охватывала его с новой силой. Его Криста не рисовала таких рисунков, этого в ее жизни не было. Как и многого другого.

Ханс Нэстман говорил немного, больше лежал с закрытыми глазами. Изредка его веки вздрагивали и он фокусировал взгляд на человеке, сидящем у кровати. Пару раз ему даже удалось выжать улыбку. Томми сжал его руку, сказать было нечего. Иногда в палату заглядывала молодая сиделка, чтобы убедиться, что все хорошо. Ничего хорошего не было, но эта симпатичная крошка ничего не могла поделать, как и все остальные.

К счастью, Нэстман не мучился от боли – морфина ему давали сколько нужно. Самым трудным был запах в палате – запах разложения и экскрементов. Первые минуты Томми всегда приходилось дышать через рот. Он старался не подавать виду. На столе стояли цветы, присланные другими коллегами, но никто из них Нэстмана не навещал. Иногда в палате сидела жена Нэстмана, Катарина. Для женщины за шестьдесят она выглядела очень хорошо: стройная, темные волосы, высокая прическа, ярко накрашенные губы. Томми помнил ее лицо на похоронах: как она подняла голову, устремив пустой взгляд в потолок часовни. Что с ней сталось потом? Появился ли у нее кто-нибудь? Или после Ханса ей никто не был нужен? Может, стоит позвонить ей, спросить, как дела? Бывает ведь, что одиночество накидывается на человека не сразу после похорон, а погодя.

Неплохо бы довести это дело до конца и отправить эту богатейскую дочку, Жюстину Дальвик, за решетку. Но к досаде Томми, дело быстро закрыли. И лишь теперь, спустя несколько лет, руководитель предварительного расследования приказал пересмотреть дело. Томми не подкачает, уж будьте уверены.

По некоторым данным, пропавшая без вести Берит Ассарсон навещала Жюстину Дальвик, чтобы поговорить о какой-то школьной истории, связанной с травлей. Дальвик рассказала, что Ассарсон провела у нее дома около часа, выпила пару бокалов вина и ушла. Больше ее никто не видел.

По понятным причинам, полиция не сразу взялась за поиски. У полиции вечно не хватает ресурсов, невозможно бросать силы на поиски каждого исчезнувшего, люди пропадают каждые пятнадцать минут, и большинство рано или поздно находится. Томми досконально изучил это дело, но некоторые детали надо было уточнить. Как, например, насчет следов на берегу тем вечером? Шел ли снег? Как обстояло дело со льдом? Если была плюсовая температура, то лед мог подтаять за то время, что прошло между исчезновением женщины и вмешательством полиции. Надо связаться с метеорологами, а потом получить разрешение на исследование дна озера.

Нэстман рассказывал, что попробовал прижать Жюстину Дальвик к стенке. Но не нашел ничего, за что можно было бы ухватиться. Что могло произойти? Тронулась умом и прикончила бывшую одноклассницу? Не так уж невероятно, Ханс Нэстман не исключал такой вариант. Но сил разрабатывать эту версию у него не было. На бумаге он по-прежнему работал на полную ставку, но в реальности ходил на облучение и часто не мог сосредоточиться на работе.

А кто бы смог на его месте? – думал Томми, содрогаясь: он боялся болезней, боялся оказаться в зависимости от других. Более всего его страшила мысль, что однажды он может обнаружить уплотнение под кожей – маленькую твердую опухоль, которой не должно быть на этом месте. Каждый вечер он ощупывал все мягкие части своего тела и пару раз находил уплотнения, которые заставлял врачей вырезать, невзирая на их уверения, что это обычные жировики. Но ведь они в любой момент могут превратиться в злокачественные, разве не так? У его дяди нашли опухоль в ноге, и ногу затем пришлось ампутировать. Не помогло. Рак распространился почти по всему телу, и дядя умер в страшных мучениях. Конечно, никто не утверждает, что эта болезнь передается по наследству. Но кто может гарантировать, что не передается?

Он прошел мимо Валленбергского холма, где кипарисы стояли мрачными охранниками вдоль дороги, ведущей к могилам. Его часто мучили мысли о смерти – или о конечности жизни. Внешне это не было заметно, коллеги знали его как весельчака, смельчака и упрямца.

Разумеется, Нэстман расследовал дело Ассарсон – Дальвик не в одиночку, но никто, казалось, не уделил расследованию столько внимания, сколько требовалось. Из чистого любопытства Томми в свободное время приезжал в Хэссельбю и следил за домом. Дом Дальвиков был высокий и узкий, сад спускался к озеру, скрытый от посторонних глаз. Странно, конечно, что ее отец, промышленный магнат – иначе не назовешь, – выбрал такое посредственное жилье. Близко к воде – это да, но сам дом – хибара. Вдали от прочего жилья, так что во дворе могло происходить все что угодно. Хотя Ассарсон пропала зимой. Если бы Дальвик ее убила, то закопать труп не смогла бы. Во всяком случае, не там и не тогда.

Что она могла сделать? Об этом Томми немало размышлял последнее время. Расчленила и заморозила тело? Нет. Морозилка недостаточно большая, Нэстман с командой проверили.

Увезла? Запихнула в багажник и выбросила в каком-нибудь подходящем месте? Тяжело, конечно, но в таком состоянии чего только не сделаешь.

Нет. За шесть лет кто-нибудь обязательно нашел бы тело. Безлюдных мест практически нет. Многие выгуливают собак… да мало ли что.

Томми вспомнил о Лёвста, сортировочной станции недалеко от Хэссельбю, где дыбилась гора мусора и стояли контейнеры. Отличное место для захоронения. Но и в этом случае тело пришлось бы расчленить. А это не всякому под силу. Справится ли с этим женщина? Томми никогда не встречался с Жюстиной Дальвик, как-то не было повода. Он понятия не имел, высокая ли она, сильная ли, крепка ли рассудком. Но он все узнает. Времени предостаточно: срок давности для дел, связанных с убийством, – двадцать пять лет.

Темная вода озера Мэларен. Там, на дне, надо думать, покоится не один труп. Необходимо пойти к Мальмгрену, руководителю предварительного расследования, и предложить обследовать дно. Наверняка кто-то станет возражать: мол, тело Ассарсон должно было всплыть за эти годы или зацепиться за якорь или за блесну. Станут говорить о недостатке ресурсов. Нет, лучше дождаться подходящего случая. А как только он наступит, как только Томми получит добро, он сразу займется этим делом всерьез.

Он припарковал машину у дома. В окнах света нет. Зевая, он вылез из машины, запер ее. Потянулся, вдохнул прохладный ночной воздух. Хорошо, что жара спала. Было не совсем темно, облака время от времени редели, обнажая луну. Может, дождик ливанет. Издалека доносился прерывистый рев оленя – или то был собачий лай…

Томми разулся и аккуратно поставил ботинки в холле. Одна пятка слегка саднила. Надо было наклеить пластырь, для профилактики, ботинки почти новые. Почему новые башмаки вечно натирают?

На цыпочках он прокрался в кухню. Стол блестел, на полу не осталось осколков, но Томми на всякий случай опустился на корточки и огляделся. Прислушался: ни звука. Открыл холодильник, достал бутылку кальвадоса, плеснул в бокал. Совсем чуток, просто чтобы насладиться вкусом, ощутить аромат, перед тем как отправиться на боковую.

Приоткрыв дверь в комнату Кристы, он прислушался к душной темноте. Ровное дыхание, спит. Томми почувствовал внезапное желание подойти к кровати и зарыться носом в густые волосы. Люблю тебя, девочка моя, люблю тебя. Иногда его раздражала неуклюжесть Кристы, но он сразу жалел об этом – она не виновата. Раньше он брал ее с собой на пробежку. Он думал, что если ее держать за руку, если бежать по достаточно широким дорожкам, если она будет достаточно высоко поднимать ноги… но не получилось. Кристе не хотелось. Она не противилась – она вообще редко отказывалась от его предложений, но двигалась она скованно и неловко, как заводная кукла. Пробежка превращалась в цирк.

Иметь такую дочь – горе. А больше детей не получилось. И Томми не виноват: Ариадна трижды беременела, но все заканчивалось очередным выкидышем. Проблема была в ней, в ее репродуктивной системе, в частых и продолжительных кровотечениях. Не таким он представлял себе свой брак. Хотя тут же одумывался: нельзя винить человека в том, как он устроен.

Она все-таки была хорошей женщиной. Он знал, что часто несправедлив к ней. Когда бешенство ослепляло, накатывая волной, он взвинчивал себя до боли в сердце. Порой она была такой уступчивой идиоткой. И дочь – копия матери: большое жирное тело, это все гены, это все часть той культуры, откуда она родом, – там женщина должна быть толстой. И мать ее была такой же. Хотя – почему «была»? Они давно не виделись, и слава богу.

Как только мать приезжала в гости, Ариадна становилась странной: они сидели в кухне, склонившись над столом, одинаковые толстухи, говорили что-то непонятное.

Томми пригубил напиток, добавил еще глоток. Ключ от кладовки лежал на верхней полке стеллажа. Он видел его кончик над краем полки. Охваченный внезапным беспокойством, он заспешил: в доме было необычно тихо. Достав ключ, он вставил его в замок и открыл дверь.

Она выпала из кладовки на пол холла.

Глава 32

«Маверик» из Грёнингена был великоват для прохода через шлюз шириной в 135 метров. Это было судно-рефрижератор, оно доставило фрукты из Южной Америки, а на обратном пути приняло груз из Супры. Всякий раз, когда это огромное судно должно было проходить через шлюз, в центре управления возникало некоторое напряжение.

Часы показывали начало одиннадцатого. Йилл удалось поспать лишь пару часов. Это было самое сложное в работе по сменам – спать, когда все остальные бодрствуют и занимаются своими делами. В соседнем доме что-то сверлили строители, звук врезался в мозг. Садясь на велосипед и отправляясь на работу, Йилл едва не пошатывалась от тумана в голове.

Пока она спала, прошел дождь, и воздух был наполнен свежестью. Несмотря на велосипедный шлем, волосы после поездки превратились от влаги в крупные завитки. Наспех причесавшись, Йилл сунула в сумку зеркальце. Береговой патруль вызывал: погас маяк Нурсборга.

– Ладно, проверю, – устало ответила Йилл.

Открыв список маяков, она обнаружила, что маяк Нурсборга не настолько важен, чтобы отправлять навигационное предупреждение. Йилл зевнула, встала и подошла к окну. «Один», судно из Гамбурга, только что миновало шлюзовые ворота. Фред шел по берегу с тросом, ведя судно, точно огромную собаку. Лоцман в неоново-желтой куртке ждал вместе со своим учеником. Как только судно оказалось на своем месте, они поднялись на борт, на шестую палубу, где располагался капитанский мостик. Йилл помахала им, без особой уверенности, что ее видят.

Ночь предстояла явно суматошная. «Маверик» должен войти в шлюз через час, а у острова Сэльскапсхольмен он встретится с датчанином «Дюра Булк». Заранее был запланирован развод моста, по которому проходило шоссе Е-4. Но после дополнительных переговоров лоцманы решили, что судам лучше встретиться к северу от Лина, иначе пришлось бы стоять и ждать, стараясь удержать суда в неподвижности в узком проходе. Единственная проблема заключалась в том, что тогда «Маверику» потребуется больше времени, чтобы дойти до моста Е-4 и находящегося рядом железнодорожного моста, которые следовало развести одновременно. А развод железнодорожного моста нельзя провести когда заблагорассудится. Тут все решает железнодорожная компания, к тому же развод моста учтен в расписании поездов.

Вода в канале блестела черной смолой. Йилл смотрела, как «Один» выходит из шлюза и удаляется по каналу. Фред остался на берегу: он кричал что-то людям на яхте, болтавшейся у ворот шлюза. Вероятно, она должна была направиться в гостевую гавань.

– Хотите в шлюз – заходите!

Ему пришлось повторить это несколько раз. На яхтах порой вели себя совершенно бестолково. Как будто голос из громкоговорителя был частью какой-то шутки со скрытой камерой. Наконец яхта робко и стыдливо скользнула в шлюз, будто скрываясь от посторонних глаз. Зеленый навигационный огонь светился в темноте. Фред наклонился, подался вперед и принял сто сорок крон – плату за выход из озера Мэларен. Через минуту на лестнице раздались его шаги. Он не любил лифтов, испытывая клаустрофобические ощущения с тех пор, как пару лет назад застрял в лифте и просидел там несколько часов.

– Я считал себя крутым парнем, – рассказывал он после. – Но, ребята, вы бы видели меня в этой железной клетке. Черт, я бился в панике.

Йилл вспомнила его жену. Интересно, что там у них с разводом? Может, она решится поговорить с ним об этом позже, когда уляжется суматоха. Ей нравился Фред. Он был надежным, стабильным, не суетился и не поддавался на провокации. Он словно создан для своей профессии. Но последнее время на него было больно смотреть. Он постарел, вдруг обнаружила Йилл. Походка потяжелела, плечи будто съежились, голова вжалась в плечи. Конечно, он уже немолод – до пенсии осталось всего несколько лет, но изменился он так, что это бросалось в глаза.

Сейчас Фред стоял у мониторов и с помощью дистанционного управления разводил мост Мэларбрун, чтобы «Один» прошел дальше. На экране росла цепочка автомобилей. Йилл знала, что в эту минуту сидящие за рулем ворчат и ругаются. Люди не умеют ждать, даже несколько минут.

Когда лоцман «Маверика» сообщил, что находится у острова Сэльскапсхольмен, Фред развел Мэларбрун и вместе с Ниссе спустился на берег. Глядя на монитор, Йилл увидела, как судно миновало разводные части моста и вскоре двинулось дальше по каналу, белое и тихое, точно корабль-призрак. Носовая часть отражалась в воде. Судно продвигалось по каналу мучительно медленно – чтобы не зацепить ворота шлюза, на этом участке речь шла о сантиметрах. Йилл стояла у окна и смотрела на коллег, как они жестикулируют и переговариваются по рации. Лоцману требовалась помощь: кто-то должен был подтвердить, что судно полностью вошло в шлюз.

В эту секунду зазвонил ее мобильный, в качестве сигнала она выбрала «Du hast» группы «Раммштайн». Тор поддразнивал ее за это: «„Раммштайн“! Ты вроде уже не подросток!» Йилл не обижалась – его слова звучали как милая дружеская шутка. Ему это на пользу – как, впрочем, и ей. Всю поездку она только и ждала, чтобы кто-нибудь позвонил. И позвонили – но только однажды, сразу после того, как они вышли из самолета в Тромсё. Это был норвежский мобильный оператор «Теленор» – приветственное смс. Остальное время телефон молчал.

Наконец Йилл удалось выудить мобильный из сумки.

– Йилл Чюлен, – строго произнесла она.

– Не помешал? – Это был Тор.

Внутри вспыхнула радость.

– Нет, недолго поговорить могу. А вообще сейчас дел много, конечно. Как ты? Пришел в себя?

Голос Тора звучал напряженно.

– Было так жутко… понимаешь, мне снился сон.

– Сон?

– Да. Я спал и вот проснулся.

– И?

– Я стоял на берегу и вдруг увидел, как что-то плывет по воде.

Он умолк.

– Так… – медленно произнесла Йилл. – Что было дальше?

– Я знал, что мне нужно каким-то образом туда добраться. Это было совершенно необходимо, я должен был увидеть, что это такое, кто это…

– Это был человек?

– Да, – глухо отозвался Тор. – Человек.

Йилл ждала.

– Ноги словно проваливались в песок, он забивался в ботинки, не давал двигаться. Я пытался поднимать ноги, у меня до сих пор болят мышцы бедер. По-настоящему. Понимаешь, Йилл? – Тор заговорил громче: – У меня болят мышцы, как будто все происходило в реальности.

Йилл сглотнула.

– Наверное, ты их потянул, – быстро произнесла она. – Потянул во сне.

– Наверное.

– Так бывает, это как судороги.

– Не знаю.

– А потом?

Он прочистил горло и зашелся жутким кашлем курильщика, как всегда после сна. Йилл молча ждала. Отдышавшись, Тор заговорил снова.

– Вдруг я услышал звук за спиной, – хрипло произнес он, – и обернулся. Там стояла она. Ну, знаешь, она.

Зазвонил телефон на столе Йилл. Она сделала глубокий вдох, чувствуя, что воздуха не хватает.

– Кто? Кого ты имеешь в виду?

– Та женщина, Жюстина Дальвик.

Шесть сигналов, семь.

– Тор, мне надо…

– Понимаю.

– Я перезвоню тебе, ты дома?

– Прости, Йилл. Не надо было тебя беспокоить.

– Все в порядке, я перезвоню, – повторила она, но он уже отключился.

Она сняла трубку рабочего телефона. Было поздно.

– Черт, – выругалась Йилл.

В ту же секунду раздался вызов с «Одина».

– Мы прошли мимо Флэсклёса пять минут назад.

– Слышу вас, «Один», – ответила Йилл, пытаясь отыскать оба номера Тора в телефонной книжке своего мобильного.

Время позвонить Тору нашлось лишь спустя полтора часа. Он не отвечал, и Йилл надеялась, что он снова уснул. Она не решалась звонить слишком долго – было бы жалко его разбудить. Если он спал, конечно. После двух часов ночи наступило затишье. Она легла на диван в комнате отдыха, укрылась курткой. Было холодно, немного подташнивало.

Около пяти стало светать. Она сидела на стуле у окна, закинув ноги на стол. Шумел кондиционер. Ниссе встал, чтобы посмотреть на пешеходную дорожку, пролегавшую вдоль канала.

– Вот и сборщики банок. – Йилл тоже увидела пожилого мужчину с полиэтиленовыми пакетами, который рылся в мусорных урнах.

– Кто-нибудь хочет кофе? – спросил Фред.

– Да, спасибо, если ты принесешь.

Йилл вышла на балкончик и вдохнула свежий утренний воздух. Мимо проехала машина, направляющаяся в центр.

Вдруг Йилл осенило.

«Жюстина», – подумала она, внезапно поняв, что она должна сделать – и ради себя, и ради Тора. Надо поговорить с Жюстиной.

Глава 33

Пульсирующая боль в скулах. Она прислушалась к звукам удаляющегося автомобиля, поводила языком во рту – что-то выпало в подставленную ладонь. Зуб.

Ариадна заплакала первый раз за вечер и потеряла сознание.

Потом наступало время примирения. Оно тоже протекало по заведенному порядку. Но в этот раз ему пришлось потрудиться, чтобы разбудить ее.

Она не спала – нет, в такой душной и тесной каморке, среди барахла, которое некуда было пристроить, так как в доме не было ни чердака, ни подвала, спать было невозможно. Скорее это было что-то вроде беспамятства. Она находилась в каком-то тумане, вызванном болью в суставах и мускулах, от долгого сидения в неестественном положении. Вокруг коробки с разной ерундой, елочные украшения, лишние столы и стулья, зимняя обувь, старый компьютер и разобранная детская кроватка Кристы.

Кровь прилила к ступням, тело онемело. Томми ухватил ее за подбородок и, пытаясь привести в чувство, стал мотать голову влево-вправо.

Запах – холодные потные ладони источали химический запах страха. Ариадна знала этот запах – тот же, что и в прошлый раз, и в позапрошлый, когда он избивал ее сильнее обычного.

Но сегодня запах был острее, чем прежде.

Он отнес ее на кровать. Силы покидали его, мышцы ослабли: он передвигался медленно, с остановками. Опустив тело на простыню, он раскинул ее руки и ноги.

– Ариадна, отвечай!

В такие минуты она была сильнее его, но он об этом не догадывался. Однако Ариадна не радовалась и не торжествовала.

– Хочешь пить, принести воды?

Ее губы были плотно сжаты. Его руки беспорядочно шарили по ее телу, нащупывали края одежды и петли, расстегивали и раздвигали ткань. Он не зажигал свет, Ариадна это знала, так было всегда: он не выносил вида синяков и отеков на ее теле – не мог же он, любящий супруг, причинить ей такую боль.

Он стянул с нее футболку и бюстгальтер, но не трусы. Обернул ее простыней – о, если бы это был саван. Если бы она могла заснуть навсегда… если бы наступил этот день. Побои становились все более жестокими: сначала были тычки и пощечины, теперь он по-настоящему избивал ее. Как бы он объяснил это врачам и своим коллегам-полицейским? Конечно, выдумал бы какую-нибудь ложь. Что на Ариадну напал психопат, а он нашел ее на лестнице, истекающую кровью. Поверили бы они ему? Стали бы вскрывать ее тело, чтобы найти старые повреждения и следы побоев? Стали бы допрашивать Кристу?

Холодное прикосновение стекла к губам. Его рука поддерживает ее голову.

– Сделай глоток, будет лучше, бедняжка моя, открой рот.

Резкий вкус спиртного на языке, во рту.

Криста! Где Криста? Спит ли моя девочка, где она?

Если бы умереть. Если бы он забил ее до смерти, то Криста осталась бы одна с папой. Нет. Так нельзя. Ариадна сделала глоток и поперхнулась. Пришлось открыть глаза. Он склонился над нею сгорбленной тенью. Лица не видно, но поза говорила о том, что он устал. Устал наказывать ее. Пусть она скорее простит. Через несколько минут он снимет белую футболку и джинсы и заберется в постель, прижмется к ней сзади, она почувствует его слабый, дремлющий член, который быстро проснется короткими рывками, потянется к ее бедрам. Он снимет с нее трусы и войдет в нее сбоку, медленно и осторожно, он больше не причинит ей вреда. Прижавшись ухом к ее лицу, он дождется ее тонких всхлипываний – от наслаждения или от боли? А потом перекатится на свою половину кровати и уснет.