Теория справедливости

В этой вводной главе я намечу основные идеи предлагаемой мною теории справедливости. Изложение является неформальным, его цель — подготовка более детальной аргументации, которая последует далее. Неизбежно при этом некоторое пересечение обсуждаемого здесь и более поздних материалов. Я начну с описания роли справедливости в социальной кооперации и рассмотрения первичного субъекта справедливости, базисной структуры общества. Затем я представлю основную идею справедливости как честности, теорию справедливости, которая обобщает и возводит на более высокий уровень абстракции традиционную концепцию общественного договора. Договор в обществе заменяется исходной ситуацией, которая включает некоторые процедурные ограничения на аргументы, предназначенные для формулировки исходного соглашения по поводу принципов справедливости. В целях прояснения моей концепции я также сопоставлю ее с классическим утилитаризмом и интуитивизмом, подмечая различия между этими концепциями справедливости и справедливостью как честностью. При этом я руководствуюсь намерением представить теорию справедливости в качестве жизнеспособной альтернативы этим доктринам, которые столь долго доминировали в нашей философской традиции.

1. РОЛЬ СПРАВЕДЛИВОСТИ

Справедливость — это первая добродетель общественных институтов, точно так же как истина — первая добродетель систем мысли. Теория, как бы она ни была элегантна и экономна, должна быть отвергнута или подвергнута ревизии, если она не истинна. Подобным же образом законы и институты, как бы они ни были эффективны и успешно устроены, должны быть реформированы или ликвидированы, если они несправедливы.

Каждая личность обладает основанной на справедливости неприкосновенностью, которая не может быть. нарушена даже процветающим обществом. По этой причине справедливость не допускает, чтобы потеря свободы одними была оправдана большими благами других. Непозволительно, чтобы лишения, вынужденно испытываемые меньшинством, перевешивались большей суммой преимуществ, которыми наслаждается большинство. Следовательно, в справедливом обществе должны быть установлены свободы граждан, а права, гарантируемые справедливостью, не должны быть предметом политического торга или же калькуляции политических интересов. Единственное, что позволяет нам неохотно принимать ошибочную теорию, — это отсутствие более лучшей теории. Аналогично, несправедливость терпима только тогда, когда необходимо избежать еще большей несправедливости. Будучи первыми добродетелями человеческой деятельности, истина и справедливость бескомпромиссны.

Эти суждения наверняка выражают наше интуитивное убеждение в первичности справедливости. Без сомнения, они выражают это весьма сильно. В любом случае, я хотел бы исследовать, являются ли эти и подобные им спорные положения обоснованными, и, если это так, как это можно показать. Для этих целей необходимо разработать теорию справедливости, в свете которой эти утверждения могут быть интерпретированы и оценены. Я начну с рассмотрения роли принципов справедливости. Давайте предположим, дабы была понята идея, что общество — это более или менее самодостаточная совокупность людей, которые в своих взаимоотношениях осознают определенные обязывающие их правила поведения и которые, по большей части, поступают согласно этим правилам. Предположим, далее, что эти правила устанавливают систему кооперации, предназначенную обеспечить блага тем, кто следует правилам. Но хотя общество и представляет общественное предприятие во имя взаимной выгоды, для него характерны конфликты интересов, как, впрочем, и их совпадение. Совпадение интересов заключается в том, что социальная кооперация делает возможной для всех лучшую жизнь по сравнению с тем, чем она была бы, если бы каждый жил за счет собственных усилий.

Конфликт интересов выражается в том, что людям небезразлично, как большие выгоды, полученные из сотрудничества, распределяются между ними, поскольку в преследовании собственных целей они предпочитают получить больше сами и уменьшить долю, которую нужно разделить с другими. Требуется определенное множество принципов для того, чтобы сделать выбор среди различных социальных устройств, которые определяют разделение выгод, и чтобы прийти к соглашению о распределении долей. Эти принципы являются принципами социальной справедливости: они обеспечивают способ соблюдения прав и обязанностей основными институтами общества.

Они же определяют подходящее распределение выгод и тягот социальной кооперации.

Назовем общество вполне упорядоченным (well-ordered), когда оно предназначено не только для обеепечения блага своим членам, но и для эффективного регулирования общественной концепции справедливости. Иными словами, это общество, в котором (1) каждый принимает и знает, что другие принимают те же самые принципы справедливости, и (2) базисные социальные институты, в общем, удовлетворяют, и, насколько известно, на самом деле удовлетворяют этим принципам. В этом случае, хотя люди могут предъявлять друг другу завышенные притязания, они, тем не менее, признают общую точку зрения, которая позволяет выносить решения по ним. В то время как склонность людей к преследованию собственных интересов заставляет их быть бдительными в отношении друг к другу, общественное чувство справедливости делает возможным их объединение во имя безопасности. Между индивидами с различными целями общая концепция справедливости устанавливает узы гражданского содружества; общее устремление к справедливости ограничивает преследование других целей.

Можно полагать общественную концепцию справедливости фундаментальной особенностью вполне упорядоченного человеческого общества.

Конечно, далеко не все существующие общества вполне упорядочены в этом смысле, потому что весьма спорно, что справедливо и что несправедливо. Люди расходятся в том, какие именно принципы должны определять основные условия соглашения в обществе. Но несмотря на эти расхождения, мы все же можем сказать, что каждый из них имеет концепцию справедливости. То есть они осознают потребность в определенном множестве принципов относительно основных прав и обязанностей и готовы принять их. Эти принципы также определяют правильное распределение выгод и тягот социальной кооперации. Таким образом, понятие справедливости как таковое отличается от конкретных концепций справедливости, и в нем проявляется то общее, что имеется в этих различных концепциях1. Тот, кто придерживается других концепций справедливости, может все еще соглашаться, что институты справедливы, когда между людьми не делается произвольных различий в отношении основных прав и обязанностей и когда правила определяют надлежащий баланс между конкурирующими притязаниями на преимущества общественной жизни. Люди могут прийти к соглашению в этом описании справедливых институтов, поскольку понятия произвольного различия и надлежащего баланса, входящие в концепцию справедливости, всегда открыты для такой интерпретации, которая согласуется у каждого с принимаемыми им принципами. Эти принципы позволяют выделить те сходства и отличия среди людей, которые существенны для определения прав и обязанностей, и они специфицируют, какое деление преимуществ является подходящим. Ясно, что это различие между единственным понятием и концепциями справедливости не разрешает серьезных вопросов. Оно просто помогает идентифицировать роль принципов социальной справедливости.

Некоторая мера согласия в концепциях справедливости, однако, не является единственным условием жизнеспособности человеческого общества. Есть и другие фундаментальные социальные проблемы, в частности проблемы координации, эффективности и стабильности. Таким образом, планы индивидов должны быть согласованы так, чтобы их действия были совместимы, и чтобы они могли осуществляться без того, чтобы чьи-либо законные ожидания постигло сильнейшее разочарование. Более того, исполнение этих планов должно привести к выполнению социальных целей такими способами, которые эффективны и совместимы со справедливостью. И, наконец, схема социальной кооперации должна быть устойчивой: она более или менее должна подчиняться основным правилам и действовать согласно им, и когда случаются трения, в действие должны вступать стабилизирующие силы, чтобы предотвратить насилие и восстановить порядок. Сейчас видно, что эти три проблемы связаны с концепцией справедливости. В отсутствие меры согласия в отношении того, что справедливо и что несправедливо, ясно, что индивидам труднее координировать свои планы достаточно эффективно в деле достижения взаимной выгоды. Недоверие и обиды убивают уважение друг к другу, подозрения и враждебность искушают людей поступать таким образом, которого следовало бы избегать. Поэтому, в то время как отличительная роль концепции справедливости заключается в спецификации основных прав и обязанностей и в определении приемлемого распределения долей, способы реализации каждой концепции увязаны с проблемами эффективности, координации и стабильности. Мы не можем, в общем, оценить концепцию справедливости только по ее распределительной роли, какой бы полезной ни была эта роль в идентификации концепции справедливости. Мы должны принять в расчет более широкие связи этой концепции, потому что, хотя справедливость и имеет определенный приоритет, будучи важнейшей добродетелью институтов, все-таки, при прочих равных условиях, одна концепция справедливости предпочтительна по отношению к другой, когда желательны ее более широкие следствия.

2. СУБЪЕКТ СПРАВЕДЛИВОСТИ

Многие вещи могут полагаться справедливыми и несправедливыми; не только законы, институты и социальные системы, но и самые различные конкретные действия, включая решения, суждения и обвинения. Мы также называем справедливыми и несправедливыми расположения и нерасположения людей, да и самих людей.

Нашим предметом, однако, является социальная справедливость. Для нас главный субъект справедливости — базисная структура общества, или более точно, способы, которыми основные социальные институты распределяют фундаментальные права и обязанности и определяют разделение преимуществ социальной кооперации. Под основными институтами я понимаю конституцию и основные экономические и социальные устройства. Таким образом, защита законом свободы мысли и свободы совести, свободный рынок, частная собственность на средства производства, моногамная семья — это примеры основных социальных институтов.

Взятые вместе в рамках одной схемы, основные институты определяют права и обязанности людей и влияют на их жизненные перспективы — кем они надеются быть и как они надеются осуществить это. Базисная структура — это первичный субъект справедливости, поскольку ее воздействие весьма глубоко и присутствует с самого начала. Интуиция говорит нам, что эта структура содержит различные социальные положения, и что люди, занимающие различные социальные положения от рождения, имеют различные ожидания, которые определяются как политической системой, так и экономическими и социальными обстоятельствами. В этом отношении институты общества с самого начала одни социальные положения ставят выше других. Они существенно углубляют неравенство. Они не только всепроникающи, но они также воздействуют на исходные жизненные шансы людей; тем не менее, они не могут быть оправданы апелляцией к понятиям заслуг. Именно к такого рода неравенствам, по предположению, неизбежным в базисной структуре любого общества, должны в первую очередь применяться принципы социальной справедливости. Эти принципы регулируют выбор политического устройства и основные элементы социальной и экономической системы. Справедливость социальной схемы существенно зависит от того, как приписываются фундаментальные права и обязанности, а также от экономических возможностей и социальных условий в различных слоях общества.

Сфера нашего исследования ограничена в двух отношениях. Прежде всего, я имею дело со специальным случаем проблемы справедливости. Я не рассматриваю справедливость институтов и социальных практик вообще, как и отдельные случаи справедливости международного права и отношений между государствами (§

58). Следовательно, если предположить, что понятие справедливости применимо всякий раз, когда имеется распределение (allotment) чего-то, что рационально рассматривается как приобретение или ущерб, тогда мы заинтересованы только в одном примере его применения. Нет причин предполагать заранее, что принципы удовлетворяют базисную Структуру во всех случаях. Эти принципы могут не работать для правил и практик конкретных ассоциаций или менее обширных coциальных групп. Они могут быть несущественными для различных условностей и повседневных обычаев; они могут не проливать свет на справедливость, или, лучше, честность добровольных совместных процедур сотрудничества для осуществления договорных соглашений.

Условия международного права могут потребовать совершенно отличных принципов, выявление которых делается совсем иным образом. Я буду удовлетворен, если мне удастся сформулировать разумную концепцию справедливости для базисной структуры общества, временно рассматриваемой в качестве замкнутой системы, изолированной от других обществ. Значимость этого социального случая очевидна и не нуждается в пояснениях. Вполне естественно предположить, что если мы имеем основательную теорию для этого случая, остальные проблемы справедливости будут в свете этой теории более легкими. С подходящими модификациями такая теория даст ключ для некоторых других подобных вопросов.

Другое ограничение заключается в том, что, по большей части, я рассматриваю принципы справедливости, которые должны регулировать вполне упорядоченное общество. Предполагается, что любой. человек поступает справедливо и играет свою роль в поддержании справедливых институтов. Хотя справедливость может быть, как заметил Юм, осмотрительной, ревнивой добродетелью, мы все же можем спросить, каким должно быть совершенно справедливое общество2. Таким образом, я рассматриваю, главным образом, то, что я называю теорией строгого согласия (compliance) в противоположность теории частичного согласия (§§ 25, 39). Вторая теория исследует принципы, говорящие нам, как мы должны обращаться с несправедливостью. Это включает такие темы, как теория наказания, доктрина справедливой войны и оправдание способов противодействия несправедливым режимам, от гражданского неповиновения и военного сопротивления до революции и восстания. Сюда также включаются вопросы компенсационной справедливости и сопоставление одной формы институциональной несправедливости с другой. Ясно, что проблемы теории частичного согласия являются неотложными, важными проблемами. Это вещи, с которыми мы сталкиваемся в повседневной жизни. Причина, по которой следует начинать с идеальной теории, заключается в том, что она дает, я полагаю, единственное основание для систематического осмысления этих более неотложных проблем. От такой теории зависит, например, обсуждение проблем гражданского неповиновения (§§ 55–59). Я полагаю, что более глубокое понимание может быть достигнуто именно в этих рамках, и что природа и цели совершенно справедливого общества являются фундаментальной частью теории справедливости.

Однако следует согласиться с тем, что концепция базисной структуры весьма расплывчата. Не всегда ясно, какие институты или ее признаки должны сюда включаться. Но на данный момент было бы преждевременным беспокоиться об этом. Я начну обсуждение принципов, которые применимы к тому, что определенно является частью интуитивно понимаемой базисной структуры. Затем я попытаюсь расширить применение этих принципов таким образом, чтобы они покрывали то, что представляется основными элементами структуры. Эти принципы могут оказаться чрезвычайно общими, хотя это и маловероятно. Достаточно будет того, что они будут применимы к большинству важных случаев социальной справедливости. Следует иметь в виду, что концепция справедливости для базисной структуры обладает ценностью сама по себе. От нее не следует отмахиваться, даже если ее принципы не будут универсально применимыми.

Концепция социальной справедливости в этом случае обеспечивает в первом приближении стандарт, посредством которого должны оцениваться распределительные аспекты базисной структуры общества. Этот стандарт, однако, не следует путать с принципами, определяющими другие добродетели, потому что базисная структура и социальное устройство, вообще говоря, могут быть эффективными и неэффективными, либеральными и несвободными, а также обладать многими другими характеристиками, как справедливыми, так и несправедливыми. Полная концепция, определяющая принципы для всех добродетелей базисной структуры, вместе с их соответствующими весами в случае противоречий между ними, более широка, чем концепция справедливости; это — социальный идеал. Принципы справедливости являются лишь частью такой концепции, хотя и наиболее важной. Социальный идеал, в свою очередь, связан с концепцией общества, видением пути, на котором могут быть поняты цели социальной кооперации. Различные концепции справедливости вырастают из различных пониманий общества в противоборстве мнений о естественных потребностях и благоприятных перспективах человеческой жизни. Для более полного понимания концепции справедливости мы должны сделать более точной концепцию социальной кооперации, из которой она выводится. Но при этом мы не должны терять из поля зрения специальную роль принципов справедливости или же основной субъект, к которому они прилагаются.

В этих предварительных заметках я разграничил понятие справедливости, устанавливающее надлежащий баланс между конкурирующими целями, и концепцию справедливости как множество взаимосвязанных принципов для распознавания имеющих отношение к проблеме обстоятельств, определяющих этот баланс. Я также охарактеризовал справедливость лишь как часть социального идеала, хотя предлагаемая мною теория, без сомнения, расширяет ее повседневный смысл. Эта теория предлагается не в качестве описания обычных значений, а как рассмотрение определенных принципов распределения в рамках базисной структуры общества.

Я предполагаю, что любая достаточно полная этическая теория должна включать принципы, которые, каковы бы они ни были, составляют ее доктрину справедливости. Понятие справедливости должно быть определено ролью ее принципов в приписывании прав и обязанностей и в нахождении подходящего разделения социальных преимуществ. Концепция справедливости есть интерпретация этой роли.

Этот подход, кажется, не совсем соответствует традиционному. Но я полагаю, что все-таки соответствие есть.

Более специфический смысл, который Аристотель придает справедливости и из которого исходят все последующие формулировки, заключается в воздержании от pleonexia, т. е. от получения преимуществ, которые некто приобретает путем захвата того, что принадлежит кому-то другому, его собственности, заслуг, места и т. п., или путем отказа выполнить просьбу человека, которому ты обязан, возвратить долг, не оказать уважения, и т. д.3 Очевидно, что это определение сформулировано таким образом, чтобы его можно было применять только к поступкам, и люди считаются справедливыми в той мере, в какой их характер способствует устойчивому и эффективному желанию поступать справедливо. Определение Аристотеля, однако, явно предполагает рассмотрение того, что принадлежит самому человеку и что воздается ему. Но такие права, я полагаю, очень часто выводятся из социальных институтов и от допустимых ожиданий, возникающих благодаря им. Нет причины думать, что Аристотель не согласился бы с этим; он определенно имел концепцию социальной справедливости для рассмотрения и этих случаев. Я принял такое определение, которое прямо применимо к наиболее важному случаю — справедливости базисной структуры. И здесь нет противоречия с традиционными понятиями.

3. ОСНОВНАЯ ИДЕЯ ТЕОРИИ СПРАВЕДЛИВОСТИ

Моя цель состоит в представлении концепции справедливости, которая обобщает до более высокого уровня абстракции знакомую теорию общественного договора. Ее мы находим, например, у Локка, Руссо и Канта4. Для того чтобы сделать это, мы не должны думать об исходном контракте как о договоре в каком-то конкретном обществе, заключенном для установления какой-то конкретной формы правления. Скорее, основная идея здесь в том, что принципы справедливости для базисной структуры общества являются объектами исходного соглашения. Это такие принципы, которые свободные и рациональные индивиды, преследующие свои интересы, в исходном положении равенства примут в качестве определяющих фундаментальные соглашения по поводу своего объединения. Эти принципы должны регулировать все остальные соглашения; они специфицируют виды социальной кооперации, которые могут возникнуть, и формы правления, которые могут быть установлены. Этот способ рассмотрения принципов справедливости я буду называть справедливость как честность.

Таким образом, мы должны вообразить, что те, кто занят в социальной кооперации, вместе выбирают, в одном совместном действии, принципы, которые расписывают основные права и обязанности и определяют разделение социальных преимуществ. Люди должны решить заранее, как они будут регулировать свои притязания друг к другу и какова должна быть основная хартия их общества. Точно так же как каждая личность должна решить путем рациональных размышлений, что составляет благо, т. е. систему целей, рациональную для их преследования, так и группа людей должна решить раз и навсегда, что считать справедливым и несправедливым. Выбор, который должен был бы сделать рациональный человек в этой гипотетической ситуации равной свободы, в предположении, что проблема выбора имеет решение, определяет принципы справедливости.

В справедливости как честности исходное положение равенства соответствует естественному состоянию в традиционной теории общественного договора. Это исходное положение не мыслится, конечно, как действительное историческое состояние дел, и в еще меньшей степени, как примитивное состояние культуры.

Оно понимается как чисто гипотетическая ситуация, характеризуемая таким образом, чтобы привести к определенной концепции справедливости5. Одна из существенных особенностей этой ситуации в том, что никто не знает своего места в обществе, своего классового положения, или социального статуса, а также того, что предназначено ему при распределении природных дарований, умственных способностей, силы и т. д. Я даже предположу, что стороны не знают своих концепций блага или своих психологических склонностей.

Принципы справедливости выбираются за занавесом неведения. Это гарантирует, что никто не выиграет и не проиграет при выборе принципов в результате естественных или социальных случайных обстоятельств. Так как все имеют одинаковое положение и никто не способен изобрести принципы для улучшения своих конкретных условий, принципы справедливости становятся результатом честного соглашения или торга. При данных обстоятельствах исходного положения, симметрии отношений среди индивидов, эта исходная ситуация справедливости честна для индивидов как моральных личностей, т. е. как рациональных существ, смею надеяться, имеющих свои собственные цели и способных к чувству справедливости. Исходное положение, можно сказать, — это подходящий исходный статус-кво, и следовательно, фундаментальные соглашения, достигаемые в нем, справедливы. Этим объясняется уместность имени «справедливость как честность»: оно передает идею, что принципы справедливости приняты в исходной ситуации, которая честна. Это не значит, что концепция справедливости и честности — одно и то же; точно так же фраза «поэзия как метафора» вовсе не означает, что концепции поэзии и метафоры совпадают.

Справедливость как честность, как я уже сказал, начинается с самого общего выбора, который люди могут сделать вместе, а именно, с выбора первых принципов концепции справедливости, которые должны регулировать критику и реформирование институтов. Можно предположить, что после выбора концепции справедливости они должны выбрать конституцию и законодательную власть для проведения в жизнь законов в соответствии с принципами справедливости, которые приняли в начале. Наша социальная ситуация справедлива, если в результате такой последовательности гипотетических соглашений мы могли бы договориться об общей системе правил, которые определяют ситуацию. Более того, предполагая, что исходное положение все же определяет множество принципов (т. е. что могла бы быть выбрана конкретная концепция справедливости), тогда было бы истинным, что всякий раз, когда социальные институты удовлетворяют этим принципам, люди, занятые в этих институтах, могут сказать друг другу, что они сотрудничают на условиях, на которые они согласились бы, будучи свободными и равными личностями, чьи взаимоотношения строятся на честности. Они могли бы рассматривать все свои соглашения как отвечающие условиям, которые они признали бы в исходном состоянии, включающем общепринятые и разумные ограничения на выбор принципов. Общее осознание этого факта обеспечило бы основание для публичного принятия соответствующих принципов справедливости. Ни одно общество, конечно, не может быть схемой сотрудничества, в которое люди входят добровольно в буквальном смысле; каждый человек при рождении обнаруживает себя в некотором конкретном положении в некотором конкретном обществе, и природа этого положения существенно воздействует на его жизненные перспективы. Но все же общество, удовлетворяющее принципам справедливости как честности, приближается к идеалу общества, основанного на добровольной схеме настолько, насколько это вообще возможно, потому что оно основано на принципах, которые свободные и равные личности должны принять при справедливых обстоятельствах. В этом смысле его члены автономны, и осознаваемые ими обязательства налагаются добровольно.

Одна из особенностей справедливости как честности — в том, что стороны мыслятся в исходной ситуации как рациональные и незаинтересованные друг в друге. Это не означает, что стороны эгоистичны, т. е. имеют лишь некоторые отдельные интересы, скажем, престиж, богатство и господство. Но они рассматриваются как незаинтересованные в интересах других. Предполагается даже, что их духовные цели могут быть противоположными, как могут быть противоположными, например, цели различных религий.

Более того, концепция рациональности должна быть интерпретирована, насколько это возможно, в более в узком смысле, принятом в экономических теориях, как нахождение наиболее эффективного средства для достижения определенных целей. Я несколько обновлю эту концепцию позднее (§ 25), но следует избегать введения в нее спорных этических элементов. В исходной ситуации должно полагаться то, что общепринято.

При разработке концепции справедливости как честности основная задача заключается, очевидно, в том, чтобы определить, какие принципы справедливости следует выбрать в исходном положении. Для того чтобы сделать это, мы должны описать эту ситуацию более детально и тщательно сформулировать проблему выбора, которая в ней возникает. Этими вопросами я займусь в последующих главах. Можно заметить, однако, что раз принципы справедливости мыслятся как возникающие из исходного соглашения в ситуации равенства, встает вопрос о том, следует ли признавать при этом принцип полезности. Сперва кажется, что лица, рассматривающие себя равными, готовыми к предъявлению взаимных притязаний, вряд ли согласились бы на принцип, требующий меньших жизненных перспектив, просто ради увеличения суммы преимуществ других.

Так как каждый защищает собственные интересы и продвигает свою собственную концепцию блага, ни у кого нет резона терять во имя большего удовлетворения в общем балансе. При отсутствии сильной и постоянной благожелательности, рациональный человек не примет базисной структуры лишь потому, что она максимизирует алгебраическую сумму преимуществ, которая никак не влияет на его собственные права и интересы. Так что принцип полезности кажется несовместимым с концепцией социальной кооперации среди равных во имя взаимного преимущества. Этот принцип несовместим с идеей взаимности, которая неявно присутствует в понятии вполне упорядоченного общества. Во всяком случае, я буду исходить из этого в своей дальнейшей аргументации.

Я утверждаю, что лица в исходном положении выберут два весьма различных принципа: первый требует равенства в приписывании основных прав и обязанностей, а второй утверждает, что социальное и экономическое неравенство, например в богатстве и власти, справедливо, если только оно приводит к компенсирующим преимуществам для каждого человека, и, в частности, для менее преуспевающих членов общества. Эти принципы исключают обоснование институтов теми соображениями, что трудности для некоторых людей компенсируются большими благами общества в целом. То, что некоторые должны иметь меньше, чтобы остальные процветали, может быть и рационально, но не справедливо. Но нет никакой несправедливости в больших преимуществах, заработанных немногими, при условии, что менее удачливые тем самым улучшают свое положение. Интуитивная идея здесь заключается в следующем: так как благосостояние каждого зависит от схемы сотрудничества, без которого никто бы не мог иметь удовлетворительной жизни, разделение преимуществ должно быть таким, чтобы вызвать желание к сотрудничеству у каждого, включая тех, чье положение ниже. Два упомянутых принципа кажутся честным соглашением, на основании которого лучше обеспеченные, или более удачливые в смысле социального положения, ни о ком из которых мы не можем сказать, что они того заслуживают, могли бы ожидать сотрудничества со стороны других, если некоторая работающая схема является необходимым условием благосостояния всех6. Раз мы решили искать такую концепцию справедливости, в которой предотвращается использование случайностей природных дарований и социальных обстоятельств как факторов в поиске политических и экономических преимуществ, мы приходим к этим принципам. Они выражают результат отказа от тех аспектов социального окружения, которые кажутся произвольными с моральной точки зрения.

Проблема выбора принципов, однако, чрезвычайно трудна. Я не ожидаю, что предлагаемый мною ответ будет убедительным для всех. Имеет смысл с самого начала сказать, что справедливость как честность, подобно другим взглядам в духе общественного договора, состоит из двух частей: (1) интерпретация исходного состояния и проблема выбора, которую она ставит, и (2) множество принципов, на которые можно было бы согласиться. Можно принять первую часть теории (или некоторый ее вариант), но не вторую, и наоборот.

Концепция исходной договорной ситуации может казаться разумной, хотя конкретные предлагаемые принципы при этом могут отвергаться. Для убедительности, я хочу продемонстрировать, что наиболее подходящая концепция в этой ситуации ведет к принципам справедливости в противоположность утилитаризму и перфекционизму, и следовательно, что договорная доктрина обеспечивает альтернативу этим взглядам. И все же можно оспорить это мое убеждение, даже если при этом допустить полезность метода договора как способа исследования этических теорий и выявления предпосылок в их основаниях.

Справедливость как честность есть пример того, что я называю договорной теорией. Но могут быть возражения относительно термина «договор» и подобных названий, хотя я полагаю, что они вполне удовлетворительно выполняют свою функцию. Многие слова имеют уводящие в сторону соозначения, которые, с первого взгляда, только запутывают дело. Термины «полезность» и «утилитаризм» не являются в этом отношении исключением.

Они тоже имеют много неудачных значений, которые эксплуатируются строгими критиками, и все же они достаточно ясны для тех, кто готов использовать доктрину утилитаризма. То же самое может быть сказано о термине «договор» в применении к моральным теориям. Как я уже говорил, для понимания его необходимо иметь в виду, что он подразумевает некоторый уровень абстракции. В частности, суть имеющего отношение к делу соглашения заключается не во вхождении в данное общество и не в принятии данной формы правления, но в принятии определенных моральных принципов. Более того, все предприятие является чисто гипотетическим: договорная теория утверждает, что принципы должны быть приняты во вполне определенной исходной ситуации.

Положительные стороны договорной терминологии — в том, что принципы справедливости могут быть постигнуты как такие принципы, которые могли бы быть выбраны рациональными личностями, и что на этом пути могут быть объяснены и оправданы концепции справедливости. Теория справедливости есть часть, вероятно, наиболее значимая, теории рационального выбора. Далее, принципы справедливости имеют дело с конфликтующими притязаниями на преимущества, получаемые через социальную кооперацию; они прилагаются к отношениям между несколькими группами или личностями. Слово «договор» предполагает эту множественность групп и личностей, как и то, что подходящее разделение преимуществ должно осуществляться в соответствии с принципами, приемлемыми для всех сторон. Условие публичности для принципов справедливости также схватывается договорной фразеологией. Так, если эти принципы являются результатом соглашения, граждане знают принципы, которым следуют другие. Характерной чертой договорных теорий является упор на публичный характер политических принципов. Наконец, договорная доктрина имеет большие традиции. Установление связей с этим направлением мысли помогает сформировать идеи и согласуется с природным благочестием. Так что имеется несколько преимуществ в использовании термина

«договор». Если принять меры предосторожности, термин не будет вводить в заблуждение.

И последнее замечание. Справедливость как честность — это не полностью договорная теория. Ясно, что договорная идея может быть распространена и на выбор более или менее цельной этической системы, т. е. может включать принципы для всех добродетелей, а не только для справедливости. Я же в основном буду рассматривать только принципы справедливости и близкие к ним. Я не пытаюсь систематически обсуждать все добродетели. Ясно, что если справедливость как честность окажется успешной теорией, тогда следующим шагом будет изучение более общего взгляда, называемого «правильность как честность». Но даже эта более широкая теория не объемлет всех моральных отношений, так как включает только межличностные отношения и оставляет в стороне вопросы, как мы должны вести себя по отношению к животным и остальной природе. Я не считаю, что договорная теория предлагает решение этих проблем, которые, конечно же, очень важны, и я оставляю их в стороне. Мы должны осознавать ограниченность сферы справедливости как честности и более общего взгляда, примером которого справедливость как честность является. Нельзя решить заранее, в какой степени эти заключения могут быть изменены посяе того, как будут поняты другие вопросы.

4. ИСХОДНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ И ОБОСНОВАНИЕ

Я говорил, что исходное положение — подходящий исходный статус-кво, который гарантирует, что фундаментальные соглашения, достигаемые в нем, являются честными. Этот факт объясняет имя

«справедливость как честность». С моей точки зрения, одна концепция справедливости более разумна по сравнению с другой, или более обоснована, если рациональные личности в исходном положении могли бы выбрать свои принципы вместо тех или иных принципов справедливости. Концепции справедливости должны быть ранжированы согласно их приемлемости для личностей, поставленных в некоторые обстоятельства.

Понимаемая в этом смысле проблема обоснования разрешается путем дискуссии относительно того, какие принципы было бы рационально принять при данной договорной ситуации. Это связывает теорию справедливости с теорией рационального выбора.

Если этот взгляд на проблему обоснования подтвердится, мы должны будем, конечно, описать в некоторых деталях природу этой ситуации выбора. Проблема рационального решения имеет определенный ответ, если только мы знаем верования и интересы сторон, их взаимоотношения, альтернативы, между которыми они выбирают, процедуры формирования этих верований, и т. д. Поскольку обстоятельства различны, постольку принимаются и различные принципы. Концепция исходного положения, о которой я говорю, заключается в философски наиболее благоприятной интерпретации этой исходной ситуации выбора для целей теории справедливости.

Но как мы можем решить, какая интерпретация является наиболее благоприятной? Я предполагаю, есть общее согласие, что принципы справедливости должны быть выбраны при определенных условиях. Для обоснования конкретного описания исходной ситуации следует показать, что она включает общераспространенные и общепринятые посылки. При этом надо аргументировать от широко приемлемых, но слабых посылок, к более специфическим заключениям. Каждая из предпосылок должна быть сама по себе естественной и правдоподобной; некоторые из них могут казаться невинными или даже тривиальными. Цель договорного подхода заключается в установлении того обстоятельства, что взятые вместе, они налагают определенные ограничения на приемлемые принципы справедливости. Идеальным результатом было бы то, что эти условия однозначно определяют множество принципов. Но я был бы удовлетворен в том случае, если бы их оказалось достаточно для того, чтобы занять место основных традиционных концепций социальной справедливости.

То обстоятельство, что исходное положение характеризуется несколько необычными условиями, не должно вводить в заблуждение. Идея тут заключается в том, чтобы сделать явными разумные ограничения на аргументы в пользу принципов справедливости, и следовательно, на сами эти принципы. Таким образом, при выборе принципов кажется разумным и приемлемым, что никто не должен получить преимущества или испытывать тяготы за счет естественных случайностей или социальных обстоятельств. Вероятно, все согласятся в том, что было бы невозможно приспосабливать принципы к обстоятельствам нашего собственного случая.

Далее, мы должны гарантировать, что частные устремления и наклонности, а также концепции личности в отношении ее блага не воздействуют на принимаемые принципы. Цель состоит в отказе от тех принципов, которые, какими бы ни были шансы на их успех в этом, были бы рациональны для человека, знающего лишь определенные, несущественные с моральной точки зрения, вещи. Например, если бы человек знал, что он богат, то мог бы посчитать рациональным выдвижение принципа, согласно которому различные налоги на состояние рассматривались бы как несправедливые. Если бы он знал, что он беден, он, вероятно, предложил бы противоположный принцип. Чтобы представить желаемые ограничения, нужно вообразить ситуацию, в которой каждый лишен подобного рода информации. Исключается знание тех случайностей, которые ведут к разногласиям среди людей и позволяют им руководствоваться предрассудками. На этом пути мы естественно приходим к понятию занавеса неведения. Эта концепция не приведет к трудностям, если мы будем иметь в виду ограничения на аргументы, которые она стремится выразить. В любое время мы можем, так сказать, войти в исходное положение, просто следуя процедуре, а именно, аргументируя в пользу принципов справедливости согласно этим ограничениям.

Кажется разумным предположить, что стороны в исходном положении равны. То есть все имеют те же самые права в процедуре выбора принципов; каждый может сделать предположения, выставить причины в пользу их принятия, и т. д. Ясно, что цель этих условий состоит в представлении равенства между человеческими существами как моральными личностями, как созданиями, которые имеют свою концепцию блага и способны к чувству справедливости. Основу равенства должно искать в похожести людей в этих двух аспектах. Системы целей не ранжированы по ценностям. Каждый человек имеет необходимую способность понимать принятые принципы и действовать в соответствии с ними. Вместе с занавесом неведения эти условия определяют принципы справедливости как честности, на которые рациональные личности, преследующие собственные интересы, согласятся как равные, не имеющие преимуществ друг перед другом за счет социальных и естественных случайностей.

Есть, однако, другая сторона в обосновании конкретного описания исходного положения. Отвечают ли принципы, которые должны быть выбраны, нашим убеждениям о справедливости, или являются ли их приемлемым естественным расширением? Мы можем установить, приведет ли применение этих принципов к тем же самым суждениям о базисной структуре общества, которые мы делаем интуитивно и к которым мы испытываем величайшее доверие, или же в случаях, где наши нынешние суждения находятся под сомнением и принимаются с сомнением, эти принципы предлагают решение, которое мы можем, обдумав, принять. Есть такие вопросы, на которые должен иметься определенный ответ. Например, мы уверены в том, что религиозная нетерпимость и расовая дискриминация несправедливы. Мы полагаем, что тщательно изучили эти вещи и пришли к заключению, что то, во что мы верим, — беспристрастное суждение, не искаженное излишним вниманием к нашим собственным интересам. Эти убеждения — наши временные опорные точки, с которыми должна сопоставляться любая концепция справедливости. Но у нас гораздо меньше уверенности в том, что считать правильным распределением богатств и власти. Здесь мы ищем способы развеять эти сомнения. Мы можем проверить интерпретацию исходной ситуации через способность ее принципов обеспечивать вывод наших самых твердых убеждений и указать направление там, где это необходимо.

В поисках наиболее предпочтительного описания этой ситуации мы идем с двух сторон. Мы начинаем с такого ее описания, которое представляет общепринятые и предпочтительно слабые условия. Мы смотрим тогда, достаточно ли сильны эти условия, чтобы дать значимое множество принципов. Если это не так, мы ищем другие равно разумные предпосылки. Но если это все-таки так, и эти принципы согласуются с нашими убеждениями о справедливости, тогда все в порядке. Однако такого согласования может и не быть. В этом случае мы имеем выбор. Мы можем либо модифицировать описание исходного положения, либо ревизовать наши существующие суждения, потому что даже суждения, взятые нами временно в качестве базисных, могут быть изменены. Совершая подобные челночные движения — то изменяя условия договорных обстоятельств, то изменяя наши суждения и подчиняя их принципам, рано или поздно мы находим такое описание исходного состояния, которое выражает разумные условия и дает принципы, отвечающие нашим суждениям, должным образом откорректированные и адекватные ситуации. Такую процедуру я называю рефлективным равновесием7. Это — равновесие, потому что, наконец, наши принципы и суждения совпадают, и оно рефлективно, потому что нам известно, каким принципам отвечают наши суждения, а также посылки их вывода. На какое-то время все в порядке. Но это равновесие не обязательно устойчиво. Оно подвержено потрясениям после дальнейшего введения в рассмотрение условий на договорную ситуацию и конкретных обстоятельств, которые могут заставить нас ревизовать наши суждения. Но на некоторое время мы приходим к согласованным взглядам и полагаем наши убеждения о социальной справедливости обоснованными. Мы достигли концепции исходного состояния.

Я не буду, конечно, следовать описанному процессу буквально. Но тем не менее, мы можем рассматривать интерпретацию исходного положения как результат такой гипотетической рефлексии. Она представляет попытку совместить внутри одной схемы разумные философские условия на принципы и наши обдуманные суждения справедливости. При конструировании удовлетворительной интерпретации исходной ситуации не делается апелляции ни к самоочевидности в традиционном смысле, ни к общим концепциям или конкретным убеждениям. Я не требую, чтобы принципы справедливости были необходимыми истинами или же выводились из таких истин. Концепция справедливости не может быть дедуцирована из самоочевидных посылок или условий на принципы; напротив, ее обоснование — это дело взаимной поддержки многих рассмотрении, которые складываются в один согласованный взгляд.

И последний комментарий. Нам желательно, чтобы принципы справедливости были обоснованы потому, что на них согласились бы в исходной ситуации равенства. Я сделал упор на то, что эта исходная ситуация является чисто гипотетической.

Естественно спросить, почему, если такого соглашения никогда не существовало в действительности, мы должны проявлять интерес к моральным или каким-либо еще принципам. Ответ состоит в том, что условия, включенные в описание исходного положения, именно такие, которые мы принимаем в действительности. Или, если мы не делаем этого, нас можно было бы убедить сделать это через философское размышление. Каждый аспект договорной ситуации может быть достаточно обоснован. Таким образом, мы объединяем в одну концепцию различные условия на принципы, которые мы уже готовы в ходе рассмотрения признать разумными. Возникающие при этом рамки рассмотрения выражают нашу готовность к некоторым ограничениям честных условий социальной кооперации. Следовательно, один способ рассмотрения идеи исходного положения состоит в том, чтобы полагать исходное положение в качестве разъяснительного механизма, суммирующего смысл этих условий и помогающего нам извлечь из них следствия. С другой стороны, эта концепция также является интуитивным понятием, подлежащим самостоятельной разработке, дающей более ясную точку зрения, из которой мы можем получить лучшую интерпретацию моральных отношений. Мы нуждаемся в концепции, которая обеспечит перспективное видение нашей цели: интуитивное понятие исходного положения делает это для нас8.

5. КЛАССИЧЕСКИЙ УТИЛИТАРИЗМ

Существует много форм утилитаризма; теорию эту продолжают развивать и сейчас. Я не предлагаю здесь полный обзор этих форм, а тем более тонкостей, которые можно обнаружить в современных дискуссиях. Моя цель заключается в разработке теории справедливости, которая представляет альтернативу утилитаристской мысли вообще и, стало быть, ее различным версиям. Я верю, что контраст между договорным взглядом и утилитаризмом остается существенно одним и тем же во всех случаях. Следовательно, я сравниваю справедливость как честность со знакомыми вариантами интуитивизма, перфекционизма и утилитаризма для того, чтобы наипростейшим образом выявить расхождения с ними. Рассматриваемый с этой целью утилитаризм представляет собой строгую классическую доктрину, которая обрела наиболее ясную и доступную формулировку у Сиджвика. Основная идея заключается в тем, что общество правильно устроено, и следовательно, справедливо, когда его основные институты построены так, чтобы достичь наибольшего баланса удовлетворения для всех индивидов этого общества9.

Заметим сперва, что общество можно рассматривать таким образом, что наиболее рациональной концепцией справедливости станет утилитаристская. Действительно, каждый человек при реализации своих интересов явно свободен в определении баланса собственных приобретений и потерь. Мы можем пойти на жертвы в настоящем ради больших преимуществ в будущем. Человек поступает совершенно правильно, когда для достижения своего наибольшего блага ставит перед собой как можно более далекие рациональные цели, если при этом не ущемляются интересы других. Так почему бы обществу не следовать точно такому же принципу и считать рациональным применительно к группе то, что рационально для одного человека? Точно так же, как благосостояние одного человека строится из ряда удовлетворений, испытываемых им в различные периоды его жизни, так и благосостояние общества складывается из удовлетворения систем желаний многих индивидов, принадлежащих обществу. Так как принцип для индивида заключается в наибольшем возможном достижении собственного благополучия, реализации его системы желаний, принцип для общества будет заключаться в преследовании наибольшего возможного благополучия группы, в реализации всеобъемлющей системы желаний, складывающихся из желаний индивидов. Точно так же, как индивид определяет баланс настоящих и будущих приобретений и настоящих и будущих потерь, так и общество может сравнивать удовлетворения и неудовлетворения различных индивидов. Путем подобного рода размышлений мы приходим самым естественным путем к принципу утилитаризма: общество устроено правильно, когда его институты максимизируют чистый баланс удовлетворения. Принцип выбора для одного человека распространяется на выбор для группы людей. Социальная справедливость — это принцип рационального благоразумия в применении к совокупной (aggregative) концепции благосостояния группы (§ 30)10.

Эта идея становится еще более привлекательной в ходе дальнейшего рассмотрения. Две основные концепции этики — это концепция правильности (right) и концепция блага. Концепция морально ценного человека, я полагаю, выводится из них. Структура этической теории в этом случае, по большей части, зависит от того, как в теории определяются и увязываются два этих понятия. Кажется, что простейший способ их соотнесения предлагается телеологическими теориями: благо определяется независимо от правильности, и тогда правильность определяется как то, что максимизирует благо11. Более точно, те институты и действия являются правильными, которые из всех доступных альтернатив дают наибольшее благо, или, по крайней мере, столь же много блага, сколько могут дать другие институты и действия, рассматриваемые в качестве реально возможных (требуется дополнение, что максимальный класс не является вырожденным — с одним членом).

Телеологические теории интуитивно весьма привлекательны, так как включают в себя идею рациональности.

Естественно полагать, что рациональность — это максимизация чего-то, и что в области морали должно максимизироваться благо. Самоочевидным выглядит предположение, что вещи должны быть устроены так, чтобы вести к наибольшему благу.

Важно иметь в виду, что в телеологической теории благо определяется независимо от правильности. Это означает две вещи. Во-первых, теория рассматривает наши обдуманные суждения по поводу того, какие вещи представляют благо (наши оценочные суждения), в качестве отдельного класса суждений, интуитивно отмеченных здравым смыслом, и далее, выдвигает гипотезу, что правильность — это максимизация уже известного блага. Во-вторых, теория позволяет нам делать суждения о благе без указания на то, что есть правильность. Например, если наслаждение представляет собой единственное благо, тогда наслаждения могут быть распознаны и оценены при помощи критерия, который не предполагает никаких стандартов правильности, или же того, что мы обычно полагаем правильным. Если же распределение благ также рассматривается как благо, вероятно, более высокого порядка, и теория призывает нас к наибольшему благу (включая благо распределения среди других), мы больше не имеем телеологической точки зрения в классическом смысле. Проблема распределения подпадает под интуитивно понимаемую концепцию правильности, и поэтому теория не имеет независимого определения. Ясностью и простотой классические телеологические теории обязаны, главным образом, тому обстоятельству, что они делят наши моральные суждения на два класса, один из которых характеризуется самостоятельно, после чего второй увязывается с ним через принцип максимизации.

Телеологические доктрины отличаются меж собой весьма отчетливо тем, как специфицируется концепция блага. Если она рассматривается как реализация человеческого совершенства в различных формах культуры, мы имеем то, что называется перфекционизмом. Это понятие можно найти у многих, в том числе у Аристотеля и Ницше. Если благо определяется как наслаждение, мы имеем гедонизм; если как счастье — эвдемонизм, и т. д. Я буду понимать принцип полезности в его классической форме, определяющей благо как удовлетворение желания, или, вероятно, лучше, как удовлетворение рационального желания. Это согласуется с утилитаризмом во всех отношениях и обеспечивает, я полагаю, приемлемую его интерпретацию. Подходящие условия социальной кооперации устанавливаются согласно тому, что при данных обстоятельствах даст наибольшую сумму удовлетворения рациональных желаний индивидов. На первый взгляд, невозможно отрицать правдоподобность и привлекательность этой концепции.

Поразительной особенностью утилитаристского взгляда на справедливость являлось то, что способы распределения этой суммы удовлетворений среди индивидов, если не принимать во внимание несущественные отступления, имели не большее значение, чем способы распределения человеком своих удовлетворений во времени. Правильное распределение во всех случаях — это такое, которое дает максимум удовлетворения.

Общество должно выделять (allocate) средства удовлетворения, какими бы они ни были, права и обязанности, возможности и привилегии, различные формы богатства так, чтобы достичь этого максимума, если это возможно. Но само по себе ни одно распределение удовлетворения не является лучшим по сравнению с другим, за исключением того, что более равное распределение предпочтительно для начала ранжирования (to break ties)12. Между тем, предписания здравого смысла относительно справедливости, в частности, касающиеся защиты свобод и прав, или заслуг, кажется, противоречат этой точке зрения. Но с утилитаристской точки зрения, объяснение этих предписаний и их как будто обязательного характера состоит в том, что они являются теми предписаниями, которые, как показывает опыт, должны строго уважаться, и отклонения от них допускаются только при исключительных обстоятельствах, если должна быть максимизирована сумма преимуществ13. И все же, как и все другие предписания, относящиеся к справедливости, они выводятся из одной единственной цели достижения наибольшего баланса удовлетворения.

Таким образом, в принципе нет возражений против того, чтобы большие приобретения одних должны были бы компенсировать меньшие потери других; или более важно, возражений против того, чтобы нарушение свободы немногих могло быть оправдано большим благом для большинства. Так уж получается, что при самых разнообразных условиях, по крайней мере, на разумно развитой стадии цивилизации, наибольшая сумма преимуществ не достигается таким образом. Без сомнения, строгие предписания справедливости, коренящиеся в здравом смысле, в известной степени полезны, ограничивая людскую склонность к несправедливости и социально вредным действиям, но утилитарист верит, что было бы ошибочным утверждать эту строгость в качестве первого принципа морали. Точно так же, как для одного человека рационально максимизировать удовлетворение его системы желаний, для общества было бы правильным максимизировать чистый баланс удовлетворения, подсчитанный для всех его членов.

Наиболее естественный путь к утилитаризму (хотя, конечно, не единственный) — это распространить на целое общество принцип рационального выбора для одного человека. Как только это обстоятельство осознано, становится вполне понятным в истории утилитаристской мысли место беспристрастного наблюдателя и упор на симпатию. Ведь принцип для одного человека может применяться к обществу за счет концепции беспристрастного наблюдателя и использования симпатии для направления нашего воображения. Именно этот наблюдатель рассматривается как выполняющий требуемую организацию желаний всех лиц в одну непротиворечивую систему желаний. За счет такой конструкции множество личностей сливается в одну.

Обладающий идеальной способностью симпатии и воображения, беспристрастный наблюдатель выступает в качестве совершенно рационального индивида, который отождествляет себя с многими и вбирает опыт других так, как если бы он был его собственным. Таким образом он осознает интенсивность этих желаний и приписывает им подходящий вес в своей системе желаний, которые затем идеальный законодатель постарается максимизировать через приспособление правил социальной системы. В этой концепции общества отдельные индивиды рассматриваются под многими углами зрения в рамках вопроса, какие права и обязанности следует приписать им, и как согласно правилам должны быть выделены скудные средства, чтобы дать максимальное удовлетворение желаний. По своей сути решения, принимаемые идеальным законодателем, не сильно отличаются от решений предпринимателя, пытающегося максимизировать прибыль от производства того или иного товара, или же потребителя, который желает максимизировать удовлетворение через покупку того или иного товара. В каждом случае имеется один человек, чья система желаний определяет наилучшее выделение ограниченных средств. Принятие правильного решения — это проблема эффективности управления. Такой взгляд на социальную кооперацию является следствием распространения на общество принципа выбора для одного человека, и, затем, для того чтобы этот замысел сработал, соединения всех людей в одного человека вымышленными действиями беспристрастного симпатизирующего наблюдателя. Утилитаризм не принимает серьезно различий между личностями.

6. НЕКОТОРЫЕ СОПОСТАВЛЕНИЯ

Многие философы, исходя из здравого смысла, полагают, что в принципе следует различать требования свободы и права, с одной стороны, и желательность увеличения совокупного социального благосостояния — с другой, и при этом отдается определенное, если не абсолютное, предпочтение первому. Предполагается, что каждый член общества обладает неприкосновенностью, основанной на справедливости, или, как иногда говорят, на естественном праве, и которая не может быть попрана даже ценой всеобщего благоденствия.

Справедливость не допускает, чтобы потеря свободы одними оправдывалась большими благами других.

Исключается такой подход, при котором баланс потерь и приобретений различных людей рассматривается так, как если бы они были одной личностью. Следовательно, в справедливом обществе основные свободы полагаются сами собой разумеющимися, и права, гарантируемые справедливостью, не являются предметом политического торга или же калькуляции социальных интересов.

Справедливость как честность имеет цель объяснить основанные на здравом смысле суждения о приоритете справедливости тем, что они являются следствием принципов, которые могли бы быть выбраны в исходном состоянии. Эти суждения отражают рациональные предпочтения и исходное равенство договаривающихся сторон. Утилитарист, допуская, что, строго говоря, его доктрина несовместима с этим ощущением справедливости, тем не менее, признает значимость предписаний здравого смысла в отношении справедливости и понятия естественного права, но только в качестве вторичных правил. Они возникают по той причине, что в условиях цивилизованного общества в социальном отношении весьма полезно следовать им и позволять насилие только в исключительных обстоятельствах. Даже чрезмерное рвение, с которым мы склонны утверждать эти принципы и апеллировать к этим правам, само по себе объясняется определенной полезностью, поскольку она противостоит естественной человеческой тенденции нарушать их способами, не санкционированными полезностью. Как только мы понимаем это, кажущееся расхождение между принципом полезности и верой в силу справедливости больше не представляет философской трудности. Таким образом, в то время как договорная доктрина считает наши убеждения о приоритете справедливости самостоятельно значимыми, утилитаризм ищет такое их объяснение, которое представляет их социально полезной иллюзией.

Второй контраст усматривается в том, что в то время как утилитарист распространяет на общество принцип выбора для одного человека, справедливость как честность, будучи договорным взглядом, предполагает, что принципы выбора, и, стало быть, принципы справедливости, сами являются объектом исходного соглашения.

Нет оснований предполагать, что принципы, которые должны регулировать жизнь ассоциации людей, являются простым расширением принципа выбора для одного человека. Совсем наоборот: если мы предполагаем, что правильный регулятивный принцип для чего-либо зависит от природы этой вещи и что существование отдельных личностей с различными системами целей является существенной особенностью человеческих обществ, не следует ожидать, что принципы социального выбора должны быть утилитаристскими. Для полной ясности следует заметить: никто еще не показал, что стороны в исходном положении не выберут принцип полезности для определения условий социальной кооперации. Это трудный вопрос, который я буду обсуждать позже. С учетом наших знаний на данный момент, вполне возможно, что некоторые формы принципа полезности могли бы быть приняты, и следовательно, что договорная теория ведет неизбежно к более глубокому и окольному обоснованию утилитаризма. На самом деле, вывод подобного рода можно найти уже у Бентама и Эджворта, хотя они не развивали эту точку зрения систематически, и, насколько я знаю, ее нет и у Сиджвика14. А пока я просто предположу, что люди в исходном положении отвергнут принцип полезности, и что вместо этого они примут, по причинам, которые я изложил до этого, два вышеупомянутых принципа справедливости. В любом случае, с точки зрения договорной теории, невозможно прийти к принципу социального выбора простым распространением принципа рационального благоразумия на систему желаний, сконструированную беспристрастным наблюдателем. Сделать это — значило бы не принимать всерьез множественность и различия индивидов и не осознавать в качестве основы справедливости то, на что люди должны согласиться. Здесь мы можем отметить любопытную аномалию. Утилитаризм обычно рассматривается как индивидуалистическое учение, и для этого имеются причины. Утилитаристы были строгими защитниками свободы мысли и полагали, что благо общества заключается в преимуществах, получаемых индивидами. И все-таки утилитаризм не является индивидуалистским, по крайней мере, когда к нему приходят через размышление над более естественной идеей соединения всех систем желаний, с последующим применением к обществу принципа выбора для одного человека. И, таким образом, мы видим, что второй контраст соотносится с первым, так как именно это соединение и принцип, на нем основанный, подчиняют права, гарантированные справедливостью, исчислению социальных интересов.

Последний контраст, который я упомяну, состоит в том, что утилитаризм — это телеологическая теория, в то время как справедливость как честность таковой не является. Тогда по определению справедливость как честность — это деонтологическая теория, которая либо не специфицирует благо независимо от правильности, либо не интерпретирует правильность как максимизацию блага. (Следует заметить, что деонтологические теории определяются как нетелеологические, а не как взгляды, которые характеризуют правильность институтов и действий независимо от последствий. Все этические доктрины, достойные нашего внимания, учитывают последствия в суждениях о правильности. Тот, кто этого не делает, просто иррационален, или сумасшедший.) Справедливость как честность — это деонтологическая теория во втором смысле. Потому что если люди в исходном положении выберут принцип равной свободы и ограничат экономические и социальные неравенства во имя общих интересов, нет причин полагать, что справедливые институты будут максимизировать благо. (Здесь я вместе с утилитаристами определяю благо как удовлетворение рационального желания.) Конечно, отнюдь не невозможно, что при этом будет достигнуто наибольшее благо, но это будет лишь совпадением. Вопрос достижения наибольшего чистого баланса удовлетворения никогда не возникает в концепции справедливости как честности; этот принцип максимума здесь совсем не используется.

Есть и еще один момент в этой связи. В утилитаризме удовлетворение желания имеет некоторую ценность само по себе, и эта ценность должна быть принята во внимание при решении того, что правильно. В вычислении наибольшего баланса удовлетворения неважно, за немногими исключениями, на что направлены желания. Ведь мы должны устроить институты таким образом, чтобы получить наибольшую сумму удовлетворений. Мы не задаем вопроса об их источнике и качестве, но нас интересует, как их удовлетворение воздействует на общее благополучие. Социальное благосостояние зависит прямо и полностью от степени удовлетворения или от отсутствия такового у индивидов. Таким образом, если люди находят удовольствие в дискриминации друг друга, в ограничении свобод других людей как средстве увеличения самоуважения, тогда удовлетворение этих желаний должно оцениваться согласно их интенсивности при сравнении с другими желаниями. Если общество решает отказать в их удовлетворении, или подавить их, то это происходит потому, что они имеют тенденцию к социальной деструктивности, и большее благосостояние может быть достигнуто другими путями.

С другой стороны, в справедливости как честности люди заранее принимают принцип равных свобод, и делают, они это без знания своих частных целей. Следовательно, они молчаливо соглашаются на такую концепцию блага, которая требуется их принципами справедливости, или, по крайней мере, не выдвигают притязаний, которые прямо нарушают эти принципы. Индивид, который обнаруживает, что радуется при виде меньших свобод других, понимает, что у него нет какого-либо рода оправдания этой радости. Удовольствие, испытываемое им при виде лишений других, неправильно само по себе: это удовлетворение, требующее нарушения принципа, на который он согласился бы в исходном положении. Принципы правильности, а также справедливости, налагают ограничения на то, какого рода удовлетворения имеют ценность; они налагают ограничения на то, что считать разумной концепцией блага. Людям в планировании жизни и своих устремлениях следует принимать во внимание эти ограничения. Отсюда, в справедливости как честности не следует рассматривать склонности и предпочтения людей в качестве уже заданных, каковы бы они ни были, и затем искать наилучший путь их удовлетворения. Скорее, эти желания и устремления ограничены изначально принципами справедливости, устанавливающими границы человеческих систем целей. Иными словами, в справедливости как честности концепция правильности первична по отношению к концепции блага.

Справедливая социальная система определяет сферу, в пределах которой индивиды должны преследовать свои цели, а также систему прав, возможностей и средства удовлетворения, использование которых позволит достичь эти цели. Приоритет справедливости обеспечивается частично тем, что интересы, требующие нарушения справедливости, не имеют ценности. Не будучи оправданными, они не могут попрать требований справедливости15.

Эта первичность правильности (right) над благом в справедливости как честности оказывается центральной особенностью концепции. Она устанавливает определенные критерии устройства базисной структуры в целом; это устройство не должно порождать предпочтений и установок, противоречащих двум принципам справедливости (т. е. определенным принципам, которые приняты с самого начала); они должны гарантировать устойчивость справедливых институтов. Таким образом, сама формулировка того, что есть благо, что представляет моральную ценность и какого рода личностями должны быть люди, подвержена ограничениям.

Любая теория справедливости должна устанавливать пределы такого рода, чтобы ее первые принципы выполнялись при данных обстоятельствах. Утилитаризм исключает те желания и склонности, которые, будучи поощрены или дозволены, с учетом ситуации приведут к меньшему чистому балансу удовлетворения. Но это ограничение, по большей части, формально, и в отсутствие относительно детального знания обстоятельств нет никаких указаний на то, каковы эти склонности и желания. Само по себе это не возражение утилитаризму. Это просто особенность утилитаристской доктрины, которая в определении того, какие формы морального характера должны поощряться в справедливом обществе, существенно опирается на естественные факты и случайности человеческой жизни. Моральный идеал справедливости как честности изначально присущ первым принципам этической теории. Это характерно для концепции естественных прав (договорная традиция) при сравнении ее с теорией полезности.

При сравнении справедливости как честности и утилитаризма, я имел в виду только классическую доктрину.

Это взгляды Бентама и Сиджвика и утилитаристских экономистов Эджворта и Пижу. Утилитаризм такого сорта, который представлен Юмом, не служит моей цели. Строго говоря, это не утилитаризм. Например, в своих хорошо известных аргументах против локковской договорной теории Юм утверждает, что принципы верности и преданности основаны на той же полезности, и следовательно, ничего нельзя достичь обоснованием политического долженствования при помощи исходного договора. Доктрина Локка представляет для Юма излишнюю перетасовку аргументации: можно было прямо перейти к полезности16. Но все, что Юм подразумевал под полезностью, это общие интересы и потребности общества. Принципы верности (термин Юма в переводе на русский язык звучит как «верноподданность» — примеч. ред.) и преданности выводятся из полезности в смысле, в котором поддержание социального порядка невозможно до тех пор, пока эти принципы не чтутся повсеместно. Но тогда, предположил Юм, каждый человек должен выигрывать, исходя из его долговременных преимуществ, если закон и правление удовлетворяют предписаниям, основанным на полезности. Нет при этом никакого упоминания о приобретениях одних, которые перевешивали бы потери других. Для Юма полезность, судя по всему, тождественна некоторым формам общего блага; институты удовлетворяют его требованиям, когда они действуют во имя всеобщих интересов, по крайней мере, на большом отрезке времени. Теперь, если эта интерпретация Юма верна, тогда снимается конфликт с приоритетом справедливости и устраняется несовместимость с локковской договорной теорией. У Локка роль равных прав заключается в гарантии того, что допускаются только те отклонения от естественного состояния, которые соблюдают эти права и служат общим интересам. Ясно, что всякие изменения естественного состояния, которые Локк одобрил бы, удовлетворяют этому условию; они таковы, что рациональный человек, заинтересованный в продвижении своих целей, согласится на эти изменения в состоянии равенства. Юм нигде не оспаривал уместности этих ограничений. Его критика договорной доктрины Локка никогда не отрицает этого фундаментального положения и даже признает эту точку зрения.

Заслуга классического взгляда, сформулированного Бентамом, Эджвортом и Сиджвиком, заключается в ясном осознании того, какова ставка в споре, а именно, относительный приоритет принципов справедливости и прав, следующих из этих принципов. Вопрос в том, могут ли тяготы одних быть перевешены большей суммой преимуществ, которыми пользуются другие, или же вес справедливости требует равных свобод для всех и позволяет только те экономические и социальные неравенства, которые в интересах каждого человека. В противопоставлении классического утилитаризма и справедливости как честности неявно присутствует различие в понимании природы общества. Одно понимание рассматривает вполне упорядоченное общество как схему кооперации во имя взаимных преимуществ, регулируемую принципами, которые выбрал бы человек в исходной ситуации справедливости. При другом понимании мы рассматриваем общество как эффективное управление социальными ресурсами для того, чтобы максимизировать удовлетворение системы желаний, построенных беспристрастным наблюдателем из многих индивидуальных систем желаний, принимаемых в качестве данного. Сравнение с классическим утилитаризмом в его более естественном варианте проявляет этот контраст.

7. ИНТУИТИВИЗМ

Я буду обсуждать интуитивизм несколько шире, чем это принято: а именно, как доктрину о существовании ни к чему не сводимого семейства первых принципов, которые сопоставляются друг с другом для того, чтобы определить наиболее справедливый баланс, оцениваемый с точки зрения наших обдуманных суждений. По достижении определенного уровня обобщения интуитивист утверждает, что не существует конструктивного критерия высшего порядка для выделения того или иного из конкурирующих принципов справедливости. Хотя сложность моральных фактов требует некоторого числа различных принципов, нет единого стандарта для их рассмотрения или для приписывания им весов. Интуитивистские теории, в этом смысле, имеют две особенности: во-первых, они состоят из множества первых принципов, которые могут противоречить друг другу и давать противоположные директивы в различных случаях. Во-вторых, тут нет точного метода, нет правил приоритета при сравнении принципов: мы устанавливаем баланс через интуицию, руководствуясь тем, что кажется нам самым правильным. Но если и существуют правила приоритета, они более или менее тривиальны и не оказывают существенной помощи в формировании суждения17.

С интуитивизмом ассоциируются самые различные взгляды, например, что концепции правильности и блага являются неанализируемыми, что моральные принципы, сформулированные подходящим образом, выражают самоочевидные суждения о допустимых моральных требованиях, и так далее. Но я не буду обсуждать эти вопросы. Подобные специфические эпистемологические доктрины не являются необходимой частью интуитивизма в моем понимании. Вероятно, было бы лучше, если бы мы говорили об интуитивизме в широком смысле как о доктрине, допускающей множество интерпретаций. Тем не менее, концепция справедливости может быть плюралистичной, не требуя в то же время от нас взвешивания ее принципов интуицией. Она может содержать требуемые правила приоритета. Более общий подход к пониманию интуитивизма состоит в прямой апелляции к нашим обдуманным суждениям при сравнении принципов. Насколько этот взгляд обязывает нас к определенным эпистемологическим теориям — это отдельный вопрос.

При таком понимании можно выделить множество видов интуитивизма. К интуитивизму можно отнести не только наши повседневные понятия, но и, вероятно, философские доктрины. Один из способов различения интуитивистских взглядов заключается в рассмотрении уровней общности их принципов. Интуитивизм, основанный на здравом смысле, представляет группы специфических предписаний, каждая из которых применима к частной проблеме справедливости. Одна группа предписаний применима к справедливой оплате труда, другая — к налогообложению, еще одна — к наказанию и т. д. При обсуждении понятия справедливой оплаты труда, например, мы должны найти баланс различных конкурирующих критериев, скажем, требований сноровки, обучения, усилий, ответственности, риска при работе, и конечно же, учета потребностей. Невозможно ничего решить с помощью лишь одного из принципов, и между ними должен быть найден некоторый компромисс. Определение оплаты труда существующими институтами также представляет, в сущности, частичное взвешивание этих требований.

На это взвешивание, однако, обычно оказывают давление различные социальные интересы, власть и влияние различных слоев общества. Эти критерии могут, следовательно, не удовлетворять никакой из концепций справедливой оплаты труда. И этот вариант весьма правдоподобен, поскольку личности с различными интересами будут склонны к утверждению критериев, подходящих для реализации их целей. Люди с большими способностями и образованием будут склонны делать упор на требованиях сноровки и обучения, в то время как люди, лишенные этих способностей, будут упирать на требования удовлетворения потребностей. Но дело не только в том, что наши повседневные представления о справедливости рождаются под влиянием нашей собственной ситуации; к тому же они окрашены обычаями и нашими ожиданиями. И по каким критериям мы должны судить о справедливости самих обычаев и о законности этих ожиданий? Для того чтобы достичь некоторой меры понимания и согласия, которые выходят за пределы просто фактического разрешения спора между конкурирующими интересами и опоры на существующие соглашения, а также установившиеся ожидания, необходимо перейти к более общей схеме для определения баланса предписаний, или, по крайней мере, заключить его в более жесткие рамки.

Таким образом, мы можем рассматривать проблему справедливости, имея в виду определенные цели социальной политики. И все же этот подход также полагается на интуицию, так как обычно сводится к сравнению различных экономических и социальных целей. Предположим, например, что аллокативная эффективность (allocative efficiency) (структура распределения ресурсов для производства товаров и услуг, наиболее отвечающая интересам потребителей — примеч. ред.), полная занятость, больший национальный доход и равное распределение приняты в качестве социальных целей. Тогда при нужном взвешивании этих целей и существующем институциональном порядке, предписания честной оплаты труда, справедливость налогов и т. д. займут свое место. Для того чтобы достичь большей эффективности и беспристрастности, надо следовать политике, которая делает упор на умении и усилиях по оплате труда, оставляя предписания по потребностям реализовываться через другие средства, например, через безвозмездные социальные выплаты (welfare transfer). Интуиция социальных целей обеспечивает основание для решения того, имеет ли смысл честная оплата труда в свете политики налогов. То, как мы взвешиваем предписания в одной группе, сообразуется с тем, как мы взвешиваем их в другой. На этом пути мы ухитряемся ввести согласованность в наши суждения о справедливости; мы двигаемся за пределы узкого de facto компромисса интересов к более широкому взгляду.

Конечно, мы все еще апеллируем к интуиции при сравнении целей высшего порядка. Различные взвешивания их никоим образом не являются тривиальными вариациями; напротив, часто соответствуют глубоко противоположным политическим убеждениям.

Принципы для философских концепций являются принципами самого общего рода. Они не только призваны объяснять цели социальной политики; само по себе выделение этих принципов должно определять баланс этих целей. Для иллюстрации, давайте обсудим простую, знакомую всем, концепцию, основанную на собирательно-распределительной дихотомии (aggregative-distributive dichotomy). Она имеет два принципа: базисная структура общества должна быть устроена так, чтобы, во-первых, произвести наибольшее благо в смысле наибольшего чистого баланса удовлетворения и, во-вторых, распределить удовлетворения равным образом. Оба принципа имеют, конечно, характер ceteris paribus фраз (при прочих равных условиях). Первый принцип — принцип полезности, действует в этом случае как стандарт эффективности, принуждая нас производить как можно больше, оставляя прочее равным. А второй принцип служит нам стандартом справедливости, ограничивающим преследование совокупного (собирательного) благосостояния и выравнивающим распределение преимуществ.

Эта концепция является интуитивистской потому, что в ней не дается правила приоритета для определения того, как эти два принципа будут сбалансированы. Весьма разные веса совместимы с принятием этих принципов. Без сомнения, вполне естественно сделать определенные предположения о том, как большинство людей могли бы на самом деле балансировать их. При различных комбинациях всеобщего удовлетворения и степенях равенства мы, конечно же, даем этим принципам различные веса. Например, если есть большое всеобщее удовлетворение, но не равным образом распределенное, мы могли бы, вероятно, полагать, что в этом случае более настоятельным является увеличение равенства, по сравнению со случаем, когда большое совокупное (собирательное) благосостояние уже было равно разделено. Для более формального изложения используем изобретение экономистов — кривую безразличия18. Предположим, что мы можем оценить, в какой мере конкретные устройства базисной структуры удовлетворяют этим принципам; представим всеобщее удовлетворение на положительной полуоси X, а равенство — на положительной полуоси Y. (Последнее может иметь верхнюю границу при полном равенстве.) Мера удовлетворения устройства базисной структуры этим принципам может быть представлена точкой на плоскости.

Ясно, что точка, которая находится выше и правее любой другой, представляет лучшее устройство: оно более совершенно по обоим критериям. Например, точка В лучше, чем точка А на рис. 1. Кривые безразличия образуются множеством точек, рассматриваемых как равно справедливые. Таким образом, кривая I на рис. 1 состоит из

Равенство

Всеобщее благосостояние

Всеобщее благосостояние

Рис. 1

Рис. 2 точек, приравненных точке А, которая лежит на этой кривой. Кривая II состоит из точек, приравненных точке В, и так далее. Мы можем предположить, что эти кривые медленно спускаются вниз, а также, что они не пересекаются. В противном случае представленные ими суждения были бы несовместимыми. Наклон кривой в некоторой точке выражает относительные веса равенства и всеобщего удовлетворения в той комбинации, которую представляет точка. Изменение наклона кривой безразличия показывает, как сдвигается относительная важность принципов, когда они более или менее удовлетворены. Таким образом, двигаясь вдоль любой из кривых безразличия, мы видим, что по мере того как равенство уменьшается, увеличивается сумма удовлетворений, требуемая для компенсации дальнейшего уменьшения равенства.

Более того, с этими принципами совместимы весьма различные взвешивания. Пусть рис. 2 представляет суждения двух различных людей. Сплошные линии — это суждения человека, который отдает относительно большой вес равенству, в то время как пунктирные линии изображают суждения другого человека, который отдает относительно большой вес всеобщему благосостоянию. Таким образом, первый из них приравнивает D с С, а второй оценивает D выше. Эта концепция справедливости не налагает ограничений на то, что является правильным взвешиванием, и следовательно, позволяет различным людям придерживаться различных балансов принципов. Тем не менее, такая интуитивистская концепция, если она отвечала бы нашим обдуманным суждениям, не была бы бесполезной. По крайней мере, она выделила бы значимый критерий, так сказать, систему координат наших обоснованных суждений о социальной справедливости. Интуитивисты надеются, что раз эта система координат, или принципы, идентифицированы, люди сбалансируют их более или менее одинаково, по крайней мере, когда они беспристрастны и не будут уделять своим интересам чрезмерного внимания. Или если это не так, тогда, по крайней мере, они могут согласиться на некоторую схему, посредством которой может быть найден компромисс в приписывании им весов.

Важно понимать, что интуитивист не отрицает, что мы можем описать, как мы уравновешиваем конкурирующие принципы, или как некоторый человек делает это, в предложении, что мы придаем им различный вес. Интуитивисты допускают возможность, что эти веса могут быть изображены кривыми безразличия. Зная описание этих весов, суждения, которые можно при этом сделать, предсказуемы. В этом смысле суждения имеют непротиворечивую и определенную структуру. Конечно, можно сказать, что в приписывании весов мы руководствовались, не осознавая этого, будущими стандартами, или же тем, каким наилучшим образом достичь поставленной цели.

Вероятно, веса, которые мы приписываем, — это те веса, которые получились бы, если бы мы применяли эти стандарты или преследовали эту цель. Допустимо, что любое балансирование принципов в этом смысле подчинено интерпретации. Но интуитивист говорит, что на самом деле нет такой интерпретации. Он утверждает, что не существует выразимой этической концепции, которая лежит в основе этих весов.

Геометрическая фигура или математическая функция могут служить их описаниями, но нет конструктивных моральных критериев, которые устанавливали бы их разумность. Интуитивизм утверждает, что в наших суждениях о социальной справедливости мы должны рано или поздно прийти к множественности первых принципов, в отношении которых мы можем только сказать, что их правильно балансировать так, а не иначе.

Нет ничего иррационального в интуитивистской доктрине самой по себе. На самом деле, она может оказаться истинной. Мы не можем считать установленным, что все наши суждения о социальной справедливости должны выводиться из явных этических принципов. В противовес этому интуитивист верит, что многообразие моральных фактов возводит непреодолимые препятствия на пути к полному описанию наших суждений и вынуждает к множественности конкурирующих принципов. Он утверждает, что попытка выйти за пределы этих принципов сводится либо к тривиальности, когда говорят, что социальная справедливость состоит в том, чтобы отдать каждому человеку должное, либо — к ложным суждениям и сверхупрощениям, когда пытаются установить все что угодно с помощью принципа полезности. Единственный способ, следовательно, оспорить интуитивизм, заключается в установлении распознаваемых этических критериев, объясняющих веса, которые в наших суждениях мы полагаем подходящими для принципов. Опровержение интуитивизма состояло бы в представлении такого рода конструктивных критериев, которые, с точки зрения интуитивизма, не существуют.

Понятие распознаваемого этического принципа, надо признать, весьма расплывчато, хотя легко привести многочисленные примеры, заимствованные из традиции и здравого смысла. Но бесполезно обсуждать подобные материи в абстрактном духе. Интуитивист и его критик смогут разрешить спор, если критик сможет дать свое систематическое представление предмета.

Может возникнуть вопрос, являются ли интуитивистские теории телеологическими или деонтологическими.

Они могут быть и теми, и другими, и любой этический взгляд опирается до некоторой степени на интуицию.

Например, можно утверждать, как это делал Мур, что «личная привязанность и человеческое понимание, творение и созерцание красоты, добыча и оценка знания — это основные блага, наряду с наслаждением». И можно было бы утверждать также (чего Мур не делал), что это единственные блага сами по себе. Так как эти ценности специфицируются независимо от правильности, мы имеем телеологическую теорию перфекционистского типа, если правильность определяется как максимизация блага. И все же в оценке того, что дает наибольшее благо, теория может утверждать, что эти ценности должны сравниваться интуитивно: можно сказать, что тут нет существенного направляющего критерия. Часто, однако, интуитивистские теории являются деонтологическими. Согласно определению Росса, распределение благ в соответствии с моральными ценностями (распределительная справедливость) включается в блага, которые необходимо преследовать. И хотя принцип, по которому следует стремиться к наибольшему благу, рассматривается в качестве первого принципа, именно он подлежит сравнению через интуицию с другими принципами, претендующими на то же20. Отличительная особенность интуитивистского взгляда, тогда, заключается не в том, является ли он деонтологическим или телеологическим, а в том, что он отводит существенное место апелляции к нашим интуитивным способностям при отсутствии конструктивных и распознаваемых этических критериев. Интуитивизм отрицает, что существует какое-либо полезное и точное решение проблемы приоритета. Я хочу теперь обсудить этот вопрос.

8. ПРОБЛЕМА ПРИОРИТЕТА

Мы видели, что интуитивизм поднимает вопрос, в какой степени возможно систематическое объяснение наших обдуманных суждений о справедливом и несправедливом. В частности, он говорит, что нет конструктивного решения проблемы приписывания весов конкурирующим принципам справедливости. Здесь мы, в любом случае, должны полагаться на наши интуитивные способности. Классический утилитаризм пытается, конечно, вообще избегать апелляции к интуиции. Это концепция, формулируемая на базе одного принципа и одного окончательного стандарта; приписывание весов, по крайней мере, в теории, делается с помощью принципа полезности. Милль полагал, что должен быть только один стандарт, в противном случае не будет посредника между конкурирующими критериями, а Сиджвик весьма пространно аргументировал, что принцип полезности — это единственный принцип, который может взять на себя подобную роль. Они говорили, что наши моральные суждения являются неявно утилитаристскими в том смысле, что при конфликте предписаний, или же при встрече с неясными и нечеткими понятиями, у нас нет другой альтернативы, как только принять утилитаризм. Милль и Сиджвик полагали, что на некотором этапе мы должны иметь один принцип, который должен упорядочить и систематизировать наши суждения21. Нельзя отрицать, что одной из наиболее привлекательных сторон классической доктрины является наличие способа, которым она разрешает проблему приоритета и старается избежать при этом опоры на интуицию.

Как я уже говорил, нет ничего иррационального в апелляции к интуиции для решения проблемы приоритета.

Мы должны осознавать возможность того, что нет способа выйти за пределы множественности принципов. Без сомнения, любая концепция справедливости должна опираться до некоторой степени на интуицию. Тем не менее, мы должны сделать все возможное, чтобы свести к минимуму прямую апелляцию к нашим обдуманным суждениям. Если люди приписывают окончательным принципам различную значимость, что делается весьма часто, то и их концепции справедливости различны. Приписывание весов существенно и является немаловажной частью концепции справедливости. Если мы не можем объяснить, как эти веса определяются разумными этическими критериями, рациональные средства рассуждения исчерпаны. Интуитивистская концепция справедливости, можно сказать, — это только половина концепции. Мы должны сделать все возможное, чтобы сформулировать точные принципы проблемы приоритета, даже если нельзя полностью избежать зависимости от интуиции.

В справедливости как честности роль интуиции ограничена несколькими способами. Так как весь вопрос достаточно сложен, здесь я сделаю лишь несколько комментариев, полный смысл которых обнаружится несколько позднее. Первый из них касается того факта, что принципы справедливости должны выбираться в исходном положении. Они являются результатом определенной ситуации выбора. Будучи рациональными, люди в исходном положении осознают, что они должны рассматривать приоритеты среди этих принципов. Если они хотят установить стандарты разрешения притязаний друг к другу, они нуждаются в принципах приписывания весов. Они не могут предполагать, что их интуитивные суждения о приоритете в общем случае будут одними и теми же; конечно же, при различных положениях в обществе суждения людей будут столь же различными. Следовательно, в исходном положении стороны постараются достичь некоторого соглашения о том, каким образом должны быть сбалансированы принципы справедливости. Часть значения понятия выбора принципов заключается в том, что причины, по которым их принимают в первую очередь, могут служить основанием для придания им некоторого веса. Так как в справедливости как честности принципы справедливости не рассматриваются в качестве самоочевидных и оправдание их состоит в том, что они были выбраны, мы можем найти в обосновании их принятия некоторые указания или ограничения на то, как их нужно сравнивать. Если задана ситуация исходного положения, может статься, что некоторые правила приоритета предпочтительны по сравнению с другими во многом по тем же самым причинам, которые учитывались при соглашении о принципах. Проблема приоритета может стать более понятной, если придать особое значение роли справедливости и особенностям ситуации исходного выбора.

Вторая возможность заключается в том, что мы можем найти принципы, которые могут образовывать некоторый ряд, или то, что я назвал лексическим порядком22. (Правильным является термин

«лексикографический», но он слишком громоздок.) Это порядок, который требует от нас удовлетворить первый принцип, перед тем, как мы перейдем ко второму принципу, второй перед третьим, и т. д. Принцип не входит в игру до тех пор, пока предшествующие ему либо не были полностью удовлетворены, либо не могли быть применены. Упорядочение подобного рода позволяет вообще избежать сравнения принципов.

Предшествующие в ряду принципы имеют, так сказать, абсолютный вес, по сравнению с последующими, и выполняются без всяких ограничений. Мы можем рассматривать такое ранжирование в качестве аналога последовательности вынужденных принципов максимума. Мы можем предположить, что любой принцип в этом порядке должен быть максимизирован, при условии, что все предшествующие принципы полностью выполнены. В качестве важного специального случая я предложу упорядочение такого рода, при котором принцип равной свободы по рангу предшествует принципу, регулирующему экономические и социальные неравенства. Это означает, что базисная структура общества должна строить неравенства богатства и власти таким образом, чтобы они были совместимы с равными свободами, которых требует предшествующий принцип. Концепция лексического упорядочения с первого взгляда не кажется очень уж многообещающей. В самом деле, она заходит слишком далеко и противоречит здравому смыслу. Более того, она предполагает, что принципы упорядочены весьма специальным образом. Например, до тех пор пока более ранние принципы не имеют ограниченного применения и не устанавливают определенные требования, которые могут быть выполнены, более поздние принципы никогда не войдут в игру. Таким образом, принцип равной свободы занимает приоритетное положение, поскольку может, смеем предположить, быть выполнен. Если бы принцип полезности был первым, он делал бы бесполезными все последующие критерии. Я постараюсь доказать, что, по крайней мере в определенных социальных условиях, упорядочение принципов справедливости дает приблизительное решение проблемы приоритета.

Наконец, зависимость от интуиции может быть ослаблена постановкой более ограниченных вопросов и заменой морального суждения благоразумием. Таким образом, столкнувшись с принципами интуитивистской концепции, человек может сказать, что без подсказки, в каком направлении идти в своих размышлениях, он не знает, что делать дальше. Он может, например, утверждать, что невозможно сравнивать общую полезность с равенством в распределении удовлетворения. Дело не только в том, что включенные в этот контекст понятия слишком абстрактны и всеобъемлющи, чтобы можно было доверять этим суждениям, но существуют еще огромные сложности, связанные с интерпретацией того, что они означают. Собирательно-распределительная дихотомия, без сомнения, является привлекательной идеей, но в этом примере она кажется неуправляемой. Она не делит проблему социальной справедливости на достаточно малые части. В справедливости как честности апелляция к интуиции фокусируется в двух направлениях. Сначала мы выделяем определенное положение в социальной системе, с которого эта система может быть подвержена оценке, и затем спрашиваем, с точки зрения репрезентативного человека в этом положении, рационально ли предпочесть это устройство базисной структуры другому устройству. При некоторых предположениях, экономические и социальные неравенства должны оцениваться в терминах долговременных ожиданий наименее преуспевшей социальной группы.

Спецификация этой группы не очень точна, и, конечно, наши благоразумные суждения отдают значительную сферу на откуп интуиции, поскольку мы не можем сформулировать принцип, который определяет их. Тем не менее, мы задаем более ограниченные вопросы и подставляем вместо этических суждений суждения рационального благоразумия. Часто совершенно ясно, какое мы должны принимать решение. Полагание же на интуицию — это совершенно другое дело, и оно гораздо меньше, чем в собирательно-распределительной дихотомии интуитивистской концепции.

При рассмотрении проблемы приоритета задача заключается в уменьшении, но не в полном устранении опоры на интуитивные суждения. Нет оснований считать, что мы можем избежать обращения к интуиции вообще, или, что мы должны стремиться к этому. Практическая цель заключается в достижении надежного согласия для того, чтобы обеспечить общую концепцию справедливости. Если интуитивная оценка приоритета у людей одинакова, то практически неважно, что они не могут сформулировать принципы, лежащие в основе этих убеждений, и неважно, существуют ли такие принципы.

Однако в случае противоречащих друг другу суждений возникает трудность, так как основание для согласования притязаний весьма неясно. Таким образом, нашей целью должно быть формулирование концепции справедливости, которая, как бы она ни была названа — интуитивистская, этическая или благоразумная — имела бы тенденцию к сходимости наших моральных суждений справедливости. Если такая концепция все же существует, тогда, с точки зрения исходного положения, должны быть веские причины для ее принятия, так как рационально вводить в наши общие убеждения о справедливости все большую согласованность. В самом деле, если мы посмотрим на вещи с точки зрения исходной ситуации, проблема приоритета заключается вовсе не в том, чтобы справиться со сложностью уже данных моральных факторов, которые не могут быть изменены. Наоборот, проблема состоит в формулировании разумных и общепринятых суждений во имя достижения желаемого согласия в суждениях. В договорной доктрине моральные факты определяются принципами, которые должны быть выбраны в исходном положении. Эти принципы специфицируют, какие рассмотрения существенны с точки зрения социальной справедливости. Поскольку выбор принципов — это дело личностей в исходном положении, именно они должны решать, какими хотят видеть моральные факты — простыми или сложными. Исходное соглашение устанавливает, в какой степени они готовы к компромиссу и упрощению в установлении правил приоритета, необходимых для общей концепции справедливости.

Я рассмотрел два ясных и простых способа конструктивного обращения с проблемой приоритета: а именно, либо через один всеохватывающий принцип, или же через множественность принципов в лексическом порядке.

Существуют, без сомнения, и другие способы, но я не буду рассматривать их, каковы бы они ни были.

Традиционные моральные теории являются, по большей части, структурами с одним принципом или интуитивистскими, так что упорядочение представляет собой новшество, вполне достаточное для первого шага.

Хотя очевидно, что, в общем, лексический порядок не может быть строго правильным, он может представлять хорошее приближение при определенных специальных и в то же время значимых условиях (§ 82). Этот путь может привести к более объемной структуре концепций справедливости и предложить направления, дающие более адекватные представления.

9. НЕКОТОРЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ О МОРАЛЬНОЙ ТЕОРИИ

На этом этапе желательно, во избежание недоразумений, кратко обсудить природу моральной теории. Я сделаю это путем более детального объяснения концепции обдуманного суждения в рефлективном равновесии и причин его введения23.

Давайте предположим, что у каждой личности, обладающей интеллектуальными способностями, к определенному возрасту при нормальных социальных условиях развивается чувство справедливости. Мы приобретаем искусство суждения о вещах справедливых и несправедливых, а также умение рационально обосновать эти суждения. Более того, обычно мы имеем некоторое желание действовать согласно этим провозглашенным убеждениям и ожидаем того же от других. Ясно, что эта моральная способность чрезвычайно сложна. Для того чтобы убедиться в этом, достаточно отметить потенциально бесконечное число суждений, а также различные их виды, которые мы готовы принять. Тот факт, что часто мы не знаем, что сказать, и пребываем в состоянии нерешительности, не умаляет сложности присущей нам способности.

Теперь мы можем рассматривать моральную теорию сперва как (я делаю ударение на временном характере этого взгляда) попытку описать нашу моральную способность. В данном случае теорию справедливости можно рассматривать как описание нашего чувства справедливости. Такое описание означает не просто перечень суждений об институтах и действиях, к которым мы готовы, сопровождаемый соответствующими резонами, если таковые есть. Тут требуется, скорее, формулировка множества принципов, которые, в сочетании с нашими мнениями и знанием обстоятельств, приведут нас к таким суждениям с поддерживающими их резонами, если мы будем применять эти принципы сознательно и разумно. Концепция справедливости характеризует нашу моральную чувствительность, если повседневные суждения находятся в согласии с этими принципами. Эти принципы могут входить в число посылок аргумента, итогом которого являются адекватные суждения. Мы не поймем, что такое наше чувство справедливости, до тех пор, пока не будем иметь систематического способа понимания того, чем являются такие принципы для значительного количества случаев.

Полезно сравнить нашу проблему с проблемой описания ощущения грамматики в отношении предложений естественного языка24. В этом случае цель заключается в том, чтобы охарактеризовать способность к распознаванию правильно построенных предложений с помощью явно сформулированных принципов, которые делают те же самые различения, что и говорящий на родном языке. Это предприятие, как известно, требует таких теоретических конструкций, которые заведомо выходят за пределы ad hoc предписаний нашего точного грамматического знания. Подобная ситуация возникает и в моральной теории. Наше чувство справедливости вряд ли может быть адекватно передано знакомыми предписаниями здравого смысла или же выведено из более ясных принципов воспитания. Правильное объяснение моральных способностей будет, наверняка, включать принципы и теоретические конструкции, которые выходят далеко за пределы норм и стандартов повседневной жизни. Объяснение может потребовать также и значительных математических ресурсов. Таким образом, идея исходного положения и соглашения по поводу принципов не выглядит слишком запутанной или излишней. В самом деле, эти понятия весьма просты и могут служить только в качестве отправного пункта.

До сих пор я не сказал ничего об обдуманных суждениях. Как уже говорилось, они представляют собой такие суждения, в которых наши моральные способности проявляются, по большей части, без искажений. Таким образом, решая, какое из наших суждений надо принять в расчет, мы, естественно, выбираем одни и исключаем другие. Например, мы можем отклонить те суждения, которые сделаны с некоторыми колебаниями, или же в которые мы мало верим. Подобным же образом, можно отвергнуть суждения, сделанные нами в испуге или в раздражении, или же когда суждение связано с выгодой или потерей. Все эти суждения, скорей всего, ошибочны, или же на них отражается чрезмерное внимание к нашим собственным интересам. Обдуманные суждения — это просто те суждения, которые сопрягаются с проявлениями чувства справедливости, и следовательно, они делаются в обстоятельствах, где ошибка не извинялась и объяснялась бы здравым смыслом.

Человек, делающий суждения, по предположению, имеет способность, возможность и желание достичь правильного решения (или, по крайней мере, не желает не делать этого). Больше того, критерии, которые идентифицируют эти суждения, не произвольны. Они, на самом деле, сходны с критериями, которые выделяют обдуманные суждения любого рода. И раз мы считаем чувство справедливости умственной способностью, умственным усилием, обдуманные суждения — это те, которые при заданных условиях благоприятны для размышлений и суждений вообще.

Я перехожу сейчас к понятию рефлективного равновесия. Необходимость в этой идее возникает по следующим причинам. В соответствии с промежуточной целью моральной философии справедливость как честность представляет собой гипотезу о том, что принципы, которые должны бы быть выбраны в исходном положении, тождественны принципам, которые соответствуют нашим моральным суждениям, и поэтому эти принципы описывают наше чувство справедливости. Но эта интерпретация является сверхупрощением. В описании нашего чувства справедливости должно быть допущено, что обдуманные суждения, без сомнения, могут быть подвержены воздействию нерегулярностей и искажений, несмотря на то, что они делались при благоприятных обстоятельствах. Когда человек сталкивается с интуитивной апелляцией к своему чувству справедливости (которое, скажем, может содержать различные разумные и естественные предположения), он может ревизовать свои суждения для того, чтобы удовлетворить принципы, даже в том случае, когда теория не подходит точно к имеющимся суждениям. Он особенно охотно делает это, когда находит объяснение для отклонений, которые подрывают его доверие к исходным суждениям, и когда представленная концепция дает суждение, которое для него приемлемо. С точки зрения моральной теории, наилучшее рассмотрение чувства справедливости человека — это не такое, которое подходит его суждениям до проверки некоторой концепции справедливости, а скорее такое, которое подходит его суждениям в рефлективном равновесии. Как мы видели, эта ситуация получается после того, как человек взвешивает различные предложенные концепции и либо ревизует свои суждения для согласования с одной из концепций, либо же возвращается к своим исходным убеждениям (или соответствующей концепции).

Есть, однако, несколько интерпретаций рефлективного равновесия. Это понятие варьируется в зависимости от того, представлено ли оно только описаниями, которые более или менее отвечают существующим суждениям, за исключением некоторых несовпадений, или же — всеми возможными описаниями, которым вполне соответствуют чьи-либо суждения вместе с относящимися к делу философскими аргументами. В первом случае мы могли бы описать чувство справедливости человека более или менее так, как оно есть, сглаживая при этом некоторые шероховатости. Во втором случае чувство справедливости может претерпеть радикальный сдвиг (этого может и не случиться). Ясно, что именно второй случай рефлективного равновесия имеет отношение к моральной философии. Возникает сомнение, можно ли достичь такого состояния. Даже если идея всех возможных описаний и всех имеющих отношение к делу философских аргументов является вполне обоснованной (что весьма спорно), мы не можем проверить каждый из них. Самое большее, что мы можем сделать, это исследовать концепции справедливости, известные нам через традицию моральной философии, и которые мы можем встретить в будущем. Именно это я собираюсь делать, так как в представлении справедливости как честности я буду сравнивать ее принципы и аргументы с некоторыми другими знакомыми взглядами. Учитывая эти замечания, справедливость как честность можно рассматривать в качестве утверждающей, что два вышеупомянутых принципа могли бы быть выбраны в исходном положении, будучи предпочтенными другим традиционным концепциям справедливости, например, концепциям полезности и совершенства. Кроме того, эта теория подразумевает, что ее принципы больше отвечают нашим обдуманным суждениям, чем эти альтернативы. Таким образом, справедливость как честность приближает нас к философскому идеалу, но, конечно, не достигает его.

Такое объяснение рефлективного равновесия сразу вызывает несколько вопросов. Например, а существует ли вообще рефлективное равновесие (в смысле философского идеала)? Если существует, то единственно ли оно?

Если оно единственно, то может ли оно быть достигнуто? Быть может, суждения, с которых мы начинаем, или же ход рефлексии сам по себе (либо то и другое), воздействуют на получаемый в конце процесса результат.

Было бы бесполезно, однако, спекулировать здесь по этому поводу. Эти вопросы находятся за пределами наших возможностей. Я даже не буду спрашивать, являются ли принципы, характеризующие суждения одного человека, теми же самыми, которые характеризуют суждения другого. Я принимаю как данное, что эти принципы приблизительно те же самые для людей, чьи суждения находятся в рефлективном равновесии, а если это не так, то их суждения разделяются по направлениям, представленным семейством традиционных доктрин, которые я буду обсуждать. (На самом деле, человек может разрываться между противоположными концепциями в одно и то же время.) Если концепции людей о справедливости оказываются различными при окончательном рассмотрении, способы проявления этих различий приобретают первостепенную важность.

Конечно, мы не можем знать, как эти концепции варьируются, и вообще, варьируются ли они, пока мы не имеем лучшего описания структуры. А его у нас нет, даже для случая одного человека, или однородной группы людей. Если мы можем охарактеризовать чувство справедливости (образованного) человека, мы могли бы сделать хороший рывок в направлении к теории справедливости. Мы можем предположить, что каждый человек обладает целостной формой моральной концепции. Поэтому для целей этой книги в расчет будут приниматься только взгляды автора и читателя. Взгляды других используются лишь для прояснения наших собственных взглядов.

Я хотел бы сделать акцент на том, что теория справедливости, по крайней мере, на ранней стадии, является в точности тем, чем она является, а именно, теорией. Это теория морального чувствования (если воспользоваться терминологией XVIII века), устанавливающая принципы, управляющие нашими моральными способностями, или более специфически, нашим чувством справедливости. Имеется определенный, хотя вряд ли ограниченный, класс фактов, которыми проверяются выдвигаемые в качестве догадки принципы, а именно, наши обдуманные суждения в рефлективном равновесии. Теория справедливости подвержена тем же самым правилам метода, как и другие теории. Определения и анализ значения не занимают особого места: определение — только один из инструментов, используемых для построения общей структуры теории. Как только каркас теории в целом разработан, определения теряют специальный статус и живут или умирают вместе с теорией. В любом случае, невозможно развить серьезную теорию справедливости, основанную только на логике и определениях. Анализ моральных концепций и априорные утверждения, пусть даже в традиционном понимании, — это слишком слабое основание. Моральная теория должна быть свободна в использовании случайных предположений и общих фактов в той мере, в какой это ей нужно. Другого пути понимания наших обдуманных суждений в рефлективном равновесии нет. Это классическая концепция предмета, принятая большинством британских писателей, начиная с Сиджвика. Я не вижу причин отходить от нее25.

Более того, если мы сможем найти точное описание наших моральных концепций, тогда вопросы значения и обоснования могут оказаться гораздо более легкими с точки зрения поиска на них ответа. В самом деле, многие из них могут вообще не оказаться вопросами. Возьмем, например, экстраординарный прогресс в понимании значения и обосновании утверждений логики и математики со времени Фреге и Кантора. Знание фундаментальной структуры логики и теории множеств и их отношения к математике преобразовало философию этих дисциплин, чего никогда не смогли бы сделать концептуальный анализ и лингвистические исследования. Следует иметь в виду разделение теорий на разрешимые и полные, неразрешимые, но, тем не менее, полные, и наконец, ни полные, ни разрешимые. Проблема значения и истины в логике и математике фундаментально изменилась после открытия логических систем, иллюстрирующих эти концепции. Как только будет лучше понято действительное содержание моральных концепций, в моральной теории смогут произойти подобные трансформации. Возможно, что убедительные ответы на вопросы значения и обоснования моральных суждений могут быть найдены только на этом пути.

Поэтому я отвожу центральное место исследованию наших действительных моральных концепций. Но следствием признания их сложности является принятие того факта, что наши нынешние теории примитивны и имеют серьезнейшие дефекты. Мы должны быть терпимы к упрощениям, если они открывают нам общие очертания наших суждений и приближают нас к ним. Контрпримеры должны делаться с осторожностью, так как они говорят нам только то, что мы уже знаем, а именно то, что наша теория в чем-то неверна. Важно обнаружить, как часто это случается и насколько серьезна эта проблема. Вообще-то, все теории в чем-то неверны. Подлинный вопрос всегда заключается в том, какой из уже предложенных взглядов является наилучшим приближением. Естественно, для осознания этого факта необходимо некоторое видение структуры конкурирующей теории. Именно по этой причине я постараюсь классифицировать и обсудить концепции справедливости, опираясь на их базисные интуитивные идеи, так как это раскрывает основные различия между ними.

В представлении концепции справедливости как честности я противопоставлял ее утилитаризму. Я делал это по ряду причин, в частности, для целей изложения, а также потому, что несколько вариантов утилитаристского взгляда долгое время доминировали в философской традиции. И это доминирование продолжается вопреки тем трудностям, которые постоянно возникают в утилитаризме. Объяснение этого любопытного положения дел, я полагаю, содержится в том факте, что не было выдвинуто ни одной конструктивной альтернативной теории, которая имела бы сравнимую с утилитаризмом ясность и системное представление и которая в то же время облегчала бы все сомнения, с ним связанные. Интуитивизм неконструктивен, перфекционизм неприемлем. Моя догадка состоит в том, что договорная доктрина, надлежащим образом разработанная, может заполнить эти пробелы. Я полагаю, что справедливость как честность представляет собой попытку в этом направлении.

Конечно, договорная теория, которую я представляю, подвержена тем же критическим возражениям, что и другие теории. Она не избегает примитивизма, который свойствен всем существующим моральным теориям.

Весьма обидно, например, что так мало сейчас можно сказать о приоритете среди правил, и хотя лексический порядок весьма эффективен в ряде важных случаев, я все-таки, полагаю, что он не полностью удовлетворителен. Тем не менее, мы свободны в использовании упрощающих средств, и я часто делаю это. Мы должны рассматривать теорию справедливости как направляющую схему для сосредоточения внимания на нашем моральном чувствовании и для постановки, с учетом наших интуитивных способностей, более ограниченных и управляемых вопросов, дабы иметь суждение. Принципы справедливости выделяют определенные рассмотрения как морально существенные, а правила приоритета указывают на подходящий прецедент, когда происходит конфликт между рассмотрениями, в то время как концепция исходного положения определяет основную идею, которая должна дать пищу для наших размышлений. Если схема как целое призвана прояснить и упорядочить наши мысли, и если при этом она стремится уменьшить разногласия и найти какой-то порядок в наших убеждениях, тогда это все, что разумно требовать от нее. Понимаемые в качестве частей общей схемы многочисленные упрощения, действительно оказывающиеся полезными, могут считаться на некоторое время оправданными.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Здесь я следую работе Г. Харта — H. L. Hart. The Concept of Law (Oxford, The Clarendon Press, 1961), pp. 155–159.

2. Д. Юм. Исследование о принципах морали (Соч., М: Мысль, 1965, т. 2, гл. III, ч. I).

3. Никомахова этика, ll29b—1130b5. Здесь я следовал интерпретации Грегори Властоса — Gregory Vlastos «Justice and happiness in The Republic», in Plato: Л Collection of Critical Essays, ed. by Vlastos (Garden City, NY, Doubleday, 1971) vol. 2, p. 70. По поводу трактовки Аристотелем справедливости см. работу У. Харди — W. F. R. Hardie. Aristotle' Ethical Theory, (Oxford, The Clarendon Press, 1968), ch. X.

4. Как следует из текста, я буду считать работы Локка Два трактата о правлении, Руссо Общественный договор и этические работы Канта, начинающиеся с Основ метафизики нравственности, в качестве образцов традиции общественного договора. При всем своем величии. Левиафан Гоббса поднимает специальные проблемы. Общий исторический обзор можно найти в работах Дж. Гуэ — J. W. Gough. The Social Contract (Oxford, The Clarendon Press, 1957), О. Герке — Otto Gierke. Natural Law and the Theory of Society (Cambridge University Press, 1934).

Представление договорной точки зрения в качестве этической теории можно найти у Г. Грайса — G. R. Grice.

The Ground of Moral Judgment (Cambridge University Press, 1967). См. также § 19, сноска 30.

5. Кант совершенно ясно говорит об исходном соглашении как о гипотетическом. См. Метафизика нравов, ч. 1, особенно §§ 47, 52, и ч. 2 работы О поговорке «может быть, это и верно в теории, но не годится для практики» (Кант. Собр. соч., М.: Мысль, 1965, т. 4, ч. 2). См. работу Г. Влахоса — George Vlaschos. La Pensee politique de Kant (Paris, Presses Universitaires de France, 1962), pp. 326–335; a также работу Дж. Мерфи — J. G. Murphy.

Kant: The Philosophy of Right (London, Macmillan, 1970), pp. 109–112, 133–136, — для дальнейшего обсуждения.

6. Формулировке этой интуитивной идеи я обязан Аллану Гиббарду (Allan Gibbard).

7. Процесс взаимного приспособления принципов и обдуманных суждений свойственен не только моральной философии. См. работу Н. Гудмена — Nelson Goodman. Fact, Fiction and Forecast (Cambridge, Harvard University Press, 1955), pp. 65–66, — где есть сходные замечания по поводу обоснования принципов дедуктивного и индуктивного выводов.

8. Анри Пуанкаре замечает: «II nous faut une faculte qui nous fasse voir le but de loin, et, cette faculte, c'est l'intuition.» La Valeur de la science (Paris, Flammarion, 1909), p. 27.

9. Я рассматриваю работу Г. Сиджвика (Henry Sidgwick) The Methods of Ethics, 7th ed. (London 1907), как итоговую в утилитаристской моральной теории. В книге III его трактата Principles of Political Economy (London, 1883) эта доктрина применяется к вопросам экономической и социальной справедливости, предшествуя труду А. Пижу — А. С. Pigou. The Economics of Welfare (London, MacMillan, 1920). Работа Сиджвика Outlines of the History of Ethics (London, 1902) содержит краткую историю утилитаристской традиции. Мы можем следовать этой традиции, предполагая, несколько произвольно, что она начинается с работ Шефтсбери (Shaftesbury) An Inquiry Concerning Virtue and Merit (1711) и Хатчесона (Hutcheson) An Inquiry Concerning Moral Good and Evil

(1725). Хатчесон, кажется, первым ясно сформулировал принцип полезности. Он говорит в Inquiry, sec. Ill, 8, «что то действие наилучшее, которое производит наибольшее счастье для наибольшего числа людей, и то действие наихудшее. которое, в подобной манере, приводит к несчастьям». Другими главными работами XVIII в. считаются работы'Юма «Трактат о человеческой природе» (1739), Адама Смита «Теория нравственных чувств» (1759), Бентама The Principles of Morals, and Legislation (1789). К этим работам мы должны добавить сочинения Дж. С. Милля, представленные в работе Utilitarianism (1863); Ф. Эджворта — F. Y. Edgeworth.

Mathematical Psychics (London, 1888).

Дискуссии об утилитаризме возобновились недавно в связи с так называемой проблемой координации и соотносимыми с ней вопросами публичности. Эти дискуссии начаты публикациями очерков Р. Харрод — R. F.

Harrod «Utilitarianism Revised». Mind, vol. 45 (1936); Дж. Маббот — J. D. Mabbott. «Punishment», Mind, vol. 48

(1939); Дж. Харрисон — Jonatan Harrison «Utilitarianism, Universalisation, and Our Duty to Be Just», Proceedings of the Aristotelian Society, vol. 53 (1952—53); Дж. Урмсон — J. О. Urmson «The Interpretation of the Philosophy of J. S.

Mill», Philosophical Quaterly, vol. 6 (1953). См. также Дж. Смарт — J. J. Smart «Extreme and Restricted Utilitarianism», Philosophical Quaterly, vol. 6 (1956) и его же An Outline of a System of Utilitarian Ethics (Cambridge University Press, 1961). По поводу тех же вопросов см. Д. Лайонс — David Lyons. Forms and Limits of Utilitarianism (Oxford, The Clarendon Press, 1965); А. Гиббарда — Allan Gibbard «Utilitarianism and Coordination» (dissertation, Harvard University, 1971). Проблемы, поднимаемые в этих статьях, при всей их важности, я оставляю в стороне как не имеющие прямого отношения к более элементарному вопросу распределения, который я хочу обсудить здесь.

Наконец, мы должны отметить здесь очерки Дж. Харсани — J. С. Harsanyi, в частности «Cardinal Utility in Welfare Economics and in the Theory of Risk-Taking», Journal of Political Economy, 1953; «Cardinal Welfare, Individualistic Ethics, and Interpersonal Comparisons of Utility», Journal of Political Economy, 1955; а также Р. Брандта — R. B. Brandt «Some Merits of One Form of Rule-Utilitarianism», University of Colorado Studies (Boulder, Colorado, 1967). См. ниже §§ 27–28.

10. По этому поводу см. работу Д. Готье — D. P. Gauthier. Practical Reasoning (Oxford, Clarendon Press, 1963), p.

126. В этой книге разрабатываются предположения, высказанные в «Constitutional Liberty and the Concept of Justice», Nomos VI: Justice, ed. C. J. Friedrich and J. W. Chapman (New York, Atherton Press, 1963), p. 124, которые, в свою очередь, соотносятся с идеей справедливости как административного решения высшего порядка. См. мою работу «Justice as Fairness», Philosophical Review, 1958, pp. 185–187. Ссылки на утилитаристов, которые в явном виде утверждают это расширение, см. в §§ 30, сноска 37. То, что принцип социальной интеграции отличен от принципа личностной интеграции, установлено Р. Перри — R. В. Perry. General Theory of Value (NY, Longmans, Green, 1926), pp. 674–677. Он приписывает упущение этого обстоятельства Эмилю Дюркгейму и другим ученым, исповедовавшим подобные ему взгляды. Концепция социальной интеграции Перри была вызвана разделяемой многими доминирующей целью благосклонности. См. ниже § 24.

11. Здесь я принимаю определение телеологических теорий, которое можно найти в работе У. Франкены — W.

К. Frankena. Ethics (Englewood Cliffs, NJ, Prentice Hall, 1963), p. 13.

12. См. работу Сиджвика — Sidgwick. The Methods of Ethics, p. 416.

13. По этому поводу см. работу Дж. С. Милля — J. S. Mill. Utilitarianism, ch. V, последние два параграфа.

14. См. по поводу Бентама его работы The Principles of International Law, Essay I, in The Works of Jeremy Bentham, ed. John Bowring (Edinburgh, 1838–1843), vol. 2, p. 537; по поводу Эджворта — его работу Mathematical Psychics, pp. 52–56, а также первые страницы «The Pure Theory of Taxation», Economic Journal, vol.

7 (1897), где тот же самый аргумент представлен более кратко. См. ниже, § 28.

15. Приоритет правильности является центральной особенностью этики Канта. См., например. Критика практического разума (Соч., М.: Мысль, 1965, т. 4,-кн. 1, ч. 1, гл. 2). Явное подтверждение этого может быть найдено в работе О поговорке «может быть, это и верно в теории, но не годится для практики» (Там же, т. 4, ч.

2).

16. Юм Д. О первоначальном договоре (Соч., М.: Мысль, 1965, т. 2), с. 760—78l.

17. Интуитивистские теории этого типа можно найти в работе Б. Барри — Brian Barry. Political Argument (London, Routledge and Kegan Paul, 1965), особенно с. 4–8, 286; в работе Р. Брандта — R. В. Brandt. Ethical Theory (Englewood Cliffs, NJ, Prentice-Hall, Inc. 1959), pp. 404, 426, 429, где принцип полезности совмещен с принципом равенства; в работе Н. Решера — Nicholas Rescher. Distributive Justice (New York, Bobbs-Merill, 1966), pp. 35–41, 115–121, где аналогичные ограничения введены через концепцию эффективного среднего.

Роберт Нозик (Robert Nozick) обсуждает некоторые из этих проблем, развивая интуитивизм данного вида в работе «Moral Complications and Moral Structures», Natural Law Forum, vol. 13 (1968).

Интуитивизм в традиционном смысле включает определенные эпистемологические тезисы, например, о самоочевидности и необходимости моральных принципов. Здесь репрезентативными работами являются: Дж.

Мур. Принципы этики, особенно гл. 1 и 6; сборник работ Г. Причард — Н. A. Prichard. Moral Obligations (Oxford, The Clarendon Press, 1949); особенно первый очерк, «Does Moral Philosophy Rests on Mistake?» (1912); работа У. Росса — W. D. Ross. The Right and the Good (Oxford. '. The Clarendon Press, 1930), особенно гл. 1 и 2, и The Foundations of Ethics (Oxford, The Clarendon Press, 1939). См. также трактат XVIII в. Р. Прайса — Richard Price. A Review of the Principal Questions of Moral, 1787, ed. D. D. Raphael (Oxford, The Clarendon Press, 1948). По поводу недавних дискуссий вокруг этой классической формы интуитивизма см. работу Г. Макклоски — Н. J.

McCloskey. Meta-Ethics and Normative Ethics (The Hague, Martinus Nijhoff, 1969).

18. По поводу использования этого аппарата в интуитивистских теориях см. работу Барри — Barry. Political Argument, pp. 3–8. Большинство книг по теории спроса или экономики благосостояния содержит изложение основных понятий в этой области, — Книга У. Баумола — W. J. Baumol. Economical Theory and Operations Analysis (Englewood Cliffs NJ, Prentice Hall, 1965) содержит отличное изложение предмета в гл. 9.

19. См. «Принципы этики», гл. 6. Принадлежность теории Мура к интуитивизму обусловливается его принципом органического единства.

20. См. работу У. Росса — W. D. Ross. The Right and the Good, pp. 21–27.

21. См. работы Милля — Mill. A System of Logic, book 6, ch. 12, sec. 7; Utilitarianism, ch. 5, pars. 26–31, где этот аргумент приведен в связи с предписаниями здравого смысла относительно справедливости. Что касается Сиджвика, то см. его работу The Methods of Ethics, book 4, ch. 2, 3.

22. Термин «лексикографический» происходит из знакомых примеров такого упорядочения, какое имеет место в словарях. Подставим цифры вместо букв, «I» вместо «а», «2» вместо «b» и так далее, и осуществим ранжирование результирующей цепочки цифр слева направо, двигаясь направо только в том случае, когда нужно выбирать следующее вхождение по порядку среди одинаковых букв (т. е., буквально, «нарушить равновесие» — break ties — среди всех слов, начинающихся, скажем, на букву «а», поставить вперед такое слово, у которого вторая буква «а» или следующая за ней, и т. д. Мы будем называть такую ситуацию, связанную с лексическим упорядочением, «определением очереди» — примеч. ред.). В общем, лексическое упорядочение не может быть представлено непрерывной функцией полезности от действительной переменной; такое ранжирование нарушает предположение о непрерывности. См. работу И. Пирса — I. F. Pierce. A Contribution to Demand Analysis (Oxford, The Clarendon Press, 1946), pp. 22–27; и работу А. Сен — А. К. Sen. Collective Choice and Social Welfare (San-Francisco, Holden-Day, 1970), p. 34. Для дальнейшего чтения см. работу Г. Хоутаккера — H. S. Houthakker. The Present State of Consumption Theory, Econometrica, vol. 29 (1961), p. 710.

В истории моральной философии концепция лексического порядка появляется время от времени, хотя нигде не обсуждается явно. Хороший пример можно найти в работе Хатчесона — Hutcheson. A System of Moral Philosophy (1755). Он говорит, что при сравнении наслаждений одного вида мы опираемся на их интенсивность и длительность; при сравнении же наслаждений разного рода мы должны рассматривать их длительность и достоинства вместе. Более высокие наслаждения могут стоить больше, чем наслаждения более низкие, как бы интенсивны и длительны они ни были. См. работу Селби-Бигге — L. A. Selby-Bigge. British Moralists, vol. 1 (Oxford, 1897), pp. 421–423. Хорошо известные взгляды Милля в работе Utilitarianism, ch. 2, pars. 6–8, весьма похожи на взгляды Хатчесона. Вполне естественно также ранжировать моральные ценности как лексически предшествующие неморальным ценностям. См, например, работу Росса — Roes. The Right and the Good, pp. 149–154. И конечно, первичность справедливости, отмеченная в § 1, как и приоритет правильности, который можно найти у Канта, являются дальнейшими примерами такого упорядочения.

Теория полезности в экономике начинается с неявного признания иерархической структуры желаний и приоритета моральных рассмотрении. Это ясно из работы У. Джевонса — W. S. Jevons. The Theory of Political Economy (London, 1871), pp. 27–32. Джевонс использует концепцию, аналогичную хатченсонской, и ограничивает использование экономистами исчисления полезности наинизшим рангом чувствования.

Обсуждение иерархии желаний и ее отношения к теории полезности см. работу Н. Джорджеску-Регена — Nicholas Georgescu-Roegen «Choice, Expectations, and Measurability», Quarterly Journal of Economics, vol. 68

(1954), pp. 510–520.

23. В этом разделе я следую в общих чертах своей статье «Outline of the Procedure for Ethics», Philosophical Review, vol. 60 (1951).

24. См. работу Н. Хомского — Noam Chomsky. Aspects of the Theory of Syntax (Cambridge, Mass., MIT Press, 1965), pp. 3–9.

25. Я полагаю, что этот взгляд восходит к «Никомаховой этике» Аристотеля. См. по этому поводу работу У.

Харди — W. F. R. Hardie. Aristotle's Ethical Theory, ch. Ill, pp. 37–45. И Сиджвик рассматривал историю моральной философии как серию попыток установить «в полной силе и ясности те первичные интуиции Разума, научным применением которых здравая моральная мысль человечества может быть систематизирована и откорректирована» (The Methods of Ethics, p. 373). Он полагал, что философское размышление приведет к ревизии наших обдуманных суждений, и хотя в его доктрине есть элементы эпистемологического интиуитивизма, они не имеют большого веса в отсутствие систематических рассмотрении. По поводу методологии Сиджвика см. работу Дж. Шнивинда — J. В. Schneewind «First Principles and Common, Sense Morality in Sidgick's Ethics», Archiv fur Geschichte der Philosophie. Bd. 45 (1963).

Теория справедливости может быть разделена на две основные части: первая — интерпретация исходной ситуации и формулирование различных принципов, которые в ней можно выбрать, и вторая — аргументация, устанавливающая, какой из принципов мог бы быть на самом деле принят. В этой главе будут обсуждаться два принципа справедливости для институтов и несколько принципов для индивидов, а также будет объяснено их значение. Таким образом, я коснусь только одного аспекта первой части теории. Лишь в следующей главе я займусь интерпретацией исходной ситуации и выдвину аргумент в пользу того, что рассматриваемые здесь принципы могли бы быть на самом деле приняты. Будут обсуждаться следующие вопросы: институты как субъекты справедливости и концепция формальной справедливости; три вида процедурной справедливости; место теории блага; а также, в каком смысле принципы справедливости являются эгалитарными, и многие другие вопросы. В каждом случае цель заключается в том, чтобы объяснить значение и применение принципов.

10. ИНСТИТУТЫ И ФОРМАЛЬНАЯ СПРАВЕДЛИВОСТЬ

Первичным субъектом принципов социальной справедливости является базисная структура общества, т. е. устройство главных социальных институтов в рамках одной схемы кооперации. Мы видели, что эти принципы должны определять приписывание прав и обязанностей в этих институтах, и они же должны определять подходящее распределение выгод и тягот социальной жизни. Принципы справедливости для институтов не следует путать с принципами, которые применимы к индивидам и их действиям в конкретных обстоятельствах.

Каждый вид принципов применим к различным субъектам и должен обсуждаться отдельно.

Под институтом я буду понимать публичную систему правил, которые определяют должность и положение с соответствующими правами и обязанностями, властью и неприкосновенностью, и тому подобное. Эти правила специфицируют определенные формы действий в качестве разрешенных, а другие — в качестве запрещенных, и по ним же наказывают одни действия и защищают другие, когда происходит насилие. В качестве примеров институтов, или более общих социальных практик, мы можем привести игры и ритуалы, суды и парламенты, рынки и системы собственности. Институт можно представить двумя способами: сначала как абстрактный объект, т. е. как возможную форму поведения, выражаемую системой правил, и далее, как реализацию мысли и поведения определенных личностей в определенное время и в определенном месте действия, специфицированных этими правилами. Тут возникает двусмысленность, что считать справедливым или несправедливым — институт реализованный, или же институт как абстрактный объект. Самое лучшее — считать справедливым или несправедливым реализованный институт, эффективно и беспристрастно управляемый. Институт как абстрактный объект справедлив или несправедлив в смысле справедливости или несправедливости любой его реализации.

Институт существует в определенное время и в определенном месте, и действия, им специфицированные, выполняются в соответствии с правом и публичным осознанием того, что необходимо следовать системе правил, определяющих институт. Так, парламентские институты определяются некоторой системой правил (или семейством таких систем, чтобы позволить вариации). Эти правила являются перечнем определенных форм действий, от участия в сессии парламента для голосования по законопроекту до просьбы предоставить слово по порядку ведения. Различные виды общих норм образуют согласованную систему. Парламентский институт существует в определенное время и в определенном месте; люди выполняют подходящие действия, проявляют требуемую активность, с общим осознанием взаимопонимания по поводу необходимости следования правилам, на которые согласились все1.

Говоря, что институт, и следовательно, базисная структура общества, есть публичная система правил, я имею в виду, что каждый включенный в нее человек знает, что он знал бы, если сами правила, а также его участие в определяемой ими деятельности, были результатом соглашения. Лицо, принимающее участие в институте, знает, что правила требуют от него и других. Он также знает, что это знают и другие, и что они знают, что он знает, и т. д. На самом деле, это условие не всегда выполняется в реальных институтах, хотя оно представляет разумное упрощающее предположение. Принципы справедливости должны прилагаться к социальным устройствам, являющимся в этом смысле публичными. Там, где правила определенной части института известны только тем, кто принадлежит этому институту, существует понимание того, что эти люди могут творить правила для себя лишь в той мере, в какой правила предназначены для достижения общих для всех людей целей и не противоречат их интересам. Публичность правил для институтов гарантирует, что тот, кто участвует в них, знает, какие ограничения на поведение ожидать друг от друга и какие действия позволяемы.

Имеется общее основание для определения взаимных ожиданий. Больше того, во вполне упорядоченном обществе, эффективно регулируемом разделяемой всеми концепцией справедливости, есть также публичное понимание того, что справедливо и что несправедливо. Позднее я предположу, что публичный характер выбранных принципов справедливости должен быть частью знания (§ 23). Это условие естественно для договорной теории.

Необходимо отметить различие между учреждающими (constitutive) институт правилами, в которых устанавливаются различные права и обязанности, и т. д., и стратегиями и принципами (maxim) в отношении того, как лучше использовать преимущества института для конкретных целей2. Рациональные стратегии и принципы обосновываются анализом того, на какого рода позволяемые действия решатся индивиды и группы, приняв во внимание свои интересы и веры, а также догадки о планах других людей. Эти стратегии и принципы сами не являются частью институтов. Скорее, они принадлежат теории институтов, например, теории парламентарной политики. Обычно теория институтов, как и теория игры, учреждающие правила берет в качестве данных, и анализирует способы распределения власти, а также объясняет участникам распределения, как реализовать заложенные в них возможности. В конструировании и реформировании социальных устройств нужно, конечно, проверять схемы и тактики, которые в них позволяются, и формы поведения, которые поощряются. Идеально правила должны быть устроены так, чтобы люди, ведомые своими преобладающими интересами, поступали в русле содействия социально желательным целям. Поведение индивидов, руководимых рациональными планами, должно быть скоординировано, насколько это возможно, с результатами, которые не являются намеренными или даже предвиденными, но тем не менее — наилучшими с точки зрения социальной справедливости. Бентам рассматривал эту координацию как искусственное отождествление интересов, а Адам Смит — как работу невидимой руки3. Цель идеального законодателя заключается в предписывании законов, а моралиста — в побуждении к их реформированию. И все-таки, стратегии и тактики, принимаемые индивидами, будучи существенными для оценки институтов, не являются частью публичной системы определяющих институты правил.

Мы также можем провести различие между одиночным правилом (или группой правил), институтом (или же главной его частью) и базисной структурой социальной системы как целым. Причина для этого состоит в том, что одно или несколько правил устройства общества могут быть несправедливыми, чего не скажешь обо всем институте. И наоборот, институт может быть несправедливым, но социальная система в целом может быть справедливой. Существует возможность не только того, что одиночные правила и институты не являются сами по себе достаточно важными, но и того, что в рамках структуры института или социальной системы одна кажущаяся несправедливость компенсируется другой. Целое менее несправедливо, чем могло бы быть, если бы оно содержало лишь одну из несправедливых частей. Далее, вполне возможно вообразить такую ситуацию, что социальная система несправедлива, хотя ни один из ее институтов, взятый отдельно, не является несправедливым: несправедливость есть следствие того, как они скомбинированы в одну систему. Один институт может поощрять и оправдывать как раз те ожидания, которые отрицаются или игнорируются другим институтом. Эти различения достаточно ясны. Они просто отражают тот факт, что в оценке институтов мы можем рассматривать их в широком' или узком контекстах.

Отметим, что есть такие институты, по отношению к которым концепция справедливости не приложима в обычном смысле. Скажем, ритуал обычно не считается ни справедливым, ни несправедливым, хотя, без всяких сомнений, можно представить случаи, в которых это неверно, например, ритуальное принесение в жертву перворожденного или военнопленных. Общая теория справедливости должна объяснять, в каких случаях ритуал и другие практики, вообще-то не рассматриваемые как справедливые и несправедливые, подлежат подобной критике. Предположительно, они должны включать некоторые способы выделения (allocation) личностям определенных прав и ценностей. Я не буду, однако, рассуждать на эту тему. Наше рассмотрение касается лишь базисной структуры общества и его основных институтов, и следовательно, стандартных случаев социальной справедливости.

Теперь давайте предположим, что существует определенная базисная структура. Ее правила удовлетворяют определенной концепции справедливости. Мы можем сами не принимать ее принципов; мы даже можем полагать их одиозными и несправедливыми. Но они являются принципами справедливости в том смысле, что в этой системе им отводится роль справедливости: они обеспечивают приписывание фундаментальных прав и обязанностей, и они определяют разделение преимуществ от социальной кооперации. Давайте также вообразим, что эта концепция справедливости в целом принята в обществе и что институты управляются беспристрастными и последовательными судьями и другими официальными лицами. То есть подобные случаи трактуются подобным образом, существенные подобия и различия идентифицируются по существующим нормам. Правило, определяемое институтом как корректное, выполняется всеми и должным образом интерпретируется властями. Такое беспристрастное и последовательное управление законами и институтами, каковы бы ни были их основные принципы, мы можем назвать формальной справедливостью. Если мы считаем, что справедливость всегда выражает определенный вид равенства, тогда формальная справедливость требует, чтобы законы и институты применялись равно (т. е. одинаковым образом) к представителям классов, определенных ими. Как утверждал Сиджвик, этот вид равенства является следствием самого понятия института или закона, раз они мыслятся в качестве схемы общих правил4. Формальная справедливость есть приверженность принципу, или, как часто говорят, повиновение системе5.

Ясно, добавляет Сиджвик, что законы могут выполняться, а институты работать, и в то же время быть несправедливыми. Трактовка подобных случаев подобным образом не является достаточной гарантией реальной справедливости. Все зависит от принципов, согласно которым построена базисная структура. Нет никакого противоречия в предположении, что рабовладельческое или кастовое общества, или же общество, санкционирующее самые произвольные формы дискриминации, может быть равно и последовательно управляемым, хотя это и маловероятно. Тем не менее, формальная справедливость, или справедливость как правильность (regularity) исключает серьезные случаи несправедливости. Если предполагается, что институты разумно справедливы, тогда весьма важно, чтобы власти были беспристрастны, и на них не влияли в рассмотрении конкретных случаев ни личные, ни денежные, ни другие не имеющие отношения к делу обстоятельства. Формальная справедливость в случае институтов законности есть просто аспект правления закона, поддерживающего и гарантирующего допустимые ожидания. Несправедливость — это отсутствие у судей и других властей приверженности надлежащим правилам или интерпретациям при рассмотрении притязаний. Личность несправедлива в той степени, в какой ее характер и наклонности располагают ее к таким действиям. Более того, даже в тех случаях, где законы и институты несправедливы, иногда лучше, если бы они применялись последовательно. В этом случае люди, подчиняющиеся законам, по крайней мере, знают, что от них требуется, и могут себя соответственно защитить. В то же самое время еще большая несправедливость проявляется в том, что в отношении непреуспевших творится произвол в тех конкретных случаях, когда правила должны обеспечить им безопасность. С другой стороны, еще лучше было бы в конкретных случаях облегчать положение тех, с кем несправедливо обходятся, нарушая существующие нормы. Как далеко мы зайдем в оправдании такой тактики, особенно ценой ожиданий, основанной на честности существующих институтов, — один из самых запутанных и сложных вопросов политической справедливости. В общем, все, что может быть сказано, — это то, что сила требований формальной справедливости, повиновения системе явно зависит от реальной справедливости институтов и возможности их реформ.

Некоторые полагают, что на самом деле реальная (substantive) справедливость и формальная справедливость имеют тенденцию идти рука об руку, и следовательно, в высшей степени несправедливые институты никогда не управлялись беспристрастно и последовательно, во всяком случае, редко6. Тот, кто поддерживает несправедливые устройства и приобретает от этого, кто отрицает с презрением права и свободы других, неохотно допускает сомнения относительно правления закона, которые могут задеть их частные интересы.

Неизбежная расплывчатость законов в общем и широкая сфера дозволяемой их интерпретации поощряет произвол в решениях, который может быть уменьшен лишь приверженностью к справедливости. Таким образом, утверждается, что там, где мы находим формальную справедливость, — правление закона и выполнение допустимых ожиданий, — мы, наверняка находим и реальную справедливость. Желание следовать правилам беспристрастно и последовательно, трактовать подобные случаи подобным образом и принимать следствия применения публичных норм — тесно связано с желанием, или, по крайней мере, с намерением признать права и свободы других, разделять справедливо выгоды и тяготы социальной кооперации. Одно желание имеет тенденцию ассоциироваться с другим. Этот взгляд определенно правдоподобен, но я не буду рассматривать его здесь. Потому что он не может быть по настоящему оценен до тех пор, пока мы не будем знать, каковы наиболее разумные принципы реальной справедливости, и как люди приходят к ним и живут по ним. Как только мы поймем содержание этих принципов и их обоснование в разуме и человеческих установках, мы будем в состоянии, может быть, решить, связаны ли друг с другом формальная и реальная справедливость.

11. ДВА ПРИНЦИПА СПРАВЕДЛИВОСТИ

Я теперь могу установить предварительный вид двух принципов справедливости, на которые, с моей точки зрения, согласились бы в исходном положении. Первая формулировка принципов будет носить экспериментальный характер. По ходу дела мы рассмотрим несколько формулировок и приблизимся, шаг за шагом, к окончательному их виду, который будет приведен много позднее. Я полагаю, что такая процедура делает изложение весьма естественным. Первая формулировка двух принципов такова. Первый принцип: каждый человек должен иметь равные права в отношении наиболее обширной схемы равных основных свобод, совместимых с подобными схемами свобод для других. Второй принцип: социальные и экономические неравенства должны быть устроены так, чтобы: (а) от них можно было бы разумно ожидать преимуществ для всех, и (б) доступ к положениям (positions) и должностям был бы открыт всем.

Есть две неоднозначные фразы в формулировке второго принципа, а именно «преимущества для всех» и

«открыт всем». Более точное определение их смысла приведет ко второй формулировке принципа в § 13.

Окончательная версия двух принципов дана в § 46. В § 39 будет рассмотрен первый принцип.

Эти принципы применяются главным образом, как я уже говорил, к базисной структуре общества и управляют приписыванием прав и обязанностей, а также регулируют распределение социальных и экономических преимуществ. Их формулировка предполагает, что, для целей теории справедливости, социальная структура может рассматриваться как состоящая из двух частей, к одной из которых применяется первый принцип, а к другой — второй принцип. Таким образом, мы можем различить аспекты социальной системы, которые определяют и гарантируют равные основные свободы, и аспекты, которые специфицируют и устанавливают социальные и экономические неравенства. Тут существенно отметить, что основные свободы задаются перечнем таких свобод. В нем важное место занимают: политическая свобода (право голосовать на выборах и занимать официальную должность), свобода слова и собраний; свобода совести и свобода мысли; свобода личности, включающая свободу от психологического подавления, физической угрозы и расчленения (целостность человека); право иметь личную собственность и свободу от произвольного ареста и задержания, как то определено правлением закона. Эти свободы должны быть равными, согласно первому принципу.

Второй принцип применяется, в первом приближении, к распределению доходов и богатства и к устройству организаций, которые используют различия во власти и ответственности. В то время как распределение доходов и богатства не обязательно должно быть равным, оно должно быть направлено на получение преимуществ, всеми, и в то же самое время властные ответственные должности должны быть доступны всем.

Второй принцип применяется при открытости должностей, и будучи подвержен этому ограничению, устанавливает социальные и экономические неравенства к выгоде всех.

Эти принципы должны быть упорядочены так, что первый принцип первичен по отношению ко второму. Это упорядочение означает, что не могут быть оправданы нарушения основных свобод, защищенных первым принципом, или же компенсация нарушения большими социальными и экономическими преимуществами. Эти свободы занимают центральное положение в применениях и могут быть ограничены или стать частью компромисса только при конфликте с другими основными свободами. Поскольку эти свободы могут быть ограничены при столкновении друг с другом, ни одна из них не является абсолютной; но будучи приспособлены друг к другу, они все подчинёны одной и той же системе. Трудно, вероятно, даже невозможно дать полную спецификацию этих свобод независимо от конкретных обстоятельств данного общества — социальных, экономических или технологических. Гипотеза заключается в том, что общая форма такого перечня должна быть изобретена с достаточной точностью, так чтобы поддерживать эту концепцию справедливости. Конечно, свободы, не входящие в перечень, например, право владеть определенными видами собственности (в частности, средствами производства) или свобода договоров, как она понимается доктриной laissez-faire, не являются основными; по этой причине они не защищены первым принципом. Наконец, в отношении второго принципа, распределение богатства и дохода, власти и ответственности, должно быть совместимым как с основными свободами, так и с равенством возможностей.

Два принципа весьма специфичны по своему содержанию, и принятие их основывается на определенных предположениях, которые я по ходу дела постараюсь объяснить. Пока же необходимо заметить, что эти принципы являются специальным случаем более общей концепции справедливости, которая может быть выражена следующим образом.

Все социальные ценности — свобода и благоприятные возможности, доходы и богатство, социальные основы самоуважения — все это должно быть равно распределено, кроме тех случаев, когда неравное распределение любой, или всех, из этих ценностей дает преимущество каждому.

Несправедливость, тогда, есть просто неравенства, которые не дают преимуществ каждому. Конечно, эта концепция чрезвычайно расплывчата и требует интерпретации.

В качестве первого шага сделаем предположение, что базисная структура общества распределяет некоторые первичные блага, т. е. вещи, которые каждый рациональный человек хотел бы иметь. Эти блага являются частью обихода, независимо от того, каков рациональный план жизни человека. Для простоты предположим, что главные первичные блага в распоряжении общества — это права, свободы, благоприятные возможности, доходы и богатство. (Позднее в части третьей первичное благо самоуважения займет центральное место.) Они являются социально первичными благами. Другие первичные блага, такие как здоровье и энергия, интеллект и воображение, — естественные блага. Хотя на обладание ими влияет базисная структура, они не находятся прямо под ее контролем. Вообразим тогда гипотетическое исходное устройство, в котором все социально первичные блага равно распределены: каждый имеет одни и те же права и обязанности, и доходы и богатство поделены одинаково. Это положение дел устанавливает точку отсчета, которая позволяет судить об улучшениях. Если определенные неравенства в богатстве и различия во власти сделают ситуацию каждого лучше, чем она была в гипотетической ситуации, тогда эти неравенства согласуются с общей концепцией.

Вполне возможно, по крайней мере теоретически, что отказавшись от некоторых фундаментальных свобод, люди достаточно скомпенсируют их социальными и экономическими приобретениями. Общая концепция справедливости не налагает ограничений на то, какого рода неравенства допустимы; она требует только, чтобы при этом положение каждого было улучшено. Нам нет нужды предполагать столь радикальные вещи, как, например, согласие на рабство. Но вообразим такую ситуацию, в которой люди хотели бы отказаться от определенных политических прав, когда экономические доходы значительны. Как раз такого рода обмен и запрещается двумя принципами; будучи упорядоченными, они не позволяют обмена между основными свободами и экономическими и социальными приобретениями, за исключением извинительных обстоятельств

(§§ 26, 39).

По большей части я займусь не общей концепцией справедливости, а скорее, двумя упорядоченными принципами. Преимущество этой процедуры состоит в том, что сначала распознаются приоритеты и делаются попытки найти принципы, которые могли бы им соответствовать. При этом уделяется тщательное внимание условиям, при которых абсолютный вес свободы в отношении социальных и экономических преимуществ, определенных лексическим порядком двух принципов, был бы разумным. С первого взгляда это ранжирование кажется крайностью и слишком специальным случаем, чтобы представлять серьезный интерес. Но оно имеет гораздо больше оснований, чем это представляется вначале. Во всяком случае, я попытаюсь показать это (§ 82).

Далее, различение фундаментальных прав и свобод, экономических и социальных преимуществ означает различие между первичными социальными благами. Последнее различие предполагает важные разделения (division) внутри социальной системы. Конечно, все эти различия и предлагаемое упорядочение будут, в лучшем случае, только приближениями. Существуют, наверняка, такие обстоятельства, в которых они не срабатывают. Но важно отчетливо наметить основные направления разумной концепции справедливости, и во многих ситуациях, как бы то ни было, два упорядоченных принципа могут достаточно хорошо служить.

Тот факт, что два принципа применяются к институтам, имеет определенные следствия. Прежде всего, все права и основные свободы, к которым относятся эти принципы, определены публичными правилами базисной структуры. Свободны люди или нет — это определяется правами и обязанностями, установленными главными институтами общества. Свобода — это некоторая структура (pattern) социальных форм. Первый принцип просто требует, чтобы определенные виды правил, определяющие основные свободы, применялись равным образом ко всем, и чтобы они позволяли наибольшим свободам совмещаться с подобными свободами для всех.

Единственная причина для ограничения основных свобод и для уменьшения их сферы состоит в том, что в противном случае они будут противоречить друг другу.

Далее, когда в принципах говорится о людях или о том, чтобы каждый имел выгоду от неравенства, речь идет о репрезентативных личностях, имеющих различное социальное положение, должность, которые устанавливаются базисной структурой. Таким образом, в применении второго принципа я предполагаю возможность приписывания репрезентативным индивидам, занимающим некоторые положения, ожиданий благосостояния. Эти ожидания указывают на перспективы их жизни с точки зрения их социального положения.

В общем, ожидания репрезентативной личности зависят от распределения прав и обязанностей по всей базисной структуре. Ожидания связаны: увеличением перспектив репрезентативной личности в одном положении мы наверняка увеличиваем или уменьшаем перспективы репрезентативных людей в других положениях. Так как это применимо к институциональным формам, второй принцип (или, скорее, первая часть его) указывает на ожидания репрезентативных индивидов. Как я утверждаю ниже (§ 14), ни один принцип не применяется к выделению (allocation) конкретных благ конкретным индивидам, которые могут быть идентифицированы по именам. Ситуация, где некто думает над тем, как распределить некоторые товары среди известных ему нуждающихся людей, не находится в сфере действия принципов. Принципы призваны регулировать базисные институциональные устройства. Мы не должны предполагать с точки зрения справедливости большого сходства между административным выделением (allotment) благ конкретным личностям и подходящим устройством общества. Наша обыденная интуиция относительно первого может быть плохим гидом для второго.

Второй принцип настаивает на том, что каждый человек имеет выгоду от допустимых неравенств в базисной структуре. Это означает, что для каждого репрезентативного человека, определенного этой структурой, при рассмотрении им происходящего должно быть разумно предпочесть свои перспективы вкупе с неравенствами, нежели перспективы без них. Не позволено оправдывать различия в доходах или власти на том основании, что ущемления репрезентативного человека в одном положении перевешиваются большими преимуществами репрезентативного человека в другом 'положении. Еще менее оправдана компенсация подобного рода при нарушении свобод. Ясно, однако, что есть бесконечно много путей, где все могут выиграть, когда в качестве образца взято исходное соглашение равенства. Как в этом случае выбирать между этими возможностями?

Принципы должны быть специфицированы так, чтобы дать определенный ответ на этот вопрос. Я перехожу сейчас к этой проблеме.

12. ИНТЕРПРЕТАЦИИ ВТОРОГО ПРАВИЛА

Я уже говорил, что поскольку фразы «преимущества для всех» и «равно открыты для всех» — неоднозначны, обе части второго принципа имеют два естественных смысла. Поскольку оба смысла независимы друг от друга, принцип имеет четыре возможных значения. Предполагая, что первый принцип равной свободы имеет везде один и тот же смысл, у нас есть четыре интерпретации двух принципов. Они указаны в приведенной ниже таблице.

«Преимущества для всех»

«Равно открыт»

Принцип эффективности

Принцип различия

Равенство как карьеры, открытые талантам

Система Естественной Свободы

Природная Аристократия

Равенство как равенство честных возможностей

Либеральное Равенство

Демократическое Равенство

Я по очереди набросаю три интерпретации: систему естественной свободы, либеральное равенство и демократическое равенство. В некоторых отношениях такая последовательность более интуитивна, но если предварить ее интерпретацией природной аристократии, это тоже будет представлять некоторый интерес, и поэтому я кратко остановлюсь на ней. При разработке справедливости как честности мы должны решить, какая из интерпретаций является более предпочтительной. Я приму демократическое равенство, объяснив в следующем параграфе, что это значит. Аргументы в пользу этой интерпретации в исходном положении появятся лишь в следующей главе.

Первая интерпретация (в любой последовательности), с которой я буду иметь дело, — это система естественной свободы. Первая часть второго принципа понимается как принцип эффективности, в применении к институтам, или, в данном случае, к базисной структуре общества. Вторая часть понимается как открытая социальная система, в которой, используя традиционную фразу, карьеры открыты всем талантам. Во всех интерпретациях я предполагаю, что выполняется первый принцип равной свободы и что экономика представляет в общих чертах систему свободного рынка, хотя средства производства могут быть в частной собственности, а могут и не быть. Система естественной свободы утверждает, что удовлетворяющая принципу эффективности базисная структура общества, в котором положения открыты тем, кто способен и желает бороться за них, приведет к справедливому распределению. Приписывание прав и обязанностей таким способом мыслится в качестве схемы честного выделения богатства и доходов, власти и ответственности, каким бы это выделение ни было. Доктрина включает важный элемент чисто процедурной справедливости, который переносится на другие интерпретации.

В этом месте необходимо сделать краткое отступление для того, чтобы объяснить принцип эффективности.

Этот принцип есть просто принцип оптимальности Парето (так его называют экономисты), сформулированный так, чтобы быть применимым к базисной структуре7. Я буду использовать термин «эффективность» вместо

«оптимальность», потому что литературно это более правильно, так как термин «оптимальность» предполагает более широкую концепцию, каковой она не является8. Вообще-то, этот принцип был изначально предназначен к применению к конкретным конфигурациям экономических систем, например, к распределению товаров среди потребителей, или же к видам производства, а не институтам. Принцип утверждает, что конфигурация эффективна, когда невозможно изменить ее так, чтобы сделать лучше одним людям (по крайней мере одному человеку) без того, чтобы в то же время не сделать хуже другим людям (по крайней мере одному человеку).

Таким образом, распределение товаров среди индивидов эффективно, если не существует такого перераспределения этих товаров, которое улучшает условия, по крайней мере одного из индивидов, без ухудшения условий другого. Организация продукции эффективна, если нет такого способа ее изменения, при котором увеличение производства одного из товаров не сопровождалось бы уменьшением производства другого товара. Если бы мы сумели произвести большее количество одного товара без одновременного уменьшения другого, большее количество товара могло бы быть использовано для улучшения условий одних людей без ухудшения условий других. Подобные применения принципа показывают, что это в самом деле принцип эффективности. Распределение товаров или схема производства продукции неэффективны, когда есть способы улучшить ситуацию одним индивидам, не делая хуже при этом другим. Я предположу, что стороны в исходном положении принимают этот принцип для того, чтобы судить об эффективности экономического и социального устройств (см. следующее ниже обсуждение принципа эффективности).

Предположим, что мы имеем конечный запас товаров, которые следует распределить между двумя людьми, х1 и х2. Пусть линия AB представляет точки такие, что при заданном значении приобретения x1 не существует способа перераспределения товаров, такого, чтобы сделать х2 лучше, чем показывает точка на кривой.

Рассмотрим точку D = (а, Ь). Тогда, задавая для х1 значение а, лучшее, что можно сделать для х2 — это значение Ь. На рис. 3 точка О, начало координат, представляет положение перед распределением товаров.

Точки на линии AB — это точки эффективности. Каждая точка на AB удовлетворяет критерию Парето: нет такого перераспределения, которое бы улучшило ситуацию одних людей без ухудшения ситуации других. Это обстоятельство передается на диаграмме тем, что линия AB склоняется вниз вправо. Так как имеется ограниченный запас товаров, предполагается, что если один получает больше, другой получает меньше.

(Конечно, это предположение опускается в случае базисной структуры, которая представляет собой систему кооперации, производящую сумму положительных преимуществ.) В обычном случае, область ОАВ — выпуклое множество. Это означает, что для любых двух точек множества, точки на прямой, соединяющей эти две точки, тоже принадлежат множеству. Окружности, эллипсы, квадраты, треугольники и т. д, являются выпуклыми множествами.

Ясно, что есть много эффективных точек; действительно, это все точки на кривой AB. Принцип эффективности сам по себе не выбирает какого-либо конкретного распределения продукта в качестве эффективного. Для того чтобы сделать выбор среди эффективных распределений, нужен другой принцип, скажем, принцип справедливости.

Из двух точек, если одна находится вверху справа по отношению к другой, первая точка по принципу эффективности превосходит вторую. Точки вверху слева или внизу справа не могут сравниваться.

Упорядочение, определяемое принципом эффективности, является лишь частичным упорядочением. Таким образом, на рис. 4 С превосходит Е и D превосходит F, ни одна из точек на линии AB не ниже и не выше по отношению друг к другу. Класс эффективных точек не может быть ранжирован. Даже экстремальные точки А и В, в которых одна из сторон имеет все, эффективны, как и другие точки на AB.

Рис. 4

Заметьте, мы не можем сказать, что некоторая точка на линии AB превосходит все точки внутренней части ОАВ. Каждая точка превосходит только те точки, которые находятся внизу слева от нее. Таким образом, точка О превосходит все точки внутри заштрихованного прямоугольника. Точка D не превосходит точку Е. Эти точки не могут быть упорядочены. Точка С, однако, превосходит Е, и тем самым, все точки на линии AB, принадлежащие небольшому заштрихованному треугольнику, который имеет Е в качестве угловой точки.

Прямая, проходящая через точку О под углом 45° к осям, указывает местонахождение точек равного распределения (это предполагает межличностную кардинальную интерпретацию осей, чего не предполагалось ранее). Если это рассматривать в качестве дополнительного основания для принятия решения, тогда точка D может быть более предпочтительной по сравнению с С и Е. Она гораздо ближе к этой прямой линии. Можно даже решить, что внутренняя точка, такая как F, более предпочтительна, чем С, которая является точкой эффективности. На самом же деле, в справедливости как честности принципы справедливости первичны по отношению к соображениям эффективности, и поэтому внутренние точки, которые представляют справедливое распределение, будут предпочтительнее точек эффективности, которые дают несправедливое распределение.

Конечно, рис. 4 представляет очень простую ситуацию, и не может быть применен к базисной структуре.

Теперь принцип эффективности может быть применен к базисной структуре через обращение к ожиданиям репрезентативных людей9. Таким образом, порядок распределения прав и обязанностей в базисной структуре эффективен, если и только если невозможно изменить правила, переопределить схему прав и обязанностей так, чтобы повысить ожидания некоторого репрезентативного человека (по крайней мере одного) без понижения в то же время ожиданий некоторого (по крайней мере одного) другого репрезентативного человека. Конечно, эти изменения должны быть совместимы с другими принципами. То есть при изменении базисной структуры нам не позволено нарушать принцип равной свободы или требовать открытых положений. Что может быть изменено, так это распределение доходов и богатства и способы, которыми находящиеся у власти и занимающие ответственное положение регулируют договорную деятельность. Совместимое с ограничениями свободы и доступности распределение этих первичных благ может быть приспособлено к модификациям ожиданий репрезентативных индивидов.

Устройство базисной структуры эффективно, когда нет способа изменить это распределение так, чтобы повысить перспективы одних без понижения перспектив других.

Есть много эффективных устройств базисной структуры. Каждое из них специфицируется разделением преимуществ от социальной кооперации. Проблема заключается в выборе между ними, в нахождении концепции справедливости, которая выделила бы из всех этих эффективных распределений такое, которое является еще и справедливым. Если мы преуспеем в этом, мы выйдем за пределы просто эффективности, в то же время не вступая в противоречие с ней. Теперь вполне естественно опробовать идею о том, что пока социальная система эффективна, нет причин заниматься распределением. Все эффективные устройства в этом случае выглядят равно справедливыми. Конечно, это предположение было бы странным для распределения конкретных благ известным индивидам. Нельзя представить, что с точки зрения справедливости безразлично, может ли случиться так, что из всех людей все имеет только один человек. Но это предположение кажется равно неразумным и для базисной структуры. Так, вполне допустимо, что при определенных условиях крепостное право не будет существенно реформировано без понижения ожиданий некоторого другого репрезентативного человека, представляющего, например, помещиков. В таком случае, крепостное право эффективно. Может случиться и так, при тех же самых условиях, что система свободного труда не может быть изменена без понижения ожиданий некоторого репрезентативного человека, скажем, свободного труженика, так что это устройство тоже эффективно. Более обще, всякий раз, когда общество разделено на некоторое число классов, будем считать возможной максимизацию в отношении любого из репрезентативных людей. Эти максимумы дают, по крайней мере, столько же эффективных положений, потому что ни в одном из них нельзя отклониться в сторону увеличения ожиданий некоторого репрезентативного человека без понижения ожиданий того репрезентативного человека, в отношении которого определяется максимум. Таким образом, каждый из этих экстремумов эффективен, но определенно все они не могут быть справедливыми.

Эти рассмотрения лишь подтверждают то, что мы уже знали, т. е. что принцип эффективности не может служить единственной концепцией справедливости10. Следовательно, он должен быть чем-то дополнен. В системе естественной свободы принцип эффективности ограничен определенными сопутствующими (background) институтами. Когда эти ограничения выполняются, любое регулирующее эффективное распределение принимается как справедливое. Система естественной свободы выбирает эффективное распределение примерно следующим образом. Из экономической теории мы знаем, что при некоторых стандартных предположениях о конкурентном экономическом рынке, доходы и богатство распределяются эффективным путем, и конкретное эффективное распределение, которое действует в некоторый период времени, определяется исходным распределением достояния (assets), т. е. исходным распределением доходов и богатства, естественных талантов и способностей.

Каждое исходное распределение дает свой эффективный результат. Таким образом, оказывается, что если мы хотим признать результат справедливым, а не просто эффективным, мы должны принять базис, на котором в течение времени устанавливается исходное распределение достояния.

В системе естественной свободы исходное распределение регулируется устройствами, в неявном виде входящими в концепцию карьер, открытых талантам (согласно предыдущим определениям). Эти устройства предполагают в качестве сопутствующих обстоятельств равные свободы (как это специфицируется первым принципом) и свободную рыночную экономику. Они требуют формального равенства возможностей в том, что все имеют, по крайней мере, одни и те же законные права доступа ко всем выгодным социальным положениям.

Но так как равенство, или одинаковость, социальных условий не сохраняется и поддерживается лишь в той мере, какая требуется для сохранения требуемых сопутствующих институтов, исходное распределение достояния некоторое время находится под сильным влиянием естественных и социальных случайностей.

Существующее распределение, скажем, доходов и богатства, есть кумулятивный эффект предшествующих распределений естественных достояний — т. е. естественных талантов и способностей — были ли они реализованы или остались невостребованными, и поощрялось или осложнялось ли их использование в какое-то время социальными обстоятельствами и такими случайностями, как шанс и удача. Интуитивно, наиболее явная несправедливость системы естественной свободы выражается в том, что распределение (distributive shares) находится под влиянием совершенно неподходящих факторов, столь произвольных с моральной точки зрения.

Либеральная интерпретация, как я ее буду называть, призвана поправить это, добавляя требование открытости карьер талантам в качестве дальнейшего условия принципа честного равенства возможностей. Тут подразумевается, что места должны быть открыты не только формально, но что все должны иметь хорошие шансы на их получение. Более точно, при некотором распределении природных дарований люди, имеющие один и тот же уровень таланта, способностей и одинаковое желание их использовать, должны иметь те же самые перспективы успеха, независимо от своего исходного положения в социальной системе. Во всех слоях общества должны быть примерно равные культурные перспективы для людей, мотивация и способности которых примерно одинаковы. Ожидания таких людей не должны зависеть от принадлежности их к определенному классу11.

Либеральная интерпретация двух принципов имеет цель смягчить влияние социальных случайностей и естественного везения на долевое распределение. Для выполнения этого необходимы дальнейшие базисные структурные условия на социальную систему. В рамках общей структуры политических и юридических институтов, которая регулирует глобальные тенденции в экономических событиях и сохраняет социальные условия, необходимые для честного равенства возможностей, должны быть установлены механизмы свободного рынка. Элементы этой общей структуры достаточно известны, хотя, может быть, имеет смысл напомнить о важности предотвращения чрезмерного накопления собственности и богатства, а также утверждения равных возможностей в получении всеми людьми образования. Шансы в приобретении культурного знания и умения не должны зависеть от классового положения, и поэтому школьная система, частная и государственная, должна быть предназначена для устранения классовых барьеров.

В то время как либеральная концепция кажется явно предпочтительной по сравнению с системой естественной свободы, интуитивно ей присущи некоторые недостатки. Во-первых, даже если она устраняет влияние социальных случайностей, она все еще позволяет распределение богатства и доходов в зависимости от естественного распределения способностей и талантов. В пределах, позволяемых сопутствующими устройствами, долевое распределение является результатом естественной лотереи, и этот результат произволен с моральной точки зрения. Нет больше причин позволять распределению доходов и богатства быть зависимым от распределения природных дарований в большей степени, чем от исторического и социального везения.

Далее, принцип честных возможностей может выполняться лишь неполностью, по крайней мере, до тех пор пока существует некоторая форма семьи. Развитие и совершенствование естественных способностей зависят от социальных условий и классовых установок. Даже желание совершить усилие, стараться и заслужить похвалу зависит от удачных семейных и социальных обстоятельств. На практике невозможно гарантировать равные шансы в преуспеянии и культурном росте для людей с одинаковыми дарованиями; следовательно, мы хотим принять принцип, который признает этот факт, а также ослабляет произвол естественной лотереи. То, что либеральная концепция не делает этого, заставляет нас искать другую интерпретацию двух принципов справедливости.

Перед тем как обратиться к концепции демократического равенства, мы должны поговорить о концепции природной аристократии. С точки зрения этой концепции, не было сделано попытки регулировать социальные случайности за пределами того, что требуется формальным равенством возможностей, а ведь преимущества людей с большими природными дарованиями должны быть ограничены такими, которые направлены на благо более бедных слоев общества. Аристократический идеал приложим к открытой системе, по крайней мере, с точки зрения закона, и более лучшая ситуация для тех, кому система благоприятствует, считается справедливой, если нижестоящие имели бы меньше только в том случае, когда вышестоящие имели бы столь же мало12. В этом смысле идея noblesse oblige переносится на концепцию природной аристократии.

Как либеральная концепция, так и концепция природной аристократии неустойчивы. Раз мы начинаем беспокоиться о влиянии на долевое распределение со стороны социальных случайностей или естественных шансов, то поразмыслив, обязаны побеспокоиться и еще об одном. С моральной точки зрения оба фактора кажутся равно произвольными. Поэтому, как бы далеко мы ни отходили в сторону от естественной свободы, мы не можем быть довольны демократической концепцией из-за ее недостатков. Эту концепцию мне предстоит еще объяснить. И больше того, ни одно из предыдущих замечаний не является аргументом в пользу этой концепции, так как в договорной теории все аргументы, строго говоря, должны быть сделаны в терминах того, на что было бы рационально согласиться в исходном положении. Но я хочу подготовить предпочтительную интерпретацию двух принципов, так чтобы эти критерии, особенно второй, не поразили читателя как чрезмерные. Я пытался показать, что как только мы хотим найти такую их трактовку, в которой все рассматриваются равными моральными личностями и которая не взвешивает доли выгод и тягот людей в социальной кооперации согласно их социальной удаче или проигрышу в естественной лотерее, демократическая интерпретация есть наилучший выбор среди четырех альтернатив. После этой преамбулы я обращаюсь к анализу этой концепции.

13. ДЕМОКРАТИЧЕСКОЕ РАВЕНСТВО И ПРИНЦИП РАЗЛИЧИЯ

Демократическая интерпретация, как показывает таблица, есть комбинация принципа честного равенства возможностей и принципа различия. Принцип различия устраняет неопределенность принципа эффективности, выделяя конкретное положение, с точки зрения которого следует судить о социальных и экономических неравенствах базисной структуры. При наличии структуры институтов, требуемой свободой и честным равенством возможностей, более высокие ожидания лучше устроенных справедливы, если и только если они работают как часть схемы, которая улучшает ожидания наименее преуспевших членов общества. Интуитивная идея состоит в том, что социальный порядок не заключается в установлении и сохранении наиболее привлекательных перспектив лучше устроенных, если только это не делается ради преимуществ менее удачливых (см. ниже обсуждение принципа различия).

Предположим, что кривые безразличия представляют распределения, которые рассматриваются как равно справедливые. Тогда принцип различия есть строго эгалитарная концепция в том смысле, что до тех пор пока нет распределения, делающего обоих людей обеспеченнее (для простоты рассмотрим случай с двумя людьми), равное распределение будет более предпочтительным. Кривые безразличия принимают форму, изображенную на рис. 5. Эти кривые образованы вертикальными и

Р

Рис. 5

Рис. 6 горизонтальными прямыми, которые пересекаются под прямым углом на линии, идущей под 45° к обеим осям (опять предполагая межличностную и кардинальную интерпретацию осей).

Предположим, что х1 есть наиболее преуспевший репрезентативный человек в базисной структуре. По мере того как его ожидания увеличиваются, растут и ожидания наименее преуспевшего человека х-2. Пусть на рис. 6 кривая ОР представляет вклад в ожидания х2, сделанный большими ожиданиями x1.

Точка О, начало координат, представляет гипотетическое состояние, в котором все социально первичные блага распределены равным образом. Кривая ОР всегда ниже линии, идущей под 45°, так как х1 всегда в лучшем положении. Таким образом, имеющая отношение к делу часть кривых безразличия находится ниже этой линии, и по этой причине верхняя левая часть фигуры не содержит никаких деталей. Ясно, что принцип различия полностью выполним только тогда, когда кривая ОР точно тангенциальна к наивысшей кривой безразличия в некоторой точке касания. На рис. 6 это точка а.

Заметим, что кривая вклада ОР поднимается вправо, поскольку предполагается, что социальная кооперация, определенная базисной структурой, взаимовыгодна. Это теперь уже не результат перемещения (shuffling about) конечного запаса товаров. Заметим также, что ничего не случится, если невозможно точное межличностное сравнение преимуществ. Достаточно того, что может быть идентифицирован наименее преуспевший человек и определены его рациональные предпочтения.

Менее эгалитарный, нежели принцип различия, взгляд, и, вероятно, более правдоподобный при первом рассмотрении, предполагает, что кривые безразличия для справедливых распределений (или для любых рассматриваемых вещей) являются гладкими кривыми, выпуклыми по отношению к началу координат, как на рис. 7. Кривые безразличия для функций социального благосостояния части изображаются именно таким образом. Эта форма кривых отражает тот факт, что если какой-либо человек приобретает за счет другого, дальнейшие его выгоды становятся менее ценными с социальной точки зрения.

Классический утилитаризм, с другой стороны, безразличен к тому, как распределена постоянная сумма выгод.

Он апеллирует к равенству только при выборе принципа из упорядоченного перечня (break ties). Если есть только два человека, тогда при межличностной кардинальной

Рис. 7

Рис. 8 интерпретации осей утилитаристские линии безразличия для распределений — это прямые, проведенные перпендикулярно по отношению к линии под 45°. Поскольку, однако, х1 и х2 являются репрезентативными людьми, их выгоды должны быть взвешены по числу людей, которых они представляют. Так как х2 представляет больше людей, чем х1, линии безразличия становятся более пологими, как видно из рис. 8.

Отношение числа преуспевших к числу непреуспевших определяет наклон этих прямых. Вычерчивая ту же самую кривую вклада ОР, мы видим, что наилучшее распределение с утилитаристской точки зрения дается точкой, которая находится за пределами точки b, где кривая ОР достигает своего максимума. Так как принцип различия выбирает точку b, и b всегда слева от а, утилитаризм позволяет, при прочих равных условиях, большие неравенства.

Для иллюстрации принципа различия рассмотрим распределение доходов среди социальных классов.

Предположим, что группы с различными доходами скореллированы с репрезентативными индивидами, обращаясь к ожиданиям которых мы можем судить о распределении. Те, которые начинают, скажем, в качестве членов класса предпринимателей в демократии с правом собственности, имеют лучшие перспективы, чем те, которые начинают в классе неквалифицированных рабочих. Это окажется истинным, даже когда социальные несправедливости, которые сейчас существуют, будут устранены. Что может быть оправданием этого вида исходного неравенства в жизненных перспективах? Согласно принципу различия неравенство может быть оправдано только в том случае, если различия в ожиданиях служат преимуществам репрезентативного человека, находящегося в худшем положении, и в этом случае репрезентативным человеком является неквалифицированный рабочий. Неравенство в ожиданиях допустимо, если только его уменьшение сделало бы положение рабочего класса еще хуже. Как следствие второго принципа в отношении открытых мест, и вообще принципа свободы, большие свободы, дозволенные предпринимателям, поощрят их делать вещи, которые поднимут перспективы рабочего класса. Эти лучшие перспективы действуют в качестве побудительных мотивов таким образом, что экономическое производство будет более эффективным, инновации будут более быстрыми, и т. д. Я сейчас не буду обсуждать, насколько верны эти вещи. Суть дела заключается в том, что нечто подобное должно доказываться, если эти неравенства должны удовлетворять принципу различия.

Я сейчас сделаю несколько замечаний об этом принципе. Прежде всего, в его применении следует различать два случая. Первый случай — когда ожидания наименее преуспевших на самом деле максимизированы (конечно, при соблюдении соответствующих ограничений). Никакие изменения в ожиданиях преуспевших не могут улучшить ситуации ущемленных. Получающееся наилучшее устройство я называю совершенно справедливой схемой. Второй случай — когда ожидания преуспевших, по крайней мере, вносят определенный вклад в благосостояние менее удачливых. То есть если бы их ожидания уменьшались, перспективы наименее преуспевших падали бы подобным же образом. И все же максимум при этом не достигается. Даже более высокие ожидания более преуспевших должны были бы поднять ожидания тех, кто занимает наинизшее положение. Такая схема справедлива во всех отношениях, но это не наилучшее справедливое устройство. Схема несправедлива, когда более высокие ожидания, одно или несколько, чрезмерны. Если бы эти ожидания были понижены, ситуация с наименее преуспевшими могла бы быть улучшена. Насколько несправедливо устройство — зависит от того, в какой степени чрезмерны более высокие ожидания и в какой степени они зависят от нарушения других принципов справедливости, например, честного равенства возможностей. Но я не буду пытаться измерить каким-либо образом степени несправедливости. Здесь стоит отметить, что в то время как принцип различия, строго говоря, является максимизирующим, есть значительная разница между случаями, в которых не достигается наилучшее устройство. Общество должно стараться избегать ситуаций, где минимально эффективные (marginal) вклады лучше устроенных отрицательны, так как, при прочих равных условиях, это грозит большими неприятностями, нежели наличие положительных вкладов при неудаче в достижении наилучшего устройства. Все большее различие между классами нарушает принцип взаимной выгоды, а также принцип демократического равенства (§ 17).

Далее, мы видели, что система естественной свободы и либеральная концепция выходят за пределы принципа эффективности, устанавливая сопутствующие институты и оставляя остальное чисто процедурной справедливости. Демократическая концепция утверждает, что хотя при этом может потребоваться, по крайней мере, чисто процедурная справедливость, разрешение этой проблемы предыдущими интерпретациями оставляет слишком много социальным и естественным случайностям. Но следует отметить, что принцип различия совместим с принципом эффективности. Ведь когда первый полностью выполняется, невозможно улучшить ситуацию для одного репрезентативного человека без ухудшения ситуации для другого, а именно, наименее преуспевшего репрезентативного человека, чьи ожидания мы должны максимизировать. Таким образом, справедливость определена так, что она совместима с эффективностью, по крайней мере, когда два принципа выполнимы полностью. Конечно, если базисная структура несправедлива, эти принципы дадут санкцию на изменения, которые могут понизить ожидания тех, кто преуспел. Следовательно, демократическая концепция несовместима с принципом эффективности, если этот принцип означает, что позволительны только те изменения, которые улучшают перспективы каждого. Справедливость первична по отношению к эффективности и требует изменений, которые неэффективны в этом смысле. Совместимость получается только в том смысле, что полностью справедливая схема также эффективна.

Теперь мы можем рассмотреть определенные усложнения в содержании принципа различия. Считалось, что если принцип выполняется, выигрывают все. В одном смысле это явно так, поскольку положение каждого человека улучшается по сравнению с исходным устройством равенства. Но ясно, что ничего не зависит от способности идентифицировать это исходное устройство. В самом деле, в применении принципа различия не играет существенной роли то, как хорошо устроены люди в этой ситуации. Мы просто максимизируем ожидания наименее преуспевших при соблюдении требуемых ограничений. Пока это ведет, как я до сих пор предполагал, к улучшению положения каждого, оцениваемые приобретения от ситуации гипотетического равенства несущественны, и, по большей части, их невозможно учесть вообще. Существует, однако, еще один смысл, в котором каждый приобретает, когда принцип различия выполняется, по крайней мере, при определенных предположениях. Давайте предположим, что неравенства в ожиданиях связаны цепным образом: т. е. если преуспевание дает эффект подъема ожиданий наинизшего положения, оно поднимает ожидания всех промежуточных положений между двумя этими крайностями. Например, если от больших ожиданий предпринимателей получают выгоду неквалифицированные рабочие, тогда получают выгоду и полуквалифицированные рабочие. Заметим, что цепная связь ничего не говорит о случае, где наименее преуспевшие ничего не получают, так что она не означает, что все воздействия происходят вместе.

Предположим, далее, что ожидания связанны (close-knit), т. е. невозможно поднять или понизить ожидания одного репрезентативного человека без подъема или понижения ожиданий другого репрезентативного человека, особенно наименее преуспевшего. В увязывании ожиданий нет, так сказать, излишних степеней свободы (loose-jointedness). При таких предположениях есть смысл, в котором каждый имеет выгоду, когда выполняется принцип различия. Ведь репрезентативный человек, который находится в лучшем положении при любом из двусторонних сравнений, получает предлагаемое ему преимущество, а человек в худшем положении получает от вкладов, производимых этими неравенствами. Конечно, эти условия могут не соблюдаться. Но в этом случае те, кто находится в лучшем положении, не должны накладывать вето на преимущества, доступные менее преуспевшим. Мы все еще должны максимизировать ожидания наименее преуспевших (см. далее дискуссию о цепной связи).

Для простоты предположим, что имеется три репрезентативных человека. Пусть x1 будет наиболее преуспевшим человеком, х3 наименее преуспевшим, а х2 — находящимся между ними. Пусть ожидания х1 будут Отложены вдоль горизонтальной оси, а ожидания х2, и х3 — вдоль вертикальной оси. Кривые, показывающие вклад наиболее преуспевших в пользу других групп, начинаются в начале координат — гипотетическом положении равенства. Более того, имеется максимум приобретения, дозволяемого наиболее преуспевшим, в предположении, что даже если бы принцип различия позволил идти за максимум, это привело бы к появлению эффекта несправедливости в политических и тому подобных делах, что не допускается приоритетом свободы.

Принцип различия выбирает точку, где кривая для хз достигает максимума, например, в точке а на рис. 9.

Цепная связь означает, что в некоторой точке, где кривая хз поднимается вправо, кривая х3 поднимается так же, как это имеет место в интервалах слева от точек а и b на рис. 9 и 10. Цепная связь ничего не говорит о случае, где кривая х3 опускается вправо, как это имеет место в интервале справа от точки а на рис. 9. Кривая х2 может либо подниматься, либо опускаться (как указано пунктирной линией x'2). Цепная связь не соблюдается справа от точки b на рис. 10.

Интервалы, в которых как кривая х2, так и кривая х3 поднимаются, определяют интервалы положительных вкладов. Чем больше вправо, тем больше увеличивается среднее ожидание (средняя полезность, если полезность измеряется ожиданиями), и тем больше удовлетворяется принцип эффективности как критерий изменения. То есть точки справа улучшают ситуацию каждого.

На рис. 9 средние ожидания могут подниматься и выходить за пределы точки а, хотя ожидания наименее преуспевших падают (это зависит от весов нескольких групп). Принцип различия исключает это и выбирает точку а.

Связанность (close-knitness) означает, что на кривых х2 и х3 нет плоских участков. В каждой точке кривые либо поднимаются, либо опускаются. Все кривые на приведенных иллюстрациях связанны.

Я не буду обсуждать сейчас, насколько вероятно, что цепная связь и связанность имеют место. Принцип различия не случаен на этих отношениях, если они выполняются. Однако когда вклады более преуспевших положений распространяются по всему обществу, а не ограничиваются его отдельными частями, то кажется правдоподобным, что если наименее преуспевшие выигрывают, то же происходит и с остальными, находящимися между крайними положениями. Более того, широкому распространению выгод способствуют две особенности институтов, проявляемых базисной структурой: во-первых, они устроены так, что продвигают некоторые общие для всех фундаментальные интересы, и, во-вторых, должности и положения открыты. Таким образом, кажется вероятным, что если привилегии и власть, скажем, законодателей и судей, улучшают ситуацию менее преуспевших, они улучшают общую ситуацию граждан. Цепная связь часто может иметь место, при условии, что выполняются другие принципы справедливости. Если это так, тогда мы можем видеть, что в области положительных вкладов (где преимущества людей в благоприятном положении поднимают перспективы наименее удачливых) любое продвижение по направлению к полностью справедливому устройству улучшает ожидания каждого. В таких обстоятельствах принцип различия имеет примерно такие же практические следствия, как и принципы эффективности и средней полезности (если полезность измеряется первичными благами). Конечно, если цепная связь случается редко, это подобие не является важным. Но весьма вероятно, что в рамках справедливой социальной схемы часто имеет место общее распространение выгод.

Есть еще одно усложнение. Связанность предполагалась для того, чтобы упростить формулировку принципа различия. Весьма возможно, независимо от практических соображений, что наименее преуспевшие никоим образом не будут задеты некоторыми изменениями в ожидания преуспевших, хотя эти изменения могут быть к выгоде других. В этом случае связанность не проходит, и для того чтобы совладать с ситуацией, мы можем выразить более общий принцип следующим образом: в базисной структуре с n представителями сначала максимизируется благосостояние наименее преуспевшего репрезентативного человека; далее среди наименее преуспевших представителей равного благосостояния максимизируется благосостояние второго, чуть лучше устроенного репрезентативного человека среди наименее преуспевших, и т. д., до последнего случая, в котором среди всех предшествующих n-1 представителей равного благосостояния максимизируется благосостояние наиболее преуспевшего репрезентативного человека. Мы можем рассматривать это как лексический принцип принципа различия13. Я полагаю, однако, что в реальных случаях этот принцип вряд ли окажется существенным, потому что когда большие потенциальные выгоды болеe преуспевших являются значительными, наверняка должен быть также некоторый способ улучшения ситуации и менее преуспевших.

Общие законы, управляющие институтами базисной структуры, гарантируют, что случаи, требующие лексического принципа, не появятся. Таким образом, я всегда буду использовать принцип различия в более простой форме, и как результат последних нескольких параграфов второй принцип принимает следующую форму:

Социальные и экономические неравенства должны быть устроены так, чтобы они были (а) к наибольшей ожидаемой выгоде наименее преуспевших и делали (б) доступ к должностям и положениям открытым для всех в условиях честного равенства возможностей. Наконец, несколько замечаний о терминологии. Экономисты могут пожелать рассматривать принцип различия как критерий максимина, но я тщательно избегал такого названия по нескольким причинам. Критерий максимина в общем случае понимается как правило выбора в условиях большой неопределенности (§ 26), в то время как принцип различия есть принцип справедливости.

Весьма нежелательно использовать одно и то же имя для совершенно разных вещей. Принцип различия является весьма специальным критерием: он применим, главным образом, к базисной структуре общества, через репрезентативных индивидов, чьи ожидания должны оцениваться индексом первичных благ (§ 15). В добавление к этому, именование принципа различия критерием максимина могло бы привести к неверному предположению, что основной аргумент от исходного положения в этом принципе выводится из предпосылки об очень большом неприятии риска. Между принципом различия и таким предположение и в самом деле существует некоторая связь, но экстремальный подход к риску при этом не постулируется (§ 28). В любом случае, есть множество рассмотрении в пользу принципа различия, в которых неприятие риска не играет вовсе никакой роли. Таким образом, самое лучшее — это использовать термин «критерий максимина» только лишь для правила выбора в условиях неопределенности.

14. ЧЕСТНОЕ РАВЕНСТВО ВОЗМОЖНОСТЕЙ И ЧИСТО ПРОЦЕДУРНАЯ СПРАВЕДЛИВОСТЬ

Сейчас я хочу прокомментировать вторую часть второго принципа, теперь понимаемого в качестве либерального принципа честного равенства возможностей. Его не нужно в этом случае путать с понятием карьер, открытых талантам. Не нужно и забывать, что поскольку он связан с принципом различия, его следствия совершенно отличны от либеральной интерпретации взятых вместе двух принципов. В частности, я хочу далее показать (§ 17), что этот принцип нельзя обвинить в том, что он ведет к обществу, где главную роль играют заслуги. Здесь я хочу рассмотреть несколько другие вопросы, особенно вопрос отношения принципа к идее чисто процедурной справедливости.

Однако сперва я хотел бы заметить, что причины требований открытых положений не сводятся только, или в основном, к эффективности. Я не утверждал, что должности должны быть открыты, если на самом деле каждый выигрывает от такого устройства. Вполне можно улучшить ситуацию каждого приписыванием определенной власти и выгод положениям, вопреки тому, что при этом некоторые группы будут исключены из них. Хотя доступ к должностям при такой ситуации будет ограничен, вероятно, они все же смогут привлекать сверхталантливых людей и поощрять лучшее исполнение работы.

Но принцип открытых положений запрещает возникновение такой ситуации. Он выражает убеждение, что если бы некоторые места не были открыты всем на честных основаниях, те, кому они не достались, имели бы право чувствовать себя несправедливо обойденными, даже если бы они выиграли от больших усилий тех, кому эти места позволено занимать. Их жалобы были бы оправданы не только потому, что эти люди были лишены внешнего вознаграждения должностью, но и потому, что они были лишены возможности внутренней самореализации, которая является результатом искусного и истового исполнения общественного долга. Они в этом случае были бы лишены одной из основных форм человеческих благ.

Я говорил, что базисная структура есть первичный субъект справедливости. Конечно, любая этическая система осознает важность базисной структуры как субъекта справедливости, но не все теории одинаково расценивают эту важность. В справедливости как честности общество интерпретируется в качестве кооперативного предприятия во имя взаимной выгоды. Базисная структура — это публичная система правил, определяющих схему деятельности, которая приводит людей к совместным усилиям для произведения большей суммы выгод и приписывания каждому признаваемых требований в дележе продукта. Человек опирается на то, что публичные правила говорят ему по поводу его действий, а правила зависят от того, что он делает. Получающееся распределение есть результат выполнения требований, определяемых тем, что человек решает делать в свете этих законных ожиданий.

Эти рассмотрения предполагают идею долевого распределения (distributive shares) как чисто процедурной справедливости14. Интуитивная идея заключается в таком устройстве социальной системы, когда результат справедлив независимо от того, каким бы он конкретно ни был, по крайней мере, пока этот результат находится в допустимых рамках. Чисто процедурная справедливость лучше всего понимается через сравнение с совершенной и несовершенной процедурной справедливостью. Для иллюстрации первой рассмотрим простейший случай честного дележа (fair division). Некоторое число людей должно разделить торт: если предположить, что честный дележ — это поровну, то какая процедура, если таковая имеется, даст такой результат? Если оставить технические детали в стороне, очевидное решение состоит в том, чтобы торт делил один человек и получал бы свой кусок последним, в то время как другим позволено было брать свои куски до него. Он делит торт поровну, так как на этом пути ему гарантирована наибольшая из возможных долей. Этот пример иллюстрирует две характерные особенности совершенной процедурной справедливости. Первая: имеется независимый критерий того, что такое честный дележ, критерий, определяемый отдельно и до процедуры, которая за этим следует. Вторая: возможно изобрести такую процедуру, которая наверняка даст желаемый результат. Конечно, здесь делаются определенные предположения, например, что выбранный для дележа торта человек может делить поровну, и что он захочет самый большой из возможных вариантов кусок, и пр. Но мы можем игнорировать эти детали. Существенно тут то, что есть независимый стандарт для решения того, какой результат и какая процедура, ведущая к этому результату, считаются справедливыми. Довольно ясно, что совершенная процедурная справедливость редка, если вообще возможна, в случаях, где большую роль играет практический интерес.

Несовершенная процедурная справедливость представлена уголовным судом. Желаемый результат тут заключается в том, что подозреваемый должен быть провозглашен виновным, если и только если он совершил проступок, в котором обвиняется. Судебная процедура оформлена так, чтобы установить истину в этом отношении. Но кажется невозможным изобрести такой закон, чтобы соответствующие правила в его рамках всегда вели к правильному результату. Теория суда проверяет, какие процедуры и правила свидетельствования и т. п. наилучшим образом приспособлены для целей, совместимых с другими целями закона. Разумно ожидать от самых различных видов слушаний дел в суде при различных обстоятельствах, что все они приведут к правильным результатам, если не всегда, то, по крайней мере, в большей части случаев. Суд есть пример несовершенной процедурной справедливости. Даже если строго следовать закону и вести дело честно и правильно (с соблюдением норм), мы можем получить неверный результат. Невиновный человек может быть провозглашен виновным, а совершивший преступление окажется на свободе. В таких случаях мы говорим о судебной ошибке: несправедливость есть результат не человеческой ошибки, но результат случайного стечения обстоятельств, которые одерживают верх над законом. Характерной особенностью несовершенной процедурной справедливости является то, что в то время как есть независимый критерий правильности результата, не существует возможной процедуры, которая наверняка вела бы к нему.

В противоположность этому чистая процедурная справедливость получается тогда, когда нет независимого критерия правильности результата: вместо этого имеется правильная или честная процедура, такая, что результат, каким бы он ни был, скорей всего правилен или честен, при условии, что процедуре следуют правильно. Ситуация иллюстрируется азартными играми. Если некоторое число людей вовлечено в честное пари, распределение денег после последней ставки честно, или, по крайней мере, не нечестно, каким бы оно ни было. Я предполагаю здесь, что честное пари — это такое, где имеется нулевое ожидание выигрыша, где пари заключаются добровольно, никто не жульничает, и так далее. Процедура заключения пари честна, и люди следуют ей свободно, при условии, что пари честно. Таким образом, сопутствующие обстоятельства определяют честную процедуру. Результатом серии честных пари может быть любое распределение наличности, которая составляла исходную сумму денег у индивидов. В этом смысле все эти конкретные распределения равно честны. Отличительной особенностью чисто процедурной справедливости является то, что процедура определения справедливого результата должна осуществляться реально, поскольку в этих случаях нет независимого критерия, по которому некоторый результат может быть объявлен справедливым. Очевидно, что мы не можем объявить определенное состояние дел справедливым только потому, что оно достигнуто честной процедурой. Это завело бы слишком далеко и позволило бы считать почти всякое распределение благ справедливым или честным, так как оно могло оказаться таким же, как в честном ведении азартной игры.

Честен или нечестен конечный результат пари — определяется тем обстоятельством, что это результат многих раундов честной игры. Честная процедура переносит эту честность на результат только в том случае, если эта процедура осуществляется на деле.

Следовательно, для применения понятия чисто процедурной справедливости к долевому распределению необходимо установить и беспристрастно проводить в жизнь справедливую систему институтов. Только учитывая сопутствующие обстоятельства справедливой базисной структуры, включая справедливую политическую конституцию и справедливое устройство экономических и социальных институтов, можно сказать, что требуемая справедливая процедура существует. В части второй я опишу базисную структуру, которая имеет необходимые особенности (§ 43). Ее различные институты объясняются двумя принципами справедливости и связаны с ними.

Роль принципа честных возможностей заключается в том, чтобы гарантировать системе кооперации характер чисто процедурной справедливости. Если такой гарантии нет, распределительная справедливость не может быть предоставлена сама себе, даже в ограниченной степени. Практическое преимущество чисто процедурной справедливости заключается в том, что больше нет необходимости иметь в виду бесконечное разнообразие обстоятельств и изменяющиеся относительные положения конкретных личностей. При этом избегается проблема определения принципов, призванных совладать с чудовищной сложностью, которая возникла бы, если бы такие детали были существенными. Ошибочно фокусировать внимание на различных относительных положениях индивидов и требовать, чтобы каждое изменение, рассматриваемое в изоляции, было само по себе справедливым. Оценке подлежит устройство базисной структуры, и оценка эта должна делаться с общей точки зрения. До тех пор пока мы не готовы критиковать базисную структуру с точки зрения существенного репрезентативного человека в некотором конкретном положении, мы не должны жаловаться на нее. Таким образом, принятие двух принципов составляет понимание того, что значительное количество информации и многие сложности повседневной жизни не являются существенными в деле социальной справедливости.

В чисто процедурной справедливости распределения преимуществ не оцениваются в первом приближении прямым сопоставлением доступного запаса выгод с данными желаниями и потребностями известных индивидов. Выделение (allotment) произведенных товаров осуществляется согласно публичной системе правил, и эта система определяет, что производить, сколько производить и какими средствами. Она также определяет законные притязания, удовлетворение которых и дает результирующее распределение. Таким образом, в этом виде процедурной справедливости правильность распределения основана на справедливости схемы кооперации, из которой оно возникает, и на решении по притязаниям индивидов, вовлеченных в процесс. Нельзя судить о распределении, не учитывая системы, результатом которой оно является, или того, что чистосердечно делают индивиды в свете установленных ожиданий. Если задать общий вопрос о том, является ли одно распределение определенным индивидам с известными желаниями и предпочтениями данного запаса товаров лучшим или худшим по сравнению с другим распределением, тогда ответа на этот вопрос просто нет. Концепция двух принципов не интерпретирует первичную проблему распределительной справедливости (distributive justice) как проблему справедливости выделения благ (allocative justice).

В противоположность этому выделительная справедливость применяется, когда данное количество благ должно быть разделено среди определенных индивидов с известными желаниями и потребностями. Выделяемые вещи не производятся этими индивидами, а сами индивиды не находятся ни в каких отношениях сотрудничества. Так как нет априорных притязаний на распределяемые вещи, естественно разделить их согласно желаниям и потребностям или даже максимизировать чистый баланс удовлетворений. Справедливость становится видом эффективности, если не предпочитается равенство. Подходящим образом обобщенная выделительная справедливость ведет к классическому утилитаристскому взгляду. Как мы видели, эта доктрина приравнивает справедливость к благожелательности беспристрастного наблюдателя, а последнюю, в свою очередь, к наиболее эффективному устройству институтов для преследования наибольшего баланса удовлетворений. Суть состоит в том, что утилитаризм не рассматривает базисную структуру как схему чисто процедурной справедливости. Утилитарист имеет, по крайней мере, в принципе, независимый стандарт для оценки всех распределений, а именно, производят ли они наибольший чистый баланс удовлетворения. В теории утилитариста институты представляют более или менее несовершенные устройства для достижения этой цели.

Таким образом, при заданных желаниях и предпочтениях и их развитии в будущем цель государственного деятеля заключается в установлении таких социальных схем, которые будут наилучшими приближениями к уже существующей цели. Из-за подверженности этих устройств неизбежным ограничениям и помехам повседневной жизни, базисная структура есть случай несовершенной процедурной справедливости.

Я на время предположу, что две части второго принципа лексически упорядочены. Таким образом, мы имеем одно лексическое упорядочение внутри другого. Преимущество специальной концепции состоит в том, что она имеет определенную форму и предлагает определенные вопросы для исследования, например, при каких предположениях, если таковые вообще имеются, должно быть выбрано лексическое упорядочение. Нашему исследованию придается определенное направление, и оно больше не ограничено общими местами.

Конечно, эта концепция долевого распределения является большим упрощением. Она изобретена для того, чтобы яснее охарактеризовать базисную структуру, которая использует идею чисто процедурной справедливости. Как бы то ни было, мы должны попытаться найти простые концепции, которые в ансамбле дали бы разумную концепцию справедливости. Понятия базисной структуры, занавеса неведения, лексического порядка, положения наименее преуспевшего, как и понятие чисто процедурной справедливости, являются примерами таких концепций. Нельзя ожидать, что каждое из них будет работать само по себе, но будучи собранными вместе, они служат достаточно хорошо. Было бы чрезмерным ожидать, что существует разумное решение всех или наиболее естественных моральных проблем. Вероятно, только для некоторых из них можно найти удовлетворительное решение. В любом случае, социальная мудрость состоит в таком оформлении институтов, при котором непреодолимые трудности не возникают достаточно часто, а также в принятии простых и ясных принципов.

15. ПЕРВИЧНЫЕ СОЦИАЛЬНЫЕ БЛАГА КАК ОСНОВАНИЯ ДЛЯ ОЖИДАНИЙ

Таковы формулировка и объяснение двух принципов справедливости и процедурной концепции, которую они выражают. В последующих главах я представлю дальнейшие детали описания устройства институтов, которые реализуют эту концепцию. Но перед этим надо обсудить несколько предварительных вопросов. Я начну с обсуждения ожиданий, и того, как их оценивать.

Значимость этого вопроса может быть понята из сравнения с утилитаризмом. В применении к базисной структуре этот взгляд требует от нас максимизировать алгебраическую сумму ожидаемых полезностей, взятых по всем существенным положениям. (Классический принцип взвешивает эти ожидания числом лиц в этих положениях, принцип средней полезности — долей числа людей.) Оставляя до следующего параграфа вопрос о том, что определяет существенность положения, констатируем, тем не менее, что утилитаризм предполагает некоторую, довольно точную, меру этой полезности. Необходимо не только иметь кардинальную меру для каждого репрезентативного человека, но и некоторый метод коррелирования шкал различных личностей, если мы хотим сказать, что приобретения одних перевешивают потери других. Неразумно требовать большой точности, и все же эти оценки не могут быть оставлены на откуп нашей ничем не направляемой интуиции.

Более того, они могут быть основаны на этических и других понятиях, не говоря уже о предпочтениях и собственных интересах, которые ставят под сомнение сами суждения. Само обстоятельство, что мы на самом деле осуществляем то, что называем межличностными сравнениями, не означает, что мы понимаем основание этих сравнений, или что мы должны принять их в качестве убедительных. Для разрешения этого вопроса мы нуждаемся в объяснении этих суждений для установления критериев, которые лежат в их основе (§ 49). В вопросах социальной справедливости мы должны постараться найти некоторые объективные основания для таких сравнений, которые люди могут признать и согласиться на них15. Я полагаю, что подлинные возражения утилитаризму надо искать в другом. Даже если могут быть сделаны межличностные сравнения, они должны отражать ценности, которые имеет смысл преследовать.

Споры относительно межличностных сравнений затеняют подлинный вопрос: должно ли вообще максимизироваться общее (или среднее) счастье.

Принцип различия пытается установить объективные основания двояким образом. Прежде всего, пока мы можем идентифицировать наименее преуспевшего человека, нам требуются только ординальные суждения благосостояния. Мы знаем, с точки зрения какого положения должна оцениваться социальная система.

Неважно, насколько в худшем положении находится один репрезентативный индивид по сравнению с другим.

В дальнейшем трудностей с кардинальным измерением не возникает, так как нет необходимости в других межличностных сравнениях. Следовательно, принцип различия придает меньшую ценность нашим суждениям благосостояния. Нам вообще не нужно подсчитывать сумму преимуществ с использованием кардинальной меры. Если при нахождении наинизшего положения требуются качественные межличностные сравнения, то для остальных положений вполне достаточно ординальных суждений одного репрезентативного человека.

Во-вторых, принцип различия вводит упрощение в основание межличностных сравнений. Эти сравнения делаются в терминах ожиданий первичных социальных благ. На самом деле, я определяю эти ожидания просто как индекс тех благ, которые могут интересовать репрезентативного индивида. Ожидания одного человека больше ожиданий другого, если этот индекс его положения больше. Первичные блага, как я уже замечал, это такие вещи, которые нужны рациональному человеку из всего того, что он может вообще хотеть. Независимо от того, каковы рациональные планы индивида в деталях, предполагается, что одни вещи для него более предпочтительны, чем другие. Имея больше таких предпочитаемых ими вещей, люди могут быть уверены в большем успехе при реализации своих намерений и в достижении целей, каковы бы ни были эти цели.

Первичные социальные блага, если уступить место более определенным категориям, включают права и свободы, возможности, доходы и богатство. (Очень важное первичное благо представлено чувством собственного достоинства, но для простоты я оставляю этот предмет до § 67.) Очевидно, что в общем эти вещи подходят под описание первичных благ. Они являются социальными благами в плане их связи с базисной структурой. Свободы и возможности определяются правилами главных институтов, и распределение доходов и богатства регулируется ими.

Теория блага, принятая для рассмотрения первичных благ, будет представлена более полно в главе VII. Она довольно известна и восходит еще к Аристотелю. Что-то вроде нее принималось такими во всех остальных отношениях разными философами, как Кант и Сиджвик. Это не спор между договорной доктриной и утилитаризмом. Основная идея заключается в том, что благо человека определяется его наиболее рациональным долговременным жизненным планом при заданных разумных благоприятных обстоятельствах. Человек счастлив, когда он более или менее преуспевает в реализации своих планов. Другими словами, благо есть удовлетворение рационального желания. В этом случае мы должны предположить, что каждый индивид имеет рациональный план жизни, примеренный к обстоятельствам, с которыми он сталкивается. Этот план призван дать гармоничное удовлетворение его интересов. Он планирует деятельность так, чтобы различные желания могли выполняться без помех. План принимается после отказа от других планов, которые менее вероятны или же не обеспечивают достижения целей. При наличии доступных альтернатив рациональный план — это такой план, который не может быть улучшен. Нет другого такого плана, который при всех учтенных обстоятельствах был бы более предпочтительным.

Давайте рассмотрим несколько трудностей. Одна из проблем состоит в конструировании индекса первичных социальных благ. Эта проблема чрезвычайно упрощается в том случае, если два принципа справедливости упорядочены. Основные свободы всегда равны, и есть честное равенство возможностей; не надо сравнивать эти свободы и права с другими ценностями. Варьирующиеся в распределении первичные социальные блага выражаются в прерогативах власти и в правах, доходах и богатстве. Но трудности эти не столь велики, как могло вначале показаться в связи с принципом различия. Единственная проблема, касающаяся индекса, которая должна занимать нас, это проблема индекса наименее преуспевшей группы. Первичные блага, используемые другими репрезентативными индивидами, приспособлены для подъема этого индекса при соблюдении обычных ограничений. Нет необходимости определять детально веса более предпочтительных положений, пока мы уверены в том, что они действительно более предпочтительны. Но часто это не проблема вообще, так как эти положения имеют больше первичных благ, которые распределены неравно. Если мы знаем, как распределение благ среди более преуспевших действует на ожидания наименее преуспевших, этого вполне достаточно.

Проблема индексов, по большей части, сводится в этом случае к взвешиванию первичных благ для наименее преуспевших. Мы стараемся сделать это, вставая на точку зрения репрезентативного индивида из этой группы и спрашивая, какая комбинация первичных социальных благ была бы для него рационально предпочтительной.

При этом мы полагаемся на интуитивные оценки. Они в любом случае не могут быть обойдены.

Другая трудность заключается в следующем. Можно возразить, что ожидания должны определяться не как индексы первичных благ, но, скорее, как удовлетворения, которых следует ожидать, когда осуществление планов идет с использованием этих благ. В конце концов, именно выполнение этих планов приносит людям счастье, и следовательно, оценка ожиданий не должна основываться на доступных средствах. Справедливость как честность смотрит, однако, на это по-другому. Ее не интересует польза, которую индивиды извлекают из доступных им прав и возможностей для того, чтобы измерить, а уж тем более, максимизировать удовлетворения, получаемые ими. Не пытается она и оценивать относительные заслуги различных концепций блага. Вместо этого она полагает членов общества рациональными личностями, которые могут приспособить собственные концепции блага к своей ситуации. Нет необходимости сравнивать ценность концепций различных людей, если уж предполагается совместимость этих концепций с принципами справедливости. Каждому гарантирована равная свобода в преследовании такого жизненного плана, какой ему нравится, пока он не нарушает того, что требует справедливость. Люди имеют свою долю первичных благ согласно принципу, что некоторые могут иметь больше, если они приобретают эти блага таким образом, что имеющие меньше при этом улучшают свою ситуацию. Раз уж устройство в общем состоялось и функционирует, никто не задает вопросов о всеобщем удовлетворении или совершенстве.

Имеет смысл отметить, что эта интерпретация ожиданий представляет, в сущности, согласие сравнивать ситуации людей обращением только к тем вещам, в которых нуждаются все для проведения в жизнь собственных планов. Это кажется наиболее подходящим путем установления публичной объективной цели и общей меры, которую разумные личности могут принять. В то же время не может быть подобного согласия по поводу того, как оценивать счастье, определяемое, скажем, как успех в осуществлении людских рациональных планов, а уж тем более трудно это сделать по поводу внутренне присущих планам ценностей. Обоснование ожиданий на первичных благах является еще одним упрощающим устройством. Я хотел бы в качестве комментария заметить, что это и другие упрощения сопровождаются некоторыми философскими объяснениями, хотя в этом нет строгой необходимости. Теоретические предположения должны делать, конечно, больше, чем только упрощать, они должны идентифицировать существенные элементы объяснения фактов, требующих понимания. Подобным же образом, части теории справедливости должны представлять основные моральные особенности социальной структуры, и если окажется, что некоторые из них упущены, желательно убедиться в этом. Я постараюсь следовать этому правилу. Но даже при этом условии следует иметь в виду, что обоснованность теории справедливости видна как из ее следствий, так и из первоначальной приемлемости ее посылок. В самом деле, эти вещи не могут быть отделены друг от друга, и следовательно, обсуждение институциональных вопросов, например в части второй, которое может с первого взгляда показаться нефилософским, неизбежно.

16. СУЩЕСТВЕННЫЕ СОЦИАЛЬНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ

При применении двух принципов справедливости к базисной структуре общества берется положение определенных репрезентативных индивидов и рассматривается, как они выглядят в социальной системе.

Перспективы этих людей в этих ситуациях определяют соответствующую общую точку зрения. Но, конечно, не все социальные положения являются существенными. Есть, например, не просто фермеры, а фермеры, специализирующиеся по молоку, по зерну, фермеры, работающие на огромных участках земли: множество вариантов занятий и групп фермеров; перечень можно продолжать как угодно долго. Мы не можем иметь согласованной и обозримой теории, если нужно принимать во внимание такую множественность положений.

Оценка такого множества конкурирующих притязаний невозможна. Следовательно, мы нуждаемся в идентификации определенных положений как более основных по сравнению с другими, дающих подходящую точку зрения для суждения о социальной системе. Таким образом, выбор этих положений становится частью теории справедливости. Но согласно какому принципу они должны идентифицироваться?

Для того чтобы ответить на этот вопрос, мы должны иметь в виду фундаментальную проблему справедливости и тот способ, которым два принципа справедливости объясняют ее. Первичным субъектом справедливости, как я утверждал, является базисная структура общества. Причина этого состоит в том, что ее воздействие глубоко пронизывает все сферы справедливости изначально. Эта структура благоприятствует одним стартовым местам и не благоприятствует другим в разделении выгод социальной кооперации. Именно такие неравенства должны регулироваться двумя принципами. Раз эти принципы выполняются, позволительно возникновение и других неравенств, являющихся результатом добровольных действий людей в соответствии с принципом свободной ассоциации. Таким образом, существенные социальные положения являются, так сказать, стартовыми местами, подходящим образом обобщенными и представленными совокупно. Выбирая эти положения для спецификации общей точки зрения, мы имеем в виду идею, что два принципа пытаются умерить произвол природных случайностей и социальной удачи.

Я предполагаю, что, по большей части, каждый индивид занимает два существенных положения: положение равного гражданина и положение, определяемое его местом в распределении доходов и богатства.

Существенные репрезентативные люди, следовательно, являются репрезентативными гражданами, а также представителями тех, кто имеет различные ожидания в отношении индивидуально распределенных первичных благ. Так как я предполагаю в общем, что другие положения люди занимают добровольно, нам нет нужды рассматривать точку зрения людей в этих положениях для суждений о базисной структуре. Вместо этого мы должны приспособить всю схему для того, чтобы учесть предпочтения людей в так называемых стартовых местах.

Теперь, насколько это возможно, базисная структура должна оцениваться с точки зрения равного гражданства.

Это положение определяется правами и свободами, требуемыми принципом равной свободы и принципом честного равенства возможностей. Когда два этих принципа удовлетворены, все являются равными гражданами, и поэтому каждый занимает это положение. В этом смысле равное гражданство определяет общую точку зрения.

Проблема арбитража среди основных свобод решается ссылкой на эту точку зрения. Эти вещи я собираюсь обсудить в главе IV. А здесь следует отметить, что с точки зрения этого положения могут быть рассмотрены многие вопросы социальной политики. Это все вопросы, которые касаются каждого, и в отношении которых распределительные эффекты несущественны или беспредметны. В этих случаях может быть применен принцип общего интереса. Согласно этому принципу, институты ранжируются тем, насколько эффективно они гарантируют условия, необходимые равно для всех людей в преследовании ими своих целей, или же как эффективно они продвигают всеми разделяемые цели, от которых выигрывают все. Таким образом, разумное регулирование при поддержании общественного порядка и безопасности или же эффективные меры в здравоохранении продвигают в этом смысле общие интересы. На то же направлены коллективные усилия по национальной обороне в справедливой войне. Можно предположить, что поддержание общественного здоровья и безопасности или же достижение победы в справедливой войне имеют распределительный эффект: имеющие более высокие ожидания выигрывают больше, так как у первых есть что терять. Но если социальные и экономические неравенства справедливы, тогда этими эффектами можно пренебречь и применить принцип общего интереса. Точка зрения равного гражданства оказывается здесь подходящей.

Определение репрезентативного человека для выработки суждения о социальных и экономических неравенствах менее удовлетворительно. Во-первых, потому, что рассматривая этих индивидов через призму уровня их доходов и богатства, я предполагаю, что эти первичные блага достаточно скоррелированы с различиями во власти и ответственности. То есть я предполагаю, что обладающие, скажем, большей политической властью или имеющие большую ответственность в различных ассоциациях, в общем, выигрывают и в других отношениях. В целом это предположение кажется мне достаточно безопасным для наших целей. Возникает также вопрос о том, сколько таких репрезентативных людей надо выделить, но это не самый серьезный вопрос, потому что принцип различия выбирает одного представителя для специальной роли.

Настоящая трудность заключается в том, как определить наименее удачливую группу.

Для понимания идеи, давайте выделим наименее преуспевших как тех, кто оказался в наименее выгодном положении благодаря трем основным видам случайностей. Таким образом, эта группа включает людей, чье семейное и классовое происхождение дает меньшие преимущества, чьи природные дарования (как они реализованы) позволяют жить им менее удовлетворительно и удача которых в ходе всей жизни оказывается не столь большой, если исходить из нормальных пределов и соответствующей меры (как будет замечено ниже), основанных на социальных первичных благах. На практике будут необходимы различные уточнения, но это грубое определение наименее преуспевших удачно выражает связь с проблемой случайностей и должно быть достаточным для наших целей здесь. Я предположу сейчас, что каждый имеет физические потребности и психологические способности в нормальных пределах, так что проблемы специальной медицинской помощи и лечения умственно неполноценных не возникают. Помимо преждевременного обсуждения вопросов, выводящих нас за пределы теории справедливости, рассмотрение этих трудных случаев может сбить с правильного пути наше моральное восприятие, заставляя нас думать о чужих людях с жалостью и тревогой. Между тем, первая проблема справедливости касается отношений среди тех, кто в повседневной жизни является полноценным и активным членом общества и всю свою жизнь прямо или косвенно связан с другими такими же членами общества. Таким образом, принцип различия должен применяться к гражданам, вовлеченным в социальную кооперацию; если принцип не подходит для этого случая, он должен считаться невыполненным вообще.

Кажется, невозможно избежать определенного произвола в действительной идентификации наименее преуспевшей группы. Одна возможность состоит в выборе определенного социального положения, скажем, неквалифицированного рабочего, и затем в отношении к наименее преуспевшей группе всех тех, чей приблизительный доход и богатство совпадают с параметрами для этого социального положения. Другой критерий может быть определен в терминах относительных дохода и богатства без всякого упоминания социальных положений. Например, все люди с величиной, меньше половины указанных показателей, могут рассматриваться в качестве наименее преуспевших. Этот критерий зависит только от низшей половины распределения, и интересен тем, что фокусирует внимание на социальной дистанции между наинизшими и средними гражданами16. Любой из этих критериев должен применяться к тем, кто наименее преуспел из-за различных случайностей, а также должен дать основание для определения того, какой уровень разумного социального минимума мог бы быть установлен; это же основание, вместе с другими мерами, будет служить отправной точкой для общества в выполнении принципа различия. Любая процедура подобного рода будет иметь характер ad hoc процедуры. И все же мы обязаны взывать на определенном этапе к практическим рассмотрениям, потому что рано или поздно способность философских или других аргументов к проведению тонких различений иссякнет. Я предполагаю, следовательно, что люди в исходном положении понимают все эти вопросы и что они оценивают принцип различия при сравнении с другими соответствующими альтернативами17.

Справедливость как честность оценивает социальную систему, насколько это возможно, с позиций равного гражданства и различных уровней доходов и богатства. Иногда, однако, могут быть приняты в расчет и другие положения. Если есть, например, неравные основные права, которые коренятся в закрепленных природных характеристиках, эти неравенства выделят существенные положения. Так как эти характеристики не могут быть изменены, определяемые ими положения считаются стартовыми местами в базисной структуре общества.

К этому типу относятся как половые, так и культурные и расовые, различия. Скажем, если в приписывании основных прав мужчины находятся в предпочтительном отношении, то это неравенство оправдывается принципом различия (в общей интерпретации), только если это работает на преимущество женщин и приемлемо с их точки зрения. Аналогичные условия применяются к оправданию кастовых систем, расовых и этнических неравенств (§ 39). Такие неравенства; увеличивают количество существенных положений и усложняют применение двух принципов. С другой стороны, эти неравенства редко работают на преимущества наименее преуспевших, если вообще делают это, и следовательно, в справедливом обществе меньшего числа положений обычно должно быть достаточно.

Важно, что суждения, сделанные с перспективы существенных положений, отвергают требования, которые мы склонны выдвигать в более конкретных ситуациях. Если мы рассматриваем себя в терминах более специфических положений, не каждый всегда выигрывает от того, что требуется двумя принципами. И пока не будет установлен приоритет существенных положений, мы будем обречены на хаос конкурирующих притязаний. Таким образом, два принципа выражают, в сущности, понимание того, что наши интересы должны быть упорядочены приданием им специального веса. Например, люди, занятые в конкретной отрасли промышленности, часто обнаруживают, что свободная торговля противоречит их интересам. Вероятно, промышленность не может процветать без тарифов и других ограничений. Но если свободная торговля желательна с точки зрения равного гражданства или наименее преуспевших, она оправданна, даже если при этом временно страдают специфические интересы. Потому мы заранее должны согласиться на принципы справедливости и их непротиворечивое применение с точки зрения определенных положений. Невозможно гарантировать защиту интересов каждого постоянно, если ситуация репрезентативных людей определяется слишком уж узко. Признав определенные принципы и определенные способы их применения, мы обязаны принять их следствия. Это вовсе не значит, что бедствия свободной торговли должны пройти незамеченными.

Но меры по их смягчению должны рассматриваться с точки зрения общей перспективы.

Существенные социальные положения специфицируют в этом случае общую точку зрения, исходя из которой два принципа справедливости должны применяться к базисной структуре. На этом пути приняты во внимание интересы всех, потому что каждый человек является равным гражданином, и каждый занимает место в распределении доходов и богатства, или же фиксированных природных характеристик, на которых основаны эти различия. Необходим некоторый отбор существенных положений для согласованной теории социальной справедливости, и отобранные положения должны быть совместимы с ее первыми принципами. Отбирая так называемые стартовые места, мы преследуем идею смягчения естественных случайностей и социальных обстоятельств. Никто не должен выигрывать от этих случайностей, за исключением тех случаев, когда они способствуют благосостоянию других.

17. ТЕНДЕНЦИЯ К РАВЕНСТВУ

Я хочу завершить обсуждение двух принципов объяснением того, в каком смысле они выражают эгалитарную концепцию справедливости. Я также хотел бы предвосхитить возражения принципу честных возможностей, состоящие в том, что они ведут к обществу, где на первом месте стоят заслуги, к меритократическому обществу. Для этого я отмечу некоторые аспекты набросанной мною теории справедливости.

Сначала заметим, что принцип различия придает некоторый вес рассмотрениям, выделяемым принципом возмещения (principle of redress). Согласно этому принципу, незаслуженные неравенства должны быть возмещены, и так как неравенства происхождения и природных дарований незаслуженны, эти неравенства должны быть как-то компенсированы18. Таким образом, принцип говорит, что для обращения со всеми людьми как с равными, для обеспечения подлинного равенства возможностей общество должно уделять больше внимания тем, кто имеет меньшие природные дарования (native assets) и кто родился в менее благоприятном социальном положении. Идея состоит в том, чтобы исправить в направлении равенства случайные предпочтения. Согласно этому принципу большие ресурсы должны тратиться на образование менее развитых людей по сравнению с развитыми, по крайней мере, в некоторый период жизни, скажем, в ранние школьные годы.

Принцип возмещения, насколько я знаю, не предлагался в качестве единственного критерия справедливости, как единственная цель социального порядка. Он правдоподобен только с первого взгляда, как и большинство таких принципов, которые нуждаются в сопоставлении с другими принципами. Например, его нужно сопоставить с принципом улучшения среднего стандарта жизни, или же увеличения общего блага19. Но каковы бы ни были другие принципы, требование возмещения должно быть принято во внимание. Оно мыслится как один из элементов нашей концепции справедливости. Принцип различия, конечно, — это не принцип возмещения. Он не требует от общества усилий по уравниванию условий, всех гандикапов, когда все соревнуются на честных основаниях в одном и том же забеге. Но принцип различия мог бы выделять ресурсы в образование, скажем, для того, чтобы улучшить долговременные ожидания наименее преуспевших. Если эта цель достигается большим вниманием к более способным, это позволительно, в противном случае — нет. И при принятии такого решения ценность образования не должна рассматриваться только лишь в терминах экономической эффективности и социального благосостояния. Столь же важной, если не большей, является роль образования в формировании способности людей пользоваться культурой своего общества и принимать участие в его делах, в обеспечении на этом пути каждому индивиду чувства собственного достоинства.

Таким образом, хотя принцип различия — это не то же самое, что принцип возмещения, он достигает некоторых целей последнего.

Он трансформирует цели базисной структуры, так что общая схема институтов больше не делает упор на социальной эффективности и технократических ценностях. Принцип различия представляет, в сущности, соглашение считать распределение естественных талантов в некоторых отношениях общим достоянием и разделять большие социальные и экономические выгоды, ставшие возможными за счет взаимно дополняющих аспектов этого распределения. Те, которые одарены от природы, кем бы они ни были, могут пользоваться этим только на тех условиях, что улучшат ситуацию тех, кому не сопутствовала удача. Преуспевшие по природе своей не должны получать просто потому, что они более одаренны; их приобретения должны пойти на покрытие расходов на образование и обучение, с тем чтобы развитые таким образом их способности помогли также и менее удачливым. Никто не заслуживает ни больших по сравнению с другими природных способностей, ни привилегий в получении более предпочтительного стартового места в обществе. Но, конечно, это не причина для того, чтобы игнорировать, и уж тем более устранить все эти различия. Вместо этого базисная структура может быть устроена так, что эти случайности будут работать во благо наименее преуспевших. Таким образом, если мы хотим установить социальную систему, такую, чтобы никто не приобретал бы и никто не терял бы из-за своего произвольного места в распределении природных дарований или же из-за исходного положения в обществе, не возвращая преимуществ или получая их взамен в плане компенсации приобретений, мы должны принять принцип различия.

С учетом этих замечаний мы можем отвергнуть убеждение в том, что упорядочение институтов всегда дефектно, потому что распределение естественных талантов и случайностей социальных обстоятельств несправедливо, и несправедливость эта неизбежно переносится на человеческие устройства. Время от времени это соображение выступает в качестве предлога, чтобы игнорировать несправедливость, как будто отказ покориться ей примерно таков же, как неспособность принять смерть. Естественное распределение ни справедливо, ни несправедливо; не является несправедливым и то, что люди появляются на свет в некотором конкретном положении в обществе. Это просто естественные факты. Справедливым и несправедливым является то, что с этими фактами делают институты. Аристократические и кастовые общества несправедливы потому, что считают эти случайности основанием для принадлежности к более или менее привилегированным социальным классам. Базисная структура этих обществ вбирает в себя произвол, царящий в природе. Но людям нет никакой необходимости пасовать перед этими случайностями. Социальная система — это не неизменный порядок вещей, вне человеческого контроля, а структура человеческой деятельности. В справедливости как честности люди соглашаются быть подвластными случайностям природы и социальных обстоятельств только тогда, когда это идет во благо общества. Два принципа представляют собой честный путь воспрепятствовать произволу фортуны, и хотя они несовершенны в других отношениях, мы уверены в том, что институты, удовлетворяющие этим принципам, справедливы.

Далее, принцип различия выражает концепцию взаимности. Это принцип взаимной выгоды. С первого взгляда, однако, он может показаться несправедливым предубеждением по отношению к наименее преуспевшим. При рассмотрении этого вопроса на интуитивного уровне, предположим, для простоты, что в обществе есть только две группы, одна из которых явно более удачливая, чем другая. При соблюдении обычных ограничений (определенных приоритетом первого принципа и честным равенством возможностей), общество могло бы максимизировать ожидания любой из групп, но не обеих, поскольку мы можем проводить максимизацию относительно лишь одной цели за раз. Кажется ясным, что общество не должно делать все, что может, для тех, кто изначально более преуспел; поэтому, если мы отвергнем принцип различия, мы должны предпочесть максимизацию некоторого взвешенного среднего двух ожиданий. Но если мы придаем некоторый вес более удачливым, мы оцениваем этот вес через приобретения, которые важны сами по себе, тех, кто уже извлек выгоды из естественных и социальных случайностей. Никто не имел на этом пути априорных притязаний на выгоды, и поэтому максимизация взвешенного среднего означает, так сказать, двойную выгоду для более удачливых. Таким образом, более преуспевшие, когда они рассматривают вопрос с более общей перспективы, осознают, что благосостояние каждого зависит от схемы социальной кооперации, без которой никто не мог бы иметь удовлетворительной жизни; они осознают также, что они могут ожидать добровольного сотрудничества со стороны всех только в том случае, если условия схемы разумны. Поэтому они рассматривают себя как уже имеющих компенсацию за счет тех преимуществ, на которые никто (включая их самих) априорно не выдвигал притязаний. Они воздерживаются от идеи максимизации взвешенного среднего и считают принцип различия честным основанием для регулирования базисной структуры.

Могут возразить, что лучше устроенные заслуживают больших преимуществ, которые они сами могли бы приобрести и при других схемах кооперации, независимо от того, получены ли эти преимущества способами, которые ведут к получению преимуществ также и другими людьми. Совершенно очевидно, что при заданной справедливой системе кооперации как схеме публичных правил и ею устанавливаемых ожиданий, тот, кто имеет перспективы улучшения собственных условий, делая то, что поощряется системой, получает право на осуществление своих ожиданий. В этом смысле более удачливые имеют притязания на более лучшее положение; их притязания представляют собой допустимые ожидания, установленные социальными институтами, и общество обязано удовлетворить их. Но в этом. смысле иметь заслуги значит иметь право на что-то. Оно предполагает существование кооперативной схемы, и для него несущественно, устроена ли схема в соответствии с принципом различия или каким-либо Другим критерием (§ 48).

Неверно, что индивиды с большими природными дарованиями и i более сильным характером, способствующим развитию этих даро — S ваний, имеют право на кооперативную схему, которая позволяет им получать дальнейшие выгоды при отсутствии вклада в получение преимуществ другими. Мы заслужили нашего места в распределении природных дарований не в большей степени, чем заслужили свое стартовое место в обществе.

То, что мы заслужили более сильный характер, который позволяет нам культивировать наши способности, равно проблематично, потому что обладание таким характером весьма сильно зависит от удачных семейных и социальных обстоятельств в ранний период жизни, которые мы не можем поставить себе в заслугу. Понятие заслуг здесь неприменимо. Конечно, более преуспевший человек имеет право на свои природные дарования, как и любой другой. Это право обеспечивается первым принципом об основных свободах, защищающих целостность личности. И поэтому более преуспевшие имеют право на все, что могут приобрести согласно правилам честной системы социальной кооперации. Наша проблема заключается в том, как эта схема, базисная структура общества, должна быть устроена. С удобно выбранной общей точки зрения, принцип различия приемлем как для более преуспевших, так и для менее преуспевших индивидов. Конечно, строго говоря, ничто из сказанного не является аргументом в пользу этого принципа, так как в договорной теории аргументируется с точки зрения исходного положения. Но эти интуитивные рассмотрения помогают прояснить принцип и смысл, в котором он эгалитарен.

Я говорил ранее (§ 13), что общество должно избегать области, где минимально эффективные вклады лучше устроенных в благосостояние хуже устроенных отрицательны. Общество должно оперировать только в возрастающей части кривой вкладов (включая, конечно, максимум). На этом сегменте кривой критерий взаимной выгоды всегда выполняется. Более того, в весьма естественном смысле достигается гармония социальных интересов. Репрезентативные люди не приобретают за счет друг друга, так как позволяются только взаимные выгоды. Действительно, форма и наклон кривой вклада определяются, по крайней мере частично, естественной лотереей с розыгрышем природных дарований, и, как таковая, она ни справедлива, ни несправедлива. Но предположим, что мы рассматриваем линию под 45 градусов в качестве идеала совершенной гармонии интересов. Эта кривая вклада (в данном случае прямая линия), вдоль которой все получают одинаково. Тогда кажется, что последовательная реализация двух принципов справедливости поднимает кривую ближе к идеалу совершенной гармонии интересов. Как только общество выходит за пределы максимума, оно оперирует на нисходящей части кривой, и гармонии интересов уже не существует. Чем больше лучше устроенные приобретают, тем больше теряют хуже устроенные, и наоборот. Таким образом, для того чтобы реализовать идеал гармонии интересов на условиях, данных нам природой, и выполнить критерий взаимной выгоды, мы должны оставаться в области положительных вкладов.

Дальнейшие заслуги принципа различия заключаются в том, что он дает интерпретацию принципа братства. По сравнению со свободой и равенством идея братства занимает меньшее место в демократической теории. Она считается менее специфической политической концепцией, которая сама по себе не определяет никаких демократических прав, но вместо этого вносит некоторые мысленные установки и формы поведения, без которых мы могли бы потерять из виду ценности, выраженные этими правами20. Достаточно близка к такой формулировке и еще одна: братство представляет определенное равенство социальной оценки, проявляющейся в различных публичных условностях при отсутствии почтения и раболепства21. Без сомнения, в концепции братства содержатся все эти вещи, так же как и в концепциях гражданской дружбы и социальной солидарности, но так понимаемая, она не выражает определенных требований. Нам все еще нужно найти принцип справедливости, который отвечает основной идее. Принцип различия, однако, соответствует естественному значению братства: а именно, идее нежелания иметь большие преимущества, если это не направлено на выгоды других, менее хорошо устроенных. Семья, в идеале, и часто на практике, — это место, где отвергается принцип максимизации суммы выгод. Члены семьи, в общем, не хотят приобретать, если это не связано с продвижением интересов остальных членов семьи. Желание действовать по принципу различия имеет точно такое же следствие. Лучше обустроенные желают иметь большие преимущества только в схеме, которая работает на выгоды менее удачливых.

Иногда считается, что идеал братства включает чувства, которые нереалистично ожидать от членов более широкого общества. И это, наверняка, еще одна причина для относительного невнимания к этой концепции в демократической теории. Многие чувствуют, что ей нет подходящего места в политических делах. Но если концепция братства понимается как включающая требования принципа различия, то это не такая уж оторванная от практики концепция. Институты и политика, которые мы считаем справедливыми, удовлетворяют этому требованию, по крайней мере, в том смысле, что позволяемые ими неравенства вносят вклад в благосостояние менее преуспевших. Я постараюсь сделать это, по крайней мере, правдоподобным в главе V. Согласно этой интерпретации, принцип братства является вполне возможным стандартом. Как только мы принимаем его, мы можем, ассоциировать традиционные идеи свободы, равенства и братства с демократической интерпретацией двух принципов справедливости следующим образом: свобода соответствует первому принципу, равенство — идее равенства в первом принципе вместе с равенством честных возможностей, а братство — принципу различия. На этом пути мы находим место для концепции братства в демократической интерпретации двух принципов, и видим, что это налагает определенные требования на базисную структуру общества. Не должны быть забыты и другие аспекты братства, но принцип различия выражает с точки зрения социальной справедливости его фундаментальное значение.

В свете этих наблюдений кажется очевидным, что демократическая интерпретация двух принципов не ведет к меритократическому обществу (обществу заслуг)22. Эта форма социального порядка следует принципу карьер, открытых талантам и использует равенство возможностей для освобождения энергии людей в стремлении к экономическому процветанию и политическому доминированию. Существует впечатляющее различие между высшими и низшими классами как в жизненных стандартах, так и в правах и привилегиях организованной власти. Культура наибеднейшего слоя истощается, в то время как культура правящей и технократической элиты прочно покоится на службе национальным целям власти и богатства. Равенство возможностей означает равные шансы оставить менее преуспевших вне поиска личного влияния и социального положения23. Таким образом, меритократическое общество представляет опасность для других интерпретаций принципов справедливости, но не для демократической концепции, потому что, как мы видели, принцип различия фундаментально трансформирует цели общества. Это следствие становится совсем ясным, как только мы замечаем, что при необходимости надо принять во внимание первичное благо самоуважения и тот факт, что вполне упорядоченное общество есть социальный союз социальных союзов (§ 79). Отсюда следует, что уверенное чувство собственного достоинства желательно для наименее преуспевших, и это ограничивает формы иерархии и степени неравенства, дозволяемые справедливостью. Таким образом, ресурсы для образования не должны выделяться только или главным образом согласно их отдаче, ожидаемой от продуктивности обучения; следует учитывать и их ценность в обогащении личной и социальной жизни граждан, включая менее удачливых. По мере прогресса общества последнее обстоятельство становится все более важным.

Этих замечаний достаточно для того, чтобы сделать набросок концепции социальной справедливости, выраженной двумя принципами для институтов. Перед тем как рассматривать принципы для индивидов, я должен упомянуть еще один вопрос. До сих пор я предполагал, что распределение природных дарований есть факт природы, и что не делалось попыток изменить его, или даже принята в расчет. До некоторой степени это распределение находится под воздействием социальной системы. Кастовая система, например, имеет тенденцию разделять общество на отдельные биологические популяции, в то время как открытое общество поощряет самое широкое генетическое разнообразие24. Можно принять более или менее явные евгенические политики. Я не буду рассматривать здесь евгенических проблем, ограничивая себя традиционными концепциями социальной справедливости. Мы должны заметить, тем не менее, что, в общем, не в интересах менее удачливых предлагать такую политику, которая ограничивает таланты других. Вместо этого, принимая принцип различия, они рассматривают большие способности как социальное достояние, используемое во имя общей выгоды. Но обладание большими природными дарованиями также в интересах каждого. Это позволяет каждому индивиду преследовать предпочтительный для него жизненный план. В исходном положении стороны хотят гарантировать для своих потомков наилучшее генетическое наследие (в предположении, что их собственное фиксировано). Преследование разумной политики в этом отношении сводится к тому, что более ранние поколения обязаны более поздним, поднимая, таким образом, спорный вопрос между поколениями. Таким образом, по ходу времени общество должно предпринять меры для сохранения общего уровня естественных способностей и предотвратить распространение серьезных дефектов.

Эти меры должны направляться принципами, на которые стороны должны были бы согласиться ради собственных потомков. Я упоминаю этот умозрительный и трудный вопрос для того, чтобы еще раз обозначить манеру, в которой принцип различия преобразует проблемы социальной справедливости. Можно было бы предположить, что если есть верхняя граница на способности, то мы рано или поздно по ходу времени достигнем общества с наибольшей равной свободой, члены которого наслаждаются своими наибольшими равными талантами. Но я не буду обсуждать далее этот вопрос.

18. ПРИНЦИПЫ ДЛЯ ИНДИВИДОВ: ПРИНЦИП ЧЕСТНОСТИ

До сих пор я рассматривал принципы, которые применяются к институтам, или более точно, к базисной структуре общества. Ясно, однако, что нужно также выбрать и принципы иного рода, так как полная теория правильности включает и принципы для индивидов. На самом деле, как показывает приводимая ниже диаграмма, мы нуждаемся в дополнительных принципах международного права (the law of nations) и, конечно, в правилах приоритета при приписывании весов в случае конфликта принципов. Я не буду рассматривать принципы международного права, за исключением лишь краткого их упоминания (§ 58). Не буду я пытаться систематически обсуждать принципы для индивидов. Но определенные принципы этого типа являются существенной частью любой теории справедливости. В этом и следующем разделах будет объяснено значение некоторых таких принципов, хотя объяснение причин, по которым они выбираются, будет отложено до §§ 51-52.

Сопровождающая изложение этой темы диаграмма является чисто схематической. Не предполагается, что принципы, ассоциированные с концепциями, расположенными на дереве схемы ниже, выводятся из высших уровней. Диаграмма просто указывает виды принципов, которые должны быть выбраны до того, как мы располагаем полной концепцией правильности. Римские цифры отражают порядок, в котором должны быть признаны в исходном положении различного рода принципы.

Таким образом, в первую очередь следует согласиться на принципы для базисной структуры общества, затем идут принципы для индивидов, за которыми следует международное право. Последними принимаются правила приоритета, хотя мы можем опытным путем подвергнуть ранее принятые предложения последующей ревизии.

Порядок, в котором выбираются принципы, поднимает некоторые вопросы, которые я опущу. Важно то, что различные принципы должны быть приняты в определенной последовательности, и причины упорядочения связаны с более трудной частью теории справедливости. Вот иллюстрация: в то время как было бы возможно выбрать много естественных обязанностей до обязанностей базисной структуры без существенного изменения принципов, последовательность, как бы то ни было, отражает тот факт, что обязательства предполагают принципы для социальных форм. И некоторые естественные обязанности также предполагают такие принципы, как, например, обязанность поддерживать справедливые институты. По этой причине кажется проще принять все принципы для индивидов после принятия принципов для базисной структуры. То, что принципы для институтов выбраны первыми, показывает социальную природу справедливости, ее тесную связь с социальными практиками, столь часто отмечаемую идеалистами. Когда Брэдли говорит, что индивид — голая абстракция, это утверждение можно без большого искажения интерпретировать как то, что обязательства и обязанности индивида предполагают моральную концепцию институтов, и следовательно, что концепция справедливости должна быть определена перед тем, как будут установлены требования для индивидов25. Это равнозначно тому, что в большинстве случаев принципы для обязательств и обязанностей должны быть установлены после принципов для базисной структуры.

Следовательно, для установления полной концепции правильности стороны в исходном положении должны выбрать в определенном порядке не только концепцию справедливости, но также и принципы для каждой главной концепции, подпадающей под концепцию правильности. Эти концепции относительно немногочисленны и соотносимы друг с другом. Итак, в дополнение к принципам для институтов должно быть соглашение по принципам для таких понятий, как честность и преданность, взаимное уважение и благодеяние в применении к индивидам, а также по принципам, управляющим поведением государств. Интуитивная идея тут такова: концепция правильности некоторой вещи совпадает с концепцией, по которой эта вещь находится в согласии с принципами, которые в исходном положении были бы признаны приложимыми к вещам подобного рода. Я не интерпретирую эту концепцию правильности как анализ значения термина «правильный» (right), обычно используемого в моральных контекстах. Это не означает и анализа концепции правильности в традиционном смысле слова. Скорее, более широкое понятие правильности как честности следует рассматривать как замещение существующих концепций. Нет необходимости говорить, что есть подобие (sameness) значений слова «правильный» (и соотносимых с ним) в его обычном использовании и более разработанных оборотов речи, призванных выразить этот идеал договорной концепции правильности. Для наших целей я принимаю здесь взгляд, что основательный анализ заключается в обеспечении удовлетворительного замещения понятий, при котором достигаются желаемые результаты и в то же время избегаются неясности и путаница. Другими словами, Практическое мышление понятие ценности понятие правильности понятие моральной ценности

(III) международное право

(I) социальные системы и институты

(II) индивиды справедливость эффективность требования

(IIс) позволения

(IIb) обязательства

(IIa) естественные обязанности безразличие действия, выходящие за пределы долга честность верность положительные отрицательные благодеяние храбрость прощение поддерживать справедливость взаимная помощь взаимное уважение не вредить не причинять неприятности невиновным (IV) Правила приоритета для институциональных принципов для индивидуальных принципов экспликация есть элиминация: мы начинаем с концепции, которая в чем-то неудовлетворительна, но она служит определенным целям, и от нее нельзя отказаться. Экспликация достигает целей старой концепции другими способами, относительно свободными от трудностей26. Таким образом, если теория справедливости как честности, или более обще, правильности как честности, вполне подходит к нашим обдуманным суждениям в рефлективном равновесии, и если она позволяет нам сказать все, что при должном внимании к вопросу мы хотим сказать, тогда теория обеспечивает элиминацию традиционной фразы в пользу других выражений. Так понимаемые справедливость как честность и правильность как честность могут рассматриваться как определение и экспликация концепций правильности и справедливости.

Я сейчас обращаюсь к одному из принципов, которые применимы к индивидам, — принципу честности. Я постараюсь использовать этот принцип для учета всех требований, представляющих собой обязательства в противоположность естественным обязанностям. Этот принцип гласит, что человек должен выполнять свою роль, как она определена правилами для институтов, если удовлетворяются два условия: первое — институт справедлив (или честен), т. е. удовлетворяет двум принципам справедливости, и второе — человек добровольно принимает выгоды устройства или же пользуется предоставленными ему возможностями для преследования своих интересов. Основная идея тут состоит в том, что когда некоторое число людей вовлечено во взаимовыгодную кооперацию согласно правилам, и значит ограничивает свою свободу таким образом, чтобы дать преимущества всем, то те из них, кто подчинился этим ограничениям, имеют право рассчитывать на подобное согласие со стороны других, имеющих выгоды от подчинения первых27. Мы не должны выигрывать от кооперации, не делясь честно с другими. Два принципа справедливости определяют, что такое честный дележ в случае институтов базисной структуры. Так что если эти устройства справедливы, каждый человек получает честную долю, когда все (включая его самого) выполняют свою роль. I

Требования, специфицированные принципом честности, по определению являются обязательствами. Все обязательства возникают именно таким образом. Важно, однако, отметить, что принцип честности имеет две части, первая из которых устанавливает, что институты или практики, о которых идет речь, должны быть справедливы, и вторая характеризует требуемые добровольные действия. Первая часть формулирует необходимые условия, когда добровольные действия должны привести к обязательствам. По принципу честности, невозможно быть ограниченным несправедливыми институтами, или, по крайней мере, институтами, которые превышают терпимый уровень несправедливости (до сих пор не определенной). В частности, невозможно иметь обязательства по отношению к автократической форме правления, или такой форме правления, где царит произвол. Для возникновения обязательств из согласительных или других действий нет необходимых предпосылок, каким бы образом эти действия ни были выражены. Узы обязательств предполагают справедливые институты, или же разумно справедливые в свете обстоятельств. Было бы, однако, ошибочно аргументировать против справедливости как честности, и договорной теории вообще, на том основании, что в качестве следствия этой концепции граждане связаны обязательствами по отношению к несправедливым режимам, которые силой принуждают соглашаться с ними или же добиваются покорности более тонкими путями. Локк особенно подвергался этой ошибочной критике, которая упускает из виду необходимость определенных предпосылочных условий28.

Есть несколько характерных особенностей обязательств, которые отличают их от других моральных требований. Во-первых, они возникают в результате добровольных действий. Эти действия могут выражать или содержать в скрытом виде такие обязательства, как обещания и соглашения, но они не всегда таковы, как, например, в случае получения выгод. Далее, содержание обязательств всегда определяется институтами или практиками, правила которых специфицируют, что необходимо делать. И наконец, обязательства обычно принадлежат определенным индивидам, а именно тем, кто сотрудничает в поддержании устройства, о котором идет речь29. Как пример, иллюстрирующий эти особенности, рассмотрим политическое действие — борьбу за должностное место при конституционном режиме (если эта борьба успешна). Это действие ведет к возникновению обязательств выполнять обязанности в учреждении, и эти обязанности определяют содержание обязательств. Здесь я думаю об обязанностях не как о моральных обязанностях, но как о задачах и ответственности определенных институциональных положений. Тем не менее, можно иметь моральные резоны (основанные на моральном принципе), чтобы пренебрегать этими обязанностями, когда это должно быть сделано согласно принципу честности. Кроме того, занимающий общественную должность имеет обязательства перед своими согражданами, от которых он добивается доверия и веры в себя и с которыми он сотрудничает в условиях демократического общества. Подобным же образом, мы принимаем обязательства, когда вступаем в брак, так же как и при занятии должностей в юридических, административных и властных структурах. Мы обретаем обязательства через обещания и неявное понимание, и даже когда вступаем в игру, а именно, обязательства играть по правилам и быть хорошим спортсменом, Все эти обязательства, я полагаю, покрываются принципом честности. Есть два важных случая, хотя они в чем-то проблематичны, а именно, политические обязательства в применении их к среднему гражданину, а не к занимающим должность, и обязательства держать обещания. В первом случае неясно, в чем состоит обязывающее действие и кто осуществляет его. Для граждан вообще, строго говоря, нет политических обязательств. Во втором случае мы нуждаемся в объяснении, как основанные на общественном доверии обязательства возникают из преимуществ справедливой практики. В этом случае нам нужно исследовать природу соответствующей практики. Эти вопросы я буду обсуждать в другом месте (§§ 51–52).

19. ПРИНЦИПЫ ДЛЯ ИНДИВИДОВ: ЕСТЕСТВЕННЫЕ ОБЯЗАННОСТИ

В то время как все обязательства объясняются в рамках принципа честности, есть много естественных обязанностей, положительных и отрицательных. Я не буду пытаться подводить их под один принцип. Конечно, такое отсутствие единства в трактовке приводит к риску появления некоторых трудностей в связи с правилами приоритета, но пока я оставляю эти трудности в стороне. Вот примеры естественных обязанностей: обязанность помогать другому, когда тот находится в трудном положении, при условии, что это делается без излишнего риска или угрозы для жизни. Это обязанность не причинять другому вреда и обязанность не причинять излишних страданий. Первая из этих обязанностей, обязанность взаимной помощи, есть положительная обязанность в том смысле, что она заключается в свершении доброго поступка в отношении кого-либо, в то время как последние две обязанности отрицательны в том смысле, что требуют от нас не совершать чего-либо плохого. Различие между положительными и отрицательными обязанностями является во многих случаях интуитивно ясным, но интуиция часто подводит. Но здесь я не буду на этом останавливаться. Различие важно только в связи с проблемой приоритета, так как вполне правдоподобно предположить, что когда различие ясно, отрицательные обязанности имеют больший вес, нежели положительные. Но, повторяю, я не буду разрабатывать здесь эту проблему.

В противоположность обязательствам одной из характеристик естественных обязанностей является то, что они применимы к нам без всякого участия наших добровольных действий. Более того, они не имеют необходимой связи с институтами или социальными практиками, и содержание их, в общем, не определяется правилами этих устройств. Таким образом, у нас есть естественные обязанности не быть жестокими, помогать другим, независимо от того, совершаем ли мы сами эти действия. Не будут ни извинением, ни оправданием наши слова о том, что мы не обещали быть жестокими или приходить на помощь другим. В самом деле, например, обещание не убивать в нормальных обстоятельствах излишне, и предположение, что оно устанавливает моральное требование, которого до сих пор не существовало, ошибочно. Такое обещание нормально, если оно вообще может быть таковым, только когда по некоторым специфическим причинам некто имеет право убивать, вероятно, в ситуации возникновения справедливой войны. Еще одна особенность естественных обязанностей состоит в том, что они действуют между людьми, независимо от их институциональных отношений. Они обязательны для всех людей как равных моральных личностей. В этом смысле естественные обязанности принадлежат не только определенным индивидам, скажем, тем, кто сотрудничает друг с другом в некотором социальном устройстве, но и людям вообще. Эта особенность, в частности, говорит об уместности прилагательного «естественный».

Одна из целей международного права состоит в гарантии признания этих обязанностей действиями государства. Это особенно важно для ограничения средств ведения войны, в предположении, что в некоторых обстоятельствах войны во имя самозащиты оправданы (§ 58). С точки зрения справедливости как честности фундаментальной естественной обязанностью является обязанность справедливости. Эта обязанность требует от нас поддержки и подчинения справедливым институтам, которые реально приложи мы к нам. Они также принуждают нас к продвижению справедливых устройств, которые еще не введены, по крайней мере, когда это может быть сделано не слишком большой для нас ценой. Таким образом, если базисная структура справедлива, или справедлива до такой степени, какую разумно ожидать в соответствующих обстоятельствах, каждый имеет естественную обязанность играть свою роль в существующей схеме. Каждый ограничен этими институтами, независимо от его добровольных действий, перформативных или каких-либо других. Таким образом, хотя принципы естественных обязанностей выводятся из договорной точки зрения, они не предполагают согласия, явного или неявного, или же любого добровольного действия для того, чтобы быть приложимыми. Принципы для индивидов, как и принципы для институтов, должны бы быть признаны в исходном положении. Эти принципы понимаются как результат гипотетического соглашения. Если их формулировка показывает, что в их приложении не предполагается никакого обязывающего действия, согласительного или нет, тогда они применяются без всяких условий. Причина того, что обязательства зависят от добровольных действий, следует из второй части принципа честности, который устанавливает эти условия. Это не имеет ничего общего с договорной природой справедливости как честности30. На самом деле, как только мы имеем под рукой полное множество принципов и завершенную концепцию правильности, мы можем просто забыть о концепции исходного положения, и применять эти принципы, как и всякие другие.

Нет ничего непоследовательного, или даже удивительного, в том факте, что справедливость как честность дозволяет ничем не обусловленные принципы. Достаточно показать, что стороны в исходном положении должны согласиться на принципы, определяющие естественные обязанности, которые в той форме, как они сформулированы, соблюдаются безусловно. Мы должны заметить здесь, что так как принцип честности может установить связь с существующими справедливыми устройствами, сопровождающие его обязательства могут поддержать уже существующие связи, которые следуют из естественной обязанности справедливости. Таким образом, человек может иметь как естественные обязанности, так и обязательства подчиняться институту и выполнять свою роль. Здесь следует заметить, что есть несколько путей, которыми может осуществляться связь с политическими институтами. По большей части, естественная обязанность справедливости более фундаментальна, так как она связывает граждан вообще и не требует добровольности действий для своего приложения. Принцип честности, с другой стороны, связывает только тех, кто занимает, скажем, общественные должности, или тех, кто, будучи лучше устроенными, продвигает свои цели в рамках системы. В этом случае есть другой смысл noblesse oblige: тот, кто находится в привилегированном положении, приобретает обязательства, привязывающие его еще больше к справедливой схеме.

Мало что я могу сказать здесь о других видах принципов для индивидов. Хотя позволения и не так уж неважны в качестве специального случая действий, я вынужден ограничиться теорией социальной справедливости.

Можно заметить, что как только выбраны принципы, определяющие требования, ничего не нужно в дальнейшем для определения позволений. Дело в том, что позволения — это такие действия, которые не нарушают обязательств или естественных обязанностей. В исследовании позволений желательно выделить те из них, которые значительны с моральной точки зрения, и объяснить их соотношения с обязанностями и обязательствами. Многие такие действия морально безразличны или тривиальны. Но среди позволений есть интересный класс действий, выходящих за пределы долга (supererogatory). Это действия благодеяния и прощения, героизма и самопожертвования. Совершать такие действия — это благо, но они не представляют собой обязанности или обязательства. Действия, выходящие за пределы долга, не требуются, хотя требовались бы, если бы они не были сопряжены с риском для жизни. Человек, совершающий такой поступок, не взывает к привилегиям, позволяемым естественной обязанностью. Мы имеем естественную обязанность приносить как можно больше добра, если мы можем сделать это относительно легко, но мы освобождаемся от этой обязанности, как только цена ее становится значительной. Действия, выходящие за пределы долга, поднимают проблемы первостепенной важности для этической теории. Например, с первого взгляда кажется, что классический и утилитаристские взгляды не могут дать им объяснение. Мы обязаны выполнить действия, которые приносят большие блага другим, любой ценой для себя, при условии, что сумма всех преимуществ превышает все преимущества остальных возможных действий, доступных нам. Нет ничего соответствующего привилегиям, входящим в формулировку естественных обязанностей. Таким образом, некоторые из действий, которые справедливость как честность считает действиями, выходящими за пределы долга, могут потребоваться принципом полезности. Я не буду, однако, развивать сейчас эту тему. Такие действия упомянуты нами здесь ради полноты изложения. Мы должны обратиться сейчас к интерпретации исходной ситуации.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. См. работу Г. Харта — H. L. A. Hart. The Concept of Law (Oxford, The Clarendon Press, 1961), pp. 59, 106, 109

— 114, — по поводу дискуссии, когда могут быть признаны существующими правила и системы законов.

2. По поводу учреждающих правил и институтов см. работу Дж. Серла — J. R. Searle. Speech Acts (Cambridge University Press, 1969), pp. 33–42. См. также работы Дж. Анскомб и Б. Диггса — G. Е. M. Anscombe «On Brute Facts», Analysis, vol. 18 (1958); В. J. Oiggs «Rules and Utilitarianism», American Philosophical Quaterly, vol. 1

(1964); во всех этих работах обсуждаются различные интерпретации правил.

3. Фраза «искусственное отождествление интересов» появляется в работе Эли Халеви о Бентаме — Elie Halevy.

La Formation du radicalisme philosophique, vol. 1 (Paris, Felix Alcan, 1901), pp. 20–24. По поводу невидимой руки см. The Wealth of Nations, ed. Edwin Cannan (New York, The Modern Library, 1937), p. 423.

4. The Methods of Ethics (London, MacMillan, 1907), p. 267. 5- См. работу Ч. Перельмана — Ch. Perelman. The Idea of Justice and the Problem of Argument (London, Routledge and Kegan Paul, 1963), p. 41. Весь материал двух первых глав перевода работы De la Justice (Brussels, 1943) представляет интерес, но особенно с. 36–45.

6. См. работу Л. Фуллера — Lon Fuller. The Morality of Law (New Haven, Yale University Press, 1964), ch. IV.

7. Изложение этого принципа можно найти в любой работе по теории цен и социальному выбору. Ясное изложение есть и работе Т. Купменса — Т. С. Koopmans. Three Essays on the State of Economic Science (New York, MacgrawHill, 1957), pp. 41–66. См. также работу А. Сен — А. К. Sen. Collective Choice and Social Welfare (San Francisco, Holden-Day, 1970), p. 21. Эти работы содержат все (и даже больше), что требуется для целей этой книги. В последней книге также обсуждаются соответствующие философские вопросы. Принцип эффективности был введен Вилфредом Парето (Pareto) в его работе Manuel d'economie politique (Paris, 1909), ch.

VI, § 53, а также приложение, § 89. Перевод соответствующего пассажа может быть найден в работе А. Пейджа — А. N. Page. Utility Theory: A Book of Readings (New York, John Wiley, 1968), p. 38. Концепция кривой безразличия восходит к Ф. Эджворту — F. Y. Edgeworth. Mathematical Psychics (London, 1988), pp. 20–29; см. также Page, pp. 160–167.

8. По этому поводу см. работу Т. Купменса — Koopmans. Three Essays on the State of Economic Science, p. 49.

Автор замечает, что термин вроде «аллокационная эффективность» (allocative efficiency — структура распределения ресурсов для производства товаров и услуг, наиболее отвечающая интересам потребителей — примеч. ред.) был бы более точным именем.

9. По поводу применения критерия Парето к системам публичных правил см. работу Дж. Бьюкенена — J. М.

Buchanan «The Relevance of Pareto Optimality», Journal of Conflict Resolution, vol. 6 (1962), а также работу Дж.

Бучанана и Г. Таллока — J. М. Buchanan, Gordon Tullock. The Calculus of Consent (Ann Arbor, university of Michigan Press, 1962). В применении этого и других принципов к институтам я следую одному из положений своей работы «Two Concepts of Rules», Philosophical Review, vol. 64 (1955). Этот путь имеет преимущество, состоящее в ограничении использования принципов публичными эффектами. См. § 23, сноска 8.

10. Этот факт хорошо осознан в экономике благосостояния (welfare economics), поскольку утверждается, что эффективность сопоставляется с беспристрастностью. См., например, работу Т. Шитовски — Tiber Scitovsky.

Welfare and Competition (London, Alien and Unwin, 1952), pp. 60–69; а также работу Т. Литтл — I. M. D. Little. A Critique of Welfare Economics (Oxford, Clarendon Press, 1957), ch. VI, pp. 112–116. См. замечания Сен — Sen.

Collective Choice and Social Welfare, pp. 22, 24–26, 83–86, — об ограничении принципа эффективности.

11. Это определение следует из предположения Сиджвика в его работе The Methods of Ethics, p 285. См. также работу Р. Тауни — R. H. Tawney. Equality (London, Allen and Unwin, 1931), ch. II, sec. ii; а также работу Б.

Уильямса — В. А. О. Williams «The Idea of Equality», in Philosophy, Politics, and Society, ed. Peter Laslett and W.

G. Runciman (Oxford, Basil Blackwell, 1962), p. 125.

12. Эта формулировка аристократического идеала получена из рассмотрения аристократии Сантаяной в гл. IV Reason and Society (New York, Ch. Scribner, 1905), P. 109. Он говорит, например, «аристократическое правление может быть оправдано только истечением благ и доказательством того, что чем меньше дано тем, кто сверху, тем меньше будет достигнуто теми, кто снизу». Я признателен Р. Родсу (Robert Rodes) за мысль, что природная аристократия есть возможная интепретация двух принципов справедливости и что идеальная феодальная система могла бы также пытаться выполнить принцип различия.

13. По этому поводу см. работу Сен — Sen. Collective Choice and Social Welfare, P. 138.

14. По поводу процедурной справедливости см. работу Б. Берри — Brian Barry. Political Argument (London, Routledge and Kegan Paul, 1965), ch. VI. По поводу честного раздела см. Льюс и Райфа «Игры и решения», М., 1961, и работу X. Стейхауза — Hugo Steinhaus «The Problem of Fair Division», Econometrica, vol. 16 (1948).

15. См. работу Г. Харта — Н. L. A. Hart «Bentham», Proceedings of the Britism Academy, vol. 48 (London, 1962), p.

340; а также работу Литтла — Little. Critique of Welfare Economics, p. 54.

16. По поводу этого определения см. дискуссию в работе М. Боумена по так называемому критерию Фукса (Fuchs) — M. J. Bowman «Poverty in an Affluent Society», Contemporary Economic Jssues, ed. N. W. Chamberlain (Homewood, Irwin 1969), pp. 53–56.:

17. Я обязан С. Бурмену (Scott Boorman) за разъяснение по этому вопросу.

18. См. работу Г. Спигельберга — H. Spiegelberg «A Defence of Human Equality», Philosophical Review, vol. 53

(1944), pp. 113–123; а также работу Д. Рафаэля — D. D. Raphael «Justice and Liberty», Proceedings of the Aristotelian Society, vol. 51 (1950–1951), p. 187.

19. См., например, работу Спигельберга — Spiegelberg, p. 120.

20. См. работу Дж. Пеннока — J. R. Pennock. Liberal Democracy: Its Merits and Prospects (New York, Rinehart, 1950), p. 94.

21. См. работу Р. Перри — R. B. Perry. Puritanism and Democracy (NY, Vanguard Press, 1944), ch. XIX, sec. 8.

22. Проблема меритократического общества является предметом фантазии в работе М. Юнга — М. Young. The Rise a/Meritocracy (London, Thames and Hudson, 1958).

23. Разработке этой точки зрения я обязан Дж. Шаару — J. Schaar «Equality of Opportunity and Beyond», Nomos IX: Equality, ed. by J. R. Pennock, J. W. Chapman (New York, Atherton Press, 1967); а также Б. Уильямсу — В. А.

О. Williams «The Idea of Equality», pp. 125–129.

24. См. по этому вопросу работу Т. Добжанского — Т. Dobzhansky. Mankind Evolving (New Haven, Yale University Press, 1962), pp. 242–252.

25. См. работу Ф. Брэдли — F. H. Bradley. Ethical Studies (Oxford, Clarendon Press, 1927), pp. 163–189.

26. Здесь я следую работе У. Куайна — W. V. Quine. Word and Object (Cambridge University Press, Mass., MIT Press, 1960), pp. 257–262.

27. Я обязан здесь Г. Харту — H. L. A. Hart «Are There Any Natural Rights?», Philosophical Review, vol. 64 (1955), p. 185.

28. Локк говорил, что «агрессор, ставящий себя в состояние войны с другими и несправедливо посягающий на права другого человека, никогда не может получить благодаря несправедливой войне право над покоренным…

Несправедливость и преступление — одно и то же, независимо от того, совершены ли они венценосцем или мелким негодяем» (Локк. Два трактата о правлении… Соч., М.: Мысль, 1988, т. 3, кн. 2, с. 355–356).

Обсуждение Локка можно найти в работе X. Питкин — Hanna Pitkin «Obligation and Consent I», American Political Science Review, vol. 59 (1965), pp. 994–997, — существенные положения которой я принимаю.

29. В различении обязательств и естественных обязанностей я опираюсь на работу Г. Харта — H. L. A. Hart

«Legal and Moral Obligations», in Essays in Moral Philosophy, ed. by A. I. Melden (Seattle, University of Washington Press, 1958), pp. 100–105; работу К. Уайтли — С. H. Whiteley «On Duties», Proceedings of the Aristotelian Society, vol. 53 (1952—53); а также на работу Р. Брандта — R. B. Brandt «Two Concepts of Obligation and Duty», Mind, vol.

73, (1964).

30. Прояснению этих моментов я обязан Р. Амдуру (Robert Amdur). Взгляды, согласно которым политические связи выводятся только лишь из согласованных действий, можно найти в работе М. Валцера — Michael Walzer.

Obligations: Essays on Disobedience, War, and Citizenship (Cambridge, Mass., Harvard University Press, 1970), pp. ix — xvi, 7—10, 18–21, ch. 5; и в работах Дж. Тасмена — Joseph Tussman. Obligation and the Body Politic (New York, Oxford University Press, 1960) и Ханны Питкин — Hanna Pitkin «Obligation and Consent I», p. 99'. Для дальнейшего обсуждения проблем теории согласия см. работу А. Гевирта — Alan Gevirth «Political Justice», in Social Justice, ed. R. B. Brandt (Englewood Cliffs, NJ, PrenticeHall, 1962), pp. 128–141; а также работу Дж.

Пламенаца — J. P. Plamenatz. Consent, Freedom, and Political Obligation (London, Oxford University Press, 1968).

В этой главе я обсуждаю философски предпочтительную интерпретацию исходной ситуации. Я говорю об этой интерпретации как об исходном положении. Я начну с наброска сути аргумента о концепции справедливости и объяснения того, как стороны должны выбирать некоторые альтернативы из определенного перечня традиционных концепций. Затем я описываю условия, которые характеризуют исходную ситуацию под несколькими углами зрения: обстоятельства справедливости, формальные ограничения концепции правильности, занавес неведения и рациональность договаривающихся сторон. В каждом случае я стараюсь показать, почему особенности предпочтительной интерпретации разумны с философской точки зрения. Далее мы естественно переходим к двум принципам справедливости и к принципу средней полезности, которые рассматриваются до того, как мы переходим к относительным преимуществам этих концепций справедливости.

Мои аргументы заключаются в том, что два принципа могли бы быть признаны, и в подведении оснований под эту точку зрения. Для прояснения различий между концепциями справедливости классический принцип полезности рассматривается еще под одним углом зрения, чем и завершается третья глава.

20. ПРИРОДА АРГУМЕНТАЦИИ В ПОЛЬЗУ КОНЦЕПЦИИ СПРАВЕДЛИВОСТИ

Интуитивная идея справедливости как честности заключается в том, чтобы рассматривать первые принципы справедливости сами по себе как объект первоначального соглашения подходящим образом определенной исходной ситуации. Это такие принципы, которые рациональные стороны, заинтересованные в продвижении своих интересов, должны были бы принять в этом положении равенства для установления основных положений о своей ассоциации. В этом случае следует показать, что два принципа справедливости представляют решение проблемы выбора, возникающей в исходном положении. Для этого надо установить, что если заданы обстоятельства сторон, а также их знания, верования и интересы, то соглашение по поводу этих принципов представляет наилучший путь для каждого человека в достижении своих целей при наличии доступных альтернатив.

Ясно, что никто не может получить всего, что он хочет; другие люди просто не допустят этого. Абсолютно лучший выход для каждого человека состоит в том, чтобы кто-нибудь еще присоединился к нему в продвижении его концепции блага, какова бы она ни была. Если человеку не удается это, то от всех других требуется, чтобы они действовали справедливо, а сам он мог по собственному желанию делать для себя исключение. Так как другие люди вряд ли согласятся на такие условия в ассоциации, подобные формы эгоизма будут отвергнуты. Два принципа справедливости, однако, кажутся разумным предложением. И я хотел бы показать, что эти принципы являются наилучшим ответом каждого, так сказать, на соответствующие требования других. В этом смысле выбор этой концепции справедливости является единственным решением проблемы, возникающей в исходном положении.

Подобная аргументация знакома по другим социальным теориям. Там описывается упрощенная ситуация, в которой рациональные индивиды с определенными целями и взаимоотношениями должны выбирать среди различных вариантов действий такой из них, который является итогом размышлений в свете знания ими обстоятельств. Действия индивидов определяются строго дедуктивным выводом из предпосылок относительно их вер и интересов, ситуаций и возможностей, открытых перед ними. Их поведение, говоря словами Парето, есть результат влечений и препятствий1. В теории цен (theory of price), например, равновесие конкурирующих рынков мыслится следующим образом: индивиды, каждый из которых преследует свои собственные интересы, уступают друг другу то, чем могут поделиться, в обмен на то, что больше всего хотят. Равновесие есть результат соглашения о свободной сделке между добровольными торговцами. Для каждого человека наилучшей ситуацией является то, что он может достичь свободным обменом, совместимым с правами и свободами других, в преследовании собственных интересов. Именно по этой причине такое состояние дел является равновесием, которое будет сохраняться в неизменных обстоятельствах. Ни у кого не будет побуждений изменить его. Если отклонение от этой ситуации приведет в движение тенденции, которые восстановят равновесие, оно является устойчивым.

Конечно, из факта, что это состояние равновесия, даже устойчивое, вовсе не следует, что оно правильно или справедливо. Это лишь значит, что если люди могут оценить свое положение, они будут эффективно способствовать его сохранению. Ясно, что баланс ненависти и враждебности может быть устойчивым равновесием, и можно предположить, что любое возможное изменение приведет к еще худшему. Самое лучшее, что каждый может сделать в такой ситуации, это предпочесть меньшую несправедливость большему благу.

Моральная оценка ситуаций равновесия зависит от сопутствующих (background) обстоятельств, которые определяют ситуации. Именно здесь концепция исходного положения воплощает в себе особенности, присущие моральной теории. В то время, как теория цен, скажем, пытается дать объяснение событиям на рынке с помощью тенденций, которые действуют там на самом деле, философски предпочтительная интерпретация исходной ситуации включает в себя условия, которые кажутся разумными для осуществления выбора принципов. В противоположность социальной теории, цель заключается в том, чтобы характеризовать эту ситуацию так, чтобы принципы, которые должны быть выбраны, какими бы они ни оказались, были бы приемлемы с моральной точки зрения. Исходное положение определяется как существующее состояние (status quo), в котором любые достигаемые соглашения честны. Это состояние дел, в котором стороны равно представлены в виде моральных личностей, и исход которого не обусловлен произвольными случайностями или же относительным балансом социальных сил. Таким образом, справедливость как честность с самого начала использует идею чисто процедурной справедливости.

Тогда становится ясно, что исходное положение — это чисто гипотетическая ситуация. Ничего такого, что напоминает ее, не должно обязательно иметь место, хотя мы можем, мысленно следуя ограничениям, которые ею выражаются, имитировать ход мысли сторон. Концепция исходного положения не призвана объяснять человеческое поведение, за исключением того, что пытается дать объяснение нашим моральным суждениям и чувству справедливости. Справедливость как честность — это теория наших моральных чувств, проявляющихся в наших обдуманных суждениях в процессе рефлективного равновесия. Эти чувства, по-видимому, до некоторой степени воздействуют на нашу мысль и действия. Поэтому, хотя концепция исходного положения и есть часть теории поведения, отсюда вовсе не следует, что существуют действительные ситуации, которые напоминают это положение. Важно, чтобы принципы, которые могли бы быть приняты, играли требуемую роль в нашем моральном размышлении и поведении.

Следует заметить, однако, что принятие этих принципов не должно считаться результатом психологических законов или вероятностных факторов. Как бы то ни было, в идеале я хотел бы показать, что их признание есть единственный выбор, совместимый с полным описанием исходного положения. Аргумент имеет цель быть строго дедуктивным. Конечно, люди в исходном положении обладают некоторой психологией, поскольку относительно их мнений и интересов делаются различные предположения. Эти предположения участвуют вместе с другими посылками в описании исходной ситуации. Ясно, что аргументы из таких посылок могут быть полностью дедуктивными, как об этом свидетельствуют теории в политике и экономике. Мы должны стремиться к этакой моральной геометрии со всей ее строгостью, которая сопутствует этому имени. К несчастью, аргументы, которые я представляю, лишены всего этого, так как в высшей степени интуитивны. И все-таки важно представлять идеал, к которому надо стремиться.

И последнее замечание. Как я уже говорил, есть много возможных интерпретаций исходной ситуации. Эта концепция варьируется в зависимости от того, как воспринимаются договаривающиеся стороны, каковы их мнения и интересы, какие альтернативы доступны им, и так далее. В этом смысле есть много договорных теорий. Справедливость как честность является лишь одной из них. Но вопрос ее обоснованности решается, если он вообще может быть решен, демонстрацией того, что есть одна интерпретация исходной ситуации, лучше всего выражающая условия, которые весьма многими мыслится как достаточно разумные, чтобы наложить их на выбор принципов. В то же время эта интерпретация приводит к концепции, характеризующей наши обдуманные суждения в рефлективном равновесии. Это наиболее предпочтительная, или стандартная, интерпретация называется мною исходным положением. Мы можем предположить, что для каждой традиционной концепции справедливости существует такая интерпретация исходной ситуации, в которой принципы для концепции являются предпочтительным решением. Таким образом, например, есть интерпретации, которые ведут как к классическому принципу полезности, так и к принципу средней полезности. Эти вариации исходной ситуации будут упоминаться по ходу нашего дальнейшего изложения.

Процедура договорных теорий дает общий аналитический метод для сравнительного исследования концепции справедливости. При этом делаются попытки установить различные условия, учтенные в договорной ситуации, в которой должны бы быть выбраны принципы. На этом пути формируются различные, лежащие в основе аргументации, предположения, от которых зависят эти концепции. Но если одна интерпретация философски наиболее предпочтительна и ее принципы характеризуют наши обдуманные суждения, мы имеем также и процедуру для обоснования. Мы не можем знать с самого начала, существует ли такая интерпретация, но теперь мы, по крайней мере, знаем, что мы собственно ищем.

21. ПРЕДСТАВЛЕНИЕ АЛЬТЕРНАТИВ

Давайте перейдем от этих заметок к методу описания исходного положения. Я начну с вопроса об альтернативах, открытых людям в этой ситуации. Идеально, конечно, было бы сказать, что они должны выбираться среди возможных концепций справедливости. Одна очевидная трудность заключается в том, как выявить специфику тех концепций, которые представлены исходной ситуацией. И даже допуская, что эти концепции могут быть определены, нет никакой гарантии, что стороны сделают наилучший выбор; ведь наиболее предпочтительные принципы можно и проглядеть. Наилучшей альтернативы может и не существовать вообще: вполне постижима ситуация, когда для каждой концепции справедливости может найтись другая, еще более лучшая. Но даже если и имеется лучшая из альтернатив, весьма трудно представить интеллектуальные способности сторон, которые наверняка позволили бы им достичь оптимального решения, или просто более или менее правдоподобных концепций. Некоторые решения проблемы выбора кажутся достаточно очевидными, если они являются предметом нашего размышления, но совсем другое дело — это представить себе, как стороны могли бы прийти к этим альтернативам. Таким образом, хотя два принципа справедливости могут и быть лучше концепций, известных нам до сих пор, вполне возможно, что некоторое множество еще не сформулированных принципов может оказаться еще более лучшим.

Для того чтобы приступить к решению этой проблемы, я использую такой прием. Я просто рассмотрю краткий перечень традиционных концепций справедливости, например тех, которые обсуждались в первой главе, вместе с немногими другими возможностями, обусловленными двумя принципами справедливости. Я затем предположу, что сторонам представлен этот перечень, и от них требуется единогласное решение, что некоторая концепция является лучшей среди всех прочих. Мы можем представить, что к этому решению стороны приходят через серию парных сравнений. Таким образом, предпочтительность двух принципов должна оказаться результатом всеобщего согласия относительно того, что сравнение их с другими альтернативами говорит в пользу этих принципов. В этой главе я, по большей части, сравниваю два принципа справедливости с двумя формами принципа полезности (классический принцип и принцип средней полезности). Позднее я приступлю к сравнению двух принципов справедливости с перфекционизмом и смешанными теориями.

Осуществляя эти сравнения, я постараюсь показать, что из всего перечня должны бы быть выбраны именно наши два принципа.

Следует признать, что эта процедура весьма неудовлетворительна. Было бы лучше, если бы мы могли определить необходимые и достаточные условия для однозначно лучшей концепции справедливости, и затем уже выявить концепцию, которая удовлетворяет этим условиям. Когда-нибудь это и можно будет сделать. Но в настоящее время, однако, я не знаю, как избежать приблизительных и готовых методов. Больше того, использование именно таких процедур может привести к общему решению нашей проблемы. Так, может случиться, что в ходе всех этих сравнений стороны выделят определенные особенности базисной структуры в качестве желательных, и что эти особенности имеют естественные максимальные и минимальные свойства.

Предположим, например, что для людей в исходном положении рационально предпочесть общество с наибольшей равной свободой. Далее, хотя они предпочитают, чтобы социальные и экономические преимущества работали на общее благо, они в то же время настаивают на ослаблении роли природных и социальных случайностей в преуспевании или непреуспевании людей. Если две эти особенности являются единственными относящимися к делу, и если принцип равной свободы является естественным максимумом первой особенности, а принцип различия (ограниченный честным равенством возможностей) — естественным максимумом второй, тогда без учета проблемы приоритета два принципа являются оптимальным решением.

Невозможность конструктивного описания или перечисления всех возможных концепций справедливости, или представления сторон так, чтобы они были обязаны учитывать эти концепции, не препятствует такому заключению.

Бесполезно спекулировать по этому поводу дальше. До сих пор никто не приступал к общей проблеме наилучшего решения. Я ограничусь обсуждением в этой книге более слабым утверждением, что два принципа могли бы быть выбраны из следующего перечня концепций справедливости:

А. Два принципа справедливости (в упорядоченном виде)

1.

Принцип наибольшей равной свободы

2. (а) Принцип (честного) равенства возможностей (б) Принцип различия

В. Смешанные концепции. Каждое из нижеследующих подставляется вместо А2 выше:

1. Принцип средней полезности; или

2. Принцип средней полезности, подверженный любому из следующих ограничений: (а) Что должен поддерживаться определенный социальный минимум, или (б) Что всеобщее распределение не должно быть слишком большим; или

3. Принцип средней полезности, подверженный любому ограничению из В2 плюс ограничение равенства честных возможностей

С. Классические телеологические концепции

1. Классический принцип полезности

2. Принцип средней полезности

3. Принцип совершенства

D. Интуитивистские концепции

1. Всеобщая полезность в противопоставлении с принципом равного распределения

2. Средняя полезность в противопоставлении с принципом возмещения (redress)

3. Перечни кажущихся достоверными принципов (по ситуации) в противопоставлении с другими подобными перечнями

Е. Эгоистические концепции (см. § 23, где объясняется, почему, строго говоря, эгоистические концепции не являются альтернативами)

1. Диктат первого лица: все служит моим интересам

2. «Безбилетник» (free-rider): все должны действовать справедливо, кроме меня, если это мне выгодно

3. Общая: всем позволительно преследовать собственные интересы, как им заблагорассудится.

Достоинств этих традиционных теорий вполне достаточно для оправдания усилий по их ранжированию. В любом случае, попытка этого ранжирования является полезной при подходе к более широкому вопросу. Каждая их этих концепций имеет актив и пассив, по поводу каждой альтернативы есть свои за и против. Уязвимость концепции не является решительным свидетельством против нее; впрочем, верно и то, что не всегда наличие желательных особенностей говорит в пользу этой концепции. Решение людей в исходном положении является, как мы увидим, результатом сравнения различных рассмотрении. В этом смысле в основании теории справедливости лежит апелляция к интуиции. И все же, когда все принято во внимание, может стать совершенно ясно, в чем состоит баланс резонов. Относящиеся к делу соображения могут быть так разложены и проанализированы через описание исходного положения, что одна концепция справедливости становится отчетливо предпочтительной по сравнению с другой. Аргумент такого рода не является, строго говоря, доказательством, во всяком случае, пока; но, используя выражение Милля, он может представить повод для проверки интеллекта2.

Перечень концепций в основном не требует пояснений. Однако кое-какие комментарии будут полезны. Каждая концепция выражена сравнительно просто, и каждая истинна в некотором смысле, безотносительно каких-либо условий, обстоятельств или состояния общества. Ни один из принципов не является случайным в отношении социальных и других условий. Одна из причин этого заключается в желании сделать вещи проще. Было бы гораздо легче сформулировать семейство концепций, каждая из которых предназначена к применению только в специальных обстоятельствах, причем условия являются исчерпывающими и взаимно исключающими.

Например, одна концепция могла бы быть применима к одной стадии культуры, другая концепция — к другой.

Подобное семейство само по себе могло бы рассматриваться как концепция справедливости; такая концепция состояла бы из множества упорядоченных пар, одним из членов которой является концепция справедливости, а вторым — отвечающие ей обстоятельства, к которым она применяется. Но если бы концепции такого рода были бы добавлены к перечню, наша проблема совсем бы усложнилась, может, перестала бы вообще быть обозримой. Более того, есть причины для исключения альтернатив подобного рода, потому что естественно подвергнуть сомнению принцип, лежащий в основании определения упорядоченных пар. Здесь я имею в виду, что некоторые откровенно этические концепции специфицируют подходящие принципы для каждого из заданных условий. Именно этот ничем не обусловленный принцип приводит к концепции справедливости как множества упорядоченных пар. Таким образом, допуск такого семейства в перечень означает включение альтернатив, основание которых скрыто от внимания. По этой самой причине я отказываюсь от них.

Желательна также такая характеристика исходного положения, при которой стороны должны выбрать принципы, справедливые при всех обстоятельствах. Этот факт связан с кантианской интерпретацией справедливости как честности. Но я оставляю эту тему до § 40.

Наконец, еще одно очевидное положение. Аргументация в пользу двух принципов, или любой концепции, всегда привязана к некоторому перечню альтернатив. Если мы изменим перечень, аргумент будет, в общем случае, другим. Подобного рода замечания применимы ко всем характеристикам исходного положения.

Имеется бесконечно много вариаций исходной ситуации и, следовательно, бесконечно много теорем моральной геометрии. Только немногие из них представляют философский интерес, так как большинство вариаций несущественны с моральной точки зрения. Мы должны постараться придерживаться содержательной стороны и в то же время не терять из виду специальных предпосылок аргумента.

22. ОБСТОЯТЕЛЬСТВА СПРАВЕДЛИВОСТИ

Обстоятельства справедливости могут рассматриваться как нормальные условия, при которых человеческая кооперация возможна и необходима3. Как я заметил с самого начала, хотя общество и является кооперативным предприятием во имя взаимной выгоды, в типичном случае оно характеризуется как наличием конфликтов, так и тождественностью интересов. Тождество интересов существует, поскольку социальная кооперация делает для всех жизнь лучше по сравнению с той, когда каждый старался бы жить в одиночку за счет лишь собственных усилий. Существует и конфликт интересов, так как люди не безразличны к тому, как распределяются большие прибыли, производимые за счет сотрудничества, потому что в преследовании собственных интересов они предпочитают взять больше и отдать меньше. Таким образом, для осуществления выбора среди различных социальных устройств нужны принципы, определяющие это разделение преимуществ и дающие соглашения о том, как распределять доход. Эти требования определяют роль справедливости.

В качестве условий появления принципов фигурируют обстоятельства справедливости.

Эти условия могут быть разделены на два вида. Первое: есть объективные обстоятельства, которые делают человеческое сотрудничество как возможным, так и необходимым. Таким образом, многие индивиды сосуществуют вместе в одно и то же время на одной и той же территории. Эти индивиды приблизительно одинаковы по физическим и умственным способностям; во всяком случае, их способности сравнимы, так что никто из них не может доминировать над остальными. Они подвержены угрозе нападения, а также опасности того, что их планы будут блокированы объединенными силами остальных. Наконец, характерна умеренная скудость для самого широкого круга ситуаций. Естественные и другие ресурсы не столь изобильны, чтобы сделать схему кооперации ненужной, но и условия не столь жесткие, чтобы плодотворное сотрудничество неизбежно кончилось крахом. В то время как взаимно выгодное устройство возможно, выгоды, которые оно приносит, могут резко уменьшаться по мере того, как люди выдвигают свои требования.

Субъективные обстоятельства существенны для субъектов кооперации, т. е. для людей, работающих вместе.

Таким образом, хотя стороны приблизительно одинаковы в потребностях и интересах, или же потребности и интересы дополняют друг друга таким образом, что взаимовыгодная кооперация людей возможна, они, тем не менее, имеют собственные виды на жизнь, или собственные планы. Эти планы, или концепции блага, ведут их к различным целям, что приводит к появлению конфликтующих притязаний на естественные и социальные доступные ресурсы. Более того, хотя интересы, появляющиеся в ходе реализации этих планов, не предполагаются интересами личности самой по себе, они являются интересами личности как субъекта концепции блага, которую эта личность считает достойной внимания и выдвигает от своего имени заслуживающие удовлетворения требования. Я также предполагаю, что люди страдают от недостатка знания, размышления и суждения. Их знание необходимо неполно, их способность к размышлению, память и внимание ограничены, а их суждения всегда искажены страстями, предубеждениями и занятостью своими делами. Некоторые из этих недостатков проистекают из моральных ошибок, из эгоизма и пренебрежения интересами других, но, в большей степени, это просто естественное человеческое поведение. Как следствие этого, индивиды не только имеют различные жизненные планы, но и исповедуют огромное разнообразие философских и религиозных мнений, политических и социальных доктрин.

Такое сочетание условий я буду называть обстоятельствами справедливости. Юм был особенно проницателен в их анализе, и сказанное мною ничего не добавляет к его более полному обсуждению этого вопроса. Для простоты я предполагаю умеренную скудость (среди объективных обстоятельств) и конфликт интересов (среди субъективных обстоятельств). Короче говоря, обстоятельства справедливости возникают всякий раз, когда люди выдвигают конфликтующие притязания на дележ социальных преимуществ в условиях умеренной скудости. Пока этих обстоятельств не существует, нет повода к возникновению добродетели справедливости, точно так же, как в отсутствие угрозы жизни или ранения не было бы физической храбрости.

Следует сделать несколько пояснений. Во-первых, я буду, конечно, предполагать, что люди в исходном положении знают, что эти обстоятельства справедливости существуют. Это они полагают в качестве условий существования своего общества. Дальнейшее предположение заключается в том, что стороны стараются изо всех сил продвигать свои концепции блага, и в этих своих попытках они не ограничены заранее моральными обязательствами друг перед другом.

Однако возникает вопрос, имеют ли люди в исходном положении моральные обязанности и обязательства перед третьей стороной, например перед своими прямыми потомками. Сказать, что они имеют их, значит определенным образом решать вопросы справедливости между поколениями. Однако цель справедливости как честности заключается в выводе всех обязанностей и обязательств из других разумных условий. Поэтому, если это возможно, такой путь следует избегать. У нас есть несколько других путей. Мы можем принять мотивационную посылку и рассматривать стороны в виде непрерывной цепи притязаний. Например, мы можем полагать стороны главами семей, которые, следовательно, хотят еще более упрочить благосостояние своих ближайших потомков. Или же мы можем потребовать от сторон согласиться на принципы, при том ограничении, что с точки зрения сторон было бы желательно, чтобы все предшествующие поколения следовали этим принципам. Подходящей комбинацией подобных постулирований, я полагаю, все поколения могут быть связаны в единую цепь, и принципы, на которые следует согласиться, должны принять во внимание интересы каждого (§§ 24, 44). Если это верно, мы преуспеем в выведении обязанностей по отношению к другим поколениям из разумных условий.

Заметим, что в отношении концепций блага сторон не вводится никаких ограничений, за исключением того, что эти концепции являются рациональными долговременными планами. Хотя эти планы определяют цели и интересы личности, сами цели и интересы не предполагаются эгоистическими или себялюбивыми. Так это или не так, зависит от преследуемых человеком целей. Если богатство, положение и влияние, социальный престиж находятся среди важнейших из них, тогда концепция блага является эгоистической. Основные интересы человека замыкаются на себе (in himself) и не являются просто, как это должно быть, интересами личности (self)4. Тогда нет противоречия в предположении, что как только занавес неведения поднят, стороны обнаруживают, что связаны узами чувств и привязанности, желают способствовать интересам других и достижению их целей. Но постулат взаимной незаинтересованности в исходном положении сделан для того, чтобы гарантировать независимость принципов справедливости от более сильных предположений. Вспомним, что исходное положение означает принятие всем известных и все же слабых условий. Концепция справедливости не должна предполагать в этом случае масштабных чувственных уз естественного происхождения. В обоснование теории следует класть как можно меньше предпосылок.

Наконец, я предположу, что стороны в исходном положении взаимно незаинтересованы: они не желают жертвовать своими интересами ради других. Цель предположения состоит в том, чтобы смоделировать поведение и мотивы людей в тех случаях, когда возникают вопросы справедливости. Духовные идеалы святых и героев могут быть непримиримыми, как и любые другие интересы. Конфликты при поисках этих идеалов являются самыми трагическими. Таким образом, справедливость есть добродетель практик, где есть конкурирующие интересы и где люди чувствуют себя вправе предъявить свои требования друг другу. В обществе святых с общим идеалом, если такое общество может вообще существовать, вопрос о справедливости не должен возникать. Каждый будет работать, не думая о себе, ради одной цели, определенной их общей религией, и обращение к этой цели (в предположении, что она ясно определена) должно разрешать любой вопрос о правильности. Но человеческому обществу свойственны обстоятельства справедливости. Объяснение этих условий не включает конкретной теории человеческой мотивации. Скорее, цель объяснения заключается в том, чтобы отразить в описании исходного состояния взаимоотношения индивидов друг к другу на фоне возникновения вопросов справедливости.

23. ФОРМАЛЬНЫЕ ОГРАНИЧЕНИЯ НА КОНЦЕПЦИЮ ПРАВИЛЬНОСТИ

Ситуация людей в исходном положении отражает определенные ограничения, которым они подвержены.

Открытые перед ними альтернативы и знание ими своих обстоятельств ограничены в нескольких отношениях. Эти ограничения относятся мною к концепции правильности, так как они справедливы для выбора этических принципов, а не только для принципов справедливости. Если сторонам нужно признать принципы и для других добродетелей, то эти ограничения также применимы и для них.

Я рассмотрю сначала ограничения на альтернативы. Есть определенные формальные условия, которые разумно наложить на концепции справедливости из перечня, представленного сторонам. Я не требую, чтобы эти условия следовали из концепции правильности, и еще меньше — из значения морали. При рассмотрении по настоящему важных вопросов я избегаю апелляции к анализу концепций. Есть много ограничений, которые разумно могут быть ассоциированы с концепцией правильности, и различный отбор их будет играть соответствующую решающую роль в конкретной теории. Достоинства любого определения зависят от основательности получающейся теории. Но само по себе определение не может разрешить ни одного фундаментального вопроса5.

Уместность этих формальных условий выводится из задачи, которая вменяется принципам правильности в приспособлении требований индивидов к институтам и друг другу. Если роль принципов справедливости состоит в приписывании основных прав и обязанностей и разделении преимуществ, эти требования достаточно естественны. Каждое из них весьма слабо, и я предполагаю, что они удовлетворяются традиционными концепциями справедливости. Эти условия, однако, исключают различные формы эгоизма, что показывает их некоторую моральную силу. Это приводит ко все большей необходимости того, чтобы оправдание условий заключалось только в разумности теории, а не в определении или анализе концепций. Я приведу условия под пятью известными рубриками.

Прежде всего, принципы должны быть общими. Другими словами, должна быть возможна их формулировка без использования того, что интуитивно понимается как собственное имя, или скрытая определенная дескрипция.

Таким образом, предикаты, используемые в формулировке принципов, должны выражать общие свойства и отношения. К сожалению, глубокие философские трудности препятствуют удовлетворительному рассмотрение этих материй6. Я не буду больше обсуждать здесь этот вопрос. В представлении теории справедливости надо избегать проблемы определения общих свойств и отношений, и руководствоваться тем, что кажется разумным.

Далее, так как стороны не имеют специфической информации о самих себе или своей ситуации, они никак не могут идентифицировать себя. Даже если человек мог бы убедить других заключить соглашение, он не знает, как скроить принципы для получения собственных преимуществ. Стороны вынуждены эффективно придерживаться общих принципов, в интуитивном смысле этого термина.

Естественность этого условия заключается частично в том факте, что первые принципы должны выступать в качестве публичной хартии вполне упорядоченного общества в непрерывном его развитии. Будучи ничем не обусловленными, они всегда выполняются (при обстоятельствах справедливости), и знание их должно быть открыто индивидам в любом поколении. Таким образом, для того чтобы понять эти принципы, не требуется знания случайных частностей, и, уж определенно, не должно быть никакого упоминания индивидов или ассоциаций. Традиционно в качестве простого опровержения этого условия выступала идея, что правильно то, что согласуется с волей Бога. Но на самом деле это доктрина вполне согласуется с аргументацией от общих принципов. Например, Локк полагал, что фундаментальный принцип морали таков: если одно лицо сотворено другим (в теологическом смысле), тогда первое лицо обязано поступать согласно предписаниям своего создателя7. Этот принцип имеет совершенно общий характер, и если иметь в виду природу мира с точки зрения Локка, то принцип наделяет Бога законной моральной властью.

Условие общности не нарушается, как это может показаться с первого взгляда.

Следующее условие состоит в том, что принципы должны быть универсальны в применениях. Они должны выполняться для всех только потому, что применимы к моральным личностям, каковыми являются все люди.

Таким образом, я предполагаю, что каждый может понять эти принципы и использовать их в своих соображениях. Это обстоятельство устанавливает верхнюю границу сложности как для принципов, так и для видов и числа различий, которые следуют из них. Более того, принцип исключается, если действия, совершаемые согласно принципу, оказываются самопротиворечивыми, или саморазрушительными. Подобным же образом, если принцип оказывается разумным для следования ему только в том случае, когда другие подчиняются другому принципу, тогда первый принцип недопустим. Принципы должны выбираться так, чтобы выполняться всеми.

Согласно приведенным определениям, общность и универсальность — это различные условия. Например, эгоизм в форме диктата первой личности (все должны служить моим — или Перикла — интересам) удовлетворяет условию универсальности, но не общности. В то время как все могли бы действовать согласно этому принципу и результаты были бы не так плохи, в зависимости от интересов диктатора, личное местоимение (или имя) нарушает первое условие. Опять-таки, общие принципы могут не быть универсальными. Они могут выполняться для ограниченного числа индивидов, например, через выделение специальных биологических или социальных характеристик, таких, как цвет волос или классовое положение, или что-нибудь еще. На протяжении своей жизни 'индивиды обретают обязательства и обязанности, которые свойственны именно им. Тем не менее, эти различные обязанности и обязательства являются следствием первых принципов, которые выполняются для всех моральных личностей; выведение всех этих требований имеет общее основание.

Третье условие — это публичность, которая естественно возникает в связи с договорной точкой зрения.

Стороны предполагают, что они выбирают принципы для публичной концепции справедливости8. Они предполагают, что каждый знает об этих принципах все, что он должен знать, если принятие принципов было результатом соглашения. Таким образом, общее осознание их универсальной применимости должно иметь желаемое воздействие и поддерживать стабильность социальной кооперации. Различие между этим условием и условием универсальности заключается в том, что последнее ведет к оценке принципов на основании их разумности, и все люди обычно следуют принципам. Но вполне возможно, что все должны понимать принцип и следовать ему, и все же этот факт не известен достаточно широко или не осознан явно. Суть условия публичности заключается в том, чтобы стороны оценили концепцию справедливости как публичную концепцию в качестве эффективной моральной составляющей социальной жизни. Условие публичности содержится в неявном виде в кантианской доктрине категорического императива, поскольку он требует от нас действовать согласно принципам, которые человек, будучи рациональным существом, хотел бы установить как закон для царства целей. Кант мыслил это царство как этическое содружество, которое будет иметь такие этические принципы в качестве своей публичной хартии.

Дальнейшее условие заключается в том, что концепция правильности должна упорядочивать конфликтующие притязания. Это требование прямо следует из роли принципов в приспособлении друг к другу конкурирующих требований. Есть, однако, трудность в решении того, что считать упорядочением. Ясно, что концепция справедливости должна быть полной, т. е. способной упорядочить все притязания, которые могут возникнуть (что вполне вероятно на практике). И упорядочение должно быть в общем транзитивным: если, скажем, первое устройство базисной структуры рангом выше, чем второе, а второе выше третьего, тогда первое должно быть выше третьего. Эти формальные условия достаточно естественны, хотя не всегда легко выполнимы9. Но является ли спор, разрешаемый насилием, формой судопроизводства? В конце концов, физический конфликт и прибегание к оружию есть результат упорядочения: одни притязания стоят выше других. Основное возражение такому упорядочению заключается не в том, что оно может быть нетранзитивным. Скорее оно в том, что следует избегать апелляции к силе и коварству, раз принципы справедливости уже приняты. Таким образом, преимущество, достигаемое угрозой, не представляет концепции справедливости. Оно не позволяет установить упорядочение в требуемом смысле, упорядочение, основанное на определенных аспектах личности и ее ситуации, которые независимы от ее социального положения, или ее способности к запугиванию и принуждению10.

Пятое и последнее условие — окончательность. Стороны должны оценивать систему принципов в качестве окончательного апелляционного суда в практическом разуме. Нет более высоких стандартов, к которым должны адресоваться аргументы в поддержку притязаний; заключение, следующее из этих принципов, должно быть окончательным. Если мы мыслим в терминах полностью общей теории, которая имеет принципы для всех добродетелей, тогда такая теория специфицирует всеобщность относящихся к делу рассмотрении и их подходящие веса, а требования теории являются решающими. Они перевешивают требования закона и обычаев, и вообще социальных правил. Мы должны устроить и уважать социальные институты в качестве прямых принципов правильности и справедливости. Заключения из этих принципов также довлеют над соображениями благоразумия и личных интересов. Это не означает, что эти принципы настаивают на самопожертвовании, потому что при выводе концепции — правильности стороны принимают во внимание свои интересы со всей мыслимой настойчивостью. Требования личного благоразумия уже учтены в подходящем весе в рамках полной системы принципов. Полная схема окончательна в том, что когда практическое мышление, определяемое схемой, приходит к заключению, вопрос разрешен. Требования существующих социальных устройств и личных интересов должны быть приняты во внимание вовремя. Мы не можем принимать их во внимание во второй раз только потому, что нам не нравится результат.

Вместе эти условия на концепцию правильности дают вот что: концепция правильности есть множество принципов, общих по форме и универсальных по приложению, которые публично осознаются в качестве окончательного апелляционного суда по упорядочению конфликтующих притязаний со стороны моральных личностей. Принципы справедливости опознаются по их специальной роли и субъекту, к которому они применяются. Сами по себе пять условий не исключают ни одной из традиционных концепций справедливости.

Следует заметить, однако, что они все-таки устраняют перечисленные варианты эгоизма. Условие общности устраняет «безбилетника» и диктат первого лица, так как в каждом случае требуется собственное имя, местоимение или же скрытая определенная дескрипция либо для выделения диктатора, либо для характеристики «безбилетника». Общность, однако, не исключает общего эгоизма, потому что позволяет каждому человеку делать все, что с точки зрения того следует делать для достижения его собственных целей.

Принцип здесь может быть выражен совершенно общим образом. Недопустимым общий эгоизм делает условие упорядочения, потому что если каждому позволено достигать своих целей, как ему захочется, или всякому следует продвигать свои интересы, конкурирующие притязания совсем не ранжированы, и результат определяется силой и коварством.

Несколько видов эгоизма, следовательно, не появляются в перечне, который представлен сторонам. Эти виды устраняются формальными ограничениями. Конечно, этот результат не является удивительным, так как ясно, что выбирая одну из многих других концепций, люди в исходном положении могут сделать лучше для себя самих. Как только возникнет вопрос, какие принципы будут приняты всеми, ни, одна из форм эгоизма не является серьезным кандидатом на рассмотрение. Это только подтверждает то, что мы уже знаем, а именно, что хотя эгоизм логически непротиворечив, и в этом смысле не является иррациональным, он несовместим с тем, что мы интуитивно считаем моральной точкой зрения. Философская значимость эгоизма заключается не в том, что он является альтернативной концепцией правильности, но в том, что он бросает вызов такой концепции. В справедливости как честности отражен тот факт, что мы можем интерпретировать общий эгоизм как точку зрения, которая не достигается соглашением. Это то, на чем застрянут стороны, если они неспособны достигнуть понимания.

24. ЗАНАВЕС НЕВЕДЕНИЯ

Идея исходного положения заключается в установлении честной процедуры, в результате которой любые принципы, ставшие итогом соглашения, будут справедливы. Цель состоит в использовании понятия чисто процедурной справедливости в качестве основания теории. Каким-то образом мы должны свести на нет специфические случайности, которые ставят людей в невыгодное положение и искушают их использовать социальные и естественные обстоятельства во имя получения для себя преимуществ. Для того чтобы сделать это, я предположу, что стороны находятся за занавесом неведения. Они не знают, как различные альтернативы будут воздействовать на их собственный случай, и обязуются оценивать принципы только на основании общих рассмотрений11.

Предполагается, что стороны не знают определенных видов конкретных фактов. Прежде всего, никто не знает своего места в обществе, своего классового положения или социального статуса. Никто не знает своей удачи в распределении естественных дарований и способностей, своих умственных способностей и силы, и т. п. Опять-таки, никто не знает своей концепции блага, частностей своего рационального плана жизни или даже специфических особенностей: собственной психологии, таких как склонность к риску или предрасположенность к пессимизму или оптимизму. Более того, я предполагаю, что стороны не знают конкретных обстоятельств своего собственного общества. Другими словами, они не знают экономической и социальной ситуации в обществе, или уровня цивилизации и культуры, которых оно было способно достичь.

Люди в исходном положении не имеют информации, к какому поколению они принадлежат. Эти более широкие ограничения на знания уместны частично потому, что вопросы социальной справедливости возникают как между поколениями, так и между людьми. Например, о подходящем уровне экономии, сохранении естественных ресурсов и природного окружения. Возникает также вопрос, хотя больше теоретический, о разумной генетической политике. В этих случаях для осуществления идеи исходного положения стороны не должны знать случайностей, которые разводят их в противоположные стороны. Они должны выбирать принципы, со следствиями которых они готовы жить, независимо от того, к какому поколению они принадлежат.

Единственные конкретные факты, насколько это возможно, которые знают стороны, — это то, что их общество подвержено обстоятельствам справедливости и всему, что из этого следует. Однако допускается, что они знают общие факты о человеческом обществе. Они понимают политические вопросы и принципы экономической теории; они знают основы социальной организации и законы человеческой психологии. В самом деле, стороны, вероятно, знают, какие общие факты воздействуют на выбор принципов справедливости. Нет ограничений на общую информацию, т. е. по поводу общих законов и теорий, так как концепции справедливости должны быть подогнаны к характеристикам систем социальной кооперации, которые должны ими регулироваться, и нет причин исключать эти факты. Например, существует возражение против концепции справедливости, сводящееся к тому, что с точки зрения законов моральной психологии, люди не желали бы поступать справедливо, даже если институты их общества удовлетворяют этой концепции. Но в этом случае было бы трудно гарантировать стабильность социальной кооперации. Важной особенностью концепции справедливости является то, что она порождает свою собственную поддержку. Ее принципы должны быть таковы, что когда они включаются в базисную структуру общества, люди имеют тенденцию к приобретению соответствующего чувства справедливости и развивают желание поступать согласно его принципам. В этом случае концепция справедливости является устойчивой. Этот вид общей информации допустим в исходном положении.

Понятие занавеса неведения поднимает серьезные проблемы. Некоторые могут возразить, что исключение почти всей конкретной информации делает трудным понимание того, что представляет собой исходная ситуация. Таким образом, было бы полезно убедиться, что один человек или более могут войти в такую ситуацию в определенное время, или лучше, мысленно имитировать эту гипотетическую ситуацию, т. е. путем размышления в соответствии с подходящими ограничениями. Аргументируя в пользу концепции справедливости, мы должны быть уверены, что она находится среди дозволенных альтернатив и удовлетворяет постулированным формальным ограничениям. Ни одно рассмотрение не может засчитываться в ее пользу до тех пор, пока признание рациональности рассмотрения напрямую не будет связано с отсутствием у нас того знания, которое исключено. Оценка принципов должна зависеть от следствий их публичного признания и универсального приложения, в предположении, что с ними согласен каждый. Утверждение, что определенная концепция справедливости могла бы быть выбрана в исходном положении, эквивалентно тому, что рациональное размышление, удовлетворяющее некоторым условиям и ограничениям, придет к определенному заключению. При необходимости аргумент может быть изложен более формально. Я буду, однако, на протяжении всего текста говорить в терминах исходного положения. Это более экономно и доходчиво, и привносит в изложение существенные особенности, которые в противном случае можно было бы проглядеть.

Эти замечания показывают, что исходное положение не мыслится как общая ассамблея, которая включает на данный момент времени всех людей того времени, или же ассамблея тех, кто мог бы жить в определенное время. Это не собрание каких-то реальных или возможных людей. Если бы мы понимали исходное положение таким образом, концепция лишилась бы своего интуитивного содержания и не имела бы ясного смысла. В любом случае исходное положение должно быть интерпретировано так, чтобы можно было в любое время принять его перспективы. Безразлично, когда принимается эта концепция или кто делает это: ограничения должны быть таковы, что всегда выбираются одни и те же принципы. Занавес неведения является ключевым условием, отвечающим этому требованию. Он гарантирует не только то, что доступная информация существенна, но и то, что она одна и та же во все времена.

Можно пожаловаться на то, что условие занавеса неведения иррационально. Действительно, можно возразить, что принципы должны быть выбраны в свете всего имеющегося знания. Есть различные ответы на это соображение. Здесь я набросаю те из них, которые ведут к упрощениям, необходимым для существования теории вообще. (Относящиеся к кантианской интерпретации исходного положения ответы будут даны в § 40.)

Начну с того, что поскольку различия между сторонами им неизвестны и все одинаково рациональны и поставлены в одинаковые условия, каждый убеждается одними и теми же аргументами. Следовательно, мы можем согласиться на выбор в исходном положении с точки зрения индивида, выбранного случайно. Если некто в процессе размышления предпочтет одну концепцию справедливости другой, тогда это сделают все, и соглашение будет единогласным. Для того чтобы сделать обстоятельства более занимательными, вообразим, что стороны общаются друг с другом через посредника, который должен формулировать представляемые сторонами альтернативы и предлагать аргументы в их защиту. Он препятствует попыткам организации коалиций, и он же информирует стороны, когда они приходят к взаимопониманию. Но такой арбитр в действительности оказывается лишним, поскольку, по предположению, ход размышлений сторон одинаков.

Отсюда выводится важное следствие, что у сторон нет оснований для торга в обычном смысле слова. Никто не знает ни своего положения в обществе, ни своих естественных дарований, и, следовательно, никто не в состоянии кроить принципы для получения преимуществ в свою пользу. Мы могли бы вообразить, что одна из договаривающихся сторон грозит не идти на соглашение до тех пор, пока остальные не согласятся на выгодные для нее принципы. Но как она узнает, какие именно принципы в пользу ее интересов? То же самое справедливо относительно формирования коалиций: если группа решает соорганизоваться для того, чтобы поставить в невыгодное положение остальных, она не знала бы, каким образом поставить своих членов в выгодное положение при выборе принципов. Даже если члены группы убедили бы остальных согласиться с их предложением, у них не было бы гарантии, что это им выгодно, так как люди из группы не могут идентифицировать себя ни с именем, ни с дескрипцией. Есть один случай, где это заключение не проходит, а именно накопление. Так как личности в исходном положении знают, что они современники (беря настоящее время как данность интерпретации), они могут извлечь выгоду для своего поколения, отказываясь жертвовать чем-то для потомков. Они просто признают принцип, что никто не обязан копить для потомства. Копили или нет предыдущие поколения — не имеет никакого отношения к тому, что могут сделать сейчас стороны по этому поводу. Так что тут занавес неведения не гарантирует желаемого результата. Следовательно, для разрешения проблем справедливости между поколениями, я модифицирую мотивационную посылку и добавлю еще одно ограничение (§ 22). С их учетом ни одно поколение не будет способно сформулировать принципы, специально предназначенные для продвижения именно своих интересов; кроме того, могут быть выведены значительные ограничения на принцип накопления (§ 44). Каково бы ни было временное положение личности, каждый должен решать за всех12.

Ограничения в конкретной информации в исходном положении, играют, следовательно, фундаментальную роль. Без них мы не могли бы разработать вообще никакой теории справедливости. Мы могли бы довольствоваться расплывчатой формулировкой, что справедливость есть нечто, на что можно было бы согласиться, не имея практически возможности сказать что-либо о предмете самого соглашения. Формальные ограничения концепции правильности, применяемые к принципам прямым образом, недостаточны для наших целей. Занавес неведения делает возможным единогласный выбор конкретной концепции справедливости. Без этих ограничений на знание проблема торга в исходном положении была бы безнадежно сложной. Даже если бы существовало теоретическое решение, мы не могли бы, по крайней мере сейчас, найти его.

Понятие занавеса неведения неявно содержится, я полагаю, в этике Канта (§ 40). Тем не менее, проблема определения знания сторон и характеристика альтернатив, им доступных, часто упускается, даже в договорных теориях. Иногда ситуация морального размышления представлена таким неопределенным образом, что нельзя понять, чем она вообще может обернуться. Так, доктрина Перри является существенно договорной: он полагает, что социальная и личностная интеграции должны идти в соответствии с совершенно разными принципами (последняя — в соответствии с рациональным благоразумием, а первая — в соответствии с согласием людей доброй воли). Он отвергает утилитаризм по тем же самым основаниям, которые предлагались ранее: а именно, что утилитаризм неправомерно распространяет принцип выбора для одной личности на выбор, перед которым ставится общество. Правильный курс действий характеризуется наилучшим осуществлением социальных целей, которые могли бы быть сформулированы рефлективным соглашением, при условии, что стороны имеют полное знание обстоятельств и движимы благожелательным отношением к интересам других.

Однако при этом не представлено никакой точной процедуры для оценки возможных результатов такого рода соглашений. В самом деле, без дальнейшей разработки деталей нельзя сделать никаких заключений на этот счет13. Я здесь не хочу критиковать других; скорее, я хочу объяснить необходимость того, что многим часто кажется малозначащами деталями.

Причины введения занавеса неведения выходят за пределы элементарного упрощения. Мы хотим определить исходное положение таким образом, чтобы можно было получить желательное решение. Если допустить знание частностей, тогда на результат повлияют произвольные случайности. Как мы уже видели, для любого человека преимущество с использованием угрозы — это не принцип справедливости. Если исходное положение должно привести к справедливому соглашению, обстоятельства для сторон должны быть честными, и обращаться с ними следует как с равными моральными личностями. Произвол в мире должен быть исправлен через упорядочение обстоятельств исходной договорной ситуации. Более того, если в выборе принципов нам требуется единодушие, то даже при наличии полной информации в этом случае могут быть разрешены лишь отдельные весьма ясные случаи. Концепция справедливости, основанная на единодушии, в этих обстоятельствах была бы слабой и тривиальной. Но как только знание исключено, требование единодушия вполне уместно, и тот факт, что оно может быть удовлетворено, имеет огромную важность. Это позволяет сказать нам, что предпочтительная концепция справедливости представляет истинное примирение интересов.

И последнее замечание. По большей части я буду предполагать, что стороны обладают всей общей информацией. Ни один общий факт не скрыт для них. Я делаю это, главным образом, чтобы избежать осложнений. Тем не менее, концепция справедливости должна быть публичным основанием в условиях социальной кооперации. Желательно, чтобы проблема была общедоступной, и поэтому необходимы ограничения на сложность принципов. Подобным же образом должны быть пределы в использовании теоретического знания в исходном положении. Было бы трудно классифицировать и оценивать сложность различных видов общих фактов. Я и не буду пытаться делать это. Мы, тем не менее, распознаем тонкие теоретические конструкции при встрече с ними. Вполне разумно считать тогда, при прочих равных условиях, что одна концепция справедливости предпочтительна в сравнении с другой, если первая основана на более простых общих фактах, а выбор концепции не зависит от сложных вычислений в свете огромного массива теоретически определимых возможностей. Желательно, чтобы основания публичной концепции справедливости были очевидны всякому, когда это позволяется обстоятельствами. Все эти соображения, я полагаю, говорят в пользу двух принципов справедливости при сравнении их с критерием полезности.

25. РАЦИОНАЛЬНОСТЬ СТОРОН

Я предполагаю везде, что люди в исходном положении рациональны. Но я также предположил, что они не знают своей концепции блага. Это означает, что хотя они знают о наличии у них рационального жизненного плана, они не знают деталей этого плана, конкретных целей и интересов, которые требуют реализации. Но могут ли они в этом случае решить, какая из концепций справедливости наиболее выгодна для них? Или же следует предположить, что они обречены на простое гадание? Для того чтобы справиться с этой трудностью, я постулирую, что они принимают трактовку блага, которой мы коснулись в предыдущей главе: они предполагают, что они обычно предпочитают больше первичных социальных благ.

Конечно, может случиться так, что при устранении занавеса неведения некоторые люди, по религиозным или другим причинам, на самом деле не захотят иметь этих благ в большем объеме. Но с точки зрения исходного положения, для сторон рационально хотеть большей доли, так как в любом случае их не вынуждают брать больше, чем они хотят. Таким образом, хотя стороны лишены информации о своих конкретных целях, они имеют достаточно знания для того, чтобы ранжировать альтернативы. Они знают, что в общем они должны стараться защищать свои свободы, расширять свои возможности, и усиливать средства для реализации своих целей, какими бы они ни были. Руководимые теорией блага и общими фактами моральной психологии, они размышляют уже не просто догадками. Они могут принимать рациональные решения в обычном смысле.

Заимствованная здесь концепция рациональности, за исключением одной существенной особенности, весьма стандартна в социальной теории14. Предполагается, что рациональная личность имеет согласованное множество предпочтений в отношении к доступным ей возможностям. Она ранжирует эти возможности в зависимости от того, насколько они служат ее целям. Она следует плану, который удовлетворит больше желаний, и имеет большие шансы на успешную реализацию. Специальное предположение, которое я делаю, состоит в том, что рациональный индивид не страдает завистью. Он не готов примириться с потерей, только если другие имеют столь же мало. Он не подавлен знанием или ощущением того, что другие имеют больший индекс основных социальных благ. Это, по крайней мере, истинно, если различие между ним и другими не превышает некоторого предела, и он не верит, что существующие неравенства основаны на несправедливости или являются результатом работы случая без компенсирующей социальной цели (§ 80).

Предположение, что стороны не подвержены зависти, поднимает некоторые вопросы. Вероятно, мы должны были бы предположить также, что они не подвержены и другим чувствам, таким как стыд или унижение (§ 67).

Удовлетворительное рассмотрение справедливости должно иметь дело и с этими проблемами, но пока я откладываю эти усложнения в сторону. Другое возражение нашей процедуре заключается в том, что она слишком нереалистична. Некоторые люди одержимы этими чувствами. Как может концепция справедливости игнорировать этот факт? Для того чтобы ответить на этот вопрос, я делю аргумент в пользу принципов справедливости на две части. В первой части принципы выводятся в предположении, что зависти не существует, а во второй мы рассматриваем, является ли результирующая концепция осуществимой в обстоятельствах человеческой жизни.

Один резон для такой процедуры заключается в том, что зависть имеет тенденцию ухудшать положение каждого. В этом смысле она коллективно убыточна. Предположение об ее отсутствии равносильно тому, что при выборе принципов люди должны думать о себе как об имеющих свой собственный план жизни, который достаточен сам по себе. Они имеют уверенное чувство собственного достоинства и поэтому не имеют желания отказываться ни от одной из своих целей, при условии, что другие имеют меньшие средства для достижения своих целей. Моя концепция справедливости основана на этом предположении, и я постараюсь вывести следствия такого подхода. Позднее я постараюсь показать, что применение на практике принятых принципов приводит к социальному устройству, в котором зависть и другие деструктивные чувства, вероятно, не должны быть слишком сильными. Концепция справедливости устраняет условия, при которых возникают такие разрушительные установки. Следовательно, она внутренне устойчива (§§ 80–81).

Предположение о взаимной незаинтересованной рациональности в этом случае приводит к следующему: люди в исходном положении стараются признать принципы, которые способствуют их системе целей наилучшим образом. Они делают это, пытаясь выиграть для себя наивысший индекс основных социальных благ, так как это позволяет им осуществлять свою концепцию блага наиболее эффективно, какой бы она ни была. Стороны не пытаются предоставить друг другу преимущества или нанести вред, они не движимы привязанностями или обидами. Не стремятся они и получить выгоды за счет друг друга, они не завистливы или не тщеславны. В игровых терминах мы могли бы сказать так: они ведут борьбу за абсолютно высокий, какой только возможен, счет. Они ве желают высокого или низкого счета для своих оппонентов, не ищут максимизации или минимизации различий между своими и чужими успехами. Идея игры, на самом деле, не применима здесь, так как стороны хотят не выиграть, а получить как можно больше очков, исходя из их собственной системы целей.

Есть еще одна предпосылка, гарантирующая строгое согласие (compliance). У сторон предполагается способность к чувству справедливости, и этот факт публично известен им. Смысл этого условия — в гарантии целостности соглашения, сделанного в исходном положении. Это не означает, что в своих размышлениях стороны применяют некоторые конкретные концепции справедливости, потому что это привело бы к подрыву мотивационной предпосылки. Скорее это означает, что стороны могут положиться друг на друга в понимании каких-бы то ни было принципов, на которые они, наконец, согласились, и действий в соответствии с ними. Как только принципы признаны, выполнение их сторонами может привести к зависимости сторон друг от друга.

При достижении соглашения они знают, что их предприятие не напрасно: их способность к чувству справедливости гарантирует, что выбранные принципы будут соблюдаться. Существенно заметить, однако, что это предположение все еще допускает человеческую способность действовать на основании различных концепций справедливости. Сторонам следует рассмотреть имеющие отношение к делу как общие факты человеческой психологии, так и принципы морального обучения. Если концепция справедливости не может обеспечить поддержки самой себе или же она неустойчива, этот факт не должен быть упущен. Потому что в этом случае следует предпочесть, быть может, другую концепцию справедливости. Предположение говорит только, что стороны имеют способность к справедливости в чисто формальном смысле: принимая во внимание все относящееся к делу, включая общие факты моральной психологии, стороны будут придерживаться однажды выбранных принципов. Они рациональны в том, что не вступят в соглашения, которых они не в силах соблюсти, или сделают это с большими трудностями. Среди прочих соображений, они учитывают склонность к обязательствам (commitments) (§ 29). Таким образом, при оценке концепций справедливости лица в исходном положении должны предположить, что с принятой концепцией будут строго соглашаться. Следствия этого соглашения должны разрабатываться исходя из этого основания.

Учитывая предыдущие замечания относительно рациональности и мотивации сторон, можно полагать описание исходного положение у основном завершенным. Итогом описания является следующий перечень элементов исходной ситуации и их вариантов. (Звездочка означает интерпретации, составляющие исходное положение.)

1. Природа сторон (§ 22)

*а) непрерывающиеся (continuing) личности (главы семей или генетические ряды) б) отдельные индивиды в) ассоциации (государства, церкви и другие корпоративные организации)

2. Субъект справедливости (§ 2) *'a) базисная структура общества б) правила корпоративных ассоциаций в) международное право

3. Представление альтернатив (§ 21) *'a) краткий (или долгий) перечень б) общая характеристика возможностей

4. Время происшествия (§ 24)

*а) любое время (во время века разума) для живущих людей б) все реальные люди (живущие в некоторое определенное время) одновременно в) все возможные люди одновременно

5. Обстоятельства справедливости (§ 22)

*а) условия умеренной скудости Юма б) вышеуказанное плюс различные крайности

6. Формальные условия на принципы (§ 23)

*а) общность, универсальность, публичность, упорядочение и окончательность б) вышеуказанное минус публичность, например

7. Знание и вера (§ 24)

*а) занавес неведения б) полная информация в) частичное знание

8. Мотивация сторон (§ 25)

*а) взаимная незаинтересованность (ограниченный альтруизм) б) элементы социальной солидарности и доброй воли в) совершенный альтруизм

9. Рациональность (§§ 25, 28)

*а) принятие эффективных мер для достижения целей с унифицированными ожиданиями и объективной интерпретацией вероятности б) вышеуказанное, но без унифицированных ожиданий и использования принципа недостаточного основания

10. Условия согласия (§ 24)

*а) вечное единодушие (unanimity in perpetuity) б) признание большинства, или чего-то подобного, наограниченный период времени

11. Условие согласия (§ 25) (Compliance condition)

*а) строгое согласие б) частичное согласие различной степени

12. Отсутствие согласия

*а) общий эгоизм б) естественное состояние

Мы можем обратиться сейчас к выбору принципов. Но сначала я упомяну ряд неверных толкований, которых следует избежать. Прежде всего, мы должны иметь в виду, что стороны в исходном положении — это теоретически определенные индивиды. Основания для их согласия устанавливаются описанием договорной ситуации и предпочтениями ими первичных благ. Таким образом, сказать, что принципы справедливости могли бы быть приняты, значит сказать, что эти люди принимали бы решения именно так, как это представлено в наших описаниях. Конечно, когда мы стараемся имитировать исходное положение в повседневной жизни, т. е. когда мы стараемся вести моральную дискуссию с соблюдением требуемых ограничений, мы обнаруживаем, что на наши размышления и суждения влияют определенные склонности и установки. Конечно, при попытках соблюдения условий этой идеализированной ситуации нам трудно будет скорректировать различные предпочтения и антипатии. Но это обстоятельство никак не влияет на убеждение, что в исходном положении только что описанные рациональные личности должны были бы прийти к определенному решению. Это суждение принадлежит теории справедливости. Совсем другой вопрос — насколько успешно человеческие существа могут выполнить эту роль в регулировании своего практического мышления.

Так как люди в исходном положении, по предположению, не проявляют интереса к интересам других (хотя они могут интересоваться делами третьей стороны), можно подумать, что справедливость как честность сама является эгоистической теорией. Это, конечно, не совпадает ни с одной из упомянутых ранее трех форм эгоизма, но некоторые могут посчитать ее все-таки эгоистичной, точно так же, как это это сделал Шопенгауэр в отношении доктрины Канта15. В нашем случае это просто недопонимание.

Ведь взаимная незаинтересованность сторон в исходном положении еще не подразумевает, что в обыденной жизни или во вполне упорядоченном обществе люди, придерживающиеся принципов, на которые они должны были бы согласиться, не интересуются друг другом. Ясно, что два принципа справедливости и принципы обязательств и естественных обязанностей требуют от нас принимать во внимание права и притязания других.

И чувство справедливости обычно заключается в эффективном желании согласиться с этими ограничениями.

Мотивацию личностей в исходном положении не нужно путать с повседневной мотивацией личностей, принимающих принципы справедливости и имеющих соответствующее чувство справедливости. В практических вопросах индивид знает о своем положении и может, если пожелает, использовать случайности в свою пользу (для получения преимуществ). Если бы чувство справедливости сподвинуло его действовать согласно принципам правильности, которые могли бы быть выбраны в исходном положении, его желания и цели определенно не были бы эгоистичными. Он добровольно принимает на себя ограничения, выраженные его интерпретацией моральной точки зрения. Мотивация сторон в исходном положении не определяет прямым образом мотивацию людей в справедливом обществе. Ведь в последнем случае мы предполагаем, что его члены вырастают и живут в условиях справедливой базисной структуры, как того требуют два принципа справедливости; и после этого предположения мы пытаемся выработать понимание того, какого рода концепции блага и моральных чувств люди могли бы приобрести (глава VIII). Следовательно, взаимная незаинтересованность сторон определяет другие мотивации только косвенно, т. е. через их воздействие на соглашение о принципах. Именно эти принципы, вместе с законами психологии (как они работают в условиях справедливых институтов), формируют цели и моральные чувства граждан вполне упорядоченного общества.

Если мы рассматриваем идею договорной теории, есть искушение полагать, что она не даст нам желаемых принципов до тех пор, пока стороны до некоторой степени не движимы благосклонностью или же интересом к интересам других. Перри, как я уже говорил ранее, рассматривал стандарты правильности и решения в качестве средств достижения целей через рефлективное согласие в условиях беспристрастности и доброй воли. Но комбинация взаимной незаинтересованности и занавеса неведения достигает во многом той же самой цели, что и благосклонность. Эта комбинация условий заставляет каждого человека в исходном положении принимать во внимание благо других. В справедливости как честности действие доброй воли является результатом ряда совместных условий. Впечатление об эгоистичности этой концепции справедливости является иллюзией, обусловленной рассмотрением лишь одного из элементов исходного положения. Далее, эта пара предположений имеет огромное преимущество перед благосклонностью и в дополнение к этому — знание. Как я уже заметил, последнее столь сложно, что невозможно разработать никакой теории вообще. Тому виной не только непреодолимо сложная информации, но и то, что сама мотивационная посылка требует разъяснения. Например, какова относительная сила благосклонности? Короче, комбинация взаимной незаинтересованности и занавеса неведения обладает преимуществами простоты и ясности, в то же самое время гарантируя в качестве результата на первый взгляд морально более привлекательные предположения.

Наконец, если стороны сами выдвигают предположения, они не будут иметь побудительного мотива к беспочвенным или произвольным принципам. Например, никто не будет настаивать на том, чтобы специальные привилегии относились к людям выше шести футов или родившимся в солнечный день. Не выдвинет никто и принцип, что основные права должны зависеть от цвета кожи или волос. Никто не сможет сказать, будут ли такие принципы работать на его преимущества. Далее, каждый такой принцип есть ограничение свободы действий человека, а такие ограничения не должны быть приняты без причины. Конечно же, мы могли бы вообразить конкретные обстоятельства, в которых подобные характеристики существенны. Так, рожденный в солнечный день мог бы быть одарен счастливым темпераментом и, стало быть, в высшей степени пригоден для занятия определенной должности в структурах власти. Но такие отличия никогда не могли бы быть предложены в качестве первых принципов, потому что должна быть некоторая рациональная связь с продвижением человеческих интересов в широком смысле слова. Рациональность сторон и их ситуации в исходном положении гарантирует, что это соображение присутствует в этических принципах и концепции справедливости16. Расовая и половая дискриминация неизбежно предполагают занятие определенными людьми предпочтительного положения в социальной системе, которое они хотят эксплуатировать к собственной выгоде. С точки зрения личностей, имеющих схожее положение в исходной ситуации, которая честна, принципы четко сформулированных расистских доктрин не только несправедливы. Они иррациональны. По этой причине мы могли бы сказать, что они вообще не являются моральными принципами, а просто средствами подавления. Им не находится места в перечне традиционных концепций справедливости17. Конечно, все это не есть дело определения. Это, скорее, следствие условий, характеризующих исходное положение, особенно условий рациональности и занавеса неведения. Таким образом, содержательность концепции правильности и исключение произвольных и пустых принципов является следствием теории.

26. РАССУЖДЕНИЕ, ВЕДУЩЕЕ К ДВУМ ПРИНЦИПАМ СПРАВЕДЛИВОСТИ

В этом и следующих разделах я займусь выбором между двумя принципами справедливости, с одной стороны, и принципом полезности — с другой. Определение рационального предпочтения какой-либо из двух возможностей — вероятно, центральная проблема в развитии концепции справедливости как честности в качестве жизнеспособной альтернативы утилитаристской традиции. Я начну этот раздел с представления некоторых интуитивных замечаний в пользу двух принципов. Я кратко обрисую качественную структуру аргумента, необходимую для убедительности принципов.

Теперь рассмотрим точку зрения любого человека в исходном положении. У него нет способа добиться для себя специальных преимуществ. А с другой стороны, у него нет и оснований для покорности в невыгодной для него ситуации. Так как ему неразумно ожидать большей, чем равная, доли в разделении социальных первичных благ и нерационально соглашаться на меньшее, благоразумным выходом в этой ситуации будет признание, в качестве первого шага, принципа справедливости, требующего равного распределения. В самом деле, этот принцип столь очевиден при симметрии сторон, что должен прийти в голову каждому человеку. Таким образом, стороны начинают с принципа, устанавливающего равные свободы для всех, так же как и равные возможности и равное распределение доходов и богатства.

Но даже при ориентации на приоритет основных свобод и честное равенство возможностей нет никаких причин к тому, чтобы это исходное признание было окончательным. Общество должно принять во внимание экономическую эффективность и требование организации и технологии. Если существуют неравенства в доходах и богатстве, а также различия во власти и степени ответственности, которые работают на то, чтобы сделать положение всех лучше по сравнению с тем, что было бы при равенстве, то почему не позволить их?

Можно было бы подумать, что в идеале индивиды должны служить друг другу. Но поскольку стороны предполагаются взаимно незаинтересованными, принятие ими этих экономических и институциональных неравенств есть лишь осознание отношений оппозиции, в которых люди находятся в обстоятельствах справедливости. Они не имеют оснований для жалоб по поводу мотивов друг друга. Таким образом, стороны согласились бы на эти различия только в том случае, если бы их угнетало ощущение того, что другие устроены лучше; но я уже предположил, что на их решения зависть не оказывает влияния. Таким образом, базисная структура должна позволить эти неравенства в той степени, в какой они улучшают ситуацию каждого, при условии, что они совместимы с равной свободой и честными возможностями. Поскольку стороны начинают с равного деления всех социальных первичных благ, тот, кто выгадывает меньше всего, имеет, так сказать право вето. Таким образом, мы приходим, к принципу различия. При рассмотрении равенства как основания для сравнения те, кто получает больше, должны делать это на таких условиях, которые оправдываются теми, кто получает меньше всех.

Путем подобного размышления стороны могли бы прийти к двум упорядоченным принципам справедливости.

Я не буду пытаться обосновать здесь это упорядочение, но сделаю некоторые замечания для понимания интуитивной идеи. Я предполагаю, что стороны считают себя свободными личностями, имеющими фундаментальные цели и интересы, во имя которых они полагают законным выдвигать притязания друг к другу относительно устройства базисной структуры общества. Религиозные интересы — знакомый исторический пример; интерес в сохранении целостности личности является другим. В исходном положении стороны не знают, какие конкретные формы принимают эти интересы; но они все-таки предполагают, что имеют такие интересы и что основные свободы, необходимые для их защиты, гарантируются первым принципом. Так как люди должны гарантировать эти интересы, они ставят первый принцип перед вторым.

Случай двух принципов может быть усилен более детальным рассмотрением понятия свободной личности.

Стороны полагают, что они имеют интересы высшего порядка, в которые оформлены и регулируются социальными институтами все другие интересы, включая даже фундаментальные интересы. Они не считают себя неизбежно связанными, или отождествленными, с преследованием конкретного комплекса фундаментальных интересов, которыми они могли бы обладать в некоторое данное время, хотя они желают иметь право продвигать такие интересы (при условии, что они допустимы). Скорее, свободные личности воспринимают себя в качестве существ, которые могут пересмотреть и изменить свои окончательные цели и которые отдают предпочтение сохранению свободы. Отсюда, они не только имеют окончательные цели, которые они могут преследовать или отвергать, но и хранят верность и преданы тем целям, которые формируются и утверждаются в свободных обстоятельствах. Так как два принципа гарантируют социальную форму, поддерживающую эти условия, согласятся, скорее всего, на них, а не на принцип полезности. Только при таком соглашении стороны могут быть уверены в том, что будут гарантированы их интересы высокого порядка как свободных личностей.

Приоритет свободы означает, что раз основные свободы установлены эффективно, экономическое благосостояние не может быть результатом обмена на меньшие или неравные свободы. Только в том случае, когда социальные обстоятельства не позволяют эффективно установить эти основные права, можно говорить об их ограничении; и даже тогда ограничения прав могут быть допущены только в той степени, в какой они являются необходимым шагом в подготовке того этапа, когда ограничения больше не оправдываются.

Отрицание равных свобод может защищаться только в случае необходимости существенных изменений жизненных условий, после которых можно воспользоваться свободами. Таким образом, принимая упорядочение двух принципов, стороны предполагают, что условия их общества, каковы бы они ни были, допускают эффективную реализацию равных свобод. Или если же они не допускают этого, обстоятельства, тем не менее, достаточно благоприятны, так чтобы приоритет первого принципа указывал на наиболее настоятельные изменения и предлагал предпочтительный путь к социальному состоянию, в котором могут быть установлены все основные свободы. Полная реализация двух упорядоченных принципов представляет собой долговременный процесс именно упорядочения, по крайней мере, в разумно благоприятных условиях.

Из всего сказанного возникает впечатление, что два принципа являются по меньшей мере правдоподобной концепцией справедливости. Возникает, однако, проблема систематического их обоснования. В этом плане предстоит сделать несколько вещей. Нужно разработать следствия этих принципов для институтов и обозначить последствия для фундаментальной социальной политики. При этом они пройдут проверку сравнением с нашими обдуманными суждениями справедливости. Часть вторая посвящена как раз этому. Но можно также попытаться найти решающие аргументы в их пользу с точки зрения исходного положения. Для того чтобы понять, как это может быть сделано, полезно в качестве эвристического приема рассматривать два принципа в качестве решения задачи о нахождении максимина в проблеме социальной справедливости. Есть некоторое соотношение между двумя принципами и правилом максимина для выбора в условиях неопределенности18. Это видно из того факта, что два принципа человек должен был бы выбрать для устройства такого общества, в котором положение человека предписывается его врагом. Согласно правилу максимина, альтернативы ранжируются по их наихудшему результату: мы должны принять альтернативу, худший результат которой превосходит худшие результаты других альтернатив19. Люди в исходном положении, конечно, не предполагают, что их исходное положение в обществе устанавливается их недоброжелателем. Как я замечаю ниже, они не должны исходить из ложных посылок. Занавес неведения не нарушает этой идеи, так как отсутствие информации — это не дезинформация. Но два принципа справедливости могли бы быть выбраны для вынужденной защиты сторон против такой случайности, и как раз такой подход придает смысл концепции как решению задачи нахождения максимина. Подобная аналогия предполагает, что если исходное положение описывается так, что для сторон рационально принять консервативную позицию, выраженную правилом максимина, то в пользу двух принципов может быть сконструирован убедительный аргумент. Ясно, что правило максимина, в общем, не является надежным гидом при выборе в условиях неопределенности. Но оно имеет место в ситуациях, отмеченных определенными специфическими особенностями. Я хочу показать, что два принципа имеют с этой стороны хорошую поддержку, поскольку исходное положение имеет эти особенности в очень большой степени.

Существуют три основные особенности ситуаций, которые придают правдоподобность этому необычному правилу20. Во-первых, так как это правило не принимает во внимание вероятность возможных ситуаций, должно быть некоторое оправдание решительного игнорирования оценок этих вероятностей. С первого взгляда, наиболее естественное правило выбора заключается в том, чтобы вычислять ожидание денежного приобретения для каждого решения, и затем предпринимать действия с наивысшими перспективами. (Это ожидание определяется следующим образом: предположим, что gij представляет числа в таблице приобретений и потерь, где i это индекс ряда и j индекс столбца; и пусть pj, j = 1, 2, 3 будет вероятность обстоятельств, с? рi = 1. Тогда ожидание решения равно?pigij.) Но может быть, например, такая ситуация, в которой знание вероятностей невозможно или же чрезвычайно ненадежно. В этом случае есть основания для скептицизма в отношении вероятностных вычислений, особенно в случаях, когда решение является важным и должно быть оправдано в глазах других.

Вторая особенность, которая предполагает правило максимина, такова: выбирающий человек имеет концепцию блага, такую, что он совсем мало заботится, если вообще заботится, о том, что он мог бы получить сверх минимального дохода, который гарантируется ему правилом максимина. Для него нет смысла испытывать судьбу ради будущих преимуществ, особенно, когда возможные потери окажутся для него решающими.

Последнее обстоятельство подводит нас к третьей особенности, а именно, что отвергнутые альтернативы имеют неприемлемый итог, поскольку ситуация связана с серьезным риском. Конечно, влияние этих особенностей особо велико при их сочетании. Парадигмальная ситуация в следовании правилу максимина получается тогда, когда все три особенности реализуются в наиболее полной мере.

Рассмотрим вкратце природу исходного положения, имея в виду три специальные особенности. Начнем с того, что занавес неведения исключает всякое знание вероятностей. Стороны не имеют оснований для оценки вероятностной природы своего общества или своего места в нем. У них нет оснований для вероятностных подсчетов. Стороны должны принять во внимание тот факт, что их выбор принципов должен казаться разумным другим, в частности их потомкам, чьи права будут при этом сильно задеты. Эти рассмотрения усиливаются тем фактом, что стороны очень мало знают о возможных состояниях общества. Они не только неспособны к догадкам о вероятностях различных возможных обстоятельств; они не могут многого сказать по поводу того, каковы эти возможные обстоятельства, и уж тем более, перечислить их и предвидеть исход каждой доступной альтернативы. Процесс решения еще более неясен по сравнению с примером в таблице. Именно по этой причине я говорил только о соотношении с правилом максимина.

Вторую особенность иллюстрируют несколько видов аргументов в пользу двух принципов справедливости.

Таким образом, если мы можем утверждать, что эти принципы дают работающую теорию социальной справедливости и что они совместимы с разумными требованиями эффективности, тогда эта концепция гарантирует удовлетворительный минимум. Нет особого смысла пытаться добиться лучшего. Таким образом, цель многих аргументов, особенно в части второй, состоит в том, чтобы через применение их к некоторым главным вопросам социальной справедливости показать, что два этих принципа представляют собой удовлетворительную концепцию. Детали аргументов связаны с философскими целями. Более того, этот ход мысли окажется практически бесспорным, если мы сможем установить приоритет свободы. Ведь этот приоритет влечет, что люди в исходном положении не имеют желания гнаться за большими приобретениями ценой основных равных свобод. Минимум, гарантированный двумя принципами в лексическом порядке, это не тот минимум, который стороны хотят подвергать риску ради больших экономических и социальных преимуществ (§§ 35–37).

Наконец, третья особенность имеет дело с вопросом, возможно ли, чтобы другие концепции справедливости приводили к институтам, которые стороны могут найти нетерпимыми. Например, иногда говорят, что при определенных условиях принцип полезности (в любой форме) оправдывает если не рабство и крепостное право, то, во всяком случае, серьезные нарушения свободы ради большей экономической и социальной выгоды. Нет необходимости обсуждать здесь истинность этой точки зрения. Она нужна нам пока только для иллюстрации того, что концепции справедливости могут привести к таким результатам, которые стороны не готовы принять.

И если есть под рукой готовая альтернатива в виде двух принципов справедливости, гарантирующих удовлетворительный минимум, то для сторон неразумно, если не иррационально, не реализовать эти условия.

Таков краткий набросок особенностей ситуаций, в которых правило максимина и аргументы в пользу двух принципов справедливости, подходящие для этих случаев, являются полезными. Таким образом, если перечень традиционных взглядов (§ 21) представляет возможные решения, эти принципы могли бы быть выбраны согласно правилу максимина. Исходное положение достаточным образом проявляет эти специальные особенности, что крайне важно при учете фундаментального характера выбора концепции справедливости. Эти замечания о правиле максимина имеют лишь цель прояснения проблемы выбора в исходном положении. Я заключу этот параграф рассмотрением возражений, которые могут быть сделаны против принципа различия; это приводит к другому важному вопросу. Суть возражений заключается в том, что поскольку нам нужно максимизировать (подверженные обычным ограничениям) перспективы наименее преуспевающих, кажется, что справедливость крупномасштабных прибавок и убыли в ожиданиях более преуспевших может зависеть от небольших изменений в перспективах тех, кто находится в наихудшем положении. Пример: дозволены предельные контрасты в богатстве и доходах, при условии, что они необходимо приведут к подъему ожиданий наименее удачливых в самой малой степени. Но в то же самое время подобные неравенства, благоприятствующие более преуспевшим, запрещены, когда находящиеся в худшем положении теряют последнее. И все же кажется экстраординарным, что справедливость увеличения ожиданий лучше устроенных, скажем, на миллион долларов, должна Я зависеть от того, увеличатся или уменьшатся на цент перспективы наименее преуспевших. Это возражение аналогично следующей известной трудности с правилом максимина.

Рассмотрим последовательность таблиц приобретений и потерь для всех натуральных чисел n: n

1/n Даже если для некоторых самых малых чисел разумно выбирать второй ряд, все-таки имеется и другая более поздняя точка в последовательности, когда иррационально не выбирать первый ряд, что противоречит правилу.

Часть ответа на это состоит в том, что принцип различия не был предназначен для применения к таким абстрактным возможностям. Как я уже сказал, проблема социальной справедливости — это вовсе не распределение ad libitum различного рода вещей, будь это деньги, собственность или что-либо еще, среди индивидов. Это и не нечто, о чем имеются некоторые ожидания, которые можно тасовать во всех возможных комбинациях. Возможности, о которых говорится в возражениях, не могут возникнуть в реальных случаях; вероятное множество их столь ограничено, что они исключены21. Причина этого состоит в том, что два принципа выступают вместе как одна концепция справедливости, применяемая к базисной структуре общества как к целому. Действие принципов равных свобод и честного равенства возможностей предотвращает появление таких случайностей, потому что мы поднимаем ожидания наиболее преуспевших только таким образом, который требуется для улучшения ситуации наименее преуспевших. Ведь большие ожидания находящихся в более благоприятном положении покрывают затраты на обучение или отвечают организационным требованиям, тем самым внося вклад в общее преуспевание. В то время как ничто не гарантирует, что неравенства не будут значительными, имеется постоянная тенденция к их снижению через увеличение доступности образования для талантов и через все расширяющиеся возможности. Условия, установленные другими принципами, гарантируют, что результирующие контрасты будут меньшими, чем различия, которые люди часто терпели в прошлом.

Мы должны также заметить, что принцип различия предполагает не только действие других принципов, но также определенную теорию социальных институтов. В частности, как будет сказано в главе V, наше наблюдение основано на идее, что в конкурентной экономике (с частной собственностью или без нее) с системой открытых классов чрезмерное неравенство не будет правилом. При заданном распределении природных дарований и законах мотивации большие контрасты не просуществуют долго. Следует подчеркнуть, что нет возражений против обоснования выбора первых принципов, исходя из общих фактов экономики и психологии. Как мы видели, стороны в исходном положении должны знать общие факты о человеческом обществе. Так как это знание входит в предпосылки их размышлений, выбор принципов соотносится с этими фактами. Существенно здесь то, что посылки эти должны быть истинными и достаточно общими. Часто возражают, например, что утилитаризм может позволить рабство и крепостничество, как и другие ущемления свободы. Оправданы ли эти институты, зависит от того, можно ли показать тщательными вычислениями, что они дают более высокий баланс счастья. На это утилитарист ответит, что природа общества такова, что такие вычисления обычно свидетельствуют против подобных ограничений свободы.

Договорные теории согласны с утилитаризмом в том, что фундаментальные принципы справедливости существенно зависят от естественных фактов о людях в обществе. Эта зависимость делается явной через описание исходного положения: решение сторон рассматривается в свете общего знания. Более того, различные элементы исходного положения предполагают много вещей относительно обстоятельств человеческой жизни.

Некоторые философы полагали, что первые этические принципы должны быть независимы от всех случайных посылок, что они не должны полагать допустимыми никакие истины, кроме тех, которые следуют из логики или анализа концепций. Моральные концепции должны быть справедливы во всех возможных мирах. Этот взгляд делает моральную философию исследованием этики творения: размышления о резонах всемогущего божества могли бы развлечь нас в поисках определений, какой из возможных миров является лучшим.

Выбираться должны даже общие факты природы. У нас, конечно, есть естественный религиозный интерес к этике творения. Но она превышает человеческие способности. С точки зрения договорной теории это равнозначно предположению, что лица в исходном положении не знают вовсе ничего о самих себе и своем мире. Как же тогда могут приниматься решения? Проблема выбора вполне определена только в том случае, когда альтернативы подходяще ограничены естественными законами и другими условиями, и те, кто принимает решения, уже имеют определенные предпочтения в выборе альтернатив. Без некоторой структуры такого рода поставленный вопрос не является определенным. По этой причине при выборе принципов справедливости мы без колебаний предполагаем определенную теорию социальных институтов. В самом деле, нельзя обойтись без общих фактов, как нельзя обойтись и без концепции блага, на основании которой стороны ранжируют альтернативы. Если эти предположения истинны и достаточно общие, все в порядке, потому что без этих элементов вся схема была бы беспочвенна и пуста.

Из этого видно, что при аргументации в пользу даже первых принципов справедливости нужны как общие факты, так и моральные условия. В договорной теории эти моральные условия принимают форму описания исходной договорной ситуации. В ходе получения концепции справедливости существует также разделение труда между общими фактами и моральными условиями, и оно разнится от одной теории к другой. Как я замечал, принципы различаются в такой степени, в какой они включают в себя желаемый моральный идеал. Для утилитаризма характерна значительная роль аргументации от общих фактов. Утилитаризм стремится парировать возражения, полагая, что законы общества и человеческой природы отвергают случаи, которые оскорбительны для наших обдуманных суждений. В противоположность этому, справедливость как честность более прямым образом внедряет обычно понимаемый идеал справедливости в свои первые принципы. Такая концепция меньше полагается на общие факты в достижении соответствия с нашими суждениями справедливости. Это гарантирует, что она подходит к более широкому кругу возможных случаев.

Есть две причины, которые оправдывают подобное включение идеалов в первые принципы. Первая, и наиболее явная, состоит в том, что предположения, на основании которых утилитарист верит, что отрицание свободы вряд ли будет иметь оправдание, могут быть только вероятно истинными, или даже сомнительными (§ 33). С точки зрения исходного положения, может быть неразумно опираться на эти гипотезы, и следовательно, гораздо разумнее более точно встроить идеал в выбранные принципы. Таким образом, кажется, что стороны скорее предпочтут гарантировать свои основные свободы прямым образом, нежели поставить их в зависимость от неопределенных и спекулятивных бухгалтерских подсчетов. Эти соображения подтверждаются стремлением избежать запутанных теоретических аргументов при формулировке публичной концепции справедливости (§

24). В отличие от аргументации в пользу двух принципов соображения в пользу критерия полезности нарушают это ограничение. Но, во-первых, имеется реальное преимущество в окончательных взаимных заявлениях людей, что хотя теоретические вычисления полезности всегда оказываются в пользу равных свобод (предположим, что здесь именно этот случай), они не желают, чтобы было по-другому. Так как в справедливости как честности моральные концепции являются публичными, выбор двух принципов на самом деле представляет такое заявление. И выгоды от такого коллективного заявления благоприятствует этим принципам, даже если утилитаристские предположения были бы истинными. Эти вопросы я рассматриваю более детально в связи с публичностью и стабильностью (§ 29). Интересующий нас вопрос здесь состоит в том, что в то время как в общем случае в этическую теорию могут включаться естественные факты, есть, тем не менее, основательные причины для внедрения утверждений справедливости в первые принципы более прямым способом, чем это может потребоваться при теоретически полном осмыслении случайностей мира.

27. РАЗМЫШЛЕНИЕ, ВЕДУЩЕЕ К ПРИНЦИПУ СРЕДНЕЙ ПОЛЕЗНОСТИ

Сейчас я хочу проверить соображения, благоприятствующие принципу средней полезности. Классический принцип мы обсудим позднее (§ 30). Одним из достоинств договорной теории является выявление того, что эти принципы представляют отчетливо различные концепции, несмотря на совпадение многих их практических следствий. Лежащие в их основе аналитические предположения весьма различны в том смысле, что ассоциируются с противоречащими друг другу интерпретациями исходной ситуации. Но сначала следует сказать о значении полезности. Она понимается, в традиционном смысле, как удовлетворение желания; и это допускает межличностные сравнения, которые могут быть, по крайней мере, учтены в остатке. Я предполагаю также, что полезность измеряется процедурой, независимой от выбора, который включает риск, постулированием, скажем, способности к ранжированию уровней удовлетворения. Это традиционные предположения, и хотя они довольно сильны, я не буду здесь подвергать их критике. Насколько это возможно, я хочу рассмотреть историческую доктрину как она есть.

В применении к базисной структуре, классический принцип требует такого устройства институтов, при котором максимизировалась бы абсолютно взвешенная сумма ожиданий репрезентативных людей. Эта сумма получается взвешиванием ожиданий количества людей в соответствующем положении и затем сложением результатов. Таким образом, при прочих равных вещах, когда число людей в обществе удваивается, общая полезность становится вдвое больше. (Конечно, с утилитаристской точки зрения ожидания являются мерой всеобщего удовлетворения, испытанного и предвкушаемого. Они не есть просто индексы первичных благ, как это имеет место в справедливости как честности.) В противоположность этому принцип средней полезности направляет общество на максимизацию не общей, а средней полезности (на душу населения). Это кажется более современным взглядом: его разделяли Милль и Уикселл22. Для применения этой концепции к базисной структуре институты должны быть устроены таким образом, чтобы максимизировать процентно взвешенную сумму ожиданий репрезентативных индивидов. Для вычисления этой суммы мы умножаем ожидания на долю общества в соответствующем положении. Таким образом, больше не верно, при прочих равных вещах, что при удвоении численности населения общества полезность также удваивается. Наоборот, пока остается неизменной процентная доля различных положений, полезность остается той же самой.

Какой из этих принципов полезности предпочесть в исходном положении? Для ответа на этот вопрос следует заметить, что обе разновидности приходят к одному и тому же, если численность населения постоянна. Но когда она изменяется, появляется различие. Классический принцип требует такого устройства институтов, при условии, что они влияют на размер семей, возраст брака, и т. п., при котором достигалась бы всеобщая полезность. Из этого следует, что пока в условиях прироста числа индивидов средняя полезность на душу населения падает достаточно медленно, население следует поощрять к неограниченному росту, независимо от того, как низко пала средняя полезность. В этом случае сумма полезностей, образующаяся от большего числа лиц, достаточно велика, чтобы прикрыть долевое уменьшение на душу населения. Что касается справедливости, а не предпочтения, то в этом случае может потребоваться очень низкий уровень среднего благосостояния (см. рисунок ниже).

Формально условие роста населения неограниченным образом выражается в том, что кривая у = F(x), где у — это средняя полезность на душу населения их — численность населения, должна располагаться более полого, нежели гипербола ху = с. Потому что ху равно всеобщей полезности, и площадь прямоугольника, представляющего эту всеобщность, увеличивается по мере увеличения х всякий раз, когда кривая у = F(x) более пологая, чем ху = с.

Это следствие классического принципа показывает, что он будет отвергнут сторонами в пользу принципа средней полезности. Два принципа были бы эквивалентны только лишь при условии, что среднее благосостояние всегда падает достаточно быстро (во всяком случае, за пределами некоторого интервала), так что между принципами не оказывается серьезных расхождений. Но это предположение кажется спорным. С точки зрения человека в исходном положении, было бы рациональнее согласиться на некоторый минимальный уровень для поддержания среднего благосостояния. Так как стороны продвигают свои собственные интересы, они в любом случае не имеют желания максимизировать сумму всеобщего удовлетворения. Я предполагаю, следовательно, что более правдоподобной утилитаристской альтернативой двум принципам справедливости является принцип средней полезности, а не классический принцип.

Теперь я хочу понять, как стороны могли бы прийти к принципу средней полезности. Мои соображения носят совершенно общий характер, и если бы они были основательными, сама проблема представления альтернатив была бы обойденной. Принцип средней полезности был бы признан единственным разумным кандидатом.

Вообразим ситуацию, в которой один рациональный индивид может выбрать, к какому из нескольких обществ ему присоединиться23. Для усвоения идеи, предположим сначала, что члены этих обществ имеют одни и те же предпочтения. Далее, каждое общество имеет те же самые ресурсы и одно и то же распределение естественных талантов. Тем не менее, индивиды с одними и теми же талантами имеют различный доход, и каждое общество имеет свою политику перераспределения, которая на некотором этапе последовательного ее проведения приводит, тем самым, к снижению производства продукции. Поскольку общества реализуют в этом вопросе различные стратегии, у индивида возникает вопрос, к какому обществу присоединиться. Если он в точности знает свои собственные способности и интересы и имеет детальную информацию об этих обществах, он сможет предвидеть благосостояние, которым он насладится почти в каждом из них. Опираясь на это предвидение, он может прийти к конкретному решению. Ему вовсе нет нужды прибегать к вероятностным вычислениям.

Но этот случай весьма специфичен. Давайте изменим его шаг за шагом, так чтобы он все более походил на исходное положение. Так, предположим сначала, что наш гипотетический участник исходного положения не уверен, что его таланты позволят ему присоединиться к различным обществам. Если он предполагает, что его предпочтения совпадают с предпочтениями остальных, он может попытаться максимизировать свое ожидаемое благосостояние. Он вычисляет свои перспективы в отношении данного общества, принимая во внимание в качестве альтернатив полезности репрезентативных членов этого общества, а в качестве вероятности для каждого положения — его оценку своих шансов достижения положения. Его ожидание определяется в этом случае взвешенной суммой полезностей репрезентативных индивидов, т. е. выражением?рiui, где рi, есть вероятность достижения им i-го положения, и ui, есть полезность соответствующего репрезентативного человека. После проведенных расчетов он выбирает общество с наивысочайшими перспективами.

Несколько дальнейших модификаций подводит ситуацию еще ближе к исходному положению. Предположим, что гипотетический выбирающий не знает ничего ни о своих способностях, ни о месте которое он может занять в каждом обществе. Сохраняется предположение о том, что его предпочтения таковы же, что и предпочтения других людей в этих обществах. Теперь предположим, что он продолжает мыслить в вероятностном стиле, полагая, что имеет равные шансы быть некоторым индивидом (т. е. что его шансы подпадания под некоторого репрезентативного человека есть доля общества, которую этот человек представляет). В этом случае его перспективы, все еще тождественны средней полезности для каждого общества. Эти модификации, наконец, приводят к тому, что его ожидаемые приобретения в каждом обществе согласуются со средним благосостоянием.

До сих пор мы предполагали, что все индивиды имеют похожие предпочтения, независимо от того, принадлежат ли они одному и тому же обществу. Их концепции блага приблизительно одинаковы. Как только это в высшей степени ограничительное предположение опускается, мы делаем окончательный шаг и прибываем к разновидности исходного состояния. Пусть ничего неизвестно о конкретных интересах членов этих обществ или же человека, принимающего решения. Эти факты, как и знание структуры этих обществ, исключаются.

Занавес неведения сейчас полностью опущен. Но можно все еще вообразить, что гипотетический участник мыслит по большей части, как и прежде. Он предполагает, что имеется равная вероятность его превращения в кого угодно, обретая при этом соответствующие интересы, способности и социальное положение. Опять-таки, его перспективы являются наивысшими для общества с наибольшей средней полезностью. Это можно видеть вот из чего. Пусть п — число людей в обществе. Пусть их уровни благосостояния будут u1, и2…, un.

Тогда общая полезность есть?ui и средняя полезность?ui / n Предполагая, что участник имеет равный шанс стать любым человеком, перспективы его таковы: 1/ п и1 + 1/ п и2 +… + 1/ n un или?ui /п. Численное значение перспективы тождественно средней по лезности. Таким образом, если мы отбросим проблему межличностных сравнений полезности, а стороны будем рассматривать как рациональных индивидов, которые не имеют отвращения к риску и следуют принципу недостаточного основания в вычислении вероятностей (принцип, который лежит в основе вероятностных вычислений), тогда идея исходного состояния естественно ведет к принципу средней полезности. Как видно, выбирая его, стороны максимизируют свое ожидаемое благосостояние. Значит, некоторые формы договорной теории оказывают поддержку принципу средней полезности, а не классическому принципу. И в самом деле, как еще можно объяснить принцип средней полезности? Ведь это, строго говоря, не телеологическая доктрина, каковой является классический взгляд, и следовательно, в нем отсутствует интуитивная апелляция к идее максимизации блага. Наверняка, придерживающиеся принципа средней полезности могли бы прибегнуть к договорной теории, по крайней мере в этом объеме.

В предшествующем обсуждении я предполагал, что полезность понимается в традиционном смысле как удовлетворение желания, а кардинальные сравнения полагаются возможными. Но от такого понимания полезности большинство экономистов в последние десятилетия отказалось: оно показалось им слишком расплывчатым и не играющим существенной роли в объяснении экономического поведения. Теперь полезность понимается как способ представления выбора экономического субъекта, а не как мера удовлетворения.

Основной вид кардинальной полезности выводится из конструкции Неймана — Моргенштерна, которая основана на выборе между перспективами, включающими риск (§ 49). В отличие от традиционного понятия, эта мера принимает в расчет неопределенность и не пытается обеспечить основание для межличностных сравнений. Тем не менее, все еще можно сформулировать принцип средней полезности, используя этот вид меры: следует предположить, что стороны в исходном положении, или некотором его варианте, должны иметь функцию полезности Неймана — Моргенштерна и соответственно оценивать свои перспективы24. Конечно, следует соблюсти осторожность; например, эти функции полезности не могут принять в расчет всех рассмотрений, но должны отражать оценку сторонами того, что способствует их благу. Если же стороны руководствуются другими резонами, мы не будем иметь телеологической теории.

Однако когда в наличии все эти ограничения, может быть установлен такой утилитаристский взгляд (со средней полезностью), который принимает во внимание высокую степень неприятия риска по сравнению с той, какую любой нормальный человек должен был бы иметь в исходном положении; и чем больше это неприятие риска, тем больше эта форма принципа полезности будет напоминать принцип различия, по крайней мере, когда оценка экономических выгод находится под вопросом. Конечно, эти два принципа не суть одно и то же, так как между ними — множество различий. Но есть и подобия: риск и неопределенность, с подходяще общей перспективы, ведут к тому, что оба взгляда придают больший вес преимуществам тех, чья ситуация менее удачлива. На самом деле, разумное неприятие риска может быть столь большим, раз полностью осознаны сверхсмелые рисковые решения, что утилитаристское взвешивание может быть, для практических целей, весьма близко к принципу различия, и тогда решающим аргументом в пользу последнего является его простота.

28. НЕКОТОРЫЕ ТРУДНОСТИ, СВЯЗАННЫЕ С ПРИНЦИПОМ СРЕДНЕЙ ПОЛЕЗНОСТИ

Перед рассмотрением аргументов в пользу двух принципов справедливости я хотел бы упомянуть несколько трудностей, связанных с принципом средней полезности. Хотя первая из них является только кажущейся. Как мы видели, этот принцип может рассматриваться в качестве этики, одного рационального индивида, готового использовать все шансы для максимизации его перспектив с точки зрения исходной ситуации. Одно возражение принципу готово сразу: он предполагает реальное и равное принятие риска всеми членами общества. Принцип утверждает, что каждый должен в некоторое время действительно согласиться на одни и те же шансы.

Поскольку этого не может быть, принцип не является основательным. Рассмотрим крайний случай: рабовладелец пытается обосновать свою позицию рабам, говоря, что, во-первых, при данных обстоятельствах их общества, институт рабства на самом деле необходим для получения наибольшего среднего счастья. И во-вторых, что в исходной договорной ситуации он выбрал бы принцип средней полезности даже ценой риска, что впоследствии выяснится обоснованность его положения как раба. Мы немедленно готовы отвергнуть такой аргумент как совершенно не относящийся к сути дела или даже как оскорбительный. Можно сказать даже, что нет никакой разницы, что мог бы выбрать рабовладелец. До тех пор пока индивиды не согласятся на самом деле на концепцию справедливости, подвергающуюся реальным рисковым обстоятельствам, никто не связан ее требованиями.

С договорной точки зрения, однако, общая форма аргументации рабовладельца вполне корректна. Со стороны рабов было бы ошибкой жаловаться, что его утверждения не имеют отношения к делу, поскольку нет реального выбора или же равного риска в отношении того, как обернутся вещи. Договорная доктрина чисто гипотетическая. Мы не может иметь двух вещей сразу. С одной стороны, сначала интерпретировать теорию справедливости гипотетически, когда не могут быть найдены подходящие случаи согласия для объяснения обязанностей и обязательств индивидов, и, с другой стороны, вслед за этим настаивать на реальных ситуациях риска для того, чтобы избавиться от принципов справедливости, которых мы не хотим25.

Таким образом, в справедливости как честности опровержение аргументации рабовладельца заключается в демонстрации того, что принцип, к которому он взывает, был бы отвергнут в исходном положении.

У нас нет другого выхода, кроме как эксплуатировать различные аспекты этой исходной ситуации (или предпочтительной интерпретации) для установления того, что при сравнении принципов отдается предпочтение двум принципам справедливости.

Первую трудность с принципом средней полезности я уже упоминал при обсуждении правила максимина как эвристического средства в аргументации в пользу двух принципов. Речь идет о способе оценки вероятностей рациональным индивидом. Этот вопрос возникает потому, что в исходной ситуации нет объективных оснований для предположения, что превращения в кого угодно имеют равные шансы. Это предположение не основано на известных особенностях общества. На ранних стадиях аргументации в пользу принципа средней полезности гипотетический участник имеет некоторое знание о своих способностях и об устройстве обществ, которое он выбирает. Оценка его шансов основана на этой информации. Но на последней стадии имеется полное неведение относительно конкретных фактов (за исключением тех, которые являются следствием обстоятельств справедливости). Конструирование перспектив индивида зависит на этой стадии исключительно от принципа недостаточного основания. Когда у нас совсем нет свидетельств, возможные случаи постулируются как равновероятные26.

Я буду предполагать, что стороны, игнорируют вероятности, к которым приходят лишь на основании этого принципа. Это предположение правдоподобно, если иметь в виду фундаментальную важность исходного соглашения и желательность того, чтобы решения индивида принимали бы во внимание интересы потомков, на которых повлияет соглашение. Мы более неохотно предпринимаем рискованные шаги по поводу них, нежели в отношении себя, и мы готовы делать это только в том случае, когда нет способа избежать этих неопределенностей или же когда вероятные приобретения, оцениваемые на основании объективной информации, столь велики, что кажется совершенно безответственным отказаться от шанса, даже если принятие его может быть весьма плачевным. Так как стороны имеют альтернативу в виде двух принципов справедливости, они могут избежать неопределенностей исходного положения. Они могут гарантировать защиту своих основных свобод и разумно удовлетворительного стандарта жизни в той мере, в какой это дозволяемо условиями их общества. Но, как я утверждаю в следующем разделе, сомнительно, приводит ли реально выбор принципа средней полезности к лучшим перспективам, если не учитывать тот факт, что он основан на принципе недостаточного основания. Значит, действие занавеса неведения заключается в предпочтении двух принципов. Эта концепция справедливости лучше приспособлена к ситуации полного неведения.

Есть, конечно, предпосылки относительно общества, которые, будь они основательными, позволили бы сторонам прийти к объективной оценке равной вероятности. Для того чтобы убедиться в этом, надо обратить аргумент Эджворта для классического принципа в аргумент для принципа средней полезности27. На самом деле, его аргументация может быть приспособлена к почти любым общим стандартам политики. Идея Эджворта заключается в том, чтобы сформулировать определенные разумные предположения, при которых было бы рационально для эгоистичных сторон согласиться на стандарты полезности в качестве политического принципа в оценке социальной политики. Необходимость в таком принципе возникает потому, что политические процессы не являются конкурентными, и их решения не могут быть предоставлены рынку.

Для примирения расходящихся интересов должны быть найдены какие-то другие методы. Эджворт верил, что эгоистичные стороны могли бы согласиться на принцип полезности в качестве некоторого желаемого критерия.

Он полагал, что при большом числе событий политика максимизации полезности в отношении каждого события, по всей видимости, даст наибольшую полезность для каждого человека в отдельности.

Последовательное приложение этого стандарта к налоговому обложению и законодательству по собственности должно, по предположению, дать наилучшие результаты с точки зрения любого человека. Следовательно, через принятие этого принципа эгоистичные стороны имеют разумную гарантию, что они в конце концов не проиграют, и на самом деле улучшат свои перспективы.

Недостаток идеи Эджворта состоит в том, что необходимые посылки чрезвычайно нереалистичны, особенно в случае базисной структуры28. Установить эти посылки значит увидеть, как они неправдоподобны. Мы должны предположить, что результаты решений, которые определяют политические процессы, не только более или менее независимы, но примерно того же порядка в своих социальных последствиях. Последние не могут быть велики, потому, что в противном случае эти результаты не были бы независимыми. Больше того, следует предположить, что либо люди переходят из одного социального положения в другое случайным образом и живут достаточно долго, так что потери и приобретения усредняются, либо имеется некоторый механизм, который гарантирует, что законодательство, руководствуясь принципом полезности, распределяет свои милости по ходу времени справедливо. Но ясно, что общество не есть стохастический процесс подобного рода, и некоторые вопросы социальной политики, более важные по сравнению с другими, часто приводят к большим и стойким сдвигам в институциональном распределении преимуществ.

Если принцип средней полезности должен быть принят, стороны должны исходить из принципа недостаточного основания. Они должны следовать так называемому правилу Лапласа для выбора в условиях неопределенности.

Возможности идентифицируются некоторым естественным образом, и каждой их них приписывается одна и та же вероятность. Ни одного общего факта относительно общества не используется в поддержку такого приписывания; стороны делают вероятностные вычисления, как если бы информация не иссякла. Здесь я не могу обсуждать концепцию вероятности, но кое-что следует все-таки заметить29. Во-первых, удивительно, что смысл вероятности выступает в качестве проблемы моральной философии, особенно теории справедливости.

Это, однако, неизбежное следствие договорной доктрины, которая полагает моральную философию частью теории рационального выбора. Вероятностные рассмотрения связаны с тем, каким образом определена исходная ситуация. Занавес неведения ведет прямо к проблеме выбора в условиях полной неопределенности. Конечно, вполне возможно рассматривать стороны в качестве совершенных альтруистов и предполагать, что они мыслят так, как если бы они могли войти в положение каждого человека. Эта интерпретация исходной ситуации устраняет элемент риска и неопределенности (§ 30).

В справедливости как честности, однако, нет способа избежать полностью этой проблемы. Важно не допустить зависимости выбранных принципов от конкретных установок относительно риска. По этой причине занавес неведения устраняет также знание этих наклонностей: стороны не знают, имеют ли они или нет необычное неприятие риска. Насколько это возможно, выбор концепции справедливости должен зависеть от рациональной оценки приемлемости риска, не затронутой конкретными индивидуальными предпочтениями по поводу риска.

Конечно, социальная система может извлечь преимущества из этих варьирующихся предрасположенностей, имея институты, которые позволят полностью использовать их для общих целей. Но в идеале, как бы то ни было, базисное устройство системы не должно зависеть ни от одного из этих предрасположений (§ 81).

Следовательно, то, что принципы справедливости выражают специфично консервативную точку зрения относительно риска в исходном положении, не является аргументом в пользу двух принципов справедливости.

Важно показать, что при имеющихся уникальных особенностях этой ситуации, для человека, чье неприятие неопределенности в отношении способности к гарантированию своих фундаментальных интересов находится в норме, рационально согласиться на эти принципы, нежели на принцип полезности.

Во-вторых, я просто предположил, что вероятностные суждения, если они призваны быть мотивами рационального решения, должны иметь объективное основание, т. е. основание в знании конкретных фактов (или разумных мнений). Это не должно сводиться к отчетам об относительных частотах, но должно обеспечить основания для оценки относительной силы различных тенденций, которые воздействуют на результат.

Необходимость в объективных резонах все более настоятельна, принимая во внимание фундаментальную важность выбора в исходном положении и желание сторон, чтобы их решение казалось вполне обоснованным для других. Я предположу, следовательно, для пополнения описания исходного положения, что стороны игнорируют оценки вероятностей, не поддерживаемых знанием конкретных фактов, и опираются на принцип недостаточного основания. Требования объективных оснований не находятся в центре споров между теоретиками необайесовского подхода и сторонниками классической трактовки вероятности. Суть спора тут в том, сколь сильно интуитивные и неточные оценки вероятностей, основанные на здравом смысле, должны быть встроены в формальный аспект теории вероятности, а не использованы ad hoc образом в приспособлении их к заключениям, полученным без этой информации30. Здесь сторонники необайесовского подхода имеют сильные позиции. Конечно, лучше, когда есть возможность использования нашего интуитивного знания и здравого смысла систематическим образом, а не в нерегулярной и необъяснимой манере. Но ничего из сказанного не изменяет нашего убеждения, что вероятностные утверждения должны иметь некоторое объективное основание в известных фактах об обществе, если они должны выступать в качестве рациональных мотивов при принятии решений в специальной ситуации исходного положения.

Последняя трудность, которую я упомяну, возникает из-за особенности ожиданий в конечном шаге размышлений по поводу принципа средней полезности. Когда ожидание вычисляется в нормальном случае, полезности альтернатив (иi в выражении?рiui) выводятся из единой системы предпочтений, исходя из которых индивиды делают выбор. Полезности представляют достоинство альтернатив для этого человека согласно его схеме ценностей. В настоящем случае, однако, каждая полезность основана на интересах различных людей.

Есть столько же различных полезностей, сколько различных людей. Конечно, такой ход мысли предполагает межличностные сравнения. Но на время оставляя в стороне проблему их определения, заметим, что индивид мыслится выбирающим так, как если бы он вовсе не имел целей, рассматриваемых им в качестве его собственных. Он выбирает шанс быть одним из некоторого числа людей со всей его индивидуальной системой целей, способностями, социальным положением. Мы можем сомневаться, является ли это ожидание осмысленным. Так как нет одной схемы целей, посредством которой можно прийти к этой оценке, она не обладает необходимым единством.

Для прояснения этой проблемы давайте различим оценку объективных ситуаций и оценку аспектов личности: способности, свойства личности и система целей. С нашей точки зрения, часто достаточно легко оценить ситуацию другого индивида, специфицированную, скажем, его социальным положением, богатством и т. п. или же его перспективами в терминах первичных благ. Мы ставим себя на его место, вместе с нашим (а не его) характером и предпочтениями, и прикидываем, как реализовались бы наши планы. Мы можем пойти дальше.

Мы можем для себя оценить, что значит находиться в другом месте, имея некоторые его свойства и цели. Зная собственный план жизни, мы можем решить, рационально'было бы для нас иметь эти свойства и цели, и следовательно, рекомендуется ли нам развивать и поощрять их, если мы можем сделать это. Но при конструировании наших ожиданий, как мы должны оценивать другой образ жизни и систему окончательных устремлений? Сравнением с нашими целями или с чужими целями? Договорный аргумент предполагает то, что мы должны сделать с нашей собственной точки зрения: ценность для, нас образа жизни чужого и реализация чужих целей не представляет, как показывает предыдущее конструирование ожиданий, ценности для другого человека. Более того, из обстоятельств справедливости следует, что эти ценности различаются весьма сильно. Конфликт притязаний возникает не только потому, что людям необходимы одни и те же вещи для удовлетворения одних и тех же желаний (например, пища и одежда), но и потому, что различаются их концепции блага; и в то время как ценность основных первичных благ для нас может быть, как все согласятся, сравнима с ценностью этих благ для других, это соглашение не может быть распространено на наши конечные цели. Действительно, стороны не знают своих конечных целей, но они все-таки знают, что эти цели противоположны друг другу и не подлежат какому-либо общему стандарту измерения. Ценность чьих-либо всеобщих обстоятельств для некоторого человека вовсе не совпадает с ценностью их для нас. Таким образом, надежды, связанные с последней частью аргумента в пользу принципа средней полезности, не могут быть оправданы.

Мы можем охарактеризовать эту трудность несколько иным способом. Резоны в пользу принципа средней полезности должны как-то определить унифицированное ожидание. Предположим тогда, что стороны согласились обосновать межличностные сравнения определенными правилами. Эти правила становятся частью значения принципа полезности точно так же, как использование индекса первичных благ является частью значения принципа различия. Таким образом, эти правила сравнения (так я называю их) могут мыслиться выводимыми, например, из определенных психологических законов, которые определяют человеческое удовлетворение, при условии, что заданы такие параметры, как сила предпочтений и желаний, природные способности и физические свойства, наслаждение личными и публичными благами, и т. д. Индивиды, имеющие те же самые параметры, по соглашению, имеют одно и то же удовлетворение; и по принятию этих правил сравнения, может быть определено среднее удовлетворение, стороны должны максимизировать таким образом понимаемое ожидаемое удовлетворение. Следовательно, все рассматривают себя в качестве обладающих функцией полезности, так сказать, одной и той же глубины, и рассматривают достигаемое другими удовлетворение как допустимую составляющую часть своих собственных ожиданий, оцениваемых с перспективы исходного положения. Одни и те же унифицированные ожидания выполняются для всех, и отсюда (используя правило Лапласа) следует соглашение о принципе средней полезности.

Существенно заметить, что такой ход размышления предполагает конкретную концепцию личности. Стороны рассматриваются как не имеющие интересов высшего порядка или фундаментальных целей, ссылкой на которые они могли бы решать, какого рода личностями собираются стать. У них нет определенного характера и воли. Они являются, можно сказать, лишенными содержания личностями; будучи подчиняющимися правилам сравнения, они равно подготовлены к тому, чтобы принять их в качестве определения своего блага, независимо от того, какие оценки эти правила приписывают реализации конечных целей, даже если оценки конфликтуют с теми оценками, которых требуют их реально существующие фундаментальные интересы. Но мы предполагали, что стороны все-таки обладают определенным характером и волей, даже если специфическая природа их системы целей неизвестна им. Они являются, так сказать, детерминированными личностями: они имеют определенные интересы высшего порядка и фундаментальные цели, с помощью которых они могли бы решать, какая жизнь и какие подчиненные цели приемлемы для них. Именно эти интересы и цели, какими бы они ни были, стороны должны пытаться защищать. Так как они знают, что основные свободы, покрываемые первым принципом, будут гарантировать эти интересы, они должны признать, скорее, два принципа справедливости, нежели принцип полезности.

Итог наших размышлений таков: я аргументировал, что ожидание, на котором основывается принцип средней полезности, ложно по двум причинам. Во-первых, так как нет объективных оснований в исходном положении для принятия равных вероятностей, или же других вероятностных распределений, эти вероятности являются как бы вероятностями. Они зависят только лишь от принципа недостаточного основания и не обеспечивают независимых резонов для принятия принципа полезности. Вместо этого, апелляция к этим вероятностям является, на самом деле, косвенным способом постулирования этого принципа. Во-вторых, утилитаристский аргумент предполагает, что стороны не имеют характера или воли, что они не являются личностями с определенными окончательными интересами или конкретной концепцией своего блага, которые они стремятся защищать. Таким образом, принимая во внимание оба соображения, утилитаристский ход мышления приводит к чисто формальному выражению для ожидания, но такому, которое лишено подходящего значения. Это похоже на ситуацию, когда продолжают использовать вероятностные аргументы и делать межличностные сравнения уже после того, как перестали существовать условия их допустимого использования ввиду обстоятельств исходного положения.

29. ОСНОВАНИЯ ДЛЯ ДВУХ ПРИНЦИПОВ СПРАВЕДЛИВОСТИ

В этом разделе я использую условия публичности и окончательности для того, чтобы представить некоторые аргументы в пользу двух принципов справедливости. Я буду полагаться на факт, что для действенности соглашения стороны должны быть способны к его соблюдению при всех существенных и предвидимых обстоятельствах. Должна быть рациональная гарантия его осуществления. Аргументы, которые я представлю, подпадают под вспомогательную схему, вводимую для следования правилу максимина. Эти аргументы помогают понять, что два принципа являются адекватным минимумом того, что можно представить концепцией справедливости в ситуации большой неопределенности. Любые дальнейшие преимущества, которые мог бы дать принцип полезности, в высшей степени проблематичны, в то время как тяготы при плохом повороте событий нетерпимы. Именно в этом пункте концепция договора играет определенную роль: она предлагает условия публичности и устанавливает условия на то, что может быть предметом согласия.

Первое убедительное основание для двух принципов может быть объяснено в терминах того, что я ранее называл бременем обязательств (strains of commitment). Я утверждал (§ 25), что стороны способны к справедливости в том смысле, что есть гарантия, что их старания не напрасны. Предполагая, что они приняли в расчет все, включая общие факты моральной психологии, они могут полагаться друг на друга в следовании принятым принципам. Таким образом, они не могут входить в соглашение, возможных следствий которого они не могут принять. Они должны избегать таких соглашений, которым можно следовать только с большим трудом. Так как исходное соглашение окончательно и заключается навсегда, второго шанса нет. Ввиду серьезности возможных последствий, вопрос о бремени обязательств становится особенно острым. Человек выбирает раз и навсегда все стандарты, которые управляют его жизненными перспективами. Больше того, когда мы входим в соглашение, мы должны будем выполнить его, даже при реализации худших возможностей. В противном случае мы не действовали бы чистосердечно. Таким образом, стороны должны тщательно взвесить, готовы ли они будут придерживаться своих обязательств при всех обстоятельствах. Конечно, отвечая на этот вопрос, они обладают только общими сведениями о человеческой психологии. Но этой информации достаточно, чтобы сказать, какая из концепций справедливости включает большее бремя.

В этом отношении два принципа справедливости имеют определенное преимущество. Дело не только в том, что стороны защищают свои основные свободы, но и в том, что они страхуют себя от худших случайностей. Они не рискуют собственной свободой в ходе своей жизни ради большего блага других, поступок, который они в действительных обстоятельствах могли бы и не совершить. В самом деле, договоры такого рода превышают возможности человеческой природы. Как могут стороны знать или быть уверены, что они смогут соблюдать такое соглашение? Определенно, они не могут основывать свое доверие на общем знании моральной психологии. В любом случае два принципа справедливости обеспечивают альтернативу. Если бы единственные возможные кандидаты включали подобный риск, проблемой бремени обстоятельств можно было бы пренебречь. Но это не так, и оцениваемые в этом свете два принципа кажутся явно превосходящими все остальные.

Второе рассмотрение взывает к условиям публичности и к ограничениям на согласие. Я представлю аргументы в терминах проблемы психологической стабильности. Ранее я утверждал, что сильный аргумент в пользу концепции справедливости состоит в том, что она порождает свою собственную поддержку. Когда базисная структура общества удовлетворяет этим принципам, что известно публично в течение долгого периода времени, подвластные этим общественным устройствам развивают желание поступать согласно этим принципам и играть свою роль в институтах, которые воплощают принципы. Концепция справедливости устойчива, когда публичное осознание ее реализации социальной системой привносит с собой соответствующее чувство справедливости. Случится это или нет, зависит, конечно, от законов моральной психологии и наличия человеческих мотивов. Я буду обсуждать эти вещи позднее (§§ 75–76). Пока же мы фиксируем, что принцип полезности может потребовать большего отождествления с интересами других, чем два принципа справедливости. Таким образом, последние могут быть более стабильной концепцией, в той степени, в какой затруднительно достижение этой идентификации. Когда два принципа удовлетворены, основные свободы каждой личности гарантированы, и в некотором смысле каждый выигрывает от социальной кооперации, что определяется принципом различия. Следовательно, мы можем объяснить принятие социальной системы и принципов, которые ею выполняются, психологическими законами, согласно которым человек имеет склонность к любви, ласке и поддержке всего, что утверждает его собственное благо. Так как утверждается благо каждого, все приобретают склонность к поддержке такой схемы.

Однако когда выполняется принцип полезности, нет гарантии, что выиграет каждый. Верность социальной системе может потребовать, чтобы некоторые, в частности, наименее преуспевшие, воздержались. от преимуществ ради большего блага всего общества. Таким образом, схема не будет устойчивой до тех пор, пока тот, кто должен пожертвовать, не отождествляет собственные интересы с интересами более широкими. Но это нелегко сделать. Жертвы, о которых идет речь, вовсе не те, которые требуются в критических социальных ситуациях, когда все или некоторые должны внести свой вклад во имя общего блага. Принципы справедливости применяются к базисной структуре социальной системы и определяют жизненные перспективы. Именно этими перспективами требует пожертвовать принцип полезности. Даже когда мы менее удачливы, мы должны принять большие преимущества других в качестве достаточного основания для более низких ожиданий в течение всей нашей жизни. Это, безусловно, чрезмерное требование. На самом деле, когда общество рассматривается как система кооперации, предназначенная увеличивать благо своих членов, кажется совершенно невероятным ожидать от некоторых граждан принятия все еще худших перспектив жизни ради других на основании политических принципов. Тогда совершенно ясно, почему утилитаристы должны делать упор на роль симпатии в моральном учении и отводить благодеянию центральное место среди моральных добродетелей. Их концепция справедливости чревата нестабильностью, если не культивировать повсеместно и усердно симпатию и благодеяния. Рассматривая этот вопрос с точки зрения исходного положения, стороны должны были бы отвергнуть принцип полезности и принять более реалистическую идею устройства социального порядка на принципе взаимной выгоды. Нам нет нужды предполагать, конечно, что люди в повседневной жизни не будут приносить существенные жертвы ради друг друга, поскольку, движимые аффектами и узами привязанности, они делают это довольно часто. Но такие действия не требуются, если речь идет о справедливости базисной структуры общества.

Далее, публичное осознание двух принципов справедливости дает большую поддержку самоуважению человека, а это, в свою очередь, увеличивает эффективность социальной кооперации. Оба этих обстоятельства являются резонами для того, чтобы выбрать эти принципы. С точки зрения человека, очевидно, рационально гарантировать самоуважение. Чувство собственного достоинства необходимо людям, если они воплощают свою концепцию блага в жизнь с удовлетворением и удовольствием. Самоуважение является не столько частью некоторого рационального плана жизни, сколько чувством того, что этот план достоин выполнения. Наше самоуважение обычно зависит от уважения других. До тех пор, пока мы не почувствуем, что наши устремления и усилия уважаются ими, нам трудно, если не невозможно, утвердить мнение, что наши цели достойны борьбы за них (§ 67). По этой причине стороны должны принять естественную обязанность взаимного уважения, которое потребует от них обращаться друг с другом вежливо, и быть готовыми к объяснению мотивов своих действий, особенно в случае, когда при этом нарушаются требования других (§ 51). Более того, можно предположить, что тот, кто уважает самого себя, будет склонен к уважению другого и наоборот.

Самоуничижение ведет к презрению в отношении других и угрожает их благу в той же степени, как и зависть.

Самоуважение является взаимно самоподдерживающим чувством.

Таким образом, желательная особенность концепции справедливости состоит в публичном утверждении ею уважения людьми друг друга. На этом пути гарантируется чувство собственного достоинства. А два принципа как раз достигают этих целей. Ведь когда общество следует этим принципам, благо каждого включено в схему взаимной выгоды, и это публичное институциональное признание усилий каждого человека поддерживает людское самоуважение. Установление равной свободы и действие принципа различия приводят к тому же эффекту. Два принципа эквивалентны, как я уже замечал, попытке рассматривать распределение естественных способностей в некоторых отношениях в качестве коллективного достояния, когда более удачливые приобретали бы только такими способами, которые помогали бы проигравшим (§ 17). Я не говорю, что стороны должны быть движимы этической уместностью этой идеи. Но у них есть причины для принятия этого принципа. Устраивая неравенство во имя взаимного преимущества и воздерживаясь от эксплуатации случайностей природы и социальных обстоятельств в рамках равных свобод, люди выражают свое отношение друг к другу в самой структуре своего общества. На этом пути они гарантируют самоуважение, поскольку для них это вполне рационально.

Другой способ представления аргументации — это сказать, что принципы справедливости проявляют себя в базисной структуре общества человеческим желанием рассматривать других не как средство, а как цель. Я не буду рассматривать здесь взгляды Канта31. Вместо этого я свободно проинтерпретирую их в свете договорной доктрины. Трактовка людей как целей самих по себе, а не средств, очевидно, нуждается в объяснении. Как можно рассматривать кого-либо всегда в качестве цели и никогда в качестве средства? Определенно, мы не можем сказать, что это приводит к трактовке каждого человека согласно некоторым общим принципам, поскольку такая интерпретация делает концепцию эквивалентной формальной справедливости. По договорной интерпретации рассмотрение человека как цели самой по себе, по крайней мере, влечет, что он рассматривается согласно принципам, на которые люди согласились бы в исходном положении равенства. Потому что в этой ситуации люди имеют равное представление в качестве моральных личностей, которые рассматривают себя как цели, и принимаемые ими принципы будут рационально предназначены для защиты их требований. Договорная точка зрения как таковая определяет смысл, в котором люди рассматриваются как цели, а не только как средства.

Но возникает вопрос, а есть ли существенные принципы, передающие эту идею? Если стороны желают выразить это понятие видимым образом в базисной структуре их общества для того, чтобы гарантировать рациональный интерес каждого человека в самоуважении, какие принципы они должны выбрать? Кажется, что два принципа справедливости подходят для этой цели, потому что все имеют равные основные свободы, а принцип различия интерпретирует разницу между рассмотрением людей лишь как средства и как цели самой по себе. Рассматривать людей в качестве цели самой по себе в базисном устройстве общества значит воздерживаться от тех приобретений, которые не вносят вклада в чьи-либо ожидания. В противоположность этому, полагать людей в качестве средства, значит быть готовым к тому, чтобы обречь тех, кто меньше преуспел, на еще более низкие жизненные перспективы ради высоких ожиданий других. Таким образом, мы видим, что принцип различия, который с первого взгляда кажется чрезмерным, имеет разумную интерпретацию. Если мы предположим, что проявляющаяся в институтах социальная кооперация тех, кто уважает себя и других, будет более эффективной и гармоничной, то общий уровень ожиданий, в предположении, что мы могли бы оценить их, может быть при действии двух принципов справедливости выше, чем можно было подумать. Преимущество принципа полезности в этом отношении совсем не очевидно.

Принцип полезности требует от одних, кто менее преуспел, принять еще более низкие жизненные перспективы ради других. Вовсе не необходимо, чтобы идущие на эти жертвы рационализировали эти требования, занижая оценку собственной значимости. Из утилитаристской доктрины не следует, что ожидания индивидов становятся меньшими из-за тривиальности или неважности их целей. Но стороны должны учитывать общие факты моральной психологии. Вполне естественно испытывать потерю самоуважения и ослабление чувства значимости выполнения наших целей, когда мы, уже преуспев в меньшей степени, должны принять меньшие жизненные перспективы во имя других. Это вполне вероятно для тех случаев, когда социальная кооперация устраивается на благо индивидов. То есть люди с большими преимуществами не говорят, что они обязательно будут блюсти определенные религиозные и культурные ценности, что является обязанностью каждого. Мы здесь не рассматриваем ни доктрину традиционного порядка, ни принцип перфекционизма; наша цель — это принцип полезности. В этом примере человеческое самоуважение опирается на то, как люди рассматривают друг друга. Если стороны принимают критерий полезности, они не будут иметь поддержки в самоуважении, которое обеспечивается обязательствами других устраивать неравенства в интересах всех и гарантировать всем основные свободы. В публичном утилитаристском обществе людям, в частности наименее преуспевшим, будет труднее быть уверенными в своей собственной ценности.

Утилитарист может ответить, что в максимизации средней полезности эти рассмотрения уже приняты во внимание. Если, например, равные свободы необходимы для человеческого самоуважения и средняя полезность выше, когда утверждаются равные свободы, тогда, конечно, они должны быть установлены. Пока все ясно. Но суть дела в том, что мы не должны терять из вида условия публичности. Оно требует, чтобы в максимизации средней полезности мы были подвержены ограничению, согласно которому утилитаристский принцип принимается публично и полагается фундаментальной хартией общества. Чего мы не можем сделать, так это поднять среднюю полезность, поощряя людей принять и применять неутилитаристские принципы справедливости. Если по каким-либо причинам публичное признание утилитаризма влечет некоторую потерю самооценки, нет способа обойти этот недостаток. При данных условиях это неизбежная цена, которую приходится платить за принятие утилитаристской схемы. Таким образом, предположим, что средняя полезность действительно больше, если бы два принципа справедливости публично утверждались и реализовывались в базисной структуре. Эти принципы представляли бы тогда наиболее привлекательную перспективу, и проверенные с обеих точек зрения два принципа были бы приняты. Утилитарист не может ответить, что сейчас действительно максимизирует среднюю полезность. И таким образом стороны должны были бы выбрать два принципа справедливости.

Утилитаризм, как я определил его, это взгляд, согласно которому принцип полезности является правильным принципом публичной концепции справедливости в обществе. Доказательством был бы выбор критерия в исходном положении. При желании можно определить различные вариации исходного положения, в котором мотивационное предположение заключается в принятии принципов, которые максимизируют среднюю полезность. Предшествующие замечания говорят о том, что все еще могут быть выбраны два принципа справедливости. Но если это так, то было бы ошибкой называть эти принципы и теорию, к которой они относятся, — утилитаристскими. Мотивационное предположение само по себе не определяет характер целой теории. На самом деле, привлекательность принципов справедливости усиливается, если они могут быть выбраны при различных мотивационных предположениях. Это говорит о том, что теория справедливости твердо обоснована и нечувствительна к небольшим изменениям в этом условии. Мы хотим узнать, какая концепция справедливости характеризует наши обдуманные суждения в рефлективном равновесии и лучше всего служит в качестве публичного морального базиса общества. Пока кто-нибудь не покажет, что эта концепция задается принципом полезности, она не является утилитаристской32.

Бремя обязательств и условие публичности, которые обсуждались мною в этом параграфе, также весьма важны.

Первое возникает в связи с тем, что, в общем, класс вещей, относительно которых надо достичь соглашения, включен в класс вещей, которые могут быть выбраны рационально. Мы можем решить испытать случай и в то же время иметь намерение, если дела пойдут плохо, сделать все возможное для исправления ситуации. Но если мы приходим к соглашению, мы должны принять результат; и для того чтобы принять искреннее обязательство, у нас должно быть не только намерение выполнить его, но и причины верить, что мы можем сделать это. Таким образом, условие договора исключает определенный вид действий наугад. Нельзя согласиться на принцип, если существует реальная возможность того, что результат будет неприемлемым. Я не буду комментировать условие публичности, упомяну лишь, что оно связано с желательностью включения идеалов в первые принципы (конец

§ 26), с простотой (§ 49) и стабильностью. Последнее рассматривается в связи с тем, что я называю второй частью аргумента (§§ 79–82).

Форма аргумента в пользу двух принципов такова, что баланс резонов складывается так, что отдается предпочтение этим принципам, но не принципу средней полезности, а в предположении транзитивности, и не классической доктрине. Таким образом, соглашение сторон зависит от взвешивания различных рассмотрении.

Ход размышления неформален и не является доказательством, поскольку присутствует апелляция к интуиции в качестве основания теории справедливости. И все же, как я заметил, (§ 21), когда все подсчитано, может стать ясно, в чем заключается баланс резонов. Если это случится, тогда в той степени, в какой исходное положение объемлет разумные условия, используемые в оправдании принципов повседневной жизни, требование о том, что следует согласиться на принципы справедливости, полностью заслуживает доверия. Таким образом, они могут служить в качестве концепции справедливости, в публичном принятии которой личности могут осознать искренность других людей.

Здесь будет удобно дать перечень некоторых основных аргументов в пользу двух принципов справедливости в противоположность принципу средней полезности. То, что условий общности, универсальности применения и ограничения информации недостаточно для того, чтобы востребовать эти принципы, становится ясным из размышления по поводу принципа средней полезности (§ 27). Следовательно, необходимо внедрить в исходное положение дальнейшие предположения. Таким образом, я предположил, что стороны рассматривают себя в качестве имеющих фундаментальные интересы, которые надо защищать, если они смогут сделать это; и что, как у свободных личностей, у них есть интерес высшего порядка, заключающийся в утверждении собственной свободы пересматривать и изменять эти планы. Стороны являются, так сказать, личностями с определившимися интересами, а не чистыми потенциальностями всех возможных интересов, даже если конкретный характер этих интересов неизвестен им. Они должны пытаться гарантировать благоприятные условия для продвижения этих целей при всякой возможности для этого (§ 27). Иерархия интересов и их отношение к приоритету свободы рассматриваются позднее (§§ 39, 82); а общая природа аргумента в пользу основных свобод иллюстрируется случаями свободы совести и свободы мысли (§§ 33–45).

В дополнение к этому, занавес неведения (§ 24) должен интерпретироваться не только в том смысле, что стороны не имеют знания о своих конкретных целях (за исключением того, что содержится в слабой теории блага), но и в том смысле, что исторические сведения закрыты для них. Они не знают, и не в состоянии перечислить, социальных обстоятельств, в которых могут оказаться, или же тех технических средств, которые общество может дать им в распоряжение. У них нет, следовательно, объективных оснований полагаться на какое-то одно вероятностное распределение, а не на другое, и принцип недостаточного основания не может быть использован для того, чтобы обойти это ограничение. Эти рассмотрения, вместе с рассмотрениями, выводимыми из соображения о том, что стороны имеют уже определившиеся фундаментальные интересы, влекут утверждения, что ожидания, сконструированные аргументом в пользу принципа полезности, неосновательны и не обладают необходимым единством (§ 28).

30. КЛАССИЧЕСКИЙ УТИЛИТАРИЗМ, БЕСПРИСТРАСТНОСТЬ И БЛАГОЖЕЛАТЕЛЬНОСТЬ

Я хочу сравнить классический утилитаризм с двумя принципами справедливости. Как мы видели, стороны в исходном положении должны были бы отвергнуть классический принцип в пользу принципа, максимизирующего среднюю полезность. Так как стороны намерены преследовать свои интересы, они не имеют желания максимизировать всеобщий (или чистый) баланс удовлетворений. По подобным же причинам они должны бы предпочесть два принципа справедливости. С договорной точки зрения классический принцип располагается где-то между этими двумя альтернативами. Он должен иметь, следовательно, совершенно иной вывод, потому что исторически это наиболее важная форма утилитаризма. Великие утилитаристы не заблуждались в отношении того, будет ли он выбран в том, что я называю исходным положением. Некоторые из них, в частности Сиджвик, ясно осознавали в качестве альтернативы принцип средней полезности и отвергали его33. Так как классический взгляд близко соотносится с концепцией беспристрастного доброжелательного наблюдателя, рассмотрим эту концепцию для того, чтобы прояснить интуитивную основу традиционной доктрины.

Рассмотрим следующее определение, напоминающее определение Юма и Адама Смита. Нечто, скажем, социальная система, является правильным, когда идеально рациональный и беспристрастный наблюдатель одобряет его с общей точки зрения, обладай он при этом всем имеющим отношение к делу знанием обстоятельств. Правильно упорядоченное общество имеет одобрение такого идеального наблюдателя34. С таким определением может быть несколько проблем, например, можно ли специфицировать понятия одобрения и относящегося к делу знания обстоятельств без впадения в порочный круг. Но я оставляю эти вопросы без ответа. Существенно здесь то, что пока нет противоречий между этим определением и справедливостью как честностью. Предположим, что мы определяем концепцию правильности, говоря, что нечто правильно, если и только если, оно удовлетворяет принципам, которые могли бы быть выбраны в исходном положении для применения к вещам подобного рода. Вполне может быть так, что идеально рациональный и беспристрастный наблюдатель, одобрит социальную систему, если и только если, она удовлетворяет, принципам справедливости, которые могли бы быть приняты в договорной схеме. Оба определения могут быть истинны относительно одних и тех же вещей. Эта возможность не исключается определением идеального наблюдателя. Так как это определение не делает специальных психологических предположений относительно беспристрастного наблюдателя, оно не дает принципов процедуры одобрения им в идеальных условиях. Принимающий это определение свободен для этих целей принять справедливость как честность: при этом просто допускается, что идеальный наблюдатель одобрил бы социальную систему в той степени, в какой она удовлетворяет двум принципам справедливости. Есть существенное различие между двумя определениями правильности.

Определение беспристрастного наблюдателя не делает предположений, из которых можно было бы вывести принципы правильности и справедливости35. Вместо этого определение предназначено выделить определенные центральные характеристики морального рассуждения, и обозначить тот факт, что мы пытаемся апеллировать к нашим обдуманным суждениям после добросовестного размышления. Договорное, определение идет дальше: оно пытается обеспечить дедуктивный базис для принципов, которые обеспечивают рассмотрение этих суждений. Условия исходного положения и мотивация сторон рассматриваются в качестве необходимых посылок для достижения этой цели.

Хотя можно дополнить определение беспристрастного наблюдателя договорной точкой зрения, есть и другие способы подведения под него дедуктивного базиса. Предположим, что идеальный наблюдатель мыслится как совершенно благожелательное существо. Тогда есть следующий совершенно естественный вывод классического принципа полезности. Пусть институт называется правильным, если идеально благожелательный и беспристрастный наблюдатель одобрил бы его более сильно, чем любой другой возможный в этих обстоятельствах институт. Для простоты мы можем предположить, как это иногда делал Юм, что одобрение это специфический вид удовольствия, которое возникает более или менее интенсивно при размышлении о работе институтов и ее следствиях для счастья тех, кто в них занят. Это специальное удовольствие есть результат симпатии. С позиции Юма это буквальное воспроизведение в нашем опыте удовлетворения и удовольствия, которые в нашем понимании испытывают другие36. Таким образом, наслаждение беспристрастного наблюдателя от размышления о социальной системе пропорционально сумме удовольствия, испытываемого теми, на кого воздействует социальная система. Сила его одобрения соответствует, или измеряется, количеством удовлетворения рассматриваемого общества. Следовательно, его одобрение будет выражено в соответствии с классическим принципом полезности. Но, как заметил Юм, симпатия не является сильным чувством. Мало того что эгоистические интересы стремятся подавить состояние ума, в котором мы испытываем симпатию, так этот же эгоизм стремится перечеркнуть диктуемые в этом состоянии ума действия. И все же, когда люди рассматривают свои институты с общей точки зрения, полагает Юм, симпатия — это единственный психологический принцип, и он будет направлять наши обдуманные моральные суждения. Как бы ни была слаба симпатия, все же она составляет общее основание для приведения к согласию наши моральные точки зрения. Естественная человеческая способность к Симпатии, подходящим образом обобщенная, обеспечивает перспективу, с которой можно достичь понимания общей концепции справедливости.

Таким образом, мы приходим к следующему взгляду. Рациональный и доброжелательный наблюдатель — это личность, которая принимает общую перспективу; наблюдатель занимает положение, в котором его интересы не ставятся на кон и он обладает всей требуемой информацией и силой мышления. Будучи в таком положении, он равно доброжелателен к желаниям и удовлетворениям каждого, на кого воздействует социальная система.

Реагируя на интересы каждого человека одинаковым образом, беспристрастный наблюдатель свободно руководствуется своей способностью к доброжелательной идентификации, принимая во внимание, как положение каждого человека воздействует на него. Таким образом, он воображает себя на месте каждого человека по очереди, и когда он проделывает это для каждого, сила его одобрения определяется балансом удовлетворений, на которые он реагирует доброжелательно. Когда он проделывает круг по всем, так сказать, задействованные сторонам, его одобрение выражает общий результат. Сочувственно воображаемая боль вычеркивает сочувственно воображаемое наслаждение, и конечная интенсивность одобрения зависит от чистой суммы позитивного чувства.

Поучительно заметить контраст между особенностями доброжелательного наблюдателя и условиями определения исходного положения. Элементы определения доброжелательного наблюдателя — беспристрастность, обладание необходимым знанием и сила воображения при отождествлении — призваны гарантировать полный и точный отклик на естественную симпатию. Беспристрастность предотвращает искажения предубеждений и эгоизма; знание и способность к отождествлению гарантируют, что устремления других будут оценены точно. Мы поймем суть определения, как только увидим, что его части предназначены расширить сферу товарищеского чувства. В исходном положении, в противоположность этому, стороны скорее взаимно незаинтересованы, нежели доброжелательны; но, не имея знания о своих природных дарованиях или социальном положении, они вынуждены рассматривать свое устройство с общей точки зрения. В одном случае совершенное знание и доброжелательное отождествление приводят к правильной оценке чистой суммы удовлетворения; в другом — взаимная незаинтересованность вкупе с занавесом неведения приводят к двум принципам справедливости.

Как я уже говорил, в определенном смысле классический утилитаризм не может принять серьезно различие между личностями (§ 5). Принцип рационального выбора для одного человека делается принципом социального выбора. Как приходят к такому взгляду? Сейчас мы можем видеть, что это следствие желания подвести под определение правильного идеального наблюдателя дедуктивный базис и предположения, что естественная способность человека к сочувствию обеспечивает единственное средство, с помощью которого могут быть согласованы человеческие моральные суждения. Одобрение беспристрастного доброжелательного наблюдателя принимается в качестве стандарта справедливости, и результатом является безличность, сходимость всех желаний в одну систему желаний37.

С точки зрения справедливости как честности нет причин, по которым люди в исходном положении согласятся на одобрение беспристрастного доброжелательного наблюдателя в качестве стандарта справедливости. Это соглашение имеет все недостатки классического принципа полезности, которому оно эквивалентно. Если, однако, стороны рассматриваются как совершенные альтруисты, т. е. как люди, которые желают вызвать одобрение такого наблюдателя, тогда классический принцип был бы, конечно, принят. Чем больше чистый баланс счастья у тех, кому отдана симпатия, тем больше совершенный альтруист достигает своего желания.

Таким образом, мы приходим к неожиданному заключению, что если принцип средней полезности есть этика одного рационального индивида (без отвращения к риску), который старается максимизировать свои собственные перспективы, то классическая доктрина — это этика совершенного альтруиста. Поразительный контраст! Глядя на эти принципы с точки зрения исходного положения, мы видим, что в основе их лежат совершенно различные комплексы идей. Они не только основаны на противоположных мотивационных предпосылках, но отличаются и тем, что в одном из них риск допускается, а во втором — нет. В классической концепции выбор идет так, как если бы выбирающий человек переживает опыт каждого индивида, по выражению Льюиса, пункт за пунктом, и затем суммирует результат38.

Идеи риска, с которым может встретиться индивид, не возникает. Таким образом, даже если концепция исходного положения не служила бы другой цели, она была бы полезным аналитическим средством. Хотя различные принципы полезности часто могут иметь одинаковые практические следствия, мы можем убедиться, что эти концепции выводятся из существенно различных посылок.

Есть, однако, любопытная, заслуживающая упоминания особенность совершенного альтруизма. Совершенный альтруист может удовлетворить свое желание, только если некто еще имеет независимые или первопорядковые желания. Чтобы проиллюстрировать этот факт, предположим, что решая, что делать, все голосуют за то, чего хотят остальные. Ясно, что при таком подходе ничего не будет решено. На самом деле, здесь нечего решать.

Потому что проблема справедливости возникает, когда, по крайней мере, два человека должны хотеть сделать нечто другое, чем кто-либо еще. Тогда невозможно предположить, что стороны просто совершенные альтруисты. Они должны иметь некоторые отдельные интересы, которые могут конфликтовать. Справедливость как честность моделирует этот конфликт с помощью предположения о взаимной незаинтересованности в исходном положении. Хотя это может оказаться сверхупрощением, на этой основе можно развить достаточно богатую концепцию справедливости.

Некоторые философы принимают утилитаристский взгляд, поскольку верят, что идея беспристрастного доброжелательного наблюдателя является правильной интерпретацией беспристрастности. В самом деле, Юм полагал, что этот принцип предлагает единственную перспективу, с которой моральные суждения могут быть согласованы и упорядочены. Действительно, моральные суждения должны быть беспристрастными; но есть другой путь достижения этого. Беспристрастное суждение находится, можно сказать, в согласии с принципами, которые должны бы быть выбраны в исходном положении. Беспристрастная личность — это такая личность, чье положение и характер позволяют ей судить согласно этим принципам без предубеждения. Вместо определения беспристрастности с точки зрения доброжелательного наблюдателя, мы определяем беспристрастность с точки зрения самих конфликтующих. Именно они должны сделать выбор своей концепции справедливости раз и навсегда в исходном положении равенства. Они должны решить, по каким принципам должны разрешаться их притязания друг к другу, и тот, кто должен быть судьей в этих спорах, служит их представителем. Ошибка утилитаристской доктрины заключается в том, что она ошибочно принимает безличность за беспристрастность.

Предшествующие замечания естественно подводят к вопросу, какого рода теория справедливости получится, если принять идею доброжелательного наблюдателя, но при этом не характеризовать его как осуществляющего сходимость всех желаний в одну систему. Концепция Юма обеспечивает modus operandi для благожелательности, но разве это единственная возможность? Ясно, что любовь имеет среди ее основных составляющих желание другому достижения блага, поскольку этого должна потребовать рациональная любовь последнего к себе. Весьма часто мы видим, как реализуется это желание. Трудность тут в том, что любовь нескольких человек приводит к полной путанице, как только выясняется, что их притязания конфликтуют. Если мы отвергнем классическую доктрину, что дает людская любовь? Совершенно бесполезно говорить, что судить ситуацию надо так, как то диктуется благожелательностью. Это говорит о том, что внимание к самим себе уводит нас в сторону. Наша проблема лежит в другой области. Благодеяние не знает, что делать, когда любовь у многих людей совмещена с конфликтами этих людей в отношении других объектов.

Можно было бы здесь рассмотреть идею благожелательного человека, направляемого принципами, которые кто-нибудь выбрал бы, если бы знал, что должен расщепиться, так сказать, на многих членов общества39. То есть он должен вообразить, что должен разделиться на множество личностей, чья жизнь и опыт будут различными. Опыт и память остаются у каждой личности ее собственными, и не будет сходимости желаний и памяти каждого человека в желания и память одного человека. Так как один индивид буквально становится многими людьми, нет вопроса, кто есть кто; опять-таки, не возникает и проблемы риска. Теперь, зная это (или веря в это), какую концепцию справедливости человек выбрал бы для общества, составленного из таких индивидов? Поскольку этот человек должен был бы любить, по нашему предположению, эту множественность людей так, как любит себя самого, вероятно, принцип, который он выбрал бы, характеризует цели благожелательности.

Оставляя в стороне трудности с идеей расщепления, которые могут возникнуть в связи с проблемой тождества личности, две вещи кажутся очевидными. Прежде всего, все еще не ясно, что личность должна была бы решать, так как ситуация не дает немедленного ответа. Но, во-вторых, два принципа справедливости кажутся относительно более правдоподобным выбором, нежели классический принцип полезности. Последний больше не является естественным предпочтением, и это предполагает, что сходимость личностей в одну является и в самом деле сутью классического взгляда. Причина, по которой ситуация остается неясной, заключается в том, что любовь и благожелательность — это понятия второго порядка: они ищут продвижения уже известных благ любимых ими индивидов. Если требования этих благ конфликтуют, благожелательность не знает, что делать, поскольку всегда рассматривает этих индивидов в качестве отдельных личностей. Эти чувства высших порядков не включают принципов правильности для разрешения конфликтов. Следовательно, человеческая любовь, которая желает сохранить различие людей, признать множественность жизней и опыта, будет использовать два принципа справедливости для определения своих целей, когда многие из благ, которые она лелеет, сталкиваются друг с другом. Это означает просто, что любовь руководствуется тем, на что согласились бы индивиды в честном исходном положении, которое дает им равную представительность как моральным личностям. Мы теперь видим, почему ничего не получается при приписывании благожелательности сторонам в исходном положении.

Мы должны, следовательно, различать человеческую любовь и чувство справедливости. Различие не в том, что они ведомы разными принципами, так как оба чувства включают справедливость. Скорее, первое проявляется с большей интенсивностью и пронизывающим характером желания, а также готовностью выполнить естественные обязанности в дополнение к обязанностям справедливости и даже пойти за пределы их требований. Человеческая любовь более объемлюща, чем чувство справедливости, и подталкивает к добрым делам, выходящим за пределы долга (supererogation), в то время как последнее этого не делает. Таким образом, мы видим, что предположение о взаимной незаинтересованности сторон не предотвращает разумной интерпретации благожелательности и любви людей в рамках справедливости как честности. Тот факт, что мы начинаем с предположения, что стороны взаимно незаинтересованы и имеют конфликтующие желания первого порядка, все еще позволяет нам сконструировать достаточно полное объяснение. Если у нас принципы правильности и справедливости, они могут быть использованы для определения моральных добродетелей точно так же, как в любой другой теории. Добродетели — это чувства, т. е. семейство предрасположений и склонностей, регулируемых желанием высших порядков, в данном случае желанием действовать в соответствии с моральными принципами. Хотя справедливость как честность начинается с того, что люди в исходном положении рассматриваются как индивиды, или более точно, как непрерывные личности, это не препятствие экспликации моральных чувств высших порядков, которые служат объединению членов общества.

В части третьей я вернусь к этим вопросам.

Эти замечания завершают теоретическую часть нашей дискуссии. Я не буду делать попыток подведения итогов этой пространной главы. Рассмотрев исходные аргументы в пользу двух принципов справедливости, при сравнении их с двумя формами полезности, самое время посмотреть, как эти принципы прилагаются к институтам, и насколько успешно они соответствуют нашим обдуманным суждениям. Только на этом пути мы можем прояснить их значение и обнаружить, являются ли они лучшими по сравнению с другими концепциями.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Manuel d'economie politique (Paris, 1909), ch. Ill, § 23. Парето говорит: «L'equlibre resulte precisement de cette des gouts et des obstacles».

2. Utilitarianism, ch. I, par. 5

3. Я по большей части-следую здесь Д. Юму. Трактат о человеческой природе, Д. Юм. Соч., М., 1965, т. 1, кн. III,'ч; II, гл. 2. См. также работы Г. Харта — H. L. A. Hart. The Concept of Law (Oxford, The Clarendon Press, 1961), p. 189–195; и Дж. Лукаса — J. R. Lukas. The Principles of Politics (Oxford, The Clarendon Press, 1966), pp. 1—10.

4. По этому поводу см. работу У. Стейса — W. Т. Stace. The Concept of Morals (London, MacMIllan, 1937), pp. 221–223.

5. Различные интерпретации концепции морали обсуждаются в работах У. Франкены — W. К. Frankena «Recent Conceptions of Morality», in Morality and the Language of Conduct, ed. H. N. Castaneda, G. Nakhnikian (Detroit, Wayne State UP, 1965), and «The Concept of Morality», Journal of Philosophy, vol. 63 (1966). Первый из этих очерков содержит многочисленные ссылки. Изложение материала в тексте ближе всего к книге К. Байера — Kurt Baier. The Moral Point of View (Ithaca, N. Y., Cornell University Press, 1958), ch. VIII. Я следую Байеру в утверждении важности условий публичности (у Байера не используется этот термин, но подразумевается постулированием универсальной обучаемости, с. 195), условий упорядочения, финальности и материального содержания (хотя, с точки зрения договорной теории, последнее условие фигурирует как следствие; см. § 25 и сноску 16 ниже). По поводу других вопросов см. работы R. M. Hake. The Language of Morals (Oxford, The Clarendon Press, 1952), У. Фолка — W. D. Falk «Morality, Self, and Others», in Morality and the Language of Conduct и П. Строссона — P. F. Strawson «Social Morality and Individual Ideal», Philosophy, vol. 36 (1961).

6. См., например, W. V. Quine. Ontological Relativity and Other Essays (N. Y., Columbia UP, 1969), ch. 5 «Natural Kinds». 7. См. Опыты о законе природы, раздел IV, Локк Дж. Соч. M.: Мысль, 1988, Т. 3.

8. Публичность явно следует из кантианского понятия морального закона, но единственное известное мне место, где он обсуждает этот вопрос отчетливо, это К Вечному миру приложение II (Кант. Соч., M., 1966, т. 6).

Конечно, во многих местах разбросаны отдельные замечания. Например, в Метафизике нравов, ч. II, § 43, он говорит: «Совокупность законов, нуждающихся в обнородовании для того, чтобы создать правовое состояние, есть публичное право» (Кант, Соч., т. 4, ч. 2, с. 231). В О поговорке «Может быть, это и верно в теории, но не годится для практики» (Кант, Соч., M.: Мысль, 1965, т. 4, ч. 2, с. 94) он делает примечание: «Никакое право в государстве не может быть, так сказать, коварно обойдено молчанием при помощи какой-нибудь тайной оговорки, а всего менее такое право, которое народ приписывает себе как относящееся к конституции, потому что все законы конституции должно мыслить как возникающие из одной публичной воли. Поэтому, если бы конституция разрешила восстание, она должна была бы открыто признать это право на него и указать способ его осуществления». Я полагаю, что Кант считал это условие применимым к общественной концепции справедливости. См. также 4, § 51 ниже и Байера, цитированного в сноске 5 выше. В работе D. К. Lewis Convention (Cambridge, Mass., Harvard UP, 1969) есть дискуссия об общем знании и его отношении к соглашению, особенно с. 52–60, 83–88.

9. Обсуждение упорядочения и отношений предпочтительности см. А. К. Sen. Collective Choice and Social Welfare (San Francisco, Holden-Day, Inc., 1970), chs. 1 and 1*, и К. J. Arrow. Social Choice and Individual Values, 2nd edition (N. Y., John Wiley, 1963), ch. II.

10. Для иллюстрации этой точки зрения рассмотрим исследования R. В. Braithwaite. Theory of Games as a Tool for the Moral Philosopher (Cambridge UP, 1955). Согласно его анализу, оказывается, что честное деление игрового времени между Матфеем и Лукой зависит от их предпочтений, а они, в свою очередь, связаны с инструментами, на которых хотят играть. Если Матфей имеет преимущество угрозы над Лукой, которое возникает за счет того, что Матфей, трубач, предпочитает одновременную игру молчанию обоих, то Лука, пианист, предпочитает молчание какафонии. Матфею отдано 26 вечеров, а Луке — 17. Если ситуацию обратить, то преимущество угрозы было бы на стороне Луки. См. с. 36. Но нам надо предположить только, что Матфей это интузиаст джаза, играющий на барабане, а Лука виолончелист, играющий сонаты, и в этом случае было бы справедливо, если бы Матфей играл когда угодно и сколько угодно, предполагая при этом, вполне правдоподобно, что ему все равно, играет Лука или нет. Ясно, что здесь что-то не так. Тут нет подходящего определения status quo, которое приемлемо с моральной точки зрения. Мы не можем принимать различные контингентности в качестве известных, и индивидуальные предпочтения в качестве данных, и ожидать при этом прояснения концепции справедливости (или честности) с помощью теории торга.

Концепция исходного положения предназначена решить проблему подходящего status quo. Подобные возражения анализу Брейтвейта можно найти в статье J. R. Lukas. «Moralists and Gamesmen», Philosophy, vol. 34, 1959, p. 9. Другие взгляды можно найти у Sen. Collective Choice and Social Welfare, pp. 118–123, где говорится, что решение, приведенное в работе J. F. Nash «The Bargaining Problem», Econometrica, vol. 18, 1950, подобным же образом дефектно с этической точки зрения.

11. Занавес неведения является столь естественным условием, что нечто похожее должно было прийти в голову многим. Принятая в книге формулировка содержится в неявном виде в доктрине категорического императива Канта, как в отношении определения процедурного критерия, так и способа использования его Кантом. Когда Кант советует нам проверить наши максимы путем рассмотрения случая, если бы они оказались универсальным законом природы, он должен предположить, что мы не знаем нашего места в этой воображаемой системе природы. См., например, его рассмотрение типики практических суждений в Критике практического разума (Соч., M.: Мысль, 1965, т. 4, ч. 1), с. 391–396. Подобные же ограничения на информацию можно найти у Харсани — J. С. Harsanyi «Cardinal Unility in Welfare Economics and in the Theory of Risk-Taking», Journal of Political Economy, vol. 61 (1953). Однако другие аспекты взгляда Харсани совершенно отличны от моих, он использует это ограничение для развития утилитаристской теории. См. последний абзац § 27.

12. Руссо. Общественный договор. Книга II. гл. IV, ч. 5.

13. См. R. B. Perry. The General Theory of Value (N. Y., Longmans, Green and Company, 1926), pp. 674–682.

14. По поводу понятия рационального см. указанные выше работы Sen и Arrow, § 23, сноска 9. Полезной будет и дискуссия в I. V. D. Little. The Critigue of Welfare Economics, 2nd ed. (Oxford, Clarendon Press, 1952), ch. II. О рациональности выбора в условиях неопределенности см. ниже § 26, сноска 18. H. A. Simon обсуждает ограничения на классические концепции рациональности и потребности для более реалистической теории в «A Behavioral Model of Rational Choice», Quaterly Journal of Economics, vol. 69 (1955). См. также его очерки в Surveys of Economic Theory, vol. 3 (London, MacMillan, 1967). Философские аспекты см. Davidson «Actions, Reasons and Causes», Journal of Philosophy, vol. 60, 1963; С. G. Hempel. Aspects of Scientific Explanation W. Y., The Free Press, 1965), pp. 463–486; Jonathan Bennett. Rationality (London, Routledge and Kegan Paul, 1964); J. D. Mabbott «Reason and Desire», Philosophy, vol. 28 (1953).

15. См. работу Шопенгауэра On the Basis of Ethics (New York, The Liberal Arts Press, 1965).

16. Другой способ получения того же заключения можно найти у Ph. Foot. «Moral Arguments», Mind, vol. 67 (1958), и «Moral Beliefs», Proceedings of the Aristotelian Society, vol. 59 (1958—59), и R. W. Beardsmore. Moral Reasoning (N. Y., Schocken Books, 1969), особенно гл. IV. Проблема содержательности кратко обсуждена у G. F. Warnock. Contemporary Moral Philosophy (London, MacMillan, 1967), pp. 55–61.

17. Похожий взгляд можно найти у У. Уильямса — В. А. О. Williams «The Idea of Equality», Philosophy, Politics, and Society, Second Series, ed. P. Laslett and W. G. Runciman (Oxford, Basil Blackwell, 1962), p. 113.

18. Доступное обсуждение этого и других правил выбора в условиях неопределенности можно найти в работе У. Баумола — W. J. Baumol. Economic Theory and Operations Analysis (Englewood Cliffs, N. J., Prentice Hall, 1965), ch. 24. Баумол дает геометрическую интерпретацию этих правил, включая диаграмму, использованную в § 13 для иллюстрации принципа различия. См. с. 558–562. См. также книгу Р. Льюс и Г. Райфа «Игры и решения» (ИЛ, M., 1961), гл. XIII для дальнейшего обсуждения.

19. Рассмотрим приведенную ниже таблицу потерь и приобретений. Она представляет потери и приобретения в ситуации, которая не является стратегической игрой. Здесь нет игры с партнером, принимающим решение.

Вместо этого, человек сталкивается с некоторыми возможными обстоятельствами, которые могут случиться, а могут и не случиться. Какие события на самом деле произойдут, не зависит от того, что выбирает человек, или от того, объявляет ли он заранее свои решения. Числа в таблице — это денежные суммы (в сотнях долларов) в сравнении с некоторой исходной ситуацией. Приобретение (g) зависит от решения индивида (d) и обстоятельств (с). Таким образом, g s= f(d, с). Предполагая, что имеются три возможных решения и три возможных обстоятельства, мы могли бы составить следующую таблицу приобретений и потерь.

Обстоятельства

Решения с1 с2 с2 d1

— 7 d2

— 8 d3

Правило максимина требует, чтобы мы приняли третье решение. В этом случае самое худшее, что может случиться, это приобретение пяти сотен долларов, что лучше, чем худшие события при других действиях. Если бы мы приняли другие решения, то потеряли бы восемь или семь сотен долларов. Таким образом, выбор ds максимизирует f(d, с) для такого значения с, которое для данного d минимизирует f. Термин «максимин» означает maximum minimorum, и правило обращает наше внимание на худшее, что может случиться при некотором предполагаемом действии, и на решение того, что делать.

20. Здесь я заимствую из работы У. Феллнера — W. Fellner. Probability and Profit (Homewood, R. D. Irwin, 1965), pp. 140–142, где отмечены эти особенности.

21. Я обязан С. Марглину (S. A. Marglin) за эту мысль.

22. По поводу Милля и Викселла (Wickseil) см. работу Г. Мюрдаля — Gunnar Myrdal. The Political Element in the Development of Economic Theory (London, Routledge and Kegan Paul, 1953), pp. 38f. Работа Дж. Смарта — J. J. С. Smart in An Outline of a System of Utilitarian Ethics (Cambridge University Press, 1961), p. 18, оставляет вопрос нерешенным, но утверждает классический принцип в случае, где необходимо определить приоритеты (break ties). Безусловным сторонником доктрины средней полезности можно считать R. B. Brandt «Some Merits of One Form of Rule Utilitarianism», in University of Colorado Studies. Boulder, Colo., 1967, pp. 35–65. Но см. замечание по поводу взглядов Брандта в § 29 ниже, сн. 31. Как это может быть сделано, было показано Харсани (J. С.

Harsanyi). См. его работы: «Cardinal Utility in Welfare Economics and the Theory of Risk Taking», Journal of Political Economy, vol. 61 (1953) и «Cardinal Welfare, Individualistic Ethics, and Interpersonal Comparisons of Utiliry», Journal of Political Economy, vol. 63 (1955). По поводу дискуссии о трудностях, связанных с такой формулировкой, см. работу Паттанаик — Р. К. Pattanaik. Voting and Collective Choice (Cambridge, The University Press, 1971), а также работу Сен — А. К. Sen. Collective Choice and Social Welfare, pp. 141–146. Доступное объяснение различий между традиционным понятием полезности и понятием, принадлежащим Нейману-Морген-Штерну, может быть найдено в работе Эллсберга — D. Ellsberg. «Classic and Current Notions of „Measurable Utility“», Economic Journal, vol. 64 (1963).

23. Здесь я следую началу изложения работы У. Викри — W. S. Vickrey «Utility, Strategy, and Social Decision Rules», Quaterly Journal of Economics, vol. 74 (1960), p. 523.

24. Я обязан этой мысли Г. Харману (G. H. Harman).

25. Я сам ошибался по этому поводу. См. «Constitutional Liberty and Concept of Justice», Nomos VI: Justice, ed. C. J. Friedrich and J. W. Chapman (New York, Aterthon Press, 1963). pp. 109–114. Я благодарен Г. Харману (G. Harman) за прояснение ситуации.

26. См. работу У. Феллнера — W. Fellner. Probability and Profit, p. 27. Принцип недостаточного основания в классической форме приводит к трудностям. См. работу Дж. Кейнса — J. М. Keynes. A Treatise on Probability (London, MacMillan, 1921), eh. IV. Одной из целей Р. Кариапа в его работе' Logical Foundations of Probability (Chicago University Press, 1962) было построение системы индуктивной логики путем обнаружения других теоретических средств для решения тех проблем, которые был призван решить классический принцип. См. с. 344.

27. См. работу Ф. Эджворта — F. У. Edgeworth. Mathematical Psychics-(London, 1988), pp. 52–56, и первые страницы его же «The Pure Theory of Taxation», Economic Journal, vol. 7 (1897). См. также работу Р. Брандта — R. B. Brandt. Ethical Theory (Cliffs, N. J., Prentice Hall, 1955), p. 376.

28. Здесь я применяю к Эджворту аргумент, используемый И. Литтлом (I. M. D. Little) в его работе Critique of Welfare Economics (Oxford, Clarendon Press, 1959) против предложения И. Хикса (I. R. Hicks). См. с. 93, 113.

29. Работа У. Феллнера (W. Fellner), Probability and Profit, pp. 210–233, содержит полезную библиографию с краткими комментариями. Важным источником развития исследований в рамках так называемого байесовского подхода является работа Л. Сэвиджа — L. J. Savage. The Foundations of Statistics (N. Y., John Wiley and Sons, 1954). Путеводителем в философскую литературу является работа Г. Кайберга — H. E. Kyburg. Probability and Inductive Logic (Riverside, N. J., MacMillan, 1970). — Имеется русский перевод: Г. Кайберг. Вероятность и индуктивная логика, М.: Прогресс, 1978.

30. См. работу Феллнера — Fellner. Probability and Profit, pp. 48–67; а также книгу Льюс и Райфа Игры и решения.

31. См. Основы метафизики нравственности, т. 4., ч. 2., где вводится вторая формулировка категорического императива.

32. В то время как Брандт (Brandt) говорит, что моральный кодекс общества должен быть признан публично, и что наилучшим кодексом, с философской точки зрения, является такой, который максимизирует среднюю полезность, он вовсе не утверждает, что принцип полезности должен принадлежать самому кодексу. На самом деле, он отрицает, что в рамках публичной морали окончательным судьей должна быть полезность. Таким образом, по принятому в нашей книге определению, его взгляд не является утилитаристским. См.: Brandt «Some Merits of One Form of Rule Utilitarianism», Univ. of Colorado Studies (Boulder, Colorado, 1967), pp. 58.

33. Methods of Ethics, p. 415.

34. См. работу Р. ферса — Roderick Firth «Ethical Absolutism and the Ideal Observer», Philosophy and Phenomenological Research, vol. 12 (1952); и Ф. Шарпа — F. С. Sharp. Good and III Will (Chicago, University of Chicago Press, 1950), pp. 156–162. По поводу взглядов Юма см. Трактат о человеческой природе, кн. III, гл. 3; Adam Smith. The Theory of Moral Sentiments, in L. A. Selby-Bigge, British Moralists, vol. 1 (Oxford, 1897), pp. 257–277. Общая дискуссия по этому поводу есть в в работе С. Броуда — С. D. Broad «Some Reflections on Moral-Sense Theories in Ethics», Proceedings of the Aristotelian Society, vol. 45 (1944–1945). См. также W. К. Kneale «Objectivity in Morals», Philosophy, vol. 25 (1950).

35. Таким образом, Ферс (Firth) полагает, что идеальный наблюдатель имеет не конкретные, а общие интересы, и что эти интересы необходимы, если такой наблюдатель должен иметь значимые моральные реакции. Но ничего существенного не сказано о содержании этих интересов, хотя это позволило бы понять, каким образом определяются одобрения и неодобрения идеального наблюдателя. См. «Ethical Absolutism and the Ideal Observer», pp. 336–341.

36. См. Трактат о человеческой природе, кн. II, ч. I, гл. XI; и кн. III, ч. I, гл. I.

37. В наиболее четком и развитом состоянии этот взгляд можно найти у К. Льюиса — С. I. Lewis. The Analysis of Knowledge and Valuation (La Salle, 111, Open Court, 1946). Раздел 13 главы 18 полностью посвящен этим вопросам. Льюис говорит:

«Ценности, рассматриваемые с точки зрения нескольких людей, должны примеряться к ценностям одного человека, как будто весь их опыт в этом отношении является опытом одного человека», с. 550. Однако Льюис использовал эту идею для эмпирического объяснения социальных ценностей; его теория правильности не является ни утилитаристской, ни эмпиристской. J. J. Smart, говоря об идее, что честность есть ограничение на максимизацию счастья, выражает мысль весьма точно, когда задает вопрос: «если для меня посещение дантиста с сопутствующей ему болью является рациональным шагом для предотвращения зубной боли, не является ли рациональным шагом с моей стороны выбор боли для Джонса, подобную той, которую я испытываю у дантиста, если это является единственным способом предотвращения зубной боли у Робинсона?» (An Outline of a System of Utilitarian Ethics, p. 26). Другое утверждение в том же духе дано в Р. Хэйром — R. М. Hare. Freedom and Reason (Oxford, Clarendon Press, 1963), p. 123.

У классиков, насколько я знаю, идея сходимости всех желаний в одну систему нигде не утверждается достаточно четко. Но она содержится в неявном виде у Эджворта при сравнении им «mecanique celeste» и

«mecanique sociale», и в его идее, что когда-нибудь последняя займет место первой, поскольку обе основаны на принципе максимума, «величайшей вершине как моральной, так и физической науки». Он говорит: «Точно так же, как движения каждой частицы, свободной или связанной, в материальном космосе непрерывно подчинены максимальной сумме всей аккумулированной энергии, так и движения каждой души, эгоистично изолированной или же связанной узами симпатии, постоянно реализуют максимальную энергию наслаждения, Божественной любви вселенной» (Mathematical Psychics, p. 12). Сиджвик в этом отношении очень осторожен, и его доктрина в

«Методах этики» содержит только намеки. Так, в одном месте его можно подумать, что понятие универсального блага сконструировано из благ отдельных индивидов точно таким же образом, как благо одного индивида сконструировано из благ, следующих во временном порядке по ходу его жизни (с. 382). Эта интерпретация подтверждается следующим пассажем: «Если кто-нибудь гипотетически сконцетрирует свое внимание на себе.

Благо естественно и почти неизбежно будет восприниматься как наслаждение, и тогда мы можем заключить, что Благо некоторого числа похожих существ, каковы бы ни были их взаимоотношения, не могут существенно различаться качеством» (с. 405). Сиджвик также верил, что аксиома рационального благоразумия не менее проблематична, чем аксиома рациональной благожелательности. Ведь мы можем спросить, почему мы должны волноваться по поводу наших будущих чувств так же, как по поводу чувств других (с. 418). Вероятно, он полагал, что ответ в обоих случаях является одним и тем же: необходимо достигать наибольшей суммы удовлетворния. Эти замечания, как мне кажется, поддерживают точку зрения сходимости.

38. См. The Analysis of Knowledge and Valuation, p. 547.

39. Эта идея высказана Т. Нагелем — Thomas Nagel. The Possibility of Altruism. (Oxford, Clarendon Press, 1970) p.

140.