Последние часы. Книга III. Терновая цепь

8. Без надежды

Ариадна впервые проснулась в чужой постели и, сонно моргая, подумала: неужели это всегда бывает так странно? Она не сразу поняла, где находится; свет из окна падал под другим углом, не так, как в ее спальне, и шторы были другого цвета. А потом она вспомнила, что спала в комнате Анны, и позволила себе несколько мгновений насладиться этим моментом. Она спала там, где спала Анна, где она ложилась каждый вечер, где ей снились сны. Они стали далеки, как будто их разделяла стеклянная перегородка; они видели друг друга, прижимали ладони к стеклу, но чувствовали лишь холод. Она вспомнила, как обнимала Анну в Комнате Шепота, как пальцы Анны играли шелковой лентой для волос…

Но минута прошла, и, вернувшись к реальности, Ариадна мысленно выругала себя за романтические бредни. Это все потому, что я еще не проснулась, сказала она себе.

Анна навсегда отказалась от любви, так она сказала, и Ариадна вынуждена была с этим смириться. Анна словно отсекла некую часть своей души, чтобы защитить остальное, и Ариадна не могла спасти эту частицу души, не могла ее оживить.

Вода в кувшине на умывальном столике покрылась тонким слоем льда. Девушка быстро умылась, заплела волосы в косы и надела вчерашнее платье; оно отсырело и измялось, но Ариадна не взяла с собой запасной одежды. Придется купить несколько новых платьев, подумала она.

Девушка осторожно приоткрыла дверь в гостиную, боясь разбудить Анну. Оказалось, что та не только уже проснулась, но и принимает гостей. За завтраком сидели брат Анны, Кристофер, и, как это ни странно, Евгения Лайтвуд. Они уже допивали чай. Евгения, которую Ариадна в общем считала приятной девушкой, но едва ли стала бы заводить близкую дружбу, улыбнулась и помахала ей. Неизвестно было, что Анна рассказала ей о причинах появления Ариадны в квартире, но Евгению это обстоятельство ничуть не смущало.

– Ах, Ариадна. Не хотела тебя будить, – жизнерадостным тоном произнесла Анна. – Будешь завтракать? К сожалению, у меня только чай и тосты. Кристофер, подвинься, уступи место.

Кристофер, роняя крошки, покорно отодвинулся в угол стеганого дивана, который подтащили к столу вместо стульев. Ариадна села рядом с ним, взяла с подставки тост и начала намазывать его маслом. Анна с безмятежным видом налила ей чашку чая.

– Никогда не понимала, зачем придумали подставки для гренков, – пробормотала Евгения. – Единственный результат их использования – это то, что гренки остывают почти мгновенно.

– Анна, – заговорил Кристофер, – я недавно провел кое-какие исследования, и… э-э, если ты мне разрешишь, я нанесу всего лишь парочку маленьких рун на дно твоего чайника, прежде чем ты поставишь его на огонь, чтобы…

– Не надо, Кристофер, – перебила Анна и похлопала брата по плечу. – Ариадна, как видишь, я уже собрала команду для выполнения сегодняшней миссии.

Ариадна недоуменно поморгала.

– Какой миссии?

– Миссии, целью которой является упаковка твоих вещей и переезд из дома твоих родителей, конечно же.

Ариадна моргнула еще несколько раз.

– Мы собираемся сделать это сегодня?

– Это так увлекательно! – воскликнула Евгения, сверкнув темными глазами. – Обожаю опасные миссии.

– Твоя матушка, как мы все понимаем, – продолжала Анна, – будет крайне огорчена тем, что единственная дочь покидает родительский кров, и мы намерены присутствовать при этом событии, чтобы смягчить удар. Видишь ли, миссис Бриджсток доверяет Евгении, – при этих словах Евгения приложила руку к груди и слегка поклонилась, – и, увидев ее, успокоится, пусть и ненадолго. Я, с другой стороны, являюсь подозрительным элементом и заставлю хозяйку дома держаться настороже. Таким образом я надеюсь избежать слез, истерик, воспоминаний о твоем детстве, а возможно, и того и другого вместе.

– Скорее всего, будет и то и другое, – нахмурилась Ариадна. – А зачем нам Кристофер?

– Во-первых, присутствие Кристофера как авторитетного представителя сильной половины Анклава обеспечит нам моральную поддержку…

– Вот так-то! – вставил Кристофер с довольным видом.

– …а во-вторых, он мой младший брат и обязан делать то, что я скажу, – закончила Анна.

Жуя тост, Ариадна размышляла. Да, это был хитроумный план. Мать, которая превыше всего ставит соблюдение правил этикета, будет вести себя любезно в присутствии посторонних. Кроме того, трое Лайтвудов займут ее разговорами, и даже если она заметит, что Ариадна выносит вещи из дома, то ни за что не устроит сцену при гостях. Это было бы вопиющим нарушением приличий.

У плана было и другое достоинство: он отвлекал от мыслей, что Ариадна проснулась в постели Анны, и от опасных размышлений о прошлом и будущем.

– К сожалению, – заметил Кристофер, – у нас не так много времени. Ближе к полудню нас троих ждут в Институте.

Евгения с раздраженным видом подняла глаза к потолку.

– Ничего серьезного там не будет. Просто дядя Уилл хочет, чтобы мы участвовали в подготовке к рождественскому приему.

– Прием все-таки состоится? – удивилась Анна. – После всего, что здесь недавно произошло?

– Никто и ничто не может помешать Эрондейлам устроить свой рождественский прием, – заявил Кристофер. – Если дядя Уилл намерен повеселиться, даже Принцу Ада придется подождать. И потом, ожидание праздника поднимет нам всем настроение, согласны?

Ариадна невольно покосилась на Евгению и задала себе вопрос, что та думает насчет слов Кристофера. Ведь именно на балу в Институте летом этого года сестра Евгении, Барбара, упала в загадочный обморок, а вскоре после этого умерла от яда демона.

Но если Евгения и вспомнила об этой трагедии, она ничем не выдала себя. Она держалась уверенно и пребывала в хорошем настроении, пока они выходили из квартиры и садились в экипаж Лайтвудов.

Только в карете, пока они ехали по Перси-стрит в сторону Кавендиш-сквер, Ариадна вдруг сообразила, что если они заберут ее вещи сегодня, то отвезти чемоданы ей будет некуда – только в квартиру Анны. Но ведь Анна тоже об этом наверняка подумала. Ариадна попыталась поймать ее взгляд, но та была занята разговором с Евгенией насчет квартала, где можно найти подходящую квартиру для одинокой молодой женщины.

Значит, Анна не рассчитывала долго жить под одной крышей с Ариадной. Она хотела поскорее уладить ситуацию, пока та не стала неловкой. С другой стороны, Анна вовсе не выглядела смущенной: она была милой, любезной и веселой, как обычно. Она надела эффектный жилет в розовую и зеленую полоску, похожий на рождественскую конфету; Ариадна была уверена, что жилет позаимствован у Мэтью. Глаза у нее были темно-синими, как садовые фиалки. «Скоро ты будешь говорить, что ангелы ликуют на Небесах, когда она смеется, – сурово упрекнула себя Ариадна. – Поменьше сентиментальности».

Вскоре карета остановилась у крыльца особняка Бриджстоков. Поднявшись по ступеням, Ариадна остановилась. Ей в голову пришла тысяча причин, по которым план мог сорваться. Но Анна смотрела на нее в ожидании – очевидно, она была полностью уверена в том, что Ариадна способна справиться с ситуацией. Этот взгляд заставил девушку расправить плечи и придал ей решимости. Она изобразила улыбку, открыла дверь своим ключом и, войдя в холл, крикнула притворным легкомысленным тоном:

– Матушка, только посмотри, кого я встретила сегодня утром!

Мать появилась на лестничной площадке. Флора была одета в то же платье, что и вчера днем, и видно было, что она провела бессонную ночь: она осунулась, глаза были обведены синими кругами. Когда их взгляды встретились, Ариадне показалось, что на лице матери промелькнуло выражение облегчения.

«Неужели она волновалась из-за меня?» – удивилась Ариадна, но мать уже заметила в дверях Анну, Кристофера и Евгению, и на ее губах появилась искусственная улыбка.

– Евгения, дорогая, – ласково произнесла она, спускаясь по лестнице. – И молодой мастер Лайтвуд… Здравствуй, Анна… – Возможно, это была игра воображения, но Ариадна подумала, что Флора Бриджсток приветствовала Анну без особого радушия. – Как поживают ваши дорогие родители?

Евгения немедленно начала рассказывать длинную историю о том, как Гидеон и Софи искали новую горничную. Последняя горничная куда-то исчезла, и потом оказалось, что она целыми днями катается по городу на омнибусах; все это время уборкой занималась команда местных домовых.

– Ужасно. Ужасные времена настали, – услышала Ариадна голос матери. Евгения ловко провела ее в гостиную, Анна и Кристофер следовали за ними. Ариадна подумала, что недооценила Евгению. Из этой девицы получилась бы превосходная шпионка.

Обменявшись быстрыми взглядами с Анной, Ариадна взбежала по лестнице, нырнула в свою комнату, достала из шкафа чемодан и принялась собирать вещи. Как трудно, думала она, упаковать за полчаса вещи, накопившиеся за всю жизнь! Разумеется, она взяла одежду, книги, а также сокровища, хранившиеся у нее с детства: сари, которое принадлежало ее родной матери, пату, индийский меч отца, старенькую одноглазую куклу, подарок Флоры Бриджсток.

Снизу донесся неестественно громкий голос Анны:

– Кристофер все утро развлекал нас докладами о своих последних научных работах! Кристофер, расскажи миссис Бриджсток, чем ты сейчас занимаешься.

Ариадна знала: это означает, что мать начинает проявлять признаки беспокойства. У нее осталось совсем немного времени.

Она едва успела сложить в чемодан броню и взялась за рукоять паты, когда в дверях появилась Анна.

– Ага, ты почти готова, – сказала она. – Кристофер в ударе, но я уже вижу, что твоя матушка скоро попытается его перебить.

Ариадна поднялась с кровати и вытерла пыльные руки о юбки. Она нарочно старалась не смотреть по сторонам, на знакомую мебель, на покрывало, которое приемная мать связала для нее еще до того, как она приехала из Индии.

– Я готова.

Вместе они донесли чемодан до парадной двери, умудрившись не стучать им о каждую ступеньку. Когда они проходили мимо дверей гостиной, мать на мгновение отвернулась от Кристофера, сидевшего на диване, и посмотрела на нее. У миссис Бриджсток было бледное, усталое лицо. Ариадне пришлось призвать на помощь всю силу воли, чтобы остаться на месте. Ей так хотелось подбежать к матери, спросить, как она себя чувствует, принести ей чашку чая, как она обычно делала в трудных ситуациях.

Кучер подъехал к крыльцу, чтобы забрать чемодан, потом девушка вернулась в дом. Она слышала голос Евгении, которая рассказывала очередной анекдот из жизни семьи Лайтвудов. Ариадне нужно было, чтобы Лайтвуды еще ненадолго отвлекли мать – тогда она успела бы сбегать в оранжерею и забрать клетку с Уинстоном.

В конце концов, попугай принадлежал ей, это был подарок родителей. Конечно, она не спрашивала у Анны, согласна ли та держать попугая в тесной квартире, но ведь Ариадна – а значит, и Уинстон – не собирались там надолго задерживаться.

Она уже приготовилась бежать за Уинстоном, когда с улицы донесся громкий стук колес и скрип. Анна выкрикнула ее имя. Ариадна, обернувшись на пороге, увидела кэб, который несся во весь опор; кэб резко затормозил у крыльца и едва не врезался в карету Лайтвудов. Дверь пролетки распахнулась, и на тротуар вывалился мужчина в забрызганном грязью дорожном пальто и шляпе, накренившейся набок. Мужчина бросил кучеру горсть монет и, прихрамывая, направился к дверям дома Бриджстоков.

Ариадна не узнала ни пальто, ни шляпу, ни походку, однако узнала этого человека, несмотря на то что он зарос седой щетиной и выглядел лет на десять старше, чем неделю назад.

– Отец? – прошептала Ариадна. Она не хотела заговаривать с ним, это слово вырвалось у нее машинально.

Анна бросила на нее удивленный взгляд. Очевидно, она тоже узнала Инквизитора.

– Морис?

Мать Ариадны спешила к дверям, а встревоженные Евгения с Кристофером шли за ней. Она поймала руку Ариадны, сжала ее, потом подбежала к мужу и бросилась к нему на шею. Он стоял совершенно неподвижно, как высохшее столетнее дерево, а жена всхлипывала:

– Что случилось? Где ты был все это время? Почему ты не сообщил нам…

– Флора, – перебил он жену. У него был хриплый голос, как будто он долго кричал и сорвал его. – О, Флора. Все гораздо хуже, чем ты можешь себе представить. Хуже этого уже ничего не может быть.

На следующее утро Корделия проснулась в страхе: больше всего она боялась, выйдя из спальни, встретить в гостиной Джеймса или Мэтью. Она откладывала этот момент как могла, одевалась дольше обычного, хотя по положению солнца было ясно, что уже близится полдень.

Спала она плохо. Всякий раз, закрывая глаза, она видела лицо Джеймса, слышала его слова. «Я ошибался насчет нашего брака. Я не считал его настоящим, но он был настоящим. Это самое реальное, что было у меня в жизни».

Он сказал, что любит ее.

Были времена, когда Корделия сильнее всего на свете желала услышать эти слова. И вот он произнес их, но она почему-то не верила в его любовь. Девушка не знала, что двигало им – возможно, сострадание к ней, а может, даже сожаления о той жизни, которую они вели вдвоем на Керзон-стрит. Он же сказал, что был счастлив тогда. А насчет Грейс… она никогда не думала, что Грейс делает его счастливым; Джеймс был несчастен, он тосковал и страдал по ней, но, видимо, эти страдания были для него прекраснее мирной семейной жизни. Кроме того, Корделия считала, что о чувствах человека следует судить по поступкам; она допускала, что нравилась Джеймсу, что он желал ее как женщину, но если бы он ее любил…

В тот вечер он велел бы Грейс уходить из его дома.

Завязав шнурки на ботинках, она вышла в гостиную, но комната была пуста. Дверь в комнату Мэтью была закрыта, Джеймс тоже куда-то исчез.

Зеленая бутылка с абсентом по-прежнему стояла на столе. Корделия вспомнила Мэтью – как он целовал ее, как он побелел, спрашивая, не заходил ли Джеймс в его комнату.

С тяжелым, неприятным чувством она вышла в коридор, сверкавший позолотой и оформленный в голубых тонах. Она заметила портье, выходившего из соседнего номера.

– Monsieur! – окликнула она слугу и поспешила к нему. Она решила по крайней мере съесть хоть что-нибудь перед дорогой. – Я хотела бы узнать насчет завтрака…

– Ah, madame, – воскликнул портье. – Не беспокойтесь об этом. Ваш спутник уже заказал завтрак, его скоро принесут.

Корделия не знала, кого из «спутников» имел в виду портье, Джеймса или Мэтью. Она не знала, хочется ли ей завтракать с тем или с другим, и уж, разумеется, ей совершенно не хотелось завтракать в компании обоих, но она не собиралась объяснять это портье. Это было бы уже слишком. Она поблагодарила слугу и собралась уходить, но вдруг в голову ей пришла некая мысль.

– Могу я задать вам еще один вопрос? – обратилась она к портье. – Вы приносили бутылку абсента в наш номер вчера вечером?

– Non, madame. – Он в недоумении покачал головой. – Я принес бутылку вчера утром. В шесть утра.

Теперь настала очередь Корделии удивляться.

– Но зачем?

Портье окончательно растерялся.

– Я приношу бутылку каждое утро, как солнце взойдет. По просьбе месье Фэйрчайлда. Бренди или абсент. – Он пожал плечами. – Когда он останавливался здесь в прошлый раз, он просил приносить спиртное по вечерам. На этот раз – рано утром. Мне все равно, сказал я, в шесть так в шесть. Каждое утро.

– Благодарю вас, – пробормотала Корделия и, путаясь в юбках, побрела в номер. Ничего не понимающий портье смотрел ей вслед.

Закрыв дверь номера изнутри, она привалилась спиной к стене и закрыла глаза. Мэтью солгал ей. Он поклялся не пить спиртное и не пил – при ней. Но портье приносил ему новую бутылку крепкого алкоголя каждое утро. Значит, за те короткие промежутки времени, пока они находились в соседних комнатах, утром, днем, вечером, он успевал опустошить целую бутылку? Наверняка так оно и было.

Очередная ложь… это было уже слишком; последнее разочарование сломило ее, и теперь возврата к прошлому не было. Ей лгали чуть ли не всю жизнь, лгали все близкие и друзья. Мать и брат скрывали, что ее отец – алкоголик. Джеймс… лгал насчет отношений с Грейс, насчет чувств к ней, Корделии, насчет их брака. Люси, ее якобы лучшая подруга, которую она, как ей казалось, знала лучше всех, молчала об отношениях с Джессом Блэкторном и уехала из Лондона, не предупредив Корделию, не сказав ни слова.

Она думала, что Мэтью поведет себя иначе – ведь он ни во что не верил, презирал общепринятые взгляды, ему были безразличны мораль, добродетель, благородство. Его, как представителя богемы, интересовала только красота, искусство и суть вещей; вот почему она решила, что ей он не будет лгать. И если ему захочется напиться, он скажет ей об этом.

Но Мэтью, глядя ей в глаза, пообещал, что, если Корделия поедет с ним в Париж, он будет выпивать лишь бокал вина за обедом; сделал вид, что вообще не прикасается к спиртному, и девушка поверила. А на самом деле с самого первого дня портье таскал ему в номер бренди. Корделия думала, что если Париж не спасет ее, то, по крайней мере, эта поездка спасет Мэтью. Но, наверное, правду говорят, что от себя не убежишь. Сменив обстановку, нельзя изменить себя самого. В Париже им пришлось столкнуться с теми же проблемами, которые преследовали их дома.

Вернувшись в апартаменты, Джеймс обнаружил гостиную в том же самом виде, в каком ее оставил, как будто обитатели номера еще не вставали. Двери обеих спален были закрыты. Покачав головой, он подошел к двери Мэтью и постучал. Не получив ответа, он постучал сильнее, и на этот раз из недр спальни донеслось неопределенное мычание.

– Завтрак, – крикнул он и услышал страдальческий стон. – Вставай, Мэтью. Нам надо поговорить. – Его голос прозвучал резко и неприязненно, хотя он вовсе не намеревался грубить другу.

Раздался какой-то глухой стук, потом треск, что-то рухнуло, и примерно через минуту Мэтью рывком распахнул дверь и, моргая, уставился на Джеймса. Выглядел юноша ужасно, и Джеймс подумал, что тот, наверное, вернулся в отель под утро. Он догадался о возвращении Мэтью, увидев на полу под дверью небрежно брошенное пальто и пару пустых бутылок рядом с ним. Очевидно, он пришел уже после того, как Джеймс уснул, то есть очень поздно. Сам Джеймс лежал на диване без сна, как ему показалось, несколько часов, в полном отчаянии, уставившись в темноту. Прежде чем отправить его через Портал в гостиницу, Магнус похлопал его по спине и пожелал удачи – но, как выяснилось, удача отвернулась от него.

В одно мгновение Джеймс лишился двух самых дорогих ему людей.

В конце концов он все же задремал, но спал плохо. Если ему и снились сны, Джеймс ничего не помнил; только какой-то непрерывный шум. Странно, подумал он, это было еще хуже, чем мрачные сны, которые насылал ему Велиал прежде. Шум отдаленно походил на рев морского прибоя, но был неприятным, и в нем слышался звон металла; тогда, во сне, Джеймс представил себе, что это кричит его разбитое сердце, и только он может слышать его пронзительный вопль, полный боли.

Мэтью со вчерашнего вечера не переодевался, на нем был тот же алый бархатный жилет под цвет платья Корделии, но одежда была измята и покрыта пятнами. В комнате царил жуткий беспорядок. Чемодан был перевернут, одежда вывалена на пол; грязные тарелки и пустые бутылки были разбросаны по ковру, словно осколки стекла и битой посуды, которые выносит на берега Темзы после отлива.

Глаза у Мэтью были красными, волосы спутались.

– Вообще-то, я спал.

Он говорил как автомат, без возмущения, без злобы.

Джеймс сосчитал про себя до десяти.

– Мэт, – заговорил он, – нам нужно возвращаться в Лондон.

Мэтью привалился к косяку.

– Ах, вот оно что. Вы с Корделией возвращаетесь в Лондон? Тогда счастливого пути, или надо говорить bon voyage? Ты расторопный парень, Джеймс, но, с другой стороны, я сбежал с поля боя, так что тебе было проще. – Он потер глаза рукавом в попытке стряхнуть сон. – Я не буду драться с тобой за нее, – сообщил Мэтью. – Я еще не совсем утратил чувство собственного достоинства.

Джеймс подумал, что в этот момент Кристофер, Томас или Анна развернулись бы и ушли. Когда Мэтью пребывал в воинственном настроении, что случалось очень редко, лучше было оставить его в покое. Но Джеймс никогда не бросал Мэтью, даже когда друг становился невыносим.

Он заметил, что у Мэтью слегка дрожат руки, догадался, что ему больно и плохо. Он должен был крепко обнять его и сказать, что все будет хорошо, что он любим и нужен друзьям.

С другой стороны, что он, Джеймс, мог сейчас сказать, чтобы утешить своего друга? «Корделия любит тебя?» Три слова вонзались ему в сердце, как шипы. Три слова, в истинности которых он не мог быть уверен. Джеймс не знал, что чувствует Корделия.

Он потер виски. Начиналась головная боль.

– Все не так, как тебе представляется, Мэт, – произнес он. – Нет никакого «поля боя». Если бы я знал, что ты неравнодушен к Корделии…

– Тогда что? – хрипло перебил его Мэтью. – Что бы ты сделал? Не женился бы на ней? Женился бы на Грейс? Потому что, Джейми, я вот этого никак не могу понять. Ты любил Грейс несколько лет – любил ее даже тогда, когда сближение казалось тебе невозможным. Любил ее… как же там у Диккенса было? «Без поощрения, без надежды, наперекор разуму, собственному счастью и душевному покою»[23].

– Я никогда ее не любил, – сказал Джеймс. – Я заблуждался.

Мэтью обмяк; казалось – вот-вот, и он сползет по стене на пол.

– Хотелось бы мне в это поверить, – пробормотал он. – Потому что твое поведение не очень-то красиво выглядит, Джейми. Как только Корделия бросает тебя, ты приходишь к выводу, что не можешь без нее жить. Насколько я понимаю, никто так никогда не делал, а? Не бросал тебя. Тебя всегда все любили. – Он произнес это равнодушным тоном, как будто повторял общеизвестную истину, и Джеймсу стало не по себе. – За исключением Грейс. Вероятно, именно поэтому ты уцепился за нее, вот что я думаю. И зря – мне кажется, она вообще не способна на любовь.

– Мэтью…

Джеймс ощутил на руке тяжесть серебряного браслета, хотя прекрасно знал, что эта вещь сломана и обломки лежат в его доме на Керзон-стрит. Он хотел возразить, объяснить, что ни в чем не виноват, но как он мог сделать это, если до сих пор ничего не сказал Корделии? Он по-прежнему считал, что она должна узнать первой. А мысль о разговоре с ней, о том, что он станет объектом ее жалости, была ему невыносима. Пусть лучше его ненавидят, чем жалеют, – пусть его возненавидит Маргаритка, Мэтью, хотя ему становилось худо, когда он представлял себе, что его ненавидит парабатай…

За спиной у него раздался какой-то грохот и звон, будто со стола упала и разбилась лампа. Обернувшись, Джеймс увидел, что в стене гостиной возник Портал.

В номер шагнул Магнус в полосатом костюме. Он-то, разумеется, выглядел безупречно и, критически оглядев Джеймса и Мэтью, стряхнул невидимую пылинку с лацкана пиджака.

Соседняя дверь открылась, и появилась Корделия в дорожном платье. Она уставилась на Магнуса в изумлении.

– Магнус, – прошептала она. – Я никак не ожидала… То есть, я хочу сказать, откуда вы узнали, в каком отеле и в каком номере мы живем?

– Он знает, потому что вчера вечером отправил меня в эту гостиницу при помощи Портала, – объяснил Джеймс. – Я помню, где обычно останавливается Мэтью, когда приезжает в Париж.

– Я очень предсказуем, – пожал плечами Мэтью.

– А ночной администратор здесь – чародей, – добавил Магнус. – Ну, подумайте, кто еще мог выбрать такие шторы?

Никто не ответил, и Магнус перевел взгляд с Джеймса на Корделию. Джеймс подумал, что вид у них обоих наверняка неловкий. Потом посмотрел на Мэтью, помятого, взъерошенного, в рубашке с винными пятнами.

– Ага, – угрюмо произнес маг. – Я вижу, что здесь разворачивается какая-то личная драма. – Он поднял руку. – Я не знаю, что между вами троими произошло, и не желаю знать. Джеймс, вы появились здесь вчера вечером, так?

Джеймс кивнул.

– И вы уже рассказали Корделии и Мэтью о Люси… и Джессе?

Джеймс поморщился.

– Я сказал только, что Люси жива и здорова. У меня не было возможности распространяться на эту тему.

Когда Корделия и Мэтью наперебой принялись расспрашивать о Люси, Магнус снова поднял руку, словно дирижер, пытающийся управлять бестолковым оркестром.

– В Лондоне вы услышите всю историю с начала до конца, – объявил он. – Нам необходимо вернуться туда немедленно…

– Моя мать. – Корделия оперлась о стену. – Она здорова? А ребенок…

– У вашей матери все хорошо, – ответил Магнус мягко, но вид у него был по-прежнему мрачный. – Однако обстановка в Лондоне напряженная, и положение, судя по всему, скоро ухудшится.

– Неужели еще один Принц Ада тянет свои щупальца к Институту? – усталым голосом произнес Мэтью. – Должен вам сразу сказать: если так, то я предпочитаю пересидеть опасность здесь.

Магнус взглянул на него без улыбки.

– Инквизитор вернулся из Исландии и привез неприятную новость. Татьяна Блэкторн бежала из Адамантовой Цитадели и объединилась с Велиалом. Вы должны сегодня же вернуться со мной в Лондон; нам нужно многое обсудить.