Тэсс из рода д'Эрбервиллей. Джуд Незаметный

Тэсс и Джуд Томаса Гарди

Современная английская критика, пытающаяся разобраться в текущих литературных явлениях, часто обращается к последней трети прошлого столетия или же собственно к «концу века». Если задуматься, что влечет ее к этому, теперь уже почти столетнему, рубежу, то можно сказать без колебаний: поиски истоков, желание найти «начала». Продвигаясь в прошлое по ступеням отошедших десятилетий, любознательная и серьезная критика среди первых, идущих ей навстречу, различает хорошо знакомую и все же загадочную фигуру «угрюмого» Гарди, сама жизнь которого (1840–1928) соединяет век нынешний и век минувший. В творчестве Томаса Гарди действительно сошлись многие «концы» и «начала».

«Тэсс из рода д’Эрбервиллей» (1891) и «Джуд Незаметный» (1895), составившие настоящую книгу, — итог многих исканий и усилий писателя. Ими заканчивается большой и самый значительный цикл произведений Гарди, в который вошли семь лучших его романов — «романы характеров и среды». На них обрывается творчество Гарди-прозаика. Последние тридцать лет своей жизни он полностью отдал поэзии.

В странах английского языка Гарди-поэт, автор лирических стихотворений и монументальной эпической драмы «Династы» (1903–1908), известен не менее Гарди-прозаика. Многие английские литераторы ставят стихи Гарди выше его прозы. Однако мировая известность пришла к Гарди благодаря переводам его романов, и в них, особенно в «Тэсс» и в «Джуде», отчетливее всего выразилось своеобразие личности писателя и демократической среды, оказавшей на него неизгладимое влияние, социальная природа и обличительный пафос его творчества.

Поэт и прозаик не вытесняют друг друга в многожанровом творчестве Гарди. Только прирожденный поэт мог написать такой роман, как «Тэсс из рода д’Эрбервиллей», и только основательный опыт прозаика позволил Гарди написать «Династы», эпическую драму в стихах и прозе.

В Гарди сосуществовали поэт и прозаик, но также — писатель и художник. Он колебался в выборе профессии, и ему не сразу удалось определить свой путь. Десять лет он учился и работал под руководством опытных архитекторов, занимался реставрацией древних церквей в провинции и в Лондоне. Его занятия и работа шли успешно, он мог стать незаурядным архитектором, но оставил архитектуру и живопись. Художник, однако, в нем сохранился и по-разному давал о себе знать. Роман «Под деревом зеленым» (1872), при повторном его издании, Гарди выпустил с собственными иллюстрациями. Интерес и опыт зодчего могут быть обнаружены в материале и в сюжетах его романов, в характере его композиционного мастерства. Все же художник уступил место писателю, и произошло это, вероятнее всего, потому, что в литературе Гарди видел более широкую возможность выразить свой талант и волновавшие его мысли, язык литературы был ближе ему, чем язык живописи, графики или архитектуры. В творческом сознании Гарди художник и писатель поменялись местами, когда он, испробовав свои силы в литературе, убедился, что «может», тогда — и только тогда — он преодолел свои колебания.

Жизнь Томаса Гарди не богата внешними событиями, однако биографам не удалось удовлетворительно разрешить существенных ее загадок. Загадочно, например, исчезновение его первого романа «Бедняк и леди», который не был напечатан по идейным мотивам, потому что, по словам биографа, был «острой и страстной сатирой» на классовое общество и содержал, по отзыву издателя, «разрушительные намерения». Туманна история с двухтомной биографией писателя, вышедшей под именем второй его жены, Флоренс Эмилии Гарди, но написанной будто бы им самим. Эта биография — ценнейший источник, и все же в ней много трудно объяснимых пробелов и умолчаний. Сколь ни значительна автобиографическая ее основа, едва ли возможно рассматривать ее как книгу, полностью принадлежащую перу Томаса Гарди.

Весьма вероятно, что в конце 60-х годов Гарди, находясь в Лондоне, участвовал в рабочих демонстрациях. В 1919 году он поставил свою подпись под манифестом «Кларте» — первого международного антиимпериалистического объединения прогрессивных писателей и деятелей культуры, созданного Анри Барбюсом. Гарди входил в состав его Международного руководящего комитета. Но двухтомная биография не затрагивает этой стороны его жизни и деятельности.

Первый брак Гарди доставил ему немало огорчений, его жена Эмма Лавиния Гиффорд отличалась неуравновешенным характером, у нее было преувеличенное представление о собственном литературном даровании, она была подвержена припадкам сословного снобизма, и тогда ей казалось, что муж, сын крестьянки и ремесленника, неровня ей, дочери священника и племяннице архидьякона. Немало сочувственных слов высказали биографы Гарди, затрагивая его отношения с первой женой, но те же биографы не могут не признать, что все его романы были написаны во время их совместной жизни и лучший цикл его лирических стихов («Стихи 1912–1913 годов») посвящен этой трудной любви.

Когда по поводу выдающейся личности, из-за недостатка или пропуска фактов, накапливаются недоуменные вопросы — возникает естественное желание найти на них ответ. К серьезным попыткам восстановить пробел или объяснить загадочное явление нередко в таких случаях присоединяются досужие догадки и сенсационные «открытия». Иногда глубокие соображения и легковесные домыслы оказываются под одной обложкой. Нечто подобное происходит и вокруг имени Томаса Гарди.

В книгах Гарди обращало на себя внимание повторение одних и тех же психологических мотивов, схожих сюжетных ситуаций. Сам собой являлся вопрос: нет ли в этом автобиографического? В кратком предисловии к первому изданию «Джуда», рассказывая историю замысла и написания романа, Гарди отмечал, что «некоторые обстоятельства были подсказаны смертью одной женщины». Несколько лет назад было высказано предположение, что Гарди имел в виду свою кузину по материнской линии, Трайфену Спаркс. Они были тайно помолвлены, роман продолжался пять лет, в 1873 году произошел разрыв, а в 1890 году Трайфена умерла. Пятого марта 1890 года Гарди записал в дневнике, что, находясь в поезде, направляющемся в Лондон, он, под влиянием внезапного порыва, начал сочинять стихотворение, посвященное кузине. Шесть дней спустя она скончалась, и стихотворение появилось под названием «Мысли о Трайфене при известии о ее смерти». В этом стихотворении он называет Трайфену «утраченной наградой». Многие женские образы его романов созданы по ее подобию, и всего ближе это подобие в Сью Брайдхед — героине «Джуда Незаметного». Эти догадки, подкрепляемые ссылками на текст «Джуда» и отмеченное предисловие, на дневниковые записи и отдельные стихотворения, вызывают невольный интерес. Все же они остаются догадками, хотя и заманчивыми.

«Без фактов чувств не опишешь», сказано у Достоевского. Жизнь и «механика» чувств глубоко интересовали Гарди, как и всякого большого художника. Он брал факты из внешних наблюдений и щедро — из личного опыта, и главным его намерением было обнажить нутро фактов через их внутреннюю связь.

Назвав цикл лучших своих романов «романами характеров и среды», Гарди как бы формулой обозначил избранный им принцип художественной трактовки явлений — через характеры и среду в их отношениях. «Среда» у Гарди — это уклад жизни, условия существования в широком смысле, а также конкретные обстоятельства, воздействующие на личную судьбу. Сила и новизна Томаса Гарди сказывалась, в частности, в его стремлении и умении проследить всесторонне и как можно глубже связь характера с окружением локальным, оставившим на нем неизгладимую печать. И вместе с тем умение показать, что происходит, когда разрываются эти связи, когда человек попадает в незнакомую и чуждую ему среду и перед ним возникает необходимость самоопределения, и как личный выбор и убеждения человека отражаются на его судьбе.

Место действия своих романов Гарди назвал Уэссексом, и сами эти романы выходят на родине писателя под наименованием «уэссекских». К ним обычно прилагается карта с подробным обозначением топографии всего края, — собственно, даже не края, а целого мира, для обитателей которого город Кэстербридж, Блекмурская долина, Эгдонская вересковая степь значат так же много, как название любой из великих столиц или прославленных местностей.

В V–IX веках Уэссексом называлось королевство древних саксов, одно из семи существовавших тогда на территории Англии значительных королевств. Из всех семи наиболее прочным оказался Уэссекс, послуживший основой национального единения страны. Уэссекс Гарди располагается на той же исторической территории, в центре его — графство Дорсетшир с городом Дорчестером — Кэстербриджем уэссекских романов, неподалеку от которого, всего в трех милях, в небольшом селении Хайер-Бокэмптон родился Томас Гарди.

Уэссекс — многогранный и многозначительный образ, созданный поэтическим воображением на реальной основе общенациональной, местной и семейной истории в итоге непосредственных наблюдений и глубоких раздумий писателя над судьбой сельской Англии. Уэссекс — неповторимый мир и многовековой уклад, истоки которого обозначаются в далеком-далеком прошлом, а расцвет приходится на времена «старой веселой Англии», когда в национальной истории огромную роль играли вольные землепашцы, «гордые йомены». О них с особым чувством теплоты писал Шекспир, к которому Гарди обращается с неизменным постоянством — делает на него ссылки, цитирует, вспоминает не от случая к случаю, а хранит в памяти как живой образец. Шекспировские слова стоят в эпиграфе к роману «Тэсс из рода д’Эрбервиллей», выражая пафос лирического отношения автора к героине. Сам Гарди в романе «В лесном краю» (1887), предшествующем «Тэсс» и «Джуду», рассказал драматическую историю «последнего йомена», как он назвал своего героя Джайлса Уинтерборна, обездоленного и бессмысленно погибающего, «последнего из могикан» старой английской деревни, простого парня, рыцаря любви и чести… Уэссекс — это прочная традиция, поэтически окрашивающая размеренный быт, это медленно, едва заметно от века к веку меняющийся ландшафт, это нечто устойчивое, глубоко вкоренившееся, не терпящее поверхностной прикрепленности к почве, чуждое кочевому настроению и суетности, каковые владеют теми персонажами Гарди, которые оторвались от Уэссекса или заранее противостоят ему. Уэссекс раскрывается перед читателем в трагическом столкновении с разрушающей его силой. Пользуясь словами поэта-соотечественника, Томаса Грея, Гарди метафорически называет ее «обезумевшей толпой». В переводе на язык социологической публицистики это будет означать «торгашество», «буржуазное хищничество» и целый комплекс индивидуалистических переживаний и вожделений, порожденных бытом капиталистического города. Конфликт, лежащий в сюжетной основе романов Гарди, само развитие сюжета, развитие всего цикла с усложняющейся от романа к роману проблематикой, в конечном счете определяется этим столкновением. Однако смысл всего происходящего, возбуждающий непосредственный читательский интерес, раскрывается через характеры.

В первом произведении названного цикла, в романе «Под деревом зеленым», еще нет ярко очерченных индивидуальностей, ведущих героев, на которых бы сосредотачивалось преимущественное внимание. Есть выразительные, вызывающие любопытство персонажи, но они более интересны не в самостоятельном и независимом существовании, а как части целого, в совокупности, как коллективный характер, сформированный устойчивой и более или менее однородной средой, сохранившей еще стародедовские нравы и обычаи. Постепенно из общей среды начинают выделяться приметные фигуры, пока, наконец, в «Мэре Кэстербриджа», четвертом романе цикла, в центре событий не оказывается «человек с характером», бывший батрак, затем мэр города Кэстербриджа, а затем снова батрак Майкл Хенчард — один из самых значительных образов, созданных писателем.

В тот день, когда начал печататься «Мэр Кэстербриджа», второго января 1886 года, Гарди записал в дневнике, что его особенно заботит создание характеров, что «в конце концов» главное — правдоподобие характеров, а не правдоподобие событий. Из этого не следует, что Гарди относился к строению сюжета как к чему-то третьестепенному. Он поддерживал мнение, что сюжет, как слаженная система событий, должен удовлетворять требованию занимательности, держать читателя в напряжении. Только, полагал он, выбор событий не следует делать произвольным и самоцельным.

Критика отмечала, и не без основания, промахи Гарди в сюжетосложении, указывая на скопление случайностей, неоправданные совпадения и мелодраматизм эффектов. Эти промахи явственны, однако стоит вместе с тем обратить внимание и на то, что появляются они в известной системе, подчиняясь не просто авторскому произволу, но принципу.

«Случай» у Гарди в этих его романах редко оказывается счастливым, он более тревожит, чем радует, обычно сулит печальные перемены, обнажая трагическую основу жизни. Жизнь столкнула и тут же надолго развела Тэсс и Энджела, и «две половины совершенного целого не встретились в должный момент… В результате этого досадного промедления возникли потрясения, тревога, разочарования, несчастья, катастрофы…»

Случайности и «преднамеренные» совпадения у Гарди, если приглядеться, во многих эпизодах отвечают сути характеров и тех обстоятельств, с которыми они соотносятся.

«Романы Мередита и Гарди, — писал в конце 90-х годов Герберт Уэллс, — избавились от прежних «кошмарных» сюжетов». Их герои — «сильно очерченные индивидуальности»…

Уэллс выделил нечто общее в изображении характеров у двух писателей — современников, представителей старшего и молодого поколений, писателей, в значительной мере обозначивших новый этап в развитии английской литературы, начало того процесса, который разовьется в XX веке. «Сильно очерченные индивидуальности» — это сказано точно, однако в плане самого общего определения.

Характеры в романах Гарди, особенно в «Тэсс» и «Джуде», для своего времени, для «конца века», были отмечены несомненной оригинальностью и новизной.

Не в манере и способах обрисовки портрета или психологического анализа заметно сказывалось новаторство писателя, хотя его технология обнаруживает неизведанные или по-своему примененные приемы и средства, а больше всего в самом принципе выбора «характеров» и в понимании того, что такое характер, что это за сложный и таинственный организм, какие силы им движут и какие проблемы в меняющихся условиях выдвигает он перед личностью и обществом.

Тэсс и Джуд во многих отношениях характеры знаменательные. Они бесспорное свидетельство демократизма Гарди и глубокой демократизации английской литературы. Их своеобразие не в том только, что они вышли из народной среды, сформированы ею, а прежде всего в том, с каким неотразимым достоинством они, люди из народа, его представляют. Естественно ставить их рядом, как явления близкие ДРУГ другу и даже родственные. В них действительно много общего, как и в их судьбах, — это два равнозначительных варианта одной трагедии.

Автор назвал Тэсс «чистой женщиной, правдиво изображенной». Тот же эпитет и ту же характеристику — только в мужском роде — можно отнести и к Джуду. И Тэсс и Джуд — натуры цельные и чистые. Им нет нужды испытывать нравственные потрясения, чтобы почувствовать необходимость и значение морали в ее конкретной сути и ощутить ее действие в движении чувств, в образе мыслей, в практическом шаге. Невзирая на испытания, вернее сказать — на истязания, которым они подвергаются, жестокие, изощренные, бессмысленные истязания тела и духа, невзирая на бесчисленные травмы и внутреннюю ломку, Тэсс и Джуд сохраняют нравственную чистоту, а также искренность, доверчивость, чуткую отзывчивость, сознание долга и готовность, без расчета, к самопожертвованию.

Изображенным Гарди характерам присуща психологическая глубина и многогранность. Ни в «Тэсс», ни в «Джуде» не мельтешат одноцветные лица. И «проходные» фигуры, как правило, выразительны, живо и точно выявляют ту или иную черту — психологии, быта, социальной среды. Мерси Чант, например, которой, увидев Тэсс, пренебрег Энджел Клэр, являет собой пример чопорной добродетели. Мелочный снобизм и самодовольство Катберта и Феликса, братьев Энджела, несут на себе прямой отпечаток той же замкнутой и неподвижной среды. Даже фермер Траутем, мелькнувший на первых страницах «Джуда», тот самый, кто дает начальный урок социальной грамоты слишком чувствительному герою, успевает показать себя и свою зависимость от условий жизни. Когда же действующее лицо претендует на роль значительную, то будь эта роль, как у Алека д’Эрбервилля, самая незавидная или, как у Арабеллы Донн, весьма неприглядная, обязательно выявятся разные и отнюдь не случайные стороны их характера. А. М. Горький относил Томаса Гарди к числу тех выдающихся писателей, которые «крайне редко возбуждают… сомнения в точности изображения ими событий, характеров, логики чувств и мысли». Горький писал об этом в 1932 году. За четверть века до того, в 1907 году, находясь в Лондоне, он встретился с автором «Тэсс» и «Джуда» в узком кругу литераторов, среди которых были Бернард Шоу, Герберт Уэллс, Джозеф Конрад.

Гарди, говоря словами Пушкина, сказанными о Шекспире, «никогда не боится скомпрометировать своего героя». В одном случае Тэсс напоминает ему «насторожившегося зверька», в другом — муху: Тэсс, «словно муха на бесконечно длинном бильярде, стояла на зеленой равнине». А одним дерзким сравнением он вызвал раздражение многих критиков, когда написал: «Она не слышала, как Клэр вошел, и не сразу его заметила. Она зевала, и он видел ее открытый рот, красный, как у змеи». Обаятельная Тэсс, воплощение юной женственности, и вдруг… Но никакого «вдруг», собственно, нет. Сравнения Гарди могут быть необычны и даже дерзки, но прежде всего для тех, кто привык к готовой модели романтического образа. При всей неожиданности этих сравнений, они возникают естественно, в определенной системе, подчиняются внутренней логике, не нарушая сущности характера. Тэсс — дитя земли, дитя природы, только с необычайно тонкой душевной структурой. Гарди не раз отмечает в ней сильное чувственное начало. Сравнив чувственный рот Тэсс со змеиным, он писал: «Жизнь била в ней через край. Это было одно из тех мгновений, когда душа женщины полнее, чем когда-либо, облекается в плоть, когда самая одухотворенная красота становится плотской и чувственной».

Несомненно, в этом, как и в других сравнениях Гарди, сказывается особенность индивидуального авторского восприятия и оценки, обновленный взгляд, не нарушающий, однако, объективной логики развития реалистического характера. И в библейские и в античные времена знали и писали о змеином яде любви, у Гарди в «конце века» противоречие любовного чувства предстает и в его естественно безобидном виде, как нечто, что воспринимается, но не сознается, что воздействует на жизнь, но не ломает ее, не мешает ее здоровому развитию, и как нечто загадочное в ряду других необъяснимых загадок, которые начинают требовать к себе внимания, несмотря на, казалось бы, более важные житейские задачи и проблемы. И тот факт, что сторонники философии позитивизма с легкостью объясняют подобные явления, еще более озадачивает тех, кому практически на себе приходится испытывать воздействие странных противоречий. На ферме Тэлботейс, уединенной и замкнутой, еще сохранившей патриархальный быт и нравы, батрачка Тэсс, полюбив Энджела Клэра, преображается, забывая на время былые горести, на этой же ферме неразделенная любовь ее подруг Рэтти, Изз и Мэриэн гнет их и губит в них источник радости.

Присматриваясь к литературным характерам в переломный период, на рубеже веков, А. Блок заметил: «Культура выпустила в эти «переходные» годы из своей лаборатории какой-то временный, так сказать, «пробный» тип человека, в котором в различных пропорциях смешано мужское и женское начало», — мужественность и женственность как бы утончили человека, сделав его восприимчивее. «Приходится сказать, что все литературное развитие XX века началось «при ближайшем участии» именно этого типа»[1]. При всей неожиданности высказанного поэтом, в его наблюдении схвачено нечто, привлекающее внимание.

Тэсс Дарбейфилд и Энджел Клэр, ее возлюбленный, Джуд Фаули и Сью Брайдхед, его возлюбленная, представляют собой подобные «пробы», не повторяющие друг друга, но «исполненные» как бы с одним и тем же намерением. Если воспользоваться логикой блоковской мысли, то можно сказать, что культура, цивилизация отразилась на их природе, способствовала ее очеловечиванию хотя бы тем, что развила у них восприимчивость, и этим самым вызвала новые запросы, не только новые мысли, но и новые эмоции, говоря словами того времени — запросы более утонченных и впечатлительных «нервов».

Перед героями Гарди возникают новые и необычные проблемы, для многих странные, однако ими не надуманные. Джуд и Сью, к примеру, страшатся брака, опасаются, что «принудительные семейные узы» убьют в них «нежность и непосредственность». Простая женщина выражает полное недоумение: «Вот они, новые-то понятия, до чего доводят! В мое время никому и в голову не приходило бояться брака; никто не боялся ничего, кроме пушечного ядра да пустого буфета!» И все же опасения своих героев относительно брачных уз, в том их виде, как они предстают в романе, автор считает серьезной проблемой. Джуд и Сью страдают не только от социальной несправедливости, но и от грубости и пошлости нравов, от казенщины, от истощавших идеалов, от «буквы», которая, как гласит эпиграф, «убивает».

Автор называет Джуда и Сью «слишком чувствительной парой» вслед за их собственным признанием: «Мы ужасно восприимчивы».

Гарди дает пример того, о чем опять-таки можно сказать словами Блока: «Природа мстит за цивилизацию тонко, многообразно и жестоко, месть эта отражается на невиновных больше, чем на виновных»[2].

Джуд и Сью чувствуют и мыслят не шаблонно, они способны подняться над предрассудками и условностями. Их душевным движениям свойственна утонченность и одухотворенность. В них развита и осознана потребность осмысленной, вдохновенной деятельности, отношений очеловеченных, чуждых ложным предубеждениям и торгашескому принципу. Но именно они, ни в чем не повинные, становятся жертвами, и их «чувствительность», дар цивилизации, оказывается их ахиллесовой пятой. В жизненной борьбе они попадают в неравное положение даже по сравнению с Арабеллой Донн, скроенной из грубой плоти. Упрощенная чувственность и пошлость интересов не мешают ее цепкой практической хватке и деловитости.

«Сильно очерченная личность» в том виде, как она предстает в романах «Тэсс из рода д’Эрбервиллей» и «Джуд Незаметный», не терпит схемы, она проявляет себя разносторонне. Гарди дает развернутую характеристику личности, разбирая сложную систему мотивов ее поведения, в том числе и мотивы «интимные», вытекающие из индивидуальной природы человека. У героев Гарди, говоря словами А. М. Горького, «своя биологическая и социальная логика действий».

Сталкиваясь с явлениями загадочными, Гарди не берется все объяснять, но если видит влиятельное действие мотива скрытого и пока таинственного, решается отметить его. Он говорит о влиянии темных инстинктов, о тайне наследственности, о «странной разнице между полами» и «вражде полов», однако говорит без той прямолинейности, с какой о тех же вопросах первыми и громче всех тогда в литературе заговорили натуралисты, полагая, что ими найден наконец ключ к основным тайнам человеческого существования.

Томас Гарди откликался на литературные веяния и споры, присматривался к движению литературы, учитывал требования новизны, однако шел своим путем даже тогда, когда соприкасался с популярным направлением или общим потоком. Что бы он ни писал, всюду пробивался особый мир, особый взгляд, свой круг тем и вопросов, в чем-то общий, такой же, как у других современников, и тут же заметно от них отличающийся.

Некоторые эпизоды и мотивы в «Джуде Незаметном» послужили критикам поводом к тому, чтобы поставить этот роман в зависимость от литературных теорий и практики французских натуралистов. Среди других указывали на сцену знакомства Джуда с Арабеллой Донн (ч. I, гл. VI). Гарди возражал, считая эти упреки необоснованными, возникшими из одностороннего и недальновидного взгляда на литературный процесс. Он утверждал, что еще в самом начале своего творчества интересовался проблемами, о которых стали писать натуралисты, говорил, что сцены, подобные отмеченной, написаны скорее в духе и традиции Фильдинга, чем писателей-натуралистов. Грубая и навязчиво представленная деталь и в самом деле еще не может служить признаком натурализма. Образ возникает и формируется у Гарди в иной системе художественного мышления: грубая деталь подчеркивает натурализм ситуации и обстановки — не более того. Точная бытовая обрисовка воспроизводит вульгарную простоту нравов и передает психологическое состояние персонажей. Без пояснений выявляет себя характер дочки свиновода. Суть его видна всем, кроме Джуда. Бросается в глаза натуралистичность ее облика, яркая чувственность, смягченная внешней миловидностью, отчего вспыхивает здоровая, но затаенная и робкая чувственность восторженного и мечтательного героя. И трагическая ирония проступает в контрасте между наивной приподнятостью его помыслов и реальной обстановкой, приземленной, бесцеремонно грубой, в которой поэзия чувств уступает место практическому соображению и расчету.

События в романе «Тэсс из рода д’Эрбервиллей» развертываются по логике биографического сюжета, однако автор описывает не весь жизненный путь героини, а несколько значительных его этапов, называя их — и соответственно части романа — фазами. Мысль автора от личной судьбы переходит к истории рода, от него — к национальной истории и среди других идей, извлекаемых из обширного, последовательно разбираемого материала, затрагивает идею возмездия, популярную в конце прошлого и в начале нынешнего века, особенно у литераторов — символистов и натуралистов.

Заглавие романа «Тэсс из рода д’Эрбервиллей» и в известной мере его сюжет были навеяны размышлениями автора над судьбой его собственного рода, некогда отмеченного рыцарским достоинством. Томас Гарди — сын провинциального строителя-подрядчика, «не владевшего искусством обогащения», — вырос в семье, представлявшей ответвление древнего рыцарского рода Ле Гарди. Род оскудел, его могущество утратилось, отпала фамильная приставка «Ле», остались семейные предания и легенды, мелкие вещественные признаки былого величия, так же как в случае с Тэсс Дарбейфилд. Душевный склад героини, ее импульсивность, чувствительность, беззащитность перед грубой силой передают нечто, что отличало самого Гарди, свойственно было его характеру. Когда Энджел Клэр рассуждает об иссякшей энергии у представителей древних знатных семей, то и в этих рассуждениях выражается мнение самого писателя и его родителей, объяснявших отсутствие честолюбивых устремлений у Гарди-отца и Гарди-сына их принадлежностью к оскудевшему знатному роду.

Иногда кажется, что подобные многочисленные наблюдения едва привязаны к сюжету: слишком они разнохарактерны, отрывочны и способны, можно подумать, скорее затемнить, чем прояснить, замысел. Однако при первой же попытке читателя что-нибудь опустить утрачивается естественность развития авторской мысли, отнюдь не плавной, часто наталкивающейся на препятствия, с муками и трудом находящей форму для своего выражения, зато не поверхностной, не схематичной, а глубокой и самобытной. Биография героини связывается с местной историей, а история местная — с национальной, и судьба крестьянской девушки Тэсс Дарбейфилд из рода д’Эрбервиллей, поруганной и униженной беспутным отпрыском нувориша Саймона Сток-д’Эрбервилля, присовокупившего к своему богатству фамилию знатного рода, обретает уже обобщенный смысл, заставляя думать о трагической судьбе английского крестьянства, о судьбе народной. Различные мотивы соединяются автором в единый узел, и отчетливыми становятся причины как личного, так и общего свойства, их участие в гибели «чистой женщины».

В «конце века» в европейской литературе получает развитие жанр экспериментального романа. В таком романе писатель как бы ставил опыт, доказывая художественными средствами выдвигаемое им положение. «Третья фаза» романа «Тэсс из рода д’Эрбервиллей», описание жизни героини на ферме Тэлботейс, ее духовного возрождения, — своего рода наглядный «эксперимент»: вот при каких условиях, говорит автор, эта обездоленная и морально подавленная женщина может испытать полноту счастья.

В отличие от натуралистического экспериментального романа, эксперимент в «Тэсс» раскрывает человечное в человеке, в сравнении с социально-утопическим романом — демонстрирует не идеи, а живых людей. Изображенные автором картины поэтичны и убедительны. Основу поэтичного образа он отыскивает в самой действительности, не отвлекаясь от нее. Романтичное и обыденное, при всех их отличительных признаках, не отделены у Гарди непроходимой гранью, и при известных условиях обыденное повертывается к его героям своей поэтичной стороной. В «Тэсс из рода д’Эрбервиллей» нетрудно найти подтверждение этому — можно, например, обратиться к сцене дойки коров, в которой Энджел Клэр признается Тэсс, что любит ее, предан ей всей душой.

Гарди добивается большой убедительности своего социально-психологического «эксперимента». И все же очевидно, что он производит его в исключительных условиях. Ферма Тэлботейс, где батрачка Тэсс обретает счастье, — уединенный патриархальный уголок, отгороженный от всех социальных невзгод и печалей. Автор сам говорит, что «тут не знали даже той привычной узды, которая мешает самобытной жизни английских поселян, — в Тэлботейс не было помещика».

В «конце века» усложнившийся мир в сознании многих утратил цельность, стал представляться раздробленным на замкнутые сферы, только будто бы и доступные пониманию. Отношения человека к миру нередко рассматривались суженно и однолинейно: «человек и пол», «человек и красота», «человек и машина». Гарди не отмахнулся от этих и подобных проблем, они им замечены, он их обсуждает, однако стремится к целостному воззрению, ищет связующий принцип. И формулирует его: характер и среда. Рассматривая среду широко, он выделяет в ней главное — социальный фактор.

Сколько разных сил соединяются вместе, чтобы лишить Тэсс радости, мучить ее, измываться над нею и погубить ее! Стаей гонятся за ней, преследуют и травят ее злые силы, но есть нечто, что их направляет и делает неумолимыми. Вот она пережила первое потрясение. «Так за короткое время, — пишет Гарди, — наивная девушка превратилась в сложную женщину… Ее лицо было прекрасным, а душа была душой женщины, не сломленной и не озлобленной тяжелыми испытаниями последних двух лет. Не будь общественного мнения, эти испытания могли бы воспитать ее в свободном духе, и только». «Не будь общественного мнения», то есть — не будь общественное мнение столь ханжеским и фанатичным, столь безучастным к живому человеку, столь жестоким и мстительным, тогда бы и радость, которую так сильно может чувствовать Тэсс, не была «опоясана болью», сгинули бы страшилища, обступившие со всех сторон эту впечатлительную, с незаурядными задатками женщину. Как бы все переменилось в ее судьбе, если бы не печальное положение ее семьи, попавшей в нужду и лишившейся крова, если бы не давление грубой силы, пользующейся привилегией, если бы не тупой, изнуряющий труд, если бы не было всех этих неумолимых «если», взращенных социальной почвой. И в тех случаях, когда социальные корни болезненных воздействий не легко обнаруживают себя, они так или иначе, рано или поздно дают о себе знать. Какая упрямая жестокость исходит от Энджела Клэра, от этого Чистого Ангела[3], человека добродетельного, с благим устремлением к независимости, наделенного возвышенными чувствами, однако слишком рассудочного и неуверенного в себе. С каким бессмысленным и жестоким упорством разбивает Энджел счастье своей любимой и свое собственное, потому что он «раб условностей». Потребовались длительные испытания, мучительные потрясения, колебавшие жизнь Энджела на краю пропасти, чтобы он нащупал цепи этого рабства и посмел сбросить их, чтобы сквозь искусственные наслоения пробилось в нем непосредственное чувство, до тех пор робкое и угнетенное, и самостоятельная мысль, чтобы свершилось наконец его нравственное возрождение.

Социальная мотивированность индивидуальных судеб в романе «Джуд Незаметный» выражена с еще большей очевидностью и наглядностью.

Драма героя романа «Джуд Незаметный» начинается с бесприютности. Для сюжетов Гарди подобный зачин — сиротство героя — не привычен и в то же время — после «Тэсс» — внутренне закономерен, отражает новый этап в развитии основной темы.

Сиротское положение не ограничено в «Джуде» возрастными рамками. Одиночество и неприкаянность героя выражение более общего состояния, вызванного отсутствием родственной, не только семейной, но близкой по духу среды. Система человеческих взаимоотношений, существовавшая в старой деревне, разрушена, новые условия чужды Джуду, потому он так и рвется в город. Гарди точно передает психологическое состояние не одного только Джуда: деревенский парень, он чужак в деревне. Город для него — средоточие надежд и упований. Смутных, неопределенных, но тревожно волнующих и радостно зовущих. Тема города и деревни в их влиянии на человеческие судьбы не исчезает в романе «Джуд Незаметный». Конфликт развертывается в иных условиях и в его трактовке господствует трезвый авторский взгляд. Нет даже попытки напомнить о былом изображением тихого островка сельской патриархальной жизни, как это было еще в «Тэсс из рода д’Эрбервиллей».

Тем сильнее у Джуда потребность прибежища, что он не находит его в деревне. Сиротство героя — в широком смысле — сближает его с городом, устраняет препоны для сближения с новой средой, психологическую или иную предвзятость. Однако в город он отправляется с внутренним багажом сельских впечатлений, еще освященных патриархальной традицией. Наивность его представлений, характер честолюбивой мечты, его незащищенная доверчивость обнаруживают в нем связь с этой традицией.

Истоки драмы мальчика Джуда не в сиротском уделе. Тяжесть этого положения очевидна, еще более плачевна участь Старичка, несчастного сына Джуда, оказавшегося «без семьи» при здравствующих родителях. Тема сиротства не боковая в «Джуде», какой она была в ранних книгах автора. Автор обсуждает ее остро, острее, чем прежде, высказывает решительные суждения, но исходит из иного, не традиционного принципа. Само понимание «семейственности» здесь не имеет ничего общего с каноном, дань послушания которому отдал Гарди в ранних романах, пристраивая к сюжету счастливые концовки.

Джуд и Сью пытаются строить личные отношения и семью вне церковного или формального гражданского брака. Любовь-дружба, искренняя, преданная, не стесненная пустой условностью, — основа их близости. Она определяет их отношение и к детям, побуждая Сью Брайдхед воспитывать неродного ребенка как своего. «Все малыши нашего века — дети всех нас, взрослых современников, и имеют право на нашу о них общую заботу», — с необычным чувством гражданственности говорит Джуд.

Автор «Джуда» называет себя «хроникером душевных состояний и поступков» и говорит, что в его задачу не входит высказывание личного мнения. Однако авторское мнение заметно в каждом слове книги. «Хроника душевных состояний и поступков» складывается в драматическую историю взаимоотношений личности и общества.

Хождение героя по мукам, гибель его замыслов, гибель его самого автор объясняет условиями жизни, несправедливостью социального порядка, раздавившего Джуда Фаули. Отношения личности и общества, составляющие главный принцип построения сюжета этого романа, прослеживаются автором многосторонне, обнажается облик многих социальных институтов и установлений, целая система связей, характеризующих буржуазное общество. Социальная критика и протест выражены в романе «Джуд Незаметный» с такой силой страсти и эмоциональной убедительности, как ни в каком другом английском романе «конца века». Джуд Незаметный, некто Джуд, однако, трагическая история самородка, прямодушного парня, энергичного, трудолюбивого, талантливого и вдохновенного, находила широкий отклик, заставляла сжиматься с болью стойкие сердца. Джек Лондон признавался в частном письме, что он плакал, читая «Джуда», которого он ставил высоко как произведение литературы.

Роман «Джуд Незаметный» сам автор определил как «трагедию неосуществленных замыслов». Последняя ее фаза — трагедия одиночества. В литературе XX века тема трагического одиночества становится широко распространенной. Редко кто из видных писателей миновал эту тему. Можно начать длинный ряд имен и названий — с первого романа Теодора Драйзера «Сестра Керри», появившегося в 1900 году, обратиться к «Мартину Идену» Джека Лондона, к «Портрету художника в молодые годы» Джеймса Джойса, к «Великому Гэтсби» Скотта Фицджеральда, «Прощай, оружие!» Эрнеста Хемингуэя. Этот ряд нетрудно продолжить.

Трагическое одиночество Джуда не колеблет оптимизма читателя, несмотря на «угрюмость» автора, на мрачный, подчеркнуто суровый колорит его последнего романа. Развернутый сюжет, широко и в полноте выразительных деталей представленная среда, убедительность, с какой обрисован характер героя, позволяют сопережить и социально осмыслить его трагедию.

В эпиграф к роману «Джуд Незаметный» Гарди поставил слова: «Буква убивает». Буква, догма, застывшая мысль, затвердевшая система взглядов, окостеневший быт, остановившиеся в развитии общественные и государственные институты уродуют, душат человека и человечность. Если бы не самодовольное торжество «буквы», судьба Джуда могла быть иной. Эту мысль прокламирует, но ею не ограничивается широкий и многослойный роман Гарди. Джуд Фаули, человек труда и гражданского помысла, в столкновениях с обществом испытывает свою судьбу и его природу. Он готов ждать, терпеть, идти на жертвы, но не может отказаться от обретенной человечности, достигнутого сознания собственной личности. В протесте против «проклятой обособленности» он ощупью, но невольно движется к новым путям жизни.

«Характер — это судьба», — цитировал Гарди афоризм Новалиса, поясняя печальную историю Майкла Хенчарда, «мэра Кэстербриджа». О Хенчарде можно было сказать также, что характер — это беда, его трагическая беда. В переменившихся обстоятельствах он обнаружил свою «старомодность», зависимость от среды, отжившей свой век. Характер Тэсс, тем более характер Джуда свободны от подобной замкнутости, они открыты для перемен, и даже решительных перемен. В этом одна из принципиальных особенностей Тэсс и Джуда, которая была и продолжает быть созвучной передовой литературе.

«Тэсс» и «Джуд» давно стали классикой, и не только в странах английского языка.

М. УРНОВ