Глава вторая Клякса

По стечению обстоятельств, которое выглядит слишком хорошо, чтобы быть правдой, в школе Роршаха прозвали Клексом, Klex, что по-немецки означает «Клякса». Неужели юный «Клякса» Роршах уже был неразрывно связан с чернилами, а его судьба предсказана?

Такие прозвища имели большое значение в немецких и швейцарско-немецких студенческих братствах, в которые студенты вступали в процессе посещения шестилетнего курса элитной академической высшей школы под названием «Гимназия». Участник братства приносил клятву дружбы и верности и оставался членом общества пожизненно. Связи, приобретенные в студенческом братстве, часто становились движущей силой последующей карьеры. В Шаффхаузене существенное влияние на общественную жизнь оказывало студенческое братство «Скафузия» (римский вариант названия Шаффхаузен). Участники «Скафузии», в числе которых был и Роршах, с гордостью носили белые и голубые цвета (основным аксессуаром были береты) – в школе, в барах и просто прогуливаясь по городу. При вступлении в братство они получали новые имена, которые призваны были отражать их новую сущность.

Посвящения в братство «Скафузия» проходили в местном баре, почти в полной темноте, лишь одинокая свеча горела, водруженная на человеческий череп. Вот посвящение проходит очередной претендент – студент четвертого года обучения, шестнадцати или семнадцати лет от роду. Таких новичков называли «лисами». Держа в каждой руке по кружке с пивом, «лис» стоит на деревянном ящике, наполненном клубными принадлежностями для фехтования. Ему предстоит ответить на ряд каверзных вопросов. Именно так выглядела швейцарская «дедовщина» тех лет. В Германии для фехтования использовали настоящие клинки, что привело к появлению моды на «дуэльные шрамы», которые оставались на лицах представителей немецкой элиты на всю жизнь и свидетельствовали о принадлежности своего носителя к тому или иному уважаемому сообществу (например, Гейдельбергскому университету).

Когда претендент на членство в «Скафузии» прошел проверку, он должен принять «пивное крещение»: вылить содержимое кружек, которые держит в руках, себе на голову или залпом выпить. Он получал прозвище, которое шутливо обыгрывало внешность «лиса» или его наклонности. Поручителем Роршаха в братстве выступил «Дымоход» Мюллер, получивший такую кличку за то, что много курил. Поручителем самого «Дымохода» был «Баал»[1] – падкий на женщин сын богатых родителей.

Новое имя Германа – Клякса – означало, что он ловко обращался с ручкой и чернилами, быстро и качественно рисовал. Немецкое слово klexen (или klecksen) означает «малевать, рисовать посредственные картины». Одного из любимых художников Роршаха, Вильгельма Буша, прозвали в народе Maler Klecksel — что-то вроде художник Пачкун. Однако сам Роршах имел репутацию хорошего художника, никто не стал бы дразнить его подобным образом. Еще один новобранец по прозвищу «Клякса» в другом студенческом сообществе того же времени также был хорош в рисовании и стал впоследствии архитектором.

Так что прозвище Клякса, данное Роршаху в «Скафузии», не имело отношения к чернильным пятнам, которые он впоследствии изобрел. Однако оно вполне могло вспомниться ему десять лет спустя, когда Герман прогуливался по больничному двору, пытаясь придумать новые способы наладить контакт со своими пациентами-шизофрениками. В любом случае такое имя подходило Роршаху, ведь он был художником, обладавшим хорошим визуальным чутьем.

Роршах посещал шаффхаузенскую гимназию с 1898 по 1904-й, с года смерти матери по год кончины отца. Там было 170 студентов, четырнадцать в классе Роршаха, а сама школа имела репутацию лучшей в регионе, привлекая студентов из других областей Швейцарии и даже Италии, а также либерально мыслящих и демократически настроенных преподавателей из авторитарной Германии. Учебный план был довольно требовательным: в него входили аналитическая геометрия, сферическая тригонометрия, а также углубленные курсы качественного анализа и физики. Студенты читали в оригинале произведения Софокла, Фукидида, Тацита, Горация, Катулла, Мольера, Гюго, Гёте, Лессинга, Диккенса и переводы классиков русской литературы: Тургенева, Толстого, Достоевского, Чехова.

Роршаху учеба в школе давалась без особых усилий. В своем классе он входил в число лучших учеников по всем предметам. В дополнение к родному швейцарскому диалекту и стандартному немецкому он изучал английский, французский и латынь, а позднее самостоятельно выучил итальянский и базовый русский. В социальном плане он был не слишком общителен и на школьных танцах подпирал спиной стену. Он чаще предпочитал отдать свое приглашение кому-нибудь другому, не рискуя связываться со сложными фигурами и маневрами популярного в ту пору танца «Крепость Мунот» («Правой, левой, раз, два, три!»). Он любил работать в тихой обстановке и возмущался, когда его прерывали. Лучший школьный друг Германа, будущий юрист Вальтер Им Хоф, говорил, что «чувствовал своей обязанностью хоть как-нибудь вытащить Роршаха из его защитной оболочки». Прочие соглашались, что общение и вечеринки с выпивкой в компании одноклассников идут Герману на пользу. Герман и его более общительный брат Пауль любили устраивать веселые розыгрыши, которые Герман еще долго вспоминал с восторгом. Лишь только выпадала возможность, Роршах отправлялся погулять на природу: в горы, подышать свежим воздухом, или на озеро, искупаться голышом.

Финансовые вопросы были предметом постоянной заботы. Большинство одноклассников Роршаха происходили из богатых, а в некоторых случаях и достаточно родовитых семейств. Один богатый промышленник открыл в городе филиал часовой International Watch Company, которая сейчас известна как IWC Schaffhausen. Впоследствии он стал собственником этого бизнеса, и его дочь, Эмма Раушенбах, – будущая жена Карла Густава Юнга – была одной из богатейших наследниц во всей Швейцарии. На фоне такого соседства бедность Германа Роршаха бросалась в глаза. Один из одноклассников ошибочно думал, что мачеха Роршаха была «прачкой», которой «приходилось работать от зари до зари, чтобы мальчик мог закончить школу». Мать этого одноклассника, принадлежавшая к аристократическому роду, смотрела на Роршаха и его семью сверху вниз, как на представителей низшего класса. Еще один одноклассник как-то сказал, что Роршах выглядит как деревенский болван, «но всё же умен». Герман, однако, не допускал, чтобы обстоятельства влияли на его независимость. Он был освобожден от уплаты взносов в студенческом братстве и назначен библиотекарем группы, так что мог покупать новые книги, когда это было необходимо.

В его распоряжении был как минимум один подопытный для научных экспериментов – он сам. Прочитав, что настроение может влиять на размер человеческих зрачков, заставляя их становиться больше или меньше, юный Роршах обнаружил, что может сужать и расширять свои зрачки по желанию. В темной комнате он искал выключатель, и его зрачки становились заметно меньше, а снаружи, на ярком свету, он мог сделать их больше. В другом эксперименте по контролю сознания он попытался переложить дискомфорт, который испытывал от зубной боли, на язык музыки, трансформируя пульсирующую боль в низкие ноты, а острую – в высокие. Однажды, желая выяснить, сколько можно продержаться без пищи, продолжая при этом работать, он голодал двадцать четыре часа, при этом весь день рубил и пилил дрова. Опытным путем Роршах установил, что если бы не физический труд, он смог бы сохранить больше энергии и продержаться без еды дольше. Это происходило примерно в то время, когда его отец женился во второй раз.

Нет никакой пользы от способности по желанию расширить свои зрачки, кроме знания, что ты можешь это сделать. Такие упражнения были исследованиями: Роршах прикладывал волевые усилия к самому себе, как его отец, который, при желании, мог подавить свою шепелявость или тремор. Он проверял границы доступного, исследуя, как различные «системы» – еда и работа, боль и музыка, разум и глаза – сочетаются друг с другом и могут быть взяты под осознанный контроль. Вот еще один опыт, который, по его мнению, заставляет задуматься:

«У меня довольно плохая музыкальная память, поэтому, когда я заучиваю мелодию, то могу положиться на весьма небольшое количество аудиальных мнемонических образов. В качестве способа запомнить мелодию я часто использую зрительные образы нот. Когда я был моложе и брал уроки игры на скрипке, порой случалось так, что я не мог представить себе, как должен звучать тот или иной пассаж, но все же мог извлечь его из памяти и сыграть. Говоря другими словами, память моих рук была более эффективна, чем память на звуки. Я часто просто двигал пальцами, изображая, что играю, дабы пробудить воспоминания о нужном звучании».

Роршах был чрезвычайно заинтересован в исследовании этих трансформаций из одной разновидности опыта в другую. Ему было интересно представлять себя на месте других людей, рассматривая их опыт как свой собственный. 4 июля 1903 года, в возрасте восемнадцати лет, Роршах выступил с традиционным докладом, которые члены братства «Скафузия» должны были читать своим товарищам. Он назвал свою речь «Женская эмансипация», и это было громогласное воззвание во славу полного гендерного равенства. Женщины, утверждал он, ничуть не хуже мужчин, а женская природа ни в чем не уступает мужской: «ни физически, ни интеллектуально, ни морально», они не менее логичны и как минимум настолько же храбры. Они нужны не для того, чтобы «плодить детей», – так же, как и мужчины не являются «пенсионным фондом для оплаты женских счетов». Делая отсылки к истории женских движений последних ста лет, опираясь на законы и общественное устройство других стран (включая Соединенные Штаты), он выступал в защиту предоставления женщинам полных избирательных прав, а также доступа к высшему образованию и ряду профессий, особенно медицинских, поскольку «женщина охотнее расскажет о своих интимных болезнях другой женщине, а не врачу мужского пола». Он развивал свои аргументы с остроумием и сочувствием, отмечая, что, хоть «синие чулки» и приводят старшее поколение в ужас, тщеславный псевдоинтеллектуал мужского пола также является «кислым и отталкивающим персонажем». Что же до приписываемой женщинам привычки сплетничать и вести пустопорожние разговоры, то «еще неизвестно, где больше сплетничают – в кофейнях или в барах», в мужских компаниях или в женских. Он ставил вопрос: а может быть, «мы» такие же смешные, как и «они», пытаясь, как он часто делал, посмотреть на себя со стороны.

Разумеется, сын Ульриха создал немало художественных работ для общественного скрапбука братства «Скафузия». Страница с изображением скрипичной партии, где вместо нот по линейкам, резвясь, скакали вверх и вниз кляксообразные кошки, была своеобразным каламбуром, поскольку в немецком языке для обозначения какофонической, кричащей музыки используется выражение «кошачья музыка». Именем «Клекс» было подписано и изображение смотрящих в разные стороны силуэтов двух людей, озаглавленное «Рисунок без слов». Среди художественных работ Роршаха, не вошедших в скрапбук «Скафузии», есть карандашный рисунок, портрет его дедушки по материнской линии, датированный 1903 годом и скопированный с небольшой фотографии. Выразительные лица и жесты интересовали его больше, чем статичные объекты и текстуры. На одном из рисунков Роршаха одежда студента и окружающая обстановка выглядят менее убедительными, чем поза юноши: дым его сигары не похож на дым, но клубится как дым.


Страница из рукописного альманаха «Скафузии», подписанная «Кляксой»: модифицированная копия «Кошачьей симфонии» австрийского композитора Морица фон Швинда. Роршах упростил изначальное изображение, убрав значительную часть символизировавших ноты кошек. Хоть некоторые кошки в его исполнении стали больше похожи на мышей, картинка в целом имеет более живое ощущение движения.


Еще одна лекция, прочитанная Роршахом в «Скафузии», называлась «Поэзия и живопись» и взывала к улучшенной проработке искусства видеть. «Людям недостает понимания визуального искусства, даже многим из тех, кто принадлежит к образованной прослойке, а корни этого недостатка лежат в нашей системе образования… Кто-то без толку пытается найти курсы по истории искусства в нашем гимназическом учебном плане, а в то же самое время ребенок может художественно мыслить не хуже некоторых взрослых».

Роршах трижды выступал с лекциями о Дарвине и взаимоотношениях человека с природой. Труды Дарвина не изучали в школе, так что эти лекции были по-настоящему полезны с точки зрения образования, – и снова Роршах сделал акцент на визуальных аспектах. Поднимая вопрос о том, нужно ли преподавать дарвинизм детям, Клекс сам ответил на него, согласно стенограмме встречи, решительно положительным образом: «Только путем тщательного изучения этих тем, адаптированных для детского понимания, юный человек сможет научиться “видеть природу”. Только таким образом может быть простимулирована его мотивация к наблюдению». Самым важным, по мнению Роршаха, было то, как нужно видеть окружающий мир и что видеть его нужно с радостью. Роршах закончил свою речь похвалой в адрес еще одного художника: «великого ученика Дарвина на немецкой земле, Геккеля». Иллюстрируя свою речь изображениями из книги Геккеля «Красота форм в живой природе», он старался «привлечь особое внимание к тому, как Геккель, при помощи своего метода естественного наблюдения, обрел способность хорошо различать художественные формы в окружающей природе».

Эрнст Геккель (1834–1919) был одним из самых знаменитых ученых в мире. В одной из его недавних биографий написано, что «из его многочисленных и объемных публикаций люди почерпнули больше сведений об эволюционной истории, чем из какого бы то ни было иного источника», включая даже работы самого Дарвина. За тридцать лет было продано менее сорока тысяч экземпляров книги Дарвина «Происхождение видов», в то время как научно-популярный труд Геккеля «Загадка Вселенной» разошелся тиражом более чем в шестьсот тысяч в одной только Германии, а также был переведен на множество языков, от санскрита до эсперанто. Сам Ганди хотел перевести эту книгу на индийский язык гуджарати, считая ее «научным противоядием от смертельных религиозных войн, пожиравших Индию». Помимо популяризации теорий Дарвина список научных достижений Геккеля включает в себя открытие тысяч новых видов (3500 лишь после одной из его полярных экспедиций); точное предсказание того, где будут найдены останки особей, являющих собой «недостающее связующее звено» между человеком и обезьяной; создание концепции экологии и ранние разработки в области эмбриологии. Его теория о том, что развитие индивидуума следует по пути общего развития видов – «онтогенез является срезом филогенеза», – имела огромное влияние как в биологической науке, так и в популярной культуре.

Геккель был и художником. Начинающий пейзажист в юности, он в итоге совместил искусство и науку в своих роскошно проиллюстрированных трудах. Дарвин восхищался Геккелем и как ученым, и как художником, называя два тома его прорывной книги «самыми поразительными трудами, которые я когда-либо видел», а его же «Естественную историю творения» – «одной из самых примечательных книг нашего времени».

Книга «Красота форм в живой природе», которую Роршах использовал, чтобы проиллюстрировать свой студенческий доклад, представляла собой визуальное суммарное изложение понятий структуры и симметрии сквозь призму мира природы, описывая гармонии, связывающие друг с другом амеб, медуз, кристаллы и все разновидности высших форм. В виде единой книги она была опубликована в 1904 году, однако в период с 1899 по 1904 год выходили также альбомы, включавшие в себя сотню иллюстраций из этой книги: десять альбомов, по десять рисунков в каждом. «Красота форм» была популярна и влиятельна как в научном мире, так и в сфере искусства, став своеобразным визуальным словарем для направления ар-нуво и выводя на передний план особый взгляд на природу. Тот факт, что горизонтально симметричные формы кажутся нам «органичными», отчасти является наследием метода Геккеля видеть окружающий мир. «Красота форм в живой природе» стояла на видном месте в домах немецкоязычной Европы и за ее пределами; в семье Роршахов имелись по меньшей мере некоторые из иллюстраций. Написанный Ульрихом «Очерк по теории формы», хотя Геккель в нем и не упоминается, был фактически прозаическим аналогом книги Геккеля, несшим в себе заметное влияние его «словаря форм».




Вверху. Два рисунка из работы Геккеля «Красота форм в природе»: «Офиуры» и «Мотыльки» (гравюра Адольфа Гильча по рисункам Геккеля). Внизу. Фантазия Германа Роршаха


Одним из центральных моментов в репутации Геккеля был его крестовый поход против религии. Возможно, именно личная антирелигиозная активность Геккеля во многом является причиной того, что дарвинизм стал предельно атеистической наукой, находящейся в самом центре вражды между наукой и религией, хотя геология, астрономия и многие другие области знания содержат настолько же неканоничные, с библейской точки зрения, факты. Этим Герман тоже восхищался. Как и его отец, он относился к религии терпимо, но отказывался видеть окружающий мир сквозь религиозные очки. В записях секретаря «Скафузии» говорится, что в одной из своих речей, посвященных Дарвину, «Клекс попытался полностью развенчать известное антидарвинистское утверждение, гласящее, что дарвинизм подрывает основы христианской морали и принижает значимость Библии».

Уже работая репетитором, Роршах подумывал о том, чтобы стать учителем, как его отец, но был обеспокоен тем, что ему, возможно, придется учить детей религии. Он предпринял необычный шаг – написал Геккелю, прося у него совета, и знаменитый богоборец ответил: «Как мне кажется, твои опасения не имеют под собой почвы… Прочитай мою “Монистическую религию” – это своеобразный компромисс с официальной церковью. Мы должны дипломатично обходиться с чужим положительным мнением о господствующей религии (к сожалению!)».

Этот храбрый поступок семнадцатилетнего юноши вырос впоследствии в нечто большее. По воспоминаниям нескольких человек, близко знавших Роршаха, он спросил Геккеля, стоит ли ему поехать в Мюнхен, чтобы учиться рисованию, или же начать карьеру в медицине, – и великий человек посоветовал науку. Вряд ли Роршах, планируя свое будущее, полностью положился на совет незнакомого человека, и, насколько известно, он писал Геккелю лишь один раз. Однако основополагающий миф для карьеры Роршаха был рожден. Практический вопрос, касавшийся преподавательской работы, превратился в символический выбор между искусством и наукой, а самый влиятельный художник-ученый старшего поколения передал свой жезл художнику-психологу из поколения нового.

Загрузка...