Тэзе. Земля доверия и надежды

Последнее слово за доверием

«Доверие» — ключевое слово Тэзе. Вдохновляемые общиной встречи в Европе и на других континентах составляют часть «паломничества доверия по земле». Слово «доверие» — может быть, одно из самых скромных, самых обычных, самых простых, — и в то же время одно из самых важных. Вместо того, чтобы говорить о «любви», «агапе», или даже — о «сопричастности», «койнонии», — все это книжные слова, — лучше говорить о «доверии», ибо в доверии присутствует все. В доверии есть тайна любви, тайна сопричастности, и, наконец, тайна Бога как Троицы.

И в той мере, в какой мы несем в себе тревогу смерти, в какой нас влечет к себе небытие, и, значит, — убийство и самоубийство, — на столько же в нас нет доверия. Однако мы все охвачены тайной Воскресения, ибо Христос нас всех объединяет Своей человечностью, одно временно личной и всеобщей. Это часто забывалось, но в великом христианском богословии, богословии греческих отцов, например, совершенно очевидно: то, что Христос принимает человеческое естество, означает, что Он вбирает в Себя все человечество. Нет ни одного человека, который был бы вне Христа. Христос соединен с каждым человеком, и каждый погружен в тайну Воскресения. Но есть те, которые об этом знают (христиане) и благодарят за это, и те, которые об этом еще не знают.

И если мы будем участвовать в этой тайне, живущей в глубине нас, в горниле сердца тревога смерти постепенно сменится уверенностью в Воскресении, радостью о Воскресении. Тогда у нас больше не будет искушения проецировать нашу тревогу на другого, делать из другого козла отпущения или его порабощать. Мы сможем любить, доверять и излучать доверие, потому что мы знаем, что никогда не умрем, и мы можем сказать другому: «Ты никогда не умрешь, ты воскрес во Христе, ты воскрес мощью Духа Святого».

Доверять — вовсе не значит быть наивным. Как говорит Христос, надо быть одновременно мудрыми, как змеи, и простыми, как голуби. Мы доверяем в полной ясности ума, зная, что, может быть, мы переживем опыт креста, опыт смерти, но, так как Христос воскрес, этот опыт смерти не будет последним словом. Да, мы можем доверять, даже в самые сложные моменты, потому что мы знаем, что, вопреки видимости, последнее слово за воскресением — и, значит, последнее слово за доверием.

Человек призван к любви

Притча о добром самаритянине, где самаритянин — это другой в наиболее резком смысле слова, заканчивается удивительным переворотом. Вопрос, заданный Иисусу в начале, был: «Кто мой ближний?» Но в конце Он задает другой вопрос: «Кто же ближний для попавшего в беду?» Он не говорит: «Кто считает раненого своим ближним?» — но: «Кто оказался ближним для раненого?» В нас есть способность подойти к другому, и, может быть, наше доверие пробуждает в другом глубокое желание тоже войти в тайну сопричастности, ибо человек по своей сути — это сопричастность, человек по своей сути — это любовь. Только он об этом не знает, любовь в тени, спрятана, сошла с пути; и та же самая сила любви, но извращенная, потерявшая из виду конечную цель, становится силой разделения.

У нас есть разум, мы хорошо знаем трудности и проблемы, но мы их встречаем с доверием, с верой, что в человеке есть это глубокое желание — войти в сопричастность, войти в любовь, а значит — и в доверие.

Радость бытия

Доверие близко к духу детства, что не следует путать с инфантилизмом. А дух детства это прежде всего ощущение, что мы не сироты. Наши современники себя ощущают брошенными в этом бесконечном мире, среди галактик, черных дыр, где мы начинаемся от обезьяны и устремляемся к небытию! Но Христос нам ясно напоминает: у нас есть Отец, мы можем Ему доверять. Дух детства открывает нас к радости бытия, мы призваны отыскать эту радость бытия в Боге.

Некоторые, конечно, спрашивают себя, как можно радоваться, когда в жизни столько испытаний — война, пытки, голод. Но эта радость бытия выражается в сострадании каждому страданию. Мы часто это переживаем. Представьте, что у вас огромная радость: например, вы узнали, что тот, кого вы любите, спасен. В вас огромная радость, но она не закрывает от вас страдания других. Наоборот, вы становитесь внимательнее, и вы можете одновременно нести в себе великую радость и глубоко войти в невзгоды и страдания ближнего. Тут нет противоречия: радость не противоположна состраданию. Я бы даже сказал, что она его питает: именно потому, что внутри нас живет радость о Христе Воскресшем, мы можем полностью войти в любовь и сострадание. Противопоставлять их неразумно.

Можно чувствовать скорбь и в то же время нести в себе радость. Не «радоваться» (неподходящее выражение, хотя так принято говорить), но «нести в себе радость», зная, что в конце концов последнее слово остается за Воскресением, последнее слово остается за радостью. Еще не все сказано даже во всей земной истории, в здешней реальности жизни: судьбы продолжаются, Царство придет, а значит, можно одновременно нести в себе радость, грусть и скорбь. Крик ужаса человека в застенках судьбы (как в греческой трагедии) может стать воплем Иова, и надо понять, что Бог Сам стал Иовом и открыл всем Иовам в истории пути Воскресения, то есть, в конечном итоге, радости.

Если мы не будем свидетелями радости, человечество утонет — в скорби перед лицом смерти, в лихорадочном стремлении забыться: в эротизме, в наркотиках и прочих видах бегства. Не обходимо, чтобы были люди и общины, такие как Тэзе, свидетельствующие о радости. Это так важно, это может превратить печаль смерти в печаль о Боге, и отсюда растут творческие возможности, уменьшающие зло в мире, хотя борьба против глупости, против ненависти и другого зла никогда не кончится — до конца времен. Борьба неизбежна, и она потому и возможна, что мы несем в себе радость: радость дает силы сражаться.

И не надо винить себя за эту радость. Повторяю: радость не противоположна состраданию, она его питает. Радость приносит жизнь.

Не распад, но любовь

Доверие и радость постоянно обновляются в молитве. Апостол Павел призывал «всегда радоваться» (Флп 4, 4), но добавлял, что нужно предать свои заботы и печали Богу в молитве (Флп 4, 6). В одном из своих посланий он говорит даже: «Непрестанно молитесь» (1 Фее 5, 17). Но что значит «молиться непрестанно»?

Этот вопрос задавали с первых веков христианства. Ориген, один из отцов церкви, ставит его в своем «Трактате о молитве». Он говорит, что «молиться непрестанно» значит непрестанно себя чувствовать не одиноким, не покинутым. У нас есть искушение жить в каком–то коконе или норе со своими проблемами, заботами и тревогами. Нам нужно эту нору разломать, вырваться из нее. Сделать это помогает повторение имени Иисуса, что свойственно православной духовности, молитвенный призыв о помощи или песнопения Тэзе. Никодим Святогорец в начале XIX века советовал повторять: «Иисусе, Иисусе, мой возлюбленный Боже!» Выйти из норы помогают «краткие размышления», о которых говорил Николай Кавасила в XIV веке, уже упомянутый мной: я осознаю, что Бог существует и что Он меня любит.

И когда мы не можем молиться, то мы можем принести саму нашу неспособность: «я не могу молиться и приношу Тебе мою немощь. Ты — моя молитва.» Нам надо также понимать, что наша молитва не только в обращении к Иисусу, она — молитва Иисуса, непрестанно обращающегося к Отцу. Если мы действительно не можем молиться, а так бывает, — мы можем Ему отдать эту нашу неспособность, это и будет — молиться непрестанно.

Бог входит в наше удивление, восхищение, беспокойство, тревогу или страдание. И каждый раз мы чувствуем, что мы не потеряны, что в основе всего лежит не ничто, но любовь. Это и есть непрестанная молитва: жить с внутренним убеждением, что в глубине вещей нет небытия, но есть любовь.