Тиара миссис Розвелл

Жак Фатрелл Тиара миссис Розвелл

Едва ли профессор Ван Дузен, известный также как Думающая Машина, взялся бы за загадку тиары миссис Розвелл, не будь в этом деле замешан его ученый собрат. А не взялся бы Думающая Машина — взялась бы полиция, и покатилось бы: великосветский скандал, разрушенный брак, по меньшей мере четыре сломанные судьбы… Это было очевидно всем, и ему в том числе — может быть, потому он и взялся искать выход из ситуации, у которой, казалось, был только закономерный итог.

С этой историей профессора ознакомили в его собственной лаборатории — той самой, что стала свидетельницей открытий, потрясших мир и коренным образом изменивших представление о нем по крайней мере в трех естественных науках. Вот и сейчас его огромная голова с копной соломенных волос кивала чему-то происходящему в крохотной вселенной приборного стекла, а внимательно прищуренные глаза тем временем с сердито-довольным видом следили за огоньком спиртовки.

Внезапно зашедшая Марта, экономка — невысокая хрупкая женщина, казавшаяся, впрочем, весьма рослой рядом со своим почтенным нанимателем, отвлекла профессора.

— Что там? — раздраженно уточнил он.

Марта молча протянула ему две визитки: на одной значилось имя Чарльза Вингейта Филда — известного астронома и давнего знакомого, на другой — миссис Ричард Ватсон Розвелл, которое профессор видел впервые.

— Джентльмен сказал, что дело большой важности. А леди, бедняжка, все плачет.

— Отчего?

— Да ради бога, я спрашивала, что ли?

— Что ж… минуточку, сейчас спущусь.

И действительно, минуту спустя он уже появился в приемной.

То была небольшая комнатка, существование которой профессор полагал излишней роскошью; навстречу ему поднялся мистер Филд и женщина лет сорока пяти, в роскошном платье, изысканная, красивая зрелой, яркой красотой. Лицо ее выдавало, что она только что плакала, — но сейчас осушила слезы и с интересом разглядывала вошедшего: его бледное лицо, яркие внимательные глаза, длинные руки.

Их представили, и все расселись по местам. Сам профессор выбрал глубокое мягкое кресло.

— Я как-то рассказывал миссис Розвелл о вас и ваших достижениях, — начал Филд. — А теперь привел ее к вам. Нам нужна помощь в деле весьма запутанном… и это дело — не из тех, в которых уместно вмешательство полиции. Если…

— Если миссис Розвелл поведает мне о деле, я буду благодарен, — оборвал его Думающая Машина.

— Поведаю, но вкратце, — ответила та. — Речь идет об исчезновении одного камушка из тиары… тиары, спрятанной в сейфе… код от которого знаю только я. По семейным обстоятельствам я…

— Простите, мадам, но давайте все по порядку. Помните: я не знаю ничего не только о деле, но и о вас самой.

Миссис Розвелл озадаченно посмотрела на мистера Филда. Представить, что она, чье имя было на первых полосах всех газет, она, царившая в свете, она, задававшая невероятно роскошные приемы, она, ставшая иконой благотворительности, могла быть кому-то неизвестна…

Но Филд только многозначительно кивнул — и ей ничего не оставалось, кроме как начать рассказ.

— Мой первый муж был англичанином, Сидни Грантам. Семь лет назад он оставил меня вдовой с сыном-подростком — его зовут Артур, он заканчивает Гарвард и недавно отметил совершеннолетие. Муж не оставил завещания, и потому все его состояние, включая фамильные драгоценности, перешли к нам. В том числе и та самая тиара. Сейчас я снова замужем — за мистером Розвеллом. Он тоже очень богат, у него дочь, Жаннет, ей девятнадцать. Живем мы на улице Содружества, и, хотя в доме полно слуг, решительно невозможно…

Профессор снова решительно вмешался в ее речь:

— Не выношу это слово. Невозможного не существует — так что извольте воздержаться от употребления этого слова. Хотя бы при мне.

Миссис Розвелл сморгнула, но продолжила как ни в чем не бывало:

— Моя спальня на втором этаже. С ней соединена проходом спальня моей падчерицы. Дверь между нашими комнатами всегда открыта: Жаннет неврастенична и очень пуглива. Зато двери в холл всегда закрыты, как и решетки на окнах. Горничные — и моя, и ее — ночуют в крыле для слуг. Все эти предосторожности необходимы, поскольку, как я уже упоминала, в моей спальне, в маленьком потайном сейфе, хранятся драгоценности стоимостью не менее чем в полмиллиона долларов. Код от сейфа известен лишь мне одной. Раньше его знал еще один мужчина, но он скончался.

Итак, прошлым вечером, в четверг, давали прием, на который я надевала тиару. Вернулась я около пяти часов утра, то есть уже сегодня. Горничных отпустили, они были у себя. Жаннет крепко спала. Я сняла тиару и прочие драгоценности, положила в сейф — я уверена, что тогда камушек был на месте! — закрыла дверцу, набрала код и еще подергала за ручку, чтобы проверить, закрылось ли. Тогда… тогда…

Миссис Розвелл вдруг задохнулась и разрыдалась — казалось, беспричинно.

Мужчины молчали, не зная, что предпринять; Думающая Машина был совершенно растерян. Он с трудом переносил общество женщин, а женщины плачущие его почти пугали. Наконец он не выдержал:

— Дальше. Что было дальше? Говорите!

— Было пять часов… — она помедлила и все же продолжила, — когда я легла спать. Но всего через двадцать минут меня разбудил крик: «Жаннет, Жаннет, Жаннет!» Сон слетел мгновенно. Но это был только какаду, он живет у меня в комнате уже много лет, на жердочке у окна. Я подумала: должно быть, Жаннет заходила и его потревожила. Зашла к ней, даже потрясла за плечо — нет, она спала, я уверена. Я вернулась в комнату — и только тут увидела, что сейф открыт, его содержимое разбросано по полу. Грабители, подумала я. Должно быть, их спугнул попугай. Но нет: все двери и окна были заперты. Я начала собирать вещи и укладывать их на место и тут заметила, что с тиары пропал камушек. Было видно, что он не выпал — его вырвали из крепления. На всякий случай я поискала — на полу, в сейфе. Не нашла. И вот… получается, он мог исчезнуть только-только благодаря… некоему поступку моей падчерицы. Ведь если не она потревожила какаду, зачем ему кричать ее имя? И он уж никак не смог бы открыть сейф…

И она снова разрыдалась, а мужчины снова молча выжидали, и снова молчание прервал Думающая Машина.

— Вы зажигали свет? — задал он вопрос.

— Да.

— Птица… Она раньше будила вас своими воплями?

— Нет.

— «Жаннет». Это слово, которое попугай постоянно повторяет?

— Нет. Может быть, пару раз, не больше. Он почти не говорящий и не очень любит ее.

— Что-то еще пропало? Драгоценности, бумаги, письма?

— Нет. Только тот камушек.

Думающая Машина взял с полки том энциклопедии, над которым в то время работал.

— Вы где-нибудь записывали код?

— Да, но, я полагаю, решительно не…

Профессор дернул плечом.

— Где именно?

— Код начинается с цифры три, — поспешила объяснить миссис Розвелл. — И эта цифра отмечена на третьей странице тома «Отверженных», который я держу в спальне среди прочих книг. Вторая цифра находится на странице 33, третья — на триста тридцать третьей. Полностью код — 3-14-9. Но даже если кто-то и заметит мои пометки, едва ли он свяжет числа в тексте книги с кодом от сейфа.

Профессор снова дернул плечом, и мистер Филд совершенно верно догадался, что тот несколько раздражен.

— Вы сказали, ваша приемная дочь… неврастеничка. В медицинском смысле? Если так, была ли выявлена склонность к лунатизму?

Миссис Розвелл вспыхнула.

— Да, у нее нервическое расстройство. Но во сне она не ходила, хотя… ее лечат пять или шесть докторов, и временами мы опасались… опасались за…

Она бессильно умолкла. Профессор странно покосился на нее, но вскоре снова уставился в потолок.

— Понимаю. Вы опасались за ее рассудок. Еще вопрос: могла ли девушка ходить во сне так, что вы об этом не узнали бы?

— Д-да. Пож-жалуй, да.

— Теперь сын. Расскажите о нем. Он лентяй? Напротив, склонен к наукам? Его содержание? Любовные связи?

Миссис Розвелл вновь вспыхнула: очевидно, последние слова Думающей Машины ее чем-то задели. Она вопросительно глянула на мистера Филда.

— Вовсе незачем… — начал тот.

— Мой сын бы никогда… — прервала его она.

— Мадам, — вмешался Мыслящая Машина. — Поймите: вы сами не даете мне решать вашу проблему. Возможно, решение вам и не нужно? Что ж… — Он приподнялся с кресла.

— Простите! — Бедная женщина вновь была готова разрыдаться. — Сыну и дочери выплачивают содержание в десять тысяч в год. Сын склонен к политическим наукам, а дочь интересуется благотворительностью. Связей же у него нет… кроме… кроме давней и прочной привязанности к приемной сестре. К несчастью…

— Не стоит, я понял, — в который раз прервал собеседницу профессор. — Естественно, вы не можете одобрить этих чувств, так как опасаетесь за психическое здоровье падчерицы. В остальном — нет ли у вас некой предубежденности в ее отношении?

— Нет, нет, — быстро возразила миссис Розвелл. — Я к ней очень привязана. Но поймите, я должна думать о счастье Артура!

— Полагаю, ваш сын в курсе вашего мнения по этому поводу?

— Я пыталась ему намекнуть. Не хотела говорить открыто. Но, думаю, он не представляет, насколько тяжело ее положение и как оно ухудшалось в прошлом.

— Насколько вы знаете, он или она когда-либо брали в руки или читали книгу, в которой зашифрован код сейфа?

— Насколько знаю, нет.

— А слуги?

— Нет.

— Тиара. Она у вас с собой?

Миссис Розвелл кивнула.

То было изумительной красоты изделие, сияющее, переливающееся, тончайшей работы и высочайших художественных достоинств, мнимо невесомое, но на деле неожиданно оттягивающее руку весом литого золота. На острие тиары блистал бриллиант в пять или шесть каратов, и от него разбегались выложенные более мелкими камнями лучи. Пустое место было сразу заметно: зубчики крепления были почти совсем разогнуты.

Думающая Машина молча осмотрел шедевр ювелирного искусства.

— Дело не требует моего вмешательства, — сказал он вдруг. — Вы не желаете огласки. Значит, вам надо самой выследить вора. Не говорите никому — особенно сыну или падчерице. Если повторить ситуацию, повторится и результат — это азбучная истина научной мысли, а наука не ошибается. Значит, пропадет еще один камень.

Миссис Розвелл была ошарашена, мистер Филд заинтересованно подался вперед.

— Если вы увидите, каким образом пропадет второй камень, — не обратил ни малейшего внимания на их реакцию Думающая Машина, — вы поймете, как пропал первый, и сможете вернуть оба.

— Но если кража может повториться, не лучше ли отослать тиару в безопасное место? И я… я опасаюсь за свою жизнь.

— Не опасайтесь. Вам абсолютно ничего не грозит. Будет тиара на месте или нет — сейф все равно откроют, — с загадочной уверенностью сказал профессор, по-прежнему не обращая внимания на изумление слушателей. — Так что пусть она остается в сейфе. Если вы узнаете ответ, не надо мне о нем рассказывать. Если нет — сообщите, и я лично разберусь с этим делом. В любом случае не вздумайте вмешиваться в происходящее.

Мистер Филд поднялся — беседа явно была окончена. Впрочем, один вопрос у него оставался:

— У вас есть некая теория, объясняющая, что случилось на самом деле? Как именно украли камень?

— Если я вам расскажу — вы не поверите, — отмахнулся Думающая Машина. — Всего доброго.

Через три дня миссис Розвелл, глубоко взволнованная, вызвала профессора Ван Дузена к себе.

— Украли еще один камушек! — почти в панике сказала она. — Все повторилось точно так же, как в первый раз, даже крик попугая. Я следила, несколько ночей, но вчера так устала, что меня сморил сон. И снова меня разбудил какаду. Но зачем Жаннет…

— Мне надо увидеть место преступления.

Его провели в комнату, ставшую свидетелем загадочного события. Он вновь осмотрел тиару, затем — дверцу сейфа. Перелистал страницы книги-шифра, уточнил комбинацию цифр, рассмотрел пометки. Несколько раз открыл и закрыл сейф. Проверил замки на дверях и решетки на окнах.

Наконец он замер и изучающим взором уставился на попугая. То был и впрямь какаду, очень крупный, с ярко-желтым хохолком, придававшим ему вид этакой вдохновенной меланхолии.

Вскоре птице надоело играть в гляделки, и только реакция Думающей Машины спасла его очки от кражи.

Открылось дверь, и зашла девушка, невероятно красивая внешне, с дивными, золотисто-рыжими густыми локонами — но болезненно-бледная и с какой-то бесконечной бессильной тоской во взоре. То была Жаннет; заметив незнакомца, она испуганно извинилась и замерла, словно не зная, что делать.

Профессор коротко кивнул ей в знак приветствия и вновь обернулся на какаду. Тот сердито клокотал, его недавно обвисший хохолок воинственно вздыбился.

Поведение птицы привлекло внимание миссис Розвелл, и она схватила профессора за запястье, привлекая его внимание;

— Смотрите!

— Жаннет, Жаннет, Жаннет! — откликнулся ей Какаду.

Девушка упала в кресло, не замечая ни напряженного внимания мачехи, ни хрипло-пронзительных воплей попугая.

— Вы устали. Должно быть, у вас нарушен сон, мисс Розвелл?

— А? Да… — ответила та. — Я все сплю, сплю, но совсем не высыпаюсь. Такая усталость… и сны. Мне все время снится попугай. Чудится, что он зовет меня…

Миссис Розвелл кинула быстрый взгляд на профессора. Тот пересек комнату, опустился на колено перед креслом и послушал у Жаннет пульс.

— Вы любите читать? — спросил он. — Эту вот книгу, например, читали? — указал он на том «Отверженных».

— Только в переводе. Я плохо знаю французский.

Еще несколько не связанных между собой вопросов и невнятных ответов — и профессор оставил девушку и вышел. На лестнице он дал миссис Розвелл инструкции, изумившие ее до глубины души, и направился восвояси.

Жаннет легла в одиннадцать и вскоре уже крепко спала. Двери и окна были заперты с вечера. Миссис Розвелл в час ночи разбудил будильник. Она встала, взяла крохотный кувшинчик с туалетного столика и тихо, неслышно прокралась в комнату падчерицы. Та лежала белая как полотно, бессильно вытянув руки поверх одеяла. Миссис Розвелл склонилась над ними, затем так же неслышно ускользнула к себе. Еще полчаса — и она спокойно спала.

Рано поутру она позвонила профессору Ван Дузену, Думающей Машине, и проговорила с ним четверть часа. Она что-то объясняла, тот отвечал — коротко и по возможности односложно. Затем она положила трубку, и профессор вызвонил доктора Хендерсона, известного психиатра, и доктора Форрестера — международного значения специалиста по нервным расстройствам.

Обоим он сказал одно и то же: «Хочу показать вам нечто совершенно невероятное».

Неверный свет ночника порождал странные тени, то ли очерчивающие, то ли скрывающие предметы. Белым пятном среди них выделялась кровать миссис Розвелл, да еще сейф поблескивал серебряным колесиком замка. В спальне Жаннет было темно. Если прислушаться, можно было услышать ровное дыхание спящей девушки. Какаду временно покинул свой насест. Снаружи смутно доносился глухой шум ночного города.

Где-то вдалеке часы пробили четыре раза.

Скрипнули половицы, послышались легкие шаги — и на пороге показалась Жаннет, похожая на призрак: облаченная в белое, с широко распахнутыми глазами и встрепанными волосами. В свете ночника они то казались совсем черными, то взблескивали золотом.

На миг она замерла. В темноте кто-то коротко ахнул и тут же словно зажал себе рот.

Не замечая этого, Жаннет прошла к письменному столу, перебрала книги и взяла «Отверженных». Несколько раз она перелистывала страницы, подносила книгу к глазам, вглядываясь, затем довольно кивала.

Положив книгу на место, она направилась к сейфу. В этот момент из теней вынырнул человек, неслышно подкрался к ней и, стоило ей наклониться, направил ей прямо в лицо резкий белый луч электрического фонаря. Жаннет не заметила и этого.

Тогда человек направил свет на ее руки — сперва на одну, затем на другую.

Колесико кодового замка тем временем послушно крутнулось вперед назад, затем замерло. Раздался щелчок, и сейф открылся.

В свете электрического фонаря насмешливо поблескивала тиара.

Снова раздался приглушенный вздох. Девушка вынула тиару из сейфа и равнодушно уронила на пол. И снова сдавленный вскрик раздался из темноты.

Быстрыми, дергаными движениями Жаннет выбрасывала драгоценности вон. Она что-то искала — но, должно быть, тщетно, потому что вскоре она тяжко вздохнула и встала, тоскливо глядя в пустой сейф. Так она стояла некоторое время, а затем человек с фонарем спросил — тихо, но достаточно отчетливо:

— Что вы ищете?

— Письма… — выдохнула она едва слышно, но все же достаточно внятно, и развернулась, направившись к себе. Ее влажные глаза блеснули в электрическом луче, и человек с фонарем ухватил ее за руку, не пуская.

Жаннет замерла, словно в недоумении, затем ее веки сомкнулись, она обмякла — но через миг распахнула глаза, в неподдельном ужасе глядя на незнакомое лицо перед собой, коротко вскрикнула и потеряла сознание.

— Доктор Форрестер, полагаю, ей нужна ваша помощь.

Несомненно, это был спокойный голос Думающей Машины.

Он включил свет — и комната словно вмиг заполнилась людьми. Сам Ван Дузен, почтенные доктора, мистер и миссис Розвелл, Артур Грантам с искаженным болью и тревогой лицом…

Доктор Форрестер подхватил бесчувственную Жаннет.

Миссис Розвелл упала в кресло. Ее муж, не зная, что делать, бездумно гладил ее по голове — раз за разом, раз за разом.

— Все в порядке. У девушки просто шок, — все так же спокойно сказал Ван Дузен.

Грантам воззрился на него — яростно, мальчишески-гневно.

— Это все ложь! Она не крала брильянтов! — воскликнул он.

— Почему вы так думаете? — голос Думающей Машины был холоден.

— Потому что… потому что я сам их крал! — выпалил Артур. — Знай я, что вы провернете подобное, ни за что бы не решился.

Миссис Розвелл неверяще распахнула глаза.

— A-а… И как вы извлекли камни из креплений? — безэмоционально уточнил Думающая Машина.

— Я… да очень просто, своими руками!

— Покажите, как именно. — Собеседник протянул ему тиару.

Артур выхватил ее и попытался вынуть хоть один камень, но тщетно. Покраснев, он оставил напрасные попытки и осел на кровать рядом с бесчувственной Жаннет.

— Это было благородно. Но глупо, — прокомментировал Думающая Машина. — Я знаю, что вы не крали драгоценностей (и вы это нам доказали сами). Более того, смею заметить, что к краже непричастна и сама мисс Розвелл.

Изумление Артура отразилось на лицах его отца и мачехи. Доктора, безучастные ко всему, занимались своим делом.

— Но тогда где камни? — воскликнула миссис Розвелл. Профессор глянул на нее устало, и во взгляде его ясно читался упрек.

— В легкодоступном месте, в полном порядке, — отмахнулся он. Снова послушал пульс Жаннет, затем хмыкнул: — Могли бы вы поверить, что сумеречное состояние при лунатизме способно давать подобный эффект?

— Ни за что, — честно сказал Хендерсон.

— Да, интересный, очень интересный случай, — согласился с ним Форрестер.

А час спустя внизу, в озаренной бледным рассветом гостиной, Думающая Машина делился с семейством и друзьями своими до невероятия простыми умозаключениями. Слушатели его были усталыми и вымотаны случившимся, Артур бледен и беспокоен, но все они слушали, слушали изо всех немногих сил.

Наверху мирно спала Жаннет.

— В действительности ответ на главный вопрос было несложно найти. — Профессор Ван Дузен сел в кресло и привычно уставился в потолок. — Сложнее было разобраться с необычными, чтоб не сказать невероятными, сопутствующими эффектами… которые, впрочем, лишь облегчили поиск оного ответа. В сущности, в общих чертах я понял все сразу, как только в моем распоряжении оказались все нужные мне подробности дела. Факт плюс факт — как два плюс два, и ответ очевиден.

Грабители? Эту гипотезу можно отмести сразу. Они бы не ограничились одним камушком. Юный мистер Грантам? Он получает в год десять тысяч и, по словам его матери, благонравен и занят лишь учебой. Ему ни к чему воровать. Тем более что запертые двери исключают для него возможность проникнуть в спальню. То же обстоятельство исключает из числа подозреваемых и слуг.

Оставались лишь вы, миссис Розвелл, и ваша падчерица. Единственный возможный мотив для вас — кинуть тень подозрения на мисс Розвелл. Я счел вас не способной на подобный поступок. Оставалась падчерица, укравшая камни или осознанно, или в приступе лунатизма. Для осознанной кражи недоставало мотива: она также имеет десять тысяч в год. Оставался только приступ лунатизма — и это он и был, если говорить о том, как открыли сейф.

Грантам, весь в напряжении, подался вперед, вцепившись в ручки кресла. Его мать успокаивающе положила свою узкую белую ладонь поверх его, но он только сердито обернулся на нее и снова уставился на Ван Дузена, Думающую Машину.

Мистер Розвелл и оба именитых доктора завороженно следили за извивами логики профессора.

— Итак, лунатизм. Но кто же сомнамбула? Едва ли это могли оказаться вы, миссис Розвелл. Вы нормальная здоровая женщина с крепкими нервами. Более того, если принять за правду то, что вас разбудил крик попугая, вы не можете быть сомнамбулой. Ваша падчерица? Глубокое нервическое расстройство, столь серьезное, что вы опасались за ее психическое здоровье. Все указывало на нее — даже попугай. Как был открыт сейф? Примем, что код известен лишь вам. Однако он был записан — следовательно, некто мог его узнать. В здравом уме ваша падчерица его не знает; нельзя сказать, что знает она его и в сумеречном состоянии, вызванном лунатизмом, — но в своем сне она знает, где и как его можно узнать. Откуда ей стала доступна эта информация, мне неизвестно и выяснить это я не могу. Но в сумеречном состоянии она уверена, что в сейфе находится нечто, для нее очень дорогое и ей бесконечно нужное. В реальности это может быть не так, но она в этом уверена. И это не драгоценности — они ей вовсе не нужны, как легко было заметить. Что же тогда? Письмо или письма. Я знал это и до того, как сама мисс Розвелл это подтвердила. Что за письма — не имеет значения. Вы, полагаю, сочли нужным спрятать их или вовсе уничтожить.

И муж, и сын уставились на миссис Розвелл с подозрением, и та начала было:

— Письма были…

— Не имеет значения, — оборвал ее Ван Дузен. — Оставьте ваш скелет в шкафу, он мне не интересен.

— Что бы это ни было, это ложь! — воскликнул Грантам, но его пыл прошел незамеченным.

— Несмотря на то, что я был совершенно уверен, что именно мисс Розвелл открывала сейф и именно тем путем, который она нам сегодня продемонстрировала, — продолжил профессор, — я все же решил озаботиться дополнительным доказательством. Когда пропал еще один камушек, я попросил миссис Розвелл испачкать руки спящей девушки клубничным вареньем — хватило бы и маленькой капельки. И если «Отверженные» оказались бы испачканы, а сейф открыт — все было бы очевидно. Почему варенье? Потому что никто в здравом уме не пойдет взламывать сейф, когда руки у него испачканы клубничным вареньем. Книга была испачкана — и я вызвал уважаемых докторов. Остальное вам известно. Могу только добавить, что попытка мистера Грантама взять вину на себя выставила его совершенным дураком. Никто не смог бы достать камень из крепления голыми руками.

Он умолк, предоставив слушателям возможность проследовать путем его умозаключений и увидеть дело его глазами. Наконец Грантам спросил:

— Но камни-то где?

— Ах да, — спохватился Думающая Машина, словно он совсем забыл о настоящей цели расследования. — Миссис Розвелл, прикажите принести попугая. Я, — пояснил он, — велел убрать его из комнаты, чтобы он не вмешался в неподходящий момент.

Миссис Розвелл повернулась и отдала приказ одному из слуг. Вскоре тот вернулся, несколько удивленный.

— Птица умерла, мадам, — сообщил он.

— Умерла?!

— Умерла? Отлично. Принесите тушку.

— Но почему попугай?..

— От несварения желудка. О, вот и вор.

— Кто? Я? — сморгнул слуга.

— Да нет, покойник. — Профессор поднял дохлого попугая за лапку. — У него была возможность, был необходимый инструмент — отличный острый клюв, было достаточно сил. Страсть к блестящим вещам он показал, попытавшись украсть мои очки. Он увидел на полу тиару. Его манил ее блеск. Он выковырял один из камней и проглотил. Боль, последовавшая за этим, рассердила его, и он закричал, как всегда в недовольстве: «Жаннет!» Любой учебник поведает вам, что попугай какаду клювом легко может проделать то, что голыми руками без специального инструмента никак не повторить.

К вечеру от профессора пришла посылка с двумя бриллиантами, стеклянной головкой от шляпной булавки, хрустальной пуговицей от бальной туфли и заключением по делу: острое несварение желудка.