Тихая квартирантка

Глава 8 Эмили

Эйдан Томас знает, как меня зовут.

Наступает четверг, а его нет. Я решаю, что все пропало. Но вдруг приятный сюрприз: в пятницу вечером, когда я не жду, он материализуется в баре.

– Эмили.

Мое имя слетает с его губ, как будто нас связывает давнее знакомство.

Я роняю «привет» и, не удержавшись, добавляю, что не видела его вчера. Улыбка, извинение: срочная работа за городом. Но вот он здесь.

«И все встало на свои места», – говорю я, на сей раз молча. Оставляю это при себе. Неожиданный визит Эйдана, звук моего имени из его уст придают мне сил до конца дня и на всю субботу, вплоть до вечера.

В субботу ресторан похож на поле битвы. Городские воюют с местными из-за столиков, и всем не угодишь. Из кухни в зал устремляется поток еды – горячей, холодной, без разницы. Нам нужны тарелки, больше тарелок на столах. За стойкой у меня вырастает вторая пара рук. В субботу все хотят коктейли. Один мартини за другим, бесконечная череда твистов[5] и оливок. Я сдираю тыльную сторону большого пальца вместе с цедрой лимона. Запястья ноют всякий раз, когда я поднимаю шейкер, боль из запястного канала отдается в суставах при каждом стуке кубиков льда.

Один из немногих плюсов ресторана: когда он забит под завязку, я погружаюсь в транс. У меня нет времени размышлять или беспокоиться о том, что Ник плевать хотел на большинство моих приказов и ведет себя как засранец (давно пора его уволить, но вдруг другой повар будет еще хуже?). Есть только я и бар, пока не закроется дверь за последними клиентами.

После окончания смены мы идем выпить. Абсурдно, казалось бы, ведь мы сыты друг другом по горло, но иначе нельзя. Если субботние вечера – поле битвы, то мы – солдаты и должны как-то сосуществовать. И выпивка помогает.

Когда я прихожу, все уже сидят за нашим обычным столиком. Махнув владельцу заведения Райану – он неплохой парень, хотя и счел удачным назвать пивнушку «Волосатый паук», – я занимаю стул между Эриком и Ювандой.

– Говорят, несчастный случай, но я не верю, – вещает Кора. – Вы видели те тропы? Оттуда чертовски тяжело упасть.

Райан приносит пиво недели, тыквенный сауэр. Пригубив, я изображаю одобрительный кивок.

– О чем речь?

Юванда вводит меня в курс дела:

– О женщине, которая пропала без вести на прошлой неделе.

Я читала о ней в местном еженедельнике: тридцать с чем-то лет, никаких психических заболеваний или проблем с наркотиками. Художница, владеющая небольшой студией милях в сорока к северу отсюда. Исчезла ночью, и с тех пор ее никто не видел. Телефон и кредитки не использовались.

– Полицейский сказал моей сестре, что, по их версии, она пошла в поход и упала в ущелье, – говорит Софи. – Судя по всему, ей нравился активный отдых.

– Но есть же запись с камер наблюдения из круглосуточного магазина, сделанная около семи вечера? – вклинивается Юванда.

Софи кивает.

– То есть, – продолжает Юванда, – она заскочила в магазин, а потом отправилась в поход? На ночь глядя?

Эрик делает глоток пива.

– Может, хотела посмотреть на закат?

Кора качает головой.

– Не-а. Во-первых, сейчас солнце садится раньше. В семь уже не на что смотреть. Да и зачем идти в лес? Закат видно практически из любого места.

Отпив еще один глоток тыквенного сауэра, я со вздохом опускаю стакан на стол. Кое-что не клеится.

– Почему они вообще уцепились за этот маршрут?

Кора с побежденным видом опускает глаза.

– Ее ботинок нашли в кустах, – сообщает она. – Хотя не знаю… Это всего лишь ботинок. И не объясняет, почему она пошла в поход так поздно, к тому же одна.

Эрик похлопывает Кору по руке.

– Люди постоянно делают глупости, – тихо говорит он. – Чего только не бывает.

– Эрик прав, – соглашаюсь я. – Несчастные случаи не редкость.

Никто не возражает. Все уставились в стаканы либо на оставленные ими влажные круги на столе Райана. Да и как поспоришь с сиротой, которая знает, о чем говорит. Мой отец: сердечный приступ солнечным субботним утром два года назад; мать: автомобильная авария в последовавшем за этим сумбуре.

– В общем, – подает голос Ник через несколько секунд. – Я слышал, какой-то шеф из города купил здание, где раньше было заведение Маллигана. Вроде бы делает из него стейк-хаус. – Ник поворачивается ко мне и ехидно добавляет: – Может, он расскажет тебе, где берет филе, если как следует попросишь.

Я вздыхаю.

– Знаешь, Ник, здорово, что ты не паришься по мелочам. Когда меня спрашивают, за что я больше всего ценю своего шеф-повара, я отвечаю: он видит картину в целом.

Мой ответ вызывает улыбки у Эрика и Юванды. Остальные отмалчиваются. На их месте я бы тоже так себя вела, случись мне проводить пятьдесят часов в неделю на кухне с Ником и кучей мясницких ножей.

Пару часов спустя Эрик отвозит нас домой. Дом раньше принадлежал моим родителям, а теперь я делю его с Эриком и Ювандой. Договоренность возникла сама собой. Они оба явились на следующий день после автокатастрофы и опекали меня, как истинные друзья детства. Загружали холодильник, следили за тем, чтобы я не голодала и спала, хотя бы немного. Помогли мне организовать сразу двое похорон. Составляли компанию, когда одиночество было невыносимым, и уважали мое личное пространство, когда я в нем нуждалась. Где-то в процессе мы согласились, что будет лучше, если они останутся. Дом стал слишком большим для меня одной. Продажа потребовала бы ремонта, о чем не могло идти речи. Поэтому однажды на выходных мы перевезли вещи моих родителей на склад и в конце дня без сил рухнули на диван, утвердив наш новый союз. Небезупречный и нетривиальный. Но абсолютно логичный.

Ночью я ворочаюсь без сна, несмотря на усталость. Думаю о пропавшей женщине. Мелисса. От нее остались только имя, профессия, название города, ботинок, найденный на тропе. Как надгробные речи в адрес моих родителей – точные, но безнадежно пустые.

Жизнь отца свелась к нескольким словам: повар, отец, трудоголик. Частички бытия моей матери дополнили пазл: управляющая, хозяйка, бухгалтер, клей, на котором все держалось. В целом верно, однако ни слова о том, что делало их живыми людьми. Ничего об улыбке отца, о мамином парфюме. Ничего о том, каково было жить и расти с ними, в равной степени любимой и брошенной на произвол.

Я возвращаюсь мыслями к пропавшей женщине, пытаясь восполнить пробелы. Нечестно использовать ее в качестве чистого холста и рисовать то, что мне хочется, но эта история не дает покоя.

Возможно, она в чем-то походила на меня. Была… Смотрите-ка, я уже думаю о ней в прошедшем времени, хотя еще ничего не известно. Возможно, она тоже росла в страхе перед окружающим миром, чувствуя себя заложницей. Может, ее заставляли носить платья, хотя она предпочитала брюки. Вынуждали общаться со взрослыми, когда ей хотелось побыть одной. Может, она привыкла всегда испытывать неловкость, вину. Ждала подросткового бунта, которого так и не случилось, а в двадцать корила себя за то, что не избавилась от страхов.

Вот какую историю я сочиняю. Некому меня остановить, сказать, что это полный бред. Я хотела почтить ее память, а все свелось к эгоизму. Дело не в ней. Не совсем. Дело в моем прошлом, преследующем меня в темноте. Мое более молодое «я» взывает ко мне, требуя ответов, которых нет.